Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

За окном зашумел дождь. Небо, хмурившееся с самого утра, наконец пролилось на землю, изнывавшую от жары последние несколько дней. Сентябрь в этом году выдался невыносимо душным, и теперь испарённая безжалостным солнцем влага обрушилась на город снова.

Ван Ибо, поднявшись, поморщился: он ненавидел дождь. Инь Юй остался лежать, сбившееся, испачканное семенем и потом одеяло едва прикрывало бледные ягодицы.

— Уходишь? 

Инь Юй смотрел через плечо, в его длинных узких глазах ничего не отражалось, как будто они были мутной матовой чернотой, в которой исчезает даже свет. Лампа осветила его голову, волосы чуть заискрились серебром, а вздёрнутый нос с крупными ноздрями отбросил тень на светлую измятую простынь.

Неожиданно под этим взглядом Ван Ибо почувствовал себя необыкновенно голым. Как будто с него сняли не только одежду, но и кожу. Но вместо смущения он ощутил только раздражение.

Уже очень давно Ван Ибо не обещал ничего, чего не мог предложить. Хватило глупых романчиков в университете, когда по дурости тянуло отвечать на признания. Заканчивалось всё быстро: разочарованием в нём признавшихся и собственной бессильной грустью. Ван Ибо подобрал с кресла халат — возможно, стоило взять и одежду, чтобы быть готовым уйти сразу после душа. Инь Юй зашуршал покрывалом, перевернулся и сел, теперь лампа светила ему прямо в спину, очерчивая золотистым худую фигуру.

— Ладно, сам дурак, — вздохнул он и посмотрел на Ван Ибо. Видно этого не было: узкие глаза потерялись в тени, лицо изменилось, неуловимо напоминая кого-то другого. — Иногда и на меня находит желание быть с кем-то всерьёз. Неужто на тебя нет?

Ван Ибо только качнул головой, но всё же не стал брать в ванную рубашку и брюки. 

Струи заколотили по коже, едва тёплая вода потекла по спине, и Ван Ибо наконец смог закрыть глаза. За запертой дверью он был в безопасности одиночества, где никто не задаёт вопросов.

Он не любил на них отвечать.

Инь Юй всё ещё лежал в постели, откуда-то добыв потрёпанный томик со знакомой обложкой “Шанхайского синдрома”. Ван Ибо подумал, что с её выхода прошло целых семнадцать лет. 

— Не читал её никогда? — спросил он, уже одевшись.

— Не-а, — мотнул головой, отвлёкшись от книги, Инь Юй. — Зачем бы? Тут была. Пока!

И Ван Ибо ушёл. Не стал брать зонта, предложенного любезным парнем с ресепшена, хотя дождь разошёлся не на шутку, его крупные яростные капли звонко стучали, разбиваясь о крышу машины. Судя по глазам администратора, он старался даже не смотреть в лица посетителей, чтобы случайно то ли не узнать, то ли не запомнить черт.

Ван Ибо было всё равно, он давным-давно перестал беспокоиться о своём лице, его потеря волновала разве что сестру и напарника. Даже мать больше о нём не тревожилась.

В машине пахло кожаным салоном и небольшим ароматизатором — чересчур резкий химический запах лимона. Здесь можно было спокойно вздохнуть. Приборная панель загорелась экранами, фары осветили проулок. Где-то дальше мигал фонарь — здесь же, рядом со входом в сомнительного духа отель, освещения не было. Нужно проехать несколько кварталов, чтобы добраться до людных мест, где улочка впадала в широкую Гуйхуа, а потом и в изгиб платной дороги. 

Раньше здесь ещё были поля. 

Они золотились в солнечном свете, покачивали тяжёлыми соцветиями гаоляна. Между посевами вились незаметные от проезжей дороги тропинки — мир таких же, как он сам. Ни один ребёнок в детстве Ван Ибо не боялся полей. Солнце, висевшее прямо над покачивавшимися красными метёлками, светило только для них.

Можно было лежать там, на вытоптанной десятками детских ног полянке, смотреть вверх, где на синем пронзительном небе собирались облака. Иногда туда приходил Сяо Чжань, и все собирались вокруг него. Нужно было выиграть место совсем рядом — и Ван Ибо почти всегда выигрывал. Тогда можно было лечь совсем близко, положить голову так, чтобы нежные пальцы принялись разбирать вихры.

Теперь полей не было, на их месте выросли высотки, дороги и несколько парков. Гаолян отступил от городских границ, а на месте их домов — где жил и Ван Ибо, и Сяо Чжань, и десяток боготворивших его детей — оказался тенистый парк. Деревья, посаженные почти десять лет назад, успели достаточно вырасти.

Там, где они любили лежать, росла глициния, однажды обещавшая стать огромной. Иногда Ван Ибо приходил к ней, ложился к увитым лианой подпоркам и представлял гаолян. Он пах совсем иначе, и стоило закрыть глаза, веки светились кровью его соцветий. Под глицинией было тихо, пахло ярко, почти удушливо и невозможно сладко. И Сяо Чжань больше не трогал волос.

Дома не двигался воздух. Купить квартиру здесь было сложно, но Ван Ибо не особенно нуждался в деньгах. Отец всё же добился успеха и перед смертью успел продать фирму, когда понял, что не протянет долго. Выбор Ван Ибо пал на малоэтажный дом, на первом этаже которого до сих пор работал семейный ресторанчик, но дети, хоть и унаследовав дело предков, не горели желанием жить в дедовской квартире.

А Ван Ибо горел. Отсюда можно было пешком добраться до того парка и той глицинии, и улочки, стоило отойти подальше от платной дороги, шумели точно так же, как и семнадцать лет назад. И можно было представить, что Сяо Чжань всё же уехал в училище и вот-вот вернётся на долгий месяц каникул.

Дождь всё шёл и шёл, шумел, ударяясь о жестяную крышу, а тётушка Лю, уже вернувшаяся домой, на открытой веранде оставила горшки, сейчас до краёв набравшие воды. Честно сказать, Ван Ибо понятия не имел, стоит ли занести распустившие широкие изрезанные листья монстеры под навес или оставить так. Сообщений на телефоне не было, так что он поднялся к себе. В тёмную квартирку прямо под жестяной крышей, где было холодно зимой и невыносимо жарко летом и никакой осушитель не справлялся с влагой, висевшей в воздухе.

Как будто сам город оплакивал потерю.

Большой свет он не стал включать, хватило настольной лампы над письменным столом. Хлопнула дверь балкона, и Ван Ибо затянулся. Сигаретный дым ожёг язык, горечь осела где-то в горле, лёгкие стянуло. Клуб дыма затерялся в струях дождя, потрескивания табака не было слышно из-за его шума. Ван Ибо наконец прикрыл глаза, лениво думая о будущей бессонной ночи.

Уже семнадцать лет он не мог уснуть в этот день, а потому последние годы перестал и пытаться. Коробка с документами, как всегда, стояла у стола, их снова предстояло перебрать, глядя в давно выученные слова, снова силясь разглядеть чьё-то лицо за фотографиями, которые Ван Ибо предпочёл бы не видеть.

И не только фотографии.

Он хотел бы не пойти искать Сяо Чжаня утром, хотел бы попросить отца заехать вечером, мог бы пойти с ним сам — и уберечь одним своим присутствием. Но ему было одиннадцать, а мать готовила любимый Ван Ибо рубец, и школа уже началась, и теперь был долгожданный выходной, а Сяо Чжань был совсем взрослым, ничего бы с ним не стало в ещё не убранном море гаоляна, растерявшего к сентябрю свой кроваво-красный цвет.

Уголёк сигареты зашипел в воде, набравшейся в банку, служившую пепельницей. Перед глазами качнулась уже отцветшая голая магнолия, по забору скользнула фигура кота, жившего на веранде, он явно возвращался с охоты. Значит, завтра тётушка Лю будет ругаться на грязные следы на полу и шерсть, оставшуюся на лежанке. А может, и вовсе завизжит, едва не наступив на трупик трофейной мыши. 

Картон наощупь, как всегда, показался неприятным, его шероховатая сухая поверхность цеплялась за кожу, как будто просила не отнимать рук. В глаза бросился глянцевый блеск фотографий: Ван Ибо забыл, что положил их сверху. Сяо Чжань смеялся, обнимая его самого, тонкая рука легла на детское плечо, улыбка ослепляла даже сейчас, восемнадцать лет спустя, а собственное лицо всё так же было повёрнуто в сторону.

Фотоаппарат, который держала мама Сяо Чжаня, — тётушка Си, так и не пережившая его смерти, — успел снять его красное ухо и щёку, приоткрытый рот и глаза, вечно устремлённые вверх. Так было всегда: как только они познакомились, Ван Ибо подумал — и навсегда запомнил — что нет ничего красивее Сяо Чжаня, и даже гаолян потерял в своей яркости, а мотоцикл дядьки — в интересности.

Всюду и всегда был Сяо Чжань, и без него Ван Ибо думал только о встрече, а встретившись, не мог думать ни о чём, кроме него. Однажды кто-то — уже совсем неважно кто — обозвал его педиком, смеясь и показывая пальцем. Ван Ибо даже не понял, кем его назвали, но полез драться, потому что связано это было с Сяо Чжанем, и никто не смел его обижать. А потом ему объяснили, и он неожиданно согласился.

Он влюбился в Сяо Чжаня, когда тому было почти одиннадцать, а сам Ван Ибо только-только отпраздновал пятилетие. Отец перевёз их в город в тот год, и он начался с долгой болезни, а потом были танцы, а потом Сяо Чжань, который хлопал в ладоши, хотя сейчас Ван Ибо, конечно, знал, что танцевал неумело.

Но тогда в груди горело, и восторг поднимался так высоко, что щекотал нос, и улыбка лезла на лицо сама, а сердце билось сильно и быстро, будто хотело оказаться в руках Сяо Чжаня, и Ван Ибо был бы совсем не против.

Эту фотографию стоило поставить на стол.

Но Ван Ибо знал, что никогда так не сделает, ведь горло уже перехватило, а пальцы задрожали, стоило коснуться смуглого смеющегося лица. Курить захотелось невыносимо, и привкус табака, остававшийся во рту, никак не помогал. Дальше лежали фотографии, которые давно нужно было убрать, потому что они и так стояли перед глазами: лужа крови и больше сотни ножевых, длинные вывернутые порезы и распахнутый в крике рот, нисколько не напоминавший себя самого.

Таких фотографий было много — не только тех, вызывавших ужас и запах гаоляна, напоенного дождём, и то, как ботинки хлюпали в грязи, и какими маленькими показались ладони, схватившиеся за разошедшиеся края плоти, и как кровь пачкала их. И как громко он, оказывается, умеет кричать. Были и другие, о которых он узнал позже: кто в одиннадцать интересуется проблемами взрослых. Все они смотрели с фотографий, кто серьёзно, а кто улыбаясь, но никто не так, как умел Сяо Чжань.

Пришлось отвлечься, снова выйти на балкон, проследить взглядом ветви магнолии, пересчитать листья на ближайшей из них. Снова куда-то ушёл кот, а значит, ругани тётушки Лю станет больше; мимо проехал поздний мопед — кто-то из курьеров возвращался с долгой полуночной смены.

За домами были видны деревья. Где-то там пряталась и глициния, и непримечательный участок выложенной камнем дорожки, на котором Ван Ибо когда-то перестал быть ребёнком. 

Сейчас там, конечно, никого не было. Парк работал до десяти, а в первом часу там можно было встретить разве что какого-нибудь зверька, рискующего попасть в лапы местных котов. А где-то ещё был тот, кто лишил Сяо Чжаня жизни.

Ван Ибо не верил, что убийца мёртв, не верил, что тот просто прекратил убивать: такие не останавливаются. Они продолжают, продолжают исполнять свой странный ритуал, который Ван Ибо выучил наизусть, но старался не повторять даже мысленно.

В какой-то момент он поймал себя на том, что ему это снится. Это его рука вбивает нож между выступающих на худом теле рёбер, его руки рвут открытые кровоточащие раны, его уши слышат крики. Его член напрягается в тёмных штанах, а глаза… Глаза никогда не видели искажённое болью и ужасом лицо.

Наверное, если бы увидел, просто умер бы. Или сошёл с ума.

Мать, конечно, и так была уверена, что он обезумел. Потому возвращаться домой было невыносимо. Потому он и не возвращался. Мать осталась в их старом доме, который отец несколько раз перестраивал за годы, пока они жили там. Ван Ибо при первой возможности сбежал в общежитие сначала школы, а потом универа, потом пару лет жил в рабочем, а потом умер отец, и хватило денег на эту квартиру на улочке, неведомо как уцелевшей при реновации, стиснутой с трёх сторон высотками, с парком, притаившемся в самом её конце. 

Сигарета дотлела в пальцах. На этот раз Ван Ибо позволил дождю затушить её — выставил из-под балконного козырька руку, тёплые капли забили по коже, вода облизнула пальцы, и уголёк исчез, съеденный темнотой.

Звонок телефона заставил вздрогнуть: Ван Ибо забыл про него, поглощённый документами, хотя и мог цитировать их дословно по памяти. Опросы жителей ничего не дали, а обнаруживший третье тело мальчик — он сам — находился в шоке. Но это и не было важно: смерть наступила задолго до того дождливого утра, трупное окоченение уже сделало свою работу. 

Остальные тела находили также с утра, когда первые люди входили в заросли красного гаоляна, ступали на землю протоптанных в них тропинок. К августу поле отцветало, оставались налившиеся, потяжелевшие от зёрен метёлки, готовые к жатве. Убийца застал все периоды: и молодые побеги с только что завязавшимися бутонами, и цветущее красное море, и золотую зрелость, а потом и уборку.

Последний раз он отметился зимой, когда снег на краткие дни выкрасил всё в белый. А потом исчез, как будто провалился сквозь землю. И с его исчезновением исчезла жизнь Ван Ибо.

— Алло! — рявкнул он, наконец выкопав из-под документов смартфон. — Слушаю!

— Не ори, — буркнул Чжу Хань. — Выезжай. Труп. Скорее всего, убийство.

— Твою-то мать!

Ван Ибо поднялся на ноги, глазами ища кобуру и ботинки — всё оказалось на привычных местах. Как будто могло быть иначе. За окном всё так же лило, темнота плохо освещённого района навевала мысли о сне, хотя Ван Ибо и знал, что ничего не выйдет.

— С Новым годом, что, — невесело хохотнул Чжу Хань. — Давай, адрес сброшу. Говорят, там плохо.

Положив трубку, Ван Ибо торопливо собрал документы в коробку, в последний момент всё же оставив фотографию, ту самую, где Сяо Чжань смотрит на маму, а Ван Ибо — только на него самого. Коробка отправилась на привычное место, балкон плотно закрылся, а кондиционер зашумел, обещая поддерживать комфортные двадцать два. 

Фары осветили тихую улочку, руль лёг в руки, и Ван Ибо выехал, попетляв по извилистой дороге. Так было всегда, потому в школу, на месте которой высился недостроенный небоскрёб, быстрее было идти через поле. Район состоял из тупичков и поворотов, выбраться из собственного дома было не так уж легко, а добираться до школы так и вовсе казалось бесконечностью. 

Теперь же достаточно было проехать до Сишуй, и ты оказывался прямо перед въездом на платную дорогу. Ван Ибо как раз добрался до неё, притормозил у терминала, и телефон мигнул списанными деньгами. Машина, тихо шурша шинами по асфальту, поднялась на эстакаду. Фонари уходили вдаль длинными линиями, Башня — недостроенная и огромная — осталась темнеть позади.

Планировалось, что она станет как бы открывать деловой центр, граничить с окраинами. Заодно облагородит их — торговые и офисные площади, огромный фудкорт. Но всё кончилось вместе с тем, как хозяина поймали на уклонении от налогов. Пока шло расследование, стройку заморозили, потом нашли несколько нарушений, и так всё и затухло. Скорее всего, шли какие-то разборки, которых Ван Ибо, в силу юности и сосредоточенности на совсем ином, не замечал. Башня постепенно уменьшилась, исчезая из виду, только тёмное пятно осталось в отражении бокового зеркала, куда Ван Ибо как послушный водитель время от времени смотрел. 

Ехать было не слишком далеко, не больше пятнадцати километров, но после поворота к точке, отмеченной в навигаторе, началась грунтовка. Ван Ибо даже застрял в одном месте, пусть и ненадолго. Но брызги грязи покрывали окна и двери, наверняка попали даже на крышу. Оставалось радоваться, что никакого движения тут не было, потому и зеркала теперь были без надобности.

Дворники едва справлялись: к так и не прекратившемуся дождю прибавилась грязь. Темно вокруг было — хоть глаз выколи. Но когда до места назначения оставалось метров двести, Ван Ибо сразу понял, что почти приехал: в деревенской сонной темноте (отблески окон домов путались в гаоляновом поле) ввысь поднимался столб света. Такой дают только полицейские прожекторы.

 Он угадал. Вокруг уже были расставлены тенты, суетились люди, перебегая из-под одного к другому, по центру стоял их капитан — крошечный и затянутый в форму, он упёр руки в бока и едва не изрыгал дым, кроя подчинённых отборным матом. Жёлтый дождевик совсем не делал его беззащитным. Посмотрел бы Ван Ибо на любое существо, попытавшееся сожрать капитана Ма. 

В отделе его звали не иначе как Дядькой, стараясь подлизаться и примазаться в родственники. Хотя сына своего капитан Ма гонял так, что, может, это, наоборот, было проклятием.

— Явился! — рявкнул тот, шестым чувством, не иначе, ощутивший присутствие Ван Ибо. — А я говорил нормальную тачку брать, а не пузотёрку твою! В следующий раз отправлю патрульных, и хоть заорись! Понял?

— Что тут? — спокойно спросил Ван Ибо, уже натянувший перчатки. 

— Напарничек расскажет! — отмахнулся капитан Ма. — Глаза б мои вас не видели! Никто нормально работать не хочет, сплошные тунеядцы!..

Он бухтел что-то ещё, но Ван Ибо не стал слушать. Его в оборот взяли эксперты, выдали комбинезон и погнали в палатку переодеваться — было непонятно зачем, дождь так и не закончился, все следы давно смыло, а грязь продолжала таскаться на бахилах, несмотря на настеленные по полу дорожки. Но Ван Ибо покорно натянул всё поверх своих брюк и рубашки — так и не сменил, когда приехал от Инь Юя. 

— Привет, — хмуро буркнул Чжу Хань, заглянув под тент. — Пойдём. 

— Так плохо?

— Да и тело пиздец, и эти придурки из местных долго соображали. Это уже третье тело, считай.

— Третье?

В горле Ван Ибо пересохло. Он судорожно сглотнул, вскинул к глазам часы — дата была уже другой, сутки сменились, наступило тринадцатое сентября, а значит… А значит, ничего не значит. Прошло семнадцать лет, и никаких следов не было. В ранние годы дело, конечно, могло быть в отсутствии централизации: компьютерные базы только зарождались. Сейчас же он каждый месяц запускал проверку… И всё же что-то упустил, раз это было уже третье тело.

— Да, — поморщился Чжу Хань. — Давай глянем.

Они прошли под слепящими прожекторами, высвечивавшими серебристым капли дождя, безжалостно и равнодушно падавшего с неба. Под ногами шуршало и покрытие дорожки — по ней уже текла вода, а разбивающиеся струи превращались в фонтанчики.

— Они, короче, оформляли их через жопу. Неопознанный труп, всё такое, — начал объяснять Чжу Хань. — Начальнику их уже пизда, сейчас Дядька там расследование проведёт, хвосты накрутит. Ну короче, писали в бумажки одно, в интранет вообще другое.

— Молодцы какие, — поразился Ван Ибо, а в груди всё перекрутилось. 

Теперь он был почти уверен, что увидит. Чжу Хань как раз поднял занавес тента, скрывавшего тело. Ван Ибо судорожно вдохнул полной грудью и шагнул вперёд. Эксперты возились в ногах убитого, потому его лицо было прекрасно видно. Рядом выматерился Чжу Хань — заковыристо и громко, от всей души, точно описывая чувства самого Ван Ибо.

Под тентом было жарко — прожекторы нагревали воздух, но пот, выступивший на лице и спине, был холодным. Свело плечи, Ван Ибо почувствовал себя почуявшим добычу хищником.

— Я знаю, кто это сделал, — прохрипел он, глядя в широко распахнутые, полные боли глаза погибшего. — Семнадцать лет назад. Помнишь? Наверняка читал.

Чжу Хань не был местным — он не бегал в школу через красный гаолян, не лежал у бока Сяо Чжаня, стараясь понять, чем тот пахнет. Но та история прогремела на всю страну и оставалась несмываемым позором на мундирах местных полицейских. Капитан Ма, работавший тогда, расследовавший это дело, не мог не узнать метод.

Убийца снова исполнил свой ритуал.

Одежды на трупе не было. Парень — совсем юный, такой же, каким был Сяо Чжань, — лежал на земле навзничь. Ноги были широко раздвинуты, ягодицы перепачканы кровью. Ван Ибо знал, что найдут при вскрытии: многократное жестокое изнасилование, разрывы, едва не вывернутые наружу кишки. 

Торс был истерзан — длинные, страшные порезы, торчащие наружу внутренности. Изуродованное лицо — отрезанные губы, разрезанные почти до ушей щёки. Только глаза убийца оставлял, и оставил сейчас. Они опухли, покраснели, подёрнулись пеленой смерти, но всё равно в них читалась боль. Большинство повреждений были прижизненными.

Тело лежало в луже собственной крови. Она впиталась в землю, размылась дальше дождём, и никаких следов здесь невозможно будет найти: дождь всё смыл и продолжит смывать…

— Поищите в радиусе метров двухсот, — хрипло сказал Ван Ибо, не в силах оторвать взгляда от изуродованного мальчишеского лица. — Следы от велосипеда. Шоссейник, старый, годов восьмидесятых.

— Я уже сказал, — голос капитана Ма раздался от входа. — Знал, что ты узнаешь. Выходите оттуда, не мешайте людям работать.

Ван Ибо повиновался. Вдохнуть снова, хотя бы и судорожно, но так, чтобы полной грудью, не получалось. Гаолян вытоптали. Его полёгшие стебли не выдержали напора, уронили метёлки созревших зёрен. Их должны были собрать со дня на день, но не успели. Теперь чья-то несбывшаяся мука лежала в грязи. На ней стояли синие кубики тентов, прожекторы освещали всё так, что, казалось, настал новый день. Тут и там шныряли люди в белых шуршащих комбинезонах.

— С-суки, — прошипел капитан Ма. — На сколько ж они затянули? Порежу самолично. Попрошусь в расстрельную бригаду!

— Не возьмут, — серьёзно ответил Ван Ибо. — Слишком…

— Скажешь про рост, и я порежу тебя.

Ван Ибо благоразумно закрыл рот. Капитан Ма ещё попыхтел, стоя рядом. Крикнул что-то громкое и невразумительное, но снующие люди задвигались гораздо быстрее.

— И дождь ещё этот, — недовольно проворчал капитан Ма. — Почему эта сволочь выбирает-то постоянно дожди! 

— Следов…

— Да понятно всё, но можно было бы и пожалеть нас. Тьфу! Всё, вали домой.

— Домой? — удивился Ван Ибо, уже предвкушавший беготню по отделу, а потом, совсем под утро, пришлось бы ехать в морг, снова смотреть в полные боли мёртвые глаза. 

Которые обязательно бы напомнили глаза совсем другие.

— А кто тебя к делу допустит? — удивился капитан Ма. — Не-ет уж, офицер Ван. Я прекрасно помню, кому отдал документы старик У. И что убили тогда твоего дружка. Так что нет. Ты лицо заинтересованное. Вали домой. Тачку вон помой.

Ван Ибо уже открыл рот, чтобы начать возражать, но капитан только махнул рукой и решительным шагом ушёл в сторону штабного навеса, на ходу костеря кого-то на диалекте. Дождь быстро начал заливать в открытый рот, так что Ван Ибо пришлось сглотнуть и поспешить снять комбинезон и действительно уехать.

Завтра можно было попробовать уговорить старика, но сегодня тот не стал бы и слушать. Наверняка сейчас передавал приказ гнать офицера Вана взашей. Но завтра будет новый рабочий день, ни краж, ни ограблений никто не отменял. И тогда можно будет просочиться в кабинет, задобрить капитана упаковкой хорошего чая и обедом не из офицерской столовой, а из ресторана рёбрышек неподалёку… И может быть…

Машину действительно пришлось загнать в мойку: круглосуточная неожиданно не работала этой ночью, так что Ван Ибо нагло припарковался у опущенных рольставен, злорадно представив, как будет ругаться Цю Шуй.

Дома было всё так же темно. Кондиционер тихо гудел, а свет оставленной зажжённой лампы отражался в зеркале и веером бликов лежал на полу. Это должно было сделать комнату уютней, но вышло только подчеркнуть одиночество.

Никто не поднялся выключить свет, никто не оставил гневной записки. Только на столе глянцем горела фотография — смеющийся Сяо Чжань и Ван Ибо, не смевший отвести глаз. 

Картон коробки снова зацепился за пальцы, звук резанул по ушам — мозоли проехались по шероховатой поверхности. Листы бумаги — пожелтевшие, потемневшие от времени, с кое-где выгоревшими буквами — снова оказались на журнальном столике. Сна не было ни в одном глазу.

Ван Ибо всё сидел и сидел, вглядываясь в ровные строчки. Перечитывал в очередной раз, невольно продолжая только начатое предложение. Он знал эти документы наизусть и иногда думал, что проблема таилась в этом. Раз за разом читая одно и то же, видя одно и то же, продолжая одни и те же фразы, он перестал различать в них смысл. 

Затверженное до непонимания стихотворение для утренника в четвёртом классе.

Он мог бы повторить его и сейчас, слово за словом, строчка за строчкой, вывести тем же почерком, каким писал его в одиннадцать. Про величие и непоколебимую твёрдость, про то, что рабочие, конечно, победили.

Смысл ускользал от Ван Ибо и тогда, и сейчас, всё, что помнил с тех пор, — Сяо Чжань никогда не вернётся. 

Так и с документами. Заученные наизусть, они не давали ответов. Ван Ибо даже не мог задать нужных вопросов. Перед глазами стояло только тело, истерзанное и растоптанное, и свои пальцы, пытающиеся зажать края бескровных, застывших ран.

Шумно вздохнув, Ван Ибо потёр ладонью лицо, закрыл ей глаза и надавил так сильно, что глазам стало больно, а под веками заплясали мошки. Он встал — и шуршание брюк заставило сморщиться — вышел на балкон, подхватив пачку. Колёсико зажигалки застрекотало тоже раздражающе, неприятно. Дождь подходил к концу, на улице было душно и пахло влажной землёй и умытыми листьями. Монстеры внизу шелестели листьями, кота видно не было, наверное, всё же отправился спать. 

Табак загорчил на языке, и Ван Ибо прикрыл глаза, пытаясь вспомнить что-то ещё. Что-то, что все они упустили и упускали из года в год. Старик У — отец одного из убитых — утраты пережить не смог. Он работал в Управлении — не составляло труда договориться о том, чтобы посмотреть материалы. А потом ответственные, понимая горе, вышли. Кто за кофе, кто за сигаретами, а третий и вовсе не придумал ничего лучше, чем пойти переставить машину. В итоге старик У остался один на один с копировальной машиной. Никто не спросил, что за папка появилась в его руках.

Фотографии собрал он же. Только ту, с Сяо Чжанем, Ван Ибо добавил сам. Остальные были попроще: стена позади затянута голубым, белая рубашка светится воротником, а глаза ужасно серьёзные. 

У Сяо Чжаня тоже такая была, только уголки всё равно были вздёрнуты вверх, а линия века, похожая на нежную певчую птичку, длилась к виску. Но любимой оставалась, конечно, та, что тётушка Си отдала ему. 

Тогда глаза её опухали так, что едва открывались, но и Ван Ибо был не лучше. Она понимала его, бесконечно обнаруживающего свою потерю. Она так же кричала: “Чжань-Чжань”, как и он иногда звал: “Чжань-гэ!”; так же готовила на троих, как и он брал с собой пару яблок. 

Промучившись до четырёх утра, Ван Ибо всё же лёг в постель. Будильник был привычно выставлен на половину шестого, но не стоило бояться проспать: Ван Ибо всё равно не спал. Темнота всегда пугала его, а после того злополучного дня это стало постоянной нормой. В углу светился ночник, тяжёлым одеялом можно было укутаться так, чтобы ничего не пробралось бы к ногам, кондиционер остудил комнату до двадцати: однажды Ван Ибо вычитал, что это помогает для сна. Но ничего не выходило. Он лежал, вслушиваясь в тишину, жмурился, чувствуя, как сжимается сердце.

Если бы только они пошли тогда вместе… Если бы отец согласился заехать за Сяо Чжанем, если бы только не… Но непоправимое уже произошло, и всё, что Ван Ибо мог чувствовать, — тяжёлая пустота там, где было занимаемое Сяо Чжанем место.

Иногда он и сам понимал: какая великая глупость — влюбиться в пять лет, потерять в одиннадцать, и ничего не мочь сделать с этим ни в двадцать, ни в двадцать пять. Глупое сердце и не думало меняться. 

Когда кто-то говорил, что любовь — это всего лишь химия, наше тело реагирует на чужое, привязанность, не более, чем привычка, Ван Ибо только хмыкал. Сяо Чжаня так давно не было, что он не смог вспомнить запах. Была ли там сладость, как чудится? А может, кислинка? А может, и юношеский лёгкий пот? Всё, что осталось Ван Ибо, — это влажный гаолян и расквашенная земля, металл крови и соль собственных слёз. В памяти сохранилось только это и мягкость чужих нежных рук, пальцы, осторожно перебиравшие волосы. Тёплый бок и красивый голос, которым Сяо Чжань читал “Маленького принца” и пел так хорошо, что мог бы стать по-настоящему известным.

И яркая широкая улыбка.

Этого было достаточно, чтобы Ван Ибо не смог разлюбить. Он и не смог.

Зазвонил будильник, и Ван Ибо поднялся. Бессонная ночь насыпала в глаза песка, из зеркала смотрело уставшее, измученное лицо, веки обвело красным. Душ Ван Ибо принял ледяной. И пока струи разбивались о лицо, он всё думал о той фотографии. Может, и правда поставить в рамку? 

Только смотреть на неё — разбивать себе сердце. Но, с другой стороны, оно ведь и так вдребезги разбито.

Под пальцами скользила мелкая плитка — квадратики два на два сантиметра, полоска тёмной затирки. Почистив зубы, Ван Ибо снова посмотрел в зеркало — стоило бы побриться, но это подождёт до завтра, всё равно щетина едва пробилась над губой. Усталость же пряталась в припухших веках и в мешках под глазами, залегла в скорбной складке у губ.

На улице уже суетилась тётушка Лю, переносила горшки с монстерами внутрь.

— О, доброе утро, доброе утро! — радостно помахала она рукой. — Завтракать будешь?

— Чёрт, — выругался Ван Ибо, глядя на часы. — Я забыл совсем, что машину в мойку отдал! Так что по дороге перехвачу. Спасибо!

Тётушка Лю покачала головой, вытирая о передник руки, но не стала ничего больше говорить. И Ван Ибо торопливым шагом двинулся к станции. Работал вход через дорогу от Башни, второй вёл в неё — только потому жители окрестностей не особенно беспокоились о том, достроят ли её. Куда денутся, как говорил дядюшка Бу, живший совсем рядом с ней.

Вдоволь напетлявшись по проулкам, Ван Ибо вышел к переходу. От духоты он весь взмок, капли пота скользили по коже, на спине в ложбинке собралась целая струйка. Серые стены домов кончились, вокруг были небоскрёбы. Казалось, что они смотрят на их район с испугом — как на стайку тараканов, вышедших прямо к ногам почётных гостей. Тут пахло не цветами и зеленью, а нагретым асфальтом и бетонной пылью.

Но стоило нырнуть в метро, как Ван Ибо облегчённо вздохнул. Прохлада плеснула в лицо, и даже люди, стекавшиеся сюда со всего района, нисколько не волновали. За годы в полиции Ван Ибо отвык от толп, от того, как тесно жмутся пассажиры друг к другу, как ярко пахнет от кого-то ютяо и чесноком, как кто-то быстро, в три укуса, съедает баоцзы прямо за плечом. И как собственный желудок сводит от голода.

Теперь можно было насладиться этим вдоволь. 

Проехав три станции, Ван Ибо возненавидел капитана Ма всеми фибрами души. Сначала отправить его в такую даль, хотя он сказал бы всё то же самое и просто взглянув на фотографию, так ещё потом и отстранить от дела! Дядька вовсе не заслуживал кофе и рёбрышек! А ведь придётся волочь, если хочется участвовать в расследовании.

Злость чуть поутихла через станцию, когда большая часть людей покинула поезд: здесь было сразу несколько заводов, так что многие вышли. Ван Ибо посмотрел через окно на подсвеченный изломанный потолок, в котором кривовато отражался поток людей. Проследил взглядом за девочкой, несущей яркий красный рюкзак.

Уже на следующей станции его снова зажали в угол. Впрочем, Ван Ибо не был особенно против: ехать ему было ещё далеко. Городское Управление располагалось в центре, по платной дороге добраться туда можно было не больше двадцати минут, на метро же приходилось делать изрядный круг. 

На кольце людей снова стало меньше, и тут Ван Ибо начал пробираться к дверям вагона: до его станции оставалось минут семь, нельзя было позволить оттеснить себя, а то потом не выберешься. Вторя его мыслям, в разъехавшиеся створки хлынула целая толпа. Будучи выше всех в вагоне, Ван Ибо без труда видел перрон — там образовывались целые водовороты людей, когда встречные потоки наталкивались друг на друга. Колонны в центре становились их осью. Стены и потолок, отделанные красно-золотым, потихоньку поехали в сторону, медленно исчезая за темнотой тоннеля.

Стоять теперь можно было не держась за поручни. Но Ван Ибо требовалось добраться к выходу, иначе он рисковал опоздать. Протискиваясь между людьми, Ван Ибо подошёл к двери. За стеклом проносились чёрные стены тоннеля, кабели извивались змеями. То и дело поверхность проваливалась тёмным зевом — наверное, они проезжали технические ниши. Вспомнилась то ли игра, то ли старая анимешка, что-то смутное и маловнятное мелькнуло перед глазами. 

Поезд стал замедляться, вот-вот нужно будет выходить. Ван Ибо прикрыл глаза, грустно вздохнув: Сяо Чжань умер до того, как метро протянулось к их району. Но здешние станции, окружавшие центр города, конечно, застал. И однажды возил Ван Ибо в музей. 

Конечно, они ехали не в такой час-пик. Днём, когда взрослые были заняты. Под землёй тогда было душно, и Сяо Чжань отдал Ван Ибо свой веер. Им приходилось махать посильней, чтобы прохлада доходила и до Сяо Чжаня. А тот улыбался и качал головой. 

Поезд почти остановился, и Ван Ибо открыл глаза. Людское море колыхалось у самого края платформы, над их головами свисали металлические цветы — переплетение изогнутых стальных лепестков. Украшение было новым, да и стены сменили свою некрасивую грязно-коричневую плитку на светлый глянцевый мрамор.

Вот-вот должны были открыться двери, Ван Ибо уже приготовился выходить, как кто-то крепко схватил его за плечо. Раздался незнакомый звонкий голос:

— Ван Ибо!

И он обернулся. Попытался найти глазами того, кто его звал, но тут люди хлынули наружу, вытолкнув его за собой. Ван Ибо споткнулся, чуть не упал, кое-как устоял на ногах и чертыхнулся: как умудрились-то столько пыли натащить на платформу!

А потом он поднял глаза и ошалел. Оглянулся назад — и не увидел ни поезда, ни станции, ни людей. 

Ничего не было.

Была старая автобусная остановка, от которой ходил автобус до ближайшего метро. Из их района. Старого и давно снесённого. От неё они ехали, когда Сяо Чжань решил свозить его в музей.

Вокруг было поле. То, где вместо гаоляна теперь росли опоры эстакад, а чуть дальше — парк. Ван Ибо сглотнул. Жара стояла такая, что спина мгновенно взмокла, на виске начал скапливаться пот, но внутренности как будто смёрзлись. Оглядываясь по сторонам, Ван Ибо видел гаолян и крыши за полем, дорога здесь делала изгиб, чтобы собрать работников уже перенесённой фермы. И теперь, чтобы дойти до своего дома, Ван Ибо должен был найти тропинку между высоких стеблей гаоляна. 

Глянув на руку, он посмотрел на надетые утром механические часы. Дата была той же, в маленьком окошке привычно виднелись девятка и единичка, вторая цифра числа стёрлась. Спелый, давно отцветший гаолян не позволял подумать, что сейчас апрель. С пыхтением подъехал автобус, дверь сложилась гармошкой, и Ван Ибо сунулся в неё — подумалось: а вдруг там обнаружится переполненное метро? Но был только салон, и только маленькая девочка отняла ото рта обслюнявленные пальцы, чтобы вытереть их о материн подол. Позади раздался окрик:

— Да тут я, тут! Куда лезешь, Ван Ибо?

Ошарашенный Ван Ибо соскочил с подножки и оглянулся — навстречу деловито шёл капитан Ма. То есть, конечно, сейчас ещё не капитан: назначили-то всего пять лет назад. Но сейчас ему было явно не больше тридцати, то есть… Они были почти ровесниками?

— Да просто… — слабым голосом заговорил Ван Ибо, чем тут же всполошил ка… Ма Илуна.

— Ты чего? Перегрелся, что ли? А? Бледный весь и потный. Погоди, давай воды возьмём!

Он мгновенно оказался у вендингового автомата, скормил ему пару монеток и вытащил быстро запотевавшую бутылку. А Ван Ибо вспомнил автомат: он действительно всегда стоял здесь, а наполнять его приезжал отец Сяо Чжаня… Додумать не получилось, потому что Ма Илун совал в руки холодный пластик:

— Ты смотришься пиздец просто! Сейчас так и начнёшь спрашивать, какой год и как меня зовут!

— Как зовут помню, а год можешь уточнить, — прохрипел Ван Ибо, жадно присосавшись к бутылке.

— Чего? Серьёзно, что ли? С утра две тысячи седьмой был…

Бутылка затрещала в руке, пластик смялся, а вода выплеснулась наружу, заливая пальцы. Ван Ибо закашлялся, подавившись, и никак не мог как следует вдохнуть, Ма Илун отчаянно хлопал по спине и выглядел чертовски напуганным. Гаолян тихо шумел на раскалённом ветру, и солнце нагрело желтоватую почву почти до стекла.

— Кажется, дождь собирается, — прохрипел Ван Ибо, наконец отдышавшись. — Поехали в школу? Детишек распугаем, чтобы не шли через поле.

— Дождь? — озадаченный Ма Илун, высунувшись из-под навеса, где стояли вендинговый автомат и сейчас закрытая кабинка биотуалета, посмотрел в небо. — Ты точно не перегрелся?

Ван Ибо покачал головой. Не говорить же, что почти две недели будет идти дождь. Он смоет все следы, а гаолян на ближайшем поле так и не уберут: место, всё-таки, преступления. На парковке он растерялся, только сейчас сообразив, что понятия не имеет, как выглядит нужная им машина.

— Только не говори, что забыл свою ласточку, — неверяще произнёс под ухом Ма Илун. — Вот же она.

Серебристая целика выглядела так, будто каждое утро её натирали полиролью. Может быть, так и было. Рухнув на водительское сиденье, Ван Ибо лихорадочно охлопал себя по карманам, успел похолодеть и неожиданно нашёл ключи в замке зажигания.

Как будто весь мир благоволил ему. 

Сглотнув, он торопливо отщёлкнул козырёк, обнаружив там права. Выданы они были действительно на имя Ван Ибо, только последний иероглиф отличался. Вместо “победителя” — “волна”. С фотографии смотрел похожий мужчина. Они не были неразличимы на сто процентов: нос у незнакомца был меньше, рот шире, а губы тоньше, но всё же сходство прослеживалось. Тут же захотелось уточнить у матери, не было ли у них в семье истории с кражей детей. 

Наверное, если бы двойник подменил Чжу Ханя, Ван Ибо бы тоже не заметил.

— Любуешься, что ли? — спросил Ма Илун, усевшись на место пассажира. — Ты меня до управы докинь, я там в свою пересяду. А то что-то там на горизонте и правда тучки… Как бы урод наш не вылез.

Ван Ибо, точно знавший, что вылезет, что-то сдавленно промычал и рванул с места, рискуя сжечь сцепление. Машину протащило по колдобинам, потом начался асфальт, и Ван Ибо ускорился ещё, чертыхаясь про себя: он хотел быть уверен, что Сяо Чжань до сих пор в школе и никуда не ушёл.

Он точно знал, что времени у них почти до пяти, и то после этого Сяо Чжань был где-то ещё целых три часа, пока не шагнул на тропинку между гаоляновых стен. Сейчас было всего два, но сердце всё равно стучало в горле, а пальцы тряслись, холодея на кончиках. Ван Ибо хотелось, чтобы он мог ехать ещё быстрей.

Ма Илун болтался в кресле, как карандаш в стакане, да ещё и схватился нервно за ручку над окном. Видя его краем глаза, Ван Ибо подумал, что ещё чуть-чуть, и напарник начнёт вслух молиться. 

— Ты с ума спрыгнул? — тяжело дыша, завопил Ма Илун, когда Ван Ибо нырнул между машинами, едва не подрезав ту, что обгонял. — Это встречка! Ты ж не на служебной!

Слушать его Ван Ибо не стал, только продолжил перестраиваться, дальше это становилось невозможно: дороги были слишком узки. Выиграл он им не больше десяти минут, но и этого было достаточно: на десять минут раньше оказаться у школы, встать у выхода со двора.

— Я поеду первым, — сказал Ван Ибо, — бери тачку и присоединяйся. У меня в школе идея есть — там парень, похож, короче, на остальных. Прослежу за ним. А ты давай в училище, наверное, во. Вдруг кто тоже в поле пойдёт. 

— Раскомандовался, — проворчал Ма Илун, обмахиваясь ладонью. — Сначала гоняешь, как придурочный, а потом — надо же, самые умные мы тут. Молодёжь нынче, конечно!..

В глубины парковки он удалился неровной кавалерийской походкой, неуверенно переставляя короткие кривые ноги. Ван Ибо даже как-то вздохнул ностальгически. Хотя Ма Илун ушёл буквально десяток секунд назад.

Машина снова протестующе взревела — Ван Ибо пообещал проверить сцепление, как только кончится этот день, рванул к школе. От Управления до неё можно было добраться гораздо быстрее, чем из их района пешком. По сторонам смотреть не хватало сил, всё, что крутилось в голове, — добраться как можно скорее. Оставалось только благодарить едва ли не мышечную память, сохранившую в голове нужные маршруты.

В школе было прохладно и тихо, последний урок ещё не закончился, дедушка-охранник, скучавший у входа, посмотрел на Ван Ибо ошарашенно.

— Полиция, — хрипло рявкнул он и махнул удостоверением перед лицом старика. — Давайте мы как-то организуем, чтобы дети школу не покинули, пока я со всеми не переговорю?

После занятий многие, но всё же не все, оставались на дополнительные занятия, кто-то уходил домой, а кто-то уезжал в город: художественных кружков здесь не организовалось, а из музыкальных работал только хор. Сяо Чжань должен был быть в школе до пяти, а после вернуться домой: с ним скрипкой занималась одна из соседок.

Слова Ван Ибо стали катализатором — дед тут же засуетился, представился Ляном и повёл к директорскому кабинету. Заседавший там дядька залебезил, принялся кланяться — Ван Ибо тут же вспомнил, как директор Ся отчитывал его самого. Только поступив в старшую школу, Ван Ибо налегал на физподготовку и гуманитарные предметы — даже смог исправить свой ужасный раскоряченный почерк. А его всё пытались заставить танцевать и заниматься физикой, к которой у него оказался неожиданный талант. 

Только вот это больше не интересовало Ван Ибо. Интересовал тот, что отобрал жизнь не только у Сяо Чжаня, но и у него самого. Не нужны стали ни танцы, ни известность. У полиции пять лет новостей не было, никто не приходил расспрашивать Ван Ибо, никто не рыскал по району в поисках свидетелей. И сам он уже тысячу раз прокрутил в голове то, что тогда увидел: разведённые в стороны ноги и кровь. Так много, что сразу было ясно: потерявший её не может быть жив.

— Вот, вот, — директор Ся, просеменив по коридору, указал на закрытую дверь. — Здесь ученик Сяо учится, здесь. 

Он распахнул дверь, а Ван Ибо неожиданно испугался. Он зайдёт — а Сяо Чжаня нет. Он зайдёт — а он совсем другой: вместо “войны” — “чистота”, и нет той горбинки у носа, а глаза вовсе не похожи на маленьких птичек. Сглотнув комок, вставший в горле, Ван Ибо вслед за директором прошёл в класс. Учитель замер на полуслове, кажется, Ван Ибо знал его: он проработал год с его классом, а потом вместе с женой уехал куда-то на юг.

— Простите, Да лаоши, — с улыбкой сказал директор, — полиция хочет провести беседу, оповестить учеников.

Учитель закивал, отошёл к столу, освободив кафедру для Ван Ибо.

Вцепившись в её края, тот осмотрел класс — целое море лиц, пар в ряду было не меньше двадцати. С задних парт на него смотрели лениво, почти скучающе — ещё бы, что им ещё может сказать полицейский, наверняка начнёт рассказывать о вреде курения и алкоголя… Ван Ибо невыносимо захотел курить. Пришлось сглотнуть слюну и проскользнуть взглядом по центральным рядам — приличные причёски, опрятная форма, взгляд блуждает по классу. 

Посмотреть на первые ряды Ван Ибо не смог, хотя именно они были основной группой риска. Он натолкнулся на взгляд Сяо Чжаня, как на гарпун, что-то дёрнулось в груди, и сердце застучало так быстро, что, показалось, вот-вот разорвётся.

Это был Сяо Чжань. С родинкой у губы, с горбинкой носа, с уголком глаза, продлённым к виску. Его глаза за стёклами очков — надо же, Ван Ибо и забыл, что он их носил в школе, — казались испуганными. Глядя прямо на него, Ван Ибо хрипло начал:

— В ближайшие дни никто из школы по одному не ходит. Учителя организуют сопровождение и оповестят родителей. Ученик Сяо, выйдете со мной.

Сяо Чжань удивлённо распахнул глаза, и Ван Ибо поразился тому, какой он был красивый. Теперь он мог оценить красоту полностью. Всё же когда тебе одиннадцать, ты думаешь о других вещах: о ласковых руках, о нежном смешке и о руке, сжимающей твои пальцы. А сейчас было видно пока ещё неловкую худобу, длину ног и изящность кистей — всё то, что обещало сделать Сяо Чжаня по-настоящему красивым.

— Я? — удивился тот, но покорно встал, непонимающе посмотрев на Ван Ибо.

— Вещи возьми, — велел он и сглотнул, говорить с Сяо Чжанем было чертовски странно.

— Чего сделал-то Чжань-Чжань? — громко крикнули с задних парт. — Зачем он вам?

Парня Ван Ибо узнал мгновенно, быстрее, чем узнал бы любого другого из друзей Сяо Чжаня. Возможно, дело было в причёске: выбеленные волосы стояли торчком, серёг в ухе было не меньше десятка, но, вероятнее, — в детской ревности. Этот парень, Кей-Кей, тёрся рядом всё время, когда Ван Ибо был ребёнком, и в груди жгло от желания куда-нибудь его деть. 

Форменный спортивный костюм явно жал Кей-Кею в плечах, а с губ не сходила дерзкая улыбка — захотелось чем-нибудь ему в лицо запустить. На секунду показалось, что так мог бы выглядеть сам Ван Ибо, не разбейся его жизнь вдребезги.

— Не твоё дело, — рявкнул он. — Ученик Сяо, идём. Директор Ся, проинструктируйте детей, у вас явно лучше получится.

Директор закивал, тихонько сидевший в углу учитель Да тоже кивнул на прощание и улыбнулся — вежливо и довольно приятно. Ван Ибо подтолкнул Сяо Чжаня к двери — едва коснулся плеча. И всё равно тело прошибло, словно током. Рука занемела, а сердце забилось ещё быстрее. Захотелось схватить Сяо Чжаня и утащить, уволочь в собственную квартиру… А где она, кстати?..

На выходе им встретилась незнакомка в полицейской форме, она о чём-то разговаривала с охранником. Завидев Ван Ибо, она заулыбалась:

— Куда ты тащишь ребёнка? Мальчик, дядя тебя не обижал?

— Н-нет, — заикнувшись помотал головой Сяо Чжань, и теперь, когда вокруг не было целого класса учеников, пусть и молчавших, но всё равно издававших целую тучу звуков, Ван Ибо, наконец, услышал его голос таким, каким он был давным-давно, а Сяо Чжаню только-только собиралось исполниться семнадцать. 

В груди сладко ухнуло, а внизу живота налилось теплом, и Ван Ибо едва удержался от того, чтобы недоумённо посмотреть на член: таких кульбитов только и недоставало. 

— А то знаю я офицера Вана, страшный грубиян, — незнакомка подмигнула Сяо Чжаню и перевела мгновенно похолодевший взгляд на Ван Ибо. — Уверен? 

Ван Ибо не знал, что она имела в виду, но кивнул. Женщина поджала губы и вздохнула, глядя за окно. Только сейчас внимание остановилось на потяжелевшем, посеревшем небе. 

— Дождь собирается, — в повисшей тишине голос Сяо Чжаня заставил задрожать. 

Полчища мурашек промчались по спине и нырнули за пояс штанов. Ван Ибо передёрнул плечами, снова глянув на женщину. Она сморщила нос.

— Что ж! Меня отправили заменить тебя, офицер Ван. Не зря я всё же специализируюсь на связях с общественностью. Проводите меня до кабинета?

Это она сказала уже деду, который мгновенно вскочил и галантно указал рукой, пропуская женщину вперёд. Ван Ибо решил, что стоит как-то выведать её имя. Сяо Чжань стоял рядом и смотрел в окно, его профиль подсветило серым. Захотелось поцеловать приоткрывшиеся губы — нижняя чуть полнее верхней, вздёрнутая серединка. Встряхнувшись, Ван Ибо снова тронул тёплое худое запястье.

— Пойдём.

— А куда?

Сяо Чжань оглянулся, и свет искоркой вспыхнул в его глазах. Ярче стало видно родинки — под губой и линию от переносицы к щеке, красноватый уголок глаза, и бархат кофейной радужки. Ван Ибо на секунду засмотрелся, ничего не смог поделать с собой — застыл, разглядывая черты, которые уже забыл бы, не существуй фотографий.

Забыл бы, но не перестал любить.

— Офицер… Ван? — осторожно позвал Сяо Чжань.

— Ван Ибо.

— Ой, а у меня друг есть Ван Ибо, — заулыбался Сяо Чжань, потянув за лямки рюкзака. — У него “бо” из “эрудированный”, а у вас?

— Из “волны”, — вовремя вспомнив, захрипел Ван Ибо. — Давай, выходи.

Он вышел первым, придержав для Сяо Чжаня дверь — тот посмотрел удивлённо, но послушался. Встал рядом, разглядывая двор и машину Ван Ибо, перегородившую выезд. Служебная полицейская машина стояла чуть в стороне, припаркованная по всем правилам.

— Зануда, — закатил глаза Ван Ибо, вспомнив женщину, приехавшую в школу, но, глянув на Сяо Чжаня, продолжил совсем другим тоном: — Довезу тебя до дома. И завтра подвезу.

— Ладно, — кивнул Сяо Чжань и снял очки. 

Его глаза стали ещё красивее, если такое вообще было возможно. Ван Ибо засмотрелся, и на секунду ему показалось, что Сяо Чжань заметил. Дрогнули ресницы, чуть покраснели кончики ушей, и язык стремительно коснулся губы. Не успев себя остановить, Ван Ибо тоже облизнулся. Он часто так делал: машинально смачивал быстро пересыхающие губы. У Сяо Чжаня вырвался вздох, глаза будто расширились на мгновение.

Стряхнув с себя оцепенение, Ван Ибо шагнул в сторону машины, и Сяо Чжань, отмерев, пошёл за ним. Когда они остановились у целики, Сяо Чжань присвистнул.

— Крутая.

Только кивнув в ответ, Ван Ибо забрал тяжёлый рюкзак и открыл дверь, приглашая внутрь. Пока Сяо Чжань устраивался, он обошёл машину, забросил рюкзак на задние сиденье и сел за руль. 

Дышалось с трудом. Осознавать, что Сяо Чжань — которого он не видел семнадцать лет, на взросление которого так и не удалось посмотреть, — сидел рядом, было почти невыносимо. Сердце стучало в висках, воздуха не хватало, как будто вот-вот начнётся паническая атака, но Ван Ибо точно знал, что это была не она.

— Сказать адрес? — тихо спросил Сяо Чжань, явно чувствуя состояние Ван Ибо. — Ну чтобы…

— Не нужно, — перебил Ван Ибо и уже мягче добавил: — Я его знаю.

Машина завелась, и на этот раз Ван Ибо газанул аккуратно и ехал так, будто вёз что-то невозможно хрупкое. На улице, от которой начиналась тропинка через поле, маячил патрульный, и Ван Ибо удовлетворённо вздохнул: наверняка ведь и у других дорожек поставили постовых.

— А что случилось?

Конечно, не заметить так много полиции Сяо Чжань не мог. И никогда он не был глупым — это Ван Ибо помнил из собственного детства, когда считал Сяо Чжаня едва ли не гением. Только на вопросах про математику лицо кривилось, а отвечать Сяо Чжань отказывался — особенно взрослым, пытающимся его поддеть.

— Помнишь, летом парня убили?

— И весной ещё, — тихо подсказал Сяо Чжань. — Помню.

Добавлять он ничего не стал. Убитый в мае мальчик учился в этой же школе, пусть и классом старше — должен был выпускаться, но навсегда остался среди только-только отцветшего гаоляна. Будущие зёрна только завязались, и их светло-зелёный цвет был виден даже на полицейских фотографиях.

— Дождь собирается, — повторил фразу Сяо Чжаня Ван Ибо.

Повернувшись, Сяо Чжань посмотрел удивлёнными, расширившимися глазами, приоткрыл рот и тут же бросил взгляд за окно. Небо действительно потемнело, тучи нависли над городом, как будто ещё два часа назад Ван Ибо и не стоял под палящим солнцем на автобусной остановке, не понимая, как здесь оказался. 

Но для любых волнений время найдётся позже. Сейчас он хотел только одного — довезти Сяо Чжаня до дома, отдать с рук на руки родителям и остаться. Не в доме — кто бы его пустил — но в машине, припарковавшись так, чтобы видеть дверь.

Ехать было долго: улочки петляли, сужаясь и заканчиваясь тупиками, Ван Ибо ни разу не ездил тут, если не на велосипеде, да и Сяо Чжань знал только, как пройти. 

— Извините, — снова сказал он и почесал в затылке. — Я правда думал, мы тут проедем.

— Ничего, — отмахнулся Ван Ибо.

Он наконец успокаивался. Думалось, конечно, что это всё сон. Довезёт Сяо Чжаня до дома, проснётся, и снова окажется там, где и должен быть, — в мире, где он ничего не успел, не смог и остался один пытаться жить дальше, хотя совсем не хотелось.

Ещё попетляв несколько минут, они всё же приехали. В окнах горел свет, и от сердца Ван Ибо отлегло: Сяо Чжань не останется один, и не будет и шанса, что выйдет наружу. 

На пороге их встретила тётушка Си, улыбнулась сыну и недоумённо посмотрела на Ван Ибо. А тот не мог перестать улыбаться, глядя на неё, ещё не постаревшую одним днём, не выпившую и капли того, что выпила после, — смерти сына она не пережила и потихоньку спилась. Ни дядюшка Сяо её не смог остановить, ни Ван Ибо, хотя оба пытались. 

— Здравствуйте? — настороженно и вопросительно сказала тётушка Си. — А вам кого?

— Это офицер Ван, — закатывая глаза, вместо Ван Ибо ответил Сяо Чжань. — Ты чего, мам? Боишься, украдут меня, что ли?

У Ван Ибо дёрнулся уголок губ. Он никогда не видел такого Сяо Чжаня. При нём он с матерью разговаривал исключительно вежливо, улыбался и соглашался. А оказалось, что был обычным подростком. Ван Ибо кивнул и тихо сказал:

— Давайте на секундочку выйдем.

Тётушка Си взволнованно посмотрела вслед Сяо Чжаню, уже скрывшемуся на темноватой лесенке. На прощание он ожёг Ван Ибо взглядом — что-то было в нём, но разобрать не получилось — махнул рукой и скрылся. Иногда даже жаль было, что взгляды и выражения с трудом поддавались расшифровке.

— Что-то случилось? — спросила тётушка Си, едва за ними закрылась дверь. — Чжань-Чжань натворил что-то? Никогда он ничего такого не делал, чтобы прям полицию!..

— И не сделал, не беспокойтесь! У меня просто к вам просьба.

— Какая?

— Присматривайте за ним пару недель, ладно? Одному ходить не давайте.

— А что случилось? — опять насторожилась только успокоившаяся тётушка Си. — Что-то серьёзное?

— Пока что нет, но мы же не хотим, чтобы всё же произошло, да? — мягко сказал Ван Ибо. — Я завтра утром заеду, в школу отвезу, вечером обратно привезу. Лучше последить за ним несколько дней, ситуация неспокойная, понимаете?

— Что-то всё-таки случилось, — решила тётушка Си и поджала губы. — Хорошо. Постараемся.

Выдохнуть Ван Ибо смог только в машине: всегда ему разговоры с родственниками тяжело давались. Ни одного слова никогда правильно не подбирал, сплошные какие-то неловкости. 

Дождь застучал по крыше к восьми. За четыре часа в машине у Ван Ибо затекло всё. В бардачке нашёлся зонт и паспорт. Вряд ли адрес в нём совпадал с проживанием, но Ван Ибо всё равно полистал, изучая не-свою жизнь. Родился его предшественник в Цзянси, и что делал у них, оставалось неясным. Отметки о браке или детях не было. 

В куртке, обнаружившейся на заднем сиденье, нашлись ключи с неожиданным брелком, на котором значился адрес. Ван Ибо мгновенно повеселел: часов в одиннадцать Сяо Чжань уже ляжет спать, и можно будет съездить в не-свою квартиру, помыться и переодеться. Судя по окружающим, рост у них с другим Ван Ибо почти совпадал.

За эти же четыре часа Ван Ибо решил, что даже если проснётся, то всё равно будет довольным: хоть где-то он Сяо Чжаня всё-таки спас. Может быть, он проснётся и окажется в метро, проехавшим свою станцию. Но это будет проблема будущего Ван Ибо. А теперешний решил во что бы то ни стало добраться до следующего утра, чтобы убедиться, что Сяо Чжань действительно выжил.

Отвлёк стук в окно, стоило глянуть, и Ван Ибо уже разблокировал дверь. На сиденье, сложив зонт, скользнул Сяо Чжань. 

— Так и будете тут торчать? — спросил он, не посмотрев на Ван Ибо. — Я ведь не маленький. Понял, что нельзя выходить.

— Но вышел.

— К вам! Я бы не пошёл куда-то… Я не пошёл бы в поле. Я же не дурак, — фыркнул Сяо Чжань и посмотрел на Ван Ибо. — Серьёзно тут сидеть будете?

— Уеду ближе к одиннадцати, — признался Ван Ибо. — И завтра тебя в школу завезу и на работу поеду. Не сбегай только, ладно?

— Да не буду я, — закатил глаза Сяо Чжань и улыбнулся — не так ярко и широко, как мог бы, но искренне. У Ван Ибо всё перевернулось внутри, и тепло стало так, что ещё чуть-чуть, и загорятся уши, и пересохнет в горле — не вздохнуть. — Спасибо.

А теперь он смотрел из-под ресниц, и Ван Ибо совсем растерялся: смотреть было нельзя — кто так голодно смотрит на подростка — но и не смотреть не получалось. Пушистые ресницы прикрыли глаза, в уголках губ залегла хитринка:

— Я ведь видел, что вы только со мной так. А почему?

И посмотрел прямо и цепко, и Ван Ибо едва не задохнулся от такого взгляда. Он показался ударом, и воздух выбило из груди. Подумалось мельком: он всегда был бы таким беспомощным? Сяо Чжань смотрел, а у Ван Ибо не было ни слов, ни жеста, только молчание и попытка ухватить хоть капельку воздуха.

— Не почему, — наконец выдавил Ван Ибо. — Иди домой, Чж… Сяо Чжань. 

— Давайте я вам напишу, что дома? Или позвоню, чтобы маму слышно было? — помолчав, пристально разглядывая лицо Ван Ибо, неожиданно предложил Сяо Чжань. — Зачем вам здесь сидеть?

Ван Ибо достал из кармана найденный в машине мобильник, ничем не похожий на его айфон, чудом вспомнил, как его разблокировать — долгим нажатием на звёздочку.

— Давай лучше я твой запишу, — сказал и подумал: “Как хорошо, что не ляпнул про вичат”.

Сяо Чжань продиктовал цифры, и Ван Ибо показалось, что каждая остаётся где-то у него внутри. Он знал этот номер — тогда ещё, почти тысячу лет назад — и помнил до сих пор. Пришлось постараться, чтобы не набрать их быстрее размеренных слов.

— Позвони, — велел Сяо Чжань, и что-то неуловимо изменилось в его голосе. — Вот, да, отлично.

И повернулся на секунду, ослепил улыбкой. Он сверкнула, как сверхновая, осталась звёздочками перед глазами. Ван Ибо на мгновение даже забыл, что идёт дождь.

— Ну тогда я пойду, — решил Сяо Чжань. — Позвоню вечером. Или ты позвони.

Вот что изменилось: исчезло уважительное “вы”, и тон сменился на гораздо более фамильярный. Ван Ибо кивнул, и Сяо Чжань вышел, раскрыв над головой зонт. Наступил в лужу, фыркнул и потряс ногой, как недовольная кошка. 

Стоило двери за ним закрыться, как Ван Ибо растёкся по сиденью. Столько сил отняло быть спокойным, никак не выдать себя. А сердце билось, как сумасшедшее, и член — стыдно и неуместно — упёрся в ширинку, пальцы подрагивали, и дышалось тяжело и прерывисто. 

Телефон пиликнул оповещением.

Неизвестный номер: я же сказал, уезжай. я никуда не уйду

На втором этаже в окне появилась фигура, дёрнулась штора, и Сяо Чжань, выглянув, недовольно помахал рукой. Ван Ибо улыбнулся и завёл машину. И правда, стоило поехать к не-себе домой. Кто знает, что там ждало.

Chapter Text

Квартира встретила темнотой и тишиной. Щёлкнув выключателем, он оглядел комнату: она была одна и совсем маленькая. Под кухню другой Ван Ибо приспособил коридор, на тумбочке стояла одноконфорочная плитка. Подтверждая свои догадки, Ван Ибо приоткрыл дверцу — вок, круглодонная кастрюля и небольшая сковородка. Видимо, предыдущий житель квартиры готовил лучше него самого: Ван Ибо хватало вока. В нём и помидоры с яйцами получались вполне прилично, и при необходимости можно было сварить бульон. Умений как раз доставало, чтобы он не пригорел.

Пришлось сменить бельё на кровати и дважды сходить до умывальной, чтобы постирать единственные собственные трусы, — не надевать же чужие. В зеркале обнаружилось собственное лицо, обычное и нисколько не изменившееся. Для надёжности Ван Ибо покрутил носом, глядя, как расширяются и сужаются ноздри. 

Даже щёки остались на месте и дурацкая привычка бесконечно облизывать нижнюю губу. Что он и проделал, почувствовав облегчение. Нужно было что-то поесть, но Ван Ибо не стал: не хотелось выходить из надёжной тесноты бывшего общежития. Видеть людей не хотелось. 

Холодильника в комнате не было, потому Ван Ибо просто лёг. Уснуть, естественно, не получалось, несмотря ни на бессонную прошлую ночь, ни на суматошный день. Сердце колотилось где-то в горле, а глаза не закрывались. Кожа будто стала другой, начинала чесаться от прикосновения ткани. Взмокла спина, а подушка то и дело становилась неимоверно горячей. 

Через час Ван Ибо сдался.

Лёжа навзничь, он смотрел в потолок, разглядывая чёрный провод лампы без абажура, висевшей в комнате. Было страшно.

Больше всего Ван Ибо боялся проснуться. Уснуть здесь, в тесной тёмной комнатке, где пахнет кунжутным маслом и пылью, а проснуться в своей квартире. Чистой и мёртвой, где у стола стоит коробка. А в коробке — самое страшное горе.

Перемещение во времени… Надо же, как случилось. Можно было бы потратить часы на то, чтобы в панике метаться по Бэйчэну образца две тысячи седьмого, но не хотелось. Хотелось проснуться здесь же, где Сяо Чжань жив, где нет горя, размером с небо, глубиной с море, где улыбка освещает мир. 

Сосредоточенность на Сяо Чжане пугала даже самого Ван Ибо. Но ничего другого он предложить не мог, только вращение собственной жизни вокруг погибшей первой и единственной любви. В голову с трудом приходили другие варианты: сходить посмотреть на самого себя из прошлого, купить акции Nvidia до того, как они начнут стоить так дорого. Но всё это было неважно, а главное, не было никакой уверенности, что не изменится будущее. То, которое Ван Ибо поменял спасением Сяо Чжаня.

А если бы Сяо Чжань умер снова, Ван Ибо этого уже не пережил бы.

Снова вспомнился взгляд Сяо Чжаня. Как он смотрел — сначала непонимающе, а потом искоса, хитро, соблазняя. Что там случилось, в комнате на втором этаже, что он пришёл вот таким? 

Ван Ибо шевельнулся, жмурясь; кровь прилила к члену, тот болезненно заныл, как бы напоминая о себе. Но дрочить на Сяо Чжаня, юного и едва-едва обретённого, казалось плохой идеей. 

А Сяо Чжань, с этими взглядами из-под ресниц, тонкими пальцами, поглаживающими приборную панель, так и норовил встать перед глазами. Он улыбался, и у Ван Ибо голова шла кругом.

Вот почему не хотелось спать: хотелось быть уверенным, что мир останется тем же. Сон не кончится, и Ван Ибо останется здесь, с шансом коснуться лица, притянуться в объятие. Поцеловать острое худое плечо. Пальцами провести по ладони, лаская выступающие венки.

И на этой мысли Ван Ибо выключило. Он только что думал что-то, подбирал какие-то слова, а через секунду толчком проснулся, сел, судорожно дыша и со страхом оглядываясь по сторонам. 

Это была всё так же не-его квартира. За окном уже светало: небо посерело, по краю подёрнулось розовым. На проводах, которые Ван Ибо не заметил ночью, сидела какая-то птица. Её чёрный блестящий глаз смотрел прямо на него, как будто птица знала что-то, чего больше никто не знал.

Дождь почти прекратился, но Ван Ибо помнил, что это краткая передышка. Скоро тучи снова сгустятся, и серая мгла накроет город на долгие две недели.

В умывальной никого не было, а холодный кафель обжигал ступни. Ван Ибо быстро намылился, спрятавшись за пластиковой шторкой, которую кто-то приспособил в углу. Видимо, не только он один предпочитал мыться чаще, чем раз в неделю. Вода была чуть тёплая, и Ван Ибо отчётливо видел в почерневшем местами зеркале, как покрылась мурашками его кожа. В отражении бледно-зелёного кафеля и сам Ван Ибо казался зеленоватым, самому себе напоминая труп, уже полежавший в морозильнике морга.

Пока он мылся, за окном стало ещё серей: дождь, точно следуя прошлому, усилился. Сейчас маленький Ван Ибо должен был собираться в школу. Мать клала с собой кусок пирога и маленький пакет соевого молока, а отец уже давно отправился на работу. 

Завтрак пришлось перехватить у тётушки на углу, и не колеблясь, Ван Ибо купил ютяо и для Сяо Чжаня. Тесто обжигало пальцы даже сквозь бумагу конверта. Масло расползлось по ней жирным пятном, пачкая руку. Пахло так одуряюще, что желудок, до этого уже смирившийся с голодовкой, затянуло в явной попытке переварить позвоночник.

Сяо Чжань уже ждал на крыльце, глядя в какую-то книгу. Школьный спортивный костюм казался ослепительно белым на фоне серых стен их старого дома, такой же серой дороги и серого с чернотой неба. Росчерк абсолютной чистоты и синие линии лампасов, выделявших длину ног.

— Запрыгивай, — как можно небрежнее позвал Ван Ибо. — И ютяо бери. Я от жадности нахватал, не лезет.

Раздалась тихая благодарность, осторожное шуршание — рука полегчала на один ютяо, потом Сяо Чжань аккуратно сел.

— Доброе утро, — сказал он, не поднимая глаз от приборной панели. 

Веки почти прикрыли глаза, ресницы спрятали их совсем. Сяо Чжань сидел, плотно сведя коленки, устроив на них руки. Одну пришлось повернуть так, чтобы держать ютяо повыше, — и Ван Ибо засмотрелся на то, как выломалось хрупкое запястье. Пальцы сжимали выпачканную маслом бумагу, золотистый кончик выглянул за её край.

— Доброе, — удивлённо ответил Ван Ибо, поняв, что впервые, говоря с Сяо Чжанем, не задыхается и не хрипит. — Поспал?

— Да, — коротко кивнул Сяо Чжань и бросил один быстрый, почти незаметный взгляд в сторону водительского сиденья.

Он отчаянно избегал глаз Ван Ибо, явно нервничал и походил на проглотившего палку заучку. И даже чёлочку расчесал в лучших традициях. Ван Ибо нахмурился, но ничего говорить не стал, только тронул руль целики, начиная выбираться из переплетения улочек, — сначала задом, а потом, развернувшись на перекрёстке, наконец передом.

Сяо Чжань всё ещё молчал. Ван Ибо тоже не торопил с разговором. Так ему было даже проще: не мучило ни чувство вины, ни неспадающая эрекция. И дождь наконец перестал навевать грусть. 

В этот ливень он потерял что-то невозможно важное. Все твердили, что чувства проходят, любовь погибает между мешком невынесенного мусора и вопросом “где ты был?”, но любовь Ван Ибо погибла в гаоляновом поле и осталась там навсегда. И в сердце тоже. 

Потому теперь просто сидеть рядом оставшиеся короткие пять минут до школы — было счастье.

— Спасибо, — тихо сказал Сяо Чжань, так и не подняв взгляда. — Спасибо, что подвезли.

— Я заеду после уроков. Не убегай, ладно?

И тут глаза Сяо Чжаня оказались прямо напротив — огромные, удивлённые — он посмотрел прямо в лицо, и Ван Ибо осёкся, не начав говорить что-то ещё. Это не длилось долго. Сяо Чжань кивнул, отступил и больше не поворачивался, но было что-то в его походке, что обещало Ван Ибо увлекательную поездку вечером.

Но так было тоже хорошо.

Пока Сяо Чжань жил, дышал, и губы его могла тронуть улыбка, Ван Ибо был полностью доволен. Наверное. 

Управление не изменилось за годы, кажется, всё осталось таким же, только ремонт выглядел свежим — как раз тот, который им пришлось менять пару лет назад. Побелка всё ещё оставалась белой, а краска радовала глаз сочной зеленью.

Этого всего Ван Ибо не помнил.

Он сотню раз проходил по этим коридорам ребёнком. И его спрашивали снова и снова, и грустная женщина старалась ободрить, а мать плакала, пока Ван Ибо молчал.

Долго, почти два года после того крика, он не хотел говорить. Иногда, когда приходилось, рассказывал: кровь была краснее красного, а с неба всё время лило; грязь под руками показалась теплее Сяо Чжаня, но никого никогда красивее не было. И вокруг никого не было, только шелестел гаолян, а позади кто-то шёл — мама девочки, ведущая её к отцу.

Она подхватила Ван Ибо на руки — хрупкая, тонкая, она шла так быстро, что от ветра слезились глаза. Там, на асфальте, стоя у края поля, он понял: не от ветра. И зарыдал до икоты, до кончившихся слёз и искусанных рук. Только сколько ни кусай — не проснёшься.

— Явился, — проворчал капитан Ло, во время Ван Ибо ушедший на пенсию. — Я уж думал, тебя на станции нашли.

— Меня? — удивился Ван Ибо, кивком здороваясь с незнакомцами. — В смысле?

— Да на станции, где мы были, в туалете мужик умер, — влез Ма Илун, незаметно подкравшись на своих кавалерийских ногах. — Один в один ты. Руки все ободрал, хрен личность установишь. 

— Инфаркт, похоже, — продолжил капитан Ло. — Врачи ещё посмотрят, конечно, но он там один сидел, да ещё запертый. 

“Вот и нашёлся другой Ван Ибо”, — мелькнула в голове мысль. Теперь машина, квартира и жизнь принадлежали безраздельно тому Ван Ибо, который неясным образом вывалился из метро года две тысячи двадцать четвёртого в две тысячи седьмой, и пока что всё, что мог, — бесконечно думать о Сяо Чжане.

Зеркало в туалете отражало всё то же: привычные черты, нисколько не изменившиеся за семнадцать лет, спрятавшихся в шаге через порог вагона. На всякий случай Ван Ибо потрогал свой нос — как всегда большой, с высокой переносицей, на которой у брови темнела родинка. Ничего необычного не было, он не менялся, превращаясь в другого Ван Ибо, не становился им. Оставался собой, только за спиной был свежий ремонт, который Ван Ибо помнил уже облупившимся.

Выйдя из туалета, он наткнулся на капитана Ло, который, поморщившись, ткнул пальцем на выход. Там уже был Ма Илун, торопился к своей машине.

— В поле, — мрачно сказал он в ответ на вопросительный взгляд Ван Ибо. — Не тут в языке, а дальше, возле Сяоци. Видать, спугнули…

Ехал Ван Ибо, стараясь не думать. Думать было опасно: зубы и так стучали, а пальцы тряслись, предвещая истерику. Пришлось притормозить на обочине, набрать дрожащими руками сообщение — получилось дольше обычного, Ван Ибо давно забыл, как писать на кнопочном телефоне, — и облегчённо выдохнуть, получив ответ. Сяо Чжань был в школе, и не было ничего приятней, чем увидеть на экране недоумённые вопросительные знаки. 

Дождь продолжал идти, небо серыми комками ваты грозилось лечь на оставшийся гаолян. Комбайн на фоне светлых стеблей уже иссохшего гаоляна казался темнее — Ван Ибо будто бы мог почувствовать запах вымокшего металла. Под ногами чавкала грязь, дорожку, шедшую через поле, развезло, в любом понижении стояла вода. Оставалось благодарить прошлого (или будущего) себя за выбор обуви: кожаные берцы и не думали пропускать влагу внутрь.

Где-то на середине пути, когда уже стало видно и ограждение, и водителя комбайна, безошибочно опознаваемого по подвёрнутым бродням, закрывающим ноги почти до середины бедра, Ван Ибо заметил людей. Они сновали за натянутой лентой, а какой-то мужик, спрятавшись под сломанный зонт, курил — и отсюда было видно его дрожащие руки. 

Ван Ибо торопливо вытащил телефон из кармана и потратил несколько долгих раздражающих минут, чтобы отправить короткое: могу опоздать, жди в школе. И не нужно было ничего объяснять: прошлое сообщение и мгновенно исчезнувшие постовые, которых должно быть видно из школьных окон, говорили о произошедшем лучше любых слов. 

Пальцы слушались плохо, отказывались по несколько раз нажимать на крошечные, выскальзывающие из-под них кнопки. Но всё же сообщение отправилось, а Ван Ибо подошёл к ленте заграждения. Кивнул стоявшему рядом полицейскому — его он не знал, но и тот не проявил никаких эмоций.

— Что тут? — спросил в пространство, и тут же рядом нарисовался парень — моложе его, в синей форме, которую Ван Ибо давно снял.

— Убийство, — отрапортовал тот. — У нас такого никогда не случалось.

— Да уж конечно, — из-за спины раздалось ворчание Ма Илуна. — Горазд ты бегать, товарищ Ван. Если б не притормозил с телефоном, я б тебя никогда не догнал. Что, плохо?

Это он спросил у парня в форме, и тот, сглотнув, кивнул. 

Ван Ибо уже знал, что увидит, зайдя под кривой навес. Здесь, конечно, не было просторных полицейских палаток, какие появятся в будущем. Полиэтиленовая плёнка, натянутая на несколько кривоватых палок, прикрывала место убийства. Ма Илун, стоявший рядом, побледнел, стоило им увидеть тело. Парень, представившийся Цзи Цзинем, сглотнул.

— Это наш ученик, из Сяоци, — сказал очень тихо, стараясь не смотреть на тело. — Хороший парень, единственный у родителей. 

Кровь впиталась в землю, размылась дождём, под утро превратившимся в ливень. Она очистила раны на смуглой коже деревенского парня. От этого стало только хуже. Осторожно пройдя по краю защищённого от дождя места, где старый усатый эксперт уложил дорожку из такой же плёнки, Ван Ибо посмотрел в искажённое мукой лицо.

— Большинство ран нанесли при жизни, — усталым голосом произнёс эксперт.

— Я знаю, — ответил Ван Ибо, заглядывая в расширившиеся, застывшие в ужасе глаза. — Ублюдок.

На теле не было живого места: убийца явно злился, слишком жестоки оказались повреждения. Он и раньше не бывал милосерден, но сейчас превзошёл сам себя. Раны тянулись от плеч к паху — сотня порезов, часть из них настолько глубокие, что Ван Ибо видел проглядывающие в прорехах плоти внутренности. Тёмным глянцевым холмиком узналась печень, кровавое месиво кишок просматривалось в продольном разрезе — у матери был такой шрам после рождения сестры, только этому парню явно не нужно было кесарево. 

В паху всё было в крови, гениталии отсутствовали — такое произошло впервые. Ван Ибо посмотрел на эксперта, который менял перчатки, тот кивнул. Лицо сморщилось само: раз оскопление произошло при жизни, то Ван Ибо и знать не хотел, насколько это могло быть больно, собственные яйца попытались втянуться внутрь живота.

— Он приводил мальчика в себя, — с отвращением пояснил эксперт, на бейджике которого Ван Ибо разглядел фамилию Лю. — Не буду делать голословных утверждений, но, судя по всему, нашатырным спиртом. Хотя, конечно, болевой шок и защищал, но тем не менее…

— Это чертовски болезненно, — подсказал Ван Ибо замявшемуся доктору Лю. — Что кроме очевидного?

— Отрезан язык. Ну и… — тот кивнул в сторону широко расставленных ног. — Насилие посторонними предметами в том числе. Сильнейшие повреждения, часть кишечника вывернута наружу. Так он уже делал, но тут как будто ещё и рукой… Точнее смогу сказать только после исследования, конечно…

— Нам и так хватит, — сдавленно прохрипел Ма Илун. — Вот же чёрт. Где этого урода искать? По которому кругу друзей-родственников жертв перебирать? 

— Сюда он вряд ли приехал на велосипеде. Вдруг нам повезёт и найдём следы машины? И надо местных опрашивать, может, заметил кто незнакомую тачку? И водителей автобусов: кто сюда приехал вечером, а потом на раннем утреннем уехал…

— Все, кто работает в городе, — подал голос Цзи Цзинь. — Обычно часов в семь возвращаются и в пять-шесть утра уезжают.

— Значит, искать незнакомца, — решил Ван Ибо. — Давайте, работаем. Цзи Цзинь, мы с тобой к родным. 

Дом не был богатым, но и не бедным, жившие там явно не отказывали себе в последнем: в окнах серебрились дорогие шторы, черепица крыши ярко выделялась на фоне серого неба. Дверь открыла заплаканная женщина — её лицо, искажённое горем, так походило на несчастного мальчика, не оставляя сомнений в кровном родстве.

— Госпожа Сяо, — тихо начал Цзи Цзинь, и Ван Ибо вздрогнул. — Мы нашли Цзань-Цзаня. 

И она заплакала пуще прежнего. Ван Ибо, ещё не отошедший от такого поразительного, почти мистического совпадения, молча прошёл в комнату. Коридора привычно не было: дом, хоть и отремонтированный, оставался типичным деревенским жильём. В углу стоял стол с лавками рядом с ним, и только большое потрёпанное кресло — наверняка принадлежавшее главе семьи — выбивалось из антуража. С кухни тянуло едой, ещё шкворчало что-то в воке, хотя газ хозяйка уже выключила. 

— Госпожа Сяо, — тихо начал Ван Ибо, — во-первых, я бы хотел принести вам самые искренние соболезнования…

Конечно, она всё поняла. Поняла ещё там, у порога, когда они оба стояли с постными лицами. Цзи Цзинь смотрел в пол, не в силах поднять глаза на женщину, только что лишившуюся единственного сына. Она была ещё молода — вряд ли больше тридцати пяти. Она могла бы попробовать забеременеть снова, но огромное горе вряд ли позволит подобное. Мама Сяо Чжаня так и не смогла, хотя ещё способна была родить, заливала горе байцзю, пока не кончилась жизнь.

— О-он… — захлёбываясь рыданием, выдавила госпожа Сяо, — он... его не расчленили?..

Договаривать ей не пришлось: Ван Ибо угадал непроизнесённое и покачал головой. Не стоило говорить ей, что мальчика оскопили. Пусть думает, что они встретятся вновь, в следующей жизни, когда его душе позволят переродиться.

— Откуда он вчера должен был прийти? Или куда вышел вечером?

Хотелось дать госпоже Сяо проплакаться, но Ван Ибо знал, что так нельзя, нельзя дать ей забыть вчерашний вечер и это утро, доставившее столько боли. Непрошенный и неудачный подарок судьбы, который она передала другой семье, обойдя стороной горе родителей Сяо Чжаня.

— Из ш-школы, — заикнувшись, ответила госпожа Сяо. — Он занимался… Дополнительно. Хотел в университет. А теперь уж какой университет!..

Её последние слова почти стали рыданием, слёзы текли по щекам, похожие на бурный горный ручей, неостановимый и всеразрушающий, способный в одно мгновение стать бушующим потоком, сносящим со своих мест камни. Находиться здесь было невыносимо: Ван Ибо вспоминал себя и семью Сяо Чжаня, потерявшую в одночасье всё.

Хотелось оказаться рядом со школой, встать у ворот в ожидании тонкой фигуры, улыбки и огромного, размером с небо, облегчения. Вместо этого Ван Ибо продолжал сидеть на колченогом неудобном стуле, глядя в лицо женщины, лишившейся сына.

Вечером вернётся из города отец, соберутся родственники, сейчас отсутствующие. И горе их будет слышно деревне, и каждый в ней испугается за своего сына, отведёт его в школу, заберёт из неё.

Только ведь не поможет: к зиме, когда какое-то время ничего не будет происходить, страх отступит. Останется только горе — не уменьшившееся, не исчезнувшее, всё ещё стоящее за плечом каждого, кто бросит взгляд на погрустневший дом, который покинуло счастье. И снова кто-то решит пойти через поле, и снова Ван Ибо будет смотреть на истерзанное, растоптанное тело.

— Поеду в город, — сойдя с невысокого крыльца, Ван Ибо обернулся к Цзи Цзиню. — С тобой ещё свяжемся. Опрашивайте местных, а мы посмотрим по окраинам. Где-то же он живёт, кто-то же его видит…

В целике, которая не смогла заехать в поле и осталась у самой дороги, пахло кожаной обивкой сидений. Ни одно животное, конечно, не пострадало: другой Ван Ибо не был настолько богат. Молодой дерматин расстался со своей шкуркой, чтобы Ван Ибо мог поковырять выступающий шов, пытаясь прогнать видение мёртвого мальчика.

Машина завелась — сыто заурчала, напоенная хорошим бензином, медленно перебирая колёсами выбралась с просёлка на трассу. Защёлкали дворники, под шинами зашуршал асфальт, и Ван Ибо пришлось прилагать массу усилий, чтобы не гнать целику на всей скорости, на которую она была способна. 

Поля кончились неожиданно, Ван Ибо даже не успел понять, когда из-за гаоляна показались крыши, и школа замаячила прямо перед глазами. Он затормозил и у самых ворот потянулся к телефону, но дверь уже хлопнула — Сяо Чжань шёл через двор, крепко сжав в руке зонт. 

Тёмный купол покачивался в дождевом мареве, напоминая необычную морскую медузу — вместо её щупалец был Сяо Чжань, всё ещё не смотревший в глаза. Он не был напряжён так же, как утром, но коленки свёл одна к одной — натянулась белая ткань спортивок.

— Сразу домой? — спросил Ван Ибо и понял, что охрип.

То ли от долгого молчания на обратном пути, то ли от того, что изрезанный живот мальчика так и стоял перед глазами. Даже мысль не поворачивалась назвать его по имени — похожее и непохожее, имя, которое могло принадлежать Сяо Чжаню, но не принадлежало — это добавило бы реальности, безысходной окончательности чужой смерти. 

Наконец-то стало понятно, что ощущалось странным: мёртвыми мальчики казались моложе. Будто вместе с жизнью лишились напускной взрослости, она впиталась в чернозём вместе с кровью, отравила землю и одновременно напитала. 

Сидевший рядом с ним Сяо Чжань не был так хрупок и юн, как тот, что остался в воспоминаниях, — истерзанный и мёртвый, потерявший года в своей беспомощности…

Живой Сяо Чжань пошевелился — прошуршал форменный костюм, вырвался тихий вздох, запахло сильнее потом, слабо и сладко, так, что кровь устремилась вниз, а член напомнил о себе кратким моментом яркого осознания.

— Да, — тихо ответил Сяо Чжань, и пришлось вспоминать вопрос. — Почему ты опоздал?

И теперь вскинул взгляд, посмотрел прямо, ресницы его дрогнули, подчеркнув тенью покрасневший уголок. Глаза блестели — по кругу собралась влага, будто море затаилось по линии века. Ван Ибо сам не понял, как двинулся, но пальцы коснулись щеки, тронули гладкую тёплую кожу. Тут же стало неловко — за свои грубые жёсткие мозоли, но щекой Сяо Чжань прильнул к ладони, глядя почти испуганно. 

Слеза не скатилась, Ван Ибо знал, что и не скатится, но всё же провёл большим пальцем вдоль нижнего нежного века, готовясь стереть неслучившийся влажный след.

— Кто-то умер, да? — прошептал Сяо Чжань, и по спине промчался целый табун мурашек. 

— Да, — опомнившись, ответил Ван Ибо, и торопливо завёл машину. — Пристегнись.

Целика заурчала, под колёсами хрустнул гравий, но Ван Ибо почти не слышал этого: в темноватом пасмурностью салоне его оглушал только стук собственного сердца. Оно колотилось так сильно, будто пыталось разобрать по рёбрышку грудную клетку. Нужно ему было — прямо Сяо Чжаню в руки, в подставленные горстью ладони.

Смотреть можно было только краем глаза, иначе член упирался в плотную джинсу, и становилось больно. Сяо Чжань сидел, устроив кисти ладонями вверх, выгнув тонкое хрупкое запястье; если бы волновался, то пальцы измял бы, заломал их в сотню неловких, напряжённых фигур. 

Длинный гаоляновый язык, разделявший школу и район их домов, остался позади. В поле уже натужно гудели комбайны, а следом шли трактора, торопящиеся вспахать землю до тех пор, пока дождь не сделал её неподъёмной. 

В узких проулках домов стало темнее: небо нависало совсем низко, едва не касаясь тёмно-красных крыш. Высокие глухие стены, окружавшие дворы, придавали мрачности. И длинные ветви склонившихся к дороге вязов не добавляли оживлённости. 

Они снова поплутали: с первого раза Ван Ибо запомнить нужный путь не смог. Разворачиваясь в узких проулках, Ван Ибо отчего-то окончательно успокоился. Будто бы всё внимание сосредоточилось на том, чтобы не поцарапать машину — и больше не нужно было бояться за Сяо Чжаня. Тот сидел рядом, то повернувшись к окну, то бросая короткие тонкие взгляды.

Они кололи, как заточенные спицы, только в сердце расцветало тепло. Жар трогал щёки и уши, Ван Ибо чувствовал, как они наливаются краской. А Сяо Чжань всё так же сидел, сведя острые коленки друг к другу и открыв белые нежные запястья, почти не тронутые солнцем.

Ван Ибо остановился возле дома, дверца машины оказалась прямо напротив крыльца. Сяо Чжань оглянулся, сверкнув глазами, скулы будто присыпало румянцем. Он посмотрел на Ван Ибо долгую секунду, будто в ожидании чего-то. Всё, что пришло в голову, — это сказать:

— Я завтра заеду. И вечером не выходи, окей?

— Ладно, — кивнул Сяо Чжань и вышел, тёмный купол зонта снова показался медузой.

За те несколько шагов, что сделал Сяо Чжань, его силуэт не исчез, не размылся в дымке дождя. И Ван Ибо жадно смотрел ему вслед до тех пор, пока не закрылась дверь, пока наверху не зажёгся свет, пока за окном не мелькнула улыбка и тёмные растрепавшиеся волосы.

В груди наконец успокоилось, Ван Ибо смог выдохнуть, неожиданно осознав собственное прошлое напряжение. Сяо Чжань сидел у окна, устроив локоть на узком подоконнике, смотрел вниз, едва не прижавшись носом к стеклу. Ван Ибо взял в руки телефон, чтобы написать короткое: “Я скоро уеду, не выходи”. 

Показалось, что у закатившихся глаз был свой звук, прекрасно слышный и у крыльца, прямо в машине, по которой задорно стучали капли дождя. 

Работы оказалось невпроворот: другой Ван Ибо явно не горел желанием заполнять отчёты, надеясь явно на чудо. Чудом решил побыть прибывший буквально из будущего Ван Ибо.

Разгребать дела и одновременно опрашивать всех и собирать фотографии оказалось чертовски сложно. Дни шли за днями, когда Ван Ибо подвозил Сяо Чжаня к школе и из неё домой, а тот смотрел то хитро, то недоумённо, то не смотрел вовсе. Начался октябрь — дождливый сентябрь нырнул в Золотую неделю, а Ван Ибо кое-как выбрался из-под завалов документов.

С ужасом он понимал, что сам печатает лист за листом из тех, что лежали в коробке рядом с его столом. Это его отчёты откопировал старик У, ещё не знавший, что зимой лишится сына. Ван Ибо хотелось успеть поймать убийцу раньше, чем увеличится горе, раньше, чем его неподъёмная тяжесть раздавит чью-то судьбу.

Маленький он всё ещё танцевал и смотрел заворожённо в лицо Сяо Чжаня. Ван Ибо не видел себя, но слышал рассказ, когда Сяо Чжань улыбался так ярко, что, казалось, среди туч выглянуло солнце.

И хотелось, чтобы осталось так: он танцевал, а Сяо Чжань улыбался, и однажды бы маленький Ван Ибо вырос и взял ласковую ладонь, пока что перебиравшую его волосы. Существование такого будущего зависело от Ван Ибо настоящего, то и дело хватающегося за голову, найдя очередной незаконченный отчёт, едва не спрятанный под стопку бумаг.

Не осталось времени думать, что будет, если он однажды проснётся в две тысячи двадцать четвёртом. Потому что он ложился спать в чужую постель и просыпался в ней, вещи в шкафу заменялись новыми — бельё и рубашки, новенькие футболки, не жмущие в плечах. Туфли сменились кроссовками, кеды обняли лодыжки, а тётушка на углу начала откладывать ему ютяо. В углу появился ящик, который поровну делили пиво и соевое молоко. Вещи другого Ван Ибо потихоньку отправлялись на переработку, оставляя всё меньше его следов в квартире.

Родственников у того не оказалось: другой Ван Ибо вырос в приюте, оставшись один ещё в детстве. Ван Ибо с его собственного счёта оплатил скромные похороны, поймав немало смешков в отделе. Но так показалось честно: не бросать же того, кто дал второй шанс, позволил забрать судьбу. 

К дню рождения Сяо Чжаня наконец-то кончился дождь, и от сердца Ван Ибо отлегло. Он всё равно приезжал к дому утром, смотрел в занавешенное окно. Шторы дрожали, за стеклом появлялось лицо, и Сяо Чжань улыбался, качая головой. 

Так получилось и сегодня. Завтра должны были праздновать, так что с утра госпожа Си ушла на рынок, приветливо улыбнувшись Ван Ибо, сидевшему в машине. Сегодня сиделось особенно хорошо: капли дождя не барабанили по крыше, вода попалась какая-то особенно вкусная, а впереди, где проулок заворачивал вправо, на коньке крыши сидела какая-то птаха. Честно сказать, больше всего она походила на обычную ворону, но Ван Ибо всё равно нравилась. 

В воздухе уже ощущалась утренняя прохлада — совсем скоро температура опустится до холодных пятнадцати, одеяла, потяжелев влагой, совсем перестанут греть, и придёт пора кутаться в куртки и домашние свитера, ставить кондиционеры на обогрев. 

Входная дверь открылась, показалась фигура Сяо Чжаня, он посмотрел по сторонам, увидел целику Ван Ибо и просиял. Показалось правильным выйти к нему навстречу: не всё же тому забираться в машину. 

— Привет, — нисколько не задумавшись над приличиями, выпалил Сяо Чжань и схватил Ван Ибо за рукав рубашки. — Пойдём зайдёшь? Ну чего ты сидеть будешь там? А у нас кофе есть. Хочешь кофе?

И Ван Ибо почему-то пошёл. Наверное, из-за тёплых и цепких пальцев, то и дело задевавших кожу. Или из-за улыбки, которую Сяо Чжань бросал через плечо. Или из-за глаз, сиявших каким-то шальным восторгом. Из-за Сяо Чжаня. Конечно, он пошёл из-за Сяо Чжаня.

Эта мысль на несколько секунд выбила Ван Ибо из колеи — не в плохом смысле, нет. Как будто на мгновение он оказался в каком-то другом мире, гораздо более благостном и счастливом, в котором мог держать Сяо Чжаня за руку.

— Так ты будешь кофе? — спросил Сяо Чжань, глянул искоса.

Из-под ресниц, чуть обернувшись к Ван Ибо, уже взявшись за дверцу кухонного шкафчика. И тут же вздрогнул, столкнувшись со взглядом Ван Ибо, — отвернулся, а ухо полыхнуло жаром.

— Буду, — согласился Ван Ибо и сел на крепкий, хоть и старый стул. — Как дела?

Он не знал, о чём спрашивать: в компании Сяо Чжаня мозг отказывался работать. И если в одиннадцать лет это было простительно, то в двадцать семь казалось чем-то странным. Но поделать с собой Ван Ибо ничего не мог. 

За прошедшие полмесяца он вроде бы попривык, перестал чувствовать себя так скованно, перестал задыхаться, стоило увидеть Сяо Чжаня, — его улыбку, лицо, поворот головы. Стоило коснуться случайно, кончиками пальцев ощутить тепло его кожи. 

— Д-дела? — с запинкой переспросил Сяо Чжань. — Да вроде нормально… Ничего такого. А что, Ибо гэгэ?

Внизу живота будто взорвалось что-то, жар опалил изнутри, в джинсах дёрнулся член, стремительно твердея. Ван Ибо пришлось торопливо положить ногу на ногу, устроить на колене руки, надеясь, что полы рубашки прикроют растущий в паху бугор.

— Ничего. Просто интересно узнать, как у тебя дела.

— А! Да ничего. Ну то есть в школе как обычно приходится так много всего делать, — закатил глаза Сяо Чжань и тут же поморщился: — Математика эта дурацкая. А из-за неё и физику толком не понимаю, ну какая производная, по какому контуру?...

Поджались осуждающе губы, и Ван Ибо захотелось лизнуть их, уговаривая расслабиться. Тряхнув головой, попытавшись снова выбросить из головы неуместные образы, Ван Ибо проследил за тем, как Сяо Чжань осторожно залил в кружку кипяток, и по кухне поплыл аромат кофе. Густой и тяжёлый, он вынудил сглотнуть. 

Кружка звякнула о стол, когда Сяо Чжань поставил её перед Ван Ибо. И тут же схватился за мочку уха, глядя почти что обиженно. Ручку он повернул к Ван Ибо, а сам держался за горячие стенки. 

— Сунь под воду, — как можно спокойнее велел Ван Ибо, хотя хотелось потянуть ладонь на себя, коснуться губами пострадавших пальцев. — Остудишь, и полегчает. Тоже, между прочим, физика.

— Дрянь какая, — скривился Сяо Чжань, но послушно включил кран. — Везде она. И нет, чтобы что-то хорошее. Пей, гэ. Или тебе тоже горячо? Вроде где-то оставалась вода…

Ван Ибо только отмахнулся и осторожно отпил. Кофе был привычным — крепкий и тёмный, он горчил на языке, скатывался в горло, почти заставляя себя проглотить. Хотелось добавить в него молока или к чёртовой матери вылить. 

— Отец пьёт? 

— Ага, — с готовностью согласился Сяо Чжань. — Не понимаю как. Дрянь же несусветная. Придёшь завтра на день рождения?

— Что?

— Что? — вскинул брови Сяо Чжань. — Не придёшь?

И тут же расстроился. 

Ван Ибо отпил ещё кофе, чтобы потянуть время. Глоток оказался слишком большим и обжёг горло и язык, но виду Ван Ибо не подал, хотя внутренне перебрал все знакомые маты.

— Завтра дежурю, — хрипло сказал он. — Может быть, заеду ближе к вечеру на полчасика. Типа обед. Если с товарищами договорюсь. Позвоню.

— Ладно, — надув губы, кивнул Сяо Чжань. — Дурацкая твоя работа.

— Зато людей спасаю.

“Например, тебя”, — подумал Ван Ибо, и сердце ёкнуло в груди. Показалось, что ему стало тесно, сдавило со всех сторон. Перед глазами всплыло воспоминание — которого теперь не случилось — как его собственные маленькие руки, окровавленные почти что до локтей, пытались вернуть жизнь в истерзанное тело.

Он не заметил, как Сяо Чжань подошёл. Почувствовал только, как его потянули за руку, понукая встать, поднялся — и оказался втянут в поцелуй. Сяо Чжань, был ниже почти на полголовы, закинул на плечи руки, прильнул всем телом — гибкой и сильной ветвью — и прижался губами к губам.

Ван Ибо опешил. В руке всё ещё была кружка кофе — боясь расплескать, обжечь Сяо Чжаня сквозь тонкую ткань футболки, Ван Ибо замер. Конечно, Сяо Чжань почувствовал, понял, отпрянул на шаг — и глянул огромными испуганными глазами. В них отразился тёплый свет лампы, скользнул по полному влаги краю. 

— Прости, пожалуйста, прости! Я не знаю, чем думал! Что такое нашло… — слова Сяо Чжаня лезли друг на друга, едва различимые и комканные, на щеках вспыхнули пятна румянца, а уши полыхали так ярко, что соревновались в цвете с гаоляном.

Кружка стукнула донышком о поверхность стола, её ручка в последний момент будто попыталась удержать Ван Ибо, но тот не обратил внимания. Не стал ждать ещё слов, не хотел видеть, что сделает Сяо Чжань дальше: не сбежит ли к себе в комнату, не запрётся ли в ванной.

Щека обожгла ладонь, легла в неё идеальной мягкостью. На вкус Сяо Чжань был — испуг и неловкость, а потом раскрылся, вцепившись в плечи сильными пальцами. Затрещала ткань, в грудь врезалось твёрдое крепкое тело, и Ван Ибо прижал его к себе, вдавил, пытаясь вплавить, сделать частью себя. 

Сяо Чжань застонал — прохныкал что-то в поцелуй, но так и не смог оторваться. Мотнул сам себе головой, пока судорожно втягивал воздух, и притянул Ван Ибо ещё ближе, хотя ближе было возможно. Острые локти упёрлись в плечи, пальцы впились в мышцы. Грудь к груди, живот к животу, напряжение бёдер и протолкнувшееся между длинных ног колено. Сяо Чжань почти сел на Ван Ибо.

И всё отвечал и отвечал, целовал и целовал сам. Воздух почти исчез, не осталось ничего, кроме этого поцелуя. 

Только через несколько минут, когда Сяо Чжань, всё же не выдержав, отстранился, Ван Ибо смог шагнуть назад — наконец вернулось сознание. Он понял, что действовал на чистых инстинктах: любить Сяо Чжаня было важнее всего, ответить на его поцелуй, не позволить почувствовать себя ненужным.

— Прости, — хрипло сказал Ван Ибо, нашарив на столе кружку с успевшим чуть остыть кофе.

— За что? — ошарашенно спросил Сяо Чжань, трогая распухшие, покрасневшие губы. 

Ван Ибо покачал головой, стараясь не смотреть — ни на губы, ни на румянец, заливший щёки, ни в глаза, полные звёзд и влаги. Море, прятавшееся за границей ресниц, готово было выплеснуться, волной скользнуть по лицу.

— Я не должен был…

Договорить он не успел: Сяо Чжань оказался так близко, что глаза заболели, — ведь Ван Ибо продолжал смотреть — и поцеловал снова. На этот раз кофе выплеснулся из чашки. Горячая, но уже не обжигающая жидкость залила пальцы, и Ван Ибо поторопился опустить кружку на стол. 

Но всё равно отвечал. 

Не ответить не получилось бы. Губы Сяо Чжаня — горячие и сладкие — манили, они почти принуждали обвести себя языком. И приоткрывались, впуская внутрь, утягивая глубже, заставляя продолжать и продолжать. Чужие худые сильные пальцы впивались в плечи, грудь вздымалась напротив груди. И стоило Сяо Чжаню повести бёдрами, как Ван Ибо почувствовал, что возбуждён не только он. 

— Что не должен? — шепнул Сяо Чжань, глядя прямо в глаза.

Он стоял так близко, что можно было пересчитать реснички. За ними и правда скрывалось море, смотрело на Ван Ибо снизу вверх. В нём тонула и мольба Сяо Чжаня, и здравомыслие Ван Ибо, — всё исчезало в собравшейся вдоль века слезе, терялось в тени и красноватом сумраке внешнего уголка глаза.

И Ван Ибо снова поцеловал сам. Выпачканной в кофе рукой, притянул к себе почти что до хруста их рёбер. Второй подхватил ягодицу, протолкнул между ног бедро, животом чувствуя чужое яркое возбуждение. 

Сяо Чжань застонал, запустил пальцы в волосы, потянул короткие пряди. Его ногти сквозь рубашку царапали плечо, а дыхание отдавалось в груди. Каждый вздох, шумный и прерывистый, становился собственным вздохом Ван Ибо. 

Они оторвались друг от друга, только столкнув на пол кружку. Её последний короткий и жалобный звон стал тем, что прервало их поцелуй. Сяо Чжань снова смотрел близко, глаза в глаза, и румянец покрывал его щёки, а губы распухли ещё сильнее.

— Прости, — снова шепнул Ван Ибо, зная, что и сам выглядит так же.

В паху тянуло, член казался тяжёлым и болезненным, ещё чуть-чуть — и выплеснется сперма, хватило бы и нескольких неосторожных движений.

— Не извиняйся, — мотнул головой Сяо Чжань. — Я хотел. Это же я первый…

— Всё равно. Я взрослый, ты нет…

— Плевать. Мне семнадцать, а не семь! Я прекрасно знаю, чего хочу, — закатил глаза Сяо Чжань. — Ты такой дурак, Ибо гэгэ. Думал, я не замечу, как ты смотришь?

— Как?

— Как будто хочешь сожрать, — Сяо Чжань глянул из-под ресниц, и теперь Ван Ибо точно знал, что тот делал это специально. — Как голодный кот смотрит на свою добычу. Я твоя добыча, Ибо гэгэ?

И откинул голову назад, будто бы чтобы посмотреть в лицо. 

Пальцы потянулись сами, скользнули от плеча к скуле, погладили напряжённую мышцу, защищавшую хрупкую вену.

— Тебе это говорить-то не стыдно?

— Ужасно, — сморщился Сяо Чжань и тут же глянул с какой-то понимающей, хитрой улыбкой. — Но ведь работает?

— Да, — согласился Ван Ибо. — Работает.

— Ну вот. Значит, не зря мне так стыдно, — вздохнул Сяо Чжань. — Уши сейчас, кажется, сгорят. 

Он потрогал их, пылающие красным, выдающие неловкость и стыд, улыбнулся, глядя на Ван Ибо.

На полу так и лежали осколки, пятна кофе были и на одежде Сяо Чжаня, и у Ван Ибо. Нужно было всё убрать, пока не вернулась госпожа Си, которая наверняка спросит сына о том, что же здесь произошло. И Ван Ибо не был уверен, что сможет удержать лицо, если рядом всё так же будет Сяо Чжань — с раскрасневшимися губами и яркими глазами, в которых пляшут смешинки.

— Нужно всё убрать, — тихо сказал Сяо Чжань. — Я сбегаю переоденусь, а ты осколки крупные собери, ладно? 

Ван Ибо кивнул, проводил его взглядом и принялся прибираться. Мелькнуло и исчезло желание уйти, спрятаться от собственноручно созданных проблем. Ведь если закрыть глаза — всё исчезнет, не нужно будет ни о чём думать, не нужно будет принимать решения. Ван Ибо остался.

— Ты ещё тут, — тихо сказал Сяо Чжань, вернувшись. — О, и всё убрал.

— Куда я уйду? — спросил Ван Ибо и удивился обречённости, отразившейся в голосе. 

— Не уходи… — шепнул Сяо Чжань, шагнув совсем близко. — Вот и не уходи.

Он скользнул в объятие, прижался щекой к плечу, ожёг выдохом шею, ткнулся в неё носом. Ничего не оставалось — не хватило бы сил — только обнять, устроить ладони на тёплых боках. Сердце стучало в груди так сильно, что Ван Ибо уверен был: Сяо Чжань слышит. 

Они отошли друг от друга, только когда послышались шаги на крыльце, и госпожа Си зашла внутрь, шурша пакетами.

— А, офицер Ван, — обрадовалась она. — Что, затащил вас Чжань-Чжань хоть на кофе? А то каждый день за ним ездите! Как бы нос не задрал, Чжань-Чжань-то! Почти что личный водитель появился!..

Ван Ибо сглотнул, пытаясь подобрать какие-то оправдания. Это было же странно, что полицейский катает каждый день школьника. Губы загорелись сильней, вспыхнули одновременно уши, и Ван Ибо почувствовал, как по груди стекает стыд. Это было опасно — любой бы подумал странное, отирайся возле сына-подростка малознакомый взрослый.

 — Садитесь, садитесь! — весело велела госпожа Си. — Давайте, я тут блинчиков с луком у старухи Цзян купила — лучшие стряпает, у меня никогда так не выходит…

Ван Ибо вздрогнул и неверяще глянул, а госпожа Си всё болтала и болтала, не заметив ничего необычного, пока Сяо Чжань забирал у неё покупки, пока выкладывал их на стол — мясо и овощи, большую бутылку кунжутного масла, пакет красного перца. Они двигались споро, явно привыкнув каждый к своим делам: в то время, как госпожа Си мыла руки, Сяо Чжань успел всё разобрать, оставив пустое место как раз для того, чтобы можно было поесть.

— Да я лучше пойду, у меня ещё дела есть, — поспешил отказаться Ван Ибо. — Простите-простите, но нужно идти.

Госпожа Си всплеснула руками, принялась совать блинчики Ван Ибо, тот — отказываться, и всё это походило на глупую постановочную сценку из учебника корейского. Сяо Чжань улыбался, стоя почти у выхода, готовый проводить или шагнуть на кухню, толкнув Ван Ибо плечом, ласково и шутливо.

Победил, конечно, Ван Ибо: всё-таки не зря прошли годы в полицейской школе. Он вывалился в прихожую, держа в руках пакет с блинчиками и не зная, можно ли это считать победой. Сяо Чжань проскользнул следом, смеясь и отмахиваясь от матери, и через секунду уже подставлял губы под прощальный, почти целомудренный поцелуй.

Единственная причина, по которой Ван Ибо ушёл, — неуверенность в собственной выдержке. Дел на редкий выходной не набралось — разве что подмести полы. Но его комнатушка была настолько мала, что потребовалось на это не больше десяти минут. 

Вдоволь назапинавшись то о кровать, то об обувницу, Ван Ибо дошёл до ближайшей забегаловки: нужно было что-то поесть. Тащиться домой он не стал, остался на хлипкой пластиковой табуретке у стола, застеленного затёртой клеёнкой. С улицы тянуло духотой, старый пожелтевший кондиционер натужно гудел, пытаясь её разогнать. Сумерки становились прохладными, но днём всё ещё было жарко. Дождь не желал покидать их краёв.

— И в поле не ходи! — неожиданно раздался громкий женский голос. — Мало ли чертей в гаоляне!

Гаоляна уже почти не осталось. Только у самых домов узкий язык шелестел сухими желтоватыми побегами. Но и там было не пройти, если не следовать строчке тонких тропинок, которые вытаптывать начинали с самой весны. Иначе порастёт гаоляном, скроется в его непролазной чащобе. Стены тонких стеблей, узкие перемычки листьев и тьма, скрывающаяся через три ряда. Переплетение гаоляновых рук, тесные объятия, склонённые на плечи друг другу кроваво-красные головы. 

— Да знаю я! — голос оказался девичьим. — Пацанов ведь только убивают, что мне будет-то! 

— А ты всё равно в поле не ходи, — тихо сказал Ван Ибо. — Мало ли что.

Девочка застыла, явно испугавшись, медленно повернулась и тут же расслабилась, вздохнув с облегчением.

— Фу, Ван гэгэ! Напугал! — она замахала перед лицом руками. — Да не пойду я! Правда не пойду! Но всё равно мне ничего не будет! Девчонками он не интересуется!

— Так говоришь, будто лично с ним знакома, — подозрительно прищурился Ван Ибо, одновременно начиная улыбаться. — Ну-ка, сознавайся, мартышка!

Он уже понял, что другой Ван Ибо был гораздо более приятным парнем. Ему улыбались на рынке, приветливо махали из-за лотков, окрестные дети едва ли не висли на рукавах. Ван Ибо так не умел. Он не был центром ничьей вселенной, сам спутником вращался на орбите Сяо Чжаня и стал блуждающей кометой, шальной пулей, выпущенной наугад. Другой Ван Ибо же умел привлекать.

Вот и сейчас девчонка разулыбалась, мгновенно плюхнулась на соседний пластиковый табурет, отчего его ножки скривились на одну сторону. Она тут же схватила с тарелки Ван Ибо вонтон, ловко подхватив его за гребешок теста.

— Лу-Лу! — гневно прокричал мужчина в переднике, возившийся с небольшим грилем. — Как не стыдно!

— Да мне можно! — тут же отмахнулась она и хитро посмотрела на Ван Ибо. — Правда же, Ван гэгэ?

— Всё так, — кивнул Ван Ибо. — Ты мне давай рассказывай…

— Да что рассказывать, — прожевав, сказала Лу-Лу. — В школе у нас охранник — вообще противный! К девчонкам-то только придирается, а пацанов может и зажать. Как-то раз ему рожу набили: ну, к кому-то из старшаков полез, а в полицию всё равно не пошёл, стыдно стало. Конечно, блин, школьники уделали!

Она замолчала, уставившись на Ван Ибо круглыми блестящими глазами, вся сияя так, будто только что благодарила нобелевский комитет за присуждение премии. Ван Ибо постарался никак не выдать своего восторга, а то вдруг напридумывает. Может, и не специально, а просто от общего возбуждения приукрасит, торопясь произвести впечатление.

— Это который? — лениво спросил он, хотя в груди всё трепетало. — А то у вас их несколько. Я чаще деда… пожилого такого вижу.

— Не-е, тот молодой. Как-то его зовут… Чжоу он, точно! Охранник Чжоу, — наконец радостно решила она. — Точно!

Ван Ибо поблагодарил её, записал номер телефона — домашний, чтобы можно было сразу договориться о визите с родителями. В пользе этих слов Ван Ибо сомневался. Он был и в школе, и постоянно виделся с Сяо Чжанем, и тот ни разу про охранника не говорил… Значит, не подозревал. А дураком Сяо Чжань не был, вполне сошёл бы за следователя средней руки. 

Он скинул имя Ма Илуну, тот пообещал пробить и перезвонить. Добрался до бань, как следует вымылся: в умывальной, даже со шторой, так тщательно не получалось. Дорога до дома Сяо Чжаня заняла минут тридцать. 

В окне на втором этаже горел свет, и стоило написать, как колыхнулась штора, тёмный силуэт мелькнул за стеклом и исчез. Ван Ибо представил, как ссыпался Сяо Чжань по лестнице, как торопливо перебирал ногами, как сунул голые ступни в уличные тапочки, как выскочил…

Входная дверь хлопнула почти одновременно с пассажирской. 

К щеке прижался горячий и влажный поцелуй, и вот Сяо Чжань уже пай-мальчиком сидел на переднем сиденье — только губы выдавали произошедшее. И без того припухшие и красные, теперь они норовили разъехаться в хитрую улыбку, а уголки смешливо подрагивали.

— Ты вернулся.

Ван Ибо фыркнул от этой констатации, протянул руку и коснулся руки, осторожно обнял ладонью ладонь, погладил пальцами пальцы. Тепло билось о его кожу, ярко стучало в ответ на пульс, чужая жизнь согревала озябшее сердце, и становилось так хорошо, что хотелось заплакать.

— Не знаешь охранника Чжоу? — хрипло спросил Ван Ибо и про себя хмыкнул, услышав собственный голос. — Говорят, он к мальчикам пристаёт?

— Да он чокнутый просто, — закатил глаза Сяо Чжань. — И сто процентов не наш парень.

— Наш парень? Ты что, детектив теперь? — фыркнул Ван Ибо, почти мгновенно придя в себя, даже комок в горле наконец-то отпустил. — Офицер Сяо, вы утаиваете информацию от следствия.

Сяо Чжань засмеялся, ямочки появились на щеках, глаза стали похожи на щёлочки. Он сильнее сжал ладонь, взявшись за большой палец Ван Ибо, как маленький ребёнок берётся за палец взрослого. Захотелось притянуть его к себе, поцеловать, прижавшись поближе, — Ван Ибо не стал себе отказывать. Обнял крепче, поцеловал удивлённо приоткрытые губы. На вкус — горечь и мёд, потеря и возвращение. 

— Он никого не убивал, — шёпотом сказал Сяо Чжань, когда поцелуй прервался. — Он слишком слабый и трусливый, Кей-Кей его напугал так, что тот в штаны наделал.

— Который Кей-Кей? — даже на вкус Ван Ибо в голосе было многовато уксуса.

— Ну светловолосый такой, ты его видел, наверное. Он у нас что-то вроде школьного хулигана: учителя сколько ни ругаются, а Кей-Кей прогуливает, дерётся, пару раз с алкоголем ловили. Плохой, в общем, парень. 

— И ты с ним?..

— Мы с детства знакомы, — ярко улыбнулся Сяо Чжань, принявшись гладить пальцы Ван Ибо, обводить шрамы костяшек. — Что он мне сделает, ему же потом мама голову снимет? Ну и он когда узнал, что этот Чжоу к парням пристаёт, припугнул. А Кей-Кей умеет быть страшным…

Во рту стояла кислота. Ван Ибо попытался отвлечься, перехватил чужую ладонь, обвёл обманчиво длинную линию жизни. Но всё равно внутри всё горело, хотелось спросить так много всего, выйти из машины, найти Кей-Кея и избить — а ведь никогда не возникало желания драться с детьми, заведомо зная о выигрыше.

— И ты умеешь, — прервал его мысли улыбающийся Сяо Чжань. — Сейчас смотришься так, будто вот-вот откусишь мне лицо.

— Тебе — никогда, — тут же ответил Ван Ибо и потянулся вперёд, заманивая Сяо Чжаня в ловушку своих рук. — Твоё — только облизать.

И тут же претворил угрозу в жизнь — провёл языком от линии челюсти до виска. Сяо Чжань завизжал, засмеялся, попытался вырваться, но через секунду обмяк в руках, позволяя себя целовать.

Он приоткрыл рот, впуская в себя язык, разрешив пить дыхание прямо так. Руки легли на плечи, шумный вздох прерывался стонами. В целике было неудобно: слишком невысокий салон, слишком узко и слишком мешает рычаг коробки передач. Но всё равно слаще не было — и когда Сяо Чжань позволял, и когда начинал целовать в ответ. Неумелый, неловкий, он был Ван Ибо важнее всего на свете. И губы его — вкуснее любого лакомства, теплее огня, ласковее материнской руки. 

— Тебе нужно идти, — шепнул Ван Ибо, глядя в знакомые, так никогда и не забытые глаза. — Тебе нужно идти, завтра праздник.

— Ты приедешь? — с надеждой спросил Сяо Чжань, пальцами снова погладив костяшки. — Приедешь ко мне?

И смотрел так просяще, и в глазах его море, и ресницы движением прячут его внутри. Конечно, Ван Ибо согласился. Он кивнул и качнулся вперёд, оставляя поцелуй на голой шее, там, где выступала плоть, защищая тонкую нить пульса.

— Приеду, — пообещал Ван Ибо. — Не знаю когда и на сколько, но заеду. С утра явно буду допрашивать вашего Чжоу…

— Это не он, — твёрдо повторил Сяо Чжань. — Это не он. Он трус и слабак, буквально обделался при виде Кей-Кея. Да и не делал он ничего… жестокого. Он всегда, скорее… — Сяо Чжань задумался, — нежен. Противно, конечно, фу, какой-то одутловатый дядька тебя по рукам гладит. Но он никогда никому больно не делал, понимаешь?

— И тебя гладил?

— Да не в этом дело! Он безобидный. Мерзкий, но…

— Гладил?

Сяо Чжань вскинул глаза. Море сменилось грозой, строгий взгляд прошил Ван Ибо насквозь, но сдаваться он не собирался. Пусть Сяо Чжань попытается переупрямить упрямца! Ещё посмотрим, что у него получится! Но вместо этого Сяо Чжань вздохнул, опустил глаза, принявшись играть с пальцами Ван Ибо. И губы его смягчились, а глаза опустились, прослеживая вместе с пальцами, вены на предплечьях и кистях.

— Гладил, — наконец тихо согласился Сяо Чжань. — Кей-Кей потому и пошёл… Он не любит такого. Чтобы заставляли, чтобы без спросу. Вот и пошёл разбираться.

— Пусть больше не ходит. Мало ли на кого попадёт. Никаких благородных порывов, ясно?

— Ясно, — улыбнулся Сяо Чжань. — Не волнуйся за него, он не дурак.

— Да я больше за тебя волнуюсь. Когда долго ничего не происходит, все расслабляются, — Ван Ибо со вздохом откинулся на спинку кресла. — Подумают: “Да что будет, если один раз…” А этот гад же только того и ждёт, чтобы кто-нибудь и только один раз. Ненавижу таких, и делать с ними непонятно что.

Он замолчал, глядя на сейчас пустой конёк крыши, давешняя ворона улетела, оставив коричневую черепицу закатным лучам. Сяо Чжань всё продолжал перебирать его пальцы, наконец, перевернул ладонь и накрыл сверху своей.

— У тебя такие большие руки…

— Это чтобы лучше тебя трогать, — тут же ответил Ван Ибо, перекатившись по подголовнику так, чтобы было удобно смотреть на Сяо Чжаня.

— У тебя такой большой нос, — подхватил Сяо Чжань.

— Это чтобы лучше тебя нюхать, — тут же просопел Ван Ибо и, видимо, от переизбытка кислорода зевнул.

— У тебя такой большой рот! Пасть почти что!

— Это чтобы быстрее тебя съесть, конечно же! — Ван Ибо инфернально захохотал и бросился вперёд, щекоча худые бока Сяо Чжаня. — Вот ты и попался.

Смех заполнил салон, будто звуки отражались от стёкол, улыбка Сяо Чжаня освещала не хуже почти зашедшего солнца, а тепло грело, почти как греет жаркое лето. Не хотелось ни уезжать, ни говорить, что пора уходить — было и вправду пора. Ван Ибо нужно было встать рано утром, а Сяо Чжань должен был выспаться — завтра ведь и готовить, и встречать гостей. 

— Иди, — наконец сказал Ван Ибо, погладив ещё пухлую гладкую щёку. — Иди домой, завтра долгий день.

— Ага, — улыбнулся Сяо Чжань. — Твой тёзка точно явится раньше всех.

— Тёзка? — с замиранием сердца спросил Ван Ибо, уже точно зная ответ.

Он ведь и правда пришёл бы первым. Он мечтал об этом, представлял, лёжа в постели, жмурясь от удовольствия. Купил бы цветы — на собственные деньги, подаренные роднёй единственному сыну и внуку, — взял бы в руки подарок и пришёл прямо с утра. Чтобы тихо сидеть рядом, иногда касаясь Сяо Чжаня то рукой, то коленом, то прижимаясь лицом к худому тёплому боку.

— Ага, мальчишка, тоже Ван Ибо зовут. Никогда не думал, что так может быть! Чтобы ещё и рядом жили…

Говорить про погибшего Сяо Цзаня Ван Ибо не стал: зачем расстраивать именинника, который никак не соберётся уйти в безопасность родного дома. Но вот наконец Сяо Чжань снова склонился — поцеловал лёгким, почти что невесомым поцелуем. Потёрся носом о нос, прищурив глаза, в которых совсем спряталось море. Его волны не выбирались за пределы глаз, но таились там, готовые выплеснуться.

— Приходи завтра, — шепнул Сяо Чжань. — Хочу тебя на своём дне рождения. И не смей отмазываться.

— Я не буду.

Как мог он? Ван Ибо уже точно знал, что придёт, — не мог не прийти, ведь в мире ничто не имело над ним такой власти, как луч улыбки Сяо Чжаня, свет его глаз, нежность его слов. Конечно, Ван Ибо завтра придёт. И правда ведь можно уехать будто бы на обед, а самому протиснуться сквозь лабиринт переулков и крошечных поворотов, бросить машину здесь же и зайти. 

В темноватом зале будет тесно от людей, будет так много лиц, совсем детских и уже почти взрослых, наверняка придёт и он маленький, и Кей-Кей — светлые волосы, испуг того Чжоу. 

Но никого красивее Сяо Чжаня не будет. Не будет никого, кого Ван Ибо хотелось бы видеть так сильно, никого, чьей руки нужно коснуться. Чьё тепло важнее всего, ведь оно значит, что того утра — гаолян и кровь, кровь и раны, раны и собственный крик — не было. 

Сяо Чжань исчез за дверью, и Ван Ибо прикрыл глаза. Сердце стучало почти что в горле. Нужно было ехать домой, нужно было позвонить Ма Илуну, узнать про этого Чжоу. Хотелось поверить Сяо Чжаню, позволить ему не бояться, позволить верить в собственную способность читать людей.

Да и сам Ван Ибо не сомневался в Сяо Чжане. Скорее всего, Чжоу всего лишь пустышка, но действовать следовало по протоколу, тем более что в школе ему было точно не место.

За размышлениями Ван Ибо добрался до дома. Чайник подогрел для него воды, тётушка внизу продала восемь последних мясных шариков в кисло-сладком соусе, и Ван Ибо решил считать это хорошей приметой. 

Chapter Text

Утро выдалось хмурым, Ван Ибо даже засомневался, не будет ли дождя. Память не была совершенной, а в те дни, после потери Сяо Чжаня, он мало думал о погоде. В то время его не беспокоило ни солнце, ни сухая гроза, если только ветер не шуршал в гаоляне, а капли дождя не ударялись об узкие листья и стебли, так и не убранные на зиму. Теперь так шумело поле, где нашли несчастного Сяо Цзаня, где он остался лежать навсегда, раскинув изломанные руки, покрытые синяками. 

В допросной было ещё темнее: узкое окно, прятавшееся почти под самым потолком, не давало достаточно света. Ван Ибо пришлось чуть напрячь глаза, чтобы разглядеть испуганного и потного мужичка, пристроившегося на самом краешке стула. Пот собрался каплями на высоком лбу, продолжавшемся лысиной до самой макушки. Зато брови были роскошные: кустистые и угловатые, они нависали над глазами длинными пучками волос. 

— Здравствуйте, Чжоу, — бросил Ван Ибо, со стуком опустив на стол записную книжку. — Ну что, есть что сказать?

— Тов-варищ офицер, товарищ офицер! — неожиданно низким голосом завыл Чжоу. — Не делал ничего! Всё врут! 

— Что врут?

— Всё!

Стул с дребезжанием отъехал по неровному бетонному полу, Ван Ибо медленно сел, демонстративно откинув в сторону полу пиджака, — кобура в тусклом свете показалась матовой дырой, провалом пространства, в котором разглядеть получалось только блеск клёпки.

— Так что врут? — ласково повторил Ван Ибо. — Что к мальчишкам лез? Мне кого-нибудь позвать? 

Чжоу затряс головой, со лба сорвались несколько капель, тёмными пятнами остались на дереве нелакированного стола — через несколько минут исчезнут, впитаются, и найти можно будет только языком, наткнувшись на соль.

— А что так? — деланно удивился Ван Ибо. — А у меня желающих столько. Ученик, вот например, Сяо, — начал он, открыл записную книжку и принялся медленно перелистывать страницу за страницей. — Что же нам говорил ученик Сяо? Или вот ученик Гун очень хотел рассказать, как вы с ним встретились как-то после школы…

— Нет! — вскричал Чжоу и тут же затих, раскачиваясь на стуле.

Ван Ибо не пытался пнуть стул действительно далеко, в основном легко подталкивал, заставляя греметь ножками по полу, потому двигался Чжоу сам, тело то сжималось, то расслаблялось, напоминая кем-то отпущенную резинку. Ван Ибо обвёл его взглядом.

Уже было ясно, что вряд ли убийцей был он: ни рост, ни телосложение не обещали особой силы. Человек же, безжалостно лишавший жизни, был силён. У него доставало возможностей держать почти взрослых мужчин, вдавливать в землю, бить и резать, не позволяя сопротивляться. Раз за разом насиловать, разрывая внутренности. 

Чжоу был слишком труслив и слаб — Сяо Чжань оказался прав — чуть не наделал в штаны, оказавшись в управлении.

— Уверен? — спросил Ван Ибо. — Не звать ученика Гуна? И ученика Сяо не звать? И всех тех, кого ты трогал, прикрываясь то личным досмотром, то помощью, то ещё хуйнёй какой? 

— Я не!...

Ван Ибо с силой ударил по столу кулаком, отчего тот жалобно застонал, не сдвинувшись с места. Лицо Чжоу потеряло все краски, стало бледным, почти изжелта, капли пота заблестели на коже ещё ярче, а Ван Ибо поднялся, склонился над столом, приблизив лицо к искривлённому ужасом лицу Чжоу.

— Говори, чертила — зашептал он, — говори, или иначе, я клянусь, отрежу тебе яйца и засуну тебе же в задницу, в качестве смазки использовав кровь! Ты трогал мальчишек, чаще помладше, но с учеником Сяо не удержался… Красивый сильно? В твоём вкусе? Или почему ты решил его облапать — взрослого, умного, прекрасно всё понимающего. Ты же не совсем тупой, хоть и конченый. Давай! Говори!

И тут Чжоу заплакал. Слёзы потекли по лицу вперемешку с соплями, он принялся размазывать их по лицу, капли пота отправились в ту же общую смесь. От плача Чжоу стал совсем уродливым: веки и нос мгновенно распухли, брови перестали стоять торчком и повисли унылыми тёмными сосульками.

Конечно, он заговорил. Ван Ибо записывал кое-что в свою записную книжку, задавал вопрос за вопросом и то и дело поглядывал в сторону горевшей лампочки записи. За стеклом оставался Ма Илун, решивший уйти домой только после допроса.

Ничего полезного узнать, разумеется, не получилось. Как Сяо Чжань и сказал, Чжоу был до безобразия труслив. Он выложил всё как на духу, давясь слезами и соплями. В какой-то момент Ван Ибо даже посочувствовал ему: будучи по своей природе плюгавым извращенцем, Чжоу не мог рассчитывать ни на какую взаимность. Только пускать слюни, засматриваясь на красивых парней.

Маленькие дети не слишком понимают, что происходит, — прикосновения, даже разговоры, могут показаться им бессмысленными. Ван Ибо прекрасно помнил рассказы педофилов, слышанные в учебке: пятилетний ребёнок, даже если его изнасиловать, вряд ли сможет объяснить, что именно с ним произошло. Этим же пользовался и Чжоу.

Прекрасная репутация и отличное резюме позволяли долгое время выходить сухим из воды. Но, конечно, рано или поздно должна была накопиться критическая масса слухов и обвинений — она и накопилась. Обрушению этого колосса на глиняных ногах немало способствовал и Кей-Кей. 

Если бы Чжоу не стал распускать руки, Сяо Чжань никогда не пожаловался бы другу, а тот никогда не стал бы запугивать кого-то из взрослых. Ван Ибо прекрасно знал такую шакалью породу. Кей-Кей не вызывал у него никаких положительных чувств, и вряд ли что-то изменилось со времён их знакомства. Стоило бы повлиять на Сяо Чжаня: общение с подобными…

Ван Ибо себя оборвал. В конце концов, он и сам был крайне подозрительным типом.

— Ну? Что думаешь? — спросил он у Ма Илуна.

— Не он, — тот разочарованно фыркнул. — Да этот обоссыш ни хрена бы сделать не смог. Пиздеть не мешки ворочать, да и малолеток за жопы щупать — это не разделывать парней в поле. Хуйня. 

— Но денька три подержим, — кивнул Ван Ибо. — Надо в школу писать. Какого хрена он у них работает? Что, никто не замечал, что ли? Вот уж кто пиздит, так их скользкий директор.

— Что, реально ничего не сказал? Вот старый хрыч. Надо, конечно, это же говнище. Понаберут по объявлению, потом начинаются приколы.

В коридоре, ведущем к их кабинету, ярко горели лампы, отбрасывали отблески на плотный слой масляной краски, заставляли светиться побелку. Ван Ибо посмотрел за окно — дождь так и не начался, но тучи сгустились ещё сильнее, как будто вот-вот должна была грянуть гроза. 

— Вечером на часик отъеду, ладно? — лениво спросил он Ма Илуна, взявшегося за отчёты. — Я смотрю, ты домой не собираешься?

— Да чего там делать? Фэй-Фэй как уехала к родителям, так тоска сплошная: жрать нечего, поговорить не с кем. Вернётся — кошку заведём. Пусть скачет на потолок и кусается, а всё не так противно.

— Так я отъеду?

— Да отъезжай, кто тебе не даёт. На вон, — на стол грохнула стопка листов, явно отпечатанных их стареньким факсом. — Опрашивают всё людей в Сяоци. Никто ни черта не видел, как будто парень этот сам материализовался в поле. И пробей по ограблению Лю, никаких новостей чего-то нет, а старуха приходила скандалить.

К вечеру Ван Ибо возненавидел факс: он всё выплёвывал и выплёвывал листы, явно на том конце провода сидел такой же дежурный, которому хотелось за выходные разобраться с делами, чтобы после Золотой недели спокойно возлечь почивать на лавры. Ван Ибо это пока не светило: нужно было хотя бы рассортировать все эти показания. Судя по их количеству, юный и шустрый Цзи Цзинь решил опросить каждого из жителей. И двигался то ли вразброс, то ли от дома к дому. 

— Позвонить бы ему да остановить это рвение, — проворчал Ван Ибо, разглядывая очередной протокол опроса, который сводился к тому, что человек ничего не видел. — И вот на хуя это к делу приобщать? Уши бы пообрывал.

Но и бумажки Ван Ибо победил и к пяти оказался за рулём своей целики. Привычный маршрут мелькнул и пропал, сомкнулись серые стены, слились с тяжёлым, полным гневом небом. На коньке знакомой крыши снова сидела ворона: нахохлившись, она неодобрительно посмотрела в сторону Ван Ибо и тут же отвернулась.

— Ну прям как-то совсем грубо, — покачал он головой, запирая машину. — Зачем же так явно проявлять своё пренебрежение? Какая невежливая птаха.

Прежде, чем дверь открыл Кей-Кей, птица снялась со своего насеста и с неприятным криком куда-то улетела. Нахально оглядел с ног до головы Ван Ибо, Кей-Кей скривился и спросил, развязно чавкнув жвачкой:

— А вам чего, дядя?

— С дороги уйди, — вздохнув велел Ван Ибо. — А то сейчас уедешь давать пояснения про Чжоу.

— Да чего про него давать? Урод да урод, — отмахнулся Кей-Кей, но с дороги отодвинулся, закрыл дверь и заорал так, что едва не оглушил Ван Ибо. — Чжань-Чжань, к тебе пришли! — и тут же пояснил для него: — Музыка, может не услышать.

Раздался радостный вскрик, топот ног, и Ван Ибо приготовился улыбнуться: Сяо Чжань, судя по всему, очень торопился выйти. Но первым оказался совсем не он. 

Ван Ибо не слишком задумывался о природе своего перемещения: какой смысл забивать голову размышлениями, если не будет ни ответа, ни хоть сколько-нибудь стройной теории. Иногда, забавы ради, он перебирал варианты: вернётся ли он совсем в другой мир? или останется здесь? Иногда думал о правилах: может быть, он уже нарушил их все? Сделать с этим он ничего не мог, вещи просто случались, а он просто жил, реагируя на них или нет.

Сейчас первым из комнаты выскочил он сам. Только лет ему было одиннадцать — на шее сбился красный пионерский галстук, который Ван Ибо в этом возрасте вязал исключительно для увеличения важности; руки и лицо казались перемазанными шоколадом, а следом шёл Сяо Чжань с салфетками. 

Из двери высунулось ещё несколько голов, музыка потеряла в громкости, отчего стало слышнее телевизор, работающий на втором этаже — видимо, кто-то из родителей или бабушка остались не слишком внимательно присматривать за сборищем.

— Ну что столпились, рассоситесь давайте, — проворчал Ван Ибо. — Сяо Чжань, а ты останься.

Все послушались, даже Кей-Кей ушёл, хотя Ван Ибо и был почти на сто процентов уверен, что любопытные уши согревались где-то рядом с дверью. Остался только он сам — насупленный и юный. Ван Ибо даже забыл, какие у него, оказывается, были щёки.

— Мелкий, ты тоже иди.

— Я не мелкий! — тут же возмутился маленький Ван Ибо. — Ничего я не мелкий! Скажи ему, Чжань-гэ!

— Бо-Бо, — ласково прервал его Сяо Чжань.

От этих слов Ван Ибо вздрогнул. Как много лет он не называл Сяо Чжаня Чжань-гэ, как тут старался помнить, что теперь он — старше. И как много лет он не вспоминал, что его он называл ласковым “Бо-Бо”.

Бо-Бо смотрел насупленно, прижавшись к боку Сяо Чжаня. Голова его приходилась ровнёхонько на грудь Сяо Чжаня — под ухом наверняка билось сердце. Захотелось Бо-Бо прогнать и прижаться самому… Ван Ибо тяжело вздохнул: так сделать было, конечно, нельзя.

— Иди, — погладив по голове, Сяо Чжань подтолкнул Бо-Бо к гостиной. — Давай, посиди с Кей-Кеем. 

— Он ничего не сделает? — тихо спросил Ван Ибо, уже идя на кухню и пытаясь вспомнить собственные отношения со старшими друзьями Сяо Чжаня. — Кей-Кей в смысле, мелкому.

— Не-а, Кей-Кей детей не обижает, — через плечо улыбнулся Сяо Чжань и в глазах у него мелькнули смешинки. — Иди сюда.

Они спрятались за открытой дверью. Губы Сяо Чжаня на вкус — кисло-сладкий соус, попкорн и весёлый заливистый смех. 

— Привет, — шепнул Ван Ибо, заглянул в глаза, почти коснувшись лбом лба. — И с днём рождения.

— Привет, — ярко улыбнулся Сяо Чжань.

Его улыбка осветила тёмную от пасмурности кухню. На щеках появились ямочки, глаза стали полумесяцами. Ван Ибо не мог не улыбнуться в ответ, не поцеловать в уголок губ, языком попытавшись слизнуть родинку. 

— Чжань-гэ!

Пришлось отпрянуть, закатить глаза — но и действительно злиться не хватало сил. Ван Ибо прекрасно знал себя, и Бо-Бо вёл себя ровно так, как вёл бы себя он сам. Усмехнувшись, Сяо Чжань вышел на свет, встретив Бо-Бо на входе.

— Что такое?

— Воды хочу, — выпалил тот, подозрительно осмотрев их обоих. — Тёплой!

— Волшебное слово, — подсказал Ван Ибо.

Бо-Бо смерил его презрительным взглядом, снова посмотрел на Сяо Чжаня, вежливо шаркнул ножкой в красном носке и добавил:

— Пожалуйста.

Теперь пришлось отворачиваться, чтобы не расхохотаться над собственной прямолинейной честностью и ничего не скрывающим выражением лица. Бо-Бо, даже получив свой стакан воды, не собирался уходить и выжидающе смотрел на Сяо Чжаня.

— Иди, — подсказал тот. — Попроси Кей-Кея показать диски, выбери нам фильм.

— Ладно! — просиял Бо-Бо, но тут же скис, поняв, что с ним Сяо Чжань не пойдёт. — А ты?

— Я попозже приду, нам поговорить надо.

На этот раз дверь Сяо Чжань закрыл. И, видимо, для надёжности прижал к ней Ван Ибо, на плечо которого улеглось полотенце, а потом прижался сам, обвил руками шею, снова целуя. 

— Никакого стыда, — прошептал Ван Ибо, — какой кошмар, Чжань-Чжань, что ты творишь.

— Ну немножко… — попросил Сяо Чжань, раскрыл красные влажные губы, между которыми мелькнул язык.

Пришла очередь Ван Ибо целовать. Вобрать в рот чужой язык, пососать его, лаская своим, лизнуть губы, обводя контуры. Сяо Чжань застонал, потёрся бёдрами о бёдра, намекая на то, что член уже встал. Только тогда Ван Ибо отстранил его, вдоволь нацеловавшись. Руки так и остались лежать на округлых ягодицах, и Ван Ибо требовалось всё здравомыслие, чтобы не сжимать пальцы.

— Вот зачем я пришёл? — шепнул он. — Я не могу остаться, а у тебя гости. Мелкий от нас не отстанет…

В дверь как раз принялись ломиться. Ван Ибо посмотрел на Сяо Чжаня взглядом “видишь? а я говорил!”, тот вздохнул и шагнул назад, позволяя просочиться в кухню Бо-Бо.

— Чего тебе, мелкий? — спросил, оглянувшись, Ван Ибо.

— Я не мелкий! Чжань-гэ, а есть зубочистки? Дахао просит, — полностью игнорируя его и глядя только на Сяо Чжаня, сказал Бо-Бо.

— Там и лежат, Кей-Кея спроси, — взъерошив ему волосы, ответил Сяо Чжань. — И дай поговорить.

Дверь снова закрылась, и Ван Ибо посмотрел на Сяо Чжаня — наверняка в его глазах читалось всё то же “видишь?”, потому что Сяо Чжань недовольно сморщился.

— Не даст, — кивнул Ван Ибо.

— Так говоришь, будто знаешь его с младенчества.

Ван Ибо посмотрел в окно. Он не знал, чем кончится его путешествие. Может быть, его выдернет в своё время, где нет Сяо Чжаня, а убийца снова принялся убивать, в любой момент. А может, он останется здесь навсегда с возможностью держать Сяо Чжаня за руку. Но тогда маленький Ван Ибо — юный и упрямый Бо-Бо — останется один. Подумав и проследив, как мимо прошла женщина — цветочное платье на фоне серой стены, — он сказал:

— Считай, что знаю. Я ведь тоже Ван Ибо.

— Так и быть, поверю, — фыркнул Сяо Чжань, на секунду прижался грудью к плечу, быстро клюнул в щёку, приподнявшись на цыпочки. — Я, по правде, не подумал просто. Но, если хочешь, всех выгнать могу. 

— И мелкого? — улыбнулся Ван Ибо. — Вот не поверю.

— Ладно, его не смогу, — поджав губы, согласился Сяо Чжань. 

— Ну и пойдём, посижу с вами половину фильма, а потом уеду. Представляю, что там мелкий выбрал, конечно…

Предчувствия не оправдались: Бо-Бо, как только сейчас понял Ван Ибо, прекрасно знал, что нравится Сяо Чжаню. Конечно, как он мог забыть.

Всё детство до самой смерти Сяо Чжаня, он был центром мира Ван Ибо. 

Рука сама потянулась подтолкнуть Сяо Чжаня к Бо-Бо, наклониться, шепнуть в самое ухо:

— Сядь с мелким. А я за тобой.

Было бы глупым дожить до почти тридцати и приревновать Сяо Чжаня к самому себе. Сяо Чжань оглянулся, наконец оторвавшись от экрана, на котором из-за паузы замерла темнота. Рядом уже лежала кассетная шкурка. Бо-Бо, с вызовом посмотревший на Ван Ибо и схвативший Сяо Чжаня за рукав, явно наливался гордостью. Надпись на упаковке была на английском.

— Там с вьетнамскими субтитрами, но на китайском, — важно сказал Бо-Бо. — Я дядю попросил привезти. Он ездил.

Согнав с кресла кого-то из оставшихся безымянными гостей, Ван Ибо сел, а Сяо Чжань пристроился прямо на полу, откинувшись спиной как бы на кресло, но больше на ноги Ван Ибо. Задумавшись, он положил руку на макушку Сяо Чжаня, погладил по волосам. Надо же, а ведь забыл, как просил тогда дядю.

Формально он и дядей-то не был. Бывший муж материной сестры, но они продолжали общаться и после развода, а когда тётя Мэй умерла, он так и остался рядом с их семьёй. Из-за работы он часто бывал во Вьетнаме, и Ван Ибо умолил его привезти совсем не подходящий его возрасту фильм.

Для Сяо Чжаня, конечно, для кого бы ещё. И сейчас Бо-Бо сиял, то и дело оглядываясь на Сяо Чжаня, а тот хлопал глазами, раскрыв рот. Тёмный экран перестал быть таким, сменился картинкой, замелькали размытые огни гонконгских улиц, женщина в тёмных очках невозмутимо шла среди них.

— Ты его нашёл! — воскликнул Сяо Чжань.

— Ага, — хором ответили оба Ван Ибо. 

Бо-Бо возмущённо оглянулся на Ван Ибо, но вероятные препирания остановил Кей-Кей, положив руку на лохматую голову:

— Тихо, фильм уже начался.

Все замолчали. Только ещё немного повозился Бо-Бо, Сяо Чжань поправил его галстук и разрешил заползти себе под бок, прижаться к нему, устроить голову на груди. Сверху тёмные макушки выглядели почти одинаковыми, одна поменьше другой. Ван Ибо старался не тронуть Бо-Бо: это было бы так странно — коснуться самого себя сквозь долгие семнадцать лет.

Пришли пасмурные сумерки, и вот-вот должно было совсем стемнеть, потому Ван Ибо быстро тронул пахнущие шампунем волос. Фильм был близок к середине, на экране случился секс, больше похожий на насилие, и Сяо Чжань прикрыл глаза Бо-Бо. Ван Ибо осторожно склонился к нему — Сяо Чжань торопливо оглянулся, и Ван Ибо шепнул:

— Я пойду. И так сбежал почти на полтора часа. 

— Сейчас, — кивнул Сяо Чжань и уже в сторону Кей-Кея бросил: — Поставь на паузу, я провожу.

Он вышел вслед за Ван Ибо прямо на улицу, босыми ногами на холодный бетон. И всё ради одного поцелуя — быстрого и больше похожего на мимолётное столкновение. 

— Я отвезу тебя, — тихо пообещал Ван Ибо. — Так что до завтра.

— До завтра…

Из машины Ван Ибо, не удержавшись, посмотрел в сторону крыльца. Сяо Чжань всё ещё стоял там. В серости вечера стены стали совсем чёрными, только декоративные бордюры казались темнее. Днём красные, ночью они представали абсолютной тьмой. На этом фоне лицо Сяо Чжаня выглядело белым.

Он весь — силуэт светло-серых оттенков — становился неожиданным лучом света, пробившимся сквозь тяжёлые тучи. Ван Ибо опустил окно.

— Иди в дом, ноги замёрзнут.

И Сяо Чжань кивнул, шагнул назад, нажав за спиной на ручку, и провалился во тьму коридора. 

В конторе его не ждали. Ма Илун что-то ворчал, закопавшись по самые уши в документы, начальства не было. Только внизу сидел дежурный, готовый в любой момент отправить на место патрульных или передать от них вызов кому-то из следственной группы.

— О, вернулся? — спросил Ма Илун. — Что-то быстро. Ну, приступай.

И Ван Ибо приступил. Свидетельств было слишком много: кто-то видел незнакомца, кто-то в упор нет, а были они в тот момент вместе. Читая протокол на одиннадцати листах, Ван Ибо поклялся пристрелить Цзи Цзиня, который по какой-то причине посчитал релевантным подробную сплетню об одной из семей, живших в элитном посёлке неподалёку от Сяоци.

— Хрень какая, — пробормотал он, откладывая протокол в папку “оторви и выбрось”. — И какая мне разница, что сын у них грузный, небеса. Мало ли толстых школьников.

Услышавший его Ма Илун неэтично захрюкал. 

Потом пришлось читать протокол о том, как одна из деревенских девочек была влюблена в недоступного красавчика Сяо Цзаня, учившегося аж в городской школе. 

Школа была очередным общим местом убитых, как возраст, пол и похожее телосложение. Но почти все дети, жившие в их районе, учились там. И классы были привычно огромные, не меньше пятидесяти человек в каждом. Искать общее можно было до бесконечности: одни и те же учителя, те же места, куда ходили отдыхать.

Было что-то ещё, но Ван Ибо упускал это снова, как упускал раньше, читая и перечитывая документы. Теперь он был тем, кто их составлял, кто выбрасывал дурацкие протоколы Цзи Цзиня, содержавшие в себе едва ли не жизнеописание пяти поколений каждой семьи, жившей в Сяоци и окрестностях. 

Уже сейчас Ван Ибо мог смело сказать, что останется с этими документами надолго. Будет перепроверять их, обзванивать людей раз за разом, ругаться на Цзи Цзиня и потихоньку терять надежду. Потому что такой поток информации — бессмысленной и бесполезной — означал только то, что они упустили главное. Упустили то, что ярче всего засияло бы в этой серости деревенских сплетен. И значит, будут до бесконечности смотреть в пустоту, не находя ничего полезного.

И Ван Ибо оказался прав. В этом не было ничего удивительного: опыт его прошлого, которому только предстояло случиться, сделал его неплохим следователем. И уж предсказать, что они утонут в свидетельских показаниях, было проще простого.

Почти наступил ноябрь, когда Ван Ибо окончательно отчаялся. Теперь он однозначно понимал, что ничего толкового из их расследования не вышло. Не было ни улик, ни свидетелей, которым можно было бы верить. 

Оставалось только наслаждаться неожиданным счастьем: Сяо Чжань каждое утро у знакомых ворот выходил из машины, и каждый вечер возвращался в неё, выйдя из школы. Паника стихла, хотя патрульные всё ещё дежурили рядом с началом тропинки. В первых числах ноября поле обещали очистить от гаоляна, тогда в полиции отпадёт необходимость. 

Ван Ибо решил, что только тогда они и подумают на предмет начать шифроваться. Пока что он останавливал машину прямо у входа, и Сяо Чжань садился в неё. Как садился сейчас.

— Привет, — торопливо сказал он, — и поехали, поехали!

Ван Ибо покорно завёл мотор, удивившись щёлкнувшим замкам. Но удивление быстро сменилось весельем, стоило увидеть на пороге школы стайку девчонок. Признаваться собиралась явно одна — с пунцовым от смущения лицом, остальные выступали в качестве группы поддержки. 

— Достали?

— Ага, — жалобно вздохнул Сяо Чжань. — Она навязчивая такая, я не могу. Третий раз приходит. И вечно вокруг неё толпа!

Дверь школы открылась снова, вышел высокий и полный парень, но тут, чуть не сбив его с ног, оттуда вылетел Бо-Бо. Он завопил:

— Беги, гэ! Я их задержу! — и рыбкой нырнул в компанию девчонок, выхватив из рук пунцовой письмо.

Ван Ибо наконец тронул машину с места, одновременно хрюкая от смеха, глядя на бросившихся в погоню за Бо-Бо девчонок. В зеркале заднего вида отражалось, что тот замер, стоически терпя то, как его трепят, глядя вслед удаляющемуся авто.

— Я… Он там выберется? — с некоторым беспокойством спросил Ван Ибо.

— Да, сейчас поднырнёт под чью-нибудь руку и всё, у него велосипед.

Сяо Чжань махнул в сторону школьного двора, и Ван Ибо вспомнил свой старый (а здесь — совсем новый) велосипед: восемнадцать скоростей, двойная система торможения. Бабушка с дедушкой очень гордились, когда купили его. И Ван Ибо ужасно радовался: теперь он стал ещё круче и точно понравится Сяо Чжаню. 

— Куда едем? — чуть отъехав, Ван Ибо притормозил у обочины. — Домой?

Сяо Чжань посмотрел искоса, и Ван Ибо замер снова, сражённый движением его ресниц. Ничто в мире не действовало на него так. Ни взгляды ещё не случившихся бывших, ни собственное внутреннее состояние. Только Сяо Чжань и движение его век, его взгляд и приоткрытые губы. 

— Я хочу к тебе, — сказал и мгновенно отвернулся, стало видно только покрасневшее ухо.

Сердце Ван Ибо дрогнуло, улыбка полезла на лицо, а внизу живота завертелся жар. Он знал, что это значит. Дурак бы не понял, а Ван Ибо совсем не был глуп. Он мягко вывернул руль, вывел целику на полосу и нажал газ. Стараясь не превышать скорость, всё равно повёз их как можно быстрее. 

Сяо Чжань с интересом оглядел их тёмно-красную кирпичную десятиэтажку — длинная, закрывающая половину неба, она навевала мысли о Великой стене. Здесь Сяо Чжаня можно было взять за руку. Сжать его ладонь своей, пальцами погладить тонкую кожу тыльной стороны, проследить слегка выступающие вены, обещающие к тридцати увить кисть. 

Конечно, Ван Ибо сделал это, взял нежную руку, переплёл тонкие пальцы со своими, мягко погладил диск ногтя, поймал дрожь, пробежавшую к плечу, и повёл вперёд к просторному, но тёмному холлу, где раньше сидел консьерж. 

Комната его изменилась. Полтора месяца — долгой срок, и теперь от прежнего Ван Ибо здесь почти не осталось следов. Исчезла его одежда, сменилась новой: куртки и костюмы, свитера и носки. Стоптанные туфли уступили место кроссовкам и кедам, в углу затаился скейтборд — не забытое с горем увлечение юности.

Кухонный уголок почти исчез — остался чайник и маленькая конфорка, даже рисоварку Ван Ибо продал соседям. Ему не нужны были ни сковородки, ни глубокие миски, в безжалостной уборке уцелел один-единственный вок.

— Как ты ешь? — тихо спросил Сяо Чжань. — Тут же нет кухни.

— В коридоре есть, туда можно ходить, — отмахнулся Ван Ибо, ища гостевые тапочки. — Руки в умывальной можно помыть, она тут через дверь.

— Ты готовишь в той кухне? 

— Не-а, я на улице ем. Готовить толком не умею, проще купить. Вот, держи, пойдём помоем руки.

Хотелось выйти из комнаты: её стены давили, близость постели заставляла смущаться. Она тоже совсем изменилась. Серое гладкое бельё лежало на новом матрасе, покрывало щекотало ворсинками. 

Сяо Чжань плюхнулся на него, стоило им вернуться. И Ван Ибо застыл, сражённый видом. А Сяо Чжань, прекрасно понимая, какое производит впечатление, хитро улыбнулся. 

Его кожа на фоне тёмного искусственного ворса казалась ещё светлее, а полумрак северной комнаты подчёркивал скулы. Темнела лунка желобка над губой, как будто ангел глубже обычного надавил на податливую младенческую плоть. 

Чтобы забыть. 

И Ван Ибо отлично знал, что забывал, перерождаясь, Сяо Чжань. Разверстые раны, разведённые ноги, раскрытый криком рот. 

Ладонь сама легла на гладкую щёку, Сяо Чжань приоткрыл рот и тут же застонал: Ван Ибо склонился над ним, навис, надавил… И целовал. Крепко и почти больно, стараясь изгнать из головы все образы, что затвердил день за днём, перечитывая документы. И те, что отпечатались на внутренней стороне век тем прохладным сентябрьским утром.

Он отстранился, посмотрел в расширившиеся зрачки, погладил большим пальцем внешний уголок прекрасных, наполненных морем глаз, и шепнул:

— Принести тебе что-нибудь? Тут внизу магазин.

Распрямившись, Ван Ибо отошёл на шаг, сжал в кулаки пальцы — лишь бы не тронуть, не прикоснуться, не развернуть, как конфету, снимая одежду, как шкурку с личи, обнажая сладкую гладкую плоть. Сяо Чжань, разочарованно вздохнув, опустился на локти, посмотрел в потолок, усмиряя дыхание, — грудь лихорадочно вздымалась, рассказывая о возбуждении.

— А личи там есть?

— Я не знаю.

Сяо Чжань посмотрел на него, как будто проверяя, пойдёт ли Ван Ибо искать, — и фыркнул, ярко улыбаясь. 

— Можно не личи, но хочу фруктов…

В магазине оказались личи, и на углу бабушка продавала клубнику. Её старческая рука, усыпанная пигментными пятнами, передала ему свёрток — пару десятков крупных и сладких ягод. 

Сяо Чжань лежал на кровати — уже стянул носки и бросил в сторону школьную мастерку, остался в футболке, открывшей тонкие хрупкие руки с трогательно розовыми локтями. Оставив покупки на крошечной тумбочке, Ван Ибо забрался на постель.

Лёг позади, вторя позе расслабленного Сяо Чжаня, устроил голову очень рядом, попытался понять, на что направлен взгляд. Пока он возился, Сяо Чжань откинулся назад, нашёл рукой руку. Пальцами, не глядя, принялся обводить мозоли. 

— Там птица, — тихо сказал он. — Наверное, майна.

И Ван Ибо не выдержал. 

Дёрнул на себя, заставил перевернуться, изумлённо выдохнуть; расширились удивлённые глаза, приоткрылись губы, и Ван Ибо поймал короткий испуганный выдох. Тёплые губы показались сладкими, как будто те самые личи, теперь забытые на узком прямоугольнике тумбочки. Сяо Чжань ответил, пылко и жадно, вцепился в плечи так крепко, что они заболели; затрещала рубашка — теперь своя собственная, не трогавшая плеч другого, предыдущего Ван Ибо.

 В рот скользнул проворный язык, обвёл губы, и Ван Ибо не смог удержать улыбки. Сначала он думал: ведёт себя как растлитель, Сяо Чжаню ведь только семнадцать. Но тот так явно желал… Тянул на себя, приподнимался на кровати, вжимаясь всем телом, целовал — крепко и страстно, запуская пальцы в короткие волосы. Ван Ибо было проще: волос Сяо Чжаня хватало, чтобы накрутить на палец, потянуть назад, заставляя откинуть голову. 

— Ибо!..

В голове помутилось, стоило только услышать собственное имя, выдохнутое, звучащее стоном, хриплое и прерывистое. Ван Ибо отстранился на секунду, посмотрел на Сяо Чжаня — покрасневшие щёки, припухшие губы, глаза, широко раскрытые, веки, налившиеся слезами, которые захотелось сцеловать.

— Что?

И собственный голос — полный желания, страсти, похоти почти что — полоснул слух. Захотелось отпустить, дать себе пару минут — остыть — но Сяо Чжань смотрел прямо, держал взглядом так крепко, что не отойти.

— Раздень меня, — велел он и потянул рубашку Ван Ибо из-за пояса. — И разденься сам.

Столько требования было в его словах, в его глазах, что Ван Ибо не посмел ослушаться. Пальцы сами скользнули под светлую ткань школьной футболки, тронули гладкие горячие бока, вздымающиеся сбитым дыханием. Резинка форменных спортивных штанов сползла к коленям, обнажая крепкие худые бёдра. Сяо Чжань выгнулся, торопя, одновременно дёрнул рубашку — шов натянулся, и Ван Ибо поспешил вывернутся из неё.

— Ты такой красивый! — восхищённо выдохнул Сяо Чжань, приподнявшись на локте, пальцами обводя мышцы Ван Ибо. — Тоже так хочу.

— И так красивый.

Ван Ибо не лукавил. Он смотрел сверху вниз на тело, обнажённое задравшейся футболкой, на прикрытый трусами поднявшийся член, на медовую кожу, прятавшуюся под одеждой. Сяо Чжань под его взглядом явно смутился, зажмурился, рухнув на подушку. 

Футболка соскользнула до его локтей, и Ван Ибо залюбовался — худой грудью, крупными тёмными сосками с пробившимися вокруг них несколькими волосками. Волосы были и в подмышках — тёмная дорожка, язык пламени, лизнувший тонкую кожу. Он темнел доказательством зрелости…

— Ты чего! Нет! Ибо!..

Сяо Чжань попытался сбежать, стряхнул с рук футболку, пальцами попробовал схватиться за волосы Ван Ибо — их длины не хватило — заскулил почти испуганно. Он пах свежим потом, отдушкой детского мыла. Ван Ибо уже привык к его запаху. На языке пот показался странным: вкус, которому не получалось подобрать описания. Волоски защекотали язык, Сяо Чжань попытался вывернуться, больно вцепился в плечо, но Ван Ибо лизнул ещё раз и ещё, тихо фыркнув от усилившегося сопротивления.

— Ну противно же!

— Не-а, — мотнул он головой и сместился к груди, накрыв губами сосок.

В голове шумело, член упёрся в жёсткую ширинку, а сердце гулко застучало где-то в висках. Сяо Чжань расслабился, обмяк, а через секунду, когда Ван Ибо прикусил нежную плоть соска, выгнулся, застонал, держась за плечи теперь небольно.

— Везде такой сладкий, — пробормотал Ван Ибо и тут же хмыкнул, давя смешок: — Какой-то я жутковатый, а?

Сяо Чжань вместо ответа закрыл руками лицо — напряжённые пальцы ширмой перед глазами. Трусы с бёдер соскользнули легко, и Ван Ибо залюбовался — кляксой длинных волос, поднявшимся потемневшим членом с обнажившейся влажной головкой. 

На вкус смазка оказалась солёной, а вскрик Сяо Чжаня заставил напрячься, чтобы не улыбнуться прямо с членом во рту. Под руками двигались твёрдые мышцы, нежная кожа внутренней стороны бёдер ощущалась тонким шёлком — надави слишком сильно, и разорвётся. Сяо Чжань ёрзал под губами, то пытаясь отстраниться, то толкаясь поглубже в рот. Оставалось только порадоваться такому энтузиазму, и Ван Ибо радовался — забросил бёдра Сяо Чжаня себе на плечи, насаживаясь на член так глубоко, что головка проталкивалась в горло.

Стоны Сяо Чжаня звенели в опустевшей комнате, отражались от обнажённых стен, растерявших вещи другого Ван Ибо. Теперь эта квартирка — кровать и высокий шкаф, пустой стол с одинокой кружкой, голос Сяо Чжаня, его одежда, стёкшая на пол, — принадлежала тому Ван Ибо, который пальцами сжал круглые упругие ягодицы. Сяо Чжань дёрнулся, высоко проскулил и кончил, втолкнувшись поглубже.

— Ибо…

Он позвал, и Ван Ибо приподнялся, поцеловал, зная, что во рту остался вкус только что проглоченной спермы. Сяо Чжань незаметно опустил руку — Ван Ибо обнаружил её, когда пальцы уже скользнули за пояс, сомкнулись на крепко стоящем члене. Хватило пары движений, чтобы он кончил, липкое семя осталось на ткани трусов, неприятно захолодило пах.

— Что это вообще было? — жалобно спросил Сяо Чжань и спрятал лицо на груди Ван Ибо, ожёг дыханием голую кожу. — Ван Ибо!

Он держал грязную руку на отлёте, не давая белёсому потёку капнуть на одежду или покрывало. Ван Ибо дотянулся до своей рубашки, безнадёжно смятой и пропотевшей, обтёр ею тонкую ладонь, лизнул подушечки пальцев, поймал тихий смешок и поднялся. Сморщился от того, как остывшая сперма скользнула в трусах.

— Я принесу тазик, — сказал и отступил от постели, не в силах смотреть на обнажённого Сяо Чжаня, медовым мазком растёкшегося по покрывалу.

— Уверен? — хитро спросил Сяо Чжань, глянув из-под ресниц. — Я ведь останусь тут.

И медленно перевернулся, демонстрируя спину с парой пятнышек прыщиков, нежные полушария ягодиц с яркими, ещё не поблёкшими полосками растяжек. Ван Ибо пришлось сглотнуть, сделать ещё шаг назад, едва не впечатавшись затылком в глянцевую дверцу шкафа.

— Я за водой.

Выскочив в длинный гулкий коридор, он перевёл дух. Перед глазами всё ещё был Сяо Чжань — его гладкая кожа, его желанное сладкое тело, его задница, между половинок которой хотелось зарыться носом, скользнуть языком, толкнуться им в сжатые мышцы. В штанах дёрнулось — член, не обратив внимания ни на недавний оргазм, ни на всё ещё липкую сперму в трусах, начал приподниматься.

Тазик с водой оттянул руки. Ван Ибо вышел из холодной умывальной, шагнул в сторону, с кивком пропуская соседку, и снова оказался у своей двери. Сяо Чжань лежал на постели, замотавшись в покрывало, смотрел в окно, будто бы считая покачивающиеся за ним ветки. 

Прохладная вода показалась ледяной, стоило влажному полотенцу коснуться члена, Ван Ибо, жмурясь, зашипел.

— А я думал, мне привиделось, — послышался голос Сяо Чжаня. — А у тебя и правда большой.

— Чжань-Чжань, — предупреждающе сказал Ван Ибо.

— Да не надо, мне и так уже стыдно, — закатил глаза Сяо Чжань, уши у него горели. — Каждый раз так: скажу что-нибудь, а потом аж скручивает.

Он спрятался в покрывале, завернувшись в него, как большая гусеница. Ван Ибо торопливо сменил трусы и улёгся рядом, подтянул свёрток ближе к себе, поцеловал чуть ниже роста волос.

— Меня тебе стесняться точно не надо. Зачем бы?

— Иногда мне кажется, ты себя в зеркало не видел, — проворчал Сяо Чжань. — Лицо там, мышцы, плечи эти твои. А теперь ещё и член. Мало у тебя было очков привлекательности…

Ван Ибо фыркнул, потянулся вперёд, чтобы оставить поцелуй на светлой коже.

Хотелось, чтобы так продолжалось всегда. Чтобы Сяо Чжаня можно было забрать к себе, поселить в этой комнате. Будить, целуя голое плечо, смотреть, как морщится нос, как Сяо Чжань пытается зарыться поглубже в подушки, как он капризничает, отказываясь есть.

Ван Ибо рассказал ему это — шёпотом, обняв покрепче, чтобы не обернулся, не увидел лица. Его вряд ли получилось удержать, оно наверняка отражало всё то, что Ван Ибо не должен был показать: безнадёжность мечты, годы, которые он лелеял её, прятал подальше, отказываясь думать, когда она снилась ему — счастливая неслучившаяся жизнь, прерванная чужой неожиданной смертью.

Шёпот разносился по комнате, касался покрасневших ушей Сяо Чжаня, собственные тоже горели, но остановиться Ван Ибо не мог. Хотелось рассказать всё, выплеснуть за годы накопленное несбывшееся.

— Я бы потом купил квартиру, — шепнул он, — чтобы мы жили в ней, просторной и светлой, может быть, ближе к центру, чтобы из окна было видно город. Наверняка там настроят высоток.

И ни за что он не стал бы покупать ту квартиру, в которой жил сам — тесную, летом жаркую, зимой холодную, где всегда пахло едой из ресторана внизу, где стены бы напоминали о не произошедшей теперь смерти.

— А ты бы обязательно выучился, — продолжал мечтать Ван Ибо, баюкая Сяо Чжаня в руках. — Стал бы художником, или дизайнером, или кем бы ты ни захотел. Мы жили бы там, и родители нас бы приняли…

Пришлось остановиться, чтобы не разболтать лишнего: у другого Ван Ибо не было родных, а собственные мать и отец Ван Ибо сейчас воспитывали его маленького — не нашедшего тела, не искалечившего себя, всё ещё мечтающего стать танцором или айдолом, никак не могущего определиться.

Сейчас Ван Ибо, конечно, знал: он выбрал бы быть танцором, лишь бы жить рядом с Сяо Чжанем, не оставлять его слишком надолго. Вся жизнь его вращалась бы вокруг этой любви. Иногда думалось: как так вышло, почему Ван Ибо, едва ли не впервые увидев Сяо Чжаня, решил, что ничего иного ему не нужно.

Как будто взгляд Сяо Чжаня был крепче любых кандалов, как будто ласкал его нежнее материнских рук. Если задуматься, так не должно было быть, не может весь мир сосредоточиться на одном человеке. Но Ван Ибо был таким — влюбляющимся раз и навсегда, не готовым отказываться от своей любви. И даже смерть не смогла его остановить.

— Ты такой дурак, — тихо вздохнул Сяо Чжань, завозился и развернулся лицом к лицу. — Такой дурак, а всё равно мне ужасно нравишься.

И поцеловал, положив ладонь на щёку, прикрыв глаза, нежно касаясь губами. Ван Ибо, конечно, ответил. Не было в мире ничего, что властвовало бы над ним больше, чем взгляд Сяо Чжаня, чем его поцелуй.

Chapter Text

Визиты Сяо Чжаня в квартиру Ван Ибо стали традицией. Пару раз в неделю он выбирался на полдня, проводил здесь один выходной. Теперь приходилось шифроваться: не хотелось, чтобы у Сяо Чжаня были проблемы. Ван Ибо парковался в паре кварталов от школы, и Сяо Чжань проскальзывал в машину, трогал пальцами ладонь — целоваться можно было уже в квартире, за закрытой дверью.

Ван Ибо с ужасом вспоминал собственную беспечность: поцелуи прямо у дверей дома Сяо Чжаня, едва ли не на глазах его родителей и соседей. Теперь они уезжали на другой конец города, где можно было держаться за руки и прятаться в кабинках мгновенных фотографий — Сяо Чжань завёл специальную коробку, в которой хранил эти фото. Где они целовались, смеялись, смотрели друг другу в глаза.

А Ван Ибо сделал для него ключ. Рано или поздно они убийцу поймают, и Сяо Чжань снова начнёт добираться сам. Тогда пригодится запасная связка, наступит момент, когда Ван Ибо вернётся домой, а там его будет ждать Сяо Чжань, с улыбкой посмотрит от кровати, поднимется навстречу, чтобы поцеловать.

Пока же Сяо Чжань ответственно просил подвезти — Ван Ибо или отца, кого-то из соседей, кто собирался в город. Ван Ибо помнил эту благоразумность, осторожность и одновременно безбашенность. Теперь её видел не только Кей-Кей, которого Ван Ибо помнил по своей ревности и смутным попыткам поговорить уже после того рокового сентября, а теперь и по истории с Чжоу. Сяо Чжань соблазнял его, в открытую, даже немного пошло, будто насмотревшись на это в низкопробных сериалах. Но иногда его природная грация прорывалась сквозь неловкие прикосновения.

Сяо Чжань вёл головой, выгибал нежную тонкую шею, смотрел из-под ресниц и тут же распахивал глаза — огромные и полные влаги, невинные. Ван Ибо замирал под этим взглядом, не оставалось ничего, только Сяо Чжань и его тонкая, едва заметная улыбка. Да и не нужно было Ван Ибо ничего больше.

Он разрывался между желанием не отходить ни на шаг, стоять за плечом Сяо Чжаня, касаться пальцами его тёплой ладони — и всё же поймать убийцу. Но каждый день, который он проводил в тщетном и бесконечном перебирании бумаг, причинял едва ли не страдания. Ван Ибо смотрел в бессмысленные лица стариков, пришедших спозаранку, чтобы пожаловаться на соседа и его чуть ли не радиоактивную микроволновку, разговаривал с работниками круглосуточных магазинов и заправок, которые должны были встретить мужа, возвращавшегося с места, где он спрятал тело жены, и хотел только оказаться в своей-не-своей комнатке на постели, застеленной свежим бельём.

И чтобы рядом был Сяо Чжань. Живой и смешливый, с тонкими волосами, густо растущими на ногах, с их облачком вокруг небольшого члена. Квартира другого Ван Ибо стала местом их любви. Иногда даже было жаль: совсем скоро старое общежитие пойдёт под снос, на его месте вырастет новая безликая высотка. Но пока что оставалось ещё несколько лет до тех пор, а значит, можно было позволить Сяо Чжаню выбирать кухонные полотенца, приносить мягкие бархатистые наволочки, заменяя привычное для Ван Ибо постельное.

Можно было целоваться прямо перед хлипкой дверью, не боясь, что кто-то увидит их.

— Эй, Ибо!

Голос Ма Илуна сбил замечтавшегося Ван Ибо с мысли. Он тяжело вздохнул и мстительно повернулся вместе со стулом так, что его ножки проскрипели по полу. Ма Илун скривился, посмотрел с крайним осуждением и сунул под нос закрытый термос.

— Кофе брат приволок из Вьетнама, держи.

Ван Ибо скривился от неловкости, кивнул и принялся раскручивать помятую алюминиевую крышку.

— Спасибо, друг, что бы я без тебя делал.

— Пялился в пустоту с противно-довольной рожей. Я тебе это как доктор говорю.

— Ты не доктор.

— А мог бы стать. Защитил бы докторскую на тему “Мерзкие выражения лица довольных коллег. Кто виноват. Что делать”.

— И что делать?

— Да ну тебя, это ж русский какой-то писал. У него вроде было про кто виноват и что делать.

Ван Ибо задумался, глядя, как тёмная, казавшаяся густой жидкость плеснула в дно кружки, до того не видевшей ничего, кроме горячей воды. Оглушительно пахло кофе, а настроение поднималось прямо пропорционально уровню жидкой тьмы.

— А не разные? Авторы в смысле, — наконец спросил он, затыкая термос пробкой. — Бля, она у тебя разбухла, что ли?

— Да брат с собой брал, может, от влажности. Видать, грустно всё с термосами во Вьетнаме.

— А были бы наши, экономика бы росла, — со смешком согласился Ван Ибо. — Я бы уехал куда-нибудь к морю, но чтобы кондиционер обязательно был. Забрал бы… — он на секунду осёкся, — и уехал бы, да.

— Ты-то? Ни за что не поверю. Ты ж с лета носа не высовываешь из дела, — фыркнул Ма Илун, потирая колени. — Мне иногда кажется, что дочкино лицо чаще вижу, а она вообще-то в пансионате. Ух, каникулы скоро, на Чуньцзе обещала приехать…

Ван Ибо хмыкнул, отпил кофе и чуть им не подавился. Посмотрел расширившимися глазами на Ма Илуна и почти выплюнул всё обратно. Язык жгло и от кипятка, и от горечи, а в голове едва ли не били колокола.

Чуньцзе. Красные флаги, наклейки на косяках домов. Карп, разлёгшийся в блюде на столе, материны натруженные руки. Очередное тело в поле, где толком ничего нет. Гаолян сжат, снег припорошил тёмную жирную землю.

— Ты чего? Горячо, что ли?

Пришлось поспешить, проглотить кофе, обжигая горло, — только Ван Ибо почти и не заметил. Он бросил взгляд на календарь не стене: время торопилось к никому не нужному в Китае Рождеству, только магазины оделись в красный, в витринах притаился снежок и подарки, нарисованные на стекле Санта-Клаусы и красные оленьи носы. Сяо Чжань тоже рисовал их: небольшие, но собственные деньги.

— Он же снова убьёт, — хрипло выдавил Ван Ибо.

— Гаоляна-то нет, — удивился Ма Илун. — В январе обещают морозы, снег вроде выпадет.

— Верь им больше, — привычно отмахнулся Ван Ибо, хотя знал, что снег выпадет. Ноги оставят чёрные следы в его глади, и только вокруг сына старика У весь снег будет красным — и ни одного следа. — Да даже так, он точно снова убьёт. Каждый сезон ведь…

— Хорошо хоть на наши не ориентируется. А то было бы двадцать четыре трупа^[1].

— Сплюнь, — мрачно велел Ван Ибо. — Я в архив.

Говорить Ма Илуну, что после зимы убийства прекратятся, было нельзя: кто бы поверил в безумную историю Ван Ибо, однажды вышедшего из метро на семнадцать лет назад? Но сам он знал, что так будет. А значит, времени становилось всё меньше. Жалкий, может быть, месяц, три недели, когда сын старика У будет жив.

Хотелось снова оцепить поле, попытаться остановить, но Ван Ибо уже знал, что ничего не выйдет. Всё равно кто-то умрёт. Нужно было предупредить старика У, посоветовать встречать сына из школы, не отпускать одного в гаолян. И в то же время было страшно: что, если время повернётся так, что под удар снова попадёт Сяо Чжань? Он ведь гораздо важнее: годы мучительного горя, так и не случившаяся юношеская любовь, которую Ван Ибо пытался нагнать, поймать и спрятать в ладонях, как он прятал тонкие пальцы Сяо Чжаня. Потеряв его вновь, Ван Ибо умер бы сам, и знал это так ясно, как помнил таблицу умножения.

 В архиве было тихо и пусто, можно было подумать. Пахло пылью; потревоженная, она блестела в тонком луче света, пробивающегося через щель между оконным откосом и погнутой металлической жалюзью^[2]. Ван Ибо засмотрелся на танец мелких крупинок, думая о том, сколько же чужой кожи и мелких чешуек бумаги все они вдыхали.

Протиснувшись мимо высокого стеллажа, Ван Ибо дошёл до колченогого стула, задвинутого в пространство между боковой стенкой и тумбой, вечно забитой мусором. Курить здесь было нельзя, да и Ван Ибо уже бросил: Сяо Чжань вечно ругался и морщил нос, стоило ему только унюхать табачный запах.

— И что теперь делать? — себе под нос спросил Ван Ибо. — Вообще без понятия…

Он провёл долгие часы, опрашивая родителей Сяо Цзаня, всех соседей, одноклассников и приятелей, с которыми тот ходил покидать мяч. Мальчишка оказался до безобразия прилежный: неплохо учился, имел некоторые успехи в спорте, да ещё успевал помогать родителям в поле. И никто не мог внятно сказать, были ли новые знакомые, какие-то отношения или хотя бы кто-то странный, неожиданно начавший появляться в округе чаще.

Ветер шумел ветвями деревьев, небо хмурилось, висевшая в воздухе влага выступала на коже каплями пота. Под аккомпанемент собачьего лая Ван Ибо переходил от дома к дому, терпеливо представляясь и задавая одни и те же вопросы, чтобы не получить ответа. Старые велосипеды стояли почти в каждом дворе, никто не привлекал внимания настолько, чтобы занимать городских экспертов.

Ван Ибо поморщился и принялся ковырять испещрённую рубцами кромку стола. Лак отходил от дерева, легко осыпался в руке, как будто вокруг был не архив, а пустыня Такла-Макан.

На ум ничего не шло. Все улики были отработаны, Ван Ибо раз за разом перечитывал отчёты с мест преступлений, пересматривал снимки, переслушивал записи разговоров со свидетелями. И ничего не находил.

— Так, ладно, — пробормотал он. — Думай давай, дурья башка. Понятно, что после зимы он куда-то денется. Не помрёт: через семнадцать лет же начал опять. Сядет? Уедет? Окажется привязан к кому-то? Что-то же с ним случится… Но, сука, только после зимы понятно станет! А-а-а! Ненавижу!

Запустив пальцы в волосы, Ван Ибо потёр макушку, призывая мозги работать резвей. Ничего, конечно, не вышло, только голова стала похожа на гнездо очень нервной вороны — недавно остриженные волосы встали торчком. В стеклянной дверце одного-единственного в архиве шкафа отразился безумный взгляд.

— А что? А с кем мне разговаривать?! Я до зимы молчать должен, как рыба об лёд! Сука! Твою-то мать! И ни хрена нет! Ни ху-я-шеч-ки! Только ждать, пока он пацана очередного прирежет. Ненавижу!

С каждым словом голос становился громче, последнее стало криком. Ван Ибо закашлялся и еле успел остановить себя от того, чтобы пнуть ближайший стеллаж. Пыли стало бы только больше.

— Что за пиздец!

Через несколько минут силы ушли, Ван Ибо стёк на стул сдувшимся шариком, недовольно посмотрел в кривоватое отражение в стекле. Теперь он был не только растерян, но и растрёпан. Дёрнув плечом, Ван Ибо утёрся рукавом рубашки — на лбу собралась целая россыпь капелек пота — и мрачно пригладил взъерошенные волосы.

В кармане зазвонил телефон, вибрация разошлась по груди, тронула сосок, и Ван Ибо поторопился ответить. А несколько месяцев назад, живя в своём времени, он уже и забыл, как сильно вибрировали старые модели.

— Слушаю.

— Приве-ет, — радостно протянул Сяо Чжань, а потом, явно кокетничая, спросил: — Дагэ, забери меня, а?

Ван Ибо заулыбался. Перестали волновать и пыльные полки архива, и тупик, в который его завели то ли обстоятельства, то ли собственная глупость.

— Забери, да-агэ, — кокетливо повторил Сяо Чжань, и у Ван Ибо начало тяжелеть в паху.

— Я на работе, — ответил он, но тут же поспешил добавить: — Но забрать могу, всё равно не уезжал обедать.

— Хорошо! — тут же сменив тон на обычный, воскликнул Сяо Чжань. — Мы в торговом центре в городе, я сообщением адрес пришлю.

— Мы? — удивился Ван Ибо, выходя из архива.

Ма Илун меланхолично размешивал в кружке явно давно остывший кофе, держа перед глазами раскрытую папку с делом. Начальника видно не было — скорее всего, окопался в отчётах, которые сегодня собрал. Выкрашенные до середины в зелёный стены добавляли тоски и ощущения больничной палаты.

— С Бо-Бо, — в голосе Сяо Чжаня послышалась улыбка, — нас его папа до остановки проводил, а отсюда, я сказал, сами выберемся.

— Это как же? — захватив куртку с ключами, Ван Ибо сбежал по ступенькам на первый этаж.

— Я же знал, что ты меня заберёшь, — тихо сказал Сяо Чжань, — ты же всегда забираешь.

Уже на выходе Ван Ибо столкнулся со стариком У, уже почти прошёл мимо, но сердце не выдержало — ёкнуло в груди и потянуло в сторону. На лице у него как обычно отражался близкий смех — уголки губ приподняты, морщинки вокруг глаз готовы углубиться.

— Эй, — позвал Ван Ибо. — Слушай, я, может, параною, но давай ты сына позабираешь? Или жена? А то он же вроде того же возраста…

— Тоже думал, — проворчал мгновенно посерьёзневший старик У, подбрасывая в руках связку ключей. — Да как-то сомневаюсь. Чего ему, лосю, будет? Велю со школы сразу домой.

— Нет, — медленно сказал Ван Ибо, пытаясь подобрать слова. — Нет, вы лучше за ним присмотрите. Я всем вокруг говорю, что, ну поводите вы, как в детском саду. Сам вон пацанов катаю постоянно… Просто на всякий случай.

— Н-да… Может, ты и прав. Перестраховаться лишним не будет.

Выскочив из управления, Ван Ибо глубоко вздохнул. Сердце бешено стучало, но уже как-то в мажоре. Помогать было гораздо приятнее, чем метаться по архиву, не решаясь ни позволить случиться смерти, ни предотвратить её.

Сяо Чжань нашёлся недалеко от входа, он с интересом заглядывал в тетрадку Бо-Бо, положив ладонь на ещё не слишком широкое плечо. Ван Ибо улыбнулся. Он начал расти резко и как-то кусками: то ноги были слишком длинными, то слишком широкими плечи. Бо-Бо оставалось несколько лет до того, как он станет похож на себя-будущего, пока что в его щеках мог храниться годовой запас зерна, а ладони не раздались в стороны, став похожими на лопаты, — пальцы догнали их чуть попозже.

— …а это, короче, нижняя траверса! Правда прикольно?

Ван Ибо на секунду зажмурился. Смотреть на счастливого, ещё ничего не знающего, не встретившегося с болью, разрушающей мир, Бо-Бо было страшно. Он улыбался, и пухлые щёки, так нелюбимые в юности, приподнимались, напоминая два белых и пышных маньтоу.

— Привет, бандиты, — позвал Ван Ибо, притормозив перед входом. — Прыгайте.

— Ибо! — тут же просиял Сяо Чжань. — Круто! Давай, Бо-Бо, садись.

— Привет, — очень недовольно буркнул тот, даже не взглянув на Ван Ибо. — Мы что, с ним поедем?

Сяо Чжань бросил извиняющийся взгляд и подтолкнул Бо-Бо к задней двери, сам уже держась за ручку пассажирской.

— Давай, Ибо за нами приехал, не выпендривайся.

— Могли бы и сами! Я бы тебя защитил!

Ван Ибо пришлось прижать к губам кулак, чтобы не начать откровенно смеяться: он прекрасно себя знал и понимал, что Бо-Бо ревнует, но поделать ничего было нельзя, уж больно смешно тот дулся. Через минуту Сяо Чжаню всё же удалось запихнуть обиженного Бо-Бо на заднее сиденье, а самому рухнуть на переднее. Пока он устраивался, будто бы вставляя язычок ремня в паз, Сяо Чжань тронул бедро Ван Ибо — явно здороваясь. На душе сразу потеплело, Ван Ибо глупо улыбнулся и для вида огляделся.

Сквозь плотные облака, обещавшие скорый дождь, прорвалось солнце. Небесная прореха была достаточно широка, чтобы столб света выхватил из тени пару соседних зданий и вызеленил не сбрасывавшие листья дубы. Их листва горела цветом, казалось, на улице вспыхнуло два ярких зелёных костра.

— Смотри, — тихо сказал Ван Ибо, потянувшись к пассажирскому сиденью и тронув пальцами колено Сяо Чжаня. — Солнце.

— Вау, — выдохнул тот, склонившись к приборной панели, чтобы выглянуть дальше. — Красиво.

— Ага.

Ван Ибо уже не смотрел на дубы. Их кроны отражались в широко распахнутых глазах Сяо Чжаня. Он приоткрыл губы, влажные и припухшие, — наверное, ел что-то острое — вытянул длинную изящную шею, а пальцы опёрлись на тёмный пластик и теперь казались тонкими и хрупкими.

— Чего стоим-то? — раздалось сзади недовольное бормотание. — Дубов не видели?

Только тогда Ван Ибо отмер и тронул газ. Сяо Чжань тоже откинулся на сиденье, покосился назад, явно порицая Бо-Бо, и посмотрел на Ван Ибо. В глазах у него танцевали смешинки. Захотелось потянуть на себя, поцеловать, погладить пальцем мягкую щёку, но Ван Ибо мог только криво ухмыльнуться.

Поплутав через серые извивы высоких стен, они добрались до дома Бо-Бо — даже адрес спрашивать не пришлось: Ван Ибо прекрасно помнил, как здесь ходил. Он помнил сотню маршрутов через переплетение кирпича и потрескавшегося асфальта, мог пройти пешком, проехать на скутере, а теперь и на машине — и даже не заплутать.

— Ну всё, — сказал он, оглянувшись назад. — Пока, мелкий.

— Я не мелкий! — возмутился Бо-Бо, насупленно посмотрел и перебрался ближе к двери. — Пойдём, Чжань-гэ?

— Ты иди, — улыбнулся тот. — А меня Ибо домой закинет.

— Не, ну я тогда останусь! — подумав, провозгласил Бо-Бо и уселся удобнее, прекратив тянуть за собой пакет с какими-то их покупками. — Пусть он тебя довезёт, а потом меня! Не хочу…

Он забавно покрутил в воздухе кистями, и Ван Ибо пришлось проглотить смех: серьёзное выражение лица Бо-Бо сводило с ума. Он и не помнил, что уже в одиннадцать лет был таким собственником.

— Но мы же уже тут, — удивлённо приподнял брови Сяо Чжань. — Давай, иди домой, я позвоню тебе, когда доберусь.

— Точно? — подозрительно спросил Бо-Бо.

— Точно-точно, я прослежу, — подлил масла в огонь Ван Ибо и тут же захрюкал в ладонь, получив прицельный тычок между рёбрами. — Чжань-Чжань!

— Правильно! Так его! Пойдём, гэгэ!

— Иди домой, — строго велел Сяо Чжань. — Мы и так отвлекаем офицера полиции! Я позвоню из дома, а ты иди. Тебе ещё тетрадки выбирать. Ага?

Бо-Бо посидел неподвижно несколько секунд, тяжело вздохнул и наконец, кивнув, вышел. По сиденью прошуршал пакет, мягко хлопнула дверь, и Ван Ибо одновременно с Сяо Чжанем только-только потянулись друг другу на встречу — короткий поцелуй-приветствие…

Ничего не вышло, потому что дверь открылась, и в салон заглянул Бо-Бо.

— Проверяю, что ничего не забыл. Гэгэ, а мама малатан делает.

— Я не голоден, — тут же открестился Сяо Чжань. — Меня Ибо отвезёт.

— Ну ладно, — поджав губы, Бо-Бо снова закрыл дверь.

На этот раз они действовали быстрее — мгновенное движение и краткое прикосновение улыбок. Ван Ибо весело посмотрел на Сяо Чжаня, сморщившего нос и явно закатившего глаза. Он ещё успел прошептать: “Дети!”, как дверь снова открылась.

— А чего вы делаете? — подозрительно спросил Бо-Бо.

Ван Ибо душераздирающе вздохнул и откинулся на спинку, страдальчески поглядев на Сяо Чжаня. Тот сделал самое серьёзное лицо, какое мог, повернулся к Бо-Бо и убийственно спокойно сказал:

— Соринку доставали. А теперь дуй домой, мы поехали.

— Ну ладно, — скривился Бо-Бо. — До завтра тогда, гэгэ. Пока, Ибо.

Дверь снова закрылась, и Ван Ибо торопливо завёл машину, чтобы через секунду тронуться с места.

— Ты видел, как он на твоём имени сморщился? — прохихикал Сяо Чжань. — Не могу, уморительный!

— Он в тебя влюблён.

— С чего ты взял? Ему ж только одиннадцать исполнилось.

На лобовое стекло упала первая капля дождя, Ван Ибо включил дворники, молча проехал пару поворотов, выбираясь из глубины дворов. Слова не находились, но ответить было нужно. Потому он сказал как есть:

— Потому что я Ван Ибо, как мне не знать?

***

Время тянулось, как резиновое, Ван Ибо толком даже не замечал дел, которые раскрывал: грабёж, квартирная кража, убийство, где никого не нужно было искать, — убийца спал рядом, так и не выпустив из рук нож. Запоминались только встречи с Сяо Чжанем.

Поцелуи с ним, нежные объятия, тихие сонные вздохи, когда солнце заглядывало в комнату, отразившись в окне дома напротив. Сяо Чжань оставался ночевать, смотрел хитро из-под ресниц, притягивал ближе, заставляя, упрашивая, но Ван Ибо не решался: слишком он был стар для первого раза.

— Всё равно уговорю, — мурлыкал Сяо Чжань, а потом распахивал глаза: — Это же не потому, что я тебе не нравлюсь?

И приходилось сцеловывать глупости с губ вместе с улыбками и смешками, вместе со вкусом приготовленных вдвоём блюд. Сяо Чжань готовил — пусть не слишком умело, явно только учась, — а Ван Ибо на подхвате. Помыть овощи, что-то почистить и смотреть-смотреть-смотреть, как будто взгляд помогает рукам.

Сейчас Сяо Чжань лежал рядом, спал, тихо посапывая, ресницы блестели в самом первом луче. Он уже дышал громче, дул губы в предутренней обиде на мир, а Ван Ибо смотрел, не смея отвести глаз, как будто стоит отвернуться — и всё исчезнет.

— Дырку просверлишь, — сонно пробормотал Сяо Чжань, облизнулся и открыл заспанные глаза. — Извращенец. Песня про тебя…

Он замолчал, зарывшись в подушку. Солнце стало ярче, щекотало плечо Ван Ибо, трогало нежную кожу Сяо Чжаня.

— Которая?

— “Creep”, — Сяо Чжань сладко зевнул, подкатился ближе, потёршись носом о грудь Ван Ибо, прячась от солнца. — Дурацкое солнце.

— Я хочу вернуться к тому, что я слизняк, — фыркнул Ван Ибо. — Где ты таких слизняков видел?

Сяо Чжань приподнялся на локте, придирчиво осмотрел Ван Ибо — даже стянул с них одеяло — поцокал языком и снова лёг, совсем прижавшись щекой.

— Очень мускулистый слизняк, ладно, — пробормотал он и попытался уснуть.

— Не любишь меня, — вздохнул Ван Ибо, обняв худые плечи. — Не ценишь.

— Да вообще-то люблю, — хихикнул Сяо Чжань и укусил чуть выше соска.

— Эй! — воскликнул Ван Ибо, а сердце бешено колотилось. — Вот и за что…

Договорить он не успел: зазвонил телефон. Сяо Чжань тут же сел, напряжённо глядя на Ван Ибо. Он знал, что означают звонки: никто просто так не беспокоит полицейских в шесть с чем-то утра. У Ван Ибо ёкнуло сердце, он посмотрел на экран — звонил Ма Илун. в голову тут же пришла дата, и пальцы сжались на одеяле.

— Да.

— Пизда, — рявкнуло из трубки. — Труп.

— В поле?

В комнате стало тихо. Кажется, Сяо Чжань даже дышать перестал, смотрел только на Ван Ибо огромными глазами. Их уголки покраснели, по краю ресниц скопилась влага — осушитель перестарался, и в комнате было слишком сухо.

— Да.

Слово рухнуло в Ван Ибо. Он вскочил, пронёсся до тазика с водой, плеснул в лицо. За спиной шуршал Сяо Чжань, привычно собирая для Ван Ибо одежду. Телефон полетел на кровать, зубная паста слишком остро пахнула мятой.

— Причешись, ты лохматый, — едва слышно сказал Сяо Чжань.

Ван Ибо обернулся, и его потянуло вперёд, как магией, притяжением разноимённых частиц, противоположных полюсов магнита. Пальцы коснулись щеки, и через секунду они уже целовались, и Ван Ибо ни за что не смог бы сказать, кто потянулся первым. Его язык скользнул по губам Сяо Чжаня, коснулся гладких, слегка выступающих резцов. Сяо Чжань чуть приоткрыл рот, пропуская внутрь.

Через секунду Ван Ибо пришлось отступить — иначе остался бы здесь, не вышел за дверь. Уйти казалось ошибкой. Но он шагнул назад, на расстояние вытянутой руки, чтобы отпустить наконец прохладные пальцы.

— Я буду тут, — улыбнулся Сяо Чжань. — Выйду только за едой и совсем недалеко. И никакого поля.

— Спасибо.

В машине пахло дешёвым ароматизатором — почему-то за какие деньги его ни купи, пахнуть всё равно будет дёшево. Как будто их делают такими специально, чтобы люди не задерживались в машинах, выходили, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Место преступления было видно с обочины — толпа снующих людей, ограждение и кривоватый навес для улик высотой едва ли по пояс. Ма Илун стоял у оцепления, глядя вперёд. Ван Ибо проследил его взгляд и увидел накрытое полотном тело.

— Пацан старика У, — мрачно сказал он. — Твою-то мать.

Ван Ибо стиснул зубы. Он надеялся, что так не случится, но внутри был будто бы готов, только сердце сжалось в груди. Теперь улыбчивый дядька, которого, скорее, для смеха называли стариком, действительно постареет. Исчезнет смех, останется только огромное, как гора, горе.

— Ничего?

— Ни хуя. Следы от велика. Бросил в сотне метров, там следы. Хорошо землю прихватило, сохранились. Вот же старый пидорас, какого хуя он творит? За что пацанов-то? Совсем же молодые…

Оглядевшись, Ма Илун сплюнул в ладонь — не стоило излишне следить. На полу машины скорой сидела женщина. Ван Ибо подошёл к ней, задал несколько стандартных вопросов, но ответа не получил.

— Ци Лань, но в шоке, — с сожалением сказал врач. — Позвонить смогла, но сейчас не говорит. Часа через три… наверное, звоните. Прокапаем, в себя приведём, да поговорите.

— Никого не видели? — кивнув, всё же спросил Ван Ибо. — Совсем никого?

Ци Лань помотала головой, начала дышать чаще, чуть слышно хрипя и всхлипывая.

— А машины?

Показав один палец, то ли прося подождать, то ли обозначая единицу, она схватилась за край пледа так, что побелели костяшки.

— О-о-одна, — заикаясь, выговорила она. — Б-б-белый се-се-седан, н-но я не ра-ра-разбираюсь.

Ван Ибо благодарно кивнул: это уже было хоть что-то. Конечно, предстояло ещё перебрать базу, найти владельцев белых седанов в округе, показать Ци Лань их все — вдруг узнает кузов. Вряд ли это что-то даст, но хоть немного приподняло настроение: больше всего Ван Ибо ненавидел чувствовать себя беспомощным.

— Что говорит?

Ма Илун имел обыкновение подходить совсем незаметно, но сейчас не стал, заговорил заранее. Обернувшись к нему, Ван Ибо пожал плечами.

— Белый седан видела. Но мало ли, почему он тут тормозил. Отлить, может, прижало.

— Может. Но хоть что-то. А то заебало, как в тумане постоянно. Тьфу!

Ван Ибо кивнул. Труп мальчика У осторожно переложили в чёрный пакет. Его тут же застегнули и подняли: под тёмным полиэтиленом оказались носилки.

— Тут цепочка! — закричал кто-то, и суета стала ещё заметнее, все забегали, торопясь поднести пакет для улик, блеснула вспышка фотоаппарата — раз, другой, третий.

— Я что-то и не надеюсь, — мрачно сказал Ван Ибо. — Никто не узнает наверняка, или выяснится, что потеряли в поле.

В итоге не произошло ни того, ни другого: цепочка оказалась слишком обычной. Простое плетение, дешёвое серебро. Никто не опознал её, будто она не принадлежала ни жертве и ни убийце, просто проросла из земли — почва вытолкнула её, обнажив.

Белых седанов нашлось слишком много, а Ци Лань и правда не разбиралась в машинах. Путала отечественные и иномарки, не отличала тойоты от лады. Грустно вздыхала и всё говорила: “Да даже ваша машина похожа, офицер, четыре колеса ж”, — и улыбалась извиняющеся.

А Сяо Чжань держал его за руку. Пока Ван Ибо в очередной раз читал и перечитывал материалы дела, он сидел рядом, привалившись к плечу, и не смотрел в бумаги.

Вот-вот должна была прийти весна, город уже оделся в красное, на дверях начали появляться чуньлянь — языки пожеланий, облизывающие вход в дом. В торговом центре играла музыка, шум вырывался из раздвижных створок, а с ним и поток людей. Ван Ибо остался в машине, не стал заходить в ожидании Сяо Чжаня. Смотрел на дубы, которые будто бы стали зеленее, сменили прошлогодние листья по одному. Ветер гладил макушки, кроны наверняка шумели, но всё заглушал огромный голос Анджелы Чан.

— Привет, — Сяо Чжань заглянул в окно. — Я сейчас в багажник уберу и сяду.

Его худая фигура в красной толстовке казалась больше, как будто он неожиданно раздался в плечах со вчерашнего дня, хотя это, конечно, не было правдой.

— Новая? — спросил Ван Ибо, когда Сяо Чжань уселся.

— Ага. Тебе купил.

— Чего? Зачем? Деньги ещё на меня тратить…

— Ничего не говори, транжира, — проворчал Сяо Чжань, коснувшись руки вместо того, чтобы поцеловать. — Сколько ты на меня спустил? Конфеты, букеты, еда, одежда, постельное… Мне продолжать?

— Понял-принял, — поднял руки с руля Ван Ибо. — Поехали?

— Ага. Я чуньлянь купил и в квартиру украшений, — сладко вздохнул Сяо Чжань. — Как всё украшу! Ты где будешь на Чуньцзе?

— На работе. Где мне ещё быть?

— Не поедешь к родным? — удивлённо спросил Сяо Чжань.

Ван Ибо красочно представил, как он заявится домой и как на него посмотрит Бо-Бо. Настроение тут же поползло вверх, но было бы глупо говорить о своём сиротстве и одновременно улыбаться.

— Да не к кому, я один, — наконец, справившись с воображаемым юным скандалистом, сказал Ван Ибо. — Поэтому мне и дежурить. У остальных семьи, так что остаюсь я.

— А ночевать дома?

— Да, ночами придётся отдуваться остальным по очереди, капитан даже записался, прикинь?

— Ну и отлично, — улыбнулся Сяо Чжань. — Буду к тебе приходить. Пару раз точно получится: родители собрались поехать к деду, а я не хочу. Трястись пять часов в автобусе — не-не-не, увольте!

— А сам говоришь, как дед, небось обменялись бы опытом.

— Вот уж! Дед у меня помоложе тебя будет, всё его то в горы несёт, то ещё куда, — заулыбался Сяо Чжань. — Но я лучше с местным дедом побуду, который обещал вечерами приходить домой.

Ван Ибо кивнул, чувствуя, как горят уши. Никогда бы не подумал, что в краску его может вогнать семнадцатилетка. Хотя если это Сяо Чжань, то какая разница, сколько ему лет?

Глядя, как Сяо Чжань аккуратно разглаживает на косяках чуньлянь, Ван Ибо чувствовал себя живым. У него не хватало времени, момента между вдохом и выдохом, чтобы это заметить. Теперь же можно было притормозить хотя бы на один вечер. Не нужно было никуда спешить, не нужно было ничего искать, оставалось только на несколько секунд перестать думать о деле.

В далёкие одиннадцать жизнь Ван Ибо замерла. Он застыл, замороженный потерей самого дорого — и никогда до конца не вырос. Весна не наступила внутри него, а теперь она стремительно захватывала позиции. Душа наконец стряхнула ледяную корку, сквозь сердце проросли побеги, позволяющие быть больше собой, чем долгие семнадцать лет.

— Ты чего? — тихо спросил Сяо Чжань, закончив. — Стоишь тут и смотришь. Крип.

— Просто рад, что встретил тебя, — ответил Ван Ибо. — Слышишь, аж захрипел от радости.

— Дед. Сейчас встанешь и заскрипишь коленками.

— У меня, между прочим, “отлично” по физподготовке.

— Да-да, — небрежно покивал Сяо Чжань и затянул Ван Ибо в его собственную квартиру. — Мускулистый слизняк, я помню.

И поцеловал, как будто это было так просто. Ван Ибо только на мгновение замер, а потом вспомнил: и правда ведь просто.

Губы Сяо Чжаня казались сладкими. Мягкие и гладкие, они поддавались на каждое прикосновение, раскрывались, пропуская язык. Стоило подразнить самым кончиком, как Сяо Чжань отвечал, их языки сплетались, то догоняя, то отступая. Чуть выдающиеся по-кроличьи резцы прикусили нижнюю губу Ван Ибо, и тот принялся целовать грубее, придерживая затылок ладонью.

Сяо Чжань скользнул шагом назад, и пришлось тянуться, прижимаясь грудью к груди. Их поцелуй напоминал танец — преследование, тесно переплётшееся со страстью, с жаром растущего возбуждения. В его мареве Ван Ибо даже не заметил, как они оказались у кровати — всего несколько шагов от двери, которые потерялись среди движений языка.

Отстранившись, Сяо Чжань посмотрел прямо в глаза и поцеловал снова — соединявшая их губы ниточка слюны не успела оборваться под собственной тяжестью.

— Если ты меня не трахнешь, я всерьёз обижусь.

— Чжань-Чжань…

— Не надо, — толком не начатая фраза прервалась. — Мне семнадцать, я прекрасно знаю, чего хочу.

Взгляд Сяо Чжаня был таким серьёзным и настойчивым, что Ван Ибо не смог от него отвернуться. Сяо Чжань медленно двинул бёдрами, крепче прижавшись пахом, — стоящий член прижался к собственному члену Ван Ибо, и перед глазами заплясали искры. Жар растёкся по низу живота, внутри будто что-то рухнуло с огромной высоты.

— Уверен? — на всякий случай переспросил Ван Ибо, и Сяо Чжань поморщился.

— Сколько можно спрашивать? — фыркнул он и потянул вверх футболку Ван Ибо. — Абсолютно уверен, совершенно точно хочу, чтобы ты меня трахнул. Что мы, как школьники…

— Ты школьник.

— Не напоминай. Мне и так каждый день говорят, что следующий год выпускной.

— Кошмар какой, я трахаю малолетку.

— Не трахаешь, в этом и дело.

Ван Ибо улыбнулся и позволил стянуть с торса одежду. Собственные пальцы скользнули под красную ткань толстовки, коснулись влажной кожи. Сяо Чжань очень легко потел, покрывался тонкой блестящей плёнкой, которая солью оседала на языке.

Они рухнули на постель, сталкиваясь локтями и коленями, скинули штаны — одежда неаккуратной кучей оказалась на полу, всё венчала праздничная новая толстовка. Ван Ибо осторожно стянул с Сяо Чжаня носки, освободив хрупкие худые ступни. Пальцы дрогнули и поджались, Сяо Чжань потянул на себя ногу.

— Не смотри, — пробормотал он.

— Почему?

— Ну… Ноги же.

— И что? — удивился Ван Ибо и прижался губами к аккуратной светлой арке. — Твои же.

— Крип.

Ван Ибо рассмеялся, лизнул широко от пятки к пальцам — Сяо Чжань протестующе вскрикнул. Они завозились в шутливой драке и сами не заметили, как оказались в единственно правильной позе: Сяо Чжань лежал на спине, глядя широко распахнутыми глазами, а Ван Ибо навис над ним, удерживаясь на руках.

— Трусы лишние, — шепнул Сяо Чжань.

Согласно кивнув, Ван Ибо потянул за чужую резинку. Член Сяо Чжаня обнажился — гордо стоящий, уже влажный от смазки. Ван Ибо поторопился раздеться тоже, Сяо Чжань привычно потянулся рукой, обнял ствол пальцами.

— Такой ты всё же большой…

— Боишься?

— М-м, опасаюсь, — признался Сяо Чжань. — У тебя же есть?.. А то я купил.

— Предусмотрительный мальчик.

— Не называй меня так, — со смешком попросил Сяо Чжань, потянувшись на постели. — Сам себе тут придумал, что я дитя неразумное.

— Ага…

Ван Ибо засмотрелся на него — обнажённого, смуглого на фоне светлых простыней. Сяо Чжань хитро прищурился, сильнее сжал пальцы, провёл большим по головке. Чтобы не оставаться в долгу, Ван Ибо собрал в горсть его мошонку, перекатил яички, сдавил пальцами самое основание. Сяо Чжань застонал, развёл шире ноги, пропуская ближе и приказывая: возьми меня, я ведь твой.

Склонившись к нему, Ван Ибо поцеловал — ключицы и напряжённую ямку между ними, скользнул языком по линии твёрдой кости, отвлёкся на секунду — лизнул оба соска, прикусил их легонько. Стон Сяо Чжаня стал громче, требовательнее. Изогнувшись на постели, он толкнулся в ладонь, повёл своей, размазывая капельку смазки, выступившую на головке Ван Ибо.

— Трахни меня, дагэ, — кокетливо попросил Сяо Чжань. — Прекрати мучить…

Рыкнув, Ван Ибо потянулся за поцелуем — он получился грязным и жарким, таким, от которого теряют голову. Ван Ибо и потерял. Торопливо нашарил смазку в изголовье кровати, вылил на пальцы, и несколько капель попали на живот Сяо Чжаня.

— Холодная, — хныкнул он.

Поняв, Ван Ибо покатал её в пальцах, а Сяо Чжань развёл шире ноги, посмотрел через свои колени — темно и обжигающе, как будто в его глазах прятались угли. Веки обвело красным, их контур увлажнился, непролитые слёзы замерли на самой кромке.

— Станет больно — скажи.

Пальцы тронули сжатые мышцы, и по телу Сяо Чжаня пробежала дрожь — целая волна, начавшаяся с дрогнувших бёдер и кончившаяся трепетом ресниц. Обведя вход скользким, Ван Ибо помял его, стараясь расслабить. Хотелось, чтобы первый раз Сяо Чжаня был идеальным, таким, чтобы вспомнить его через годы.

Сам Ван Ибо впервые занялся сексом с парнем, которого едва знал. Он напомнил чем-то Сяо Чжаня — поворотом головы, линией ключиц. Чем-то таким, что потом Ван Ибо не смог ни разглядеть, ни запомнить. Оно исчезло в момент, когда они, уставшие, лежали на постели — парень, перевернувшись на живот и разглядывая Ван Ибо, болтал ногами. Он что-то сказал, и очарование растаяло. Стёк флёр похожести, исчезла магия, на которую стоило надеяться.

И Ван Ибо ушёл.

Сяо Чжань застонал, напрягся, вскинувшись, стоило пальцу проникнуть всего на фалангу. Ван Ибо похлопал его по длинному худому бедру, успокаивая, как норовистую лошадь.

— Расслабься, сейчас станет легче. Не больно?

— Н-нет, — помотал головой Сяо Чжань. — Но непривычно.

 Он снова лёг, явно попытался расслабиться. У Ван Ибо сжалось сердце и дёрнулся член. Возбуждение переплеталось с любовью, такой большой, что она едва помещалась внутри. Потерянный и вновь обретённый Сяо Чжань казался неожиданно сбывшейся мечтой, и Ван Ибо всё ждал, когда он развеется, как дым.

Но этого не случалось. Сяо Чжань — был в его руках, обжигал своей реальностью, двигался в желании то ли насадиться глубже, то ли сняться с уже двух пальцев. Внутри него было так горячо, что Ван Ибо боялся кончить, как только головка раздвинет узкие мышцы.

— Хватит, — велел Сяо Чжань, открыв зажмуренные глаза. — Давай. Иначе я просто умру.

— Ещё никто в твоём возрасте не умирал от секса.

— Хитрый какой, уточнил он, посмотри-ка, — проворчал Сяо Чжань. — Но всё равно хватит.

Ван Ибо и сам знал, что нужно уже перестать: в Сяо Чжаня легко входило три пальца, если бы пришло в голову, можно было бы вставить и четвёртый. Оставалось только уговорить член продержаться хотя бы десять минут. Ван Ибо понадеялся на преграду презерватива, обещавшую притупить ощущения.

Внутри оказалось именно так горячо и узко, как Ван Ибо и думал. Пришлось замереть, только войдя, пережидая волну жаркого возбуждения, обжёгшего нервы. Сяо Чжань под ним стонал — долгий протяжный звук, прерывающийся только для того, чтобы глотнуть воздуха.

— Двигайся!

— Какой ты быстрый, я ведь тоже кончить могу, — хрипло ответил Ван Ибо. — Или ты что думаешь, возраст как-то на это влияет?

— А что, нет?

— Ну чуть-чуть. Но я ведь тоже терпел все эти месяцы.

— А как пе-ел, — ехидно протянул Сяо Чжань.

Мстительно двинув бёдрами, Ван Ибо шумно выдохнул, пережидая очередную волну предоргазменной дрожи. Он выскользнул почти до конца, вошёл обратно, и Сяо Чжань схватил его за предплечья, глядя прямо в глаза. Чуть поведя бёдрами, Ван Ибо нашёл угол, под которым должен был всё время надавливать на простату.

— Ты огромный, — жмурясь, прошептал Сяо Чжань. — Ты огромный, мне кажется, меня порвёт.

— Не больно?

— Нет, просто охренеть как странно. Кошмар какой.

Удостоверившись, что смазки достаточно, а Сяо Чжаню и вправду не больно, Ван Ибо начал двигаться. Кожа ударилась о кожу, Сяо Чжань крепче вцепился в плечи. Он весь раскраснелся, румянец выступил на щеках, стёк по шее на грудь. Соски напряглись, налились кровью, отчего начали казаться ещё больше — тёмные печенья, кружками лежащие на груди.

Член Сяо Чжаня тёк, смазка пачкала живот, оставаясь блестящими пятнами на тёмной дорожке волос. Ван Ибо старался не смотреть туда, где сливались их тела: казалось, стоит увидеть, где его член входит в припухший раскрытый вход, и он кончит. И никакой презерватив не спасёт. Он и так помогал слабо: влага смазки и жар тела Сяо Чжаня были почти невыносимы.

Чувствуя, что вот-вот оглохнет от наслаждения, Ван Ибо накрыл ладонью член Сяо Чжаня, провёл по скользкому стволу, похлопал пальцем отверстие уретры. От этого он сбился с чёткого ритма, и внизу живота стало совсем туго. Возбуждение клубком скрутило тело, обещая вот-вот завершиться оргазмом. Ван Ибо погладил головку Сяо Чжаня ещё раз, размашисто затолкался, торопя своё наслаждение, сжал в пальцах венчик, толкнулся мизинцем в уретру, и тут же хлынула сперма. Сяо Чжань забился на постели, изогнулся, встав на лопатки, и излился, крепко сжав в себе Ван Ибо, выдаивая его неровной дрожью мышц.

— Охуеть, — сказал Сяо Чжань, распахнув свои влажные глаза, ещё затянутые мутью желания. — Никогда так не кончал.

— Рад стараться, — прохрипел Ван Ибо и, извернувшись, рухнул рядом.

Он стянул презерватив, небрежно завязал и потянулся к Сяо Чжаню. Целовать искусанные красные губы, гладить блестящее от пота лицо, размазывать по груди и животу сперму. Трогать и касаться, проводить ладонями по вздымающимся бокам.

— Я люблю тебя, — шепнул Ван Ибо и скривился.

Слова не отражали чувств, их не хватало. В глупом “люблю” не помещалось всё то, то чувствовал Ван Ибо. Его было мало.

— А я тебя, — ответил Сяо Чжань и ослепительно улыбнулся.

Улыбка Сяо Чжаня помогала и тогда, когда его не было рядом. Ван Ибо, сунувший нос в едва ли не все дела округа, чувствовал себя препаршиво. Не было никаких намёков, что кого-то вот-вот осудят на долгие семнадцать лет. Он даже съездил в изолятор поговорить с недавно пойманным убийцей — парень решил, что девушка изменяет ему с прохожим, и забил его до смерти — но и тут Ван Ибо ждало разочарование: у парня оказалось надёжнейшее алиби как минимум на последнее убийство.

Лёжа в своей кровати, разглядывая светлый потолок с покачивавшейся гирляндой весенних украшений, Ван Ибо пытался вспомнить хоть что-нибудь из прошлого, из первой попытки жить. Ему, конечно, тогда было не до того: развалины рухнувшего мира заслоняли мир оставшийся. Но что-то же должно было сохраниться в памяти.

Вспомнился только учитель Да, как раз уехавший в феврале. Кажется, был ещё кто-то, о ком говорили родители, но память истрепалась за семнадцать непрожитых лет. Жаль, что не получилось бы позвонить матери, — той, оставшейся в будущем и ещё не случившейся.

Вызывать учителя Да к себе было глупо: никаких доказательств не было, да и судя по всему, что успел услышать Ван Ибо, сейчас он никуда не собирался. Сяо Чжань счастливо рассказывал о занятиях с ним: помимо ненавистной математики учитель Да вёл хоровой кружок, с которым они катались по городу.

Ван Ибо решил зайти в школу. Придя перед самым началом обеденного перерыва, он застал пустые тихие коридоры. Кое-где из-за открытых дверей классов доносились голоса учителей, но в остальном школа встретила его сонным спокойствием, как будто бы ничего и не происходило.

Директор Ся нашёлся в своём кабинете лениво перебирающим бумажки. Секретарь без вопросов пропустил Ван Ибо внутрь, тихо кашлянув, чтобы привлечь внимание начальника.

— Здравствуйте, офицер. Чем обязаны? — удивлённо поднялся директор Ся. — Мы продолжаем предупреждать детей…

— Нет-нет, — махнул рукой Ван Ибо и взялся за спинку стула. — Можно?

— Ах, да-да, конечно, садитесь. Сейчас попрошу воды.

— Не стоит. Я на самом деле к вам со странными вопросами. Никто из школы не собирается увольняться? Переезжать, может быть? Пригласили на работу куда-то?

Директор Ся, задумавшись, сел. Грузный, к своим пятидесяти он весил достаточно, чтобы под ним скрипнуло кресло. Ван Ибо оценивающе посмотрел в задумчивое лицо. Он помнил директора Ся именно таким: уже седым, с отступившими со лба волосами. Ван Ибо точно знал, что он никуда не уезжал, оставался до самого последнего преступления и потом продолжал работать. Убийства не происходили на территории школы, потому для карьеры директора ничего не значили. Да и что он мог с ними сделать — тогда не справились полицейские, и сейчас Ван Ибо не хотел стать одним из них.

— Знаете, даже в голову ничего не приходит, — наконец отмер директор Ся. — У нас нет особой текучки кадров, все учителя живут неподалёку и здесь же работают. Очень редко кто собирается уезжать, сами понимаете, это очень хлопотно.

— А какие-нибудь программы? Повышение образования в отдалённых районах?

— Ой, да что вы! Набор учителей идёт в основном летом, максимум к октябрю можно ещё записаться. К нам осенью приходили, но никто не заинтересовался. Очень упрашивали учителя Да, но и он отказался.

— Почему? — тут же насторожившись, спросил Ван Ибо.

— Почему упрашивали или почему отказался? Молодой человек, будьте поточнее, — с улыбкой сказал директор Ся.

— Пусть будет и то, и другое, — ответив тем же, решил Ван Ибо.

— Ну хорошо. В наших краях редко встретишь такого специалиста. Да Сяомин не только прекрасный преподаватель математики, но и отлично поёт…

— Хоровой кружок, да? У меня… — Ван Ибо оборвал себя, мгновенно вспыхнув ушами, — ребёнок знакомых там занимается.

— Да, всё верно, — не моргнув глазом ответил директор Ся, кажется, ничего не заметив. — Это редкость, когда два таких разноплановых таланта. Математика и одновременно физика встретить легко, а учитель Да прекрасно справляется и с ними, и с совершенно гуманитарной музыкой. В отдалённые районы предпочитают отправлять тех, кто может учить всему: пусть и большая, но всего одна зарплата. Потому так и уговаривали. А отказался… Даже не знаю, может быть, предложили мало, а может, ему и правда нравится у нас. Не скажу, что мы какая-то невероятно особенная школа, но я стараюсь давать учителям достойные условия. А главное, не перегружать их. На севере так не получится: детей будет столько, сколько будет, заниматься с ними придётся столько, сколько придётся. И часто — на одном себе тащить показатели целой школы.

Директор Ся замолчал, явно переводя дыхание после такой длинной тирады. Ван Ибо кивнул, прикидывая, о чём ещё стоит спросить. Пусть он и помнил лишь одного уехавшего учителя, но он был не единственный на большой коллектив — кто-то ещё мог покинуть город, про кого Ван Ибо просто не знал.

— Больше никто из учителей? Или, может быть, из вспомогательного состава?

— Из учителей точно нет, я бы знал. Всё же это много забот — искать человека на замену в середине года. Из охранников уволился пожилой мужчина, но я не в курсе, уехал ли. Насколько мне известно, у него заболела невестка, нужно приглядывать за детьми.

— Подскажите, пожалуйста, имя и адрес, съезжу и пообщаюсь.

— Конечно, попросите секретаря, он посмотрит в базе. А в чём, собственно, дело?

— Одно из дел требует кучи проверок, извините, не могу сказать больше.

— Конечно-конечно, без проблем!

А вот такой слащавости Ван Ибо не помнил, возможно, с учениками директор Ся был строже. В коридоре как раз прозвенел звонок, и через несколько секунд послышались топот и голоса. Захотелось найти Сяо Чжаня, хотя бы тронуть его за руку — будто случайно, просто натолкнувшись в толпе.

Додумать мысль Ван Ибо не успел: его неслабо стукнули в бок. Рядом оказался Бо-Бо. Он презрительно посмотрел куда-то Ван Ибо в грудь и возвестил:

— На втором этаже.

— А поздороваться?

— Ну привет, — Бо-Бо хмуро посмотрел исподлобья. — На втором этаже, говорю.

— Чего это ты такой добрый? — веселясь спросил Ван Ибо. — Пойдём тоже. Ел?

— Не хочу, — буркнул Бо-Бо и потёр живот.

— Гастрит, что ли?

— Ну даже если да, то что?

Ван Ибо хрюкнул, едва поймав смешок. В коридоре было людно: на этаже, где сидел директор Ся, занимались в основном мелкие. Под старшую школу отвели первые два этажа, чтобы ученики средней не мешались под ногами у завтрашних выпускников. Бо-Бо, шедший рядом, что-то недовольно бухтел себе под нос.

— Белый бульон пей, хорошо помогает.

— А ты-то откуда знаешь? — вскинулся Бо-Бо. — Нашёлся советчик. И вообще, чего тебя слушать! Чжань-гэ все уши прожужжал: “Ибо-гэ то, дагэ сё”!

Стараясь не смеяться и при этом не расплыться в лужу от накатившей радости, Ван Ибо добрался до второго этажа. Сяо Чжань нашёлся на одном из подоконников. Он сидел, окружённый стайкой девчонок, что-то ему увлечённо втолковывавших. Во рту стало неприятно кисло, а в целом — неприятно глупо: какой смысл ревновать Сяо Чжаня, всё чаще разговаривающего о том, что на последний — выпускной — класс он мог бы перебраться в тесную комнатку Ван Ибо?

Ему исполнялось восемнадцать в октябре, что означало, что он сможет съехать. Говорить родителям об отношениях с Ван Ибо он пока не собирался: было слишком страшно. А вот сказать, что будет жить со старшим другом, казалось безопасным. Ван Ибо всё не разбивал мечты, решив, что это всегда успеется. Вряд ли получилось бы внятно объяснить, почему Сяо Чжаню остро необходимо жить со взрослым мужиком в комнате, где была только одна кровать. Но это были проблемы будущих Ван Ибо и Сяо Чжаня.

— Привет, гэгэ! — радостно закричал Бо-Бо и заработал локтями, расталкивая девчонок, в образовавшийся проход шагнул за ним и Ван Ибо.

— Привет, Бо-Бо, — ласково сказал Сяо Чжань, взъерошив мелкому волосы. Он тут же посмотрел на Ван Ибо, чуть прищурил глаза и продолжил: — Привет, дагэ.

Ван Ибо тут же стало жарко. Когда Сяо Чжань называл его дагэ, вся кровь устремлялась на юг; сейчас организм не подвёл и выдал эту же реакцию. Член ещё не встал, но Ван Ибо всё равно укоризненно посмотрел на Сяо Чжаня. Тот подвинулся, освобождая место для Бо-Бо. Мелкий был и правда мелковат для высокого подоконника, но легко на него запрыгнул, гордо посмотрев на Ван Ибо и тут же привалившись к боку Сяо Чжаня.

— Что тут делаешь, гэгэ? — хитро спросил Сяо Чжань, не обращая внимания на притихших зрителей.

— К директору заходил, — ответил Ван Ибо, лихорадочно придумывая, чем оправдать их слишком близкое знакомство. — Вечером зайдёшь, поговорим про дедову витрину, ладно?

— Какую витрину? — недоумённо спросил Сяо Чжань, а Ван Ибо под прикрытием собственной куртки щёлкнул его по колену. — А! Точно! Вспомнил, ага. Заедешь? А то до вас так неудобно добираться…

— Ладно, — согласился Ван Ибо и посмотрел на Бо-Бо. — Мелкого докинем. У него живот болит, бульону бы белого… Купим по дороге.

— Как ты всё хорошо решил, — пробубнил Бо-Бо. — Чжань-гэ, давай сами пойдём?

— Нет, мне надо поговорить про подработку…

— Я тебе денег дам! — воодушевлённо воскликнул мелкий. — Мне на день рождения…

— Дурью не майся, — вмешался Ван Ибо, положив ладонь на макушку Бо-Бо. — Отвезём тебя и по своим делам поедем.

Мелкий тут же завозился, стряхнул с головы его руку и посмотрел волком. В коридоре стало менее людно: большинство ушли в столовую, но на каждом подоконнике всё равно кто-то сидел, мимо то и дело сновали ученики, одинаковые в своих спортивных костюмах — бело-синих с мешковатыми штанами, прячущих настоящее за своей плотной тканью.

Вокруг их подоконника всё ещё стояло несколько девочек, явно ждущих, пока Ван Ибо уйдёт: наверняка стеснялись при нём предлагать Сяо Чжаню напитки. Бо-Бо болтал ногами и, извернувшись, смотрел в окно — будто бы пересчитывал людей, сидевших в длинном перерыве на траве стадиона.

— Хорошо, — улыбнулся Сяо Чжань, и за спиной Ван Ибо послышались вздохи. — В половину седьмого заезжай, сегодня мы оба допоздна.

— Понял, — кивнул Ван Ибо. — Мелкому бы молока ещё, хорошо помогает.

— Я не мелкий!

— Откуда знаешь?

Голоса Сяо Чжаня и Бо-Бо раздались одновременно, пришлось выбирать кому отвечать. Конечно же, Ван Ибо выбрал Сяо Чжаня.

— Ну. Я же Ван Ибо.

Сяо Чжань скривил недоверчивую гримаску, но ничего сказать не успел, издали раздался громкий голос Кей-Кея:

— Девки! Брысь! Чжань-Чжань, я еды принёс.

Он остановился, увидев Ван Ибо, нахмурился и пошёл быстрее. Расслабленная походка сменилась на угрожающую, брови почти сошлись на переносице. Девчонки, всё ещё остававшиеся рядом, поторопились сбежать — только на подоконнике осталась бутылка соевого молока.

— Чего надо? — мрачно спросил Кей-Кей после попытки оттеснить Ван Ибо, не увенчавшейся успехом. — Чжань-Чжань, чего дяде надо? Как-то многовато его стало.

Ван Ибо промолчал, с интересом глядя на Кей-Кея. Тот нисколько не изменился с их прошлой встречи: пергидрольно-жёлтые волосы, разве что с сильнее отросшими концами, да крайне небрежное отношение к идее форменных костюмов. Мастерка была повязана на поясе, откуда-то, неведомо как крепясь, свисали цепи.

— Успокойся, — рассмеялся Сяо Чжань. — Лучше говори, что принёс. О, что-то многовато.

— А это надо сказать спасибо нашему другу Дун-Дуну, — хмыкнул Кей-Кей, коротко глянув на Ван Ибо. — Он любезно поделился со мной финансами, потому тут даже мелкому хватит.

— Я не мелкий! — возмутился Бо-Бо. — Что вас всех как заело! Мелкий, мелкий!

— Ну ладно, — меланхолично согласился Кей-Кей. — Крупный.

— Мускулистый слизняк, — тихо шепнул Сяо Чжань Ван Ибо. В гуле школьной перемены эти слова услышал только тот, кому они предназначались. Улыбку пришлось подавить, ещё не хватало начать улыбаться, как довольный жизнью лабрадор. — Кей-Кей, ты опять Дун-Дуна кошмаришь?

— Ну а чего он? Ходит такой, дышит…

— Действительно, — фыркнул Ван Ибо. — Ладно, гоп-компания, я пошёл. А то услышу чего лишнего, лови вас потом.

— А ты попробуй поймай, дядя, — нагло протянул Кей-Кей, за что немедленно получил по голове от Сяо Чжаня. — Чжань-Чжань! За что?!

— За всё хорошее, — мрачно сказал тот, очень многозначительно посмотрев на Кей-Кея. — Всё, дагэ, иди. До вечера.

Ван Ибо ещё успел услышать недовольное бормотание Бо-Бо о том, что они как-то зачастили встречаться. Лопатками ощущался взгляд — наверняка Кей-Кей сверлил его спину. Решив, что с ним нужно быть поосторожнее, — тот быстрее разгадает чью-то не совсем законную тайну, кто сам нарушает закон, — Ван Ибо свернул к лестнице и чуть не наткнулся на пару ребят. Один из них — высокий, почти с самого Ван Ибо ростом — что-то говорил про Кей-Кея, жарко втолковывая это второму.

Закатив глаза, Ван Ибо ссыпался по лестнице, спеша в свою целику. Вечером у него будет Сяо Чжань, которого можно будет целовать и гладить, вжиматься лицом в живот. Ничего нового он всё равно не узнал. Учитель Да не собирался никуда уезжать, а Кей-Кей не образец добродетели. Бо-Бо, опять же, не мелкий, а Сяо Чжань — самый красивый на свете.

Нужно было опять работать, навестить уволившегося охранника, обойти близлежащие колхозы: кто-то из работников собирался уехать. И этот кто-то раз в сезон в поле оставлял свою кровавую жертву. Ван Ибо должен был поймать его.

Весна вступила в свои права, деревья, сбрасывавшие на зиму листья, обзавелись свежей нежной кроной, вечнозелёные обновили наряд на более яркий. Дожди стали тёплыми, миновала угроза, что вода превратится в лёд. Земля, твердевшая по утрам, снова оттаяла, уже выпустила стрелки новых побегов. Гаолян, высаженный в самом начале марта, начал цвести, украсив кроваво-красным зелень полей. Ван Ибо постепенно успокаивался. Он продолжал искать, объезжая местные предприятия, торопился опросить как можно больше людей, надеясь найти того, кто собирался уехать.

Прошла пара процессов, но никого не осудили на семнадцать бесконечных лет. Расстрел и глупые десять, как будто бы жизнь стоит столько. Пообещав себе следить за судьбой осуждённого на них Чжао Цзая, Ван Ибо начал смиряться с тем, что убийцу он упустил.

В очередной раз заехав за Сяо Чжанем, Ван Ибо стоял, прислонившись к машине. Мимо прошло несколько незнакомых школьников, он понадеялся, что они не узнают офицера, приходившего в школу уже несколько раз. Показался Сяо Чжань — радостно улыбнувшись, он ускорил шаги, но вдруг замедлился прямо напротив узкого почти лаза между домами.

— Ты чего? — спросил Ван Ибо, шагнув навстречу. — Забыл что-то?

— Да нет, — поморщился Сяо Чжань. — Кей-Кей…

Он махнул рукой, как будто сдаваясь, указал на тёмный узкий проход. Закатив глаза, Ван Ибо решил посмотреть: в конце концов, не хотелось бы, чтобы парень попал в тюрьму до того, как закончит школу. После неё Ван Ибо вряд ли смог бы чем-то помочь, да и Сяо Чжань, наверное, уже понял бы, что его друг вырос в преступника.

Кей-Кей стоял к Ван Ибо спиной, зажав в оказавшемся тупичком проёме крупного парня. Он возвышался над Кей-Кеем почти на полголовы, но сейчас притих, потупив глаза.

— Ну чего, пёс, где деньги? Я же говорил, отдать сегодня. Чего ты там жмёшься? Тоже мне, напугал своей резалкой! Псина сутулая, где бабки?

Тучный парень молчал, а Кей-Кей надвигался на него с неотвратимостью то ли локомотива, то ли готового броситься на врага бойцового петуха. Вздохнув, Ван Ибо взял Кей-Кея за ухо. Тот мгновенно развернулся и чуть не всадил в бок Ван Ибо нож. Выбив его отработанным за годы тренировок приёмом, Ван Ибо перехватил парня за шиворот и как следует встряхнул.

— Ты совсем ошалел, мелочь пузатая?

— Какая я тебе мелочь, дядя? — сверкнув глазами, рявкнул Кей-Кей, но нож благоразумно убрал, да так незаметно, что тот будто растворился в его руке.

— Ты что, с мелкого пример берёшь? — фыркнул Ван Ибо. — Ну-ка исчезни, Чжань-Чжань там тебя ждёт.

Кей-Кей послушнейшим образом просочился к выходу на улицу. Тучный парень во все глаза смотрел на Ван Ибо, всё ещё сжимая в кулаке канцелярский резак. На его простодушном широком лице не было ничего, кроме удивления. Ван Ибо скривился. Как ему было жалко таких увальней: никто почему-то не считал, что здоровому парню может угрожать опасность, а потому не учили давать отпор.

— В порядке?

— Д-да, — проскрипел детина. — Сп-пасиб-бо.

— Как зовут?

Времени, конечно, не стоило тратить. За спиной ждал Сяо Чжань. И Кей-Кей, явно требующий хорошей порки. Но совесть не позволяла так просто оставить парня, доведённого до отчаяния.

— Г-гао Д-дунсюэ.

— Вот что я тебе скажу, Гао Дунсюэ, — вздохнув, Ван Ибо похлопал его по плечу. — Резак — это игрушка для детей, да и если не уметь ножом пользоваться, скорее, сам себя поранишь. Я поговорю с Кей-Кеем, чтобы он отстал. Гарантировать ничего не могу, но вот мой номер, если что, звони, я ему уши надеру.

Гао Дунсюэ робко кивнул, принимая прямоугольник визитки. Его глаза расширились: наверняка осознал, что говорит с офицером полиции.

— Все эти истории про Невада-тян — это, конечно, хорошо. Но с Кей-Кеем не получится. Ты прекрасно должен это понимать.

— З-знаю, — кивнул Гао Дунсюэ. — Н-но н-н-не мог-гу…

— Я поговорю с ним. А ты родителям расскажи, пусть к директору сходят. Я, прости, не могу: придётся дело открывать, а не хотелось бы, чтобы это стало настолько серьёзно.

— Х-хор-рошо.

Оставив Гао Дунсюэ в тёмном тупичке приходить в себя, Ван Ибо вернулся к машине. Кей-Кей стоял надутый, как мышь на крупу, — и не скажешь, что парню почти восемнадцать. Подойдя, Ван Ибо прописал ему подзатыльник.

— Ай! Дядя, ты не наглей!..

— Да я тебе сейчас сам добавлю, — зашипел змеёй Сяо Чжань. — Я сколько тебе говорил отвалить от Дун-Дуна? У него отец какая-то шишка, а ты всё лезешь и лезешь!

— Ну а чего он!..

— А чего он? — вмешался Ван Ибо, начиная веселиться. — Дышит?

— Да и дышит, и постоянно ко всем лезет! Заебал подачки оставлять, мажор ёбаный! — взорвался Кей-Кей. — Он и к Чжань-Чжаню катил!..

— Чего-о? — удивился тот. — Да не было никогда!

— А ты думал, я этого извращенца к тебе подпущу, что ли? Мало ли какой хуеты он там намешал в свои бутылочки! — рявкнул Кей-Кей. — Никакой такой хуйни! Защищаешь тебя с пелёнок, а у тебя потом… — он бросил уничижительный взгляд на Ван Ибо, — …дяди! Совсем уже все поехали! Тут кому-нибудь, кроме меня, бабы вообще нравятся?!

Ван Ибо, не выдержав, расхохотался. Гао Дунсюэ уже прошмыгнул мимо, люди вокруг начинали обращать внимание на орущего Кей-Кея, несмотря на шум проезжающих машин.

— Всё, заканчиваем концерт. Оба в машину.

Что удивительно, Кей-Кей даже не стал возражать. Уже подъехав к месту, откуда до дома ему будет совсем недалеко, Ван Ибо обернулся назад.

— Короче, ещё раз узнаю, что ты к вашему Дун-Дуну лезешь, выпорю.

— Дядя, а ты не охренел? — пробурчал Кей-Кей. — Что ты себе вообще позволяешь? Как пожалуюсь на домогательства…

— Я ремень сам дам, — меланхолично подал голос Сяо Чжань, тоже повернувшись. — В солёном растворе вымочу ещё. Ты чего, охерел? Посадят как миленького, а тёте и тебе передачки таскать? Не только отцу, ага? Не хамей.

— Ладно, — хмуро согласился Кей-Кей. — Но только потому, что ты просишь. А ты, дядя, не наглей, а то сдам…

Сяо Чжань как-то очень быстро оказался почти по пояс высунувшимся с кресла и врезал Кей-Кею по груди.

— Попробуй только, скотина. Я тётушке все твои приключения сдам, вот она тебя выдерет!

— Понял, принял, осознал, не мешаю великой любви!

— То-то же, — довольно оскалился Сяо Чжань — улыбкой эту гримасу язык не поворачивался назвать. — Чешите отсюда, товарищ. И, Кей-Кей, хватит к Дун-Дуну лезть. Перегнул.

— Да, ма-ам, — насмешливо протянул Кей-Кей. — Покеда, дядя.

И был таков.

— Довезу тебя домой, и на работу надо, — сказал Ван Ибо, проводив спину Кей-Кея взглядом. — Доебало меня, ничего не получается. Мне кажется, я поговорил уже с половиной горо…

Сяо Чжань прервал его поцелуем, и Ван Ибо тут же заткнулся. Благостное настроение мгновенно потеснило унылые мысли, целика довольно заурчала мотором и тронулась, оставляя позади серые стены старых домов.

^[1] имеются в виду 24 сезона китайского календаря, где вот есть середина осени и рождение червей

^[2] как мы выяснили с дорогой бетой, не во всех местах называют эту хрень жалюзью. это, короче, стальные рольставни

Chapter Text

Бесконечная, отказывающаяся завершаться работа перемежалась такими редкими передышками; устав от беспрерывных указаний начальства и собственного ощущения беспомощности, Ван Ибо прятался в своей комнате. Украшения к Чуньцзе Сяо Чжань уже снял и теперь приносил цветы. Купленные им самим и подаренные Ван Ибо, они оставались здесь, даря квартире ощущение уюта.

Вещи другого Ван Ибо полностью вытеснились их общими: сменой одежды для Сяо Чжаня, рубашками и толстовками Ван Ибо. Кожанка, оказавшаяся здесь вместе с ним, ботинки, перешагнувшие порог вагона и семнадцать неожиданных лет.

На окнах висели новые занавески, выбранные Сяо Чжанем, — тонкая белая вуаль, не защищавшая от солнца, которое почти не появлялось внутри. Только утром его лучи подсвечивали полупрозрачную ткань кипенно-белым, прятали за своей яркостью обшарпанные стены дома напротив.

Вечером приходилось задёргивать шторы поплотнее, чтобы их не было видно соседям. Сейчас был такой вечер — свет ламп делал из каждого окна экран, за которым разворачивались сцены чьей-то жизни. Сяо Чжань любил наблюдать за ней. Устроившись у окна, он складывал руки на подоконник, упирался в них подбородком и следил, как кто-то неизвестный возвращается с работы, моет посуду в умывальне, готовит на общей кухне или прямо в комнате, наплевав на правила большинства общежитий.

Ван Ибо же наблюдал за ним. Единственная интересующая его жизнь была здесь — в его комнате, в его постели, в его руках.

Вернувшись, Ван Ибо обнаружил Сяо Чжаня спящим — он явно задремал под шум весеннего дождя прямо за книгой, тетради лежали рядом, на пол упал пенал. Ручки раскатились из него веером — десяток разноцветных спиц.

Проснулся Сяо Чжань, только когда Ван Ибо, уже переодевшийся и сходивший до умывальников, забрался на постель.

— Привет, — хрипло сказал он. — Я уснул?

— Ага, — кивнул Ван Ибо, примостившись щекой на бедро. — Куда ходил?

— Пообедать и в скверик, там была куча стариков.

— Занимался с ними ушу? Разминал свои старые кости?

— Я тебя сейчас этим ушу и придушу, — фыркнул Сяо Чжань, и они завозились на кровати, перекатываясь по ней.

Ван Ибо, конечно, победил — не зря же он мускулистый слизняк — Сяо Чжань улыбнулся ему, сверкнул заблестевшими от веселья глазами. Склонившись над ним, Ван Ибо поцеловал кончик носа, потом уголок губ, а потом сполз ниже, приподняв край свободной футболки, нырнул под неё. Засмеявшись, Сяо Чжань попытался увернуться, принялся жаловаться на щекотку дыханием.

Но Ван Ибо не послушал, начал целовать грудь и худой подрагивающий живот, губами трогать родинки — под ключицей, на тонкой мышце груди, в выемке, которая появится, если заняться спортом всерьёз, а не просто перебрасываться мячом с дворовыми пацанами.

— Ибо! Ну щекотно!

Губы нашли сосок, Ван Ибо провёл по нему языком, слегка прикусил, в ответ получив шумный вдох и лёгкий шлепок по голове. Лизнув и второй, он наконец успокоился, лег щекой на живот, вслушался в то, как что-то урчит там, как будто переливается вода. Слышно было и стук сердца, и то, как Сяо Чжань дышит, как лёгкие расправлялись, повинуясь движению рёбер.

— Ты чего? — тихо спросил Сяо Чжань, положив ладонь на макушку.

— Просто. Ты тёплый.

Сяо Чжань фыркнул, отчего напрягся его живот. Недовольно заворчав, Ван Ибо взялся за его бока, призывая не двигаться. На голову снова легла ладонь, Сяо Чжань погладил его, от шеи к макушке и обратно.

— Как неловко, — сказал он, и звук родился где-то над головой Ван Ибо, пресс снова напрягся, Сяо Чжань почти не дышал. — Ты сделал меня беременным. А я ведь только в старшей школе.

По телу Ван Ибо пронёсся жар, как будто огонь, родившийся внизу живота, разбежался в стороны, обжигая изнутри кожу. Попытку выбраться из-под футболки Сяо Чжань прервал, удержав голову хрупкой ладонью.

— Тебе придётся взять ответственность, Ван Ибо. Что я буду делать в выпускном классе с твоим ребёнком на руках?

Пришлось зажмуриться, схватиться за покрывало кровати, смять его в пальцах, чтобы не броситься вперёд, не обращая внимания на молчаливые просьбы. Сяо Чжань продолжал гладить его голову так, будто она была его животом. Воображение не осталось в стороне, подкинуло образ беременного Сяо Чжаня. Как увеличился бы его живот, как Ван Ибо вслушивался бы в его туго натянутый бок, пытаясь почувствовать толчок своего ребёнка.

— Или ты бросишь меня одного? Родители наверняка выгонят меня, куда им такой сын? — продолжил фантазировать Сяо Чжань, поглаживая Ван Ибо. — Придётся, наверное, идти к тётушке Ван…

— Что ещё за тётушка? — недовольно спросил Ван Ибо, пытаясь усмирить пыл.

Становилось жарко — от тепла Сяо Чжаня, от того, как кровь пыталась закипеть прямо в венах, становясь жидким, расплавленным возбуждением. Ван Ибо всё же выбрался из-под футболки, подтянулся к изголовью и лёг, стеной ограждая Сяо Чжаня от мира.

— Мама Кей-Кея, — улыбнулся Сяо Чжань. — Он же Ван Мяо.

— А Кей-Кей откуда? — говорить Ван Ибо продолжал, только чтобы не наброситься на Сяо Чжаня. А взгляд всё равно лип к его губам, к блестевшим в приглушённом свете кроличьим зубкам.

— Он очень крутой, — фыркнул Сяо Чжань. — Сам себе придумал прозвище. Ещё классе в пятом.

— Вот это я понимаю…

Больше они не тратили времени на слова. Смешок Ван Ибо потерялся в поцелуе, растаял в движениях губ и языков, желание говорить исчезло в нём, превратилось в желание близости. Быть так рядом, чтобы не найти, где один перетекает в другого, попытаться слиться кожей, сознанием, стать одним целым, пусть и на краткий миг.

Утром, отвезя Сяо Чжаня домой, Ван Ибо уже ехал в управление, когда позвонил капитан Ло. Он, ничего не объяснив, велел отправляться в поле. Недоумение слилось со страхом, напряжение сковало мышцы, и Ван Ибо выжал из целики всё, на что она была способна.

Гаолян уже цвёл. Майские выходные приближались, и в поле сменились цветы, но остались такими же красными, собираясь праздновать тоже. Ван Ибо поплутал по тропинкам, подсвеченным кровавым цветом гаоляна, но всё же нашёл место, оцепленное полицейскими. Там снова был Цзи Цзинь, такой же бледный, как и в прошлый раз. Ван Ибо ещё успел удивиться — вряд ли это поле входило в зону ответственности юного патрульного — а потом шагнул к ленте и почувствовал, как бледнеет сам.

Это снова был он, убийца, убивший Сяо Чжаня тогда и не смогший сейчас. Ван Ибо сглотнул, глядя на истерзанное тело. Всё было совсем как всегда: изорванная одежда, развёрстые раны, перепачканный семенем и кровью пах. Вокруг покачивался гаолян, его красные соцветия клонились книзу, будто бы оплакивая погибшего. Или потяжелев от крови.

— Твою мать, — пробормотал он. — Какого хуя?

— Меня это тоже интересует, — раздался голос капитана Ло. — Чем вы, блядь, все занимаетесь, что мы его ещё не взяли? Пекин меня разве что раком не поставил, а если ещё убийство пропустим, то поставит и всех вас!

— Капитан… — начал было как раз добравшийся до них Ма Илун.

— Что “капитан”?! Вы совсем охуели! Чем занимаетесь?!

— Мы опросили всех…

Ван Ибо замолчал сам под пылающим взглядом капитана. Тот шумно вздохнул — раз, другой, явно досчитал до десяти и уже спокойнее продолжил:

— Значит, недостаточно опросили. У нас что, велосипедисты с неба падают? Кто-то его видел, просто вы проебали! Ну-ка, за дело! — рявкнул капитан Ло, развернулся и едва не столкнулся с Цзи Цзинем. — А ты чего под ногами путаешься, мелкий?! В распоряжение Ван Ибо шагом марш!

Парень тут же оказался рядом, будто раскатистый голос капитана наградил его способностью к телепортации.

— В ваше распоряжение прибыл! — отчитался он, вскинув руку к виску. — Прошу дать распоряжения!

— Отставить тавтологию, — выдал Ван Ибо и вздохнул. — Что есть уже?

— Ничего, — расстроенно признался Цзи Цзинь. — Тело мальчишка нашёл, но маленький совсем. В шоке. Отвезли в отдел, вызвали психолога и родителей.

Ван Ибо знал, что тот не слишком поможет: сам он заговорил только через неделю, но всё равно ничего путного не сказал. Если бы он не видел Бо-Бо на крыльце школы, поджидающего Сяо Чжаня, то подумал бы, что это снова он. Но теперь пострадал другой мальчик — оставалось надеяться, что он справится с этим лучше самого Ван Ибо.

— Следы велосипеда?

— Нет, — покачал головой Цзи Цзинь, — в этот раз ничего такого. Либо приехал по хорошо утоптанной дорожке, либо шёл пешком. А в этот раз место другое, я даже не знаю откуда…

И тут Ван Ибо осенило. Он хлопнул себя по лбу, хотя хотелось дать в зубы: это ж надо было больше полугода страдать ерундой! Злобно выругавшись и шлёпнув Цзи Цзиня по плечу, он велел:

— Поехали в управление.

— У меня нет маши…

— За мной.

Широко шагая, Ван Ибо выбрался с места преступления, а потом, ускорившись, рванул к дороге. Чтобы поспевать за ним, Цзи Цзинь перешёл на рысцу: длины ног не хватало, чтобы соревноваться с Ван Ибо.

Управление встретило тишиной разгара рабочего дня. Громко топая по скрипучим доскам, Ван Ибо ворвался в зал, промчался мимо удивлённых коллег и остановился только у огромной карты.

— Вэй-Вэй, у тебя есть иголки? Ну в смысле кнопки, чтобы поярче?

Секретарша капитана Ло торопливо нашла коробочку и протянула на раскрытой ладони; тут же как раз подоспел Цзи Цзинь.

— Смотри, — начал Ван Ибо, снова подойдя к карте. — Я это вычитал в одной книжке американского специалиста, — пришлось прямо на ходу выдумывать оправдания, — называется географическое профилирование. Они-то там прям целый психологический профиль составляют, я так не умею, конечно. Но давай посмотрим. Так, первое убийство… — он торопливо воткнул кнопку в место чуть в сторону от школы. — Второе… Ага, да, возьми, отметь те, на которых был.

Через несколько минут на карте появилось пять красных пятнышек, как будто цвет кнопок подчёркивал кровавость случившегося. Ван Ибо отступил на пару шагов, глядя на получившееся. В ещё не сбывшемся будущем он уже пытался так сделать. Но тогда смерти происходили у школы, как будто преступник выбрал её ориентиром. Теперь же всё изменилось. Одна красная капля блестела у Сяоци, хотя раньше ничего подобного не было. Вторая стекла на юг, притаилась в подножии холма, по которому взбирались поля Даци. Само поселение было чуть севернее, огибало холм вьющейся лентой вдоль склона.

— Смотри, — хрипло сказал Ван Ибо. — нам нужен радиус из хотя бы двух точек.

Он взял маркер и повёл прямо по карте, решив, что даст Вэй-Вэй денег, чтобы она заказала новую. За спиной — Ван Ибо чувствовал — собрались все, кто остался в управлении. Краем глаза он видел старика У, обычно осунувшегося и потерянного, а теперь — заинтересованного. Его глаза горели огнём, и Ван Ибо отвернулся, опасаясь, что слишком пристальный взгляд выбьет его из этого ощущения — будто бы всё получится.

Окружность вышла почти ровной. Школа соединилась с Даци, а вот убийство в Сяоци оказалось внутри очерченной зоны. Отступив на шаг, Ван Ибо выдохнул. Внутри круга оказалось несколько поселений, но ближе всех к центру был тот, куда Ван Ибо отправился бы в последнюю очередь: в таких не ездят в белых седанах, не используют старый велосипед. Там покупают детям машины попроще — майбах, чтобы добраться до университета.

— И что это значит? — раздался голос капитана Ло. — Почему у меня офицер карты портит?

— Географическое профилирование, — отрапортовал Цзи Цзинь. — Американцы…

— Да знаю, не совсем я старый пень.

Капитан подошёл ближе, посмотрел на Ван Ибо, который всё ещё рассматривал очерченную окружностью территорию. Остальные зашумели, о чём-то заговорили, но Ван Ибо ничего не слышал. Он пытался вспомнить, был ли кто-то, кто уехал, из тех, кто жил в том посёлке.

— М-да. Задачка, — снова заговорил капитан Ло. — С этими богатеями намаемся.

— Разрешаете? — быстро спросил Ван Ибо, обернувшись к капитану.

Тот поджал губы, снова осмотрел получившийся на карте круг.

— Разрешаю. Но всё по правилам, носы никому не сворачивать, заходить только с согласия. Ищите велосипед, машина-то, может быть, случайность. Проверять всех, — наконец решил капитан Ло. — И чтобы нашли его до того, как придурок снова какого-нибудь пацана убьёт.

— Так точно! — рявкнул Ван Ибо, чувствуя, как в груди закипает радость.

Не обычная, когда кажется, что и воздух вокруг сладкий, а яростная, яркая. Перемешавшаяся со злобой. Ублюдок прятался где-то там — среди дорогих домов, за высокими заборами и шлагбаумами, поднимаемыми важничающими охранниками. И Ван Ибо собирался его найти.

Это оказалось не так просто, как казалось.

Сначала пришлось согласовывать доступ на территорию, от чего Ван Ибо чуть не сгорел в праведном гневе. Кто это выдумал, что полиция не может проехать на территорию без разрешения охраны? Если бы не указание капитана Ло быть вежливым и не доставлять проблем, Ван Ибо взял бы служебную машину потяжелей и просто снёс ворота — зря, что ли, им бронированные пикапы выдавали.

Будучи человеком ответственным, договорившись с охраной, Ван Ибо настучал на них в отдел безопасности, и теперь предвкушал последствия. Потом пришлось отдельно обсуждать вопрос о беседах с полицейскими с хозяевами каждого дома.

— Я им под дверь нассу! — рявкнул Ван Ибо, бросив трубку на базу.

— Обещаете? — тоскливо спросил Цзи Цзинь, оставшийся с ними на время расследования и сейчас занимавшийся теми же бессмысленными переговорами.

— Зуб даю!

И только спустя ещё три часа убеждений удалось договориться с несколькими семьями, чтобы не ездить туда-сюда сто раз. Особо не заморачиваясь, Ван Ибо решил пойти по левой стороне, начиная с первого дома.

Встретила их, конечно, экономка, без неё было не обойтись. Домочадцы нашлись в гостиной — дети и мать по струночке сидели на диване, отец задумчиво смотрел в окно, повернувшись к миру спиной. Ван Ибо едва сдержался, чтобы не засмеяться, настолько искусственно это выглядело.

— Добрый день, — поздоровался он, оглядывая присутствующих. — Семья Ба?

— Да. Господин Ба, — с достоинством кивнул мужчина, театрально оглянувшись. — Госпожа Цао и наши дети: Вэньмин и Ляньхуа.

— Прекрасно. Офицер Ван и офицер Цзи. У нас буквально несколько вопросов.

Господин Ба всё так же важно кивнул и прошествовал к креслу. Сесть им с Цзи Цзинем не предложили, потому Ван Ибо сделал это сам — вытащил из-за стола тяжёлый стул, повернул к семейству спинкой и оседлал его. Цзи Цзинь был менее нагл, потому встал, как бедный родственник, за спиной.

— Нас интересует старый велосипед, скорее всего “Эрба”, но, может быть, какой-то другой. Годов восьмидесятых. Может быть, у вас есть? Или у кого-то из знакомых. Ну и что-нибудь подозрительное, что бросилось в глаза.

Семейство запереглядывалось, дети потянули за рукав мать и что-то зашептали. Ван Ибо поразился подобной вымуштрованности: обычно детей баловали до безобразия, и потом школьная дисциплина казалась им невыносимой. Так было с ним самим, но детишки господина Ба явно почувствовали бы там только сладкий вкус свободы.

— Дети не видели, — тихо сообщила госпожа Цао. — Я тоже редко выхожу из дома, в основном меня возит наш водитель… Ничего не могу сказать.

Господин Ба развёл руками.

— Я вам тоже не помощник, увы. Спросите нашу экономку и водителя, может быть, кто-то из них что-то знает.

Поговорив с ними и убедившись, что никто ничего не вспомнил, Ван Ибо вслед за Цзи Цзинем вышел на улицу.

— Мне кажется, они после вас сейчас стул обрабатывают.

— Снобы, — пожал плечами Ван Ибо. — Ну что ж, идём дальше.

В следующих двух домах всё повторилось: никто ничего не видел. Менялись только хозяева: немолодой господин Хэ, явно предпочитавший мужчин помоложе, коих был полон дом. Вот их придётся вызывать по одному, проверять алиби и заниматься мерзкой рутинной работой — но только потому, что они подходили под предполагаемый возраст преступника. Вряд ли с почти взрослыми парнями справился бы кто-то иной. Женщин исключали по совершенно понятным причинам. Записав номера всех — от господина Гу до господина Ци — Цзи Цзинь выбрался на волю.

— Педик старый, — проворчал он. — Завёл там себе гарем, видать, всех перетрахал по очереди.

— Вряд ли.

— Чего это? Сразу же видно, что педик! Всё такое чистенькое, в завитушку! А халат этот его? Кошмар, бедные парни!

— Перетрахал вряд ли, — сжалился над причитающим Цзи Цзинем Ван Ибо. — По мне так дед предпочитает, чтобы трахали его. А это, знаешь ли, непыльная работёнка, когда всё, что надо, — это иногда виагру жрать, а за это живёшь как сыр в масле. Он небось и образование кому-то из них оплачивает.

— Всё равно мерзость.

Потом им попалась милейшая престарелая пара; эти двое не видели ничего, но накормили голодных полицейских от души — они были первыми и единственными, кто согласился на встречу без всяких уговоров. На выходе Ван Ибо оказался весь в кошачьей шерсти, но это того стоило: за объятия с огромным котом можно было и потерпеть.

Следующим в сегодняшней программе оказался дом семьи Гао. Во дворе обнаружился лексус насыщенного вишнёвого цвета и взволнованный хозяин — мужчина не старше сорока, представившийся Гао Цзюнем. Его жена, высокая и статная госпожа Гун, держалась чуть в стороне, сразу сообщив, что только месяц как вернулась из длительной научной экспедиции, а потому вряд ли может чем-то помочь.

Выяснилось, что у их водителя есть старый велосипед, но рисунок шин не совпал, хотя рассматривали его и Ван Ибо, и Цзи Цзинь крайне придирчиво. Пришлось прощаться и с ними: ничего подозрительного никто не видел, а за велосипед арестовывать было рано. Уже на выходе Ван Ибо встретил того самого Дун-Дуна, чьё полное имя вместе с фамилией выветрилось из головы.

— О, привет. Не лезет больше Кей-Кей? — спросил Ван Ибо, остановив парня и снова удивившись его росту. — Домой идёшь?

— Н-не л-л-лез-зет, — прозаикался Дун-Дун и раздражённо потряс головой. — П-п-п-п-простите. Ч-ч-чёрт!

Он явно расстроился, что не мог нормально выговорить слова, и затряс головой. Пытать его Ван Ибо не стал, только хлопнул по плечу и пропустил в дом. Оставались ещё два места, и договорённости на сегодня подходили к концу.

Господин Лю сразу не понравился Ван Ибо. Достаточно молодой, прилизанный до того, что выглядел скользким, он смотрел на них с Цзи Цзинем, как на помойных щенков, случайно оказавшихся на его ковре.

— Добрый день, — презрительно сказал господин Лю. — Прошу прощения, давайте поговорим здесь, в доме прибираются, — он указал на небольшую беседку, увитую плющом, стоявшую сразу за воротами.

Ван Ибо повторил их ритуальные вопросы, Цзи Цзинь взялся за ручку — помимо записи на диктофон, он дополнительно отмечал важное. Господин Лю, посмотревший на них с изрядной брезгливостью, всё же сел напротив и задумался.

— Как-то и не знаю, — озабоченно признался он. — Старый велосипед и у меня был совсем недавно. В прошлом году руки наконец дошли выставить его к воротам. Выкидывать рука не поднималась, а мне он уже был без надобности…

— Какой именно велосипед?

— “Эрба”, досталась от отца. Он в семидесятых-восьмидесятых в Пекине жил, а тогда все ездили на велосипедах. Не то чтобы мне была дорога как память эта развалюха, но всё равно долго тянул.

— Не знаете, кто его забрал?

— Понятия не имею, — фыркнул господин Лю, поправив безукоризненно белые манжеты рубашки. — Камера была направлена на то место, но запись однозначно не сохранилась.

— Хорошо, — сжав зубы, процедил Ван Ибо. — Можете нам сказать, где вы были в эти даты?

Торопливо Цзи Цзинь протянул вперёд блокнот с записями. На колени господина Лю спланировала фотография — одна их тех, что не стоило показывать простым людям. Кровавое месиво тела, запрокинутое, и потому невидимое, лицо — хоть это было хорошо. Ван Ибо успел заметить, как расширились и загорелись глаза господина Лю, как он облизнул мгновенно пересохшие губы — змеиным неприятным движением. И через секунду всё исчезло. Вернулось пренебрежительно-безмятежное выражение, взгляд стал как будто матовый.

— Держите, — господин Лю передал фотографию. — Про даты ничего не могу сказать, я не помню. Наверное, работал, я почти каждый день работаю. Могу уточнить у секретаря.

— Уточните, — пристально глядя на него, сказал Ван Ибо. — Обязательно уточните.

На фоне этого разговора Ван Ибо почти не запомнил последующий. Всё равно у этих людей не было ни велосипеда, ни каких бы то ни было подозрений.

— Оставлю вам опрашивать остальных, — решил Ван Ибо по дороге обратно. — Сам этим хмырём займусь.

— Да, — кивнул Цзи Цзинь. — Подозрительный.

И снова потянулись недели за неделями, господин Лю не горел желанием сотрудничать, секретарь то не мог, то не хотел, то и вовсе собрался в декрет вместо жены. Ван Ибо бесился до белых глаз и драк со случайными стенами, но ничего поделать не мог: доказательств не было. И никто не стал бы заставлять уважаемого, а главное, крайне богатого человека доказывать обычному офицеру полиции, что он не верблюд.

Прошёл май, запомнившийся долгими выходными, которые Сяо Чжань провёл у Ван Ибо. Четыре дня, полных смеха и секса, нежных поцелуев и просмотра дурацких сериалов, — последний школьный год, в который у Сяо Чжаня случались передышки. В следующем уже не получится поднять головы.

Июнь промелькнул в бодании с господином Лю, который принципиально не собирался сотрудничать. И только когда Ван Ибо приготовился писать куда-то наверх — соизволил предоставить своё алиби. Ознакомившись с ним, Ван Ибо даже задумался: смог бы он сам так легко в подобном признаться.

Минимум дважды, когда происходили убийства, господин Лю лежал в психиатрической больнице. Из врождённой вредности Ван Ибо даже туда съездил и опросил всех, от главврача до санитарки. Его не интересовали причины болезни или её симптомы, только желание удостовериться, что скользкий господин Лю не врёт. Он не врал, и потому июнь Ван Ибо запомнил как месяц разочарований.

Июль оказался неожиданно тихим — кажется, от жары и преступники прекратили нарушать закон. Ван Ибо их даже в чём-то понимал: работать не хотелось совершенно, тем более что следствие снова зашло в тупик. Жителей посёлка опросили разве что не с пристрастием, отдел общественной безопасности натянул его охрану так, что полицейским за тридцать метров открывали шлагбаум, а дежурные выходили на поклон.

В этой жаре Сяо Чжань совсем разленился и обнаглел: он почти поселился у Ван Ибо, ночуя там чаще, чем у себя. В редкие выходные, когда Ван Ибо был дома, они уезжали на одно из мелких озёр на севере, где почти не было людей. Крошечный пляжик в самом восточном его краю стал их местом.

Незаметно подкрался август, и Ван Ибо, не праздновавший свой день рождения и пропустивший день рождения мелкого, взял выходной, чтобы снова увезти Сяо Чжаня на берег озера. В тени огромного вяза можно было поставить небольшую палатку — скорее, навес от неожиданного дождя и защиту от насекомых, которых он не любил.

— Я взял еды, — радостно возвестил Сяо Чжань, плюхнувшись на переднее сиденье и, извернувшись, сунув набитый рюкзак на заднее. — И собираюсь пытать тебя балладами!

Торжествующий взгляд сопроводил флэшку, поднятую к самой крыше целики. Со смешком Ван Ибо позволил Сяо Чжаню делать всё, что ему только хочется. Тот иногда ворчал, обвиняя Ван Ибо то ли в равнодушии, то ли в излишней покорности. Но сделать с этим всё равно ничего не выходило. Пока Сяо Чжань не причиняет себе вред, Ван Ибо не будет спорить — зачем бы? Вся жизнь Сяо Чжаня, их поцелуи и неожиданно случившаяся любовь, уже были подарком. До сих пор Ван Ибо не знал, кого за это благодарить и как удержать это счастье в руках. Оно походило на слетевшую в ладонь майну — не пытайся сжать, иначе улетит.

Долгая дорога скрашивалась болтовнёй Сяо Чжаня. Ван Ибо с удивлением узнал, что Кей-Кей вполне неплохо учится и планирует поступать в университет.

— Не на художественный, конечно, — хмыкнул Сяо Чжань. — На инженерный.

Ван Ибо едва удержался, чтобы не проспойлерить Сяо Чжаню появление тайских лакорнов. Их страшно любил уже полузабытый Инь Юй и пересказывал при каждой их встрече за пределами гостиничного номера.

В тени их вяза никого не было, и пока Ван Ибо собирал палатку, Сяо Чжань успел расстелить покрывало для пикника и расставить у его края контейнеры. Ветер трогал кожу, как будто бы пальцами — тёплый и густой, он перемешивал воздушную влагу, и она липла к лицу. Сяо Чжань торопливо разделся, подставляя ветру обнажённое тело. Через несколько минут, когда Ван Ибо закончил собирать палатку, Сяо Чжань оказался затянут в тонкий купальный костюм.

— Трусишка, — улыбнулся Ван Ибо.

— А вдруг ты меня разлюбишь, когда я стану чёрным, как бедняк? — фыркнул Сяо Чжань и покрутился вокруг своей оси. — Клёвый, а? Тебе тоже можно купить.

— Да мне и так нормально. Ну загорю…

— Будешь этот… — Сяо Чжань на секунду задумался. — У меня мама читает такие. Дворянка и дикарь.

— Ты-то моя дворянка, — захохотал Ван Ибо, стряхивая с ног штаны. — Буду твоим дикарём!

Он бросился на Сяо Чжаня, тот с залихватским гиканьем сиганул в воду — спуск был пологий, потому, оказавшись в воде, можно было за несколько шагов намокнуть только по пояс. Прыжок позволил Сяо Чжаню сразу рухнуть в воду и быстро поплыть в сторону. Ван Ибо от него отставать не собирался, он плавал лучше: сказывались и годы опыта, и несколько поездок на море. Там он, насмотревшись на иностранцев, начал получать удовольствие от купания, а не только какую-то обязательную необходимость продемонстрировать приобретённые в бассейне умения.

До Сяо Чжаня ему не попадались такие же безумцы.

Нагнать удалось через несколько метров, Ван Ибо схватил его за узкую лодыжку — раздался вопль. А через секунду Сяо Чжань уже был в его руках, — тонкий и глеский, он попытался вывернуться, как рыбка, но всё же остался, положил ладони на плечи Ван Ибо. И смотрел сверху вниз.

С волос падали капли воды, разбивались о лицо, грозились попасть в глаза, но Ван Ибо всё равно не мог их закрыть. Сяо Чжань сиял — и солнцем, блестевшим в его волосах, и собственным внутренним светом. Его глаза, полные смешинок и влаги, изогнулись, напоминая полумесяцы, улыбка изменила лицо, сделала его ещё красивее, как будто так было можно.

— Я так и не поздоровался, — шепнул Сяо Чжань и наклонился так низко, что кончики его волос коснулись лица Ван Ибо. — Привет, дагэ.

Его губы на вкус были как чистая озёрная вода, как самый сладкий нектар, который только можно найти. Ван Ибо прижал его ближе, так сильно, что, наверное, сделал больно. Нога соскользнула на песке, и они оказались под водой, но так и не разорвали поцелуй.

Вынырнув, Сяо Чжань рассмеялся, отошёл на шаг и, зажав нос, кувыркнулся сначала вперёд, а потом и назад — только и мелькнули светлые ступни, не затянутые тёмным комбинезоном.

Дождавшись, пока Сяо Чжань проморгается, Ван Ибо тоже кувыркнулся, но посложнее. Сяо Чжань тут же захотел научиться, и это был отличный и безопасный повод скользнуть ладонями к его ягодицам, притянуть к себе.

— Крип, — шепнул Сяо Чжань и снова поцеловал. — Пойдём на берег? Я есть хочу.

Вместо того, чтобы есть, Сяо Чжань затащил Ван Ибо в палатку. Достаточно высокая, чтобы не стоять там в три погибели, она хотя бы слегка защищала от посторонних глаз: полупрозрачные сетчатые стены были раскрашены под камуфляж и так рябили в глазах, что следить за происходящим в палатке мог только полный безумец с крепчайшим вестибулярным аппаратом.

— Что?..

Договорить Сяо Чжань не дал, дёрнул на себя и поцеловал гораздо крепче предыдущего. Язык скользнул в рот, Ван Ибо тут же возмутился — он должен вести! — в нём взыграл соревновательный дух, и вот спустя минуту Сяо Чжань уже обмяк в руках, растёкся довольным котом.

— Ты иногда такой тупой. Зачем бы я волок тебя в палатку, как не сделать сюрприз. Ты ведь совсем недавно на год постарел, в воде уже не потрахаешься…

— Ах ты!..

Ван Ибо повалил Сяо Чжаня на тонкий надувной матрас, тот под ними булькнул и, кажется, начал сдуваться, но это было уже неважно. Мокрая ткань купального костюма липла, не желала отпускать худое хрупкое тело — Ван Ибо понимал её, но всё равно выиграл. Призом ему — простор нежной кожи, россыпь родинок, которые он соединял губами. Языком от одной к другой, заставляя Сяо Чжаня смеяться и сладко вздыхать, когда губы находили чувствительное место.

— Вот здесь, — выпалил Сяо Чжань, и Ван Ибо лизнул ещё раз.

Вдоль склона подвздошной кости, по её тонкому ребру, к самому краю, обведённому красноватыми линиями не успевшей за ростом кожи. Сяо Чжань застонал, его пальцы вплелись в волосы. Тёмная дорожка от пупка стрелкой указывала путь, и Ван Ибо послушался её, склонился ниже к уже вставшему члену, уронившему первые капли смазки на чёрное облако, окружившее основание.

Соль разлилась на языке, а Сяо Чжань высоко застонал, сильнее потянул за волосы, как будто пытаясь отстранить. Не слушаясь, Ван Ибо насадился глубже, вобрал член до конца, уткнулся носом во влажные завитки. Сяо Чжань пах чистотой — озёрная свежесть, едва слышная нота мыла — и собой, пряным запахом кожи и смазки, призвуком ещё непролитой спермы, теплом тела и оттенком пота.

— Ибо!..

Он не ответил, только перекатил во рту головку, снова вобрал целиком и скользнул вверх, языком чертя линию от самого лобка до венчика. Кончиком подразнил уздечку и втянул головку с громким чмоком, а Сяо Чжань отозвался эхом — застонал и почти сел. Живот напрягся, обрисовав пару верхних кубиков. Ван Ибо поднял глаза, провёл взглядом, будто ладонью — от тёмного всплеска волос на лобке вверх по срединной линии, туда, где ямка пупка и родинка повыше места, где тело сплетается солнцем. И дальше к шоколадным медалькам сосков, к рёбрам, чуть выступающим под кожей, к ямке ключиц и запрокинутой шее — треугольный контур, движение головы. И глаза. Бесконечно чёрные.

Сяо Чжань кончил, стоило им встретиться взглядами, забился в руках Ван Ибо, колени разъехались в стороны, открывая, пропуская, приглашая. Ван Ибо нашарил свои сброшенные штаны, выудил из кармана мелкий тюбик смазки. Она нагрелась от жары вокруг, так что не пришлось задерживать в ладони. Пальцы вошли легко, сразу два, и Ван Ибо посмотрел на застонавшего Сяо Чжаня.

— Ты готовился?

— Ага, — хитро улыбнулся он, хотя щёки и уши ярко горели. — Здесь же не очень удобно.

Хватило пары минут, чтобы легко входило три пальца. Ван Ибо уже потянулся за презервативом, когда Сяо Чжань перехватил его руку.

— Давай так, — тихо сказал он и покраснел ещё сильнее, так что даже на кончике носа проступил румянец. — Давай так. Ты же всё равно… ну, только со мной? — и вскинул свои глаза.

Иногда Ван Ибо казалось, что, глядя в них, невозможно соврать.

— Конечно. Конечно, я только с тобой. Я же люблю тебя, Чжань-Чжань. Ты чего?

Ладонь легла на щёку так идеально, будто лицо Сяо Чжаня вылепили для руки Ван Ибо, будто Нюйва знала о их встрече, знала и создала друг для друга.

— Тогда давай так, — решительно сказал Сяо Чжань. — Хочу так.

И Ван Ибо повиновался. Смазка скользнула по члену, пришлось провести по нему хоть раз, чтобы снять остроту — звенело в ушах от того, как сильно хотелось. Толкнувшись, Ван Ибо зашипел, прищурил глаза — несмотря на жару вокруг, в Сяо Чжане всё равно было жарче. А тот застонал, изогнулся, насаживаясь на член. И стоило бёдрам коснуться ягодиц, потянулся к плечам.

Он почти взобрался на колени Ван Ибо, прижался так близко, цеплялся так крепко, что в ушах зашумела кровь. Улёгшись поудобнее на медленно спускающем матрасе, Ван Ибо подхватил Сяо Чжаня под ягодицы, откинулся назад и устроил на себе совсем. Теперь Сяо Чжань сидел на его члене, глядя сверху вниз округлившимися глазами.

— Очень глубоко, — выдавил он и слегка повёл бёдрами. — Очень…

Снова пошевелившись, Сяо Чжань застонал, Ван Ибо придержал его, чтобы можно было удобнее устроиться, и чуть двинул бёдрами вверх, выбив вскрик. Сяо Чжань опёрся руками на его грудь, надавил и, балансируя, приподнялся, чтобы мгновенно рухнуть обратно. Кожа шлёпнула о кожу, Сяо Чжань невольно сжался, ещё сильнее надавил на грудь Ван Ибо и снова приподнялся.

Член сжимало тугими мышцами, от движений Сяо Чжаня было трудно дышать: лёгкие не могли толком вдохнуть, потому что он почти всем весом давил на них. Ван Ибо подумалось, что дышать и не нужно, достаточно только смотреть в лицо Сяо Чжаня — бессмысленное от удовольствия. Глаза помутились, он будто не видел, и только двигался как заведённый — вверх и вниз, вверх и вниз. На каждое движение — стон, он отдавался в ушах Ван Ибо, изгонял своим присутствием разум. Всё, что оставалось, — только смотреть и смотреть, сжимая ладонями талию, пытаясь измерить её пальцами.

Когда Сяо Чжань устал, Ван Ибо просунул ладони ему под бёдра, приподнял над собой и принялся вбиваться, подкидывая вверх. Совсем повлажневшая от пота кожа, встречаясь с чужой кожей, на секунду прилипала, делая их одним. Член сжимало так крепко и так горячо, что Ван Ибо начал думать, что не выдержит, просто кончит внутрь.

Так и случилось. Сяо Чжань распахнул глаза, посмотрел темно и жарко, непослушной рукой коснулся себя, сжал всего раз — и залил грудь Ван Ибо спермой. И напрягся так сильно, что буквально выдавил оргазм. Ван Ибо не успел ничего сделать, а только низко застонал, чувствуя, как распрямляется пружина возбуждения и обмякает тело.

— Прости, — прохрипел он, когда Сяо Чжань лёг на него. Член всё ещё оставался внутри, хотя и медленно смягчался.

— Не за что, — устало пробормотал Сяо Чжань. — Я так и хотел.

Только что излившийся член предпринял героическую попытку снова подняться, но ничего, конечно, не вышло, только вялое подёргивание. Теперь Ван Ибо начал слышать окружающий мир: где-то в ветвях пела птица, а сами ветви покачивались на ветру. Издали доносилась музыка — скорее всего, праздновали детский день рождения, вряд ли кто-то постарше был бы влюблён в такую песенку.

Погладив Сяо Чжаня по мокрой спине, Ван Ибо устроил ладонь на округлой ягодице. Надо было встать и принести хотя бы миску воды, чтобы Сяо Чжань мог обтереться, залезть в запасные купальные трусы Ван Ибо и ополоснуться в озере. Сам Сяо Чжань, кажется, не собирался шевелиться. Член наконец обмяк достаточно, чтобы выскользнуть из растраханного входа и шлёпнуться Ван Ибо на бедро. Стало не только приятно, но и смешно.

Мысли оборвал звонок телефона.

В глазах мгновенно пришедшего в себя Сяо Чжаня плеснул испуг, и Ван Ибо тоже напрягся: звонки в отгул не означали ничего хорошего. Выпутав телефон из штанов, Ван Ибо ещё скользкими от смазки пальцами нажал на кнопку приёма.

— Труп, — мрачно сообщил Ма Илун. — Наш парень. Но сейчас зацепка есть: видели машину, красную вроде. Как обычно бабка, так что никакой нам марки. Большая, говорит.

— Понял, — сказал Ван Ибо и закашлялся. — Не раньше чем через четыре часа буду. Я за город укатил, пока доберусь, пока друга докину…

— Ладно, не торопись. Трупов будто не видел, — хмыкнул Ма Илун. — Давай завтра подходи, эксперты отработают.

Положив трубку, Ван Ибо посмотрел на застывшего в неудобной позе Сяо Чжаня.

— Ну что, — мрачно начал он, — купаться ещё будем?

— Да, — неожиданно ответил Сяо Чжань и густо покраснел. — Она… ну… вытекает.

И Ван Ибо, чьё настроение только что рухнуло куда-то в Диюй, внезапно даже для самого себя засмеялся.

Доехав до управления, Ван Ибо ещё несколько минут сидел в машине, трогая рифлёное покрытие руля, — пластик не слишком успешно пытался имитировать кожу. Поскрёбывая по вдавленным линиям, Ван Ибо старался поймать мысль, крутившуюся в голове, но ничего не выходило. Бросив бесплодные попытки, он вышел из машины.

Его встретила суета. Вокруг носились коллеги, а повелевал этим броуновским движением капитан Ло. Стоя у карты, испещрённой пометками, он, увидев Ван Ибо, взмахнул рукой.

— Наотдыхался? — хмуро спросил капитан и тычком отправил к рабочему месту. — Заказали список владельцев красных машин, надеюсь, до конца недели найдём нашего урода.

Не нашли.

Опросив всех обладателей авто, чей цвет имел хотя бы отдалённое сходство с красным, — от нежно-розовых до почти баклажановых, — потратив почти три недели на это и раскрыв по пути несколько угонов, они ничего не обнаружили. У большинства владельцев было алиби разной степени надёжности, только про нескольких они до сих пор выясняли. Но и они вряд ли были причастны.

— Ну и что за хрень? — хмуро спросил Ван Ибо в воздух. — Школа скоро заработает, опять придётся постовых выставлять.

Гаолян золотился тяжёлыми кистями зёрен, как будто издеваясь. В нём снова сновали дети, ведь это проблемы взрослых — непонятные запреты мало волновали подростков. Оставалось радоваться, что Сяо Чжань — то ли видя беспокойство Ван Ибо, то ли и правда опасаясь — звонил, когда собирался куда-то идти. Не желая показаться слишком опекающим, Ван Ибо ни о чём не заикался, и только довольствовался тем, что Сяо Чжань помнит сам.

Вот и сейчас он сидел на пассажирском сиденье, глядя в окно на мелькающий за ним город. Они ехали к Ван Ибо, в комнату, которая стала совсем “их”, где переплелись вещи: мягкие свитера с толстовками, узкие светлые джинсы с тёмными, на которых не видно ни крови, ни влаги, ни машинного масла.

— Я думаю… — Ван Ибо замялся. — В общем, у меня более-менее соседнюю комнату сдавать собрались. Может, снять её для тебя?

— А мы?..

Обернувшись, Сяо Чжань посмотрел огромными глазами. Ван Ибо терялся в них — в глубине и темноте, в тени длинных ресниц, которые обрамляли веки. Захотелось потянуться ближе, поцеловать, положив на щёку ладонь. Сжав крепче руль, Ван Ибо уставился на дорогу, толком ничего не видя. Спасало только то, что они маялись в пробке, медленно подползая к нужному повороту.

— Я просто думаю, так будет проще, — пояснил он. — Не нужно ничего объяснять родителям. Ты живёшь отдельно, я живу отдельно. Повесим там немного моих вещей, которые не ношу…

— У тебя их нет, — здраво заметил Сяо Чжань. — Проще меня отселить…

— И сдашь себя с потрохами тем, что там чисто, ага.

— Если я там хотя бы заниматься буду, то чисто уже не будет…

— Талантище! — восхищённо протянул Ван Ибо и наконец-то вывернул руль, направляясь к себе. — Просто талантище…

В плечо прилетела рука, а Сяо Чжань надулся, тут же начав напоминать запасливого хомяка. Хмыкнув, Ван Ибо всё же коснулся его локтя, потрогал прохладные пальцы, за что тут же получил презрительный взгляд.

Дома, уже успев заняться любовью и обтёршись вымоченным в тазу полотенцем, Сяо Чжань уткнулся лицом в грудь Ван Ибо, потёрся носом о выступающую мышцу. Сердце защемило от его тепла — тихого мурлыканья себе под нос, дыхания, трогавшего кожу, растрепавшихся тёмных волос.

— Как думаешь, кто это делает? — тихо спросил Сяо Чжань, устроившись щекой на животе Ван Ибо.

— А?

Прекрасно поняв вопрос, Ван Ибо всё равно не желал отвечать. Нести работу в дом больше не хотелось, теперь здесь был Сяо Чжань, а не только тишина, шершавые бока коробок и фотографии, которые делали больно, даже когда на них были только улыбки. Ван Ибо коснулся лохматой головы, пригладил замявшиеся жёсткие пряди.

Сяо Чжань потёрся макушкой о ладонь, ласково фыркнул, лизнув вспотевшую грудь.

— Ну, убийства… Я знал последнего… Последнюю жертву. Тоже ходил в хор. Теперь учитель Да думает уехать, у него же тоже сын, а тут происходит всё это…

— Точно хочешь об этом поговорить? — Ван Ибо прошёлся пальцами по острому худому плечу. — Не лучшая тема на вечер.

— Хочу, — тряхнул головой Сяо Чжань и подтянулся выше, укладываясь рядом на подушку. — Мне страшно… И я…

Он замялся, пошевелил длинными стройными ногами, уложил бедро на бедро Ван Ибо. Его член, пока ещё не заинтересованный в происходящем, лежал на тёмных волосах, которые Сяо Чжань начал немного подстригать, чтобы было удобнее.

— Я смотрю на всех и подозреваю, — признался он, погладив ступнёй голень Ван Ибо. — Уже даже думаю: а вдруг это Кей-Кей? Или, может быть, мой отец…

— Это вряд ли, — вздохнул Ван Ибо, подтащил Сяо Чжаня совсем близко, чтобы кожа касалась кожи, чтобы они лежали так тесно, что пролежи достаточно долго — и плоть сольётся в одно, станет целым. Фигуры, сплетённые в вечной близости. — Я проверял всех твоих…

— Почему? Ты кого-то подозревал? — Сяо Чжань поднял голову, заглядывая в глаза. И Ван Ибо снова залюбовался его красотой, его покрасневшими кончиками глаз — яркими хвостиками изящных птиц.

— Потому что я за тебя боюсь, — помолчав, признался Ван Ибо. — Потому что я хочу тебя защитить. Мы считаем, что убийца старше, наверное, даже больше двадцати пяти. Он слишком хорошо знает, что делать… Но я всё равно проверил Кей-Кея.

— Старше? — спросил Сяо Чжань то ли с недоверием, то ли с удивлением. — Я думал… Ну, что любого возраста может быть, лишь бы сил хватило…

— Не только, — обнимая его крепче, ответил Ван Ибо. — Там сложно. И от того, как себя ведёт, зависит, и что никто не слышал никаких рассказов…

— А если у него друзей нет? Кому он расскажет?

— Не обязательно друзьям. Бывает, и в полицию письма приходят, и просто незнакомцам… Мы, конечно, не можем с уверенностью что-то говорить, в конце концов, тогда бы поймали его мгновенно. Но вероятность, что это подросток, низкая. А что? Ты скажи, я проверю.

— Да нет, — покачал головой Сяо Чжань, защекотав грудь Ван Ибо волосами. — Я просто… Ну то есть, мне не нравится Дун-Дун… Но не значит же, что если тебе кто-то не нравится, то он маньяк! А ты полезешь его проверять, а почему бы вдруг, он же ничего не сделал…

— Всё равно проверю, — кивнул Ван Ибо. — Не нравится и не нравится, я посмотрю.

На следующий же день Ван Ибо принялся изучать семью Гао. И довольно быстро пришёл к тому, что вряд ли, конечно, убийцей был их юный сын, зато вот отец… Алиби у него было, но довольно хлипкое: будто бы застрял в пробке после работы и простоял там почти до полуночи. Жена его прихода не слышала, знала только, что утром и он сам, и их вишнёвый лексус уже были дома. Муж сладко спал в постели, а машина стояла во дворе.

Ван Ибо позвонил в фирму, где господин Гао был не меньше, чем финансовый директор, и тут же узнал, что обычно за рулём вишнёвого лексуса был водитель компании, но именно в тот день его отпустили раньше. Да и сам господин Гао уехал — вроде как домой — гораздо раньше обычного.

Транспортники подтвердили, что в день убийства никаких пробок не было. А значит, господин Гао им врал, и нужно было выяснить почему.

В участок он явился при параде — отглаженный костюм, дипломат самого важного вида, который остался стоять у ножек стола, когда Ван Ибо вежливо предложил садиться.

— Наш разговор будет записан, — спокойно сказал он, хотя сердце торопливо колотилось. — За стеклом наблюдают мои коллеги, помните об этом.

— Да-да, конечно, — кивнул господин Гао и обаятельно улыбнулся. — Понимаю, как важна ваша работа, постараюсь помочь всем, чем только смогу…

— Почему вы отпустили водителя? — Ван Ибо назвал дату и посмотрел прямо в глаза господина Гао.

— Я?.. — тот тут же занервничал. — Я… Знаете, а я не помню…

— Вот как? Ещё неделю назад вы настойчиво утверждали моему коллеге, что простояли в пробке весь вечер. А теперь не помните, почему оказались в машине один?

— Я… Ох…

Господин Гао замялся. Глаза его бегали, а пальцы двигались на столе, как будто ладони стали огромными жуками, шевелившими лапками. Ван Ибо скривился: ассоциация была премерзейшая. Жуки никогда не вызывали у него восторга, а теперь заполонили воображение.

— Что вы? — строже спросил Ван Ибо, слегка приподнимаясь над стулом.

— Ничего-ничего! — замахал руками господин Гао. — Я правда не помню! Пробка врезалась мне в память, это всё же необычное событие…

— Господин Гао! Будьте добры отвечать на мои вопросы. По какой причине вы отпустили водителя раньше и почему так поздно явились домой?

— Пробка…

— Не врите! — хлопнул Ван Ибо по столу, и господин Гао задрожал. — Транспортная полиция не подтверждает никакой пробки! Где вы были? Говорите!

Он снова хлопнул по столу и пристально посмотрел на трясущегося собеседника. Господин Гао молчал и только шевелил губами, как выброшенная на лёд рыба. Скривившись, Ван Ибо пнул по ножке его стула.

— Говорите, или придётся вести разговор уже иначе!

— Не надо мне угрожать! — неожиданно огрызнулся господин Гао, сверкнув глазами. — Я буду жаловаться вашему начальству! Почему вы честных людей допрашиваете как преступников? Вы вообще знаете, кто у меня тесть?!

— Как не знать, — осклабился Ван Ибо. — Только вот вам нисколько не поможет родство с генералом Чжоу, он в курсе этой беседы…

— Но не в курсе давления! — рявкнул только что виновато молчавший господин Гао. — Что вы себе позволяете?! Куда смотрит ваше начальство!

— Прямо на вас, — раздался искажённый динамиками голос капитана Ло. — И начальство собирается удалиться, чтобы офицер мог поговорить с вами по душам.

— Что здесь происходит?! — закричал господин Гао, глядя на Ван Ибо испуганными глазами.

— Вы же понимаете, что мы ещё даже не начинали на вас давить? — с хищной улыбкой спросил Ван Ибо и снова пнул стоящий напротив стул. — Выкладывайте, где вы были?

— Я ехал в пробке!

Ван Ибо наигранно рассмеялся, глядя прямо в лицо господина Гао.

— Ещё раз повторяю: не было никакой пробки! Где вы были?

Ван Ибо вышел из допросной только через полтора часа: нужно было отлить и всё же принести подозреваемому хотя бы воды. Господин Гао уже перестал угрожать расправой от начальства и упорно молчал, — капитан Ло, вышедший из комнаты наблюдения, поморщился.

— Ну хоть что-то, — пробормотал он. — Хотя мог бы вообще не сопротивляться, а начать говорить.

— Я сомневаюсь, что это он, — признался Ван Ибо, растянувшись на лавочке в коридоре.

Цзи Цзинь уже метнулся за кофе и семенил с двумя полными стаканами. Свет тускло освещал коридор, отражался в масляной зелени краски, добиравшейся до середины стены. Чудилась паутина, таящаяся в углах, казалось, что там сидит кто-то ехидный и всевидящий, тот, кто давно мог бы им помочь, но слишком сильно ненавидел людей.

— Трусоват, — кивнул капитан Ло. — Но что-то эта сволочь скрывает. Тряси его дальше. Пока не выложит всё, не уйдёт.

Ван Ибо согласно промычал, отхлебнув ужасный горький кофе — зато бодрил он, как удар по голове. Посмотрев напоследок в затянутое облаками небо за окном, Ван Ибо набил короткое сообщение Сяо Чжаню, что звонить ему стоило только в случае крайней необходимости. Ответа он не ждал: сегодня всё семейство Сяо собиралось за покупками. Сяо Чжань продолжал расти, и прошлогодние джинсы уже стали ему коротки.

— Ну, продолжим, — заходя в допросную, произнёс Ван Ибо. — Вот вам вода.

Господин Гао молча взял пластиковый стаканчик и так ничего и не сказал, даже когда Ван Ибо уселся напротив, отхлебнул кофе и лениво зевнул.

— Чем быстрее вы расскажете, где были, тем быстрее мы закончим. Прекратите упрямиться. Уже довольно поздно, — Ван Ибо посмотрел на часы. — Сколько можно тянуть. Скоро собирается дождь, а вы всё молчите.

— Мне нечего вам сказать, я был в пробке.

— Где? — фыркнул Ван Ибо. — Таких пробок, чтобы простоять семь часов, в городе не было. По вашим словам, вы вернулись к десяти. Не хотите же сказать, что у нас тут были пробки? Прямо до вашего дома? Гаолян выскочил на дорогу и не пускал?

— Я был в пробке… — упрямо повторил господин Гао, а у Ван Ибо в кармане завибрировал телефон. — В пробке.

— Не нужно врать, — отмахнулся Ван Ибо, хотя хотелось посмотреть, кто звонил. Он решил, что если не перезвонят через пару минут, то ничего важного не было. — Где вы были?

Господин Гао посмотрел на него с тоской. Окон в допросной не было, но Ван Ибо показалось, что он услышал, как начался дождь. Будто в воздухе сгустилась влага, рубашка прилипла к спине, а на лбу господина Гао выступила испарина.

— Почему вы отпустили водителя? — ласкового спросил Ван Ибо. — И куда вы поехали, покинув компанию?

Телефон снова завибрировал в кармане, и Ван Ибо сжал его прямо сквозь джинсу. Нужно было поднять трубку: вряд ли кто-то стал бы настойчиво названивать по пустякам. Господин Гао выглядел так, будто вот-вот сломается, и Ван Ибо не собирался его торопить: почти трёхчасовой допрос сам по себе был достаточным давлением.

— Есть одна… Вы же не скажете тестю? — вскинул потерянные глаза господин Гао. — Я не хочу… И жене…

— Не скажем, если это не потребуется, — кивнул Ван Ибо, снова чувствуя вибрацию в кармане. — Говорите.

— Есть одна женщина… Вы не думайте, я не собираюсь уходить от жены или заводить на стороне детей, просто есть одна женщина…

— Имя! — рявкнул Ван Ибо. — Имя и телефон!

Его собственный разрывался в кармане, и Ван Ибо начал нервничать. Было что-то в бесконечных звонках, оно заставляло дрожать в груди, как будто сердце торопилось биться.

— Мэн Сюн, — выпалил господин Гао. — Она работает у нас в компании, но брала больничный, я поехал её проверить…

Ван Ибо уже не слушал его, он вывалился в коридор, жестом велев Цзи Цзиню продолжить разговор. Теперь это было уже легко — закончить опрос, созвониться с женщиной и подтвердить слова господина Гао. На телефоне высветилось имя Сяо Чжаня, и Ван Ибо поднял трубку:

— Да!

Что-то зашуршало, раздалось странное щёлканье и шипение, а потом голос Сяо Чжаня, тихий и дрожащий:

— Гаоляновое поле! У школы!

И снова что-то зашуршало.

У Ван Ибо похолодело в груди. Никогда и ничего хорошего не означали такие звонки, так говорилось во всех фильмах, которые он смотрел, вышедших и ещё нет. Он кинулся вниз по лестнице, отбивая торопливую чечётку и забыв предупредить хотя бы капитана. Вспомнил он об этом, уже примчавшись к школьным воротам, всё время в пути прижимая к уху телефон, в котором только что-то шуршало и щёлкало.

Хотелось надрать Сяо Чжаню задницу. В голове Ван Ибо перебирал воспоминания: в какой-то момент они должны были поговорить, но почему-то не поговорили. Виноват в этом, скорее всего, был сам Ван Ибо: ответил что-то такое, что заставило Сяо Чжаня сомневаться, и тот не решился рассказать. Вместо нормальных мыслей остались только матерные, да ещё начался проклятый дождь.

Он заливал лобовое стекло, и дворники почти не справлялись, только заполняли салон шуршанием и странным звуком, с которым по мокрому стеклу проходились их резинки. Воды было так много, что она искажала свет, попавшие в струи фонари искривлялись, переставали походить на себя. Королевство кривых зеркал окружило Ван Ибо, не позволяло отвлечься.

Это и к лучшему. Если бы он хоть на секунду задумался, то не доехал бы, а сидел, хватаясь пальцами за ткань рубашки в тщетных попытках вздохнуть. Страх бродил в крови, уже трогал сердце своими ледяными пальцами. И бояться было некогда. Возле школы в такой час было полно мест, и Ван Ибо бросил машину там, не заботясь о правильности и изящности парковки.

Дождь вымочил одежду, стоило только выскочить за дверь, его струи били по гаоляну, и над полем стоял звук, который ни с чем нельзя было перепутать. Ван Ибо бросился вперёд, прямо в шумевшие стебли. Он уже не помнил, где здесь была дорожка, и ломился напрямую, как забредшее в поле животное.

По лицу били уже высохшие листья и тяжёлые, налитые летним теплом метёлки, царапали кожу, оставляя мелкие, быстро краснеющие ссадины. Рубашка как следует не защищала тело, лицо заливало водой, и всё вокруг казалось нереальным. Над головой грохотало — гром раскатился по небу, как будто кто-то выронил металлические шары, подскакивающие на неровностях.

Сердце в такт шагам стучало в висках, глаза толком ничего не видели, а в голове всё билось: “Я иду, я иду, я иду”. По лицу текло, и приходилось часто смаргивать, утираясь рукавом, — он успел мимолётно пожалеть о кепке, оставленной в управлении, как следующим шагом вывалился на утоптанную тропинку. Из года в год дети протаптывали их, не давали пробиться к солнцу нежным побегам гаоляна. Теперь такие места даже не распахивали по весне, понимая, что лучше оставить как есть. Оказавшись на дорожке, Ван Ибо огляделся. Нужно было выбрать, в какую сторону бежать, и теперь он пожалел, что начал ломиться через гаолян напрямую, как испуганный выстрелом олень.

Помог крик, раздавшийся справа, — слишком возбуждённое сознание будто бы узнало в нём своё имя. Бросившись в ту сторону, Ван Ибо принялся молиться всем богам, в которых не верил. Но если хоть один из них помог бы, Ван Ибо принял бы эту веру.

Молния высветила сцену, как будто бы спроектированную для кино. Дождь продолжал лить, под ногами скользила земля, а глаза почти не открывались от бьющих по векам струй. Но Ван Ибо всё равно увидел.

Сяо Чжань лежал на земле, весь измазавшийся в грязи. Он больше не кричал, только сосредоточенно и отчаянно боролся. А над ним нависал кто-то — почудившийся в первую секунду огромным. Человек походил на кого-то из старых сказок: то ли таоте, то ли Румпельштильцхен, то ли вовсе изменившийся из-за кольца Голлум. Скрючившись, он пытался остановить руки Сяо Чжаня, вонзить в его тело нож.

Кровь в жилах застыла, показалось, что по телу промчался ледяной смерч, замораживая изнутри. Перед глазами всплыли фотографии — те самые, которые Ван Ибо хотел бы не видеть. Ему хватило того утра, когда он нашёл окровавленное, истерзанное тело — раны, вывернутые наружу, кровь вперемешку со спермой, выпачкавшая белую нежную кожу, на которой перед смертью успели расцвести синяки.

Ждать, когда видение станет реальностью, Ван Ибо не стал и кинулся вперёд, одним пинком спихнув человека с Сяо Чжаня. Он обернулся, едва ли не скалясь, и в искажённом лице Ван Ибо узнал сына господина Гао. Тот собрался слишком быстро, пока Ван Ибо тянул Сяо Чжаня за руку, сорвался с места, проламываясь сквозь гаолян.

— Я за ним!

— Не надейся, что я тебя брошу! — рявкнул, сверкая глазами Сяо Чжань.

И они побежали. Теперь было легче: переломанные стебли устилали землю, под ногами то и дело оказывались налитые зёрна, но больше не нужно было прорубать путь самим. Сяо Чжань держался за руку, и сейчас его пальцы обжигали жаром, как будто от страха он горел изнутри, когда Ван Ибо медленно замерзал.

— Как его зовут-то? — обернувшись на бегу, спросил он.

Сяо Чжань чуть ускорился, вцепившись в руку ещё крепче, оказался прямо у плеча.

— Гао Дунсюэ! Дун-Дун! Вот не зря! Кей-Кей! Его дрочил! — вытолкнув слова, Сяо Чжань фыркнул, тряхнув головой. — Сейчас, а то неудобно! Я его подозревал, а тут он меня в поле зачем-то позвал! Ну и я… — в быстрых сбивчивых словах наметилась заминка, воспользовавшись которой Ван Ибо прямо на бегу отвесил лёгкий подзатыльник. Скривив грязное лицо, Сяо Чжань вздохнул. — Да знаю: дурак! Он мне признался, а как я отказал, он взбесился… — Сяо Чжань поднял на Ван Ибо глаза.

Они светились на фоне перепачканного грязью лица, как будто Фемида сбросила свою повязку, и под ней оказался горящий взгляд. Ван Ибо засмотрелся, чуть не навернулся, запнувшись о выступающий пенёк сломанного гаоляна, и почти упал, оказавшись на неширокой полянке. Гао Дунсюэ нашёлся здесь: он больше не мог бежать. Всё его грузное тело ходило ходуном, сиплое дыхание почти заглушало шум дождя, становившегося мельче.

Как будто кульминация уже минула, как будто теперь они катились к развязке, медленно, но верно завершая историю. Ван Ибо крепче взялся за руку Сяо Чжаня, внутренне зная, что вместе с историей закончится и их случайная странная связь.

 — Чжань-Чжань, вызывай подкрепление, — велел Ван Ибо, вытащив из кармана пистолет.

— Окей, окей! Чёрт!

Ван Ибо, уже успевший сделать несколько шагов, оглянулся и увидел телефон, грохнувшийся в лужу: скользкий пластик не удержался в мокрых пальцах.

— Тогда дуй в школу, вызовешь там.

— Нет уж, — мотнул головой Сяо Чжань и потянул Ван Ибо назад. — Только с тобой!

Дун-Дун как раз поднялся на ноги, весь перепачканный грязью, — видимо, всё же упал в гаоляновой чаще, не справившись с ногами. Стебли исхлестали его лицо, сделав похожим на киношного спецназовца с нанесённой маскировочной краской. Ван Ибо сунул свой телефон Сяо Чжаню и закрыл спиной, глядя в безразличные пустые глаза. Гао Дунсюэ^[3]… Зимний снег, какая глупость, как будто снег бывает другой…

— Не подходи, — велел Ван Ибо, направив на него пистолет. — Чжань-Чжань!

— Звоню! — откликнулся тот. — Алло! Офицер Ван просил позвонить… А? Что? Да-да, из управления! Гаоляновое поле у школы! Тут недалеко от реки, где поляна…

— Сяо Чжань! — неожиданно взвыл Гао Дунсюэ. — Сяо Чжа-ань!

Он почему-то заикнулся на гласной, сделал несколько шагов ближе, на что Ван Ибо принялся теснить Сяо Чжаня к просеке, проложенной их телами, дальше от странно покачивающегося Гао Дунсюэ, у которого всё никак не получалось отдышаться. Дождь продолжал идти, под ногами скользила разбитая в грязь трава, а гаолян шумел, встречая крупные капли. Сяо Чжань держался за рубашку, его холодные пальцы трогали спину, и Ван Ибо хотелось уметь телепортироваться.

— Не подходи! — рявкнул он. — Ты что, в батю такой тупой, слов не понимаете!

— Сяо Чжань! — снова провыл Гао Дунсюэ. — Ну почему ты не можешь меня л-люби-ить?!

Он заревел, как боров, которого пнули под толстую задницу, и пошёл к ним быстрее. В руке у него всё ещё был нож, почти невидимый в темноте и пелене дождя.

— Да иди в жопу! — задохнувшись, выпалил Сяо Чжань, — Научись принимать отказы!

Гао Дунсюэ замотал, кривясь, головой, его лицо исказилось, перестало напоминать человеческое — только бесконечно уродливая морда таоте, жадного и жестокого, готового растерзать то, что не принадлежит ему.

— Беги, я тебе говорю! — велел Ван Ибо, мельком оглянувшись на Сяо Чжаня. — Беги и приведи помощь!

— Нет! Ты его видишь вообще! Туша какая! Если он тебя убьёт, то что мне делать?! — сначала распалился Сяо Чжань, и с каждым словом его голос становился громче. Он смотрел на Гао Дунсюэ с такой ненавистью, что Ван Ибо в его положении скончался бы на месте. — Не смотри на нас, урод! Что ты сделал с ними всеми?! Что тебе сделал Вэй-Вэй, а? Урод конченый!

— Нет! — прохрипел Гао Дунсюэ, делая ещё шаг. — Нет! Я не урод! Это вы все суки и шлюхи!

— Да им даже не нравились парни, идиот! — закричал Сяо Чжань и довольно метко бросил в Гао Дунсюэ подобранный с земли камень. — Больная скотина! Псина безмозглая!

— Хватит, — рявкнул Ван Ибо. — Хватит, вы, оба! Бросай нож, Гао! Стрелять буду!

— Ни за что! Я не поеду в тюрьму! Я с тобой не поеду! Нет! Нет!

На каждый выкрик он поднимал выше нож, а потом бросился вперёд, и Ван Ибо выстрелил в воздух. Гао Дунсюэ вздрогнул, но не остановился, только заревел, как раненый зверь, и попытался ударить ножом. Отшатнувшись, Ван Ибо оглянулся на Сяо Чжаня, но тот стоял дальше, явно отскочив туда одним прыжком. И он пылал ненавистью, она читалась в его сверкающих в слабом свете города глазах, в его крепко сжатых кулаках и напряжённом теле, вот-вот готовом броситься вперёд.

Развернувшись, Ван Ибо уклонился от ножа, ударил Гао Дунсюэ по шее, но тот как будто бы и не почувствовал, только охнул и попытался ударить ножом снова.

— Остановись, или буду стрелять!

Кажется, все слова не доносились до ушей Гао Дунсюэ, потому что он продолжил попытку, явно желая закончить поскорее, а потом сразу метнуться к Сяо Чжаню, но ничего у него, конечно, не вышло. Пинком сшибив его с ног, Ван Ибо прицелился прямо ему в лицо.

— Лежать!

Но Гао Дунсюэ не собирался слушаться, он завозился, поднимаясь, но Ван Ибо бестрепетно ударил его рукояткой пистолета по виску, надеясь, что только оглушил. Неожиданно стало тихо: никто больше не рычал по-звериному, не дышал надсадно. Только шумел дождь, заставляя колыхаться гаолян.

— Ибо!

Ван Ибо встряхнул головой — уши как будто бы заложило, хотя не было больше громких звуков. Он оглянулся на Сяо Чжаня и встретил взгляд перепуганных глаз, которые едва блестели в свете, долетавшем от далёких домов. Гроза кончилась, молний больше не было.

— Что?...

— Что происходит?! Ибо!

Опустив голову, Ван Ибо понял, о чём говорил Сяо Чжань: даже в почти кромешной темноте было видно, что его ноги уже таяли, как будто их медленно стирало из реальности. Ван Ибо сглотнул и перевёл взгляд на Сяо Чжаня, схватил за руку, притянул к себе и поцеловал — наверное, в самый последний раз.

— Я — Ван Ибо, — шепнул он, глядя в любимое лицо и чувствуя, что уже почти нет ничего ниже пояса. — Я — Ван Ибо. Мой день рождения пятого августа. Понимаешь?

— Нет! — почти проплакал Сяо Чжань. — Нет!

Мелькнула неожиданная молния, которой уже не должно было быть, высветила исчезнувшего уже по грудь Ван Ибо, отразилась в огромных испуганных глазах Сяо Чжаня. Тут же раздался гром, как будто несуществующая гроза была прямо над ними, ветер рванул гаолян. Шум высоких стеблей почти заглушил мысли. Сяо Чжань стоял, сжимая в ладонях плечи, облепленные полупрозрачной от влаги рубашкой, — последнее, что оставалось от тела. Ван Ибо улыбался.

— Я — Ван Ибо, — сказал он и погладил мокрую от дождя щёку. — Я люблю тебя.

И исчез, не успев получить ответ.

Зато в самый последний миг в груди разлилось тепло. Теперь он мог быть уверен, что Сяо Чжань в безопасности, ведь Гао Дунсюэ уже не придёт в себя — остался лежать в грязи, глядя в затянутое тучами небо открытыми в последний раз глазами.

^[3] я придумал, что у него иероглифы 冬雪, то есть из зимы dong 冬 и снег xue 雪

Chapter Text

Удача никогда не поворачивалась лицом к Гао Дунсюэ. Если можно было упасть, то он падал, если не делал домашнее задание, то его обязательно спрашивали. Если был шанс, что родители не будут любить…

Мама никогда не любила его. В детстве он ещё тянулся к ней, хотел близости и ласки, и она пыталась дать их ему — но всегда было мало. Она не была рядом так много, как хотелось ему, стремилась остаться одна, сидеть в полной тишине. Тогда он научился молчать, бесшумно играть сам с собой, но это не помогло. Мама отдала его в детский сад, чтобы проводить время в полном одиночестве.

Отец не понимал Гао Дунсюэ. Выросший в большой семье, где работать начинали едва ли не с пяти, он считал за счастье детские сады — с занятиями, развлечениями и послеобеденным перерывом на сон. Его сын же хотел только одного — не расставаться с любимыми.

Но ничего не выходило. Мама не любила его, а отец не понимал, пусть и пытался. И он остался один, и был один так долго, что разучился общаться… Понимать людей. Разговаривать с ними.

Всё это, конечно, было только иллюзией. Если спросить окружающих, то про Гао Дунсюэ сказали бы:

— А! Тот тихий толстяк?

— Да он не толстяк, просто здоровый! Но да, тот, который сидит в уголке и молчит?

— А что про него думать? Он же молчун…

Никто из них не сказал бы, что Гао Дунсюэ странный. Что он не такой, как все. Его считали тихим и непримечательным, но не было поводов для каких-либо подозрений. В школе ни один человек не подумал бы, что Гао Дунсюэ — тот, кого долго и безуспешно искала полиция.

Первый раз всё вышло случайно. Признание, отказ, попытка уговорить, презрение и вспышка ярости. Такая сильная, что Гао Дунсюэ почти ничего не помнил. Только жар крови, текущей по рукам, перемешивающейся с дождевыми струями.

В дождь никто не бродил среди гаоляна, и там можно было, опустив взгляд к земле, пробормотать признание без лишних глаз. Иначе над ним бы смеялись. Слишком рано Гао Дунсюэ понял, что ему нравятся парни. И слишком хорошо усвоил, что это становится поводом для шуток.

Горячая кровь текла по рукам, жизнь покидала тела, и Гао Дунсюэ чувствовал прилив — возбуждения и злости, желания и веселья, оттенённого злорадством. Резать ножом, так, чтобы человек чувствовал, бить по щекам, приводя в себя, подсовывать под нос смоченные нашатырём пальцы. А потом рвать ими нежную плоть, смотреть, как корчится тело, которое только что вмещало в себя высокомерие и жестокость, а теперь оставались только боль и страх.

В мире, где Сяо Чжань умер, он успел меньше: Кей-Кей — Ван Мяо — вычислил его. Это было странно: не полиция, со всеми её ресурсами, а школьник, пусть и не обременённый понятием презумпции невиновности. Гао Дунсюэ так никогда и не понял, что выдало его. Или было достаточно предвзятости Кей-Кея.

Пока полицейские были сосредоточены на взрослых, Гао Дунсюэ продолжал ходить в школу, возвращался на старом велосипеде домой, оставляя его за забором посёлка. Спускавшиеся по нему ветви глицинии надёжно прятали блеск металла.

Оказавшись зажатым в очередной подворотне, Гао Дунсюэ не выдержал. Резак очень удачно — тренированным движением — вошёл в шею, и глаза Кей-Кея удивлённо расширились. Кровь залила белую ткань форменной мастерки, пропитала её, окрасила своим багровым цветом.

Потом, конечно, была суета.

Все знали, что Кей-Кей неравнодушен к Гао Дунсюэ. Было сложно удержаться. Высокий и крупный, Гао Дунсюэ был лёгкой жертвой. Впадал в ступор, не в состоянии защищаться. И в груди Кей-Кея горел азарт. А теперь, неожиданно, в тот единственный раз, когда все претензии были оправданы, рука Гао Дунсюэ бестрепетно воткнула лезвие в шею, ловко увернувшись от брызг крови.

Обычно — не нужно было. Дождь смывал все следы.

Отец вытащил Гао Дунсюэ, увёз в другую провинцию. Там пришлось сдерживаться: стало бы слишком очевидно, его смогли бы найти. А потом всё как будто бы кончилось, и через пару лет, так и не решившись признаться родителям в своих предпочтениях, Гао Дунсюэ женился. Через год после свадьбы родился их сын, ещё через шесть лет — дочь.

Только вот сын оказался в мать — совсем непохожий на Гао Дунсюэ. Высокий, худой, с большими весёлыми глазами. Он так напоминал тех, кто был во вкусе Гао Дунсюэ, на тех, кто умирал от его рук, что пришлось как-то отвлекаться. Вернуться в Бэйчэн, где никто не удивился бы возвращению старого кошмара, где искали бы того, кто никогда его не покидал.

Он не помнил этого в том мире, куда угодил Ван Ибо. И не вспомнил в момент, когда вселенные схлопнулись, — ведь тогда он умер. Он не помнил, только чувствовал что-то, глядя на Сяо Чжаня, которого не получилось убить. И как только появился шанс — позвал в поле, даже не осознав, что это всё тот же день, как и год назад.

Тогда умер почти незнакомый парень — он жил в районе недалеко от их посёлка. С удивлением Гао Дунсюэ узнал, что имя его так похоже на имя Сяо Чжаня, и потом долго выискивал сходства в лицах.

А ещё позже ему в висок прилетела рукоять пистолета, глаза ещё увидели холодный злой взгляд, а потом перестали — навсегда. Жизнь вытекла из тела по каплям, растворилась в струях дождя.

А вместе с ней и душа Гао Дунсюэ.

Долгий кошмар закончился последней смертью.

Chapter Text

— Ох ты ж блядь, — выдохнул Ван Ибо, проснувшись… Оглядевшись, он так и не понял где.

Спальня была светлой, тонкие полупрозрачные шторы белели утренним светом, тень от оконного переплёта указывала на книжный стеллаж. Поднявшись, Ван Ибо осмотрел себя и на всякий случай потрогал бок: там был шрам от старого ножевого, которое он заработал ещё в неслучившемся будущем, а теперь не было ничего — гладкая кожа с пятнышком, где раньше была родинка.

И трусы были незнакомые. Когда он начал носить Кельвин Кляйн?

Почесав в затылке и нащупав волосы непривычной длины, Ван Ибо вышел за дверь. Под ноги бросилась коротколапая кошка, а когда Ван Ибо удивлённо на неё посмотрел, ушла, гордо задрав хвост.

На двери ванной обнаружился плакат — с ним самим, Ван Ибо. Он стоял на одной руке, широко разведя ноги, — финт, который не успел выучить до смерти Сяо Чжаня. Потянуло немедленно попробовать, что Ван Ибо и сделал, привычно оказавшись на руках и непривычно сбив ногой какую-то безделушку с комода.

— И что это за херня? — спросил он сам себя и ушёл в душ.

Холодная вода отрезвила, и Ван Ибо подумал, что неплохо бы попросить на завтрак каши с креветками, не зря же он их покупал вчера. Креветки пришли ему в голову совсем неожиданно вместе с образом магазина и поцелуями…

На кухне обнаружился Сяо Чжань.

Незнакомый — очень высокий, явно не пренебрегавший занятиями спортом, задумчиво зависший над кофемашиной. К нему потянуло, как магнитом, и Ван Ибо, не думая сопротивляться, шагнул ближе, прижался со спины, с удивлением заметив, что теперь он ниже. Щека легла на тонкое плечо, рука прижала к себе за живот, и тут же её коснулись как всегда прохладные пальцы.

— Что такое? — со странным, будто надломленным смешком спросил Сяо Чжань. — Выспался, Бо-ди?

— А где же моё “дагэ”? — пробормотал Ван Ибо и понюхал тёплую кожу шеи, на ней тут же встали дыбом тонкие волоски, а их владелец завозился в руках, пытаясь повернуться. — Вот так куда-то денешься на семнадцать лет — и всё, и всё… Зато теперь ясно, почему ты любишь книги о путешествиях во времени. Ты же почти что жена…

— Продолжишь, и я тебя укушу, — фыркнул Сяо Чжань, но дрожь в его голосе заставила Ван Ибо насторожиться.

— Ты чего, гэ? — спросил он, взволнованно разворачивая Сяо Чжаня к себе. — Эй…

В глазах Сяо Чжаня стояли слёзы, и Ван Ибо осторожно коснулся щеки, провёл большим пальцем у нижнего века.

— Ничего… Просто и мне снятся ужасные сны, и я так устал…

Прижавшись очень близко, Сяо Чжань спрятал голову на плече Ван Ибо, поцеловал шею, защекотав дыханием. Привычно погладив его по спине, Ван Ибо коснулся губами отросших волос, которые, оказывается, чуть-чуть вились.

— Знаешь, как ты меня бесил, когда ревновал сам к себе? — помолчав, спросил Сяо Чжань, продолжая крепко обнимать. — И как я не мог тебе нормально объяснить… Хорошо, что ты нас, наконец-то, догнал.

— Голова ватная, — сказал Ван Ибо чуть отстранившись и заглядывая в полные влаги глаза. — Я, когда проснулся, вообще не понял, где я и что происходит. А сейчас всё уже кажется таким размытым…

— Да, я тоже не мог… Было тяжело, в общем.

Ван Ибо насторожился, чувствуя в голосе мелкую дрожь, как будто Сяо Чжань вот-вот был готов расплакаться. Но твёрдые пальцы обхватили ладонь, Сяо Чжань взял его за руку и, выключив плиту, повёл к стоявшему тут же дивану — они оба не так уж плохо зарабатывали, хватило денег на просторную квартиру. Ван Ибо самодовольно улыбнулся, когда вспомнил, что оформил документы на неё сразу после свадьбы, и, пока они бегали по Флоренции, пытаясь обойти все достопримечательности, родители заканчивали с уборкой и украшением.

И как Сяо Чжань улыбался — это Ван Ибо помнил тоже и собирался унести с собой в могилу.

— Давай посидим, — предложил Сяо Чжань.

— Ага.

Ван Ибо сел, притянув Сяо Чжаня к себе, прижался к нему, удивляясь тому, как тот вырос. Мозг скрипел, ведь Ван Ибо одновременно помнил и взросление Сяо Чжаня, и его в семнадцать, когда ему самому было уже двадцать семь.

Сяо Чжань пах теплом и кашей, для которой на плите остывали креветки, и домом, и персиковой отдушкой для белья, и собственным запахом, в котором пряталось молоко и резковатые ноты каких-то трав.

Ван Ибо чувствовал этот запах вчера — в обоих своих жизнях, которые постепенно сливались. Истирались одни воспоминания, и ярче становились другие, вместе делая Ван Ибо иным — не таким, каким он был в мире, где до сих пор убивал Гао Дунсюэ, но и не таким, каким обнимал Сяо Чжаня каждый вечер и танцевал действительно лучше всех.

И теперь Сяо Чжаня в руках держал кто-то совсем новый, но всё так же в него влюблённый.

— Я так боялся, что ты умрёшь, — шепнул Ван Ибо. — Один раз ты уже умер, и я жил без тебя так долго, что больше бы не смог.

— Ты!..

— Нет, правда. Я бы не смог второй раз без тебя, не смог бы второй раз хоронить. Поэтому помни, что у тебя всегда две жизни: одна — твоя, а другая — моя. В смысле, ты, если хочешь, меня, конечно, бросай, только, пожалуйста, не умирай.

— Какой ты у меня дурак, — поражённо протянул Сяо Чжань, даже отстранившись для верности. — Что-то какое-то стремительное поглупение со вчерашнего вечера…

— Вчера я понятия не имел, как больно тебя терять, — честно ответил Ван Ибо, погладив всё ещё тонкую худую руку. — Я был самоуверенный дурак, который считал, что после десяти лет вместе ты никуда не денешься.

— Ну точно дурак. Куда же я денусь?

— Не девайся никуда, ладно? Я хочу быть с тобой всю жизнь. А лучше даже обе — и твою, и мою, а можно ещё третью — нашу.

Прижав Сяо Чжаня к себе, Ван Ибо начал тихонько покачиваться. В голове перемешались годы — проведённые вместе и в одиночку. Грустные тоскливые годы. Там не было ни танцев, ни подготовки к гаокао, когда Ван Ибо в основном пытался соблазнить Сяо Чжаня, а тот отчаянно старался не соблазниться. Была только пустота и желание, настолько сильное, что тоска Ван Ибо убедила целую Вселенную переместить его по одной из своих осей.

Печаль и одиночество просочились в воспоминания о великом, бесконечном счастье, которое дарил ему Сяо Чжань, поехав вслед за ним в Пекин, живя там в крошечной комнатушке, которую они могли себе позволить, — и теперь Ван Ибо знал, что Сяо Чжань так уже жил, уже мечтал о таком. Родителям первым сказал Ван Ибо — в угловатые тринадцать, когда стало ясно, что танцы станут делом всей его жизни, и отказался от того, чтобы уехать в Корею и стать знаменитым: он, как и всегда потом, выбирал Сяо Чжаня. И даже мама — не мать, а мама, так и не разочаровавшаяся в нём, — не могла сказать ему и слова против.

— Ты ведь знал? Знал, что это был я?

Сяо Чжань запрокинул голову, посмотрел с улыбкой и кивнул, подзывая к ним ближе Орешек, — та явно не понимала, почему кожаные не торопятся есть, делясь с ней остатком креветок, так что проигнорировала его постукивания пальцами по углу дивана. Потянувшись, Ван Ибо поцеловал острое плечо, поймал хитрый взгляд и поцелуй уже́ губ, нежное их движение, прикосновение к самой кромке зубов. Ладонь сама легла на худую щёку, стало жарче, и голая кожа груди, касавшаяся Сяо Чжаня, загорелась, как будто пламенем.

— Конечно, я знал, — грустно усмехнулся Сяо Чжань. — Ты стал похож сам на себя к четырнадцати, в семнадцать было совсем понятно. Я еле сдерживался, чтобы не бросаться на шею каждый раз, как мы встречались.

— Я был бы не против.

— Ещё бы! — закатил глаза Сяо Чжань и лег обратно, прижавшись щекой к груди Ван Ибо. — Ещё бы ты был против. Но я сам бы себя заел.

— Ты вообще любитель грызть себя по дурацким поводам. А этот был самый дурацкий. Я люблю тебя с пяти лет, вряд ли такое можно зачесть за растление.

— Сколько лет там прошло? — неожиданно спросил Сяо Чжань и задрал голову, заглядывая в лицо.

Смотреть ему в глаза и врать не получалось. Ложь не рождалась, таилась призраком невозможного на самом кончике языка. Ван Ибо погладил тёплую грудь, нашёл пальцами холодные пальцы. Но взгляд Сяо Чжаня не отпускал, влага его ресниц развязывала язык, красноватые внешние уголки предсказывали слёзы, которых не должно было случиться.

— Семнадцать.

Сяо Чжань закусил губу, повозился и сел так, чтобы было удобнее обниматься. Обнял и начал покачиваться, баюкая несбывшееся горе, теперь оставшееся только внутри Ван Ибо, — холодный камень, лежащий прямо в сердце.

— Ты, как всегда, выиграл, — тихо шепнул Сяо Чжань. — Ты любишь меня так долго, что мне никогда не догнать.

— Ну я могу умереть…

— Только попробуй, — яростно сверкнул глазами Сяо Чжань, ткнув Ван Ибо пальцем в нос. — Только попробуй умереть. Умирать, оказывается, чертовски больно.

— Ну однажды придётся… Погоди, больно?..

Но вместо того, чтобы ответить, Сяо Чжань притворно нахмурился, посмотрел строго, прильнув ближе.

— Молчать! Не болтать!...

— Целовать?

— Целовать…

В этом поцелуе прятался холод непроизошедшей тоски и жар любви, которой хватило бы на целый город, — но чувствовал её Ван Ибо, и Сяо Чжань добавлял своей, такой же огромной. Небо было ýже их чувств, и земля мягче их решимости.

— Так странно, — сказал Ван Ибо, когда они наконец оторвались друг от друга и сидели, прижавшись боками. — В голове теперь так много всего. И как такое могло вообще произойти?..

Погладив его по руке, Сяо Чжань пристроился виском на плечо, переплёл пальцы своими — прохладными и тонкими, увитыми венами, как будто кружевом. Мимо прошла Орешек, пикнули часы на стене, отмечая полдень. Ван Ибо улыбнулся, глядя на профиль Сяо Чжаня: чуть закруглённый в горбинку кончик носа всегда казался ему чертовски милым.

 — Просто это был очень длинный сон, — наконец заговорил Сяо Чжань. — А теперь ты проснулся.