Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Если быть честным, то Ван Ибо едва стоял на ногах. Гонконг плыл перед глазами сиянием красного неона. Иногда встречались жёлтые или синие вывески, но больше всего было красных. Людские лица, искажённые тенями, в этом свете теряли свою человечность, превращаясь в морщинистые демонические морды.

От испуга спасало изрядное количество выпитого: Ван Ибо успел набраться, пока бродил по узким улочкам Монгкока^[1]. Сяо Чжань должен быть где-то тут — это Ван Ибо понял из их сумбурного разговора.

Сяо Чжань уже уходил, ему пора было на работу, а Ван Ибо только вернулся, перебившись помощью тётушке Чун, наградившей двумя большими порциями лапши. Съесть хоть сколько-нибудь Сяо Чжань уже не успевал: его ждали, это читалось и на извиняющемся лице, и во всём виде. Сжимая в руке мобильный телефон, Сяо Чжань уже был на пороге.

Даже волосы не успел собрать, и они обрамляли лицо, кольцами лежали на шее. Ван Ибо, конечно же, засмотрелся. А потом Сяо Чжань ушёл, а Ван Ибо остался в квартире.

Места всё никак не находилось. Ни комната Фэн-гэ, ни захламлённая гостиная не приносили утешения. В комнату Сяо Чжаня Ван Ибо тоже заглянул, хотя и не стал входить. На постели лежали вещи, будто перед уходом Сяо Чжань долго выбирал наряд. Ван Ибо вспомнил полузастёгнутую воздушную рубашку, заправленную в узкие джинсы. Хотелось обхватить руками пояс, замерить его ширину, используя только ладони и губы…

Так и не найдя себе места, Ван Ибо вышел из дома. На улицах Цимшацуя^[2] ловить было нечего: район становился всё респектабельнее, будто по тоннелям с острова добирались не только люди, но и приличия.

Доехав до Аргайл^[3], Ван Ибо отправился куда глядят глаза. Если идти достаточно долго, то Монгкок закончится, а дорога выведет к парку, который пытались разбить на месте Коулуна^[4]. Туда нужно было попасть днём, посмотреть, что осталось от крепости, где он родился.

Брат ещё должен был помнить Коулун, а вот Ван Ибо забыл: в слишком раннем детстве они оттуда переехали. Хотелось посмотреть на то место. Оно спасло и его родителей, и тысячи других беженцев, сейчас вновь оказавшихся во власти красного материка. Может, потому и неон был таким кричащим.

Переходя из бара в бар, Ван Ибо всё меньше задумывался об окружающем. Мир сливался в красное смазанное нечто, перемежавшееся темнотой баров. Вот и сейчас он зашёл в очередной: хотелось в туалет и еды, наверное, стоило чем-нибудь перекусить, хотя бы съесть той самой лапши. Но без Сяо Чжаня было совсем не то.

В первую секунду показалось, что в баре совершенно темно, но уже через мгновение перед глазами прояснилось. Тусклый свет отражался от рядов бутылок за барной стойкой, и бармен, одетый в цветастую синтетическую рубашку, лениво разливал коктейли.

Людей было много, но он не торопился, как будто не было никакой очереди и не тянулись вперёд руки с зажатыми купюрами. Пошатнувшись, Ван Ибо разглядел вывеску туалета и направился туда. Мимо кто-то скользнул — человек направлялся на выход, за ним шёл кто-то ещё, но Ван Ибо уже не обращал внимания.

В грязноватой уборной Ван Ибо торопливо справил нужду и принялся умываться. Опьянение утихло, в голове прояснилось. Глядя себе в глаза, Ван Ибо пробормотал:

— И зачем?

Отражение ничего не ответило, только посмотрело бессмысленно и пьяно. Ван Ибо решил его умыть. Через пять минут с мокрыми волосами и куда более ясной головой он вышел в бар. Бармен всё ещё не спешил, но посетители почему-то не нервничали. Они сидели и лениво перебрасываясь словами, — громкость музыки вполне это позволяла.

— Еды, — попросил Ван Ибо, протолкнувшись прямо к стойке.

— Кухня не работает, — равнодушно ответил бармен.

Досадливо цокнув языком, Ван Ибо огляделся, силясь понять, что ему стоит заказать. Сидевший рядом парень, помешивающий трубочкой коктейль, призывно улыбнулся. Ван Ибо оценил и его лицо, и одежду, и длинные стройные ноги — парень был по-настоящему красив — и отвернулся.

— Тогда воды, — сказал он. — Лучше с лимоном.

— Красавчик не будет пить? — раздалось со стороны.

Говорил тот самый парень, теперь проскользнувший по стойке в сторону Ван Ибо, склонившийся к нему в разговоре. Ван Ибо снова посмотрел, но отвечать не стал, только протянул пару монет бармену.

— Почему так? — снова спросил парень. — Ты не хочешь развлекаться? Но ты пришёл сюда… Давай, мне нужна подсказка!

Он тянул слова так, как будто поставил себе цель продлить каждую гласную. Ван Ибо едва понимал его: пьяный мозг отказывался разбираться. Кокетливый тон почти стирал смысл, а заинтересованности Ван Ибо не хватало.

— Ну, ответь же мне, красавчик!

— Фай, отвали от него.

На этот голос Ван Ибо тут же обернулся и просиял — Сяо Чжань, явно только что зашедший в бар, улыбнулся уголком рта. Бармен как раз поставил на стойку воду Ван Ибо, и тот сразу выпил почти половину, просто чтобы занять чем-то руки и рот. Не сболтнуть бы лишнего, не потянуться бы — это было бы совсем неуместно.

— Чжань-гэ! — наконец позвал он, убедившись, что мозг приведён в порядок.

— Почему ты здесь? — всё ещё улыбаясь, спросил Сяо Чжань, подходя так близко, что у плеча можно было почувствовать его тепло.

— Просто, — стушевался Ван Ибо, хотя и правда оказался в этом баре совершенно случайно. — Я гулял… Ну и вот.

— По какому поводу пьёшь? — подтолкнув его локтем, Сяо Чжань что-то жестом велел бармену и посмотрел косо, склонив голову к плечу.

— Я… Да… Да просто. И день рождения…

— Чей? — недоумённо посмотрел Сяо Чжань.

В удивлении его глаза округлились, а брови нахмурились, изогнувшись. В приглушённом свете бара его лицо казалось ещё красивее, чем обычно, хотя Ван Ибо и не думал, что такое возможно. Первый раз увидев Сяо Чжаня, он уже был сражён. Почти уничтожен чужой красотой. Солнце скользило по его чертам, то высвечивая глаза, то подчёркивая их красноватые удлинённые уголки, то пятнышком замирало на полной нижней губе, в которую хотелось вцепиться укусом.

Он искренне горевал о Фэн-гэ, и Ван Ибо, ещё сам не поверивший в смерть старшего брата, только тогда начал её принимать. Сяо Чжань явно плакал: глаза у него опухли, а губы покраснели, став ещё ярче, и у Ван Ибо голова шла кругом.

Но сейчас в тусклом свете к его чертам добавилось нечеловеческое очарование. Как будто здесь и сейчас было видно настоящую его природу — небожитель, спустившийся с Небес, решивший затеряться среди простых смертных.

— Мой, — наконец ответил Ван Ибо.

Сяо Чжань приоткрыл рот — стало видно нежный язык и белые зубы, из-за которых он напоминал кролика. Ван Ибо сглотнул и поспешно отпил из стакана ещё, испугавшись, что не удержится.

— Почему ты не сказал?! — наконец возмущённо воскликнул Сяо Чжань. — Ты! Я бы никуда не пошёл! Остался бы с тобой!.. Айя! Стой здесь!

Протиснувшись мимо Ван Ибо, которого обдало целой плеядой запахов — какие-то духи, сладковатые, с явной персиковой нотой, отзвук шампуня, ментоловых сигарет и фруктовой жвачки, — Сяо Чжань нагнулся над стойкой, взмахом руки подзывая бармена. Он наклонялся очень сильно — рубашка на спине натянулась, демонстрируя тонкую талию и ложбинку позвоночника, а джинсы только подчеркнули объём ягодиц.

Захотелось — невыносимо и почти неостановимо — обхватить ладонями стройные бёдра. Так, чтобы большие пальцы упирались туда, где, стоит выпрямиться, образуется складка. Впиться так больно, что Сяо Чжань выпрямится, оглядываясь через плечо, и тут же ляжет грудью на стойку снова, избегая болезненного давления.

Пришлось приложить усилие, чтобы не раздавить стакан: рука уже заболела, побелели костяшки — так крепко сжалась ладонь Ван Ибо. Сяо Чжань же, ничего не замечая, что-то говорил бармену, а тонкая, почти полупрозрачная ткань всё обтягивала поясницу.

“Интересно, у него есть ямочки?”

Мысль кольнула Ван Ибо, он шумно вдохнул, отпил из стакана и попытался отвести глаза. Но ничего не выходило. Взгляд возвращался к Сяо Чжаню, его волосам, кольцами лежавшим на шее, его узким плечам и спине, выступающим лопаткам, на которых ткань чуть вздымалась, как будто пряча сложенные крылья.

— Так, — выдохнул Сяо Чжань, поднявшись. — Сейчас тебе принесут поесть, а то ты на ногах едва держишься. Почему не сказал-то? Что весёлого в том, чтобы бродить одному по барам.

Ван Ибо пожал плечами, стараясь не шагнуть вперёд, не втянуть Сяо Чжаня в объятие. А тот мягко улыбнулся, покачал головой и махнул бармену. От его движения к запахам прибавился дезодорант и едва уловимая нота пота — Сяо Чжань совсем не пах, хотя и сильно потел. Захотелось поймать его руку, сжать в ладони предплечье, открывая влажную подмышку, уткнуться в неё лицом, шумно вдыхая запах, — здесь он сосредотачивался, полнее всего передавал саму суть Сяо Чжаня.

— …завис? Ибо!

— А? — хрипло спросил Ван Ибо, не услышавший ни слова.

За гулом крови в ушах терялись не только слова Сяо Чжаня, но и музыка, и чужие голоса, и целый мир, прятавшийся за дверью бара. Там были прохожие и туристы, полиция и преступники, там шумел Гонконг, но Ван Ибо не услышал бы ни звука, даже если бы громкость Монгкока выкрутили на максимум. Сяо Чжань снова что-то сказал: его губы шевельнулись, на яркой розовой коже блестела слюна, мелькнули зубы — и у Ван Ибо заныло лицо, желание поцеловать было болезненным.

Не дождавшись ответа, Сяо Чжань махнул рукой, что-то прокричал бармену и взялся за принесённый тем коктейль — непрозрачно-розовый с несколькими крупными ягодами малины — и отпил так, что розоватая пенка осталась на верхней губе. Мелькнул язык — быстрое влажное движение — и Ван Ибо попытался спрятаться в своём стакане.

Еда помогла лишь немного, потому что протрезветь не давал Сяо Чжань: он смеялся рядом, то и дело отпивая из своего бокала, подталкивал к Ван Ибо ломтики фруктов, водил по губам сочной яркой малиной, как будто стараясь накрасить их. Ван Ибо сменил воду на коктейль, теперь не “Олд фешен”, который любил по рассказам брат, а такой же легкомысленный и девчачий, оказавшийся не на шутку крепким. Но пьянил всё равно не он, а Сяо Чжань, то прижимавшийся к боку, то отстранявшийся, отмахивавшийся от своих друзей, судя по всему, бывших постоянными посетителями.

Он что-то говорил, и Ван Ибо что-то отвечал, и сидящий рядом парень с неожиданно маленькой челюстью, превращавшей лицо в треугольник, с насмешкой встревал. И всё вокруг пряталось в полумраке бара, и жаром накатывало желание, когда Сяо Чжань поворачивал голову в сторону двери и на шее ярче выделялась мышца, в которую хотелось вцепиться зубами.

А позже всё стёрлось в бурлящую радость, как будто нос покалывает пузырьками игристого и голова идёт кругом. Сяо Чжань, опьяневший гораздо быстрее, вис на плече и что-то невнятно говорил, пока Ван Ибо ловил машину, покачиваясь на обочине.

Гонконг вокруг шумел, Монгкок заливало неоновым светом, по улицам непрерывным потоком шли люди — местные и приезжие, желающие найти развлечение или, наоборот, работу. Ван Ибо увидел нескольких проституток — слишком ярок был макияж и слишком ненавязчиво позади маячила пара парней со слишком безмятежными лицами.

В такси стало ещё хуже, потому что Сяо Чжань сидел совсем рядом, не желая отодвинуться хотя бы на несколько сантиметров. Его жар и сладкое малиновое дыхание касалось щеки, и Ван Ибо едва удерживался от того, чтобы прижать его ещё ближе, накрыть губами яркие, покрасневшие от выпивки губы, протолкнуть язык в тёплый рот.

Он держался изо всех сил, не желая смущать таксиста и самого себя — неминуемым насмешливым отказом. Сяо Чжань — бесконечно красивый, похожий на небожителя со старых картин — конечно же, отказал бы. Посмотрел бы недоумённо и покачал головой. И Ван Ибо прекрасно знал, что всё дело в нём: кому нужен безработный вчерашний студент, не имеющий за душой ни цента.

— Пойдём, — позвал он, когда машина остановилась.

Он потянул Сяо Чжаня наружу, а тот, кажется, успев задремать, осоловело хлопал глазами, глядя так невинно, что его невинность хотелось опорочить. В мыслях невольно мелькнула картина: такой же взгляд снизу вверх, распахнутые глаза, дрожащие ресницы, подчёркивающие покрасневший от смущения внешний уголок, и белые капли, стекающие к подбородку. Потемневшие опухшие губы, их натруженные уголки, едва не порвавшиеся от слишком широкого растяжения.

— Ибо?

И Ван Ибо не выдержал. Такси уже отъехало от их дома, и никого не было вокруг, и Сяо Чжань так смотрел, всё ещё держась за руку… Поцелуй был со вкусом малины и ментола и пах персиками и сигаретным дымом, и всё это сводило с ума. Сяо Чжань успел удивлённо воскликнуть, прежде чем начал отвечать. Его губы покорно раскрылись, позволяя языку Ван Ибо скользнуть в рот.

Едва не умирая от жажды, Ван Ибо прижимал Сяо Чжаня ближе, обхватив ладонями талию. Такая узкая, что постоянно казалось, вот-вот переломится, она идеально чувствовалась в руках. Рёбра вздымались под пальцами, а острый язык мелкими движениями облизывал губы Ван Ибо, дразня, отвечая, маня ближе к себе.

Рыкнув, Ван Ибо потянулся — приходилось привставать на носки, так высок был Сяо Чжань, — одной из ладоней скользнул вверх, сбивая по дороге тонкую влажную ткань. Погладил острые лопатки, между ними и выше, обхватил ладонью затылок, наклоняя Сяо Чжаня к себе, чтобы целовать ещё крепче.

— Пойдём, пойдём, — вырвавшись, прошептал Сяо Чжань. — Пойдём домой.

“Домой”, — глупо подумал Ван Ибо и повёл Сяо Чжаня к подъезду, оглядываясь каждую секунду, как будто боясь, что тот пропадёт. Не убеждала ни тёплая маленькая рука, лежавшая в ладони, ни тихое мурлыканье — Сяо Чжань напевал прилипчивую мелодию из бара, — ни то, что с каждым шагом они становились всё ближе к их потрёпанной двери. За которой они будут только вдвоём, и никто и ничто больше не будет важным.

— Ибо, Ибо!..

Сяо Чжань привлёк его к себе, стоило им зайти. Терпения уже не хватало, и Ван Ибо прижал его к стене так, что из груди выбило воздух. Но жалоба Сяо Чжаня потерялась в поцелуе, осыпалась к их небрежно сброшенным ботинкам. Кое-как они добрались до ванной, где сдёрнули халат и несколько полотенец. Они оказались на плечах Сяо Чжаня, когда Ван Ибо толкнул его к двери, целуя так сильно, что болели губы.

Тишина квартиры наполнилась влажными звуками, с которыми встречались их языки. Стоило отстраниться — дыхание почти оглушало. Но Ван Ибо казалось, что дышать не нужно: достаточно просто целовать Сяо Чжаня, и тогда никто из них никогда не умрёт, замерев в этом идеальном моменте.

Вода хлынула из лейки, её брызги намочили одежду, но Ван Ибо было всё равно. Он лихорадочно раздевался, торопясь как можно быстрее оказаться голым. Душ пошёл на пользу и Сяо Чжаню: он немного протрезвел — взгляд стал осмысленнее, румянец чуть побледнел на щеках.

— Ох, душ — это хорошо, — простонал он, расстёгивая брюки, которые Ван Ибо ещё не успел с него снять. — Мне кажется, я половину бара на себя нацеплял…

Сяо Чжань хотел сказать что-то ещё, но Ван Ибо не дал, притянул к себе ближе, целуя, собирая губами влагу с его лица. И Сяо Чжань подчинился, позволил брюкам упасть на пол бесформенной кучей, тут же вымокшей от безжалостных прохладных струй, и прижался грудью к груди. Его высокое тело было таким тонким, что без труда поместилось в руках Ван Ибо.

Отвечая на поцелуй, Сяо Чжань раскрывал рот, впуская язык Ван Ибо, и послушно принимал его грубые прикосновения. Но касаться иначе Ван Ибо не мог, он хотел оставить как можно больше следов: красных отметин на шее, отпечатков пальцев на нежной и мягкой плоти ягодиц, укусов у покрасневших от натиска сосков.

— Ибо!..

— Пожалуйста, пожалуйста…

Просьба сорвалась с губ, но Ван Ибо, даже если бы его пытали, не смог бы сказать, о чём просил, однако Сяо Чжань понял. Он запустил пальцы в вымокшие волосы, погладил Ван Ибо по голове и чуть изогнулся, подставляя под жадные губы грудь.

Перед глазами была пелена — марево похоти, от которой сводило плечи, а член, уже поднявшийся, болезненно ныл. Рот горел, желая прикоснуться к светлой, очень нежной коже. Ладони и лицо были гораздо смуглее, а всё тело, скрытое под одеждой, походило на белый нефрит, такой ценный, что стоил войны. И Ван Ибо, вылизывая ложбинку между грудей, впиваясь зубами в напряжённые тёмные соски, мысленно клялся, что ввяжется в любую драку, если кто-то попытается Сяо Чжаня отобрать у него.

— Ибо, давай — ах! — давай помоемся, — сбивчиво попросил Сяо Чжань. — Давай, я тебе помогу.

Ван Ибо отшатнулся, тяжело дыша, упёрся плечами в стену — кафель холодил кожу. Сяо Чжань, закусив губу, посмотрел из-под слипшихся стрелочками ресниц, и Ван Ибо едва не завыл — таким красивым он был. Вода всё текла, прохладные струи касались узких светлых плеч и отражались от них, укрывая радужным ореолом.

— Ты такой красивый, — восхищённо сказал Сяо Чжань.

Ван Ибо смутился, почувствовал, как уши залило жаром. От неловкости он переступил ногами и зашипел, когда член качнулся под собственной тяжестью. Показалось, что жар прокатился по нему сверху вниз и обратно, заставив головку налиться ещё большим напряжением.

Сяо Чжань же уже намылил руки и жестом позвал к себе, улыбаясь едва уловимо — нежная мягкость улыбки казалась миражом, но стоило приглядеться, как тут же было видно и приподнятые уголки губ, и невозможно изогнувшуюся верхнюю губу с глубокой ямкой, как будто прикосновение, отбирающее воспоминание о прошлых жизнях, оказалось слишком долгим. Даже ангел не смел отнять рук от этого лица.

— Тебе нравится это мыло? — спросил Сяо Чжань. — Если хочешь, есть ещё одно. Какое-то с алоэ, что ли.

— А это с чем?

— С малиной, — улыбнулся Сяо Чжань, пожав почему-то только одним плечом и поднеся к лицу Ван Ибо полную пены ладонь. — Я люблю малину и персики.

“А я — тебя”, — подумал, но не сказал Ван Ибо, собираясь с силами. Низ живота ныл, а член, потяжелев, казался ещё больше, чем был. В яйцах собралось напряжение, и не хотелось кончить, как только Сяо Чжань коснётся пальцами груди.

— Нормально пахнет? Я могу то взять, оно тоже вкусно пахнет. Просто так понейтральнее, что ли…

— Мне нравится, — тряхнул головой Ван Ибо, чувствуя, как с волос уже начинает капать, хотя он ещё не заходил под воду. — Это нормальное.

И тогда Сяо Чжань и правда коснулся груди, погладил её своими тонкими твёрдыми пальцами, скользнул от ключиц к соскам — и Ван Ибо едва не закричал. Казалось, закричи — и станет проще, исчезнет груз чудовищного желания, от которого напрягся пресс и дёрнулся член. Но он промолчал, а Сяо Чжань, будто ничего не заметив, принялся намыливать живот и бока, избегая паха. И каждый раз, когда его пальцы проходились пониже пупка, он хитро смотрел из-под ресниц, ясно обозначая намеренность своих действий.

— Гэгэ, — хрипло позвал Ван Ибо, сжимая кулаки. — Ты меня мучишь?

— Совсем чуть-чуть, — признался Сяо Чжань. — Повернись, я спину потру. Давай поболтаем.

— Ты издеваешься?

— Я тебя отвлекаю, — со смешком ответил Сяо Чжань, похлопав Ван Ибо по боку. — Давай, повернись. Как тебе Гонконг?

Ван Ибо послушно повернулся, чувствуя, как жаром наливается всё тело. Руки Сяо Чжаня, его нежные маленькие ладони, скользнув по плечам, погладили лопатки, а уже через секунду к спине прижалась голая грудь.

— Так как? — шепнул Сяо Чжань, обводя пальцами мгновенно напрягшийся пресс. — Я никогда отсюда не уезжал, так что Гонконг — это какая-то постоянная вещь…

— Гэ, — предупреждающе сказал Ван Ибо, чувствуя чужой тоже стоящий член у ягодиц. — Я тебе внятно не отвечу.

— Даже когда снесли Коулун, мне сначала показалось, что ничего не изменилось. А как тебе Лондон? Я в детстве мечтал уехать на остров, раз уж я могу, а потом…

Сяо Чжань неожиданно замолчал, неловко замерев, и Ван Ибо наконец не выдержал. Развернувшись в руках Сяо Чжаня, он перехватил инициативу, обняв того и снова целуя. Заставил шагнуть назад, чтобы они оказались прямо под душем, и вода обрушилась им на головы. Она смыла с Сяо Чжаня все средства для укладки, и волосы чёрной волной хлынули на его шею.

— Ты сказал, что я красивый, — едва ли внятно пробормотал Ван Ибо, выцеловывая длинную линию шеи, — но ты красивее. Господи, когда я тебя увидел!.. Мне показалось, что в квартире брата поселился небожитель. Подумал, что ты галлюцинация.

— Ибо!

И Сяо Чжань застонал, обхватив шею Ван Ибо, выгнулся в руках, подставляя и линию ключиц, и плечи, и грудь под поцелуи, которые щедро лились на его кожу, соревнуясь со струями воды.

Они едва ли не выпали из ванной, и под ногами мешались полотенца, а Сяо Чжань ничего не видел оттого, что Ван Ибо вытирал его волосы. Путь по коридору длился почти вечность, но в конце оба, пахнущие малиной и предчувствием скорой близости, рухнули на постель. Ван Ибо казалось, что в воздухе уже повис запах спермы, что ещё пара прикосновений, и из каждой его поры хлынет семя — так сильно было возбуждение, и таким невероятным был Сяо Чжань. Он не был ни нежен, ни груб, касался ни сильно, ни слабо, а ровно так, чтобы голова Ван Ибо кружилась, а все мысли вылетели из головы.

И среди простыней, благоухающих нежным цветочным ароматом, уронив покрывало на пол, Ван Ибо старался любить Сяо Чжаня так, как не любил никого другого. И тот отвечал, выгибаясь в объятиях, смеялся от лёгких прикосновений и всё шептал:

— Не жалей меня, Ибо.

Пожалеть его было невозможно: он извивался в руках, заставляя удерживать крепче, и тянулся навстречу, ловя поцелуй, будто он мог стать последним. А Ван Ибо всё больше, всё сильнее уверялся в том, что все его поцелуи будут принадлежать Сяо Чжаню.

Как глупо он думал ещё пару недель назад! Как говорил последнему своему приятелю — не любовнику, но и не другу, просто тому, с кем можно было успокоить желание, и забыть имя, выкинув из головы после пары встреч: “Я не умею любить и не хочу никакой любви”. Ещё несколько недель назад он был уверен в этом совершенно искренне. Любовь была ловушкой, в которую попадали только глупцы, а Ван Ибо глупцом, конечно, не был.

Не желая зависимости, которую несёт за собой любовь, — где ты? с кем ты? любишь ли ты меня? — Ван Ибо избегал привязанности. У него где-то там, очень далеко, в Гонконге был брат, и этого было достаточно.

А теперь он целовал хрупкий изгиб напряжённой шеи, оставляя поцелуи один за одним, прослеживал языком бьющуюся жилку пульса, вслушиваясь в чужую жизнь, и не хотел быть где-то ещё.

В первый день, стоя у обшарпанного подъезда, цвета стен вокруг которого не было видно из-за граффити, Ван Ибо и предположить не мог, что, миновав несколько пролётов лестницы, где пахло чьей-то едой, крысами и героином, он встретит любовь всей своей жизни. Было что-то в лице Сяо Чжаня, когда он открыл дверь, вдоволь погромыхав решёткой, что-то в его удивлённых заплаканных глазах и приоткрытых губах, что Ван Ибо в ту же секунду переменил мнение. Любовь нужна была ему как воздух, и слаще зависимости от любимого не было ничего в целом мире. Ей проигрывал и английский пудинг, и яичные вафли, которые Ван Ибо купил первым делом.

— Привет? — вопросительно сказал Сяо Чжань и неловко улыбнулся. — Ты Ибо?

Ван Ибо тогда только кивнул, потому что слов у него не было, они все потерялись, пока мысли метались от неземной красоты к мятой футболке и коротким волейбольным шортам, в прорезь штанин которых хотелось запустить пальцы. Там, в складке бедра, должно было пахнуть так сладко…

И теперь Ван Ибо проверял, насколько был близок к истине, вылизывая там, но не касаясь члена, а Сяо Чжань едва не плакал над ним, цепляясь за волосы и всё пытаясь заставить отстраниться.

— Если ты сейчас не прекратишь…

Ван Ибо скользнул выше, оставляя россыпи поцелуев на плоском худом животе, где ещё чуть-чуть, и проступят очертания кубиков; выше, на вздымающихся рёбрах, таких очевидных под тонкой светлой кожей. На сосках, уже заласканных и ставших крупнее, на порозовевших плечах, неожиданно осыпанных мелкими веснушками. Солнце тоже целует Сяо Чжаня в плечи, и Ван Ибо повторяет путь этих поцелуев, стараясь перекрыть своими.

— Иди сюда.

Сяо Чжань привлёк его ближе, приоткрыл губы, предлагая себя, и Ван Ибо, конечно же, взял, глотнув тёплое дыхание, в котором ещё угадывалась малина. Разведя бёдра, Сяо Чжань раскрылся и, не разрывая поцелуя, зашарил над головой, что-то ища под подушкой.

— Нужна смазка, — тихо сказал Ван Ибо, отрываясь от припухших, блестящих от слюны губ.

Вместо ответа Сяо Чжань вытащил тюбик, легко сощёлкнул крышку и выдавил на пальцы прозрачную каплю, мгновенно скользнувшую к ладони. Ван Ибо хотел возразить, но рука уже тронула член, и перед глазами вспыхнули звёзды. Пришлось жмуриться, пережидая слишком яркий момент. Яйца подтянулись к члену, живот дрогнул, напрягаясь. Показалось, что вот-вот подломятся ноги, что ещё немного, и Ван Ибо рухнет на постель, неспособный шевельнуться, подчинённый прикосновению Сяо Чжаня.

Пальцы пробежались по стволу, обхватили горстью головку, погладили вены, спускаясь к основанию, и снова вернулись к уздечке. Ван Ибо сорванно застонал и, открыв глаза, посмотрел на Сяо Чжаня. Тот смотрел в ответ. Румянец залил его щёки, а пот выступил на лбу и над верхней губой — россыпь прозрачных капелек, которые захотелось слизнуть языком.

И это тоже было внове. Никогда раньше Ван Ибо не считал сексуальным пот. А теперь хотелось склониться, не замечая очевидное предложение приоткрытого рта, и провести языком вдоль губы, задержавшись там же, где задержалась ангельская рука.

— Иди ко мне, — тихо велел Сяо Чжань, раскрываясь сильнее.

Тогда Ван Ибо удивился тому, как легко он скользнул внутрь, как податливо разошлись складки, окружающие вход, но на утро от этого удивления не осталось и следа, оно забылось, смытое жаром наслаждения. Сяо Чжань стонал — громко и сорванно, позволяя трахать себя так сильно, как не позволял никто из прошлых парней Ван Ибо, и от этого исчезали все мысли. Всё человеческое в Ван Ибо исчезло, оставив только животную жадность, желание получить своё во что бы то ни стало.

Он двигался, вбиваясь в жаркую узость чужого тела, смотрел, как его член растягивает покрасневшую от прилившей крови плоть. Как медленно расслабляются яички и смягчается член. Склонившись к Сяо Чжаню, Ван Ибо замер, пережидая самый острый приступ удовольствия, едва не кончившийся оргазмом, и спросил, оставляя поцелуи у самого уха, лаская мелкий хрящик козелка и каждым движением языка срывая стон:

— У тебя не стоит. Нормально?

— Ты слишком большой, — пожаловался Сяо Чжань, сжимая пальцы на плечах Ван Ибо. — Так давит… Мне кажется, так и не встанет. Просто… продолжай, только продолжай.

Он был весь мокрый: пот стекал по лбу к разметавшимся на подушке волосам, а в глазах по линии ресниц собрались слёзы. Их сверкающая влага казалась драгоценным камнем, Нюйвой оставленным у внешнего уголка. В той глине, породившей всех людей, оказался алмаз, огранённый великой первоматерью, и лёг изящным украшением у самых прекрасных глаз.

Ван Ибо никогда не видел такой красоты и склонился, требуя, вырывая поцелуй, который Сяо Чжань отдал без всякой борьбы. Снова двинувшись, Ван Ибо поймал губами полустон-полувсхлип, качнулся снова и сорвался в неостановимый темп, от которого заскрипела кровать, застучала, ударяясь о стену спинкой.

— Тише, — взмолился Сяо Чжань, — услышат!

— Да и пусть, — выдохнул Ван Ибо и рыкнул, когда в его плечи впились ногти.

— Ты огромный, — снова пожаловался Сяо Чжань и запрокинул голову, выгибаясь на постели. — Просто невероятно, блядь, большой! Ибо!

Он вскрикнул и затрясся, его будто скрутило судорогой, задрожали ноги, а из всё ещё наполовину мягкого члена потекла жидкая сперма. Сжавшись вокруг Ван Ибо, Сяо Чжань сорвался в короткие, отрывистые стоны, будто на длинные не хватало дыхания. И это ощущение, эти звуки и дрожь выбросили Ван Ибо за край.

Только что уверенный, что сможет продолжать, он кончил, не успев вытащить из Сяо Чжаня член. Оргазм был такой силы, что у Ван Ибо подломилась рука, и он лёг поверх Сяо Чжаня, чувствуя, как высоко поднялись яички, оставив мошонку пустой^[5]. По телу пробежала волна — как будто каждая его клетка сначала сжалась, а потом расслабилась. Сперма выплеснулась несколькими струями, наполняя Сяо Чжаня. Тот застонал снова, всё ещё дрожа, поднял руки, принимая Ван Ибо в объятие.

Они полежали так, не расставаясь ещё несколько минут, но почувствовав, как дрожь Сяо Чжаня стала меняться, становясь обычным ознобом, Ван Ибо осторожно вышел. Растраханный вход сомкнулся не до конца: припухшие складки не давали этому произойти. Изнутри вытекла собственная сперма Ван Ибо, скользнула к ягодице.

— Чёрт, без презерватива… Прости, Чжань-гэ.

— Я чист, — лениво отмахнулся тот. — Проверялся совсем недавно.

— Я тоже. В универе с этим строго, после того как везде СПИД начали находить.

Закончив говорить, Ван Ибо подхватил струйку спермы пальцами, не давая ей испачкать кровать. Сяо Чжань стёр своё семя с живота и со стоном перевернулся, отставив ягодицы, чтобы из них больше не текло. Сглотнув, Ван Ибо посмотрел на них, чувствуя, как рот наполняется слюной, а внизу живота снова начинает теплиться возбуждение.

— Я принесу полотенце, — хрипло пробормотал он, поднимаясь с постели.

Сяо Чжань только махнул перепачканной спермой рукой, пошевелив в воздухе пальцами. А Ван Ибо выскочил за дверь, ощущая, как всё сильнее что-то стискивает ему горло. Как будто там был комок, мешающий сглотнуть и дышать, и срочно нужно было что-то сделать, чтобы избавиться от него.

В квартире было темно, света с улиц Цимшацуя едва хватало, но зажигать лампы не хотелось. Смутно казалось, что только здесь, в мраке их комнат, могла существовать их связь. Может быть, голову вело от алкоголя, с новой силой навалившегося на Ван Ибо, а может быть, и от произошедшего.

Обтирая Сяо Чжаня, осторожно поглаживая влажным полотенцем пальцы и живот, помогая добраться до душа, Ван Ибо не мог думать. Гулкая пустота заполняла голову, и если кому-то пришла бы мысль вскрыть его череп, он не обнаружил бы там ничего, только вакуум, с хлопком наполнившийся воздухом.

Ван Ибо не стал уходить в свою постель: у брата кровать была слишком узкой для двоих, а вот у Сяо Чжаня — широкой. Они легли вместе, Сяо Чжань промолчал, и тогда Ван Ибо решился. Он обнял, подтягивая к себе совсем близко, позволяя устроить голову на плече. Зарылся носом в волосы, пахнувшие малиной и далёким отзвуком сигарет. Немедленно рот наполнился слюной, захотелось курить, а Сяо Чжань, будто услышав мысль, спросил:

— Будешь сигарету?

И они закурили, прислонившись к спинке, глядя друг на друга. По лицу Сяо Чжаня ничего нельзя было прочесть. Он улыбался, не размыкая губ, глядя на Ван Ибо странным взглядом. Такую улыбку Ван Ибо видел в Вене, где оказался на случайной университетской экскурсии: у женщины в белом были глаза Сяо Чжаня и такая же хитринка в лице^[6]. За этим выражением нельзя было ничего угадать, и оставалось думать, что он доволен.

Затянувшись и чувствуя на языке ментоловую прохладу, Ван Ибо посмотрел снова. Теперь улыбка едва приподнимала уголки губ, отчего Сяо Чжань казался грустнее. Горло снова сдавило, и тогда Ван Ибо решился. Он не знал, чего ждёт Сяо Чжань. Может быть, дружеского кивка, пожатия ладони и ухода в комнату. Но этого не хотел сам Ван Ибо, он хотел остаться, целовать и держать за руку, хотел остаться в зависимости от чужой любви, которую совсем недавно так отчаянно избегал.

— Ты пойдёшь со мной на свидание?

Глаза Сяо Чжаня расширились, а рот приоткрылся, сигарета, прилипшая к губе, смешно натянула тонкую кожицу. Через мгновение Сяо Чжань, казалось, пришёл в себя, принуждённо улыбнулся и покачал головой.

— Зачем тебе это? Ну переспали, подумаешь. Такое бывает. Зачем тебе звать меня на свидание? Найдёшь хорошую девушку и женишься.

— Не женюсь. Мне вообще женщины не нравятся. Никогда с ними не встречался.

— Никогда? — в голосе Сяо Чжаня слышалось удивление. — Фэн-гэ говорил…

— Представь, что было бы, скажи я ему, что гей, — перебил Ван Ибо.

— Ор до небес, — согласил Сяо Чжань. — Но… Я не…

— Пожалуйста, Чжань-гэ, — попросил Ван Ибо, пододвигаясь ближе и целуя гладкую щёку. — Пойдём. Хочешь, я свожу тебя в тот бар?

— В тот — не хочу, — покачал головой Сяо Чжань, а в его глазах мелькнуло что-то, что Ван Ибо не смог понять.

Но он понял другое: это была уступка — не в тот, значит, в другой. И, осознав это, он скользнул к губам, отнеся сигарету подальше от лица Сяо Чжаня. Полный дыма и ментоловой свежести поцелуй вышел всё равно сладким, как вкус Сяо Чжаня в изгибе бедра или ямочке между ключиц. Он длился и длился, становясь всё более страстным, пока Сяо Чжань не отстранился, торопливо поднеся сигарету к пепельнице — и серый столбик упал на её молочно-белое дно.

— Я люблю тебя, — шепнул Ван Ибо, тоже стряхивая пепел и одновременно целуя нежную мочку аккуратного уха. — Влюбился, как только увидел. Не думал, что когда-то смогу, а посмотрел на тебя — и всё. Чжань-гэ, я так сильно тебя люблю.

Сяо Чжань судорожно вздохнул, затянулся снова, глядя прямо на Ван Ибо. Его губы сложились вокруг фильтра, темный ободок в отсутствующем свете квартиры — он попадал только с улицы, где тускло горели фонарь у соседнего дома и окна подъезда напротив. Но этого хватало для того, чтобы видеть блеск его глаз и тень рта с белеющей между губ сигаретой.

 — Это пройдёт, — наконец сказал Сяо Чжань и вымученно улыбнулся. — Это пройдёт^[7].

Возню было слышно давно. Сяо Чжань сначала бродил по комнате, то ли собирая стирку, то ли просто в поисках вчерашнего дня. Потом добрался до ванной, где долго шумел душ и слышалось пение. Ван Ибо в душе никогда не пел до приезда в Гонконг.

Здесь было для кого стараться. Сяо Чжань улыбался, стоило выйти, и напевал ту же песню, которую только что горланил Ван Ибо. Тому оставалось только хмыкать и стараться выбирать кантонские или британские песни, чтобы Сяо Чжань мог их узнать. Он сам пел постоянно, иногда напоминая Ван Ибо диснеевскую принцессу. Казалось, он приехал к брату и вместо своей квартиры попал в мюзикл, в котором самый красивый человек на Земле то и дело принимался петь.

Вот и в тот день Сяо Чжань шуршал чем-то в душе, то включая, то выключая воду, и напевал. Потом шаги удалились, тапочки прошлёпали на кухню. Там тоже зашумела вода, потом, погромыхав чем-то, Сяо Чжань крикнул:

— Я поставил кашу! Мясо осталось?

— Да! — пришлось кричать во всё горло, отчего в нём мгновенно запершило, и Ван Ибо зашёлся кашлем.

Взволнованные шаги послышались ближе, на плечи опустились тёплые ладони. Сяо Чжань скользнул ниже, усаживаясь за спиной и поглаживая грудь, баюкая Ван Ибо в своём объятии.

— Что такое?

— Пыльно, — пожаловался Ван Ибо. — Фэн-гэ, оказывается, был тем ещё засранцем.

— Да нет, — в голосе Сяо Чжаня слышалась улыбка. — Ну, точнее, не совсем. Он всё всегда раскладывает по местам, но, по-моему, не подозревает, что нужно вытирать пыль. И вообще, что нужна влажная уборка. Полы помыть — только со скандалом, а потом и вовсе начал приплачивать девочке из киоска.

— А деньги у него водились, — фыркнул Ван Ибо, закатывая глаза и одновременно клонясь назад, чтобы потереться макушкой о подбородок Сяо Чжаня. — Уборщицу нанимать, ничего себе. А я драил в общаге всё. Парни были нормальные, но грязнули. Даже по местам не раскладывали ни черта…

Мысль тут же скользнула в прошлое, в промозглый зимний Лондон, когда приходилось кутаться в несколько свитеров, и всё равно зябли плечи. Иногда Ван Ибо казалось, что в Лондоне всего два времени года — две недели жаркого лета и сырая жуткая зима, длящаяся не меньше десяти месяцев.

После гонконгской жары это было невыносимо. Сейчас воспоминания уже подстёрлись, но первое время — наверное, все годы, которые он проучился в пансионате, — Ван Ибо мёрз. Не так, как можно замёрзнуть в мороз — всё ещё вспоминалась датская зима, когда воздух кусал за щёки, — а промёрзнуть до костей в бесконечной холодной мороси.

— Да не то чтобы водились, — пожал за спиной плечами Сяо Чжань, выводя Ван Ибо из транса. — Просто настолько ненавидит уборку. Он себе-то ничего не оставляет почти… На еду разве что. И то его все окрестные тётушки кормили. Бензин на работе, тебе отправить, мне…

Сяо Чжань замолчал. Пока он говорил, голос становился всё сдавленнее. К глазам явно подкрадывались слёзы, а горло перехватывало. Он не заплакал, но шмыгнул носом, судорожно вздохнув над ухом.

Развернувшись, Ван Ибо поменял их местами — теперь он обнимал Сяо Чжаня, успокаивал, позволив свернуться, сгорбиться, пряча лицо у плеча. Спина Сяо Чжаня терялась в свободной майке, казалась ещё уже, чем есть. В глубокую пройму можно было скользнуть ладонью, что Ван Ибо и сделал, накрыв лопатки.

— Это так странно, — тихо сказал он. — Фэн-гэ ведь мой брат, а я совсем его не помню. Лет до десяти я вообще на него не обращал внимания: приходит и приходит, с отцом пиво пьёт, с мамой почти не разговаривает. И мне какую-то ерунду приносил. Лет в девять притащил плюшевого льва. Лев, конечно, крутой, но зачем он мне в девять? Я тогда “Денди” хотел…

— Лев где-то здесь есть, — снова шмыгнув, сказал Сяо Чжань. — Он показывал. Говорил, тебе дарил, потому что морда уж больно на тебя похожа. Честно, так и не понял чем.

Они замолчали, чуть раскачиваясь. У Сяо Чжаня был выходной — единственный в неделю — и он решил никуда не идти, остаться дома, чтобы приготовить еды. С утра Ван Ибо уже успел сходить на рынок, поулыбаться торговавшим там тётушкам. Было непривычно: в Лондоне никто не улыбался в ответ и не досыпал в пакет пару груш за красивое лицо. А здесь каждая женщина норовила коснуться щеки, зазвать на ужин, обещая знакомство с дочкой или племянницей.

В первый раз Ван Ибо даже опешил, смутился и старался отмахнуться от наседающих тётушек, явно почуявших его страх, а потом привык. И даже начал получать удовольствие, находя его в искренних комплиментах.

И сейчас, вернувшись домой, он решил заняться тем, что шло у него ужасно медленно. Нужно было разбирать вещи брата, решать, куда отнести одежду, выбрасывать ли его книги или поискать библиотеку, готовую принять с сотню книг про полуголых женщин в компании с героическими мужчинами, спасающими мир.

— И фигню какую-то читал, — невпопад заметил Ван Ибо, продолжая гладить Сяо Чжаня по спине. — Я уверен, что там мужик главный герой, но читал-то это Фэн-гэ ради баб.

Сяо Чжань засмеялся — надломленно и слегка заикаясь. Иногда Ван Ибо казалось, что из них двоих больше скорбит вовсе не он. Фэн-гэ взял его к себе, когда умерли родители: мелкая вспышка гриппа, унёсшая их обоих. Ван Ибо и сам долго лежал в больнице, и Фэн-гэ всё ходил к нему с фруктами и красными конвертами для отмахивающихся врачей. Но потом, не прошло и трёх лет, за которые Ван Ибо так и не смог смириться с потерей, брат отправил его в Лондон. Сначала Ван Ибо оказался в пригороде, в одном из пансионов, принимавших гонконгцев, а потом, окончив его, и в городе. Брат был в редких телефонных звонках и письмах, в открытках, которые Ван Ибо исправно слал на каждый праздник.

Ненависть и отчаяние брошенного ребёнка сменились благодарностью взрослого: Ван Ибо, наконец, понял, что брат не отослал ненужную обузу подальше с глаз. Он сделал всё, чтобы Ван Ибо жил не в Гонконге, оказавшемся в руках материка, а где-то, где никто не сможет отнять у него свободы.

А Сяо Чжань был здесь, жил в квартире Фэн-гэ и явно чувствовал себя хозяином. Подменный брат, взявшийся ниоткуда, и Ван Ибо мог бы ревновать к нему, не влюбись с первого взгляда.

Он не спрашивал, как они познакомились, не зная, готов ли Сяо Чжань рассказать. Только смотрел, как тот скорбит — искренне и открыто, зависая на одном месте, поглаживая пальцами неожиданно найденную вещь. Портсигар или дорогую зажигалку, книжку в мягкой обложке с обнажённой женщиной с пистолетом и развевающимися волосами или любую другую ерунду.

А сам Ван Ибо уже ничего не чувствовал, растеряв привязанность в тысячах километров, разделявших их с братом. Только в груди давила какая-то светлая зависть: Сяо Чжань мог оплакивать неожиданную потерю, а Ван Ибо только глупо смотрел, не узнавая в вещах родного человека.

Если бы умер он, любой его друг вспоминал бы о нём, глядя на скейтборд и мешковатые штаны, замирал, трогая пальцами кепки, и грустно улыбался, слыша звук мотоциклетного мотора. А Ван Ибо смотрел на вещи брата и только задавал вопросы: он, оказывается, пил? Похоже, виски. Читал такие глупые книжки? И, кажется, слушал Ван Фэй.

— Фэн-гэ замечательный, — наконец выдавил Сяо Чжань, всё не отнимая лица от плеча Ван Ибо.

Его длинные ноги мешали, не позволяли прижаться совсем близко. Ван Ибо подвинулся так, чтобы они обхватили его за талию, усадил Сяо Чжаня себе на бёдра. Тяжёлый несмотря на свою худобу, высокий, он всё равно казался маленьким, хрупким. Таким, что хотелось его защищать, утешать и держать на руках, не позволяя отстраниться. Но Сяо Чжань и не хотел уходить, прижимался щекой к плечу, грея дыханием шею.

— Фэн-гэ замечательный, — повторил он. — Правда, жаль, что вы почти не знали друг друга. Он мне очень помог. Без него я бы, скорее всего, умер. И он очень тебя любил и гордился, говорил постоянно: мой брат учится в Лондоне. Будет ужасно крутым танцором.

— Ужасно крутым танцором, — откликнулся Ван Ибо. — Я и есть. Меня звали в несколько мест и преподавать, и выступать, хорошо остались одни, кто ждёт… Как позвонил Аарон Чун… Что мне оставалось? Я поехал. А тут ты, и брата уже похоронили, и квартиру нужно оформлять, и… Это так странно, что я его совсем не знаю.

Сяо Чжань кивнул, и на шею за воротник футболки (тоже оставшейся от Фэн-гэ, потому что Ван Ибо почти ничего не привёз с собой) капнули слёзы. Они одновременно обожгли и заставили заледенеть, и, не зная, что делать, Ван Ибо снова начал раскачиваться, как будто успокаивал младенца. Чуть повернув голову, он поцеловал Сяо Чжаня в волосы и потом в висок, в кончик нежного уха. Тот улыбнулся — это ощутилось плечом, — сдавленно хихикнул, хотя в голосе всё ещё слышался плач.

— Сейчас, отпусти.

Ван Ибо покорно разжал руки, хотя не хотел, чтобы Сяо Чжань вставал. Но тот уже поднялся на ноги, утирая глаза тыльной стороной ладоней. Отойдя к заваленному столу, он принялся рыться там, склонившись пониже. Это было от слепоты. Сяо Чжань без очков напоминал крота, а линз почему-то не надевал, ссылаясь на дороговизну. Но Ван Ибо не жаловался: сейчас, склонившись так, Сяо Чжань демонстрировал длинные голые ноги, едва прикрытые короткими шортами.

Безволосый и гладкокожий, он манил Ван Ибо ближе, поцеловать нежную внутреннюю часть колена, провести языком выше и зарыться лицом между ягодиц. Вылизать там так, что Сяо Чжань заплачет, захнычет, требуя большего.

— Вот! Наконец-то! Вот на столе Фэн-гэ никогда не прибирался. По-моему считает, что у него должна быть секретарша. Держи.

Ван Ибо, встряхнувшись, посмотрел на пухлую записную книжку, из которой торчали листки и кое-где будто бы уголки фотографий. Погладив кожаную обложку, Сяо Чжань передал блокнот Ван Ибо, вяло пытавшемуся подавить возбуждение.

— Он часто писал, — с нежной улыбкой сказал Сяо Чжань, и Ван Ибо поймал себя на невольной ревности к брату. — И где-то здесь есть старые дневники. Наверняка, если порыться, найдёшь.

Ван Ибо раскрыл записную книжку на первой странице и посмотрел на имя брата. Оно было простым, потому никто не звал его английским. Ван Ибо смутно вспоминал, что брата звали Марлон, по имени актёра, который нравился его матери. И выбирая между Фэном и Марлоном, Ван Ибо тоже выбрал бы китайское имя.

Почерк у брата оказался ровным. Совсем не таким, как у Ван Ибо, которого не смогли исправить строгие британские учителя. Буквы убористой вязью скользили по строчкам и совсем не сочетались с книжками в мягких обложках.

Не найдя ничего на первой странице, Ван Ибо перелистнул её и тут же наткнулся на дату. Оказывается, он звонил брату незадолго до его дня рождения.

“Звонил Ибо, у него всё вроде бы хорошо, хотя хрен бы я в его возрасте кому пожаловался. Надеюсь, не помирает там. Чжань-Чжань тоже не жалуется, но ему я уши надрать могу”.

— Смотри, — тихо позвал Ван Ибо, — это про тебя.

Сяо Чжань сел рядом, близко прислонившись к плечу, заглянул в записную книжку и улыбнулся. Но улыбки не вышло: губы скривило беззвучным плачем. Тряхнув головой, Сяо Чжань перелистнул дальше. Здесь даты не было, и Фэн-гэ писал о работе. В основном ругал какого-то Джеки. Ниже была приписка уже гораздо менее ровным почерком: “Должен Аарону за бутылку, нахрена мы так надрались?”

Ван Ибо фыркнул и погладил страницу. За строчками прятался брат, его шумный резковатый Фэн-гэ с низким, чуть скрипучим голосом и привычкой щёлкать семечки за разговором по телефону. Обычно Ибо звонил в участок, и они могли поболтать несколько минут: больше выходило дорого.

— Ибо, — позвал Сяо Чжань, и Ван Ибо дёрнулся.

По щеке скользнула слеза, которую он торопливо утёр плечом. Перебрав страницы — лишь бы отвлечься, — Ван Ибо заметил, что кое-где и правда были фотографии. Чаще всего полароиды, как-то приклеенные к бумаге. На одном он успел увидеть храм, на другом — смеющуюся девочку.

Раскрыв страницу с ней, прочитал приписку: “У Аарона очень смешная дочь, она так улыбается, как будто солнце выходит. Раньше я думал, что так умеет только Чжань-Чжань, Ибо-то всю жизнь был угрюмый как чёрт”.

— Ничего я не угрюмый, — пробормотал обиженно Ван Ибо. — Чего это я угрюмый?

— Не угрюмый, — подтвердил Сяо Чжань, погладив его по спине. — Мне ты улыбаешься.

— Вот-вот! А ему чего улыбаться, мне девять, а он — плюшевого льва.

— Сплошное неуважение!

Ван Ибо казалось, если они замолчат, прекратят перебрасываться бессмысленными репликами, он заплачет. Заревёт всерьёз, как ревел, когда только узнал о смерти родителей. Больше он никогда так не плакал. Ни когда узнал, что брат отправляет его в Лондон, ни когда ему впервые разбили сердце, ни когда он решил, что любить кого-то — не для него. А сейчас заплачет, понимая, что никогда не сможет познакомиться с собственным братом, что все шансы потеряны, и всё, что у него осталось, — телефонные разговоры, которых наберётся едва ли на пару часов, и коробка писем, оставленная на сохранение тётушке Лю.

— А тут что? — спросил Сяо Чжань, показывая куда-то в самый конец. — Такое пухлое что-то.

Открыв записную книжку с конца, Ван Ибо обнаружил там целую пачку писем. Они были вложены в карман на обложке и испещрены его собственным кривым почерком. На последней странице, прилегавшей к этому карману, значилось: “Почерк, конечно, кошмарный, но вроде ничего пацан, уж не знаю, моя ли заслуга”, — и ещё несколько близких по смыслу записей. Заметка, что у Ван Ибо кончилась предыдущая пачка бумаги, и он купил дешевле, а значит, стоит отправить ему денег.

— Вот чёрт, — вздохнул Ван Ибо и всё же заплакал.

Горло перехватило, слёзы полились почти бесконтрольно, а дыхание сбилось. Первые капли ещё успели упасть на страницы записной книжки, а потом он её отложил. Потянув Сяо Чжаня к себе, уже Ван Ибо уткнулся в его плечо, стараясь подавить плач.

— Ничего страшного, — шепнул Сяо Чжань. — Я по нему тоже ужасно скучаю.

Ван Ибо смог взять себя в руки только через несколько минут. Отстранившись, он со стыдом обнаружил, что широкая лямка майки Сяо Чжаня вымокла и стала почти прозрачной. Он хотел бы хищно облизнуться, впиться губами в шею, перевести всё в шутку, поддаться, когда Сяо Чжань начнёт отбиваться. Но настроения не было. Потому Ван Ибо поднялся, оставив целомудренный поцелуй на сухих губах. Его собственные были мокрыми и солёными, как будто он только что купался в море.

— Я пойду умоюсь.

Когда Ван Ибо вернулся, Сяо Чжаня уже не было, ушёл на кухню и теперь чем-то гремел, напевая что-то незнакомое и грустное. Заслушавшись, Ван Ибо замер, глядя на записную книжку, оставшуюся на его сбитой постели. Он в ней больше почти не спал, каждый вечер приходя в комнату Сяо Чжаня и дожидаясь его ночного прихода. Тот обычно долго мылся и потом проскальзывал под простыни, прижимаясь тёплым, распаренным телом.

Теперь на сбившемся покрывале притаился дневник Фэн-гэ, и Ван Ибо знал, что снова заплачет, если возьмётся его читать. Избегая этого, отдаляя как можно сильнее этот момент, хотя и точно зная, что рано или поздно он наступит, Ван Ибо принялся собирать мусор.

Здесь всё ещё были бутылки из-под виски, занимавшие обувные полки. Кажется, не просто бутылки, а целая коллекция: все этикетки были разными, и некоторые из них Ван Ибо узнавал по своей лондонской подработке. Магазин дядюшки Чжана стоял на самом краю Чайна-тауна, и туда то и дело заглядывали лондонцы в поисках товаров подешевле.

Ручаться, что они продавали не подделки, Ван Ибо не мог, но такие бутылки стояли у них за стеклом — слишком дорогие, чтобы доверить их совести покупателей.

Ван Ибо просидел над виски несколько часов, разглядывая незнакомые этикетки. Он сразу отложил в сторону шотландские “Блю лэйбл”, “Макаллан” и “Глэн”^[8]. Этикетки были разные — и с кислотными черепами, явно сбежавшие из 80-х, и минималистичные, на которых не было почти ничего, кроме названия.

Бутылки объединяло одно — все они были пустыми. Если Ван Ибо был прав, и виски здесь был коллекционным, то Фэн-гэ имел обыкновение пить чертовски дорогой алкоголь. С одной стороны, хотелось узнать: это была насмешка или мысль, что ничего не стоит откладывать на завтра, ведь оно может и не наступить?

Но с другой — открывать дневники и искать что-то об этом не было желания. Ван Ибо решил, что читать написанное братом он будет дозированно. Несколько страниц, может быть, пара фотографий. Сходить в то место, о котором писал брат. Ван Ибо уже хотел зайти в тот храм, может быть, спросить монаха, не видел ли он Фэн-гэ.

И только сейчас до него дошло, что те несколько фотографий, которые Фэн-гэ присылал в письмах, остались в Лондоне, в той коробке, хранившейся у тётушки Лю. А сам он почти забыл, как выглядел брат.

Сяо Чжань нашёлся на кухне. Шкворчало мясо, и гудел газ, вок то и дело стукал о конфорку, когда Сяо Чжань пристраивал сковороду в ней. Пахло имбирём и анисом, поджаренным перцем и нагретым соевым соусом. Сяо Чжань улыбнулся через плечо, его волосы, собранные в невысокий хвост, касались шеи, колечко уползло к ключице и свилось там кончиком змеиного хвоста.

— Скоро будет готово, — улыбнулся Сяо Чжань. — На пару дней хватит.

— Хорошо, — заторможенно кивнул Ван Ибо, пристраивая ладони на тонкой талии. — Я…

Он замолчал, ткнувшись носом у выступающего позвонка. Сяо Чжань от щекотки выдоха повёл плечами, откинул голову назад, чтобы потереться затылком — руки всё ещё были заняты.

— У тебя нет его фото?

Голоса Ван Ибо не повышал, только прижался всем телом так близко, что между ними не прошло бы и волоса. Сяо Чжань чуть напрягся, но тут же, расслабившись, качнул головой, чуть обернувшись.

— Есть. Мы вместе фотографировались с полгода назад. Фэн-гэ любил свой Полароид.

— А где он?

— Где-то в комнате, — пожал плечами Сяо Чжань. — Или, может, в гостиной?.. Я не помню, где видел его в последний раз.

— Если я его найду, давай сфотографируемся? — спросил Ван Ибо, отступая к столу, чтобы не мешать Сяо Чжаню.

Тот оглянулся, потянувшись к специям, и улыбнулся — широко и радостно. Ван Ибо всё казалось, что если бы солнце неожиданно куда-то исчезло, то миру хватило бы одной улыбки Сяо Чжаня, чтобы осветить всё вокруг. Брат был прав: по сравнению с Сяо Чжанем Ван Ибо и правда был до ужасного угрюм. Да кто угодно на самом деле.

— Конечно, — ответил Сяо Чжань, возвращаясь к мясу. — Посмотри рис, он вроде должен быть уже готов. В рисоварке.

Ван Ибо послушно заглянул внутрь чуть пожелтевшего прибора — кажется, он принадлежал ещё его матери. За годы он поменял цвет и обзавёлся сетью трещин на эмали снаружи.

— Готов, — отрапортовал Ван Ибо, отходя к столу.

— Тогда доставай тарелки. К плите подставляй. И рис доставай, я всё положу. В холодильнике ростки бамбука и чесночные стрелки есть. Хочешь?

— Хочу.

Вытаскивая из холодильника соленья, Ван Ибо думал о том, что хотел бы остаться так. Замереть в этом дне, когда Сяо Чжань, смеясь, рассказывает что-то о приготовленном блюде, а дневник брата ещё толком не тронут. А лучше бы, чтобы Фэн-гэ вернулся, зашёл в дверь, говоря что-то о полицейской операции и прикрытии. Но Ван Ибо сам видел фотографии с похорон, заплаканного Сяо Чжаня и урну с пеплом, которую ещё предстояло подхоронить к родителям.

— Держи, — сказал Сяо Чжань, расставляя их тарелки. — Палочки сейчас дам. Или ты в Лондоне привык к вилкам? Они где-то есть, но я не помню где. Вроде ваших родителей ещё. Фэн-гэ их куда-то прибрал, мы ж всё равно не пользовались.

Ван Ибо кивнул и потянул суетящегося Сяо Чжаня за руку, призывая сесть. Тот сел, потом снова вскочил, пристраивая на столе соевый соус и уксус. Потом попытался встать снова, но Ван Ибо со смешком велел:

— Садись и ешь, а если что-то понадобится, то я подам.

— Я очень редко с кем-то ем, — оправдываясь, пояснил Сяо Чжань. — Фэн-гэ вечно на работе или где-то в городе. Я уже не помню, что нужно людям, чтобы поесть.

— Просто садись, Чжань-гэ. Я разберусь.

^[1] район Гонконга в западной части полуострова Коулун

^[2] район Гонконга в южной оконечности полуострова Коулун

^[3] четырехполосная улица на полуострове Коулун, Гонконг, соединяющая районы Монгкок, Коулун-Сити и другие

^[4] город-крепость Коулун, Город Тьмы и прочая прочая

^[5] Кремастерный рефлекс — в норме подтягивает яичко, когда пощекочешь на 7-8 см ниже паха, но и при оргазме (вот это стрёмное, когда яички выше основания члена перемещаются)

^[6] Климт “Портрет женщины в белом”

^[7] нагло украдено у Визбора

^[8] приличные, но вполне обычные марки виски, дорогая классика

Chapter Text

Ветер трепал листья пальмы. Она затесалась среди дубов и лавра совершенно случайно, и теперь её жёсткие листья тепло тёрлись друг о друга, отчаянно шурша. Именно этот звук и заставил Ван Ибо свернуть с асфальтированной тропинки, пробраться по едва заметной нитке, уже начавшей зарастать буйной растительностью.

Сегодня не было дождя, хотя Ван Ибо всё равно промок до трусов. Влага  пряталась в пышных зарослях и радостно стекала за шиворот, стоило неудачно тронуть кожистый лист. Но Ван Ибо не собирался жаловаться.

На Пике^[9] было безлюдно: сезон дождей не привлекал туристов, а местные редко брались залезать так высоко. Об этом писал и Фэн-гэ: “Если хочется побыть одному, то самое то уехать на Пик, людям на хрен не сдалась эта гора, а мне нравится. Даже если напорешься на туристов, можно свернуть в сторону и снова оказаться одному. Только и остаётся, что опасаться обезьян, эти твари горазды выдернуть из рук фотоаппарат”.

Полароид Ван Ибо так пока и не нашёл, снова зависнув над вещами брата. Бутылки с виски он продал наверняка за бесценок, но и эти семь тысяч грели карман. Оставалась его одежда, и что-то наверняка можно было отдать в комиссионки, а что-то только выбросить, но стоило взяться за это, как становилось грустно: вещи пахли Фэн-гэ. Сам Ван Ибо не помнил его запаха, слишком много времени прошло с тех пор, как они виделись. Но Сяо Чжань подтвердил, заглянув в комнату:

— Его любимый одеколон. Я столько раз предлагал купить другой, но Фэн-гэ же упрямый, как баран.

Ван Ибо замечал, что Сяо Чжань почти никогда не говорит о Фэн-гэ в прошедшем времени. Будто не может смириться со смертью. У Ван Ибо это получилось гораздо легче. Будто брат не умер, а оказался где-то ещё, куда просто нельзя написать письма.

Столько лет, прожитые вдали, истёрли братские чувства. Да и не было их никогда, если честно сказать. Ван Ибо пошевелил ногой, стряхивая с кеда воду. Обувь промокла так же, как и одежда, и можно было смело сесть на траву, что Ван Ибо и сделал. Солнца не было, оно пряталось за тяжёлыми тучами, похожими на серую вату. Когда он был маленьким, мама раскладывала такую на подоконниках и вокруг кривоватой искусственной ёлки. В отличие от Ван Ибо, родившегося уже в Гонконге, она была из Лояна и в детстве видела снег.

За пару недель вата становилась серой: на неё оседала пыль и городской смог, кое-где начинала прорастать плесень. И мама выбрасывала её, чтобы в следующем году разложить снова.

Облака были похожи на эту вату. Как будто вся она, скопившаяся за годы, стеклась в одно место и повисла в небе, едва-едва не задевая дубы. Её сероватые комки было видно в прорехах листвы, и Ван Ибо занимался тем, что искал в облачных линиях какие-то силуэты.

Вот пухлых кролик с недовольно скривлённой мордочкой. А вон там — ковбойский сапог, и если приглядеться, то увидишь шпору. Задница мокла, а по спине стекал пот, но Ван Ибо не собирался сдвигаться с места.

До тех пор, пока не поймёт, чем здесь нравилось Фэн-гэ.

Найти то самое место с полароидного снимка Ван Ибо даже не надеялся. Переплетение ветвей, пара толстых стволов и заросли цветущего кустарника. Ван Ибо не знал его названия.

Но здесь, где он сейчас сидел, было всё то же самое — лавр и дуб, какой-то кустарник, пока не цветущий, но набравший влаги в свои мясистые листья. И пальма, случайно забравшаяся на такую высоту.

— Почему тебе здесь нравилось?

Вопрос утонул в густой влаге воздуха, даже не коснувшись листвы. Никто не ответил — да Ван Ибо и не ждал ответа.

— Я тоже люблю быть один, — после некоторого молчания сказал Ван Ибо. — Я тебя ненавидел, когда ты только отправил меня в школу. Там в спальнях — боже, они до сих пор называют их дортуарами! — по пять-семь человек живёт, невозможно остаться одному. А ты меня туда сплавил! Я прятался в классах и комнатах для занятий. Вроде пинг-понга и дартса. Дартс! Оставалось только курильную с опиумом в школе устроить. Не бойся, гэ, я никогда ничего такого не пробовал. Ну, кроме дартса.

Ван Ибо замолчал, глядя на толстые ветки кустарника, — они переплетались так густо, что не пролезть. Да и кому пролезать? Разве что любопытный барсук вылезет из норы проверить, кого принесло к его дому. Страшней всего в здешнем лесу были насекомые. Свались на Ван Ибо какая-нибудь огромная гусеница, и окрестности огласит душераздирающий вопль.

В этот раз он не стал брать с собой ни записную книжку, ни фотографию брата. Сяо Чжань легкомысленно отдал её, перебрав несколько книг на своей полке. Фотография нашлась в томике Каннингема^[10], совсем недавно получившего Пулитцера.

— Держи, — сказал он и продолжил придирчиво разглядывать ряды своих рубашек.

— Надень белую, — глухим голосом посоветовал Ван Ибо и вышел, стараясь не смотреть на фото.

Брат улыбался, разгладилась его вечная морщинка между бровей, а усы топорщились как-то особенно весело. Сяо Чжань целовал его в щёку, прикрыв глаза, и стрелочка его ресниц пронзила Ван Ибо сердце.

Вот почему он так горевал. Вот почему плакал, рассказывая о Фэн-гэ. Он ведь его любил, а тот, наверное, и не подозревал ни о чём. Ван Ибо был уверен, что Фэн-гэ ничего не знал.

Хотя… Ван Ибо почти не знал брата. Так давно и так надолго они расстались, и так мало Фэн-гэ присутствовал в детстве. Нельзя было сказать, что что-то не в его характере, или что он бы никогда… Потому что Ван Ибо не знал его. И, может быть, оно в характере, и, может быть, он бы очень даже…

Фотография жгла пальцы, хотелось от неё избавиться, но никакой другой не было. И Сяо Чжань на фото был счастлив, и брат улыбался, показывая желтоватые прокуренные зубы.

— Ты правда не замечал? — спросил Ван Ибо вязкий воздух, дёрнув кедом во влажной траве. — Как можно не заметить его любовь? Он же сияет рядом с тобой. А может, я всё выдумал. Какого хрена так сложно, а, гэ?

Брат, конечно, ничего не ответил. Да и вряд ли бы он понял Ван Ибо.

Старше почти на двадцать лет, он, скорее всего, не понимал ни Ван Ибо, ни Сяо Чжаня, воспринимая их не более чем детьми, зачем-то выбравшимися из детского сада. Судя по тому, что Фэн-гэ писал и говорил в редких телефонных разговорах, он вообще был очень далёк от подобных чувств.

А может быть, и это только казалось Ван Ибо.

На той же странице, где пряталась фотография в самодельном бумажном кармашке из небольшого конверта, брат сделал заметку о птицах, которых встречал в лесу. И Ван Ибо никогда бы не поверил, что это писал его брат — желтоватые зубы, чёрные как смоль усы и почти нездоровая любовь к виски, жизнь, прожитая в одиночестве. А жалобную песню кукушки описывал с нежностью, которой достойны любимая женщина или дитя.

— Почему ты никогда не женился? Из-за меня? Наверное, из-за меня. Какая женщина потерпит, что львиная доля доходов мужа уходит на брата? Я бы не потерпел. Что за глупость? Взрослый лоб! Но я правда старался, гэ. Работал где мог и когда мог.

Отряхивать штаны не было смысла: всё нужно было стирать. Ван Ибо прошёл по тропинке глубже, кеды радостно чавкали почвой под ногами: напитавшимся влагой опадом, густым мхом и редкими пучками длинной травы, где ей хватало света, просачивающегося сквозь кроны деревьев.

В Англии было не встретить таких пейзажей. Их объединяла только общая благоустроенность: прошагав с десяток метров, Ван Ибо обнаружил асфальтированный островок, на котором пряталась будочка биотуалета и небольшой рукомойник. Хмыкнув, Ван Ибо пошёл дальше, следуя указателям. Ведь если идти в противоположную сторону от стрелки, направляющей к туалетам, рано или поздно выйдешь к людям.

Так и получилось: метров через сто он оказался на парковке, где скучал единственный таксист. Скорее всего, мужчина заехал сюда, чтобы побездельничать со спокойной душой. Ведь кто ждёт, что в такой хмурый день на вершине Пика из кустов с грацией дикого кабана выломится абсолютно мокрый парень?

За разведённую в салоне сырость пришлось доплатить, но водитель всё равно ворчал. Только вот Ван Ибо его совсем не слушал. Он смотрел в окно, как постепенно лес сменился парком, а вскоре и парк стал городом. По левую руку за небоскрёбами пряталось море с его заставленными яхтами берегами. И стоило проехать недавно построенный тоннель, как они оказались совсем рядом Цимшацуем, где Ван Ибо, расплатившись из денег, полученных за бутылки, вышел из такси.

Подъезд был открыт, его замок, вечно чинимый и вечно ломаемый, снова не работал, так что Ван Ибо просто дёрнул на себя дверь, не потрудившись даже приложиться к металлическим кнопкам. Кода он не знал, но его легко можно было угадать по выглаженным сотнями прикосновений кнопкам. Но необходимости в этом не было: дверь снова была открыта.

Взбежав по лестнице, игнорируя запахи и звуки, доносившиеся из квартир, Ван Ибо оказался на своей площадке. Несчастливый четвёртый этаж, как сокрушалась мама, когда отец только купил эту квартиру.

Может быть, она была права. В этой квартире не водилось счастья: сами родители умерли, теперь умер и брат. Наверное, стоило от неё избавиться, тем более цены в Гонконге выросли так, что можно было купить неплохую квартиру в Лондоне, и даже не на самых задворках.

Но Ван Ибо хотел остаться. Потому что здесь был Сяо Чжань и улыбался яркой широкой улыбкой, и в неоновом свете его черты становились ещё красивее.

В квартире никого не было. Сяо Чжань уже ушёл, а Ван Ибо остался один. Можно было глупо бродить по квартире или заняться вещами. Вместо этого он принял душ и забросил одежду в корзину (стоило сходить в прачечную), и только после этого принялся рыться в вещах Фэн-гэ.

Очевидный мусор Ван Ибо складывал в мешок, что-то полезное оставлял на потом, но основной целью был Полароид. Фотоаппарат нашёлся в гостиной. Спрятался на полке, заставленной плохими детективами, среди мужчин в полосатых костюмах и женщин с едва прикрытой грудью.

Победно вскинув руку, Ван Ибо полез в коробку. Там оказалось несколько сменных кассет, сам фотоаппарат и заляпанная чем-то записка. Она не имела никакого отношения к Полароиду и гласила: “Я купил мяса, приготовь чего-нибудь”. Наверное, брат писал её Сяо Чжаню, а потом она случайно попала в коробку.

По всей квартире были следы их почти семейной жизни. На полках рядом с детективами стояла научная фантастика и книги про искусство, а в шкафу брата Ван Ибо то и дело обнаруживал вещи Сяо Чжаня: слишком маленькие джинсы или шорты, слишком узкие футболки. Как будто Фэн-гэ ленился до конца разбирать стирку и уносил к себе чужую одежду.

— Я иногда тебе завидую, — сказал Ван Ибо записной книжке. — Это странно, да? Ведь я должен завидовать Чжань-гэ. Ты был ему братом в значительно большей мере, чем мне. Хотя, конечно, грех жаловаться.

До самого вечера Ван Ибо лежал на постели брата, читая книжку, обнаруженную под кроватью. Героический бывший майор пытался отбиться от обвинений, по дороге, конечно, защищая ни в чём не повинного ботаника и соблазняя красавицу-полицейскую, оценку чьей внешности начал, разумеется, с груди.

Ван Ибо то и дело фыркал, но оторваться не мог. Когда пришлось отойти до ближайшего лотка за едой на вечер — не сидеть же ему голодным, да и Сяо Чжань мог не поесть на работе, — Ван Ибо всю дорогу мысленно уговаривал героя всё же обратить внимание на очевидно подозрительных людей.

— Вот ты если такой умный, — ворчал Ван Ибо, поднимаясь по лестнице, где пахло индийскими специями, мочой и героином, — то какого хрена?

Квартира встретила его полумраком: по новой привычке Ван Ибо оставлял один из светильников включенным, чтобы Сяо Чжань не возвращался домой в темноте. Книга о приключениях героического майора домиком ждала на покрывале, и под неё рыбные шарики прошли почти незамеченными.

— Всё же ты читал такую хрень! — пожаловался Ван Ибо в сторону стола, где нужно было найти ещё записных книжек. — Я хочу его придушить! Как можно так тупить? Или это нормальная полицейская работа? Он же весь из себя специалист! Упрут его деву и будут правы! У-у-у!

К приходу Сяо Чжаня Ван Ибо уже спал. Он уснул в комнате брата с книгой, в которой оставалось дочитать всего несколько страниц. Его разбудило нежное прикосновение к лицу — Сяо Чжань, уже после душа, с влажными волосами, улыбался, глядя на него.

—  Ты чего здесь? Я думал, ты не дома, когда не нашёл тебя в постели.

— Зачитался, — признался Ван Ибо, утыкаясь лицом в пахнущие малиной бёдра. — Там такой придурок!

— Фэн-гэ тоже страшно ругался, когда эту книжку читал, — сказал Сяо Чжань, рассмотрев обложку. — Он вообще постоянно ругается на книжных детективов. Говорит, никто работать не умеет.

— Вот! Вот! Ужасно! — горячо согласился Ван Ибо, потираясь о голые ноги.

Губы сами тянулись их поцеловать, оставить след на внутренней стороне бедра. Прикусить так, чтобы Сяо Чжань вздрогнул.

— Пойдём, — погладив Ван Ибо по голове, позвал тот. — Пора спать. Я сегодня ужасно устал.

Ван Ибо поднялся первым и предложил свою ладонь, за которую Сяо Чжань с готовностью взялся. Через коридор они прошли держась за руки. Там насчиталось бы всего-то метра три, но это были одни из самых приятных метров в жизни Ван Ибо.

А ещё впервые в жизни Ван Ибо нравились утра.

Сяо Чжань просыпался очень медленно. С работы он приходил поздно и долго не мог уснуть, а по утрам его будил свет, какими бы плотными ни были шторы. Ван Ибо нравилось смотреть, как сначала морщится нос с едва уловимой горбинкой, кривятся губы, нежные даже после сна, и, наконец, жмурятся глаза перед первым совершенно бессмысленным взглядом.

С утра Сяо Чжань казался совсем слепым. Стоило поморгать, огорчённо свести брови, как взгляд обретал понимание, что наступил новый день. Обычно Сяо Чжань говорил:

— Ну почему я не могу спать до обеда? Опять ведь рань?

— Рань, — соглашался Ван Ибо и целовал тёплую щёку, на которой отпечаталась розовым складка наволочки.

Сяо Чжань действительно просыпался очень рано для человека, ложившегося не раньше трёх часов. Он уходил на работу к четырём часам дня и возвращался совсем поздно. В будни всё сдвигалось к утру, но Сяо Чжаню этого не хватало.

— Я не могу быстро уснуть, — как-то пожаловался он. — Просто лежу и ворочаюсь. Подушка стала слишком горячей, одеяло — слишком жарким, а ты слишком громко дышишь.

— Могу лечь у Фэн-гэ, — обиженно сказал Ван Ибо.

— Да нет, мне не поможет. Будет слишком громко стучать дождь, или шуршать крыса, или под окнами остановится такси. У меня просто не получается быстро заснуть, а утром просыпаюсь от света. Мне, чтобы высыпаться, ложиться нужно часов в десять…

— Может, поменять работу?

Сяо Чжань мотнул головой, ничего не отвечая, и Ван Ибо не стал допытываться: мало ли причин, почему не хотелось менять место. Может, хороший коллектив, а может, зарплата. Несмотря на их близость, они всё ещё были недостаточно знакомы. Ван Ибо замечал это в секундных заминках и уклончивых ответах, но не торопил. Сяо Чжань был таким — осторожным, будто бы недоверчивым, открывавшимся очень медленно.

Все — и любовники, и друзья — говорили это про Ван Ибо. Это он был закрытым и временами даже грубым, не желающим никого подпускать.

— Ты как устрица, — жаловался Чжао Юй, когда они ругались. — Без камня тебя не открыть.

— Предлагаешь бить по голове тех, с кем хочется сблизиться? — отвечал Ван Ибо, и ссора сходила на нет.

Но, конечно, этого не хватило. Ван Ибо и сам чувствовал, как сжимает свои створки, закрываясь сильнее на каждую попытку Чжао Юя сократить дистанцию. Сяо Чжань же раскрыл его будто прикосновение весны, торопящее бутон распуститься.

И по утрам, когда Сяо Чжань в страдании зарывался глубже в одеяла, Ван Ибо целовал его худые плечи, всё пытаясь победить солнце — оставить больше следов, чем веснушек на коже.

— Почему ты такой активный с утра? — спросил Сяо Чжань, едва отбившись от Ван Ибо. — Я только проснулся и хочу убивать, а ты похож на радостного щенка или трёхлетку, рушащегося на мать.

— На мать? — спросил Ван Ибо, спускаясь поцелуями к лопаткам, усыпляя внимание Сяо Чжаня. И стоило тому расслабиться, как он перевернул Сяо Чжаня на спину. — А ты меня накормишь?

И посмотрел хитро, приникнув губами к мягкому от тепла и сна соску.

— Ван Ибо!

Смех Сяо Чжаня затерялся в стоне, и на голову Ван Ибо легла ладонь, перебирая пальцами волосы. От нежности Сяо Чжаня свело грудь. Как будто стянуло её металлическим обручем, захотелось распахнуть её, вытащить наружу сердце, которому стало тесно, так оно переполнилось.

— Чжань-гэ, — пробормотал Ван Ибо, улёгшись щекой на худую грудь. — Я тебя люблю.

Сяо Чжань ничего не ответил. Он никогда не отвечал на признания Ван Ибо, только иногда говорил, что это пройдёт. Но Ван Ибо знал себя: такое не исчезает. Он никогда раньше не чувствовал подобной жадности, которую не удовлетворяла ни одна близость. Ему хотелось заполучить Сяо Чжаня себе целиком, не отпускать никуда и никогда, не позволять улыбаться другим и показывать своё лицо.

Всё это казалось глупым ещё месяц назад, когда он выслушивал пьяные откровенности оставшихся в Лондоне приятелей, но теперь и сам чувствовал себя одержимым. Сяо Чжаню хотелось поклоняться — его улыбке, нежному жесту, когда он заправляет за ухо прядь, тому, как он сдвигает вместе носки ступней, становясь похожим на большого ребёнка. Никогда раньше такого с Ван Ибо не происходило. И вряд ли когда-то ещё произойдёт.

Он был склонен к постоянству любви и не понимал, почему с Сяо Чжанем должно выйти иначе.

— Пойдём, я приготовлю нам завтрак, — тихо предложил Сяо Чжань, и Ван Ибо согласился. Как ещё он мог поступить?

Пристроившись на стуле у входа, преградив Сяо Чжаню путь к отступлению, Ван Ибо взялся смотреть. Последнее время у него не было занятия лучше. Просто смотреть, как Сяо Чжань готовит — уверенно перемещаясь по кухне, точно зная, где что лежит, несмотря на некоторый беспорядок. И солнце, заглядывающее в узкое окно, высвечивало его волосы красным. Целовало плечо в бессильном желании оставить веснушчатый след, облизнуть лучом выступающую косточку ключицы. Из-за него просвечивала майка, и сквозь ткань было видно тёмный сосок — крупный и выпуклый, к которому хотелось снова прикоснуться губами.

— Ты такой красивый, — заворожённо сказал Ван Ибо. — Ты такой красивый, что мне хочется выколоть себе глаза. Зачем они нужны, если я уже увидел тебя?

— Ты дурак? — недоумённо спросил Сяо Чжань и тут же ответил сам себе: — Ну точно дурак. Ты будешь яйца с помидорами?

— Из твоих рук я готов съесть что угодно. Захочешь потравить не крыс, а меня — я не стану сопротивляться.

— Ван Ибо! Ты несёшь несусветную чушь. Если я решу тебя потравить, то где я стану жить? Вряд ли кто-то поверит, что я это ты.

— И тебя останавливает только квартира? Как это жестоко, Чжань-гэ! Ты ранишь меня в самое сердце!

Картинно схватившись за грудь, Ван Ибо начал медленно заваливаться в сторону. Сяо Чжань хоть и знал, что это не больше чем шутка, всё же отвлёкся от сковородки, чтобы попытаться удержать Ван Ибо от падения.

Стоило ему оказаться близко, как Ван Ибо обхватил ладонями талию, забравшись ими под майку, и притянул к себе.

— Я поймал тебя, лао Сяо! Извинись! А то что это такое, ты не хочешь убивать меня только из-за бесплатного жилья!

— Моя ошибка! Моя ошибка! Я не хочу убивать лао Вана из-за того, какой он красивый! Такая улыбка, такие глаза! А вы видели его брови?

Щёки и уши тут же начали нагреваться от смущения, и Ван Ибо, не выдержав, уткнулся носом в плоский живот Сяо Чжаня. Тот фыркнул, вздохнул, отчего напрягся и тут же расслабился пресс.

— Да, это твоя ошибка! Как было можно! Такой красивый и такой коварный, ты настоящая змея, гэ! Я пригрел тебя на груди, а ты!

— Да, — неожиданно тихо согласился Сяо Чжань. — Так и есть.

Ван Ибо поднял голову, но лица Сяо Чжаня не увидел, тот отвернулся, потихоньку выскользнул из рук и отошёл к плите. Напряжение повисло в воздухе, как и запах тёплого масла и жарящихся помидоров.

— Даже если и змея, я рад согреть твою холодную кожу.

Сяо Чжань рассмеялся — немного принуждённо, но всё же рассмеялся — и напряжение развеялось. Он перевёл всё в шутку, напомнив про ледяные ноги самого Ван Ибо. Тот поддержал, заспорил, что ноги Сяо Чжаня холоднее. Хотя, вообще-то, совсем не шутил: он действительно был рад согреть Сяо Чжаня.

— Сфотографируемся? — предложил Ван Ибо, как только они доели.

— Ты специально ждал, пока я объемся, стану толстым и некрасивым?

— Ты напрашиваешься на комплименты! Вот прямо сейчас! Что это за ужасная клевета, когда ты говоришь, что стал хуже от какой-то жалкой тарелки яиц!

— Я понял, я понял!

— Так что?

— Давай, наверное, у цветов в гостиной? Зря я их выставлял на балкон, что ли?

— А мне кажется, и тут отлично…

Сяо Чжань обернулся на светлые дверцы кухонных шкафов, недоумённо приподнял брови, но спросить ничего не успел: Ван Ибо уже поймал его в объятие. Худое тело в руках показалось идеальным, Сяо Чжань подходил Ван Ибо, как подходят друг другу осколки чего-то целого.

Они прижались щеками, и улыбка Сяо Чжаня — движение его щеки, тихий выдох и прищуренные глаза — заставила улыбнуться и Ван Ибо. Но он не успел до вспышки, рот только привычно скривился, придавая ему хулиганский вид.

— Классно получилось, — тихо сказал Сяо Чжань. — Можно я заберу? На память.

— Тогда давай ещё раз.

И они сфотографировались снова. Но теперь Ван Ибо, не удержавшись, смотрел на Сяо Чжаня. Никогда он не видел у себя таких глаз. Он смотрел так, будто перед ним тайна Вселенной, великий секрет и самое ценное сокровище. А Сяо Чжань улыбался, и его блестящие от масла губы казались узкими полосками, обрамлявшими солнце.

— Я заберу эту, — решил Ван Ибо. — Я думаю, идея Фэн-гэ с дневниками классная. А это фото — отличный повод, чтобы начать свой.

Сяо Чжань за плечом тихо вздохнул. Он уже составил посуду в раковину, готовясь её помыть, но Ван Ибо протестующе замахал руками:

— Чжань-гэ! Ты готовил — я мою!

Удивлённый Сяо Чжань поднял голову, отступая на шаг.

— Я привыкну, — сказал он. — И потом буду долго-долго отвыкать.

Ван Ибо только отмахнулся, берясь за тряпку. В голову забрался Чий^[11] Чинь, заставив вспомнить чужое выдуманное расставание. А может быть, и нет, кто знает этих знаменитостей.

Наверное, во всём были виноваты слова Сяо Чжаня, который, постояв несколько секунд у двери, ушёл к себе. На работу он собирался долго, тщательно подбирая одежду, долго возился в комнате. Ван Ибо, следуя просьбе, не вмешивался. Это было легко исполнять: если бы он зашёл в комнату, где полуобнажённый Сяо Чжань подбирает рубашку, ничего не кончилось бы простым взглядом. А заставлять его опаздывать не хотелось: в конце концов, в Гонконге не было много работы.

Сам Ван Ибо всё крутился по району, надеясь найти занятие если не по душе, то по крайней мере не самое утомительное. Не хотелось ни убиваться на кухне (да и толку там от него), ни бегать по залу, разнося напитки требовательным посетителям. Наверное, нужно было и правда уезжать — не зря же брат столько вложил в него, не зря же сам Ван Ибо так старался, зарабатывая диплом с отличием.

— Я пошёл!

Сяо Чжань заглянул на короткое мгновение, на поцелуй в губы, прежде чем уйти. А Ван Ибо, увлёкшийся оттиранием дна сковороды, только досадливо хмыкнул, не успев углубить краткий миг близости.

Провоевав с нагаром несколько минут, Ван Ибо оставил несчастную сковороду в покое и устроился с дневником брата на кухне. Солнце всё ещё заглядывало в узкое окно, его лучи отражались от панелей кухни и отбрасывали странные ломаные блики на стол и самого Ван Ибо. Он смотрел на свою ладонь — большую, широкую, под которой можно было спрятать почти всю записную книжку, — и синеватые блики, искажавшие её контуры.

Внутри дневника прятался весь его брат. Кажется, Фэн-гэ не стеснялся себя и своих пристрастий — честно писал про виски и сигареты, ругался и то и дело оставлял на листах жирные пятна. И среди строк и пометок о делах, среди списков продуктов и напоминаний вернуть кому-то долг, пряталось нечто ценное.

Сейчас Ван Ибо разглядывал фотографию храма. За зелёным забором прятался тёмный зев входа. Рядом рукой Фэн-гэ были нарисованы длинные ветви какого-то дерева — Ван Ибо ни за что его не узнал бы.

“Отличные лавочки, если взять пивка, то можно сначала духовно обогатиться, а потом разложиться. Сплошной кайф. И благовония классные, всем советую. Пока Ибо был мелким, он не терпел таких запахов вообще. Интересно, как сейчас?”

— Только если открыто окно, — тихо ответил Ван Ибо. — А иначе болит голова, и страшно чешется в носу. Каждый раз умираю. Из-за тебя мне придётся страдать.

Внизу страницы оказалась кривоватая приписка: “Чжань-Чжаню понравились, я сам не понял с чем, но жёлтые. Не забудь, старый остолоп”.

Ван Ибо хмыкнул, судорожно втянув воздух носом: снова хотелось плакать, сдавило переносицу, как будто вот-вот — и слёзы хлынут из глаз. Вместо того, чтобы плакать, Ван Ибо достал свежекупленную карту Гонконга и отметил на ней новую точку — храм, о котором писал брат.

Пока что карта была пуста, единственная отметка обозначала Пик, где Ван Ибо едва не насквозь промочил зад и наслушался шуршания невесть как забравшейся туда пальмы. А теперь вот храм. И дальше наверняка наберётся с десяток мест. Любимый бар — Ван Ибо ни на секунду не верил, что брат мог его не сфотографировать. Полицейский участок — в конце концов, он торчал там с утра до ночи.

Наверняка у Фэн-гэ была женщина. Не жена — ни за что — а подруга, согласная иногда проводить вместе время. Просто обязана была быть. Брат не походил на невинного агнца, а толпа раздетых женщин на обложках детективов только подтверждала это.

Ван Ибо хотел найти её. Хотел поговорить с ней и с Аароном, с продавцом благовоний в том храме. Все они знали Фэн-гэ, кто-то гораздо ближе его самого. Тысячи километров, двадцать лет и разница увлечений разделяли их, и Ван Ибо вряд ли бы заинтересовался кем-то похожим на своего брата. Но Фэн-гэ был семьёй.

Его хотелось узнать, убедиться, что все эти годы Ван Ибо злился на него совершенно зря. Это уже становилось понятно: нельзя было пропустить, как тепло о нём писал Фэн-гэ. Имя Ибо встречалось в дневнике так же часто, как и имя жившего в той же квартире Сяо Чжаня.

Хотелось узнать и эту историю. Как они познакомились? Как получилось, что начали вместе жить? Всё это пряталось в дневниках, оставалось только найти и прочесть, да ещё понять. Иногда Фэн-гэ писал какую-то бессмыслицу, и начитавшийся детективов Ван Ибо начал думать, что это шифр.

Погладив пальцами фотографию храма, Ван Ибо свернул карту, чтобы убрать её в рюкзак вместе с бутылкой воды и фруктами для подношения. Их, конечно, можно было купить неподалёку от места, но хотелось быть честным. Это не быстрое решение  — “ох, чёрт, я иду в храм, нужно что-то принести” — а заранее спланированное паломничество.

Пусть даже в том храме Ван Ибо интересовал только его собственный брат.

Ехать было совсем недолго, Ван Ибо провёл эти пятнадцать минут покачиваясь на втором этаже полупустого автобуса — то ли маршрут был не самым популярным, то ли ему просто повезло. Поплутав среди торговых улиц, Ван Ибо наконец вышел к площади, за которой стоял храм. Кроны деревьев спускались почти до земли, ветви плетьми касались квадратной плитки.

Ван Ибо присел на одну из лавочек, разглядывая посетителей. Здесь не было никого необычного — простые люди, пришедшие в храм, несколько туристов, один что-то снимал, сжимая в руках цифровую камеру. Ван Ибо тоже хотел такую, но и до смерти Фэн-гэ на неё пришлось бы копить, откладывая из заработанных денег, а теперь, когда поддержи не стало, копить бы пришлось ещё дольше.

Пахло благовониями — так оглушительно, что хотелось чихнуть. Долго здесь Ван Ибо не смог бы пробыть: голова уже угрожающе ныла фантомной, но неизбежной болью. Порывшись в рюкзаке, Ван Ибо достал фотографию брата.

— Простите, вы часто здесь бываете? — спросил он бодрую старушку, ловко плётшую гирлянду цветов.

— Частенько, — согласилась она. — А что такое?

— А вот этого парня не видели?

Старушка, утерев локтем вспотевший лоб, посмотрела на фотографию. Нахмурилась, в задумчивости морща нос, и неожиданно закричала в сторону:

— Лао Сы! Лао Сы! Иди сюда!

Через несколько минут Ван Ибо оказался окружён толпой крикливых бабушек, которые, переругиваясь, передавали фотографию из рук в руки.

— Не, не видела, я бы запомнила! Волосы вон какие!

— Да не его ищут, а усатого!

— А чего его искать, вон какая морда бандитская!

— Это мой брат, — попытался вмешаться Ван Ибо, — он умер…

— Ай жалость-то какая! Молодой какой, красивый!

— Да не он это! Усатый помер!

— Как? И он! Ну точно он, и мальчонку уморил!

— Тихо! — прикрикнула первая подошедшая женщина — лао Сы. — Не видели они его, раз дурят. А что случилось-то?

Ван Ибо пожал плечами. Он и сам толком не знал, что случилось. У брата был редкий выходной, он куда-то ходил с друзьями — и домой живым уже не вернулся. Аарон сказал, что дело в сердце, но Ван Ибо понятия не имел, можно ли в это верить. Брат был слишком далеко, слишком мало они знали друг друга, и что-то предполагать не выходило. Фэн-гэ был для него одновременно героем и предателем, выбравшим не заботу о брате, а служение закону. В голове Ван Ибо мешались фильмы о Джеймсе Бонде, рассказы школьного приятеля о работе его отца-полицейского и собственные воспоминания о Фэн-гэ.

— Просто… умер, — наконец сказал Ван Ибо. — Я много лет в Лондоне прожил. Я… хочу про него что-нибудь узнать.

Женщины замолчали; та, к которой он подошёл, протянула ему одну из гирлянд.

— Иди помолись. А мы и правда его не видели. Вспомнил бы кто.

— Иди-иди, — поторопила его лао Сы. — Богиня всё видит.

Сложно сказать, был бы рад этому Ван Ибо, окажись это правдой. Он ведь совсем не всегда вёл себя так, чтобы не было стыдно показаться богине.

Осторожно войдя в ворота храма, Ван Ибо замер, поражённый резным украшением крыши. Волны и драконы хранили жемчужину — яркий красный шар с чуть облупившейся сбоку краской. Ван Ибо прошёл ближе, всё не в силах перевести взгляд — будто и его взволновала мысль завладеть бессмертием, выпестованным молчаливой девушкой с маленького острова.

В храме было темно, на алтаре у статуи стояли плошки с рисом, лежали гирлянды цветов, Тхиньхау^[12] стояла в пене волны. И море — беспокойное, беспощадное море — позволяло женщине топтать её спину. С потолка свисали разноцветные украшения, чем-то напоминавшие монгольские пагоды, которые Ван Ибо видел всего однажды, разглядывая фотографии старых пекинских храмов.

Он не знал их предназначения, а может, просто забыл, слишком много лет прожив там, где предпочитали молиться другим богам. Ван Ибо рассматривал полые пирамидки, гадая об их предназначении, когда рядом показался служитель.

— Вы хотите оставить подношения?

Мужчина походил на строгого учителя, из-за чего Ван Ибо тут же почувствовал неодолимое желание выпрямиться. У него был такой преподаватель классического танца: от его тона и горбатый прекратил бы сутулиться.

— Д-да, — запнувшись, закивал Ван Ибо. — И я хотел спросить… Может, вы моего брата видели?

Он завозился с рюкзаком, чуть уронил его и решительно намеревался умереть от стыда, когда служитель вежливо улыбнулся. И сразу стало ясно, что он неплохой человек: Ван Ибо верил, что у плохих людей не бывает хороших улыбок.

— Давайте по порядку. Сначала подношения, потом ваш брат.

Ван Ибо подождал, пока служитель разложит фрукты и зажжёт очередную палочку благовоний — от них уже болела голова.

— Итак, ваш брат?..

— Он недавно умер, вроде сердце. А я жил далеко, ничего про него не знаю.

Служителю в традиционных одеждах до странного шли маленькие очки в тонкой оправе, которые он водрузил на нос. Нахмурился, повертел фотографию. Посмотрел с сомнением на Ван Ибо.

— Фэн иногда приходил к нам, делал подношения… Он умер?

Ван Ибо кивнул.

— Это ужасная новость, мой друг. Но пусть его следующая жизнь окажется лучше. Надеюсь, он примет напиток забвения без сожалений.

Ван Ибо пришлось напрячься, чтобы сообразить, о чём речь. А вспомнив, он застыдился: другая жизнь начиналась с прикосновения ангела или испитого кубка, как можно было забыть. Но служитель не заметил, передал карточку полароида обратно Ван Ибо.

— Он был хорошим человеком, немного жертвовал, приносил еды. Помогал, если возникали проблемы. Ну, вы понимаете.

Согласившись жестом, Ван Ибо сообразил, что вообще-то не понимал, но уточнять уже не стал, решив, что дело в полицейских связях Фэн-гэ. Голова уже болела, благовония пахли слишком ярко, а Ван Ибо провёл в их дыму чересчур много времени: пока разговаривал со служителем, пока разглядывал золотые узоры алтарных покрывал.

— Я не могу сказать много, — с сожалением покачал головой служитель. — Мы не были слишком близки, и я не христианский священник, чтобы выслушивать людские грехи. Но Фэн не был плохим, не больше, чем любой из нас.

— Спасибо. А не знаете, кого ещё можно спросить?

— Не помогу, никаких имён не знаю. Но иногда Фэн приходил с высоким худым мужчиной примерно его возраста.

Ван Ибо снова поблагодарил и поторопился выйти наружу. На площади, где, как ему в начале визита казалось, не вдохнуть, оказался свежайший воздух. Голова уже гудела, и оставаться рядом с храмом совсем не хотелось. Пройдя через площадь и решив не пытаться проветриться среди деревьев парка (в основном опасаясь, что и они пропахли благовониями), он перешёл через Паблик Сквер стрит и пошёл в сторону Монгкока, особенно ни о чём не думая.

В Лондоне не было таких домов. Ван Ибо привык к другой архитектуре за последние годы, и обшарпанные фасады с забитыми магазинчиками и ресторанчиками первыми этажами казались ему странными. Даже Чайна-таун отличался от Гонконга. Низкоэтажный и чистенький, выстланный брусчаткой и увешанный красными фонариками, он был совершенно европейским. И пусть на первых этажах прятались всё те же лавки и кафе, но в Гонконге всё было иначе.

Даже серое небо серело иначе.

И Ван Ибо никак не мог понять, вызывает ли у него здешний вид радость или, может, наоборот, нагоняет грусть. Он толком не знал, скучает ли по Лондону или, будучи в Англии, скучал по Гонконгу. Иногда казалось, что теперь, прожив так много лет в таких разных местах, он обречён скучать по ним обоим. В Гонконге — тосковать по туманному Лондону, в Лондоне — грустить по тропической жаре.

От влаги по фасадам струились потёки, тёмные пятна тут и там напоминали о плесени. По тротуарам беззаботно шли люди — не много, но и не мало, в самый раз, чтобы создать оживлённость. Откуда-то тянуло горячим маслом и рыбными шариками, в стороне на лотке пекли яичные блины, а из проулка доносился запах помойки.

Гонконг пах сладковато-кислой гнилью. Особенно сейчас, в сезон дождей, когда любой опавший лист или погибшая под колёсами крыса попадали в воду. В Лондоне такого не было. Конечно, временами что-то воняло, где-то умирал голубь, а где-то прела куча мусора. Но там, несмотря на частые дожди и туманы, было слишком холодно, чтобы отовсюду тянуло кислятиной.

Ван Ибо с ужасом понимал, что ему нравится этот запах.

Конечно, не так, чтобы наслаждаться им, как ароматом роз или малиновым запахом кожи Сяо Чжаня. Но не вызывал отвращения. Он был такой же частью Гонконга, как и дуриана, продававшегося на фруктовых лотках. Ван Ибо ел его только раз в жизни: давным-давно его принёс брат. Тогда ещё были живы родители, и мама кричала, требуя немедленно унести эту дрянь из квартиры, — жительница севера, она не понимала, как можно любить его вкус.

А брат с отцом смеялись, обзывая маму глупой пандой, и учили Ван Ибо правильно разрезать шипастый фрукт. Память мало что сохранила, только отвратительную вонь и сладость нежной дуриановой плоти, оставляющей на языке привкус подгнившего лука.

Ван Ибо затормозил, увидев в витрине картины. Оформленные в простые рамы, там висели странные холсты. Сперва Ван Ибо показалось, что это фотографии, но приглядевшись, он осознал непропорциональность линий. Художник явно специально искажал лица, превращая их в гротескные маски.

Смотреть на это было почти больно, Ван Ибо нахмурился, переводя взгляд дальше, надеясь найти приятную композицию. Но всё в этом магазине вызывало странные чувства: слишком яркие цвета, как будто не сочетающиеся друг с другом, чересчур вычурные узоры, в которых чудились то черепа, то чьи-то переплетённые тела.

— Вам чем-то помочь?

А вот выглянувшая из двери девушка казалась совершенно обычной. С коротким каре и в лёгкой кофточке, она улыбалась Ван Ибо. Но тот не стал ничего говорить, покачал головой и пошёл дальше, чувствуя, как его начинает мутить.

Ни запах благовоний, ни самого Гонконга не привёл ни к чему подобному, а вот странные картины — да. И теперь Ван Ибо старался одновременно уйти от них как можно дальше и найти уборную, чтобы умыться.

Всем известный знак попался через квартал, и Ван Ибо без раздумий свернул в переулок. Этот был светлым — никаких помоек или жирных крыс, стены зданий, выкрашенные неяркой краской, образовывали короткий коридор, в конце которого была заветная кафельная стенка. С одной её стороны треугольник указывал остриём вниз, и Ван Ибо поспешил туда. Навстречу ему попался мужчина с отчего-то красными ушами и слегка безумным взглядом. Он испуганно глянул на Ван Ибо и, ничего не сказав, выскочил в проулок.

Ван Ибо, до ужаса боявшийся привидений, естественно, в ту же секунду припомнил парочку подходящих легенд, сглотнул и всё же шагнул внутрь. Призраков там не оказалось, но было слышно, что в одной из кабинок происходит очевидное: оттуда доносились чьё-то тяжёлое дыхание, нечленораздельное бормотание и влажные звуки, всегда сопровождавшие минет.

— Нашли место, — проворчал себе под нос Ван Ибо и шагнул к ближайшей свободной кабинке.

Оправившись, он вышел к раковинам, собираясь и вымыть руки, и умыть лицо. За одной из дверок кто-то заскулил — высоко и тонко — и тут же облегчённо выдохнул. Торопиться, спасая запершихся от стыда, Ван Ибо не собирался. Потому, шумно плеща в лицо водой, он всё равно прислушивался к возне. Кто-то явно одевался, а другой что-то тихо говорил, наверное, поднявшись с колен.

Замок щёлкнул, и из открывшейся двери просочился мужчина самого приличного вида — в дорогом костюме со щегольской бабочкой. Уже в годах и далеко не так высок, как Ван Ибо, но всё ещё приятного вида. Стало странно: зачем ему нужно было покупать отсос у какого-то…

А следом из кабинки вышел Сяо Чжань.

Ван Ибо замер, чувствуя, как холод разливается по животу. Ему показалось, что между его органами неожиданно оказалась глыба льда. Сяо Чжань застыл, глядя испуганными округлившимися глазами. Его губы, припухшие и покрасневшие от минета, приоткрылись.

— Ибо…

Ван Ибо ещё успел увидеть, как удивлённо оглянулся на Сяо Чжаня мужчина, хоть и смущённый, но в целом сохранявший безмятежность, но больше ничего: он выскочил из туалета так, будто за ним гнались черти.

Если бы остался хоть на секунду, то убил бы этого мужика. Просто разбил бы его самодовольное холёное лицо о край раковины и с наслаждением смотрел, как кровь заливает жёлтую накрахмаленную рубашку. Бил бы и бил, пока от лица не осталось бы чавкающее месиво.

А потом…

А потом он бы взялся за Сяо Чжаня. Тот точно заслужил хотя бы пару затрещин — за то, что врал, за то, что вообще занимался подобной дурью. Ван Ибо, конечно, знал таких — и парни, и девушки в жажде острых ощущений ввязывались в неприятности. Кто-то подхватывал ВИЧ, кого-то избивали конкурентки.

Поверить в то, что Сяо Чжань — умный, нежный Сяо Чжань, живший с, чёрт возьми, копом, — ввязался в подобное, не выходило.

Ван Ибо затошнило. Его парень, согласившийся сходить на свидание, тот, кого он трахал душными августовскими ночами… Какого хрена! Он остановился, затряс головой. Потом посмотрел по сторонам, сориентировался, где находится. И побрёл к ближайшей автобусной остановке.

Было уже темно. В сумерках Ван Ибо гулял по Монгкоку, а теперь сбегал из него, залитого неоном, торопясь оказаться в темноте их — его — квартиры. Нужно было как-то пережить это.

Он ведь правда не врал, когда говорил о любви. Сердце болело, стоило подумать о Сяо Чжане, о предательстве и одновременно смехотворности происходящего. Ван Ибо казалось, что он смешон. Со всеми своими мечтами — уехать или остаться, но лишь бы вместе, лишь бы не расставаться. А Сяо Чжань…

Автобус подъехал быстро, и Ван Ибо запрыгнул в него, разглядев в красноватом мраке надпись “Цимшацуй”. И снова автобус оказался полупустым, так что Ван Ибо пробрался в самый конец салона. Ему нужно было побыть одному, хоть немного, самую малость. А потом он сможет что-то говорить, не сжимая кулаки…

— Спасибо, что подождали!

Запыхавшийся голос Сяо Чжаня вызывал почти судорогу — Ван Ибо дёрнулся, поднимая голову. Растрёпанный, с распахнутым воротом рубашки, Сяо Чжань шёл прямо к нему, глядя умоляющими глазами. Самыми красивыми из всех, что Ван Ибо видел.

Он сел на соседний ряд, и как бы Ван Ибо ни старался, взгляд всё равно соскальзывал в его сторону. Сяо Чжань кусал губы — припухшие и красные — и смотрел в окно. Ван Ибо решил поступить так же. Только он выбрал лобовое стекло над всеми рядами кресел. Но всё равно не видел ничего, кроме силуэта на самом краю поля зрения. Сяо Чжань кусал губы и смотрел в окно. А Ван Ибо смотрел на него.

На остановке Ван Ибо вышел первым и хотел сразу уйти, но не смог — задержался, дожидаясь Сяо Чжаня. Тот спрыгнул с подножки, поспешно запихивая в карман банкноты.

— Ибо! Подожди!

Но больше оставаться не было сил. Если бы остался, то вцепился бы в плечи и начал трясти, как терьер трясёт пойманную крысу, сжимая в зубах. Так что Ван Ибо поспешил свернуть на улочку, ведущую к дому. В забегаловке чуть дальше угла его узнала девчонка-разносчица и замахала рукой.

Она поднимала её высоко и движение начинала от плеча, как будто приветствуя его всем телом. Короткое каре с одной стороны немного замялось, а на лице сияла широкая улыбка.

— Привет, — тихо пробормотал Ван Ибо, небрежно поднимая руку.

Фэй была болтливой и смешной, с головой, полной странных идей, и с ней было весело обсуждать музыку, пока ловкие руки собирали ужин. Но сейчас у Ван Ибо не было сил даже на то, чтобы задержаться, переброситься парой слов. Фэй тут же надулась, став похожей на обиженного хомяка. Но через секунду уже сияла, завидев идущего следом Сяо Чжаня.

Ярость всё ещё клокотала под кожей. Только тронь — и выплеснутся, забрызгав токсичными каплями, и злость, и обида, и чувство предательства. Ван Ибо правда не думал, что удержится, что не схватит Сяо Чжаня за грудки, притискивая к стене, что не ударит такие красивые — припухшие, покрасневшие! — губы.

Подъезд встретил неработающим замком — два, четыре, шесть, восемь, выглаженные чужими пальцами. Тёмный тамбур, грязная лестница. Запах чьих-то ужинов, смешавшийся со сладкой кислотой гонконгской гнили, нагретый героин и утопленная в нём ватка. Под ногами так кстати хрустнул шприц, незамеченный в полумраке перегоревшей лампочки. Внизу хлопнула дверь, и Ван Ибо заторопился.

Конечно, он не станет запирать дверь. Конечно, Сяо Чжань вернётся домой, проведёт свои бесконечные минуты — так вот почему! — в душе. А потом… А что будет потом, Ван Ибо не знал: всё, о чём мог подумать, — добраться до квартиры, закрыться в комнате брата и остаться там, уставившись в пустоту остановившимся взглядом. Смотреть, разглядывая шкаф Фэн-гэ с не только его вещами.

Добраться до комнаты он не успел. Сяо Чжань догнал его в коридоре, где Ван Ибо зачем-то задержался. Налетел со спины, едва не выбив дух. Вырвавшись, Ван Ибо обернулся, выставляя руку.

— Не трогай меня.

Сяо Чжань отшатнулся, глядя своими блядскими глазами — широко открытыми с покрасневшими кончиками, с влагой, собравшейся у ресниц. Как будто бы ему было больно. От этого лица, от приоткрытых — припухших, блядь, и раскрасневшихся — губ пелена ярости поднялась так высоко, что Ван Ибо мог даже не жмуриться: всё равно не видел ничего. Кроме Сяо Чжаня. Расстроенного, погрустневшего.

— А ты что думал? Я обрадуюсь, когда тебя там встречу? — прошипел Ван Ибо, отступая ещё на шаг. Стараясь отойти как можно дальше.

Влага чужих глаз, умоляющее их выражение тянули к себе. Обнять и утешить. Но злость и обида, яркое, ясное ощущение собственной глупости заставляли Ван Ибо кипеть. И когда Сяо Чжань заговорил, ярость поднялась ещё выше, вынуждая перебивать.

— Я думал…

— Что ты думал? Что я из этих идиотов, которые такое простят? Да ни за что! Я себя не на помойке нашёл! Мать не для того старалась, рожала, чтобы я такую хуйню сглотнул! Ты вообще представляешь, что я!..

Он не выдержал, всё же шагнул вперёд, но не обнял, а схватил Сяо Чжаня за ткань рубашки, таща на себя. И ждал сопротивления, какого-то ответа, что тот хотя бы вырвется, но Сяо Чжань покорно позволил, трепыхнулся в руках сломанной куклой.

— Я думал, ты понял! — воскликнул Сяо Чжань, стоило подумать о чужой безответности. — Понял, но тебе всё равно!

— Как мне может быть всё равно, блядь! — заорал Ван Ибо, отшвыривая Сяо Чжаня к стене. — Ты! Я, блядь, даже не знаю, что сказать! Головой вообще думаешь? То есть я тебе тут в любви признаюсь, а ты потом идёшь рот подставлять каким-то уродам! Или что, зад тоже?

Сяо Чжань побледнел и, наверное, отступил бы, но позади него уже была стена, и Ван Ибо понял, что попал в точку. Он зарычал и, не желая ударить Сяо Чжаня, схватил первое, что попалось под руку — аппарат телефона, — и грохнул об пол. Следом полетела записная книжка, из которой повалились какие-то бумажки. В коридоре повисла тишина. Слышно было только их дыхание. Шумное — Ван Ибо, и дрожащее — Сяо Чжаня.

— Я думал, ты понял! — повторил Сяо Чжань. — И тебе всё равно…

— Да как может быть всё равно?! Ты издеваешься? Я!.. Да блядь, я влюбился в тебя как идиот! В Лондон уехать! Тут остаться! А ты!.. А ты же шлюха!

— От хорошей жизни, что ли? — тихо начал Сяо Чжань, но с каждым словом его голос набирал силу. — Ты думаешь, я что, шутки ради?! Серьёзно?! Я похож на человека, который будет себя продавать, потому что ему приключений не хватает?

— Я не знаю! — снова заорал Ван Ибо, с размаху впечатывая кулак в стену. — Я не знаю, на кого ты похож! На шлюху не был, а поди же!

— Хватит меня так называть! — сорвался Сяо Чжань, толкая Ван Ибо в плечо. — Я не!..

— Скажи, что не шлюха!

— Да даже если да! То что? Об меня ноги теперь вытирать можно? — закричал Сяо Чжань, снова и снова толкая Ван Ибо. Тот пытался поймать его руки, ударить в ответ, но одновременно с этим страшился причинить боль. — Ну уж нет! Не нужно мне такое! И так каждый норовит!.. Ты вообще представляешь, как это? Когда тебя ебут, а ты стони да подмахивай! Я!.. Только не ты…

И он заплакал. Слёзы потекли по щекам, Сяо Чжань попытался их спрятать, для чего пришлось прекратить трепать Ван Ибо. А тот, только что клокотавший от злости, похолодел. Плечо болело, ныли пальцы, которые он сжимал слишком крепко, на костяшке лопнула кожа, и теперь на пол капала кровь. Сяо Чжань утёрся запястьем, но слёзы потекли снова. Он скривил губы, а Ван Ибо шагнул ближе.

— Пожалуйста, если хочешь е-ещё, то н-не надо, — попросил, всхлипнув, Сяо Чжань, тут же сжимая зубы, как будто не желая плакать.

Он снова поспешил вытереть щёки, но это не помогло: новые слёзы соскользнули с ресниц, блестящей линией расчертив скулу.

— Я не хочу плакать, — сказал, словно объясняясь, Сяо Чжань, — они сами текут.

— Чжань-гэ…

— Не надо меня так называть. Я говорил, что у тебя всё пройдёт, а я буду долго-долго отвыкать.

— Чжань-гэ!..

— Не нужно, Ибо, — улыбнулся тот, и с мокрыми от слёз щеками это выглядело ужасно. — Я потом…

— Да какое потом?! — взорвался Ван Ибо, снова заводясь, схватив Сяо Чжаня за плечи. — Сейчас со мной говори!

— Да о чём с тобой говорить? — мгновенно закричал Сяо Чжань. — Что ты мне скажешь? Опять будешь признаваться в любви! А потом опять орать на меня и убегать через полгорода? Распугивать клиентов? А этот ещё ничего! Добрый и платит хорошо! Не бьёт! Да пошёл ты со своей любовью!

Слёзы текли уже градом, губы кривились, и Ван Ибо шагнул ближе, желая обнять, но Сяо Чжань вырвался. Выкрутился из рук, не позволив себя тронуть. Шагнул в сторону, едва не запнувшись о какую-то запчасть развалившегося телефона.

— Чжань-гэ! Поговори со мной, — попросил, стараясь успокоиться, Ван Ибо.

— О чём? О чём нам говорить? — Сяо Чжань спрятал лицо в ладонях. — Ты уже всё сказал. Я шлюха, подставляющая рот и задницу, всё так. Ты ни в чём не ошибся!

Ван Ибо, не выдержав, схватил Сяо Чжаня за предплечье и потащил к себе. Тот снова завырывался — непритворно, всерьёз и больно цепляясь пальцами за руки в попытке их убрать.

— Чжань-гэ!

— Отпусти меня! Не трогай меня!

Упрямясь, Сяо Чжань не позволял себя обнять, но Ван Ибо, перетерпев болезненные удары локтями, всё же притиснул его к себе.

— Поговори со мной, — повторил Ван Ибо. — Ты бы на моём месте не злился?

— Я думал, ты понял, — снова сказал Сяо Чжань, обмякая в руках. — И всё равно в меня влюбился…

Ван Ибо, воспользовавшись моментом, обнял его надёжнее, прижался носом к шее, вдыхая знакомый малиновый запах, сплетшийся с запахом какой-то еды, теплом кожи и сладковатой нотой парфюма.

— Прости, Чжань-гэ…

— Правда, не надо. Если ты собрался всё закончить, то закончи. Я — Сяо Чжань, а ты — Ван Ибо… Не нужно подходить ближе.

На секунду представилось: вот они живут как соседи, вежливо кивая по утрам, замечая, что кончились яйца. Вот вечером Сяо Чжань уходит, а Ван Ибо остаётся, и ничего не дрожит в груди. И больше никогда никаких поцелуев, никогда нежной малиновой свежести, никаких стонов и сладких вздохов, никаких ласковых прикосновений к плечам, стоит Ван Ибо загрустить.

И в груди похолодело, показалось, что даже сердце бьётся расстроенно. Ван Ибо подумал ещё: никаких совместных обедов, ни одного нежного жеста. Он уже успокаивался, а теперь с каждой мыслью остывал всё быстрее. Если закончить значило лишиться — тепла и улыбок, лёгкой дрожи ресниц по утрам, когда Сяо Чжань уже просыпался, но отказывался вставать, пальцев, ерошащих волосы, — то Ван Ибо не желал ничего прекращать.

— По-моему, я не собираюсь, — уже спокойно сказал Ван Ибо.

— Звучит очень уверенно и обнадёживающе, — скривился Сяо Чжань, уткнувшись носом в плечо Ван Ибо.

Для этого ему пришлось сгорбиться. Он был на цунь выше, но почему-то казался меньше. Как будто худоба и молчаливая просьба защиты делали его таким. Ван Ибо сжал руки крепче, обняв так, что одна его ладонь гладила спину, а вторая перебирала длинные пряди у затылка.

— Пока что ничего больше я предложить не могу, — тихо продолжил Ван Ибо. — Но я тебя люблю.

— Это пройдёт, — шепнул Сяо Чжань. — Мы всё прекратим, и ты быстро меня забудешь. Зачем тебе я?

Ван Ибо тряхнул головой, повернул её к Сяо Чжаню и поцеловал худую щёку.

— Потому что я люблю тебя, а не кого-то другого. Я никогда ничего такого не чувствовал. Всегда мне было плевать… А ты меня с ума сводишь. Всё время думаю: как ты и где, ел ли и что делал, и… Я ведь правда как обезумел там. Чуть этого мужика не убил, так и представил, как ему лицо о раковину разбиваю…

— Не надо. Он правда нормальный. Бывают гораздо хуже…

— Тогда почему… — Ван Ибо тут же понял, что сделал ошибку. — Нет, не отвечай. Вообще представь, что этого вопроса не было. Захочешь — расскажешь.

— Ладно, — сказал Сяо Чжань и вздохнул, щекоча шею Ван Ибо дыханием. — Ладно. Я правда не хочу.

— Не говори.

Они помолчали. Ван Ибо покачивался, успокаивая и себя, и Сяо Чжаня, чувствуя, как в грудь возвращается тепло.

— Ответишь на один вопрос?

— Это уже один вопрос.

— Не вредничай. Ответишь?

— Хорошо.

— Ты… сам? Ну…

— Нет, — тут же ответил Сяо Чжань. — Нет. Я не… Не сам.

Ван Ибо кивнул, поцеловал вспотевший висок и потянул к комнате. Сяо Чжань сначала пошёл за ним, но потом притормозил, глядя в сторону ванной. Поняв всё без слов, Ван Ибо подтолкнул к двери.

— Иди, — тихо сказал Ван Ибо. — Всё хорошо. Я буду ждать тебя в комнате.

Лампу включать он не стал, сел на кровать, глядя в светлое от фонаря окно. За спиной шумела вода, и Ван Ибо невольно прислушивался к звукам из ванной. Было непонятно, чем занят Сяо Чжань. Должен был мыться, но может быть, и просто неподвижно стоял, подставившись под струи воды.

За окном поднимался ветер — низко загудел в вентиляции, заставляя ёжиться. Ван Ибо не любил такие звуки: это напоминало музыку, какую писали к хоррорам. Тихий присвист ветра, ветки, бьющиеся в окно, и монстр, прячущийся под кроватью.

Вздрогнув, Ван Ибо подтянул ноги, решив не давать чудовищам шанса, хотя прекрасно понимал, что там никого нет. Вспомнилось, как после смерти родителей снились кошмары. Они с братом тогда жили вместе, и Фэн-гэ приходил на крик.

Ван Ибо было стыдно: такой взрослый, а до сих пор боится темноты. Справедливости ради, он не перестал бояться ни в восемнадцать, ни в двадцать и до сих пор предпочитал свет ночника. Но брат никогда не смеялся, обнимал, а потом долго держал за руку, пока Ван Ибо снова не засыпал. Они никогда не говорили об этом.

А когда Ван Ибо уехал в Англию, в дортуаре (что за слово!) некому было его обнять. Первое время его дразнили, а потом, переубеждённые тумаками, перестали. Ван Ибо прибился к компании таких же, как он, танцоров — разношёрстная и разновозрастная, она приняла его, сделала своей частью. Задирать того, кто отлично общается со старшеклассниками, никто не решался. А потом кошмары ушли, оставив после себя только страх темноты.

Сначала Ван Ибо привычно ненавидел брата. Тот бросил его одного, оставив без защиты и утешения, потом стыдился и себя, и Фэн-гэ, и их странных, совсем не похожих на родственные отношений. А теперь тосковал.

Он приезжал в гости к одноклассникам и ребятам из секции и с жадностью смотрел, как чужие мамы обнимают своих детей. Его тоже любили: Ван Ибо был приятным гостем — молчаливым и чистоплотным, удобным примером для собственных сыновей. Но трогали редко. Сперва прикосновений недоставало: мама часто обнимала Ван Ибо, привлекая к себе. Она пахла мукой и резкими тяжёлыми духами, от которых голова должна была заболеть, но почему-то не болела. Даже отец ругался на эти духи. А мама любила. Привыкнув, Ван Ибо стал избегать прикосновений сам.

— Эй, — тихо позвал Сяо Чжань, дотронувшись до плеча, и Ван Ибо потянуло к нему. — Ты меня дождался.

Вопроса в этих словах не было, только констатация факта, и отчего-то Ван Ибо стало легче. Он оглянулся на Сяо Чжаня — тот был одет в чопорную полосатую пижаму, которую до этого никогда не надевал. Она была велика, шея в вороте напоминала одинокий карандаш в широком стакане. Было видно ключицы Сяо Чжаня и яркое пятно засоса, оставленного самим Ван Ибо.

Не говоря ничего, он взял Сяо Чжаня за руку и заставил подойти совсем близко. Пахло малиной и стиральным порошком — их прачечная использовала какой-то с запахом фрезии.

— Что такое? — спросил Сяо Чжань, когда Ван Ибо уткнулся в его живот.

Отвечать не хотелось. Вообще не хотелось говорить. Ван Ибо казалось, что если они будут молчать, то всё будет хорошо. Сяо Чжань положил ладонь на его макушку, погладил волосы. В воздухе чувствовалось его недоумение.

— Когда я только уехал, — пробормотал Ван Ибо в тёплый живот, сам не понимая, хочет ли, чтобы Сяо Чжань его услышал, — я очень скучал. Конечно, я знал английский, но дома мы всегда общались на китайском, а в школе не было никого, кто бы на нём говорил. Была пара индийцев, но они, естественно, не знали путунхуа. Я говорил сам с собой, и меня за это дразнили.

— Звучит одиноко, — сочувствующе сказал Сяо Чжань.

— Так и было. И меня никто не трогал. Ну, знаешь, взрослым обнимать чужих детей не принято, мальчики в принципе выше этого, а девчонок в школе не было. Летом я жил в Чайна-тауне, но и там всем было не до меня. И я отвык. Много лет не хотел никого касаться и не любил, когда трогают меня. А тут вдруг ты. И я не могу… Хочется постоянно…

Подтверждая свои слова, Ван Ибо крепче обнял Сяо Чжаня, сильнее вдавив в живот своё лицо. Пальцы в его волосах нежно почесали кожу головы, и Сяо Чжань вздохнул, воздух пощекотал шею.

 — Я думал, тебе станет противно, — почти неслышно сказал Сяо Чжань. — Теперь.

Он не договорил, но фраза не требовала продолжения: Ван Ибо и так знал его. “Теперь, когда ты всё знаешь”. “Теперь, когда ты всё понял”. Он и сам думал. Или не думал. Это не было мыслью, сказанной внутренним голосом. Это было что-то менее оформленное, знание, которое просто появляется. Я не ем морковь, люблю уксус и никогда больше не коснусь Сяо Чжаня. Мало ли кто трогал его? Следы чужих рук не смываются малиновым мылом.

Но теперь Ван Ибо трогал, и никто не остановил бы его. И начнись ураган, срывающий крыши, Ван Ибо не разжал бы рук. Приподняв рубашку пижамы, он прижался губами к гладкому животу.

Теперь было ясно, почему у Сяо Чжаня такая гладкая кожа, почему он так много времени проводит в ванной и так долго собирается на работу. Ван Ибо получил ответы на все вопросы, которые даже не задавал. Они не пришли ему в голову. А теперь он хотел бы не знать.

— Ибо? — недоверчиво спросил Сяо Чжань, и его голос на мгновение прервался, когда Ван Ибо языком скользнул в ямку пупка.

Тело Сяо Чжаня дрогнуло, пальцы впились в плечи, а с губ слетел выдох, и Ван Ибо, повинуясь минутной жажде, языком провёл от пояса низкосидящих штанов вверх, к нижнему ребру, так ярко проступившему над животом. Собрав губами чужой трепет, Ван Ибо, крепче сжав руками тонкую талию, повалил Сяо Чжаня на постель.

Пижамная рубашка задралась, обнажая нежную кожу. Ван Ибо был уверен, что если бы Сяо Чжань не прятался от солнца, то был бы смуглее него. Но сейчас собственная рука казалась чёрной на фоне светлого живота. Ткань съехала выше, оголяя больше, и Ван Ибо склонился, упираясь коленями в постель. Поцеловал под пупком, провёл языком вдоль резинки, глядя, как поджимаются мышцы.

— Что ты делаешь? — жалобно спросил Сяо Чжань.

Отвечать Ван Ибо не стал, всё равно не смог бы облечь мысли в слова. В них крутилось сказанное Сяо Чжанем и свои представления о такой работе. Вряд ли многие стремились сделать приятно, скорее, гнались за собственным удовольствием. Хотелось стереть их желания и прикосновения, и почему-то казалось, что вот так — получится.

А Сяо Чжань, не подозревая о сумбурных мыслях, дрожал, изгибаясь под руками. Ван Ибо добрался до его сосков — тёмных и очень нежных. Стоило их тронуть языком, как они напряглись. Разрываясь между левым и правым, Ван Ибо глупо пожалел, что у него всего один рот.

Сяо Чжань извивался под ним, то ли желая оттолкнуть, то ли, наоборот, притянуть ближе. Уголки его глаз потемнели — без света не было видно, но Ван Ибо знал, что они налились краской. Губы кривились в попытке удержать стоны. Прикусив сосок, Ван Ибо пробрался ладонью под резинку штанов.

Она натянулась на тазовых косточках, и между плотью и тканью образовался зазор, в который легко скользнула рука. Пальцы погладили нежную кожу лобка — на нём не было ни волоска, и Ван Ибо ни разу не замечал их там. Стоило догадаться раньше, но глаза застило влюблённостью, не давая задуматься.

Но теперь Ван Ибо знал — и испытывал странные чувства.

Ему нравилось трогать мягкую плоть у самого основания члена. Чуть надавив, Ван Ибо почувствовал кость, и Сяо Чжань застонал. Член уже поднялся, хотя и не распрямился до конца, всё ещё удерживаемый тканью спальных штанов.

Ван Ибо сглотнул слюну и потянулся выше, заглядывая в лицо Сяо Чжаню. Тот кусал пальцы и смотрел широко распахнув глаза, как будто был удивлён происходящим. Ван Ибо, загоревшись желанием увидеть удовольствие на чужом лице, провёл пальцами ниже к поджавшейся нежной мошонке.

— Тебе нравится? — шёпотом спросил Ван Ибо, боясь что-то разрушить.

Оно — неуловимое и неназываемое — казалось стеклянным шаром. Бокалом тонкой работы, который чуть сожми — и расколется, сложится внутрь, раня пальцы, впиваясь острыми гранями в кожу. Потому хотелось шептать и невесомо касаться губами губ, предварительно освободив их от покрасневших и влажных пальцев.

Сяо Чжань ответил на поцелуй, сплёл свой язык с языком Ван Ибо, потянулся навстречу, несхваченной рукой коснулся шеи, а пальцы второй дёрнулись в желании трогать. Ван Ибо понимал его, ему тоже хотелось — гладить всё тело, пощипывать соски, чуть оттягивать вниз яички. Но рук не хватало, и потому Ван Ибо лёг сверху, вдавливая в матрас всем телом.

Губы поймали стон, а весь он — чужую дрожь, и поделился своей, как только соприкоснулись члены. Ван Ибо повёл бёдрами, потираясь прямо сквозь ткань: он сам даже не снял джинсы.

— Разденься, — велел Сяо Чжань и через миг добавил: — Пожалуйста.

Повинуясь, Ван Ибо заспешил — отстранился, жадно глядя на обнажённую кожу. А Сяо Чжань, дразня, опустил рубашку и принялся медленно, театрально расстёгивать пуговицу за пуговицей. Мелкие, похожие на плоские полупрозрачные таблетки, они выскальзывали из пальцев, и приходилось действовать не торопясь. Сяо Чжань делал это неспешно и не смотря на обнажённого Ван Ибо, не смевшего отвести глаз.

Пальцы левой руки придерживали бортик рубашки, а указательный и большой правой подхватывали пластиковые бока. Сначала обнажилась грудь — уже заласканные соски, след слишком пылкого поцелуя. Потом — место, где смыкались рёбра и начинался худой впалый живот. И, наконец, пуговки кончились, и с Ван Ибо будто спало заклятье.

Он рванулся вперёд, нависая над Сяо Чжанем. Пальцы дрожали, когда он стягивал с него штаны, и дрожали, когда первый раз коснулся члена. Низкий стон послужил наградой, и ладонь сомкнулась увереннее. Сяо Чжань выгнулся навстречу, шире разведя ноги.

Ван Ибо зарычал, сжал пальцы крепче, провёл от основания до головки, лаская уздечку. Сяо Чжань метался по простыням, сбивая их в складки, жмурился и хватался за плечи. Отвести взгляд не выходило, его притягивало, как магнит притягивает металлическую стружку. Ван Ибо чувствовал себя такой былинкой, прилипшей к тёмному боку.

На горле Сяо Чжаня дёргался кадык, перекатывался под кожей — совсем не такой большой, как у Ван Ибо, он казался аккуратнее и нежнее. Хрупче. Ладонь зачесалась, прося опустить её на шею, ощутить центром движение тонких хрящей, сдави сильнее — и хрустнут, ломаясь.

Но Ван Ибо не поддался, только прижался губами, чувствуя, как под ними лихорадочно пульсирует жилка.

Руки Сяо Чжаня обвили плечи, и он прижался грудь к груди, живот к животу. Потянулся за поцелуем, и Ван Ибо, конечно, ответил, впустив язык в свой приоткрытый рот. Сяо Чжань вёл в поцелуе и одновременно притирался всё ближе, всё шире разводил бёдра. Приподнял их так, чтобы головка члена Ван Ибо упёрлась в сжатые складки входа.

Естественной смазки бы не хватило, и Ван Ибо, невольно толкнувшись, зашипел, когда сухая кожа начала расходиться под его давлением. Смазка нашлась в привычном месте изголовья, и теперь Ван Ибо знал, почему она там. Но досада исчезла, стоило Сяо Чжаню снова застонать. Он закусил губу, глядя на Ван Ибо, и в его взгляде не было мысли: глаза беззащитно и расфокусированно смотрели в пространство.

Пальцы толкнулись в мягкий вход, и Сяо Чжань дёрнулся, прижимая ноги к груди. Он открылся так легко, что Ван Ибо захотелось зарычать, но вместо этого он склонился, проводя языком по промежности и выше, по сморщенной коже яичек. Сяо Чжань забился, пытаясь отстраниться, но Ван Ибо удержал его второй рукой, едва не сложив пополам.

Внутри Сяо Чжань был таким горячим, что Ван Ибо пришлось переждать несколько секунд, иначе кончил бы, толком не коснувшись члена. Второй палец скользнул легко, и стоило потянуть им в сторону, как тело поддалось.

Подумалось, что лучше бы горел свет: ни фонаря, заглядывающего в комнату, ни тепла чужих окон не хватало, чтобы разглядеть всё. А хотелось. Хотелось так, что подводило живот и член дёргался, роняя с головки капли тягучей смазки. Хотелось видеть, как краснеет ободок мышц, как он припухает, и как Сяо Чжань, стесняясь, заливается румянцем. А он стеснялся, закрывая руками лицо, прячась за пальцами и кусая губы.

Он отнял ладони, только когда Ван Ибо вытащил пальцы. Посмотрел влажными глазами — их блеск можно было разглядеть даже в таком тусклом свете — и выгнулся, стоило головке коснуться входа.

— Презерватив, — выдохнул он, но Ван Ибо не послушал.

Глупость — дурная и опасная — но он не желал между ними никаких преград. Наверное, брат дал бы затрещину, но некому было остановить Ван Ибо. А он с каждым поцелуем и с каждым прикосновением приходил к тому, что хочет всего.

Он толкнулся внутрь, раздвигая горячие и тугие стенки, — Сяо Чжань на секунду напрягся, сжав посильней, и тут же расслабился, пропуская до самого конца. И настала очередь Ван Ибо жмуриться. Жар и нежность тела под ним закручивали возбуждение так крепко, что тронь — и оно рассыплется, заставит излиться, теряя контроль.

Этого Ван Ибо не хотел. Он хотел любить Сяо Чжаня так долго, как только получится, потому переждал первые, самые яркие моменты и качнулся назад, выходя почти до головки. И толкнулся обратно. Сяо Чжань хватанул ртом воздух, посмотрел широко распахнутыми глазами и улыбнулся едва заметно: чуть приподнялись уголки приоткрытого рта. Руки потянулись к Ван Ибо, который тут же нырнул в предложенное объятие.

Двигаться стало сложнее, но он ни за что бы не разорвал поцелуя. Сяо Чжань на вкус был слаще всего, что Ван Ибо когда-либо пробовал. Слаще английских пудингов и гонконгских вафель, нежнее взбитых вручную сливок.

Он обнимал, сжимая пальцы на плечах и наверняка оставляя полумесяцы следов ногтей, и пропускал внутрь себя. Его тело обхватывало крепко и мягко, обжигало собой и страстью, манило вернуться, стоило податься назад, выскальзывая хотя бы до половины.

Как бы Ван Ибо ни желал продлить удовольствие, как бы ни желал затрахать Сяо Чжаня так, чтобы у того остались силы лишь на бессмысленные стоны, прерываемые короткими вздохами, но собственное тело было не в состоянии продержаться долго. Слишком велика была жажда и возбуждение, и мысли не помогали: Ван Ибо так отчаянно хотел Сяо Чжаня, что и думать мог только об этом. Как он вылижет его между ног, как возьмёт в рот, перебирая пальцами мошонку, перекатывая в ней яички, как заласкает соски так, что Сяо Чжань будет плакать.

Представив, как будет трахать Сяо Чжаня на кухне, разложив на столе, как самое вкусное блюдо, Ван Ибо кончил, вбившись так глубоко, что бёдра шлёпнули о ягодицы. И едва переждав свой оргазм, он нырнул ниже, вбирая в рот член Сяо Чжаня. Хватило всего несколько минут, чтобы из него полилась сперма, которую Ван Ибо проглотил до капли.

— Ибо, — позвал его Сяо Чжань и потянул слабой рукой, зовя в поцелуй.

На вкус поцелуй был семенем — горьковатый и мучнистый — но Ван Ибо никогда не чувствовал ничего лучше. Губы Сяо Чжаня, припухшие и блядские, были такими мягкими, что хотелось прикусить их зубами, вгрызаясь в нежную плоть. Сяо Чжань хныкнул, но не отстранился, только закинул на шею руки, прижимаясь так сильно, что стало больно.

Не выдержав, Ван Ибо всё же укусил, терзая сначала нижнюю, потом верхнюю губы, и толкнулся языком в рот снова, как будто стараясь уничтожить все чужие следы.

— Ты дурак, — шепнул Сяо Чжань, стоило им отстраниться. — Я чувствую, как течёт… Почему? Ты же знаешь…

— Мне всё равно, — ответил Ван Ибо, глядя прямо в тёмные, блестящие светом уличного фонаря глаза. — Мне всё равно. Ты сказал, что чист, и я тебе верю.

— Дурак, — снова шепнул Сяо Чжань и улыбнулся.

Слабо, почти незаметно. Лёгкое движение уголков губ, но Ван Ибо всё равно разглядел и прижался к ним поцелуем. Ничего не значившим и не обещавшим продолжения.

В голове было пусто, а тело покидали силы: они все ушли на ярость, которая едва не разорвала Ван Ибо, а потом на страх. Он испугался себя сам, когда Сяо Чжань заплакал.

— Мне нужно в душ, — шёпот заставил опомниться, и Ван Ибо откатился, освобождая Сяо Чжаня.

Тот осторожно поднялся, замялся на секунду, будто бы морщась, и Ван Ибо понял: сперма выскользнула из растянутого входа, холодя кожу. Животное желание — такое жгучее, что добавило сил, — прошило тело. Ван Ибо схватил стройные, очень — слишком! — худые ноги и, не слушая возмущений, нырнул лицом туда, где сходились ягодицы.

Сяо Чжань всё ещё слабо пах малиной, но во рту горчило собственное семя. Лёгкая цветочная сладость, так оттенявшая запах спермы. Ван Ибо лизнул широко, от мошонки к копчику, проходясь языком по нежной подвижной коже. В волосы вцепились пальцы — Сяо Чжань попытался оттолкнуть, но Ван Ибо упрямо прижался сильнее, втягивая губами мягкие складки входа.

— Ты что?.. — отчаянно и до смешного высоко спросил Сяо Чжань, всё пытаясь вывернуться из рук. — Ван Ибо! Прекрати!

Как следует облизав всё ещё раз, Ван Ибо наконец отстранился. Он поднял голову и наткнулся на испуганный, ошарашенный взгляд. Даже в полумраке было видно, как покраснел Сяо Чжань. Исчезла лёгкая краска смущения — он пошёл пятнами, которые спустились даже на грудь, а сильнее всего алели кончик носа и уши.

— Ты никогда?..

— Нет, конечно! Кто так делает? Это же грязно! — возмутился Сяо Чжань, и Ван Ибо потащил его на себя, чтобы укусить ягодицу. — Ай! Ты чего?

— Нет ничего грязного, — невнятно ответил Ван Ибо, прижимаясь губами к пострадавшему месту. — Нет ничего грязного. И если я захочу облизать тебя с головы до ног, то я это сделаю.

— Ибо…

— Нет ничего грязного.

Конечно, он знал каждое не сказанное Сяо Чжанем слово, каждое подумал сам, пока желание обжигало внутренности, но всё равно рванулся, целуя там, где никто никогда не целовал.

В душе Сяо Чжань не смотрел на него, но уши продолжали краснеть. А вот Ван Ибо оторвать от него глаз не мог — от стройных ног и худой груди, на которой едва обозначились мышцы. Сяо Чжань был сильным, это Ван Ибо знал: видел, как легко он поднимал коробки вещей Фэн-гэ, постепенно покидавших шкафы. Слишком медленно, чтобы Ван Ибо мог собой гордиться.

А потом в полумраке спальни Ван Ибо смотрел на лицо Сяо Чжаня. Веки припухли от слёз, а губы налились темнотой и едва заметно кривились. Наверное, ему что-то снилось, а может быть, Сяо Чжань не мог толком заснуть.

Ван Ибо не спалось тоже: он всё думал о том, что сказал, и хотелось ударить себя за каждое слово. Не потому что они не были правдой, а потому что Сяо Чжань плакал.

— Я больше не буду, — шепнул Ван Ибо, трогая нежную щёку. — Я больше не буду.

Губы Сяо Чжаня дрогнули и расслабились, наверное, он всё же спал, по крайней мере веки даже не шелохнулись. Он только выдохнул, тронув теплом ладонь Ван Ибо. И тот тоже решил попытаться поспать: завтра должен быть новый день, в котором Сяо Чжань снова уйдёт на работу. Но теперь Ван Ибо будет знать, в чём она заключается.

^[9] пик Виктория, высочайшая точка острова Гонконг

^[10] Майкл Каннингем, американский писатель и педагог, открытый гей, Пулитцера получил за роман “Часы”, а автор от себя рекомендует “Дом на краю света”

^[11] 齊秦, подразумевается песня 大約在冬季, в клипе на которую снялась Джоуи Ван, на которую чем-то похож Сяо Чжань

^[12] кантонское имя Тянь-хоу Мацзу, богини моря, покровительницы моряков

Chapter Text

В душе шумела вода, и Ван Ибо старался отвлечься, разбирая заваленный стол брата. Тот не имел обыкновения ни нумеровать, ни как-то подписывать свои записные книжки. Потому их гора, высившаяся едва ли не до подбородка Ван Ибо, являла собой иллюстрацию к нелинейному течению времени.

Кожаные корешки, лоснящиеся от сотен прикосновений, отличались цветом. Коричневые, зелёные и синие — все были куплены в разное время, двух одинаковых было не найти. Они выдавали вкус Фэн-гэ — ещё одну деталь, которую Ван Ибо не знал о собственном брате.

И ручки, полный стакан которых притаился в самом углу и уже прилично покрылся пылью, были одинаковыми. Среди них иногда попадались другие — дешевле и проще, наверняка случайно унесённые с работы.

— Постоянство — твоё второе имя, гэ? — тихо спросил Ван Ибо в пустоту.

В здоровом полотняном мешке, откуда-то вытащенном Сяо Чжанем, уже лежали бесполезные теперь вещи: рваные носки, заброшенные в дальние углы шкафа, коробки от бритв, каких-то креплений в машину и прочей ерунды, которые Фэн-гэ зачем-то хранил.

— Что делаешь? — Сяо Чжань заглянул, но входить не стал. Волосы, ещё не высохшие, растрепались от полотенца.

— Выбрасываю всякое.

Сяо Чжань подошёл ближе, будто бы со страхом посмотрел в шкаф, но тут же расслабился, увидев там всё так же висящие вещи. Ван Ибо тоже окинул глазами гардероб: на вешалках пылились светлые рубашки с коротким рукавом и тёмные брюки с намертво заглаженными в прачечной стрелками. На полках теснились майки, деля пространство с одеждой самого Ван Ибо, — ему ничего, кроме бомбера, вешать было не нужно.

— Я не хочу, чтобы ты их убирал, — тихо сказал Сяо Чжань, привалившись плечом к плечу. — Пока они тут, Фэн-гэ уехал в командировку, работает под прикрытием или просто задержался в участке дольше обычного. А уберёшь — и всё кончится. Даже с его ужасными журналами не так. Он и сам их временами выбрасывал: невозможно же копить эту макулатуру годами. А тут…

— Понимаю.

Ван Ибо прижался губами к оголённому майкой плечу. В ответ Сяо Чжань вздохнул и поцеловал в волосы — кожу головы обдало тёплым выдохом. Ему пора было уходить, Ван Ибо знал это, и отпускать совершенно не хотелось, но предложить взамен было нечего. Потому он поднял лицо и поцеловал гладкую щёку.

— Мне нужно идти.

Казалось, Сяо Чжань чего-то ждал от Ван Ибо. И всё это поднялось внутри: не пустить, запретить, не позволить покинуть дом, — но было безжалостно задавлено. Ван Ибо не знал ни причин, ни условий, он знал, что Сяо Чжаню нужно идти и делать там, за пределами их квартиры, то, что, ещё так недавно думалось, невозможно простить. Вместо всех слов, что теснились на языке, Ван Ибо поцеловал опять — на этот раз в губы, прислонился лбом ко лбу.

— Иди, — шепнул и поцеловал снова.

Сяо Чжань отшагнул, глядя в глаза, — удивлённо и до странного благодарно. Шагнул ещё и оказался уже у двери, и стоило ей закрыться, Ван Ибо уронил на пол полотняный мешок. Шуметь было нельзя — ни бросить ничего в стену, ни ударить по шкафу кулаком. Под руку попалась неустойчивая стопка блокнотов, и Ван Ибо, размахнувшись, от души по ней засадил.

Всё с грохотом разлетелось, затем раздался звук взволнованных шагов, но Ван Ибо опередил Сяо Чжаня:

— Всё в порядке! — прокричал он, принимаясь собирать записные книжки. — Я просто дневники свалил случайно!

— Точно нормально? — донёсся голос Сяо Чжаня. — Помочь?

— Да! В смысле всё нормально, а помогать не надо. Тут собирать-то! Иди, гэ, всё хорошо!

Сяо Чжань, казалось, постоял ещё какое-то время, но всё же ушёл — Ван Ибо услышал удаляющиеся шаги. И только тогда смог выдохнуть. В груди что-то ещё клокотало. Хотелось бросить на пол только что собранные записные книжки, пнуть подвернувшийся стул и провыть что-нибудь нечленораздельное и матерное. Но Ван Ибо не стал.

Он ведь пообещал.

Дневники брата легли на стол стопкой, в полотняный мешок отправились разрозненные бумаги из ящика. Ван Ибо тщательно просматривал их, боясь выбросить что-то нужное, документы или неотправленное письмо. Может быть, деловое, а может быть, самому Ван Ибо. Он бы хотел узнать ещё что-нибудь, что брат хотел сказать, но не успел. Смутная надежда была на лондонскую квартиру. Стоило позвонить тётушке Лю, у которой он её снимал: может быть, с почтой пришло ещё одно — последнее — письмо.

Но пока что попадались листки, на которых Фэн-гэ расписывал ручки и делал заметки из серии “купить мяса”. Всё это без жалости отправлялось в мешок, оставляя стол всё более чистым.

Ван Ибо остановился, когда пришло время решить, выкидывать ли ручки. Одну он, конечно, оставил — на память, раз уж Фэн-гэ так их любил. Но остальные… Если Ван Ибо уезжает, то ему не нужны ни ручки, ни бесконечная стопка дневников, ни свободные майки, в которых можно было ходить дома. А если остаётся, то никуда не стоит торопиться.

Кровать ткнулась в ребро забытой книгой — с обложки укоризненно смотрела очередная красавица — Ван Ибо отбросил её и лёг, уставившись в потолок. Мыслей не было. Только в груди что-то до сих пор давило, хотя Сяо Чжань давно ушёл, что подтвердил хлопок  двери.

В попытке отвлечься Ван Ибо взял первую попавшуюся записную книжку — зеленоватая кожа блеснула в пробравшемся в комнату луче. Ван Ибо повертел блокнот, следя за движением блика. На первой странице снова значилось имя брата.

Интересно, а сам Ван Ибо подписал бы дневник? Или, подписав, писал бы лишь что-то “нормальное”? Стало бы собственное имя по центру первой страницы причиной эдакой самоцензуры?

Наверное, он бы и не завёл дневника.

Никогда за все двадцать два года ему не приходило это в голову. Не записывать же туда расписание тренировок — его Ван Ибо помнил и так. А Фэн-гэ находил что туда записать, при этом не занимаясь душевным стриптизом. Там не было описаний дня или домашних дел, ничего не было и о работе, или же Ван Ибо был прав, и бессмысленные значки, встречавшиеся тут и там, были закодированными сообщениями.

— Ага, — вслух сказал Ван Ибо, гладя первую страницу с одной строкой — именем брата. — Как в шпионских романах. А ключ к коду — одна из книг с голой бабой. Что дальше? Искать подсказки в “Молчании ягнят”?

На первой странице сидела птичка. Нарисованная небрежными штрихами, она смотрела куда-то в корешок, и под лапой у неё была узловатая веточка. А Ван Ибо ведь даже не знал, что Фэн-гэ умеет рисовать. Он листнул дальше, куда-то на середину, увидел фотографию и остановился. Узкая улочка, в просвет между домами едва видно небо, и тысяча лотков внизу, в навесе первого уютно устроился неизвестно откуда взявшийся кот.

“Говорят, Грэхэм стрит^[13], как и весь остров, однажды перестроят. Будет дорого и модно, а пока что там только самый лучший бок-чой. Прям отборный. Чжань-Чжань даже не знает, что когда бок-чой неудачный, то я купил его в Цимшацуе. А на Грэхэм хрен доедешь, когда уже исчезнут блядские пробки? А кот-то как лёг, когда фотал, даже его не заметил.”

Ван Ибо хмыкнул, погладив пальцами фотографию. Кот промял навес, но старик, продававший капусту, даже не поднял головы, продолжал что-то выстругивать, зажав деревяшку в огрубевших пальцах. В Лондоне тоже был такой рынок, но Ван Ибо, дитя школы-интерната, толком не умел готовить. Было проще доплатить тётушке Лю, чтобы столоваться у неё, чем переводить продукты и кухонную утварь. В магазинчике, где работал, всё было иначе: работавший по принципу самообслуживания, он не подразумевал ни развалов, ни дедов, выстругивающих что-то из небольшого бруска. Кот вот только у них тоже имелся.

Старый и толстый Ловкач давно не выполнял функций мышелова, но всё равно оставался всеми любим: передавленных им мышей хватило бы до самой смерти. Он был лопоух, широкоморд и крайне ласков, Ван Ибо любил беззаветно, с совершенно собачьей воодушевлённостью, а тот, конечно, отвечал взаимностью. Как не ответишь, если тебя, тарахтя, таранят лобастой башкой.

— А я ведь тебе даже не рассказывал про Ловкача, — с грустью пробормотал Ван Ибо. — А тебе бы, наверное, понравилось. Он классный котяра. И усищи! У тебя хуже. Что там какие-то человеческие усы в сравнении с кошачьими. Тьфу, пустяк! Почему ты не оставлял своих фотографий?

Ответа, конечно, не было. Ван Ибо пролистал блокнот, просматривая снимки, но не читая подписей: для этого нужно было гораздо больше времени. Взгляд выхватил кофейню, забегаловку, пару каких-то парков. Мелькнула и исчезла смотровая где-то очень высоко над землёй — наверное, в одном из недавно достроенных небоскрёбов.

А потом взгляд наткнулся на Сяо Чжаня.

Наверное, этот дневник не был недавним. Сяо Чжань казался моложе: волосы были длиннее, а щёки — полнее, что делало образ очаровательным. Сяо Чжань читал, сидя в кресле гостиной, накручивая прядь на палец и явно не на шутку увлёкшись.

“Никогда не видел взрослого, кто бы так страстно читал детские книги. “Робинзона” ему купить, что ли? Ибо тоже, помню, читал, но ему лет-то было… Батя ещё живой был, лет семь, получается. А куда книга делась? Поискать надо”.

Сяо Чжань на фотографии казался таким красивым, почти таким же, как в настоящей жизни. Одну ногу он подложил под себя, а вторую вытянул вперёд, и солнце подсвечивало его волосы и фигуру, и если бы качество позволяло, то, Ван Ибо был уверен, можно было бы разглядеть, как тень ресниц лежала на щеке.

Брат, совершенно приземлённый и мирской, ходивший по рынку, выбирая бок-чой (как его вообще выбирать? наверное, чтобы не гнилой…), пивший виски в таких количествах, что становилось страшно, работавший отнюдь не в картинной галерее, обладал какой-то способностью видеть красоту.

Ван Ибо так не умел. Даже возьмись он за Полароид, усади Сяо Чжаня в кресло, заставь позировать, — ничего бы не вышло. Была бы фотография, где модель напряжённо тянет ногу и смотрит в камеру то ли испуганными, то ли страдальческими глазами. А Фэн-гэ, наверное, сфотографировал его походя, когда шёл на кухню попить воды, или наоборот, из кухни в туалет.

— Я тебе завидую, — шепнул Ван Ибо, осторожно закрывая дневник и откладывая его к остальным. — Ты ведь тоже его любил, а, гэ?

Чтобы не продолжать свою мысль, Ван Ибо торопливо оделся и вышел из дома. Цимшацуй и его узкие улочки, застроенные многоэтажками, поеденными грибком, окружили стеной. Можно было дойти до Фэй — забегаловка, наверное, уже открылась — но Ван Ибо  вопросов.

Она бы спросила, что случилось вчера, когда они оба промчались мимо, как будто по пятам за ними гнался сам чёрт. Говорить не было желания, Ван Ибо понятия не имел, как облечь в слова то, что происходило внутри. Потому он сначала шёл прямо, а потом свернул, не особенно следя за тем, куда именно идёт. Тут и там попадались люди — кто-то выходил из магазинчиков, кто-то, наоборот, заходил. Здесь были в основном жилые дома, до которых ещё не дошли руки. Но проекты обещали, что Цимшацуй лет через десять перестанет быть тем, чем он был сейчас, и станет скопищем офисных зданий и отелей средней руки.

Исчезнет неповторимый дух, который так неожиданно полюбил Ван Ибо. Лондон был совсем другим — промозглым и серым, с ветром, пронизывающим до костей, и редкими днями, когда было действительно жарко. В квартирах царила вечная сырость, а на улице был то туман, то мелкий ледяной дождь.

Гонконг отличался.

Пах, шумел насекомыми, чернел потёками грибка на выкрашенных в светлый стенах. Ван Ибо читал, что люди, приезжавшие с Большой земли, не понимали Гонконг: он отличался и от любых истинно китайских городов. Непохожий ни на что, не тронутый коммунистической идеологией, он был далёк даже от Шанхая, с которым имел хоть какое-то сходство.

А теперь, больше не принадлежащий Британии, постоянно вспыхивающий протестами, он отдалялся всё сильней, уходя куда-то по одному Гонконгу доступному пути.

Голод догнал Ван Ибо на случайном перекрёстке переулков, один из которых вот-вот должен был вывести к парку на месте Коулуна. Ван Ибо покрутил головой, выхватывая всё, что навсегда влюбило в Гонконг, и что ожидало неминуемой гибели: неоновые вывески, ещё не зажёгшиеся — день только начал клонится к вечеру, — навесы уличных палаток, шипастые бока дурианов и яркие пучки того самого бок-чоя, который на Грэхэм-стрит был гораздо вкуснее.

Под одним из цветных козырьков — красно-белый и полосатый, он напоминал молочную карамель, которой щедро засыпали его карманы родители, отчего образовалось немало зубных проблем, — жарили мясо. Длинный и узкий мангал стоял так, что дым от него уходил вверх, протискиваясь между краями двух жавшихся друг к другу навесов, а рядом стояла пара пластиковых столов, где как раз освободился один стул.

— Штук десять шашлычков, — попросил Ван Ибо, жадно втягивая ноздрями аромат жареного мяса. — И овощей каких-нибудь, только не морковку.

Женщина средних лет кивнула и закричала куда-то вглубь, явно не на путунхуа или кантонском. Ван Ибо не понял ни слова, так сильно она рычала. Но ему было восхитительно всё равно. Напротив был книжный, и можно было добежать до него, оставив панамку на своём стуле, взять новый журнальчик на почитать: в “Спорте”^[14] обещали разворот с Росси, а Ван Ибо успел уже проникнуться перспективным новичком. Да и можно ли было считать его новичком, дважды чемпиона разных классов?

Но двигаться не хотелось. Жара заставила рубашку прилипнуть к плечам, по виску медленно стекал пот. Ван Ибо смотрел вдоль улицы, лениво провожая взглядом выходивших и куда-то шедших людей. Заинтересованных туристов, отца семейства с камерой на руке, девушку в летящем белом платье, то и дело обнимающем круглый живот, мальчишку, тащившего за собой тележку, заваленную мусором.

Его бы погнали, но, видимо, он жил где-то здесь, приветливо махал рукой торговцам и улыбался во все щербинки отсутствующих зубов. И ему отвечали, улыбались в ответ, выносили связки перехваченных у горлышка пластиковых бутылок, а то и весело позванивающий ящик стеклянных.

Перед Ван Ибо опустилась тарелка салата — тонко наструганные овощи вперемешку с мелко порубленным мясом, восхитительно пахнувшие уксусом.

— Шашлычки через пять минут, — улыбнулся от мангала полноватый мужчина в заляпанном маслом фартуке.

— Можно воды? — попросил Ван Ибо и в ожидании снова принялся смотреть на улицу.

Мальчишка ужё пропал, обзор загородили уходившие из забегаловки и ждавшие своей очереди желающие. Возня не нравилась Ван Ибо, а громкие крики, с которыми все переговаривались между собой, раздражали слух. В Лондоне такое было почти невозможно. В Чайна-тауне, конечно, бывало, но и там большинство местных давно привыкли сдерживать себя, ведь европейцы, повышая голос, обязательно ругались.

Теперь Ван Ибо заново знакомился с Гонконгом и его жизнью: что-то раздражало, а что-то влюбляло в себя. Например, шашлычки. Они были такими вкусными, что Ван Ибо чуть не съел вместе с ними шпажки. Сочное мясо с хрустящей поджаристой корочкой, упругие кусочки осьминога и гребешка с чесночным соусом принесли столько наслаждения, что Ван Ибо не заметил, как всё доел.

Тёплая вода и еда согрели изнутри, как будто бы Ван Ибо не было и так жарко. Избегая солнца, он, расплатившись, перешёл дорогу и всё же зашёл в книжный. Забылся и “Спорт”, и Росси, но в голове всплыл дневник брата. Ван Ибо понятия не имел, вспомнил ли Фэн-гэ о книге, которую хотел принести Сяо Чжаню. В квартире она не попадалась Ван Ибо на глаза, и он решил рискнуть.

“Робинзон” нашёлся всего за три доллара, потёртый форзац и чуть истрепавшиеся уголки. В детстве у Ван Ибо был такой же, то же оформление и шероховатый материал обложки, только страницы пожелтели со временем. Не удержавшись, Ван Ибо понюхал срез — пахло пылью и чернилами, сотней рук, касавшихся обложки.

До парка он дошёл в приподнятом настроении и остановился, через дорогу глядя на деревья, выросшие на месте его давнего и уже забытого дома. Сквозь тонкие, ещё совсем молодые стволы, над пышными, но невысокими кронами высился ямэнь^[15]. И Ван Ибо почудилось смутное воспоминание, будто он видел покатую крышу с большой высоты… Но это, конечно, было ложью: слишком маленьким Ван Ибо выбрался из Коулуна.

Это Фэн-гэ, он должен был помнить всё. Он родился там и прожил почти двадцать лет, прежде чем отец смог выбить приличную квартиру. Но с ними брат жить не захотел: уже взрослый, начавший работать в полиции, Фэн-гэ сначала снимал жильё с каким-то знакомым, потом — с девушкой, имя которой Ван Ибо уже, конечно, не помнил.

 Кажется, у неё были короткие волосы и милая улыбка, но ни остальное лицо, ни фигура не сохранились в памяти. Только прядка волос у улыбчивой щеки. Наверное, если задуматься, этой щекой — ямочкой на ней и яркостью улыбки — девушка походила на Сяо Чжаня.

А может быть, это мысли самого Ван Ибо вращались только вокруг него.

Перебежав дорогу, Ван Ибо пошёл к ямэню, следуя извивам прогулочных дорожек. Внутри был музей, и можно было зайти, посмотреть на макеты, фотографии и прочитать краткую справку, но он не хотел. Он помнил Коулун снаружи — его четырнадцатиэтажную уродливую громаду, всё время, казалось, норовившую завалиться.

Самолёты пролетали прямо над ней, и в десять Ван Ибо мечтал вырасти и забраться на крышу, преодолев лабиринт переходов, тронуть железную птицу за брюхо, коснуться металлической лапы шасси.

Но, конечно, в десять в Коулун невозможно было попасть: никто не пустил бы его, незнакомого и одинокого; если просить, то только брата, но копу в городе-крепости не нашлось бы места. Потом заболела мама, заразив и самого Ван Ибо, и отца. И родители умерли, а он остался, толком не зная ничего о мире.

Стало не до самолётов, заходящих на посадку, не до Коулуна вовсе. Нужно было выздороветь и понять, как жить дальше. А потом Фэн-гэ отправил его в Лондон, и сил в промозглом, ужасно холодном дортуаре хватало только на ненависть. Коулун снесли, а Кайтак^[16] закрыли, и мечта исчезла, растворившись в небытии.

Лавочка была твёрдой, а тень помогала спрятаться от палящего солнца, но не от духоты. ямэнь отреставрировали — свежая краска, явно подновлённая несколько месяцев назад, ярко сияла в предвечернем свете.

Ван Ибо покрутил головой, находя запад. Солнце оставалось за спиной, грело сквозь прогалину кроны ухо, но уже клонилось к горизонту, обещая скорую тьму. Здесь её, конечно, не будет: в парке стояли фонари, а вокруг — сотни заведений, неоном зазывавших к себе. В Гонконге не бывало темно.

В Лондоне же, напротив, бывали такие места, едва освещённые слабой лампой вдали, дрожащие тенями перегорающего фонаря над дверью чьего-то подъезда. Их стоило избегать, не идти слишком спокойно, пробегать побыстрее, оглядываясь по сторонам. В дрожащих тенях пряталось достаточно чудовищ, готовых вырвать дамскую сумку или избить случайного прохожего.

В дрожащих тенях прятался и Ван Ибо.

В Гонконге не было таких мест… Точнее, конечно, были, но Ван Ибо их не знал: они остались там, в его детстве, когда проулками получалось короче. Теперь же он потеряется, запутается в трёх дворах, не узнает нужной арки. Домом, где можно с закрытыми глазами преодолеть не меньше пяти кварталов, стал Лондон.

Школа, расположенная в Фулеме^[17] совсем недалеко от пустыря, дыры в заборе, которые они с друзьями использовали с большим успехом, и слишком сильный удар Блэйка, от которого тот парень уже никогда оправится.

Ветер раскачивал тонкие ветки, и тень листвы скользила по щеке, то ослепляя, но снова давая разглядеть ямэнь. Он смотрелся инородно, до странного одиноко. Как будто его традиционная крыша привыкла прятаться в тени нескладных четырнадцатиэтажек, а теперь, обнажённая, она выглядела смущённой.

Ван Ибо посмотрел в небо. Высокое и яркое, оно обещало тёплый вечер и такой же безоблачный день за ним. Наверное, если переехать остров и добраться до Шэк О^[18], то вдалеке увидишь дымку, собирающуюся в толстое белое облако. А может быть, затянет уже через пару минут, над головой сомкнутся тучи, и польёт как из ведра.

Для удобства Ван Ибо улёгся на лавку, свесив с края кроссовки. Крона шуршала, дерево — незнакомое и ветвистое с крупными, почти круглыми листьями — покачивалось над головой. Если прищуриться, то можно заметить, как зелёный след тянется по небу.

Не будучи специалистом, Ван Ибо с интересом смотрел Би-би-си, и однажды, почти не вставая с дивана, провёл пять часов за документалкой о квантовой физике^[19]. И теперь зеленоватый призрачный след, который наверняка дорисовывало воображение, напоминал ему электронное облако. Почему-то запомнилось это и несчастный — и, слава небесам, гипотетический — кот мужика со сложной немецкой фамилией^[20].

Люди, выходя из дома, ведь тоже становятся такими котами.

Ван Ибо покачал ногой, приглядываясь к трепещущей листве. Сяо Чжань ушёл, и теперь Ван Ибо не знал, жив он или мёртв. И сам Сяо Чжань не знал, жив ли Ван Ибо. Они выходили за дверь и превращались в одновременно мёртвых и живых котов, даже без всякой капсулы с ядом.

Любить кого-то всё ещё казалось огромной глупостью. Стоило подумать о возможной смерти Сяо Чжаня, как сильнее забилось сердце: Ван Ибо испугался так же, как пугался неожиданных звуков и привидений, медленно проплывающих на экране. Только вот он лежал на лавочке в парке, где стоял осиротевший ямэнь и над яркой зеленью крон висело ослепительно синее небо.

Нужно было подняться и идти, пройтись ещё, пытаясь обогнать свои мысли — дурные и грустные, бесполезные от своей беспомощности. Прямо сейчас Сяо Чжань рисковал значительно больше разлёгшегося Ван Ибо, на которого разве что нагадит мимо пролетающая майна. И ничего с этим поделать было нельзя.

Поднявшись, Ван Ибо лениво отряхнулся и всё же побрёл в сторону ямэня. Заходить, конечно, не хотелось. Всё исчезло: очарование и опасность, теснота знакомств и страх тёмных, неосвещаемых переходов. Исчезли облезлые, изъеденные нечистотами и дождями стены, разрушились лестницы, по которым можно было подняться, — наверняка у них были имена забегаловок и людей, ближайшей миниатюрной фабрики, спрятавшейся где-то за резким и ничем не объяснимым поворотом. Исчез лес антенн, едва не касавшихся самолётов. Исчезли и самолёты.

Остался ямэнь, простоявший здесь дольше британского правительства, дольше опиума и принесённого им зла. Но всё же, ямэнь осиротел, потеряв не императорского чиновника, а пятидесятитысячную толпу, жившую и умиравшую прямо над ним.

Солнце готовилось заходить, и на улицах уже загорался неон. Недолгие сумерки обещали погаснуть быстрее, чем Ван Ибо дошёл бы до дома. Да он и не торопился. В красном свете вывесок и объявлений было гораздо легче. Хотя теперь он выхватывал из толпы тех, кто пришёл на улицы работать. Они выпархивали из баров — конечно, в основном девушки — в коротких юбках, смеющиеся и с ярким макияжем, они курили, будто не обращая внимания на мужчин, но все знали: сверни в тёмный зев двери, и девочка станет твоей на краткий час в соседнем отеле, где все и всё понимают.

— Ты что-то хочешь, красавчик? — весело спросила одна из них, и только тогда Ван Ибо осознал, что слишком долго смотрел куда-то меж чужих лиц.

— Разве что сигарету, — хрипло признался он, охлопывая себя по карманам. — Не взял, а пока дойду…

— Держи, — улыбаясь сказала всё та же девушка, протягивая открытую пачку. — А магазин Лесли прямо за углом, там и сигареты есть, и кое-что ещё, если ты передумаешь.

Её подруги засмеялись, а Ван Ибо неожиданно для себя смутился: с ним не заигрывали так открыто, тем более женщины. И пусть несколько вечеров он провёл в Гайд-парке вместо того, чтобы пойти в “Трэйд”^[21], щёки всё же залило краской.

Девушка заметила это и фыркнула, встряхнув копной светлых крашеных волос. И Ван Ибо, слегка оглушённый, пошёл дальше, не собираясь курить. Он почти и не курил: слишком силён был кашель, и слишком сильно першило горло, а сердце норовило выпрыгнуть из груди.

Так что к Лесли он заглянул за другим: всё же купил подходящего размера презервативы и бутылку пива, вскрытую заботливым продавцом. Лесли оказался индийцем и совсем не говорил на английском — впрочем, может быть, он просто не желал говорить.

Холодное пиво помогло чуть остыть от дневной только-только начавшей стихать жары, а сигарета за ухом наверняка придавала залихватский вид. Ван Ибо понятия не имел, куда он идёт.

Гонконг вокруг казался бесконечным, запутанным, пропитанным красным ослепительным светом, местом, где можно затеряться и до тебя не доберутся проблемы то ли живых, то ли мёртвых котов. Ван Ибо свернул в первый попавшийся бар — коктейльный бокал, приветливо переливающийся рыжим, зелёный светящийся мятный листок. Этого было достаточно, чтобы зайти.

В полумраке едва начавшегося вечера было пусто, и Ван Ибо спокойно уселся за столик. Рука взмокла на обложке “Робинзона”, и стоило бы занести книгу домой, взять братов дневник и прочесть следующую заметку — новую или старую, одну из тех, что напомнят о прошлом, которого Ван Ибо оказался лишён.

Иногда он думал о том, как глупо было сосредотачиваться на собственном отъезде. Фэн-гэ и правда делал единственно верное — не мог же Ван Ибо жить практически в одиночестве, с братом, которого никогда нет дома. Отъезд в Британию подтвердил гражданство, образование признавалось в мире, а сданные экзамены доказывали, что Ван Ибо прекрасно знает три языка (хотя кому в мире теперь нужен кантонский, когда кончилась эпоха Терезы Тенг^[22] и её песен).

Но он оказался в стылом Лондоне, так непохожем на жаркий Гонконг, совсем один и слишком рано. Может быть, через пару лет Ван Ибо и сам бы решил уехать — что делать в городе, который вот-вот прекратит существовать? — но Фэн-гэ, опередив  его, решил сам. И юный Ван Ибо возненавидел брата со всей силы подростковой души.

Сейчас всё, конечно, казалось бредом. Кто ненавидит братьев за оплату учёбы и помощь с квартирой? Не в Джакарту же, в конце концов, уехал Ван Ибо, а в Лондон — благополучнейший и толерантный, пусть и совсем другой по сравнению с родным Гонконгом.

Хотя и его Ван Ибо уже толком не помнил, застряв меж двумя городами, как запутавшаяся в паутине муха. Передёрнув плечами, он посмотрел на книгу в руках — ещё одна великая глупость. Но может быть — только может быть — Сяо Чжань действительно ей обрадуется.

Коктейль, заказанный у щуплого, наркотически востроносого официанта, пах малиной. Ван Ибо так и просил: малиновый. Чтобы пахло как только что вымытое тело Сяо Чжаня, его руки, когда он обхватывал пальцами лицо Ван Ибо для поцелуя.

Запах был, но совсем не такой — слишком яркий и химический, не оттенённый теплом кожи и её собственным ароматом. На вкус коктейль был вполне приличным, потому Ван Ибо выпил его неспеша, разглядывая посвящение на первой странице книги. Детской нетвёрдой рукой с парой ошибок было выведено: “Энтони, во второй день рождения. Моя любимая книжка! Матильда”. Наверное, старшая сестра — неизвестная Матильда — дарила это своему брату. Или кузену, или, чем чёрт не шутит, сыну служанки.

Типично британские имена (и если с Энтони можно было сомневаться, то Матильда с почти стопроцентной вероятностью была белой) подталкивали воображение к златовласым херувимам, хотя Ван Ибо точно знал, что лондонцы выглядели совсем иначе. Высокие и светлолицые, смотрящие на тебя страшными голубыми и абсолютно пустыми глазами, британцы не тянули на ангелов. Но и не были такими закрытыми, как их рисовала поп-культура. Сам Ван Ибо был гораздо более угрюм.

Коктейль кончился, когда юный герой потерпел своё первое и вовсе не одинокое крушение, и Ван Ибо, кивнув, вышел в город.

Гонконг ожил. По улицам шла толпа, машины сигналили друг другу и нетерпеливым прохожим, музыка играла из баров и кафе, и Ван Ибо удивился, как тихо было в том, где он только что сидел.

— Что ж, стоит вернуться домой, в моё, так сказать, пристанище, — пробормотал Ван Ибо, с усмешкой глядя на книгу. — Ну вот, уже началось. Интересно, если я её прочитаю, опять неделю буду говорить архаизмами?

В детстве над этим смеялась мама и поощрял отец, надеявшийся, что Ван Ибо получит приличное образование, а не сбежит в полицейскую школу в восемнадцать, как Фэн-гэ. Образование Ван Ибо действительно получил, но вряд ли бы отец одобрил специальность “современная хореография”. А может быть, не одобрил бы танцев вообще.

Хотелось воображать, что отец принял бы всё, что делал Ван Ибо, что мама бы улыбалась, глядя, как он смотрит на беспокойно спящего Сяо Чжаня… Но отец, скорее, схватился бы за палку, а мама бы пришла утешать потом, когда урок уже был бы усвоен. Сейчас, будучи взрослым, Ван Ибо окончательно перестал понимать, за что его били. Наверное, за то, что Гонконг должен был вот-вот перейти материку, а отец отчаянно этого не желал: его работа была завязана на британцах. Может быть, за то, что рождение Ван Ибо сильно подорвало здоровье матери, а может быть, за то, что кантонские песни больше не слушал каждый ханец на всех концах света.

Больше бить его было не за что: Ван Ибо не шкодил сильнее своих друзей, всерьёз не врал и не воровал, и даже не начал курить семилеткой, как Брэд, так толком никогда и не выросший, несмотря на бытие полукровкой.

Прогулка по ночному Цимшацую влюбляла в Гонконг ещё сильнее. Ван Ибо уже влюбился — днём, когда было ярко чернели длинные языки грибка, тянувшегося к земле, когда было видно, откуда тянет помоями, а из проулков доносились крики кухонь благопристойных ресторанчиков. Днём по улицам ходили или ездили мусорщики, с какой-то стройки тащилась грязь и песок, а где-то крысы доедали тело собрата. Ночью всё это исчезало.

Ван Ибо, почти ослеплённый неоном, с легко закружившейся от коктейля головой, видел только блеск и слышал только музыку и чей-то чистый, отрепетированный смех, и пахло едой и духами, а навстречу шагали люди, которые рады были понравиться. Исчезли все калеки и уроды, которые нет-нет да и попадались на пути, ушли старики и старухи, на улицах остались те, кто хотел развлекаться.

Один Ван Ибо нёс в руках детскую книгу и собирался зайти только к Фэй, чтобы купить себе ужин. И Сяо Чжаню — поздний ночной перекус.

Фэй как всегда оглушительно слушала музыку, так громко, что Сяо Чжань всегда морщился, если они подходили вдвоём. Ван Ибо относился к этому проще: вряд ли “Калифорния дримин” орала здесь громче, чем музыка на рейве. Стоило ему показаться в прямоугольнике света, лившегося из забегаловки, как Фэй убавила звук. Было в ней что-то безумное, словно в детстве её подменили фэйри, как в страшных ирландских сказках, которые О’Мэйли рассказывал шёпотом в темноте дортуара.

Как Ван Ибо ни зажимал уши, а всё равно слышал всё так, будто Колин говорил прямо над его ухом. И потом, не способный от жути уснуть, Ван Ибо продолжал думать, глядя в окно, за которым почти никогда не было видно Луны. Что делал бы он при дворе королевы Мэб^[23]?

Наверное, танцевал. Танцевал так, что даже она сжалилась бы над ним, одарила фальшивым лепреконьим золотом и отпустила бы на холмы, прожившие целую сотню лет за один его танец.

Фэй походила на ту, что осыплет золотом, увидев настоящий талант, проберётся в квартиру к первому встречному или разденется донага прямо на площади Золотой Баухинии.

— Привет, — улыбнулась она, и мелькнули мелкие, будто подточенные зубки. Ван Ибо моргнул — и всё пропало. — Как обычно?

— Да, — слегка ошарашенно согласился он, внимательнее приглядываясь к Фэй. — Ты постриглась, что ли?

— Ага, — кивнула та головой, на которой волосы были короче, чем у самого Ван Ибо. — Хотела вообще под ноль, но у тётки рука не поднялась. Может, ты доделаешь? У Фрэнка в задней комнате машинка есть.

— Не стоит, — кое-как нашёл слова Ван Ибо, глядя, как споро Фэй собирает в пакеты рыбные шарики и гарнир. — Вдруг голова неровная, а так и коротко, и никаких неприятных открытий.

Кто бы знал, что дёрнуло ответить именно это, но Фэй как будто всерьёз задумалась: насупилась, пошевелила тонкими тёмными бровями. Она была красивая, но одновременно страшная. Такими бывают шторма и грозы: не оторвать взгляда, когда сидишь в тепле и безопасности дома, но ни за какие коврижки не высунешь носа за его порог. Фэй была такой, похожей на грозу. На готовую разразиться проливным дождём тучу.

— Ты чего? — спросила она и тут же склонила голову к плечу с лукавой улыбкой, от которой Ван Ибо захотелось осенить себя крёстным знамением, а он даже не верил в бога. — Нравлюсь?

— Да на кого-то похожа, — пробормотал Ван Ибо и неожиданно сообразил. — Смотрела “Твин Пикс”?

Фэй помотала головой, передавая пакеты с едой. Соусы придётся нести в ладони, иначе всучат большой пакет, а Ван Ибо не терпел лишнего целлофана. Зачем, если можно обойтись без этого.

— Вот там девчонка есть, Одри. Посмотри, в общем, я всё равно ничего не перескажу нормально.

— Как, говоришь, называется?

— “Твин Пикс”.

— А о чём он?

— Э-э-э, — на мгновение Ван Ибо замялся. О чём “Твин Пикс”? Да чёрт бы его разобрал, этого Линча! — Детектив. Про убийство.

— Класс! — кровожадно улыбнулась Фэй, и если бы с ней осталось её каре, то волосы бы качнулись в такт наклону головы. — Люблю такое! Поищу! Как, говоришь, её зовут?

— Одри, — повторил Ван Ибо и вышагнул за пределы света.

Королева Мэб осталась за его спиной, а впереди, стоило побыстрее пройти участок, где перегорел фонарь, был дом. Ставший родным подъезд. Напротив — тележка дядюшки Люна, сейчас запертая на навесной замок, а днём источавшая запахи яичных блинов — в них можно было завернуть нарезанные кусочками фрукты, которые продавала тётушка Ма на соседнем углу.

Код — два, четыре, шесть и восемь — цифры, которые Ван Ибо запомнил, даже не используя. В подъезде пахло мочой и нагретой ватой, тянуло какими-то специями и табаком. На ум пришла сигарета, оставленная в баре, — зачем ему нести с собой подарок незнакомой проститутки? А теперь вспомнились дневники Фэн-гэ.

Может быть, и Ван Ибо мог хотя бы попытаться тоже что-то записывать — конечно, снимки будут совсем не такие, да и от рисунков, пожалуй, стоило бы воздержаться. Но он же мог, по-настоящему и без шуток, записывать туда дни, чтобы потом в старости, если до таковой удастся дожить, можно было воскресить каждый, хотя бы смутно восстановить в памяти.

В квартире звонил телефон, и Ван Ибо, не разувшись, метнулся к аппарату. После падения он дребезжал как-то особенно противно, как будто расстроившись. Трубка скользнула в руке, из второй выпал пакетик соуса, но хоть не расплескался по полу, иначе Ван Ибо от злости свалил бы телефон опять.

— Да!

— Ван Ибо?

Он тут же успокоился. Не то чтобы Ван Ибо хорошо знал напарника брата, но всё-таки слышал и не раз, и теперь легко узнавал его по голосу. Соус на полу лежал укоризненным целлофановым кульком, а рыбные шарики оттягивали свободную от трубки руку.

— Я.

— Телефон вернули, — голос Аарона казался уставшим. — Приходи завтра и захвати его телефонную книгу, что ли. Куда-то записал пароль, но куда — чёрт его знает. А наших технарей только за смертью посылать. Будь ласка, ладно?

— Хорошо, — сглотнув, кивнул Ван Ибо. — Принесу, которая дома…

— Ага, её. Ладно, мне пора. Давай, до завтра.

Трубка звякнула, оповещая о том, что на том конце провода звонок безжалостно прервали. Пожав плечами, Ван Ибо опустил её на рычажки. Стоило пощадить несчастный аппарат, раз всё равно не было денег на покупку нового. Да о подработке надо подумать…

Оставив проблемы на завтра, еду — на кухне, Ван Ибо уселся под душ — прямо на пол, и чтобы вода обязательно заливала лицо. Не хотелось дышать, не хотелось чувствовать струи на коже, хотелось просто исчезнуть, хотя бы на краткий миг. Вместо этого Ван Ибо, посидев, поднялся на ноги, тщательно вымылся с мылом, которое пахло малиной, и потом растёр кожу докрасна.

Рыбные шарики, как и всегда, были вкусными, в меру хрустящими, в меру сочными, а соус — непересолёным. По телевизору повторяли “Криминальную историю”^[24], а значит, совсем скоро покажут, как взрывается Коулун.

История исчезала так быстро. Стоило отвернуться — уехать учиться на каких-то десять лет — и не было ни города-крепости, ни аэропорта, где приземляться могли только профи.

— Как скоро исчезну я? — пробормотал Ван Ибо, глядя на Джеки Чана. — Ты-то понятно, через двадцать лет, наверное, будешь так же ногами махать, бессмертный дед. Да и какой дед, лет на пять старше Фэн-гэ. Наверняка мне бы прилетело, скажи я, что он дед.

Постельное было холодным, как будто и его почистили с зубной пастой. А кровать показалась твёрдой, всё мешало — и подушка, и одеяло, и простынь, и слишком мягкий матрас, который через мгновение становился каменным. Скорее всего, Ван Ибо засыпал — кратко задрёмывал между приступами неудобства, потому что в какой-то момент рядом оказался Сяо Чжань. Он пах малиной и свежестью, а его руки, лёгшие на лоб и щёку, были такими прохладными, что Ван Ибо чуть не застонал, тычась глубже в ладони.

— Ты как-то странно лежишь, — озадаченно сказал Сяо Чжань, поглаживая Ван Ибо по лицу. — Что случилось?

— Я купил тебе “Робинзона” и еды, а ещё позвонил Аарон, а Фэй — королева Мэб.

— Ясно, — улыбнулся Сяо Чжань, и на душе сразу стало спокойнее. — Давай поправим постель, а то ты всё сбил. И ляжем спать.

Ван Ибо покорно поднялся, закутавшись в одеяло, как огромный вонтон. Сяо Чжань что-то напевал и, кажется, был чем-то счастлив. Он светился от этого — уголки глаз изгибались, а губы норовили разъехаться, демонстрируя кроличьи зубки.

— А у тебя что? — утихая, спросил Ван Ибо. — Ты кажешься счастливым.

— Просто хороший день, — пожал плечами Сяо Чжань. — Даже у меня такие бывают.

Пришлось прикусить щёку. Не спросить же: как это? что это значит? хороший день. И Ван Ибо молчал, только кивнул, как будто понимая: действительно, у всех бывают хорошие дни. Лёгкая смена, большие чаевые, а может быть, что-то ещё, что прямо сейчас не приходило в гулко-пустую голову.

— Ложись, — позвал Сяо Чжань. — Давай.

И они легли, и Ван Ибо молчал, пока сам не заметил, как уснул. Больше не было неудобно, и твёрдый матрас стал мягким, а мягкий — в самый раз твёрдым, и подушка прекратила выворачиваться из рук, как упрямая кошка. Сяо Чжань заснул позже, но тоже заснул, соскользнул в дрёму, а потом и в сон, спрятав лицо в изгибе шеи Ван Ибо, губами ткнувшись чуть в сторону от кадыка, где билась размеренно жилка, и то ли мёртвый, то ли живой кот оказался однозначно жив.

Наутро Ван Ибо проснулся один. Он недовольно поморщился, глубже зарывшись в подушку. Затекла рука, на которой он неудачно спал, а мочевой пузырь торопил подняться. Но вместо Ван Ибо поднялся член, а значит, придётся некоторое время ждать.

Выбравшись из постели, Ван Ибо сам себе напомнил медведя, разбуженного внезапным потеплением. В зеркале отразилось чучело со сбившимися волосами, а на отёкшей от недостатка сна щеке отпечаталась пятерня. Так вот как затекли пальцы.

Он побрёл на кухню, но замер в дверях гостиной, увидев Сяо Чжаня. Стало понятно, как Фэн-гэ сделал то фото. Прямо от этой двери, когда Сяо Чжань не смотрел,  забрался с ногами на кресло, свернулся совершенно нечеловечески — никто столь высокий и длинноногий не мог занимать так мало места.

Может быть, он и не был человеком. Эльфийский подменыш, с кончиков пальцев которого сыпалась волшебная пыльца. Звёздная пыль, как в той книжке, которую читала маленькая Сюзи, заставляла Сяо Чжаня сиять. Шторы за его спиной — полупрозрачная воздушная ткань; за ними — балкон, уставленный зеленью. И мягкий свет, в котором Сяо Чжань выглядел неземным.

— Привет, — прохрипел Ван Ибо и тут же закашлялся. Язык прилип к нёбу, и теперь всё внутри рта горело, а слюны не хватало: она стала вязкой и почти высохла.

— Мгм, — пробормотал Сяо Чжань, как-то неопределённо кивнув.

Впрочем, Ван Ибо этого хватило. На кухне нашлась тёплая вода и ещё не до конца остывшая каша, к которой заботливый Сяо Чжань оставил мяса и маринованных овощей.

Уже умытый и с приглаженными волосами, Ван Ибо снова зашёл в гостиную. Сяо Чжань, казалось, даже не пошевелился, всё так же сидел, подтянув высоко ноги и пристроив книгу прямо на коленях, слишком близко к лицу. Очков он не носил, а линзы надевал редко.

И Ван Ибо не собирался спрашивать причин.

— Чжань-гэ, — позвал он, касаясь пальцами голых голеней, на которых уже покалывались начинавшие отрастать волоски. Сяо Чжань даже не шелохнулся, потому Ван Ибо повторил: — Чжань-гэ.

— А?

Тот поднял голову, и в глазах всё ещё отражался роман: взгляд был мутным, как будто Сяо Чжань был не здесь. Лицо медленно прояснилось, и на губах заиграла улыбка.

— Зачитался? — тихо спросил Ван Ибо.

— Ага, — легко и обезоруживающе кивнул Сяо Чжань. — Нашёл в коридоре. Ты вчера сказал…

— Я купил её тебе. Мне нужно к Аарону, просит занести телефонную книжку. Что-то они найти не могут…

Сяо Чжань нахмурился, глядя на блокнот в руках Ван Ибо.

— Не здесь, наверное, это домашняя… Но отнеси. А так, скорее всего, где-то в его дневниках.

— Да я до старости не найду, — приподнял брови Ван Ибо. — Ладно. Пойду отнесу что есть. Ты сегодня дома?

— Нет, — Сяо Чжань тут же погрустнел. — Не дома.

— Жалко, — вздохнул Ван Ибо, тщательно контролируя выражение лица. — Хочу на пароме перебраться и — на рынок, про который Фэн-гэ писал. Говорит, там твой любимый бок-чой. Как будешь отдыхать, давай съездим?

— Давай!

— Я ещё думаю подработку поискать, надо же что-то делать.

— Ты хочешь остаться? — тихо спросил Сяо Чжань, откладывая “Робинзона” на ручку кресла. — В Гонконге?..

Он оборвал себя, но Ван Ибо сделал вид, что ничего не заметил. Не заметил, как с губ просилось сорваться: “...со мной”. Пожал плечами, глядя прямо в тёмные глаза, обведённые краснотой недосыпа.

— Не знаю, пока что да.

Сяо Чжань кивнул и потянул на себя книгу, явно желая спрятаться. И Ван Ибо отступил, оставив поцелуй на гладкой тёплой щеке, успев поймать удивлённый вздох.

На улице уже было жарко, наверное, Фэн-гэ выходил раньше, или за ним заезжал Аарон — Ван Ибо узнает позже. А пока что он вышел из дома и пошёл к парку Коулуна. Это было необязательно, но он хотел. Посмотреть на зелень деревьев, оплетённых лианами. Совсем скоро они зарастут так, что будет не разглядеть ямэня, но пока его выкрашенные бока виднелись среди листвы.

Спина взмокла, а голову пекло, хотя время ещё не добралось до десяти. Но Ван Ибо шёл, глядя по сторонам. Раскрытые рты балконов подчёркивали тёмные зубы грибка, тут и там в глубине виднелось бельё, хотя в такой влажности, от которой текло по лицу, вряд ли что-то действительно хорошо сохло.

Вспомнился балкон Сяо Чжаня, то есть его, Ван Ибо, собственной квартиры. Уставленный этажерками и небольшими столиками, на которых теснились коричневые пузатые горшки и зелень, буйно затягивающая все поверхности. Сяо Чжань отдавал предпочтение ползучим, цепким лианам, которые, едва коснувшись стойки, оплетали её целиком.

Люди бывали такими же. Ван Ибо вспомнил Сару, девушку Блэйка. Она поехала с ним, когда он сбежал из Лондона, хотя так становилось сильно подозрительнее. Не желая расставаться со своим парнем даже на несколько месяцев, Сара отправилась в Ливерпуль, где Блэйк будто бы нашёл работу.

Ван Ибо думал, что тот всё же примется за наркотики — разговоры, намёки ходили давно, Блэйк похвалялся связями, говорил, что знает, где достать товар, останется только толкнуть… Лезть в это Ван Ибо не хотел: наркотики никогда не вели ни к чему хорошему, потому начинало казаться недурной идеей попрощаться и с Блэйком, и с его Сарой, и с остальными, с кем так весело было прятаться в темноте лондонских подворотен.

Только Ван Ибо не успел. Тот парень — ужасно щуплый и совсем неинтересный, какой смысл нападать толпой на слабака — появился совершенно неожиданно. Блэйк был зол, в очередной раз разругавшись с Сарой, и в итоге ударил слишком сильно, с замахом, так что голова несчастного болтнулась на тонкой шее. Ван Ибо не успел ничего понять, как жертва уже лежала на мостовой, при падении нехило расшибив затылок. Вокруг расплывалась кровь.

Он не стал касаться чужой кожи, да и смотреть старался только на мгновенно побледневшего Блэйка. Пульс проверял Майкл, и пальцы у него тряслись, пока он искал жилку на шее. Отрицательное покачивание головы, и они все бросились врассыпную.

Потом Майкл и Бев, бледные и напуганные, шёпотом говорили Ван Ибо, что сразу вызвали скорую, как оказались у автомата. Ван Ибо вызвал тоже. Только толку от этого не было, если пульс тогда и правда не прощупывался. По району прошлись копы — Ван Ибо знал это через третьи руки, сам он ночевал у удивлённого и мгновенно понадеявшегося на большее Рафаэля.

Но теперь интересовали не буйные итальянские кудри, не статная фигура, которая так приятно поддавалась напору, а квартира, располагавшаяся как можно дальше от Фулема и Чайна-тауна. Тут никто бы не стал искать, в конце концов, мало кто знал, что Ван Ибо предпочитал парней.

А потом позвонила тётушка Лю, волнуясь, рассказала о брате. И Ван Ибо уехал, решив, что ему не помешает сбежать. Да и Рафаэль начинал становиться прилипчивым, хотел сидеть рядом, обнимать, укладывая голову на плечо, разговаривать о чём-то неважном. А Ван Ибо не хотел. Он никогда не хотел.

Этот кот запирался на самый большой замок, и сам не нуждался в знании, жив он или мёртв. Ближе всего к жизни он подходил в танце. Его звали в театр и в подтанцовку к одной довольно известной певичке, но Ван Ибо выбрал труппу, где его ждали только с нового года: заканчивался контракт у одного из танцоров. Было время залечить как следует лодыжку и съездить к брату.

Сначала Ван Ибо не планировал — зачем бы, они никогда не были близки. Но ехать всё равно пришлось, и сейчас Ван Ибо жалел, что братских уз у них с Фэн-гэ так и не случилось. Хотелось спросить так много всего — и глупого, и важного. И ходил ли он на работу этой дорогой, мимо жилых домов, и что предпочитал на завтрак, и как они познакомились с Сяо Чжанем. Особенно это. Вряд ли тот сам что-нибудь рассказал бы  Ван Ибо. Коп и проститутка — история знакомства точно не была тривиальной.

Серое здание с колоннами показалось странным. Оно выглядело инородным на фоне многоэтажек, строившихся позади: неожиданно низкое, похожее на тюрьму обилием решёток, но с крытой колоннадой вдоль крыльев, где можно было спрятаться в тень.

В приёмном зале было прохладно, надсадно гудел кондиционер, переговаривались посетители. За стойкой сидела женщина, едва не до бровей заваленная бумагами. В чертах лица угадывалось хамство. Не злоба, не жестокость, а обычное хамство, оставляющее явный след на любом лице.

— Простите…

— Чего вам? — рявкнула она.

— Мне к офицеру Чуну…

— Которому? — снова резко спросила она, грохая стопкой листов по столу, отчего та едва не разъехалась в стороны. — Чунов много. А я занята!

— Аарону, — вставил Ван Ибо, пока женщина набирала воздуха в грудь для новой тирады. Впрочем, ответ её не остановил.

— Так сразу и надо было, а то только время терять. Да сейчас ещё небось набежит! По какому делу?

— Забрать вещи брата, — покорно пояснил Ван Ибо. Он уже начинал закипать — хотелось рявкнуть на неё в ответ, велеть не хамить и быть вежливее, но стоило сдержаться: в конце концов, возможно, это не последний раз.

— Дело какое! Мне плевать, брата или свата! Номер дела!

— Понятия не имею, каким номером у вас мёртвых коллег помечают? — всё же не выдержав, ядовито спросил Ван Ибо.

Женщина замерла, подняла взгляд, который до этого не отрывался от чего-то за стойкой. Газету она там, что ли, читала? Осмотрев Ван Ибо, она поджала губы.

— Вонга мальчишка, что ли?

— Его, — согласился Ван Ибо. — Куда мне?

— Иди вон в дверь, там до конца и налево. Там Чун сидит.

Коридор был гораздо менее приветлив, чем светлый холл, зато там не было хамок, потому Ван Ибо он понравился больше. Зелёные стены, выкрашенные наполовину, и вышарканные деревянные полы, которые поскрипывали под ногами, кончались окном почти в пол, затянутым мелкой решёткой. Света проникало мало, а лампочки под высоким потолком были слишком тусклы, дополняя внешнее впечатление тюрьмы, которое произвело на Ван Ибо здание.

Дверь в кабинет поддалась от стука, одновременно с этим изнутри закричали, приглашая.

Аарон Чун выглядел точь-в-точь как на фото Фэн-гэ. Только гораздо более усталым. Он будто постарел на несколько лет, хотя запись в дневнике датировалась всего-то февралём. Наверное, его дочь тоже успела вырасти.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, а вы?.. — Аарон чуть прищурился и устало улыбнулся. — А, заходите. Видел вашу фотографию.

“Заходите” было громким словом: комната была так заставлена, что Ван Ибо в неё, скорее, втиснулся. Рядом нависал шкаф, заполненный папками, в углу у окна притаился стол с громоздким монитором компьютера, за ещё одним столом сидел толстяк в засаленной рубахе. Сам Аарон, казалось, сложился вдвое, чтобы уместиться на своём месте. Среди бумаг стояла коробка из-под обуви, раздувшаяся по бокам и почти не закрывавшаяся.

— Собрал всё, что было, — кивнул на неё Аарон, — там же и телефон, и что при себе было.

— А я вам записнушку принёс. Только Чжань-гэ говорит, что вряд ли там что-то есть.

— А ч-чёрт, точно, надо было Чжань-Чжаня просить, вылетело, — хлопнул себя по лбу Аарон. — Он, может, и нашёл бы… Да хотя кто вспомнит, в какой Фэн писал в прошлом году. Вот же привычка!

— Хорошая. Мне помогает, — вздохнул Ван Ибо, примеряясь к коробке с вещами Фэн-гэ. — Я просто забираю — и пошёл?

— Не, погоди, я документы принесу. Свидетельство о смерти и на квартиру. Он их тут в сейфе у начальства хранил. Сядь, а то не разойдёмся.

Ван Ибо устроился на стуле, втиснутом между столом и очередным шкафом. Стоило Аарону выйти, как толстяк уставился на него — до этого не поднимал глаз от каких-то бумаг.

— Брат, получается?

— Брат, — настороженно подтвердил Ван Ибо.

— Да не бойся, чего я, — махнул полной рукой толстяк, и стало видно пятно пота, расплывшееся в подмышке. — Я просто… Не видел тебя никогда, хотя Фэн говорил, что у него младший в Лондоне. Но я думал, ты старше. Сколько у вас разница? Лет двадцать пять?

— Двадцать, — поправил Ван Ибо, расслабляясь.

— Ну хоть взрослый уже, — поджал губы толстяк. — Жуть, конечно. Вот так идёшь откуда-то, а тебе по голове.

Ван Ибо показалось, что ударили его. В ушах зазвенело, а в глазах помутнело. А он ведь никогда не верил во все эти книжные метафоры. У людей не выбивало почву из под ног, и не мертвели губы. Но теперь он только и смог, что помертвевшими губами выдавить:

— По голове? Я думал, сердце…

— Да тебя пугать не хотели, пока точно не выясним, — поморщился толстяк. — Сейчас тебе Чун, конечно, зальёт, что мы ищем, да только не найдём никого. Ни свидетелей, ни какой неожиданной камеры! Вот где они нужны, а не у бизнес-центров, какой дурак будет на глазах у охраны шалопайничать! А в том проулке нет ни хрена. Опросили, конечно, информаторам велели разузнать. Да сам понимаешь, не найдём ни чёрта.

— Хватит, Люн, — от двери раздался голос Аарона, и Ван Ибо, не заметившему, как поднялся, снова пришлось сесть. — Может, и найдём, чего парня расстраивать, вон, бледнее смерти.

Ван Ибо потрогал щёку — на ощупь она была совершенно обычной, мягкой и ещё не успевшей остыть от уличной жары. А казалась закованной в корку льда. Кровь отхлынула от лица, пытаясь согреть неровно стучащее сердце. И в животе было пусто, как будто Ван Ибо прыгнул с Биг Бэна.

— Ты не слушай особо, — участливо похлопал его по плечу Аарон, возвышаясь жердью. — Люн у нас пессимист…

— Реалист!

— …каких поискать, — не обращая внимания, договорил Аарон. — Шанс невелик, но есть.

— Да какая разница, — хрипло выдавил Ван Ибо. — Брата-то всё равно не воскресишь.

 — Это да, — тихо согласился Аарон, — но приятнее знать, что справедливость восторжествовала. Воды хочешь?

— Нет, — мотнул головой Ван Ибо. — Я от вас такси возьму. С коробкой чтобы не идти.

Аарон понимающе кивнул.

Дорога из памяти стёрлась. Если бы Ван Ибо спросили, он ни за что не ответил бы, о чём тогда думал. Он очнулся с коробкой в руках посреди гостиной, и, видимо, что-то было в его лице, потому что Сяо Чжань тут же поднялся с кресла. Книга упала на пол, но они не обратили внимания. Ван Ибо неловко стоял, не зная, куда положить свою ношу, и, наверное, продолжил бы стоять, но Сяо Чжань мягко забрал её, пристроив прямо поверх журналов Фэн-гэ.

— Я не знал, что его убили, — выдавил Ван Ибо.

На плечи легли твёрдые ладони, Сяо Чжань обнял его, притиснувшись очень близко. Тепло и давление его тела привели Ван Ибо в себя, заставили поднять руки и схватиться за Сяо Чжаня. Тот был очень худым, длинные руки Ван Ибо обхватили его так, что пальцы коснулись собственных боков. Тогда он ухватился за свободную тёмно-синюю футболку, спеленал её тканью ладони так крепко, что стало больно, и, наконец, заплакал.

Он так долго держался, что плач вырвался рыданием, разозлив Ван Ибо, он в негодовании рыкнул, но всё оборвалось всхлипом. Сяо Чжань молчал, он не говорил ничего, как будто став безмолвной статуей, которая позволяла сминать себя, стараясь обнять покрепче. Ван Ибо понимал, что делает больно — и делал себе — но ничего больше не мог: если бы расцепил руки, то скатился бы в истерику, когда ни вдохнуть и ни выдохнуть, а только рыдать, размазывая по лицу слёзы.

А те всё текли, заставляя намокать плечо тёмной футболки, в которую Ван Ибо вцепился ещё и зубами, стыдясь звуков, которые издавал — животных рыданий, вырывавшихся из горла. И объяснить он ничего не мог: нельзя было рассказать про Блэйка, про глупый и слишком сильный удар, про то, чем занимался сам он на тёмных улочках Лондона. Идиотская забава, продолжение детской игры, проросшей в их взрослые жизни.

Никогда и ни за что Ван Ибо не смог бы рассказать, как они все — умница Бев и её рыцарь, тихоня Майкл, он сам и добрая, хоть и дурная, Сара — очутились там. Наверное, во всём был виноват Блэйк — плохой парень из дешёвого сериала, который перевёлся к ним в восьмом классе и поселился в дортуаре на соседней с Ван Ибо койке. Может быть, его привёл Ван Ибо. А может, и Сара, завидев его на пустыре, перебрасывающегося мячом с кем-то из парней команды по соккеру.

Но они оказались там, в тёмном проулке, пока Блэйк рассказывал про наркотики и свои связи, про клубы, где можно “толкнуть”, а Сара смеялась высоким смехом, заглядывая ему прямо в глаза, как преданная собачонка.

И всё кончилось так, как кончилось у Фэн-гэ, только он не был тщедушным парнем, у которого никто из них ничего не взял.

Говорить об этом было никак нельзя, а слова жгли горло, и пришлось ещё крепче втиснуться в Сяо Чжаня, так сильно, что заболел зажатый худым плечом нос. А Сяо Чжань молчал и только гладил по спине осторожными круговыми движениями, и тепло его пальцев утешало лучше любых слов.

Стоило успокоиться, как Ван Ибо отстранился, стараясь не смотреть в лицо Сяо Чжаня, утёр своё, пробормотал что-то невразумительное и выскочил из комнаты, торопясь в ванную. Вода жгла раздражённую солью кожу, руки так тряслись, что Ван Ибо боялся выколоть себе глаза отросшими ногтями.

— Ты в порядке? — раздался приглушённый голос Сяо Чжаня из-за двери.

— Да! — откликнулся Ван Ибо, и уши обожгло жаром стыда, плеснувшего в лицо. — Да, я нормально.

— Точно? Мне было бы спокойнее, открой ты дверь.

— Боишься, что я зарежусь твоей безопасной бритвой? — огрызнулся Ван Ибо, но тут же смутился и дверь всё же открыл. — Прости…

Договорить он не успел: Сяо Чжань улыбался, но глаза у него покраснели, а ресницы намокли. Там, в гостиной, он тоже плакал, но не показал виду. Не издал ни звука, ни всхлипа, только обнимал и гладил по плечам, пока Ван Ибо выл, как раненый зверь.

— Прости, — повторил он, протягивая руку к чужой влажной щеке.

— Ничего, — качнул головой Сяо Чжань, позволяя коснуться. — Всё в порядке.

Он пах собой и малиной, и отдушкой их прачечной, и немного книжной пылью, которой было много в гостиной. А на вкус оказался как слёзы и нежная улыбка, которую Ван Ибо слизнул с его губ.

Сяо Чжань ушёл после того, как они разобрали коробку: выбросили бумаги, которые теперь не были нужны, рекламные проспекты и несколько пар новых нераспечатанных носков. У Ван Ибо не поднялась бы рука их надеть. Обнаружилась стопка истрёпанных книг с теми же полуодетыми девицами на обложках, пара стодолларовых купюр и ворох какой-то ерунды. Брелки, статуэтка — почему-то двух ежей, уморительно дравшихся за гриб, — салфетница и кондовая карандашница, которой можно было убить.

Телефон, безнадёжно разряженный, Ван Ибо положил у розетки в гостиной и спрятался в комнате брата. Здесь всё было так, как он оставил в прошлый раз, даже стоял не до конца заполненный мешок, в который нужно было выбросить все драные носки, которые Фэн-гэ с упорством, заслуживающим лучшего применения, рассовывал по углам полок шкафа и ящиков комода. Нужно было выбросить его трусы и нательные майки, нужно было перебрать одежду и решить, что отдать в комиссионку, а что просто выбросить…

Вместо этого Ван Ибо лёг на кровать, подтащив ближе один из дневников.

На случайной странице была фотография порта: воды почти не было видно за тушами кораблей и контейнеров. Ван Ибо ничего не понимал в контейнеровозах, кроме того, что они были огромными. Он с детства любил корабли, разбирался в средневековых — и европейских, и китайских, — собирал фучуани^[25] из конструкторов, которые делали в Коулуне. Но с тех пор прошло много лет, интерес утих, как утихло желание стать археологом и изучать Древний Египет. И даже динозавры интересовали его только в виде наборов Лего.

“Ненавижу, блядь, порт, сюда как явишься, так это на целый день. Найди ответственного, найди более ответственного, ой, а у начальника рожает мышь! Тьфу, проторчал сегодня весь день, ни пожрать, ни посрать, ну хоть тут у местных купил Чжань-Чжаню футболок. Ибо бы послать, да выйдет дороже, чем там купит. Ненавижу порт!”

— Какой ты неотёсанный мужлан, Фэн-гэ, — фыркнул Ван Ибо с улыбкой и пролистал ещё несколько страниц.

Фотографии пока не попадались, только краткие записи, иногда совершенно обыденного толка.

“Притащил канистру безлактозного молока, интересно, что с ним будет делать Чжань-Чжань”.

И ответ нашёлся на следующей странице, заляпанной жирными отпечатками пальцев: “Пудинг! Нет, повезёт тому мужику, которому достанется Чжань-Чжань! А ведь какому-то педику!”

— Фэн-гэ, — простонал Ван Ибо и, не выдержав, засмеялся. — Но Чжань-гэ же тоже, получается, педик! Ты чего!

Дневник, конечно, не ответил, только прошуршал страницами, как показалось, ворчливо. Не хватало только начать наделять записные книжки собственным характером. Но ничего поделать Ван Ибо не мог. С братом поговорить было невозможно, а хотелось так, что горло сводило.

— Сам ты педик вообще, — со смешком пробормотал Ван Ибо, успокаиваясь, и вздохнул: — Может, мне нужно было тебе сказать? Ты бы орал как бешеный, но всё равно ничего бы не сделал. Не сделал же Чжань-гэ.

Следующей фотографией был здоровенный торт, двухъярусный, украшенный кремовыми розами и чем-то отдалённо напоминавшим воздушные ламбрекены на шторах увлечённой матроны.

“Чжань-Чжань приволок мне торт. То есть и бутылку, конечно, но кто закусывает виски тортом. Впрочем, возможно, нужно попробовать”. И приписка гораздо более нетвёрдой рукой: “сначала дрянь и смысла нет, а потом ничего, ничего, заходит”.

Красочно представив, как Фэн-гэ, недоумённо сложив брови, закусывает виски тортом, Ван Ибо накрыл лицо дневником и зафыркал. Уже совсем стемнело, с улицы светил фонарь и несколько неоновых вывесок, забравшихся и на их улицу. Читать помогала лампа у кровати, наверняка видевшая немало дурацких книг.

А потом в дневнике оказалась фотография самого Фэн-гэ, от которой защемило сердце. Он стоял, опираясь на перила балкона, оставив на широком каменном поручне стакан с виски, в пальцах была зажата сигарета. Фэн-гэ смеялся, обнажив желтоватые зубы, и усы радостно топорщились явно совсем свежим срезом.

“Чжань-Чжань сфотографировал. Говорю ему, иди и учись, толку от твоего аттестата, а он молчит и только отводит глаза. Дурень малолетний, выпороть бы надо, так будет стонать и врать, что нравится. Дурень”.

Дневник Ван Ибо пристроил на полу, аккуратно, чтобы не потерять. На улице всё ещё было жарко, но не так нестерпимо, как днём. Пахло кисловатыми помоями, специями из-за стёкол горевших жёлтым окон и едой из забегаловки Фэй.

— Привет, — она помахала рукой, как всегда, как будто приветствовала всем телом. — Есть будешь? Чего опухший такой?

— Просто, отёк что-то. Не буду, вышел пройтись.

— А-а! Ты поменьше солёного ешь и пей тёплую воду, бывает в такую жару, что холодного напьёшься — и зальёт, — со знающим видом покивала Фэй, глядя своими блестящими глазами, за которыми пряталась королева Мэб. — А куда хочешь?

— В Монгкок, — пожал плечами Ван Ибо. — Доеду и там похожу, может, выпью чего.

— Возьми у нас пива да иди домой, — сморщилась Фэй. — Не люблю Монгкок. Я тут такого парня встретила! Он к нам постоянно ходит, но я как-то не обращала внимания…

Ван Ибо быстро перестал её слушать, просто смотрел. Фэй была совсем юной,  безуминка пряталась во всей её внешности, теперь ещё больше подчёркнутая короткими волосами.

— …В общем вот, противная такая девица! Что он в ней нашёл, — надулась Фэй. — Самолётчица! Надо же.

— Гадкая, должно быть, дева, — согласился Ван Ибо. — Ладно, я пойду.

— Всё-таки в Монгкок? — спросила Фэй, и Ван Ибо кивнул. — Смотри, будешь потом ходить исключительно в безрукавках.

Она тут же потеряла всякий интерес к Ван Ибо, вернувшись за стойку. Он ещё секунду постоял, нахмурившись и ничего не понимая. Осознание догнало уже в автобусе, и Ван Ибо закатил глаза. Надо же, какие отсылки у обычной гонконгской девчонки.

В Монгкоке было, как всегда, шумно, горели неоновые вывески, приглашая то выпить, то закусить. У дверей некоторых забегаловок курили по-простому одетые парни, а в панорамных окнах можно было разглядеть девушек, сидевших кто парами, кто по двое, то евших, то неожиданно красивших ногти. Рядом с такими кафешками обычно были вывески мотелей, где равнодушные служащие были готовы выдать пару чистых полотенец девушке и её очередному спутнику.

Где-то было кафе, или бар, или фойе дешёвенького отеля, где сидел Сяо Чжань.

Думать об этом не хотелось, и Ван Ибо пошёл прямо, разглядывая вывески. В глаза бросился баннер КТВ^[26], ярко переливавшийся неоном. Владельцы разошлись, привлекая внимание гуляющих: неоновый Элвис пел, наклонив микрофон.

Внутри было пусто: просто зальчик со стойкой, где сидел усталый мужчина. Он устроил очки на лбу и что-то читал в газете, когда над головой Ван Ибо звякнул колокольчик.

— Здравствуйте, — тихо сказал мужчина, откашлялся и повторил громче, чтобы его было слышно за музыкой, исходившей от закрытых дверей кабинок, уходящих направо. — Здравствуйте. Вы один?

— Да, — кивнул Ван Ибо. — Один.

— Я боюсь, у нас всё занято, — развёл руками мужчина, берясь за журнал. — Вот же дрянная девчонка, сколько раз говорил записывать, раз уходишь! Простите, персонала не хватает, а Мелоди ужасная растяпа. Работает у меня.

— Вы владелец? — тут же спросил Ван Ибо, услышав про нехватку работников. Он ещё успел подумать, как подходит имя девушки работе в КТВ.

— Да, — вздохнул мужчина. — У нас тут рядом сплошные клубы и бордели, никто не задерживается надолго. Пускать же приходится... Я могу вас записать на завтра. Если хотите, конечно. Я понимаю, к нам заходят повеселиться сейчас.

— Может, вам нужен работник?

— Работник нужен. А кто? — удивился мужчина. — У вас есть кто-то, кому нужна работа?

— Я сам, — кивнул Ван Ибо. — Я просто гулял, но если такая удача, то, мне кажется, это судьба.

— Судьба… — протянул мужчина и неожиданно улыбнулся. Улыбка у него вышла приятная, таких не бывает у плохих людей. — Может, и так! А давайте. Расскажите мне о себе, и я вам тут всё покажу. Меня зовут Чжан, Ий Чжан, но вы по имени давайте, я не люблю расшаркиваний.

— Ван Ибо, — представился тот и пожал протянутую руку. — У меня мать с континента, приучила.

— Ибо нормально? — улыбнулся Чжан, и Ван Ибо кивнул. — Вот и отлично. Так что, откуда ты?

— Вообще отсюда, но много лет в Лондоне прожил. А сейчас пришлось вернуться, ну и… Нужна работа.

— Как там Лондон?

— Стоит. Что ему сделается, столица империи.

— Да, хоть и подрастерявшей свои колонии, конечно… Ну ничего, действительно, ему ничего не делается, раз даже ирландцы не смогли разбомбить.

— Они очень старались, — кривовато улыбнулся Ван Ибо, вспоминая Майкла, почти потерявшего отца в Сити. — Но Лондон устоял.

— Отпустили бы их, и не было бы ничего.

— Престиж короны.

— Престиж, да… — вздохнул Чжан. — А ты там?..

— Учился, — пожал плечами Ван Ибо, оглядывая зальчик. — Школа и потом танцевальный.

— Это ты молодец. А вернулся? Тянет под красные флаги? — скривился Чжан. — С передачей этой все нервы вытрепали, я всё боялся, что тоже будет как в Британии.

— Да нет. У меня тут брата… Умер, в общем. Потому пришлось приехать. А я пока не знаю, хочу ли я вернуться или остаться. А есть что-то нужно, ну и вот.

— Есть что-то нужно, это да. Ну, пойдём покажу. У нас довольно просторно.

КТВ оказалось действительно большим. Ван Ибо поразился просторному, хорошо оборудованному санузлу. Там даже за загородкой нашёлся душ. Но потом вспомнилось о ночных сменах и тех, кого придётся пускать. Усилием воли Ван Ибо отогнал от себя мысль о Сяо Чжане. Но она всё равно лезла, ехидно крутясь на границе сознания. Заглядывал ли сюда Сяо Чжань, бывал ли он здесь?

На сегодня Ван Ибо был свободен, Чжан сказал приходить завтра к восьми, смена заканчивалась в четыре. Наверное, теперь Ван Ибо будет возвращаться домой даже позже Сяо Чжаня.

На разбор дневников брата и Гонконг останется совсем немного времени, но Ван Ибо решил, что можно брать записные книжки с собой. В конце концов, работа с посетителями занимала не всю смену. Чжан сказал, что в среднем на них уходило по полчаса, да потом прибраться в комнате. Швабры и тряпки прятались в шкафу за спиной, там же можно было подогреть в микроволновке очень поздний ужин. В холодильниках теснилось пиво, на полках рядом лежали закуски и толстое меню ресторанчика из соседнего подъезда, откуда можно было заказать еды и забрать через неприметную дверь в самом конце коридора.

На улице стало ещё больше людей. Туристы, вышедшие из кондиционированных номеров, шли сплошным потоком, Ван Ибо почти терялся в них, как в Лондоне. Даже здесь, в Гонконге, он был достаточно высоким, чтобы возвышаться в толпе сейчас, когда почти все британцы покинули город.

Но туристы приезжали со всего мира, и среди них Ван Ибо чувствовал себя обычным. Как будто снова вернулся в Лондон, где тётушки на рынке не пытаются добавить персиков за красоту лица и высокий рост. Так было проще — не выделяться, а быть одним из прохожих, на кого совсем не обращают внимания.

Ван Ибо обошёл собравшихся у одного из заведений парней, сделал ещё несколько шагов и обернулся. Среди них стоял Сяо Чжань, о чём-то разговаривая с кем-то смутно знакомым.

Если не привлекать внимания, то можно наблюдать, как он смеётся, улыбается и отмахивается от чужих слов. Это согрело: Ван Ибо понадеялся, что у Сяо Чжаня снова хороший день. Он не походил на себя обычного. Дома он носил мешковатые вещи, и раньше, когда выходил на работу, Ван Ибо не особенно заглядывался на него, стараясь не помешать сначала глупой влюблённостью, а потом — жгучим желанием.

Вот и сейчас Ван Ибо смотрел — на узкие обтягивающие брюки, не оставляющие простора для воображения, на рубашку, свободную и почти полупрозрачную, скрывавшую ровно столько, чтобы хотелось додумать, а потом развернуть этот подарок, желая увидеть всё, — и хотел. Он хотел так сильно, что свело низ живота, а член упёрся в ширинку, поднимаясь. И это как будто дёрнуло Сяо Чжаня: он вскинул голову, подслеповато прищурился и улыбнулся так ярко, что показалось — взошло солнце.

— Ибо!

Незнакомец что-то ещё говорил ему, но Сяо Чжань уже пробрался сквозь оборачивающихся парней и оказался совсем близко. Он качнулся, будто желая обнять, но тут же одёрнул себя, замирая, как зверёк, неожиданно попавшийся человеку. И тогда Ван Ибо шагнул ближе, коснулся талии, найдя её за складками лёгкой струящейся ткани и предложил себя: обними, если хочешь.

На плечах тут же оказались худые руки, и Сяо Чжань прижался всем своим гибким и сильным телом, а парни, оставшиеся позади, засвистели.

— Привет, — шепнул Ван Ибо, чувствуя запах сигарет и алкоголя, малины и каких-то духов.

— Привет, — так же тихо ответил Сяо Чжань. — Ты как тут?

— Вышел погулять и случайно нашёл работу.

— Где? — чуть отстранившись, удивился Сяо Чжань.

Они всё ещё стояли очень близко, прижавшись бёдра к бёдрам, теперь их торсы разделял какой-то фут, но Ван Ибо хотел бы преодолеть его, вернуться к крепким, настоящим объятиям. Пальцы рефлекторно сжались на талии Сяо Чжаня, пытаясь обхватить её, измерить длиной ладоней.

— В КТВ, — Ван Ибо кивнул головой в сторону неонового Элвиса.

— У Чжана? Он хороший дядька, — улыбнулся Сяо Чжань.

И от его улыбки, от близости и тепла, от всего, что составлял собой Сяо Чжань, у Ван Ибо помутился рассудок — иначе было не объяснить, почему он потянулся и поцеловал, мимолётно, совсем неглубоко, но прямо в улыбающиеся губы.

— Ты можешь уйти? — спросил он, прижавшись бёдрами крепче.

— Сейчас? — Сяо Чжань оглянулся на парней. — Только если совсем ненадолго.

— А если я… — Ван Ибо замялся. — А если я заплачу? Отпустят на час?

— О-отпустят, — заикнулся Сяо Чжань. — Тут мотель…

— Пойдём, — уверенно кивнул Ван Ибо и шагнул назад, беря Сяо Чжаня за руку.

Тот махнул парням, качнул головой в ту сторону, где, видимо, был мотель, и потянул Ван Ибо за собой, сжимая пальцами пальцы. Его ладонь была меньше почти в половину, и в голову пришла дурацкая мысль измерить их руки, которую Ван Ибо решил обязательно осуществить дома. И сфотографировать на Полароид, начиная их собственную историю.

— Так хорошо, что ты пришёл, — радостно сказал Сяо Чжань, повернув к Ван Ибо голову: он шёл не глядя, как будто точно зная маршрут. К сожалению. — Но скучно, никого нет.

— Плохой день?

— Нет, совсем наоборот. Хороший, — улыбка погрустнела, будто выцвела.

— А как же деньги? — тихо спросил Ван Ибо, догоняя и на мгновение привлекая к себе.

— Заработаю в другой раз. Пара двадцаток всё равно есть, можно купить продуктов.

— Я куплю, — мотнул головой Ван Ибо. — Оставь их себе.

— Ты точно такой же, — засмеялся Сяо Чжань.

— Что?

— Как Фэн-гэ, он тоже всегда говорил оставить себе, — пожал плечами Сяо Чжань. — Мы пришли. Сейчас я договорюсь.

Мотель был чистым, хотя и с очевидным предназначением: тёмно-бордовые стены, позолота картинных рам, сонный парень за стойкой и десяток дверей, уходивших едва ли не во все стороны. Полотенца были кипенно-белые и жёсткие под руками, а парень толком даже не смотрел на Ван Ибо, хотя и улыбнулся приветственно Сяо Чжаню.

Сердце колотилось в груди, как перед сложной рутиной, или как будто вот-вот Ван Ибо сядет на мотоцикл, чтобы мчаться по М25, огибая Лондон, лавируя между редких предрассветных машин. Тогда с ним был Рафаэль, смеявшийся за спиной, но теперь Ван Ибо хотел бы везти Сяо Чжаня.

За ними захлопнулась дверь, и в сухом кондиционированном воздухе Сяо Чжань показался видением. Призраком Красоты, выступившим из стены, а в глазах его пряталась пыльца фей — смешинки, вот-вот должные заморочить Ван Ибо.

Поцелуй был со вкусом фруктовой жвачки, оттенком выпитого Сяо Чжанем коктейля и сладкого выдоха, который Ван Ибо поймал губами. Язык скользнул мимо чуть кроличьих зубов, сплёлся с другим, нежным и тёплым. Смешались слюна и воздух, и под руками напряглось, выгнувшись, чужое гибкое тело.

Возбуждение поднялось мгновенно, как лава поднимается по жерлу вулкана — только что спокойная, подёрнутая серой плёнкой остывшей породы, она взметается вверх, снося все препятствия на своём пути. Ван Ибо чувствовал себя вулканом — всепожирающим и всепоглощающим, требующим свою жертву. И она — он, Сяо Чжань — покорно отдалась на растерзание.

— Ты слишком сильно…

— По-другому не могу, — пробормотал Ван Ибо, на секунду оторвавшись от поцелуя. — Я бы тебя сожрал, но это почему-то уголовно наказуемо.

— И правда, как они могли, — нежный смешок и возвращение к поцелую.

Ван Ибо тоже не знал как. Если бы они видели Сяо Чжаня, если бы чувствовали под ладонями горячую нежную кожу, если бы их рук касалась струящаяся лёгкая ткань, если бы они слизывали с худого горла солёную плёнку пота — они бы оправдали Ван Ибо.

У губ двинулся кадык — хрупкое яблочко, которое так легко сломать, с хрустом вдавить глубже, лишая возможности вдохнуть. Ван Ибо поцеловал его. Поцеловал рядом, где, разгоняясь, всё быстрее билась жилка, провёл языком до ямки ключиц и укусил чуть сбоку, втянул плоть в рот, оставляя яркий, уже багровеющий след.

Сяо Чжань застонал, и этот звук смёл те остатки разума, которые ещё держали Ван Ибо на плаву. Он сделал шаг, ещё шаг, тесня — свою добычу — к постели, и повалил, нависнув сверху. Не было ничего важнее, чем замереть так, разглядывая раскрасневшееся лицо, растрепавшиеся волосы и сбившуюся рубашку.

— Не порви, — тихо попросил Сяо Чжань, смотрящий на Ван Ибо спокойными, безмятежными глазами.

Что-то было в этом взгляде, какая-то готовность и покорность, будто Сяо Чжань стоял там, на пути языка лавы, и принимал свою участь — сгореть в жаре, рассыпаться пеплом от одного-единственного прикосновения.

— Я не порву, — мотнул головой Ван Ибо и склонился, прижавшись ухом к груди, а потом лёг так, что член Сяо Чжаня — неоспоримое свидетельство и его жажды — упёрся в солнечное сплетение. — Что ты хочешь?

— Что угодно, — на макушку легла ладонь, и Ван Ибо толкнулся в неё, потираясь, как кот.

— Нет, скажи мне, что хочешь ты.

— Просто… Не знаю, — Сяо Чжань задумался, а Ван Ибо чуть повернулся, чтобы видеть его лицо. Оно покраснело ещё сильнее, уголки глаз — прекрасные, длящиеся дольше самого глаза нежной складочкой века и стрелочкой ресниц, — потемнели, а губы, влажные и налившиеся кровью, приоткрылись. — Люби меня.

И Сяо Чжань зажмурился, наморщив нос, будто сказал ужасную глупость. Пришлось перелечь, упершись локтем у его лица, склониться совсем низко, чтобы чувствовалось присутствие, и мягко поцеловать — Ван Ибо просто не мог поступить иначе. Сяо Чжань открыл глаза.

— Хорошо, — шепнул Ван Ибо. — Я так и сделаю. Обещаю.

И поцеловал снова, как будто скрепляя свою клятву.

Рубашка поддалась легко. Созданная для того, чтобы её снимали, она соскользнула с тела Сяо Чжаня, выставляя его напоказ. На фоне кипенно-белой ткани он казался темнее, чем был. И смуглость его кожи заоворожила Ван Ибо.

Как будто её цвет делал Сяо Чжаня живее. Он прятался от солнца, но оно всё равно льнуло к нему, целуя плечи и грудь, на которой шоколадным печеньем выделялись крупные тёмные соски. Ван Ибо уже знал, что если заласкать их, то вершинки напрягутся и покраснеют, становясь бордовыми.

Он коснулся губами одного, второй взяв в пальцы. Соски мгновенно сжались, позволяя оглаживать языком складочки кожи, стараться расправить их, а зубами потянуть вверх, перекатывая плоть между ними. Сяо Чжань застонал, схватился за отросшие волосы Ван Ибо, попытался отстранить: ощущения были чересчур яркими. Но тот, конечно, не поддался, только сменил сосок — теперь он вылизывал второй, а оставленный, первый, влажный от слюны, зажал пальцами, выкручивая, перекатывая между подушечек.

— Ибо!..

Пройдясь широким движением языка по обоим, Ван Ибо укусил один, потом второй, снова зализал и спустился ниже, продолжая ласкать соски пальцами. От поцелуев дрожал плоский живот, под кожей которого то напрягались, то расслаблялись мышцы оттого, как Сяо Чжань извивался на светлых гладких простынях.

— Ибо!..

— Что такое?

Он вскинул голову и посмотрел в лицо Сяо Чжаня. А тот выглядел так, будто Ван Ибо уже его затрахал: волосы разметались по подушкам, губы опухли ещё сильнее, а кожа пошла пятнами краски, спускающимися на грудь.

— Сними с меня штаны, или я, клянусь, тебя придушу. Эти джинсы ужасно узкие и давят болтами!

Ван Ибо сглотнул, впервые действительно обратив внимание на ширинку Сяо Чжаня. Она уже приподнялась напряжённым членом, плотная джинса натянулась, а семёрка болтов, должно быть, и правда мешала. Вместо того, чтобы расстегнуть их поскорее, Ван Ибо накрыл горячий даже сквозь ткань член и надавил, заставляя Сяо Чжаня обессиленно застонать, откидываясь на подушку. Бёдра его рефлекторно дёрнулись, крепче вжимаясь в ладонь. Наверняка это было очень неудобно.

Торопливо Ван Ибо стянул и свои джинсы — вместе с трусами — и футболку, чтобы больше ничего не мешало, чтобы остаться голым, полностью сосредоточенным на Сяо Чжане. Тот недовольно пнул его, но Ван Ибо перехватил ногу и пощекотал взъём прежде, чем отпустить ступню. Сяо Чжань фыркнул, попытался пнуть ещё раз, но Ван Ибо положил ладонь на живот, удобно устроившись между разведённых бёдер, всё ещё спелёнутых тёмной джинсой.

— Сейчас, — шепнул он и еле сдержался, чтобы не загнуть Сяо Чжаня так, что его колени окажутся возле ушей, а задница вздёрнется в воздух, и джинсы ещё сильнее зажмут член.

Вместо этого Ван Ибо принялся расстёгивать болты. Они с трудом выскальзывали из тугих петель, норовя выскочить из пальцев: ткань тянула их в стороны. Но Ван Ибо справился с пятью, а потом Сяо Чжань, не выдержав, столкнул джинсы вниз, обнажаясь почти целиком. Оставалось только скинуть одежду на пол.

— Презервативы…

— Да к чёрту, — отмахнулся Ван Ибо. — Ты же только со мной так?

— Да, — кивнул Сяо Чжань, закусив губу. — Поцелуешь?

И Ван Ибо поцеловал, улёгшись сверху. Они застонали, когда соприкоснулись члены. Ван Ибо показалось, что он сейчас кончит, так ярко вспыхнуло перед глазами, таким ошеломительным жаром опалило низ живота. Яйца напряглись, и их будто скрутило судорогой.

Но было ещё слишком рано, и, нацеловавшись, Ван Ибо скользнул вниз, вновь не забыв об уже побагровевших сосках, прикусив каждый из них и сорвав с губ Сяо Чжаня стон.

Он наделся ртом на истекающий смазкой член, вобрав целиком, легко пропустив в горло. За волосы потянули, но Ван Ибо не поддался, только провёл языком, перекатив по нему ствол, повёл головой вверх, прослеживая венки по всей длине, лаская уздечку и упругую головку, похожую на большой круглый леденец.

— Ибо! Я сейчас… кончу!

И только тогда Ван Ибо отстранился, хотя и не отказал себе в удовольствии ещё раз провести от основания к вершине, толкнуться языком в прорезь уретры, вылизывая её устье, сочившееся предсеменем.

А потом Сяо Чжань сам поднял свои ноги, прижимая их к груди, перекрестив голени и будто поддерживая ступню ступнёй. Между ягодиц было влажно, и кожа покраснела, налитая кровью. Глаза Сяо Чжань снова закрыл, как будто не желая видеть реакции Ван Ибо. Только тихо сказал:

— Смазка в джинсах.

Ван Ибо потянулся, стараясь усмирить поднявшуюся внутри волну гнева: он ведь всё знал, он знал, что Сяо Чжань будет смазан и подготовлен, потому что нельзя надеяться на благоразумие каждого клиента, нельзя думать, что каждый из них хотя бы подумает о… Вместо того, чтобы закончить мысль, Ван Ибо плеснул смазки из одноразового пакетика, вдавил пальцы, легко проскальзывая в жаркое нутро, развёл их наподобие ножниц, раз, другой, провёл по кругу, заставляя расслабиться, а через секунду, уже опалив кожу о жёсткое простиранное полотенце, толкнулся членом.

Тело Сяо Чжаня поддалось, крепко обхватило собой, согрело теплом. Перед глазами поплыли звёздочки, и Ван Ибо понял, что вряд ли продержится долго: слишком тугим был Сяо Чжань, слишком ярко демонстрировал наслаждение, постанывал, извиваясь на простынях, а его влажный член, с которого текло на живот, крепко стоял, не давая усомниться в желании.

У самого Ван Ибо внизу живота горело, мир сузился до его члена в горячем тугом теле, и всё вокруг — за спиной и по краям зрения — просто исчезло, оставив их с Сяо Чжанем наедине.

Тот держался за простынь, жмурился и закидывал голову назад, выставляя хрупкий кадык, к которому Ван Ибо тут же склонился, вбившись до самого конца, чтобы дотянуться и поцеловать, лизнуть место, где налился засос, и прикусить соски. А потом он задвигался снова, и с каждым толчком перед глазами вспыхивало ярче, как будто высвечивая Сяо Чжаня, а мир становился всё темнее и бессмысленнее.

Ван Ибо хотел выйти, когда почувствовал, что вот-вот кончит, но Сяо Чжань поймал его в ловушку ног, стиснув бёдра на боках так крепко, что не вышло пошевелиться. Семя выплеснулось несколькими толчками, и Ван Ибо продолжал двигаться, пока член не начал всерьёз подавать сигналы, что скоро поднимется снова.

Сяо Чжань, всё ещё не кончивший, опустил ноги на постель, выглядя таким удовлетворённым, что в груди разлилась гордость. Он протянул руки, зовя обняться, но вместо этого Ван Ибо склонился и снова взял в рот, обведя языком скользкую и солёную головку.

Ладонью Ван Ибо обхватил яички, перекатил их, сдавил основание члена, толкаясь кончиком языка в уретру. Сяо Чжань забился, снова заметался по кровати, но теперь внутри него была сперма, и он изгибался напряжённой дугой, чтобы она не вытекла. Ван Ибо облизывал головку так, будто хотел оставить на ней засосы.

Отпустив мошонку, он спустился пальцами ниже и толкнулся внутрь Сяо Чжаня, чувствуя собственную влагу, нажимая на себя и вверх, туда, где пряталась простата. Бёдра, удерживаемые рукой Ван Ибо, задрожали, напрягся живот, оставленные яички поджались к самому основанию, и в рот излилась тёплая солоноватая сперма, странно мучнистая на языке.

Вытянувшись рядом с Сяо Чжанем, Ван Ибо смотрел, как вздымается худая грудь и как сильно торчат всё ещё напряжённые соски. Не выдержав, он начал снова с ними играть: трогать ногтем то один, то другой, пощёлкивать по ним, заставляя Сяо Чжаня прерваться на вдохе.

— Оставь, — попросил он, перехватывая руку Ван Ибо. — Мне ещё работать.

— Ага, — согласился тот и скользнул рукой между ног, приподняв ладонью мошонку, коснулся влажного, истекающего спермой входа. — А это?

— А это, — Сяо Чжань неожиданно перевернул его, улёгшись сверху и говоря прямо в губы, — будет прекрасным напоминанием, что ты приходил.

— А…

— Ты правда хочешь услышать ответ?

Ван Ибо замолчал, задумавшись. Он смотрел в серьёзное и прекрасное лицо, в глаза, из которых исчезли смешинки, и думал. Хотел ли он слышать ответ? Нужен ли был ему ответ, который добавит деталей к ещё недавно абстрактной и обычной работе Сяо Чжаня? Нужен ли?

— Да.

Теперь настала очередь Сяо Чжаня молчать. Он лежал сверху — неожиданно тяжёлый для своей худобы — пристально рассматривая лицо Ван Ибо. Тот старался никак не выдать себя — ни рвущейся наружу яростью, ни желанием сбросить Сяо Чжаня с себя и куда-то бежать, что-то делать, искать какие-то деньги и увозить, красть его из жизни, которую не считал верной. Вместо этого он лежал и смотрел в самые красивые глаза, какие когда-либо видел.

Он ничего не знал и никаких прав не имел, а значит, всё, что мог, — не выдавать себя и спрашивать, а Сяо Чжань был волен не отвечать.

Тот вздохнул и лёг совсем, пристроив лохматую макушку с копной отросших волос, которые вот-вот соберутся в хвостик, прямо у шеи Ван Ибо. Дыхание касалось груди и ключиц, и если протянуть руку, то ладонь очень удобно ложилась на круглую задницу.

— Я всё равно приму душ, — шепнул Сяо Чжань. — Всегда с клиентом сначала душ. Для моего же удобства. Каких только грязнуль не бывает на свете.

— Ну вот, а меня не помыл. Не додал.

— Ван Ибо!

— Ну а что, я же плачу! Кинулся на меня…

— Я?!

— Ты! Грязного и немытого, всего вспотевшего!

— Ты путаешь…

— Так всё и было! Верь мне! — и Ван Ибо улыбнулся, соскользнув ладонями на талию и снова её сжав. — Если не мне, то кому?

— Да кому угодно, врунишка! — засмеялся Сяо Чжань, и его смех отразился в груди Ван Ибо.

— Я не вру, что люблю тебя, — шепнул Ван Ибо, ловя смешинки губами. Он не хотел углублять поцелуй, он хотел касаться вот так — едва уловимо и невесомо, собирая воздух, который выдыхал Сяо Чжань.

— Это пройдёт, — снова сказал тот и улыбнулся. — Это пройдёт.

В уголках губ залегли горькие морщинки, которые Ван Ибо тут же собрал своими, желая стереть. Он поцеловал бы каждую морщину и каждый синяк, чтобы забрать их себе, избавить от боли, которая за ними стояла.

— Не пройдёт.

Сяо Чжань ничего не ответил, только наморщил свой очаровательный нос, и Ван Ибо коснулся губами его кончика. Нужно было уходить, может быть, действительно сполоснуться. И чтобы Сяо Чжань стоял под душем с ним рядом, в попытке поймать ртом слабые струйки. А мира за дверью не было: он исчез, потому что никто не смотрел. Ведь Ван Ибо смотрел только на Сяо Чжаня.

^[13] узкая улочка на территории острова Гонконг, где был ночной рынок (может, его подобие осталось и до сих пор)

^[14] журнал “Спорт” существовал реально, писали ли там о Росси - ху ноуз

^[15] присутственное место в дореволюционном Китае, сродни некоторым значениям слова магистрат: представляло собой резиденцию чиновника и его помощников мую

^[16] бывший аэропорт в Гонконге. Являлся главными воздушными воротами территории с 1925 по 1998 годы

^[17] район Лондона, средней приличности

^[18] пляж в Гонконге, формально ещё в городе

^[19] на самом деле вышла позже, но кто мне запретит

^[20] Шрёдингер и его мысленный эксперимент (ни один кот не пострадал!), если в непрозрачной коробке есть кот и колба с ядом, которая разобьётся в случайный момент, то с точки зрения наблюдателя, этот кот одновременно жив и мёртв. Подробнее тут https://ru.wikipedia.org/wiki/Кот_Шрёдингера

^[21] лондонский гей-клуб Trade

^[22] одна из самых известных поп-звёзд Китая, активный период творчества которой пришёл на 1967—1995 годы. В Китае и Японии её называли живой звездой 1980-х годов.

^[23] персонаж из ирландского и британского фольклора, мифическая королева, которая как считалось, правит феями. Под влиянием произведений Шекспира, в англоязычной культуре её часто ассоциируют с Титанией или Королевой Маб (и автор вслед за ними)

^[24] фильм с Джеки Чаном, где были реальные взрывы, реального Коулуна

^[25] килевой китайский корабль

^[26] караоке-клубы с отдельными кабинками

Chapter Text

Сяо Чжань вернулся к половине пятого. Ван Ибо проснулся и специально посмотрел на часы, светившиеся на комоде под окном. Теперь ему было интересно. Сяо Чжань быстро сполоснулся, не проторчал в душе долгие полчаса, а уже через пятнадцать минут скользнул под бок и сладко выдохнул в ухо. Плеча коснулись мокрые пряди, и Ван Ибо невольно покрылся мурашками, такими холодными успели стать волосы.

— Ты быстро, — шепнул Ван Ибо, и Сяо Чжань подпрыгнул, театрально хватаясь за сердце.

— Небеса, как ты меня напугал! Кто так делает! Ужас какой-то!

Подтянувшись на локте, Ван Ибо поймал Сяо Чжаня в объятие и, чуть неудобно повернув шею, поцеловал возмущённо приоткрытые губы. Сяо Чжань сладко вздохнул, расслабился в руках, как ласковый кот, и Ван Ибо хмыкнул, вспомнив собственное сравнение.

— Ты быстро, — повторил Ван Ибо, прижав Сяо Чжаня близко. — Обычно ты торчишь в душе дольше.

— В хорошие дни нет, — улыбнулся тот, устраиваясь удобнее. Он почти целиком лежал на Ван Ибо, ужасно тяжёлый, костлявый и жаркий, но спихнуть его не было никакого желания.

— Сегодня был хороший день?

— Просто отличный. Ты ведь пришёл.

Ван Ибо на секунду замер, ловя где-то на полпути готовые вырваться “я могу приходить каждый день”, “ты можешь туда не ходить”, “давай убежим, никто ведь не погонится за тобой на другой конец бывшей империи”. Но он промолчал, только крепче сжал руки и поцеловал холодную влажную макушку. Спустя мгновение тишины, показавшееся вечностью, Ван Ибо всё же спросил, но совсем другое:

— А как ты добираешься домой?

— Меня подвозят, — зевнул Сяо Чжань. — Один из парней тут недалеко живёт. Он водит. А что?

— Да просто думаю, как с работы ездить, — поморщился Ван Ибо. — Буду заканчивать в четыре, ну там плюс-минус десять минут.

— Я спрошу, может быть, ему будет несложно. Мы примерно в то же время заканчиваем, да пока все посчитают выручку… Да, где-то к чертырём… Давай…

И он заснул. Пожалуй, первый раз приходилось видеть так резко и, кажется, вполне глубоко заснувшего Сяо Чжаня. Обычно он долго ворочался, закрывал шторы плотнее, набрасывал на светящиеся часы футболку, выставлял температуру кондиционера и придирчиво разглядывал малярный скотч, который прикрывал табло. А сейчас заснул, толком не закончив фразы, и даже не поморщился, когда Ван Ибо натянул на них одеяло: кондиционер выдавал немилосердные восемнадцать, потому что Сяо Чжань где-то вычитал, что так лучше спится.

Закрыв глаза, Ван Ибо вдохнул запах — шампунь и малиновое мыло, тепло кожи, слабый оттенок мяты. И тоже уснул, убедившись, что кот оказался жив.

Утром постель снова была пуста, Сяо Чжань обнаружился на кухне, что-то мурлыкающий себе под нос. На плите грелся вок, в котором что-то шкворчало. Руки потянулись сами, и через минуту Ван Ибо оказался там, где никогда не думал быть, — обнимающим кого-то, кто держит огромный тесак. Но щека уютно устроилась на почти голом плече (не считать же маечную лямку), а ладони — на плоском вздрогнувшем смехом животе. И нужно было почистить зубы, но Ван Ибо никуда не хотелось. Хотелось стоять так и вжиматься в мягкую и круглую задницу заинтересованным членом.

— Иди в душ, — мягко сказал Сяо Чжань, мимолётно оглянувшись и поцеловав лохматую чёлку. — Или хотя бы умойся, на голове чёрт-те что.

— Я да, — согласился Ван Ибо и поцеловал. Над лямкой и выше, косточку позвонка, линию роста волос, для чего пальцами пришлось приподнять пряди. Сяо Чжань чуть выгнул шею, подставляя её под губы. — Я тебя сейчас съем.

— Иди мойся, Ганнибал Лектер, — в живот воткнулся острый локоть. — Скоро будет готово.

В ванной, глядя на себя в зеркале, Ван Ибо с отвращением произнёс:

— Ты даже не подкаблучник. Ты каблук.

И принялся умываться. А что ему оставалось? В кухне что-то напевал Сяо Чжань, вторя радиоточке, солнце врывалось в узкое кухонное окно, заливало пол и стеллажи гостиной, ласкало лучами незастеленную кровать — стоило сменить бельё. Только в комнате брата было темно.

— Почему Фэн-гэ жил в той комнате?

— Потому что он осёл, — скривился Сяо Чжань и тут же округлил глаза и губы, растеряно глядя на Ван Ибо. — Ой. В смысле он был ужасно упрямым человеком.

— Ослом.

— Ослом, — вздохнул Сяо Чжань, откладывая длинные палочки. — Давай поедим?

Спрашивать ничего больше Ван Ибо не стал, только согласно кивнул, решив, что и сам может понять, о чём думал брат и о чём спорил с ним Сяо Чжань. Ему не нужно было ни солнца, ни света, он возвращался под утро и просыпался от любого тревожащего звука, крошечного лучика, крадущегося по коридору шага. Не было никакой уверенности, что в абсолютно тихом и тёмном помещении сон был бы крепким. Сам Ван Ибо мог спать стоя, как слон, и в краткие двадцать минут между выступлениями.

Но место Сяо Чжаня всё равно было там. В бывшей комнате родителей.

Её выбрала мама, едва завидев огромное окно. Она всё щебетала, рассказывая отцу, что свет будет заливать всё пространство, и нужно повесить лёгкие шторы, чтобы на паркет падал цветочный узор. На лице отца передавали счёт за электричество, но рта он не раскрывал.

Это подходило и Сяо Чжаню.

Чтобы солнце ласкало плечи, играло зайчиками в волосах, и чтобы на фоне окна просторная рубашка не могла ничего скрыть.

Ван Ибо был согласен с Фэн-гэ. В тёмной северной комнате можно было жить самому — какая разница, если приходишь только поспать, в глазах у тебя усталость и никаких ведьминых кругов, пыльцы фей и обещания заворожить неосторожного зрителя. Можно лежать под окном с восхитительным видом на стену.

Скоро, конечно, их дома решат снести, небоскрёбы отелей уже подбирались с тыла. Коулун переставал быть мысом отверженных, Цимшацуй приобретал всё более степенный статус, их улочка с соседкой держались из последних сил. Что делать, когда этот мир придёт к ним, Ван Ибо не знал, но и думать не собирался: сейчас проблем хватало и так. Думать о чём-то, что потребует решения через несколько лет? Увольте. Нет ничего глупее.

Сяо Чжань пришёл через четверть часа, после того как Ван Ибо устроился на кровати брата, подмяв под спину подушку. Хотел усесться на полу, но благосклонно принял предложение и забрался на ту же кровать, вжавшись в подставленный бок.

Лежать так было приятнее всего, когда рядом, на расстоянии дюйма, лежал тот, кого хотелось постоянно касаться. Сяо Чжань изучал тепло, едва слышно дышал и то и дело переворачивал страницы. Вместо того, чтобы читать дневник Фэн-гэ, Ван Ибо вслушивался в дыхание и смотрел чуть искоса, не желая быть совсем уж очевидным.

— Что? — не отрывая глаз от “Робинзона”, спросил Сяо Чжань.

— Ничего, — пожал одним плечом Ван Ибо. — Ты красивый.

— Ты тоже, но я же не пытаюсь прожечь в тебе дырку.

— Думаешь, получится?

— Я, скорее, воспламенюсь. Не смотри.

Ван Ибо послушно перевёл взгляд. Острое колено Сяо Чжаня лежало совсем рядом с его ногой, и можно было дотянуться до бедра, погладить сверху вниз и обратно, накрыть пах ладонью, сминая ткань коротких волейбольных шорт.

Вместо этого Ван Ибо уставился в дневник брата.

Прежде чем взяться за чтение, пришлось его перевернуть. Теперь уши горели отчётливо: столько времени не замечать очевидного. Разворотов семь не попадалось ничего интересного: бытовые заметки (“купить мясных шариков на шитоу”), что-то, вероятно, про работу (“сходить к лао У, сбыт”) и ничего не значащие для Ван Ибо столбики цифр. Возможно, подсчёты оплаты жилья и других трат, а может быть, ставки на лошадей — когда-то Фэн-гэ увлекался. Без фанатизма, но что-то выигрывал. Что-то, конечно, проигрывал, но не так много, чтобы об этом беспокоился отец.

А потом на глаза попался снимок. Женщина стояла у борта парома и смотрела на Остров^[27]. Ветер трепал короткие волосы и почти целиком закрывал ими лицо. Что-то было в этой фотографии, внутреннее чувство, наполненность теплом.

Ван Ибо уже понял, что чем лучше к кому-то относился Фэн-гэ, тем лучше получались они на фото. Пока что всех всухую обыгрывала дочь Аарона — и Сяо Чжаня, и эту женщину, и любого другого человека со снимков. Она смеялась, демонстрируя мелкие молочные зубы, и сердце замирало от любви, которая пряталась за тонкой глянцевой плёнкой.

С женщиной было не так. Ван Ибо не видел её лица, но знал, что она важна для Фэн-гэ: он никогда не смог бы сфотографировать незнакомку. Пришлось толкнуть локтем Сяо Чжаня, вырывая того с необитаемого острова. Кажется, в глазах у него ещё отражались козы и яркие звёзды над архипелагом Хуан-Фернандес.

— Не знаешь её?

Сяо Чжань подслеповато прищурился, склоняясь поближе к плечу. Волосы упали на глаза, он раздражённо фыркнул и потянулся заправить их за ухо, но Ван Ибо успел первым, нежно убрал прядь с лица.

— О, таинственная дама Фэн-гэ! У него много её фотографий, иногда она с дочкой, иногда просто дочка. Наверное, его женщина.

— И ничего больше?

— Он никогда не говорил, — улыбнулся Сяо Чжань. — Я передумал столько всего. Может, она замужем? А может, женщина кого-то из драконов, а Фэн-гэ её увёл? А может, она богачка, и мы ей совсем не по статусу? Приставал к нему, приставал, а он как партизан — вообще ни слова. Я думал, вдруг ты знаешь, мало ли что в письмах писал.

— Не-а, — нахмурился Ван Ибо, глядя на незнакомку у борта. — Так странно. Знаешь, я, ну, думал: а кому он нужен-то? Все деньги шлёт мне или тратит на оплату школы-жилья-универа. Кому такое счастье-то?

— Ага, и живет с… со мной, — кивнул Сяо Чжань. — Я тоже так думал. Но она появляется часто. Я только фотографий десять припомнить могу, а Фэн-гэ не всё мне показывал.

— Интересно, — тихо начал Ван Ибо, — а ей кто-нибудь вообще… сказал?

И они замолчали. Солнце добралось из комнаты Сяо Чжаня до середины коридора и, отражаясь в лаке полов, дотянулся до порога комнаты Фэн-гэ. Лак лежал неидеально ровно, и потому пятно света чуть переливалось, как мираж над горячим асфальтом дрожит в жаркий день.

— Не знаю, — едва слышно ответил Сяо Чжань. — Представляешь, если она не знает? Наверняка думает, что Фэн-гэ её бросил.

— Может, списывает на работу? Вроде как под прикрытием. Сильно занят?

— Всё равно позвонил бы, как-то передал весточку. А может, они каждую неделю встречались где-то? И она, как дура, приходит, а он — больше никогда? Ужасно. Я бы, даже не зная, решил, что такой человек для меня умер. А потом узнает, и что? Это же такие муки: лишний раз злилась на мертвеца.

— Да прям уж муки. Я бы, может, на пять секунд устыдился. Чего такого-то? Он же, козёл, и правда не приходил.

— Чёрствая у тебя душа! Я бы сильно жалел. Что я его и добрым словом не помянул, а он не по собственному решению не ходит, а потому что мёртв. Бедная женщина.

— Я у Аарона спрошу, — решил Ван Ибо, поцеловав Сяо Чжаня в щёку. — Вдруг он её знает, или номер в телефонной книжке есть. Надо же ей правда сообщить, что Фэн-гэ умер. А то как-то не дело.

— Да, пожалуй. А представь, если ещё с дочкой её были хорошие отношения. И так мать-одиночка, а тут привела мужчину, ребёнок только обвыкся… Ужасно. У девочки, наверное, травма… Будет теперь всю жизнь чувствовать себя брошенной.

— Эк тебя понесло, гэ, — фыркнул Ван Ибо. — Да может, он эту дочку только те пять раз и видел, как фотографировал. Вон дочки Аарона у него тоже куча, а вряд ли она будет скучать по дядюшке Вонгу.

— Ещё как будет, — вздохнул Сяо Чжань, откладывая “Робинзона” и наваливаясь на Ван Ибо сверху. В этом не было ничего сексуального. Он повозился, устраиваясь удобнее, и расслабленно растянулся, как длинный и тощий кот. — Она у него пряталась. Когда Эм приходила ругаться.

— Эм?

— Бывшая жена Аарона, — пояснил Сяо Чжань, приподнимаясь на локтях.

Он опирался на грудь Ван Ибо, потому дышать стало сложно, а острые, какие-то невероятно твёрдые локти воткнулись в рёбра. Сяо Чжань уложил ладони на свои щёки, отчего они приподнялись, чуть сжал и улыбнулся — в глазах снова прыгали смешинки, феи рассыпали свою пыльцу, и Ван Ибо решил потерпеть.

— Сейчас я как с тобой посплетничаю! — выдохнул Сяо Чжань и расплылся в блаженной улыбке, осторожно скатившись к стене. — Так удобнее. Хочу видеть все твои реакции!

— Задание понято!

Ван Ибо повернулся на бок, чтобы они лежали лицом друг к другу, скинув дневник брата на пол. Тот протестующе стукнулся, кажется, из него что-то выпало, но Ван Ибо решил подобрать потом.

— В общем! — воодушевился Сяо Чжань и тут же сдулся. — Слушай, история получается не короче “Санта-Барбары”… Так, с чего начать… Ага. Вот отсюда. Аарон вообще-то из очень хорошей семьи…

— И правда, в далёкой-далёкой галактике!

— Не перебивай, а то собьюсь, и всё сначала будешь слушать. Семья у него хорошая, зажиточная, половина родни в Лондоне и не последние люди, бизнесы разных величин. И Аарона звали: он же хороший коп, его бы взяли в Чайна-тауне, да и в Дублине у них вроде тоже родственники. Есть куда ехать. И он всё собирался, они с Эм планировали. Потом родилась Лора.

— Дочка? Которая на фото?

— Ага. — кивнул Сяо Чжань, чуть подумал, смешливо сморщился и быстро качнулся вперёд, поцеловав Ван Ибо в нос. — Захотелось. Такой вот я странный, с завихрениями…

Ван Ибо поймал завихрения за затылок и поцеловал как следует, разомкнув языком тёплые губы. Оторвались они через минутку, дыша гораздо тяжелее. Смешинки в глазах Сяо Чжаня превратились в чертят, а уголки глаз покраснели.

— Начну с самого начала, так и знай. Но пока помню. В общем, Лора родилась, и решили остаться на несколько лет — чтобы язык учила в среде, да и просто знала Гонконг. Она до Передачи родилась, так что гражданство двойное, Аарон позаботился об этом.

— А сейчас чего не уедут? — удивился Ван Ибо. — То есть понятно, что развелись, но дочку бы увозил.

— А тут наступает самое интересное! Ты думаешь, они просто так развелись? Да ничего подобного! Как они скандалили! Аарон несколько раз у нас ночевал, потому что Эм его била!

— Била? Жена?

— Шваброй хлестала! Табурет разломала! И всё это на глазах дочери. Лору в итоге с Аароном оставили, хотя, видит Небо, я не знаю как лучше. Он ведь виноват был.

— Что она его табуретом — хрясь? — удивился Ван Ибо, любуясь Сяо Чжанем.

Тот раскраснелся, раздухарился. Лицо сияло, а губы после поцелуя налились. Сяо Чжань был так красив, что Ван Ибо захотелось выскочить на балкон и прокричать об этом на всю их улицу, на весь Цимшацуй и рассказать лично каждому встречному.

Оглавление

Глава 4. 1

Глава 5. 24

Глава 6. 46

Эпилог 46

 Сяо Чжань поражал Ван Ибо, и сердце начинало биться скорее, стоило поймать взгляд блестящих подменочьих глаз.

— Ага! Табуретом ещё мало! Как он ей изменял! Мать небесная! Таскался за каждой юбкой! Да и не юбкой… Даже мне как-то предлагал, но Фэн-гэ быстро объяснил, что не стоит. Да чего ты вскинулся, я же… Сам понимаешь.

— И всё равно, — проворчал Ван Ибо, укладываясь обратно. — Не, ну ладно, гулял по бабам. Это случается…

— Но как гулял! Он и Лору с собой таскал. “Милая, посиди в машине”. Ты представь: у тебя дочь в тачке на жаре морится, а ты блядей по мотелям трахаешь! Ужасно! А потом он их домой водить начал!

— А случилось-то чего? — поражённо спросил Ван Ибо, мысленно рисуя, что бы он сам с собой сделал, приди ему в голову бросить ребёнка в машине, нагретой гонконгской жарой. — Или ему просто внезапно стрельнуло?

— А чёрт его знает, — понурился Сяо Чжань. — Гэ знал, но мне не говорил. А теперь… Потом знаю, что Эм на кокаин села. Потому Лору оставили с отцом — формально, по факту она с его родителями живёт. Куда копу в отца-одиночку играть. А Эм иногда приходит ругаться. И не даёт в Лондон увезти, там, говорят, копам работать проще: и народу больше, и преступности меньше.

— Ну… — Ван Ибо скривился. — Не сказал бы… Но, наверное, поменьше, чем тут. Здесь же всё подряд — от контрабанды до продажи людей. Да русские своим огнестрелом половину Азии вооружили.

— Ну вот. А он уехать не может, потому что дочке шесть, а мать ничего не подписывает. И тянется у него, и тянется.

— А кокаин доказать?

— Так она тут же предъявит, что его дома никогда нет. Так что вот. Лора будет скучать по Фэн-гэ. Он с ней часто сидел, пока родители собачатся.

— Девчонку жалко, — кивнул Ван Ибо и тут же замер, потому что Сяо Чжань поймал его лицо в ладони. — Ты фево?

— Да так мне понравилось! — признался Сяо Чжань. — С Фэн-гэ хрен что такое обсудишь. Ты ему сплетню, а у него на лице написано, что неинтересно. Ужасный человек!

Поцелуй пришёлся в губы. Сяо Чжань хотел, наверное, мимолётно, но Ван Ибо не дал — углубил, придержав за затылок. Нужно было почитать ещё дневник и собираться на первую смену, а Сяо Чжаню — в душ, готовиться… для работы. Но можно было поцеловаться ещё, и ещё, и ещё один краткий — почти сказочный — миг.

Смену Ван Ибо сдала крошечная меланхоличная девушка. Её волосы — длинные, уложенные в гладкий высокий хвост — мели по лопаткам, пока она собиралась.

— Чжан сказал, заглянет часов в одиннадцать, — равнодушно бросила Мелоди и вышла.

А Ван Ибо остался с пятью из восьми комнат, занятыми клиентами, — оттуда доносились голоса, смех и песни, которые он слышал совсем недавно или не слышал вовсе. Уборка в одной из только что освобождённых кабинок не мешала оценить иронию: в Лондоне Ван Ибо ведь тоже работал у Чжана.

Как будто круг замкнулся, и теперь Гонконг пытался стать домом — грязноватым и небеспроблемным, но домом. Только квартира была собственная, но в ней всё равно нашёлся сосед. И, нужно признаться, лондонский Ван Мяо сильно проигрывал Сяо Чжаню.

Не было никаких неприятностей, клиенты уходили и приходили, швабра исправно собирала липкие брызги с пола, а в голове образовалась блаженная пустота. В перерыве, когда не нужно было передавать заказы в ресторан, завозить в комнаты готовую еду, громыхая нагруженной тележкой, Ван Ибо взялся за дневник брата.

Нацеловавшись с Сяо Чжанем, он поднял с пола его и простую пластиковую карточку — что-то подобное встречалось в отелях. На ней был какой-то номер, который для верности Ван Ибо даже поскрёб ногтем, но ничего не случилось. Наверное, она лежала между страниц, а может, в конверте нахзаца.

Ответ прятался где-то здесь, в переплетении слов и фотографий. Где-то Фэн-гэ написал об этой карте. Пока что оставалось только фантазировать, разглядывая белый прямоугольник, неуместно смотревшийся на фоне кипы листков, прятавшихся в бумажном конверте, приклеенном на нахзац.

Кажется, брат покупал такие специально, ему нравилось хранить что-то внутри дневника. В каждом из тех, что просмотрел Ван Ибо, нашлись его собственные письма. Фэн-гэ хранил их, как берегут ценные вещи. Там же находились фотографии, которые он не счёл достойными стать иллюстрациями, какие-то чеки и записки от Сяо Чжаня совершенно бытового толка.

Может быть, не такой уж ценностью были письма.

А может, он выбрасывал позже лишнее — Ван Ибо не добрался до по-настоящему старых дневников, плавая в последних годах. Он уже заканчивал университет и думал о карьере, о том, чтобы бросить Блэйка, а с ним и Майкла с Бев, и с возрастом почему-то не поумневшую Сару. А брат писал, фотографировал неизвестных женщин, чьё лицо скрывали волосы, а на фоне вырастал Остров, который не мог бы прожить без Новых земель.

“Однажды эта работа меня окончательно разорит”, — писал Фэн-гэ быстрым летящим почерком. — “Пришлось купить почти тонну носков, они горят на ногах, как будто я Барлог. Но я нет, потому остаётся только негодовать на качество тряпок.”

Дальше была кофейная клякса, в которой расплылась пара слов, не сложившихся в предложение, торопливые следы тряпки, будто разводы пытались стереть, а поверх — чёрные, чуть оплывшие чернила.

“Ещё и брюки залил! Цанг меня разорит! Велю Чжань-Чжаню постирать на руках!”

Ещё ниже была дописка в очень наклонных маленьких скобках — Ван Ибо никогда не видел, чтобы кто-то писал их так:

“(да кого я обманываю, замою сам и отнесу Цангу, Чжань-Чжань и так последнее время сам не свой)”.

Поднявшуюся из глубины волну любопытства прервал звонок, и пришлось нести пиво и чипсы в дальнюю комнатку. В сигаретном дыму и полумраке, рассеянном только игрой стробоскопа, смутно виднелись пьяные девушки. Им стоило бы перестать пить, но Ван Ибо только расставил бутылки по столу и добавил, следуя указаниям Мелоди:

— Если вы что-то испачкаете, то убираете сами.

Девушки закивали, хватаясь за открытые для них бутылки.

После шума и дыма комнатки караоке Ван Ибо снова взялся за дневник — не терпелось найти продолжение: не мог же Фэн-гэ не записать причин, по которым волновался Сяо Чжань. При беглом осмотре ничего не попалось, только пара снимков, на которых они были вдвоём.

Сяо Чжань и правда выглядел хуже: пусть волосы были длиннее, но загнанный вид и синяки под глазами выдавали усталость. Лицо было как будто худее, резче выделялись скулы, а глаза — самые красивые из всех, что доводилось видеть Ван Ибо, — обметало тёмным. Сами веки казались выкрашенными тенями.

Неожиданно попалась бессмысленная фотография — их подъезд, удивительно светлый (с ним редко это случалось), поразительно чистый (это случалось ещё реже), но абсолютно пустой. Кто-то будто бы вымыл все окна, смёл мусор, неизбежно накапливавшийся за две недели, проходившие между визитами нанятой поломойки.

“Заставил этого урода отпидорить подъезд, должна же быть от него хоть какая-то польза. Была бы моя воля, я бы его пришил, но Чжань-Чжань не даёт. Хорошо хоть удалось договориться, что его долги — только его проблемы”.

Ван Ибо нахмурился.

Здесь пряталось что-то, что он только должен был узнать, что-то, что Сяо Чжань не хотел рассказывать. Мысль оказалась неприятной. Пусть Ван Ибо сотню раз говорил сам себе: “Не лезь и не торопи”, — но хотелось иного. Хотелось, чтобы Сяо Чжань всё рассказал, не скрываясь и доверяя.

Ответ на вопрос прятался здесь, на залитых солнцем, неожиданно чистых ступенях, которые кто-то помыл, между страниц чужой записной книжки, в словах, написанных твёрдой рукой Фэн-гэ.

— Я просто читаю дневник, — пробормотал Ван Ибо. — Я читаю дневник и совсем не виноват, если там что-то написано.

Сяо Чжань зашёл почти перед закрытием, когда Ван Ибо уже заканчивал уборку комнат. Оставалось вынести мусор, а тележку с грязной посудой откатить к двери в ресторан. Он зашёл — совсем не такой весёлый, как в прошлый вечер.

На лице читалась усталость и грусть: уголки губ опустились, а у глаз залегли тени. Рубашка смялась, волосы растрепались, в походке тоже чудилась неустойчивость, будто Сяо Чжань ступал на острые ножи, как русалочка из детской жестокой сказки.

— Привет, — тихо сказал он, когда Ван Ибо выглянул на звук колокольчика. — Ты всё?

Ван Ибо кивнул. Блаженную тишину, наконец воцарившуюся в КТВ, не хотелось нарушать. В ушах до сих пор чуть звенело — противный писк, похожий на комариный, особенно надоедал справа.

— И я, — устало сказал Сяо Чжань. — Я тут посижу? Джеки нас отвезёт.

Джеки оказался совсем не таким, каким его представил Ван Ибо. Подумалось почему-то, что они поедут с кем-то из… коллег Сяо Чжаня, таким же наряженным и утомившимся к вечеру, но вместо симпатичного парня стоял опасно выглядевший мужик. Он кивнул, крепко стиснул ладонь Ван Ибо в приветствии и подтолкнул Сяо Чжаня к машине, не проронив ни слова.

Так же молча они добрались до дома. Попрощался Джеки кивком и был таков вместе со своим довольно потрёпанным крауном. Ван Ибо покрутил головой.

— А я думал, что я молчун.

Сяо Чжань фыркнул и рассмеялся, привалился к плечу, почти повиснув на нём, положил голову на свою же ладонь. От его волос пахло сигаретами и мотелем, как пахло в том, куда они ходили.

— Плохой день? — тихо спросил Ван Ибо.

— Очень, — помолчав, выдавил Сяо Чжань. — Очень плохой день, Ибо.

Ничего больше говорить тот не стал, только обнял за талию и повёл наверх, стараясь ни о чём не думать, чтобы на лице не дрогнул и мускул. И в квартире Ван Ибо не дал Сяо Чжаню выгнать себя: разделся сам и потянул его в душ, торопливо расстёгивая мелкие пуговки на струящейся лёгкой ткани. Рубашка была другой, но похожего кроя: скрывала и показывала ровно столько, чтобы захотелось сорвать.

Сяо Чжань позволил раздеть, завести под душ, осторожно настроив воду. Обнял сам, прижавшись к груди, обхватил плечи так крепко, что стало больно, выдохнул возле уха, пуская по шее мурашки. Член Ван Ибо, лишённый сентиментальных чувств, медленно поднимался, касаясь чужого бедра. Но ничего больше не было: Ван Ибо только покачивался, нежно прижав к себе Сяо Чжаня, баюкая его под струями воды.

Позже пахнуло малиновым мылом, и ладони заскользили по нежной безволосой коже, а член стоял так отчаянно, что, казалось, вот-вот лопнут яйца. Сяо Чжань протянул было руку, но Ван Ибо покачал головой:

— Подрочу. Всё равно хватит пары движений.

И Сяо Чжань расслабился, прикрыв глаза, и вода текла по его лицу, пока Ван Ибо гладил уставшую за ночь спину. Ладонь скользнула ниже, обвела ягодицы и замерла над копчиком в молчаливом вопросе. Сяо Чжань кивнул, жмурясь сильнее, привалился к Ван Ибо боком и впился в обнимавшую руку.

Под пальцами было мягко, растрахано, они легко скользнули внутрь, сразу три, и Ван Ибо пришлось сжать зубы так сильно, что зазвенело в ушах. Он подхватил мыло, тщательно вспенил его и погладил расщелину, промежность до самой мошонки, светлые, не видевшие солнца ягодицы, чуть более тёмные бёдра. Развернул Сяо Чжаня спиной к себе, обняв поперёк груди. Ладонь скользнула к паху, обвела вставший член, и Ван Ибо показалось, что он коснулся себя — так резко его прошило удовольствие. Сяо Чжань вздрогнул в руках, и Ван Ибо крепче сжал ладонь, провёл от основания к головке, перекатил её в пальцах, как любил сам, и принялся дрочить — быстро и грубо, не давая Сяо Чжаню опомниться.

Внизу собственного живота скручивалось возбуждение, член дёргался и тёк, упираясь в упругую ягодицу, а Сяо Чжань едва стоял на ногах. Он закинул голову на плечо, больно стукнув ключицу, закусил губу и едва слышно стонал, пока вода лилась на них сверху.

— Ибо!..

Он ещё успел вскрикнуть и кончил, а следом за ним и Ван Ибо, крепко вжавшись сзади. Сперму унесло в слив, а Сяо Чжань развернулся, чтобы поцеловать. Губы припухли и на вкус оказались как чистая вода и тепло его кожи.

— Ты нахал, — обвинил Сяо Чжань, глядя Ван Ибо в глаза, но на губах играла лёгкая, едва заметная улыбка. — Просто нахальный нахал.

— Я тебя люблю, — шепнул Ван Ибо и поцеловал кончик мокрого носа. — Пойдём спать?

— Ага, — кивнул Сяо Чжань, задумчиво, глядя на Ван Ибо. — Ага… Пойдём.

Утро началось для них около десяти — Сяо Чжань со стоном сел и шумно потёр лицо. Рядом завозился Ван Ибо.

— Что случилось? — спросил он невнятно.

— Я больше не могу спать. Небо, я так это ненавижу! У меня выходной, мне никуда не нужно, почему я не могу поспать?! И шторы ещё закрыты, тут темно! Почему я постоянно просыпаюсь?

Ван Ибо подкатился ближе, ткнувшись лицом в чужой бок. На голову легла тёплая ладонь, пальцы перебрали пряди, и захотелось замурлыкать, как большой кот, потереться о стройные ноги, выпрашивая ласку и порцию рыбки, купленной в толчее утреннего рынка.

— Съездишь со мной на Остров?

— Поспи, тебе ведь работать. Это я старый больной человек, который встаёт ни свет ни заря! Что дальше? Я полюблю баклажаны и начну есть их на завтрак, обед и ужин, ведь это так полезно?! В них столько калия!

— Реально?

— Понятия не имею. Поспи, Бо-ди.

— Не-а, хочу на Остров. На паром, чтобы ты стоял у борта и волосы трепало ветром. Ты будешь красивее всех высоток на обоих берегах пролива.

— Льстец.

— Подхалим.

— Подлиза.

— Мы неправильно играем в слова, гэ.

— Зануда.

— Совсем неправильно…

— Поспи ещё, — повторил снова Сяо Чжань, склонившись над Ван Ибо, чтобы поцеловать висок. — По крайней мере пока я умываюсь и готовлю. Я позову тебя.

— Обещаешь? — недоверчиво спросил Ван Ибо, и Сяо Чжань только поцеловал в губы с молчаливым кивком.

Он конечно же не позвал. Но Ван Ибо всё равно уже не уснул, прислушиваясь к звукам из ванной, — почему-то его ужасно веселил тот, с каким Сяо Чжань полоскал горло. Потом тихие шаги, скрип дверец шкафа — Ван Ибо притворился спящим и смотрел на обнажённого Сяо Чжаня, чья кожа светилась в полумраке. Солнце пробивалось над карнизом, отражалось от потолка и позволяло насладиться видом гладкой спины, тёмной расщелиной ягодиц и их упругой округлостью, так и просившейся в руки.

Потом он ушёл, шаги довели его до кухни — Ван Ибо считал — а потом запел. Тихо и нежно, вторя чуть трещавшему радио. Музыки слышно не было, Ван Ибо улавливал только помехи и голос Сяо Чжаня — высокий и чистый, нежный и сильный, такой, что хотелось слушать целую вечность.

Минут через десять Сяо Чжань прокрался в сторону туалета, потом вернулся, поспешно перепрыгнув со скрипящей половицы. Всё это было прекрасно слышно, как и то, что он задержался у входа в комнату, где должен был спать Ван Ибо. Сквозь ресницы было видно: он смотрит, привалившись плечом к косяку, и нервные, постоянно тянущие друг друга пальцы касались нижней губы.

В этот раз Ван Ибо приблизился уже умытым, обхватил тонкую талию, удержав Сяо Чжаня за бока. Тот глянул через плечо огромными перепуганными глазами и тут же шлёпнул Ван Ибо по лбу.

— Я испугался! Ты крадёшься, как не знаю кто!

— Пантера?

— Гад! — провозгласил Сяо Чжань, откинувшись в руках, — под ладонью, мгновенно скользнувшей на грудь, и правда заполошно стучало. — Гад ползучий! Крокодил на цыпочках. У меня до сих пор сердце из пяток не вернулось.

— Да нет, оно тут, — шепнул Ван Ибо, целуя плечо. — Бьётся мне прямо в руку.

— Тоже хочет выскочить и отпинать тебя. Прямо как я. Разливай кашу, мне пять минут. Хорошо я хоть не резал ничего, а то первое желание было отбиваться тесаком. И что бы я делал с твоим хладным трупом? Оплакивал три года, а потом ушёл в монастырь? Сбежал в Британию, прикинувшись тобой?

— Звучит так, будто ты уже это обдумывал, — пошевелил бровями Ван Ибо, расставляя миски с овощами и раскладывая палочки. — План побега надёжный, как швейцарские часы, мы ведь буквально на одно лицо. Особенно рубильник мой тебе очень пойдёт.

— Отличный нос, — закатил глаза Сяо Чжань, а после в них у него снова вспыхнули смешинки, обещая вечное веселье в вересковых холмах. — Люблю, знаешь ли, побольше.

И засмеялся, подлый гад, а внизу живота Ван Ибо вспыхнула сверхновая. Кот оказался не только жив, но и чрезвычайно ехиден.

Солнце уже вовсю нагревало Гонконг, не помогала ни тень, ни лёгкая одежда, но Ван Ибо упорно вёл их к пристани: на воде должно было стать прохладнее. В ладони, норовя выскользнуть, лежала ладонь Сяо Чжаня, тот улыбался и вертел головой, спрятавшись за длинным козырьком и солнечными очками. Рукав рубашки доходил до самых костяшек, а её мятный освежающий цвет так подходил к невидимым сейчас глазам, что Ван Ибо хотелось снять её здесь же, целуя плечи и тонкие, ужасно хрупкие ключицы.

Иногда его удивляло, как много всего он видит, чувствует в Сяо Чжане. Грусть в уголках губ, веселье в лёгком прищуре, хрупкость ключиц, хотя никогда такого не замечал ни у девушек, ни у парней. Кости и кости, выступ на худом плече, ямка под шеей, где исчезают голубоватые вены.

Но теперь ключица, то и дело выглядывающая из широковатого ворота, казалась красивее всех видимых раньше. В ямке скрывались жилки, чьё биение подтверждало жизнь, а влажная ладонь в руке доказывала, что кот продолжает дышать.

Сяо Чжань смотрел по сторонам, хотя наверняка был здесь не раз и не два. Здесь бывал и Ван Ибо, но воспоминания больше не были чёткими: Лондон заменил Гонконг, потеснил своим мраком и мощью. В брусчатке пряталась история, запиралась в Тауэре и стелилась под ноги на мосту, а Гонконг выцветал в слишком ярком, слепящем солнце.

Но теперь Ван Ибо узнавал, конечно, не кассу, поменявшуюся и теперь принимавшую карты, а бутылочный цвет бортов, дерево палуб и толстые канаты, державшие паром у причала. Корабль едва покачивался на воде, и их шаги — твёрдый Ван Ибо и обманчиво лёгкий Сяо Чжаня — не потревожили его.

Люди рассаживались на скамьях, кто-то фотографировал — и Ван Ибо погладил Полароид, который для удобства повесил на шею, — кто-то смотрел по сторонам, разглядывая паром.

— Я знаю, что они совсем не менялись, — шепнул Сяо Чжань. — Какие-то косметические детали, но в целом таким же был паром и полторы сотни лет назад.

— А я ещё читал, что первый назывался “Утренняя звезда”. Классное название для парома, а? Можно было ещё Асмодей или там Бельфегор.

— Интересно, соответствовал ли Моцарт? — задумчиво спросил Сяо Чжань, и они прыснули, переглядываясь, как школьники, вслух произнёсшие “многочлен”.

Паром заполнился быстро, прогудел, сигналя отход, и толстопузый, невероятно спокойный дядька принял с берега швартовый. Цепочки ненадёжно перегородили выход, но никто не стремился подойти ближе — только ребёнок туристов сунулся вперёд, чтобы замереть, остановленный повелительным окриком матери.

У борта, где стояли они, ветер трепал волосы именно так, как хотел Ван Ибо, — пряди вокруг головы Сяо Чжаня казались живыми. Полароид тихо прогудел, и Ван Ибо сунул карточку в задний карман джинсовых шорт, благодаря которым колени обдувало прохладой.

Конечно, как только они спустятся с трапа, шагнут на пристань, жаркое марево тут же опутает их, не поможет ни близость воды, ни Пика; но сейчас на пароме было свежо. Сяо Чжань смотрел на берег, обводя взглядом очертания небоскрёбов, и правда готовых вот-вот оставить свой след среди собиравшейся дымки. А Ван Ибо смотрел на него, следя, как двигаются глаза, как расширяются ноздри, вдыхая соль моря.

Нужно было — конечно, нужно — доехать до Шэн О, взять номер в ближайшем отеле и искупаться ночью, когда кожу посеребрит только нежный, нежгучий лунный свет. Затащить Сяо Чжаня в дорожку, тянущуюся к небу, целовать там, слизывая соль с губ.

— Поедем на пляж? — прижавшись совсем близко, спросил Ван Ибо. — На Шэн О. С ночёвкой.

— Нет, — улыбнулся Сяо Чжань. — Я не умею плавать. А просто так ехать в такую даль — ни за что.

— Тебя не учили?

— Некому было учить, — легко пожал плечами Сяо Чжань. — Смотри, почти на месте.

Ван Ибо прикусил губу и кивнул, глядя на покрасневшее — как будто от стыда — ухо. Хотелось, чтобы Сяо Чжань рассказал больше. Спросить, заставить, попытаться понять. Вместо этого Ван Ибо подтолкнул Сяо Чжаня к выходу, торопя занять им очередь, чтобы не толкаться среди желающих покинуть паром.

Новые территории остались прямо за спиной, а Ван Ибо их толком не увидел. С парома открывался прекрасный вид — и спорить с этим было нельзя, когда прямо перед глазами оказалась затянутая лёгкой тканью задница, и захотелось оставить влажный след укуса там, где ягодица становилась бедром.

Ван Ибо, конечно, удержался: в конце концов, он был приличным человеком. А ещё точно знал, что не сможет остановиться. А трахаться в туалете недалеко от причала не было никакого желания.

— Нам нужно вернуться к половине седьмого, — откашлявшись, сказал он, почти невинно положив ладонь между лопаток Сяо Чжаня. — Мне на смену.

— А я говорил поспать, — недовольно пробормотал Сяо Чжань, глядя искоса и с явным осуждением. — Если я не могу, то тебе зачем страдать?

— Быть с тобой — великое счастье, а вовсе никакое не страдание!

— Ван Ибо!

— О, Чжань-гэ! Как мог ты решить, что я страдаю хоть миг рядом с тобой? Я мечтаю стать твоим верным псом и следовать за тобой шаг за шагом, класть голову на колени…

— …чтобы напускать пёсьих слюней.

— Ну… не без этого, — согласился Ван Ибо. — Но как удержаться? Такие ноги! Такие колени! Такие нежные руки, которые наверняка трепали бы мне шерсть!

— А может, я бы щипал тебя за нежные собачьи ушки? Щёлкал бы по мочке носа и бил поводком?

— Ты бы не стал, — вздохнул Ван Ибо, поднимая руку, чтобы поймать машину. — Ты бы не стал, и в этом твоё главное горе. Доброе сердце, которым готов воспользоваться любой…

Тут же вспомнилась запись из дневника Фэн-гэ, его досада, что нельзя убить какого-то совсем неизвестного Ван Ибо урода.

— Например, ты? — улыбнулся, на миг прижавшись к плечу, Сяо Чжань. — Злой ужасный молчун с рубильником?

— И как ты догадался, гэ? — с притворным восхищением воззрился на него Ван Ибо. — Поразительная дедукция!

— И правда, — фыркнул Сяо Чжань, оглядываясь по сторонам. — Ну вот, не поцелуешь.

И он был прав: такси затормозило перед ними, пришлось пробираться в кондиционированное, холодное нутро, в котором можно было — только будто случайно — столкнуться руками.

Грэхэм-стрит уже ожила — тянуло жареным мясом и рыбой, перекрикивались торговцы. Ван Ибо пролистал дневник, до того болтавшийся в сумке. Спина под ней взмокла, и ткань футболки липла к коже, но деваться было некуда: ни одна из лавок на Грэхэм не могла похвастаться кондиционером.

Знакомый полосатый навес уже был натянут, рядом суетился круглоногий дед, как будто родившийся в седле и проведший там большую часть своей жизни. Представилось, что и Ван Ибо мог жить так: где-то в широкой монгольской степи выводить табуны на пастбища, заходить в юрту, сбрасывая пропылившуюся одежду. От него пахло бы конским потом и дешёвым табаком, а в полумраке почти круглой комнаты ждал бы Сяо Чжань — такой же прекрасный, как и всегда.

— О, кота нет, — расстроенно вздохнул Сяо Чжань. — А было бы классно, лежи он там.

— Может быть, ещё не пришёл? Всё же дед, наверное, только что натянул навес.

— Давай спросим. Простите! Не подскажете про кота? У нас брат приходил… — кантонский Сяо Чжаня, беглый и мелодичный, ласкал слух. Они редко говорили на нём, предпочитая путунхуа по давней семейной привычке.

Мама Ван Ибо не говорила на кантонском, морщилась и махала руками, напоминая про северный Лоян, а то и начинала говорить на тамошнем диалекте. Потому дома говорили на путунхуа, и Фэн-гэ, видимо, подхватил это, продолжив традицию с Сяо Чжанем.

Маминой квартире, её светлой комнате, сияющей поутру, кантонская речь осталась незнакома. Ван Ибо вслушивался в перелив голоса Сяо Чжаня, не в силах прекратить. Другой язык менял его, делал резче, но ниже, оборванные слоги кантонского заставляли прыгать тональность. Ван Ибо давно заметил, как меняется его собственный голос в зависимости от языка: на английском и корейском, где он знал не больше трёхлетки, становился низким, глубоким, на кантонском — прыгал точь-в-точь как у Сяо Чжаня, а на путунхуа как будто немного поднимался.

Наверное, об этом можно было почитать какие-нибудь умные книги — принципы звукоизвлечения, фонетики или чего-то подобного, с чем Ван Ибо был знаком исключительно по познавательным фильмам Би-би-си.

— Пойдём, — Сяо Чжань потянул его за рукав, вырывая из задумчивости. — Кот придёт часа через два, всегда приходит выпросить рыбки у тётушки Тенг. Можно его даже покормить.

— Он ничейный? — спросил Ван Ибо, неожиданно пожалев неизвестного кота.

— Да нет, просто наглый и любит пожрать, — улыбнулся Сяо Чжань, обернувшись. — И дома поест, и тут покормят. Дедушка сказал, что котяра умный, как чёрт, прекрасно знает свою выгоду.

Рынок тянулся вверх в узком проулке, навесы почти скрывали небо над ним, перечерченное гирляндами фонарей и флажков. Завидев лавку, выглядевшую прохладной — тёмное дерево, просторные проходы между витрин — Ван Ибо потянул Сяо Чжаня туда.

Под потолком работали вентиляторы, крутили лопастями, перемешивая густой от влажности воздух. Флажки над проулком колыхались от ленивого ветра, который сгонял на Остров грязноватую вату облаков. В лавке оказалось какое-то старьё, к которому Ван Ибо тут же потерял всякий интерес, а Сяо Чжань, напротив, увлечённо разглядывал пиалы, расписанные синей краской.

Этот узор Ван Ибо видел не раз и не два: он красовался на посуде в Британском музее и на кухне тётушки Лю, он бывал и китайским, и голландским, и, кажется, германским. Вроде бы что-то говорили даже про Россию…

— Цинхуа^[28], синие цветы, — неожиданно сказал Сяо Чжань, касаясь пальцем кромки тонкой пиалы. — Почти все культуры, что изобрели керамику, использовали одну и ту же краску, потому что она не выгорала при обжиге.

— Синюю? — предположил Ван Ибо, не будь дурак. Кто не предполагает, когда почти на сто процентов знает ответ?

— Ага, — кивнул головой Сяо Чжань. — Но мы были первыми. В девятом веке рядом с твоей, между прочим, родиной^[29] уже была роспись синим.

— Вы много знаете, — раздался дребезжащий голос из глубины лавки, отчего Ван Ибо подскочил, перепугавшись. — Всё верно. Но монголы разнесли это по Поднебесной, нужно отдать этим дикарям должное.

— При династии Юань, — шепнул, поясняя Сяо Чжань. — Я так объясняю, будто ты сам не знаешь, конечно…

— Не знаю, — пожал плечами Ван Ибо. — В школе историю Китая, знаешь, не слишком подробно дают, а уж тем более про тарелочки.

— Про тарелочки! — провозгласила вышедшая на свет старуха. — Какой кошмар! Где была ваша школа, я хочу плюнуть в лицо директору!

— В Л-Лондоне, — тут же отрапортовал Ван Ибо.

Аура у старухи была такая, что хотелось немедленно выпрямиться и убедиться, что на голове не выбился ни один волосок. Рядом вытянулся Сяо Чжань, уставившись на бабку круглыми от удивления глазами. Она смерила их обоих презрительным взглядом и взяла в руки одну из пиал.

— Дотуда, пожалуй, не доплюну, — проворчала она. — То, что вы называете “тарелочками”, — не эти, конечно, эти ширпотреб — стало одной из причин опиумных войн. Бриташкам сейчас, конечно, неловко признавать, что они едва не уничтожили целую нацию ради фарфора и чая, но всё так и было.

— А сколько?..

— Да бери, — старуха махнула рукой, сунув Ван Ибо пиалу, которую держала. — Одну мне не жалко. Всё равно они по три доллара, правда дешёвые поделки, хоть и довольно старые. А друг твой заслужил похвалы.

Сяо Чжань расплылся в улыбке, и старуха вытаращилась на него совсем неприлично. Она приподняла бровь, скривила тонкие губы и — Ван Ибо мог бы поклясться — цыкнула зубом.

— Красавчик, — вынесла она вердикт, глядя на Сяо Чжаня, у которого тут же вспыхнули уши. — И ты ничего. Нос особенно хорош. Бери пиалу и валите, а то знаю я вас, просто под вентилятор пришли.

Они вывалились на улицу совершенно ошарашенные. Ван Ибо, поглядев в темноту лавки, где снова скрылась бабка, а потом — на Сяо Чжаня, сунул пиалу в сумку, надеясь, что она не разобьётся.

— Ну вот, а ты — “рубильник”, “рубильник”, — подвёл итог Сяо Чжань. — О, бок-чой! Давай купим? Я малатан сделаю.

Овощи Сяо Чжань выбирал так, будто стоили они не меньше миллиона, а он собирался пользоваться ими как минимум до старости, как максимум — передать внукам. Оставить в наследство редьку, бок-чой и немного белых, чуть мохнатых персиков, которые он трогал пальцами, а Ван Ибо думал совсем не о фруктах и начинал медленно закипать.

Кипение не имело отношения к злобе. Он просто горел изнутри, с трудом держась, чтобы не облапать Сяо Чжаня на глазах у изумлённых тёток. Те наперебой рассказывали, как хорош их бок-чой, а Ван Ибо жалел, что не может сдёрнуть с Сяо Чжаня лёгкие брюки прямо здесь, пристраиваясь к наверняка ещё мягкому входу. Достаточно было бы плюнуть и втолкнуться, преодолевая слабое сопротивление, придержать за бёдра и начать вколачиваться с такой силой, что вся коробка с персиками покатится по булыжной мостовой пешеходного проулка.

Вместо этого Ван Ибо стоял и умолял член не присоединяться, но тот уже поднимался, неудобно давя на ширинку.

— Если ты сейчас же не прекратишь, я выебу тебя в туалете, — сквозь зубы пробормотал Ван Ибо, склонившись к чужому мгновенно заалевшему уху.

— Что я делаю? — тихо спросил Сяо Чжань, продолжая гладить бархатистую кожицу.

— Оставь в покое персики, или я, небом клянусь, намну твой так, что не сядешь неделю.

С неописуемо удивлённым лицом Сяо Чжань положил персик в пакет. И ещё один, и ещё, и Ван Ибо понял, что дома его ждёт мучительная экзекуция, когда Сяо Чжань будет трогать их и не разрешит прикасаться к нему. Член заинтересованно дёрнулся ещё раз, крайне неудобно изогнувшись в плотной джинсе.

— Тебе придётся терпеть, — легко сообщил Сяо Чжань. — Во-первых, здесь, по-моему, нет туалетов, разве что в каком-нибудь кафе найдём. Во-вторых, я хочу есть и предпочёл бы перехватить шашлычков. А в-третьих, вот тут и посидим, мой недостойный друг.

— Чего я недостоин? — буркнул Ван Ибо, усевшись напротив Сяо Чжаня.

— Снисхождения, — хищно улыбнулся он, и Ван Ибо почувствовал его узкую ступню, лёгшую между ног и надавившую на член. — Я хочу баранины и свинины.

— А морепродуктов? — умудрился прохрипеть Ван Ибо, и он готов был настаивать на собственной невозмутимости.

— Пожалуй, креветочек, — задумчиво ответил Сяо Чжань и надавил сильнее, сдвинул ногу от основания к головке. — Ты в порядке? А то прямо покраснел. Тепловой удар! Нужно срочно попросить льда! Официант!..

Он вскинул руку, одновременно с этим нажав мыском на яйца так сильно, что перед глазами Ван Ибо закружились звёздочки. Подумалось: вот и всё, так и становятся героями мультфильмов.

— Да?

Официанта вряд ли можно было так называть: парень лет семнадцати, явно подрабатывающий летом то ли у родителей, то ли у родственников, нога за ногу подошёл к ним. Ван Ибо захотелось закричать.

Его едва прикрывала не самая длинная скатерть, и если он ляжет лбом в стол, то явно привлечёт совершенно ненужное сейчас внимание. Ступня Сяо Чжаня сдвинулась, мысок, плотно вдавливавшийся в мошонку, пополз выше, вжимая член в лобок и таща за собой яйца. Пришлось сильно, почти до крови, прикусить щёки и посмотреть на Сяо Чжаня осуждающим взглядом.

— Воды со льдом. Мне кажется, ему не очень хорошо. Видишь, какой красный? — этот поганец ещё и кивнул в сторону Ван Ибо, заставив парнишку-официанта заговорщически склониться. — Он хотел каких-то шашлычков…

— Баранина — четыре, свинина — четыре, креветки — два, соус острый и кисло-сладкий, — прохрипел Ван Ибо, продолжая сверлить взглядом Сяо Чжаня. — Спасибо.

А тот даже не подумал реагировать. Официант отошёл, громко выкрикнув их заказ жарящей шашлычки женщине, а Сяо Чжань повёл ногой из стороны в сторону и по кругу. В джинсовых шортах становилось откровенно неудобно, почти больно, а ещё ужасно жарко и влажно.

— Я сейчас штаны сниму, — процедил Ван Ибо, — и объясняй это как хочешь.

— Я закричу, — невозмутимо ответил Сяо Чжань, зажав под пальцами только головку, — бёдра Ван Ибо непроизвольно дёрнулись вперёд. — Скажу, что ты грязно меня домогался, схватил за ногу и засунул её в штаны.

— Ногам самое место в штанах.

Голос уже пропадал, говорить было сложно. Горло пересохло, как пустыня, склеилось стенками и вряд ли когда-нибудь сможет расклеиться. Вдохнуть тоже толком не выходило: Ван Ибо хватал воздух ртом, но он с шумом выскальзывал, не дойдя до лёгких, стоило Сяо Чжаню шевельнуть ступнёй. Он сидел, подперев ладонью щёку, выглядя таким безмятежным… Только покрасневшие уши и налившийся румянцем кончик носа выдавали смущение.

Тёмные очки болтались в глубоком вырезе рубашки, заставляя её приоткрыть и ключицы, и верх груди, где мышцы встречались небольшой впадинкой. Ван Ибо представил, как будет трахать Сяо Чжаня туда, скользить мокрой головкой от солнечного сплетения к горлу, чтобы в самый последний момент перед оргазмом толкнуться в приоткрытый приглашающе рот.

— Я так тебя выебу, — пообещал Ван Ибо. — Ты будешь просить пощады.

— Не-а, — улыбнулся Сяо Чжань и замолчал, пережидая пока уйдёт мальчишка-официант. — Я не буду.

— Нет, — то ли согласился, то ли возразил Ван Ибо. — Я не стану.

Он закрыл глаза, чувствуя, как сильнее нажала ступня. Сяо Чжань потёр его член сквозь штаны, провёл снизу вверх и обратно, помассировал мошонку и неожиданно замер, почувствовав, как напрягся, а следом тут же расслабился Ван Ибо.

Оргазм был такой силы, что щека всё же лопнула, прокушенная в попытке удержать стон, а пальцы, которыми Ван Ибо вцепился в столешницу, заныли. Сяо Чжань смотрел широко раскрыв глаза, губы чуть приоткрылись, обнажив влажные зубки и темноту, в которой прятался язык.

Шумно выдохнув, Ван Ибо стёк по стулу, перехватывая наглую ступню. Было, конечно, противно: сперма оказалась в трусах, липко и влажно перепачкала кожу и сейчас остывала. Наверняка чуть впитается в ткань, а часть так и будет мерзко хлюпать. Но лучше Ван Ибо никогда не было. И Сяо Чжань ойкнул, стоило начать разминать ему ногу.

— А в смысле… — он сглотнул, хлопнул ресницами, нагоняя невинный вид. — А в смысле ты не будешь?

И Ван Ибо расхохотался едва ли не до икоты, почти перевернул стакан с водой и с сожалением выпустил из рук чужую стопу. Сяо Чжань нахмурился, сначала надулся, а потом, видимо, повторил про себя их разговор, и тоже засмеялся.

Шашлычки оказались как нельзя кстати, и впечатление от них не испортила ни липкая сперма в трусах, ни необходимость в этих же трусах добираться домой… Хотя был и другой вариант. Туалет оказался в соседней лавке, и, вернувшись, Ван Ибо одновременно подцепил с подноса шашлычок из баранины и бросил на колени Сяо Чжаня свои перепачканные трусы.

— У меня нет сумки… — растерянно сказал он, трогая пальцем (чтоб его!) смятые трусы.

— Ну ты виноват, тебе и нести, — пожал плечами Ван Ибо, садясь и одновременно морщась: ещё чувствительный после оргазма член тёрся о плотную джинсу. — Можешь на плечо набросить. Трофей.

— Ван Ибо… — жалобно протянул Сяо Чжань и посмотрел так, что Ван Ибо молча перегнулся над столом и, забрав трусы, запихнул их в сумку. — Спасибо.

И заухмылялся совершенно бессовестно и самодовольно, так, что захотелось швырнуть ему трусы обратно. Но Сяо Чжань сиял, и это сияние — ореол смешливого яркого счастья — заставил Ван Ибо простить сотворённую дурь. Ну подумаешь, ну походит он без трусов. В конце концов, невелика потеря, если Сяо Чжань так улыбается.

В глазах снова искрились тонкие крылышки фей, и сверкающая пыльца обещала что-то бесконечное и сумасшедшее. Если Фэй была королевой Мэб, то Сяо Чжань — божеством волшебной страны. От него зависела вся магия, всё колдовство, доступное каждому, даже сводящей с ума королеве. И всё это танцевало смешинками в его глазах — бликами света, отражением полосатых навесов и чужих разноцветных рубашек. И не было никакого волшебства — и в то же время всё вокруг было волшебством.

— Не я из нас нахал, — вздохнул Ван Ибо, снимая со шпажки кусок хорошо прожаренного мяса. Корочка хрустнула на языке, во рту разлился горячий сок, и пришлось жмурится от удовольствия. — Натворил всякого и доволен, как котяра, стащивший со стола мясо. У нас Ловкач такой.

— И рыбу ему надо купить, точно, — спохватился Сяо Чжань, торопливо берясь за свою шпажку. — Ты… Как ты это делаешь?

Рот был занят, так что Ван Ибо пожал плечами, потом развёл для убедительности руками и неопределённо помахал пальцами. Баранины на шпажке не было, зато во рту ощущалось восхитительно горячо и сочно, и надо было брать по три шашлычка.

Через несколько часов, уже вернувшись на материк, снова погладив бутылочного цвета борт, проводив Сяо Чжаня домой и переодевшись, Ван Ибо сидел в продавленном кресле на работе. Кресло — местами мягкое, местами твёрдое — впивалось в задницу и не добавляло комфорта, но если перекинуть ногу через подлокотник и развалиться почти неприлично, то удавалось найти удобное положение, в котором ничего не затекало намертво.

Так Ван Ибо и сидел, слушая на редкость немелодичное завывание из ближайшей кабинки: ввалившийся туда клерк выглядел таким расстроенным и оттого расхристанным, что идея подарить ему бутылку пива от заведения казалась всё более недурной.

В этот раз он прихватил с собой сразу три дневника Фэн-гэ, рассчитывая найти хоть что-то. Снова звонил Аарон, с досадой подтвердивший собственную догадку: в телефонной книге ничего не было, где искать пароль от компьютера оставалось тайной. А техник, занимавшийся ими, обещал прийти только в следующем месяце. Как говорится, “вас много, а я один”.

Дневники подсказок тоже не давали — ни про пароль, ни про таинственную карточку. В отделении, по словам Аарона, не было ничего подобного, а где ещё искать, Ван Ибо придумать не мог. Нельзя же ходить по камерам хранения и банкам, заискивающе заглядывая в глаза служащим.

Кожа поскрипывала под пальцами с ощущением, которое Ван Ибо любил. Было что-то приятное в том, как проминалась обложка, как ногти цеплялись за прошивку вдоль края, а язычок ляссе щекотал запястье. Ему нравились такие записные книжки, и если бы он всё же решил попытаться, как Фэн-гэ. вести дневник, то выбрал бы точно такую же. Ещё круче, если найти с тиснением, чтобы подушечкой пальца обводить вдавленные линии, пытаясь наощупь, не глядя сложить из прикосновений целое.

“Буду в Лондоне — не буду носить пальто. Замёрзну и похер. Как заебала эта жара!”

Ван Ибо фыркнул, погладив торопливую строчку. Он начал различать настроение, в котором писал Фэн-гэ. Торопился ли он, или, наоборот, не спешил. Если времени не было, то иероглифы сливались чуть ли не в одну полоску, теряя различия; если некуда было торопиться, то они выходили округло, с чёткими линиями, которые можно было без труда разобрать.

— В Лондоне ты бы околел, — тихо пробормотал Ван Ибо, пытаясь ногой подтащить бутылку колы ближе. — Без пальто бы он ходил, ага.

Без пальто в Лондоне можно было только умирать, хотя сумасшедшие британские девчонки умудрялись бежать до клуба с голыми коленками, когда вокруг лежал снег. Ван Ибо начинал скучать по нему. Каждую осень он матерился, натягивая подштанники и свитера, когда холод уже приходил, а тётушка Лю продолжала не включать отопление. Матерился, когда среди зимы зуб не попадал на зуб и приходилось доставать самое толстое одеяло и жалеть, что каминную трубу заложили в какие-то незапамятные времена (предположительно, в шестидесятые). И всё же он скучал по зиме.

Особенно здесь, в Гонконге, где её не было и не могло быть, где блаженное тепло плюс пятнадцати вызвало бы коллапс и едва ли не апокалипсис. Хотелось прогуляться по хрустящему льду, затянувшему вечные лондонские лужи, посмотреть на нахохлившихся, недовольных происходящим голубей, собрать в ладонь влажный, совсем свежий снег и запустить им в кого-то… Конечно, у этого кого-то было лицо Сяо Чжаня, его улыбка и высокий, чуть икающий смех, от которого у Ван Ибо тут же начинало щемить в груди.

“Интересно, как выглядит снег. Ибо присылал невнятную фотку. Вот тоже оболтус, я же скучаю, а толком не поймёшь, как он выглядит. И снег ещё этот…”

Сдавило горло, и Ван Ибо пришлось поморгать, глядя куда-то вдаль, потому что если продолжать читать, то обязательно заплачешь. Потом очень кстати отвлёк клерк, едва не выпавший из кабинки. Он не был пьян, просто чем-то так огорчён, что становилось жаль. И Ван Ибо пошёл к нему, прихватив пару бутылок пива: пусть напьётся хоть бы и за счёт самого Ван Ибо. Но клерк, расчувствовавшись, сунул в ладонь сотню, на которую мог купить целый ящик, да ещё бы осталась сдача.

Клиенты пошли косяками, кто-то выходил, кто-то очень стремился войти, и Ван Ибо метался между кассой и шваброй бешеной белкой, стараясь успеть всё как можно быстрее и вернуться к дневнику.

Иногда казалось, что он ведёт разговор с Фэн-гэ. Тот просто не слушает и отвечает совсем невпопад, но всё же находится где-то рядом. Протяни руку — и наткнёшься на затянутое рубашкой с коротким рукавом плечо, ладонь тронет насмешливый выдох и шевельнутся усы. Усы были совершенно идиотские и превращали брата в парня с рисунков Тома из Финляндии, и Ван Ибо морщился каждый раз, как их видел.

Что за придурь заставляет нормальных людей отращивать щётку для обуви под носом?

Ответа в дневниках почти не находилось, зато нашлась фотография Фэн-гэ ещё без усов. Он стоял, обнимая какую-то женщину, и она смеялась, глядя на кого-то за кадром, а брат что-то вещал, указывая ладонью на манер русского Ленина.

Не было ни усов, ни пожелтевших зубов, у губ ещё не залегли морщинки — снимок явно был старым, а у смеющейся девушки Ван Ибо обнаружил ямочки. Наверное, это была та, с которой он жил… Сразу после полицейской академии, получается.

“Нашёл старую фотографию, смотрю на нас и думаю: как мы сюда-то пришли? А были!.. Какой я был красавчик. Усы, что ли, сбрить? Ага. И двадцать лет ещё неплохо бы”.

Ван Ибо фыркнул. И правда, никакие усы бы не помогли сбросить столько лет. Да и нужно ли? На фотографии с балкона Фэн-гэ не выглядел старым. Конечно, стоило бы сходить к зубному, может быть, сделать пару уколов (главное, не превратиться в Микки Рурка, мать небесная). Но ничего критичного… Мда, размышления такие, будто Ван Ибо сам собирается делать что-то подобное.

Если бы только Фэн-гэ жил в Лондоне. Если бы только они общались больше. Ван Ибо посмотрел на своё отражение — зеркало висело как раз напротив, в него влез и сам Ван Ибо, и стол, и пара холодильников позади, забитые колой. Отразился дурак, который почти десять лет дулся на брата.

А главное — за что! В Лондон отправил за лучшей жизнью, вы посмотрите, какой козёл! С другой стороны, а что можно ждать от подростка, только что потерявшего родителей и отправленного к чёрту на рога. Там правда оказалась столица империи, но кого это волновало в тринадцать-то лет.

Возможно, дождись Фэн-гэ момента, когда танцы захватили Ван Ибо окончательно и намекни на лондонские университеты, предлагавшие разные хореографические программы… Но и винить брата было нельзя. Хоть сто раз он был уже взрослым, а никакими детьми обзаводиться не собирался и знать не знал, как лучше с вредничающим подростком…

— Я был идиот, — вздохнул Ван Ибо, меланхолично глядя в пустоту. Отражение в зеркале вторило ему, добавляя комичности моменту. Из кабинок доносилась музыка и пение разной паршивости. Кто-то пел совсем неплохо, а кто-то — ближайшая дверь, незабвенный несчастный клерк — выл не хуже баньши, почуявшей скорую смерть. — Нет, серьёзно, изрядный дурак. И главное ведь — почти до сих пор. Ходил гордый, как селезень. Надо же! В Лондон отправили! Да радовался бы, что не в Лоян, что бы я там делал сейчас… Что-то бы, конечно, наверное, делал…

В этот раз пришлось добираться самому и на цыпочках красться в постель — благо Ван Ибо догадался помыться на работе. Сяо Чжань спал, и свежее бельё пахло фрезией, а тёплая шея — малиной, и всё это было так уютно и по-домашнему, что из головы выветрился и снег, и Лондон, и мысль, что на брата давным-давно пора было перестать злиться.

^[27] город Гонконг состоит из двух частей - острова, принадлежавшего Британии и Новых территорий, взятых в аренду на сто лет

^[28] Название старинного китайского фарфора с синими узорами на белом фоне, выполненными в технике подглазурной росписи

^[29] одни из первых осколков, расписанных в технике цинхуа, были найдены под Лояном

Chapter Text

Дни потянулись за днями, кончилось лето. Празднование образования КНР было пышным и напыщенным, гонконгцы поджимали губы: со стен смотрели гирлянды красных цветов, и баухиния блёкла на их фоне. Совсем скоро нужно было ждать новый миллениум, который действительно наступал, а вместе с ним вновь поднимались волнения по поводу всех возможных концов света.

Сяо Чжань концом света окрестил попытку Ван Ибо приготовить им завтрак и целый день проветривал кухню, царственно принимая в дар подношения — новый вок взамен спалённого и сладкие вафли, взбитые сливки которых уже через пять минут Ван Ибо слизывал с подставленных сосков.

Они любили друг друга так жарко, что в квартире не осталось мест, где бы они ни занялись сексом. Разве что узкий туалет с висевшим под потолком бачком обошли вниманием.

Квартира заполнилась смехом. Ван Ибо уже не помнил, когда так много смеялся — наверное, в детстве, когда жива была мама, и отец, отчаянно её любивший, шутил через слово, стараясь добиться улыбки. И мама всегда улыбалась — неунывающая и лёгкая, она смеялась проще простого и пыталась научить этому Ван Ибо. Наверное, у неё всё же вышло, хотя много лет он считал себя воспитательным провалом. Как у такой весёлой и нежной женщины мог получиться такой угрюмый холодный сын.

Но дело оказалось в Сяо Чжане. Без него Ван Ибо продолжал бы молчать, продолжал бы избегать прикосновений. Да он, собственно, и продолжал, только не с Сяо Чжанем. С ним он хохотал, хватал за руки и бока, сжимал в ладонях ягодицы и целовался, не в силах прекратить улыбаться.

Оказалось достаточным найти одного человека, с которым было проще простого выйти из своей раковины. Сяо Чжань не пытался подобраться ближе, не раскрывал насильно плотно сжатые створки моллюска, а просто был рядом. И Ван Ибо опускал свою защиту сам, подбираясь всё ближе, как будто хищник, должный напасть, — вместо этого уселся у чужих ног, сложив на колени голову.

Хотелось думать, что огромный кот — пантера или, может быть, лев — но в глубине души Ван Ибо понимал, что максимум волк, и тот одомашнившийся в одно краткое и сладкое мгновение яркой улыбки.

Дневники брата укладывались в коробку по мере просмотра — один за одним, кожаный переплёт к другому, и хвостики ляссе грустно повисли под собственной тяжестью. Если Ван Ибо уезжал, то это, пожалуй, главное, что он хотел бы забрать с собой помимо, конечно же, Сяо Чжаня.

Жизнь Фэн-гэ, уложенная стопками, занимала не так много места, и у Ван Ибо от этого замирало сердце. Что останется после него? Ведь не будет ни дневников, ни толковых фотографий, только снимки вполоборота, где волосы припорошил снег, а длинные полы пальто трогают голени.

Но и так осталось всего ничего. И хотелось бы верить в перерождение, в то, что теперь Фэн-гэ, выпив с Мэн-по — Ван Ибо надеялся, виски, — отправился в новую жизнь, но… Британия лишила Ван Ибо веры, теперь он думал, что после смерти всех ждёт исключительно пустота, и ничего кроме неё.

Так что от Фэн-гэ остались только дневники — хранилище его мыслей и взглядов, пристанище всего, что он из себя представлял. Ну и, конечно, носки. Они — драные, разные и бессмысленные — вываливались из всех углов, и оставалось только ругаться. Ван Ибо выносил мусор и выносил, раскладывал полезное на подоконнике подъезда, но ничего не заканчивалось, а впереди ещё ждала гостиная и примерно тысяча книг с голыми женщинами на обложках.

Их стоило отнести в библиотеку, если бы хоть одна вдруг решила начать принимать то ли эротику, то ли откровенное порно. Нужно было столько всего сделать, а Ван Ибо никак не мог понять, что именно ждало его — их — впереди.

А потом кто-то пришёл к ним, когда Ван Ибо ещё спал — Сяо Чжань уже поднялся, как всегда разбуженный солнечным светом. И сначала сквозь сон Ван Ибо не придал значения, мало ли бывает гостей… Но потом с каждым произнесённым словом — высоким звенящим голосом, как Сяо Чжань говорил только тогда, когда собирался заплакать, — что-то тяжёлое ложилось на плечи, а сон уходил всё дальше и дальше, заставляя напрягать слух. Внятного ничего не долетало, так что Ван Ибо, поднявшись с постели, почти бегом метнулся в ванную, чтобы стряхнуть ошмётки дрёмы, ослаблявшей руки.

Сяо Чжань нашёлся на кухне. Он стоял, почти усевшись на узкий подоконник, почти взобравшись на него в попытке оказаться как можно дальше от человека, вольготно развалившегося на табуретке.

Со спины он казался довольно худым, но таким же, как они оба, высоким — странный незнакомец относился к тому же редкому типу. Густые волосы чуть вились, едва заметно шли волнами, как и у Сяо Чжаня, а стоило человеку обернуться на звук, как Ван Ибо безошибочно различил фамильное сходство — та же горбинка на тонком носу, та же форма губ, только изрядно оплывшая. Всё лицо мужчины казалось таким, будто куклу с лицом Сяо Чжаня подержали над пламенем свечи, и она начала оплывать, теряя чёткость черт и постоянство линий.

— О, это какой-то новый, — нагло улыбаясь, сказал мужчина. — Тот посерьёзней был. Что, тоже тебя пялит?

— Джес!

— Ну а что? — осклабился в ответ на окрик Сяо Чжаня неизвестный — но уже неприятный — Джес. — Не, тот реально серьёзнее был. Этот же совсем пацан. Ты чего, на малолеток перешёл, Чжань-Чжань?

— Кто это? — спокойно спросил Ван Ибо, проходя глубже в кухню, чтобы оказаться рядом с Сяо Чжанем.

Тот заметно расслабился, прекратил зажиматься в самый угол, но на пришедшего человека смотрел со смесью ненависти и жалости. Что-то ещё пряталось в его взгляде, но Ван Ибо никогда не был мастером чтения чужих лиц и чувств. Он похлопал Сяо Чжаня по руке, по нервно подёргивающимся пальцам, погладил их дрожащие кончики, желая подбодрить, и налил себе горячей воды.

— А я его старшенький, — раздался самодовольный голос из-за спины. — Брат. Родной, между прочим! А ты помочь не хочешь, а, Чжань-Чжань!

Пальцы на столешнице сжались в кулак так сильно, что побелели костяшки. Переведя взгляд на лицо Сяо Чжаня, Ван Ибо едва ли не испугался: каменное, застывшее, с выступившими желваками, это было лицо человека, готового убить. Просто содрать заживо кожу с жертвы.

Его Сяо Чжань не был таким: он был мягким и немного неловким, шутил, что он-то сам булочка, а вовсе и не пантера. Его Сяо Чжань нежно гладил по голове, утешал, если приходилось плакать. Он не выглядел так, будто вот-вот всадит нож в глаз человека напротив.

Ван Ибо шагнул ближе, торопливо отставив стакан, закрыл Сяо Чжаня плечом, чтобы тот не кинулся. Джес сидел, покачивая головой, его лицо — карикатурное подобие Сяо Чжаня — выражало исключительно порицание. Сяо Чжань шумно выдохнул, задев воздухом шею, по которым мгновенно разбежались мурашки.

— Я тебе уже всем помог, — прошипел он, цепляясь за бока Ван Ибо. — Я уже всем помог, ублюдок, и ты прекрасно об этом знаешь!

Он не кричал, он шептал, шипел, как змея, которых он сам боялся, и от этого становилось только страшнее. Ван Ибо и сам был не дурак поскандалить: он лаялся с соседями, однокашниками и доставучими девчонками из Фулемской католической, он орал по телефону на Фэн-гэ, но никогда так не шептал. И теперь ему было страшно, что Сяо Чжаня он не удержит, что тот бросится вперёд и забьёт этого Джеса — брата, родного, но, очевидно, совершившего что-то ужасное, — до смерти.

— Ну Чжань-Чжань, ты бы ещё прошлый век вспомнил! — закатил глаза Джес. — Подумаешь! Было и было! Да и денег тех я вообще не вижу! А мне бы тысячу-две, а то я проигрался по мелочи, а завтра скачки…

— Вон, — велел Сяо Чжань. — Пошёл вон, или я, клянусь, выцарапаю тебе глаза и по одному запихну в задницу. Уходи, Джес! Я вообще не знаю, зачем я каждый раз пускаю тебя, на что я надеюсь? Как будто ты способен измениться! Глупость! Уходи!

Джес молчал, скептически поджав губы, как будто просто пережидал вспышку, и Ван Ибо показалось, что он уже слышал такую тираду ещё сквозь сон, будто Сяо Чжань уже говорил это, будто уже выгонял…

— Ты слышал, — решил взять всё в свои руки Ван Ибо. — Я сейчас отойду, и он же бросится.

— Да просто трындит! — фыркнул Джес, и Сяо Чжань рванулся вперёд с такой силой, что Ван Ибо едва его удержал. Теперь он молчал, но и в глазах не было никакого разума, только жажда убить собственными руками. — Ну-ну, Чжань-Чжань, ну подсоби брату! Что тебе, жалко, что ли?

— Вали отсюда, — велел Ван Ибо, кое-как запихнув Сяо Чжаня за спину. — Уходи. Ну! Я долго буду ждать? Копов вызывать, что какой-то хрен у меня из квартиры не уходит?

— У тебя-я-а? А что с предыдущим? Так кокнул кто-то из дружков Чжань-Чжаня, или может колле-е-ег?

Ван Ибо на провокацию не повёлся, снова не позволил Сяо Чжаню броситься вперёд, только зыркнул назад, пытаясь вразумить взглядом.

— А кто виноват? — прошипел снова Сяо Чжань. — Кто во всём виноват?

Джес ничего не ответил, но покорно вымелся в коридор, а затем и в подъезд под неусыпным контролем Ван Ибо. Всё это заняло не больше десяти минут, а утомило так, что кончились силы. Ван Ибо, всё ещё хмурясь, вернулся на кухню. На столе уже стояла каша с мясом и чесноком, обильно посыпанная кинзой.

— Мы поговорим, — оповестил он, и Сяо Чжань, не поворачиваясь, кивнул.

Прежде чем уйти в комнату, на всякий случай Ван Ибо проверил дверь: замок всё ещё был замкнут, щеколда заложена, а на площадке никого не было. Для верности Ван Ибо закрыл и решётку, не испытывая никакого восторга по поводу вероятного возвращения Джеса.

— Я не знаю, зачем ему открываю, — тихо сказал Сяо Чжань, усевшись на кровать и глядя в окно, за которым собирался дождь. — Я вижу его и радуюсь: брат пришёл. А потом вспоминаю всё, что он сделал, потому что он не меняется.

— Что он сделал? — тихо спросил Ван Ибо, забираясь на постель и усаживаясь так, чтобы оказаться прямо позади Сяо Чжаня. — Иди ко мне.

— Всё, — откликнулся Сяо Чжань, устраиваясь в объятиях. — Он сделал всё. Небо, даже говорить противно.

— Я понял, что он игрок.

— Он игрок — и крайне неудачливый. Боги, да он самый неудачливый человек из всех. Если где-то может повезти — никогда не ему, если может не повезти — точно Джесу. Я… Я так много лет старался называть его именем, которое дали родители. А сейчас — ни за что! Это не мой брат, не Син-гэ, это чёртов Джес, которого подкинули враги.

— Фэйри, — подсказал Ван Ибо, укачивая Сяо Чжаня в руках. — Его подменили феи, увели настоящего брата танцевать на холмах, а оставили этого. Он, наверное, гоблин.

— Да уж точно, — хмыкнул Сяо Чжань и, извернувшись, уткнулся в шею Ван Ибо лицом. Он не плакал, но прерывисто неглубоко дышал, как будто не в силах вдохнуть до конца. — Это он во всём виноват.

И замолчал, но Ван Ибо не собирался торопить. Только целовал встрёпанные, чуть волнистые волосы и гладил худые обнажённые майкой руки.

— Проигрался. О, он всегда проигрывается! И очень серьёзно. К тому моменту он вынес всё из квартиры и заложил её, — тихо начал Сяо Чжань. — А мне некуда было деться. Школа ещё не закончилась — отец оставил счёт, с которого оплата была за старшую и… Я и так в основном в интернате жил. В общем, он проиграл. И занял денег совсем не у тех людей.

Дождь всё же начался, плеснул в окна, обещая перерасти в тайфун, и Ван Ибо малодушно понадеялся, что Джеса смоет в пролив, и он больше никогда не вернётся. Не покажется на глаза Сяо Чжаню, не попросит хотя бы цента.

— Отдавать было не из чего, — продолжил Сяо Чжань. — У него ничего не было. Кроме симпатичного младшего брата.

Ван Ибо уже знал, что услышит, но всё равно втянул воздух через нос так шумно, что удивился сам. Сяо Чжань потёрся затылком о его плечо, чуть повернулся и поцеловал в щёку, заставив слегка расслабиться. Дождь шумел, его капли барабанили в стекло порывами — громче, когда их направлял ветер. Наверное, и правда разыграется тайфун, первый за осень, что удивляло всех стариков: никогда не случалось такого спокойного сентября.

— Меня поздравляет, — грустно пошутил Сяо Чжань. — В такую погоду самое то работать на улице.

— Не иди, — тихо сказал Ван Ибо. — Это твой день рождения, просто никуда не иди, останься дома, и будь что будет.

— Да ничего не будет, — помолчав, признался Сяо Чжань. — Я просто не знаю, куда ещё мне идти. Такая глупость, знаешь? Я ведь не закончил школу. Девять классов, аттестат. И больше ничего. А, ну диплом художки. Подавал надежды, обещали рекомендовать в училище… И теперь я тут.

— Почему ты не бросишь? — тихо спросил Ван Ибо. — Ты всё ещё должен?

— Я всё ещё должен, — согласился Сяо Чжань. — Фэн-гэ… За меня договорились. Сделали так, что новые долги брата будут только его. Я отрабатываю тот, самый первый и просто охренеть какой большой. Проценты, пенни за просрочку. У триад — это меня смешит — всё как в банках. А он занял просто до хренища. Нет, серьёзно, кто вообще у бандитов такие деньги берёт?

— Дураки, — вздохнул Ван Ибо. — Только дураки.

— Я просто не знаю, что мне делать, — неожиданно добавил Сяо Чжань, поднимая глаза на Ван Ибо. В тусклом пасмурном свете, когда не видно морщинок и синяков под глазами, он казался совсем юным, наверное, почти таким, каким был, когда его продали. Хотел бы Ван Ибо быть рядом, хотел бы защитить, да только толку бы было от одиннадцатилетки. — Я так давно и так долго… Я ничего не умею, я никому не нужен, и никто меня не поддержит.

— Я…

— Это пройдёт, — тихо шепнул Сяо Чжань и потянулся к губам. — Это пройдёт, а я останусь здесь, а потом умру, как мне и положено, в грязи и нищете. А может, сяду на что-то…

Договорить Ван Ибо ему не дал, поцеловал — грубо, кусаясь, так, чтобы прекратить, не позволить закончить дурной, глупой фразы, в которой не было ничего, кроме самоуничижения. Всё нужно было обсудить, поговорить так, чтобы не поругаться, чтобы не спорить до хрипоты… Но этого Ван Ибо не мог: у него не было ничего, кроме слов и красивых обещаний, не было ничего, кроме глупой любви, которая проросла сквозь него, как цветок прорастает посреди асфальта.

Сяо Чжань целовал в ответ, выгибался в руках и позволял всё — любить себя так, как Ван Ибо хотелось. И он любил, двигаясь от шеи до лобка, губами выводя иероглифы своих обещаний, вцеловывая в кожу каждый выдох, в котором прятал “люблю”.

Чувствительный, по-настоящему отзывчивый, Сяо Чжань изнемогал на постели, стонал так громко, что, наверное, было бы слышно и за окном. Но там лил дождь, и от ветра скрипели деревья и вывески, так что звук затерялся в тайфуне, позволив насладиться собой только Ван Ибо.

Тело Сяо Чжаня, удивительным образом остававшееся тугим несмотря ни на что, обхватывало пальцы, а потом и член, легко скользнувший по смазке, смешавшейся с предсеменем. А Сяо Чжань смотрел — широко открытыми глазами с покрасневшими кончиками, а вдоль линии ресниц собралась влага — и Ван Ибо хотелось сделать ему так приятно, чтобы никто больше никогда не сравнился с ним.

И потом, когда они лежали в постели, утомлённые и разморённые, когда Ван Ибо целовал голое худое — хрупкое — плечо, а Сяо Чжань что-то мурлыкал себе под нос, хотелось снова что-то пообещать, но так, чтобы обязательно исполнить. Потому Ван Ибо молчал, мысленно прикидывая варианты.

Нужно было, конечно, же уезжать. Труппа ждала его в Лондоне, там же никто не знал Сяо Чжаня, его прошлого и всего, что помешает в Гонконге. Туда не дотянутся лапы триад: зачем бы напрягаться так сильно из-за одной, хоть и покорной, шлюхи. Там, за пределами города, им не угрожало уже ничего, а Джес… А его могли бы убить, и Ван Ибо прошёл бы мимо, наслаждаясь криками и плеском крови на тёмный асфальт. Он не стал бы звонить в скорую, не попытался бы остановить чью-то руку, как пытался остановить Блэйка.

Но всё это было почти призрачным. Нужно было вступить в наследство, нужно было продать квартиру и только тогда, обзаведясь твёрдой почвой под ногами, что-то предлагать Сяо Чжаню. Только тогда.

А пока оставалось целовать плечо и подставленную шею, ловить губами мурлыканье, которое тот со смешками изображал, и любить так сильно, как только у Ван Ибо получалось, — вдруг Сяо Чжань всё же поверит, что любовь никогда не пройдёт.

И прощаться на пороге, обнимая талию, затянутую тонкой тканью лёгкой рубашки, и обещать к началу смены принести торт. Ну или хотя бы пирожное, раз Сяо Чжань боится набрать вес. Хотя ему это, конечно, нисколько не повредит, такому красивому и невероятному. И получать шлепки по плечам и груди, потому что не нужно так явно подлизываться.

“Иногда мне хочется просто уехать”, — писал Фэн-гэ. — “Этот город со своей жарой и бесконечной вонью, с забегаловками на каждом углу и проститутками, даже не прячущими от полицейской машины глаз, меня убивает. Интересно, а где иначе?”

Иначе было везде, и Ван Ибо это знал. Лондон совсем не походил на Гонконг. Конечно, там совершались преступления. Их совершал в том числе и Ван Ибо и сейчас понимал, что ему просто повезло не попасться. В Лондоне крали, в Лондоне грабили и убивали, проститутки отклеивались от стен зданий, развязной походкой идя к притормозившим автомобилям.

Но всё это было ерундой, тёмными пятнами на жёлтом боку банана. Гонконг почернел целиком. Покинувшая его империя взирала на всё, поджав старческие тонкие губы, а пришедшие красные пока не понимали, что делать.

— Тебе бы понравилось в Лондоне, — тихо сказал Ван Ибо прежде, чем закрыть дневник и выйти на улицу. — Там гораздо спокойнее. Но я уверен, тебе нашлась бы работа. В полиции такая текучка…

Автобус довёз его почти до самого КТВ, пройтись осталось каких-то сто метров. Улицы Монгкона уже горели, зажглись неоновые вывески, а перед барами толпились люди: кто-то выходил, кто-то, напротив, заходил, а кто-то работал там и выскочил, только чтобы привлечь клиентов. Откуда-то слышался голос зазывалы, играла музыка, шуршали по асфальту шины машин.

Мелоди ждала на пороге. Она то и дело оглядывалась на комнаты, будто в одной из них пряталось чудовище. Плечи невольно напряглись, между лопаток стекла струйка мурашек, стоило представить, что за её спиной и правда скрывалось нечто.

— Там эти, — поморщилась она. — Пришли. Гонять не можем, да и этот парень ничего, приятный. Прибери после них. Используй перчатки.

И выскочила, как будто за ней гнались черти.

Ван Ибо только хмыкнул. Проверять комнаты он не пошёл: и так слышал, что занято было только в одной, оттуда доносилось громкое, по-настоящему приличное пение. Так что он прибрался в зале, перебрал шкаф с чипсами и решил пройтись по свободным кабинкам, проверить, как поработала Мелоди. Она не нравилась Чжану, и он велел в оба глаза следить за девчонкой.

В оба не в оба, но Ван Ибо поглядывал, не понимая, чем Мелоди не угодила незлобливому в общем-то Чжану. И теперь он шёл по комнатам, открывая одну за одной двери. Ничего предосудительного Мелоди там не оставила: было прибрано, никаких окурков или бутылок, никаких забытых вещей, и полы сверкали чисто вымытой плиткой.

В самой последней кабинке, где вроде никого не было, горел приглушённо свет. Ван Ибо чертыхнулся себе под нос и хотел было уже извиниться, как его прервал тихий мужской стон.

Тогда-то Ван Ибо только и сообразил, что значили все невнятные слова Мелоди. Вот кто пришёл, кого нельзя было прогнать, вот почему она вспомнила про перчатки. Стон раздался снова, он был сдавленным, как будто что-то мешало губам. Ван Ибо почувствовал, как у него тяжелеет в паху. Ещё не хватало заработать себе вуайеристские замашки!

Помявшись, он всё же шагнул вперёд. Всего на несколько дюймов. Он остановился так, чтобы стена его прикрывала. Чтобы увидеть его, нужно было встать прямо напротив, а ему, чтобы разглядеть хоть что-то, придётся наклониться. Мужчина застонал снова, и Ван Ибо не выдержал.

Кровь бросилась к паху мгновенно, как будто открыли все шлюзы, и вода из водохранилища хлынула в давно обмелевшую реку. Член поднялся за секунду, упёрся в ткань ничего не скрывающих спортивок, которые Ван Ибо носил на ночные смены.

Сяо Чжань сидел на диванчике, предусмотрительно положив под поясницу обшитую красной, под бархат, тканью подушку. Горело только бра правее него, а потому силуэт обрисовало ярким ореолом света. Показалось, что Ван Ибо может разглядеть ресницы опущенных вниз глаз. Сяо Чжань был абсолютно одет, если не считать ступней.

Одна их них, обнажённая, упиралась в пах мужику лет пятидесяти — крупный, но, скорее, толстый, чем крепкий, начавший лысеть, он сидел на коленях, широко разведя их в стороны. На ткани брюк между ног уже проступило влажное пятно — судя по всему, оргазмов было не один и не два, раз так всё вымочило спермой. Пальцы второй ноги — аккуратные, с подстриженными ноготками, — покоились в чужом рту.

Мужик облизывал их, заливая слюной, пытался надеться на ступню почти до самого горла. Срабатывал рефлекс, но он упрямо пытался снова. Руками не помогал, только сжимал толстые, похожие на сардельки пальцы, стараясь удержаться.

Возбуждение от увиденного было столь сильно, что Ван Ибо смутно подумал, что кончит. Прямо там, в комнате с неизвестным, который вылизывал Сяо Чжаню ноги. Сяо Чжань будто что-то почувствовал и чуть повернул голову.

Можно было уклониться, можно было спрятаться за стеной, не давая себя увидеть, но Ван Ибо остался стоять так — с прекрасно видимым стояком, горящими щеками и бешено колотящимся сердцем (хоть этого Сяо Чжань, слава Небу, не видел).

А тот только повёл глазами, приподнял бровь, намекая на то, что стоит уйти прежде, чем Ван Ибо заметит мужик, экстатически прикрывший глаза и теперь мелко дрожавший. И Ван Ибо, конечно, ушёл.

Пришлось дрочить, запершись в туалете, а потом снова, когда Сяо Чжань уже ушёл, предварительно омыв ноги из душа. Ван Ибо успел его поцеловать — прижать к стене и впиться губами, яростно сминая чужие, приоткрытые и готовые, совсем не пытавшиеся сопротивляться.

Ладони шарили по худому телу, сжимая крепче, цепляясь пальцами, вминаясь сильнее, наверняка делая больно. А Сяо Чжань только смеялся и отбивался в шутку, а не всерьёз, и при попытке отстраниться властно притягивал ближе.

Но ему всё равно пришлось уходить, а Ван Ибо оставаться — пускать новых клиентов, убирать за ушедшими, развозить по кабинкам заказанную еду. Но ни на миг он не прекращал думать о ногах Сяо Чжаня.

Ван Ибо никогда не обращал внимания на чужие ступни. Свои вызывали у него ровно одно чувство — негодование. Как же сложно было купить на них обувь! Слишком широкие стопы плохо влезали во всё, ботинки оставляли мозоли, а удобными оказывались совершенно неожиданные вещи.

Но ноги Сяо Чжаня были чем-то абсолютно иным.

Как будто бы тот мужик — совсем, кстати, непримечательный, выскочивший из КТВ, стыдливо прикрывая пах, — открыл для Ван Ибо нечто новое. Если не задумываться о чём-то, то оно не кажется не то что приятным, а хотя бы интересным. Но Ван Ибо задумался.

Он представлял, что будет чувствовать, касаясь губами нежной кожи стопы Сяо Чжаня, что будет, если провести между пальцев движением языка. Ответов у него не было, но член снова вставал, отчего приходилось забираться вместе с креслом поглубже за стол, чтобы не распугивать посетителей.

И когда в дверях показался Сяо Чжань, Ван Ибо понял, что ни разу за всю смену не вспомнил о дневнике брата. Оставалось надеяться, что Фэн-гэ понял бы ту мучительную пустоту и дьявольский голос у самого уха, понукавший её заполнить.

— В голове только твои ноги, — шёпотом признался Ван Ибо, стоило Джеки включить музыку. — Я думаю и думаю, я раза три подрочил. Подрочу больше — и член просто отвалится.

Сяо Чжань мгновенно вспыхнул: румянец окрасил уши и щёки, пятнами стёк на шею. Заалел даже кончик носа — милая особенность, которая сводила Ван Ибо с ума. Страшные глаза не помогли: Ван Ибо только облизнулся, увидев, как смотрит Сяо Чжань:

— Это пиздец, мне никогда такое в голову не приходило. Ну в смысле о ногах вообще, о том, что их можно облизать, что от этого может быть так хорошо, как тому мужику. Он же не дрочил даже?

— Н-нет, — заикнувшись, мотнул головой Сяо Чжань и тут же зашептал: — Я не могу о таком говорить! Должна же быть какая-то этика! Конфиденциальность!

— Ты ему на яйца наступил в караоке.

— Именно поэтому!

— Да мне и не нужны имя, работа! — отмахнулся Ван Ибо. — Просто, понимаешь, этот мужик, он мне мир открыл! Я теперь тоже хочу.

Щёки Сяо Чжаня покраснели так, что показалось, прикоснись к ним сигаретой — и та загорится, затлеет, медленно превращая табак и бумагу в пепел. За рулём Джеки что-то пробормотал себе под нос, и Ван Ибо даже не поверил: это был первый звук, который издал гигант.

— Всё, — поспешно заговорил Сяо Чжань, когда машина затормозила возле их дома. — Пойдём. Пойдём.

На прощание Джеки поднял ладонь и ткнул языком в щёку, отчего Ван Ибо поперхнулся воздухом, а потом ещё несколько секунд хлопал глазами, пытаясь осознать произошедшее.

— Умеет мужик озадачивать.

— Пойдём спать, — вздохнул Сяо Чжань. — Уже очень пора. Я очень хочу.

— Я тоже очень, — согласился Ван Ибо и тут же страдальчески вздохнул: — Правда не спать.

— Да ну тебя, Ван Ибо!

Они всё же просто легли, но перед этим Ван Ибо так тщательно вымыл Сяо Чжаня, что тот запросил пощады. Но не хотелось отнимать ладоней от тёплой и нежной кожи, по которой так легко скользили полные мыльной пены руки. Острые плечи, худые до хрупкости и при этом в своей основе крепкие, мышцы на груди и нежные лопатки, похожие на обломки кем-то отрезанных крыльев. Ван Ибо гладил их все, стараясь не пропустить ни дюйма. Костяную клетку из рёбер и кружочки сосков на ней, гладь живота с нежной продолговатой выемкой пупка.

Мыть Сяо Чжаня было чем-то сродни религиозному ритуалу. Медитация, растягивающая миг в бесконечность, — ничего в мире не происходило в эту минуту, и одновременно происходило всё. В голове стало пусто, но при этом глаза выхватывали детали: нежный холмик подвздошной кости, который, если целовать, оказывался твёрдым, плавную округлость ягодицы, куда так удобно впиться зубами, вобрать в рот плоть в попытке оставить след.

Руки казались грубыми, хотя тренировки в последнее время были только с собственным весом. Стоило начать танцевать всерьёз, чтобы не растерять формы. Нужно было найти зал и каких-нибудь ребят, но всё это мало волновало сейчас, когда руки в малиновой пене скользили по гладкой коже, где кое-где едва пробивалась щетина.

— Им так нравится? — тихо спросил Ван Ибо, коленопреклонённый, застывший на твёрдом кафельном полу, щекой прижавшись к гладкому бедру. — Когда нет волос.

— Наверное, — тихо ответил Сяо Чжань, положив ладонь на мокрую голову. — Я никогда не спрашивал.

Ван Ибо не стал продолжать. Он только поцеловал выбритый лобок совсем рядом с налившимся членом. Трогать его было нельзя: если бы тронул, то не выдержал, прижал бы Сяо Чжаня к стене, вылизывая, тратя драгоценное время темноты, когда тот мог поспать.

— Подрочи, — велел Ван Ибо. — А я пока что тебя домою.

И Сяо Чжань послушался, сжал ладонью ствол и задвигался, пока Ван Ибо тщательно мылил длинные ноги, отлично смотревшиеся на его плечах. Ладони скользили по коже, и Сяо Чжань смешно ёжился, поджимая пальцы на ступнях, когда сухие мозоли щекотали внутреннюю часть коленей.

Он весь походил на норовистого жеребца. Ван Ибо умел на них ездить: конный спорт входил в школьные предметы, да и у Джеймса, у которого он иногда гостил, был собственный пони. Сяо Чжань — длинноногий, сильный, в любой момент готовый вырваться — был таким же. Как дикий жеребец, отчего-то полюбивший тебя. Способный сбросить и безжалостно растоптать, он только по ему ведомой причине прижимается к плечу тёплой бархатистой мордой.

Всхлипнув, пробормотав что-то предупреждающее, Сяо Чжань кончил. Сперма попала Ван Ибо на грудь и немного на лицо, отчего собственный член — каменно твёрдый, тяжело качавшийся между ног — дёрнулся. Но струи воды быстро унесли семя в канализацию, а через два грубых, резких движения кончил и Ван Ибо, излившийся прямо на ступни Сяо Чжаня.

В этом было что-то невероятно грязное, но ровно такое, чтобы жар прокатился по телу, разогрев кончики пальцев. Ван Ибо поднялся и одним движением был пойман Сяо Чжанем. Он обхватил лицо, сдавил ладонями щёки и поцеловал — сразу глубоко, сильно, как будто стараясь выпить. На ум пришли монстры из прошлогодней книги: они тоже целовали так, чтобы выпить, но Сяо Чжань дарил радость, а не отбирал её. Если подумать, то самые счастливые воспоминания Ван Ибо были заперты здесь, в этой квартире, только менялись люди: родителей сменил Сяо Чжань, улыбку матери — его улыбка.

Ван Ибо ответил, тесно прильнув, обнял за талию, вжался бёдрами в бёдра, так что их мягкие члены соприкоснулись. Вода, струившаяся из душевой лейки, делала тела другими: Сяо Чжань походил на гладкую рыбку, случайно пойманную в ковшик ладоней. Сдави сильнее — и она выскользнет, нырнёт в воду, где тут же сольётся с солнечным бликом, отражением неба и дрожью листвы.

Но Ван Ибо всё равно сжимал крепче, зная, что рыбка выскользнет, только этого захотев. И Сяо Чжань оставался в его руках, глеский и вёрткий, но двигающийся навстречу.

В постели они ещё целовались, вымочив волосами подушки и одеяла, но сил на сушку не осталось, да и всё становилось неважным, когда в объятиях был другой. Ван Ибо никогда не мог спать в обнимку: чужое тепло и острота локтей мешали, раздражало дыхание и тяжесть руки. Но теперь, сжимая Сяо Чжаня, он, наоборот, наслаждался всем этим. Жалел, что не слышит ударов сердца, только чувствует, как оно бьётся прямо в ладонь, ровно и гулко отстукивая время. В минуту входило чуть больше, чем шестьдесят, — светящаяся цифра менялась медленнее. Но Ван Ибо предпочёл замерять мир Сяо Чжанем, умещая в минуте семьдесят восемь “секунд”.

Сон не шёл, и Ван Ибо разглядывал Сяо Чжаня, который смотрел в ответ. Возможно, если закрыть глаза, задёрнуть как обычно шторы, накрыть футболкой светящийся циферблат — вышло бы лучше. Но они оба продолжали лежать, глядя друг на друга, и Ван Ибо снова видел их — искорки смеха, лёгкие взмахи крылышек фей, то, что сводило его с ума, заманивая в далёкие туманные взгорья.

— Ты знаешь, что фэйри водятся только на севере Британии? — прошептал Ван Ибо. — Они прячутся там в холмах, танцуют между кистей вереска, пьют росу из колокольчиков его цветов. Только это враньё.

— Что? — шепнул Сяо Чжань в ответ, и глаза его изогнулись, смешинки затанцевали быстрее.

— Про Британию, — как ни в чём ни бывало ответил Ван Ибо, положив ладонь на лицо Сяо Чжаня так, чтобы большим пальцем погладить под глазом. — Они водятся в твоих глазах, и, по-моему, если я достаточно долго буду смотреть, то окажусь в волшебной стране.

— По-моему, тебе нужно больше спать, — рассмеялся Сяо Чжань. — И, возможно, меньше пить. Что ты пил? Сознавайся.

— Только твои поцелуи, — с апломбом провозгласил Ван Ибо и потянулся за очередным, ещё одним, самым последним. Потому что эту жажду не утолить. Ему всегда будет мало.

Утро наступило неожиданно: Ван Ибо проснулся, словно выброшенный из сна, поймал пересохшим ртом воздух и обернулся к Сяо Чжаню. Тот ещё спал, что было редким, почти невозможным событием. В этот раз Ван Ибо не стал пытаться удивить его собственноручно приготовленным завтраком в постель, а выскользнул из неё как можно бесшумнее. Душ окатил холодной водой, потом нагрел её до приемлемого, а потом ему, видимо, надоело, потому как вода снова остыла. Наверняка дело было в бойлере, но проверять его не хотелось, да и не было столько денег.

Завтрак Ван Ибо собрал по лоткам. Тётушка Чэн, лишённая его помощи, сетовала на тяжесть, с которой не справлялся её муж, и пришлось обещать вернуться хотя бы на время закупок. Тележка дядюшки Чуна одарила рисом с креветками, и домой Ван Ибо вернулся в преотличном настроении.

Сяо Чжань продолжал спать, его волосы разметались по подушке, а рука свесилась с края кровати. Во сне он спихнул с себя одеяло, и теперь его тело темнело на фоне белых простыней.

Ткань подчёркивала мёд его кожи, заставляла сосредоточиться, разглядывая плечи с крошечными, едва заметными веснушками, лопатки — хрупкие выступающие линии, — изгиб талии, ложбинку позвоночника и округлые упругие ягодицы. И длинные стройные ноги, ступни с трогательно поджатыми пальцами. Светлее всего была кожа в арке стопы.

Сдерживать себя теперь Ван Ибо не видел смысла. Он уселся на пол рядом с постелью и осторожно лизнул беззащитную ступню. Дёрнулись поджатые пальцы, похожие на идеально подобранные камешки розового кварца, и Ван Ибо провёл по ним языком.

Сяо Чжань что-то пробормотал, застонал, завозившись в простынях, отчего одеяло окончательно сползло на пол. Чтобы не лишиться прекрасных ступней, Ван Ибо удержал тонкие лодыжки — они идеально легли в руки. Пальцы сомкнулись на тонких ногах, косточки пришлись на центр ладони.

— Ибо?..

Вместо ответа Ван Ибо потащил Сяо Чжаня на себя — сонного, ещё ничего не понимающего, едва приподнявшегося на локтях. Теперь стало удобнее, и Ван Ибо не теряя времени прошёлся языком от пятки до основания пальцев, втянул по очереди каждый в рот, нежно обводя по кругу. Кожа оказалась прохладной, или от возбуждения поднялась температура самого Ван Ибо — он будто полыхал жаром, обдавал горячим — как ветер пустыни, как ветер из самого сердца Гонконга, нагретый зданиями и палящим тропическим солнцем — дыханием нежные ступни.

Сяо Чжань проснулся окончательно, посмотрел удивлённо, почти испуганно, а когда Ван Ибо переключился на другую ногу — точно так же, от пятки к мыску, перекатить во рту нежную гальку пальцев, — повёл стопой, направляя ласку.

Его участие, его внимание добавили жару, почти смели всё на пути оргазма. Член Ван Ибо давно стоял, упираясь в мягкую ткань домашних шорт, а сейчас едва не излился, когда Сяо Чжань надавил пальцами на губы, заставляя задержаться, лаская их. Вторую ступню Ван Ибо разминал не выпуская из рук.

Теперь он прекрасно понимал того мужика: если бы Сяо Чжань наступил сейчас на яйца, то те бы лопнули, разорвавшись, как слишком сильно надутый воздушный шарик. Не стонать получалось с трудом: язык касался нежных, идеальных пальцев, самым кончиком Ван Ибо чувствовал твёрдые, аккуратно подстриженные, наверняка подпиленные ногти.

— Ибо, — Сяо Чжань покачал головой и надавил на язык большим пальцем. — Что это такое?

Ван Ибо только пожал плечами и переключился на вторую ступню, принявшись вылизывать её подушечку прямо под пальцами. Те смешно поджимались от щекотки, и, не удержавшись, Ван Ибо проскользнул языком прямо под них и стал свидетелем того, как зарождаются мурашки. Кожа задвигалась под пальцами, на лодыжках и выше она напряглась в крошечные бугорки. Если бы Сяо Чжань не сбривал волосы, то сейчас бы они приподнялись, тщетно пытаясь напугать противника, показаться крупнее.

Ладони разминали вторую стопу, скользили по собственной слюне Ван Ибо, теперь остывавшей на воздухе. Язык же нырял по очереди во впадинки между пальцев Сяо Чжаня, туда, где никогда не касался свет, где не было никого, кроме таких же извращенцев, как Ван Ибо.

Член в шортах подтекал, Ван Ибо чувствовал, как из головки сочится предсемя, впитываясь в ткань трусов. Ещё немного, и мокрое пятно — такое же и совсем другое — выступит на тёмной ткани, но никто его не заметит. Кроме Сяо Чжаня, конечно, который уже смотрел пристально.

Он сидел на постели прямо перед коленопреклонённым Ван Ибо, чуть откинувшись назад, чтобы удобно опереться на руки. И смотрел сверху вниз, и его взгляд был таким… Тёмным, властным. Ван Ибо не знал, игра ли это, не знал, действительно ли где-то внутри Сяо Чжаня есть такие чувства. Но Ван Ибо хотел их все. Хотел и власть, и тьму, и горевший в глазах огонь, и движение ресниц — медленное, лукавое, полное и обещания, и проклятия — и всё это Ван Ибо хотел себе, потому что это был Сяо Чжань.

— Ты такой красивый, — хрипло сказал Ван Ибо, в последний раз лизнув мгновенно поджавшийся мизинчик. — Я просто смотрю на тебя и хочу всего одновременно. Облизать с головы до ног, трахать так, чтобы ты забыл своё имя, любить так, чтобы не захотел его вспоминать. Одновременно.

— В принципе, тебе позволено всё, — улыбнулся Сяо Чжань, и было в его улыбке столько торжества, что Ван Ибо захотелось ткнуться в острые голые колени лбом. — Люби, пока хочешь.

Ван Ибо уже привычно не стал спорить. Какой толк разбрасываться словами, пустыми обещаниями, бессмысленными и ничего не весящими. Нужно просто делать, доказывая, что ты никогда не врал.

Он медленно поднялся, целуя голени, острые твёрдые колени и выше по бёдрам — нежным и светлым, как горный цветочный мёд, стоящий целое состояние. Сяо Чжань раздвинул ноги, пропуская его со совсем близко, так что можно было накрыть его тело своим, слиться в поцелуе, в который Ван Ибо попытался уместить всё. И страсть, которая накатывала волной, набрасывалась, как цунами набрасывается на берег, и нежность, от которой щемило в груди, а сердце начинало заполошно, трепетно биться.

А Сяо Чжань отвечал, принимая всё, позволяя всё и вкладывая равную долю и вожделения, и любви. Ван Ибо не нуждался в словах, чтобы понять его.  И когда они занялись любовью, в подрагивании пальцев, в стонах, слетавших с губ, в крепких, сжимающих плечи объятиях, Ван Ибо читал то же самое.

— Ибо, Ибо!.. — звал Сяо Чжань, и внутри всё переворачивалось, менялось, чтобы следовать его голосу.

Сяо Чжань был сиреной и феей, подменным ребёнком из сказки: в люльку подложили крошечную очаровательную вейлу, в чьих глазах отражалась далёкая волшебная страна. И когда он жмурился, и когда распахивал глаза, Ван Ибо видел зелёные холмы и розовый вереск, пронизывающий ветер тех мест, яркий огонь Бельтайна. Всё то, что шёпотом в комнате рассказывал О’Майли, во что они вслушивались, навострив уши, что снилось потом. Ван Ибо боялся призраков, демонов и темноты, но феи вызывали не столько страх, сколько трепет. Пусть опасные, но такие красивые, они кроме испуга дарили мечту встретить кого-то и исчезнуть из мира, танцуя с тем, кто изобрёл танец.

Но теперь фея держала его за руку, и тепло её пальцев вело сквозь взгорья, а Ван Ибо не собирался отставать ни на шаг, крепко сжав в ладони ладонь Сяо Чжаня. И пока тот стонал, цепляясь ногтями за плечи, пока выгибался, подставляя под жадные поцелуи крупные круглые соски, Ван Ибо всё глубже уходил в вересковые заросли, не собираясь возвращаться домой.

Он хотел бы, чтобы дом был там, где улыбается Сяо Чжань, где его рот приоткрывается в выдохе, а пальцы сжимают длинные палочки, которыми он помешивает в воке еду. Дом был там, где жил Сяо Чжань, и волшебная страна были не самым плохим вариантом.

Дверь, прикрытая, чтобы не пускать солнце, скрипнула. Ван Ибо лениво приподнял голову — он лежал у брата на ковре, тяжело дыша после тренировки. Сяо Чжань не стал смотреть, ушёл куда-то на улочки Цимшацуя, а теперь вернулся. Волосы растрепались от ходьбы, короткие пряди прилипли ко лбу и шее. Свободная тонкая рубашка обвисла усталыми складками, а брюки подчеркнули ягодицы.

Ступни на фоне тёмной ткани казались вырезанными из нефрита, светлыми и прохладными, и рот Ван Ибо мгновенно наполнился слюной. Стало интересно: так будет всегда? Всегда ли жажда, острое жаркое желание, будет опалять изнутри, приливать к коже, как цунами, неостановимо и неотвратимо?

— Ты чего? — удивился Сяо Чжань. — На полу в смысле.

— Лёг, чтобы тебе было удобнее наступить, — закрывая глаза, ответил Ван Ибо. — Вот прямо на лицо.

Секунду ничего не происходило, потом раздался шорох, шаги — Сяо Чжань подошёл ближе. Щеки коснулись пальцы, но не те — прохладная ладонь легла на лоб. Пришлось приоткрыть один глаз, но тут же распахнуть оба, тщательно впитывая образ: Сяо Чжань наклонился над ним, волосы скользнули вперёд, рубашка провисла широким воротом, в котором видно было ключицы и бледную кожу, темнели почти невидимые с этого ракурса полукружья сосков.

— Ты перегрелся?

— Нет, — вздохнул Ван Ибо, поднимая руки, чтобы потрогать Сяо Чжаня за щёки, погладить влажную шею, пальцами упереться в тонкие хрупкие кости. — Я просто устал и лёг полежать, а тут ты, и твои эти ступни, и вот Чжань-гэ уже думает, что я больной.

— Тьфу, напугал, — выдохнул Сяо Чжань, выпрямляясь и выскальзывая из рук. — Я пойду готовить, хочу острой рыбы. Для тебя сделаю без перца.

— Не надо, — отмахнулся Ван Ибо, уже соскучившийся по прикосновению. — Я найду что поесть, а тебе не придётся напрягаться. Всё в порядке.

Сяо Чжань ушёл, не обратив никакого внимания, и Ван Ибо знал: рыба будет в двух вариантах, и если не поспешить, то Сяо Чжань сбегает до тётушки Чэн, чтобы купить фруктов.

Вода обняла плечи, лейка душа, задумчиво покашляв, набрала приличный напор. Струи всё ещё были чуть тёплыми, но Ван Ибо решил оставить эту проблему будущему себе. Пока что в Гонконге ещё было жарко, начало октября не баловало прохладой, температура уверенно держалась в районе тридцати. Город, прогревшийся за лето, продолжал отдавать тепло — все здания дышали жарой. Так что отсутствие горячей воды не было такой уж проблемой.

Иногда Ван Ибо казалось, что прямо за поворотом, стоит чуть отъехать за пределы Новых территорий, где-то там, где стоял блок-пост, проходила граница с преисподней.

После стольких лет, прожитых в холодном пасмурном Лондоне, гонконгская погода напоминала медленную прожарку. Если оставить мясо в духовке, выставленной на пятьдесят градусов, оно всё равно приготовится, пусть и за несколько суток. Частенько Ван Ибо ощущал себя таким мясом, не хватало только веточки розмарина, чтобы перебить запах пота.

— Ван Ибо в собственном соку, — пробормотал он, торопливо вытираясь.

С кухни доносилось пение и шкворчание. Сяо Чжань был занят, и Ван Ибо не стал мешать, хотя соблазн был велик: прижаться со спины, положить на плечо щёку и целовать тонкую шею, вылизывая солоноватую кожу. В гостиной светило солнце. Его лучи путались между листьев балконных жильцов, бросавших тени на тонкие полупрозрачные шторы.

Такие покупала мама. Она любила, когда молочный, понежневший в переплетении нитей свет пятнами ложился на пол. Наверное, Фэн-гэ просто купил такие же. Они не то чтобы любили друг друга.

Мама и брат Ван Ибо. Она появилась слишком поздно: Фэн-гэ было уже почти восемнадцать. Но всё же её нельзя было не любить, Ван Ибо знал это, так говорили все и даже Фэн-гэ, уже переживший возраст бесконечного противоречия, с ворчанием признавал яркость её улыбки. Мама любила, чтобы было светло и много растений, и чтобы всегда в холодильнике можно было найти поесть, и когда отец приносил ей конфет — она любила английские, дорогие, которых не найти в Лояне.

Иногда их приносил Фэн-гэ. Ван Ибо помнил, как он смущался и отводил взгляд, всегда оправдывался: подарили на работе, купил девушке, а она на диете. Но Ван Ибо знал, что это не так: такие конфеты нужно было искать, они стоили столько, что не купишь, случайно забредя в магазин. Знала и мама и улыбалась лукаво, но не говорила ничего, только накрывала стол, чтобы выпить, как в Англии, чаю со сладостями.

Потом Ван Ибо выяснил, что никто так не делает. Традиции остались в прошлом, хотя бабушки и родители его британских друзей пытались приучить молодёжь. Но молодёжь предпочитала кофе по утрам и пиво по вечерам, а днём можно было обойтись водой или второй чашкой кофе. Сам Ван Ибо — то ли в традиции предков, то ли из-за танцев — больше всего любил воду. Чай и тяжёлые шоколадные конфеты остались в этой квартире, где мама заваривала эрл грей и улыбалась, кивая в ответ на рассказы Фэн-гэ.

Наверное, он купил такие же шторы, как покупала она.

Раскрыв наугад очередной дневник, Ван Ибо усмехнулся: вселенная, как всегда, подслушивала. На фотографии золотом блестела коробка конфет, за ней ещё и ещё — Фэн-гэ снимал прилавок, выставленные за спиной улыбающейся продавщицы сладости.

“Так странно, я стал забывать какие конфеты любила Ли-цзе. Как я её ненавидел вначале! Мы с батей отлично жили вдвоём, а тут какая-то дамочка, мой, говорит, уши! А мне почти восемнадцать, я сам разберусь, что с ушами! Ишь удумала! Уши! А ведь и правда стоило мыть, я как начал, так охерел, сколько там грязи”.

Ван Ибо невольно потрогал за ухом. Нет, он, конечно, всё тщательно мыл. В конце концов, ухаживать за собой его учила мама. А у неё, оказывается, вот, пунктик на чистых ушах. Тут же представился Фэн-гэ. Почти как на той фотографии, только чуть помоложе. Нескладно худой, насупленный и недовольный вторжением посторонних в размеренную привычную жизнь.

“Я тогда с такой тоской думал, что она кого-то родит. А в итоге получился Ибо. Помню, первый раз увидел и подумал: “чего за красный червяк?” А ничего такой червяк вырос, приятно поглядеть. Тётушка Лю пишет, что совсем взрослый стал, красивый. Вот так отправляешь ребёнка на другой конец света, а свиданиями вслепую и там достанут”.

Фыркнув, Ван Ибо задумался, про кого могла говорить тётушка Лю. Наверное, про тысячу своих племянниц. Они были разной степени -юродности, но кого это волновало в сплочённой китайской диаспоре.

— Я даже не знал, что ты переписывался с ней, — вздохнул Ван Ибо. — И никто мне не сказал. Ни про племяшек, ни про свидания.

— Он тебя защищал, — раздался голос Сяо Чжаня. Он стоял, прислонившись к косяку, и улыбался. — Как-то раз страшно с кем-то ругался по телефону. Что ты сам всё решишь, и не надо подсовывать непонятных девиц.

— Я сам и решил. И без девиц обошёлся.

Сяо Чжань только покачал головой, улыбнувшись чуть шире. Майка открывала его плечи, и хотелось скользнуть языком от чуть суховатого локтя к месту, где ключица соединялась с лопаткой.

В тарелке Ван Ибо рыба, конечно, оказалась без перца. Он осуждающе посмотрел на Сяо Чжаня, но тот с невозмутимым видом взялся за палочки, не выказав никакого смущения. Нежные кусочки таяли на языке, а лук и сладкий перец похрустывали на языке. У Ван Ибо было гораздо больше чеснока и мелко порубленной кинзы, а еда Сяо Чжаня даже на вид казалась острой: всё было залито красным соусом, в котором попадались хлопья и семечки чили.

— Горячий парень.

— А?

— Как ты можешь в такую жару есть так много перца? — пояснил свою мысль Ван Ибо. — Я от одного вида потею.

— Буду я его есть или нет, всё равно вымокну, как мышь, — вздохнул Сяо Чжань. — Мне иногда кажется, что я неприспособлен к здешней жаре.

— Тогда нужно уехать, — не подумав, ляпнул Ван Ибо. — В Лондоне так холодно, что ты начнёшь скучать по Гонконгу.

— Вряд ли, — тихо сказал Сяо Чжань и торопливо сунул в рот несколько кусочков рыбы.

Ван Ибо, осознав свои слова, тоже замолчал. Он не стал спрашивать, к чему относилось “вряд ли”. К возможности отъезда или к тому, что Сяо Чжань не станет скучать, если покинуть Гонконг всё же удастся. Хотя у него, наверное, был ответ: и к тому, и к другому. Сяо Чжань отчего-то не верил, что сбежать получится, не верил, что это вообще возможно. Наверное, на это были причины, но Ван Ибо казалось, что всё это глупость.

После еды они устроились рядом — времени до вечера было достаточно, можно было ещё побыть вместе. Просто лечь близко, не выпуская из виду, касаться рукой и бедром, слышать шелест перелистываемых страниц.

Сяо Чжань снова читал “Робинзона”. Он смаковал книгу, как будто это был деликатес — редкое и дорогое блюдо. Читал медленно, казалось, стараясь запомнить с первого раза и сразу дословно, чтобы легко пересказать через десяток лет, чтобы никогда не забыть историю глупого мальчишки, ослушавшегося отца и оказавшегося на долгих тридцать лет в одиночестве посреди бескрайнего моря.

“Если вам в голову приходит ерунда, то вы недостаточно много работаете. Чёртов отпуск доведёт меня до ручки, я больше не могу маяться дурью. Кто сказал, что три недели — это мало? А главное, приходишь в отдел, и все тебя гонят домой отдыхать. Отдыхать! Какой смысл, если я даже не могу никуда уехать! Блядская рука!”

Фотографии рядом не было, а почерк брата показался неловким, как будто что-то мешало. Ван Ибо листнул страницы назад, надеясь найти пояснения. Они действительно были. Снова без снимка, никак не помеченная датой и гораздо более неловко написанная фраза пересекала лист поперёк.

“Блядские ранения, блядские пистолеты, чтоб они там себе жопу прострелили, уроды”.

Отвлекать Сяо Чжаня Ван Ибо не стал, не было смысла: вряд ли он знал подробности. Наверное, их можно было выяснить у Аарона. Узнать, что случилось с Фэн-гэ в то время. Сомнительно, что ранения были так часты, чтобы Аарон не запомнил, что именно произошло с напарником.

На ум пришёл толстяк из отдела, имя которого выветрилось из головы, если Ван Ибо и вовсе его знал. Наверное, и он раньше работал на улицах, наверное, и у него где-то был напарник. Вспоминались все американские фильмы про копов, где плохой был обязательно тучным. Вряд ли таким был толстяк, Аарон не выказывал особенной неприязни, да и в дневниках Фэн-гэ до сих пор не встретилось никаких упоминаний. Такое равнодушие вряд ли рождается из ненависти, скорее, от безразличия или ровного, невыдающегося отношения.

Солнце постепенно втянуло свой язык, лежавший в коридоре, стало темнее, и без лампы уже было сложно читать. Сяо Чжань завозился рядом, отвлекая Ван Ибо от разглядывания попавшейся фотографии — здание старого аэропорта было похоже на стопку прямоугольных пластинок, уложенных друг на друга. Ван Ибо знал, что за ним пряталась самолётная стоянка, а дальше в море уходил выступ взлётно-посадочной полосы.

— Я пойду в душ, — шепнул Сяо Чжань. — Нужно собираться на работу.

Ван Ибо кивнул, провожая Сяо Чжаня взглядом. В домашнем его ноги казались ещё длиннее: волейбольные шорты прикрывали только задницу. Их не хватало даже на то, чтобы спрятать место, где ягодицы переходили в бедро, где была нежная складка, которую можно было проследить языком.

Кайтак был забыт,   — самолёт Ван Ибо уже приземлился в Чхеклапкоке. Больше не требовалось совершать резкие повороты, пилоту не нужно было всматриваться в холмы Гонконга. Когда-то об этом рассказывал отец — с гордостью человека, которому никогда не приходилось летать. Потом Ван Ибо почувствовал это сам, когда улетал в Лондон — в компании таких же как он, отправленных учиться в частные школы, и одновременно совершенно один.

Тогда дыхание замерло в горле, а в животе стало пусто — чувство, с которым вниз летела перекладина качели, натянув до предела цепочки в самой высокой точке. Самолёт развернулся, и люди, до того замершие в своих креслах, принялись оглядываться. Ван Ибо не смотрел: он старался не плакать, потому что был достаточно взрослым. И потому что, заплакав, признал бы, что Фэн-гэ был кем-то важным, а теперь бросил, предал, отправив так далеко, что больше не сможет прийти и утешить ночью. Признавать это было никак нельзя, и потому Ван Ибо не плакал, хотя рядом с ним кто-то и швыркал носом, тихонько ноя в клетчатый, очевидно взрослый платок.

У Ван Ибо платка не было, потому что, как было ясно теперь, Фэн-гэ с трудом представлял, что может быть нужно детям. Платки и сменное бельё купила тётушка Лю, тогда ещё молодая, только что выдавшая замуж свою дочь, она взяла Ван Ибо за руку и отвела на рынок, где, шумно болтая, его окружили торговки — её подруги и знакомые. Так у Ван Ибо появились вещи, не его, но и не чужие, принадлежавшие ему, но совсем не нравившиеся.

Стряхнув с себя воспоминания, Ван Ибо поднялся на ноги — вода за дверью ванной затихла. Он постучал, дождался недоумённого вопроса, постучал ещё раз, и Сяо Чжань — голый и ещё мокрый — открыл. Не говоря ни слова, Ван Ибо поцеловал его. Притянул за влажные плечи, вжал в себя, и поцеловал, раскрыв языком мягкие губы. Сяо Чжань сначала ответил, и только потом упёрся руками в грудь Ван Ибо, как будто что-то вспомнил. Ван Ибо продлил поцелуй на секунду — одно движение, нежно огладившее чуть кроличьи зубы, ещё один выпитый вздох.

— Мне нужно… — Сяо Чжань замялся, но всё же кивнул в сторону тумбочки, на которой стоял флакон смазки.

— Можно я? — шепнул Ван Ибо, прижавшись губами к изогнутой шее. Сяо Чжань тут же напрягся сильнее, руки будто окаменели. — Можно я? Я хочу сам.

— Ибо…

Беспомощность в голосе подтолкнула вперёд, Ван Ибо снова потянулся, поцеловал, прижимаясь теснее. Его футболка и шорты намокли — не насквозь, не так, чтобы с них текло, но ткань теперь липла к телам, его и Сяо Чжаня — и хотелось всё снять, остаться таким же обнажённым и беззащитным. Беспомощным перед силой Сяо Чжаня.

— Пожалуйста. Больше ничего.

Посмотрев в лицо Сяо Чжаня, Ван Ибо обнаружил зажмуренные глаза, закушенную губу, как будто слова пугали, будто за плечом материализовался монстр, появился из пустоты и скалил свои острые длинные зубы.

— Ибо… — снова начал Сяо Чжань и открыл глаза, и в них больше не было холмов фей, только страх и что-то ещё, что у Ван Ибо не получалось прочесть. — Зачем?

Не зная, как объяснить, Ван Ибо взял передышку, накрыл чужие губы своими, провёл по нижней языком, теперь прося позволения. И Сяо Чжань, конечно, позволил, и в этом была вся его сила, перед которой Ван Ибо склонялся. В том, как он разрешал и тут же бросался навстречу — движением языка, ответным крепким объятием, той же жаждой, что заставляла пылать Ван Ибо. Сяо Чжань был таким же, но никогда ничего не просил, способный пережить свою нужду, способный пережить всё, что подкинет ему судьба.

Ван Ибо так не мог, он бы сломался под тяжестью собственной жажды, сгорел в пламени собственной страсти, а Сяо Чжань продолжал упрямо держаться, казаться ровной гладью воды, хотя внутри точно так же пылал огонь.

— Я просто… — начал, едва оторвавшись от жадных и властных губ, Ван Ибо и тут же сбился: в глазах Сяо Чжаня снова горели костры Бельтайна, и вереск шумел, следуя волнам ветра, и внешние уголки покраснели, по краю ресниц выступили слёзы в тщетной попытке пригасить жаркое пламя. — Просто я хочу… Чёрт, я не знаю, как это сказать, чтобы не прозвучало глупо, чтобы не показаться жалким собственником и эгоистом. Но это хочу быть я. Я буду первым и последним, тем, с кем ты… Кто коснётся тебя. Это буду я, понимаешь?

— Мне жаль, что ты и правда не был первым, — шепнул Сяо Чжань, прижимаясь теснее, стискивая пальцы на плечах Ван Ибо, оплетая руками так, как оплетает старые стены плющ. И как плющ он разрушал эти стены, и Ван Ибо почувствовал боль, поняв, что Сяо Чжань имеет в виду. — Мне правда чертовски жаль.

— Я буду первым каждый день, — пробормотал Ван Ибо, скользнув ладонями на узкую гибкую талию. — Я буду первым до тех пор, пока всё не кончится.

Сяо Чжань ничего не ответил. Он вздохнул, и его дыхание коснулось шеи Ван Ибо, а пальцы пробрались под футболку, и это было разрешение, какое только можно было ждать.

Они перебрались в спальню, оставив в коридоре кляксы одежды Ван Ибо — футболка оказалась в ванной, вымокла окончательно, но теперь всё это было не важно. Жалелось, что нет третьей руки, чтобы флакон смазки не мешал обнимать, чтобы обе ладони гладили упругие ягодицы.

Вздохнула кровать, принимая их вес, вздохнул Сяо Чжань, когда Ван Ибо накрыл губами сосок. Пальцы скользнули ниже, под уже вставший член, коснулись уже смазанного, мягкого, но недостаточно подготовленного входа. Спрашивать Ван Ибо не стал, всё и так было ясно. Сяо Чжань простонал, стоило надавить на ободок входа, изогнулся, пытаясь насадиться сильнее, когда Ван Ибо втолкнул внутрь фалангу пальца.

Добавив смазки, он погладил сомкнутые мышцы. Кожа здесь блестела, казалась тоньше, чем была. Нежная, розоватая, она окружала складку, края которой смыкались как будто неплотно. Ван Ибо снова скользнул туда пальцами, теперь двумя. Тёплая плоть обхватила их, разошлась, поддаваясь нажатию. Ван Ибо надавил на ободок, растягивая его так, чтобы стало видно внутреннюю часть. Там всё менялось, становилось краснее и глаже. Вытащив пальцы, Ван Ибо проследил, как медленно, будто с неохотой закрывается вход. Сяо Чжань потянул за волосы, и только тогда Ван Ибо перевёл взгляд. Сяо Чжань смутился — на лице проступили красные пятна, алели кончик носа и уши, глаза стали казаться ещё влажнее.

— Не смотри.

— Я хочу, — пробормотал Ван Ибо и склонился, прижимая Сяо Чжаня к постели, чтобы поцеловать. — Я бы хотел трахнуть тебя сейчас так, чтобы ты не закрывался до самого утра. Чтобы я мог подойти и вставить тебе в любой момент. Выскочить из КТВ за кончившимися салфетками и утянуть тебя в подворотню, в туалет вашего бара, в тот мотель и куда угодно ещё и просто вставить тебе, не тратя ни секунды на подготовку.

— Ибо!

— Ага, — он расплылся в улыбке. — Если бы у меня было достаточно денег, я бы просто купил тебя навсегда.

— Ибо… — вздохнул Сяо Чжань, и смущение сменилось странной мягкостью, нежностью, которую вряд ли кто-то, кроме Ван Ибо, видел. — Не нужно…

— Нужно, — перебил Ван Ибо, снова медленно вставляя пальцы. С каждым его движением глаза Сяо Чжаня расширялись, а рот приоткрывался — влажные губы изгибались, образуя непроизнесённую “о”. — Я буду говорить, пока ты мне не поверишь. Да и делать буду всё, чтобы ты мне поверил, тоже. Я не просто так болтаю, гэ, не думай так. Я правда всё сделаю.

— Дурак, — совсем смягчаясь и откидываясь на подушки, сказал Сяо Чжань. — Нашёл чего ради.

Ван Ибо не стал отвечать. Он так часто и много не говорил. Не возражал, не отвечал, не обещал. Но только вслух. Всё это Ван Ибо клялся доказать, сделать реальным, пообещать — но только про себя, в собственной голове, не желая выглядеть пустобрёхом в глазах и так сомневающегося Сяо Чжаня.

Пальцы скользнули глубже, к двум присоединился третий, и Ван Ибо потянулся ими вверх, зная, что так проще всего нажать на простату. Так и вышло — Сяо Чжань вскинулся, охнул и зажмурился, изогнувшись, толкнувшись навстречу, чтобы насадиться сильнее. Ван Ибо поморщился: вес его тела пришёлся на тонкую перепонку пальцев, как-то неудачно и неудобно, но было всё равно. Сяо Чжань стонал, и Ван Ибо с наслаждением смотрел на яркое нескрываемое удовольствие. Член Сяо Чжаня стоял — уже влажный, налившийся, с покрасневшей головкой и тёмным стволом, и Ван Ибо не стал себе отказывать. Он склонился, провёл языком от нежных и тёплых складочек мошонки к уздечке, обвёл головку по кругу, слизывая солоноватый, резкий вкус, и наделся ртом, легко пропуская поглубже.

Сяо Чжань забился, его бёдра задёргались, не в силах выбрать, куда толкаться: то ли вниз, чтобы насадиться на пальцы, то ли вверх, в подставленный рот. Собственный член Ван Ибо казался раскалённым и каменным, возбуждение было так сильно, что даже живот стянуло болью. Свободной рукой пришлось сжать ствол, провести к головке и обратно, чтобы утолить острую жажду. Одновременно с этим Ван Ибо стал трахать Сяо Чжаня пальцами всерьёз, пользуясь преимуществом владения обеими руками.

Никто их них не продержался долго. Первым кончил Ван Ибо, когда Сяо Чжань толкнулся в его горло так сильно, что стало сложно дышать. А следом излился Сяо Чжань, не выдержав очередного нажатия пальцев и длинного движения головы, когда Ван Ибо почти выпустил его член изо рта и снова наделся почти до основания.

— Мне кажется, я никуда не пойду, — слабо пожаловался Сяо Чжань, смыкая колени. — Я просто не дойду, так сильно у меня дрожат ноги.

Ван Ибо поднялся. Нужно было помыть ладонь, в которой была его собственная сперма. Поднялся и застыл, глядя на Сяо Чжаня. Тот лежал, сведя колени, но не подтянув друг к другу стоп. Его член, уже опускающийся и ещё блестящий от слюны, лежал на лобке, а мошонка чуть расслабилась. Но хорошо смазанный вход всё равно было видно, даже без прикосновений было ясно, насколько он мягок, как растянут и готов, и от этого знания желание вспыхивало снова. Если бы у Ван Ибо была возможность, он бы действительно купил Сяо Чжаня навсегда, но он не мог, а потому, поцеловав острую коленку, вышел из комнаты.

Одним утром слишком рано, чтобы это было разумно, позвонил Аарон. Ван Ибо кое-как сполз с кровати, стараясь не потревожить Сяо Чжаня — тот на удивление продолжал спать. Последние дни, когда на улице стало холодать (Ван Ибо пренебрежительно морщился: страшные холода, целых двадцать пять!), они плотнее задёргивали шторы, как будто так меньше дуло (дуло, святые небеса!) от окон. Начавший крепче спать Сяо Чжань теперь кутался в одеяло, прижимаясь близко к Ван Ибо, а тот старался не шевелиться, лишь бы не потревожить чужого сна.

Теперь телефон трезвонил, как бешеный, а Ван Ибо путался в ногах, не до конца проснувшись. Домчавшись по коридору в три широких прыжка, он подхватил трубку, рассеянно глядя в своё отражение. За окном было солнечно, в узкое окно кухни лилось достаточно света, чтобы осветить тёмный коридор: дверь в гостиную они закрыли.

— Алло!

— А, чёрт, спишь? — голос Аарона звучал устало. — Не нашёл пароли?

— Нет, — буркнул Ван Ибо и душераздирающе зевнул. — Но я перебрал какую-то часть дневников. Когда он хоть записать мог? Я по корешкам ещё раз пройдусь.

— Да может и не записывал, — проворчал Аарон. — Вот же старый хрыч, то “я всё забываю”, то нигде нет!

— Вы одного возраста, — сзанудничал Ван Ибо. — Давайте посмотрю ещё.

— За прошлый год смотри. Там компьютер привезли. Как у вас дела?

Ван Ибо, прищурившись, посмотрел в кухонное окно. За ним был свет и ничего больше, только если присмотреться подольше, становилось видно небо и дом напротив. В первый момент из темноты коридора всё казалось ярким ослепительным пятном.

В кухне никогда не было занавесок: мама отрицала их, ворчала, что всё мгновенно будет в жире и пыли, а не дайте боги край попадёт в газ! Потому штор не было ни на этом окне, ни в квартирке Ван Ибо, хотя он и не готовил ничего сложнее омлета. Наверное, штор не будет и в той квартире, которую он купит себе.

— Да ничего, — пробормотал Ван Ибо. — Не знаю, что делать.

— Ну-ка, приходи, — строго велел Аарон. — У меня перерыв пару часов будет, пойдём-ка позавтракаем.

От неожиданности Ван Ибо согласился — быстро умылся, наскоро пригладил торчащие во все стороны волосы и ушёл, черкнув записку для всё ещё спящего Сяо Чжаня. Автобус был забит под завязку, и, простояв в пробке минут двадцать, Ван Ибо проклял всё. Надо было идти пешком, тем более что прогулки сейчас стали гораздо приятнее.

Аарон ждал его напротив серого тонконогого здания, развалившись в пластиковом кресле, вынесенном из кафешки. Хозяйка уже суетилась вокруг небольшого прилавка, расставляя на нём напитки, — Ван Ибо заметил блестящий бок алюминиевых банок.

— Привет, — вяло взмахнул рукой Аарон. — Садись, нам принесут. Чего злой такой?

— Автобус, — словно ругательство выплюнул Ван Ибо. — Как Фэн-гэ в них ездил?

— А никак, — отмахнулся Аарон. — У него вообще-то машина была. Продал за несколько недель до смерти. Новую вроде брать хотел. Ты чего, денег не нашёл?

Ван Ибо медленно покачал головой, не глядя на собеседника. Он не находил ни денег, ни каких-то записей о них у брата в дневниках. Он не жаловался на свою машину, не упоминал, что хотел бы её сменить. Но, с другой стороны, и свежей записной книжки нигде не было.

— А у брата при себе ежедневника не нашли? — спросил Ван Ибо. — А то дома последнего нет.

— Не было, — покачал головой Аарон. — Я специально спрашивал, когда не отдали. Я ведь знал, что должен быть.

— Странно, — вздохнул Ван Ибо, толкая носком кроссовка металлическую ножку стоящего перед ними столика. — Нет дневника, да и денег тоже нет.

Они помолчали. Искоса Ван Ибо рассматривал Аарона. Тот не выглядел… броско. Да никак, честно говоря, не выглядел. Единственное яркое в его внешности — рост — сейчас скрадывалось позой. На лице отражалась усталость, под глазами набрякли мешки, а уголки губ опустились.

Как-то не выходило из Аарона плейбоя.

Вспомнилось, что он приставал к Сяо Чжаню, в груди тут же потяжелело: злость вспыхнула быстро, как будто спичку поднесли к облитой бензином ветоши. Захотелось наорать на наверняка ничего не понимающего мужика, огреть пластиковым стулом и сбежать. Ван Ибо, конечно, остался сидеть, только взгляд перевёл на спрятавшуюся в тени колонн галерею.

— А Чжань-Чжань что-нибудь говорит?

— Не-а, — качнул головой Ван Ибо, следя за голубем, вальяжно прохаживавшемся по краю крыши. — Но я про машину и не спрашивал.

— Да, дела, — почесал в затылке Аарон.

— А может, женщина? — спросил Ван Ибо, вспомнив фотографии. — Не нашли её?

— Да, признаться, и не искал, — обезоруживающая улыбка вышла такой искренней, что даже не получилось разозлиться. — Не до того было. Я сегодня всю ночь обходил бары Монгкока, а толку… Ну хоть с Чжань-Чжанем поздоровался.

— Он не говорил.

— Да не о чем говорить. Перебросились парой слов, да я дальше пошёл. Он тоже ничего не знает. Что за город-то такой, что никого здесь не найдёшь.

— А кого искали?

— Да этих, — вздохнул Аарон, откинувшись на спинку кресла. — Наверняка же шпана какая-то, сами испугались, когда Фэна вырубило.

Показалось, что на голову вылили ведро со льдом. Похолодев, Ван Ибо глянул на Аарона, стараясь не выдать паники, ползущей из низа живота. Мутная вода поднималась всё выше, не давая толком вдохнуть, а на языке проступил привкус тины. Ван Ибо чувствовал его однажды, когда пришлось плыть за мячом на середину заросшего школьного пруда, а миссис Джеймс потом кричала на него в учительской ванной, а после обнимала тёплыми полными руками, приговаривая, как испугалась. Паника была такой же на вкус — затхлой и неожиданной, удушающе пахнущей тиной и гнилью.

— Сколько таких историй, — как ни в чём ни бывало продолжал Аарон, пока Ван Ибо боролся с собственным телом за необходимость дышать. — Вечно у них есть заводила. Вот он и вправду дурной обычно и никогда не кончит хорошо. А рядом два-три прихвостня, кто-то, может быть, совершенно обычным, стоит выйти за пределы компании. А как соберутся вместе, так начисто голову сносит.

— Почему?..

Ван Ибо и сам не знал, что хочет спросить. То ли почему Аарон так уверен, то ли почему так происходит. Почему есть заводила, а вокруг него… У них таким, конечно, был Блэйк. И Сара как его верная помощница, спутница и преданная поклонница. Бев как-то жаловалась, что всё, что делал Блэйк — гадкого, безбашенного или откровенно преступного, — он делал для Сары. Она ужасалась, но и восхищалась, и это заводило Блэйка дальше во тьму.

Ван Ибо тогда хотел сказать: “Мне становится страшно”, а в глазах Бев читал: “Нам стоит всё прекратить”, — но никто их них не открыл рта. И они остались там и смотрели на то, как их компания несётся к финалу с неотвратимостью скоростного поезда.

И теперь Аарон говорил о том же, говорил, что у них не было другого пути — у них, но не совсем. У кого-то такого же, как они, запутавшегося в себе, в том, что правильно, а что нет. И в итоге за то, что Ван Ибо не успел понять вовремя, расплатился Фэн-гэ, и была в этом какая-то страшная ирония. Он ведь платил всегда.

— Почему? — переспросил Аарон. — А! Почему я так думаю? Да они же не взяли ничего. Ни телефона, ни печатку, ни цепочку. Просто ударили по голове и сбежали. Наверняка перепугались до чёртиков. Одна надежда, что за ум возьмутся! Для этого и нужны камеры! Если бы там была хоть штучка! А ближайшая — через квартал. И одна. Толку-то? Мимо неё никто и не проходил.

— А что с ними будет? — прохрипел Ван Ибо.

— Да ничего. Ни имён, ни лиц.

— Нет, я про… — Ван Ибо провёл руками в воздухе. — Про вообще. Что обычно бывает?

— Ну заводила всегда садится, — загнул палец Аарон, наклоняясь к столу. Тут как раз подошла хозяйка и принялась расставлять блюда. — Вот спасибо, тётя! Так о чём я? А! Да по-хорошему, разбегутся, как мыши. Посидят тихо. Подпевалы скорее всего в жизни больше ничего противозаконного не сделают, а вот заводила… Он сделает. Потому что это же его проблемы остальным жизнь портят.

— Его проблемы?

У Блэйка не было проблем. У него были мама и папа, и младшая улыбчивая сестрёнка, и большой добродушный пёс. У его родителей было достаточно денег, а каждое лето он ездил к морю. Сара любила его беззаветно, а он — её, пусть и странно, пусть как умел. Ван Ибо раньше казалось, что Блэйк всё же умеет любить, а не как он сам — вечно холодный, как ледышка, прячущий своих парней от любопытных глаз.

Теперь, когда в груди всё горело, стоило подумать о Сяо Чжане, как Ван Ибо сомневался.

Последние месяцы поменяли его. Раньше он думал, что любовь — это стать уязвимым, потеряться в чьей-то дурной жизни, или, может, кого-то терпеть, снисходительно улыбаясь глупостям. Так было у Сары, так было у Блэйка, так никогда не было у самого Ван Ибо. Его первая любовь — мимолётная и быстро кончившаяся разбитым вдребезги сердцем — уже истёрлась из памяти, и осталось только разочарование и собственное обещание, что больше никогда.

А теперь у него был Сяо Чжань, и вот уже почти что три месяца Ван Ибо не мог понять, как обходился без него столько лет.

Это не походило на то, что Ван Ибо видел у Блэйка и Сары, не походило на Майкла и Бев, а было, кажется, только его и Сяо Чжаня, и эта невероятная исключительность сводила с ума.

— Проблемы, — кивнул Аарон, берясь за ложку и возвращая Ван Ибо к разговору. — Ешь давай. Тут самые вкусные вонтоны.

Они замолчали на один пельмень и глоток бульона. Мимо проехала череда машин: пробки, наконец, кончались, и трафик переставал напоминать нашествие черепах.

— У них всегда есть проблемы, — жизнерадостно хрустнув побегом зелёного лука, продолжил Аарон. Речь его потеряла во внятности, но Ван Ибо было всё равно. — Не бывает, что от хорошей жизни такое творят. Это как с серийными убийцами. Слышал что-нибудь про них? Американцы наплодили.

— Ага, — кивнул Ван Ибо, торопливо закидывая в рот вонтоны (ведь если жевать, то можно не говорить). — Ганнибал Лектер.

— Он самый. Вот из таких заводил вполне может вырасти что-то подобное. Без всякого эстетства, конечно, но… Есть в них что-то, какая-то червоточинка. Может быть, никаких тебе серий, а просто череда мелких дурацких преступлений. Он будет воровать, грабить и однажды наверняка кого-то изнасилует. Отсутствие совести ведёт именно туда.

Они помолчали. Вонтоны и вправду были отличными. В сочной начинке сочетались кинза и грибы, а тонкое полупрозрачное тесто легко раскусывалось. Размером каждый пельмешек был ровно такой, чтобы съесть за один укус, что Ван Ибо с наслаждением и делал.

Иногда он задумывался о том, как легко переключались мысли: только что он холодел от ужаса, понимая, то его брат погиб от рук гонконгской версии Блэйка, только что едва не разрывался на части от чувства вины, но уже через минуту без всяких страданий набивал щёки вонтонами.

— Не найдём мы их, — подвёл черту Аарон, тяжело откинувшись на спинку. — Вкусно, а? Тётя лучшие вонтоны делает. Разве что кто-то проболтается где-то, но это такая случайность, что вряд ли.

Ван Ибо кивнул. Ничего больше и не оставалось.

— Поищите его женщину, — тихо сказал он, роясь в рюкзаке. — У меня только фото есть, но, может, вы её знаете. Просто… Надо же ей сказать. Может, она думает, что Фэн-гэ её бросил, а он… ну… сами понимаете.

— Ладно, — вздохнул Аарон. — Хотя задачка ещё та. Он мне не говорил ничего, а у кого спросить… Но так-то найду. Хотя бы фотография есть.

— Спасибо, — кивнул Ван Ибо. — Я просто не знаю, может, уеду…

— Уезжай. Нечего тебе здесь делать.

— Но…

— Нечего, — повторил Аарон, повернувшись и глядя Ван Ибо в лицо. — Поменяли шило на мыло, империю на материк. Не будет тут ни черта хорошего, хоть и новый аэропорт, высотки, финтифлюшки. Езжай в Лондон. Продавай квартиру. Можешь через годик, наверняка станет дороже: Цимшацуй приводят в порядок. Но вали. Нечего тут делать.

— Ага, — ошеломлённо проговорил Ван Ибо. — Как вы… категорично.

— Я пытаюсь уехать из этого города третий год, — мрачно пояснил Аарон. — И пока что всё глубже увязаю. Уезжай, пока тоже не засосало. Фэн ещё мог уехать, всегда такой был: решил что-то — и сделал, и плевать ему на все последствия и помехи. А я не могу.

Обратно Ван Ибо пошёл пешком. Он брёл, разглядывая знакомые уже здания. Он выучил Цимшацуй, заново влюбился в полуостров девяти драконов, влюбился в Гонконг, как будто влюбился в человека.

Краска всё ещё стекала с домов, на ней проступали чёрные языки грибка, отовсюду тянуло кислятиной, а в тёмных проулках бегали крысы, но теперь Ван Ибо любил их. Крыс в том числе. Здесь можно было найти компанию, разделывавшую дуриан прямо на улице, можно было отдать свой мусор старьёвщику. Или можно было уехать на пляж.

Сяо Чжань был в кухне, что-то нарезал широким тяжёлым ножом. Ван Ибо ткнулся носом ему за ухо, поцеловал и тоном не терпящим возражений сказал:

— Едем на Рипалс^[30]. Хочу сунуть ноги в море.

И, видимо, было что-то в его голосе: Сяо Чжань тут же отложил нож и ушёл в комнату, торопливо меняя шорты на джинсы. Ван Ибо захватил с собой сменное бельё: он собирался купаться. В Англии за тёплое море считалось то, во что не полезет ни один житель Гонконга, так что вряд ли ноябрьское море покажется ему слишком холодным.

В такси Сяо Чжань взял его за руку.

В этом жесте было столько нежности и осторожной заботы, что сдавило горло. Сяо Чжань внимательно смотрел, как бы спрашивая о случившемся.

Они перебрались через пролив и поехали вдоль побережья^[31], оставив позади царапавшие небо высотки. Здесь было больше леса и бескрайняя сине-зелёная пустошь моря, на которой тут и там паслись барашки волн. Ветер был несильным, но почему-то море ярилось, к берегу подходило ласковым и накатывало на край нежным боком.

— Что случилось? — шепнул Сяо Чжань, привалившись к плечу, как будто с интересом разглядывая воду. — На тебе лица нет.

— Я там расскажу, — ответил Ван Ибо, позволяя почти лечь на себя. — Смотри. Чайки.

Они летали над заливом белыми росчерками, и если бы Ван Ибо открыл окно, то наверняка услышал бы их неприятные голоса. Но в кондиционированной прохладе такси было слышно только шорох покрышек по асфальту и бубнёж радио — водитель слушал спортивную волну.

Сяо Чжань сидел рядом, прижавшись очень близко. Они всё ещё соблюдали благопристойный вид, но с большим трудом: Ван Ибо отчаянно хотелось поцеловать маячившую перед носом шею. Оставалось только порадоваться тому, что ехать было недолго. Уже через двадцать минут, за которые Сяо Чжань успел придремать, а Ван Ибо всё же прижаться губами к приятно пахнущим волосам, они вышли рядом со входом на пляж.

За невысоким заграждением начинался яркий жёлтый песок, через дорогу от них шла бесконечная стройка, а дед у тележки с напитками призывно махал рукой. Ван Ибо купил им по мороженому, и Сяо Чжань улыбнулся так ярко, что солнце, стоявшее почти в зените, побледнело на его фоне.

— Сейчас почти не ездит никто, потому я тут один, — дед ткнул себя пальцем в грудь. — Вы если хотите чего, то говорите, я организую.

— Нам бы такси часа через четыре, — вежливо попросил Сяо Чжань, дождавшись кивка Ван Ибо. — И где здесь можно будет поесть?

— Да у старухи моей, — махнув в сторону пустующих столиков ниже по дороге, сказал дед. — Она хорошо готовит, да и если острое любите, то вообще отлично. Из Чунцина мы.

— И я, — просиял Сяо Чжань, и у Ван Ибо дух захватило от его вида. — То есть родители, я-то уже тут родился.

— А всё одно земляк! — обрадовался в ответ дед и хлопнул в ладоши. — Ну тогда я скажу старухиного тофу^[32] сделать. Уж она расстарается, можете не сомневаться!..

— Спасибо, — прервал их восторги Ван Ибо. — Мы пойдём. Вернёмся через пару часов. Там есть душ?

— Есть, как не быть, — кивнул дед. — Налево. Да вы увидите.

На пляже было даже жарко. Сяо Чжань поспешно достал солнцезащитный крем и принялся мазать лицо и руки. Ван Ибо только отмахнулся: ему было всё равно. Прожив в Лондоне так долго, он растерял пиетет перед бледной кожей. Там все наоборот завистливо спрашивали, ездил ли он отдыхать, раз вернулся такой загорелый. Туманный Альбион не предоставлял больших возможностей, а на самом тёплом курорте можно было легко попасть на неделю бесконечных дождей.

— Красиво, — тихо сказал Сяо Чжань, глядя по сторонам.

Людей и правда не было. Где-то вдалеке собралась компания, ещё дальше кто-то купался — значит, Ван Ибо не так уж ошибался о температуре воды, — а потом долго-долго никого не было. Это было редкостью и неожиданным счастьем в Гонконге, где люди были везде и всегда. Ван Ибо уже так привык к ним, что не замечал, не обращал внимания, когда оказывался в толпе.

— Пойдём, — позвал Ван Ибо и потащил Сяо Чжаня ближе к прибою.

Если идти так быстро, то ни у кого не возникнет вопросов, зачем держать руку в руке. Если торопиться вперёд, то и дело оглядываясь к спутнику, то никто не станет подходить. Наверное, здесь и сейчас у них не возникло бы никаких проблем: слишком мало людей было вокруг, слишком ярко светило солнце, а волны слишком нежно облизывали песчаный пляж.

Сяо Чжань сел, а Ван Ибо очень быстро, как будто на скорость, разделся. Вода обожгла, а потом прильнула, принимая в свои объятия. Холодная, она всё равно была теплее, чем в Плимуте, куда каждое лето выезжала их школа. Соль обожгла губы, стоило машинально облизнуться, солнце нагревало голову, и хотелось опустить лицо вниз, чтоб плыть, как учили, но было нельзя.

Издалека Сяо Чжань казался крошечной точкой. Он сначала сидел, а потом подошёл ближе, будто потеряв Ван Ибо из виду. Приставил ко лбу ладонь и замер вытянутой напряжённой тенью — такой красивый, что слепило глаза.

Ван Ибо вышел к нему и обнял, не слушая возмущённых слов. Сунулся носом за ухо, где пахло малиной и отдушкой шампуня, поцеловал нежную мочку, поймав губами чужую дрожь.

— Не хочешь зайти в воду? Волн почти нет.

— Холодно, — открестился Сяо Чжань. — Ты бы ещё в феврале полез!

— Ты просто в Плимуте не плавал. Там никогда не бывает так тепло, и приходится лететь на Ибицу.

— Надо же какое горе, на Ибицу лететь приходится, — закатил глаза Сяо Чжань, и Ван Ибо засмеялся.

Сяо Чжань подхватил, и стоя у линии прибоя, когда море трогало им лодыжки, они смеялись, как два придурка. Ван Ибо даже пришлось согнуться, так отчаянно ему не хватало воздуха.

— Горе! Противная эта Ибица!

— Конечно, не то что нам: сел на такси или автобус и приехал на тёплое море!

— Это всё Фэн-гэ виноват, сплавил меня в Лондон!

— Ссылка! В сраном Лондоне! Ужас какой! — проплакал сквозь смех Сяо Чжань. — Меня бы кто сплавил в Лондон!

И они замолчали. Сяо Чжань поджал губы, явно жалея о том, что об этом заговорил. Ван Ибо потянулся, снова обнял, но теперь совсем по-иному. Была какая-то странность в том, что у всего появились оттенки.

Оттенки объятий и поцелуев — утешающие, подбадривающие, приветственные и страстные, бывали даже злые, и Ван Ибо вспоминал их. Тот вечер, когда он узнал, тот вечер, когда впервые так злился на Сяо Чжаня. У поцелуев был привкус прокушенной губы и неожиданных слёз, которые не получилось сдержать.

— Пойдём посидим, или ты ещё поплаваешь? — тихо спросил Сяо Чжань, погладив Ван Ибо по щеке.

— Ещё разок — и под душ.

Он уплыл далеко. Не в сезон буйки были убраны, и можно было обнаружить себя едва ли не в Маниле, так что ориентироваться приходилось по берегу. Оказавшись достаточно далеко, Ван Ибо лёг на спину, раскинув в стороны руки. Небо над головой было пронзительно голубым, а солнце светило с моря. Тени волн выглядели больше самих волн, и оставалось только рукой ловить пенного барашка. В вышине носились чайки, их неприятные резкие крики царапали слух.

Но всё же здесь, посреди пустой бухты, отплыв достаточно далеко, Ван Ибо мог не думать. Мысли смывало шумом моря и собственным дыханием, плеском, с которым руки погружались в воду, и всё теряло смысл: все проблемы, все решения, которые нужно было принять. Что-то похожее он чувствовал на Пике, когда забрался туда, куда вряд ли кто-то до него заходил, смотрел на единственную в округе пальму, а задница мокла от влажного мха.

Сяо Чжань ждал его на песке, постелив где-то раздобытый коврик. Он лежал, накрыв лицо панамкой, и грелся на солнце. Ван Ибо засмотрелся на его длинную стройную фигуру. Сейчас было толком не рассмотреть: и рубашка, и джинсы были свободными, истинную худобу выдавали тонкие лодыжки, оголённые подвёрнутыми гачами.

Душ оказался тёплым, но, скорее, нагретым солнцем. Быстро ополоснувшись, Ван Ибо сунулся в кабинку для переодевания, чтобы сменить бельё. Сяо Чжань всё так же лежал, уютно пригревшись и спрятав ладони в рукавах, чтобы те не загорели.

— Почернеешь ногами, — тронув его за пятку, сказал Ван Ибо.

— Что поделать, — проворчал Сяо Чжань. — Пойдём?

— Посидим.

Ван Ибо устроился рядом с Сяо Чжанем, привалившись плечом к плечу. Над водой носились чайки — сейчас подозрительно тихие, возможно, наоравшиеся, пока Ван Ибо плавал. Сяо Чжань водил ногой по песку, зарываясь в него пальцами.

— Аарон сказал, у Фэн-гэ была машина.

— Ага, — кивнул Сяо Чжань, рисуя что-то невнятное движением пятки. — Продал, но новую не успел купить.

— А не знаешь, где деньги?

— Деньги? — поднял голову Сяо Чжань. — Я думал, ты нашёл. В смысле ты всё так покупал…

— Я бутылки продал, — фыркнул Ван Ибо. — Они оказались коллекционными — какой-то придурок с руками оторвал. Возможно, я изрядно продешевил, но ни черта же в них не понимаю.

— Надо было спросить, — поморщился Сяо Чжань, толкая Ван Ибо в бок. — У меня есть знакомые…

— Да какая уже разница, — отмахнулся Ван Ибо. — А вот где деньги от машины?..

— Не знаю. Может, в банке каком? Но тогда документы дома должны быть. Или на работе…

Сяо Чжань нахмурился. Он поджал губы, став похожим на скептически глядящего на ученика преподавателя. Только смотрел он на море и чаек, которые, наконец, радостно заголосили, найдя что-то в воде.

— А нету, — кивнул Ван Ибо. — Надо рыться в дневниках. Блядь, Фэн-гэ, чего ты сложный такой…

— Никто не думает, что завтра умрёт, — грустно сказал Сяо Чжань. — Он бы тогда рассказал. А так… смысл теперь.

— Да, только вздыхать. Не помнишь, какой был последний дневник?

— Вроде бы красный, — с сомнением ответил Сяо Чжань. — Фэн-гэ ещё жаловался, что в магазине было темновато и непонятно, что он такой дикошарый. Как у женщины.

— Я такого дома не видел, — медленно произнёс Ван Ибо. — Ни в комнате, ни в гостиной. И с работы мне всё отдали.

— Странно, — нахмурился Сяо Чжань. — Очень странно. И знаешь, что ещё странно? Никто толком не может сказать, откуда он шёл. Вроде с работы, но почему таким странным путём? А если не с работы, то откуда? Если бы куда-то пить пошёл, то ко мне бы зашёл…

— Я думаю, это женщина. Та, с фотографий.

Они помолчали. Тишина здесь не была тишиной их квартиры: шуршало море, кричали чайки, под пальцами скрипел песок. Слух словно бы обострился, стало легко вычленять все звуки. Сяо Чжань медленно дышал, в ушах самого Ван Ибо шумела кровь, но не так громко, как если приложить ракушку. Захотелось найти одну, забрать с собой, оставить на память — пляж Гонконга, где были только они вдвоём. Откуда-то издалека долетел смех, снова закричали чайки, море плеснуло сильнее, разрушая иллюзию.

— Может быть, — тихо сказал Сяо Чжань. — Может быть, ты и прав. Фэн-гэ в конце концов было почти сорок пять. Я всё удивлялся, почему он живёт со мной.

— Кому нужен муж, все деньги высылающий брату, — скривился Ван Ибо. — Я тоже думал. Не знаю, по-моему, хрен найдёшь ту, которая это поймёт.

— Я бы понял.

Снова сжалось сердце, кислым плеснуло на язык, будто Ван Ибо хлебнул уксуса. Глупая ревность сдавила горло, и пришлось откашляться, чтобы не задохнуться в ней. Сяо Чжань ничего не заметил, только пересыпал ладонью песок, закапывая свои ступни, — розовый кварц прятался в золоте пляжа.

— Может, и она поняла, — тихо добавил Сяо Чжань. — Не знаю. Фэн-гэ никогда про неё не рассказывал. Мне кажется, это странно.

— Я тоже про тебя никому не рассказываю, — возразил Ван Ибо.

Сяо Чжань оглянулся на него с улыбкой. Она была какой-то странной, как будто не радостной, а понимающей, но Ван Ибо ни за что не взялся бы участвовать в конкурсе чтения лиц.

— Про меня никому не расскажешь. Как про меня рассказать? “Я встречаюсь со”...

— Нет! — вскинулся Ван Ибо. — Я не поэтому! Гэ! Чжань-гэ! Ты чего?

Потянувшись, он обнял Сяо Чжаня, прижал к себе, целуя щёку и у виска, зашептал прямо в ухо, оказавшееся у губ:

— Я не рассказываю про тебя, потому что сам не верю. Как рассказать, что встречаешься с небожителем? Ты себя видел вообще? А меня?

— Вообще-то да.

— И ничего не понял! Ты просто невероятно, охренительно, сногсшибательно красивый! Я на тебя смотрю, и у меня то слюна течёт, то хер по лбу бьёт, то и то, и другое одновременно!

— Да это всё про тебя! — так же жарко зашептал Сяо Чжань, повернувшись и почти ткнувшись в губы губами. — Я на тебя смотрю и думаю: как это мне повезло? Как ты посмотрел на меня? Как ты принял меня таким? Почему до сих пор не гонишь? И ни на один вопрос у меня нет ответа!

— Потому что я люблю тебя, глупый гэгэ, — проворчал Ван Ибо и всё-таки коротко поцеловал. — И только попробуй ответить, что это пройдёт. Пока что даже и не собирается. Я с каждым днём будто падаю ещё глубже. Всё жду, что уже дно, но потом оказываюсь ещё ниже. Ты улыбнёшься от окна кухни, а у меня сердечко дрожит. Никогда такого не чувствовал.

— Ты дурак.

— Нет ты.

— Нет ты! Айя, Ван Ибо! Я с тобой превращаюсь в пятилетку!

И Сяо Чжань засмеялся, расслабившись в руках, прижавшись щекой к плечу. В груди защемило, и Ван Ибо подтянул его ещё ближе, чтобы чувствовать чужое тепло всем телом. Они просидели так ещё несколько минут, глядя, как чайки с криками носятся над морем.

Старик слово сдержал, и в забегаловке их уже ждало мапо тофу, а улыбчивая женщина подзывала их ближе.

— Ешьте, — велела она. — Я сделала не слишком остро. Здешняя кухня у всех отбивает вкус.

Если это было “не слишком”, Ван Ибо не хотел бы никогда встретиться с “в меру остро” по мнению пожилой дамы. Уважение к ней возросло до небес, а вот она, кажется, потеряла к Ван Ибо всякий интерес, как только он взмолился о стакане холодной воды. Сяо Чжань же с удовольствием ел, и остроту выдавали только капельки пота, выступившие на лбу. Кожа блестела, как будто усыпанная драгоценностями, и Ван Ибо не мог прекратить смотреть.

Дед пришёл их проводить, когда подъехало такси, пихнул в руки потрёпанную визитку.

— Вы не смотрите, что я там начальник, я давно на пенсии, — махнул он рукой в сторону помягчевшей от лет картонки. — Я старый номер зачеркал, а домашний дописал. Если будете в наших краях, то звоните! А то тут сплошные туристы, а дальше ещё хуже станет, как понастроят отелей.

На работе, к которой Ван Ибо успел привыкнуть, он снова открыл дневник брата. Очередная книжица в кожаном переплёте, где на первой странице летящим почерком Фэн-гэ было написано его имя.

— У тебя ведь правда была женщина? — тихо спросил Ван Ибо, не пытаясь перекричать очередные певческие таланты. — Почему ты о ней никому не сказал, гэ?

Дневник ничего не ответил, и Ван Ибо начал медленно перелистывать страницы. Снова попадались фотографии. Места: храм со стрельчатыми окнами, вид на город с обзорной площадки, на которой Ван Ибо никогда не был, знакомый парк Коулуна, сам Фэн-гэ, на чьём снимке надолго задержался взгляд.

Брат хмурился над каким-то документом в знакомом узком кабинете, за спиной виднелся компьютер, который так никто до сих пор и не включил. Стул толстяка пустовал, только на спинке висел пиджак. Кажется, он же висел и в тот раз, когда приходил Ван Ибо — возможно, будучи больше декорацией, чем одеждой.

Лицо Фэн-гэ казалось осунувшимся, под глазами залегли тени, а губы кривились, обведённые скобкой морщин.

“Эта работа не доведёт меня до добра,” — ворчал строчками брат. — “Аарон схватил мой “Полароид”, а я даже и не заметил. Так меня можно будет обобрать до нитки, а я только попрошу кофе. Нужно увольняться и уезжать к чёртовой матери”.

Следом попался снимок бара: ряды бутылок, вентилятор на краю стойки. Неприятные, какие-то бандитские лица. Ван Ибо с сомнением посмотрел на них: на первом плане никого не было, но позади в кадр попали сидевшие за столиком. Широкие плечи, плоские лица, перебитые в драках носы. Черт в подробностях не разобрать, но впечатление, скорее, гнетущее.

“Со всем этим нужно завязывать. Однажды мне не удастся договориться, и пойду я на корм рыбам. Зато виски тут заебись — жалко, Аарона не позовёшь. Но и тянуть его так глубоко не дело, мелкая не обрадуется”.

Ван Ибо сглотнул, глядя на подпись. На корм рыбам брат не пошёл, но всё-таки умер. Наверное, всё не было так страшно, и Аарон наверняка проверил всех знакомых Фэн-гэ, раз смело утверждал, что его убийство случайное. Да и, с другой стороны, триады не убивали так — почти бескровно и безболезненно, почти у всех на глазах. Но лица были очень неприятные, что бы там ни происходило. Ван Ибо решил, что не будет искать этот бар. На фотографию попала половина вывески, отлично читалась часть названия, но он предпочёл перелистнуть дневник дальше.

С фотографии смотрела та женщина. Она была в медицинской маске, но здесь было видно глаза — пронзительные, прищуренные, она смотрела с насмешкой. Ничего больше не было видно, так близко был сделан снимок. Морщинки в уголках глаз, густые брови, искусно подкрашенные на кончиках, где волоски начинали редеть. Короткие прямые ресницы и стрелочка подводки у внешнего уголка.

Фэн-гэ точно нравились её глаза.

В его снимках был талант, который Фэн-гэ видел у Сяо Чжаня. Умение схватить момент, образ, мгновение, в котором изменчивая форма окажется совершенна. Ван Ибо фотографировал совсем не так, его фото всегда были отражением реальности: вот он с другом, вот друг на коне, а вот они стоят на берегу заболоченного пруда. У Фэн-гэ получалось чувство — его собственное.

Нежность к Гонконгу, к его уличным грязным рынкам, любовь к еде, которую отражала примерно сотня фотографий шашлычных тарелок. На очередной фотографии попалась кошка — худая и гладкошёрстная, как все кошки Гонконга, она лежала, вытянувшись на ступени храма.

“Когда уедем, я заведу кота. Нормального мохнатого кота, которого можно раскормить до неприличия. А то эти даже и не толстеют, всё перегорает в такой жаре”.

Ван Ибо прищурился.

План Фэн-гэ уехать, кажется, перестал быть то ли руганью, то ли мечтой. В этой фразе как будто чувствовалось решение: между сетованием на работу и неведомыми, но опасными, знакомствами и твёрдым “когда” пряталось время серьёзных размышлений.

— И почему именно их ты ни хуя не записал? — выругался Ван Ибо. — Вот это гораздо важнее котов!

На следующей странице фотографий не было, а вот текста оказалось побольше. И внутри Ван Ибо разлился холод, стоило только дочитать.

“Предположим, денег я достану, билеты тоже. Нужно договорить с Цангом, чтобы он потом продал квартиру по доверенности, самому с этим возиться точно будет не с руки. Чёрт, а всё звучит не так уж безумно! Вот Ибо будет радости-то, когда мы ему на голову свалимся! Главное, ничего не говорить Чжань-Чжаню, расстроится”.

— Ах ты сука, — выдохнул Ван Ибо и захлопнул дневник. — Нет, ну какая же мразь. А я только решил, что ты был классный мужик. Одного брата сплавил, от второго решил сбежать. Красава! Что ещё-то тут сказать.

Возвращаясь домой, Ван Ибо соревновался в молчаливости с Джеки. Дневник в рюкзаке казался камнем — попади с ним в воду, и никогда не получится всплыть. Ван Ибо так и не решился взять Сяо Чжаня за руку — тот, явно удивлённый, посмотрел коротко, но ничего не спросил. Застыв, как каменное изваяние, Ван Ибо заставил и Сяо Чжаня провести это время в молчании — десять долгих, почти бесконечных минут. Сейчас в них влезло бы не только семьдесят восемь ударов сердца, но и геологическая эпоха, рассвет и закат чьей-то эры.

Они заговорили только в спальне. Сяо Чжань, уже вымывшийся, благоухающий малиной и мятой, лёг рядом, осторожно коснулся руки.

— Что случилось?

Разозлившись от этой нежности, Ван Ибо взвыл, рывком дёрнул Сяо Чжаня на себя и поцеловал — жадно и жарко, подхватив чужой влажноватый затылок ладонью, навалившись так сильно, что было толком и не вдохнуть. Сяо Чжань от неожиданности ахнул, приоткрыв рот, чем Ван Ибо тут же воспользовался.

Ван Ибо прикусил по очереди губы Сяо Чжаня, лизнул вдоль линии, где шероховатая кожа переходила в гладкость рта. Только теперь стало понятно, как Сяо Чжань был напряжён: он расслабился, почти растёкшись под телом Ван Ибо, закинув руки ему на шею.

— Что случилось? — повторил Сяо Чжань, едва отдышавшись.

— Ничего, — мотнул головой Ван Ибо, чувствуя на плечах стотонный груз чужой вины. — Просто настроение было какое-то стрёмное, не хотелось на тебя вываливать. Знаешь, когда одежда тебя трогает, а ты бесишься.

— А. Да, у меня тоже иногда такое бывает. Очень неприятное чувство.

— Ага. Прям дрянь. Я в такие моменты обычно сычую. Но сейчас ты пришёл, а такой красивый — пиздец! Ну и вот. Но ты знай, что я какое-то время буду противный.

— Хорошо, — нежно улыбнулся Сяо Чжань. — Давай спать?

И он уснул, провертевшись всего полчаса, а Ван Ибо ещё долго разглядывал потолок, чуть подсвеченный уличным фонарём. Желтоватое сияние пробиралось над карнизом, отражалось от белёной глади. Если закрыть глаза, то станет совсем темно, а если нет, то потолок работал ночником.

Чудовища не прятались под кроватью, не скрывались в шкафу: настоящий монстр жил через коридор, в комнате окнами на север. Как можно было думать так, как можно было?..

А потом Ван Ибо начал понимать. Не принимать, но… Сяо Чжань был для Фэн-гэ никем. Посторонний, доставляющий массу хлопот. Таким же был для него сам Ван Ибо: забота о нём — не больше, чем исполнение сыновьего долга. Потому он отправился в Лондон. Конечно, это давало гораздо больше возможностей в первую очередь самому Ван Ибо, но всё же… Всё же это освобождало и Фэн-гэ.

Ван Ибо сам не заметил, как уснул. Проснулся поздно, а рядом сладко спал Сяо Чжань. Во сне что-то было, Ван Ибо смутно помнил не события, но чувства: страх, отвращение, неожиданное, почти невероятное счастье. Его жизнь — не только сны — давно превратилась в этот странный коктейль.

^[30] пляж на территории города, на южной стороне Острова

^[31] автор не уверен, что так уже можно было в 99 году, но что поделать, там дальше вообще будет всякое ух!

^[32] это лингвистическая шутка самосмейка от автора. 麻辣豆腐 малатофу, острый тофу. это сычуаньское блюдо, история которого восходит к некой рябой старухе. если вы не поняли, то это окей

Chapter Text

Сяо Чжань позволил Ван Ибо отстраниться, просидеть целый день в комнате брата. Иногда заходил, улыбался, спрашивал о еде. Ван Ибо должен был читать дневники: искать имена, причины и даты, какие-то следы, хоть что-то, что Фэн-гэ оставил ему… Но вместо этого до изнеможения тренировался, танцевал, двигаясь в ритме игравшего в голове бита. Хотелось расшвырять по комнате вещи, перевернуть ровные стопки книжек, выбросить их на помойку, знать не желая человека, так легко предающего безусловное доверие.

Ван Ибо раз за разом вставал на руки, добиваясь идеального, непоколебимого баланса. Выходной пришёлся некстати — Ван Ибо промучился целый день, не в силах ничем занять свои мысли: всюду был брат и всюду — его предательство, так явно и бессовестно читавшееся между строк.

Нужно было привычно и знакомо отстраниться — это удавалось Ван Ибо лучше всего. Не думать, не вспоминать, не расковыривать неожиданно большую болезненную рану. Но пока что не получалось. Фэн-гэ, незнакомый и больше воображаемый, показался хорошим человеком. Возможно, таким, с которым Ван Ибо спорил бы до последнего, пререкался бы по любому поводу. Но хорошим.

А теперь выходило, что все мысли Ван Ибо о доброте и ясности взгляда, об улыбках, в которых не может прятаться зла, — всё это было зря. В итоге Ван Ибо оказался наивным ребёнком, а Фэн-гэ — вовсе не так хорош, как представлялось.

И в этом не было его вины. Он и не должен был… Да ничего он не должен был, и столько лет помогать Сяо Чжаню в общем-то, тоже. Но воспринимался брат теперь совсем не так, и лишний раз прикасаться к дневникам не хотелось.

Чтобы убить время, Ван Ибо вышел гулять — ноябрьская погода позволяла долго петлять улочками Цимшацуя, то выходя к закрытым модным кондо, то возвращаясь к стене парка, где раньше был Коулун. На полуострове девяти драконов больше не было крепости, но драконы остались.

Наверное, если бы Ван Ибо захотел, он бы вышел на кого-то из триад. И, может быть, даже после этого выжил. Только не зная вопросов, не было смысла искать тех, кто мог бы ответить, а лишний раз подставляться совсем не хотелось.

Ямэнь прятался среди листвы, его красные стены казались облитыми кровью.

К закату Ван Ибо добрался к Фэй, заказал какой-то ерунды и остался есть её там, глядя, как королева Мэб пританцовывает в гонконгском полумраке. Пришедший на ужин полицейский следил за ней тоже, а Фэй улыбалась, запрокинув голову. В её движениях и лице, в блеске глаз было что-то дурное, фейская магия плыла в воздухе, и полицейский попадался в ловушку. Ван Ибо почти наяву видел, как пустеет его взгляд, околдованный танцем фэйри.

Дома не было никого и ничего, кроме бесконечных дневников, которые Ван Ибо не хотел читать, потому он включил телевизор. Работал какой-то кантонский канал, и Ван Ибо не стал переключать: какая разница на каком языке будет бормотать сериал, если начало ты всё равно пропустил. Прежде чем собраться спать, Ван Ибо успел посмотреть три серии: чересчур перегруженные мелодрамой, они прекрасно отвлекали от мыслей. Пока разберёшься в хитросплетении судеб и родственных связях, напрочь забудешь о том, что волновало.

Здесь же, на диване в гостиной, Ван Ибо и уснул. Сериал ещё бормотал, когда он засыпал, а, когда проснулся, разбуженный резким стуком в дверь, на экране были только помехи: канал отключился на ночь.

На пороге возвышался Джеки — с таким же, как всегда, каменным лицом, поджатыми губами и уставшими, сонными глазами. Он придерживал Сяо Чжаня — совершенно пьяного и едва стоявшего на ногах. Тот, завидев Ван Ибо, потянулся вперёд и едва не упал, так сильно его повело.

— Напоили, — прогудел Джеки и осторожно передал Сяо Чжаня в руки Ван Ибо. — Плохо. Завтра пусть не приходит.

Он проследил, как Ван Ибо удобнее перехватил руки, дождался, пока они зайдут в квартиру и дверь начнёт закрываться, и только тогда отошёл к лестнице. Ван Ибо от неожиданности даже не смог поблагодарить: до сих пор переваривал тяжесть голоса Джеки. Казалось, что все слова весили не меньше тонны, — неудивительно, что тот говорил так редко.

— Привет, — шепнул Ван Ибо в тёплую кожу рядом с аккуратным ухом. — Как ты так, гэ?

Сяо Чжань ничего не ответил, только промычал что-то невнятное и потёрся виском о плечо. Хмыкнув, Ван Ибо потащил его сразу в ванную, всё равно в первую очередь нужно было помыться. Покорность Сяо Чжаня заставляла тяжело сглатывать: он шёл без всякого сопротивления, улыбался, а в глазах не отражалось ни капли разума. Ван Ибо уже знал, что напоить Сяо Чжаня было делом совсем несложным. Несколько коктейлей — и готово, вряд ли хоть что-то вспомнится на следующий день.

Пьяный Сяо Чжань становился ласковым, он клал голову на плечо, он трогал пальцами пальцы и гладил тыльную сторону руки и целовался так сладко, что голову кружило не хуже текилы. Вот и теперь он прижимался и пытался стоя заснуть. Ван Ибо едва сдерживал улыбку, чувствуя лёгкие поцелуи, то и дело приходившиеся то в плечо, то под ключицу.

Неладное он заметил, когда принялся раздевать Сяо Чжаня. Сначала тот засопротивлялся, вяло и беспомощно, но всё же попытался поймать руки Ван Ибо, что-то промычал, как будто в просьбе перестать. Потом на груди обнаружился след, которого Ван Ибо не оставлял.

В этом не было ничего такого, иногда случалось, но… Обычно Сяо Чжань просил этого не делать, да и редко какой клиент хотел целовать его. Ван Ибо насторожился, окинул взглядом Сяо Чжаня — тот пытался неловко закрыться, и тогда стало видно следы на руках.

Ван Ибо сглотнул.

Синяки складывались в чужие ладони, в отпечатки грубых, слишком сильно сжимавшихся пальцев. Джинсы оказались еле застёгнуты — болты, вставленные в неродные петельки, перекосились. В голову бросилась кровь, Ван Ибо захотелось выскочить из ванной, из квартиры, из собственной кожи, догнать Джеки и вытрясти всё до последней буквы, каждое имя, каждое лицо… И ничего не сделать.

Потому что заводилой был не он.

Стиснув зубы, Ван Ибо, не обращая внимания на бессильное сопротивление, расстегнул ширинку. Белья не нашлось, член не выказывал никакой заинтересованности, а мягкие яички чуть смялись в тесноте джинсов. Сяо Чжань что-то хныкнул, попытался прикрыться, оттолкнуть Ван Ибо, но руки толком не слушались — так сильно он был пьян. Он стоял-то только потому, что Ван Ибо придерживал его у стены.

Джинсы оказались на полу, Ван Ибо заставил Сяо Чжаня переступить ногами, чтобы снять штаны окончательно. Носков тоже не было. Тот, кто одевал Сяо Чжаня, — а сомнений уже не осталось, что он одевался не сам, — не стал заморачиваться с мелочами. Голый Сяо Чжань смотрел сверху вниз пустым, ничего не понимающим взглядом, только всё пытался прикрыться.

— Давай, Чжань-гэ, — хрипло выдавил Ван Ибо, уже видя блестящие дорожки стянутой кожи на бёдрах, откуда отшелушивались белые чешуйки. — Повернись для меня.

— П-пожалуйста, — пьяно хныкнул Сяо Чжань, и у Ван Ибо сжалось сердце. — Н-не н-нужно.

Он попросил, но всё же, покачнувшись, повернулся, и Ван Ибо пришлось задержать дыхание, чтобы не сорваться в мат. Все бёдра — длинные стройные бёдра Сяо Чжаня — были залиты чужой спермой. Ван Ибо прекрасно знал, как она, высыхая, выглядит. Поднимать глаза было страшно, но он всё же поднял и застонал: показалось, что больно сделали ему самому.

Между ягодиц Сяо Чжаня было влажно, белёсое семя до сих пор сочилось из припухшего, до конца не сомкнувшегося входа. Сяо Чжаня приходилось держать, ладони Ван Ибо легли как раз под ягодицы, большие пальцы упёрлись рядом с промежностью, и от этого расщелина ягодиц растянулась, а вместе с ней и истерзанный вход.

— Вот блядь, — простонал Ван Ибо.

Внутри всё горело. Беспомощная, бессильная ярость вынудила напрячься мышцы. Показалось, что если сейчас Ван Ибо попробует сжать в руке яблоко, то оно без труда лопнет, забрызгав стены своими плотью и соком.

— Ибо… — едва слышно позвал Сяо Чжань, а потом повторил — и разбил Ван Ибо сердце: — Ибо!.. Помоги, помоги мне, пожалуйста!..

Му́ка в его голосе и полное отсутствие надежды заставили Ван Ибо зажмуриться. Челюсти свело от того, как крепко он сжал их. На глаза навернулись слёзы. Не выдержав, Ван Ибо качнулся вперёд, поцеловал бедро там, где не было следов. Уткнулся лбом, старательно контролируя дыхание.

Раньше — ещё несколько месяцев назад — он бы не поверил, что сможет так. Посмеялся бы, скажи кто, что он будет пытаться не плакать, стоя на коленях перед проституткой, вернувшейся с неудачной смены. Ван Ибо стоял и пытался не плакать, и хотелось прижаться щекой, поцеловать каждый цунь тонкой кожи, на которой уже проступали синяки — грубые руки, твёрдые пальцы, впивавшиеся в плоть, чтобы удержать ноги, которые не желали раздвигаться для них. Если бы Ван Ибо захотел, он бы прочёл всё случившееся в чужих жестоких следах. Но он не хотел.

Ему было всё равно.

В этих следах, грязных прикосновениях, дрянных гадких мыслях выпачкался Сяо Чжань — его Сяо Чжань. И всё, что Ван Ибо хотел, — омыть его, чтобы чистота внутренняя наконец пришла в соответствие с внешней.

Он поднялся на ноги, притянул Сяо Чжаня к себе, прижался грудью к спине, безжалостно пачкая домашние шорты. Поцеловал шею — там, где были чужие следы, там, где пахло сигаретами и водкой, где едва билась жилка заполошного пульса, — и шагнул ближе к лейке душа, не выпуская из рук Сяо Чжаня, отрегулировал вентили. Вода хлынула на них — едва тёплая, но такая, чтобы и не замёрзнуть. Сяо Чжань охнул, попытался отпрянуть, наткнулся на Ван Ибо снова и, наконец, обернулся.

Взгляд его прояснился, исчезла пустота, вернулись вересковые холмы, над которыми в этот день не кончался дождь. Кажется, Сяо Чжань узнал Ван Ибо: что-то мелькнуло в его глазах, но он не позволил рассмотреть, отвернулся, будто бы прячась. Настаивать не стоило, и Ван Ибо не стал, только поцеловал голое плечо.

В душе они пробыли долго. Сегодня Ван Ибо слабо волновало, что темнота закончится к половине седьмого. Волосы Сяо Чжаня скользили между пальцами, пахло шампунем и влажной тканью: Ван Ибо так и не разделся. А потом пахло малиной, и ладони двигались по гладкой коже, на которой с каждой минутой проступало всё больше следов.

Отпечатки чьих-то прикосновений наливались темнотой, и Ван Ибо старался стереть их поглаживанием пальцев, поцелуем, прижавшейся на мгновение щекой. К тому моменту, когда он добрался до ягодиц, Сяо Чжань уже мог стоять сам.

Он тяжело опёрся о стену, чуть прогнувшись в спине, и Ван Ибо видел, как горят алым уши, как румянец подкрасил плечи. Пальцы скользнули внутрь легко, слишком легко, так легко, что это вызывало злость. Чужое семя выскользнуло наружу, Ван Ибо повёл из стороны в сторону, пытаясь его поторопить.

Это всё равно возбуждало. Жар в низу живота казался безумием, но он нарастал, заставляя медленно напрягаться член. Встряхнув головой, Ван Ибо толкнулся пальцами глубже, оттянул край вниз, почувствовал, как сперма стекла по костяшкам. Тёплая, согретая телом Сяо Чжаня. Член дёрнулся в ответ на мысли, Ван Ибо торопливо смыл семя с рук, направил струи воды на ягодицы Сяо Чжаня.

Как он ни старался думать об этом как о механическом процессе, но возбуждение огнём текло по венам. Член совсем встал, и тело Сяо Чжаня, обхватывающее пальцы — жарко и влажно, — вызывало только желание. Жажду. Иногда Ван Ибо казалось, что эта любовь навсегда его изменила: он стал чувствовать то, что никогда не мог даже предположить, и мир преображался, подчиняясь её мягкому давлению.

— Вроде бы всё, — хрипло сказал Ван Ибо, когда понял, что продолжает касаться Сяо Чжаня только для ласки. — Сейчас я ноги помою тебе.

Шорты нещадно давили на член, и всё же Ван Ибо радовался тому, что не стал их снимать: не было сейчас ничего неуместнее напряжённого члена. Малиновое мыло пахло, а кожа Сяо Чжаня скользила под пальцами. У него не стояло: то ли алкоголь, то ли произошедшее отбило желание. Сяо Чжань покорно переступил, когда Ван Ибо сказал, поджал пальцы, когда щекотка коснулась внутренней части коленей. Они оба молчали.

Ван Ибо не знал, что сказать, а Сяо Чжань, скорее, говорить не хотел, а настаивать не было смысла. Никакие слова не изменили бы того, что сейчас чувствовал Ван Ибо — от злости до нежности, от ненависти до безграничной любви. Ненависть, конечно, для тех, кто сделал это с Сяо Чжанем — его Сяо Чжанем! — и любовь для него самого.

Торопливо скинув одежду, Ван Ибо механически кончил в пару движений, тщательно смыв семя в канализацию, и принялся вытирать Сяо Чжаня. Тот безвольной тряпичной куклой оставался в его руках, а Ван Ибо не собирался его торопить. Фен шумно сдул с их волос влагу, а постель обняла нежной сатиновой лапой. Ван Ибо прижал Сяо Чжаня как можно ближе.

Показалось, если отпустить, то он снова попадёт в эти руки — оставляющие следы, грубые и жестокие. Но если обнять покрепче, если оставить сотню поцелуев на голых плечах, то тогда больше никогда, никогда этого не случится.

Ван Ибо вспомнил слова брата из дневника, стиснул зубы в кратком приступе неприязни — но Фэн-гэ был прав в том, что стоило поговорить с адвокатами. Кто-то наверняка знал, как продать квартиру, мог помочь с удалённой продажей. Начать следовало, конечно, с документов для Сяо Чжаня и, наверное, заняться этим можно было попросить Аарона…

Ван Ибо ничего не планировал, но сейчас отчётливо понял, что в Гонконге не останется ни он сам, ни Сяо Чжань, они уедут туда, где вечный туман и промозглая сырость. Где никто не знает о них, а, главное, никому нет до них дела. Они купят недорогой дуплекс не в самом плохом районе, а потом однажды смогут зарегистрировать брак. Они не останутся в Гонконге.

Утром Ван Ибо проснулся один. Он ждал этого, но всё же расстроился, когда не нашёл Сяо Чжаня рядом. Тот сидел на балконе, повернувшись спиной к двери и затянув в пластиковое кресло обе ноги. Угол пледа свешивался до пола, с улицы доносились крики и звуки клаксонов, а в доме напротив женщина   ковры.

Плечи Сяо Чжаня дрогнули, когда Ван Ибо опустил на них ладони, глаза показались заплаканными, и Ван Ибо склонился ниже, обнимая, устраивая щёку рядом с чужой щекой. Волосы Сяо Чжаня пахли шампунем.

— Тебе не противно? — тихо спросил Сяо Чжань, вцепившись в плед так, что побелели пальцы. — Тебе не противно?

— Нет, — шепнул Ван Ибо. — Это же ты. Я любил бы тебя хоть каким.

Сяо Чжань задохнулся, секунду боролся с собой и наконец заплакал. Качая его в объятии, Ван Ибо старательно дышал через нос, чтобы удержать слёзы. Никто не хотел бы, чтобы его жалели. В жалости всегда таилось пренебрежение.

Потому Ван Ибо пытался не плакать, а только утешать, гладить по спине и целовать растрёпанные после сна волосы, вдыхать тепло и малиновый дух, греть в ладонях замёрзшие пальцы.

За завтраком сбегал Ван Ибо, не позволил Сяо Чжаню готовить. Он набрал всего по чуть-чуть: и ютяо, и столетние яйца, и залитую сливками вафлю, свёрнутую вокруг нарезанного банана. Сяо Чжань же расставил по столу миски. Кашу он всё же успел сварить, чёрт знает во сколько поднявшись с постели.

Бледность кожи подчёркивали синяки под глазами, на шее и на тонких руках. Ван Ибо смотрел на них, стараясь запомнить, чтобы поцеловать все, заменяя своими губами чужие жестокие пальцы. Сяо Чжань ел, по какой-то системе откусывая то вафлю, то кусок огурца. Мясо, купленное через дорогу, ещё исходило паром, а вода в стаканах не успела остыть.

Мир снова замкнулся на их квартире, и солнце, пробравшееся через узкое кухонное окно, освещало Сяо Чжаню волосы — золотой ореол, подходящий ему и святым.

— Мне нужно к врачу, — тихо сказал Сяо Чжань, когда они устроились на диване в гостиной. — Мне нужно к врачу.

Телевизор заиграл мелодией новостей, ведущий принялся здороваться, а Ван Ибо кивнул, поцеловав выступающую на плече косточку. Кипенно-белая занавеска светилась чистотой, и на её глади тут и там виднелись пятна балконной листвы. Снизу сигналили, кто-то кричал, а здесь Сяо Чжань напряжённо смотрел на экран, хотя, Ван Ибо мог поспорить, ничего там не видел.

— Я пойду с тобой, — просто ответил Ван Ибо. — Если хочешь, то возьму тебя за руку.

Худые плечи мгновенно расслабились, Сяо Чжань извернулся странным кошачьим движением, уткнулся в грудь Ван Ибо. Его дыхание касалось кожи, отчего по ней начали разбегаться мурашки — волна за волной, ответом на каждый выдох.

— В прошлый раз Фэн-гэ ходил, — тихо сказал Сяо Чжань, и настала очередь Ван Ибо напрягаться.

— В прошлый раз? Был прошлый раз?

— Конечно, — легко ответил Сяо Чжань, и от этих слов всё внутри Ван Ибо заледенело. — И позапрошлый. Это случается время от времени.

Пришлось закусить губу. Чтобы не сказать ничего из вещей, которые Ван Ибо обещал не говорить никогда. Ветер трогал ветви цветов на балконе, и их тени покачивались на поверхности занавесок. Если смотреть только на них, то весь мир становился тусклым: виделись только серые силуэты. После взгляда на яркий свет теряешь способность различать оттенки сумерек.

Ван Ибо отвёл глаза, закрыл их для верности и уткнулся губами в тёмные волосы. Не разобрать нот — то ли цветы, то ли сладости, отдушка, присущая только шампуням, что бы ни было нарисовано на их этикетках. Так пахли волосы Сяо Чжаня. Запах навсегда останется связан с ним, и через годы, если Ван Ибо почувствует его снова, то вспомнит их утра в этой квартире, и кипенно-белые занавески, и острые худые плечи в ладонях.

— Просто очень плохой день, — тихо добавил Сяо Чжань. — Очень плохой. Вот и всё. Но теперь мне дадут отдохнуть хотя бы немного.

Стиснув сильнее зубы, Ван Ибо кивнул, поцеловал тёмную макушку снова, зарылся носом в гладкие отросшие волосы. Говорить ничего не хотелось. Да и было нечего. Слова разбежались, как разбегаются ящерицы, стоит шелохнуться траве рядом с их гнездом. Поцелуя Сяо Чжань не ожидал — удивлённо распахнул глаза, позволяя скользнуть языком в рот. А потом ответил с той же страстью, с тем же пылом, будто вспыхнув отражённым желанием.

Ван Ибо знал, что огонь в нём горел точно так же, но разум не позволял действовать первым. Ван Ибо будто давал разрешение — целуя, обнимая, притягивая ближе к себе. Хотелось, чтобы однажды всё это первым сделал Сяо Чжань — потянулся к Ван Ибо, не дожидаясь его инициативы.

До клиники добрались на такси. Сяо Чжань вызвал его сам, а потом молчал, пока они ехали через районы. Здание пряталось на задворках Монгкока, неприметное, ничем не отличавшееся от соседних. Принимали на первом этаже, и вряд ли у тамошнего врача была лицензия.

Подумалось, что раньше бы они вошли в Коулун, поплутали по его узким грязным проходам, увернулись от потока помоев с верхнего этажа и зашли в кабинет — с неожиданно хорошей отделкой. Над головой бы шумели самолёты — садясь и взлетая, заходя на поворот или выходя из него. Над головой бы дышал и жил целый город, работали фабрики и круглосуточные притоны. Теперь им пришлось ехать, а потом Ван Ибо сидел в узком коридорчике, дожидаясь, пока Сяо Чжань выйдет.

Он сел рядом, стоило закрыться двери. Вытянул длинные ноги и прикрыл глаза, в руке шуршал пакетик таблеток. Ван Ибо осторожно забрал его, чтобы положить в рюкзак. Сяо Чжань молчал, молчал и Ван Ибо, только осторожно накрыл ладонью ладонь.

— Куда-нибудь хочешь?

Сяо Чжань качнул головой. Вздохнув, Ван Ибо притянул его к себе, не обращая внимания на медсестру, сидевшую чуть дальше по коридору. Или, может быть, она была просто служащей — разбираться в этом желания не нашлось.

— Давай в ботсад? Я был только в лондонском, а там всё в оранжереях. Холодно ж.

— Зима, — тихо сказал Сяо Чжань. — Мало что цветёт.

— Это ты зимы не видел. Зима!

— А то ты видел!

— Ну, я зимой в Дании был — говно. Холодно — жуть! Темно! Даже Лондон по сравнению с Копенгагеном курорт.

В ответ Ван Ибо получил недоверчивый взгляд, но и это было лучше грустного равнодушия. В такси они снова молчали. Ван Ибо не знал, о чём говорить, а Сяо Чжань просто смотрел в окно, не спеша сказать что-то первым. Сегодня Ван Ибо снова растерял все слова. Так бывало всегда, он редко сходился с кем-то так легко, как с Сяо Чжанем. Но теперь и с ним слова завязли на языке, не желая сползать. Торопить их не было смысла: всё равно не получилось бы ничего хорошего.

Сад оказался пустым. Видимо, не только Сяо Чжань считал, что зимой там нечего делать. По дорожкам редко-редко попадались гуляющие старики. Ван Ибо взял Сяо Чжаня за руку — тот глянул, будто бы удивлённо, а потом переплёл пальцы крепче, будто боясь, что его отпустят.

— Знаешь, что говорил Аарон? — наконец решившись, сказал Ван Ибо. — Ну, про Фэн-гэ.

— Что?

Сяо Чжань повернул голову, и лучи солнца, пробравшиеся сквозь голые ветви какого-то дерева, осветили его глаза. Тёмный цвет исчез, став мёдом, красноватым бархатом, в котором спрятался провал зрачка. На секунду Ван Ибо забыл, о чём говорил. Оправившись от наваждения, он быстро качнулся, клюнув поцелуем Сяо Чжаню щёку.

— Его ударили по голове. Скорее всего, не ради денег — телефон-то не взяли. Просто кто-то не рассчитал силы или слишком удачно попал. Я думал даже, может, триады. Я так понял, Фэн-гэ с кем-то дела водил. Но как-то… Слишком уж ласково.

— Да, — подумав, согласился Сяо Чжань. — Было бы гораздо хуже. Я… знаю некоторые истории, ни одна из них не была про удар по голове. И даже если бы случайно убили, то… В общем, тело не осталось бы целым.

— Аарон сказал, что похоже на шпану, — с замиранием сердца продолжил Ван Ибо, потянув Сяо Чжаня к лавочке. — Давай посидим.

Они спрятались в тени так, чтобы можно было смотреть на фонтан. Тот исправно выбрасывал воду вверх, хотя никого, кроме них, поблизости не было. Убедившись в этом, Ван Ибо затащил ноги Сяо Чжаня к себе на колени. Теперь они сидели совсем близко. Чтобы Сяо Чжань не завалился назад, Ван Ибо держал его за талию, едва не сложив подбородок на худое плечо.

— Мне кажется, это я виноват, — шепнул он. — В том, что случилось с Фэн-гэ. Нет, погоди, послушай, а то так и не решусь. Что? Не смотри на меня так. У меня тоже бывают сложные темы. Часто проще вообще ничего не сказать, чем подбирать слова. Говно какое, не хочу говорить. Блядь.

Он помолчал, уткнувшись носом в футболку Сяо Чжаня. Она уже растеряла запах фрезии, пропиталась теплом тела, зацепила больничный аромат, отдушку салона такси и сотню оттенков, сплетавшихся в Гонконге. Сяо Чжань не торопил, смотрел то на Ван Ибо, то по сторонам, задерживая взгляд на фонтане. Сменилось несколько его режимов, цикл начался сначала, когда Ван Ибо продолжил:

— Я ведь тоже такая шпана. В Лондоне у меня компания… Сам не знаю, как с ними оказался. Ни одного китайца, а дед Майкла и вовсе работал в шанхайской полиции. Захватчики и имперцы. В общем, у нас такая компания. Плохая. Только сейчас, когда Аарон говорил, я понял, что прям стандартная. Заводила с проблемами — а они, похоже, у Блэйка и правда есть, — и куски говна, которые просто по течению плывут. Вот я такой.

— Ты нет, — тихо возразил Сяо Чжань, погладив Ван Ибо по голове. — Какой же из тебя кусок говна.

— Да обычный, — дёрнул плечом Ван Ибо. — Блэйк тоже парня по голове огрел. И, похоже, насмерть, Майкл проверял. И мы сбежали. В смысле. Я вызвал скорую, ребята, вроде, тоже, но толку-то. В общем… В общем, как с Фэн-гэ. Никого не нашли, а потом я уехал и даже никому не звонил. И, наверное, когда вернусь, я не буду никого искать. Просто съеду к чёртовой матери и постараюсь забыть.

— Вернёшься?

Ван Ибо промолчал. Он не знал, как сказать то, что сказать хотелось: я тебя заберу, ты не останешься здесь. Пока что всё это было прожектом, несбыточной мечтой, и нужно было поговорить с адвокатами, попросить Аарона решить вопрос с документами, — все эти взрослые вещи, которые Ван Ибо хотел отложить. Пока что хотелось просто держать Сяо Чжаня за руку и заглядывать в его колдовские глаза.

Только вот промедление добавляло плохих дней в календарь — двигаться стоило поскорее.

— Если вернусь, — поправился Ван Ибо. — Я пока ничего не решил, я вообще не знаю, что делать.

Сяо Чжань принял ответ, как принял бы, пожалуй, любой, даже немедленный поспешный отъезд. Не принимал он только то, что Ван Ибо повторял раз за разом.

— И вот я всё думаю… Нас не нашли, и так же не найдут того, кто ударил Фэн-гэ, — закончил мысль Ван Ибо.

Он снова уткнулся в футболку Сяо Чжаня, вдыхая его запах. Было тихо. Шум машин не долетал сюда, откуда-то из парка слышалось пение птиц. Если походить ещё, то можно было выйти к зоосаду, но Ван Ибо не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось, только сидеть вот так, почти затащив Сяо Чжаня на колени.

— Так забавно, — тихо сказал Сяо Чжань, — все мы друг друга не знаем. Если бы ты не сказал, я ни за что не подумал бы… что у тебя такое случалось. Как будто если не говорить, то мы останемся навсегда одиноки. Каждый живёт свои двадцать восемь лет на острове, где больше никого нет.

— Да, — кивнул Ван Ибо. — Я просто… Знаешь, я нашёл того, кому хочу рассказать. Всё подряд. И плохое, и хорошее, и вообще всё. Будешь моим Пятницей?

— У них ведь всё не очень хорошо кончилось, — улыбнулся Сяо Чжань.

— Тогда давай я буду твоим? — предложил Ван Ибо. — Мне всё равно. Могу быть дикарём. Станцую тебе какой-нибудь дикарский танец, и чтобы в конце обязательно тебя сожрать! Звучит как отличный план?

— Только не насмерть, — со смешком велел Сяо Чжань. — Очень, знаешь ли, люблю жить.

Ван Ибо кивнул и обнял Сяо Чжаня крепче.

Квартира встретила их трезвонящим телефоном. Ван Ибо успел первым, чертыхаясь и думая, что звонки как-то зачастили. До этого телефон молчал, как будто они никому не были нужны, как будто вокруг был не целый шестимиллионный Гонконг, а тот самый необитаемый остров, где они с Сяо Чжанем оказались вдвоём.

— Алло!

— Ну наконец-то, — проворчал Аарон. — Я думал, до вас ехать придётся.

— Да нас не было. В ботсаду были.

— Чего там зимой делать? — искренне удивился Аарон, шурша чем-то на фоне. — А, чёрт, я забыл, что ты в Лондоне кучу лет прожил. Небось проклинаешь всех, кто про зиму тебе говорит.

— Есть немного. Особенно когда говорят, что очень холодно в плюс восемнадцать, — хохотнул Ван Ибо. — Сразу вспоминается снег и синие девичьи коленки, когда она решила, что из такси сразу в клуб.

— А что, не сразу?

— Очередь, — пожал плечами Ван Ибо, хотя собеседник не мог его видеть. Сяо Чжань проскользнул на кухню с пакетом купленных фруктов. — Вы что-то узнали?

— Ага. Нашёл я её. Как говорится, ищите женщину. И обрящете… Или не так говорят? Я, по-моему, смешал две цитаты. В общем, зовут Вонг Личунь, я тебе адрес скажу, телефона нет. Придётся так ловить.

— Я запишу! Сейчас, бумажку найду, а то записную ж вам отдал. Вернуть бы, а то хочу с адвокатом поговорить про квартиру.

— Да, закину вечером.

— Я на работе буду, завезите в КТВ на Портланд. Ага, могу записать.

Сяо Чжань как раз подсунул Ван Ибо бумажку и только махнул рукой в ответ на благодарную улыбку. Ехать было недалеко: Личунь жила на севере. Наверное, в одной из высоток, куда расселяли малоэтажки, чтобы освободить место для будущих отелей и бизнес-центров.

Телефон тренькнул, когда Ван Ибо положил трубку. Сердце почему-то колотилось. Как будто этот адрес значил больше, чем печальный разговор о чужой смерти. Хотела ли эта женщина таких новостей, ждала ли она Фэн-гэ? Или давно выкинула из головы, решив, что раз не появляется сам, то и нет нужды искать его?

Ван Ибо пришёл к Сяо Чжаню под бок, тот пустил его, приподняв руку, позволив улечься щекой на грудь. Под ухом стучало сердце — спокойно, а не как у Ван Ибо, — как будто отмеряя время. Оно снова было быстрее секунд, но он решил, что будет отмерять время им. Пульс Сяо Чжаня, его дыхание, долгий стон, когда можно вытянуться во весь рост.

— Аарон её нашёл.

— Я так и понял, — запустив пальцы в волосы Ван Ибо, кивнул Сяо Чжань. — Что думаешь?

— Поеду завтра. Чёрт, разговор будет не из приятных.

Вздохнув, Ван Ибо перевернулся на живот так, чтобы лечь ничком на груди Сяо Чжаня. Та была твёрдая — кости и мышцы, ничего лишнего, но лежать так было всё равно приятно. Сяо Чжань дышал, в животе у него бурчало, рука удобнее легла на затылок, пальцы принялись перебирать пряди.

— Я просто представляю, — невнятно продолжил Ван Ибо, — как бы я себя чувствовал. Мой парень пропадает на несколько месяцев, а потом является незнакомец и говорит: “А ты знаешь, он умер!” Ну пиздец же!

— Надеюсь, ты будешь менее внезапен и как-то её подготовишь всё же.

— Да как к такому подготовить! “Привет, я Ван Ибо, брат Ван Фэна. Знаете, только не волнуйтесь, но он умер”. Не умею я разговаривать с людьми. Бред какой. Даже придумать не могу… Ну ладно, скажу как скажу. Интересно, а она его любила?

Они замолчали. Ван Ибо силился вспомнить о брате что-нибудь. Но вспоминались только короткие — ведь страшно дорого — телефонные разговоры и короткие — кто бы знал почему — письма. Фэн-гэ не был любителем размазывать мысль по страницам, писал только по делу. И дневники он вёл точно так же. Как будто не было нужды объяснить свою мысль, как будто краткой заметки хватило бы на то, чтобы вспомнить день.

Может быть, так и было, но Ван Ибо не был им, а потому терялся в строках, то решая, что брат был добряком, то признавая предателем. Нужно было дочитать тот дневник или взяться за другой и сделать, наконец, хоть что-то. И съездить к женщине, которая не знала, что её мужчина мёртв.

Вместо этого Ван Ибо приподнялся, задрал на Сяо Чжане футболку и залез под неё. Тут не было ничего, только гладкий живот, шоколадные печеньки сосков и дрожь смешка, разошедшаяся по телу.

На работе читать дневники Ван Ибо не стал — провёл ночь, коротая время за одной из книг с полуголыми женщинами. Фэн-гэ любил какую-то ерунду и, по крайней мере, выбросил бы порножурналы, но умер чересчур неожиданно. Потому остались и они, и полуголые женщины, героически державшиеся то за пистолет, то за меч, то за не менее героического мужика.

Перри Мейсон вёл расследование, а Ван Ибо отвлекался от него только на заказы. К полуночи пришёл кто-то из коллег Сяо Чжаня — скуластый манерный парень прикрыл спиной прошмыгнувшего в комнатку мужчину.

— Как Чжань-Чжань? — вместо приветствия спросил парень, и стало ясно, что он искренне волнуется.

— Нормально.

— Не порвали? — уточнил он, и по плечам Ван Ибо пробежались мурашки. — Иногда бывает, и это просто жесть. Точно всё в порядке?

— Крови не было, — прохрипел Ван Ибо. — Так что, наверное, да.

— А, ну отлично! — просиял незнакомец и, добавив прощание, упорхнул, присоединившись к мужику.

Ван Ибо остался сидеть, несколько оглушённый случившимся. Приключения Перри Мейсона отошли на второй план, и стало совсем неважно, кто же убил мистера Паттона. Время тянулось по-настоящему долго, минуты снова вмещали в себя целые дни. Взгляд не задерживался на словах, буквы не складывались в них, не получалось предложений. Раз за разом перечитывая один и тот же абзац, Ван Ибо поклялся починить телевизор, стоявший рядом с его столом. Тогда можно было бы бездумно уставиться в экран, сосредоточившись только на том, чтобы запомнить очередных героев.

Сяо Чжань не спал, когда Ван Ибо вернулся. Отложил книгу — уже, конечно, не “Робинзона”, а такой же полуобнажённый детектив. Ткнувшись ему в шею, Ван Ибо заснул почти мгновенно, утомлённый бесконечным тупым сидением. А Сяо Чжань продолжал читать — его движения доходили до Ван Ибо, чувствовались сквозь сон.

Просыпаться рядом с ним было отдельным удовольствием, которого Ван Ибо сейчас был лишён: утром Сяо Чжань обнаружился в комнате Фэн-гэ. Он лежал на кровати, повернувшись спиной к двери. Ван Ибо застыл на пороге, глядя на сведённые плечи и острые тонкие лопатки.

Тревожить Сяо Чжаня он не стал. Умывшись, позавтракал тем, что нашёл на кухне: там была и каша, и мясо, и морепродукты, обжаренные с овощами. Ван Ибо даже не выбирал морковь, как делал бы в Лондоне. Да и не так сильно она раздражала, особенно учитывая количество чеснока и кинзы, добавленных явно по его вкусу.

Он не стал забираться на кровать и мешать придремавшему Сяо Чжаню, взял первый попавшийся дневник Фэн-гэ и принялся читать. В отличие от остальных здесь не было проблем определить время, когда брат им пользовался. В самом начале, странице на восьмой, нашлась фотография — Ван Ибо даже не знал, что тётушка Лю её отправила. Сам он не особенно часто фотографировался и совсем не думал о том, что Фэн-гэ было бы интересно на него посмотреть.

Солнце блестело на выбеленных волосах (дурацкий спор), гачи клетчатых брюк болтались над лодыжками — рост прибавлялся скачками, и очередной произошёл прямо перед выпускным — свидетельство об окончании Ван Ибо тогда уже отдал, потому руки были пусты. Он насупленно смотрел в камеру, и, как помнилось, отчаянно хотел сбежать в паб с парнями. Ему бы ничего не продали: восемнадцатилетие наступало только через два месяца, но кто-нибудь обязательно поделился бы пивом. И поделился. Тогда они напились едва ли не до чертей, а Бев тошнило в каком-то проулке, куда Майкл  героически никого не пускал.

“Охренеть, восемнадцать ему уже. Я думал, примерно пять. Хотя даже отправлял в двенадцать. А всё равно помнился мелким и недовольным тем, что я подарил ему льва”.

— Мне было восемь, — тихо шепнул Ван Ибо, поглаживая страницу.

Злиться на Фэн-гэ он больше не мог: в конце концов, тот и правда был ничего не должен Сяо Чжаню. И если он хотел уехать со своей женщиной, но не хотел раньше времени расстраивать Сяо Чжаня… Какое право было у Ван Ибо на это злиться?

“Надеюсь, он не помрёт, празднуя выпуск. Я в своё время так нажрался, что чуть не свалился в пролив. А не хрен бухать на пирсе, конечно”.

Ван Ибо тогда умереть не пытался, но сколько потом было пьянок, когда они забирались на рога к чёрту, почему-то не думая, что это может стать последним приключением в жизни.

На следующей странице не было фотографии, но было на удивление много текста. Сердце забилось, когда Ван Ибо понял, о чём речь, и, дочитав, тут же принялся перечитывать снова.

“Вытащил Чжань-Чжаня. Главное не показывать мне бездомных детей, а то я устрою приют. По-моему, он до сих пор не понимает, что действительно можно жить здесь за просто так. Готовит, убирается, сидит как мышь под метлой.

Брат его приходил… Морду начистил. Сияла, как новенький цент. Вот же говно собачье, подарили небеса пацану родственничка. Фан сказал, что не будет засчитывать долги ублюдка на счёт Чжань-Чжаня. А вот я теперь ему по гроб жизни должен. Какая же вокруг жопа”.

Ван Ибо оглянулся на Сяо Чжаня. Тот всё ещё спал, было едва слышно тихое дыхание, чуть приподнимались рёбра. Хотелось поцеловать плечо, где задрался рукав футболки. В квартире постепенно становилось холоднее, и Сяо Чжань начал носить дома штаны, сменив ими короткие красные шорты.

На следующей странице снова был снимок — на этот раз Сяо Чжань. Ван Ибо вгляделся внимательнее: худые — худее, чем сейчас — плечи, синяки под глазами и длинные волосы, собранные в хвост. Чёлка обрамляла лицо, прядь, выбившаяся из резинки, касалась ключиц. Он сидел, замотавшись в одеяло, у дивана гостиной горела лампа.

“Почти не спит. Хрен знает, что с ним делать, я ж не врач. Сижу рядом, как с мелким сидел, ничего не говорю. А что тут скажешь? Попросил сфотографировать, долго смотрел, но промолчал. И я молчу.”

Ван Ибо тихо хмыкнул, разглядывая Сяо Чжаня. Он не походил на человека старше на шесть лет. До измождённости худой, с гладкой кожей, он казался таким же вчерашним выпускником, как Ван Ибо. Стало страшно, стоило подумать, как он выглядел в шестнадцать.

На следующих страницах не было ничего особенного — фотографии горшков с цветами, которые приносил Сяо Чжань, бытовые заметки и непонятные столбики цифр. Это был первый настолько старый дневник, попавшийся под руки, так что Ван Ибо не был уверен, появятся ли дальше странные записи, состоящие из неподходящих друг другу слов.

Ван Ибо нахмурился. Цифры тоже ни о чём не говорили, между некоторыми стояли стрелочки, рядом с какими-то — восклицательные знаки. Толку их разглядывать не было, потому Ван Ибо продолжил читать.

“Вот эти все приключения мне на хуй не нужны, сорок лет, блядь, а развели как пятилетку, никогда парней не трахал, не стояло у меня на них, но видать при должной старательность и достаточном количестве виски! Чжань-Чжань проснётся, я его выпорю, честное слово! Что это вообще такое? Придурок малолетний!”

Тяжёлая записная книжка выпала из рук. Грохот получился такой, что Ван Ибо сам подскочил. Ногой задел неустойчивый столик, с которого тут же рухнул светильник — повезло, что не разбилась лампа. Сяо Чжань резко сел на кровати, отчего та скрипнула. Только тогда Ван Ибо сообразил — вспомнил — что был в комнате не один.

— Ты чего? — испуганно спросил Сяо Чжань.

Ван Ибо отвечать не стал — вскочил на ноги и быстрым шагом вышел. Руки тряслись, на языке было кисло. Только что, пять минут назад, он подумал о том, что злиться на Фэн-гэ не получалось. А теперь ярость снова клокотала внутри. Хотелось что-нибудь разбить. Желательно лицо брата, но это, конечно, было невозможно.

В гостиной он отшвырнул с пути стул и вышел на балкон. Внизу шумела улица — перекрикивались продавцы, ездили машины, то и дело сигналя клаксонами. Ветер бросился в лицо, но тут же затих, как будто поняв, что Ван Ибо в плохом настроении.

Нужно было успокоиться. Смысла ни в злобе, ни в ревности не было, но внутри всё перекручивало желанием закричать, а во рту стоял привкус уксуса. Ван Ибо никогда не был собственником, никогда не ревновал своих парней. Он просто уходил и больше не оглядывался. Теперь же ревность едва не душила. Бессмысленная и бессильная ревность к умершему человеку, с которым уже невозможно соперничать.

Сяо Чжань ждал в гостиной. Он стоял, держа в руках дневник, тот самый, коричневой кожи, с болтающимся истрёпанным ляссе. Ван Ибо хотел пройти мимо, но в последний момент развернулся, возвращаясь к балкону. Нужно было идти — одеваться, ехать на север, время подходило к двенадцати, можно было поспрашивать соседей, поискать Личунь там, может быть, узнать место её работы. Но прямо сейчас Ван Ибо молча метался по комнате: от балкона — к двери, от неё — к дивану и потом к стеллажам, старательно обходя кресло. Его хотелось пнуть, швырнуть в стену торшер, сорвать с карниза тонкие кипенно-белые занавески.

— Ибо…

Голос Сяо Чжаня заставил дёрнуться. Ван Ибо посмотрел на него, но ничего не сказал: злость кипела, и все слова, подогретые её жаром, получились бы слишком грубыми.

— Ибо! — снова позвал Сяо Чжань. — Что происходит?

— Ничего! — рыкнул Ван Ибо, снова метнувшись по своему кругу — три шага до каждого поворота, попытка не пнуть ни в чём не повинное кресло.

— Ибо!

— Да блядь! — заорал он. — Не говори со мной сейчас! Я наговорю гадостей, и потом всем будет хреново! Сяо Чжань!

— Не надо на меня кричать! — велел тот, раздувая тонкие нервные ноздри. — Прекрати истерику!

— Это не истерика! — огрызнулся Ван Ибо. — Я просто пытаюсь успокоиться! И выходит тем хреновей, чем больше меня теребить! Я сейчас так ненавижу Фэн-гэ, что просто пиздец!

— А его-то за что? — удивился Сяо Чжань и как-то сразу растерял боевой напор. Ван Ибо остановился.

— А ты думал?..

— А я думал, ты злишься на меня, — растерянно сказал Сяо Чжань. — Ну что я… что я…

— Да ты-то тут причём! Это он! Блядь, кто вообще в своём уме пользуется таким! Блядь! Спаситель! Тоже мне! И, блядь, полез! Я так злюсь! Ты просто не представляешь! Я хочу его прах обратно склеить и, блядь, задушить собственноручно!

— Ты что несёшь? — возмутился Сяо Чжань, подходя ближе, как будто вовсе не боясь размахивающего руками Ван Ибо. — Я сам хотел!

— Да понятно, что ты сам хотел! Ты, блядь!.. Чжань-гэ, конечно, ты сам хотел. Потому что он тебя спас! Ты в него влюбиться вообще мог! А он, козлина, не должен был этим пользоваться!

— Так, давай успокоимся…

— Я и пытаюсь! — от избытка чувств, Ван Ибо снова принялся ходить по комнате. — Меня это так бесит! Я только что думал: да ладно, не так уж и плох Фэн-гэ! А тут! У меня не брат, а чёрт знает что!

— Хватит! — рявкнул Сяо Чжань, схватив Ван Ибо за футболку и как следует встряхнув. В голосе у него прорезался металл. — У тебя отличный брат! В жизни редко встретишь настолько хорошего человека. Прекрати!

— Да он!.. — начал Ван Ибо и тут же сдулся, замолчав.

Он не мог закончить фразу. Он не мог просто взять и разбить Сяо Чжаню сердце, когда тот так смотрел на него и так защищал Фэн-гэ. Злость потухла, оставив только опустошение.

— Я пойду, — тихо сказал Ван Ибо. — Съезжу к его женщине.

Сяо Чжань ничего не сказал, только отпустил футболку Ван Ибо. Но тот не мог просто уйти, потому качнулся вперёд, притягивая Сяо Чжаня к себе за плечи. Губы ещё почувствовали вздох, но через секунду он сменился поцелуем — Сяо Чжань угадал намерение. От этого сжалось горло, и Ван Ибо впервые понял, что значит “бабочки в животе”.

Он ответил, скользнув языком между приглашающе приоткрытых губ. Затылок Сяо Чжаня удобно лёг в ладонь, грудь прижалась к груди. Он обжигал теплом своего тела и пылом страсти, с каким целовался. Пальцы впились в бока Ван Ибо, как будто Сяо Чжань не желал его отпускать.

Ван Ибо захотелось остаться, никуда не ехать, не разговаривать ни с какой Личунь. Захотелось заняться любовью — прямо здесь, на продавленном годами чтения диване, как будто что-то доказывая мёртвому брату. Но Фэн-гэ умер, а загадочная Личунь ничего об этом не знала.

— Езжай, — велел Сяо Чжань, оторвавшись от губ Ван Ибо. Его собственные блестели от слюны и припухли. — А то у меня начинает вставать, а антибиотики пить ещё неделю. Езжай.

Ван Ибо поцеловал ещё раз — коротким быстрым прикосновением — и отпрянул, боясь, что не сможет удержаться.

Такси везло Ван Ибо целую вечность, собрав все пробки, и привезло туда, где он и ждал оказаться. Жилой комплекс из трёх высоток, построенных так, чтобы люди не заглядывали друг другу в окна, казался совсем новым. В вестибюле Ван Ибо встретил консьерж, что одновременно упрощало и усложняло задачу.

В своей одежде, наполовину с плеча Фэн-гэ, он ощущал себя попрошайкой, пробравшимся в господский дом. Остро чувствовался драный носок, попавшийся под руку и оставленный с мыслью, что всё равно никто не заметит.

— А госпожа Вонг, Личунь Вонг, дома? Из двести третьей квартиры, — робко спросил Ван Ибо, перебирая пальцами в кроссовке, чтобы стянуть носок пониже.

— А вам по какому вопросу? — строго спросил консьерж.

Конечно, Ван Ибо мог просто проскочить мимо — старик явно бы не поспел за ним, но привлекать к себе лишнее внимание совсем не хотелось. Да и не поговоришь ни с кем, когда тебя пытается забрать полиция… Вздохнув, Ван Ибо пояснил:

— Я от брата, Ван Фэна, он просил передать… — что именно Ван Ибо придумать не успел, но консьерж уже улыбался.

— Да-да, Фэн! Конечно, его знаю. Да, госпожа Вонг дома, как раз вчера вернулась из рейса. Поднимайтесь! Брату привет!

Ван Ибо заторможенно кивнул. Он бы предпочёл не передавать брату привет ближайшие полвека. Можно подольше. Прекрасный вариант — дожить лет до девяноста.

Лифт, очень чистый, работающий и не исписанный непристойностями, довёз его до десятого этажа, как показалось, за несколько секунд. Ван Ибо подошёл к нужной двери и некоторое время мялся с ноги на ногу, пытаясь придумать, как начать разговор.

Как вообще сообщают такие новости? Что нужно сделать, когда перед тобой кто-то плачет? Ван Ибо всего этого не знал — оставалось только надеяться на то, что Личунь окажется стойкой.

Звонок прозвучал словно бы очень далеко, потом раздались шаги — твёрдые и чёткие — человек за дверью был обут. Так и оказалось: на ногах Личунь Вонг красовались домашние туфли, расшитые фениксами. Почему-то это было тем, что сильнее всего бросилось Ван Ибо в глаза, кроме её лица. Того самого лица — с ямочками, появлявшимися при улыбке, и внимательными насмешливыми глазами.

— Да? — спросила она низким приятным голосом. — Вы ко мне?

— Д-да, — поспешно кивнул Ван Ибо. — Я брат Ван Фэна…

— Фэна? — уточнила она со скучающим видом, не выказывая никакого беспокойства. — А чего сам не пришёл? Небо, сколько с ним проблем! Ладно, заходи. Тапочек нет, просто разувайся.

Ван Ибо покорно перешагнул порог. Личунь напоминала ему строгих учительниц из школы. Воспитательницу мисс Джонсон — старую деву, будто сошедшую со страниц викторианского романа. Она не принимала возражений, ждала беспрекословного послушания, а главное, его получала: невозможно не подчиниться тому, кто не обращает внимания на твоё несогласие.

На идеально чистом полу не было ни пылинки, на стенах, конечно, нашлись картины в пышных золочёных рамах, а в гостиной, куда Личунь привела Ван Ибо, висели дорогие тяжёлые шторы — золотая нить обводила контуры сверкающих лилий.

Дырка на носке ощутилась особенно остро. Пришлось мимоходом глянуть вниз и подтянуть другой ногой мысок так, чтобы её не было видно. Пред Ван Ибо на стол приземлились стакан и подставка под него, из-за слишком горячей воды свободный край подёрнулся туманом из мелких капелек.

— Так что? — скрестив руки на груди и прислонившись к широкой тумбе, спросила Личунь. — Что там Фэн?

— Вы, может, сядете? — предложил Ван Ибо, не понимая, как перейти к делу.

— Да я постою, всё равно до кабинета ещё идти, — отмахнулась Личунь. — Давай скорей, пока Ли-Ли не пришла из школы.

— Я… — Ван Ибо запнулся. — Я не знаю, как такое говорят. Поэтому простите, если резко, но Фэн-гэ умер. Вот.

В комнате повисла тишина. Где-то журчала вода, как будто в квартире был небольшой фонтан. Тикали часы, висевшие на стене. Ван Ибо, чтобы не смотреть на Личунь, следил за бегом секундной стрелки.

— Допрыгался, — неожиданно спокойно сказала Личунь, и Ван Ибо посмотрел на неё. Никаких слёз на лице не было, хотя оно несколько погрустнело. — А я думаю: чего так долго не идёт. Хотела всё выбрасывать и ячейку вскрывать. А то я же за неё плачу.

— За ячейку?..

— Я по порядку скажу, посиди, сейчас принесу.

Она ушла, оставив Ван Ибо смотреть за бегущей секундной стрелкой. В голове не было ни единой мысли — сплошная пустота, которую нарушало только тиканье часов и почему-то те самые фениксы, вьющие хвосты вдоль круглого носа туфель. Шаги Личунь приблизились — твёрдые, чёткие, как будто она маршировала на плацу, — и она снова оказалась перед Ван Ибо, небрежно бросив на стол конверт.

— Там билеты, — кивнула она. — Открытая дата, открытые имена. Просто впишите свои. Не надейтесь, что ради вас кого-то с рейса снимут, так что звоните заранее. Не знаю, с кем хотел лететь Фэн, но ты, наверное, нашёл уже. Пацана своего, наверное, вытащить хотел.

У Ван Ибо тряслись пальцы, когда он вскрывал конверт. Два билета выглядели издевательски. Пустые строчки, конечный пункт — Лондон. Облизнувшись, Ван Ибо посмотрел на Личунь. Она стояла, отвернувшись к окну. У неё не было занавесок, только плотные шторы, сейчас широко раздвинутые.

Короткие волосы подчёркивали чёткость овала лица, в аккуратном ухе блестела жемчужная серёжка. Личунь вздохнула, перевела глаза на Ван Ибо и неожиданно коротко улыбнулась — на щеках появились ямочки.

— Ли-Ли я расскажу сама, — вздохнула она. — Чёрт, за что ей такой отец, от которого только проблемы…

— Отец? — хрипло спросил Ван Ибо, чувствуя, как замирает сердце.

— Ну что сказать, молодая была и глупая, — неожиданно фыркнула Личунь. — И потом ещё раз глупая. И ещё. Мы лет двадцать то сходимся, то расходимся. Последние годы только осторожнее, чтобы не волновать Ли-Ли. Ты не смотри, я ночью реветь буду. Не при тебе же.

Ван Ибо зачем-то кивнул, переставил стакан подальше от себя, потом придвинул, потом снова отставил. Наблюдавшая с интересом Личунь закатила глаза.

— Да успокойся, что теперь делать. Вещи из ячейки забери.

— Какой ячейки? — собравшись с силами, спросил Ван Ибо. — Я ничего не знаю про брата. Мы созванивались, переписывались, но… Ничего не сказал.

— Да никогда не говорил, тихушник, — отмахнулась Личунь. — Он верил, что если не рассказывать, то получится. Он в Чхеклапкоке в камере долговременного хранения что-то оставил. Ключ-карта, белая такая.

Ван Ибо подтянул ближе к себе рюкзак, в котором болталась бутылка воды, тот самый — предательский — дневник и найденная в одном из них карта. Белый прямоугольник с напечатанными на нём цифрами. Личунь повертела её в руках и кивнула.

— Да, он. Там нужно будет номер спросить, я не вспомню. А теперь, пожалуйста, уходи. Я хочу… сначала подумать, потом поплакать, а потом дочке рассказать. Ещё бы придумать как.

— А можно, — хрипло начал Ван Ибо, чуть помолчал и продолжил: — фото? Дочки. Я… Дядя же, получается.

— Сейчас, дядя, — со смешком сказала Личунь. — С Фэном есть.

На снимке оказался Фэн-гэ, широко улыбавшийся, пока девочка, очень похожая на него, смеясь, трогала его усы.

— Он их для неё отрастил, — тихий голос Личунь заставил вздрогнуть. — Её почему-то страшно веселят усы.

В такси Ван Ибо ехал оглушённый. Как будто всё вокруг затопило водой, захлестнуло морем, и теперь приходится пробираться на глубине. Не волновала ни музыка, ни слабые попытки таксиста поговорить. За окном проносился Гонконг, потом начался залив, но Ван Ибо ничего не замечал. Он держал в руках фотографию, где Фэн-гэ улыбался дочке — его, Ван Ибо, племяннице — и даже не мог заплакать. Злость, которой он кипел ещё пару часов назад, окончательно испарилась, сейчас Ван Ибо оставалось только подтвердить свою догадку: в Лондон Фэн-гэ собирался ехать с Сяо Чжанем.

Улыбчивый молодой человек проводил Ван Ибо к нужной ячейке, любезно помог воспользоваться картой-ключом: руки слишком дрожали, чтобы попасть в узкую прорезь. В металлическом ящике оказалась тёмная плотно набитая чем-то сумка. Открывать её Ван Ибо не стал, только поблагодарил служащего и ушёл.

Как раз подходил аэропорт-экспресс, и Ван Ибо поехал на нём. Метро в будний день было полупустым, так что он без всяких проблем добрался до станции Цимшацуй. Его потянуло попетлять улочками, добрать до дома пешком. Он остановился возле забегаловки Фэй, глядя, как она улыбается уже знакомому полицейскому. Тот, кажется, не торопился улыбаться так же ярко, но кто устоит перед магией королевы Мэб.

Ван Ибо всё же купил еды, еле отбившись от вопросов Фэй, и поднялся к себе. В подъезде снова пахло карри и каким-то тушёным мясом, на площадке этажом ниже валялись шприцы. Сяо Чжань открыл дверь после первого стука и тут же подхватил Ван Ибо в объятие.

Стиснув руки на его спине, прижавшись так близко, что стало больно. Сумка упала на пол, глухо стукнувшись об него. За спиной закрылась дверь, Сяо Чжань потянулся к щеколд . Ему явно было неудобно, но отпускать его Ван Ибо не хотел.

— Я идиот, — шепнул он, когда дверь всё же была закрыта.

— Как самокритично, — со смешком ответил Сяо Чжань.

— Нет, правда идиот. У Фэн-гэ была дочь, а ещё он хотел увезти тебя в Лондон.

В коридоре повисла тишина. Сяо Чжань замер, как будто напуганный этими словами, и Ван Ибо про себя хмыкнул: вот и причины ничего не говорить раньше времени. Он чуть отстранился, чтобы поймать лицо Сяо Чжаня в ладони.

— Не придумывай лишнего. И вообще не думай. Нужно посмотреть, что в сумке, но я так подозреваю, деньги. До меня дошло возле Фэй. Я, как идиот, волок сумку денег на метро, а потом — проулками Цимшацуя.

— Ну точно дурак, убить же могли, — слабо сказал Сяо Чжань.

Глаза у него блестели — то ли предвкушением смеха, то ли предвкушением слёз. Погода над вересковыми холмами никак не могла решить, озарить ли их солнцем или, напротив, оросить дождём. Пальцы Ван Ибо идеально лежали на этом лице: большие пальцы — у скул, пятка ладони — у тяжеловатого подбородка.

— Давай посмотрим, что в сумке, — шепнул Ван Ибо. — И после этого всё решим.

Они сели на полу гостиной. Торшер освещал сумеречную комнату — солнце уже спряталось за зданиями и совсем скоро должно было сесть. Занавески растеряли свою непрозрачность, и сквозь них было видно соседний дом и сливочное небо, лишившееся красок.

Сумка стояла на полу тёмным прямоугольником. Это снова был кот — то ли мёртвый, то ли живой — к которому не хватало решимости прикоснуться. Ван Ибо посмотрел на Сяо Чжаня. Тот не отводил глаз, не решаясь перевести их на сумку.

— Давай? — спросил Ван Ибо.

Сяо Чжань кивнул. Никто из них не пошевелился.

Ван Ибо было страшно. Страшно снова разочароваться в Фэн-гэ. Найти там что-то, что совсем не ждёшь. Было страшно, но он всё же потянулся к блестевшей в жёлтом уютном свете собачке. Молния вжикнула — Сяо Чжань вздохнул. Они смотрели на плотно уложенные пачки фунтов. Их было слишком много для платы за машину. Сверху лежала папка, в которой синели британские паспорта. С краю краснел корешок действительно слишком яркой — дамской — записной книжки.

Ван Ибо потянулся к папке. Сяо Чжань рядом завозился, пересаживаясь ближе, чтобы прижиматься к боку. Он пах шампунем и малиной, и Ван Ибо, не удержавшись, поцеловал плечо, затянутое хлопком футболки.

— Я боюсь, — признался Сяо Чжань, перехватив руку Ван Ибо, не позволяя отщёлкнуть пластиковую кнопку папки. — Я сейчас так надеюсь, что если не получится, то я просто умру. Давай подождём.

— Не-а, — мотнул головой Ван Ибо, бросил папку и обнял Сяо Чжаня, затаскивая к себе на колени. — Давай не будем. Как пластырь оторвём и всё. Нет так нет. Тогда я останусь с тобой.

— Ты дурак, — вздохнул Сяо Чжань, устроившись виском на плече Ван Ибо. — Ты дурак и не хочешь лечиться. Нужно уезжать, какой смысл оставаться. Сам же говорил, что с января тебя ждут в труппе. Если не хотел уезжать, зачем не вылезал из студии.

— Я бы поехал, только чтобы вернуться за тобой, — пробормотал Ван Ибо, целуя влажный от пота висок. — Я тебя люблю. Я не знаю, как ещё это сказать, чтобы ты поверил.

— Я поверил, — совсем тихо сказал Сяо Чжань. — Поэтому мне так страшно.

В папке было два паспорта — один на имя Ван Фэна, а другой, конечно, на Сяо Чжаня. Ван Ибо прикусил губу, но глаза всё равно пекло, Сяо Чжань тоже дышал прерывисто.

Перед ними лежал ответ на любые вопросы, любезно предоставленный братом, которого Ван Ибо толком не знал.

Chapter Text

Самолёт шумел турбинами, по проходу катили тележку с напитками, Сяо Чжань, было задремавший, проснулся и просяще посмотрел на Ван Ибо. Ему не хотелось тревожить сидевшего у прохода мужчину, так что обязанность добывать воду легла на плечи Ван Ибо. 

— Можно воды и апельсинового сока, пожалуйста? — покорно поднял руку Ван Ибо. 

Сяо Чжань с наслаждением вздохнул, обхватив пальцами стаканчик, и снова отвернулся к иллюминатору. Скорее всего именно он будет тем человеком, кто ни за что не опустит шторку и весь полёт будет мешать всем пассажиром светом. Хотя, может быть, и устанет за четырнадцать-то часов. Пока что они летели только час. 

Волновавшийся на взлёте Сяо Чжань теперь совсем успокоился и с интересом следил за сменяющимся под ними пейзажем — сейчас там был материковый Китай. У Ван Ибо было время, чтобы почитать дневник Фэн-гэ.

Он взял с собой только последний — красную яркую книжицу. Остальные они сложили в коробку и отправили морем. Единственный их багаж кроме пары чемоданов одежды. Они не брали с собой ни книги, ни старую посуду, только рисоварку, купленную ещё мамой, Ван Ибо не смог оставить в Гонконге. Сяо Чжань прихватил ещё по мелочи — набор палочек, которые покупал Фэн-гэ, любимую чайную пару, доставшуюся от отца. А больше им брать было нечего. Ван Ибо увозил с собой номера телефонов и адреса — Личунь разрешила писать, чтобы не потерять из виду племянницу. Аарон обещал однажды всё же приехать, а больше никого Ван Ибо и не знал.

Этот дневник отличался от других. Тут не было фотографий, только знаки выведенные твёрдой рукой. Столбики цифр, стрелочки рядом. Наконец-то Ван Ибо стало понятно что означали непонятные слова в остальных дневниках. Сам Фэн-гэ писал: “Бросил маяться дурью и шифровать биржу, какая разница, всё равно никому мои дневники нахрен не сдались”.

Оказывается Фэн-гэ играл на бирже и неплохо зарабатывал — доказательством были деньги теперь лежавшие на банковском счёте Ван Ибо. Брат то ли не успел положить их на свой, то ли не успел завести такой в британском банке. Ван Ибо не знал и вряд ли имел шансы узнать, разве что объяснение было где-то на страницах дневника.

“Главное не говорить Чжань-Чжаню, пока всё не решится”, — писал Фэн-гэ, и Ван Ибо приходилось закусывать изнутри щёку. — “Он же нервный и всё время думает. Худшее, что можно пожелать человеку — активную думалку. Сам себя накрутит до состояния запутавшегося в нитках кота, а потом ходит расстраивается. Нет уж, сначала сделать, потом сказать”.

“Если бы я знал, как сложно бодаться с посольством, я бы туда пошёл работать, когда звали. Сказал бы: слыш, посол, ну сделай по-братски. А тут я по-моему состарюсь, пока все официальные расшаркиванию блюсти буду”.

Ван Ибо хмыкнул. Глаза пекло. Он так много плакал в последние полгода, как будто бы снова умерли родители. Только тогда был Фэн-гэ, который совсем не умел утешать и понятия не имел что нужно делать с детьми, но всё равно оставался рядом. Теперь рядом был Сяо Чжань, сейчас снова задремавший. 

После того, как всё окончательно решилось, он стал спать как убитый. Ван Ибо торопился — спешил всё оформить так быстро, как только получалось. Чтобы не было больше ни одного плохого дня. Адвокат, найденный ещё Фэн-гэ, занимался недвижимостью. Так что оставалось только переоформить квартиру, что занимало до страшного много времени.

“Квартиру, конечно, нужно продать. Нет смысла ждать выкупа под строительство. Взять дуплекс в Лондоне, чтобы и мне нормально, и парни влезли. Вот тоже… Привет, Ибо, я теперь живу в Лондоне, а заодно притащил тебе друга. Дружитесь. Твой брат. Небо, он и так меня не слишком-то любит, а тут будет просто в восторге!”

Ответить на это Ван Ибо уже не мог, но, надеясь, что мироздание как-нибудь даст знать Фэн-гэ, взял Сяо Чжаня за руку. Он ведь и правда был в восторге. Сяо Чжань приоткрыл глаза, в которых отразилось солнце — кто-то на противоположной стороне поднял шторку. Смешно поморщившись, Сяо Чжань надул губы, став похожим на маленького ребёнка. Сердце у Ван Ибо ёкнуло. 

— Что такое? — шепнул Сяо Чжань.

— Ничего. Фэн-гэ думал, что я тебе не обрадуюсь. Глупость, правда?

— Я бы на его месте тоже сомневался, — улыбнулся Сяо Чжань. — Мне кажется это естественно.

— Неа. Естественно — это влюбиться в тебя с первого взгляда.

— Льстец и врун.

— Неа. Ни слова лжи.

Ван Ибо и правда не врал. Он влюбился, как только увидел Сяо Чжаня. Солнце с кухни заливало его лицо, всё равно проигрывая улыбке. И в глазах отражался вереск, просто Ван Ибо тогда об этом ещё не знал.

Но теперь он видел, как на холмах танцуют феи и как блестит в свете звёзд пыльца, и один взгляд Сяо Чжаня открывал двери туда — в волшебную страну, где время текло иначе. В минутах прятались удары сердца, а в день умещался год. Ван Ибо хотел бы, чтобы все его дни стали такими годами — озарёнными яркой улыбкой, освещёнными взглядом колдовских глаз.

Сяо Чжань, разрушая магию момента, толкнул локтем в бок, склонился совсем близко, будто спросить, и незаметно прижался губами к щеке. От места его поцелуя по коже разбежалось тепло, Ван Ибо крепче сжал в ладони ладонь. 

— Хулиган, — шепнул он, косясь на спящего рядом мужчину. 

— Неа, — качнул головой Сяо Чжань, и в глазах его танцевали смешинки. — Не больше чем ты. Говорить такие слова, моё сердце не выдержит! 

— Нет уж, — возмутился Ван Ибо. — Пусть твоё сердце выдержит всё! Вот я на него с любовью, а оно радостно: дай ещё! Вот только так. Никакого не выдержу!

— Я… — Сяо Чжань надул губы, смешно ими пошлёпал. — Постараюсь выдержать. Ничего обещать не могу, но попробую.

Ван Ибо мельком оглянулся, проверяя, что на них никто не смотрит — салон дремал, стюардессы о чём-то переговаривались в передней части, слегка громыхая нагружаемой тележкой, — и потянулся вперёд, будто бы заглянуть в иллюминатор, посмотреть, как под крылом проплывает земля. Вместо этого, он поцеловал Сяо Чжаня прямо в приоткрытые удивлённые губы, скользнул языком по нижней и тут же отстранился, глядя прямо в глаза.

— Буду считать это обещанием, — сказал Ван Ибо, облизнувшись. 

— Считай, — кивнул, на этот раз серьёзно, Сяо Чжань, сам взял Ван Ибо за руку и тише добавил: — Ты ведь знаешь, что я тебя тоже люблю?

— Знаю, — согласился Ван Ибо, переплетая их пальцы. — Но слышать приятно.

Они замолчали. Сяо Чжань снова смотрел в иллюминатор, а Ван Ибо на корешок красной записной книжки — там было так много всего, и про то куда вложить деньги, и про то, где искать квартиру. Фэн-гэ знал так много всего, так о многом подумал. Кроме того, что умрёт.

Погладив красную кожу, Ван Ибо прикрыл глаза. Можно было подремать до тех пор, как начнут кормить. Пальцы грела ладонь Сяо Чжаня, а тот что-то мурлыкал себе под нос, не отводя глаз, полных туманных холмов, от проплывающих внизу гор.