Archive of Our Own ^beta

Визг тормозов, галдёж, сдавленная ругань. Сабал хлопает себя по колену, тушит сигарету о пыльную оконную раму и выходит из барака.

Аджай вернулся, ну конечно. Что удивляет — не один. Идёт бодро, победоносно, кривит губы, почти улыбается. Толкает свой трофей вперёд — тот спотыкается, кряхтит; у Сабала мгновенно пересыхает в горле. Вот, — говорит Аджай бессловно, одними глазами, — пожалуйста, привёл, всё для тебя.

Сабал одобрительно кивает, экспрессивно раскидывает руки будто бы для объятий, говорит твёрдо, громко, чтобы его голос точно услышали даже сквозь плотную мешковину; чтобы непременно узнали:

— Живой! Странно, что ты его не убил.

Это он скорее не Аджаю, а де Плёру, но тот не улавливает. Ядовито выплёвывает:

— Да жив я, придурок недоделанный, — и получает прикладом в живот, а потом булыжником в спину, сгибается пополам, ладонями упирается в землю, шипит от боли.

Это лишнее, думает Сабал. А вслух бросает глумливо:

— Пусть обживается.

Де Плёр ругается себе под нос, пока его тащат в дом, прихрамывает, возится, вяло, больше для виду пытается вырваться из захвата солдат. В кармане надрывается мобильник — наверняка жена пытается дозвониться, и де Плёр просит дать ему ответить, сначала просит, а потом кричит — отчаянно, истерично.

С мешком на голове и без электрошокера под рукой особо не покомандуешь, такая несправедливость.

Впрочем, это всё суета, рабочие моменты, мелкие неурядицы. Семья — вот что действительно важно. Жена и дочь — это вся жизнь де Плёра, телефонные разговоры с ними — его мотивация и отдушина, Сабал об этом знает. Знает и уважает такой подход. Он придерживает дверь — сейчас девочкам придётся немного подождать — и де Плёра вталкивают в тёмную, тесную комнату. Мобильник перестаёт звонить.

У Сабала подрагивают пальцы, а на виске выступает капля пота — он стирает её резким, нервным движением. Амита хлопает дверью, запирает её на засов. Молча смотрит на Сабала, скрещивает руки на груди, вопросительно поднимает брови — приглашает к обсуждению. Она какая-то неожиданно тихая, растерянная даже — сама, видимо, не ожидала, что Аджай приведёт де Плёра. А он взял и привёл.

В бараке пахнет сыростью, она почти осязаемая — забивает нос, впитывается в одежду, оседает на коже. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь мутное стекло, видно, как по комнате летает мелкая пыль.

Руки у де Плёра связаны, его перегибают через стол, в шею упирается дуло автомата. У двоих солдат, удерживающих его, в глазах тяжёлое нетерпение вперемешку со злорадством, — у обоих. Сабал их понимает. Сабал хочет дать в челюсть сначала одному, потом второму, выбить из рук оружие, разрезать верёвки. Сабал хочет затянуть их потуже. Он вообще много чего хочет, но сейчас не время и не место.

Тишину нарушает Амита:

— Снимите с него мешок.

Один из солдат кивает, легко вспарывает грязную ткань — та летит на пол. Теперь Сабал слышит загнанное дыхание, видит взмыленные волосы на затылке, запёкшуюся кровь. А через мгновение и лицо — солдаты разворачивают де Плёра на сто восемьдесят градусов, автомат возвращается на своё место — чуть ниже челюсти, к сонной артерии.

Сука.

Ну… Это Пол де Плёр, да. Не то чтобы Сабал ожидал увидеть кого-то другого, и не то чтобы забыл его лицо, но ситуация почему-то не ощущается, как что-то реальное. Из-за места и окружения, очевидно, — они не вдвоём, не за семью замками на нейтральной территории, не под охраной людей де Плёра, которые будут казнены до рассвета, чтобы ни одна живая душа не узнала.

А ведь одна всё-таки знает.

— Ты скажешь хоть что-то, Сабал? — раздражается Амита. Бегает глазами от его лица к лицу де Плёра и обратно. Не косится — смотрит открыто, с отвращением, с презрением. А ещё, кажется, немного с сочувствием.

Это молчаливое знание, негласное табу. Будучи полной противоположностью Сабала, Амита странным образом его понимает — понимает и жалеет. Других объяснений, почему она до сих пор не раскрыла его грязную тайну, у Сабала нет.

— Я скажу, что тебе нечего здесь делать, — выплёвывает он вопреки своей щемящей, печальной почти благодарности. — Убирайся.

— Ты что, пытать его собрался? Хочешь поиграть с садистом по его же правилам, только без свидетелей, да? Напомни-ка, что по этому поводу думают твои боги?

Она издевается, очевидно, внутренне торжествует — знает, что сейчас может позволить себе больше без каких-либо последствий, потому что Сабал заранее в проигрышной позиции — он дышит чаще и тяжелее, у него слюна во рту вязкая-вязкая, в голове — вакуум. Он даже связно послать её нахер не сможет, если она не уйдёт прямо сейчас, но она…

— Ладно, не мне грех на душу брать. Чем бы дитя ни тешилось — развлекайтесь.

Даёт отмашку солдатам и просто уходит вместе с ними, оставляя Сабала-лидера-Золотого-пути один на один с военным преступником, а Сабала-простого-человека-со-слабостями — с давним любовником. И Сабал во всех своих ипостасях пока не понимает, принять этот щедрый подарок, или осыпать Амиту проклятьями за халатность, но дверь за ней закрывается, и все вопросы улетучиваются как-то сами собой. Сабал теперь смотрит не украдкой, а жадно, не отрываясь. Он видит де Плёра полностью, чувствует его запах, может даже дотронуться спустя столько месяцев, и это… Это отвратительно, но это неизбежно.

Сабал делает шаг вперёд, берёт его за подбородок, второй рукой сжимает связанные запястья, надавливает на верёвку — де Плёр кривится.

— Тш-ш, — тянет Сабал мягко, прижимаясь щекой к щеке. — Совсем немного терпения, сейчас будет хорошо.

Он намеренно не перерезает верёвку — вместо этого распутывает узел. Медленнее, чем мог бы, и это продлевает болезненные ощущения, но разве его осудят? Глупости. Если кто и понимает такие перегибы Сабала, то только де Плёр, причём даже лучше, чем он сам, — они даже как-то раз это обсуждали.

Сабал из того разговора вычленил для себя главную мысль: боль не всегда про секс, а секс не всегда про боль, и это никого из них не оправдывает, в особенности де Плёра, но жить с этим пониманием позорно, по-скотски легче.

То, что происходит дальше, не акт подчинения и уж тем более не акт любви — это что-то животное, рвущееся изнутри, что-то, что существует только здесь, в эту секунду, в этих стенах, и исчезнет бесследно, как только они потеряют друг друга из виду.

— Скучал по мне? — смеётся де Плёр, стряхивая с рук верёвку, цепляясь за рубашку Сабала, притягивая его к себе. Одну ладонь кладёт на загривок, лбом прижимается ко лбу. Дышит в губы.

Сабал не скучал по нему, как не скучают по лихорадке после пулевого ранения, по остолбенению за секунду до обрушения лавины.

Сабал скучал по нему отчаянно, как скучают по дому, по матери, по беззаботному детству, всем своим существом. Его выворачивало, ломало, коротило, он ненавидел себя, своё гнилое нутро и греховность, ненавидел де Плёра просто по факту его нахождения под этим небом, ненавидел Амиту — помимо всего прочего — за её молчаливую жалость и принятие. Ненавидел полчаса назад, но не ненавидит сейчас.

Сабал целует де Плёра первым — не выдерживает. Из него рвётся вся эта гниль, вся эта боль, как из рассечённого нарыва, как из открытой раны. И он делится ей с Полом, топит его в ней, сминая и кусая его губы, бессловно говорит: забирай, мне ничего из этого не нужно, я устал, я этого не просил, я хочу жить нормальной, честной жизнью, я тебя не выбирал.

Сейчас Сабал выбирает схватить де Плёра за грудки, вцепиться зубами в нижнюю губу, оттянуть, прикусить и втянуть её в рот. На спине Сабала — широкие ладони, мозолистые пальцы — гладят и мнут, мнут и гладят. Так нежно, что почти больно.

— Я могу прямо сейчас тебя прикончить, — шепчет де Плёр в приоткрытые влажные губы. Руку втискивает между их телами, кладёт Сабалу на ширинку. А потом резко перемещает на глок за поясом. — Взять этот пистолет, засунуть тебе в рот и нажать на курок. Хочешь?

— Не смеши меня, — на выдохе отвечает Сабал.

В его голосе нет вызова, нет страха — он знает, что де Плёр не станет, это просто часть игры. И тот действительно оставляет пистолет в кобуре — возвращает руку на пах.

— Я сказал, что могу, но я не хочу. Будет слишком расточительно, не думаешь?

— Думаю, самое время тебе заткнуться, — Сабал прикрывает глаза, потирается о так кстати подставленную ладонь. У него стоит с того момента, как он увидел де Плёра, вжатого мордой в стол. У того наверняка тоже, но Сабал не спешит проверять — давит на плечи мягко, и Пол опускается на колени без сопротивления, щекой потирается о бедро, особо не церемонясь, расстёгивает ширинку. Сабал тянет его за волосы, заставляет запрокинуть голову, чтобы смотрел в глаза. Любуется.

У де Плёра во взгляде — обожание вперемешку с презрением. На щеке гематома, кровоподтёки на лбу и на шее. Он спускает с Сабала штаны отработанным резким движением, какое-то время продолжает смотреть снизу вверх, а потом припадает к члену, лижет по всей длине, губами обхватывает головку.

У Сабала в глазах темнеет — от осознания, не от ощущений. Это всё механика и рефлексы — де Плёр берёт в рот, начинает двигаться, руками мнёт задницу — ничего особенного. На его месте мог бы быть кто угодно, и физически, телесно ничего бы не поменялось. Секс сам по себе никогда не был для Сабала самоцелью, зато это мерзкое понимание, что он может вот так, и что именно с де Плёром; то, на какие риски и жертвы они идут ради коротких встреч раз в пару месяцев; то, как их жизни пойдут прахом, если Амита проговорится, вот это — оно. То самое.

О том, насколько их связь неправильная, можно размышлять часами, уговаривать себя, что это просто помутнение, кармическое испытание — Сабал пытался много раз: медитировал, молился, взывал к Кире. Но сейчас де Плёр перед ним на коленях, его глаза закрыты, губы сомкнуты вокруг члена, движения всё глубже и резче, а ещё его телефон снова звонит, и за дверью слышны голоса. Сабал шумно вдыхает сквозь зубы, жмурится, стискивает в руке короткие волосы, толкаясь в горячий рот грубее, размашистее — де Плёр давится, но продолжает.

Сабал потом долго будет вспоминать в мельчайших подробностях каждый шорох, каждое кровавое пятно на армейской жилетке, каждое движение языка; пропускать мимо ушей слова своих людей, зависать посреди разговора, теряться в ответ на простые вопросы, а когда воспоминания начнут тускнеть, они с де Плёром встретятся вновь.

Это и есть безумие — вот так повторять всё снова и снова, каждый раз надеясь, что внутри что-то перещёлкнет, и Сабала отпустит. Он решительно против наркотиков, но что это, если не зависимость — возвращаться раз за разом, понимать, что не проживёшь без этих встрясок, парадоксально заземляющих, не дающих сойти с ума на фоне происходящего вокруг.

Сабал прикрывает рот рукой, смотрит вниз помутневшим, пьяным взглядом и ловит точно такой же в ответ. Его ноги еле держат, Пола потряхивает — он не трогает себя, не отвлекается, только сосёт, пропуская в горло, позволяя управлять собой в любом темпе, полностью передавая контроль, даже не будучи связанным. У него наверняка затекли колени и шея, член стоит уже болезненно, и это ничто по сравнению с тем, что Аджай с ним сделал и ещё мог бы сделать, но в то же время эта боль ярче, важнее — де Плёр запомнит её, а не удар прикладом или поездку в багажнике по холмам и колдобинам.

В Кирате есть много способов снять стресс: пойти поорать в горы, поохотиться, сделать ставку на арене. В конце концов, как Аджай — вырезать королевскую гвардию пачками, давить их верхом на слоне, взрывать машины из гранатомёта. Сабалу никогда не хотелось ничего из этого.

Он отстраняет де Плёра от себя, обхватывает член ладонью и в пару рваных движений додрачивает. Несколько секунд белого шума, дрожи во всём теле, медленно расплывающихся кругов перед глазами, и Сабал видит запыхавшегося Пола; то, как сперма стекает по его подбородку к шее, пачкает футболку, мешается с дорожной пылью, потом и кровью.

Сабал треплет его по щеке, большим пальцем обводит искусанные губы, размазывает по лицу ещё тёплые белёсые капли. Какое-то время стоит так — почти неподвижно, смотрит заворожённо, сбито бормочет:

— Ты бы видел себя сейчас.

А потом опускается на колени рядом и целует.

Есть во всём этом какая-то печальная необратимость, какое-то невыразимое, болезненное противоречие. Аджай, обвешанный пушками и гранатами, уже наверняка на всех скоростях мчит к Варшакоту, и совсем скоро де Плёру будет попросту некуда возвращаться. Крепость — меньшее из того, что ему предстоит потерять, и Сабал не просто не сможет это остановить — он одним из первых приложит к этому руку.

В Городе Боли — грязь и смрад, сотни замученных душ и разрушенных судеб. Слезами пропитан каждый миллиметр земли, каждый листик. На руках де Плёра крови столько, что из другого конца Кирата несёт железом. Но сейчас в его руках — плечи Сабала, локти Сабала, запястья Сабала.

На самом деле, если так подумать, Амита не по доброте душевной их прикрывает. И даже не с заделом на шантаж в будущем. Просто ей никто не поверит — вот и весь секрет.

Они целуются ещё какое-то время, обнимаются, наверное, впервые так крепко и долго, без намерения сделать больно, а потом всё заканчивается. Сабал застёгивает штаны и закуривает, де Плёр вытирает лицо, поднимается, разминает ноги.

— Мы будем это обсуждать? — как бы между делом спрашивает он, падая на стул. Локтями упирается в бёдра, снова смотрит снизу вверх. Как-то так сегодня у них получается.

Сабал вскидывает брови.

— Что — это?

— То, что меня убьют.

Голос у де Плёра — спокойный и ровный, таким в самый раз вести радиопередачу или читать ребёнку учение Киры. Сабал затягивается, стряхивает пепел под ноги. Молчит, наверное, слишком долго, потому что де Плёр начинает нервно хихикать, постепенно переходя на хохот. Отсмеявшись, зеркалит немного нервно:

— Ты бы видел себя сейчас.

— Понравилось? — Сабал улыбается уголком губ — сам чувствует, что криво.

— Честно? Я рассчитывал на большее.

Они молча смотрят друг на друга где-то с минуту, пока де Плёр не выдаёт:

— Трахнешь меня напоследок?

Сабал давится смешком.

— Я только что спустил тебе на лицо.

— Тоже мне достижение.

Вот и поговорили.

Этот аспект их… связи — Сабал не любит называть это отношениями даже у себя в голове — никогда не был простым, но сегодня вообще не клеится — оно и понятно. С другой стороны, у него внутри всё зудит от необходимости что-то сказать, но что конкретно — он не знает, даже для себя сформулировать не может. «Тебя не убьют»? Враньё и бред. «Я буду рядом»? Очень вероятно — Сабалу наверняка придётся наблюдать его казнь, но это они уже проходили. Как-то раз делились соображениями на тему «А что если» — де Плёр сказал, что война в стране вялотекущая, и они скорее оба умрут от старости, чем встретятся на поле боя. Сабал тогда долго с ним спорил, доказывал, что сопротивление не задушено, что чем больше людей сгинет в Городе Боли, тем быстрее их родные возьмут в руки винтовки и придут на полигон. Де Плёр отмахивался и иронизировал. А потом в Кират приехал Аджай.

— Я позвоню дочке, ты не против? — де Плёр крутит в руках мобильник, смотрит на него с нелепым благоговением. — Потом свяжешь меня и веди куда надо, я всё понимаю.

Сабалу физически плохо от этого смирения — его буквально тошнит, — но отвечает он ровно и кратко, как ответил бы рядовой солдат сопротивления рядовому военнопленному:

— Только быстро.

А сам давит ботинком сигарету, садится с другой стороны стола и вместе с де Плёром принимается ждать, пока за океаном возьмут трубку.

Сабал не обманывается — то, что де Плёр любит свою дочку, не делает его меньшим злом. Нур Наджар со слов Аджая готова на всё ради родных, и Пэйган с Юмой тоже наверняка кем-то дорожат. Разница лишь в том, что с де Плёром Сабалу по несчастливой случайности выпало сблизиться, и в какой-то момент, когда было уже поздно, до него дошло, что если время от времени делить с кем-то постель, можно к этому кому-то проникнуться непрошеным сочувствием.

— Дорогая, позови Эшли к телефону, — Сабал слушает вполуха, смотрит вообще мимо, на ведро с грязными тряпками в углу комнаты. — Привет, зайка. Да, я виноват, прости. Весь в работе, ты же знаешь. Конечно, приеду, милая. И я скучаю. Да, тут проблемы со связью…

Возможно, в каком-то из своих прошлых воплощений Пол — хороший, честный, достойный уважения человек, не способный на убийство. У него много детей, скучная работа, жена не изменяет с соседом, а за спиной не стоит тень диктатора и не тянется кровавый шлейф. Ещё одна вариация Пола, наверное, всё-таки более спорная. Он всё ещё убийца, но не по желанию, а по необходимости, и воюют они с Сабалом на одной стороне. Может быть, там они даже друзья, и поэтому Сабала настоящего так к нему тянет, но это всё про прошлые жизни.

В этой как только де Плёр заканчивает телефонный разговор, Сабал подходит к нему с верёвкой. За окном шумят машины, кричат птицы, суетятся солдаты.

— Мы сейчас поедем в Банапур, и я не знаю, переживёшь ли ты эту поездку, — Сабал садится на корточки перед Полом, начинает связывать его запястья. — Но я обещаю, что если переживёшь, сможешь поговорить с Эшли ещё как минимум один раз.

Лицо Пола в момент светлеет, глаза распахиваются, уголки губ ползут вверх. Он ничего не говорит и не собирается, но в блестящей тёмной радужке так ярко читается: спа-си-бо.

Сабал думает о том, что Амита ничего в его радужке не прочитала, и её придётся поблагодарить словами — чуть позже. А пока есть время, он попытается впитать в себя каждое прикосновение к самым грязным рукам во всём Кирате.