Work Text:
У Вадима четкое разграничение: работа — в поле, жизнь — на гражданке. Ни то, ни другое он старается не смешивать, хоть и получается неважно.
Жизнь дается сносно. Никаких серьезных потрясений. БПТ и дезадаптации обходят стороной, как юродивого.
Свят-свят-свят.
Может, иногда плохо спится — как бы не спиться. Иногда сердце падает в пятки и по нему топчутся те задорные ребята с барабанами на улице, пока солист перепевает Земфиру. Иногда пальцы мнут магнитные шарики и панически, в попытках успокоиться, лепят из них кубики.
Это называется сносно. Потому что если не было бы ничего, он бы забеспокоился.
Мальчики с пустыми глазами, стреляющие по приказу и спящие после этого без задних ног, ему никогда не нравились. Тем более не хотелось становиться таким же жутким типом.
Длинные отпуска Вад посвящает чтению упущенного из публицистики, походам в нормальный спортзал — с сауной и бассейном, — и посещению тематических вечеринок.
Обязательно распивает выебистый кофе (и не совсем кофе) по утрам и ложками размером с ноготок дегустирует сложные десерты. Так уж сложилось, что за обе щеки он уплетает не только теткин холодец и галеты со сгущенкой, но и фруктовые муссы под прозрачными карамельными сферами.
Кто бы мог подумать.
Одна холодная голубая матча на кокосовом молоке с сиропом манго-маракуйя для этого шкафоподобного джентльмена!
Еще, конечно же, он находит время заглянуть к своим специалистам и, притоптывая пяткой, попиздеть о том о сем. Сложно подумать, пялясь на оседающую пенку в стакане с выебистым кофе. Помять шарики, слепить из них кубики.
После такого он обычно получает разрешения под скрип ручек — и зубов — и несет справки начальству, как прилежный работник.
Начальство складирует все в папку с личным делом, сушит зубы в неприятной улыбочке, посылает на учебку в Волгоград. Вад честно сообщает, что они все охуели: он ненавидит учебки и ненавидит жару, хотя к его внешности удивительно подходит барсетка, майка-сеточка и надпись «Анапа 2009» на сувенирном магните — с ракушками, морскими звездами и штурвалом.
Учебка проходит как всегда хардово-херово.
Медички чуть не под — за — лупой разглядывают, грозные дяди не старше самого Вадима записывают за ними каждый чих, вода в душе течет тонкой ледяной струйкой пару минут в день, слишком самоуверенные коллеги действуют на нервы.
Недели то тянутся, ощущаясь каждой потраченной секундой, то сжимаются, образуя временные дыры в пространстве.
Каждый день из-за сухой жары Вад ловит себя на стрессе и постоянной фоновой тревоге. Его бесят чистые мужики с баклажками питьевой воды в комнатах, бесят медички в своих тоненьких беленьких халатах и бесят так называемые коллеги.
Всем он из последних сил зубоскалит, зарабатывая пометку «абсолютн.» в графе лояльности.
Еще бесит липкая кожа, одежда колом и полуобморочное состояние — благо, в Питере перед отлетом тоже стояла жара, а то слег бы с давлением после прохладного Карабаха.
В конце шестой недели температура спадает до райских двадцати девяти и приходит разрешение по-человечески помыться. Выдают по обмылку хозяйственного, мужики — которые не свалились — довольно выдыхают.
Вад готовится к Ираку или Ливии, настраивается на быстрый задорный съеб и такое же ловкое возвращение, но к нему подталкивают стопку папочек — тонких, затасканно-желтых, ознакомительных.
Ну блядь. Только не это.
В поле не всегда сносно.
Потому что Вадиму не нравится работать с людьми.
Ему нравятся улыбчивые девочки-бариста, варящие пряный тыквенный латте-хуятте, нравятся игривые парни в масках и портупеях, стегающие за непроизнесенное «пожалуйста», даже суки-специалисты, скрипящие зубами, нравятся, но он же с ними не работает. Он покупает у них кофе, подставляет им лопатки и преподносит на блюдечке свое тяжелое детство — ох, ах, вот откуда эта тяга, — но не работает.
Когда Вад пробует отказаться от команды, начальство в замешательстве стучит ручкой по столу, вопросительно-недовольно приподнимает бровь.
Да, досадная ситуация. Даже несколько обидная. У них такие тесные отношения, почти интимные, можно было и прислушаться к желанию работать в одиночку.
Вадим смиренно просматривает четыре папки, каждую захлопывает к ебени-фени. Лучше бы взял пару шабашек в Питере или остался в Карабахе.
Тук-тук-тук нетерпеливой ручкой.
Ладно Джесси. Та только выглядит как самая дорогая проститутка в этом эскорт-хаусе, а так вполне себе боевая подруга. Трахается так же, как убивает — озорно, с отдачей и огоньком. Практически не жуткая.
Ладно Слава. Молчаливый англичанин с суровым характером сибиряка. У костра душевно с ним не попиздеть, зато штопает хирургическим узловым, который потом не выглядит как пиздец. Практически не жуткий.
А вот эти двое? С пиздюками-то что делать, погремушкой перед носом потрясти?
Шуру Вадим знает.
К сожалению.
С ним вечно как на минном поле — все думаешь, когда он проговорится перед местными или попадет в плен по причине «ну, там денежка была на леске, ее сматывали, я шел, вот, попался». Шура — вылитый Том, который вечно старается всех переиграть и в итоге получает в три раза больше пиздячек от Джерри.
На второго незнакомого недоросля Вад смотрит и так, и сяк, и эдак — никак не нравится ему Волков Олег Даудович. С глянцевой фотки десять на пятнадцать к нему цепляются злые глаза затравленного зверька, такие в прорезях балаклавы потом заливает кровью — злиться и убивать одновременно нельзя.
К тому же на лицо волчонок выглядит моложе Шуры, которому энергетики без документов продают через раз.
Не. Ну на хуй. Если по вине пиздюков они подорвутся на ловушке, то будет не как в мультиках: стены не сдует, а разнесет мелкой крошкой; крыша не удержится на честном слове; они не вымажутся в пыли и порохе — их размажет по обломкам.
Вадим на пробу заявляет: двоих, он возьмет двоих. Начальство снова весело сушит зубы, крутит пальцем у виска. Ну, может, троих — без непонятного недоросля — и дождется кого-нибудь с задания?
Вот те, Вад, кукиш с маслом.
Кушай, блядь, не обляпайся.
При повторном изучении пиздюков узнает только то, что проморгал дату рождения Олега Даудовича — тот, оказывается, чуть младше Вадима, а фотографии столько лет, сколько люди не живут.
Допустим.
С Джессикой Вад встречается раньше. На ней юбка, похожая на широкий ремень, и полупрозрачный корсет со шнуровкой на спине. Она танцует посреди бара так, будто он принадлежит ей.
Мужики вокруг, похожие на типичных алкашей-охотников-рыбаков (нужное подчеркнуть) из американских сериалов, грустно предупреждают, что телочка секси, конечно, но динамо та еще.
Умница Джесси даже не заламывает ему руку, когда он подходит со спины и кладет ладонь ей на живот. На своих каблучищах, урванных с модных показов, она неожиданно высокая. Просит отъебаться на ломаном русском и добавляет про мудака на чистом испанском.
Рассказать что-нибудь про новенького соглашается за подробности задания. Они с ним работали пару раз — оба в Дубайске. Вад видит в этом какую-то несправедливость — хоть бы кто его в Дубайск отправил.
Жесткие кудри мажут по щекам, когда Джесси резко разворачивается. Веснушки у нее замазаны в ноль, в глазах вспыхивает огонь — пробуждается сплетница. Великая и беспощадная.
Птички сипловатым голосом Джесси щебечут — принципиальный.
Вад ждет продолжение анекдота: там же явно кто-то заходит в бар или попадает в ад — ну, подъеб имеется, в общем. Один сломал, другой потерял. Вовочка выдал хуйню по Фрейду. Пупа за Лупу.
— Не-а, — щебечут снова птички, — он реально повернутый на этом. Может, религиозный фанатик какой-то. Подвеску носит, но я не видела, крестик или нет. Говорят, крест. Огромный.
Асерет-ха-диброт.
Не убивай. Не кради. Не желай ничего, что есть у ближнего твоего.
Или он по шариату?
Вадим проглатывает шутку про «огромный» и про «проглатывает». Мужик, судя по ознакомительной папочке, прилично натоптал на арабской весне и его не убили. Принципы — или что у него там? заповеди? харам? — с этими фактами плохо сочетаются. Неужели не надломило? Не оттяпался кусок от нежно-принципиально-радикального внутри?
Это все очень занятно. Специалисты подрались бы за такой образец.
Когда знакомятся очно, Вад проклинает себя за разговор с Джесси. Ее слова долбятся в голове, рождая предрассудки, и теперь хочется в Олеге Даудовиче рассмотреть его противоречивость серийного маньяка.
Но по тем не видно, что они осуждают насилие над женщинами, а потом затягивают на тонких девичьих шеях что-то значащие петли.
И по Олегу не видно, что он обращается к Богу, пока чистит автомат от запекшейся крови.
Зато когда он уминает тушенку и запивает местной бормотухой, Вадим может сделать выводы.
В том числе, какая Джесси стерва.
Речь сначала вообще шла о принципиальности, а не религиозности, но это уже висит как клеймо.
В этот раз в поле вообще не сносно: Вадим работает в команде; в команде с новеньким; новенький — человек странный и напрягает одним своим присутствием.
Вад — помимо прочего — терпеть не может больных фриков.
У него тут — работа.
Жизнь — на гражданке.
Они между собой немного смешиваются, но не то чтобы сильно — специалисты бдят. И Вада тошнит от всяких ебанутых, кто улетает в стратосферу с вида крови, трупов и разлагающегося мяса. Ему хочется въебать всем, кто удовлетворенно поправляет штаны на заданиях.
Волков пиздец похож на такого чудака.
Волков весь острый, натянутый, как будто обточенный жизнью. Четкие линии, жесткие линии. Густые брови, черные глаза, сам как недоступная восточная принцесса. Но бывшая Вада называла Чикатило симпатичным в молодости, а Тед Банди возил за собой фан-клуб и женился после обвинения.
Блядь.
Есть это в нем или нет?
Сразу по приезде в Питер Вадим собирается нахлебаться медовухи из полуторалитровой братины и забыть обо всем этом недоразумении. И полирнуться ядреной коричной настойкой. И слечь в гастроэнтерологию.
На хуй.
На.
Хуй.
Вад как-то частью мозга осознает, что его калит неопределенность в отношении Волкова и поэтому он намеренно цепляет его. Пялится безотрывно, шутки шутит ублюдские — про мамаш, фу, дурной тон, ярлык дрочера-двачера — даже говорит «Аллах Акбар», когда идут на дело, и ловит за это по роже. И за мамашу тоже.
Шура — беларус — осуждающе смеется. Джесси, понимающая русский отрывками и вычленяющая из сказанного в основном слова с корнем «еб», цокает. Слава как всегда вежливо молчит. Вад считает, что получил бы справедливо, если бы от вида Волкова по спине не стекал холодный пот. Шутка про мамку — меньшее, что он может получить в ответ на невербальную угрозу, исходящую от него.
У Волкова на шее правда болтается шнурок с какой-то побрякушкой под футболкой. По очертаниям видно — не крест, напиздели. Как будто клык.
Если волчий, это даже несмешно.
Предполагаемая религиозность Волкова Вада больше не трогает.
За пару вылазок в ближайшие деревни он проветривает голову. Выключает на время думалку, прячет шарики-кубики, работает. После внимательно наблюдает за командой.
Хохотливый идиот Шура месит землю, подозрительно долго размазывает кровь по ладоням и играется с зажигалкой. Хуево. Надо будет сообщить начальству. Джесси отходит блевать, Слава неспешно следует за ней подержать волосы. Нормально, ничего необычного, она и раньше не выдерживала. Волков, удачливый сукин сын, после того, как снимает затаившегося недоделанного снайпера, отдыхает. Самое главное — у него не стоит на все это. Отлично.
У Вадима отлегает. Не фанатик, не извращенец. Успех. Но еще Вад наконец замечает то самое.
Пунктик всех зеленых: не трогать женщин, детей и безоружных.
Но Волков не зеленый. Он сука. Какая сука. Какая двуличная Раиса Васильевна.
Каким образом его ни разу не зацепили, остается загадкой, потому что женщинам, детям и безоружным поебать на него и его честь.
Вад по прибытию в лагерь долго хмурится в его сторону, рявкает на всех командирским тоном, прогоняет спать. Остывает, хотя хочет сгоряча въебать по красивой волковской роже. Чьи-то принципы и удача, все-таки имеющая предел, не должны подставлять других. И Вадим вообще-то отвечает еще за три жопы, которые точно не хотят умереть в ебучей Ливии.
И Вадим должен как-то уменьшить их шансы. Даже если абсолютно жуткий Волков ночью придет по его душу, прихватив что-то значущую для него петлю.
За шутки и намеки на терроризм Волков профессионально прописывает в челюсть. За долгие взгляды и просьбу остаться на приватный разговор Олег Даудович засасывает его по самые гланды, как перепившая малолетка на школьной дискотеке.
Дурной тон. Определенно.
А как же конфетно-букетный период?
***
По прилете Вадим сначала пойдет пиздеть к специалистам, а уже потом — прикладываться к братине под аккомпанемент славянского рейва. И в рот он ебал эти учебки под Волгоградом, Ливию, командные задания, новеньких с волчьей пастью и злыми глазами — и вообще, сейчас бы шарики магнитные потрогать.
Джесс возвращается так же тихо, как уходила на разведку, и даже через балаклаву Вад замечает ужас на ее лице. Он тихо шуршит, пробираясь во внутренний двор, куда зашел Волков пять минут назад.
И по обреченно сгорбленным плечам все сразу понимает. Ради интереса выглядывает из-за его спины.
Пацан с автоматом и девчонка с гранатой смотрят на них с недетской яростью.
Если Вад успеет, он вывернет Волкова наизнанку и!..