Work Text:
Лань Хуань впервые был в Пристани Лотоса. Дядя вот только недавно решил взять его с собой, чтобы и показать, как выглядят собрания, и познакомить с теми, кого Лань Хуань обязательно должен знать.
Здесь было красиво, цветущие деревья, яркие лотосы, покачивающиеся на ветру, изумрудные воды. Но дядя, после того как представил его хозяевам Пристани Лотоса: госпоже Юй Цзыюань и главе ордена Цзян Фэнмяню, велел не выходить за пределы гостевых покоев, пока за ним не придут. Лань Хуань и не собирался, намереваясь немного порисовать в небольшом садике внутреннего двора. Но неожиданно он увидел за пределами покоев дерево, которого не было в Облачных Глубинах, оно очень красиво цвело, и Лань Хуань хотел рассмотреть поближе, чтобы потом зарисовать. Стояло это дерево совсем близко от покоев, но нужно было выйти, чтобы хорошенько все разглядеть. Делом это было практически мгновенным, и вряд ли кто-нибудь бы заметил отсутствие Лань Хуаня, а если бы и заметили, то вот он, совсем рядом. А он потом покажет рисунок Лань Чжаню. Лань Хуан любил показывать брату вещи, которые тот еще не видел.
И вот, когда Лань Хуань с интересом изучал фиолетовое соцветие, что-то с размаху врезалось в него, повалив на мощеную дорожку.
Лань Хуань удивленно глянул на источник толчка, и легкое его недоумение сменилось, спокойным смирением. На него налетел маленький мальчик, примерно возраста Лань Чжаня, если не младше. И первое на что Лань Хуань обратил внимание: большие светлые напуганные глаза. Мальчик поднялся, отряхнул свои фиолетовые одежды и протянул руку, буркнув: «Прости…те». Лань Хуань принял чужую маленькую ладошку чисто из вежливости.
Мальчик был чем-то взволнован и явно не особо счастлив тратить время на разговоры.
— Цзян Чэн, — представился тот. — Из ордена Юньмэн Цзян.
— Лань Хуань, — улыбнутся в ответ он. — Из ордена Гусу Лань. Куда молодой господин Цзян так торопился?
Цзян Чэн нахмурился, вздохнул, глянул исподлобья.
— Я искал Жасмин, — сообщил он.
— Ох, — только и говорит Лань Хуань. — Чай с ним, вроде бы, неплох. Но…
— Это мой щенок. Служанка не закрыла ворота до конца, и она сбежала, она совсем маленькая и с ней может что-нибудь случиться…
Лань Хуань ободряюще гладит мальчика по голове:
— Теперь понимаю.
Цзян Чэн изо всех сил строил серьезное и даже немного (у него плохо получалось) злое лицо, пытаясь скрыть беспокойство и то, что он в шаге от того, чтобы заплакать, мальчик часто моргал и дышал довольно тяжело. Лань Чжань выглядел так же, когда приходило время покидать маму. Меньше всего Лань Хуаню хотелось, чтобы Цзян Чэн начал плакать.
— Давай поищем вместе, хорошо? — предлагает Лань Хуань, он не должен покидать гостевые комнаты, но отпускать Цзян Чэна одного было страшновато. Да, это его дом, но все-таки…
Цзян Чэн благодарно улыбается, совсем слабо из-за волнения, и Лань Хуань снова ласковым движением растрепывает непослушную челку до бровей. Молодой господин Цзян напоминает котенка тем, как фыркает при прикосновениях и все-таки самую малость пытается тянуться к руке. Очаровательный ребенок.
Не то, чтобы Лань Хуань был сильно старше, но два года — это с какой стороны не посмотри, хороший срок, за два года может случиться столько всего, в общем, он точно должен убедиться, что с Цзян Чэном все будет хорошо, и он найдет своего щеночка.
— Папа сказал мне, что Жасмин — это моя собака, и я должен о ней заботиться, я забочусь о ней, она умеет давать мне лапку и лаять по команде, пока у нее не очень получается звучать угрожающе, но она вырастет большой хорошей собакой, — рассказывает Цзян Чэн, пока они заглядывают буквально в каждый павильон.
Вообще он рассказывает не только о своей Жасмин, но и о жизни ордена, о своих шисюнах, и выходит, что в ордене Юньмэн Цзян довольно весело, хоть и несколько страшно без правил, регулирующих буквально каждую часть жизни. Лань Чжаню бы здесь вряд ли понравилось, он пугается, когда попадает в ситуацию, о которой не сказано в правилах. Лань Хуань думает, что пожить здесь немного — было бы интересно, хотя бы с той точки зрения, чтобы узнать, а как в Пристани Лотоса контролируют адептов, если нет свода правил.
Еще Цзян Чэн рассказывал о своей старшей сестре, деве Цзян Яньли, о том, какая она добрая, замечательная, и как вкусно она готовит. Лань Хуань улыбается, хотелось бы верить, что все младшие братья столь милы. Он не жаловался на молчаливость Лань Чжаня, благодаря которой тот вряд ли будет нахваливать перед чужими Лань Хуаня, но порой то, что тот уже сейчас звал его формально «сюнчжан», заставляло взгрустнуть. Правилами Облачных Глубин было запрещено проявлять тщеславие, но Цзян Чэн выглядел крайне мило, когда говорил о своей сестре.
Не одобряющий физический контакт Лань Чжань и за руку себя не позволял водить, как Цзян Чэн, лишь утенком следовал по пятам, ступая след в след. А новый знакомый Лань Хуаня, похоже, был весьма не против того, чтобы его кто-нибудь держал за руку, трепал по волосам или успокаивающе гладил по плечу.
Жасмин нашлась в одном из тупиков лабиринта павильонов и прочих построек. Она тявканьем откликнулась на зов хозяина и мигом побежала навстречу, виляя крохотным хвостиком. Запросилась хозяину на руки, облизывая все, до чего удавалось достать, отчего Цзян Чэну приходилось держать Жасмин на вытянутых руках, пока она не обслюнявила все.
— Можно ее погладить? — интересуется Лань Хуань, когда Цзян Чэн опускает Жасмин на землю, чтобы незаметно (на самом деле нет) вытереть замаравшиеся и исцарапанные руки о полы одежд.
Он кивает.
— Попроси ее дать лапу.
Лань Хуань чешет восторженно повизгивающего щенка за ухом.
— Ну-ка, дай лапу, — и на протянутую Лань Хуанем ладонь в самом деле опускается лапка. — Хорошая девочка.
Они возвращают ее во внутренний дворик покоев девы Яньли и Цзян Чэна.
— Пора обедать, — сообщает Цзян Чэн. — Я отведу тебя обратно в гостевые покои.
И тянет за руку, призывая идти за собой.
В гостевых комнатах хмурый обеспокоенный дядя, несколько бледных шисюнов Лань Хуаня и родители Цзян Чэна. Цзян Фэнмянь в тот самый момент, когда они зашли внутрь, был занят принесением извинений и обещанием найти наследника ордена Гусу Лань в кратчайшие сроки.
— А-Чэн! — воскликнула девочка, стоявшая в стороне, и поначалу Лань Хуанем незамеченная. — Я тебя потеряла… ой.
— Что значит, ты его потеряла? — строго интересуется госпожа Юй (один из шисюнов объяснил Лань Хуаню, что она будет крайне недовольна, если назвать ее госпожой Цзян, и Лань Хуань старался не называть ее так даже мысленно).
— Лань Хуань, ты не должен был покидать комнаты, это…
— Не ругайте его! — подает голос Цзян Чэн. — Он помогал мне искать Жасмин!
— С каких это пор поиски цветов…
— Это щенок, — поправляет Лань Цижэня семейство Цзян.
— А-Чэн, — Цзян Фэнмянь присаживается перед сыном. — Ты потерял Жасмин и заставил молодого господина Лань помогать тебе ее искать?
— Все было не так, я все утро смотрел, как тренируются шисюны, они даже показали мне несколько движений с мечом. А потом я вернулся домой, но ворота были открыты, и Жасмин в них у-убежала, — жалобно, под таким-то напором, начал свой рассказ Цзян Чэн, под конец его голос дрогнул и стал совсем тихим и печальным. — Она маленькая и с ней могло что-нибудь случиться.
Яньли подошла к своему младшему брату и ободряюще погладила его по голове:
— В последнее время двери стали тяжело закрываться, и Линлин, которая заходила с утра, видимо, не смогла закрыть их до конца. Жасмин было достаточно небольшой щели, чтобы выйти.
— Ты мог попросить слуг найти ее, — замечает госпожа Юй.
— Но папа сказал, что Жасмин моя собака, и я должен заботиться о ней сам. Жасмин не служанкина, а моя. И мне ее искать, — возразил Цзян Чэн.
Лань Хуань решает вмешаться, пока взрослые совсем не замучили Цзян Чэна расспросами.
— И… я сам вышел, — говорит он. — За забором цветет красивое дерево, я такого не видел, хотел рассмотреть внимательно, чтобы потом нарисовать его и показать Лань Чжаню. И когда я разглядывал цветы, мы столкнулись с молодым господином Цзян. Он был очень взволнован, и я решил ему помочь в поисках.
— Так вот как все было, — вздыхает глава ордена Цзян с видимым облегчением, видимо, не хотелось ему наказывать сына, да и быть строгим вообще. — Теперь понятно. А-Чэн, ты молодец, что взял на себя ответственность, но А-Ли места себе не находила. И… Молодой господин Лань, большое вам спасибо, что позаботились о моем сыне.
Лань Хуань улыбнулся в ответ:
— Жасмин очень милая, и молодой господин Цзян, пока мы ее искали, рассказал мне об ордене и Пристани Лотоса много интересного.
— Вот и хорошо. Учитель Лань, у вас есть какие-либо претензии к случившейся ситуации? — интересуется Цзян Фэнмянь.
— В целом, нет. О допустимости поведения моего племянника мы поговорим с ним с глазу на глаз. Так как, все-таки, пользы от случившегося было больше, чем вреда, предъявлять что-либо ни ордену Юньмэн Цзян, ни вам, ни вашему сыну смысла не имеет.
— Благодарю. И все-таки прошу прощения за доставленные неудобства.
— Извините, — чуть склоняется Цзян Чэн вслед за отцом.
При виде искреннего раскаяния Цзян Чэна, Лань Цижэнь немного светлеет лицом и даже слегка улыбается:
— Похоже, неплохой глава у вас растет, раз так заботится даже о собаке. И за друга готов заступиться, хоть и боится наказания.
Уходя, Цзян Чэн улыбается Лань Хуаню. С улицы еще некоторое время слышен голос госпожи Юй, сетующий на расцарапанные ладошки сына и немного запылившуюся одежду, хоть Лань Хуань и старался хорошенько ее отряхнуть, когда они вставали.
Лань Хуань смотрит на свои: разумеется, ни царапинки, потому что уж он-то не носился по всей резиденции, не глядя не то, что под ноги, по сторонам. Но тепло маленькой ладошки его нового друга все еще ощущалось и, кажется, исчезать не собиралось.
А вечером дева Яньли в благодарность за заботу о Цзян Чэне принесла коробочку сладостей.
***
Лань Сичэнь любит вечерние патрули. Не ловить редких нарушителей: все-таки очень немногие хотели быть наказанными, — но гулять мирными и прохладными вечерами, слушая лишь рокот горных речек, стрекот цикад, встречая первые звезды и любуясь танцем юрких светлячков. Красиво.
Он часто слышал, как приглашенные ученики сравнивают его дом с тюрьмой, где на одно разрешенное действие — сотня запретов. Но Сичэнь вырос в этой «тюрьме» и умел дышать в ней полной грудью. Он не чувствовал тяжести четкого расписания дня или запрета на алкоголь. Впрочем, наверное, это было скорее минусом, чем плюсом, если гости Облачных Глубин чувствуют себя, как внезапно ослепший зрячий, то Сичэнь по этой аналогии никогда цветов и не видел. И в этом было что-то неправильное.
Сичэнь думает, что нарушать правила так элегантно, как это делал Цзян Ваньинь, мог разве что в свое время его отец. Потому что попадался молодой господин Цзян — Сичэнь спрашивал — только ему. И наказывать его рука не поднималась, потому что тот всегда опаздывал не сильно, и постоянно пытался накормить Сичэня. Это было странно, но из города он всегда возвращался с какими-то булочками с вкусной начинкой, сладостями и прочей легко транспортируемой едой. Лань Хуань простил его на первый раз, на второй и третий — отправил переписывать учения благородных предков, посвященные пунктуальности, а потом присмотрелся к тому, как он ест в течение дня. Если вспомнить те сладости собственного приготовления, что принесла ему когда-то дева Цзян (непередаваемо вкусные) и стенания Вэй Усяня на тему пресноты еды, становилось понятно, отчего Цзян Ваньинь немного недоедал. Он молча ел, что дают, но этого явно не хватало, раз он носился в город буквально через день. И наказывать стало как-то совестно, хоть свою вину Цзян Ваньинь признавал. Лань Сичэнь принимал протянутую еду, благодарил и назначал наказание под своим наблюдением, которое в основном заключалось в частных тренировках и вылазках на кухню, где Цзян Ваньинь вспоминал навыки сестры и что-то готовил.
Все прочие ученики отчего-то думали, что между ними особая неприязнь, как та, что была между Ванцзи и Вэй Усянем. Это было смешно.
Хотя повелся даже дядя, спросивший однажды, отчего они еще в детстве поладившие вдруг рассорились. Сичэнь честно поведал о причине столь частых наказаний, и чем эти наказания были на самом деле. Дядя вздохнул и заметил, что слишком личное отношение только вредит, правила есть правила, три миски риса в день — есть три миски риса в день. Тем более, с мясным гарниром, благородные предки таких поблажек телу не давали, и никто не умер (от голода).
Лань Сичэнь и сам понимал, что дело пахнет жареным, то есть избытком личного отношения, но сложно что-то поделать с тем, как в груди становится легко и одновременно тесно, когда Цзян Ваньинь улыбается, или с тем, насколько прекрасна ночь, когда они сидят на стене и едят теплые паровые булочки, как лунный свет ложится вокруг, как вспыхивают светлые глаза, ловя холодный свет.
Лань Сичэнь отвлекается от своих мыслей, услышав шорох в кустах. Слишком не кроличий шорох, чтобы можно было поверить, а никого крупнее на территории резиденции не водилось. Сичэнь как можно тише походит к зарослям ближе, раздвигает ветки и с отстраненным «кто бы мог подумать» уставился на обтянутую фиолетовой тканью поясницу единственного человека с лотосами на одежде во всей резиденции.
Стало даже как-то неловко.
Сичэнь слегка кашлянул, и на него тут же уставились все те же напуганные огромные светлые глаза. Ей-богу, как будто не прошло лет десять с того раза.
— Странно, что я не обнаружил тебя на стене, — замечает Лань Сичэнь.
— А я на ней и не был, — пожимает плечами Ваньинь.
— Если ты думаешь, что я не накажу тебя за праздное шатание по резиденции моего ордена после отбоя…
— О, небеса, накажи, но только потом, ладно? Хоть самолично розгами по заднице отхлещи, сопротивляться не буду.
Сичэнь радуется, что темнота хотя бы частично скрадывает выражение его лица. Потому что, должно быть, оно фееричное. Одна картина такого наказания делает ему плохо. Или хорошо. Это было страшно и непонятно. За что ему такое хорошее воображение, которое так замечательно рисует почему-то лежащего животом на его коленях Цзян Ваньиня, и то, как сам Сичэнь стягивает с него… и почему-то дальше воображение визуализирует сцену наказания без участия розг, ферул и иных инструментов его выполнения.
— Что случилось? — интересуется Сичэнь, надеясь, что его голос не звучал слишком странно, но Ваньинь, похоже, слишком занят ползанием в кустах, чтобы расслышать, как голос Лань Сичэня просел на пару тонов, да и вообще его слова будто катятся камнями с крутого склона горы.
— Этот Цзысюань… дебильный дебил! — заявляет Ваньинь, крайне эмоционально направив свой взор в небеса. — Говорил же ему после первого раза, отправь его домой, сделал один раз, сделает и еще, и вдруг его поймают…
— Кого?
— Да пса-оборотня Цзысюаня. Он притащил его с собой сюда и оставил на границе резиденции, а тот еще при Вэй Усяне забрался вглубь. И теперь вот снова.
— Я думал, что после вашей размолвки из-за девы Яньли…
— Дело касается пса, пес не виноват, что его хозяин чутка малахольный. И Гром откликается только на зов знакомых ему людей, а меня он, к сожалению, знает. Вот и шарахаюсь по кустам.
Лань Хуань вздохнул. Ваньинь, кажется, на многое готов, если дело касается собак. Как ни странно, Лань Хуань ничем от него не отличался, кроме того, что готов был ровно в такой же степени впрячься во что-то, но только если дело касалось Цзян Ваньиня.
— Я знаю Облачные Глубины куда лучше, чем ты, — говорит Сичэнь, протягивает руку сидящему на земле Ваньиню. — Поищем вместе.
Наследник ордена Цзян не терпит, когда ему помогают. И всегда на общих тренировках отталкивает протянутую руку товарища. Так ему дорого ощущение независимости, но сейчас, как и на их частных поединках, он сжимает чужую ладонь и позволяет себе встать с ее помощью. Сичэню была приятна мысль, что он может быть исключением для него ровно в той же степени, в которой он выделял среди остальных Цзян Ваньиня.
И в этот момент как-то приходит в голову то, что они так и не расцепили рук. Сичэнь неловко смотрит на переплетенные пальцы. Рука у Цзян Ваньиня прохладная, немного грубоватая в тех местах, где в кожу часто врезался меч, аккуратная ладонь с ровными пальцами. Сичэнь вспоминает, как это было десять лет назад. Они ведь тоже искали тогда собаку. Ее звали Жасмин — до чего милое имя, и подходит такой прекрасной собачке.
— А… Ваньинь, я знаю, многое произошло за десять лет, и, возможно, я что-то спрошу не то, но как поживает Жасмин?
Цзян Ваньинь невесело усмехнулся.
— Не знаю. Вэй Усянь страшно боится собак, и отец еще лет семь назад кому-то ее отдал, как и еще двух моих щенков.
— Мне так жаль, — только и может ответить Сичэнь. — Как ее можно было бояться, она такая милая была. Прости, что поднял эту тему, Ваньинь. Пожалуйста.
— Ничего, — пожимает плечами он. — Так иногда бывает, ты просишь пса-оборотня, как у Цзысюаня, а отец приносит тебе оборванца с улицы, из-за которого твоих друзей выгоняют из дома. Я не интересовался, но надеюсь, их хотя бы отдали в хорошие руки, а не сварили в котле какие-нибудь уроды. Я уже давно перестал злиться на Вэй Усяня, но отца я так и не понял.
— Это неправильно, это же были безобидные щенки, Глава Цзян мог бы попытаться справиться со страхами господина Вэя, а не изолировать его от опасности.
— Хах, желания Вэй Ина всегда на первом месте в нашем доме, а потом он верещит, когда цзысюаневский Гром пробирается на жилую территорию.
— Так это был он? Я думал, старшие адепты протащили для учеников крикливого духа, который кричит так громко, что до него не доходят мелодии нашего ордена, — вздыхает Лань Сичэнь. — Молодой господин Цзинь назвал своего пса Громом?
— Да, тупое имя, согласен.
— А как звали твоих остальных щенков?
— Принцесса и Милашка.
— Очаровательно, — выдыхает Лань Сичэнь, трудно поверить, что этот хмурый и серьезный молодой человек мог называть своих собак настолько мило, но, честно говоря, Ваньинь тоже был в каком-то смысле милым человеком, он ворчал, прикрывался какими-то серьезными причинами, но с готовностью помогал всем, кому мог помочь. Как вот сейчас с господином Цзинь, хоть тот и нелестно высказывался о его любимой сестре и своим поведением навлек на семью Цзян позор, отказавшись от невесты. Но вот, Ваньинь таскается по кустам в поисках собаки Цзысюаня. Может, эти имена и были немного смешными, зато было видно, как любил своих питомцев Ваньинь, раз называл их такими ласковыми именами. Подарить бы ему собаку.
Да только согласится Ваньинь на такое, с его-то серьезным отношением. Вряд ли он обрадуется такому подарку, питомцев надо заводить только по своему желанию с полным осознанием того, что берешь на себя ответственность. Или быть избалованным дурнем, который просто перекидывает все обязанности на других. Цзян Ваньинь таким не был, и слава богам.
— Ваньинь, дальше довольно узкая извилистая тропа. Дай мне руку, чтобы не сорваться в темноте, — говорит Сичэнь спустя время.
Цзян Ваньинь медленно протягивает ладонь.
Лань Сичэнь думает, что уже слишком много прикосновений за эту ночь, но если речь идет о чужой безопасности, никакие меры лишними не будут. Он бы понес Ваньиня на руках, если бы этого требовала ситуация, но достаточно было вести его за руку через опасный участок.
Цзян Ваньинь послушно шел за ним, ступая шаг в шаг, глядя с таким всепоглощающим доверием, что даже страшно становилось. Не слишком ли сильно они сблизились, раз Лань Сичэнь позволял себе пренебрегать правилами ради него, а недоверчивый и осторожный Цзян Ваньинь смотрел на него так.
Это было хорошо, несмотря на все странные вещи, что их дружба делала с ними, и была ли это дружба вообще. Иногда Сичэню казалось, что общаются они как друзья, заботится о нем он, как о младшем брате, но это не объясняло те непонятные трепет и дрожь, которые приходили с касаниями. И желание этих прикосновений не объясняло тоже. Это ничего не объясняло. Совсем ничего.
Собаку Цзысюаня они так и не нашли, но их нашел один из сопровождающих наследника клана Цзинь и сообщил, что пес-оборотень обнаружен и вновь находится там, где ему, может, и не положено быть, но где он никому не мешает. Лань Сичэнь проводил Ваньиня до его комнат.
Уже у самых дверей Ваньинь замер, а потом, резко развернувшись, неожиданно обнял Сичэня.
— Спасибо, — сказал он. И в этом было явно большее, чем просто благодарность за сегодняшнюю помощь.
Судя потому, насколько напряженно замер Ваньинь, обнимая его, он это не планировал. Сичэнь вздыхает, устраивая руки у него на спине в ответном объятии, чувствуя, как расслабляется Цзян Ваньинь, поняв, что не разозлил его этим нападением.
— Не стоит благодарности, — тихо возражает Сичэнь. — Я думаю, тебе уже пора, дядя не оценит, если ты уснешь посреди лекции.
Ваньинь фыркает и осторожно выбирается из крепких объятий.
Напоследок оборачивается с широкой улыбкой и машет рукой на прощание.
Сичэнь надеется, что улыбается не слишком по-дурацки, потому что луна сегодня была яркой, а Цзян Ваньиню до ужаса шла несвойственная ему столь открытая улыбка.
А еще что Ваньинь не заметил того поцелуя в висок, который оставил Лань Сичэнь в порыве эмоций.
***
Новая Пристань Лотоса была восхитительна. Особенно, когда знаешь, что было до, и каким трудом оно пришло к тому, что есть. Лань Сичэнь помнил, как навещал резиденцию ордена Цзян, когда она только была вырвана из лап Вэней. И то, что было сейчас, ничем не напоминало то место, что можно было сравнить с увядшим цветком, нет, сейчас этот цветок распустился и стойко сопротивлялся жестоким ветрам, волнующим водную гладь.
Пристань Лотоса разрослась, избавилась от следов крови и копоти, переоделась из траурного в парадное. Но не ее хозяин.
Лань Хуань боялся смотреть ему в глаза, потому что боялся увидеть, что тот, кого он когда-то знал, кто был ему дорог, давно умер, вместе со своей семьей. Впрочем, кое в чем можно было быть уверенным однозначно: улыбаться так, чтобы Лань Хуань был готов за эту улыбку продать душу, ему больше никто не будет. Потому что сил улыбаться у Цзян Ваньиня не было. Он всегда выглядел таким усталым и исстрадавшимся, бледным и изрядно схуднувшим, Лань Хуаню хотелось даже запереть его в Облачных Глубинах хоть на пару недель, чтобы отоспался и отъелся, чтобы ничто его не тревожило хоть какое-то время. Но это был не выход, это было неправильно, это было против его воли. Хотелось схватить за локоть, останавливая, и попросить перестать загонять себя в могилу, но Лань Хуань не знал, имеет ли он все еще право на такое вмешательство.
Они ведь друг другу по сути никто? Главы союзных орденов, которые должны думать сначала о благополучии дома, и, исходя из него, действовать. Лань Хуань чувствовал как старичье потирает ладошки в ожидании, когда молодой глава Цзян совершит ошибку, сломается, согнется под гнетом обязанностей, ждут того же от Лань Хуаня, но у него есть страховка, есть гарант в виде дяди, а Цзян Ваньинь был один, и мог положиться только на себя.
Они ведь друг другу по сути никто, так случайные встречные, хорошие знакомые, почти друзья и что-то, что не случится, наверное, никогда, что-то, чему Лань Хуань боялся давать имя, что-то, что заставляло его быть человечнее, беспокоиться, быть готовым перешагнуть через границу долга и обязанностей. Что-то, наверняка запрещенное и близкое к тому, о чем говорилось в записях основателя.
Лань Хуань знал, что даже если они по сути никто друг другу, он должен попытаться что-то сделать, пока Цзян Ваньинь не выжег сам себя изнутри.
Поэтому он был здесь.
Лань Хуань как раз засмотрелся на глицинии — теперь он знал, как называется то дерево — и по иронии судьбы в него с размаху опять вписался фиолетовый вихрь. На этот раз Лань Хуань смог не только устоять сам, но и поймать того, кто в него врезался.
По иронии судьбы, это все еще был Цзян Чэн.
— Только не говори…те мне, что снова потеряли собаку, — интересуется Лань Хуань, удерживая главу одного из великих орденов за талию. Голос лишь дрогнул на обращении, мог ли он, как раньше, говорить неформально?
— Не я, А-Лин ищет Феечку, — вздыхает Цзян Чэн.
— О небеса, очередная милая кличка, — смеется Лань Хуань, глядя на абсолютно серьезное лицо своего собеседника. Это было даже смешно смотреть, как суровый Цзян Чэн произносит клички своих, а теперь и не только, собак.
— Я не понимаю, ты надо мной смеешься, Лань Сичэнь? — угрожающе тянет Ваньинь, машинально начиная покручивать на пальце Цзыдянь.
— Ни в коем разе, — качает головой Лань Хуань. — Это хорошие имена для собак. Могу я помочь с поисками?
— Зачем тебе это? — интересуется Цзян Чэн.
— И правда. Мне бы ужасно хотелось не искать повода лишний раз взять тебя за руку или просто немного побыть наедине, но что мне остается, — невинно улыбается Сичэнь.
— Зачем тебе это? — повторяет вопрос глава ордена Цзян.
— Потому что ты мне нравишься.
Цзян Чэн набирает воздуха для очередного вопроса, но замолкает на полувздохе, осекается, теряет уверенность и выглядит таким… уязвимым.
Лань Хуань улыбается и протягивает руку. Цзян Чэн может отклонить ее, как в их первую встречу, может принять ее, как сделал это той лунной ночью, когда Лань Хуань понял, что есть нечто большее, чем дружба и родственные связи.
Ладонь Ваньиня все еще прохладная, Лань Хуань целует костяшки пальцев, медленно, ласково, не отводя взгляда от светлых глаз, в которых плескался страх напополам с надеждой и неверием. Красивые глаза. Лань Хуань хочет, чтобы они снова светились, как той ночью, искрились лунным светом и тем самым чувством, которое возникало, росло и крепло между ними.
— Ты мне… — начинает говорить Ваньинь, но голос его с каждым мгновением становится тише, пока не сходит на нет уже в самом начале фразы.
— Не говори. Только не в ответ на мои слова. Если ты не чувствуешь сейчас то же самое, просто скажи мне уйти.
— Не уходи, — тут же откликается Ваньинь.
Лань Хуань неловко улыбается, думая, что еще немного, и он просто поднимется в воздух без меча, так было легко от этих слов. Цзян Ваньинь был слишком ошарашен этими словами и мог начать признаваться во всем подряд просто, чтобы Лань Хуань не ушел, потому что никто никогда ему не говорил таких слов, и, услышав их, он был готов вцепиться намертво, чтобы не отпускать. Лань Хуань, сам того не ведая, вернее, не желая, оказывал на него давление, требуя хоть какой-то реакции. И все, что мог Цзян Чэн в этот момент — отзеркалить его слова. Требовать таким образом от него признания в ответ было неправильным. Лань Хуань мог ждать, сколько понадобится.
Лань Хуань обнимает его на этот раз сам.
И Ваньинь совсем не выглядит напряженным.
— Нужно найти Феечку, — замечает он неохотно.
— Когда мы встретились в первый раз, ты сказал, что твой щенок — твоя ответственность. Не думаю, что ты воспитывал его иначе.
— Да, но…
— Можно мы постоим так еще немного? — просит Сичэнь.
Ваньинь фыркает, удобнее устраивая голову на его плече.
— Ну, можно.