Chapter Text
осень 2009
— Привет. Давно у тебя не был.
Лёгкий дождь моросит неожиданно холодно. Серёжа ёжится в своей тонкой ветровке, поправляя её, соскользнувшую с плеча по ткани чёрной рубашки. Плечи уже потемнели от редких капель, тёмные волосы посырели. Небо же белеет сгущающимися тучами — с запада идёт одна-единственная тёмная, сине-чёрная косматая туча, несущая с собой поздний осенний ливень. У Муравьёва-Апостола на душе такая туча стоит уже второй год где-то: иногда рыдает громко, щедро разражаясь дождём, иногда месяцами простаивает, нагнетая напряжение и нагоняя тоску невероятную. Серёжа в свои двадцать три видел слишком много. Серёжа в свои двадцать три половину из того, что видел, хотел бы забыть, а от тучи этой — избавиться. Время не лечит. Не его. У него в свои двадцать три — груз вины, который в несколько раз больше этой тучи, разбитое в щепки сердце и, вероятно, запущенный алкоголизм.
Туча медленно ползёт с запада, захватывает пространство с ужасающей скоростью, заставляет людей прятаться под козырьками зданий. Сейчас, среди высоких сосен, окружающих могилы, её почти не видно, но Муравьёв-Апостол заметил её ещё в машине, когда они гнали по шоссе. Теперь автомобиль стоит далеко, на обочине дороги, отделённый от него высокой кладбищенской оградой, а он, измазав травой и грязью и без того грязные кроссовки, присаживается перед могилой.
Трава по краю оградки — чистая, зелёная ещё, разве что листьями пожелтевшими усыпана. Тут люди просто так не ходят и мусора нет совсем. Оглушающая тишина кажется ненастоящей — всего в двадцати метрах вновь начинается городская жизнь, торговые центры, метро; пока Серёжа шёл от машины, неподалёку проехал трамвай, громыхая вагонами. Но здесь — здесь лишь далёкое и тревожное пение птиц в высоте и мягкое шуршание невесомых капель начинающегося дождя — и даже это отвлекает.
Серёже больше всего хочется побыть с ним наедине, но кругом нетронутыми зелёными стражами стоят сосны и ели, высокие, многолетние, кое-где будто бы подглядывающие за его горем — из чистого интереса. Они наверняка за свою долгую жизнь видели много таких, как Серёжа: раздавленных горем, похороненных чувством вины.
Но всё равно — внимательно наблюдают за тем, как Серёжа падает на колени, не боясь испачкать тёмные джинсы, за тем, как Муравьёв-Апостол прижимается лбом к могильному кресту, сжимая его пальцами так, как мог бы сжать чужую руку. Будто сейчас это действие, ненужное и бессмысленное, хоть как-то ему самому помочь сможет.
В который раз от этого действия у Муравьёва-Апостола внутри всё сжимается — и он наивно и глупо жмурится, смаргивая горячие капли. Перед глазами возникает чужой образ — улыбка счастливая, глаза, огоньком горящие. Красивый, радостный, живой. А сейчас его рядом нет, сейчас с Серёжей лишь тишина и чёртов могильный крест, перед которым Серёжа стоит, как перед какой-то иконой. Рядом — боль, скорбь, смешанные с виной, страхом и удушающей пустотой. Чувства исключительно свои — последние два года Серёжа ничего, кроме этого не чувствует. И хотя он навсегда уже забыл, каково это — быть счастливым, но он не забыл его. Никогда не забудет, уже не сможет ни к кому так сильно привязать себя — разве что петлёй к потолку.
— Миш, — шепчет бессвязно, в очередной раз собственными слезами давясь. На спине разбиваются тяжёлые капли дождя, а Серж пачкает руки землёй и загоняет в пальцы деревянные занозы. — Прости. Не уберёг, не спас… Я так по тебе скучаю.
Дождь шепчет призрачно чужим голосом — голосом, который, после всего случившегося, невозможно воспринимать спокойно. Муравьёв-Апостол снова плачет; слёзы не по собственному желанию стекают по щекам, впитываясь в землю, как капли дождя. Он не хотел снова рыдать на могиле Миши, не хотел — ехал сюда смиренно, с тревогой и безразличным выражением лица, но стоило могильному кресту показаться в поле зрения, как что-то внутри заново надломилось. Уже сломанное дало новую трещину — каждый раз невыносимо читать строки на прибитой к кресту табличке. Каждый раз как впервые, словно ножом по сердцу и солью на рану, словно по оголённым нервам кипяток, невыносимо:
«Мишель Бестужев-Рюмин. 1989-2007»
— Серёж, дождь, — Муравьёв-Апостол и не замечает, как кто-то сзади подходит. На спину падает тяжёлая куртка, а рядом присаживается Ипполит, обняв его за плечи. — Давай. Дождь, надо ехать. Мы ещё приедем. Он никуда не денется, пошли, пожалуйста.
Серёже хочется сбросить чужие руки со своих плеч и что-то грубо и резко закричать, но сил нет уже никаких. Горло болит — не получается даже слово сказать, настолько оно сорвано всхлипами и безвольным криком. Он ничего не может сделать. Он впервые ничего не может сделать — заманчивой кажется идея пустить себе пулю в лоб, но это будет выглядеть как предательство. Миша погиб из-за него, Миша погиб за него, и глупо будет потратить подаренный им шанс вот так. Серёжа выдавливает последний полувсхлип, цепляясь руками за крест, пока поднимается с Полиной помощью. Он не смог бы выразить всех своих чувств словами, даже если бы хотел, — это не простая скорбь, это обычной скорбью за близким человеком нельзя назвать. Это что-то выше, что-то важнее — как и тогда: боль свежая, шрамы ещё не зажили. Как и тогда: тошно от вынужденного одиночества — никто в жизни ему Мишу не заменит, и никому даже пытаться не стоит дать Серёже то, что отдал Рюмин.
Потому что Миша отдал ему свою душу.
***
апрель 2006
— Что, если это штрига? — первое, что слышит Серёжа, заходя домой.
Руки оттягивают пакеты с продуктами, за ботинками из коридора тянется мокрый след, потому что за окном разразилась самая настоящая буря. Сам Серёжа тоже промок, кажется, насквозь — руки трясутся от холода, с волос капает прямо на тетрадки скрючившегося за столом Ипполита.
— Ты же обещал, что сядешь за уроки, оболтус, — Серёжа оставляет продукты на столе у мойки и уходит в ванную. Одежда летит в стирку, и вместо потёртых джинсов и толстовки он надевает мягкие домашние брюки и растянутую — ещё Матвееву — футболку. — У тебя скоро экзамены, а ты закопался в энциклопедии?
Когда он возвращается на кухню, Ипполит раскладывает продукты по полкам холодильника, жуя бутерброд. На тарелке лежит ещё один — для Серёжи.
— Слушай, ну я не знаю, чего ты сразу с порога начал? Алгебру я сделал, русский тоже, даже «Тихий Дон» почитал, книга, конечно, тягомотная, просто жуть, Серёж. Потом скучно стало, да и честно — Матвей уехал, ничего толком не сказал, а кто там ему звонил? Вот ты знаешь? И я нет, всё такое подозрительное, а тут опять новости.
— Новое тело нашли?
Последнюю пару недель, пока Муравьёвы-Апостолы жили в Петербурге, чтобы Поля мог спокойно сдать экзамены за десятый класс, сообщения о найденных телах разрывали главные каналы страны: все жертвы были обнаружены примерно в одном районе города, около новостроек на самом севере, и все как один были обескровлены. Матвей обмолвился, что делом занимается кто-то ещё из охотников, более опытный, так что Поле и Серёже оставалось лишь просматривать новости и гадать, кто бы это мог быть — вампиры, ведьмы, кто-то ещё, пока им не знакомый? Информация даже по охотничьим каналам была чрезвычайно скудной: жертвами были парни возраста Ипполита, ходили в один и тот же клуб, у каждого на теле находили мёртвую чёрную бабочку.
За это Ипполит и зацепился, кивая Сержу на открытую вкладку в Гугле:
— Смотри, по легендам, бабочек относят к штригам, типа это их воплощения, вместилище души, ну, там разные варианты встречаются. А штрига — она пьёт кровь, как вампиры, только обычно она выглядит как женщина, её сложно обнаружить.
Поля жестикулирует, заполняет собой всю кухню, от ноутбука тянется к старой, рассыпающейся уже книге, которую они нашли однажды в доме одного умершего охотника — не книга, а кладезь информации по сверхъестественным существам. Штрига находится почти в самом конце — рядом с рукописным текстом небольшой рисунок девушки со светлыми волосами.
— Вот, видишь, — Поля тычет в неё пальцем, — штригу почти невозможно узнать, но она выглядит как девчонка, зато с седыми волосами. Если другие охотники ищут вампира, то её пропустят — она не реагирует на серебро.
Серёжа вздыхает, догадываясь, к чему клонит Ипполит:
— И ты, конечно, хочешь пойти в этот клуб и сам всё выяснить?
— А у нас когда-то были другие варианты? — Поля пожимает плечами, вскакивая со своего места пружинкой, и ставит на плиту чайник, откладывая книгу обратно на стол и зажигая конфорку спичками.
— Да, ты, например, не будешь рыпаться и останешься дома учить свои уроки, а другие охотники займутся этой… Что бы это ни было, — Серёжа, фыркнув, садится на стул. — А Матвей точно ничего не объяснил?
— Ты думаешь, я от тебя бы такое скрывал? Может, на это же дело вышел, может, кому-то срочно помощь понадобилась.
На минуту в комнате повисает тишина — Поля рассматривает изучающего нарытую им информацию брата, а Серёжа всё хмурится, вчитываясь то в раскрытое на столе пособие (стёгнутое из библиотеки — Поля, вообще-то, клептоманом никогда не был, просто книги в библиотеки возвращать не всегда удавалось, всю жизнь в спешке, с места на место, тут не то что книгу вернуть забудешь, но и собственное имя), то в рукописные строки в книжке — её точно стоит где-то подклеить, ещё несколько дней и она точно распадётся на листы. Признаки, кажется, сходятся — если и так, если это действительно штрига, отпускать Полю одного кажется совершенным безумством. Штрига — опасное существо, и что ей может сделать десятиклассник? Конечно, десятиклассник, умеющий обращаться почти со всеми видами оружия, знающий чуть ли не все молитвы на старославянском и латыни, носящий с собой флягу святой воды и серебряный клинок, но, несмотря на это, десятиклассник. Серёжа поджимает губы и хмурится.
Из раздумий его вырывает воющий чайник — Поля выключает плиту, рассыпая по двум чашкам сахар и закидывая пакетики чая.
— Так что? Я, считай, приятное с полезным совмещаю — схожу что-то разведаю, может, в люди впервые за пару месяцев выберусь, — Ипполит ставит перед братом чашку чая и садится рядом, вытянув ногой ещё один стульчик из-под стола. — Когда у меня ещё такая возможность будет, ну Серёж! А тут ещё и Матвей уехал. Я честно все уроки выучил! Давай, спроси меня, как вычислить гипотенузу по теореме Пифагора…
— Да это любой дурак знает, — хмыкает Серёжа. — Ты как всегда в какое-то приключение влезешь, а мне тебя доставать. Да ещё и так, чтобы Матвей не узнал.
Поля сводит брови на переносице обиженно.
— Ну я же не маленький, в конце концов.
— Ага, тебе пятнадцать, в твоём возрасте как раз по клубам шастать, — закатывает глаза старший Муравьёв-Апостол.
— Я же помочь хочу! — Поля отодвигает чашку в сторону, притягивая к себе газетные вырезки. — Сколько ещё должно умереть, чтобы мы шевелиться начали? Может, мы сможем прекратить это быстрее.
Он поворачивает к Серёже статью, которую держал в руках. На размытой чёрно-белой фотографии точно видно мёртвое тело, на фотографии рядом — нечёткий силуэт мёртвой бабочки. Текст не несёт в себе никакой новой информации — то, что и у предыдущих жертв: почти полное обескровливание, чёртова чёрная бабочка и тот же район, окраина почти, рядом с неформальным подвальным клубом, кроме складов, заводских помещений и нескольких затасканных многоэтажек, ничего нет. Не лучшее место для жизни и прогулок. Жертва — парень семнадцати лет, шатен. Почти одногодка Поли, наверняка были свои мечты и амбиции — так гадко прервать жизнь, которая ещё даже не началась толком. От этого за Ипполита вдвойне беспокойно — он тоже молодой и глупый, тоже рискует влезть в какую-то передрягу, и Серёжа не переживёт, если с Полей случится хоть что-то. Как минимум потому, что Матвей свернёт ему шею раньше, чем он хотя бы попробует объясниться. Ипполит же смотрит чуть ли не отчаянно — просит его о невозможном, убеждает, что всё хорошо будет без слов, и сам верит в то, что он уже взрослый и за себя отвечать может.
Серёжа вздыхает и наконец сдаётся:
— Хорошо, — и добавляет, когда Поля радостно подскакивает на месте: — Но я пойду с тобой.
— Ну Серёж…
— Никаких но: либо идём вместе, либо ты остаёшься дома.
Серёжа буквально видит, как Поля спорит сам с собой: ему уже хочется быть самостоятельным, сбежать хоть ненадолго от нудной зубрёжки и четырёх стен их большой пустующей квартиры, но, с другой стороны, свежи ещё воспоминания о том, как на предпоследней охоте его едва не убило привидение маленькой девочки, когда Серёжа и Матвей оставили его одного осматривать первый этаж заброшенного дома. Однако в итоге он всё же соглашается, хоть и неохотно — они с Серёжей пойдут вместе, но Поля имеет право немного повеселиться, — они будут в одном клубе, и точно ничего страшного не случится. И он, конечно, обязательно возьмёт с собой нож из калёного железа, которого боятся штриги.
Ближе к восьми вечера, когда начинает темнеть, Поля носится по квартире, собираясь и пропуская мимо ушей все Серёжины наставления. Тот всё же ловит его за край толстовки в коридоре у ванной и вручает нож. Поля осторожно прячет его в берцах, почти таких же, какие носит Серёжа.
— Я не буду за тобой следить, но при условии, что ты позвонишь мне, если заметишь что-то странное, договорились? — повторяет Серёжа, когда они выходят из дома в сторону метро.
Матвей забрал машину, так что придётся потратить время на поездку в подземке — ни Поля, ни Серёжа туда уже пару лет не спускались, потому что в Питер приезжали слишком редко и ненадолго, да и всё время были на машине. Ехать им почти полтора часа на север, но зато хоть без пересадок: с нижнего конца синей ветки на самый верх. Поля прислоняется лбом к Серёжиному плечу, пока они трясутся в вагоне, глубоко вздыхает, прикрыв глаза, а потом принимается с интересом оглядываться. Когда они были маленькими, мама им всем в разное, конечно, время устраивала экскурсии по метрополитену: как проходить через турникеты, аккуратно спускаться и подниматься по эскалатору, ориентироваться среди указателей и огромного количества переходов. Хотя они всей семьёй редко выбирались куда-то — школа была рядом, мамина работа тоже; только по праздникам выезжали в центр, бродили по историческим местам и постоянно фотографировались.
Теперь полки с фотоальбомами пылятся и прогибаются от тяжести воспоминаний, но ни у кого из братьев не хватает духа убрать всё в коробки — словно тогда они вычеркнут родителей из памяти, забудут.
Метро ничуть не изменилось — та же реклама на стёклах вагонов, тот же голос объявляет станции. Они выходят на своей вместе с толпой — люди живым потоком выносят их из дверей станции, и почти все движутся в ту же сторону, что и Серёжа с Ипполитом, — клуб всего в паре кварталов, громкая музыка и сияние огней выдают его за версту.
— Нет, — фыркает раздражённо Поля, — я понимаю, зачем туда идём мы — у нас задание, всё такое. А они-то почему?
— Адреналина, наверное, не хватает, — Серёжа оглядывается около клуба, пытаясь понять, в каком закоулке может прятаться штрига, дожидаясь выбранной жертвы. Вроде все места вокруг просматриваются хорошо, сплошной пустырь с участками земли, на которых ещё нет ничего, кроме залитых фундаментов и строительных лесов. — Рвутся в клуб, чтобы потом хвастаться, что были в таком месте, где совершалась куча убийств.
Поля серьёзнеет:
— Ну, тогда они просто идиоты.
И Серёжа согласно кивает.
На входе у клуба дежурит типичный вышибала, но ему или всё равно, или — что маловероятно — поддельные документы убеждают его, что Ипполиту действительно восемнадцать, но внутрь их пускают без вопросов.
Ипполит на восемнадцать не выглядит совершенно — успешнее удалось бы прикинуться девятилеткой в автобусе, чем совершеннолетним в ночном клубе. Ловить на себе странные взгляды для младшего Муравьёва-Апостола дело уже привычное, но тут, в мерцающем неоне и непривычном полумраке, никому до подростка нет дела — только Серёжа, ухватив младшего брата за капюшон, обводит толпу беспокойным взглядом и прикусывает губу, уже намеченным взглядом охотника пытаясь прикинуть, кто может оказаться потенциальным подозреваемым.
Сегодня здесь, кажется, половина Питера собралась. Хозяева клуба явно воспользовались прикованным к заведению вниманием, и только одному Богу было известно, как этот клуб ещё не прикрыла полиция. Музыка бьёт по ушам непривычно громко — Поля вообще не привык к чему-то такому, к чему-то резкому, в электронной обработке. В машине у них обычно играют старые песни «Короля и Шута» или «Мельницы» — старшим нравится, а он, как всегда, в меньшинстве, но сейчас наблюдать, как Серёжа недовольно хмурится, для Поли лучше любого развлечения.
Возле левой стены растянулся ряд кожаных диванов — уже потёртые кое-где, в темноте не разберёшь даже, какого они цвета. Сидят тут самые разные люди — Серёжа с высоты своего жизненного опыта мог бы смело заявить, что тут одни наркоманы и ищущие лёгкого заработка личности, так что соваться сюда не вариант совсем. Лица у сидящих либо какие-то безучастные, либо уж слишком радостные. На столиках куча пустых бутылок, ряды бокалов и рюмок, женские сумки, скинутые второпях, и прочие вещи. Ничего интересного, а самое главное — никого, похожего на штригу — ни с иллюстрации, ни с описаний.
Им нужен кто-то молодой, но уже седеющий. Кто-то, кто выйдет рано или поздно из клуба и выведет за собой очередную жертву, кто-то, за кем можно проследовать, чтобы точно узнать, убийца ли это. Несколько часов изучения материалов, которые отыскал Ипполит, дали Серёже достаточно много информации: как минимум в двух источниках говорится о том, что, если проследуешь за штригой, её вырвет кровью, выпитой у жертв. Мерзко, конечно, но когда их работа была простой?
— Серёж, а выпить чего-то купишь? — спрашивает задорно Поля, вырывая Серёжу из мыслей и осматривая восхищённо всех и всё. В мигающем свете всё кажется каким-то нереальным, особенно интересным — массивные украшения девушек и блестящие юбки, чужие улыбки, обрывки каких-то фраз, перебиваемые громкой музыкой и хохотом. Все танцуют и веселятся — атмосфера Поле нравится до чёртиков, что-то такое внутри пробуждает, простое и логичное — желание поскорее в толпу двинуться и хотя бы раз позволить себе по-настоящему отдохнуть. То, что Серёжа согласился на подобную авантюру, — не что иное, как подарок свыше, потому что тот же Матвей не разрешил бы никогда. Ему, пятнадцатилетнему, да ещё и в клуб, когда надо учить уроки. В клуб, где промышляет убийца, ага. И где у Поли все шансы стать жертвой. Иди, Полюш, ни в чём себе не отказывай. И всё же в голове наивно вертится мысль: «а может пронесёт?», подкрепляемая другой — а кто, как не он, остановит ещё одно бездушное чудовище?
— Ты совсем уже? Тебе сегодня только сок. И вообще мы сюда по делу пришли, — старший Муравьёв-Апостол трёт пальцами переносицу. Затея с походом в клуб ему нравится с каждой секундой всё меньше и меньше — как минимум три девушки уже окинули его заинтересованным взглядом, а у него из движущих интересов только поймать штригу, поехать домой и наконец-то нормально выспаться. Нож из калёного железа в ботинке как-то успокаивает, и само его наличие Серёжу радует — он тут не без защиты, он с определённой целью. Пронести в клуб нож вообще достижение, и узнай сейчас кто-то об этом — точно выгонят, если ещё полицию не вызовут. Ему, конечно, не в первый раз из участка выбираться безнаказанным, но это совершенно бы испортило вечер. — Иди давай, развлекайся. Я буду у барной стойки, если что.
— Сам уходишь пить! И без меня! — Полин недовольный голос тонет в очередной сменившейся мелодии, а вся наигранная обида на брата забывается, стоит сделать несколько шагов в двигающуюся в такт мелодии толпу. Расслабиться хотя бы ненадолго получается на удивление легко. Ведёт он себя беспечно и неправильно, конечно: Матвей учил быть всегда настороже, особенно в таком месте, где людей — опасное множество и кто-то из них может оказаться убийцей. Сегодня обстоятельства для очередного убийства практически идеальные — Поля уже краем глаза в толпе заметил нескольких парней, похожих на него, и как бы он ни старался отвлечься, натренированный разум автоматически возвращается к анализу увиденного и сопоставлению черт. Рост схожий, волосы кучерявятся тёмными вихрами, глаза зелёные, подсвеченные неоновыми бликами клуба.
Вокруг куча людей отвлекает его, шатается-двигается, душно, тесно и жарко, но хорошо даже без алкоголя. Поля наивно полагает, что лучше всё-таки было бы с ним, но лишний раз искушать судьбу не хочется — ему и так сегодня удача не то что улыбается, а скалится, сверкая белыми зубами. Поле пятнадцать, в его духе сбегать из-под присмотра братьев в подобные места, в его духе творить безрассудства и глупости, оправдываясь подростковым максимализмом и алогичной тягой к приключением. Но у Поли свои обстоятельства: братья — охотники на нечисть, родители погибли, а он, знающий о другом, нечеловеческом мире, ещё умудряется как-то жить. Даже забавно думать про то, что другие в этом помещении и половину не знают из того, что знает Ипполит. Вряд ли хоть кто-то из танцующих в тесной толпе убивал когда-то призрака, вряд ли кто-то тут раскапывал настоящую могилу и ночами не спал, вычитывая из старых охотничьих книг информацию про самых разных тварей. Более того, никто из них даже не подозревает, что все герои детских лагерных историй и городских легенд — настоящие.
Этот вечер обещает быть как минимум насыщенным.
Из колонок доносится новый трек — слов почти нет, а то, что есть, не разобрать: кажется, певица выкрикивает что-то на английском в перерывах между мощными басами, но это никого особо не интересует — они ведь пришли сюда танцевать, а не разбираться в смысловом содержании. Поля качает головой, пробираясь в самое сердце танцпола — в детстве он занимался танцами, и тело это помнит — само подстраивается, движется в ритме. Он быстро оказывается в центре — не лучшее положение, ведь ему совсем не видно Серёжу, а Серёже наверняка не видно его, но что ещё делать? Если он будет стоять с самого края и только оглядываться по сторонам, точно упустит и штригу, и новую жертву.
Музыка захватывает его — одна песня сменяется другой, и Ипполит позволяет себе забыться на какое-то время, пока его не толкают — чудом не полетев носом в пол, он удерживает равновесие и оборачивается, готовясь высказать всё, что думает о неаккуратном танцоре, но тут же прикусывает язык. Напротив него замирает девушка с двумя бокалами: можно предположить, что она пробиралась к друзьям напрямик, чтобы не огибать огромную площадку; внешне она выглядит не старше Поли, ничего необычного, простая девчонка вроде тех, кто учится с ним в одном классе, и лишь одно привлекает его взгляд мгновенно: длинные, неестественно светлые волосы, в искажающем освещении клуба выглядящие седыми.
— Прости, — восклицает она, едва не пролив оба коктейля на новую Полину футболку. — Я не хотела!
— Ничего страшного, — Поля мгновенно собирается с мыслями и улыбается ей настолько очаровательно, насколько умеет. — Помочь тебе выбраться из этой толкотни?
Она кивает, не сводя с него глаз, и Ипполит помогает ей пройти по танцполу, раздвигая танцующих людей в стороны. Когда он оглядывается на самом краю, она смотрит на него внимательным, серьёзным взглядом, но тут же отводит его, когда понимает, что её заметили. Вне такого яркого сияния огней, как в центре, становится заметно, что она чуть старше Поли — он дал бы ей лет восемнадцать.
— Не хочешь, — она закусывает губу, медлит — Поля уверен, что она только делает вид, что сомневается, а на самом деле уже выбрала его жертвой и думает, как выманить из клуба, — присоединиться к нам? Мы с подругой недавно сюда пришли, никого не знаем.
— Мы тут… в смысле я тут на самом деле вообще в первый раз, — Ипполит кивает. Если она тут не одна — это что, получается, целых две штриги? Наверное, поэтому так участились смерти — вдвоём им сложнее насытиться. — Если ты не против моей компании, то как я могу отказать такой чудесной девушке?
Слова рвутся из него сами — сказывается долгое наблюдение за Матвеем, иной раз забалтывающим свидетелей с помощью флирта и откровенных улыбок. Поля раньше иногда пытался тренировать такие перед зеркалом — на будущее, но выходило глупо и искусственно, так что он остановился на варианте чуть робковатой, будто смущённой улыбки наивной молодости. Потребовалось время для тренировок, чтобы сейчас он мог улыбаться так, а в голове при этом набрасывать план, как конкретно поймать штригу — или даже двоих — и вовремя дать знать об этом Серёже.
Они подходят к столику, стоящему с другой стороны от бара; даже если Серёжа пойдёт его искать, вряд ли заметит в такой полутьме. На кожаных диванчиках, полукругом стоящих у стола, сидят двое — девушка с длинными чёрными волосами и парень в кепке. Новая знакомая Ипполита ставит бокалы на стол и оборачивается к нему, протягивая руку:
— Мы так и не познакомились. Я Нина, а это моя подруга Катя.
Катя приветливо кивает и указывает на сидящего рядом парня, чем-то похожего на самого Полю:
— Это Миша, — говорит она, подвигая к себе один из бокалов. — Мы только что познакомились.
— Я Ипполит, — Поля жмёт руки всем троим и усаживается рядом с Ниной, внимательно наблюдая за её подругой. Та возвращается к разговору с Мишей, который не кажется таким уж заинтересованным, и откидывает за плечо копну волос. Она черноволосая — что это значит? Она не штрига? Или их волосы берёт краска, и любая нечисть может закрасить такой отличительный признак? А Нина? Точно ли она штрига? Или просто у неё такой необычный цвет волос?
Пока он размышляет об этом, Нина открыто улыбается и пытается втянуть его в разговор. Приходится врать: ему восемнадцать, только приехал в город поступать в театральный, а в клуб пришёл один, потому что знакомых пока ещё нет. В общем, создаёт себе идеальный образ жертвы, которую никто не хватится какое-то время. Она слушает его внимательно и, как кажется, с искренним интересом, иногда хмурится — когда Поля начинает рассказывать про выдуманные проблемы с родителями.
Хотя сердце у него ёкает — если бы они остались живы, неужели и правда всё было бы так? Матвей уже закончил бы университет, Серёжа бы учился по любимой специальности, сам Поля — присматривался бы к вузам, чтобы через год точно уже знать, куда идти. По вечерам в квартире было бы шумно и многолюдно — совсем как в детстве; все бы друг другу мешали, шумели, толкались бы в ванной в очереди к утреннему душу. Неужели у него могла быть такая жизнь, полная обычных школьных будней и проблем со сверстниками? И самое главное — а жалеет ли он, что у него такой жизни нет?
В ответ на его выдуманную историю Нина рассказывает о себе — совсем немного, скупо. Что тоже приехала учиться, а на первом курсе подружилась с Катериной и устроилась на работу, чтобы даже летом не возвращаться в свой родной город; что обычно они отдыхают на выходных в другом клубе, но тот сейчас закрыли на ремонт, и им приходится пробовать все поблизости от дома.
Поля ломает голову, как ненавязчиво поднять тему убийств — спросить, не страшно ли было им с подругой вдвоём приходить сюда? Но девушек никто не убивал, вопрос может показаться странным. И всё равно начать разговор об этом надо — если Нина, или Катя, или даже обе, почему нет, — штриги, то они могут выдать себя. Когда он уже собирается спросить едва ли не в лоб — мол, слышали, какие тут ужасы происходят, Миша окликает его впервые за те полчаса, что они просидели рядом.
— Ипполит же, правильно? Пойдём купим девушкам ещё по коктейлю?
Бокалы и правда пустуют, и Поля, прикинув количество пятидесяток в кармане, кивает. Пробираясь к бару и пытаясь высмотреть Серёжу, он лихорадочно соображает — как уговорить Мишу уйти? Он ведь тоже подходит под типаж, кто знает, не выбрала ли его Катя как следующую жертву? Было бы логично — ей Миша, а Нине — сам Ипполит.
От этой мысли его передёргивает, и, когда Миша кивает в сторону чёрного входа, предлагая выйти и освежиться, Поля, не задумываясь, соглашается.
На улице безлюдно и холодно. Весна в самом своём расцвете — во внутреннем дворике клуба обнаруживается разлогий цветущий куст сирени, и её запах пьянит получше любого алкоголя. Поля уже по привычке достаёт из кармана пачку сигарет (вот о чём уж ни Серёжа, ни Матвей точно не догадываются — попросту времени нет обращать внимание на то, на что обращают внимание родители в обычных семьях) и зажигалку из прозрачного зеленоватого пластика. Миша выходит следом — Муравьёв-Апостол через плечо замечает лихорадочный блеск в чужих глазах. Видать, его новому знакомому в клубе плохо стало, а оно ведь и не удивительно: душно, жарко, громко, к тому же небольшое количество алкоголя в крови с любым сделает своё дело.
Ипполит добродушно протягивает открытую пачку сигарет Мише, позволяя вытянуть сигарету ему первому.
Но Миша внезапно меняется в лице, резким движением выбивает сигареты из его рук и валит на холодный сырой асфальт, не позволяя подняться и, что хуже, дотянуться до спрятанного в ботинке ножа. Лицо у Миши вытягивается, мерзко чернея, ровный ряд белых зубов покрывается чем-то чёрным, вязким и тягучим, сами зубы вытягиваются на манер клыков, но примечательно, что вытягиваются все и сразу. Кепка спадает с волос штриги, и Муравьёв-Апостол в ужасе бросает взгляд на волосы — корни седые, практически бесцветные, несмотря на то, что выглядывающие из-под головного убора кончики каштанового оттенка.
Сердце Поли бьётся втрое быстрее. У Миши идеальная маскировка — никто и никогда бы не подумал на тебя, если ты выглядишь, как жертва, и ведёшь себя так же. Штрига мерзко шипит над самым ухом, какой-то мерзкий стрекочущий звук издаёт, и Ипполит за эти долгие несколько секунд успевает попрощаться с жизнью окончательно — сейчас этот чёртов Миша откусит ему полголовы, выпьет всю кровь, а его душа в виде мёртвой бабочки будет валяться рядышком. Его некролог будет просто отвратительным, да и глупо умереть в пятнадцать. Ипполит извивается, прикладывая все силы, что остались в теле — все уроки по самообороне, которые Серёжа и Матвей проводили, почти сразу же в критической ситуации забываются, и следующее, что чувствует Поля, — как штрига приближается к его лицу, ухватив за подбородок костлявой, непропорционально длинной рукой. Открывает иссохшийся рот и нависает над ним, сдерживая всем своим весом, и Поле страшно не на шутку чувствовать, как из груди что-то вырывается с хриплым стоном, что-то своё, белый сгусток энергии, слабо мерцающий в темноте переулка. Мало того, что штрига давит на грудную клетку, так ещё и это чувство кажется удушающе отвратительным, словно глотку изнутри разрывает что-то колючее, словно лёгкие кто-то вырывает.
Ужасающая минута — Поля допускает мысль, что действительно умирает. Чувствовать это всё больно, чувствовать себя беспомощным — ещё больнее. Силы его постепенно покидают — как он может извернуться из-под тяжёлой туши штриги, которая прямо сейчас питается его жизненными силами? Все жалкие попытки тонут в собственном хрипе, а остатки какой-либо силы пропадают, когда холодные пальцы крепче стискивают подбородок.
— Поля!
Серёжин крик пробивает тишину и на секунду перекрывает ужасное кряхтение штриги. Существо тут же отрывается от него — всё ещё отвратительно вытянутое лицо поворачивается к старшему Муравьёву-Апостолу, штрига пищит и тут же, соскочив с Ипполита, бросается наутёк, обогнув куст сирени и устремляясь дальше во дворы. Серёжа всего секунду решает, броситься догонять или побежать к брату, прежде чем подскочить к Ипполиту и присесть рядом, придерживая его, зашедшегося кашлем, за плечи.
— Поля, ну твою мать, ну я же говорил, — голос Серёжи необычайно тревожен, но Поля попросту не может сосредоточиться ни на чём. Голова ужасно кружится, и руки дрожат, неожиданно весенняя прохлада сменяется для него чуть ли не зимним морозом, а в горле всё ещё дерёт, и на подбородке фантомное холодное прикосновение самой смерти ещё свежо чувствуется.
Старший Муравьёв-Апостол помогает подняться — крепко держит за руки, а потом, обхватив под рёбрами, тащит его, шатающегося и не держащегося на ногах, к выходу из переулка, вот только уже не в дворы и не на пустырь, а к метро. До слуха всё ещё долетает музыка, вернее, её отголоски, эхом отбивающиеся от стен двора. Всё веселье и воодушевление осталось в стенах этого сомнительного заведения, и единственным плюсом оказывается только то, что сегодня никто не погиб. Ипполит на грани, правда, но это другое совсем, не умер ещё, и на том спасибо. Серёжа под нос себе бурчит что-то, расспросить пытается и в чувство привести хоть относительно, а у него всё перед глазами плывёт и сил хватает только на то, чтобы ноги переставлять. Редкие прохожие косятся странно — наверняка думают, что юноша слегка перепил или что-то в этом духе.
Серёжа в жизни никогда так не волновался — с его-то жизнью охотника это заявление звучит ужасно смело, но вопрос здесь действительно о жизни и смерти. Жизни и смерти его младшего брата. Необычайная удача, что Серёжа всё же за Полей следил — ненавязчиво, не возникая рядом при любой удобной возможности, но готовый подойти вдруг что. И вот ситуация подвернулась сама — опоздай он хотя бы на несколько секунд, кто знает, в каком состоянии был бы Поля.
Дойти до метро удаётся с трудом — всех Полиных мыслей и сил хватает только на то, чтобы переставлять ноги под аккомпанемент тревожного Серёжиного шепота: «Поль, ты только держись, Поль, мы доберёмся домой скоро». Лампочки на станции тревожно мигают от перебоев электричества, отражая всё Серёжино душевное состояние. Давки в метро нет, только с десяток ещё пока не добравшихся домой людей — пассажиры смотрят на двух братьев безразлично, никого тут особо не интересует, какое горе затронуло Муравьёвых-Апостолов, а Серёжа от тревоги готов чуть ли не волосы на себе рвать. Поля гаснет у него прямо в руках, хрипя в попытке хоть слово вымолвить и удержаться при этом на ногах.
— Это был Миша, — выдавливает в конце концов Ипполит, хватаясь за Серёжину футболку.
— Умолкни, не говори сейчас, потом расскажешь, тебе плохо.
— Его звали так. Миша, — стоит на своём Поля и внезапно снова заходится кашлем. Собрать хоть несколько слов, пробиваясь сквозь температурное марево, удаётся с невероятным трудом — мысли ускользают в каком-то скользком омуте, чёртова штрига его подкосила так, как ничто и никогда. Серёжа тревожно вздыхает, заставляя Полю уткнуться носом себе в плечо и закрыть глаза. Последнее, что ему сейчас нужно — чтобы Поля на что-либо силы тратил, им ехать ещё минимум двадцать минут до станции, что находится около дома.
Поля притихает, больше не пытаясь ничего сказать, и в итоге из метро Серёжа его почти вытаскивает; остро чувствуется отсутствие машины — на ней бы они добрались сейчас до самого дома, а так нужно тащиться ещё два квартала, когда Поля едва ноги переставлять может.
— Давай я тебя понесу? — предлагает Серёжа, когда до дома остаётся совсем немного, но Ипполит только отрицательно качает головой и пытается выпрямиться. — Ну тихо, тихо, чего ты.
— Я… я сам… — Поля шепчет едва слышно, цепляется холодной рукой за руку Серёжи. — Не надо, Серёж.
Его упрямства хватает до подъезда — около как всегда неработающего лифта он едва не сползает по стенке вниз, если бы не крепкая рука брата, подхватившая его за талию.
— Ну-ка, давай, давай, — Серёжа подхватывает его под колени, закидывая руку Ипполита себе за шею; Поля в свои пятнадцать весит не так много, чтобы Серёжа не смог поднять его на четвёртый этаж.
Дома Серёжа сразу же разводит бурную деятельность: включает переносной обогреватель, кутает брата в плед и суёт в руки чашку горячего чая. В книгах ничего не говорится о том, как помочь людям, на которых напала штрига — таких обычно обнаруживают уже мёртвыми, вообще не нуждающимися больше в помощи. Единственное, что находит Серёжа, — это отвар из трав, который обычно используют при нападении простой нечисти, чтобы больной мог восстановиться. У них есть вроде бы всё, что нужно: бадан, ромашка, чабрец; Серёжа, порадовавшись, что травы не остались в машине уехавшего Матвея, сосредоточенно принимается составлять сбор — выверять всё нужное чуть ли не по крупицам, как написано в книге, строгое количество порошка одного растения, миллиграммы от растолчённого корня другого. А ещё обязательно думать о выздоровлении больного, пока всё это делаешь — так что Серёжа старательно гонит от себя мысли и о том, куда всё же уехал Матвей, и о том, как тяжело, с надрывом дышит Поля в гостиной.
Когда отвар наконец готов, он несёт ещё тёплое питьё брату и заставляет выпить всё. У Поли совсем бледная кожа и холодные руки, но отвар немного помогает — он начинает дышать чуть ровнее и в итоге так и засыпает, привалившись к Серёжиному плечу. Серёжа тянется за мобильным телефоном, со щелчком откидывает крышку, набирает номер брата — но с той стороны всё такой же автоответчик и тишина после гудка.
— Матвей, я… В общем, на Полю напали, потому что я не уследил. Штрига. Ему плохо теперь, ничего не помогает. Не знаю, что делать, возвращайся, где бы ты ни был.
Матвей не перезванивает ни через полчаса, ни через час — раньше бы он вырвался откуда угодно и рванул к ним, но за последние пару лет брат сильно изменился. Да, смерть родителей сильно повлияла на каждого из них, но именно Матвей выслеживал убившую их ведьму, именно он жаждал отомстить ей с невероятной яростью. Когда это всё же случилось, он вернулся домой в крови, сел на кухонный табурет и — разрыдался. Серёжа тогда впервые увидел брата плачущим — и не просто плачущим, а надрывно, отчаянно. Матвей не плакал ни когда умирала мучительно мама, ни на похоронах. Ходил молчаливо, будто закаменел изнутри, всё больше погружался в непонятные книги, всё меньше разговаривал с братьями. Тогда на его плечи легло ещё и опекунство — Серёже уже исполнилось восемнадцать, но Поле было всего двенадцать лет, и социальные службы даже хотели забрать его в детский дом. Матвей чуть ли не зубами выгрыз себе право воспитывать Полю. Заканчивал тогда пятый курс, устроился на работу — друг отца зачислил его в свою фирму.
Вечерами он приходил домой весь серый от усталости и тоски, что-то грызло его изнутри, но братьям он не рассказывал, несмотря ни на какие расспросы. Говорил, что расскажет потом, что сейчас не время и это только его проблемы. И Серёжа с Полей старались помочь ему, как могли: Серёжа тогда отложил на год поступление, следил за домом, проверял Полькины домашние задания и ходил в школу на родительские собрания.
А потом Матвей вернулся домой с руками в крови, с больным и сломленным взглядом и сказал: «Я за них отомстил». Рассказал, наконец, ему за бутылкой водки обо всём, что сам узнал после смерти матери — и перед Серёжей открылся другой мир, полный чудищ, призраков и ведьм.
И с того вечера жизнь троих братьев изменилась.
За эти годы они успели поколесить по стране и обзавестись множеством полезных знакомств. Серёжа, крепче обняв Полю и чувствуя, как того колотит в ознобе, перебирает контакты, думая, кому бы позвонить за советом. Позднее время его не пугает — если ты охотник, то о крепком ночном сне можно забыть: или просыпаешься от кошмаров посреди ночи и ищешь, чем бы себя занять, как он сам первое время, или мчишь куда-то, выслеживая очередную мерзость. Им тоже часто звонили посреди ночи, так что Серёжа не испытывает угрызений совести, когда набирает нужный номер, когда за окном ещё только начинает светать.
— Да? — голос по ту сторону хриплый ото сна, но уже встревоженный. — Что-то случилось?
— Я бы не позвонил просто так, — Серёжа прикусывает язык, потому что фраза прозвучала грубо, но сказанного уже не воротишь. — Ань… Петя далеко?
В трубке что-то шуршит, и следом раздаётся голос Каховского:
— Серёж?
— На Полю напала штрига, — не затягивает Муравьёв-Апостол. — Не укусила, но Поле плохо, я ему отвар сделал, всё равно почти не помогает.
Петя молчит, обдумывая его информацию.
— Не укусила, но рядом побыла?
— Да.
— Они же тебе не простые вампиры или упыри там какие, питаются не только кровью, но и энергией. Она могла его зацепить и теперь не отвяжется, пока… — возникает пауза, словно он не хочет продолжать, но Серёжа его торопит:
— Пока что? — И знает ответ ещё до того, как он звучит вслух:
— Пока не убьёт.
У Серёжи внутри всё обрывается — Поля не может умереть, только не Поля, ни за что. Он осторожно перекладывает брата на диванную подушку, придерживая открытый телефон плечом, укутывает Ипполита в плед и выходит из комнаты. Петя тактично молчит, давая ему время собраться с мыслями.
— Ты тут?
— Да, да, я слушаю, — говорит Серёжа уже из комнаты, потирая переносицу пальцами. На столе всё ещё покоится россыпь бумаг, и Муравьёв-Апостол перебирает некоторые, напряжённо вслушиваясь в дыхание Каховского по ту сторону динамика.
— В общем, о штригах у меня мало сведений, — на фоне чужого голоса слышится шелест бумаг. — Единственное, что я могу сказать точно, — он умрёт, если не убить штригу раньше. Тебе надо поспешить, как-то помочь Поле протянуть. В общем, сначала ослабляется иммунитет, это приводит к пневмонии, и, если вовремя не спохватиться, он впадёт в кому. Можешь попробовать дать ему отвары какие-то или лекарства, только чтобы они сочетались. А Матвей что?
— Матвей уехал на охоту один и не отвечает, — Муравьёв-Апостол вздохнул тяжело. Всё было бы проще, если бы он был рядом — как кто-то старший, кто-то надёжный и точно знающий, что нужно делать в такой ситуации. — Спасибо большое, ты… Ты очень помог, правда. И прости, что так рано позвонил.
— Да пустяки, ты же знаешь, мы всегда на связи, в любое время дня и ночи, — голос у Пети свидетельствует об обратном — сонный, с хрипотцой. — Надеюсь, у вас всё будет хорошо.
— Да, спасибо. Спокойной ночи.
— Спокойной.
Ему бы поспать пару часов, впервые за сутки хотя бы глаза закрыть и на пару минут провалиться в тревожное забытье, но волнение за Ипполита накатывает новой волной. Если не убить штригу, он умрёт.
Он осторожно переносит Ипполита в комнату, укладывая на более удобную, чем диван в гостиной, кровать, и возвращается на кухню. Надо срочно что-то делать и что-то решать — старший Муравьёв-Апостол курит, высунувшись в окно на кухне, и оглядывает родной и знакомый дворик уже в который раз. Надеется где-то увидеть знакомую машину или хотя бы фигуру Матвея, возвращающегося домой, но ничего нету — двор по-утреннему пустует, пока солнце медленно поднимается выше, опаляя первыми лучами верхушки высоких деревьев и отражаясь в окнах многоэтажки напротив. Серёжа дышит глубоко и тревожно, выдыхая дым в надежде хоть так прогнать тревогу и прочистить голову от ненужных мыслей, но никотин — не ладан и так не работает, от чего ещё хуже становится.
Три года назад он и подумать не мог, что жизнь повернётся так круто. Тогда в планах было поступить в престижный университет — оценки позволяли на бюджет пройти, да и вообще Серёжа — гордость семьи: отличник, олимпиадник, спортсмен, староста, два десятка лет назад вполне бы мог стать каким-то пионером. Сейчас уже бывший отличник-олимпиадник не спит ночами, неожиданно знает, как обращаться с оружием, куда и какой твари стоит стрелять или где резать, знает, как правильно чертить защитные знаки, а географию родной страны выучил на практике — с точностью до километра назовёт расстояние от Магадана до Воркуты. Значение слова «охотник» уже и потерялось как-то — в толпе услышишь и вздрагиваешь, думаешь, что же этот человек выслеживает: призрака или белого зайца зимой?
Серёжа закрывает окно, когда солнце уже окончательно поднимается над домами, и потирает лицо уставше. Картинка поистине прекрасного весеннего утра никак не вяжется с происходящим: Поля на грани, Матвей никак не может перезвонить, он один против штриги, ещё и информации совсем мало, ничтожные крупицы. Да и не похоже что-то, что этим делом ещё кто-то более опытный и взрослый занимается. Одно радует — сам Серёжа вне зоны риска и жертвой стать не может, так что в проклятый клуб на окраине сегодня стоит наведаться ещё раз.
Муравьёв-Апостол ставит чайник на плиту, убирает в кухонные шкафчики травы и сборы, с которыми вчерашней ночью возился; остатки отвара в небольшом чайничке стоят, и было бы неплохо дать Поле ещё немного перед уходом. Серёжа задерживает взгляд на бумагах и на отваре, а затем выходит из кухни, отправляясь в комнату к Поле. Тот ещё спит, укутанный тремя толстыми одеялами; старший Муравьев-Апостол подходит ближе, прижимая ладонь к его лбу. Горячий, как и несколько часов назад, — отвар помог только снять симптомы, и то на недолгое время. Тогда придётся прибегнуть к лекарствам, как и говорил Петя. Серёжа снова выходит из комнаты, на этот раз в ванную — чёрная сумка с красным крестом валяется на стиральной машине, и Муравьёв-Апостол спешит включить свет в небольшой, тесной комнатке, чтобы найти нужные лекарства. Градусник уже лежит на столике возле кровати Ипполита, пустая чашка из-под чая там же. У Серёжи в руках быстро оказываются таблетки противовирусного (он действительно старается верить в то, что они помогут, хотя знает, что нет, — другое дело, если бы Ипполит в снегу извалялся, а тут штрига, тут совсем не то), жаропонижающее и аспирин.
К этому времени закипает поставленный заранее чайник. Его свист разносится по квартире тихо, будто бы сама квартира чувствует, что Ипполиту плохо, и будить его не хочет. Серёжа, сваливая все таблетки в одну руку, выключает газ на плите и доливает горячей воды в отвар, а затем кофе себе делает. Ему не впервые приходится бодрствовать по несколько суток — определённо ещё одна из особенностей охотничьей жизни, — так что особого дискомфорта он не чувствует и до вечера, вероятно, будет в порядке, а там можно по пути в клуб купить себе энергетик какой-то. С первых глотков горячего растворимого кофе в голове немного проясняется. Часы в коридоре показывают шесть, но при болезни грани и ощущение времени явно немного стираются.
Старший Муравьёв-Апостол возвращается в комнату, все лекарства на стол сваливает и ставит свой кофе чуть поодаль. В комнате Поли тревога будто бы звенит — тот дышит тяжело и глубоко, в голосе слышится хрипотца. Обычно болезни нужен инкубационный период, но здесь совершенно иная ситуация, сейчас Ипполит выглядит так, будто болеет уже давно и очень тяжело: под глазами залегли тени, он в тревожном температурном сне хмурится сильно, натягивая одеяло к самому носу, волосы растрёпанные — морозит, видать, бедного. Сердце сжимается — если бы он вчера не поддержал эту его идею с клубом, Поля сейчас был бы дома, здоровый, разве что дулся бы на него.
Но не поддержи он идею — вероятно, вчера умер бы кто-то другой.
По крайней мере вылазка дала хоть какую-то информацию — штригу в человеческом обличии зовут Мишей, и, судя по всему, Миша там завсегдатай, так как убийства город тревожат не меньше недели. А ещё никто вчера так и не умер, но стоило ли это того? Стоила ли чья-то жизнь здоровья собственного брата? Нельзя так думать — это подло и низко, это со стороны морали неправильно и дико, Серёжа на самом деле и сам бы с радостью принял удар штриги вместо кого-то другого, вместо любого человека — уж тем более вместо Поли.
Он присаживается на край кровати, нехотя зарываясь пальцами в волосы младшего брата и легонько тормоша, чтобы проснулся. Стоило хотя бы попытаться сбить температуру, дождаться вечера, а затем снова идти в клуб или попытаться дозвониться до Матвея.
— Поль? — зовёт негромко; брат морщится, пытаясь глубже зарыться лицом в подушку. — Поль, нужно хоть немного отвара выпить, чтобы полегче стало.
— Прости, — хрипит Ипполит, едва разлепив губы, потрескавшиеся от болезни. — Так глупо подставился, Серёж, прости.
Серёжа приглаживает его растрёпанную чёлку, едва ли не обжигаясь — такой у Ипполита жар. Поит брата, аккуратно наклоняя чашку, пока весь отвар не оказывается выпит. Следом идут две таблетки, и Поля валится обратно на кровать совсем без сил.
— Ты туда собираешься, да? Снова? — младший брат отлично Серёжу знает. — Думаешь, рискнёт заявиться снова?
— А что мне остаётся? — Серёжа медлит, хотя знает, что Ипполит прочитал уже про штригу всё, что мог найти, и наверняка понимает, чем ему грозит Серёжино промедление. — Если останусь тут, она меня почует и не сунется всё равно. И ты умрёшь. Если я просто её не найду — ты умрёшь.
Поля едва заметно кивает:
— Понимаю. Сам виноват, ну. Ты иди, найди её. А я тут подожду.
Он бахвалится — Серёжа видит это по нервно дёргающемуся кадыку, по бегу глаз под плотно закрытыми веками. Берёт Полю за руку, вкладывая в неё прихваченный из гостиной нож.
— Я сделаю круг из соли, Поль. А ещё на раму у окна положу железо и у каждого порога тоже; если услышишь хоть что-то странное, напиши мне. Даже если совсем сил не будет — напиши. Ты меня понял?
Ипполит ещё раз кивает и сжимает в руке нож — привычным охотничьим движением, а потом по-детски беззащитно и доверительно сворачивается рядом с братом в дрожащий клубок. Серёжа смотрит на него, чувствуя, как вовсе не метафорично болит сердце, потому что Поля — самое важное, что осталось от их семьи. Смотреть за его взрослением тяжело — там, где другие дети впервые влюбляются, ходят на свидания и прогуливают уроки, он учится копать могилы, убивать вампиров и изгонять демонов. Там, где кто-то другой целуется на последнем ряду кинотеатра, Ипполит вонзает осиновый кол в сердце вампиру, даже не дрогнув. В свои пятнадцать он — самый сильный человек из всех, кого Серёжа встречал.
Он помнит, что, когда их путь охотников только начался, у брата глаза загорались интересом — в двенадцать лет всё казалось сказочным приключением, в котором хорошие люди никогда не умирают, а добро побеждает зло. Полю не пугали постоянные разъезды, оторванность от друзей — после смерти родителей охота стала первым, что заново разожгло в нём жизнь. Но Серёже всегда было страшно — за него. За то, каким Ипполит вырастет, видя эти ужасы.
Как сможет не потерять жажду жизни и веру в хорошее, потому что Серёжа — Серёжа вот их потерял.
Но чего он допустить не может, так это смерть младшего брата, и Серёжа сделает всё, чтобы выследить этой ночью штригу.
До полудня он изучает всю информацию, какую только может найти: штудирует все бестиарии, читает отрывок из старой книги, который около полудня присылает Петя. В который раз Муравьёв-Апостол жалеет, что сейчас Петя живёт в другом городе — иначе бы тот непременно помог. Да и Аня, несмотря на всю их с Серёжей историю, ни за что не осталась бы в стороне. Но они сейчас где-то на Дальнем Востоке — выслеживают перевёртыша, кровавый след за которым тянется из Петербурга через всю страну.
Так что Серёже придётся действовать одному — от Матвея всё такая же тишина, что уже начинает не на шутку настораживать. Серёжа позволяет себе вздремнуть пару часов рядом с Ипполитом, чтобы набраться сил перед вечерней охотой, потому что важно будет остаться собранным и внимательным: он не успел толком разглядеть штригу, значит, придётся искать по приметам — почти как в прошлую ночь. Правда теперь у него есть одна зацепка — имя. Оно, конечно, легко может оказаться вымышленным, но всё же нужно будет обязательно порасспросить барменов, не знает ли кто такого парня — чуть повыше самого Муравьёва-Апостола, кепка и толстовка, зовут Михаилом. Вдруг — ну, вдруг — повезёт.
Из дома выходит ближе к девяти часам; Поле к вечеру стало чуть легче, так, что он сам мог дотянуться до кружки с отваром — хотя в книгах говорилось, что с каждым часом подвергшимся нападению штриги становится только хуже. Серёжа перед уходом разложил везде железные пруты — год после одной особо тяжёлой охоты они лежали в комнате, которая сейчас больше напоминает склад, чем старую родительскую спальню. Прутов в итоге хватает на окно в комнате Поли, порог у его двери и у двери входной, но Серёжа надеется, что вместе с солью и святой водой, разбрызганной по углам квартиры, это должно штригу хоть немного задержать. Кроме того, Ипполит уже не спит, заходясь через каждые три минуты хриплым надсадным кашлем, а полулежит на подушках, твёрдо пообещав ему: если что — сразу же звонить.
И всё равно из дома Серёжа выходит с тяжестью на сердце. Оглядывается на окна квартиры, лишь одно из которых светится тёплым золотистым светом, а потом, тряхнув головой, спешит в сторону метро: у них с братом сейчас каждая минута на счету. В этот раз до клуба он, кажется, добирается куда медленнее: словно время остановилось, растянулось огромной змеёй, никуда не торопится. Мысли Серёжи то и дело возвращаются к Ипполиту: как он там, держится ли. Связь в метро ловит на некоторых станциях, так что он не выпускает телефон из рук, всё время с ужасом ожидая звонка как знака — штрига пришла.
Серёжа за эти три года успел повидать многое: и тварей убивал разных, и людей спасал, и на злых людей, творящих ужасы, тоже насмотрелся. Иногда ему кажется, что всё, зачерствел, ничем его не удивишь, ничем не заденешь. Но сейчас внутри бушует такая буря, такой ледяной страх поднимается к самому горлу, что дышать трудно. Муравьёв-Апостол из метро буквально выскакивает; упирается ладонями в колени, глубоко дышит свежим вечерним воздухом, сладким и душистым. По дороге к клубу набирает Полю; тот отвечает с первого гудка:
— Никого нет, — рапортует чётко, как солдат в кино; голос похож на наждачку, но звучит достаточно уверенно. — Ты добрался?
— Уже подхожу к клубу, — Серёжа оглядывает толпу молодёжи у входа. — Через полчаса тебе перезвоню.
В клубе в этот вечер всё то же самое — тот же шум, пьяные подростки с липовыми документами прячутся по углам, музыка так сильно долбит по ушам, что Серёже, привыкшему прислушиваться к каждому шороху, хочется надеть беруши. Но он лишь морщится и направляется прямиком к бару, у которого пока не так много народу.
Серёже тревожно слегка — присматривается к замызганным кожаным диванам, выискивая кого-то похожего хотя бы по одежде и фигуре на вчерашнего Мишу, хмурится и в целом выглядит довольно враждебно. Сегодня, кажется, на него даже не пялится никто — так, несколько взглядов вскользь, на кожаную курточку которой разве что шипов не хватает для создания полного образа какого-то панка, на холодные зелёные глаза и тёмные волосы. Нож на этот раз в чехле и плотно прижат ремнём к телу, вдруг что — достать можно будет быстрее.
Протолкнуться сквозь толпу пьяных подростков удаётся не сразу — музыка какая-то активная, и двигаются все уж слишком быстро, а Муравьёву-Апостолу проводить второй вечер подряд в таком сомнительном по качеству заведении не хотелось бы совершенно. Но всё ради брата — либо он сегодня убьёт чёртову штригу, либо Поля умрёт. Вернее, у него нет другого выбора, кроме как прикончить тварь этой ночью, и права допускать возможность смерти младшего брата тоже нет. Нет права на ошибку — ошибка может стоить жизни Ипполиту.
Самое страшное сейчас для Серёжи — что, если позвонит через полчаса Поле, тот не возьмёт трубку. Плохо, конечно, себя заранее так накручивать, и конкретно сейчас верить в то, что мысли материализуются, не хочется. Ещё и с Матвеем ситуация непонятная, весь день Серёжа метался в мыслях, куда старший Муравьёв-Апостол запропастился и в какую беду вляпался. После охоты на штригу стоило что-то срочно решать и с этим вопросом.
Прежнее место за барной стойкой свободно. Серёжа забирается на высокий стул, осматриваясь, и ожидает, пока девушка закончит обслуживание другого клиента. Барменша красивая, высокая, стройная, с косой чёрной, чёлкой и пирсингом на губе, глаза подведены чёрной подводкой, а плотно обтягивающая майка явно указывает на то, что она фанатка какой-то иностранной рок-группы. Серёжа бегло бросает взгляд на собственную яркую футболку с «Королём и Шутом» и хмыкает. Девушка наконец-то прячет деньги за заказ в передник и подходит к нему, улыбаясь и попутно закручивая горлышко на бутылке с чем-то алкогольным.
— Что будете?
— Я к вам не пить пришёл, на самом деле, — Серёжа очаровательно улыбается. Этой фишке и он у Матвея научился: чуть склонить голову на бок, прикинувшись актёром в каком-то фильме, построить девушке глазки пару минут, увлекая в интересную беседу, и выведать всё, что нужно. — Я вчера здесь познакомился с одним интересным человеком, Мишей зовут. Не успели друг другу контакты оставить, а я в городе ненадолго, понимаешь, вот, хотелось бы его найти. Не знаешь, кто бы это мог быть? Мне показалось, он тут часто бывает.
Девушка меняется в лице, приподнимая уголки губ и добродушно улыбаясь.
— О, Миша! Знаю, да, он хороший, мы с ним общаемся, — смеётся та, ставя полупустую бутылку на свободное место позади себя. — У него и правда много знакомств. Тебе повезло, я видела его буквально несколько минут назад. Кажется, курить пошёл, или попробуй поискать его где-то возле диванчиков. О, вон он, у стены! Видишь, толстовка тёмная, смеётся? Передавай «привет» ему!
Серёжа кивает благодарно и выдыхает «спасибо» одними губами, следя за тем, куда указывает рукой девушка — у стены парень стоит. У Серёжи замирает сердце — та самая тёмная толстовка, похожее телосложение, только этот, кажется, ниже. Впрочем, у нечисти это обычное дело — изменять свою внешность. И так задорно смеётся в компании какого-то парня, тоже темноволосого, ростом на Ипполита похожего. У Муравьёва-Апостола в голове звоночком щёлкает «следующая жертва», и тот быстро пробирается сквозь сбившихся в группки подростков к штриге. Вытащить на задний двор и снести голову ударом ножа — в одном только неоновом освещении этого клуба никто не обращает внимания на то, как Серёжа за ножом под футболку тянется.
Наконец подходит ближе, и Миша как раз стаканчик на стол ставит, видимо, намереваясь вглубь толпы пробраться. И уже один — парень тот ушёл куда-то, а Серёже тем лучше. В крови какая-то злость и агрессия на этого чёртового Мишу играет — из-за него Поля сейчас на грани, это же он вчера его к холодному асфальту прижимал когтистыми лапами и забирал жизненные силы.
— Миша? — спрашивает, хмурясь и уже протягивая руку. Парень кивает, не оборачиваясь, и Серёже этого достаточно, чтобы тут же среагировать, схватив того за локоть и потащив к выходу.
— Ты, блять, что делаешь, урод? — штрига пытается выдернуть руку и всеми силами сопротивляется, находясь в шаге от того, чтобы закричать и позвать на помощь, но всё глушит внезапно сменившаяся музыка. Свободной рукой Миша его по плечу бьёт — шансов у него против охотника, конечно, ноль, но за смелость твёрдая пятёрка. — Отпусти!
Муравьёв-Апостол молчит — на них никто не обращает внимания тоже, что удивительно, а вырваться из крепкой хватки охотника у Миши не получается, как бы тот ни вертелся. Точно штрига — убеждён Серёжа, — и не превращается только потому, что тут людей много.
В клубе неожиданно обнаруживается второй чёрный выход, ближе, чем тот, что ведёт в дворы, — Муравьёв-Апостол тащит Мишу туда, выталкивая в открытые двери, и уже сжимает в свободной руке нож. На улице свежо и даже приятно — куда лучше, чем в душном клубе, но сейчас даже такое изменение совсем не радует. Серёжа толкает штригу к стене — тот, кажется, ударяется затылком, шипит, снова пытается вывернуться и прошмыгнуть бегом под арку, но Серж, крепко сжав чужое горло, не позволяет этого сделать, только нож направляет на парня — в самую середину, под рёбрами, так, чтобы тот точно почувствовал остроту и холод лезвия. Ни капли жалости, ни капли сочувствия. Муравьёву-Апостолу кажется, что тот вот-вот превратится в ужасного монстра и бросится на него. Музыка доносится отдалённо, и звучит это дико, словно что-то вырванное из другой реальности. Там — веселье, тут — он, прижимающий к стене монстра.
Миша хватается пальцами за его руку, держащую чужое горло, и пытается откинуть упавшие на глаза светлые волосы. Вот что примечательно — седины не видно. Закрасил, сволочь. Дёргается непонятно, стараясь со стеной буквально слиться, чтобы убежать от лезвия, и весь сжимается. Когда ему наконец-то удаётся сбросить с глаз волосы, Миша тут же взглядом упирается в лицо напротив, а у Серёжи внутри что-то секундно переворачивается.
Карие — пронзительно карие глаза с пляшущим где-то в глубине огоньком.