Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Всё началось в понедельник, в начале десятого утра, когда Арсений, наконец, нашёл своё место в санаторной столовой. Или, вернее, всё началось несколькими минутами позже, когда Арсений сделал то, что умел лучше всего, — соврал.

— А вас как зовут, молодой человек?

— Никита, — ответил Арсений, не задумываясь. — Мне тридцать лет, работаю китобоем на Дальнем Востоке, приехал сюда искать жену и лечить колени, а то я на них слишком долго стою, когда в китов целюсь из ружья. Так артрит и заработал.

— Ох, артрит! У меня в вашем возрасте ничего такого не было, а сейчас полный набор, остеохондроз, остеопороз, это ужас какой-то, Идочка! Всё на «остео» мне досталось! Вам вот прописали солевые ванны?..

Стол разделился пятьдесят на пятьдесят или, можно было бы сказать, сто шестьдесят на девяносто против сто двадцать на восемьдесят: двое мужчин — Арсений и лупоглазый мужик уставшего вида, — и две бабульки, хотя выглядели они так, что их скорее следовало называть пожилыми дамами. Маленькая и тёмненькая Ида Васильевна и статная и светленькая Мария Альбертовна рядом друг с другом выглядели комично донельзя, просто Астерикс и Обеликс в мире санаторно-курортного лечения.

Мария Альбертовна, представившись, сразу спросила, какое у него давление.

— Шесть, — сказал Арсений, и лупоглазый мужик удивлённо вскинул брови и покачал головой. — Двадцать четыре? — попробовал ещё раз Арсений. Мужик приподнял указательный палец вверх. — Сто! — уверенно сказал Арс. Бабульки зацокали.

— Низковато-низковато, юноша. Вы кофейку-то себе побольше налейте. И вот, — Мария Альбертовна покопалась в соломенной сумке, — вот, конфетками закусите.

Арсений благодарно принял горстку «Мишек на севере» и положил рядом с тарелкой. Ему тут начинало нравиться.

Хотя вообще ехать в санаторий он не очень хотел, но театральный сезон закончился, а в гастрольную труппу Арсения не взяли, и следующие два летних месяца делать ему было нечего.

Причина была скучная и прозаичная: все в Ленсовете знали, что нынешнему ведущему артисту — Гришке Чабану — осталось доживать в амплуа героя ещё пару лет, а потом его место займёт Арсений. Поэтому Чабан и вставлял ему всевозможные палки в колеса, яйца в уток, верблюдов в игольные ушки и истерично требовал для Арсюши Попова роли даже не второстепенные, а совсем какие-то подкустовные, а перед началом гастрольного тура и вовсе поставил условие: либо они едут без Арсения, либо без него — великого Григория Чабана. Режиссёр почему-то повёлся, оправдывался, мол, люди билеты купили именно на Гришу, никак нельзя теперь менять состав.

В общем, Чабан поехал на гастроли, а Арсу в качестве извинений выдали почти бесплатную путевку от актёрского профсоюза — со скидкой в девяносто процентов она стоила полторы тыщи рублей. Сначала он думал не ехать, ну куда там тратить две недели в каком-то подмосковном санатории имени М. Ф. Редькина, а потом прикинул: из денег до сентября только отпускные, а тут полмесяца бесплатной еды и, может, даже каких-то развлечений.

Развлечений — и даже, скорее, приключений, — Арсению очень хотелось. Он вообще был натурой романтической, любопытной до всяких загадок и движухи. Санаторная обстановка ещё и вызывала ностальгические воспоминания о поездках в детский лагерь: хотелось курить за главным корпусом, сбегать через дырку в заборе и расследовать загадочные преступления в духе детских детективов «Чёрный котёнок».

Он приехал всего час назад — а до этого три часа добирался на вонючей маршрутке от Ленинградского вокзала, — и успел увидеть только подъездную дорожку, окинуть взглядом корпус — красивое трехэтажное здание, явно строили для партийной верхушки, — и познакомиться с женщиной на ресепшене, хотя это только она с ним познакомилась, своего имени не назвала, а бейджик на лацкане пиджака был такой затёртый, что букв Арсений не различил. Безымянная администраторша предложила оставить вещи в комнатке за стойкой и отправиться на завтрак, потому что до его окончания оставалось меньше получаса.

— А потом мы вас заселим, голубчик, — радушно сказала она. Голос у неё был неприятно потрескивающий. — Вот ваш талончик на еду.

Арсений понятия не имел, что ему надо делать с этим талончиком, но взял его — маленькая бумажка, чуть больше троллейбусного билета, на которой было написано:

«Талон на получение питания в столовой
Арсений Попов
диета: ОВД
стол №25
Завтрак: рыба
Второй завтрак: рыба
Обед: рыба
Полдник: рыба
Ужин: рыба
Второй ужин: рыба»

— Я не ем… — начал было Арсений и поднял голову, но за стойкой уже никого не было.

Ладно, скорее всего с рыбным рационом вышла какая-то ошибка и заело — он ещё раз всмотрелся в буквы на талоне, — судя по всему, печатную машинку. На месте можно будет разобраться.

Арсений повертел головой по сторонам — в просторном холле было пустовато: стойка ресепшена, то ли искусственные, то ли настоящие пальмы по углам, кожаные диван и кресла по центру и несколько скамеек вдоль стен. Ступеньки справа вели к длинному и широкому коридору, и Арсений выбрал пойти по нему, рассчитав, что рано или поздно интуитивное знание топографии советских зданий, которое заложено в голову любого русского человека, приведёт его в нужное место. Так и вышло: пройдя несколько десятков метров по паркетному полу, застеленному бордовой ковровой дорожкой, Арсений услышал стук приборов о посуду и негромкий гул голосов.

Столовая оказалась большим помещением с высоченными панорамными окнами и массивными колоннами. Накрытые белоснежными скатертями столы были расставлены кругом, сходящимся в центре, где приятно шумел мраморный фонтан с какой-то загадочной спиралевидной загогулиной на возвышении. На каждом столе сиротливо пристроились сложенные треугольником листы А4 с плохо пропечатанными номерами.

За двадцать пятым столом и обнаружились две бабульки и унылый мужик. Бабулькам было лет по семьдесят, а мужик мог оказаться как ровесником Арсения, то есть, чуть младше тридцати, так и лет на десять его старше. Всклоченные волосы и борода затрудняли определение возраста.

Но мужик его интересовал не так, как уже накрытый стол — Арсений с удовольствием отметил, что перед ним была тарелка овсяной каши со здоровенным куском тающего сливочного масла посередине. Никакой рыбы.

Он налил себе кофе в маленькую белую чашечку, вежливо пожелал засобиравшимся бабулькам хорошего дня и поднял взгляд на мужика. Мужик уже минуты три как сверлил его своими рыбьими — единственное, что оказалось из морепродуктов за столом, — глазами.

— А вас как зовут? — спросил Арсений.

— Не Никитой, — усмехнулся мужик. — Как и вас, впрочем.

— И что это должно значить? — нахмурился Арсений. Мужик пожал плечами и откусил бутерброд с сыром.

— Это значит, что никого из нас не зовут Никитой. Я — Антон, а вы, — он ткнул рукой с бутербродом в Арсения, — не Никита.

— Почему это я — не Никита? — даже как-то обиделся Арсений. Он любил так тренировать свою актёрскую жилку: представлялся случайным людям в своей жизни другими именами, за две секунды создавая цельные образы, которые скармливал ничего не подозревающим слушателям. А этот Антон почему-то есть отказался.

— Не выглядите как Никита, — коротко улыбнулся Антон. — И что это вообще за херня с китами и коленями?

— Ничего вы не знаете о китобойном промысле… — начал было Арсений, но Антон прервал его, фыркнул и резко перешёл на «ты»:

— А то ты прям знаешь. Стоишь на судне на коленях и целишься в китов из ружья? Серьёзно?

— А Иду Васильевну и Марию Альбертовну всё устроило, — буркнул Арсений.

— Ида Васильевна и Мария Альбертовна уже лет пять как живут, не осмысляя реальность, — отмахнулся Антон. — Ну, и как тебя зовут на самом деле?

— Арсений.

Антон снова вперил в него внимательный взгляд и склонил голову набок, словно прикидывая что-то, примеряя имя на собеседника. А потом удовлетворённо кивнул.

— Приятно познакомиться, Арсений. И ты не китобой?

— Не китобой, — согласился Арс, перемешивая растаявшее масло в каше. — Актёр. Ленсовета.

— А-а-а, ты из Питера, — покивал Антон с таким видом, будто всё больше деталек пазла встало на место. — И актёр. Часто так импровизируешь, когда знакомишься?

— Бывает, — ответил Арсений и запихнул в рот ложку каши, чтобы говорить поменьше: этот Антон из трёх фактов уже начинал делать правильные выводы, а Арсению такое не нравилось. Это только он мог делать умозаключения об окружающих людях, чтобы красть их характерные особенности для ролей, а не какой-то мужик из санатория.

— Не нравится, когда люди о тебе что-то узнают? — понимающим тоном спросил Антон, и Арсению захотелось кинуть в него ложкой, чтобы заткнулся. — Ладно-ладно. Давай я расскажу о себе?

Арсений неопределённо хмыкнул, вроде бы и выражая согласие, но такое, без особого энтузиазма, чтобы не подавать ложных надежд, и потянулся за бутербродом. Рядом с тарелкой с бутербродами лежала рука Антона — на запястье поблескивал крупными жемчужинами браслет, по которому Арсений мазанул взглядом, а потом, чуть не дёрнувшись, вернулся обратно.

«V T M N T S», — говорили чёрные буковки на браслете.

— Мне тридцать два, я из Москвы, — говорил Антон на фоне, пока Арсений делал вид, что склонился над тарелкой с кашей, а сам ещё раз стрельнул глазами на браслет.

Сука, да не может же быть. Подделка наверняка.

— Я тут был уже двадцать лет назад, с бабушкой, — продолжал Антон в-наверняка-поддельном-браслете-ветмо.

Арсений в брендах не особо шарил. Денег у него не было в них шарить, зарплата актёра второго (а если не выпендриваться перед самим собой, то и вовсе третьего) плана не позволяла. Поэтому более внимательный осмотр Антона ему ничего не дал — на джинсовой оверсайз куртке не было никаких опознавательных знаков, а белая майка под ней могла стоить и триста рублей, и тридцать тысяч. Серебристая цепь на шее тоже могла быть с Алиэкспресса, а могла быть и подлинной — комплектом к браслету от Vetements.

Арсению хотелось какого-нибудь более интересного расследования в духе пропавших драгоценностей и призрака бывшего хозяина санатория, но, в принципе, и подозрительно одетый мужик ему подходил.

— А чем ты занимаешься?

— Я… — Антон пожевал губу и вообще весь как-то стушевался. Ага, подумал Арсений, сейчас как скажет, что он — нефтяник. Хотя что нефтянику делать в подмосковном санатории. — Я — писатель.

— Ого, неожиданно, — протянул Арсений, сразу немного потеряв интерес. Антон не выглядел как настоящий писатель: вот по какому-нибудь Акунину было сразу видно, что это автор нескольких десятков успешных книг с кассовыми экранизациями. По Антону было видно, что он пишет какие-нибудь истории с попаданцами, которые если вообще и продаются, то в интернете по шестьдесят рублей за электронную версию. И вряд ли на таком можно заработать на настоящие украшения от Vetements. Может, он сын богатеньких родителей? Но, опять-таки, что такой будет делать в санатории. — И что пишешь?

— Ужасы.

— Ужасы! — оживился Арсений. — Как Макадам Орехов?

— Ну, — будто бы смутился Антон, — куда мне до него. Но типа да.

— Очень люблю Макадама. Сначала думал, что это жалкая российская пародия на Стивена Кинга, но с каждой новой книгой понимаю, что он гораздо глубже.

— Глубже Кинга? — Антон вздёрнул брови.

— Конечно, — с жаром закивал Арсений. — Всё-таки русская литература хороша своим тонким психологизмом, а Макадам психологизирует на все деньги. Кинговские истории по сравнению с ним — популистская жвачка.

— Я думаю, у меня тоже популистская жвачка.

Арсений пожал плечами — он не собирался обсуждать писательство Антона, мало ли, захочет ещё дать почитать свою писанину, потом надо будет выдумывать вежливый отзыв, оно Арсению надо? Не надо.

Они доели в тишине, хотя Арсений заметил, что Антон не сводил с него взгляда и пару раз открывал рот, будто собирался что-то сказать, но очевидного и даже нарочитого игнора оказалось достаточно, чтобы он так и не заговорил.

— Спасибо за компанию, — сказал Арсений, поднимаясь. — Увидимся на обеде.

Антон в ответ промычал что-то невразумительное, и Арсений не стал давать ему время составить более осмысленное предложение и быстрым шагом направился к выходу. В дверях столовой он столкнулся с худощавым парнем, одетым в мешковатую чёрную одежду, с капюшоном, натянутым по подбородок.

— Ты аккуратнее, дядь, — просипел парень. — Тут, вообще. В целом.

Арсений извинился и, обогнув его, пошёл к ресепшену. На стойке лежал квадратик бумаги для заметок с единственным словом, выведенным размашистым почерком: «Сейчас». Арсений кивнул сам себе: удобная записка, никаких тебе «Буду через 10 минут» или «Технический перерыв полчаса». Он позвонил в латунный звоночек, потому что ему всё равно нужна была безымянная администраторша, чтобы забрать вещи и получить ключ от номера, и, перегнувшись через стойку, начал рассматривать информационный стенд на стене.

Развлечения в санатории явно были таргетированы на очень определенную возрастную группу: к стенду была кривовато прикреплена афиша какого-то певца, который выглядел, как любимый внучек бабушки, объявление о лото по субботам и указатель с подписью «Музей восковых фигур». Стрелочка показывала вниз. Рядом с объявлением о лото висела пожелтевшая и помятая бумажка с текстом: «Дороги могут быть закрыты после 1 ноября». Арсений было напрягся, но вспомнил, что сейчас только июль.

Слева хлопнула дверь.

— Ага, мой хороший. Как вам завтрак? — Арсению на секунду показалось, что это была другая женщина, не та, которую он встретил чуть меньше часа назад, но затёртый бейджик и неприятно дребезжащий голос были точно те же.

— Вкусно, — улыбнулся он, решив не испытывать судьбу и не говорить об отсутствии прописанной в талоне на питание рыбы.

— Славненько, — кивнула женщина и выкатила из-под стойки чемодан Арсения. — Так-так, голубчик, вы у нас в двести семнадцатом будете. Второй этаж, лестницы в середине и конце коридора, по любой пойдёте, не ошибётесь. У вас в путёвке заболеваний не указано, так что вам процедуры никакие не положены, но можно организовать за дополнительную плату, — Арсений покачал головой. — Нет? Ну и ладненько, но в вашем распоряжении бассейн, правда, вам туда можно, — она зашуршала бумагами за стойкой, — ага, только после десяти вечера. Рядом с медпунктом до завтрака можно купить кислородные коктейли, очень вам советую, а то вы бледненький. Вот вам расписание приёмов пищи в столовой, не опаздывайте. Если что-то надо, я здесь почти в любое время дня и ночи. Да и во всех остальных местах тоже найдусь.

— Спасибо, — улыбнулся Арсений. Администраторша улыбнулась в ответ, обнажая ровный и широкий ряд белых зубов. Арсений покатил чемодан по коридору, озадаченно пытаясь понять: неужели он устал больше, чем ему казалось? Сначала не узнал женщину на ресепшене, хотя это совершенно точно была она, а теперь вдруг вспомнил, что чемодан оставлял в комнатке за стойкой, но сейчас ему вернули его багаж из-под стойки, а за спиной широко улыбающейся администраторши не было никакой двери.

Номер у него оказался симпатичный: небольшой, чуть, конечно, уныло казённый, но тем не менее приятный, со светло-персиковыми стенами и бежевым ковролином на полу. Кровать была достаточно большой, хотя Арсений со своим ростом помещался далеко не на каждой, но тут примерился — пятки не свисали. Кроме кровати в номере был телевизор, разлапистое кресло с цветочной обивкой, письменный стол, под которым пристроился мини холодильник, стул, платяной шкаф и тумбочка — большая часть мебели из добротного дерева, не ДСП какое-нибудь. В ванной комнате обнаружился душ, что Арсения устраивало — он бы всё равно побрезговал принимать ванну, даже если бы она тут была.

Он перекинул вещи в шкаф, помылся, пару мгновений поразмышлял, а не прилечь ли подремать, но решил всё-таки оставить сон на послеобеденное время, натянул джинсы и толстовку и отправился исследовать санаторий. Как оказалось, спальный корпус — уродливый четырехэтажный блок, — был пристроен к главному зданию. Явно лет на пятьдесят позже, чем оригинальная постройка. Тут ничего интересного не было — узкие длинные коридоры, каждый новый поворот почти ничем не отличался от предыдущего, лишь иногда вместо очередного бесконечного ряда одинаковых дверей появлялись небольшие рекреации с парой кожаных диванов и кресел, обязательным кулером и цветами в кадках. Арсений свернул к лестнице и спустился обратно в центральный холл. Из него вело три широких коридора: в столовую, где он уже был; к лестницам в спальный корпус и, судя по табличкам на дверях, в лечебную часть; и ещё один, совсем тёмный — ни одна из массивных люстр не горела, а окон не было. Арсений прошёл пару метров в темноте, споткнулся о ковёр, успел почувствовать какую-то неприятную сладковатую вонь и решил, что исследование этой части он отложит на потом. Может, когда там уберут и включат свет.

Он вернулся в холл, заглянул за вновь пустующую стойку (на этот раз оставленная записка гласила: «Не сейчас»), убедился, что двери за ресепшеном действительно не было, потёр между пальцами веточку одной из пальм — всё-таки настоящие оказались, — и вышел на улицу.

Территория тут была большая, частично занятая хвойным лесом, через который, судя по информационной табличке с картой местности, пролегали маршруты для терренкура. Прямо перед входом в санаторий стоял ещё один фонтан с не менее уродливой, чем в столовой, спиралевидной скульптурой. Если смотреть на неё достаточно долго, то начинало казаться, что это очень сильно изломанное и закрученное человеческое тело, но Арсений моргнул, и образ пропал. Зато обнаружился Антон, который сидел на лавочке, вытянув неожиданно длиннющие ноги, и курил. Заметив Арсения, он неловко махнул рукой, привстал было, но снова уселся обратно и выжидающе посмотрел на него.

— Это ты так оздоравливаешься? — со вздохом спросил Арсений, подходя и присаживаясь рядом.

— Я ж и не лечиться сюда приехал, — улыбнулся Антон.

— Ах, точно, книгу писать. А почему сюда? — Арсений рассудил, что если уж и дышать дымом, то с пользой: сейчас и выяснит, зачем мужику в браслете Ветмо тусоваться в санатории.

— Так я ж ужасы пишу, — удивлённо ответил Антон и похлопал тонкими белесыми ресницами. — Ты что, не знаешь?

— Я помню, что ужасы, ты мне это час назад сказал.

— Да нет! — Антон выбросил бычок в мусорку и хлопнул себя по коленям. — Ты что, не знаешь, что санаторий Редькина — известное плохое место?

— Отзывы на трипадвайзоре плохие?

— И это тоже, кстати. Но нет, Арсений, — Антон весь подобрался и даже чуть изменился: лицо разгладилось, взгляд мечтательно посветлел. — Плохие места — это специальный термин в моей сфере, чтобы описывать локации, в которых постоянно происходит какая-нибудь крипота. Типа как, знаешь, перекрестки, на которых происходит раз в сто больше аварий, чем на других? Или сгоревший дом, который заново отстроили, а он опять сгорел, и так несколько раз? Или… Или вот, моё любимое — бывало у тебя такое, что идёшь домой, проходишь мимо какого-нибудь проулка и прям чувствуешь, что туда идти не надо?

— Ну, если там гопники какие-нибудь стоят?.. — протянул Арс.

— Нет-нет, там ничего такого, может быть вообще чистенько и горшки с цветами в окошках. А идти туда не хочется, и волосы на затылке шевелятся.

— Не уверен, что до конца понимаю, о чём ты. Но ладно, а в этом санатории что такого плохого происходит?

— Задай мне этот вопрос завтра, — неожиданно ответил Антон. Арсений вскинул брови. — Возможно, завтра мой ответ уже не покажется тебе шизофреническим бредом.

— А сегодня покажется?

— Сегодня ещё покажется, — Антон вытащил из кармана пачку сигарет и начал крутить её в руках. — Давай я тебе лучше историю расскажу?

— Из будущей книги?

— Не, туда она вряд ли войдёт. Недостаточно страшная, наверное. Но как раз про ощущение плохого места.

— Ну давай, — согласился Арсений, откидываясь на спинку лавочки и складывая ладони на груди. Он начинал подозревать, что просто так от этого Антона не отделается, да и особо не хотелось — молодых людей в санатории было мало, вот Антон этот и тот странный парень в чёрном капюшоне. А Арсению всё-таки пригодится хоть какой-то собеседник на ближайшие две недели, который не будет рассказывать исключительно о своих болячках и давлении.

— Короче, это было, когда я ещё в Воронеже жил и учился на первом курсе, — начал Антон, и Арсений хмыкнул: классический ход детских страшилок — сделать историю более личной. — Рядом с моим домом построили торговый центр, и там открылось несколько вакансий. Я с родителями жил, но хотелось уже какой-то финансовой независимости, а тут объявление о найме ночных охранников. Я прикинул: половину учебных дней я всё равно прогуливал, а график два на два как раз позволял бы и отоспаться, и на нужных парах в шараге появиться. В общем, взяли меня быстро, ничего особо не спрашивали, пацан, который весил шестьдесят пять килограмм, показался им подходящим кандидатом на позицию охранника, смешно. И уже на следующую ночь я отправился на первое дежурство. Поставили меня в пару с Дроном — тоже тот ещё кадр, маленький, щупленький, в очочках, пиздец мы были парочка грозных охранников, конечно. Задачи у нас с Дроном простые были — сидеть в пункте охраны и пырить камеры, а раз в два часа совершать обход здания. И всё это за двадцать тыщ в месяц, я был в восторге. Как раз до первого обхода восторг и продлился. В общем, пошли мы на этот обход. Как настоящие охранники в американских фильмах, с фонариками, рациями, хотя с кем нам по этим рациям разговаривать было, если мы ходили вдвоём, а больше во всем здании никого не было. И вот идём мы, трепемся, только познакомились ж, тем для разговора куча — кто где пиво покупает, у кого какие понятия на районе. И тут я краем глаза замечаю какое-то движение. Поворачиваюсь, фонариком свечу — ничего. Идём дальше, а оно опять — вот прям на периферии что-то двигается, ещё и смотрит на меня. И только раз на пятый до меня допёрло, что это камеры поворачиваются по ходу нашего движения. А я ссыкливый ужасно с детства, меня даже такое испугало. И, как оказалось позже, не зря.

— Как же ты ссыкливый и ужасы пишешь? — тихонько спросил Арсений, нехотя признавая, что историю Антона прерывать было жалко, рассказчик из него оказался неплохой.

— Сублимирую так, — фыркнул Антон. — Когда пишу, перестаёт быть страшно. Главное — успеть записать до того, как совсем пересрусь, иначе руки дрожат, по клавишам не попадаю. Так вот, не зря я тогда камер испугался. Вернулись мы в пункт охраны, а у меня опять это чувство, что что-то не так. Дрону нормально — сел, уставился в эти моники и не дышал почти, будто там что-то интересное показывали, а не пустые коридоры и виды на закрытые магазины. Сама комнатка охранников была крошечная, вся в проводах каких-то, а мониторы занимали большую часть площади, мы там еле развернуться могли, а я со своим ростом ещё и цеплял всё головой. И вот я запихивал моток мешающегося провода куда-то вглубь клубка других проводов, и меня как осенило! Смотрю на экраны и понимаю — камеры-то, блядь, не двигаются! Картинка неподвижная. «Дрон, — говорю, — а у нас тут джойстика нет какого-нибудь, чтоб угол камер менять?», а он мне такой: «Ты чё, Антох, инструкцию не слушал? Не двигаются у них камеры, подешевле закупили. Мы с тобой поэтому на обход и ходим, чтобы слепые зоны чекать». И обратно в мониторы уставился. А я прям стоял и помирал, у меня внутри всё скукожилось и к пяткам обвалилось. Я же видел, что камера двигалась. И не одна, а несколько по пути нашего обхода. Фу, блядь, — прерывисто вздохнул Антон. — Вспоминаю, и опять страшно. Ну ладно, как-то я себе это тогда рационализировал, что показалось от недосыпа, что просто навоображал страшного, первую ночь кое-как протянул, на вторую с обходов слился — Дрона отправил, сделал вид, что хочу провода ебучие перебрать. Но на следующей смене стало хуже, на обходы ходить всё-таки пришлось, и я шёл и не поднимал голову, но звук поворачивающихся камер и это липкое чувство, что на тебя смотрят, — это всё никуда не делось. Одно утешало — ехал кукухой не я один, у Дрона это, правда, по-своему выражалось. На камеры ему похуй было, он обожал залипать в экраны. Там ничего абсолютно не происходило, а он как примагниченный сидел и смотрел, и смотрел, и смотрел. И напарником он становился пиздец неприятным — большую часть времени молчал, иногда бормотал какую-то хуету, а потом я узнал, что он работал не два на два, а всю неделю, все ночи подряд. И выглядел с каждой сменой всё хуже, — Антон достал сигарету и прикурил, сильно затягиваясь, так, что щёки впали. — Короче, кульминация этой истории произошла где-то около Нового года. Шли мы с Дроном на очередной обход, и чё-то я забылся и голову поднял. И камера ебучая, которая не была, Арсений, я двести раз проверял потом документацию и спрашивал у начальства, не была она оборудована никаким поворотным механизмом, повернулась в мою сторону и прямо мне в лицо уставилась своим очком. А я и так на нервах весь был, ну и схватил первое, что под руку попалось, а мы как раз были около островка такого, знаешь, в ТЦ стоят, ерунду всякую продают, так вот тот был с игрушками детскими. Ну я схватил какого-то бионикла и кинул в камеру. Попал даже. До конца обхода камеры больше не шевелились. А на следующую смену Дрон пришёл в солнцезащитных очках, — Антон выдохнул дым и покачал головой. — И я вот, блядь, чувствовал, что не хочу знать, но всё пытался его подловить, когда он был ко мне боком. И подловил. Увидел, что левый глаз у него подбитый и отёкший. После этого поменял смены, чтобы поменьше с Дроном быть. А потом… Потом Дрон пропал. Не в мою смену. Мне позвонил сменщик, Журавль, среди ночи. «Что нам делать с его глазами? — вообще не тот вопрос, который хочешь услышать глубокой ночью в трубке. — Он там, Антон, как нам избавиться от его лица?»

Антон потушил сигарету об угол лавочки и щелчком пальцев отправил окурок в урну.

— Разбирательство потом было внутреннее. Знаешь, чё их больше всего интересовало? Почему Дрон пропал среди рабочей смены и никому не отчитался. И почему, если логиниться в систему, то там теперь всегда были его данные, будто он последний заходил. А что их не интересовало, зато пиздец как интересовало меня — так это какого хуя, если ночью остаёшься в пункте охраны один и смотришь в мониторы, то на каком-нибудь из них обязательно появится Дрон?

— Хоро-о-ош, — протянул Арсений после небольшой паузы. — У тебя прям потенциал есть.

— Не поверил? — улыбнулся Антон и скосил на него взгляд.

— Ну, смысл верить писателю ужасов, когда он рассказывает страшную историю, — фыркнул Арсений. — Тут можно только восхититься фантазией.

— Вот поэтому я тебе и сказал, что лучше завтра мне ещё раз задай вопрос про санаторий.

— У-у-у, снова нагнетаешь саспенс, — хохотнул Арсений и поднялся. — Тогда жду завтра такую же хорошую историю!

Антон улыбнулся в ответ, и Арс махнул ему рукой — почти так же неловко, как Антон несколько минут назад, — и отправился прочь от фонтана и лавочки с начинающим писателем. Вообще он планировал выбрать какой-нибудь коротенький маршрут для терренкура, но только минут через десять заметил, что бредёт неизвестно куда, продолжая прокручивать в голове детали истории Антона.

Ладно, может, первое мнение Арсения и было неправильным, и Антон продаёт свои романчики на литресе не по шестьдесят рублей за копию. А по сто.

Он всё-таки вышел на одну из прогулочных троп, отшагал, судя по трекеру в телефоне, почти три километра, поэтому на обеде уже был уставший, ещё раз познакомился с Марией Альбертовной и Идой Васильевной, на этот раз представившись Андреем из Воронежа, который работает охранником (за что получил осуждающий взгляд от Антона), быстро съел куриный суп и котлету с пюре, завернул в салфетку печенье — надо было бы узнать, где тут можно самостоятельно купить еды — рано или поздно Арсению захочется чего-нибудь сладкого и вредного, — и вернулся в номер, где вырубился моментально.

Когда он проснулся, за зашторенным тюлем окном было уже темно. Арсений проверил время на телефоне — половина седьмого, чуть ужин не проспал, — и потянулся. В санатории было невообразимо тихо по сравнению с его квартиркой на Ваське, выходящей окнами на проспект. Да и кровать, если честно, была гораздо лучше, чем его продавленный раскладной диван. Поэтому, наверное, он так долго и крепко спал, стоило ещё раз похвалить себя за решение всё-таки поехать в санаторий: сейчас как отоспится, все мешки под глазами разгладятся, из-за которых он выглядел лет на пять старше своих двадцати восьми.

Арсений поднялся, щёлкнул выключателем, но свет не зажёгся. Вот тебе и «плохое место». Антон бы уже сочинил историю, а Арсений только проверил остальные выключатели, подтащил стул к люстре и, забравшись на него, покрутил лампочку. Та тут же моргнула, загораясь. Наверное, кто-то менял лампочки перед заселением нового отдыхающего и недокрутил. Он повторил ту же процедуру со светильниками в коридоре и ванной — везде лампочки были не закручены, — потом переоделся в джинсы и толстовку и отправился в столовую. Возможно, в следующие дни ему придётся приложить усилия, чтобы как-то разнообразить свой режим, но для первого дня неплохо — поесть, погулять, снова поесть, поспать пять часов и снова пойти есть.

Мария Альбертовна и Ида Васильевна на этот раз с ним не знакомились, слишком уж увлечены были обсуждением процедур и осуждением главной медсестры.

— Чего полдник прогулял? — спросил Антон, расставляя стаканы с компотом, которые работник столовой оставил на краю стола.

— Спал, — довольно ответил Арсений. У отбивной был какой-то рыбный привкус, и он внимательно её осмотрел — на вид казалась куриной. — Тут тихо так, высплюсь, наверное, на год вперёд.

— Я тебе с полдника пирожки взял, если хочешь, заберёшь после ужина.

— Заберу, — кивнул Арсений. — Спасибо. А то мне, скорее всего, маловато этой еды будет. Тут нет какого-нибудь магазинчика?

— Есть, — Антон сморщил нос. — Я тебе, правда, не рекомендую туда ходить. Лучше доставку заказывать, тут склад Петрикора недалеко, через приложение можно заказать. Только с курьером надо будет созваниваться, они у ворот оставляют.

— Ну вот, цивилизация же, а ты всё «плохое место, плохое место», — подначил Арсений.

— Но я же сказал, — Антон чуть понизил голос, — на территорию они не заходят. Оставляют у ворот.

— Потому что ссут? — тоже низким голосом уточнил Арсений и усмехнулся.

— А вдруг, — пожал плечами Антон. — Это мы тут на две-три недели, а курьеры этот санаторий подольше нас наблюдают.

— Я так смотрю, в тебе это твоё магическое мышление неистребимо. Интересно, наверное, так жить.

— И страшно, — добавил Антон.

Арсению бы так жить было не страшно, а весело. Он всегда старался видеть необычное вокруг — объявления и надписи на стенах, цветы, прорастающие сквозь асфальт, брошенные старые машины в живописных местах. Почти что угодно могло стать или хорошим фоном для селфи или главным объектом кадра. Там, где Арсений видел интересную фоточку для Инстаграма, Антон бы наверняка увидел что-то пугающее.

Арсений был не из пугливых, все страшные фильмы и книги скорее приятно щекотали нервы, особенно, кстати, истории Макадама Орехова — тот тоже умел увидеть пугающее в обычном. Но Арсений был слишком рационален и всему хоть сколько-нибудь страшному почти сразу находил разумное объяснение.

Вот, например, когда он пошёл следом за Антоном в его номер — тот остановился на первом этаже, поэтому число на двери начиналось с единицы, сто сорок восемь, — и, дожидаясь, пока ему вынесут пирожки, увидел в конце коридора медленно бредущую фигурку, Арсений сразу решил, что это какая-то бабулька. Они тут почти все передвигались с черепашьей скоростью то ли из-за старости, то ли боялись растрясти целебный эффект от процедур.

В номер Антона Арсений заходить отказался — истории у того, может, и были интересные, но в небольшом личном пространстве повышался риск того, что Антон всунет ему свою начатую книгу. Да и вообще, дистанцию Арсений сокращать не хотел.

— Точно не зайдёшь? — уточнил Антон, протягивая пакет с пирожками.

— Да не, пойду дальше отсыпаться, — отмахнулся Арсений. — Вроде и отдохнул, а чувствую, что готов ещё часов двадцать спать.

— Ты это… осторожнее, — нахмурился Антон. — Какой у тебя номер? Чтобы я знал, куда тебя идти будить, если что, — Арсений закатил глаза.

— Двести семнадцатый, — нехотя ответил он. — Но ты приходи будить, только если я завтра утром на завтрак не явлюсь.

— Понял, — кивнул чуть повеселевший Антон. — И можно ещё твой телефон? Мне так спокойнее будет.

— Страшные вещи случаются только с теми, кто в них верит, — подмигнул Арсений, но телефон продиктовал, а потом сам закрыл дверь номера Антона, потому что тот явно собирался с ним на пороге до ночи разговаривать.

Медленно бредущая фигурка, наконец, поравнялась с ним и действительно оказалась старушкой — маленькой, сухонькой и какой-то очень растерянной: глаза пустые, лицо расслабленное.

— Добрый вечер, — окликнул её Арсений. — Вам не нужна помощь?

— А? — она перевела на него расфокусированный взгляд, и Арсений уже было решил, что она совсем не в себе, как бабулька продолжила: — А, милок, да мужа жду, он никак с процедур не вернётся.

Арсений нахмурился: судя по разговорам соседок в столовой, все процедуры назначались в первой половине дня.

— Вот, хожу, жду его, а он всё никак, — забормотала старушка.

— Давайте, может, я вас в номер отведу? И вы там его дождётесь. Я уверен, персонал санатория приведёт вашего мужа рано или поздно, — он осторожно взял её за остренький высохший локоть. — В каком вы номере живёте?

— А он всё никак и никак… — ответа про номер Арсений так и не дождался, но увидел, что из кармана халата в цветочек свисал брелок с номером 105.

— Пойдёмте, — ласково сказал он старушке, которая продолжала говорить что-то совсем уж несвязное про мужа, процедуры и долгое ожидание. Арс потянул её к началу коридора, где, по его подсчётам, должен был находиться сто пятый номер. У бабули явно была деменция, и было странно, что её, во-первых, вообще приняли в санаторий, а во-вторых, что никто из персонала не помог ей добраться до номера и мужа — может, в их паре он был в адеквате и везде водил свою супругу. Оставалось надеяться, что он сейчас дожидался её в номере.

Арсений скосил взгляд на старушку и вздрогнул — по морщинистой старческой щеке сползал паук. Небольшой совсем и вряд ли, конечно, опасный, поэтому когда он соскользнул за ворот халата, Арсений выдохнул с облегчением — будто бы у него было какое-то обязательство смахнуть паука с лица бабули, но раз уж тот уполз под одежду, то тут его полномочия — всё. Ничего этот паук ей не сделает, повторил он себе.

Он постучал в сто пятый номер, но никто ему не ответил, а из-под двери не пробивалось полоски света, так что, очевидно, муж старушки где-нибудь бегал и искал её по территории. Решив, что обратится к администраторше — пусть она разбирается с маразматичной постоялицей и поисками её мужа, — Арсений аккуратно выудил из кармана бабушки ключ и открыл дверь. Внутри номера и в самом деле было темно и пусто, поэтому Арсений пристроил ключи на столике в коридоре и подтолкнул старушку внутрь.

— Всё жду его и жду, где же он? — грустно спросила она, когда Арсений вышел и закрыл за собой. Причина, по которой ему иногда всё же хотелось завести постоянные отношения — чтобы был кто-то, кто будет присматривать за ним, когда у него в старости совсем крыша поедет.

Но пока такой возможности не было, и всё, что оставалось, это вывернуть из коридора спального корпуса в холл, чтобы обнаружить администраторшу на своём месте, хотя Арсений ожидал очередной записки.

— Добрый вечер, я там женщину проводил в сто пятый номер. Она, по-моему, потерялась.

— Она вам помешала? — Арсений нахмурился от неожиданности вопроса и внимательнее посмотрел на свою собеседницу — высокая, худая, где-то между сорока и пятьюдесятью годами, нос длинный, черты лица вообще очень крупные для такой изящной комплекции. Вроде бы это всё-таки её он видел утром.

— Да нет, как бы она мне помешала?

— Ну, вы знаете, иногда тем, кто потерялся, нужно просто дать, — администраторша махнула длинной рукой, — теряться дальше.

Интересная позиция для администратора санатория. Очевидно, что недоумённое недовольство всё-таки отразилось на его лице, потому что женщина улыбнулась:

— Но вы не переживайте, голубчик. Разберёмся. Какой, говорите, у неё номер?

— Сто пятый.

— Сто пятый, ага, — она звякнула ключами, открыла какую-то папку, а потом подняла подозрительно весёлый, какой-то совсем несоответствующий ситуации, взгляд на Арсения и сказала: — А в сто пятом номере никто не живёт.

— Как? Но у неё были ключи, и я её туда отвёл.

— Если у кого-то есть ключи от двери — это ещё не значит, что ему в эту дверь надо. Но ладно, голубчик, пойдёмте, посмотрим, что там с вашей женщиной.

Она выскользнула из-за стойки как-то совсем по-танцевальному: текуче и плавно, но быстро, Арсений будто даже не успел отследить движения, как администраторша уже стояла у арки в коридор спального корпуса и выжидающе смотрела на него.

И Арсений вдруг почувствовал какое-то лёгкое волнение, что-то, наверное, похожее на то, о чём говорил Антон сегодня утром. Словно сигнальная система, которая у обычно совсем не пугливого Арса явно работала с перебоями, всё-таки пыталась пробиться через все его барьеры рационализации и передать сообщение.

Не идти никуда с этой женщиной.

— Голубчик? — позвала она ещё раз.

У Арсения блямкнул телефон, и он тут же вытащил его из кармана, неожиданно обрадованный поводу прервать зрительный контакт. Сообщение в телеграме было от неизвестного номера, но по аватарке — чрезмерно приближенное лицо в дурацких солнцезащитных очках в серебристой оправе — Арсений сразу понял, что это Антон.

[20:51]: «Дошёл до номера? Прости, что дёргаю».

Когда Арсений поднял глаза от экрана, администраторши уже не было — ни за стойкой, ни в коридоре.

[20:52]: «Нет, стою под твоим окном и крипово пялюсь».

[20:52]: «Ой, в жопу иди».

Chapter Text

На краю стола лежала стопка знакомых книг с чёрными обложками. Арсений наклонил голову, чтобы посмотреть названия на корешках, и точно — это действительно был Макадам Орехов. «Лука Тёмный и невероятное стечение обстоятельств», «Тоска не по адресу», «Главное — не глазеть» и — любимая Арсения — «Часто заканчивающаяся история». Судя по лёгкой потрёпанности, книги были из библиотеки. Арсений тоже захотел сходить и взять — можно будет читать после обеда и перед сном, как раз обстановка подходящая, чтобы пугаться.

— О, Макадам, — одобрительно кивнул Арсений бабулькам, указав на книги. — Тоже его люблю.

— Кто ж не любит Орехова! — вскинула руки Мария Альбертовна. — У меня все его книги дома есть, все прочитала, а тут в библиотеку пошла и поняла, что ничего мне не хочется, только его, любименького, перечитывать.

— Скорее бы новая книга, — вздохнула Ида Васильевна. — Переживаю, как бы с ним не случилось чего, уже больше года с последней прошло.

— Может, у него творческий кризис, — глухо сказал Антон в чашку с чаем. Утро сегодня было пасмурное, и Антон выглядел ему под стать — мрачный и помятый.

— Это у Макадамчика-то?! — возмутилась Ида. — Он же гениален, какой творческий кризис! Нет, с ним точно что-то случилось. Ох, господи, хоть бы не заболел.

— А то вдруг и вообще помер, — поддакнула Мария Альбертовна.

— Да наверняка ж просто устал человек, — пробурчал Антон. — Чего вы сразу: заболел, помер…

— А вот если бы мы о нём хоть что-то знали, то так бы не переживали, — заметил Арсений, пододвигая к себе тарелку с творожной запеканкой и подозрительно принюхиваясь: рядом с рыбой она, что ли, стояла? — Сидели бы себе спокойно, ждали новую публикацию, не волнуясь о том, что автор умер и никаких нам больше приключений Даниила Холмогорова.

— Зато так приятно обрадуетесь, когда книга выйдет, — Антон пожал плечами и состроил рожицу, опустив уголки губ вниз. — И почитать будет что, и понятно станет, что писатель точно жив и не болен. Вообще мне это желание залезать в личную жизнь относительно публичных людей кажется странным. Ладно ещё, если речь идёт об актёрах, им положено лицом светить, — он бросил короткий взгляд на Арсения. — А писателям-то зачем? Чтобы все приставали, как к Джорджу Мартину: «Когда прода, жирный ты ублюдок?»

— Ой, думаете, Макадамчик жирный? — вдруг спросила Ида Васильевна, и Арсений не сдержал смешок.

— Книги Орехова станут хуже, если окажется, что он толстый и некрасивый? — развеселился Антон.

— Не станут, но! — Арсений взмахнул вилкой с наколотым кусочком запеканки, будто это был судейский молоточек. — Это вполне может быть причиной, почему он скрывается. Ни тебе фотографии сзади на обложке, ни случайных фото — вон, даже у Пелевина есть, хоть он там и в очках всегда, но сразу понятно — обычный нормальный мужик.

— А вдруг Орехов вообще не мужик, — поиграл бровями Антон.

— Не-е-ет, вы что, Макадамчик точно мужчина! — возмутилась Ида. — Женщина бы так не написала.

— Ай-яй-яй, — Антон осуждающе покачал головой. — Что за мизогиния, Ида Васильевна.

— Ничего вы не понимаете, молодежь! — вступилась за подругу Мария Альбертовна. — Макадам точно мужик! Другое дело, что ему женщины, я думаю, не нравятся, — Антон подавился чаем, закашлялся и снова спрятал пол-лица в чашку.

— Интере-е-есная версия, Мария Альбертовна,— протянул Арсений и повернулся к старушке. — Почему вы так думаете?

— Я, знаете ли, преподавала литературоведение в МГУ, о книгах и писателях кое-что знаю, — довольно ответила она и царственно оглядела сидящих за столом. — Во-первых, на эту мысль наводит почти полное отсутствие любовных линий в книгах Макадама. В самом первом цикле, в «Войнах богомола», только была, но какая! Полудохлая, и Ирина эта рыбина картонная, будто автор с живыми женщинами в жизни дела не имел, — Арсений хихикнул: ему тоже так казалось. То, как Орехов описывал отношения с женщинами, подозрительно совпадало с арсеньевскими представлениями. Только вот дело было в том, что представления у Арсения были совершенно гомосексуальные, и как там должна была проживаться страсть в гетеросексуальных парах, он понятия не имел. И Макадам, походу, тоже. — А во-вторых, давайте все признаем. Если бы этот Артём, помощник Холмогорова, был девушкой, они бы поженились ещё две книги назад.

— Машенька, да как можно, — нахмурилась Ида Васильевна, но Мария Альбертовна перебила её строгим голосом:

— Вот именно, Идочка, как можно! Поэтому и перестал Макадам пытаться описывать любовные отношения. Но ничего, если я захочу почитать о любви, то почитаю другую литературу.

Когда Арсений хотел почитать о любви, он искал фанфики про Артёма и Холмогорова, благо, фанаты дописали за Орехова всё то, что автор сам не смог. Но за столом он об этом рассказывать не планировал.

— Как там ответ на мой вопрос? — спросил Арсений, когда они остались одни, а бабульки отчалили на процедуры. — Что такого плохого происходит в этом санатории?

— А сегодня, кстати, действительно подходящий день для ответа, — Антон улыбнулся и подлил себе ещё чая. — Хочешь ещё одну историю? Коротенькую.

— И, конечно, тоже основанную на реальных событиях?

— Обижаешь, происходило прям со мной и именно в этом санатории.

— Я весь внимание.

Антон поёрзал на стуле, усаживаясь удобнее, поправил приборы у тарелки и, отпив чая, начал:

— Как я тебе говорил, я сюда приезжал в детстве с бабушкой. Было мне тогда двенадцать, и был я ужасно приставучий, а развлечений для детей тут мало, да и самих детей, как ты видишь, вообще почти нет. Поэтому я постоянно прикапывался к бабушке: чтобы она в карты со мной играла, на речку ходила, в теннис научилась играть в шестьдесят пять лет и всё такое. А бабушка, как наши Ида Васильевна и Мария Альбертовна, хотела на процедуры ходить, книжки читать и с подружками сплетничать. И так как она знала, что я ужасный трус, то часто отмазывалась всякими страшилками, мол, в речке живёт водяной, который непременно утащит меня на дно, рядом с теннисным кортом ходит мужик с ружьём, который отстреливает всех людей в яркой одежде, а чтобы не идти со мной на концерт с дискотекой и вовсе придумала целую историю. Сюда тогда приехал ВИА «ОНО», афиши везде повесили, такие ещё, знаешь, от руки нарисованные. Хорошо помню — смазливый мужик по центру и надпись: «ТОЛЬКО ОДИН ВЕЧЕР! ВИА «ОНО» И ЕГОР БУЛАТКИН». Я весь изнылся, так хотел сходить, послушать, потому что мужику на вид лет двадцать пять было, вдруг он что-нибудь в духе «Дискотеки Аварии» исполнял. Хотя там, скорее, был «Ласковый май» какой-нибудь. А у бабушки в тот же вечер лото было с подружками. Так что она на концерт точно не хотела, а меня одного никуда не отпускала. И тогда она мне рассказала, что Егор этот в санаторий приезжает каждый год, всё время с новыми группами. И слухи про него стрёмные, типа раньше он был очень плохоньким музыкантом, но так хотел добиться успеха, что продал душу дьяволу. Но где-то обосрался посреди ритуала по продаже своей бессмертной, и в итоге музыка-то у него гениальная стала, и голос ангельский, да только от всего этого у людей начали отваливаться уши. Буквально. И после пары концертов ему перестали предоставлять площадки, вот и пришлось Егору шататься по всяким санаториям да базам отдыха, вступая в группы, которые о нём ещё не слышали, чтобы хоть как-то продолжать заниматься музыкой. И в любой толпе отдыхающих всегда легко узнать поклонников его творчества, потому что у них обычно длинные волосы, которые прикрывают отсутствующие ушные раковины, — торжественно закончил Антон и выжидающе посмотрел на Арса.

— Вчера было лучше, — честно признался Арсений. — И что, не пошёл ты на этот концерт тогда?

— Конечно, не пошёл, я ж не дурак.

— И это всё ещё не отвечает на мой вопрос про санаторий.

— Не всё сразу, Арсений, не всё сразу, — Антон заулыбался как Чеширский кот и поднялся из-за стола. — Сходишь со мной покурить?

— Что за напускная загадочность, — пробурчал Арс, но пошёл следом, недовольно оглядывая сегодняшний лук Антона в полный рост: красный лонгслив с Винни-пухом и мешковатые спортивные штаны. Всё вместе выглядело как довольно удобная пижама. Скорее бы он уже надел какой-нибудь костюм от Луи Виттон с логотипом бренда огромными буквами, чтобы Арсений мог легко нагуглить, подделка ли это.

— Мне же надо как-то поддерживать твой интерес к своей персоне, — весело сказал Антон на пути к выходу из столовой.

— Ты так далеко не уедешь, — усмехнулся Арсений и застыл в дверях.

Безымянная администраторша устанавливала перед столовой треногу с плакатом.

Плакат гласил: «Группа СУРОВЫЙ АВГУСТ и ЕГОР БУЛАТКИН. ТОЛЬКО СЕГОДНЯ В 19:00».

— Ебать, Антон, — не сдержался Арсений. — Антон, блядь! — ткнул пальцем в плакат и растерянно оглянулся. Тот улыбался.

— А вот тебе и ответ на вопрос, почему санаторий — плохое место. Ты думал, это была страшилка, придуманная моей бабушкой?

— Не-е-ет, — протянул Арсений, подходя ближе к плакату: Егору Булаткину, симпатичному блондинчику, действительно было лет двадцать пять на вид. Что было совершенно невозможно, если это он выступал тут же двадцать лет назад. — Нет, ты просто увидел плакат раньше меня и на ходу придумал историю! Ну! Сознавайся!

— Арсений, — со вздохом сказал Антон и покачал головой. — Я тебе не врал и не планирую.

— Да ты ж писатель, у тебя вся работа строится на пиздеже. На пиздеже и страшных сказочках.

— Нет, пиздёж — это твоя работа, — неожиданно резко ответил Антон. — Моя работа — это описание реальных страхов и совсем немного художественного вымысла, чтобы связать всё хорошим сюжетом.

— Вы посмотрите, какой Макадам Орехов нашёлся! — съязвил Арсений, наклоняясь к плакату и всматриваясь в идеальные черты Булаткина. — Ладно, не обижайся. Я просто немного испугался, а со мной давно такого не было. — Арсений состроил покаянное лицо и заглянул Антону в глаза. — Но вообще я должен тебя похвалить — очень хорошо получилось, полное погружение в историю. Вот эта тема с включением в рассказ реальных явлений? Огонь. С такой наблюдательностью ты должен быть неплохим писателем.

— Спасибо? — неуверенно ответил Антон. Арсения толкнули в плечо — какой-то дедок, явно приближающийся к столетнему юбилею, тоже захотел поближе рассмотреть плакат.

— О, Егорушка! — прошамкал дед и поправил очки с толстенными стеклами. — А я уж переживал, что он в этом году не приедет.

— А вы часто на его концерты ходите? — спросил Арсений и выразительно посмотрел на Антона, мол, смотри, чувак, твоя история разваливается прямо сейчас.

— Да каждый год, внучок. Каждый год в санаторий этот езжу и каждый год Егорку хожу слушать.

— И что, дедушка, уши-то у вас на месте? — ехидно спросил Арс, пихая Антона в бок. Бок под лонгсливом, на удивление, оказался не мягким, а приятно твёрдым — а Арсений-то думал, что Антон под всей этой мешкообразной одеждой жирный.

— А-а-а, ты про это, милок! Так это глупости всё, не отваливаются ни у кого уши, — хохотнул дед. Арсений одними губами сказал Антону: «Пиздун», но дедок продолжил: — Кровь из них просто хлещет, но ничего не отвалилось.

— Что, простите? — ошалело спросил Арс, отрывая взгляд от Антона и возвращаясь к старичку.

— Кровь, говорю, из ушей льётся постоянно, во, хошь, покажу, — Арсений не успел отказаться, как дедуля вытащил из уха ватку, и из ушной раковины тут же тонкой струйкой потекла кровь. — Ты не переживай, не больно вообще, гематогенки каждый день ем и печёнку, и нормально! А на концерт-то сходите, внучата, Егорушка талантище-то, ух!

С этими словами дед поковылял от них прочь: с каждым шагом рубашка на плече всё больше краснела от натёкшей крови.

— Ты это тоже видишь? — тихо спросил Арсений.

— Я же тебе сказал, — произнёс Антон ему на ухо — он оказался выше на полголовы, и для того, чтобы говорить Арсению что-то на ухо, Антону даже приходилось чуть наклоняться. — Я тебе не врал и не планирую.

Арсений повернулся к нему — Антон был слишком близко со всеми этими своими рыбьими глазами и родинкой на кончике носа, — и сказал, с удовольствием отмечая, как расширились от ужаса зрачки:

— Давай сходим на этот концерт.

После примерно получаса обсуждений, полных «Ты ебанулся?» и «Хватит быть таким ссыклом, ты взрослый мужик», они пришли к компромиссному решению: Арсений проскользнёт в актовый зал перед началом концерта, оставит там телефон с включённым диктофоном, а сам уйдёт, чтобы вернуться только после окончания выступления.

Арсению этот вариант не очень нравился, хотелось большего участия, но в то же время было немного стремновато. Все разумные объяснения, почему у деда лилась кровь из ушей, как-то не очень подходили, Арс погуглил: при всяких заболеваниях и повреждениях сосудов она бы не лилась так долго и обильно, да и на водолаза, который за пару минут до их встречи вынырнул с глубины, дедок тоже не походил. Рациональная часть Арсения хотела думать, что за полчаса в поисковике он просто не нашёл подходящего обоснования, а вот иррациональная уже пищала со смесью ужаса и восторга о том, что дело было в музыке.

Он еле дождался вечера: по маршруту для пеших прогулок ходил, почти срываясь на бег, и чуть не снёс пару бабулек, на обеде ел, едва ощущая вкус еды, и опять погавкался с Антоном, который теперь заявил, что им надо будет ещё и подальше от санатория отойти, чтобы ни в коем случае не услышать музыку.

После обеда Арсений не смог уснуть, от чего разбесился ещё больше. Попробовал сходить в библиотеку, но лестница туда была перекрыта, а на натянутой веревке болтался файлик с бумажкой, на которой было написано: «3 этаж во второй половине дня НЕ РАБОТАЕТ». Уже начиная понимать логику санаторной жизни, Арсений был недоволен лишь тем, что не был указан точный график работы третьего этажа, потому что тот явно мог работать, например, только по последним четвергам месяца с часу до двух.

В общем, к шести вечера, когда к санаторию подъехала газель с музыкантами, Арсений был на взводе. Он увидел их в окно — разгружающих колонки и инструменты людей было сложно с кем-то перепутать, — и незамедлительно рванул к актовому залу, у высоких двустворчатых дверей которого обнаружился насупленный Антон.

— Мы договорились, — предупреждающе напомнил он.

— Да, я помню, кладу телефон и уходим, — закатил глаза Арсений и проскользнул между створками двери. Актовый зал санатория оказался чем-то средним между школьным актовым залом и провинциальным театром — прошлым летом, когда Арсения взяли на летние гастроли, он бывал в таких: маленькие, пыльные, потому что крайне редко используются, но сохраняющие достоинство, положенное храмам Мельпомены, — лепнина под потолком, большая хрустальная люстра, правда, в случае санатория, были сомнения в том, что это был настоящий хрусталь — поблескивающие в электрическом свете сосульки, скорее всего, были из пластика. Невысокая сцена со ступеньками сбоку, задник и занавес из тяжёлой портьерной ткани насыщенного бордового цвета. Паркет под ногами поскрипывал, и Арсений огляделся, раздумывая, куда пристроить телефон. Ряды красных кресел начинались далековато от входа, но по бокам от дверей стояли мягкие банкетки на симпатичных гнутых ножках. Арсений наклонился к ближайшей от входа и пристроил под ней телефон с подсоединённым к нему блоком питания (он зарядил свой сяоми до ста процентов, но рисковать внезапным отключением не хотел). Чуть отошёл, проверяя, чтобы телефон не было слишком видно. Дверь приоткрылась, и в проёме появилось встревоженное лицо Антона.

— Ну? Там уже по лестнице поднимаются!

По лестнице и в самом деле поднимались, и, к удивлению Арсения, первым шёл тот самый парень в чёрном капюшоне, с которым он столкнулся вчера. Сейчас капюшон не был натянут до подбородка, и, встав рядом с вжавшимся в коридорную стену Антоном, Арсений внимательно разглядывал неожиданно татуированное и ещё более неожиданно красивое лицо. Длинный нос, большие глаза, пухлые губы, чётко очерченные скулы — такому бы моделью работать, очень уж смазливый.

Но уже через секунду Арсений был готов поменять своё мнение — татуированный чувак мог идти работать на завод, потому что моделью должен был быть идущий следом за ним Егор Булаткин. Как оказалось, ни фотография на афише, ни история Антона не смогли передать его чуть ли не ангельскую красоту.

Если бы гомосексуальное прозрение не случилось с Арсением в пять лет, то оно бы точно должно было произойти сейчас, когда он смотрел на этих двоих — таких контрастных, но так хорошо выглядящих рядом.

— Чё, сколько сегодня ждёте? — услышал Арсений вопрос татуированного мужика, когда они прошли мимо него. — А то я задолбался тут по одной собирать, хочется, бля, кайфануть.

— Тебе лишь бы кайфануть, — мелодично хохотнул Булаткин.

— Бейба, с тобой я всегда кайфану, ты можешь даже ничего не делать.

Двери актового зала закрылись за ними, и Арсений выдохнул. Антон рядом тоже со свистом выпустил воздух из-за сжатых зубов.

— «Бейба», — смешливо повторил Арсений.

— Я удивлён, что этот хмырь вообще умеет разговаривать, — кивнул Антон. — А тут ещё «бейба». Колоритно.

— С другой стороны, а как ещё этого Егора называть? Я бы скорее предположил, что он продал душу за красоту, а не за музыкальный талант.

— Понравился тебе, значит, — хмыкнул Антон. — Любишь таких сладких красавчиков?

Он весь как-то нахохлился, засунул руки в карманы штанов и втянул голову в плечи, и Арсению вдруг очень захотелось проигнорировать этот вопрос: мало ли, Антон — гомофоб, с которым даже шутить нельзя о привлекательности мужчин, а Арсений ещё и имел склонность все подобные шутки перепидоривать чрезмерно. Они начали спускаться по лестнице, и Арсений собрался уже было попросить рассказать ещё одну историю, как из-за следующего лестничного пролёта навстречу им появилась всё ещё безымянная администраторша.

— Нашлись, — почему-то сказала безымянная администраторша, посмотрев на них в упор. — Вы двое, ой, не могу, — и рассмеялась, и неприятный дребезжащий смех рассыпался по ступенькам, заставляя поёжиться. Арсений, привыкший иметь дело с сумасшедшими соседями — в Питере, казалось, других не раздавали, — аккуратно обошёл её, потом обернулся, увидел, что Антон так и замер на лестнице, вернулся и потянул его за красный рукав за собой. — Будьте осторожнее, уважаемые гости! — крикнула администраторша им в спины. — Не заблудитесь!

— Может, она нас с кем-то перепутала, — осторожно предположил Арсений, когда они спустились на первый этаж, но, быстро взглянув на Антона, понял, что Антон уже успел загнаться. Побледнел, губу закусил, смотрел вроде и перед собой, а вроде и никуда конкретно. — Антон?

— Ща, пять сек, — едва шевеля ртом, сказал Антон, прислонился к стене, выудил из кармана штанов телефон и начал сосредоточенно что-то набирать. Точно, ему же надо записать, пока совсем не перепугался, вспомнил Арсений. А потом присмотрелся.

У Антона был айфон. Арсений принципиально не хотел в них разбираться — зачем смотреть на то, что всё равно не сможешь купить, — но примерно представлял, что огромная даже в больших руках Антона лопата с тремя кружочками камер должна была быть из последних моделей.

Хотя, конечно, стоило помнить, что люди брали айфоны в кредит, а Антон был похож на долбоёба.

Что же ты такое, раздражённо подумал Арсений. И сколько зарабатываешь на своём писательстве.

— Всё, прости, — вздохнул Антон. — Надо было записать. Пиздец, она стрёмная.

— Немного, — согласился Арсений. — Ты случайно не знаешь, как её зовут?

— Неа, — Антон нахмурился. — У неё, — он поводил пальцем на уровне сосков, — бейджик испорченный. Я пытался посмотреть.

— Ага, я тоже, — Арсений хотел было рассказать об исчезнувшей двери за стойкой и ещё о том, что он уже в который раз не был уверен, как же именно выглядит администраторша, хотя никогда не жаловался на плохую память на лица, но отмёл эту мысль — Антон от одного её полубезумного смеха пересрался, сам справится с выдумыванием страшных историй.

С верхних этажей раздались звуки настройки инструментов, и Антон тут же вскинул на Арсения напряжённый взгляд.

— Уходим, — напомнил он. — Пойдём на речку смотреть.

Арсений закатил глаза, но спорить не стал: всё утро пытался и понял, что когда речь шла о мнимой защите от чего-то паранормального, Антон превращался из маминого либерала, каким обычно казался во всех разговорах, в диктатора, который не признавал у Арсения права на субъектность.

Арсений субъектность свою очень ценил, и если бы не желание узнать, откуда у Антона деньги на айфоны и лакшери украшения, то давно бы послал его в жопу. Но пока он ещё не окончательно разобрался в этом вопросе, поэтому смиренно пошёл к выходу из санатория.

— Слушай, Антон, — заговорил он, когда они обогнули фонтан и вышли на дорожку, ведущую к речке. — А у тебя уже есть опубликованные книги?

— Я думал, ты никогда не спросишь, — усмехнулся Антон. — Ну, допустим, есть.

— И их прям можно найти в интернете?

— Можно, — ещё больше развеселился Антон.

— Ага, — протянул Арсений и попытался придумать, как бы так подвести к следующему вопросу, но так ничего и не сообразил, поэтому спросил прямо: — А какая у тебя фамилия?

— Шастун, — Антон шёл, уткнувшись взглядом в дорожку под ногами, но улыбался так сильно, что у него, наверное, болели щёки. На вопросы, значит, нормально не отвечает, но внимание к себе всё-таки нравится, боже ж ты мой. — А у тебя?

— Попов, — озадаченно моргнул Арсений.

— И про тебя прям тоже можно что-то найти в интернете? — ехидно спросил Антон.

— Ну-у-у, — сам себя Арсений гуглил несколько раз в неделю и прекрасно знал, что именно про него можно было найти в интернете, но говорить об этом, конечно же, не стал. — Соцсети, фотографии с сайта театра и со спектаклей. Ничего такого.

— Я поищу, — непонятно зачем пообещал Антон. Арсений ничего обещать не стал, но знал, что как только окажется в своём номере, позорно начнёт вбивать «Антон Шастун» во все поисковики и соцсети. У него уже покалывали кончики пальцев от предвкушения: помимо книг на Литресе или вообще каком-нибудь Самиздате, Арсений рассчитывал найти ещё и старые фотографии на мыльницу в альбомах друзей Шастуна Вконтакте, померший в две тысячи четырнадцатом аккаунт в Твиттере и, возможно, даже страничку в Одноклассниках, которая была заведена, чтобы мамины подруги могли посмотреть на Антошеньку. В общем, Арсений был готов найти всё, что только можно, зная только имя и фамилию, но, учитывая редкость последней, вполне можно было ожидать, что он нагуглит и отчество, а располагая сразу полным именем, опытный интернет-сталкер Арсений нашёл бы и телефон, и адрес, и—

Под ногами вдруг громко чавкнуло, и ступням в лёгких кроссовках стало мокро.

— Бля, — кратко выразил их общие эмоции Шастун, который явно тоже промочил ноги. — Вчера её тут не было.

— Кого?

— Реки.

Арсений вгляделся в уже опустившуюся темноту, и в самом деле — не очень широкая речка с симпатичным деревянным понтоном и группкой лавочек на берегу, сейчас казалась ближе, чем должна была быть. А ещё вдруг стало понятно, что торчащие над водой балки в нескольких метрах от них были спинками лавочек.

— Странно, но дождя же не было, — Арсений посмотрел под ноги — они почти дошли до конца дорожки, но сам он уже терялся в прибывшей воде.

— Может, был где-то недалеко, а до нас ещё не дошёл, — пробурчал Антон, всматриваясь в водную гладь. — Говно какое-то. Подозрительное.

— Нормальное природное явление. Или у тебя есть какая-то загадочная история про разлив реки?

— У меня есть не очень загадочная история про то, что нас может отрезать от цивилизации, а ебучий санаторий — самое неподходящее для этого место.

— Вряд ли это надолго, — сказал Арсений, которого перспектива быть отрезанным от цивилизации не особо пугала. Маловероятно, что не такая уж и полноводная в обычное время река разольётся до опасных масштабов, и ещё менее вероятно, что она долго пробудет в таком состоянии. Он качнулся с пятки на носок — промокшие кроссовки неприятно чавкнули, — и оглянулся на санаторий — за деревьями его почти не было видно, только горящие окна на первом этаже. Если сильно напрячь слух, то можно было различить биты музыки.

— Ты знаешь, — с невесёлым смешком сказал Антон, — я уже начинаю хотеть, чтобы скорее произошло что-то такое ужасное, чтобы ты не смог подобрать рационального оправдания. Не знаю, какой-нибудь дождь из отрезанных членов.

— Это что-то по Фрейду, а? — фыркнул Арсений.

— Если хуй по лбу — это единственное, что тебя угомонит, то пусть будет по Фрейду, — Антон вздохнул. — Тебя же развлекает вся эта ситуация с Егором?

— Ситуация, в которой ты придумал для меня страшилку, а потом нам встретился необычайно подходящий дед с ушной инфекцией? — саркастично уточнил Арсений. — Ну, не самое интересное, что со мной случалось, но для такой глуши сойдёт.

— Блин, Арсений, — Антон сморщил нос и почесал его длинным пальцем. В темноте блеснуло кольцо — широкое и серебряное. Хотя, хуй знает этого Шастуна, может, это платина. — Мы, конечно, знакомы всего два дня…

— Но я тебе уже понравился.

— Сразу, — улыбнулся Антон. — Короче, не мог бы ты хотя бы рассказывать мне, что собираешься куда-то влезть. Вот как сегодня с концертом.

— Чтобы ты мог пересраться за нас обоих? — Арсению не особо нравился излишне серьёзный тон Шастуна, но тот как-то не считывал настроение и не поддавался попыткам разрядить обстановку.

— Чтобы я мог пересраться за нас обоих, — кивнул Антон. — И притормозить тебя, если что.

Арсений нахмурился:

— Ты, конечно, забавный, Антон, но…

— Но прихуел, — хмыкнул Шастун. — Бля, да, ты прав, — он провёл ладонью по лицу. — Где же падающие с неба хуи, когда они так нужны. Давай вот что сделаем: если сейчас, когда ты вернёшься забирать телефон, там будет пиздец, то ты хотя бы постараешься говорить о своих планах засунуть нос ещё в какую-то поебень. Если там всё нормально, живые и довольные поклонники дарят Булаткину цветы, то ты можешь со мной не разговаривать хоть до отъезда.

— Ты прям веришь в это всё, я смотрю, — покачал головой Арсений. — Но договорились.

Будет, конечно, обидно не общаться с Антоном до конца пребывания в санатории, но ещё хуже — отчитываться перед этим лупоглазым недописателем о своих планах и передвижениях.

Они ещё минут двадцать побродили вдоль отвоеванной рекой границы и неспешно пошли обратно к санаторию, с каждым шагом стараясь убедиться, что не слышат отголосков музыки.

Антон снова остановился в коридоре у актового зала и сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что он тут только из-за того, что Арсений ебанулся. Арсений показал ему язык и открыл дверь.

Сука, ебучий, блядь, уебан, ему придётся отчитываться перед Шастуном о своих планах и передвижениях.

Потому что люди, развалившиеся в креслах, кто — запрокинув головы на спинки, кто — наоборот, свесив их на грудь, может, конечно, и были живыми, но уж явно не походили на довольных поклонников музыканта. Их было совсем немного — человек пятнадцать-двадцать, почти все, судя по большому количеству седых макушек, пожилые. У женщины, сидевшей ближе всех к центральному проходу, была тёмно-красная блузка. Арсению вдруг очень захотелось верить, что блузка была такой изначально.

Музыканты на сцене собирали оборудование, и Арсений, продолжая таращиться на безвольные тела в креслах — массовый приступ летаргии, сонный паралич, что угодно, блядь! — медленно, стараясь не привлекать внимания резкими движениями, присел и нашарил телефон под банкеткой. Тот нашёлся не сразу, да ещё и чуть не выскользнул из вдруг вспотевшей руки. Крепко сжав мобильный и зарядный блок, Арс встал и наткнулся на внимательный взгляд Егора.

— Опоздали на концерт? — весело спросил певец. — Хотите, сыграем вам на бис?

Антон, наверное, всё сразу понял по тому, с какой скоростью Арсений вылетел из актового зала и, схватив Шастуна за руку, поволок его вниз по лестнице. Он отпустил его только в холле — опять пустующем, но если бы тут была стрёмная администраторша, Арсений бы точно ёбнулся. Лицо у Антона было встревоженное и грустное, никакого «А я же говорил!» и злорадного торжества.

— Ну что ты? — тихо спросил он.

— Ничего, — огрызнулся Арсений, хотя Антон ничего плохого ему не сделал: просто оказался прав. — Завтра никуда не планирую идти.

Шастун сочувственно сжал его предплечье.

И только оказавшись в номере, Арсений вспомнил о записи. Он ткнул в телефон чуть подрагивающим — от усталости, конечно, и бега по лестнице, — пальцем, чтобы обнаружить, что записал полтора часа тишины.

Chapter Text

У Антона Шастуна не было профиля на Литресе. Ни там, ни на Автор.тудей, ни на Литнете, ни на Самиздате, ни на Прозе.ру, ни на Книгомане, ни на — прости господи — Фикбуке. Арсений даже проверил какие-то совсем тухлые порталы вроде Призрачных миров и Самиздал.

Но писателя Антона Шастуна не существовало.

Существовал Антон Шастун — 32 года, Воронеж — во ВКонтакте, такой же нашёлся на Фейсбуке, откуда Арсений смог выцепить почту и по ней нагуглить закрытый профиль в Инстаграме. Вконтакте и Фейсбук оказались заброшенными — на одном на мыльной аватарке был очень худой и маленький Антон, возможно ещё школьник, а на втором обнаружился Антон постарше, но тоже худющий, с последними постами — поломанными ссылками на last.fm.

У закрытого профиля в Инсте было девяносто пять постов и одинаковое количество подписчиков и подписок — по пятьдесят шесть. Сложно было понять, то ли и эта социальная сеть была Антоном заброшена, то ли он просто мало постил.

Арсений довольно легко нагуглил его отчество, потому что, зная возраст и довольно редкую фамилию, было несложно сопоставить, что Антон Андреевич Шастун, девятнадцать ноль-четыре, девяносто первого года рождения, был именно тем Антоном, который ему был нужен. Но и на него не получилось найти ничего толкового: ни штрафов, ни недвижимости, а в третьем часу ночи Арсений был слишком уставший и раздражённый бесплодными поисками, поэтому решил это всё отложить. Ну обнаружит он у Антона квартиру в Воронеже, что от этого изменится.

За завтраком он был таким сонным, что пожалел, что не остался в номере, чтобы поспать подольше. Тем более рисовая каша получилась совсем неудачной, и за столом к ней вообще никто не притронулся. Всё такой же злой, но теперь ещё и голодный Арсений вернулся в номер, задёрнул шторы и завалился досыпать.

То ли от того, что он выспался, то ли от голода обострились чувства, но за обедом — борщ, куриное суфле и макароны, всё слабо пованивающее рыбой, — Арсений вдруг заметил, что у Антона красивые руки. Вчера и позавчера это ему почему-то в глаза не бросилось, а сегодня он будто прозрел. Изначально его привлекло то, что Антон надел запредельное количество колец — семь. Арсений сразу решил считать, что все они были из серебра или железа, а камни — полудрагоценными или вовсе стекляшками. Но главное было не это.

Главное было то, что у Антона оказались красивые руки. И Арсений же уже их видел, но только сейчас рассмотрел, какими длинными были пальцы, какими аккуратными — костяшки и как изящно рисунок вен расчертил тыльную сторону ладони.

Еда могла не просто пахнуть рыбой, она могла рыбой и быть, потому что Арсений ел механически, не ощущая ни вкуса, ни текстуры, а только глядя на эти руки. В какой-то момент пальцы нервно забарабанили по столу, а ладонь поднялась будто в приветственном жесте.

— Арсений? — позвал Антон.

— Да? — Арсений моргнул, переводя взгляд и всматриваясь в лицо напротив. Лицо всё ещё красивым не казалось. Большие усталые глаза, полные губы с опущенными вниз уголками, дурацкая родинка на кончике носа, не слишком явный, но уже наметившийся второй подбородок. За что ему руки-то такие.

— Ты чего сегодня такой? Хочешь сходить со мной на сероводородные ванны? — слева энергично закивала Мария Альбертовна. Арсений сморщил нос:

— Они вонючие.

— Зато полезные, — сказал Антон одновременно с бабульками. — Но и правда вонючие, — добавил Шастун.

— А я, если б могла, — мечтательно произнесла Ида Васильевна, — из этих ванн бы не вылезала, и давление у меня всегда бы было сто десять на восемьдесят.

Мария Альбертовна одобрительно зацокала — Арсений в нюансах артериального давления не разбирался, но, очевидно, эти цифры были каким-то золотым сечением.

— Пойдём, кстати, Идочка, измеримся, а там решим, что нам надо — кофейку или ванны, — Мария Альбертовна аккуратно сложила приборы и поднялась. — А то может и кофейку в ванне. Для баланса.

— А ты знаешь, что они пьют? — сказал Антон, когда Ида и Мария, подхватив друг друга под локотки, ушли.

— Что?

— Не в смысле «что именно пьют», а в смысле бухают каждый вечер. Я подозреваю, что это эффективная тактика.

— Эффективная тактика для чего?

Антон посмотрел на него так внимательно и долго, что, удерживая ответный взгляд, Арсений разглядел, что глаза у него были приятного болотного оттенка.

— Значит, — многозначительно ответил Антон, — значит, тебе пока везёт, — он звякнул вилкой о тарелку. — Но на всякий случай скажу: не разговаривай с Эдиком.

— Я понятия не имею, кто такой Эдик, так что пока, наверное, успешно справляюсь с тем, чтобы с ним не разговаривать.

— Неа, ты с ним уже говорил, я видел, — Антон кивнул на вход в столовую. — Парень в чёрной одежде и с татуировками.

Опять загадки. Арсений взял стакан с компотом и, глядя на плавающую в нём труху, невесело подытожил работу своего детективного агентства. Про Шастуна ничего не нагуглил и ни на шаг не приблизился к пониманию его финансового статуса. Безымянная администраторша оставалась безымянной и ускользающей: когда Арс шёл в столовую, то увидел её за стойкой и только через десяток метров осознал, что сегодня у неё были короткие и чуть вьющиеся волосы. Были ли они такими вчера? В затылке что-то зачесалось изнутри от попытки вспомнить. Рационализировать произошедшее на концерте не получилось. А теперь ещё и Эдик с татуировками, с которым не следовало разговаривать, а иначе что? Надо будет пить по вечерам?

— Ерунда какая-то, — вздохнул Арсений.

— Курить? — предложил Антон, и Арс кивнул.

— Будут сегодня какие-то интересные истории? — спросил он, когда они вышли к фонтану и сели на одну из лавочек. День был опять пасмурный: на улице стояла влажная тишина и пахло озоном.

— Даже не знаю, — задумчиво протянул Антон и постучал сигаретной пачкой по коленке. Сегодня он снова не надел брендированную одежду, может, у него вообще такой и не было — зауженные штаны с кучей карманов и заклёпок и красная олимпийка, даже не Адидас, который Арсений бы узнал, а с неизвестной ему эмблемой в виде глаза. — Я начал писать книгу, — доверительно добавил он. — И там у меня есть подходящая история, но её я рассказывать не хочу пока что.

— А о чём сама книга? — спросил Арсений и вдруг подумал: а может, Антон не публикуется? Может, он просто писал в стол, может, рассылал свои тексты в издательства, но их не принимали? Технически, это тоже делало его писателем, но заодно и объясняло, почему по запросу «Антон Шастун» не находилось ни одной книги.

— О санатории, конечно, — Антон фыркнул, прикуривая, и струйки дыма резко рванули вперёд и вверх, а потом застыли во влажном воздухе. Арсений проводил их взглядом. — Я же не просто так сюда приехал. А для моих героев это будет небольшим спиноффом, отклонением от основного сюжета.

— Буквально пишешь то, что видишь?

— В этом моя проблема, я очень плохо умею врать. Что в жизни, что на бумаге. Я не сразу это понял, а пока разбирался, это привело к появлению нескольких неудачных сюжетных ходов в моих книгах. Но теперь пишу только о том, что переживал сам.

— Антон, — Арсений положил локоть на спинку лавочки и развернулся к Шастуну. — Но ты же пишешь ужасы. И, как я понял, такие, — Арсений повертел рукой в воздухе, — мистические.

— Угу, — кивнул Антон и заулыбался. — Ты хочешь спросить, где я беру столько реальных ситуаций, да? Ну, вот вчерашний вечер, — он хитро прищурился. — Как, получилось найти рациональное объяснение?

Арсений поджал губы. Не получилось. Он ругал себя за то, что не удосужился запомнить хотя бы зрителей, чтобы сегодня попытаться найти их и убедиться, что всё в порядке. Но деда с кровоточащими ушами он и до этого нигде не встречал — ни в столовой, ни в коридорах, так что скорее всего у него с Арсением просто не совпадали графики. Да и вообще, раз тот ходил на концерты Булаткина каждый год, то с чего бы ему умирать именно в этот раз?

— Не может же с тобой происходить так много мистического, что этого хватает.

— А это зависит от того, как ты смотришь на жизнь, — пробормотал Антон, затягиваясь — от его слов сигарета смешно мотылялась из стороны в сторону. — Вот, например, на моей прошлой квартире кто-то из соседей постоянно оставлял мусор на лестничной площадке. Не очень часто, где-то раз в месяц. Мусор не вонял, просто появлялись такие огромные и явно плотно набитые чёрные пакеты. Мне они не нравились — потому что, ну, кому понравится соседский мусор рядом с дверью? Но ещё и потому, что было от них какое-то жуткое ощущение.

— Я не перестаю удивляться, какой же ты трусливый для писателя ужасов, — улыбнулся Арсений. — Это же мог быть строительный мусор.

— Во-от, я тоже это предполагал. А однажды включил своего внутреннего чрезмерно любопытного Арсения, — Арс хмыкнул, — и заглянул в пакет, — Антон выдержал паузу, которая была хороша даже на театральный вкус Арсения. — А там была куча кукольных голов. Таких, знаешь, пупсов, не барби. И никаких других частей тела, только головы, и у всех глаза открыты.

— Ну и чего страшного?

— Даже я так подумал. Ну, странно, конечно, это меня чуть взбодрило, но в целом — действительно ничего страшного. Но так я думал до следующего пакета через месяц. Вышел я из квартиры, а у меня под ногой что-то хрустнуло. Я посмотрел — какая-то светлая крошка, вроде будто известняк. А потом я перевел взгляд на выставленный пакет, а у него была дырка сбоку, и из неё-то и просыпались зубы. Зубы были человеческие, и весь сто двадцати литровый мешок был набит ими под завязку. Я помню, думал, — Антон затянулся. — Ладно, куклы. Хотя какое там «ладно», зачем кому-то выбрасывать именно головы кукол, но не остальные их части? Может, они, конечно, были в предыдущих пакетах, в которые я не заглядывал: отдельно ноги, руки и туловища. Но зачем вообще расчленять кукол? — он поморщился. — И всё равно, куклы ещё ничего. А вот человеческие зубы…

— Почему ты так уверен, что они были человеческие? — скептически покачал головой Арсений. — Мог быть муляж. Может, у тебя сосед был — художник-постановщик, и ему все эти странные вещи были нужны для оформления костюмов и декораций.

— Целый пакет ненастоящих человеческих зубов? — Шастун вздёрнул брови. — Все были разные. На некоторых — кариес. На хера тебе для спектакля делать кариес на зубах, его же никто не увидит?

— Это могло быть для кино, где снимали бы крупным планом, — не сдавался Арсений.

— И очень нужно было увидеть сто двадцать литров совершенно разных зубов? Ты думаешь, я в одном подъезде с художником-постановщиком Дэвида Финчера жил, или что? Это же в Москве было, алло, Арсений. Там максимум чувак из команды «Доярки из Хацапетовки», и он бы закупил вампирские зубы из магазина приколов.

В Москве, отметил Арс. Не в Воронеже. Шастун жил в Москве.

— Короче, зубы были настоящие, не спорь со мной больше, — Антон упреждающе выставил указательный палец. Арсений снова подвис на том, какой он был красивый и длинный, с аккуратным — это же явно профессиональный маникюр, а не сам обгрыз? — ногтём. — Но и тогда я не решился переехать, в этом была моя ошибка. Я не подумал о художнике-постановщике, у меня версия была покруче — фетишист-стоматолог, — Арсений совсем не элегантно хрюкнул, сдерживая смешок. — Ну и решил, что буду внимательно проверять лестничную площадку перед тем, как выйти, чтобы ни в коем случае с этим соседом не столкнуться, хотя за полгода, что я там жил, я его не видел ни разу, — Антон ещё раз затянулся и, потушив сигарету о скамейку, запульнул бычок в урну. — А потом начало вонять.

— Очень страшно, — съехидничал Арсений. Антон закатил глаза.

— Воняло гнилью. Этот, знаешь, сладкий тоненький запах, что кажется, ещё чуть-чуть и он будет почти приятным, но тошнотворные нотки гниения всё портят. Естественно, я тут же решил, что мой загадочный сосед умер. Но нет, ему привозили доставки, пусть и очень редко, и пару раз я смог подсмотреть в глазок, как дверь его квартиры закрывалась. Воняло с каждым днём всё больше, в домовом чате начали пытаться локализовать источник запаха, но, как это бывает, всё больше ругались между собой. У моей квартиры были общие с соседской стены, и я уже чувствовал, что провоняли даже бетонные плиты. И в какой-то из дней я всё-таки вызвал полицию, пожаловался, что воняет на весь подъезд и жить невозможно. Свои контактные данные не оставил, чтобы не привлекли к этому всему и сосед не окрысился на меня. А они, ты представь, — Антон помахал рукой перед лицом, разгоняя нависший дым, который из-за отсутствия ветра никуда не девался. — Приехали, позвонили в его квартиру, обошли соседей и позвали меня понятым. Мол, так и так, гражданин, будем вскрывать, нужны свидетели. Ты сильно брезгливый? — вдруг спросил Шастун.

— Немного, — кивнул Арсений. — Но только в реальной жизни, описания всяких мерзостей меня не сильно беспокоят. Там же была какая-то мерзость? — довольно спросил он. — Была, ну?

— Была, — согласился Антон. — Когда полицейский открыл квартиру, у нас у всех ноги подкосились от вони. Вся квартира была в мясе. Не в мясо — типа, раздолбанная — а буквально в мясе. Стейки, вырезка, рёбрышки, куриные тушки, свиные головы и копыта. Разложенные по всем поверхностям, прибитые гвоздями к стенам, свисающие с потолка. И всё это в подтёках жира и ещё каких-то мясных жидкостей, всё уже протухшее, везде мухи и личинки. Я не блеванул, но двух других понятых и кого-то из ментов стошнило. Моего соседа мы нашли не сразу, сначала думали, что это просто гора мяса посреди кухни, а потом кто-то заметил торщачую из неё кисть. Как я понял, он задохнулся. Но так это было странно — будто человек просто лёг на пол, самостоятельно закидал себя кучей мяса весом, наверное, килограмм двести и задохнулся под ней. Я сжёг одежду и обувь, в которой был в тот день, тёр себя потом мочалкой в душе аж до крови, а из квартиры съехал так быстро, как только мог, — оставил залог даже. И всё это я к чему, — словно выплывая из тумана своей же истории, сказал Антон чуть более нормальным голосом. — Всё зависит от того, как смотреть. Теперь твоя реплика, Арсений: мой сосед наверняка был…

— Сумасшедшим, — с готовностью ответил Арсений. Шастун довольно кивнул:

— Прекрасно. Но если наблюдать за страшным достаточно долго, то можно начать видеть паттерны. Можно сопоставить мужика в мясной квартире и Мясную яму под Омском…

— Какую, блядь, Мясную яму под Омском? — обалдел Арс.

— Ну, Арсений, — Антон посмотрел на него так, будто это было что-то из области общеизвестных фактов. Только факты были подозрительные: в Киеве дядька, в огороде — бузина, под Омском — Мясная яма.

— Антон, видеть паттерны в безумном — это, знаешь ли, тоже признак сумасшествия.

— Или признак незаурядного аналитического ума, м-м? — Шастун кривовато усмехнулся. — В общем, я про это и говорю: всё зависит от того, как ты смотришь на жизнь. Если ты настроен видеть в ней страшное, если у тебя уже достаточный багаж насмотренности на такие вещи, то нет ничего сложного, чтобы находить темы для текстов в повседневности. Хотя вот, — он почесал заросший щетиной подбородок, — я запланировал отпуск в плохом месте, потому что мне стало не хватать привычного объёма страшного для того, чтобы написать книгу.

— Может, это ты всё подстроил? — со вздохом сказал Арсений.

— О-о-о, — уважительно протянул Антон, приподняв брови. — Секундочку, — он вытащил из кармана телефон и быстро что-то записал. — Классная идея. Можно предположить, что с Егором Булаткиным я вообще в сговоре. А с дедом с ушами как обойдёмся?

— Да тоже договорились, использовали как-нибудь искусственную кровь, — Арсений закинул ногу на ногу и случайно толкнул носком кроссовка голень Антона. — Как в театре.

— Точняк, — сосредоточенно закивал Шастун, продолжая записывать. — Спасибо, Арсений. Слушай, — он вдруг замер, всё ещё глядя в экран телефона. — А ты только театральный актёр?

Ауч. Больное место Арсения.

— В основном да, — осторожно ответил он, стараясь звучать беспечно. — Я хожу на пробы, когда появляются интересные для меня проекты, но делаю это недостаточно систематически, чтобы куда-то в итоге попасть.

— А в целом, как? Хотел бы попробовать?

— Да, наверное, — Арсений поджал губы. — Наверное, да, — он искоса посмотрел на Шастуна. Тот упёрся взглядом в арсеньевскую покачивающуюся ногу. — А что, — он попытался разрядить обстановку, — позовёшь меня на главную роль в экранизации своей книги?

Антон, как оказалось, разряжению обстановки поддавался очень плохо. А когда он поднял глаза, лицо его было таким серьёзным, будто у него уже были десятки опубликованных книг и подписанный контракт на их экранизацию, и разговор с Арсением был вовсе не пустой болтовнёй.

— Если тебя это заинтересует, — ответил Антон.

— Тебе просто надо написать достаточно хорошую книгу, — Арсений намеренно улыбнулся той широкой и игривой улыбкой, которую обычно оставлял для сцены, и подмигнул. Может, хоть так Шастун расслабится уже.

Вместо того чтобы расслабиться, Шастун с ещё более напряжённым выражением лица уставился на него и вообще перестал моргать.

— Анто-он, — позвал Арсений и коснулся его плеча. — Земля вызывает Антона Шастуна. Замечтался о своей книге?

— Ага, да, — ответил Антон и встал — рука Арсения соскользнула. — Ты же уже слышал, что река в итоге слишком сильно разлилась и мы всё-таки без внешней связи с миром?

— Блин, а я хотел еды в Петрикоре заказать, — расстроенно протянул Арс.

— Интересные приоритеты, — Антон убрал сигаретную пачку в карман. — Их склад, кстати, остался по эту сторону реки, так что, может быть, нам повезёт и какие-то поставки всё же будут. А что ты хотел купить? У меня просто есть небольшой запас разной вредной еды, — он чуть смущённо улыбнулся. — Шоколадки там всякие, чипсы. Если ты такое ешь.

— Я всё ем, — согласился Арсений. — Как-нибудь обязательно воспользуюсь твоим предложением.

Этого он делать не собирался. Он собирался дождаться доставки Петрикора и возвращения реки в русло, он, в конце концов, собирался найти санаторный магазинчик. Шастун же был какой-то слишком открытый и дружелюбный, и Арсений не хотел этим пользоваться. Казалось, что если он сблизится с Антоном чуть больше, чем сейчас, то потом будет очень сложно вежливо с ним расстаться. Антон же явно будет писать ему и после того, как они разъедутся, и, может, даже попробует встретиться, и Арса такая перспектива заранее нервировала. Странный нескладный писатель в друзьях ему был не особенно нужен.

Он распрощался с Антоном и быстрым шагом направился в сторону ещё не затопленной территории. За следующие два часа он прошёл один из самых длинных терренкуров — тропа уводила далеко в лес и поднималась на небольшой холм. С холма открывался вид на разлившуюся речку — вода была чёрной, и с такого расстояния казалась неподвижной. Стоя на возвышении посреди леса и глядя на будто бы застывшую воду, Арсений почувствовал себя очень дискомфортно, словно он во всём этом был маленьким и незначительным. Поэтому к санаторию возвращался быстро: хотелось снова оказаться среди людей и приобрести хоть какое-то значение. Но людей хотелось в целом, безликое присутствие жизни, а не конкретных индивидов, которых следовало держать на расстоянии, поэтому на полдник он специально опоздал, чтобы поменьше пересекаться с Антоном, а на ужин не явился сам Шастун. Правда, прислал сообщение в телеграме: «Пишу». Как будто Арсению было до этого дело.

На втором ужине Антона тоже не было, но на второй ужин обычно никто и не приходил, чтобы рассесться за столами — все подтягивались в разное время, стоя выпивали какой-нибудь кефир, забирали положенную булочку или творожный сырок и отправлялись на вечерний променад.

Арсений в раздумьях смотрел на лежащие на подносе два пирожка — его и Антонов. Мария Альбертовна и Ида Васильевна, очевидно, уже поели, а Шастун мог бы прогулять второй ужин так же, как и первый. И вообще, Шастуну было всё равно, у него там свои запасы, а вот Арсений не доедал. Поэтому он решительно взял оба пирожка и пошёл в сторону кухни.

— Извините, — Арсений просунул голову в окошко выдачи и заглянул внутрь. — Добрый вечер?

— Чего, милок? — из глубины стальных столов и шкафов выплыла приятно округлая женщина лет шестидесяти. — Добавки хошь?

— Не откажусь, — кивнул Арсений. — А можно будет у вас тарелочку захватить?

— Только ты, как поешь, верни, — прищурившись сказала работница столовой. — Смотри мне, я тебя, такого красавчика, запомнила!

— Конечно! Могу даже сегодня, — заверил её Арсений, принимая из рук тарелку для супа, в которую тут же сложил свой и Антонов пирожки.

— Ну-ну, — покачала головой женщина и подложила ему ещё один пирожок. — И смотри, чтоб Екатерина Владимировна тебя не заметила за выносом казённой посуды из столовой, а то я по голове потом получу.

Интересно, кто такая Екатерина Владимировна, думал Арсений на пути в номер. Неужели администраторша? На всякий случай он притормозил перед центральным холлом и осторожно выглянул из-за угла. Стойка пустовала, как и вообще всё помещение. Но Арсений всё равно почти пробежал по гранитному полу, придерживая пирожки рукой, чтобы не выпали из тарелки.

В номере опять не работал свет, и пришлось снова обходить все светильники, подкручивая лампочки. Может, патроны были слабоваты, резьба стёрлась? Арсений напомнил себе, что пребывание в санатории обошлось ему в полторы тысячи рублей, и за такие деньги можно поправлять лампочки хоть каждый день.

Пирожки были вкусные, повидло внутри на удивление не мерзким, не хватало только чая и книжки — Орехов бы идеально вписался. Арсений решил, что завтра пойдёт в санаторный магазин и купит там чай, а вместо печатной книги быстренько спиратил электронную. Макадам Орехов явно зарабатывал достаточно, чтобы не обеднеть от того, что Арсений не потратил пятьсот рублей на электронную версию.

Он очнулся ближе к двум часам ночи, представляя из себя довольно жалкое зрелище: тарелка из-под пирожков на груди, крошки на футболке, на телефоне открыта пятнадцатая глава книги, которую он уже читал, но сюжет почти забыл, так что было снова интересно.

Спать не хотелось, но стоило бы, поэтому Арсений решил хотя бы переключиться, иначе продолжил бы читать до утра. Он помыл тарелку и пару секунд постоял у раковины, держа её в руках. Можно было бы вернуть её за завтраком, но какое в этом веселье. А можно было пойти и вернуть её прямо сейчас, а заодно прогуляться по ночному санаторию. Второй вариант был больше похож на приключение из серии «Чёрный котёнок».

Поэтому Арсений стряхнул воду с тарелки, схватил ключи со столика у двери и вышел из номера.

В коридоре горело только аварийное освещение, которое давало слабый и чуть синеватый свет, едва достаточный для того, чтобы видеть очертания обстановки. Арсений как-то играл в благотворительном спектакле для учеников школы слепых и перед выступлением напросился с несколькими другими актёрами на экскурсию по школе. Было интересно посмотреть и на таблички на Брайле, и на ориентиры на стенах и дверях. Им предложили поучаствовать в эксперименте, чтобы хоть немного понять, как жилось подопечным школы: надеть на глаза повязку и попробовать пройти до конца коридора. Больше всего Арсения тогда удивило не то, как ощущалось окружающее пространство — оно тут же стало небезопасным и даже враждебным, — а то, как замедлилось вдруг время. Ему показалось, что он шёл этот десяток метров около получаса, хотя, конечно, на самом деле прошло меньше пяти минут.

И вот сейчас, идя вдоль одинаковых дверей номеров, Арсений поймал то же самое ощущение. Разница была в том, что сейчас он мог, пусть и плохо, видеть, и мог ускорить шаг, но коридор всё не кончался. Когда Арсений заметил, что прошёл вторую рекреацию с диваном и креслами, он попытался вспомнить, а сколько их было? Когда он прошёл мимо шестой, он был абсолютно уверен в ответе: их точно должно было быть меньше трёх.

С этого момента он начал нервничать. Во рту пересохло, и Арсений даже подумал остановиться и попить из кулера, но всё та же сигнальная система, которая вчера говорила ему не идти никуда с администраторшей, сказала вдруг голосом, подозрительно похожим на Антонов: «Ты что, ебанулся? Не останавливайся».

И Арсений не остановился, а даже ускорился, переходя на бег трусцой, и силуэты дверей начали сливаться в затейливый узор с подрагивающими линиями наличников, и провалы рекреаций с каждым разом казались всё больше и больше, но Арсений старательно туда не смотрел, ему даже никакой внутренний голос для этого не понадобился. Пару раз ему попадались выходы к лестнице, но стоило ему спуститься по ступенькам, как он снова оказывался в таком же коридоре. Был ли это первый этаж? Третий? Четвёртый?

Он почти вывалился в главный холл и остановился, прижимая дурацкую тарелку к груди. В холле было светло — яркий жёлтый свет от нескольких потолочных ламп отражался в гранитной плитке. Арсений тяжёло выдохнул.

— Полуночничаем? — гулко раздалось слева.

Вот же блядь, распаниковавшись из-за дурацкого коридора, Арсений совсем забыл притормозить и посмотреть, пустовало ли место за стойкой ресепшена. Он нехотя — действительно, было совсем мало вещей, которые он сейчас не хотел бы так же сильно, как увидеть администраторшу, — поднял глаза.

Длинные волосы. У неё были длинные волосы ниже плеч, постарался запомнить Арсений. Длинные волосы, светлые глаза, большой нос. Слишком широкая улыбка.

Слишком. Широкая. Улыбка.

— Не спится? — задала ещё один вопрос администраторша, очевидно, догадавшись, что ничего толкового от Арсения она сейчас не дождётся. — Вам, наверное, нужна помощь. Я всегда здесь для этого, — уголки губ снова начали растягиваться, и Арсений не хотел — не мог — смотреть на это безобразие, поэтому выпалил на одном дыхании:

— Надо-вернуть-посуду-в-столовую! — на вытянутых руках показал тарелку и быстро, но стараясь не срываться на бег, пересёк холл, поднялся по ступенькам и нырнул в коридор, ведущий в столовую. Здесь горел нормальный свет — настенные светильники в виде то ли тюльпанов, то ли колокольчиков — и было ощущение, что на этот раз он дойдёт спокойно.

В столовой было ещё тише, чем в остальном санатории. Возможно, так казалось, потому что Арсений привык, что обычно здесь было много людей и стоял неразличимый гул голосов и стук приборов о посуду.

Он немного постоял, рассматривая выключенный фонтан, колонны в полосах лунного света и столы, которые сейчас — пустые, но застеленные скатертями, — были похожи на выстроившихся в ряды привидений. Квадратных таких. Шастун бы пересрался.

Арсений же наоборот был доволен: он любил смотреть на пустующие пространства, которые в обычное время предназначались для большого количества людей: метро перед закрытием, Дворцовая площадь перед рассветом буднего дня, зрительный зал во время репетиций. Ради такого безмятежного зрелища стоило пережить что бы это ни было в коридоре.

А потом он услышал звук. Глухой неритмичный стук, будто удары обо что-то. Арсений вслушался, медленно поворачиваясь на месте вокруг себя. Звук точно доносился из кухни, куда ему и так было надо. Он пошёл, ступая мягко и внимательно следя, чтобы не задеть какой-нибудь стул или стол, и, приблизившись к кухне, сначала заглянул в окошко выдачи. Но там было темно, не различить даже блеск стальных столов и холодильников. Тогда Арсений двинулся вдоль стены — в левом углу была дверь для персонала кухни.

И ему повезло, она оказалась не заперта. Внутри звук стал чётче, теперь Арсений был уверен, что это были удары. Быть может, повар разделывал мясо? Звук остановился, чтобы через секунду смениться звяканьем — будто перебирали что-то металлическое.

Он аккуратно обходил столы и морозильные камеры, пока не добрался до ещё одной двери, на этот раз приоткрытой.

Огромный мужик в белой одежде стоял под единственной горевшей лампой. Арсений сам был немаленького роста, но человек, стоявший к нему спиной у длинного стального стола, был, казалось, головы на две его выше и раза в четыре шире. Мужик сделал широкий замах — под обтягивающей футболкой напряглись мышцы, в поднятой руке блеснуло широкое лезвие тесака, — и резко опустил руку вниз.

На таком близком расстоянии Арсений различил новые звуки. Влажный хруст и жидкое хлюпанье. Жидкость, кстати, легко обнаружилась — со стола на пол стекала струйка крови.

Арсений оказался прав — это был повар, и он совершенно точно разделывал мясо. Ничего особенного. Он собрался было уже уходить, когда мужик сделал ещё один сильный замах и рубанул по столу. Что-то отлетело и упало на пол, и Арсений сразу понял что именно, но не хотел смотреть, не хотел фиксировать образ в сознании.

Но, конечно, всё-таки посмотрел. В полуметре от стола, на полу лежала человеческая ступня. От её вида — такой реальной, даже будто бы ещё молодой, хотя может ли только ступня быть молодой, — внутри что-то оборвалось. Арсений ещё на пару мгновений задержал на ней взгляд, очевидно, чтобы торчащая кость навсегда впечаталась в его память, и начал осторожно пятиться вглубь кухни.

Он вернул тарелку — поставил её аккуратно на один из железных столов у самого выхода, — перед тем как побежать.

На этот раз бежал он быстро, паркет даже не успевал скрипеть под ногами, и не заметил, была ли за стойкой администраторша, хотя ему показалось, что он услышал смех. Арсений влетел в коридор с номерами и, не сбавляя темпа, пробежал явно не меньше километра, поднялся как минимум по пяти — уже было похуй, если честно, — лестницам. И только почувствовав, как ноги начали гудеть от долгого бега, он стал сбавлять темп.

— Так, ну второй раз уже как-то не страшно, — сказал он сам себе, останавливаясь и раздражённо сдувая чёлку со лба. Снова послышался смех, но это же наверняка ему только мерещилось от усталости и стресса.

Было и в самом деле не страшно, потому что от вида отрубленной ноги Арсений охуел так, что приколы с бесконечными коридорами теперь казались сущим пустяком.

А потом он заметил номера на дверях.

«Триста шесть», — сообщала одна из табличек. Отлично, подумал Арсений, я на третьем этаже.

«Четыреста двадцать четыре», — гласила следующая. Ах, блядь, какая жалость, подумал Арсений, опять какая-то херня.

«Двести сорок», — мелькнуло в голубоватом аварийном свете. Это было хотя бы близко к его номеру.

Он шёл долго, казалось, что скоро должно было начать светать, но Арсению почему-то не хотелось доставать телефон и проверять время. Было какое-то неприятное подозрение, что ему не понравится, что он там увидит.

«Сто сорок восемь», — значилось на двери. Номер Антона, подумал вдруг Арсений и остановился. Интересно, а если постучать, то ему откроет Антон? Он уже занёс руку, когда посмотрел на соседнюю дверь.

Двести семнадцать.

Арсений сделал маленький шажочек, стараясь не терять из виду дверь Шастуна — просто на всякий случай — быстро достал ключи и через две секунды уже ввалился в свой номер.

Наверное, размышлял Арсений, когда заново вкручивал все лампочки в патроны и даже особо не бесился из-за этого, наверное, действительно будет неплохо, если Антон будет знать, чем Арсений занимается и где находится.

Если «где» ещё имело смысл.

Chapter Text

Когда Арсений вошёл в столовую, ему на секунду — может, на тысячную её долю даже — показалось, что у всех людей вместо лиц были смазанные движущиеся пятна, но он моргнул, и лица стали лицами, а из пятен обнаружилось только одно жирное на розовой толстовке Антона.

Первым делом Арсений запретил ему есть. Так и сказал:

— Не ешь, — и отодвинул от Антона тарелку. Шастун удивлённо захлопал глазами. — Э-э-э, омлет. Омлет плохо прожарен, заработаешь сальмонеллёз.

— Ну, ладно? — с сомнением ответил Антон. — Дай хоть колбаски съем.

— Они соприкасались с омлетом, их тоже нельзя, — отрезал Арсений.

Вторым делом он заметил, что Антон был какой-то бледный. И с мешками под глазами больше самих глаз, а в случае Шастуна это были поистине впечатляющие площади. Рука, которой тот потянулся к разрешённому хлебу с маслом, чуть подрагивала, и вряд ли от того, каким грозным был Арсений. Скорее было похоже на тремор глубоко невыспавшегося человека.

— Плохая ночь? — участливо поинтересовался Арсений. Если уж он решил рассказывать Антону о своих перемещениях, то может заодно и проявить дружелюбие. На фоне отрубленной человеческой ступни все арсеньевские загоны по недопуску людей в личное пространство начали казаться очень несущественными.

— А у тебя хорошая, что ли? — буркнул Антон, и Арсений приподнял брови: огрызающийся Шастун был чем-то новым. — Прости, Арсений, — он отложил бутерброд на тарелку и сжал пальцами переносицу. — Иногда сбор материала для книги слишком выматывает.

— Кстати, про сбор материала. Сегодня смена ролей: у меня для тебя есть история.

Антон отнял руку от лица и заинтересованно на него посмотрел, но Арсений качнул головой, показывая на Иду Васильевну и Марию Альбертовну, которые обсуждали, сколько в чае кофеина и когда стоит пить последний чай за день, чтобы нормально уснуть.

— Планирую зайти в санаторный ларёк, — он перевёл тему. — Надеюсь, у них там продаётся чай.

— В санаторный ларёк говоришь, — как-то слишком протяжно вздохнул Антон. — Пу-пу-пу. Не думаю, что ты оценишь.

— Ну чай-то у них есть?

— Может, и есть, — Шастун заглянул ему в глаза и выглядел при этом довольно жалобно, — не хочешь дождаться, пока Петрикор не заработает? У меня нет чая, блин, я бы тебе дал, — Арсений сжал губы, чтобы не пошутить «А чай?», и не то чтобы он об Антоне вообще что-то такое думал, но некоторые вещи были сильнее его. Вместо этого он сказал:

— Да я с первого дня туда хотел сходить, посмотреть хотя бы.

— Там просто… — Антон закусил губу и начал отдирать от бутерброда хлебную корочку. Арсений мельком взглянул — пальцы всё ещё были красивые. — А, ладно. Но спасибо, что сказал, где будешь.

В ответ Арсений только сморщил нос.

Он собирался пойти с Антоном курить, но утром так хотел увидеть людей, что выскочил в одной футболке. А на улице было зябко, поэтому он сказал Антону, что ему нужно пару минут, почти бегом вернулся в номер, захватил толстовку и, натягивая её на ходу, пошёл обратно.

В холле остановился: в третьем коридоре впервые за всё это время горел свет. Неприятный — белый электрический, мигающий перегоревшими лампочками в массивных люстрах. Арсений уже знал, что именно там — где-то в конце — был санаторный магазинчик.

Он же быстро управится? Туда-обратно, да и сам магазин, скорее всего, будет закрыт. Хорошо если ещё будет какая-нибудь бумажка с расписанием в духе санатория. «Магазин работает с 23:00 до 25:30. Просьба с собой иметь лицо и не стучать в окно, его там больше нет».

В прошлый раз он почувствовал сладковатую вонь ещё в начале коридора и решил, что заглянет позже, когда здесь приберут. В этот раз запах появился не сразу, но был интенсивнее и хуже. В голове тут же всплыла история Антона про мясную квартиру, а следом и воспоминания об отрубленной ноге, и Арсений замедлил шаг: так ли он хочет знать, почему здесь воняет?

Но с ним ещё ни разу ничего не случалось: и с концерта ушёл, и из кухни сбежал, и вообще был вполне успешным колобком. Может, в этом и был смысл происходящего — просто испугать, но никак не навредить?

И ещё вызвать тошноту. Чем дальше по коридору, тем сильнее становилась вонь, появились мухи, и Арсений почти развернулся, чтобы пойти назад, потому что в таком месте не хотелось ни покупать еду, ни вообще долго находиться, но в последний момент, уже выйдя в небольшой рекреационный холл, передумал. Любопытство победило. В конце концов, он может взять что-то запечатанное, так будет безопаснее.

Входом в магазин служила небольшая дверь, выкрашенная такой же унылой светло-зелёной краской, что и стены. Сейчас она была распахнута, и Арсений, чуть помедлив у таблички «Магазин ИП Белая Р. В. Часы работы: пн - пт, 9:00 - 14:00», осторожно зашёл внутрь.

Магазинчик представлял собой небольшую комнатку, обшитую пластиковыми панелями под дерево. Рядом с входом стоял холодильник для напитков с рекламой кока-колы на боку. Три прилавка — два холодильных, с застеклёнными витринами, и один открытый для овощей и фруктов. Между ними столик с кассовым аппаратом, а по задней стене — высокие полки, на которых были выставлены продукты, которым не нужно было охлаждение.

По мнению Арсения, да и, наверное, любого здравомыслящего человека, всем этим продуктам нужно было не охлаждение, а мусорка. Воняло, на удивление, не так сильно, но всё же явственно — тяжёлый удушающий запах гниения. Мухи кружились вокруг липких лент, свисающих с потолка, и, казалось, были бы и рады приклеиться, но всё уже было занято трупиками более расторопных насекомых. За кассовым аппаратом никого не было, но из приоткрытой двери в углу доносились какие-то звуки, а значит, продавец был на месте.

Что-то запечатанное, напомнил себе Арсений. Что-то запечатанное с нормальным сроком годности. Он съел на завтрак кусок хлеба с маслом, через час ему невыносимо захочется есть.

На одном из прилавков стояли картонные коробки с шоколадными батончиками, и Арсений потянулся за ними, но когда его пальцы коснулись сникерсов, то тут же продавили упаковку — внутри всё было мягкое и растаявшее. Почти не думая, Арсений потянулся к следующей коробке с баунти, потом к твиксам, а потом в коробке с милки вэями ему показалось, что под размякшими шоколадками что-то шевельнулось, и он резко убрал руку.

Ладно, вода. Арсений развернулся к холодильнику. Он возьмет какую-нибудь газировку с безумным количеством сахара. От неё живот будет казаться полным, можно будет протянуть как-нибудь. Кола показалась подозрительно чёрной. Фанта была почему-то зеленоватой. В спрайте плавали масляные пятна.

Так, воду он брать тоже не будет. Ему подойдёт… Арсений забегал взглядом по продуктам. Печенье! Три пачки надёжно упакованного сахарного печенья возвышались на витрине с кисломолочкой. Внутрь витрины Арсений старался не смотреть, но предательская широта поля зрения всё же позволила заметить, что там было что-то слишком вздутое.

Пе-че-нье.

Он потянулся за верхней пачкой, но совершил роковую ошибку — нужно было перегнуться через прилавок с фруктами и овощами, и Арсений опустил руку в поисках дополнительной опоры.

С отвратительным чавканием ладонь продавила гнилые абрикосы и увязла в месиве.

— Блядь! Блядь! — голос сорвался, дал петуха. Арсений выдернул руку — ещё больше омерзительных звуков — и в ужасе уставился на ошметки гниющих фруктов. В которых копошились жуки и червяки. — Су-у-у-ука-а-а-а! — завыл он, и начал вытирать руку об себя, через секунду сообразил, что надо было хотя бы об прилавок, но было уже поздно. — Ёбаный в рот! — всхлипнул Арсений, судорожно счищая чистой рукой насекомых и абрикосовую жижу. Ему показалось, что одна из личинок заползла под рукав толстовки, и он вздёрнул его, чтобы обнаружить, что не показалось — вся рука по локоть была в желтоватых червяках, которые будто присасывались к коже, с таким трудом они счищались. Приходилось буквально обхватывать мерзкие жирненькие тельца пальцами, и, пока он снимал их поштучно, что-то кольнуло на сгибе локтя. Но там не было личинки — только чуть розоватое пятнышко. — Блядь, блядь, блядь… — зашептал Арсений, надавливая на кожу. Оно же не могло?

Оно же не могло заползти под кожу?

Невыносимо зачесалось всё, Арсений не сразу понял, что плакал, только когда слёзы капнули на предплечье, с которого он продолжал спешно снимать личинок.

И именно в этот момент боковая дверь скрипнула, открываясь, и появилась продавщица.

— Вам чем-то помочь? — спросила она и хихикнула. Арсений отвлёкся, чтобы посмотреть на неё — невысокую и очень полную, всю будто расплывшуюся, с давно немытой головой и в сальном переднике. Мухи, которые только что очень интересовались разворошёнными абрикосами, моментально переключились на неё и окружили её голову, словно отвратительный нимб. Неудивительно, подумал Арсений, что здесь всё так плохо, о санитарно-гигиенических нормах продавщица явно не слышала.

Он собрался было ответить что-нибудь вроде: «Вы совсем тут охуели?», но тут что-то кольнуло кожу живота. А потом ещё — на пару сантиметров левее. И ещё, и ещё. Поэтому Арсений не стал размениваться на замечания, решил оставить это инспекции Роспотребнадзора, и просто заорал и вылетел из магазина, пытаясь стянуть с себя толстовку и одновременно убежать как можно дальше.

Он всё ещё кричал, путаясь в одежде, и личинки совершенно точно были у него под кожей, когда кто-то подошёл к нему сзади и обхватил плечи и грудь руками, тем самым обездвиживая его.

— Арсений! Арсень! Тш-ш-ш, тише, Арсений! Всё хорошо! — заорали на ухо, пытаясь перекричать арсеньевские истеричные «Блядь, сука, сука, бля-я-я-ядь». — Это я, — добавили, когда он перестал кричать. — Тебя можно отпускать?

— Меня не надо было трогать, — прерывающимся, но уже гораздо более спокойным голосом ответил Арсений и, освобожденный из захвата, повернулся к Шастуну лицом и доверительно сообщил: — Я весь в говне.

— Чё, правда, в говне? — Антон сморщил нос. — Оно вроде по-другому воняет.

— Специалист? — хмыкнул Арсений и снова посмотрел на руку — белесые тельца выглядели неживыми и легко стряхнулись. Всё тело по-прежнему чесалось, и он себя не сдерживал: засунул обе руки под одежду и начал расчесывать бока.

— Сходил в магазин?

Арсений вскинул голову и сощурился. Антон поджал губы и явно прятал улыбку.

— Ты что… — зашипел Арсений. — Ты что, знал?!

— М-м-м, угу, — кивнул Антон. — Я туда в первый же день сходил.

— И не сказал мне?

— А ты бы поверил? — Шастун поднял брови. — Если бы я тебе рассказал, что санаторный магазин — это концентрация страха гнили и разложения, ты бы мне поверил?

— Страха гнили и разложения? — повторил Арсений, не прекращая чесаться. — Там скорее страх уборки и дезинфекции.

— Нет, ты немного не так понял, — вздохнул Антон. — Не хочешь помыться? У меня? У меня ближе, — быстро добавил он. — А ты прям… — он многозначительно посмотрел на Арсения, у которого футболка и толстовка задрались до груди, так активно он чесался. — Уже до крови расчесал.

Арсений посмотрел на свой живот и в самом деле увидел кровавые полосы от ногтей.

— Пошли скорее, — буркнул он.

Номер у Антона был, конечно, гораздо круче. Арсений немного осмотрелся, пока стоял перед ванной комнатой и ждал, когда Шастун найдёт для него чистые полотенца и сменную одежду. Две комнаты — гостиная со стандартными для санатория кожаным диваном и парой кресел, массивным круглым столом из дерева и довольно большим телевизором на стене; и спальня, которая была чуть дальше, и в открытую дверь Арсений увидел только не заправленную двуспальную кровать.

— По идее, тебе подойдёт, — Антон протянул ему стопку одежды и полотенца. — Трусы не предлагаю, потому что, ну…

— Спасибо! — быстро сказал Арсений, схватил вещи и скрылся в ванной. Он быстро стянул с себя одежду, планируя позже пойти и выкинуть её в мусорный контейнер за санаторием, хотя было очень жалко и джинсы, и совсем ещё новую зелёную толстовку, но даже после многократных стирок он бы не нашёл в себе силы надеть их ещё раз.

Температуру воды выкрутил на максимально горячую, хотя расчёсанную кожу от этого щипало, но так он ощущал себя чище. Если бы мог, помылся бы из пожарного шланга, чтобы напор воды придавил его к ближайшей стенке и размазал, вымывая воспоминания о копошащихся на коже личинках и жуках.

Он проторчал под душем, наверное, около получаса, хотя обычно мылся быстро. Когда вылез, в комнате висел такой густой пар, что и вытереться толком не получалось — влага тут же снова оседала на теле.

С грустью и содроганием посмотрев на кучку своей одежды в углу, Арсений заинтересованно перевёл взгляд на вещи, которые ему дал Шастун. Он встряхнул их, расправляя — чёрные спортивные штаны, на ярлыке значилось незнакомое Арсению «Fable», и яркая оранжевая футболка с надписью «HOTTER than your ex BETTER than your next». Неужели Арсению не досталось ничего брендового? Он вывернул воротник — «Vetements for unisex». Ага, наверняка это примерно две его зарплаты. Может, вдруг понял Арсений, Шастун был сыном богатых родителей. Это объяснило бы и дурацкую якобы работу — писательство, — и наличие дорогих шмоток.

— Слушай, Антон… — позвал Арсений, выходя из ванной. Антон, стоявший у круглого стола, повернулся на его голос и уставился взглядом, который Арсений знал слишком хорошо.

Ох.

Он скосил глаза вниз — ну точно, ткань футболки облепила грудь и живот, которыми Арсений не без оснований гордился. Он прекрасно знал, что был красивым. Это в двенадцать лет ещё нормально закатывать глаза на девчачьи и не только признания в любви и отбривать комплименты каким-нибудь «Да мне насрать». В двадцать восемь Арсений понимал, какое впечатление производил со своим плоским животом, узким торсом и широкими плечами. Чаще, правда, всё внимание на себя перетягивали ноги и жопа, но выданные штаны были мешковатыми.

Немного, конечно, было неожиданно, что это оказало такой эффект на Антона — расширенные зрачки, тяжёлый взгляд, приоткрытый рот, просто весь набор «У меня прямо сейчас в голове формируется сексуальная фантазия с твоим участием». Но Арсений, позволяя Шастуну ещё немного попялиться, провёл краткую ревизию прошедших дней: все эти заботливо припасённые булочки, приглашения в номер, страшные истории, просьбы сообщать о своём местоположении — всё складывалось в знакомую картину.

— Антон? — позвал он ещё раз, решив, что почти минуты разглядываний было достаточно, а то опять захотелось почесаться.

— А? Да? — Антон моргнул и поднял на него взгляд.

И почему в Арсения всегда влюбляются такие незадачливые лопухи? Почему никогда это не чуть таинственный сексуальный мужик с хриплым голосом и красивыми руками? Ладно, у Шастуна были красивые руки, тут Арсений не стал себе врать. Но вот с таинственностью и сексуальностью — полный пролёт. Он даже сейчас не может скрыть, что Арсений его привлекает. Никакой интриги. А, как говорится, нет интриги — нет эрекции.

Вообще Арсению такое внимание и нравилось, и нет. Нравилось, потому что он ценил любое внимание к себе — положительное, негативное, неважно, лишь бы было. И не нравилось, потому что ну. Это же был Антон. Лупоглазый, чересчур длинный и нелепый Антон.

— Я решил, что верю тебе, — торжественно сообщил Арсений.

— Веришь? Мне? — повторил Шастун, почти сразу, очевидно, и сам понял, что слишком поплыл, потёр лицо ладонями, зарылся пальцами в волосы и пару секунд постоял, не двигаясь. — Так, прости. Во что ты поверил?

— Во всю эту историю с плохим местом, — пояснил Арсений, проходя к дивану и на пути отмечая то, что не заметил с первого взгляда на комнату — макбук на столе (ну конечно), пару внешних жёстких дисков в ярких резиновых чехлах, штук пять блокнотов разного размера, от крошечных записных книжечек до какой-то амбарной книги, рассыпанные по столу и полу ручки, все одинаковые, самые дешёвые BIC, смятый халат в кресле и комок розового свитера на подлокотнике дивана. — Всё, что ты там говорил. Постоянно происходит что-то стрёмное, — он сел на диван, который неблагозвучно скрипнул.

— Ага, — только и сказал Антон, не сводя с него внимательного взгляда. — А чё с мясом? — вдруг спросил он.

— Вчера ночью, — Арсений закинул ногу на ногу и сцепил руки замком на коленке. — Вчера ночью я пошёл на кухню, чтобы вернуть посуду, и имел удовольствие наблюдать, как огромный мужик разделывает… кого-то. Хотелось бы верить, что это была хрюшка или коровка, но откуда у них человеческие ступни. В общем, как раз вид отрубленной человеческой ноги и навёл меня на мысль, что стоит поделиться наблюдениями с главным санаторным экспертом по страшному. То есть с тобой.

— Ебанулся?

— Теперь ты мне не веришь?

— Верю. Ебанулся ты ходить по ночам на кухню, — покачал головой Антон. — Надо тебе весь список огласить. Но если бы я сам всё знал, — он почесал бороду.

— Список чего?

— Страхов, — Шастун сел за стол, открыл блокнот с ярко-розовой обложкой и начал быстро что-то записывать. — Это моя рабочая теория, которая постоянно меняется, так что прости за возможные логические проёбы. Короче, — он погрыз кончик ручки, — я считаю, что всё страшное можно условно разделить на группы.

— Типа высоты и темноты?

— Типа высоты и темноты, — энергично покивал Антон. — Темнота — отличное начало, потому что это первобытный страх. Человечество всегда хорошо шарило за безопасность, а если ничего не видно, да ещё и хуй пойми, кто там ходит в темноте, то это однозначно небезопасно и страшно. У тебя проблем со светом тут нет?

— Внутренним? — улыбнулся Арсений. Рассказывать Антону о постоянно выкрученных лампочках он сейчас не хотел, потому что это всё ещё было похоже на натягивание совы на глобус. Вот отрубленная нога была вполне реалистичной, а слабые патроны в светильниках — нет.

— Ха-ха, очень смешно. Но, кстати, даже не так важно, были ли конкретно у тебя проблемы с темнотой, потому что они теперь есть у всех нас, — Шастун кивнул на окно. — Вода.

— Она чёрная, — почти против воли вырвалось у Арсения. — Я поднимался на холм, видел её с высоты. Такая широкая, чёрная и будто не движется.

— Во-от, — довольно сказал Антон и что-то записал. — Это я тоже отношу к страху темноты. Под водой темно, — пояснил он.

— Я не тупой, Антон, давай дальше.

— Ещё из древних страхов есть охота. Это вот это ощущение, что тебя поймают и съедят.

— Секси, — хмыкнул Арсений. Антон бросил на него осуждающий взгляд.

— Или что тебе надо поймать кого-то и съесть.

— Ещё более секси, — под кудряшками было видно, что кончики ушей у Шастуна чуть порозовели, и это Арсения очень развеселило. — Не вижу в этом ничего страшного.

— Логично, потому что этот страх больше свойственен животным, а не людям. Наверное, надо опуститься на какой-то более низкий уровень самосознания, чтобы его прочувствовать, — забормотал Антон, одновременно записывая что-то в блокноте. Арсений дал ему немного времени, а потом чуть съехал по спинке дивана и пнул Шастуна под коленкой. — А, да, прости. Так, темнота, охота и, я думаю, смерть — вот три базовых страха.

— Пока звучит адекватно, — кивнул Арсений.

— А оно всё звучит адекватно, пока хуета не начинает происходить у тебя перед глазами. Например, отрубленная нога твоя. И мой мужик из мясной квартиры, — взгляд Антона снова устремился куда-то сквозь Арсения. — Как странно, — пробормотал он. — Как странно, что вчера… Арсений, а в первый день с тобой ничего не случилось?

— Да нет, — Арсений пожал плечами и изобразил задумчивость. — Ко мне прикопался какой-то высоченный мужик с историями про камеры наблюдения, а так — ничего особенного.

— М-м-м, — промычал Шастун и, прищурившись, снова сфокусировал на нём внимательный взгляд. Арсению захотелось поёрзать на месте и опять почесаться, но вместо этого он продолжил изображать искреннее непонимание, хотя в первый день он и бабку проводил в пустующий номер, и дверь потерял, и администраторши испугался. — Ладно, — сказал Антон, моргая, и Арсению стало ощутимо легче. — Короче, отрубленная нога, мясная квартира, Мясная яма под Омском — я это всё условно назвал страхом мяса, — Арсений фыркнул. — Да, надо подумать над названием, согласен. Но это тоже общий страх для нас и для животных. Что мы все — не более, чем мешки с костями, мышцами и кровью. Животных, понятно, выращивают на убой, для них это страх поважнее будет, но и для нас он имеет значение.

— Да, — медленно кивнул Арсений. — Когда читаешь о том же расчленении — а я из Питера, начитался, — так вот, сразу представляешь, что это твоё тело делят на куски. Новости о перестрелках у меня таких образов не вызывают.

— Очень хорошо, — Антон одобрительно ткнул в него ручкой и снова записал что-то в блокнот. — Но! То, о чём ты говоришь, немного ближе к тому, что я называю страх резни. Или бойни. Мясо же… скорее про то, что ты просто объект и не имеешь никакого значения. А вот резня — это уже все истории про маньяков с излишней любовью к расчленению, сдиранию кожи и всему такому. Для страха мяса важнее конечный продукт, для резни — процесс. И я думаю, что со страхом резни мы уже с тобой встречались.

Арсений нахмурился:

— Неужели Егор?

— В точку, — кивнул Шастун. — Абсолютно бессмысленное, но довольно графичное насилие. Уши, блядь, — он отклонился на стуле, состроив гримасу отвращения — шея тут же собралась в два с половиной подбородка. — Кровища везде. Зачем? Никто не знает.

— Ладно, а магазин? Как ты там сказал, что-то про гниение?

— Да, страх гнили и разложения. Тебя, я вижу, прям пробрало, такого брезгливого-то.

— Да не особо я и брезгливый, — соврал Арсений. Антон хмыкнул. — Просто когда личинки забираются под кожу… Или нет? — он снова посмотрел на сгиб локтя. На том не было даже розовых пятнышек. — Кому угодно это не понравится.

— Мне, кстати, было почти всё равно. Нет, в моменте я пересрал, конечно, но в целом не самое страшное, что я видел. В общем, да, страх гнили и разложения — это как раз про всё такое вонючее, разложившееся и ещё и потенциально заразное. Очень полезный для человечества страх: до изобретения вакцин к чему-то особо вонючему и гнилому приближаться точно не стоило.

— Как и к этому магазину, — недовольно пробурчал Арсений. — Почему он вообще здесь существует, в санаторий разве не должны приезжать всякие проверки?

— А я думаю, они приезжают, — коротко и натянуто улыбнулся Шастун. — Но вряд ли уезжают.

Конечно, подумал Арсений и зябко повёл плечами, как зайдут в какой-нибудь коридор, так и не выйдут. Или в несуществующую дверь.

— Быстро говори, о чём ты там подумал! — рявкнул Антон. — Быстро! — он постучал кончиком ручки о блокнот.

— О коридорах, — нехотя ответил Арсений.

— Ага! Тоже успел потеряться?

Арсений поджал губы. Если бы Шастун не заорал, он бы успел собрать лицо и ничем себя не выдать. Он, конечно, планировал всё рассказать, просто хотел сделать это на своих условиях.

— Когда я ночью пошёл в столовую, — Антон неодобрительно покачал головой и одними губами, но очень различимо, сказал: «Арсений, блядь». — То подозрительно долго шёл от своего номера до центрального холла.

— Насколько долго?

— По ощущениям не меньше часа? — неуверенно предположил Арсений. — Скажем так, лестниц точно было многовато. Раз так в пять больше, чем их должно было быть. И когда я пытался вернуться, было что-то похожее. Но на этот раз с номерами на дверях. Твоя дверь, например, почему-то оказалась рядом с моей. И вообще они все были не по порядку.

— Моя дверь, — повторил Антон, снова глядя в никуда. — Это имеет смысл, — он сделал пометку в блокноте.

— Мне кажется, ты мне что-то недоговариваешь, — пробурчал Арсений. — А сам из меня всё вытягиваешь.

— Если честно, то да, — чуть виновато улыбнулся Шастун. — Но это чтобы ты не решил, что я совсем крышей поехал.

— То есть ты считаешь, что всего сказанного ранее недостаточно, чтобы я так о тебе подумал?

— Прям совсем поехал крышей, — с нажимом повторил Антон. — В общем, двери и коридоры я связываю с администраторшей.

— Вот же сука! — Арсений аж подпрыгнул на диване. — Она мне не нравится.

— И мне. Я ещё не очень понял, что это за страх. Что-то вроде страха потеряться? Или безумия? Не могу нащупать. Но с ней пиздец что-то не так.

— Начнём с того, — Арсений выставил указательный палец в обвинительном жесте, — что нихуя не ясно, как она выглядит!

— Ой, — Антон быстро заморгал. — О-о-ой, блядь. А ведь и правда. Ну всё, — он вздохнул. — Я теперь никогда не выйду из номера.

— Как же она сказала… Что-то про то, что она тут в любое время суток, да и вообще, — он намеренно понизил голос, — везде найдётся.

— Иди нахуй, Арсений, — жалобно попросил Антон.

— И если это она как-то связана с дверями, — продолжил Арсений, — то в ванную комнату тебе тоже ходить не стоит. И в спальню. И вообще лучше не вставать.

— Блядь, нахуя я тебе это рассказал, — провыл Антон и закрыл лицо руками. — Слушай, — глухо сказал он, не отнимая ладоней, — а не хочешь у меня пожить? Поспишь на диване?

— Нет, Антон, не хочу, — улыбнулся Арсений и поднялся. — Пошли, проветримся, а то мне опять начинает казаться, что что-то воняет.

— А оно и воняет, — подтвердил Шастун. — Твоя одежда из ванной. Надо бы постирать. На, — он стянул с подлокотника дивана розовый свитер и сунул его Арсению в руки. — Там прохладно, накинь пока. Он чистый, честное слово.

От свитера — принт с женскими лицами и надписью ALTERED REALITY, как иронично в их ситуации, — приятно пахло. Как и, следовало признать, от Антона вообще. Наверняка что-то ужасно дорогое.

Остаток дня они провели вместе — подъели почти все запасы сладкого у Шастуна, выкинули одежду Арсения, прошлись по прогулочной тропе до холма, откуда открывался вид на реку, и Антон объяснил, что странное ощущение маленькости и ничтожности, которое словил Арсений в прошлый раз, было, скорее всего, страхом простора. Но Арсений, если честно, плохо слушал и почти ничего не понял, потому что на возвышении был ветер, который трепал кудрявые волосы Шастуна, и выглядело это почти красиво. Что-то там было про страх высоты, глубины и пустоты, и Арсений только мысленно сгенерировал на всё это тупые шутки про члены, жопы и ещё про то, что макушке Антона должно быть холодно, так далеко она была от земли.

Не пошутил он, конечно, ничего из этого, потому что если бы он разделил листочек на два столбца и один назвал «Что мне нравится в Антоне Шастуне», а второй — «Что мне не нравится в Антоне Шастуне», то в первом столбике были бы только руки и кудри, и, ладно, относительно интересные истории, а во втором бы оказались все Антоновы подбородки, рыбьи глаза, общая несуразность, невнятное писательство и полное отсутствие какой-либо загадочности.

После второго ужина они возвращались вместе, Арсений притормозил у двери Антона, чтобы попрощаться, и тот, конечно, предложил переночевать у него («Я посплю на диване! Просто слишком стрёмно становится»). Арсений отказался, но пообещал, что напишет ему, как дойдёт до своего номера.

Он написал, и, глядя на россыпь эмодзи в ответном сообщении, поймал себя на мысли, что, может, и стоило согласиться. Собственный номер казался особенно неуютным, в очередной раз не зажегшийся свет вдруг начал напрягать. А рядом с Шастуном, который боялся сильнее него, было почему-то гораздо спокойнее.

Совсем ебанулся, отругал сам себя Арсений, агрессивно дочистил зубы и лёг в постель. Это просто локальный случай Стокгольмского синдрома, он оказался рядом с Антоном в момент сильного эмоционального переживания и теперь испытывает к нему чуть больше симпатии, чем раньше. Это абсолютно нормально. Свет по-прежнему плохо работает из-за слабых патронов, номер кажется неуютным из-за контраста с Антоновым, который и стоил тысяч на пять в сутки дороже, и спокойнее с Шастуном — олицетворением гриба волнушки — ему бы точно не было.

Если и завтра ещё раз такое покажется, то он пойдёт и запишется на какие-нибудь процедурки для успокоения нервов, пообещал себе Арсений, перед тем как окончательно вырубиться.

Chapter Text

Арсений проснулся от воя пожарной сигнализации. Пару секунд ещё полежал, осознавая себя в санаторном номере, вслушиваясь в истеричные завывания и хлопанье дверями в коридоре. Спросонья экран телефона показался слишком ярким, и он сощурился, вглядываясь — одиннадцать минут четвертого, самый разгар ведьминого часа. Хотя здесь, наверное, каждый час должен быть таким.

Он честно планировал следовать советам Шастуна и особо никуда не соваться, но, судя по гулу голосов за дверью, происходящее заинтересовало не его одного. Поэтому Арсений занялся одним из любимых дел — начал договариваться с голосом разума. Он как-то сумел убедить его, что последние сто рублей до зарплаты стоит потратить не на пачку гречки и самую дешёвую туалетную бумагу, а на два чизбургера, а сейчас дело было и того проще. Пункт первый: Арсению хотелось приключений. Пункт второй: страшные санаторные монстры отлавливают только тех, кто шастает по коридорам в одиночестве, а он просто пойдёт и посмотрит вместе со всеми, так что это и считаться не будет.

В коридоре первого этажа уже было пусто, только где-то в другом конце светились две открытые двери, в проёмах которых маячили силуэты людей. Зато в месте, где коридор выходил в главный холл, образовалась пробка, и Арсений врезался в неё как ледокол, мягко, но настойчиво раздвигая сонных бабулек и дедулек. Со всех сторон раздавалось то «Ой, батюшки», то «Ой, матушки», и один раз «Ой, Валерий Яковлевич, миленькай». Тонко, но ощутимо запахло дымом, а в холле его даже было видно — он стелился под потолком, закручиваясь мягкими спиралями.

По-хорошему стоило вместе со старичками выйти из санатория и переждать на улице, но любопытно стало так сильно, что зачесались ладони и защипало в носу. Хотя это, может, было от дыма. Поэтому, бросив быстрый взгляд на пустующую стойку ресепшена, Арсений натянул на нос воротник свитера, имитируя хоть какое-то следование правилам поведения при пожаре, и двинулся в сторону центрального коридора, из которого и тянулся дым.

Горел действительно санаторный магазин, и Арсений почти — почти! — не испытал никакого злорадства. Дверь магазинчика была приоткрыта, изнутри валил густой чёрный дым, а в глубине виднелись всполохи пламени.

К эпицентру пожара добрались, очевидно, лишь самые отбитые. Арсений с удивлением узнал в высокой, укутавшейся в махровый халат, фигуре Марию Альбертовну: особенно бледная в рыжеватом от огня полумраке, она казалась моложе своих лет. За её спиной подпирал стенку Эдик, в неизменном чёрном, но на этот раз это явно была пижама. Кроме этих двоих в коридоре ещё обнаружился невысокий плотный мужик с коротким ёжиком тёмных волос. Мужик стоял ближе всех к горящему магазину, и в его позе — широко расставленные ноги и сложенные на груди руки — чувствовалось какое-то самодовольство.

— Чё, дядь, интересно? — спросил хрипловатый голос. Арсений вздрогнул и скосил взгляд: Эдик отлепился от стены, подошёл ближе, глаза — весёлые, в уголке пухлых губ — зубочистка. Он, оказывается, был из тех людей, кто с зубочисткой во рту не выглядел придурком. Арсений вот выглядел. — Я тоже любопытный, — Эдик подмигнул. — Прикол, конечно, будет, если бабёнка откинулась, а? Сергуня такое может, — он зажал зубочистку между зубами и ткнул ей, указывая на невысокого мужика. — Но пока не врубаюсь, чи откинулась, чи нет. А ты чё молчишь? Чё, Антошка что-то тебе сказал уже?

Нет, подумал Арсений, крепче сжимая челюсти. Эдик заинтересованно наклонил голову, будто вслушиваясь. Нет, громче подумал Арсений. Эдик растянул губы в улыбке.

— А НУ ПОШЁЛ НАХУЙ ОТСЮДА! — вдруг рявкнули совсем близко, и Арсений вздрогнул — невысокий мужик в два шага пересёк разделяющее их расстояние, остановился перед ними и ткнул Эдика пальцем в грудь. Тот только перекинул зубочистку из одного уголка рта в другой и оскалился в улыбке. — Пиздуй, говорю, — «говорю» было сказано с мягким южным «г», что почему-то никак не снизило градус агрессии, — отсюда нахуй. Это — моё.

— Не кипятись, уголёчек, — ласково ответил Эдик. Мужику такое прозвище действительно подходило: он был смуглый и черноглазый. — Уже ухожу, больно оно мне всё надо. Арсений, — он шутливо приподнял воображаемую шляпу над макушкой. — До встречи.

Мужик перевёл взгляд на Арсения и недовольно шикнул сквозь зубы.

— А ты чего тут забыл?

— А вы, — Арсений так крепко сжимал губы, чтобы ничего не сказать Эдику, что теперь они с трудом разжались, — а вы вообще кто?

— Сергей Борисыч, завхоз, — сухо ответил мужик и протянул ладонь для рукопожатия. Арсений потянулся было, чтобы пожать, но тот сам отдёрнул руку. — Ой, дура-а-ак, — он хохотнул и покачал головой. — С этим падальщиком рядом пасёшься, руки тянешь, тц-тц-тц. Ты тут как вообще выживаешь?

— Вашими молитвами, — огрызнулся Арсений. Лицо Сергея Борисовича вытянулось и приобрело выражение, легко считывающееся как «Ты чё, бля». — А вы какое-то отношение к пожару имеете?

— Допустим. А тебе что с того? Тоже не нравилось гнилое царство?

— Не нравилось, — согласился Арсений. — Но это что же получается, завхоз сжёг магазин?

— Я такого не говорил, — быстро ответил Сергей. — Я только сказал, что я — завхоз.

— И что сожгли магазин.

— Не было такого.

— Но вы сказали, что имеете к этому отношение?

— Слушай, ты, — Сергей Борисович снова протянул к нему руку, на этот раз с выставленным указательным пальцем. — Восковое недоразумение, — палец ткнулся в шею Арсения и скользнул к ключице. Это было неожиданно горячо. Не в плане, правда, сексуальности Сергея Борисовича, хотя и было в нём что-то такое. Нет, палец в самом деле был очень горячий. — Я таких как ты, кривляка недоделанный, плавлю одним прикосновением, — он улыбнулся, с силой провёл по руке от плеча вниз, схватил за запястье и дёрнул на себя. — И если ты начнёшь тут болтать, — зашептал он Арсению на ухо, — то получишь гораздо больше.

Арсений хотел было спросить: «Гораздо больше, чем что?», но в ту же секунду запястье обожгло так, будто кто-то поднёс его к открытому огню. От боли на глазах выступили слёзы, и Арсений даже не сразу понял, что уже какое-то время кричал, утыкаясь лбом в плечо Сергея Борисовича, хотя даже сквозь белую пелену, застлавшую сознание, догадался, что тот и был источником этой ужасной обжигающей боли.

Это длилось всего несколько секунд, но когда его запястье освободилось от хватки, лучше не стало — свитер будто вплавился в кожу в том месте, где были пальцы Сергея, и горело теперь не от внешнего воздействия, а изнутри.

— Никому ни слова, понял? Меня не видел и не знаешь, — повторил Сергей Борисович и ушёл, оставив Арсения баюкать пострадавшую руку.

Тихонько подвывая — почему-то казалось, что если позволять звукам вырываться изо рта, то становилось не так больно, — Арсений добрался до номера, где незамедлительно засунул руку под холодную воду. Свитер прилип к коже, но от воды отклеился, и Арсений задрал рукав, открывая запястье с темно-бордовыми пятнами в форме отпечатков пальцев.

Свободной рукой он нашарил в кармане пижамных штанов телефон. Было слишком рано, чтобы идти в медпункт. И слишком рано, чтобы писать Шастуну. Раз его не было среди тех, кто проснулся от сигнализации, то вряд ли он проснётся от входящего сообщения. Но болело так, что попытаться стоило.

[3:48]: «У тебя случайно нет мази от ожогов?»

Через несколько секунд под сообщением появились две галочки, потом телеграм сообщил, что Антон Шастун набирает текст, но ничего так и не пришло. Прочитал и снова уснул что ли? Перспективы были неутешительные: либо стоять с рукой под краном до утра, либо попытаться дойти до медпункта в надежде, что тот был открыт. Но это было сомнительно, да и Антон говорил что-то о том, что туда соваться не стоило. Оставалась ещё администраторша, у которой должна была быть аптечка, но обращаться к ней за помощью не хотелось. Было какое-то неприятное ощущение, что станет хуже.

Арсений вытащил руку из-под воды, чтобы через секунду заскулить и вернуть её обратно: сразу же начало болеть, словно огонь тлел у него под кожей. Хотя вроде ожоги как-то так и работали, но простое прикосновение какого-то мужика совершенно точно так работать было не должно.

Когда в дверь забарабанили, он почти уже смирился со своей судьбой и раздумывал о том, чтобы набрать воды в тазик и так и ходить, опустив в него руку.

— Арсений! Ты там?! Открывай!

Открывать Шастуну не хотелось, потому что это значило, что придётся вытащить руку из-под крана. Но тот, кажется, начал пинать дверь ногами, поэтому Арсений, зажмурившись, быстро рванул к входной двери, открыл её и, не оглядываясь, убежал обратно в ванную.

— Я подумал, ты умер, — сказал Антон на выдохе, появляясь на пороге ванной. Арсений явно его разбудил — тот был ещё более взлохмаченный чем обычно, глаза припухшие, одет в шорты и оверсайз толстовку чуть ли не до колен — с его-то ростом это было действительно впечатляюще.

— Написал тебе и сразу умер?

— Не стоит забывать, где мы, — Шастун кивнул на его руку. — Что случилось? — Арсений на секунду замялся, хотя Антону явно можно было сказать и про пришельцев из другого мира, которые плевались ядовитой слюной, он бы все равно поверил. — Дай угадаю, — разрешил его сомнения Шастун. — Сергей Борисович?

— Сергей Борисович, — кивнул Арсений. — Знаком с ним?

— Знаком, — сказал Антон и вдруг оттянул ворот толстовки, открывая длинную шею, часть плеча и ключицу. Арсений даже не сразу сообразил, что смотреть надо было на след ладони на плече, а не на всё остальное. Шея у Антона была красивая. Какой же он там, под этой безразмерной толстовкой? — Ты думаешь, — продолжил Шастун, отпуская воротник, — откуда у меня мазь от ожогов. Пошли, лечить тебя будем.

Он усадил Арсения на кровать, с силой надавив на плечи, потому что тот порывался убежать обратно в ванную — с каждой секундой без воды рука горела всё сильнее.

— Терпи, — строгим голосом сказал Антон и, сев рядом, положил запястье Арсения себе на колени. Выдавил — на свои длинные красивые пальцы, Арсений, соберись немедленно! — сразу много мази и аккуратно наложил её на место ожога, не втирая. — Приподними, — попросил Антон, добавляя мазь на каждый из отпечатков пальцев. — И подержи так чуть-чуть.

Сразу стало легче: мазь приятно холодила и остужала жар внутри. Шастун зашуршал упаковкой, отмотал бинт и, примерившись, начал заматывать запястье.

— Ну вот, — он снова пристроил его руку на своих коленях и завязал бантик. — Через пару часов сменим. Теперь рассказывай.

— Там пожар, — начал Арсений. Антон кивнул:

— Да, я видел администраторшу с огнетушителем, когда шёл к тебе. Сомневаюсь, что они вызовут настоящих пожарных, да и кто сюда теперь доедет, — он аккуратно погладил косточку на запястье Арсения. — Не туго?

Арсений прекрасно понимал, что Шастун делал. Но у него были такие красивые пальцы. И никто не отменял чувства благодарности за первую помощь. И вообще Арсений не выспался и эмоционально вымотался. Поэтому руку он не убрал, сказал только:

— Нет, хорошо всё, — и продолжил: — Я проснулся от сигнализации, пошёл на запах дыма, обнаружил там Марию Альбертовну, Эдика и вот, Сергея Борисовича. Он почему-то не очень любит Эдика, они немного поругались, а потом я пристал к нему с расспросами, за которые, очевидно, — Арсений приподнял перевязанную руку, — и получил.

— Ты хоть за дело получил, — Антон провёл пальцем по костяшкам Арсения. — Мне он просто сказал: «О, здорово, глазастый» и хлопнул по плечу. И, ну, ты видел, — Шастун дёрнул плечом с ожогом. — Могу сказать, что долго болеть не будет.

— А Сергей Борисович — он?.. Что-то такое?

— Конечно, — усмехнулся Антон. — Он же не может быть просто настолько горячим мужиком. Ты бы тогда… — Арсений метнул в него предупреждающий взгляд. Антон улыбнулся. — В общем, он что-то такое, да. Как думаешь, что?

— Страх огня? — Арсений пожал плечами.

— М-м-м, не совсем, — Антон поёрзал, усаживаясь поудобнее, но при этом придержал руку Арсения, чтобы она осталась лежать на его ногах. — Что самое страшное в огне?

— Ну… горячо, почти всё в нём сгорает. И больно, — Арсений шевельнул пальцами обожжёной руки.

— Ага. Больно. Я это называю страхом опустошения. Огонь несёт потери, часто разрушения без причины — хотел сжечь мусор, а случайно сжёг весь лес. А ещё это очень сильная боль, да? И твоей руке не надо буквально быть в огне, чтобы она болела от ожога.

— И Сергей Борисович не кастует файерболы. Вроде бы.

— Да, я думаю, что это сидит внутри него. Как тлеющая боль от ожога, высокая температура, спрятанная у тебя под кожей. Но в отличие от нас, которым остаётся только корчиться от боли и зависать у крана с холодной водой, такие как Сергей Борисович умеют находить этой боли выход.

— Ты с такими уже встречался?

— Встречался. Дважды. Рассказать? — Арсений кивнул. — Ну, — так как Арсений уже не в первый раз слушал Антоновы истории, то смог заметить, как тот переключался в режим рассказчика: взгляд устремился вдаль, лицо расслабилось, приобретая мечтательное выражение. Такого Шастуна можно было даже назвать красивым. Вслух этого Арсений бы, конечно, не озвучил. — Ты наверняка знаешь много страшных историй про метро, всякие там секретные туннели, призраки ночных обходчиков и мясорубка в эскалаторе. Поэтому моя история вряд ли покажется тебе страшной. В общем, это случилось лет пять назад, я только переехал в Москву и много гулял. Тогда писательство уже стало моей основной работой, и я обычно весь день писал, а около полуночи выходил прогуляться. Ну и как-то ушёл слишком далеко, возвращаться пешком было далековато, метро ещё не закрылось, и я решил пару станций проехать. В общем, спустился на Новослободскую, на станции кроме меня только технический персонал, но меня это тогда не напрягло. Слишком хорошее было настроение, помню, текст тогда классно шёл. Да и вообще, я знал, чего надо бояться в метро. Как мне тогда казалось.

— А чего надо бояться в метро? — тихо спросил Арсений.

— Выйти не там, конечно, — ответил Антон, будто это было самое очевидное правило, которое учили в школе на уроках ОБЖ. — В метро очень важно знать, куда ты идёшь, а если случайно забудешься и позволишь толпе себя унести, то можно выйти не там, где надо было.

— Ну, это понятно.

— Нет, Арсений. Совсем не там, где надо. Но ладно, я-то знал, куда иду, да и толпы никакой не было, поэтому я не боялся. И зря. Я записывал в телефоне заметку как раз о том, как не потеряться в метро, когда зазвучало это «Ту-ду-ду-ту-ту-ту-ту-ту» и приятный женский голос, который обычно говорит «Пожалуйста, не оставляйте детей без присмотра в метрополитене», вдруг сказал: «Это объявление службы безопасности Московского метрополитена», а следом раздались ужасные крики. Про такие пишут, что они были нечеловеческие, но эти совершенно точно были — на грани возможного, но кричали определённо люди. Потом тишина, и снова: «Это объявление службы безопасности Московского метрополитена», — Антон замолчал, поглаживая руку Арсения. Потом вздохнул. — Стало слышно, что приближается поезд, и я расслабился было, мол, что бы там страшного ни было, я сейчас уеду. Но через секунду стало понятно, что это был за поезд, потому что вместе со стуком колёс стали различимы крики. Те самые, что передавали по громкой связи. На грани возможного. Так кричат, когда уже нет сил терпеть боль, и когда понятно, что спасения от этой боли не будет, — он легонько сжал пальцы Арсения, и Арсений сжал его руку в ответ. — Поезд въехал на платформу весь в огне. «Это объявление службы безопасности Московского метрополитена, — сказал приятный женский голос. — На станцию Новослободская вызывается инспектор Песчаный. Инспектор Песчаный вызывается на станцию Новослободская. Это объявление службы безопасности Московского метрополитена». Я не очень помню, как меня вывели на улицу. Очнулся уже там, вокруг машины — скорая, пожарная, полиция, кого только не. Я сидел на ступеньках входа на станцию, а рядом со мной сидел унылого вида мужик. Такой, знаешь, посмотришь и сразу понятно, что то ли мент, то ли какой-то мелкий чиновник. И лет ему где-то между сорока и пятьюдесятью, костюм засаленный, лицо обрюзгшее и только глаза — острые, внимательные. Он заметил, что я немного очухался, и спросил вдруг: «Что вы любите больше всего на свете?», и я, знаешь… Я прям чувствовал, что отвечаю против своей воли. Я ответил, что больше всего люблю маму. Он улыбнулся, кивнул чему-то и задал следующий вопрос: «Кто я такой?», и я до сих пор думаю, что бы со мной случилось, если бы я тогда ответил. Но я смог промолчать, — Шастун погладил кончиками пальцев ладонь Арсения. — Весь следующий день я мониторил новости, но, как ты догадываешься, о горящем поезде в метро ничего не появилось.

Они посидели молча, Антон продолжал рассеянно гладить руку Арсения, а тот обдумывал историю, пытаясь сообразить, пока его, наконец, не осенило:

— Ты думаешь, это был инспектор…

— Т-ш-ш! — перебил его Шастун. — Вот так и рассказывай тебе секреты, Арсений!

— Ну блин, он же не Воландеморт какой-нибудь. И ты назвал его имя. Ай! — Антон ткнул его в бок. — Ладно-ладно! Хорошая история.

— Спасибо, — буркнул Антон. — И я просто процитировал слова объявления, а не утверждал, что это его имя.

— Выкручиваешься, — прищурился Арсений и подтянул одеяло — то ли его начала пробирать утренняя прохлада, то ли история Антона. — Хорошо, и ты думаешь, что горящий состав был связан со страхом опустошения? Или мужик? — спросил он и, приподняв перевязанную руку, накрыл одеялом их ноги.

— Горящий состав. Мужик был про другое, про наблюдение и контроль. А с поездом… Дело даже не столько в нём самом, сколько в людях, которые в нём были. Именно они испытывали боль и ужас. Я думаю, что манифестации страхов как раз этим и кормятся. Им нужно, чтобы люди боялись, чтобы продолжать существовать.

Арсений вспомнил, как кричал в плечо Сергея Борисовича, а тот не оттолкнул его, но будто даже позволял этому происходить. Вспомнил, как смеялась хозяйка магазинчика, когда он верещал от страха, пытаясь скинуть с себя личинок. И вспомнил смех, который эхом звучал в чересчур длинных коридорах.

— А вторая история? — спросил он, чтобы не думать слишком много.

— Вторая история… — Антон написал какую-то букву на тыльной стороне ладони Арсения, но слишком быстро, чтобы он успел понять, какую именно. — Вторая история — романтическая.

— Уже трепещу, — фыркнул Арсений.

— Это ещё в Воронеже было. Короче, после увольнения из охраны торгового центра с теми камерами, я устроился работать в кофейню. Совмещать с университетом получалось хуже, потому что работать надо было днём, но зато никаких камер, потому что кофейня была не сетевая, а вся такая из себя инди пространство с горизонтальным сейфспейсом, — Арсений непонимающе нахмурился, но Антон продолжил без пояснений: — На смене я был всегда один, поэтому выполнял обязанности и бариста, и уборщика, и охранника. К счастью, людей приходило мало, место было неудачное — какая-то подворотня в спальном районе. Тем удивительнее, что в кофейню начала регулярно ходить девушка. Очень красивая, — Антон улыбнулся. — Она совсем не вязалась с нашей кофейней, ей бы больше подошёл какой-нибудь кофешоп в центре, потому что выглядела она как настоящая инстаграмная дива. Волосы уложенные, губы подкачанные, загар в начале марта, все дела. Я, конечно, знал, что это вообще не мой уровень, но удержаться не смог. Мысли были дурацкие: зачем ещё такой девушке приходить каждый день в задрипанную кофейню? Конечно, она влюбилась в бариста, — он сделал шутливый поклон, — вашего покорного слугу, и ждёт от него первого шага. Я морозился долго. Знаешь, что мне ещё тогда надо было заметить? Она заказывала двойную порцию эспрессо, но всегда уходила, оставив чашку нетронутой. И неважно, сколько бы она ни просидела в кафе, когда я убирал посуду, чашка и кофе в ней всё ещё были горячими. Глупый, глупый Антошка. Я заговорил с ней где-то через месяц. Узнал, что её зовут Ира, и позвал на свидание. Она согласилась, но я даже не успел обсудить время и место, как она оставила деньги на столе и ушла. А на следующий день позвонила в дверь моей квартиры. Хотя я не называл ей не то что адреса, но даже своего полного имени. В общем, всё с Ирой было странным. Мы так никогда нормально и не поговорили, не обменялись телефонами, просто пару раз в неделю она приходила к моему дому и мы шли гулять по городу — парки, набережная, такие же плохие кафешки, как та, в которой я работал. Пару раз ходили в кино, и я делал нелепые попытки то приобнять её, то взять за руку, но Ира всегда уворачивалась от прикосновений, и со временем я перестал пытаться. Она говорила о себе очень мало, я так и не узнал, ни кем она работает, ни где учится. Я даже не уверен, что нравился ей. Хотя зачем тогда ей было со мной гулять? Но она много и с интересом слушала меня, поддерживала моё желание писать, говорила, что это точно моё. Я за это до сих пор ей благодарен. Не знаю, стал бы я писателем, если бы не Ира, — Шастун подтянул бантик бинта на запястье Арсения и едва ощутимо погладил предплечье. — В сентябре я почувствовал, что скоро всё закончится. Ира приходила реже — и в кафе, и к моему дому. Говорить почти перестала совсем, хотя и до этого не отличалась многословностью. Наша последняя встреча была в кофейне. Ира пришла совсем рано, села за барную стойку, хотя обычно занимала столик у окна. Перегнулась через столешницу и долго и внимательно смотрела на меня. Сейчас я догадываюсь, что она скорее всего хотела меня запомнить, какая-нибудь такая мелодраматическая фигня. Тогда же это показалось мне флиртом, я тоже перегнулся через стойку, наши лица были в каких-то паре сантиметров друг от друга. О, подумал я, неужели первый поцелуй! И губы приоткрыл, глаза наоборот прикрыл, короче, хлебало у меня приобрело совершенно определённое и явно очень тупое выражение. «Ты такой хороший, Антон, я бы никогда этого с тобой не сделала», — сказала Ира. Глаза у неё были мокрые, и когда одна из слезинок скатилась по щеке, то в ту же секунду зашипела, будто попала на раскалённую сковородку, и испарилась, — Шастун вздохнул, выпадая из образа рассказчика. — Блин, курить захотелось, пиздец. Короче, она ушла и больше я её никогда не видел, а теперь пошли покурим.

— Ты думаешь, — спросил Арсений, с некоторым сожалением убирая руку с ног Антона, — что Ира была как Сергей Борисович?

— А ты думаешь, много у кого слёзы на коже испаряются? — Шастун приподнял брови. — У меня полная картина сложилась спустя много лет: и то, как она не хотела ко мне прикасаться, и то, что её кофе оставался горячим, и слёзы эти. Но в момент знакомства с Ирой я ещё мало знал о страшном, — он встал и похлопал себя по карманам шорт. — Интересно, где она сейчас.

Арсений очень любил раннее утро. В пять утра стояла почти ощутимая тишина — сирена затихла, пожар, судя по сваленным в кучу огнетушителям в главном холле, тоже. На улице было свежо и прохладно, санаторные дорожки были влажными от росы, и лавочки, очевидно, тоже — Антон попытался сесть на одну из них, но тут же вскочил с негромким «Да бля».

— У тебя было много отношений? — спросил Арсений даже не столько потому, что ему действительно хотелось знать, сколько потому что серое утро обязывало задавать личные вопросы. И ещё немножко потому, что Шастун казался особенно грустным после рассказа об Ире.

— Тебе правда интересно? — удивился Антон.

— Ну, да? Это вроде нормальный вопрос?

— Ты задаёшь мало вопросов обо мне, — пожал плечами Шастун. Надо же, какой наблюдательный. — Будто не хочешь знать.

— Я спрашиваю о том, что меня интересует, — возразил Арсений. — Может, ты просто не такой интересный, как о себе думаешь. Но не расстраивайся, почти со всеми людьми так.

— Арсений, — вздохнул Антон как-то особенно тяжело и повернулся к нему — на кончике сигареты навис пепел. — Я — Макадам Орехов. И если бы ты больше спрашивал про мою работу, я бы тебе сказал.

— Я не хочу спрашивать про твою работу, потому что не хочу, чтобы ты просил почитать что-нибудь из твоей писанины, а с начинающими писателями это всегда так… Подожди, что?

— Нет-нет, расскажи мне ещё про то, как ты не хочешь читать что-нибудь из моей писанины, — хмыкнул Антон, стряхнул с сигареты пепел и затянулся. — И сколько начинающих писателей давали тебе свою писанину почитать? — он поиграл бровями.

— Блядь, Антон, скажи, что ты пошутил, — Арсений обхватил плечи руками и поморщился — для пострадавшей руки это оказалось слишком резкое движение. — Или что мне послышалось.

— Послышалось что?

— Сука. Ты сказал, что ты — Макадам Орехов?

— М-м-м, — кивнул Антон.

Конечно, это объясняло всё. Это объясняло айфоны и дорогие шмотки. Это объясняло интересные истории, которые Арсению на самом деле нравились, он просто не хотел это признавать. Это ещё и наверняка как-то объясняло всю происходящую ебанину, только не совсем было понятно, как именно.

— А я тебе ещё рассказывал, как люблю книги Макадама! — чуть не задыхаясь от возмущения, воскликнул Арсений. — А ты, блядь, слушал, как я тебя же тебе хвалил! — он шлёпнул Шастуна по плечу, тот ойкнул и рассмеялся:

— А ещё ты при мне обсуждал, что я заболел и умер, — Антон попытался увернуться от следующего удара, но вместо плеча получил по спине. — И что я жирный, и вообще женщина, ай, блядь, Арсений, больно!

— Так и должно быть! — прошипел Арсений. — Тебе повезло ещё, что у меня правая рука забинтована, левой я не так сильно бью. Я искал твои книжки в интернете!

— В смысле пытался спиратить?

— Нет, пытался найти книги Антона Шастуна! — Арсений пнул Антона по ноге, правда, вполсилы, больше чтобы выразить своё негодование, чем на самом деле сделать больно. — И я спрашивал тебя о твоих книгах! Ты же даже сказал мне, что новая книга — о санатории. Почему ты тогда не рассказал, что ты — Макадам Орехов?

— Ну, тут ты прав, ладно. Ты спрашивал, — Антон протёр глаза от, очевидно, набежавших слёз. — Но у тебя всегда такое лицо было, будто ты интересовался моим говном. Типа, вроде как подходящая тема для разговоров в санатории, но вроде как и хотелось бы знать поменьше.

— Я думал, что ты начинающий писатель…

— Да-да, и не хотел, чтобы я всунул тебе свои литературные потуги для рецензии, я понял, — отмахнулся Антон.

— И вообще, — Арсений и ткнул в Шастуна пальцем. — Ты же мог мне сейчас соврать. Никакой ты не Макадам Орехов. Как ты это докажешь? Никаких фотографий на обложках книг, никаких автографсессий. Я тоже могу сказать, что Макадам Орехов — это я!

— Ну… — Антон задумчиво почесал бороду. — Могу своего менеджера попросить прислать мой контракт с каким-нибудь издательством. Там указаны и псевдоним, и моё настоящее имя, — он вытащил из кармана телефон, но Арсений его остановил.

— Ладно, не надо. Было бы странно врать о таком.

— Да, было бы странно, — согласился Шастун.

Он выбросил сигарету, и они немного постояли молча, Арсений раскачивался с пятки на носок, всматриваясь в глубину парковых дорожек.

— Может, теперь ты хочешь что-нибудь узнать о моей работе? — спросил Антон. Арсений закатил было глаза, но спохватился: у него и в самом деле был вопрос, ответ на который его мучил ещё до внезапной литературоведческой лекции Марии Альбертовны за завтраком.

— Вообще да, есть кое-что.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Холмогоров же и правда гей?

— Да, — мягко улыбнулся Шастун. — Как и его создатель.

Chapter Text

— Короче, теория такая, — Арсений укусил яблоко и громко захрустел, жуя. — Массовый психоз.

Они сидели в полузатопленной беседке у новообразовавшегося берега реки — метров на двадцать ближе, чем настоящий, — вода неспешно текла мимо, облизывая деревянные ступеньки, которые от такого обращения успели размокнуть. Время было послеобеденное, самое в санатории приятное — если, конечно, забыть о происходящей ебанине, — большая часть отдыхающих разбрелась по номерам на тихий час, хотелось если и не спать, то валяться в кровати с книжкой, каким-нибудь «Властелином колец» или Ореховым, но Арсений подозревал, что чтение некогда любимого автора для него теперь отравлено знакомством с этим самым автором.

— Для этого все должны находиться в стрессовой ситуации в течение продолжительного периода времени, — покачал головой Антон. — Ты приехал в понедельник, я — в субботу. А хуета здесь происходит всё время.

— Ну так она постоянно поддерживается на необходимом уровне ебанизма, всё логично. Приезжаешь и сразу окунаешься в атмосферу.

— Я для одной из книг изучал массовый психоз, не, не подходит. Мы должны быть единодушной толпой, чтобы подвергаться такому воздействию, а контингент санатория — текучий и постоянно меняющийся, да ещё и не через равные промежутки времени. И к тому же, — Антон выдернул черенок у своего яблока, — массовый психоз на то и массовый, что все разделяют одну и ту же бредовую идею. А тут их слишком много.

Арсений раздражённо цокнул:

— Но мы с тобой разделили бредовую идею о невероятно горячем Сергее Борисыче, — он приподнял забинтованную руку. Сегодня, как и обещал Антон, боли почти не было, но запястье всё ещё было градусов на десять теплее, чем всё остальное тело.

— О, кстати, давай сверимся, — Шастун достал из одного из бесчисленных карманов своих карго штанов блокнот с розовой обложкой. Между страницами был засунут огрызок карандаша. — Страх опустошения у обоих — че-ек, — Антон поставил галочку. — Страх гнили и разложения — чек. Страх темноты? — он бросил вопросительный взгляд на Арсения. — Судя по всему, ещё нет. Страх смерти? Вот и правильно, — он ткнул в него карандашным огрызком. — Молодец, что не разговариваешь с Эдиком. Страх плоти у тебя был, у меня нет ещё. Страх резни — чек у обоих. Страх одиночества? — Арсений в очередной раз помотал головой. — Пизда тебе, — кивнул Шастун и черкнул в блокноте. — У меня уже было. А, всё хотел спросить. Ты бабку с пауками в первый день провожал?

— Э-э-э, да, — удивился Арсений. — В номер, который никто не занимает.

— Ага, — Антон погрыз кончик карандаша. — Мне всё кажется, что с пауками что-то не то, но я не могу понять, что именно.

— Пауки прикольные.

— Во-первых, нет, немедленно извинись. Во-вторых, пауки слишком часто фигурируют во всех стрёмных историях, но сам страх пауков кажется мне каким-то мелким. Я-то их, конечно, боюсь, но моё мнение разделяют в основном дети и Рон Уизли.

— Ты бы был Полумной Лавгуд, — улыбнулся Арсений. — «Смотри, Гарри, морщерогие кирзачи»!

— Кизляки, — фыркнул Антон.

— А я вот, знаешь, что подумал, — Арсений доел яблоко, съев и огрызок тоже, и, поставив здоровую руку за спину, откинулся назад. — А почему этот санаторий до сих пор не прикрыли? Ты же сам говорил, что он давно известен как «плохое место», люди постоянно сталкиваются с какой-то хтонью, а некоторые, походу, отсюда и не возвращаются.

— Он известен в довольно узком кругу тех, кто интересуется подобным, да и те, — Шастун поджал губы, и Арсений поймал себя на том, что он зачем-то на эти губы вообще смотрит, и перевёл взгляд на речку, — в большинстве своём относятся к этому как к страшилке. Не каждый же едет проверять. Едут сюда в основном пожилые люди, которые либо, вон, как Мария Альбертовна и Ида Васильевна, пьют, либо в целом плохо осознают происходящее, им кошмары от таблеток снятся похуже, чем то, что здесь происходит. И, опять-таки, когда в санатории умирает старушка — это не кажется никому подозрительным. Да и вообще, Арсений, мы где живём. Пока трупы старичков не начнут складывать в порицаемые фамилии и лозунги, это никого не будет волновать.

— Ну не знаю, я б пожаловался куда-нибудь, — губы Шастуна язвительно скривились, Арсений моргнул — ну вот, опять он на них посмотрел!

— И тебя бы, скорее всего, сочли сумасшедшим. И нечего жаловаться на такие места, где я материал для книг буду собирать, — Антон потянулся, вытягиваясь в ещё более длинного Шастуна, чем это представлялось возможным. — Сегодня вечером лото, кстати, — сказал он и хрустнул шеей. — Хочешь, сходим?

— Давай, — согласился Арсений. — Лото вроде должно быть совершенно безопасной и мирной игрой.

— О-о-о, — протянул Шастун. — Как же ты ошибаешься.

Ошибаться Арсений не любил, поэтому на лото шёл с настроем непременно доказать свою правоту и победить. Что уже, конечно, несколько нивелировало тезис о мирной игре, но он планировал вести себя максимально спортивно. Шастун поджидал его в главном холле. Для лото он принарядился — вылез из мешковатых карго и очередной оверсайз толстовки, и сейчас был в неожиданно узких чёрных штанах, обвешанных цепями, и нежно-голубом свитере. Он стоял, облокотившись на стойку ресепшена, и о чём-то разговаривал с администраторшей, и Арсений впервые не уставился на неё сразу же, напряжённо пытаясь запомнить черты лица и длину волос, потому что вместо этого он уставился на ноги и жопу Антона.

Во-первых, они были. Обычно безразмерная одежда Шастуна могла ведь скрывать как и полное их отсутствие, так и какое-нибудь несимпатичное наличие. Во-вторых, они Арсению понравились. Ноги были не просто бесконечные, но ещё и стройные, так что Арсений, который был уверен в том, что его собственные конечности являлись эталоном мужской красоты, вдруг начал в себе сомневаться. Задница была небольшая, но приятно округлая. Мужские задницы Арсений, понятно, любил. Но далеко не все они вызывали у него желание подойти, потрогать и сжать.

Задница Шастуна такое желание вызывала.

Господи ты боже мой, Арсений, это задница Макадама Орехова! С которым ты совершенно точно не будешь заводить курортно-санаторный роман. Если бы задница, ноги и — чего уж там кривить душой — губы и пальцы обнаружились ещё позавчера, когда они принадлежали просто Антону Шастуну, то он, может, и подумал бы. Сегодня весь этот разрозненный набор привлекательных черт принадлежал Антону Шастуну — Макадаму Орехову. Такое Арсений не потянет.

Антон Шастун, которого Арсений никак бы не потянул, обернулся. В глазах у него была паника. Впрочем, ничего удивительного, чего ещё можно было ожидать от разговоров с администраторшей.

— Она поинтересовалась, — чуть подрагивающим голосом сказал он, когда они пошли по коридору, ведущему к магазину, — доволен ли я дверным сервисом.

— Каким сервисом? — непонимающе спросил Арсений.

— Вот именно. Дверным, блядь, — руки Шастуна ощупали карманы, нашли там пачку сигарет, но потом он, очевидно, вспомнил, что курить не время.

— Ах, дверны-ы-ым, — наконец, дошло до Арсения. — Всё-таки это она двери переставляет?

— Может, не так-то мне эта книга и нужна, — проныл Антон. — Может, ну её и нахуй.

— Всё равно пока река не вернётся в русло, ты отсюда не выберешься.

— Я вызову, блядь, вертолёт МЧС! — воскликнул Шастун. — Но ты прав, — он вздохнул так протяжно, что его плечи опустились. — Книгу надо дописать, или, хотя бы, довести до точки, где мне будет понятно, что произойдёт дальше. Нам сюда, — он кивнул головой на арку, соединяющую рекреацию с тем, что осталось от магазина, с длинным, но узким коридором. — Я ходил с бабушкой на лото, помню, куда идти.

— Слушай, а с твоей бабушкой всё в порядке? — спросил Арсений и улыбнулся — арка оказалась низковата для Шастуна, и тот зацепился макушкой и досадливо поморщился.

— Да, ей в этом году девяносто лет исполнилось, всё ещё бодра и весела, постоянно критикует мои книги, а что?

Коридор был слишком узким для них двоих, но разговаривать, идя следом друг за другом, было бы неудобно, поэтому Арсений выбрал идти рядом, периодически соприкасаясь плечами.

— То есть, когда вы сюда приезжали в твоём детстве, ничего страшного не происходило?

— Происходило, Булаткин же уже тогда выступал, — Шастун зацепил его ладонь пальцами, резко их отдёрнул и споткнулся о ковровую дорожку. Арсений с трудом сдержал улыбку.

— Ну я почему-то думал, что это как с проклятием египетских пирамид, типа, если не умер тут, то обязательно умрёшь после?

— А кто тогда будет бояться? — Антон повернул к нему лицо со вздёрнутыми бровями. — Страхи не так работают, им выгодно, чтобы их боялись как можно дольше и интенсивнее, а с мертвого человека нечего взять. Ведь даже смерти боятся только живые. Но есть кое-что… ай, блядь, — Шастун пнул напольную вазу, неловко её подхватил и поставил на место. — Да что ж такое. Короче, я думаю, что есть кое-что похожее на проклятие пирамид. Но серьёзно к этому относиться не надо, это просто моя теория.

— Ты что, — смешливо фыркнул Арсений, огибая банкетку, — думаешь, что я к другим твоим теориям серьёзно отношусь?

— Всё ещё нет? Ну, подождём, пока тебе откусят жопу, ладно. Так вот, мне кажется, что у каждого человека есть страх, который, м-м-м, который больше всего ему подходит. И это не то, чего ты больше всего боишься, скорее даже совсем наоборот. Ты этого боишься меньше, потому что оно тебе понятно.

— Типа если я скайдайвер, то я не буду бояться высоты?

— Вот, да! И я думаю, что в этом санатории у многих людей происходит выбор своего страха. Потому что тут явно представлены они все. Может, это вовсе и не для людей санаторий… — задумчиво протянул Шастун и полез в карман за телефоном, попутно задевая локтём картину в раме. — Да ёбан бобан, что за коридор, — он обогнал Арсения и, повернувшись к нему лицом, начал идти спиной вперёд. — Ща, — Антон быстро набрал что-то в телефоне. — Санаторий для манифестаций страхов, хе-хе, очень хорошо. Так вот! Я не знаю, осознала ли моя бабушка свой страх здесь, или уже откуда-то знала, она не очень у меня разговорчивая. Но я точно в двенадцать лет, именно тут, понял, какой страх — мой родной, — он поднял глаза от телефона и посмотрел на Арсения.

— Ну, не тяни, да-да, мне интересно и я очень внимательно тебя слушаю, — поторопил его Арсений.

— Наблюдение, — сказал Антон. Выглядел при этом очень довольным, будто сообщал какую-то торжественную весть, но через два шага он снёс плечом раму со стены, что сильно снизило настроение момента.

— Страх наблюдения? — уточнил Арсений, присаживаясь на корточки и поднимая картину.

— Да. Вот эта вся тема с камерами, как я тебе рассказывал. А ещё страх того, что кто-то узнает все твои секреты. Параноидальная шизофрения? Тоже сюда, — Антон забрал рамку из рук Арсения и повесил её на место. — Какое-то знакомое лицо, — пробормотал он, мельком глянув на изображение. Арсений посмотрел — это был фотопортрет женщины. Высокая, худая, длинный крючковатый нос, большие глаза и полные губы. Волосы чуть ниже плеч. Ему тоже показалось, что он её где-то видел, но это было какое-то неприятно ускользающее воспоминание, будто только что подумал мысль, но она исчезла из головы в ту же секунду, как он открыл рот.

— Но тебя же это всё сильно пугает, ты сам рассказывал, — напомнил Арсений, когда они отвлеклись от смутно знакомой женщины на фото и пошли дальше — Антон всё так же спиной вперёд, но теперь ещё и немного полубоком, чтобы не задевать стены.

— Да, а ещё я тебе говорил, что меня вообще всё пугает. Но с наблюдением не так сильно, потому что я понимаю это желание. Увидеть всё, в том числе и то, что скрыто. Зафиксировать это — лучше, конечно, текстом, так мне ещё и менее страшно, но сфотографировать, снять на видео тоже сойдёт. Когда я наблюдаю, я часто могу отличить правду от неправды, а когда записываю, это будто придаёт всему смысл. Тупо как-то объяснил, прости, — Шастун смутился.

Арсений нахмурился: по описанию Антона страх наблюдения вполне бы мог стать тем, чего он, Арсений, боялся больше всего. Мысль о том, что кто-то может посмотреть на него и узнать все секреты, все дурацкие желания и планы, была очень неприятной. Он вдруг вспомнил, как в первый же день Шастун не поверил его вранью про китобоя Никиту.

Может, Антон тоже из этих, как он их там назвал, манифестаций страхов?

Манифестация страха ударилась головой о настенный светильник, сказала: «Ёб твою мать!» и нервно оглянулась назад. Арсений тоже посмотрел — впереди, метрах в двадцати, маячил конец коридора, какой-то очередной рекреационный холл с диваном и креслами.

— Слушай, а тебе не кажется… — начал было Антон, поворачиваясь к нему и продолжая шагать. — Ой, — сказал он вдруг и остановился. — Я, что?.. — он дёрнулся вперёд, плечи с шорохом скребнули по обоям. — Бля, — он дёрнулся ещё раз. — Арсений, кажется, я застрял.

Арсений, которому коридор вдруг тоже начал казаться узковатым, закатил глаза:

— Ты, конечно, большой, но не придуривайся, только что всё было нормально, — и мягко толкнул Антона в грудь. Антон поддался, вдавливаясь между стенами ещё дальше, и теперь его руки нелепо торчали спереди. — Хм, — сказал Арсений и ухватил за одну из торчащих ладоней, чтобы потянуть на себя. Ладонь была влажная. Он резко дёрнул её, но амплитуды движения оказалось недостаточно — его собственные плечи оказались зажаты внезапно надвинувшимися стенами коридора. — Так, Антон, прекрати. Просто развернись боком, — раздражённо сказал Арсений. Антон завозился и с видимым трудом, но всё же развернулся. — Ну вот! — Арсений тоже повернулся боком, хотя ему места в коридоре всё ещё хватало. — Дурацкая советская архитектура. Люди раньше, что ли, были меньше?

— Были, — подтвердил Шастун, продолжая движение, но гораздо медленнее. — Я был в Таганроге в доме Чехова, у него кровать была метра полтора в длину, как для десятилетнего ребенка. А он на ней детей с женой делал, ты прикинь.

— Детей можно делать на любых поверхностях.

— Ну я на полутораметровой кровати даже подрочить не смогу, — фыркнул Антон, запрокинул голову и стукнулся затылком о стену. — Блядь, ёбаный коридор!

— Меньше болтай и быстрее иди, — Арсений кивнул в сторону холла впереди. — Мы почти вышли уже.

С минуту они продвигались в тишине, было только слышно сопение Шастуна, которому явно не нравилось идти приставным шагом. А потом Шастун остановился и сказал:

— Нет, теперь я точно застрял, — и поёрзал, но как-то совсем уже лениво и обречённо.

— Да ничего ты не застрял, — энергично возразил Арсений и решительно толкнул Антона.

Свитер у него оказался какой-то потрясающе мягкий, наверняка кашемир, которого Арсений в жизни не трогал, поэтому с уверенностью утверждать не мог. Кашемир или нет, а рука соскользнула с Антонова плеча, проехалась по его груди, увлекая Арсения за собой.

— Так, блядь, — недовольно сказал Арсений, задевая носом нос Шастуна. Теперь они стояли лицом к лицу, плотно зажатые коридорными стенами. — Как ты тут застрял, если тут я ещё поместился?!

— А я ебу! — огрызнулся Антон. — Ты просто слишком сильно пихаешься!

— Я пытался тебя протолкнуть!

— И как, протолкнул?!

— Давай попробуем назад, — сказал Арсений и попытался сдвинуться.

Через минуты две активного ёрзания по Шастуну у него не получилось переместиться ни на сантиметр, зато получилось обнаружить, что Антон был, ну.

Приятный.

Тёплый, местами мускулистый, местами мягкий, местами костлявый, но в таких местах, где Арсений эту костлявость любил — выпирающие тазовые косточки, острые плечи, вот это вот всё. Шастун тоже явно нашёл Арсения приятным, потому что в момент, когда он сдался и перестал пытаться продвинуться, в низ живота что-то толкнулось знакомым пульсирующим движением.

Арсений лихорадочно соображал, как подать шутку про «это ты так рад меня видеть, или что это такое у тебя в штанах», но тут погас свет.

Сразу везде — и в самом коридоре, и в холле, к которому они шли, и в рекреации позади.

— С-с-су-ука-а-а, — тихонечко проскулил Антон ему на ухо. Арсений шикнул на него, напряжённо вслушиваясь. Быть может, кто-то выключил рубильник в начале или конце коридора. Быть может, это опять была неведомая стрёмная хуета, и именно поэтому шуметь не стоило.

Он так ничего и не расслышал, зато различил вдруг запах земли. Странный здесь, в стенах санатория, потому что пахло землей влажной, будто свежевскопанной, но источник запаха оставался неясным — окон в коридоре не было, системы вентиляции Арсений тоже прежде не заметил. Подумалось, что до того, как погас свет, этого запаха тут и не было, но он быстро отмёл эту мысль — при отключении одного анализатора сразу активнее начинали работать другие, это было нормально. Арсений не мог видеть, настолько кромешной была темнота, но зато стал лучше различать запахи, всё логично. По той же причине он так отчётливо ощущал дыхание Антона на своей щеке и изгибы вдавленного в него тела.

— Ты тоже чувствуешь, что запахло землей? — прошептало вдавленное тело испуганным голосом.

— Я думаю, оно могло пахнуть и раньше, — недовольно прошептал Арсений в ответ. — Мы просто были слишком отвлечены.

— Я бы сейчас отвлёкся, — пробормотал Антон и попытался подвинуться, в результате чего его нога оказалась между бёдер Арсения. Шастун прошептал что-то совсем на грани слышимости, но двигаться перестал.

— И что делать будем? — спросил Арсений.

— А что мы можем делать?

— Не знаю, блядь, Антон! — зашипел Арсений. — Давай тут постоим, подождём!

— Ну, кстати, вариант. Рано или поздно кто-то должен пройти по этому коридору. Ведь да? — гораздо менее уверенно добавил Шастун.

— Ты мне скажи, ты же якобы знал, куда нам идти.

— Ну нам сюда и надо было. Просто раньше этот коридор был нормальный.

Они замолчали. Чтобы не фокусироваться на пыхтении Антона, Арсений начал смотреть по сторонам: глаза чуть привыкли к темноте, и с точки, где они застряли, было действительно заметно, что коридор постепенно сужался. Странно, что он не заметил этого сразу, а списал всё на неуклюжесть Антона.

Он повернулся в сторону холла, к которому они шли, попутно мазанув носом по щеке Шастуна. Холл видно не было, конец коридора терялся в темноте, и видимого расширения узкого прохода тоже не наблюдалось. Арсений вздохнул.

— У меня… — заговорил Антон, его губы коснулись скулы Арсения, и он тут же попытался отодвинуться, что сделать было невозможно, поэтому, покрутившись ещё немного, Шастун просто отвернулся и теперь прижимался щекой к щеке Арсения. — У меня есть история.

— Надеюсь, она про то, как выбраться из узкого коридора? — язвительно спросил Арсений.

— Увы. Она про запах земли и кое-что ещё… тёмное и тесное.

— М-м-м, тёмное и тесное?

— Арсений, — очень грустно сказал Антон. — Мне и так тяжело.

То, что Шастуну было тяжело, Арсений чувствовал — то ли тот перестал бояться, то ли это было сильнее его, но теперь уже совсем твёрдый член упирался Арсению в бедро. Он пока так и не придумал, как это прокомментировать, но и не очень стремился: Антону явно было неловко, да и было это наверняка в большей степени обусловлено физиологической реакцией организма, и в меньшей — тем, что у Шастуна встал именно на него.

Хотя и этот вариант Арсений не исключал.

— Ладно, давай свою историю, — согласился он. Этого Оле-Лукойе рассказывание историй явно успокаивало, а спокойный Шастун должен быть большим помощником, чем нервный.

— Моему знакомому как-то доставили гроб, — сказал Антон. Арсений хмыкнул. — Знакомого зовут Слава, и он не умеет отказывать. У меня с этим тоже плохо, но Славе будто выдают всегда кубики с буквами «Н», «Е» и «Т», а он из них умудряется собрать «Да, конечно, когда вам будет удобно?». Славу просят присмотреть за детьми, которые одни летят в самолёте, и он в итоге пропускает свой рейс, потому что рейс ребёнка задерживается. Ему оставляют котов и собак на передержку, и он с большим трудом от них потом избавляется. Он всем помогает с переездами, смотрит фотографии из отпуска и слушает рассказы о снах. В общем, я совсем не удивился, когда однажды Слава написал мне: «Ты прикинь, какой-то мужик в кафе сейчас попросил присмотреть за своей посылкой, пока его друзья не смогут её забрать. И предложил десять кусков за это», — Арсений почувствовал, что устал стоять и чуть съехал, присаживаясь на ногу Антона между своих бедёр. Шастун вздохнул, но продолжил рассказывать: — Слава попытался отказаться, но мужик в итоге оставил деньги на столе и ушёл. Посылку, правда, никакую не дал, и Слава помаялся, а деньги всё-таки взял, решив, что если не он, то кто-то другой их заберёт. Потом ему стало стыдно, но деньги деть уже было некуда — мужик назвал только своё имя, Иван, и больше ничего не сказал. Слава даже сходил в то кафе ещё пару раз, в надежде снова с ним пересечься, но нет. Деньги он честно отложил, и когда нашёл конверт аж через год, то сам удивился. Но Иван с посылкой не появлялся всё это время, поэтому Слава решил деньги использовать — пошёл и положил их на накопительный счёт. Типа, вроде как и не потратил напрямую, так что сможет вернуть, а вроде и польза какая-никакая. И что ты думаешь? — Арсений думал, что от Антона приятно пахло. — На следующий же день к нему в дверь постучали, он открывает, а там два каких-то мрачных мужика с огромной картонной коробкой. Явно тяжёлой, размером где-то метр на два. Они уточнили его имя и фамилию, занесли коробку в квартиру, вручили ему маленький ключик и ушли, не отвечая ни на какие Славины вопросы.

— Он её открыл? — шёпотом спросил Арсений. Рассказ его не захватывал, как это обычно бывало с историями Антона, потому что текущая ситуация вдруг начала его очень сильно отвлекать: симпатичный, в общем-то, мужик со стояком прижат к нему всем телом. Арсений чуть сдвинулся и теперь утыкался носом в кудряшки за ухом Шастуна. Пахло чем-то цитрусовым, наверное, шампунем, и сладко-хвойным — а это уже явно был парфюм.

— Открыл, — ответил ничего не подозревающий Антон. — В коробке оказался гроб. Сверху лежала открыточка, Слава мне её показал потом, мемный потенциал у неё огромный. Оказывается, в агентствах ритуальных услуг и такое продают. В общем, там натурально была чёрная открытка со свечой и розами и надписью: «Скорбим». А внутри записка от Ивана, что-то типа «Спасибо, что согласился присмотреть за моей посылкой». Тот это был Иван или нет, было не совсем понятно, конечно, но Слава сложил два и два и решил, что час расплаты всё-таки пришёл. Гроб был внушительный, деревянный, но будто уже использованный, что в случае с гробами навевает нехорошие мысли. Дерево было старое и потёртое, сам гроб был перехвачен крест накрест цепью, скрепленной небольшим замком, к которому, очевидно, и подходил переданный мужиками ключ. А на крышке было нацарапано: «Не открывать». Слава, конечно, прихуел, но что ему оставалось делать? Вызывать ментов — себе дороже. Выносить гроб из квартиры — подозрительно, да и куда его нести? Ну и, как я тебе сказал, Слава по жизни со всем соглашался. Поэтому он просто перетащил гроб в гостиную и поставил его перед диваном как журнальный столик. Гроб его, конечно, нервировал. Однажды он поставил на него стакан с водой, и в том месте, где стоял стакан, из-под крышки раздалось шкрябанье. Он убрал стакан — шкрябанье прекратилось. Поставил на другой конец гроба — снова что-то заскреблось. Я бы давно уже уехал из страны нахуй, но Слава просто решил больше ничего не ставить на свой импровизированный и очень странный журнальный столик. Когда шёл дождь, от гроба начинало пахнуть землей — вот почему я об этом вспомнил, — и звучали приглушенные и будто далёкие, стоны. Славе начали сниться кошмары. Он не запоминал их, просто знал, что они были, потому что просыпался в поту и с быстро бьющимся сердцем. А где-то через две недели после прибытия посылки, он проснулся стоящим у гроба с ключом от замка в руке. После этого Слава заморозил ключ в трехлитровой кастрюле, кастрюлю так и оставил в морозилке, и с тех пор просыпался от холода, когда в приступе лунатизма пытался этот ключ достать. Арсений, что ты делаешь? — вдруг остановился Антон.

— М-м? — спросил Арсений и медленно убрал ладони, которыми он только что, забывшись, поглаживал бёдра Шастуна. — Ничего, продолжай.

— Кхм. Иван вернулся через год. С той же мрачной парой мужиков он появился на пороге квартиры Славы, будто всё происходящее было совершенно нормальным. Спасибо, говорит, что присмотрел за моей посылкой, надеюсь, что тебе было не слишком сложно. Слава ему, конечно, ответил, что нет, ничего такого, не стоит переживать, но даже такой долбоёб, как Слава, заметил, что Иван был явно удивлён. И немного будто расстроен, что гроб пришлось забрать. Слава остался стоять в коридоре, когда Иван и мужики пошли в гостиную. Через пару минут шума и возни раздался вдруг короткий, но жуткий крик. Из гостиной вместе с гробом вышли только два мужика, кивнули Славе на прощание и ушли. Ивана нигде не было. Почему у тебя тоже встал член?

— Очень неожиданное окончание истории, — фыркнул Арсений, ничуть не смутившись. — Может, меня возбуждает крипота. Может, я поэтому с тобой и общаюсь, — Шастун явно сделал попытку задохнуться воздухом. — Ну что ты хочешь услышать, Антон? Как и у тебя, простая физиология. Мне нравятся мужчины, тебе нравятся мужчины, мы оба тут зажаты довольно тесно. И я вот, кстати, твой стояк никак не комментировал.

— Простая физиология? — хрипловато переспросил Антон и повернулся к нему. — Простая… — его губы будто случайно, хотя судя по тону это было намеренно, касались губ Арсения с каждым слогом, — физиология?

О, в эту игру могли играть двое, и Арсений в ней был специалист.

— Конечно, — сказал он, притираясь ближе к Антону. — Мы ещё не такие старые, чтобы у нас не вставало от приятных физических ощущений. А ты в физическом плане, — он просунул руку между их телами и прошёлся по груди и животу Шастуна, — оказывается, очень приятный. Местами даже, — он скользнул ниже и провёл пальцем по ширинке, — интересный.

— Как тебе предположение, что у меня чуть более развитый, чем у школьника, мозг, и мне недостаточно простых физических ощущений, чтобы возбудиться? — прошептал Антон.

— Тш-ш-ш, — зашикал Арсений ему в губы. — Не будем делать из этого что-то большее, чем уже есть, — он ещё раз погладил его член сквозь ткань штанов.

— Но я так не могу, — ответил Антон и прижался губами к виску Арсения. — И тебе не дам, — добавил он, наклонившись к его уху. — Потому что знаю, что это может быть гораздо лучше.

Он просто поцеловал его в щёку, ничего сексуального в этом контакте не должно было быть, но почему-то от того, как ощущались губы Антона на его коже, у Арсения подогнулись колени. К счастью, съехать по стене вниз ему не дала нога Шастуна между его ног и слишком узкий коридор.

На секунду ему послышался смех — одновременно далекий и близкий, будто эхо никак не могло определиться, где оно будет звучать.

— Блядь, — неожиданно громко сказал Антон. — Мне что-то упёрлось в спину.

— Это не я.

— Очень смешно, Арсений, — кисло ответил Шастун. — Подожди, — он заёрзал, засунул руку за спину и вдруг потрясённо выдохнул: — Это дверная ручка. Блядь, это дверная ручка!

— Ты всё это время стоял у двери и не заметил этого? — возмутился Арсений.

— Нет, я бы заметил. Её там точно не было только что.

— О-о-ой, — невесело протянул Арсений.

— Что?

— Что-что, дверной сервис, вот что.

— Бля.

— Бля.

Арсений прекрасно представлял, о чём сейчас думал Антон, потому что его собственные мысли крутились вокруг того же: стоит ли открывать эту дверь? Стоит ли идти туда, куда она ведёт? Будет ли там очередной бесконечно длинный, но на этот раз ещё и постоянно сужающийся коридор?

— Слушай, ну это точно разное, — сказал, наконец, Антон. — Замкнутые пространства и запах земли — это про страх погребения. А двери — это кое-что другое, чему я ещё не придумал названия.

— Это что, нам один страх помогает избавиться от другого? — с подозрением спросил Арсений. — И зачем бы ей это понадобилось?

— Мы же оба говорим об администраторше? — уточнил Антон. Арсений кивнул, проехавшись носом по его подбородку. — Ну, ты знаешь, мне кажется, что ей весело. И, наверное, если бы мы тут застряли навсегда — а других перспектив я не вижу, — ей бы было не так весело.

— А ещё, если мы сейчас войдём в эту дверь, ей будет очень весело путать нас в бесконечных одинаковых коридорах.

— Это да, — вздохнул Антон. — Но другого выбора и нет особо. И к тому же, ты же как-то вышел из своих коридоров.

— Но будет ли так всегда… — пробормотал Арсений себе под нос. — Но ты прав, больше делать нечего, открывай давай.

Дверь открывалась в противоположную от них сторону — пять звёзд за дверной сервис, — и вела, конечно же, в коридор, но они оба впали в какое-то эйфорическое состояние от возможности отлипнуть друг от друга и, наконец, вдохнуть полной грудью, что первые пару минут даже не обращали на это внимание, только глубоко дышали. Потом Антон сказал:

— Смотри, вон та дверь прямо.

Арсений посмотрел — дверь была ничем особо не примечательная, многократно выкрашенная белой краской.

— Нам туда, это дверь к залу, где лото проводят, — добавил Антон и потянул его за собой. Арсений всё ожидал, что коридор начнёт бесконечно растягиваться, или что за дверью окажется ещё один коридор, но нет, Шастун резко открыл её, а за ней было светло, шумно и многолюдно — старички рассаживались за столами, расставленными буквой «П», раскладывали карточки с лото, а за трибуной в центре стоял Сергей Борисович и хитро на них смотрел.

— Подтягиваемся, молодёжь, — зычно позвал он. — И так опоздали! Оп-оп, карточки взяли, фишечки взяли и садимся!

**

— Тридцать три! — гаркнул Сергей Борисович. — С пасхой!

— С какой пасхой, — забухтела старушка по правую руку от Арсения. — Это ж всегда были кудри.

— Какие кудри, Наташ! — отозвалась её соседка. — Тридцать три — это богатыри!

Арсений слышал их как через слой ваты. Он надеялся, что это было от пережитого стресса, но почему-то в голове вертелись не воспоминания о давящем на плечи коридоре и не о появившейся из ниоткуда двери, а о том, что сказал Антон.

«Я так не могу. И тебе не дам. Потому что знаю, что это может быть гораздо лучше».

Всё это было, конечно, мелодраматической глупостью, просто хорошим подбором слов — совсем неудивительно для писателя. Но почему-то у Арсения, что в моменте, что сейчас, от этих слов сладко ныло внутри.

— Семьдесят один! — объявил Сергей Борисович и ничего не добавил: очевидно, присказки для семидесяти одного не существовало.

— А я опять совсем один, — сказал за него Шастун, который развлекался так каждый раз, когда попадались числа без прибауток. Восемьдесят два он, например, почему-то назвал «Два Арсения», хотя никакие метрические параметры Арсения в восемьдесят два не складывались. Но спорить он не стал, потому что Антон был нервный и шуточки у него были такие же.

— Эй, ты так проиграешь, — Шастун положил фишку на арсеньевскую карточку, — вот же у тебя семьдесят один. И тридцать три. Ты чего?

— Да что-то никак не могу в себя прийти, — почти не соврал Арсений.

Но Антон всё равно посмотрел на него этим своим долгим изучающим взглядом.

Chapter Text

Главные плюсы санаторного отдыха: тишина, свежий воздух, приёмы пищи по расписанию, готовить не надо, убираться тоже. А главный минус в том, что отдыхающему крайне мало остаётся подконтрольного: Арсений вот уже неделю как хотел бы съесть что-то, что не воняло рыбой, но сегодняшний обед и вовсе был явной над ним издёвкой.

Уха на первое, рыбные котлеты с пюре на второе. Была в этом и положительная сторона: ему не надо было принюхиваться, пытаясь найти источник запаха, потому что рыбой пахло везде с момента, как он переступил порог столовой.

— Ну и чего ты, — грустно спросил Антон, кивая на тарелку, в которой Арсений вспахивал вилкой грядки на картофельном пюре. — И за завтраком не ел же.

На завтрак была овсяная каша, которая тоже воняла рыбой, а сочетание рыбного и молочного показалось Арсению совсем невыносимым.

— Да как-то, — вздохнул Арсений и, взяв чашку, поднялся, — пойду за кофе схожу.

Вдоль одной из стен столовой выстроились столы, на которых разместились салфетки, корзинки с хлебом, коробки с чайными и кофейными пакетиками и термопоты. Арсений помаялся, выбирая между Мягким, Классическим и Крепким вкусами, остановился в итоге на Мягком, потому что светлая упаковка обещала что-то похожее на капучино, а капучино — это почти полноценный приём пищи. Он высыпал порошок в чашку, подставил её под термопот и, пока наливалась вода, оглянулся на Шастуна. Тот сидел, сосредоточенно жуя и поддерживая разговор с Марией Альбертовной и Идой Васильевной — они сегодня постоянно друг с другом ругались, потому что вчера в лото выиграла Ида, и им был нужен кто-то третий, чтобы модерировать беседу, иначе всё скатывалось в обсуждение, кто больше мухлевал и что шестьдесят второй бочонок не называли.

— Чего грустный, — раздалось у плеча, — хуй сосал невкусный?

Арсений с трудом сдержался, чтобы не вздрогнуть, и нарочито медленно повернулся.

— Термопоты не работают, — сказал Сергей Борисович и осклабился. Зубы у него были подозрительно белые и ровные для работника подмосковного санатория.

— А разве это не забота завхоза? — нахмурился Арсений, проверяя: чашка действительно была холодной, хлопья плохо растворившегося порошка уныло кружились в воде.

— Ты чё-то много себе думаешь о заботах завхоза. Магазины не поджигай, за термопотами следи…

— Ну, как бы, да? — неуверенно спросил Арсений. — Нормальные же требования вроде?

— А не тебе решать, — буркнул Сергей Борисович, посмотрел на чашку и приложил к ней палец. Кофе булькнул. Арсений почувствовал, как моментально нагрелась ручка. — Не благодари. Так вот, хуи. Чем скорее отсосёшь у глазастого, тем скорее это всё кончится.

— У кого? — совсем обалдел Арсений. Сергей Борисович тяжело вздохнул.

— Короче, Кате вы пока что нравитесь, ей кажется очень смешной вся эта затея с книжкой про санаторий, то ли ностальгия у неё, то ли фанатство, то ли славы хочется. Не знаю. Может, совсем крышей поехала. Но Кате скоро надоест, я её хорошо знаю, она интерес долго не удерживает. Так что поспеши.

Арсений почувствовал себя Алисой в Стране Чудес на аудиенции у Гусеницы. Сергею Борисовичу не хватало только кальяна, который, судя по его южной внешности, очень бы ему подошёл. Ещё не хватало гриба, на котором Арсений должен был сидеть и не соображать, что именно от него надо отломить кусочки.

— С чем поспешить? — спросил Арсений, выпутываясь из размышлений о грибах.

— С сосанием хуёв! — рявкнул завхоз и вскинул руки. Явно хотел сказать что-то ещё, но только покачал головой и ушёл.

Арсений ещё немного постоял — горячий кофе в руке, полная сумятица в голове (он же говорил об Антоне? Конечно, об Антоне, кто тут ещё «глазастый»? А кто такая Катя?) — потом встрепенулся и пошёл спасать Шастуна от агрессивных бабулек.

Антон спасение принял очень благодарно, потому что появление Арсения вызвало небольшую паузу в разгоревшемся в очередной раз споре, быстро встал, на ходу прощаясь, и уволок Арсения за собой.

— Пойдём, в номере покормлю хоть чем-то, — больше утвердительно, чем вопросительно, сказал он. Арсений послушно поплёлся следом: есть хотелось, кофе у него был, так что утро обещало сложиться вполне приятным.

В номере Шастун вытащил из холодильника несколько йогуртов и шоколадку, а из груды пакетов от доставок — пачку печенья и торжественно разложил это всё на столе гостиной.

— Бери что хочешь, — сказал он, сам взял пару печений и плюхнулся в кресло. — Ты не против, если я немного попишу? — спросил он, выуживая из-за спины ноутбук. — Наши старушки так классно ругались за обедом, что у меня возникла одна идея, — к концу фразы Антон говорил всё тише, сосредоточенно уставившись в экран. Поэтому Арсений решил его не отвлекать ещё больше, только согласно кивнул, принимаясь за еду.

Шастун писал урывками: пару минут сосредоточенно стучал по клавиатуре, затем напряжённо пялился в экран, и, очевидно, если мысль приходила, снова начинал печатать, а если нет — переводил взгляд куда-то вдаль, кусал губы и хмурился. Потом снова возвращался к письму.

Арсения разморило от еды и кофе — кофеин на него редко действовал, а в этом 3-в-1 порошке его наверняка и было всего ничего. Уходить не хотелось, поэтому он пересел на диван, потом лёг и так и уснул под неритмичное постукивание клавиш.

Проснулся он, судя по часам на телефоне, через полтора часа — за окном было всё так же светло, Шастун в кресле явно поймал музу за хвост — клавиатурное «така-така-така» звучало без перерывов. Арсений повернулся на бок и, подложив ладонь под щёку, уставился на Антона. Подумать только, Макадам Орехов прямо сейчас пишет свою новую книгу. И Арсений в общих чертах представляет, о чём она. С таким можно смело врываться в Твиттер и набирать подписчиков.

Арсений на секунду представил себе подобное развитие событий: он бы приобрёл славу книжного инсайдера, создал бы образ близкого знакомого таинственного и ужасно скрытного Макадама Орехова и, пожалуй, смог бы раскрутиться до нескольких тысяч подписчиков. И заработать потом на рекламе. Только минусов, конечно, было бы гораздо больше — у Шастуна наверняка есть неплохой юрист, вычислить, кто именно сливает информацию о книге тоже не составит особого труда, и тут ещё неизвестно, будут ли доходы от рекламы выше, чем судебное разбирательство. Но самое главное — Антон вдруг выдохнул: «Пу-пу-пу», почесал нос и застучал по клавиатуре ещё ожесточеннее — самое главное, Шастун расстроится.

Он же, в отличие от Арсения, совсем какой-то малахольный в вопросах отношений, дружбу свою предлагал примерно так же, как это делали в четыре года в песочнице. Вот тебе моя лопатка, моё настоящее имя, каминг-аут, стоящий член, обещание чего-то большего и шоколадки с печеньем.

— Проснулся? — голос Антона вырвал его из размышлений. — Я главу дописал, — Шастун потянулся и повертел головой, неприятно похрустывая шеей. — Сам от себя не ожидал, но прям хорошо пошло. Щас бы, знаешь, активного чего-то. Засиделся.

— Теннис, — Арсений подскочил на диване. — Идём играть в теннис.

— Но не слишком активного, — неуверенно добавил Шастун.

— Нет, я с первого дня хотел, но всё никак, то кровь из ушей, то подозрительно длинные коридоры, то ещё что-то, — он подскочил и тоже потянулся, разгоняя остатки сна. — Идём играть в теннис, я схожу переоденусь и жду тебя у главного входа.

Шастун протяжно вздохнул в ответ, но Арсений такие вздохи уже считывал, и этот определённо выражал согласие.

Поднимаясь в номер, он перескочил с размышлений о детсадовской дружбе Шастуна на размышления рейтингом повыше. Как-то галантно игнорировать то, что у Антона вчера встал член, не получалось, поэтому Арсений отпустил себя: случилось ли это всё-таки просто потому, что они тёрлись друг о друга? Или дело всё-таки было в том, что Антона возбудила близость именно Арсения? Или какой-нибудь Сергей Борисыч или Эдик вызвал бы такую же реакцию? Очередной случай, требовавший незамедлительного расследования, решил Арсений.

Он надеялся, что своими короткими спортивными шортами добьётся хоть какой-то определённой реакции, но Шастун, кажется, решил играть на опережение, потому что, когда Арсений спустился в главный холл, тот сидел на диване, скрестив свои длиннющие ноги. Тоже в шортах. Разумный, конечно, выбор для игры в теннис в довольно солнечный и тёплый летний день, но абсолютно подлый и бессовестный, если учитывать, что Арсений настроился соблазнять своими ногами сам, а начинало получаться что-то наоборот.

Если бы он смог вернуться на несколько дней назад и позаимствовать оптику у Арсения из прошлого, то сейчас бы подумал, что ноги у Шастуна были слишком худые. Да, слишком худые, даже тощие. Вовсе не стройные и бесконечные, ничего такого.

— Я взял нам ракетки, — сказал Шастун с тощими ногами, на которые Арсений совершенно точно не смотрел, когда тот встал. Светло-серые шорты, карманы которых топорщились от пары теннисных мячей, заканчивались на середине бедра. Середине длинного бедра. — Её зовут Екатерина Владимировна, — он кивнул в сторону ресепшена, за которым сейчас было пусто. — Оказывается, можно было просто спросить.

Вот и загадочная Катя, о которой говорил Сергей Борисович. Получается, администраторша знает о том, кто такой Шастун? Иначе о какой книжке про санаторий и славе могла идти речь.

Арсений с подозрением посмотрел на Антона. Тот улыбнулся и протянул ему одну из ракеток. Обе были деревянные, с надписью «Ekstra» на вилке. Кажется, такие же советские ракетки были у Арсения в школе.

Корты находились за санаторием, совсем близко к кромке леса. Площадки были чистенькие, покрытые чуть пружинящей плиткой зелёного цвета. Для тенниса это было не лучшим вариантом, конечно, но санаторий имени М. Ф. Редькина и не место проведения «Большого шлема».

— Лучше бы трава, конечно, — всё-таки поделился своими умозаключениями Арсений. — Но хотя бы не грунт.

— Да, мяч будет сильно пружинить, — согласился Антон, и Арсений сощурился: — Что? Я иногда играю в теннис.

Антон благодушно предоставил Арсению право подавать первым и, когда тот попал в сетку и с первого, и со второго раза, только пожал плечами и сказал:

— Ну мы ж вдвоём играем, подавай ещё раз, не будем засчитывать.

В случае Шастуна это, скорее всего, было обычное дружелюбие, но Арсений считал в этом снисходительность, которая его немного взбесила. Первый гейм он проиграл почти всухую. К середине четвертого вообще забыл о том, что пришёл сюда добиваться какой-то реакции на свои ноги в шортах, забыл о шастуновских ногах в шортах, забыл вообще само значение слова «шорты». Антон играл хорошо: легко брал мячи, сильно подавал и корт пересекал, кажется, в два шага, в то время как Арсений на своей половине забегался.

Первый сет он, конечно, проиграл, но во втором сумел выцарапать победу. Арсений вообще был очень азартный, прекрасно про себя это знал и потому избегал любых игр на деньги. Но теннис на деньги не был, тут ставкой было разве что его задетое самолюбие. Он Шастуна вообще жирным считал первые пару дней, поэтому теперь отказывался верить, что не может принять его кручёную подачу и вообще в сам факт, что Антон умел такие подавать.

— Э-э-э, Арсений, я что-то устал, может, на двух остановимся? — неуверенно предложил Шастун в перерыве на воду, которую Арсений выпил, агрессивно сжав бутылку до хруста пластика. — Мы же это всё так, для развлечения?

— Я развлекаюсь, — сквозь зубы процедил Арсений. — Подавай.

— Понял, — кивнул Антон, подкинул мяч и подал его в противоположный от Арсения край у самой сетки. Арсений даже не дёрнулся в его сторону — не добежал бы и уж точно не отбил.

— Сука, — сказал Арсений. — Как же ты заебал.

Шастун широко улыбнулся.

В общем, третий сет он тоже проиграл, хотя и не так позорно, заставив Шастуна напрячься. Всё равно, правда, оставалось ощущение, что играет тот вполсилы, и, садясь на землю и прислоняясь к нагревшемуся от солнца столбу в углу корта, Арсений чувствовал, как внутри кипело раздражение. А ведь думал весело провести время и пофлиртовать.

— Какой ты… — Антон подошёл к нему и остановился, подбирая слово, — честолюбивый.

На боку его потёртых красных кроссовок было написано «Balenciaga». Арсений прикрыл глаза. Это дело он уже закрыл — понятно, откуда деньги, — но осадочек остался. Ещё и в теннис играет хорошо. Богатые люди омерзительны.

Антон сел рядом, достаточно близко, чтобы их плечи соприкоснулись, и вытянул ноги.

— Слушай, а ты не думал, что вся ебанина сосредоточена в санатории? — спросил Арсений, глядя на верхушки сосен. — Может, нам в лес перебраться и в палатках спать?

— Думаю, так и есть, но за пределы оно всё-таки выбирается, — неуверенно ответил Антон. — Река явно разлилась не без помощи… — он помахал рукой в воздухе, — чего-то. Так что если оно захочет добраться до тебя в лесу — оно доберётся. И в лесу это будет даже страшнее.

— Ну сейчас-то день, — Арсений резко поднялся. — Пойдём прогуляемся.

— Бабушка говорила, что в лесу рядом с теннисным кортом ходит мужик с ружьём, — прокряхтел Шастун, тоже вставая.

— Это она просто не хотела играть с тобой в теннис.

— Да, но не кажется ли тебе эта отмазка подозрительно специфичной?

— Если мы сейчас в лесу встретим мужика с ружьём, то я буду отдавать тебе все свои вторые ужины на следующей неделе, — пообещал Арсений.

— Если мы сейчас в лесу встретим мужика с ружьём, то наши с тобой вторые ужины будут стоять невостребованные, потому что, следуя логике этого места, он нас застрелит. Но пойдём, конечно.

— Следуя логике этого места, — сморщил нос Арсений, — мужик с ружьём нас сможет испугать, но и только. Ничто здесь не причиняет настоящего физического вреда.

— Во-первых, ого, самонадеянно, — Антон толкнул калитку в ограждении корта. — Во-вторых, того деда с кровоточащими ушами я так и не видел после. Так что я не стал бы утверждать, что мы тут в полной безопасности.

В лесу было заметно прохладнее, но ничего особенно пугающего — иголки и выпотрошенные белками шишки под ногами, запах хвои, протоптанная дорожка и щебет птиц. Какое-то время они шли в тишине, Антон засунул руки в карманы шорт и с явным неодобрением поглядывал по сторонам, Арсений думал, что примерно таким — размеренные прогулки на свежем воздухе, — он и представлял себе свой санаторный отдых.

Дорожка вывела к оврагу, внизу которого, поблескивая, тёк узкий ручеёк. Шастун начал было бормотать что-то про «Ну вот и погуляли, пошли обратно», но Арсений уверенно повёл его к месту, где спуск вниз был не таким крутым.

Ручеёк, как оказалось, можно было перейти в два шага (Антону хватило одного). Арсений задержался, фотографируя камни в быстро бегущей воде, отпил немного воды, хотя Шастун пытался убедить его, что это плохая затея — ручеёк то ли впадал в разлившуюся тёмную реку, то ли вытекал из неё, и вода могла быть отравленной.

За оврагом лес был не таким дружелюбным — им не сразу удалось найти тропу, а когда она всё-таки обнаружилась, то оказалась гораздо более заросшей, чем на другой стороне. Деревья стояли плотнее, осока и кусты папоротника скрывали корни и добрых полтора метра стволов. Здесь было тише — только иногда кукукала кукушка и раздавался стрёкот каких-то неизвестных Арсению птиц.

— Мне иногда кажется, что ты просто нарываешься, — пробормотал Антон, шарахнувшись от зацепившей его ветки.

— Ну хорошо же, — подбодрил его Арсений. — Люди здесь ходят иногда, наверное, за грибами. Тихо, свежо. И вообще полезно делать в день десять тысяч шагов, а ты наверняка только за компьютером и сидишь.

— Ты прям как моя… — Шастун вдруг умолк, вцепившись в его локоть.

— Чт… — начал было Арсений, но Антон дёрнул его за руку.

— Там что-то есть. Между деревьями, — прошептал он и указал левее от тропы. — Только что мелькнуло.

Арсений всмотрелся и хотел уже сказать, что Шастуну мерещится и ничего там нет, как тоже увидел. Это был мужчина — издалека было сложно сказать, но казался он приземистым, — довольно крепкого телосложения, в камуфляже и надетой сверху ярко-оранжевой жилетке. Арсений ходил с отцом на охоту и знал, зачем в лесу надевают такие жилетки: чтобы охотники случайно не подстрелили друг друга.

— Это просто охотник, — сказал он Антону, стараясь, впрочем, говорить тихо. — Тут, наверное, какие-нибудь зайцы водятся. Может, даже кабаны.

— Сомневаюсь, что он охотится на животных, — прошептал Шастун и снова указал пальцем — на этот раз вперёд.

Почти у самой тропы из-за дерева вышел ещё один мужчина. Этот был повыше и гораздо худее охотника. Весь какой-то острый и угловатый, он был одет в узкие джинсы и белую футболку. Мужчина затравленно оглядывался по сторонам, потом его взгляд выцепил Антона и Арсения, и он сделал какой-то едва заметный жест. Разобрать было сложно, он чуть помахал ладонью, будто отгоняя назойливую кошку.

И тут раздался выстрел.

Худой мужчина пригнулся, почти полностью скрываясь в траве, и Арсений на секунду подумал, что он упал, но через пару секунд тот, всё так же согнувшись, выскочил на тропу и быстро её перебежал, устремляясь в правую сторону леса. Арсений перевёл взгляд — мужчина в камуфляже и жилетке, придерживая ружьё так, чтобы было легко снова прицелиться, бежал в ту же сторону.

Будь они умнее и расторопнее, то хотя бы сошли с тропы и спрятались за стволами сосен, но и Арсений, и Антон были слишком шокированы происходящим, чтобы пошевелиться. Арсений вообще из телесных ощущений осознавал только то, что пальцы Шастуна всё сильнее и больнее сдавливали его локоть. И поэтому когда охотник выскочил на тропу, он, конечно, их заметил. Притормозил на секунду, метнул в их сторону быстрый взгляд — Арсения словно прошибло током. Между ними было, пожалуй, метров восемьдесят, но он вдруг с небывалой ясностью понял, что охотник посмотрел именно на него. Посмотрел, снова вскинул ружьё и рванул за худым мужиком.

— Арсений, бежим, — негромко скомандовал Антон и рывком дёрнул его за собой.

И они побежали.

Тропа, которая на пути сюда казалась — да что там казалась, она совершенно точно была! — прямой, теперь петляла, заворачивая то вправо, то влево, а то и вовсе проводя их кругом. Овраг всё не показывался, ни малейшего просвета между деревьями. Шастун начал дышать тяжелее. Арсений бы мог пробежать хоть марафон, но в груди поселилось мерзкое липкое чувство. Чувство, что его заметили.

Для человека, большую часть своей небольшой жизни проведшего на сцене, Арсений удивительно сильно ненавидел, когда его видели. Театр был тем и хорош, что там, на самом деле, никогда не надо было быть собой. В спектаклях — образом персонажей, за кулисами — образом актёра. Арсений не был искренен со своими коллегами, потому что быть искренним и настоящим в театральной труппе подобно профессиональному самоубийству. Не был искренен и со своими малочисленными поклонниками — им он подавал возвышенный и прекрасный образ юного, но безмерно талантливого и увлечённого артиста. Этот образ, собственно, и был им нужен, тут никаких претензий. Но Арсений шёл дальше. У него был образ для хозяйки квартиры, образ для отца и для матери, образ для старшей сестры — самый, пожалуй, близкий к правде. У него был даже образ для поликлиники, что было ужасно полезно, потому что настоящий Арсений пропускал бы всех, кто лез без очереди и «мне просто спросить».

И поэтому когда кто-то видел дальше этой баррикады из различных амплуа, Арсению становилось очень некомфортно. Этим его отпугивал Антон, который подмечал, когда Арсений говорил неправду, и этим его очень сильно сейчас напряг взгляд охотника, и чувство, которое захватило его сразу после.

Арсению казалось, что на него до сих пор смотрят. Но что видят его не как настоящего, скрытого ото всех, Арсения. А видят его на самом примитивном, но от того ещё более мучительно неприятном уровне. Его видели как тело. Как мясо, кости и ток крови по венам. Как добычу.

— Ёбаный в рот! — выругался запыхавшийся Антон. — Как, блядь, отсюда выйти.

— Нам надо спрятаться, — хрипло сказал Арсений. — Нам надо спрятаться, чтобы он меня не нашёл.

— Ох ты ж бля-я, — протяжно выдохнул Шастун и, схватив Арсения за руку, снова побежал.

Вдалеке прозвучал выстрел и короткий вскрик. Антон крепче сжал его ладонь в своей — влажной.

Тропа изменилась, стала шире и поднималась выше, Шастун уже совсем нехорошо сипел на выдохах, а Арсений чувствовал, что давление слежки нарастало. Охотник разобрался с одной своей жертвой и теперь сфокусировался на следующей.

— Сюда, — сказал Арсений и толкнул Антона с тропы в небольшой овражек. Тот оказался с небольшим углублением, сверху нависла сосна, в которую когда-то, наверное, ударила молния, и она бы упала, но сцепилась кроной с другими деревьями и так и осталась стоять под углом градусов в сорок пять. Арсений забился в полумрак укрытия и притянул Шастуна к себе. Шлёпнул по вытянутым ногам с отвратительно заметными красными кроссовками, чтобы тот согнул их в коленях и притянул ближе к груди. — Пиздец, — тихонько выдохнул Арсений, когда они, наконец, устроились.

— Не хочется говорить, что бабушка была права, — прерывистым шёпотом сказал Антон, — но бабушка была права.

— Он идёт за мной, — сквозь сжатые зубы произнёс Арсений. Если бы он их разжал, они бы начали громко стучать от страха.

— Охотник? — встревожился Шастун.

— Да. Он посмотрел прямо на меня там, на тропе. И теперь он идёт за мной. Я это чувствую. Я чувствую, что я просто добыча. Что я просто мясо, — в горле встал комок. — Что я просто существо. Я не человек, не личность, не Арсений Попов, — каждое слово звучало истеричнее предыдущего, Арсения начало потряхивать, но он никак не мог остановиться. — Я ничего не значу. Я просто мешок костей и мышц. В этом моя единственная ценность.

— Ого, Арсений, Арсен, алло, — зашептал Антон. — Посмотри на меня!

Арсений попытался, но в глазах, оказывается, стояли слёзы, поэтому Антон виделся размытым бежевым пятном с тёмными провалами глазниц.

— Понятно. Так, ты просто дыши и слушай меня, — Шастун приобнял его за плечи и крепко прижал к себе. Его бок почему-то казался вполне человеческим и наполненным смыслами, в то время как арсеньевский был лишь мясом и рёбрами. — У тебя, наверное, паническая атака какая-нибудь. Всё будет хорошо, ты сам говорил, что никакого физического вреда манифестации страхов нам причинить не могут, — к чести Антона это прозвучало довольно уверенно, — так что тебя сейчас просто попугают, а потом отпустят.

— Но я всё равно… останусь… — слова с трудом выталкивались наружу из-за сведённого тревожным спазмом горла и сжатых зубов, — куском мяса.

— Ну какой же ты кусок мяса, Арсений, — ласково сказал Антон и прижал его ещё ближе. — Ты очень смешной и неоправданно, а иногда и бестолково храбрый. Ты — актёр, который способен надурить почти кого угодно даже вне сцены и роли. И вообще, даже если ты кусок мяса, то ты самый красивый и забавный кусок мяса. Я бы такой кусок мяса с удовольствием свозил к своей маме в Воронеж. Знаешь, как у неё там хорошо? — Арсений промычал что-то полувопросительное и опустил голову на плечо Антона. — У неё под Воронежем есть дача, там раньше деревня была, но местных совсем мало осталось, буквально два-три хозяйства, зато у них всегда можно купить свежих яиц и молоко такое мерзкое, прям из-под коровы, которое кипятить сто часов надо. А отчим мой его всегда пьёт некипячёным, и мама возмущается, что он обязательно подхватит бруцеллёз. И вот они тебе обязательно предложат выпить свежего молока, и тут придётся выбирать — попонтоваться перед отчимом и рискнуть заболеть какой-нибудь жестью, или выпить пастеризованного и заработать одобрение моей мамы. Но я тебе по секрету скажу: лучше сразу делай вид, что у тебя полная непереносимость лактозы, — Шастун погладил его по голове. — Ты так хорошо врёшь, а они у меня такие добрые, что обязательно поверят. Так вот, у них очень хорошая дача. Мама моя там столько цветов понасажала красивых, я никогда не запоминаю их названия, только ромашки и розы различаю, а там всё по сезонам и оттенкам, и у неё даже качели специально стоят так, чтобы можно было вечером сидеть с чаем и смотреть на цветы. Я тебя тоже туда посажу. И чай дам. И в чай пол-огорода соберу, я туда люблю кидать сразу всё хорошее: и календулу, и малину, и мяту, и вообще всё, что, мне кажется, подходит для чая. Так что это всегда лотерея — иногда вкусно, иногда горько и, возможно, отрава.

То ли дело было в тихом шёпоте Антона и истории про дачу под Воронежем, то ли в том, как он успокаивающе гладил его по голове, то ли в том, как размеренно стучало его сердце, совсем рядом, а, может быть, и в том, что охотник его отпустил, но Арсений начал успокаиваться. Смог расслабить гудящие от напряжения челюсти, сглотнул, наконец, застывший в горле комок и вытер слезы под глазами.

— Отпустило? — осторожно спросил Шастун.

— Да вроде, — кивнул Арсений.

— Никакого больше чувства преследования? Больше не считаешь себя куском мяса?

Арсений прислушался к себе. И в самом деле, тревога и страх ушли.

— Нормально.

— Тогда пошли, а то скоро стемнеет.

Теперь лес отпустил их быстро, будто сделал вид, что выход к оврагу был совсем неподалёку и они почти до него дошли, но Арсений ни на секунду не поверил. Совсем успокоился он только тогда, когда увидел санаторий и фонтан с изломанной фигурой.

Они пошли сразу на ужин — есть хотелось так, что сейчас Арсений, зажмурившись, съел бы и рыбу, но, к счастью, подавали куриные ножки с макаронами. Человеческое мясо было бы очень сложно замаскировать под куриные ножки, а если бы это повару и удалось, то Арсений бы всё равно съел — просто из уважения перед мастерством. Ну и ещё потому, что жрать правда хотелось ужасно.

Он как раз перешёл к компоту с булочкой, когда Антон вдруг завис с вилкой у рта. А потом сказал:

— Только не ори.

— Я, может, сегодня и повёл себя странно, — Арсений почти непроизвольно вздёрнул нос, — но вообще не склонен к излишне эмоциональным реакциям.

— Вот и хорошо. Так что не ори. Столик у третьего окна за твоей спиной.

Арсений неспешно, делая вид, что заинтересовался чем-то за окнами, повернулся, отсчитал столы и чуть не подавился булочкой.

За столиком у третьего окна сидели двое мужчин. Один был пониже и пошире, в камуфляжной кофте. Второй был такой худой, что его острые плечи, казалось, должны были прорезать ткань белой футболки.

Chapter Text

В затылке будто щекотали пёрышком изнутри, на ум почему-то пришли слова «длинные волосы». У кого-то должны были быть длинные волосы, но Арсений никак не мог вспомнить, у кого. Может, у него самого? Он провёл рукой, поправляя короткую чёлку. Нет, не может быть.

Администраторша за стойкой широко улыбнулась. Ладно, чёрт с ними, с волосами, Антон говорил, что её имя можно просто спросить. И даже имя вроде говорил, но оно почему-то сейчас ускользало, хотя обычно такие вещи давались Арсению легко: он хорошо запоминал людей, имена, тексты и места.

— Прошу прощения, запамятовал, а как вас зовут?

— Ирина Владимировна, — ответила она, продолжая улыбаться и почти не шевеля губами. Волосы у неё были короткие и кудрявые. Значит, длинные волосы — это про кого-то другого?

— А… — Арсений напряг память, поймал за хвост пытающуюся затеряться мысль: — А Екатерина?..

— Это отдыхающая? — деловито поинтересовалась Ирина Владимировна и зашуршала бумагами за стойкой.

— Нет, это вроде второй администратор?

— В санатории один администратор, — она подняла на него свои тёмные глаза. — И это я.

Ирина Владимировна, повторил про себя Арсений. Ирина. Владимир. Ирина Владимировна.

— Вас что-то беспокоит? — вежливо спросила администраторша.

— О, у меня длинный список, — хохотнул Арсений. Уголки губ, которые и без того уже были растянуты в начинающую пугать улыбку, дрогнули, поднимаясь выше. Оценила, значит, шутку. — Но я хотел уточнить, нельзя ли поменять питание? В начале прошлой недели вы мне выдали талончик, там везде стояла рыба. И на завтрак, и на обед, и вообще. Но всё шло неплохо, рыбы не было, а еда очень вкусная и разнообразная, — он решил чуть подлизаться, но ситуация была критическая: жить на чипсах и шоколадках из запасов Шастуна становилось всё невыносимее. — А со вчерашнего вечера стали подавать, действительно, одну рыбу.

— Ах, дорогой отдыхающий, в санатории строгие правила, — Ирина Владимировна подалась чуть вперёд, будто собиралась поделиться чем-то секретным, и Арсений тоже к ней наклонился. — Если в вашем талоне на питание было написано, что вам положена рыба, значит, это рыба и будет. И была, — добавила она, и тут у неё со ртом начало происходить что-то, что мозг Арсения осмыслять совсем не хотел, поэтому он резко оттолкнулся от стойки, на ходу попрощался и поспешил в коридор, ведущий к столовой.

Не умрёт же он от чипсов и шоколада, подумаешь.

Почти весь день Арсений провёл с Шастуном. Он, конечно, сходил на пробежку (стараясь держаться подальше от леса и вообще деревьев, и в итоге бегал вокруг санатория), развлёк себя потреблением кислородного коктейля перед завтраком (коктейль оказался одновременно и кислый, и горький), но больше делать как-то особо было нечего, поэтому после завтрака он пошёл с Антоном болтать в беседке, потом до обеда торчал у него в номере, пока тот писал. Арсений всё это время то играл в три в ряд на телефоне, то смотрел шоу про путешественников, в котором было слишком много рекламы и слишком мало путешественников, поэтому в основном он отвлекал Шастуна от работы — постоянно спрашивал: «А что ты пишешь?», «А сейчас?», «А вот сейчас?». Антон предсказуемо не раздражался, только фыркал и обещал, что обязательно пришлёт Арсению экземпляр книги, как только их отпечатают.

Но примерно на тридцатом вопросе («А давай ты сам напишешь фанфик про Холмогорова и Артёма, и только я буду знать, что это на самом деле не фанатское творчество, а авторское?»), Антон сдался и предложил поиграть в карты. Они начали с дурака, чуть не пропустили обед, а, вернувшись, решили играть в двадцать одно. Шастун проигрывал безбожно — и хорошо, Арсений до сих пор не отошёл от вчерашнего тенниса.

Ему, на самом деле, не надо было уходить, но он выдумал что-то про звонок маме и ушёл к себе за час до ужина. Просто чтобы создать самую жалкую на свете иллюзию, что он, вообще-то, сам по себе и общество Антона ему, может, и нравится, но вовсе не жизненно необходимо.

Шастун со своей мерзкой проницательностью, кажется, всё понял, уж больно ехидно поинтересовался:

— Ну как, побыл один? — когда Арсений сел за стол. На ужин были рыбные котлеты, пюре и квашеная капуста. Чтоб этот санаторий провалился. — Отдохнул от меня?

— Твоё общество не вызывает у меня никаких глубоких душевных переживаний, чтобы от него отдыхать, — буркнул Арсений. Мария Альбертовна внимательно посмотрела на него и вздёрнула брови, но ничего не сказала.

— Ах, вот значит, как, — притворно вздохнул Шастун. — И никакой эмоциональной привязанности?

— Вообще не знаю, о чём ты. Вот так позажимаешься с человеком в узком коридоре, а он потом себе навоображает.

Мария Альбертовна издала какой-то крякающий звук и спросила у Иды, закончила ли та читать книжку. Разговор тут же сместился в сторону обсуждений достоинств Макадама Орехова, что этому самому Макадаму страшно нравилось, судя по тому, как он подкидывал в беседу всяческие «Да вы что?» и «Думаете, Макадам молодой?». Арсений из вредности сказал, что Макадам должен быть ужасно дряхлым, не чета прекрасным дамам за столом. Но в основном в беседе он почти не участвовал, а уныло, как козлик, жевал капусту и поглядывал по сторонам. В столовой обнаружился Эдик, который появлялся редко, чаще во второй половине дня. Тот заметил, что Арсений на него смотрит, приподнял вилку с целой котлетой на ней и подмигнул.

Охотника и его жертвы не было видно, но они, скорее всего, просто ушли — за завтраком и обедом Арсений имел удовольствие попялиться напряжённо в их спины. Они казались совершенно чужими друг другу: не разговаривали, даже не смотрели друг на друга, но делали всё синхронно: садились за стол, ели, меняли тарелки, выходили из столовой. Во всём этом чувствовалась странная связь, об источнике которой Арсению думать не хотелось.

Он скользнул взглядом по остальным столикам, узнавая некоторые примелькавшиеся лица, приложил усилие, чтобы не посмотреть на Эдика, который продолжал на него пялиться, и перевёл взгляд на окна. За окном уже начинало темнеть, Арсений вгляделся в густеющие сумерки: парковые дорожки, блеск воды между деревьями, длинный человек, силуэты урн и лавочек…

Длинный человек.

Он вернулся к тёмной фигуре. Было невозможно разглядеть хоть какие-то детали образа: ни лица, ни одежды. Человек стоял между деревьями и казался вырезанным из картона такой непроницаемой черноты, что вокруг него пространство было словно чуть темнее, чем в остальных местах.

Длинный человек вдруг медленно, словно в замедленной съёмке, помахал рукой, а потом приложил её к лицу — точнее жест разглядеть не удалось. Арсений, конечно, не мог утверждать, что это было обращено к нему, но мурашки, пробежавшие по спине и затылку, явно сигнализировали о том, что его нервная система была другого мнения.

—...Арс? — позвал Шастун. Они как раз сегодня провели беседу на тему того, почему Арсению не нравилось, когда его называли Сеней — вежливый и воспитанный Антон всё это время использовал полную форму его имени, объясняя это простым «Ну ты ж так и представился», поэтому удобного случая рассказать, что Сенька Попов — это, конечно, колоритный образ, но совсем не про него, всё не предоставлялось, и пришлось чуть ли не в лоб предлагать называть себя Арсом. В жизни Арсения это был редкий случай, когда его не пытались называть несимпатичной краткой формой имени.

Очень захотелось срочно найти у Шастуна какой-нибудь недостаток, потому что это всё ему начинало слишком нравиться.

— Что? — чуть резковато ответил он.

— Ты доел свою капусту? Пойдём покурим?

На улице было по-вечернему свежо, шум речки звучал приятным эмбиентом, сигарета Шастуна уютно зашуршала горящей бумагой, когда тот затянулся, Арсений посмотрел на его профиль и вдруг почувствовал, как взвинченность и раздражение, которые преследовали его последние полчаса, сменились чем-то сладко-тягучим и трепещущим где-то под рёбрами.

О, нет. О, нет-нет-нет.

— Расскажи мне историю, — быстро попросил он.

Шастун вытянул губы трубочкой в задумчивости.

— Историю, пу-пу-пу… — вздохнул он. Потом почесал нос, выдохнул дым и спросил: — Хочешь историю про случай, после которого мои родители развелись?

У Арсения на языке вертелось что-то едкое: они знакомы всего неделю, но он уже знает про дачу под Воронежем, первую работу Антона, какую-то девушку, которая ему нравилась, сколько можно этих личных историй, каждая из которых будто опутывала Арсения и притягивала ближе.

С другой стороны, раз он уже узнал про отчима, то будет ведь как-то странно не узнать про отца — однобокая история получится. Зачем ему многобокая история и кто тут на самом деле добровольно запутывается в историях Шастуна, Арсений решил себя не спрашивать.

— Давай.

— Сразу говорю, я тут ни при чём, — предупредил Антон. — Ну, или мне хочется так думать. Просто когда столько сверхъестественной поеботы происходит, то невольно начинаешь задумываться, а не ты ли её источник.

— А не ты ли? — нахмурился Арсений.

— Я — только наблюдатель.

— Ну-у-у, знаешь. Слышен ли звук упавшего в лесу дерева, если рядом никого нет?

— Правильный ответ — нет, да? — улыбнулся Антон. — Но мне хочется верить, что звук всё равно существует, — Арсений закатил глаза: если бы он был падающим деревом, то предпочёл бы лес без лишних ушей. — В общем, история. Мой папа хотел быть космонавтом. Но рост у него был метр девяносто пять, а в советское время в космонавты брали только тех, кто ниже метра семидесяти. Так что в итоге он отучился на инженера, какое-то время проработал в конструкторском бюро, а потом оно объединилось с заводом, ближе к двухтысячным начался какой-то движ, и папе удалось, наконец, подобраться к ракетам: его стали отправлять на вахты в Байконур. Он у меня занимался системами разгонных блоков — это такие транспортные кораблики, доставляют на МКС всякие грузы. Папы не было дома обычно два-три месяца, но однажды, вернувшись с очередной вахты, он сказал, что скоро снова уезжает и на этот раз — на полгода, — Антон потушил сигарету, выбросил окурок в урну и повёл плечами. — Пошли, сядем.

Арсению показалось, что между деревьями он снова кого-то увидел, но площадка вокруг фонтана была хорошо освещена, и от этого чернота за её пределами казалась ещё гуще. Он натянул рукава толстовки на пальцы и сел рядом с Антоном на лавочку.

— Когда он вернулся, я какое-то время думал, что вместо моего папы приехал кто-то другой. Стал его бояться. Он очень сильно похудел, но лицо при этом не осунулось, а даже наоборот: морщины разгладились, будто кожу перетянули заново. Он оказался одновременно отдохнувшим и безмерно уставшим. Не смотрел нам с мамой в глаза, почти не разговаривал, мало ел и большую часть времени смотрел в окна. Часами, — Антон достал новую сигарету. — Думаю, что маме тоже это всё не очень нравилось, потому что они развелись где-то через год. А вот то, что с папой произошло на Байконуре, я узнал совсем недавно. Мы только пару лет, как снова начали общаться, и хотя прошло так много времени, нынешний папа всё равно кажется мне более знакомым, чем тот, который тогда вернулся. В общем, ему предложили поучаствовать в изоляционном эксперименте. Полная имитация полета на ракете и стыковки с МКС, только говорили, мол, что, конечно, всё это будет происходить на земле, никакого реального полёта. Хотели проверить, насколько эффективен будет один космонавт вместо целой команды и каков порог одиночества, когда это начнёт отражаться на психике. Собрали группу из трёх человек: папа, задачи которого были связаны с техническим обслуживанием корабля, женщину-биолога, которая должна была заниматься выращиванием и поддержанием растений в условиях станции, и, ты прикинь, философа, у него была какая-то экзистенциальная миссия. Они виделись только на сборе перед отправлением. Все «летели», — Шастун изобразил пальцами кавычки, — на разных ракетах и были размещены типа на отдельных МКС. Папа говорил, что несмотря на то, что это всё было имитацией, перегруз в полете казался самым настоящим, на станции была невесомость, а в иллюминаторы было видно космос и Землю. Эксперимент был рассчитан на четыре месяца. Задачи у папы были простые: в первую очередь поддерживать своё тело и дух, для этого у него был мини тренажёрный зал, телевизор с каким-то ограниченным набором фильмов и книги. Но кроме того, он выполнял задачи по техническому обслуживанию корабля, тут уж, прости, я не шарю, но он проверял какие-то датчики, за чем-то следил, чтобы оставалось в пределах необходимых значений и всякое такое. Часть станции была от него закрыта, там была дверь с кодом — это был способ покинуть территорию эксперимента, если что-то пойдёт не так. Бумажка с кодом хранилась отдельно, там же, на станции, папа знал о ней, проверил наличие, как только прибыл на МКС, но смотреть не стал, чтобы соблазн не появился. Кроме этого единственной его связью со внешним миром были установленные везде камеры.

— Ка-а-амеры, — многозначительно протянул Арсений.

— Куда без них. Первые полтора месяца папа провёл хорошо: рутина успокаивала, а ещё он говорил, что ему нравилось смотреть на звёзды и Землю, пусть это и было ненастоящим, но настолько качественным, что он иногда забывался и ощущал, что его мечта побывать в космосе всё же исполнилась. А потом, конечно, началась поебота, — Антон грустно усмехнулся. — Сначала он начал слышать шаги и звуки открывающихся и закрывающихся дверей. Первое время иронизировал, мол, вот, российские эксперименты, хотели полную изоляцию, а в итоге даже с шумоподавлением проебались. Но смешно ему было до тех пор, пока однажды ему не показалось, что открылась та самая закодированная дверь. Звук был точно в его отсеке станции, громче, чем обычно, но, конечно, когда он добрался до двери, она была плотно закрыта и ничего не указывало на то, что кто-то её вообще открывал. Потом начал выключаться свет. Минут на двадцать, и папа сначала принял это за новую задачу: как справиться с проблемами с электричеством на станции. Но потом он стал замечать, что при выключении света шаги слышались не за пределами его отсека станции, а в нём. С тех пор, как только вырубался свет, он старался спрятаться.

— Я бы прекратил эксперимент на этой стадии, — пробурчал Арсений и поёжился.

— Ты бы? — фыркнул Шастун. — Я тебя умоляю, Арсений, ты не делаешь ни малейшей попытки отсюда сбежать. На станции ты бы тоже решил, что ходят и ходят, главное, что тебя не трогают.

— Да, ты прав, если у меня есть возможность бесплатно пожить четыре месяца, пусть хоть танцуют, — хмыкнул Арсений и прикусил язык. Антон посмотрел на него как-то недовольно, явно собрался что-то спросить — очевидно, что что-то о деньгах, — но передумал и продолжил:

— Однажды папа увидел, как за иллюминатором проплывает скафандр. Он бросился к стеклу, лихорадочно пытаясь понять, что это — очередное задание, проверка психики или просто ошибка? За скафандром плыли несколько метров оборванного троса, но пока он пытался рассмотреть, есть ли кто-то внутри, заметил кое-что пострашнее. Земля и звёзды исчезли. Он оббежал все остальные иллюминаторы, но во всех было то же самое — непроницаемая темнота. Папа понял, что с экспериментом что-то сильно не так. Он нашёл папку с бумагой, на которой был написан код от двери, только чтобы обнаружить, что она была пустой с обеих сторон. Тогда он стал привлекать внимание камер: кричал, размахивал руками, подпрыгивал. Пока не заметил проводок, свисающий у одной из камер — она не была подключена к сети. И все остальные тоже, — Антон забылся, сигарета догорела до фильтра, и он удивленно посмотрел на дымящийся окурок, а потом выбросил его в урну. — Он провёл там почти полгода вместо оговорённых четырех месяцев. Мало ел, под конец, наверное, перестал есть совсем, он плохо помнит. Ему снились сны про космос, только настоящий — пустой и холодный — и кладбища. Папа думал, что умер и попал в ад, хотя он у меня не особо религиозный. Он не знает, когда и кто вытащил его, очнулся уже в главном здании. Никакой беседы после окончания эксперимента не было, хотя тут ничего удивительного — начальство не любит признавать свои проёбы. Но папе заплатили полностью, — Шастун вздохнул. — Но, конечно, никакие деньги не исправят того, что с ним случилось.

— Я… — Арсений помедлил, подбирая слова, — я рад, что сейчас твоему отцу чуть лучше.

— Да, — Антон широко, но всё ещё печально улыбнулся. — Ему действительно лучше, и я рад, что мы снова общаемся. Он очень поддерживает моё творчество, но не читал ни одной книги. И я никогда не настаивал, конечно.

Арсений откинул голову на спинку лавочки. В Подмосковье, да ещё и в окружённом лесом санатории, наземной подсветки почти не было, поэтому звёзд было видно много. Он разглядывал их, пока в голове не поселилось неприятное чувство слишком большой пустоты, слишком бесконечного пространства, а потом резко сел прямо.

И тут же заметил длинный тёмный силуэт у реки.

— О, — сказал Арсений. — Видишь?

— Что?

— Вон, — он протянул руку и указал в направлении фигуры. — Длинный чувак, я его ещё за ужином в окно видел.

— Блядь, Арсений, — Шастун завертел головой, сощурился, вглядываясь в темноту. — Когда ты уже начнёшь бояться, какой длинный чувак, ничего не вижу.

— Да вон же, слева от беседки.

— Не. Вижу, — раздельно произнёс Антон и поднялся. — Пошли внутрь. Насколько он длинный? По шкале от меня до Слэндермена?

— Ну не Слэндермен, — фыркнул Арсений. — Но немножко слишком длинноват.

Антон придержал для него входную дверь, а, когда они зашли в холл, схватил за локоть.

— Не хочешь сегодня у меня переночевать? Я просто, — он убрал руку и почесал бровь, — я просто, кажется, знаю, что это за поебота, и лучше бы нам держаться вместе.

— Но тогда я не смогу рассказать тебе по-настоящему интересную историю.

— Нахуй мне твои интересные истории, я хочу, чтобы ты был в порядке. Так что? Спишь у меня?

— Антон, — Арсений положил ладонь ему на плечо и заглянул в глаза, придав своему лицу максимально серьёзное выражение, — хватит ко мне подкатывать.

— Почему настоящие подкаты ты не замечаешь, — пробухтел Шастун, но всё-таки смутился, — а вот беспокойство о твоей безопасности расцениваешь как флирт?

— Ну, беспокойство о моей безопасности — это довольно секси, — Арсений подмигнул, и Шастун зажмурился и поджал губы. Дурачок.

— Если бы у меня была здесь возможность, я бы нанял тебе охрану из бывших омоновцев и лично спал у твоей кровати, — он открыл глаза. — Никаких подтекстов, Арсен. Я же не просто так рассказал про своего папу. Да, по итогу с ним всё в порядке, но это переживание стоило ему многих лет жизни, он потерял семью, любимую работу и вообще хоть какое-то желание жить. Я бы не хотел такого… ни для кого.

— Впечатляет, — совершенно не впечатлённым тоном сказал Арсений. — Мне очень жаль, что с твоим отцом такое случилось, но он был в изоляции, а я — в санатории меньше чем в ста километрах от Москвы. Со мной всё будет в порядке, — он похлопал Антона по плечу и ушёл.

В номере он уже привычно повкручивал все лампочки в патроны, принял душ, переоделся и около часа протупил в игры в телефоне, а потом переключился на книжку. Первые пару дней Арсений ругал себя за такое отношение к свободному времени, пытался читать пьесы для грядущего сезона, но потом понял, что это тоже отдых — максимально расслабить мозг в свободное от паранормальной ерунды время.

Около одиннадцати он выключил свет, снова лёг и продолжил играть в телефоне — вместо того, чтобы открыть дом, дурацкий дворецкий открыл только локацию с каким-то сараем, и Арсений надеялся, что уж после сарая его пустят внутрь поместья. Он как раз разгрёб кучу мусора в углу, когда краем глаза заметил какое-то движение за балконным окном.

Птица, подумал Арсений. Сова. Большая сова. Очень большая.

Вытянутая такая.

Если не смотреть, то это совершенно точно сова.

Дворецкий Остин на экране предложил починить раковину, и Арсений вдруг решил, что ему просто надо посмотреть. Он резко сел в кровати, и, конечно же, за балконным окном никого не было. Светлый тюль чуть покачивался из-за приоткрытой двери, и Арсений встал, закрыл балконную дверь и лёг обратно.

Точно сова, повторил он сам себе, натягивая одеяло повыше.

Он подумал было написать Антону — не про сову, конечно, а просто так. Открыл чат в телеграме, помедлил, пару раз начиная набирать и стирая, потом напечатал: «Спишь?» и завис с пальцем над клавишей ввода.

Потому что увидел снова, и на этот раз никак не получалось притворяться, что это сова. Это был тот же силуэт — высокий худой мужчина, если бы не такой угловатый и будто острый, то можно было бы принять его за Антона. Он стоял на его балконе и практически не шевелился, но точно смотрел внутрь комнаты. Арсений аккуратно сполз ниже по подушке и натянул одеяло на голову. Сейчас он притворится, что в комнате пусто, длинное существо, кем бы оно там ни было, решит, что ошиблось номером, и пойдёт кошмарить кого-то другого.

Только бы не Шастуна. Арсений медленно поднёс к лицу телефон, который в пододеяльной темноте резанул светом по глазам, быстро убрал яркость и отправил своё «Спишь?» Антону.

[23:34]: «Не сплю, ты чего, передумал?»

[23:34]: «Уже поздно передумывать, оно тут у меня»

[23:35]: «ОНО???»

[23:35]: «Арс? Что за ОНО?!»

[23:35]: «Черный длинный мужик какой-то, я не знаю, это ты у нас специалист»

[23:35]: «Где он?»

Перед тем, как ответить, Арсений решил проверить: ну вдруг длинный мужик уже пропал, а он тут зря Шастуна беспокоит. Он выглянул из-под одеяла.

На балконе было пусто.

А вот в углу комнаты нет.

[23:36]: «Он у меня в комнате, в углу стоит»

[23:36]: «Я уже иду»

[23:36]: «Бля, ты ж не сможешь мне дверь открыть»

[23:36]: «Ща»

[23:36]: «Ты слышал, как он открывал балконную дверь?»

[23:37]: «Нет, я спрятался под одеяло, а когда выглянул, он уже был в комнате»

[23:37]: «Не выглядывай из-под одеяла»

[23:37]: «Арсений, не выглядывай из-под одеяла»

[23:38]: «Блядь, ты там выглядываешь из-под одеяла же, да?»

Конечно, Арсений выглядывал из-под одеяла. Он вдруг подумал, что это мог быть какой-нибудь заблудившийся старичок, просто очень высокий, или Эдик, который недополучил от него внимания, или кто угодно — главное, если рассмотреть лицо, то станет чуть понятнее, что делать. Орать, защищаться или снова прятаться, если это так всё-таки работает.

Фигура стояла в метре от изножья кровати. Всё такая же непроницаемо чёрная, хотя на неё теперь падал лунный свет из окна. На балконе раздалось громыхание обшивки из профнастила. Арсений юркнул обратно под одеяло. Ну, по крайней мере, длинный мужик всё делал тихо, так что лезло явно что-то новое и не факт, что приятное.

Что-то новое и неприятное оказалось Шастуном, который через пару секунд забарабанил в балконную дверь и заорал:

— Арсений! Это я! Арсений!

Ещё до того, как вылезти из-под одеяла, он понял, что в комнате больше никого не было. Чувство присутствия исчезло, и только так Арсений осознал, что до этого оно вообще было.

— Тебе повезло, — сказал Антон, вваливаясь в комнату, — что соседний с тобой номер пустой, я смог зайти и перелезть через балкон.

Он опустил руки на бёдра и тяжело дышал — бежал, наверное, да и перелезать через балкон не самая простая задача. На нём были клетчатые пижамные штаны и майка с растянутым воротом, сейчас совсем перекрутившаяся — Арсений посмотрел на обнажившуюся ключицу и плечо и вздохнул.

— Теперь идём ко мне? — переведя дыхание, спросил Шастун. — Хотя, если честно, меня не очень вдохновляет прогулка по коридорам санатория после двенадцати.

— Оставайся, — кивнул Арсений. Антон оглядел комнату и уже направился было к креслу, когда Арсений закатил глаза, схватил его за руку и потянул к кровати. — Нам не пятнадцать, мы сможем поспать в одной постели ввиду чрезвычайных обстоятельств.

— Чрезвычайные обстоятельства, о которых ты говоришь, это про то, что ты меня не послушал, когда я был абсолютно прав? — ехидно спросил Антон, лёг и придвинулся к стенке.

— Тш-ш-ш, Шастун, не порть момент, — шикнул на него Арсений, садясь. — Лунная ночь, мы с тобой в одной кровати, — он поиграл бровями.

— Арсений… — Антон так смешно и быстро покраснел, что пришлось тут же сжалиться.

— Я шучу, расслабься. Взрослые люди, поспим одну ночь вместе, — он лёг на бок, спиной к Антону, хотя посмотреть ещё немножко на смущенного Шастуна хотелось. — Спасибо, что пришёл, — тише добавил он.

— Пожалуйста, — Шастун выдохнул ответ ему в шею, и мурашки, конечно же, появились просто от движения воздуха на затылке.

Ничего такого.

Chapter Text

Когда Арсений не знал, что Антон — Макадам Орехов, он опирался на своё представление о писателях и их внешности. Макадам Орехов должен был быть в возрасте, возможно, лысеющим, но так, игриво лысеющим, чтобы то ли с длинными волосами и элегантными залысинами, то ли бритый наголо. Ещё он должен был обязательно быть с морщинами, которые, как кольца на стволах деревьев, показывали бы прожитый опыт и богатую внутреннюю жизнь. Может, у него была бы трость. И, конечно, очки. И общая аура человека, который познал эту жизнь и видит всю её неприглядность и мерзость.

У вытянувшегося вдоль стенки Шастуна были, конечно, мимические морщины — он слишком активно улыбался сразу всем лицом, — и, может, где-то и была трость. Со всем остальным — полный пролёт. Вместо залысин — копна кудряшек, очки этим огромным глазам были не нужны, а самой большой ошибкой было думать, что Макадам Орехов писал ужасы потому, что считал жизнь отвратительной.

Нет, стоило пару раз послушать, как увлечённо Антон рассказывал свои страшные истории из каких-то, казалось, неиссякаемых запасов, то сразу становилось понятно — он это любит. Боится до дрожи, но любит. Может, ему ярче жилось, когда было страшно. Может, это и придавало всему смысл.

Арсений вот точно придавал слишком много смыслов тому, что Шастун лежал в его кровати и едва слышно посапывал. Залипать на длинные ноги — это одно, а вот на кудряшки и истории — совсем другое, и проблем от второго было гораздо больше.

Когда он вернулся с пробежки, то, если честно, надеялся, что Антон за время его отсутствия успеет проснуться и уйти. Антон за время его отсутствия поспал, проснулся от открывшейся двери и теперь сидел в кровати — растрёпанный, след от подушки на пол-лица, чёртова футболка с растянутым воротом опять сползла, открывая плечо.

— Доброе утро, — очень недовольным тоном сказал Арсений. Антон, не открывая глаз до конца, умудрился даже так передать своё недоумение.

— Что-то случилось? — спросил он, почти не разжимая губ. — В плане, что-то тебя испугало?

— Нет, — ответил Арсений, сел на край кровати и стянул кроссовки. Шастун крепко зажмурился, а потом с видимым усилием резко распахнул глаза и сказал:

— Врёшь.

Кроссовка воняла потом. Арсений подкинул её в руке, размышляя, достаточно ли будет нападения с использованием обуви, чтобы Шастун обиделся и перестал делать правильные выводы.

— Планирую пойти в душ, — сказал он и аккуратно поставил кроссовку на пол.

— Ну ладно, — Антон встал, потянулся, громко хрустя костями, — не буду тебе мешать, пойду к себе.

На этот раз он решил не искать путей побега — Шастун ему нравился, нравился, нравился. Ладно! Но, проходя мимо ресепшена после завтрака, Арсений увидел объявление «ОТКРЫТОЕ ПОСЕЩЕНИЕ БАССЕЙНА: сегодня все занятия отменены, приходите в любое время» и сразу решил, что это даже избеганием не считается. Он ведь давно хотел поплавать. Поэтому, быстро смотавшись в номер за плавками и полотенцем, Арсений направился в коридор, который вёл к сгоревшему магазину.

В нём всё ещё чуть воняло гарью, но это было приятнее сладкого запаха гнили. Банкетки по обе стороны от входа выглядели заметно хуже, чем другие — очевидно, от того, что на них часто клали мокрые вещи, они покрылись какими-то подозрительными пятнами. На двери висела латунная табличка с надписью «Бассейн», а под ней — криво закреплённый скотчем файлик с правилами в духе санатория.

«Посещение согласно расписанию занятий. Расписание занятий находится у ____
Перед посещением бассейна обязательно принимайте душ и предупреждайте своих близких.
ЗАПРЕЩЕНО: прыгать, стоять и сидеть.
Плавайте по правой стороне дорожки, не стойте на поворотах. В случае плавания в других местах и направлениях администрация санатория М. Ф. Редькина не несёт ответственности за возможные исходы».

Чрезвычайно вдохновлённый всеми предупреждениями, Арсений дёрнул дверь на себя.

Пахло, конечно, хлоркой. Всё пространство раздевалок было в плитке — неприятно больничной, с голубоватым отливом, — и от этого казалось, что за следующей дверью будет вход в прозекторскую, а не в душевую. Ровные ряды деревянных шкафчиков, низкие, как в школьных физкультурных залах, скамейки в проходах. И ни одного человека, хотя почти каждый день Арсений видел стайки старичков с полотенцами и пакетами, которые сворачивали в этот коридор, оживлённо болтая.

Он ответственно помылся под стареньким душем, у которого было только два режима подачи воды — ледяная и кипяток, натянул плавки и вышел, наконец, к бассейну.

Помещение занимало все три этажа, и если на первых двух уровнях стены были глухие, то выше располагались огромные окна, переходившие в остеклённую крышу. На втором и третьем этаже тянулись, опоясывая периметр, узкие балконы с колоннами, и самый верхний был уставлен цветами. Пальмы в кадках даже отсюда казались высоченными, а с перил свисали вьющиеся побеги.

Сам бассейн был огромным, явно больше стандартных пятидесяти метров в длину и двадцати пяти в ширину. Деление на дорожки отсутствовало, хотя на плитке под толщей воды можно было разглядеть выложенную разметку, но никаких волногасителей на поверхности не было. От этого пространство бассейна казалось чуть ли не бесконечным, гладким, недвижимым, даже солнечные лучи, проникавшие сквозь крышу, не бликовали, а ложились косыми линиями и уходили вглубь.

От раздевалок широкая плиточная дорожка вела к бассейну, плавно переходя в ступеньки, которые спускались под воду. Ещё до того, как ступни Арсения намокли, он ощутил сладкий трепет предвкушения — как сейчас разогреются мышцы, борясь с мягким сопротивлением, как окутает его водная прохлада, как гулко будет слышен плеск — единственный во всем помещении, — как ощутится первый нырок под воду.

Всё оказалось так и немного лучше. Вода была идеальна, не тёплая, но ровно такой температуры, чтобы не мёрзнуть, а получить прилив бодрости. Пару минут он провёл, водя рукой и наблюдая за тем, как поверхность шла рябью, булькала и волновалась от его движений — это было сравнимо с тем, как в шесть утра первым наступить на свежевыпавший снег.

Он поплыл брассом, затем и кролем, а после даже немного баттерфляем, хотя это было больше баловство, и если бы в бассейне был кто-то кроме него, Арсений не решился бы попробовать. Нырнул и проплыл метров десять под водой, потом ещё раз, чтобы коснуться дна и оттолкнуться от него, потом подрейфовал на спине и вернулся к более привычному кролю.

Бассейн был таким большим, что если не останавливаться и не смотреть по сторонам, было сложно понять, плывёт ли он вообще и сколько ещё до противоположной стороны.

А потом Арсений остановился и посмотрел.

И противоположной стороны не было.

И — он оглянулся — спуска со ступеньками.

Вообще ничего не было, кроме бесконечной водной глади, недвижимой везде, за исключением пары метров вокруг барахтающегося Арсения.

Он закрыл глаза. Паниковать в воде было глупо и опасно, поэтому в первую очередь надо было унять бешено колотящееся сердце. Во вторую очередь, что? Вспомнить, что ничего в этом санатории не причиняло ему реального вреда. Поверить в это изо всех сил.

Когда дыхание чуть выровнялось, Арсений снова огляделся. И не смог различить даже стен помещения — вода сливалась с чем-то бежевым где-то очень далеко, словно это была линия горизонта. Тогда он посмотрел вверх: крыша, которая несколько минут назад была очерчена прямоугольными границами, теперь не кончалась нигде. Он проплыл несколько метров вперёд, но остановился: ничего не менялось.

Тогда Арсений нырнул. Быть может, подумал он, только на поверхности всё было такое странное, а он сейчас найдёт плиточную разметку и по ней вернётся обратно, как Мальчик-с-пальчик по хлебным крошкам.

Сравнение оказалось более верным, чем хотелось бы: хлебные крошки съели вороны, а плитки на дне просто не было. Как и дна. Когда начали болеть уши, Арсений сдался и вынырнул.

Угомонившееся было сердце снова забилось быстрее: ему никто здесь не причинит физического вреда, потому что он просто сам утонет. Устанет, рано или поздно, и утонет.

Арсений перевернулся на спину и уставился в бесконечно далекий и бескрайний потолок. Из плюсов — вода хотя бы не была солёной. Из минусов — всё остальное.

О нём вспомнит Антон, подумал Арсений, и дышать стало чуть легче. Антон вспомнит, будет его искать и обязательно найдёт. Надо только дождаться. И ещё надо, чтобы Антон не решил, что Арсению нужно дать побольше времени в одиночестве — так-то это, конечно, было правдой, но конкретно сейчас Шастуну нужно немедленно догадаться, что никакое одиночество Арсения не интересует.

Надо только дождаться.

У воды были другие планы.

Через какое-то время — как и в коридорах, Арсений не мог понять точно, сколько прошло минут или часов, и прошли ли они вообще, — он почувствовал то, чего не хочется почувствовать ни в одном водоёме, а тем более в искусственном.

Что-то коснулось его ноги.

Арсений дёрнулся, поднимая брызги, потом затих, чтобы поверхность разгладилась. Конечно, ничего не было. Прозрачная толща воды темнела далеко в глубине, но вокруг не было ничего, что могло бы его коснуться. Возможно, от сенсорной депривации мозг начал сбоить, посылая телу нескоординированные сигналы, успокоил он себя.

Никого не было.

А потом оно его потянуло.

Это не было похоже на то, что кто-то схватил его, никаких пальцев Арсений не чувствовал. Вода словно пыталась поглотить его, окружить своей толщей и потоком. Забрать.

Он вырвался и поплыл — кролем, брассом, баттерфляем, по-собачьи, как угодно, лишь бы плыть, только не нырять. Потому что если нырнуть, он откуда-то знал совершенно точно, то больше вынырнуть не получится.

От того, что пространство вокруг не менялось, оставаясь бесконечным бассейном и бескрайней водой, Арсений не чувствовал, что продвигался, только понимал, что должен был двигаться, чтобы ускользнуть от того, что пыталось его забрать.

Возможно, он кричал. Горло почему-то болело, в лёгких всё не хватало воздуха, хотя он, почти механически, старался дышать правильно и глубоко, но грудная клетка слишком часто и быстро сжималась, и Арсений хватал ртом воздух и плыл — без цели и без особой надежды выплыть.

Он зажмурился, так было легче не обращать внимания на то, что, несмотря на все его старания, он словно не продвинулся ни на миллиметр, а потом вдруг раздался громкий всплеск.

Арсений на секунду замер, вслушиваясь, но его тут же снова потянуло вниз — ещё сильнее, ещё настойчивее, с какой-то уже определённостью и пониманием, что он скоро сдастся.

И тогда его обхватили руки.

— Арсений, Арс, Арс, это я, Арсений!

В мире не было явления лучше, чем контакт кожа к коже. Не было ощущения приятнее, чем бьющееся в грудную клетку сердце другого человека. Не было ничего приятнее, чем обхватить широкие плечи и вжаться лицом в шею.

Арсений отстранился, не отпуская тело из объятий, закашлялся, отплевываясь хлорированной водой, а когда открыл глаза, то увидел не только Шастуна, но и нормальный бассейн. С границами, ступеньками выхода впереди и дверями в раздевалки на противоположной стене.

Он смутно помнил, как они вышли: всё пытался надышаться, горло разрезало каждым вздохом, и фокусировался на каждом соприкосновении ступней с полом, таким неожиданно прекрасным оказалось это чувство.

Чуть пришёл в себя он от того, что Антон кинул в него полотенце. Они были в спальне его номера, Арсений сидел на кровати, всё ещё в плавках, под задницей было неприятно мокро и холодно, а Шастун стоял в дверном проёме — полотенце на бедрах, ещё одно — в руках, которым он агрессивно вытирал волосы.

— Мы же вроде договорились, — сказал Шастун из-под полотенца, — что ты говоришь мне, куда пойдёшь.

— Что это было? — тихо спросил Арсений, игнорируя его слова.

— Ты мне скажи, — вздохнул Антон и закинул полотенце на шею. — Я видел только, как ты орал и барахтался посреди бассейна.

— Оно, — Арсений сглотнул, в глотку снова будто нож воткнули, — оно хотело меня забрать. И там не было… краёв. Только вода. Везде вода. И дна тоже не было.

— Простор, — серьёзно кивнул Антон. — Это страх простора. Высота, большие открытые пространства, падение — вот это всё.

— Спасибо, — язвительно ответил Арсений. — Больше не плаваю.

— Да теперь даже на табуретки не стоит залезать, — усмехнулся Шастун. — Но раз ехидничаешь, то, значит, попустило немного?

Арсений, наконец, по-настоящему на него посмотрел.

Антон был невозможно длинный. Шея, руки, торс, ноги — Арсений тоже был высокий, но таким бесконечно длинным точно не был. Худой, хотя не особо спортивный, но весь такой гармоничный, что незамедлительно захотелось его потрогать.

Он плохо вытерся, и был весь ещё чуть влажный, по шее стекала крупная капелька, и Арсений уставился на неё, не мигая. Она стекла по ключице, скользнула по груди и замерла, остановившись на соске.

Он вообще забыл как дышать.

Капля скатилась, прочертив влажную дорожку по рёбрам и косой мышце живота, и исчезла за краем полотенца.

Он бы мог подойти, опуститься на колени и слизать след от капли на животе. Придержать за бёдра, немного больно впиваясь пальцами. Посмотреть на Шастуна из-под ресниц, а потом схватить зубами край полотенца и стянуть его — медленно, хотя хотелось сорвать как можно быстрее и выкинуть в окно.

Арсений опомнился и поднял голову. Глаза у Антона были совсем потемневшие, пухлые губы чуть приоткрыты, выражение лица такое, что если бы он сейчас предложил потрахаться, отказать было бы очень сложно.

— Арсений, — сказал Антон вместо предложения потрахаться.

— Ага, — сказал Арсений и поднялся. — Я пойду.

Подлый Шастун не сдвинулся ни на миллиметр, так что пришлось протискиваться мимо него в дверном проёме, и когда там Арсений думал, что контакт кожа к коже был лучшим ощущением в этом мире? Неправда, это было самое ужасное, электризующее, на секунду даже коротящее мозг, ощущение. От мысли, что можно было перестать протискиваться, а остановиться и остаться, Арсений быстро и, как он надеялся, незаметно, вздохнул.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — откашлявшись, сказал Антон ему в спину. Кашлять ему надо было бы подольше, потому что голос всё равно был с совершенно незаконной хрипотцой. — Ты как… это… в общем, как освободишься, приходи!

Арсений ничего не ответил, но когда шёл, морщась от ощущения ковра под голыми ногами, вдруг отчётливо понял, что что-то неуловимо изменилось. И только открывая дверь в свой номер, догадался.

Это была влюблённость.

В ебучего Макадама Орехова.

***

Смотреть на Шастуна новым — хотя, может, и не очень новым, но теперь точно осознанным, — взглядом было странно. Арсению хотелось вернуться, снова увидеть его лупоглазым и нескладным, потенциально толстым под оверсайз одеждой, но вместо этого видел то, от чего что-то начинало сладко ныть под рёбрами, медленно стекая к низу живота.

Антон был красивый. Наверное, в самом начале ему так не показалось, потому что все эти большие зелёные глаза, прямые носы, пухлые губы и русые кудри совсем не относились к типажу Арсения. Его типаж — тонкие и смуглые, черноглазые и остроносые, чем миниатюрнее, тем лучше, чтобы Арсений чувствовал себя большим и сильным. Мужчины и женщины ростом с него, а тем более выше, никогда Арсения не привлекали.

— Ты как? — спросил Шастун, замирая с наколотыми на вилку макаронами. Сегодня были рыбные котлеты, но не особо кричащие — так, пованивали из-под своей панировки.

Мне пиздец, подумал Арсений.

— Да нормально, — ответил он. — Через пару дней забудется, можем сходить поплавать, только вместе. Я так понял, там нужна компания.

— Сходим поплавать, — медленно повторил Антон и запихал в рот вилку со слишком большим количеством макарон. — Вместе, — добавил он с набитым ртом и бросил на Арсения укоризненный взгляд.

— Хорошо, не пойдём, — с нажимом произнёс Арсений.

— Нет, чего ты, давай сходим, — хмыкнул Шастун.

— Нет, спасибо.

— Вместе же не страшно, компания, все дела, — теперь он откровенно издевался. Значит, тоже чувствует.

— С кем ты хотел меня познакомить? — не очень элегантно перевёл тему Арсений. Антон посмотрел на него — смеющиеся глаза, в уголках собралась сеточка мимических морщин, которую он рассматривал этим утром, — но всё же ответил:

— Я в самом начале познакомился с одним мужиком, он тут постоянно по территории гуляет. История у него… странная. Если бы ты раньше попал в бассейн, то я бы в книгу взял тебя, — Арсения на секунду вырубило из разговора, потому что мысль, что Шастун действительно пишет книгу о происходящем здесь и ему, Арсению, в этой книге могло найтись место, вызвала в нём целый комок эмоций, который заглушил всё остальное восприятие. А может, ему там место ещё найдётся? А может, уже нашлось? — …но там история романтическая, — услышал он, выплывая из мыслей о себе в книге Орехова, — поэтому я решил, что она будет интереснее.

— А у меня не романтическая история? — недовольно спросил Арсений, который уже представил себя в образе почему-то Даниила Холмогорова, хотя главная роль ему светить, конечно, не могла.

— Ну, Арсений, — Антон поднял брови, но не удивлённо, а игриво. — Это как ты захочешь.

Как пережить флиртующего Шастуна было не очень понятно, чёткой инструкции не было, а если бы и была, то была бы похожа на ту, что Арсений сегодня видел на двери бассейна — что-то там про «Если вы зашли в эти воды, то бог вам судья, земля — пуховик, а администрация санатория ответственности не несёт».

Но ничего такого не было, поэтому он аккуратно собрал лицо, придал ему максимально нейтральное выражение и ответил:

— Я — актёр, я могу сыграть любую историю, какая понадобится.

Антон сморщил нос:

— Такие истории мне не нужны, я люблю только, — он улыбнулся, — настоящие. Пошли знакомиться.

Когда они вышли из санатория, Шастун сначала закурил — сегодня опять была предгрозовая влажность и духота, и дым завис, а потом медленно пополз к Арсению. Антон повертел головой по сторонам, удовлетворённо кивнул сам себе и повёл его по одной из парковых дорожек.

— Постарайся, — сказал он, зажатая в губах сигарета дёргалась на каждом слоге, — быть потактичнее, у человека сложная ситуация.

— Когда это я был не тактичным?

Мужчина был невысокий, с коротким ёжиком тёмных, но уже тронутых сединой волос. Он сидел на одной из лавочек и смотрел на свои кроссовки. Лет ему было, пожалуй, под сорок, точнее определить было сложно, потому что лица он своего не поднял, даже когда они подошли к нему, и Шастун поздоровался:

— Привет, Дим, это Антон. А это Арсений.

— Привет, — безэмоционально ответил Дима, поднялся и, всё так же не глядя, протянул руку. — Приятно познакомиться, Арсений.

— Ага, — он пожал его руку — тёплую, чуть шершавую, и непонимающе уставился на Шастуна.

— Дим, у меня тут Арсений столкнулся с чем-то похожим, — плечи Дмитрия чуть сжались, — пошёл поплавать в бассейне, а тот вдруг стал бесконечным, и что-то попыталось его утопить.

— Не утопить, — поправил Арсений. — Оно хотело меня забрать.

Голова Димы вдруг дёрнулась — маленькое, почти незаметное движение, — но тот тут же собрался и ещё напряжённее уставился на свои ноги.

— Забрать, — эхом повторил он. — Поглотить.

— Да.

— Должно быть страшно, когда это вода, — тихо продолжил Дима. — Но её хотя бы можно избегать. Я знаю это чувство, Арсений. Прозвучит ебануто, но других формулировок у меня нет. Да и ты, наверное, поймёшь, — он помолчал, и Арсений заметил, как его руки сжались в кулаки. — Меня хочет забрать небо.

Дима приехал сюда с семьей три недели назад, и если бы не разлив реки и не то, что случилось, то сейчас они все должны были быть дома. Но вместо этого он не мог поднять головы, потому что был совершенно уверен, что как только увидит хоть самый крошечный кусочек неба над горизонтом, то оно немедленно его заберёт.

Антон, конечно, с писательской точностью выбрал правильный момент для ввода нового персонажа: ещё несколько часов назад Арсений бы счёл это бредом сумасшедшего, но сейчас он прекрасно понимал, о чём идёт речь.

Дмитрий всегда боялся высоты и пустоты. Этажи выше первого, лестницы, даже невысокие ремонтные, лазанье в детстве по деревьям — всё это было не про него. А ещё не про него были большие пустые помещения — актовые залы, парковки, пустыри, — потому что в какой-то момент они начинали казаться ему бесконечными, и он чувствовал, что если пройдёт чуть дальше, то потеряется навсегда.

В жизни сложно избегать обоих страхов, тем более таких: часто приходится залезть повыше, чтобы достать что-то с верхней полки, или отвести дочь, которая захотела заниматься фигурным катанием, на огромный пустынный каток. Но Диме удавалось справляться. У него была семья — жена Катя и дочь Савина, которые к его страхам относились хоть и с небольшой иронией, но уважительно, так что с ними ему стало легче, чем одному: всегда был кто-то, кто готов забраться на лестницу и повесить шторы, а на катке можно было просто смотреть себе под ноги, благо дочь пока была маленькой и в поле зрения попадала.

В санаторий они приехали за неимением других вариантов: деньги были вложены в бизнес — только-только открывшуюся стоматологическую клинику, — а вывезти ребёнка из душного загазованного города всё же хотелось.

Диме это всё не очень нравилось: санаторий был старенький и унылый, но Катя всегда старалась видеть во всём хорошее и искала развлечения для всех троих даже здесь. Они ходили и в бассейн, и на лото, и на терренкуры, фотографируя каждое новое дерево и сверяя названия в приложении, а от концерта Булаткина их уберегло то, что в тот день они ездили на экскурсию в монастырь неподалёку, и вернулись слишком уставшими, чтобы делать что-то ещё.

А потом Катя увидела объявление о музее восковых фигур и предложила сходить.

Музей находился где-то в подвале, и Дима почувствовал, что для него это затея гиблая сразу на лестнице: только что он видел, что она кончается в паре метров внизу, и вот уже ступеньки растянулись до невозможности.

— Не, Кать, чё-то я, не… — пробормотал он. — Давай не пойдём, а?

— Но мы с Савинкой настроились, — вздохнула жена. — Давай, ты обратно в номер, отдохнёшь, а мы пока сходим? Сам дойдёшь?

И больше он их не видел.

Вместо того, чтобы пойти сразу в номер, Дмитрий вышел на улицу — подышать свежим воздухом и разогнать головокружение. И когда он, пройдя чуть дальше в парк, поднял голову, небо попыталось его забрать.

Это не было похоже на то, что оно на него упало, скорее он к нему поднялся, синева оказалась сразу везде — вокруг, под ногами и, конечно, сверху. Было одновременно пусто, высоко и так невыносимо, что Дима, схватившись за голову, закричал. Он присел, вжимаясь лицом в свои же колени, и только это его будто и спасло. Небо отпустило его, земля снова появилась под ногами, но теперь он знал: как только он ещё раз посмотрит наверх, пути назад не будет.

Но самое поганое в этом было, конечно, не небо. Самое поганое заключалось в том, что Савину и Катю он с того дня так и не видел. Он добрался на ощупь до номера, обошёл почти весь санаторий и даже спустился в подвал, но чуть не упал на лестнице и рассудил, что от него с переломанной шеей пользы будет ещё меньше.

Администраторша за стойкой сказала, что музей восковых фигур давно не работал и был закрыт всё это время, а когда Дима начал кричать, получилось не очень грозно, потому что он кричал на свои кроссовки, так что ответом на требования немедленно найти его жену и ребёнка стал только хлопок закрывшейся двери.

С тех пор он бродит по всей территории, стараясь не задерживаться нигде надолго, в надежде, что в какой-то момент всё же столкнётся с Катей и Савиной, но этого никак не происходит.

— Антоха сказал, — грустно подытожил Дима, — что я здесь не навсегда. Но он же какой-то оптимистичный дурачок, да? Скажи, Арсений, как ты думаешь: это закончится?

Арсений в наплыве чувств — сочувствия и злости на Шастуна, который ещё несколько дней назад узнал эту историю и всё, блядь, что он сделал, это записал её, — схватил Диму за руку.

— Дима, мы сходим в этот ёбаный музей и найдём твою семью.

— Но… — начал было Шастун, но Арсений перебил его.

— Я тебе обещаю. Всё будет хорошо, мы найдём Катю и Савину, а потом долбаная река вернётся в свои берега, и вы поедете домой. А вся ебанина останется тут.

Пальцы Димы осторожно, но крепко сжали его руку в ответ.

Chapter Text

После ночного дождя на улице было холодно. Арсений, ещё с балкона оглядев лужи, решил, что вместо пробежки сегодня стоит выбрать терренкур, да ещё и тот, что был покороче и пролегал по асфальтированным парковым дорожкам.

Перед тем как выйти, он пару минут не мог решить, стоит ли надевать розовый свитер Шастуна, который он ему так и не вернул, но в итоге нашёл в себе силы проявить стойкость (хотя довольно позорно понюхал его, и тот всё ещё пах парфюмом Антона), и надел свою ветровку.

На ступеньках у входа, нахохлившись, сидел Эдик: чёрный капюшон почти сполз с головы, открывая высокий лоб и ёжик тёмных волос.

— Утречко, — хрипло сказал он, не поворачиваясь. Арсений молча кивнул и аккуратно обогнул его.

Вчера вечером Шастун отказался идти в музей восковых фигур, аргументировав тем, что два столкновения с манифестациями за день это слишком много. У него были и другие аргументы, но к ним Арсений не прислушивался — что-то там про не лезть на рожон и не вмешиваться в отношения страхов и других людей. Этой своей политикой невмешательства, а скорее наблюдения на расстоянии, Антон был похож на фотографа дикой природы, что Арсения очень выбесило. Значит, как его из бассейна доставать — так тут вмешиваться можно, а как помочь мужику найти жену и ребёнка — так нельзя.

Антон на это сказал, что Арсений для него — это другое, и посмотрел очень долгим и тяжёлым взглядом.

Это становилось все невыносимее. Как Арсений мог быть чем-то другим для Макадама Орехова, и с чего вдруг тот решил, что он на эту роль вообще подходит? Сериалы для телеканала «Домашний» Арсения интересовали с точки зрения участия в них, хотя это был опасный путь, который мог привести в никуда, но в двадцать восемь лет привередничать уже было поздно. Но вот сюжетно они, конечно, были совершенно ужасны, и какой-нибудь Маней из деревни, которая влюбилась в миллионера из Москвы, Арсений себя чувствовать совершенно точно не хотел.

А кем он ещё может быть рядом с Антоном? Вариант просто потрахаться без каких-либо обязательств, кажется, даже не рассматривался, а уж Шастун со своими внимательными огромными глазами наверняка тщательно всё просмотрел.

Нет, к десятому дню знакомства стало ясно: если у них будет секс, то либо Арсений будет переживать эту влюбленность ещё пару лет, и это в лучшем случае, либо ему серьёзно грозила судьба доярки из Хацапетовки, что тоже не радовало абсолютно.

Как бы было хорошо, будь Арсений хоть чуточку менее гордый. Как бы легко тогда, наверное, было сдаться этому ужасному притяжению, такому сильному, будто у Антона внутри был спрятан магнит, а Арсений состоял из железа или какого-нибудь никеля.

Вот из железа тоже было бы неплохо быть.

В общем, терренкур, прохождение которого обещало снятие нервного напряжения, как-то совсем не сработал, и к санаторию он вернулся раздражённый и расстроенный.

Эдик, всё так же сидящий на ступеньках, поднял своё татуированное лицо и улыбнулся ему.

— Слышь, а я вот щас допёр, что ты со мной не разговариваешь, потому что думаешь, что это так работает? Типа, не побазарил — не получишь, да? — он цокнул языком. — Передай своей Донцовой, что тут ошибочка. Я тебя ещё не трогал, потому что у меня дела были, а не потому, что ты молчал.

Арсений скептически на него посмотрел.

— Да не ссы ты, ну! — хохотнул Эдик. — Я ж знаю, как ты тут везде шароёбишься. И про бассейн знаю, и про Тёмного. И чё, думаешь, я тебя без приключений оставлю? — он подмигнул. — Не оставлю, так что давай хоть поболтаем.

— И о чём? — разжал всё-таки губы Арсений.

— Ну, другое дело, Арсень Сергеич! О чём? — он вытащил из-за уха сигарету и прикурил. — Да, знаешь, вот сидел как раз и размышлял, что я тоже немного как ты. Всегда только крайности выбираю. А нужен, дядь, баланс. Всем нужен, но мне особенно.

— Типа ворк-лайф бэланс? — усмехнулся Арсений. Интересно, относились ли страхи к этому всему как к своей работе?

— Какое лайф, ты чё? — как-то обиженно сказал Эдик. — Не. Без этого. Но вот можно ведь делать, но на полшишечки.

— Полшишечки?

— Полшишечки, — кивнул он и затянулся так сильно, что почти половина сигареты обратилась в пепел. — Вот с тебя и начнём. Но ты это, — он посмотрел на него, сощурившись, — постарайся сегодня спать лечь со своим чувачком, а то, может, перебор получится. Хотя, — Эдик закусил костяшку пальца и чему-то улыбнулся, и улыбка у него была нездоровая, полубезумная, Арсений даже сделал себе мысленную пометку отрепетировать такую перед зеркалом для будущих ролей, — хотя так даже веселее будет.

— Кому из нас? — мрачно поинтересовался Арсений.

— Каждый сам за себя, братиш, — Эдик сделал ещё одну затяжку и стрельнул бычком в фонтан. — Пташки напели, что ты в музей собрался? — Арсений осторожно кивнул. — Ну, так как я тоже настроен с тобой поиграться, то даю бесплатный совет. Не смотри.

— Куда?

— Это совет такой, баклан, — хохотнул Эдик. — Не смотри.

— Куда не смотреть? — Арсений, который и до разговора был на взводе, теперь начинал по-настоящему беситься.

— Бесплатный совет на то и бесплатный, что не отвечает на все вопросы, — пожал плечами Эдик. — Бери, как говорится, что дают, и пиздуй.

В общем, в столовую Арсений пришёл злой, пнул стул, чуть не уронил на себя стакан с компотом, а тарелку с воняющей рыбой манкой отодвинул от себя так резко, что немного каши выплеснулось на половину стола Марии Альбертовны. Та поморщилась:

— Что ж вы так неаккуратно, дорогой мой.

— Простите Арсения, — сказал Шастун и потянулся к каше с салфеткой. — У него ранний Альцгеймер.

— Ой-ой, а такой молодой! — сопереживательно воскликнула Ида Васильевна. — Может, наркоман?

— Ну, так он нам и скажет, Идочка, — Мария Альбертовна неодобрительно покосилась на Арсения. — Но я бы не удивилась.

— Главное, что перегаром не от меня воняет, — огрызнулся Арсений.

— А от кого воняет?! — Мария Альбертовна резко к нему повернулась, и её выражение лица — взлетевшие брови, подрагивающие ноздри и сжатые в узкую полоску губы — тут же напомнили, что она когда-то преподавала. Даже у взбешённого Арсения внутри шевельнулось что-то похожее на страх отчисления из-за незакрытой сессии.

— От меня, — быстро вставил Антон.

— Ужас, какой, Машенька, один наркоман, второй — алкоголик, — покачала головой Ида Васильевна и поднялась. — А с виду приличные мальчики!

Когда они, недовольно переговариваясь, ушли, Шастун ещё какое-то время сосредоточенно убирал разлитую кашу, потом откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Арсения.

— Так, старушек наших оскорбил, ко мне, может, тоже какие-то претензии?

— Ты ошибся с Эдиком.

— Ничего себе заявочка, — хмыкнул Антон.

— Я с ним поговорил, — Арсений непроизвольно задрал нос и медленно, чтобы это не бросалось в глаза, вернул голову в прежнее положение. — Он сказал, что ты ошибаешься и дело не в том, говорил с ним человек или нет.

Антон поджал губы и достал свой блокнотик.

— Так и запишем, — кивнул он, листая страницы. — Авторитет хуилы в чёрном значит для Арсения больше, чем я, который уже не раз спасал его в сложных ситуациях.

— О-хо-хо! — перебил его Арсений и хлопнул ладонью по столу — приборы подпрыгнули, звякнув о тарелки. — А не думал ли ты, что все эти сложные ситуации из-за тебя и происходят?

Антон закусил губу. Свою пухлую нижнюю губу. Эту свою проблему — он быстрее заводился, когда был злой, — Арсений прекрасно знал, но сейчас было так не к месту, что стало даже обидно.

— Допустим, — медленно сказал Шастун. — У меня, знаешь, — он побарабанил пальцами по столу, — есть такое ощущение, что это место хочет, чтобы я о нём написал. Звучит бредово, но если подумать, страхам нужно, чтобы их боялись и, желательно, как можно больше людей, а тут такая удобная возможность: мою книгу прочитают, ну, тысячи. И многие, скорее всего, испугаются.

— И они поэтому парад такой устроили? Специально для тебя? — спросил Арсений, чувствуя, как от вида расстроенного Антона утихало раздражение.

— Ага.

— Ну, тогда ты точно имеешь право вмешиваться. И со мной, и, — он упреждающе выставил указательный палец, — с женой этого Димы тоже.

— Да я понял, — вздохнул Антон, наклонился и продемонстрировал поднятый с пола рюкзак. — Я вон, собрался даже, аптечку взял, хотя чем она поможет, и водички. Пойдём мы за ними, пойдём.

— Что, даже не будем дожидаться вечера? — улыбнулся Арсений.

— Прям сейчас пойдём, какая разница. Этому похуй, утро у нас или ночь.

К музею надо было идти через всё тот же центральный коридор. Теперь становилось понятным наличие магазина именно здесь: и в бассейн, и в зал, где играли в лото, и в подвал, где находился музей, путь пролегал именно через этот широкий, застеленный красной ковровой дорожкой, коридор. В лучшие дни санатория поток людей, наверное, был ещё более значительным, хотя и было сложно представить, что у санатория М. Ф. Редькина хоть когда-то были хорошие дни.

Лестница в подвал находилась напротив входа в бассейн, Арсений неодобрительно покосился на дверцу, из-за которой тонко, но всё же различимо, пахло хлоркой, и шагнул на затемнённую лестничную площадку.

Здесь, напротив, давно не убирали: пахло пылью и тем особым запахом, который появлялся в местах, покинутых людьми. Арсений пальцем поддел паутинку, сплетённую между коваными перилами лестницы.

— Господи, Арсений, — Антон тут же схватил его за руку и смахнул с пальцев паутину. — Ну вот куда?

— Это же просто паутина.

— Просто паутина? — возмутился Шастун и строго на него посмотрел. — Ты как, норм поплавал в просто бассейне? Прошёлся по просто коридору? В просто лес сходил? Тут почти ничего не бывает «просто», — он изобразил пальцами кавычки, кольца блеснули в полумраке. — К тому же, с пауками и паутиной я так и не разобрался, что это. Так что к этому особенно лезть не надо.

— Хорошо, папочка, — язвительно ответил Арсений. Антон устало прикрыл глаза. — Фу, Антон, — подрагивающими от сдерживаемого хихиканья губами сказал Арсений. — Тебя что, такое кинкует? «Папочка»?

— Меня кинкуешь ты, — буркнул Шастун и начал спускаться по лестнице.

— Тоже довольно позорно, — весело сказал ему в спину Арсений.

Эта лестница была не такой, как в жилой части санатория — никакой ковровой дорожки, голые гранитные ступеньки со сколами и стёртыми углублениями по центру, где чаще всего ступали человеческие ноги. Хотя зачем бы здесь ходило столько людей?

Внизу было шумно. Звуки доносились справа, из помещения, которое располагалось прямо под бассейном, и шумели, очевидно, насосы и фильтры. В коридоре, повторяющем коридор первого этажа, стены были на две трети выкрашены зелёной краской, очень так по-советски, а на полу лежала знакомая коричневая плитка — некоторые квадратики были расколоты, а некоторых и вовсе не было. Освещали это всё тусклые лампочки без абажуров, висящие под потолком на довольно большом расстоянии друг от друга, так что между кругами рассеянного рыжеватого света были провалы темноты. В целом, конечно, ничего страшного — обычный технический подвал, в котором ремонта не было лет так пятьдесят, а то и восемьдесят, но Шастун рядом судорожно вздохнул.

Странно было только то, что музей действительно располагался здесь — к стенам через равные промежутки были приклеены файлики с указателями и надписью «Музей восковых фигур».

— Кто-то не шарит в маркетинге, — тихо сказал Арсений. — Им стоило не с твоей книги начинать, а с ремонта в подвале. Или с переноса музея на другой этаж.

— Подозреваю, — так же негромко ответил Антон, — что в подвале ему самое место.

Они двинулись в направлении стрелочек, аккуратно обходя разбитые плитки и почему-то стараясь не шуметь, хотя Арсений не очень понимал, почему это так важно, ведь Кате, если она тут и в порядке, стоило бы услышать, что кто-то идёт. Но когда он запнулся о выпавшую плитку и выругался, Шастун на него недовольно зашикал.

Чем дальше по коридору, тем чаще Арсений замечал паутину и маленьких паучков, а когда они дошли, наконец, до двустворчатой высокой двери, то та была оплетена серебристой вуалью почти полностью.

— Наблюдает, — прошептал Антон, вытащил из кармашка рюкзака упаковку влажных салфеток, обмотал одной из них пальцы и аккуратно стряхнул паутину с дверной ручки.

За дверью неожиданно оказался театр.

Без рядов кресел, но чуть спускающийся к центру, где располагалась круглая сцена с небольшой оградой, похожей на цирковую. На полу был мягкий, некогда ярко-красный, ковёр, который тут же поглотил звуки их шагов. Зачем в подвале такое помещение? В санатории, конечно, было много не поддающихся объяснению вещей, но все они хотя бы делали вид, что похожи на что-то обычное и человеческое, и притворялись играми разума, света и воображения уставших, иногда полубезумных, иногда пьяных, но почти всегда — испуганных людей.

Но это место не притворялось. Оно заявляло о себе громко — красным ковром и тёмно-бордовыми стенами с узором из звёзд, огромной люстрой под потолком и тянущимися от неё к стенам лентами. Театр, смеялось это место в лицо своим посетителям, добро пожаловать на представление.

Зрители здесь тоже были. Арсений сначала, замерев, подумал, что это люди, но быстро сообразил — восковые фигуры. Их было много, штук, наверное, сто, и все они стояли, развернувшись к сцене. В её центре тоже была фигура, но всего одна — очевидно, циркачки-акробатки — та стояла на одной ножке на большом голубом шаре, изящно раскинув руки в третьей балетной позиции.

— Смотрят представление, — шёпотом сказал Арсений. Антон посмотрел на него испуганными глазами. — Я кое-что вспомнил, — он наклонился ближе, потому что хотелось как можно меньше нарушать тишину зала, — Эдик сказал, что знает, что я собрался в музей. И дал один странный совет. Не смотреть.

— Что? — одними губами спросил Антон.

— Я тоже не понял, а он не стал пояснять. Так и сказал: «Не смотри».

— Но нам надо смотреть, чтобы найти Катю, — встревоженно зашептал Антон. — Потому что у меня есть подозрение, что восковые фигуры тут… не совсем восковые фигуры.

Арсений всмотрелся внимательнее. «Зрители» были одеты по-разному. В паре метров от входа, в последнем ряду, стоял мужчина в джинсах и белой майке, волосы подстрижены по моде примерно двух-трёхлетней давности: выбритые виски и затылок, хвостик на макушке. Арсений напрягся, но точно не смог вспомнить ни одну знаменитость, которая так бы выглядела. Чуть ниже него стояла бабулька, сгорбленная, опирающаяся на тросточку. Она была одета в какое-то цветастое платье и вязаный кардиган, на голове — аккуратная гулька. Арсений чуть сдвинулся и вытянул шею. Ниже старушки стояла женщина, которая выглядела так, будто сошла со страниц журналов моды как минимум тридцатилетней давности — высоко зачёсанные волосы, ярко-малиновый костюм из пиджака с большими подплечниками, юбки ниже колена и белые сапоги, который Арсений будто узнал — очень похожие носила его мама, когда он был маленький. Это, конечно, был странный выбор для восковой фигуры, но интереснее мужика с андеркатом, такая себе классическая мадам из конца восьмидесятых.

И чем ниже к сцене, тем больше Арсений убеждался, что это был не столько музей восковых фигур, сколько какой-то музей истории костюма. Рукава-фонарики, узкие талии и шляпки сменялись какими-то бедными ситцевыми халатиками, высокая талия постепенно опускалась всё ниже и превращалась в заниженную у женщин, а у мужчин брюки становились — так заметно по рядам — то уже, то всё шире и шире. Чем ниже, тем больше было головных уборов, в третьем ряду было несколько женщин в длинных платьях и шляпах, наверное, метра полтора в диаметре. В самом первом ряду взгляд Арсения зацепила удивительная пара: мужчина был во фраке и котелке, а женщина — в роскошном платье с кружевами и утянутой до невозможности талией. Благодаря работе в театре, Арсений неплохо ориентировался в нарядах различных эпох, так что с уверенностью сказал Антону:

— Это скорее музей истории костюма от наших дней до примерно начала прошлого века.

— Арсений, — вздохнул Антон и как-то сочувственно на него посмотрел. — Какой же ты еблан непуганый. Это люди.

— Нет, — покачал головой Арсений. — Нет. Не-е-ет.

— Пойдём, — Шастун взял его за руку, переплетая пальцы с арсеньевскими. — Хорошее наблюдение, что они стоят по годам. Чем ниже, тем дольше стоят. Значит, Катя должна быть где-то рядом.

— Мы не знаем, как выглядит Катя, — прошептал Арсений.

— Мы знаем, что она с дочкой, дочке лет пять должно быть. Они, конечно, могли разлучиться, но всё равно — высматривай молодую женщину с ребёнком.

И Арсений смотрел. Заглядывал в застывшие лица, и если это были восковые фигуры, то у санатория откуда-то были средства на очень качественные и правдоподобные фигуры, потому что выглядели они совсем как настоящие люди.

В основном среди фигур были старички, как, в общем-то, и контингент отдыхающих, но встречались женщины и мужчины примерно одного с Арсением возраста.

Когда он замедлился, чтобы вглядеться в лицо короткостриженной женщины, то краем глаза заметил что-то странное. Что-то изменилось. И только у следующей фигуры он понял, что именно.

Остальные зрители чуть повернулись в его с Антоном сторону. Они больше не смотрели на циркачку на арене. Они смотрели на новых посетителей.

Антона он решил пока не пугать, тот и так через каждые две секунды порывался вытереть вспотевшую ладонь, что Арсению надоело, и в одну из попыток он только сильнее сжал его руку и шикнул:

— Прекрати!

— Я не контролирую это, — извиняющимся тоном ответил Шастун.

— Прекрати выдёргивать руку, всё нормально, — пояснил Арсений и заметил на другом конце круга женщину с ребёнком. — Смотри, вон, — он указал на них.

— И девочка на Диму похожа, — кивнул Антон.

К счастью, теперь его взгляд был прикован только к, возможно, Кате и Савине, так что он не обратил внимания, как остальные фигуры разворачивались всё больше — с каждым разом, как Арсений на них оглядывался, — и больше.

— Я уверен, что это она, — сказал Антон, когда они дошли. Женщина была миниатюрной и длинноволосой, на лице застыло встревоженное выражение — брови нахмурены, губы сжаты. Обеими руками она прижимала к себе маленькую девочку, и та действительно была очень похожа на Диму. — Только я не знаю, что делать.

— Потрогать, — предложил Арсений и, отодвинув Шастуна, положил руку на плечо Кати. Плечо было тёплое. Он мягко сжал, потом осторожно по нему постучал, и вдруг плечо чуть заметно дёрнулось. — Екатерина, — позвал Арсений, а потом, решившись, обнял её и погладил по голове. — Екатерина, Дима вас ждёт, — сказал он ей в макушку.

И тогда она очнулась.

Судорожно вдохнула воздух, будто долгое время была под водой, испуганные глаза на секунду мазанули по Арсению и Антону, а потом обратились к ребёнку.

— Савиночка, — позвала она, — Савинка, доченька, Савина!

Под беспокойными руками матери, которые быстро и взволнованно ощупывали всё детское тельце, девочка, к счастью, тоже пришла в себя. Она открыла было рот, но Арсений успел наклониться и выставить палец в паре сантиметров от её губ.

— Тихо, — шепнул он и ободряюще улыбнулся. — Привет. Всё хорошо, только нам нельзя сейчас шуметь. Бери маму за ручку и пойдём с нами, — Савина посмотрела на него встревоженными чёрными глазами, перевела взгляд на маму, потом снова на Арсения и кивнула.

Вот тогда-то Шастун и увидел развернутые к ним фигуры. Он замер на полушаге. Самые дальние, у входной двери, уже выдвинулись к проходу навстречу им.

— Арс… Арсений. Арсений, — Антон повернулся к нему. — Что происходит?

— Что случилось? — Катя тоже остановилась, но нетерпеливо тронула их за плечи. — Уходим отсюда!

— Остальные фигуры двигаются, — как можно более спокойно пояснил Арсений. — И почему-то по направлению к нам.

— Но вы же разбудили меня, потому что потрогали, давайте и их разбудим? — недоумённо спросила она и потянулась рукой к ближайшему застывшему мужчине. Шастун едва успел схватить её за запястье.

— Екатерина, давайте не делать поспешных выводов, — с трудом справляясь с волнением, зашептал он. — Мы шли именно за вами, нас попросил Дима, а вот все остальные фигуры нам незнакомы, как и сама механика… э-э-э… застывания. Что если мы сейчас потрогаем их и все вместе окоченеем?

— Но они же… — Катя окинула их растерянным взглядом, но потом посмотрела на дочь, жавшуюся к её боку, и кивнула. — Хорошо.

— Так, никого не трогаем, с этим разобрались. Что, блядь, делать с тем, что они решили двигаться?

— А они давно, — признался Арсений. — Ещё когда мы искали Катю, я оглядывался и с каждым разом они по чуть-чуть смещались…

— Оглядывался! — Шастун вскинул руку и зажал пальцами переносицу. — Ну, конечно! Тебе же Эдик твой сказал: «Не смотри». Так, все быстро глаза в пол! — резко скомандовал он. — Берёмся за руки, по сторонам не смотрим, ни на что не реагируем, ориентируемся по плинтусу.

И они пошли.

До выхода было метров тридцать-сорок — расстояние, ощутившееся не таким большим, когда они искали Катю и Савину, но сейчас, когда в поле зрения попадал только ковёр и высокий, выкрашенный в цвет стен, плинтус, Арсению уже через пару секунд начало казаться, что идут они вечность. Чем ближе к дверям, подумал он, тем дальше продвинулись фигуры. И если пока они никого не зацепили и передвигались пусть и медленно, но свободно, то совсем скоро кто-то из них должен будет…

— Бля-я-я, — тихо провыл Шастун. — Меня что-то коснулось. Прижмитесь к стене.

— Как думаешь, — заговорил Арсений в попытке подбодрить и отвлечь Антона, потому что его и прежде очень влажная ладонь теперь с каждым шагом почти выскальзывала из руки Арсения. — А вот акробатка на сцене, она сможет на мяче передвигаться? Это должно быть очень сложно, когда на движение даётся пара секунд.

— Акробатка ещё тут? — воскликнула сзади Савина, и Катя тут же зашикала на неё, но было поздно. Девочка успела посмотреть — они все услышали один гулкий удар мяча, а потом ещё несколько — чуть тише. Мокрые пальцы Шастуна так сильно сжали руку Арсения, что стало больно.

Арсению страшно не было: он не видел смысла бояться того, что могло двигаться, только если на это смотреть. Пространство театра было слишком ему знакомо и понятно. Пока смотришь, пока вовлечён в происходящее — магия действует, персонажи оживают, гостиные прошлых веков кажутся реальнее кресла, на котором сидишь, и даже букет искусственных цветов, который в реквизиторской пах только пылью и пластиком, в ходе постановки может начать благоухать. Но стоит моргнуть, отвлечься, проверить время на телефоне, вспомнить, что до дома добираться с тремя пересадками, как все театральное волшебство рассыпалось.

Поэтому он потянул Антона за руку и сказал:

— Давай я пойду первым.

Они неловко завозились, перестраиваясь, но после всё пошло легче, хотя, может, это так было только для Арсения. Он совершенно точно задел кого-то краем ветровки, пару раз сзади ойкала Савина, а у самых дверей им пришлось протискиваться между двумя фигурами — Арсений узнал джинсы парня с хвостиком и белые женские сапоги, похожие на те, что были у его мамы.

Когда створки двери закрылись за ними, Арсений почувствовал сожаление — зыбкое, будто не совсем настоящее, но немного похожее на то, что он испытывал, покидая сцену.

Поднимать голову было странно, всё ещё казалось, что это не совсем безопасно, но Катя и Савина, очевидно, так хотели увидеться с Димой, что почти сразу перешли чуть ли не на бег.

— Где Дима? — спросила Катя, когда они вышли в центральный холл.

— Наверное, на улице, — неуверенно ответил Антон.

Они почти бездумно пошли следом, хотя, может, и не стоило. Входная дверь санатория неожиданно распахнулась в поздний вечер или даже уже ночь — сколько же они пробыли в музее? Казалось, что вряд ли больше полутора часов, и Арсений вытащил телефон, чтобы без особого удовольствия обнаружить половину десятого на экране.

Дима действительно нашёлся на улице, и на воссоединение семьи было смотреть немного неловко. Слёзы, объятия, поцелуи, Дима даже чуть поднял голову, чтобы посмотреть на жену, и она обняла его так крепко, что даже если небо действительно пыталось его забрать, теперь у него точно не было никаких шансов.

В этом месте, да и вообще в любой пугающей ситуации, хорошо было иметь рядом кого-то близкого, подумал Арсений и покосился на Шастуна. У Димы была Катя, у него был Антон, только вот Катя с Димой и Савиной отсюда уедут вместе, а для Арсения это конечная остановочка.

Если он будет повторять это себе достаточно часто, то рано или поздно поверит.

Катя обернулась к ним, помахала рукой, подзывая, но Антон и Арсений синхронно покачали головами: теперь всё должно было быть хорошо, так что они обязательно ещё увидятся, а сейчас хотелось, убедившись, что они нашли друг друга, оставить счастливую семью.

Поэтому они вернулись в центральный холл, свернули к спальному корпусу и остановились у лестницы в неловком молчании.

Арсений думал о том, что один совет Эдика сработал. Что повышало шансы того, что и второй — лечь спать с Шастуном, — был если не полезным, то хотя бы заслуживающим внимания.

И так-то они уже спали вместе.

Антон как-то незаметно, совсем как восковые фигуры в музее, оказался слишком близко. Сантиметров на десять ближе, чем Арсений считал допустимым для людей, с которыми он поддерживал дружеские отношения. А с Антоном он так старался их поддерживать, что пришлось засунуть руки в карманы, иначе они бы точно куда-нибудь не туда потянулись.

— Это не флирт, — безобразно флиртующим и низким тоном сказал Шастун. Впрочем, стоило признать, что Арсению в последнее время все слова Антона начали казаться заигрываниями. — Просто очередное предложение переночевать у меня.

В кармане что-то было. Нахмурившись, Арсений вытащил картонный прямоугольник.

На синем билетике белыми буквами было написано: «Музей восковых фигур санатория М. Ф. Редькина», а по обоим углам разместилось по плохо прифотошопленной фотографии восковой фигуры.

У одной было лицо Антона, а у второй — Арсения.

— О, смотри, мы, — сказал Арсений, довольный тем, что нашёлся повод перевести тему разговора.

— Блядь, — незамедлительно отреагировал Антон, но с намеченного курса не сбился: — Это аргумент в пользу того, чтобы переночевать у меня.

— А ты знаешь, я в музее вспомнил, как ты говорил о том, что у каждого человека есть страх, который ему ближе, — Шастун заинтересованно на него посмотрел. — Мне кажется, я нашёл свой.

— Да, — кивнул Антон, немного помолчав. — Я тоже так подумал. Тебе подходит. Я… — он вздохнул и как-то заметно погрустнел. — Я хочу увидеть правду, а ты правду хочешь скрыть.

— А у этого страха есть название в твоей классификации?

— Есть. Это страх незнакомого. Страх того, что выглядит почти как человек, но совсем чуть-чуть не так. Арсений, — он вдруг протянул руку и сжал его пальцы, всё ещё держащие билетик музея. — Приходи, пожалуйста, если что-то случится. Или если просто захочется. Просто приходи.

Арсению захотелось вернуться и постучать в дверь Антона ещё на середине лестницы на второй этаж. Но он сдержался, дошёл до своего номера, повкручивал лампочки и сходил в душ.

И лёг спать.

Chapter Text

Дом был богатый, но старый. Чем-то похожий на полузаброшенное поместье в Ленобласти, в котором Арсений в первые годы жизни в Питере подрабатывал актёром иммерсивного театра. Это была несколько беспомощная современная постановка «‎Вишневого сада»‎, где Лопахин был вампиром, поэтому дыры в паркете и разбитые окна было решено считать подходящими декорациями, а вовсе не показателем крошечного бюджета.

Дом же, в котором он оказался сейчас, выглядел как хорошо сохранившийся дом-музей века так девятнадцатого. Арсений стоял посреди довольно просторного зала, предназначенного, судя по размеру и стульям у стен, для танцев. Блестящий паркет, тяжёлые портьеры на решётчатых окнах, изящная деревянная мебель с тканевой обивкой, картины в поблескивающих позолотой рамах на стенах. Из всей обстановки выпадало только музыкальное сопровождение — вместо чего-нибудь классического звучали ритмичные биты, и смутно знакомый низкий голос начитывал рэп. Всех слов Арсений не улавливал, потому что музыка звучала откуда-то снизу, и мог различить только обрывки: что-то про «разрушать, не строить» и каких-то «‎бэд боев».

Зато гораздо лучше, чем слова, он слышал бульканье из-за двери в конце ‎‎зала. Может, это джакузи, подумал Арсений, направляясь в сторону звуков и перешагивая широкую полосу лунного света из единственного незашторенного окна. А может, там огромный ведьминский котел, в котором варится зелье. На пути к двери его внимание привлёк тусклый отблеск на небольшом круглом столике, и он притормозил, вернулся на пару шагов назад и с удивлением уставился на револьвер.

Где-то на моменте, когда он взял его, крутанул на пальце, а потом ловко провернул барабан, в голове мелькнуло осознание, что это всё сон. Он в жизни не держал револьверов, да и вообще из опыта с оружием у него было только обращение с бутафорскими ножами и шпагами. И папиным охотничьим ружьём. И ничто из этого не предполагало подобных навыков, которые вдруг у него появились. Но тут раздался очередной довольно громкий бульк, и Арсений отмахнулся от мыслей о снах.

За дверью оказалась ванная комната. Очень красивая — чёрные стены, шахматная плитка на полу, умывальник на тумбе из тёмного дерева, большое овальное зеркало и отдельностоящая ванна на золочёных ножках в форме лап.

И вот в ванне-то и булькало.

Сначала ему показалось, что жидкость была чёрная, но когда он подошёл, то различил тёмно-бордовый оттенок. Как кровь, подумал Арсений, и тут на поверхность выплыл, булькнув, большой пузырь, а потом под водой что-то зашевелилось.

Он осторожно поднял руку с зажатым револьвером и хотел было сделать шаг назад, как на борта ванны легли руки и из воды рывком поднялся человек. Или не человек.

Понять было сложно, потому что вместо лица у него было кровавое месиво. Татуированная рука — на пальцах буквы «‎H A R D»‎ — вцепилась в его предплечье, вымазывая в ещё тёплой крови.

Не было ни рта, ни губ, ни языка, но звук — тихий протяжный полувздох, полустон — прозвучал откуда-то изнутри развороченного лица. Он тянул Арсения за руку, державшую револьвер, и сопротивляться получалось плохо: вторая ладонь — на фалангах буквы «‎C O R E» — обхватила его запястье, наставляя оружие в центр месива.

Он хотел, чтобы Арсений выстрелил?

— Нет-нет, простите, — забормотал Арсений, вырываясь из захвата, который стал скользким от натёкшей крови. — Простите, — повторил он и выбежал из ванной комнаты.

За спиной раздался всплеск, будто кто-то встал в ванне, но Арсений проверять не планировал — он побежал. Через зал и в длинный коридор, через гостиную — в следующий коридор, по лестнице вниз — лица портретов на стенах смазывались, превращаясь в безликие пятна с чёрными провалами открытых в крике ртов. Низкие биты приближались, Арсений чувствовал вибрацию звука. Там могли бы быть люди, люди — это же чаще безопаснее, чем полное их отсутствие?

На первом этаже поместья музыка была громче, слова различимее, но теперь ему не было до них никакого дела. Место резко начало казаться опасным, невидимая рука словно схватила Арсения за горло, сдавливая, лишая возможности сделать глубокий вдох и заставляя сердце панически стучаться в рёбра.

Источник звука, надо было найти источник звука. Он остановился в холле, завертел головой, сделал шаг в одну сторону, в другую — музыка звучала так громко, что теперь было сложно определить, откуда именно она доносилась. Наверху лестницы, с которой он только что сбежал, раздалось шлёпанье.

Будто кто-то ступал босыми и мокрыми ногами. Неспешно, но неумолимо приближаясь. Надо было прятаться, решил Арсений и, стараясь двигаться тихо, но быстро, бросился к высокой двери.

За ней могло оказаться что угодно, потому что что угодно было лучше, чем остаться один на один с человеком без лица, и Арсений был готов к гостиной, спальне, хоть кладовке, но вместо этого с удивлением обнаружил себя в помещении, похожем на клубное — барная стойка у одной стены, столики ближе ко входу, танцплощадка чуть дальше и сцена. Она была освещена красным светом, рассеянные и уже не такие режущие лучи которого касались и танцплощадки, но бар и столики оставались в полумраке.

Это место и было эпицентром музыки — сейчас она оглушала, вливаясь в уши и заполняя всё пространство головы, и если бы Арсений открыл рот, то наверняка превратился бы в человеческую колонку.

— Арсений, — раздалось со сцены. Голос был негромкий, но легко перекрыл музыку. — Ты пришёл.

Фигура в чёрном — что с этими манифестациями, нет бы что-нибудь повеселее выбрать, — вышла под свет софита.

Конечно, это был Эдик. Он же предупреждал.

— А у меня был выбор? — крикнул Арсений. Его голос так убедительно на фоне музыки не звучал.

— У тебя был выбор, как лечь спать, — Эдик остановился в центре сцены, раскинул руки и опустил их на микрофонные стойки по обе стороны от себя. — Но ты игноришь мои советы, — он усмехнулся.

Эдик как-то нехорошо выглядел. Даже в красном свете он казался излишне бледным, а тени на лице больше походили на синяки или трупные пятна — если бы Арсений хоть раз их до этого видел. Внимательный и тяжёлый взгляд исподлобья тоже не добавлял атмосфере приятности, поэтому он разорвал зрительный контакт и посмотрел на пустующие столики.

И заметил, почему они пустовали.

Тела лежали между столами: неловко сползшие со стульев, навалившиеся друг на друга, кто-то выглядел мирно, будто спал крепким пьяным сном, другие же застыли в неудобных позах. Арсений смотрел на спины и грудные клетки долго, но не заметил ни одного шевеления, ни единого вздоха.

— А я тебе честно предлагал. Но нет, ты же не такой, — Эдик смешливо фыркнул. — Ты независимый, ты так себя любишь называть, да? А на деле, чё? На деле, Арсень Сергеич, ты просто один.

Арсений поморщился: он не был один. У него был театр, была семья и даже друзья.

Но театр уехал на гастроли без него, семью он сам оставил в родном городе, а друзьям на самом деле врал больше всех. Просто потому что был почти уверен, что они смогут увидеть чуть дальше, чуть больше. Вот только его всегда пугали мысли о том, что они могли не придавать никакого значения всем его ужимкам и полуправдам и не пытаться рассмотреть его настоящего.

Что же это получалось.

— Да-да, а ты как думал, дядь. Это с Антоном у нас своя игра — мы показываем, он пишет. А вот ты, Арсений, совсем другое дело. Такой маленький и никому не нужный, тебя же можно просто взять, — Эдик вытянул раскрытой ладонью вперёд неожиданно изящную руку, чуть помедлил и резко сжал кулак. — И всё, и нет Арсюшки.

Надо было уходить. Арсению надо было брать пример с Колобка — от развороченного лица ушёл, от Эдика тоже надо.

От Шастуна разве что уходить не стоило, и если у Арсения будет возможность провести работу над ошибками, он этим обязательно займётся.

Вдруг стало очень сложно — нет, невозможно — сделать шаг. Сколько раз ему снились такие сны: кто-то гнался за ним, и Арсений то не мог сдвинуться с места, то не мог бежать быстрее, а чаще всего, добежав до спасительного дома или квартиры, не успевал закрыть за собой дверь. Вот и сейчас, он мог только стоять, глядя на Эдика, и почти физически ощущать, как нейроны в мозгу посылали сигналы в разные части тела, но те затухали, так и не покинув головы.

— Момент, когда ты умрёшь, будет ощущаться точно так же, как и этот, — сказал Эд низким, но звучным голосом, от чего у Арсения внутри всё завибрировало. — Так что уже можно не бояться.

Он широко улыбнулся, и ямочка на щеке начала разрастаться, проваливаться всё глубже, и не смотреть на это было так же тяжело, как смотреть.

«‎Выметайся оттуда, — вдруг сонно пробурчал Шастун в его голове. — Выметайся и ищи книгу».

— Ты где? — прошептал Арсений, и Эдик нахмурился, заметив.

«‎Где-где, у себя, блядь, — недовольно ответил Антон, и Арсений почти видел это хмурое заспанное лицо. — Ты же не лёг со мной спать. Беги давай».

— С кем это ты разговариваешь? — спросил Эд и начал спускаться со сцены — медленно, словно хищник, подкрадывающийся к своей добыче.

Арсений даже не сразу понял, что у него получилось, когда вдруг шагнул назад, а потом ещё, а потом развернулся и побежал прочь. Пересёк холл — и нет, он совсем не смотрел, поднялось ли на ноги тело с развороченным лицом, которое до этого сидело на ступеньках лестницы, — и побежал чередой коридоров и комнат, толкая двустворчатые высокие двери, не запоминая поворотов, осознавая только, что дом растягивался во все стороны, потому что кто, в самом деле, построит ряд гостиных и столовых длиной метров в пятьсот?

— Где эта книга? — спросил он, тяжело и рвано дыша.

«‎Я откуда знаю, я же не там, — моментально откликнулся Антон. — Вот чего ты не лёг со мной, Арс?»

— Пару дней назад ещё смог бы, — выдохнул Арсений, толкая плечом очередную дверь, — а теперь — нет.

«‎И что изменилось?»

— Ты… — Арсений помедлил и потому, что запнулся об ковёр в очередной гостиной, и потому, что не очень хотел отвечать. Но это же был сон, а Шастун, скорее всего, был отколовшимся куском его собственного сознания, первым симптомом наконец начинающейся шизофрении. — Ты теперь так смотришь.

«Я на тебя с первого дня так смотрю. Что изменилось, говори правду».

— Ну значит, — он выбежал в очередной коридор, но этот был выше и просторнее предыдущих. Что-то менялось. — Значит, теперь я замечаю, когда ты так смотришь.

Он почти пробежал мимо, мозг только через пару метров обработал зрительный образ — за открытой дверью по левой стороне виднелись высокие книжные шкафы. Библиотека. Если и искать книгу, то в ней, должно быть, разумнее всего?

— Какую книгу? — спросил он, влетая в помещение. — Какую книгу мне надо найти?

Антон молчал, и Арсений начал осматривать стеллажи. Сначала его напряг вид плотно заставленных полок, но через секунду он понял, что все они были лишь разными изданиями книг Макадама Орехова. Только почему-то названия у них были не такие. У Орехова не было книги «‎Щедрые неигры», не было «‎Поспешной жизни». И только на «‎Ненависти и супе» он догадался. У Орехова были книги «‎Жадные игры», «‎Неторопливая смерть» и «‎Любовь и бутерброды». Это была библиотека антонимичных книг. Прекрасная догадка, похвалил себя Арсений, только вот чем это поможет.

— Антон, — позвал он ещё раз, без особой, впрочем, надежды, — какую книгу?

«‎Ну не тупи, мою конечно».

— Они тут все тв… — начал было Арсений и осёкся. Конечно, это были не его книги. И даже не Макадама Орехова.

Дело пошло быстрее, уловив внутреннюю логику, Арсений быстро скользил взглядом по корешкам. К счастью, библиотекарь тут был педантичный, разные издания одних и тех же книг стояли рядом, поэтому просматривать названия было легче. Он передвигался от шкафа к шкафу, подумал, что, может, стоило поискать картотеку, но отбросил эту идею — тратить время на дополнительные поиски не показалось разумным.

«‎Второстепенное — отвести взгляд», «‎Счастье по адресу», всё не то, всё ненастоящее. Он потянулся за «‎Рабом равновесия» на одной из верхних полок, потому что ему показалось, что такой книги у Орехова не было. Попутно зацепил ряд с «‎Где кончается бездорожье», и несколько книг упало на пол, раскрываясь в полете.

И из них посыпались кости.

Мелкие, быстро отметил Арсений, вряд ли человеческие, разве что это были пальцы. Но скорее — животных. Приятного, впрочем, всё равно было мало. «‎Раб равновесия», как он тут же сообразил, был зеркальным «‎Властелином качелей», а значит, всё ещё не то, что он ищет.

Знать бы ещё, что именно ему было надо, но пока Арсений лишь понимал, что ему не подходило.

Она лежала отдельно, даже не на книжной полке, а на приставном столике у одного из шкафов.

Переплёт розового цвета, будто это и не книга вовсе, а блокнот для записей.

На обложке маленькими буквами было написано: «‎Антон Шастун». Арсений осторожно взял книгу в руки: она оказалась тонкой и лёгкой, совсем не такой, как привычные тяжёлые томики Макадама Орехова.

Он открыл её и провалился внутрь.

Всё тело было в поту — неприятном, холодном, — поэтому, отдышавшись, Арсений пошёл в душ. Под тёплыми струями воды с нормальным напором — вот они, плюсы мытья в санатории ночью, а не в дневное время, — он попытался осмыслить произошедшее.

Конечно, это ему только приснилось. Приснилось, потому что Эдик пообещал, что ему что-то такое приснится. Приснилось, и Антон каким-то образом был в этом сне. Кем был Эдик, какой страх он воплощал? Помимо просто крипового мужика в подростковой одежде. Какое отношение к этому имели кости? И человек без лица? И эта странная фраза: «‎Момент, когда ты умрёшь, будет ощущаться точно так же, как и этот».

Чем больше Арсений об этом думал, тем больше становилось очевидным, что ответы могут найтись у Шастуна. Но тот, конечно, спал. А если не спал, то это было бы слишком подозрительно. Но не мог же он и в самом деле быть в его сне?

Желание проверить перевесило и настороженное отношение к санаторным коридорам и базовые правила этикета, вроде тех, что «‎Не стоит ходить в гости в три часа ночи», поэтому Арсений, наспех натянув футболку и пижамные штаны, вышел из номера.

Весь путь на первый этаж он опасливо пересчитывал двери и рекреации, но их оказалось совершенно нормальное количество, и даже лестница была всего одна, и дверь Антона была на своём месте.

И открылась она ещё до того, как Арсений успел постучать.

Шастун стоял в проёме, всё ещё держа дверную ручку. Из одежды на нём были только трусы. Арсению стало очень жалко себя.

— Ты спал? — смущённо спросил он. — Я могу подождать, пока ты оденешься.

— Не спал, — буркнул Антон, делая шаг назад и складывая руки на груди. — А знаешь, почему? Я тут срастил кое-что.

Арсений был способен срастить только то, что если он немедленно не спрячет руки за спину и не сцепит их в замок, то они потянутся к Антону.

— М-м-м? — очень осмысленно ответил он.

— Ты же знал, что тебе не стоит ложиться спать одному?

— Знал, — сказал Арсений прежде, чем догадался соврать. Впрочем, как говорится, сгорел сарай, горите и другие хозяйственные постройки. — Он меня предупредил. Посоветовал лечь спать с тобой, — у Шастуна красиво, но крайне недовольно напряглась челюсть. — А Сергей Борисович и вовсе предложил поскорее тебе отсосать, чтобы это всё, — он взмахнул руками, — закончилось.

— Сергей Борисович что?.. — моргнул Антон.

— Отсосать, — кивнул Арсений.

— Прям мне?

— Ну не ему же. Хотя, знаешь, вполне привлекательный мужчина. Горячий.

— Так, — Антон вздохнул и потёр ладонями лицо. — Мне не нравится, куда зашёл этот разговор. Вернее, нравится, но не совсем. Вернее… — он запрокинул голову и пару секунд посмотрел в потолок. — Короче. Мне приснилось, что ты был в доме Эда. А учитывая, что для меня это уже второе столкновение с его снами, я довольно неплохо представляю себе уровень опасности. Ты же понял, что мог умереть? — Арсений осторожно кивнул. — Потому что Эдику похую твоя уверенность в том, что это место не может причинить физического вреда.

— Потому что он?..

— Страх смерти. Меня он отпустил только из-за… Если честно, не знаю, из-за чего. Он говорил о каком-то договоре, и я подозреваю, что это связано с книгой, но мне было так страшно, что большую часть я упустил. Сложно внимательно слушать, когда тебя в захвате удерживает человек с развороченным лицом.

— О, знаю такого, — усмехнулся Арсений.

— Конечно, блядь, знаешь, — огрызнулся Антон. — И, по-моему, недостаточно чётко осознаешь, что если бы не какая-то аномальная случайность, ты этим знанием ни с кем бы не поделился, — он устало облокотился о стену. — Помнишь, я говорил, что подумываю вызвать вертолёт МЧС, чтобы отсюда выбраться? Я теперь думаю вызвать его для тебя.

— Потому что тебе надо написать книгу, — понимающе сказал Арсений.

— Потому что мне надо написать книгу, — согласился Антон. — Ладно, теперь, после того, как я поныл, вернёмся к Сергею Борисовичу.

— А что там с Сергеем Борисовичем? — как можно более беспечно спросил Арсений.

— Что он тебе сказал?

— Что он никак не связан с поджогом магазина и не несёт ответственности за термопоты.

— Блядь, Арсений, — сказал Шастун, оттолкнулся от стены и в два шага оказался слишком близко. — Как же ты меня заебал, какие нахуй термопоты, — добавил он, обхватил его лицо руками и — несмотря на всю кажущуюся решительность — осторожно прикоснулся к его губам своими.

Арсений замер, всё ещё думая о термопотах и горячих чашках, в то время как мозг отстранённо фиксировал: вот губы Антона мягко вдавливаются в его, вот он проводит по ним, трётся, целует ямочку над верхней губой. Каждое микроскопическое движение — будто игра «‎Холодно-горячо»: тепло, теплее, теплее, горячо, обжигает. Когда Антон лизнул его нижнюю губу, Арсений сдался. К чёрту всё. В конце концов, он же уже целовал людей, подумал он, приоткрывая рот и толкаясь языком, что тут может быть нового.

А.

Вот что.

Он как-то не сообразил, что если тебя целует тот, в кого ты влюблён, то это ощущается совсем иначе, чем пьяные поцелуи с коллегами и неловкие зажимания с симпатичными однокурсниками. Оказалось, что всё сразу приобретает значение совсем других, неизвестных прежде масштабов: как трогательно нос Антона цеплялся за его, как кололась чуть отросшая щетина, как дрогнули уголки губ, когда Арсений лизнул трещинку на губе, как шумно он выдохнул от прикосновения пальцев к шее.

Поцелуй был ужасно нежный, никакого порыва страсти, совсем, на самом-то деле, не во вкусе Арсения, поэтому он позволил Шастуну несколько растапливающих внутренности секунд, когда он гладил его щеки и целовал так ласково, будто Арсений был самым ценным если не вообще в его жизни, то уж в этом санатории точно. А потом прижался ближе, обхватывая талию Антона, прижимаясь сразу всем, чем получалось — торсом, пахом, бёдрами.

Арсений знал, что делать — лизнуть, открыть рот шире, потереться, — но на Шастуна это, почему-то действовало не так, как надо было. Куда более напористые ласки ему явно нравились, потому что под тонкой тканью белья дёрнулся член, и Арсений хмыкнул Антону в рот. Но он продолжал целовать мягко и медленно, запустил руку в волосы, но вместо того, чтобы дёрнуть, погладил и сжал затылок, будто упрашивая угомониться.

В планы Арсения это не входило — хотя он и не знал, что в них было, но не эта затапливающая нежность, — поэтому он схватил Шастуна за подбородок, заставляя его задрать, и широко лизнул шею, о которой слишком много фантазировал в последнее время. Длинная, очень содержательно подумал он, чуть прикусывая кожу, изящная.

Если уж он не смог уберечься от близких контактов с Антоном Шастуном, то он ему, во всяком случае, сможет запомниться. Может, Макадам Орехов когда-нибудь напишет рейтинговую сцену, в которую люди поверят.

С мыслью, что он, возможно, творит будущее литературы, Арсений опустил руку ниже, сжал член Антона сквозь белье и прошептал, намеренно задевая ушную раковину губами:

— Пойдём в спальню.

Лицо у Шастуна было совершенно обалдевшее, будто он не до конца осознавал происходящее, а тому, что всё-таки осознавалось, не верил. Он сфокусировал на Арсении затуманенный взгляд и кивнул. Но не сдвинулся с места, так что пришлось его подталкивать. Дотолкав до кровати, Арсений усадил его, а сам отступил.

— Ты мне очень нравишься, — тихо сказал Антон, и Арсений на мгновение прикрыл глаза. У него не было на это внутренних сил. Все, что были в запасе, он потратил на то, чтобы не влюбляться в Шастуна и не заводить с ним санаторно-курортных романов. Получилось плохо, потому что сейчас всё на высокой скорости летело в пизду, но Арсений собрал остатки самоуважения.

Лучший секс для Макадама Орехова, которым тот настолько восхитится, что напишет о нем несколько строк. Или абзацев. Может, даже главу. И никаких обсуждений чувств.

— Тогда тебе понравится и это, — сказал Арсений и медленно потянул футболку вверх. Судя по тому, что взгляд Антона моментально впился в открывшуюся полоску кожи, методика была выбрана верная.

Он стянул футболку через голову, потянулся, глядя на Шастуна из-под полуопущенных ресниц: тот тяжело дышал, приоткрыв рот, и выглядел бы глупо, если бы Арсений не был так ужасно в него влюблён и не пытался запомнить каждую секунду и каждую перемену выражения лица.

Не думать об этом, оборвал он себя, и провёл руками по груди и животу, привлекая внимание к тому, что, как Арсений отлично знал, было красиво — ключицам, чуть очерченным мышцам живота, линии талии.

Он запустил ладонь под резинку пижамных штанов, помедлил, потому что не представлял, как можно сексуально их снять, вытащил руку — Шастун смешно задохнулся, — стянул их до середины бедра и позволил соскользнуть на пол. Как удобно, что трусы он презирал как социальный конструкт, потому что не хотел нелепо приседать или прыгать на одной ноге.

— Расскажи, что ещё тебе нравится, — сказал Арсений и опустился на колени перед Антоном.

— Ты, — ответил упёртый Шастун, и Арсений с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза.

— А ещё? — уточнил он, развёл ноги Антона в стороны, оглаживая бёдра, и остановился, почти касаясь пальцами члена.

— Арсений, я не… — начал было Антон, но конец фразы потонул в судорожном вздохе, когда Арсений наклонился и провёл языком по ткани трусов, член тут же напряжённо дёрнулся.

Спрашивать Шастуна было бесполезно, решил Арсений, стягивая с него бельё. Антону можно было быть неловким, вскинуть бёдра, заехать коленкой в ухо — Арсению всё равно слишком нравилось все происходящее. И, в конце концов, не он тут знаменитый автор. Он облизал ладонь и пальцы, с удовольствием отмечая, как расширились у Антона глаза. Этому трюку он научился у своего однокурсника: если с одной стороны массировать член влажными пальцами, а с другой — прижаться ртом, то казалось, что облизывали два человека, а не один.

Как жаль, что у него не было достаточно опыта, чтобы удивить Шастуна чем-то ещё, и, скользя губами по члену, он пытался придумать, что делать дальше. Был, конечно, ещё один беспроигрышный вариант.

Арсений широко лизнул член от основания до головки, посмотрел Антону в глаза — что на него почему-то действовало явно сильнее, чем любые облизывания, — взял его за руку и положил себе на затылок.

Расслабить горло, напомнил он себе и медленно начал опускаться. Член у Шастуна мог бы быть и поменьше — красиво, конечно, но много. И когда головка скользнула дальше и ткнулась в заднюю стенку горла, он всё-таки закашлялся.

— Так, — сказал Антон, подхватил его под мышки и поднял, усаживая рядом с собой на кровать. — Арсений, ты чего? — Арсений сделал вид, что очень занят вытиранием слюны с лица, поэтому ничего не ответил. Что ему было сказать? Прости за неудачный горловой минет? Хотелось убежать куда-нибудь подальше, желательно с помощью вертолёта МЧС. — Ты не подумай, что мне не понравилось. Мне очень понравилось, — с нажимом добавил Шастун. — Но вот это всё раздевание и минет… Ты пытаешься меня впечатлить?

Арсений прикрыл глаза в надежде, что сейчас резко уснёт, снова окажется во сне Эдика и на этот раз сам попросит себя убить. Уши стали очень горячими и наверняка красными.

— Нет, — коротко ответил он.

— Хорошо, — сказал Антон и взял его за руку. — Но я впечатлён. Но не всем этим, а просто тобой. Тебе не надо ничего такого делать.

Как же это было плохо. Каким же ужасным и отвратительным человеком был Шастун.

— Очень мило, — с трудом разжав губы, произнёс Арсений.

— Да ну тебя, — фыркнул Антон и вдруг потянул его на себя, притягивая всё ближе, пока Арсений не лёг на него. — Останься. Пожалуйста.

От слов Шастуна и от всей ситуации было неловко и стыдно. Но от мысли, что он в очередной раз увидел его настоящим, в момент, когда Арсению этого меньше всего хотелось, было скорее странно: раньше с ним никогда такого не случалось.

Как же он проебался. И хуже того — это ему скорее нравилось, чем нет.

Chapter Text

Он проснулся от того, что на него смотрели.

Арсению казалось, что за прошедшие дни он успел привыкнуть ко взглядам Антона — внимательным, изучающим, пытающимся проникнуть прямо в черепную коробку и забраться под кожу, будто у Арсения там было что-то по-настоящему интересное. Но этот был какой-то новый. Он понаблюдал за Антоном из-под ресниц: тот сидел на кровати, чуть склонив голову набок, кудряшка упала на лоб, острые плечи расслаблены, и смотрел непривычно, слишком ласково и как-то ещё, но определение ускользало.

Ладно, стоило подумать о другом. Например, с утра стало понятно, что вчера ему надо было послать Шастуна нахуй. С новоприобретённым, но всё ещё немного сонно-ленивым недовольством, Арсений приоткрыл один глаз.

— Тебе стоило вчера послать меня нахуй, — сказал Антон, не меняя позы.

— Так-то да, — согласился Арсений. — Иди нахуй, Антон.

Антон задумчиво кивнул, будто даже не ему, а скорее самому себе.

— Я не хочу проебаться, Арс, — он вздохнул. — Ты мне очень нравишься, но есть ощущение, что ты это всё видишь, как курортный роман. Который тут и закончится.

— Санаторный, — поправил Арсений. — Санаторный роман.

— Почему нельзя, чтобы это был просто роман, — пробормотал Шастун, кажется даже не ожидая ответа. — Два взрослых человека, — он поймал торчащую из-под одеяла ногу Арсения и обхватил пальцами лодыжку. — Один боится слишком много, второй — слишком мало.

— Прямо как Холмогоров и Артём в твоих книжках, — с удивлением сообразил Арсений.

— М-угу, — ладонь Шастуна скользнула выше по голени, — мой любимый троп. Лучшая динамика персонажей, — он сел между ног Арсения.

— Ссыкло и его герой? — усмехнулся Арсений.

— Ссыкло? — возмутился Антон, сдёргивая с него одеяло. — Ну ладно, ссыкло. Но второй персонаж вовсе не героический. Он совсем отбитый, Арсений. Никакого инстинкта самосохранения.

— Кто-то же должен двигать сюжет.

— Арсений, — Шастун подтянулся и навис над ним, поставив локти по обе стороны от его головы. — Я хочу, чтобы ты сыграл Артёма в экранизации первой книги.

Арсений не успел сообразить, что ответить, потому что Антон наклонился и поцеловал его.

Если бы он умел писать, то написал бы этот поцелуй. С его навыками, правда, получился бы пошлый порнографический рассказ. Потому что он смог бы передать только то, какими влажными и мягкими были губы Антона, как настойчиво он толкался языком, как вылизывал его рот, как прикусывал и целовал. Но вот всё остальное — тепло под рёбрами, довольное мычание Антона (или это был он сам?), и страшное, по-настоящему страшное, никакая санаторная хтонь не сравнится, чувство, что обмануть себя будет очень сложно.

Ещё можно было попытаться вчера, когда он скорее играл человека, который очень хотел переспать даже не с Антоном, а с Макадамом Ореховым, но сегодня, этим ранним, судя по сероватому свету, утром, Арсений не успел подобрать себе образ. И Шастун отвлекал своими поцелуями, и его никак не получалось подменить кем-то более далёким и неважным, набором внешних характеристик, вроде дорогой одежды и розового блокнота с обгрызенным карандашом между страниц, и функций — пишет книги, делится едой, рассказывает страшные истории.

Не получалось, и приходилось быть настоящим Арсением и целовать настоящего Антона.

— А вы случайно не манифестация страха безумия, — сказал Антон и скользнул губами по его щеке, — а то у меня от вас крыша едет.

— Ты не видишь, но я закатываю глаза, — фыркнул Арсений, выгибаясь и подставляя шею. Антон тут же широко её лизнул, опустился ниже и прикусил ключицу.

— Я это чувствую, — сказал он и положил голову ему на грудь. — Вот: ты самый смешной и красивый человек из всех, кого я встречал, — он помолчал, будто прислушиваясь. — Пропустило удар. Твоё глупое непуганое сердечко.

— Это оно в ужасе от того, какой ты сентиментальный.

— Я просто внимательный, — пробормотал Антон, лизнул его сосок и провёл языком по груди, — и наблюдательный.

В голове у Арсения тут же завертелись мысли, которые он бы никогда не высказал вслух: что в нём не было ничего такого интересного, что стоило бы внимания; что если Шастун ещё это не понял, то скоро поймёт, что если… Но дыхание Антона коснулось низа его живота, моментально выбивая все эти размышления и оставляя только звон в ушах.

Поэтому вместо того, чтобы пытаться думать, он решил смотреть и приподнялся на локтях.

Антону не надо было думать о том, чтобы выглядеть сексуально. И не потому, что он был весь такой из себя непринуждённый, нет. Он неловко завалился на бок, когда снимал трусы, и чуть более ловко снял пижамные штаны с Арсения. Если бы он был на месте Антона, то весь бы уже извёлся, думая, какой он нелепый, какие нескладные у него конечности и дурацкие движения. Но в том, как Антон всё это делал — очень очевидно подвис, рассматривая его член, укусил выступающую бедренную косточку, за что получил пяткой по спине, рассмеялся, прижимаясь носом к его животу, — во всем этом было столько удовольствия и радости, что что-то тяжёлое сначала сдавило Арсению грудь, а потом растаяло, будто ничего и не было.

К моменту, когда Антон обхватил его член своими пальцами — надо быть с собой честным: первым, о чём подумал Арсений, когда заметил их красоту, было то, как они будут смотреться именно на этой части тела, — и сказал: «Какой же у тебя охуенный член», Арсений был совершенно уверен в одном: если у кого и было непуганое сердце, так это у Антона.

Ещё у него был невозможно потрясающий рот. И язык. И он явно знал, что надо с ними делать. Арсения хватило только на то, чтобы посмотреть, как Антон облизал его член от основания до головки, после чего он обреченно откинулся на подушку.

Антон не пытался что-то доказать, хотя Арсений почему-то не сомневался, что это не первый минет в его жизни — ни неловких примериваний, ни извинений за зубы, — но делал это с почти неприличным наслаждением. Зажмурившись от пошлого хлюпанья, Арсений с ужасом понял, что такого у него никогда не было. Были возбуждение и влюблённость, были похоть и страсть, но чтобы кто-то отсасывал ему, периодически довольно постанывая? В таком сценарии он оказался впервые и не знал, что делать. В какой момент нужно было перехватить инициативу? Как долго можно было просто лежать и кайфовать? Не подумает ли Антон о нём плохо, если он ещё пару минут побудет вот так — почти не двигаясь, только слушая влажные звуки и ощущая горячий рот вокруг своего члена?

— У меня нет ни презервативов, ни смазки, — сказал Антон ему в член. Арсений приподнял голову и с трудом сфокусировал на нём взгляд.

— Кто из нас вообще сверху?

— Све-е-ерху? — спросил Шастун и сделал несколько движений рукой, в которой держал член. Подлый, подлый и низкий человек. — Можем кинуть монетку. Но сегодня никто, потому что у меня нет ни презервативов, ни смазки. Но я высоко оценил твой интерес к данному вопросу.

— У меня есть презервативы, — сказал Арсений и прерывисто выдохнул, ещё раз оценив пальцы Антона на своём члене. — Но нет смазки.

— Подозрительно, — Шастун изогнул бровь. — Выглядит так, будто кто-то планировал гетеросексуальный секс.

— Выглядит так, будто кто-то просто всегда имеет при себе презервативы, — фыркнул Арсений и сел. — Может, надеялся на какого-нибудь более благонадёжного партнера со смазкой, — добавил он и, обхватив Антона за шею, потянул его к себе для поцелуя.

— Получается, — сказал Шастун ему в губы, — придётся ещё раз встретиться.

— Ты очень приставучий, — с улыбкой прошептал Арсений. — Никак не могу от тебя отделаться.

Антон уложил его обратно, аккуратно придерживая под голову, будто падение на подушки могло нанести серьёзный урон, лёг сверху, и Арсению пришлось закусить губу, чтобы позорно не застонать от того, как приятно ощущалось прикосновение горячего члена к его собственному. Он поёрзал, чтобы ещё раз воссоздать это трение, и Антон сощурился, вглядываясь в его лицо.

— Что? — спросил Арсений. — Я люблю члены, чего ты от меня ожидал.

— Ну чего-то такого, да, — очень серьёзным тоном ответил Шастун. — Но сложно строить предположения, ты слишком непредсказуемый.

Арсений подмигнул ему, поднял ко рту руку и облизал её. Шастун отследил это движение резко потемневшими глазами и смешно втянул воздух.

— Без смазки, конечно, не то, — сказал Арсений, проталкивая руку между их телами, — но… а, впрочем, — хмыкнул он, обхватывая пальцами сразу оба члена, — сойдёт.

— Сойдёт? — улыбнулся Антон и хотел было сказать что-то ещё, но вместо этого застонал, когда Арсений двинул рукой. Через пару мгновений говорить было сложно обоим — Антон дышал часто и поверхностно, и Арсений приоткрыл рот, не целуя, а скорее пытаясь поймать его дыхание ртом и не сбиваться с ритма.

Магнит внутри, который всё это время тянул его к Антону, будто успокоился, то ли от того, что все электроны были заняты другим, то ли от того, что они и так были слишком близко. Вообще это всё для Арсения было слишком близко, но так ужасно хорошо, что он уже не мог остановиться: не мог перестать быть собой, постанывать в рот Антону, периодически прихватывая зубами его нижнюю губу, не мог перестать смотреть на то, как подрагивали его светлые ресницы.

Ничего он уже не мог, обречённо подумал Арсений, чувствуя, как пульсация и жар подходили к точке невозврата. Не смог не влюбиться, не смог не заняться сексом, что ему ещё оставалось?

Антон на секунду лёг на него всем телом, что оказалось неожиданно приятно, потом мазанул губами по скуле и скатился на бок рядом.

— Закажу смазку, — сказал он.

Хорошо быть Антоном, решил Арсений, потянулся и провёл пальцем по прямой спинке носа — Шастун тут же смешно поморщился.

Арсением чаще всего хорошо было не быть.

***

Он вернулся в свой номер, чтобы переодеться, ощущая себя донельзя странно: внутри было разлито что-то тёплое и обволакивающее, но при ближайшей инспекции обнаруживалось, что это масло, а на фоне уже маячил человечек с зажжённой спичкой.

Принять решение, о котором Антон если и не просил напрямую, то уж точно намекал — не убегать, остаться, открыться, — казалось гораздо легче и одновременно настолько тяжелее, потому что это было не одно простое «‎да» или «‎нет», а за любым вариантом прятались многословные объяснения, причины и последствия.

Когда Арсений спустился на завтрак, Шастуна за столом не было. Запеканка невыносимо воняла рыбой, а из её бока торчала кость — очевидно, что кто бы — или что бы — ни отвечал за то, чтобы изводить Арсения особой, созданной только для него, диетой, он совсем обленился и уже не пытался скрывать. Это всё было рыбой. Всегда. Как хорошо, что у него не было аллергии, а просто личная неприязнь, порой доходящая до рвотных позывов.

С другой стороны, подумал Арсений, с остервенением потроша свою рыбную запеканку — а белая масса под вилкой не оставляла сомнений в том, что она была рыбным филе, а никаким не творогом, — может, ему тоже стоило стать таким. Облениться и перестать скрываться.

Быть рыбной запеканкой.

И если эта рыбная запеканка хочет попробовать отношения с Антоном Шастуном, то кто её осудит.

Он повернулся к Марии Альбертовне, которая обычно сидела по левую руку от него, чтобы поделиться с ней каким-нибудь бестолковым мнением о погоде, природе и прочем, лишь бы ещё немного оттянуть момент окончательного признания себя запеканкой. И шарахнулся — ножки стула натужно скрипнули.

У Марии Альбертовны — если это была вообще она, — не было лица. То есть лицо-то было, ничего похожего на кровавое месиво человека из сна, но оно так быстро двигалось, каждую миллисекунду меняя выражения, которые не удавалось уловить, что стало просто размытым бежевым пятном, на котором смутно угадывались провалы глазниц и темнота открытого в безмолвном крике рта.

— М-мария Альбертовна? — осторожно позвал он, отклоняясь ещё дальше.

Она совершенно точно что-то сказала, но Арсений услышал только вой — приглушенный и далёкий, словно дело было не в расстоянии, а во времени. Он медленно, не теряя из виду Марию Альбертовну, перевёл взгляд на Иду Васильевну и наткнулся на такое же быстро движущееся пятно.

Вставал он неспешно, стараясь не делать резких движений, хотя обе женщины выглядели безобидно, насколько это вообще возможно в их ситуации, но Арсений решил не нарываться.

Что это такое, спросил он себя, проходя между рядами столиков, за каждым — такие же смазанные лица, кто-то будто был увлечён разговором, кто-то — ел, и еда пропадала в тёмных пятнах ртов, но губ при этом было не различить. Он их не интересовал, впрочем, и Мария Альбертовна с Идой Васильевной особого внимания ему не уделили и, как только он встал, снова повернулись друг к другу.

Ни одного человеческого лица во всей столовой.

У входа он так старался тихо открыть дверь, что не сразу заметил стоящую перед ним администраторшу. Её лицо было нормальным. Кроме, разве что, того факта, что он опять будто видел её впервые. Екатерина, подумал Арсений. Или Ирина. Уверенности не было, поэтому вместо какого-либо обращения он просто приветственно кивнул.

— Дорогой Арсений, — улыбнулась она. — Не ожидала вас увидеть. Всем ли вы довольны?

— А почему не ожидали?

— Всем ли вы довольны? — повторила администраторша, хлопая густо накрашенными ресницами.

Это, конечно, был вопрос из разряда тех, на которые нет смысла отвечать правдиво: как, например, когда бабушка спрашивала, приготовить ли борщ, отвечать надо было только положительно, любой другой ответ, а также малейший проблеск сомнения только привели бы к обидам и долгим разбирательствам. В случае с администраторшей, что угодно кроме: «Спасибо, всё прекрасно», скорее привело бы к ещё более частому хлопанью ресницами и каким-нибудь бессмысленным ответам.

А то и очередным бесконечным коридорам.

Поэтому он просто повертел головой, вроде как и кивнул, а вроде и нет.

— Ох, Арсений, — сказала администраторша, её губы начали расползаться в улыбке, и Арсений поспешно перевёл взгляд — он многое не мог запомнить, но вот то, как широко она улыбалась наоборот, хотел бы забыть, а не получалось. — Вспоминайте его лицо.

— Что?

Но в рекреации перед столовой уже никого не было, только откуда-то сбоку донёсся звук закрываемой двери.

В коридоре он столкнулся с ещё несколькими отдыхающими со смазанными лицами, в холле какой-то дедок и вовсе чуть не снёс его, совершенно не заметив. Вреда это никакого не приносило, поэтому Арсений решил, что лучшая тактика в данном случае — переждать. С этой мыслью он вышел из санатория.

А там ничего не было.

Первые несколько шагов он думал, что это просто необычайно туманный день, но через пару метров вдруг осознал, что появляющиеся в поле зрения очертания были не похожи на всё то, что должно было быть тут. Не было ни лавочек, ни фонтана, ни урн. Из тумана выплывали валуны, не по сезону голые деревья и кустарники, а под ногами, вместо привычного асфальта дорожек, была жухлая трава.

Пожалуй, идти дальше было не очень разумно, лучше уж смотреть на размытые физиономии, но когда Арсений развернулся, то не обнаружил санатория, только туман. Он прошёл примерно столько же и должен был вернуться в исходную точку, но ступенек и входной двери не появилось, только камни, деревья, трава.

И что теперь.

Стоило бы, конечно, стоять на месте. Но, подумал он через некоторое время, а что если он тут — Ёжик в тумане. И чтобы дойти до Медвежонка с самоваром, надо обязательно идти. К тому же слабо верилось, что это место вдруг смилостивится и решит развеять все декорации, а Арсения вернуть обратно.

Поэтому он пошёл. Идти было приятно — не холодно, не жарко, трава пошуршивала под ногами, а виднеющиеся в тумане силуэты были похожи на неведомых существ, так что это было почти как медитативно рассматривать облака, мысленно дорисовывая то драконов, то лица, то — вот как этот булыжник медлённо выплывающий ему навстречу, — сов.

Ещё Арсению начинало нравиться, что здесь никого не было. Да, он любил внимание, но его получение почти всегда сопровождалось большим внутренним напряжением — необходимостью поддерживать образ, даже когда он был не на сцене. А тут никому до него не было дела. Никто его не мог видеть.

Видеть, нахмурился он. Был кто-то, кто видел. Не здесь и сейчас, но кто-то был.

Кто-то важный, хотя Арсений и не хотел наделять его этой важностью. Но он ведь никогда и никого не хотел ей наделять, только себя. С самого детства, осознав себя белой вороной, гадким утёнком, паршивой овцой — да и вообще всем метафорическим зоопарком — не только в своей семье, но и в окружении, Арсений решил значение придавать только себе. Иначе он бы не справился, не сохранил бы себя. А так — спрятал всё за шуточками и отыгрышами и пребывал в относительной безопасности. Люди допускались к его образам, некоторые даже к телу, но никогда не в самую душу.

Но этот кто-то, кого он никак не мог вспомнить, кажется, нет, точно видел сквозь все арсеньевские преграды. В этом не было никакого всепоглощающего понимания — к счастью, с таким бы Арсений не справился, — лишь узнавание.

Его видели. Он видел.

Это было, наверное, хорошо.

Вспомнить бы, кто.

Он стал перебирать всех людей, с которыми его настигало это ощущение, но оказалось, что все они совершенно точно были в прошлом. Долгие годы он считал, что его настоящего прекрасно видели родители, и поэтому крайне болезненно воспринимал все ссоры, которые случались, когда он не соответствовал их ожиданиям.

«Арсений, — говорил отец, и его лицо сейчас вспоминалось бежевым невнятным пятном, — выбей эту дурь из своей башки. Какой ты актёр?!»

«Сенечка, солнышко моё, — шептала мама в его плечо, утешая после разговоров с отцом, — ну даже если, то это же надо поступать в Москве или Ленинграде, в нашем городе бесполезно, какая жизнь тебя ждёт? Работа в Омском драмтеатре за десять тысяч рублей в месяц?»

И только уехав от них — с дипломом артиста драматического театра и кино — он осознал простую вещь. Все нанесённые обиды случились по одной причине: родители никогда не видели его таким, каким он был. У них был какой-то свой образ Арсения, и только после двадцати он понял, что не обязан ему соответствовать. Они упорно видели его серьёзным, вдумчивым, правильным по своим меркам, а все проявления Арсения настоящего вызывали у них раздражение и злость. Родительский Арсений должен был стать, очевидно, успешным бизнесменом, жениться, завести как минимум двоих детей и жить где-то неподалёку от родительского дома, чтобы они в любой момент могли удовлетворять свои родительские желания: видеть сына и внуков. Его старшая сестра пошла именно по этому пути, но, хотя Арсений и любил её, мысль о том, чтобы жить так же, повергала в ужас не меньше, чем истории…

Кого?

Страшные истории. Точно, Макадама Орехова же, которым Арсений зачитывался в первой съёмной комнате, когда любой ужастик казался менее пугающим, чем тараканы на кухне и буйный сосед-алкоголик. Читал он его и после, уже переехав в отдельную квартиру, из которой, правда, до театра надо было ехать почти два часа, и в метро, почти уложив телефон на спину рядом стоящего пассажира, жадно вчитывался в буквы на разбитом экране, постоянно сдвигая текст, чтобы прочитать, что там было под трещиной.

Что-то было не так с этим Макадамом Ореховым. Арсений задумался и врезался в очередной валун, больно ударившись коленкой. Вместе с болью в голове вдруг всплыло лицо.

Это точно было очень важное лицо. И будто бы очень знакомое, но чем больше он на нём пытался сфокусироваться, тем больше оно расплывалось, теряясь в таком же тумане, что и был вокруг. Арсений точно мог вспомнить только глаза — большие, болотно-зелёные, смешливые.

Стараясь удержать в сознании хотя бы их, он побрёл дальше. Хотя зачем он вообще двигался? Что-то он думал такое про Ёжика и Медвежонка, но что именно?

— «Что ты ко мне пристал? — пробормотал Арсений себе под нос. — Если тебя нет, то и меня нет, понял?»

Глаза, да. Что за глаза?

Он остановился и в очередной раз огляделся. Возникло ощущение, что этот туман, камни, деревья и жухлую траву он наблюдал уже несколько часов, но видел будто впервые. Что он тут делает?

Захотелось пойти домой. Но дома не было, вдруг понял Арсений. Было только лицо, опять какое-то смутно знакомое, с большими зелёными глазами и пухлыми губами, и эти губы что-то говорили, но он никак не мог расслышать.

Его собственный рот тоже дёрнулся, словно в попытке произнести слово, но звука не было.

Да и важно ли это, всё равно вокруг нет зрителей — а он почти на всех людей в своей жизни смотрел как на зрителей, которые пришли на спектакль о его жизни, — и можно было не использовать свой актёрский голос. Да и мастер всегда говорил, что у Арсения это самое слабое место. Пластика — сильное, голос — слабое. Приходилось напрягаться каждый раз, как ему доставались роли с количеством реплик больше двух, иначе на балконе его бы не слышали.

В общем, без зрителей. И хорошо. Он был совсем один, но в этом одиночестве не было ничего пугающего или неприятного. Оно было освобождающим. Если эта его прогулка растянется ещё на час, ничего страшного. Целый час побудет исключительно своим собственным настоящим Арсением. А потом туман рассеется, и он вернётся.

А если туман не рассеется? И куда он собрался возвращаться?

— Антон, — вдруг сказал его рот без какого-либо арсеньевского участия. — Ан-тон, — повторил он чуть осмысленнее. Никаких шажков языка по нёбу, только два тычка в зубы: Ан-тон.

И тогда Арсений вспомнил.

— Ты знаешь, — сказал он, подтягивая колено к груди и удобнее устраиваясь на стуле, — в моей жизни была только одна страшная история.

— И ты мне до сих пор её не рассказал? — Шастун заинтересованно приподнял брови и отхлебнул ещё чая. Они сидели у него в номере, куда Арсений пошёл сразу, как смог вернуться в санаторий, без каких-либо сил на притворство. Ну нравился ему Антон и нравился, чего теперь.

— Берёг на десерт.

— А что, уже десерт?

— Ты хочешь историю, или мы будем уделять внимание твоим жалким попыткам флирта? — Арсений запихал в рот целый чокопай: есть хотелось ужасно. Возможно, потому что он ничего не ел со вчерашнего вечера, а сегодня до ночи бродил в тумане.

— Сложный выбор, — Антон улыбнулся. — Но Макадам Орехов, конечно, предпочёл бы историю.

— Тогда не отвлекай меня, — Арсений развернул ещё один чокопай и откусил сразу половину. — Когда я переехал в Питер, мне было двадцать три. Я был… — Антон потянулся, снял с уголка его рта крошку и облизал палец. — Я сейчас не буду ничего рассказывать.

— Всё-всё! — Шастун поднял ладони вверх.

— В общем, первое время я снимал комнату в коммуналке на Боровой, и до театра мне было минут десять пешком. Где-то через год ужасные условия жизни всё-таки перевесили единственный плюс, и я переехал, но в тот первый питерский год я мог оставаться в театре допоздна, что, собственно, и делал.

— Чем ты там занимался? — спросил Антон, поставил локти на стол и подпёр ладонями щёки.

— Я вот тебя не перебиваю, когда ты рассказываешь. Ничем особенным — общался с труппой, репетировал, свыкался со сценой, смотрел спектакли, в которых не участвовал. Учил тексты к ролям, которые мне не светили. Надеялся, что однажды ведущий актёр сломает ногу или просто заболеет как-нибудь не смертельно, и нужно будет срочно искать замену. А тут я, выучивший все его реплики, — он улыбнулся. — Такого, конечно, никогда не случалось. Но вообще это всё было, чтобы как можно дольше не возвращаться домой. В один из вечеров я сидел в зрительном зале и наблюдал за прогоном «Дяди Вани». Войницкого отдали Лыкову, хотя он для этой роли, конечно, староват был, но да ладно. И вот стоял он и рассказывал, ну, вот это всё: «Теперь оба мы проснулись бы от грозы, она испугалась бы грома, а я держал бы её в своих объятиях», ты знаешь.

— Не, не знаю, — сказал Антон. Арсений бросил на него укоризненный взгляд.

— На самом монологе я отвлёкся от сценария, с которым сидел, а потом заметил, что не я один оказался очарован актёрским мастерством и чеховским словом. Наискосок от меня, на ряд ниже, сидел человек, которого я не знал. А так-то по понедельникам, когда театр закрыт, незнакомых людей в нём обнаружить крайне сложно. А этот ещё и приложил дополнительные и очень странные меры по сохранению своего инкогнито. Он был в маске. Прям в натуральной, белая такая, я ещё подумал, что фарфоровая. Как на венецианском карнавале. Он, очевидно, почувствовал, что на него смотрят, и повернулся ко мне. Ощущение было… — Арсений повёл плечами. — Неприятное. В любом случае, Лыков на сцене его занимал гораздо больше, поэтому он быстро вернулся к нему.

— Впервые слышу крипоту про людей в масках, — Антон почесал подбородок. — Хотя, казалось бы, благодатная тема.

— Ты очень плохой слушатель, — строго сказал Арсений. — Просто отвратительный. Не перебивай. Следующий день был рабочий, я играл второго казака в «Беглеце», — он поморщился, вспоминая и слабенькую постановку, и своё в ней участие. — Даже не спрашивай, — добавил Арсений, будто Шастун действительно собирался. — Лыков тоже в нём был задействован. И человек в маске снова пришёл. Сидел почти на том же месте, что и во время прогона. На «Бесприданнице» их было уже двое, на «Мещанах» четверо, а потом я сбился со счёта, пока не вышел на сцену во время очередного показа «Беглеца», а в зале были только они. Маски. Остальные актёры, казалось, ничего не замечали, только Лыков был ужасно дёрганый. Опыт помог ему справиться, и спектакль он всё равно вытянул, но каждый раз, когда я мог посмотреть в его напряжённый затылок, на сцене или из-за кулис, я знал. Я знал, что он тоже видит маски.

— Он выступал после? — спросил Антон. Вид у него был заинтересованный — глаза блестят, губу закусил, пальцы стучали по коленке.

— Нет. Он пропал. Слухи ходили разные. Вроде и заявление на увольнение написал, хотя это, я думаю, было попыткой худрука сохранить лицо. Кто-то говорил, что жена узнала о его изменах и он сбежал с любовницей в Португалию, кто-то — что переехал в Москву, но и это было всё странно, при любом раскладе о нём можно было бы что-то узнать, не из соцсетей, так из театральной тусовки. Но нет. Вроде к администрации приходили менты, но никого из труппы не вызывали, да и вообще не факт, что действительно завели дело.

— А ты что думаешь? — Антон хитро на него посмотрел.

— Тогда я ничего особо не думал, только вычеркнул из своего дневничка «Актёры, стоящие на моём пути к величию» первую фамилию. Да и маскам не придал значения: ну криповый мужик, ничего удивительного, что мне было неприятно, когда он на меня посмотрел.

— А сейчас?

— А сейчас… — Арсений помедлил. — А сейчас мне кажется, что я знаю этот взгляд.

Антон ничего не сказал, но всё его лицо выражало неозвученный вопрос.

— Да, — сказал Арсений. — Ты смотришь так же.

Chapter Text

План был надёжный, но в их текущем положении эта надёжность была сравнима разве что с политикой Сбербанка в отношении вкладов населения в девяностых годах.

За завтраком Шастун сказал:

— Заказал в Петрикоре смазку. Последняя на местном складе была.

Арсений сжал губы, чтобы они не растянулись в широкую улыбку, и только вздёрнул брови. Антон, несомненно, был главным героем этой книги, но всё же стоило учитывать, что вряд ли окружающие настолько готовы одобрительно воспринимать любые его реплики.

— Смазку? — заинтересовалась Ида Васильевна. — А зачем? А то у меня дверь скрипит, замучилась просыпаться по ночам.

Хотя в какой-то мере это был отличный ход персонажа, потому что теперь Арсений веселился, наблюдая, как Антон уверенно, но совершенно бесталанно врал про смазку, а руки под столом спрятал, очевидно, потому что уже набирал с телефона в поиске маркетплейса «WD-40».

— Смазку для дверных петель привезут только завтра, — хмуро сказал Антон, когда они вышли на перекур. Сегодня было тепло и ясно, и Арсений, зажмурившись, подставил лицо солнцу. — А вот… другую смазку должны привезти с трёх до четырёх.

— Очень деловой подход, — кивнул Арсений и, намеренно переигрывая, вскинул запястье, на котором не было часов. — Запланирую на сегодня секс после четырёх.

— Ну, можно и не прям сразу, — хмыкнул Антон и зажал сигарету в губах. — Давай подождём. До завтра.

— До послезавтра, — сказал Арсений и придвинулся ближе. Со стороны это наверняка смотрелось на грани нормальности: он прижался к плечу и боку Антона всем телом, их лица разделяли какие-то жалкие пять сантиметров. Но в санатории было достаточно гораздо более ненормальных вещей, чем то, как близко они стояли, так что если это кого-то и взволновало бы, то Арсений бы порекомендовал им прогуляться по коридорам спального корпуса после полуночи. Или наведаться на кухню. Или поплавать в бассейне в одиночестве. Почти на каждом углу можно было найти более будоражащие впечатления, чем Арсений, который очень хотел поцеловать Антона.

Для Антона, впрочем, это впечатление явно было достаточно будоражащим. Он быстро облизнул губы и посмотрел на его рот.

— Давай сразу перенесём на неделю. Я к тебе приеду, или ты ко мне, — негромко сказал Шастун.

Арсений представил его в своей квартире. Наполненный историями и обвешанный побрякушками Антон был бы совсем инородным в его пустой однушке. Ещё более странным было представлять, как они поднимаются на лифте на двадцатый этаж, идут вдоль рядов одинаковых дверей этого муравейника, заполненного молодыми семьями и студентами. Пытаясь уловить, что же было не так, Арсений пришёл к подозрительной мысли: место жительства значило для него так мало, было такой несущественной декорацией, что приводить туда Шастуна казалось неправильным.

— Какой ты хитрый, — улыбнулся Арсений. — В четыре часа, значит.

— Вот бы меня так всегда обламывали, — хмыкнул Антон и затянулся. — Мы не потрахаемся позже, мы потрахаемся сегодня.

Почему-то это оказалось сложнее, чем просто дождаться доставки. Во-первых, она задержалась. Во-вторых, вместо того, чтобы идти и караулить курьера у ворот, Антон решил то ли дописать главу, то ли написать новую — Арсений точно не понял из его бормотаний без отрыва от ноутбука. Что-то там было про «Ща-ща» и «Мне нужно только написать, как…», что именно «как» Арсений так и не узнал, потому что Шастун замолчал и застучал по клавиатуре усерднее.

Поэтому он решил прогуляться, встретил Диму и Катю, поговорил с ними о перспективах отъезда из санатория: все пришли к выводу, что перспективы были самые неутешительные, а власти Московской области работали плохо, и Арсений, который вообще жил в другом городе, с готовностью продемонстрировал свой ещё чуть сыроватый образ москвича-либерала, который не выдвигал свою кандидатуру на выборах мундепов только потому, что боялся бешеной конкуренции. Судя по тому, с каким жаром Дима подхватил его полные расплывчатых характеристик рассуждения и засыпал абсолютно неизвестными Арсению фамилиями, персонаж получился недурственный.

Ближе к шести, когда доставка уже должна была вот-вот появиться, он обошёл санаторий, нашёл балкон Шастуна и бросил камушек в окно. Антон появился почти сразу, выглядел так, будто всё это время спал — помятый, взлохмаченный, взгляд рассеянный, — но Арсений уже знал, что это был его нормальный вид в процессе или сразу после работы с текстом.

— Пошли за смазкой, — сказал Арсений и положил подбородок на перила балкона.

— Так романтично, — Антон поставил руки по обе стороны от Арсения и наклонился. — «Ромео, как мне жаль, что ты Ромео»!

— Нихуя себе заявки, — притворно возмутился Арсений.

— Нет, ты должен сказать что-то про то, что сменишь имя.

— Я говорю: пошли встречать курьера со смазкой.

На переданной курьером чёрной упаковке, которая должна была сохранять конфиденциальность покупателя, была, конечно же, наклейка «Лубрикант, интимная гель-смазка на силиконовой основе», и Антон очень мило покраснел, когда это заметил.

Обратный путь до номера Арсений не прекращал это ехидно комментировать, так что когда они оказались в плохо освещённом коридоре спального корпуса, Антон припёр его к стене и поцеловал.

Как же хорошо, довольно подумал Арсений, что он гей. Иначе что бы ему оставалось делать? Как гетеросексуально он бы смотрел на эти широкие плечи и длинную шею? Никак, вот именно. Он не смог бы провести ладонями по спине, опускаясь ниже, не смог бы сжать задницу Шастуна, от чего тот хихикнул и, кажется, смутился.

— Как хорошо, что я гей, — поделился он своими мыслями и прихватил зубами нижнюю губу Антона.

— Ну… — невнятно сказал Антон с закушенной губой. — Да?

— Очень красноречиво, — фыркнул Арсений и мягко отпихнул его от себя. — Кто последний до номера, тот — натурал! — выкрикнул он и рванул с места.

Шастун рассмеялся ему в спину, а потом вдруг раздался звук захлопнувшейся двери, и смех пропал. Арсений остановился так резко, что чуть покачнулся вперёд.

Когда он обернулся, никакого Антона не было. Был только бесконечный коридор.

— Да блядь, — вздохнул Арсений.

Если учесть предыдущий опыт, то ему стоило просто идти в надежде, что рано или поздно коридор кончится. Но он понимал, что единичный случай, когда оно его отпустило, мог ничего не значить, и надеяться на повторение было наивно. С другой стороны, просто стоять казалось нелепым и вообще противоречило всей арсеньевской натуре. Поэтому он пошёл.

Через некоторое время он с большим неудовольствием начал замечать, что этот раз был совсем не похож на предыдущий: коридор не прерывался ни рекреациями, ни выходами к лестнице. Ещё через какое-то время Арсений заметил, что и сам коридор изменился — стал уже, стены сменили цвет на тёмно-зелёный, а между дверями номеров всё чаще стали появляться картины в рамках. Людей на картинах он не просто не знал, было неприятное ощущение, что где-то он их уже видел, но не узнавал конкретно сейчас, и от этого стало так неуютно, что Арсений перестал на них смотреть.

Хотелось бы иметь возможность как-то отмечать прошедшее время, но телефон не реагировал на попытки Арсения его включить. Какое-то время он пытался сам отсчитывать секунды и минуты, но где-то на тридцать пятой сбился, начал заново, а на десятой минуте осознал, что смысла в этом особо не было — он неминуемо собьётся снова, а даже если нет, то что это даст? Коридор быстрее не закончится.

Он не проверял номера на дверях по той же причине, что и не смотрел на картины, но, случайно мазанув взглядом, вдруг вычленил знакомое число — сто сорок восемь. Номер Антона. Арсений бросился к двери, застучал, задёргал ручку, но через несколько полных надежды мгновений понял, что всё было бесполезно — из-за двери не доносилось ни звука, а сама она была заперта. Если бы Антон был там, он бы ответил. Но Антон остался в коридоре. Только в каком? Быть может, если он будет идти достаточно долго, то встретит его? Быть может, Антон сейчас шёл ему навстречу.

Если честно, хуйня с коридорами напрягала его больше, чем другие страхи. У всех прочих страхов была какая-то миссия и интересная история. В тумане он тоже долго шёл без особой цели, но там он хотя бы рассуждал о себе и своих отношениях — как Антон объяснил позже, это был страх одиночества, который попытался забрать Арсения себе, потому что он слишком выёбывался. К словам Антона он отнёсся с некоторым скептицизмом, но если Шастун был прав, то механика попадания в зону одиночества была простая и не лишённая некоторого изящества: чрезмерно отдалился от людей, не доверился по своим эгоистическим соображениям — добро пожаловать в туман, фонариков не выдаём. Со своими взглядами на жизнь Арсений мог бы стать там постоянным жителем.

Но вот коридоры? Они с Шастуном только догадывались, что с ними и с дверьми как-то была связана администраторша, но что это был за страх? Бесконечные коридоры вызывали раздражение. Да, идти и никак не приходить к какой-то точке было неприятно и потенциально смертельно, но это была бы смерть от обезвоживания.

Справа блеснул в отражённом свете лампы номерной знак, и Арсений отвлёкся, посмотрел на него и тут же кинулся к этой двери. Сто сорок восемь — номер Антона, наконец-то, сейчас он откроет дверь, и Арсений выйдет отсюда, а потом у них будет секс, и они до сих пор не обсудили, кто из них сверху, хотя ему-то лично подходили оба варианта.

Но на настойчивый стук никто не отвечал, а дверная ручка не поворачивалась. Вряд ли Антон был там. Надо идти дальше.

Ещё через несколько десятков — или сотен, какая тут разница, — метров он увидел человека вдалеке. Арсений ускорился было, но по мере того, как сокращалось расстояние между ними, он всё больше и больше понимал, что с фигурой было что-то очень сильно не так. Конечности были слишком длинными, но не по-шастуновски длинными и даже не как у Слэндермена, а просто безобразно, отвратительно длинными — ноги, казалось, были длиной метра полтора, а руки, нет, даже хуже, пальцы тянулись до самого пола.

Это была она, понял Арсений, когда до фигуры оставалось совсем немного.

Администраторша.

— Добрый вечер.

Екатерина Владимировна, вспомнил Арсений, глядя в красивое лицо с крупными чертами. Её звали Екатериной, а ещё Ириной, она просто выглядела, как они обе сразу. И в ней всегда было всё слишком — слишком широкая улыбка, слишком длинные пальцы, слишком высокий рост. Он просто постоянно это забывал, иногда забывал даже тогда, когда смотрел прямо на неё.

Как бы он хотел забыть это сейчас.

Но она стояла перед ним — кокетливо поправила длинными тонкими пальцами прядь волос и улыбнулась. Все картины на стенах — а Арсений отвёл взгляд, пытаясь хоть чуть-чуть перевести участившееся дыхание, — оказались её портретами.

— Как ваш отдых в санатории?

— Хуёво, — сказал Арсений, и Екатерина Владимировна рассмеялась. Смех у неё был мелодичный, но всё равно неприятный, искажённый помехами, словно кто-то никак не мог настроить радио на её волну. Когда она отсмеялась, Арсений понял, что этот белый шум он слышал всё время, просто не придавал этому значения.

— Ах, прямолинейные ответы, как я их не люблю, — весёло сказала Екатерина. — И мы же, дорогой Арсений, должны были в этом сходиться. Вашему типу тоже не свойственно отвечать честно, неужели вы так сильно устали? Уже-е-е?

— Моему типу?

— Естественно. Чужаку. Театру. Я-не-знаю-тебя, или какие там ещё названия придумали люди, но это всё неважно. Важно, Арсений, что мы сходимся в том, что правда — это лишнее. Вы, конечно, считаете, что правда — это опасно, а мне от неё просто скучно.

— Что вы такое?

— Вы знаете, что он почти дописал книгу? — с неожиданной теплотой сказала администраторша. — Этот мальчик, — она покачала головой. — Я ведь его помню совсем маленьким, но уже тогда было понятно, что он безумно талантлив. Как жаль, что не мой. Хотя мои никогда бы не смогли написать и двух осмысленных предложений, так что пусть Глаз подавится.

— Глаз?

— Арсений, — она недовольно цокнула. — Вы скучнеете прямо — ха-ха! — на глазах. Конечно, Глаз, мальчик почти не вылезал из библиотеки, когда впервые сюда приехал, что он ещё мог там подцепить. С тех пор у нас с Библиотекарем и начались… непримиримые разногласия. Пришлось от него избавиться, хотя я всегда хотела, чтобы в санатории были представлены все страхи. Но лупоглазик слишком много на себя взял.

Каждое её слово несло все меньше смысла, но Арсений пытался создать из этого подобие связной истории и не задавать больше вопросов без крайней необходимости. Пока выходило, что Антон встретился с манифестацией страха наблюдения в библиотеке санатория, а потом у администраторши и библиотекаря случился какой-то конфликт.

— Договор, конечно же, не мой, — продолжила Екатерина и поскребла пальцем рамку ближайшего к ней портрета. На длинном пальце был длинный ноготь. Всё это вместе Арсению очень не нравилось. — Что такое вообще эти договоры? Формальные глупости. Куда как интереснее, когда ты не знаешь, что тебя ждёт. Открытая дверь? Закрытая дверь? Ах, жизнь полна сюрпризов. Но договор уже был, хоть что-то полезное в наследство от Глаза, а мальчик такой, такой талантливый, что я не удержалась.

— Антон должен написать книгу? — осторожно спросил Арсений.

— Ну конечно должен, дорогой Арсений. И уже почти дописал. А знаете, что это значит? — она подмигнула. — Ваша ценность существенно снизилась, и вы теперь можете полагаться только на свою удачу.

Если честно, Арсений ожидал, что она проткнёт его своими ногтями. Но вместо этого администраторша просто открыла одну из дверей и скрылась за ней, сильно изогнувшись, чтобы поместиться в проёме. Он поразмышлял, не пойти ли следом, но быстро отмёл этот вариант. Может, сейчас ему повезло, а лезть в ту же дверь, что и чудовище, было откровенным испытанием удачи. А ему и так сказали, что это единственное, что у него осталось.

Единственное, зато действенное, обрадованно подумал Арсений, когда увидел на соседней двери знакомый номер — сто сорок восемь! Антон должен был быть там, ведь в прошлый раз Арсений спасся именно так, заметив его номер среди других, беспорядочно расположенных и перемешанных знаков. Он застучал — сильно, быстро, громко, — позвал Антона по имени, даже пнул дверь ногой, но ничего не произошло. Из-за двери не доносилось ни звука.

Наверное, Антон всё ещё в коридоре.

Хотелось уйти отсюда не потому, что было страшно — он испытывал всё то же глухое раздражение, — а потому, что не очень хотелось ещё раз встретиться с Екатериной Владимировной.

Но через несколько растянутых во времени и пространстве шагов, Арсений был согласен встретиться и с ней: бесконечный коридор был довольно скучным местом.

А ещё через некоторое время он увидел номер Антона — сто сорок восьмой, — поднял руку, чтобы постучать и тут увидел, что костяшки были сбиты в кровь.

Во сколько.

Арсений с трудом вдохнул воздух, так резко и сильно перехватило дыхание.

Во сколько дверей он уже постучал.

Потрясенно рассматривая окровавленные руки, он с ужасающей ясностью понял, что это было за место и какой это был страх.

Как там? Бесконечное повторение одного и того же действия с одним и тем же результатом?

Арсений сдался. Он шёл всё медленнее, иногда останавливаясь, чтобы отдохнуть, но короткие привалы — на полу, прислонившись к стене, — никакого отдыха не давали. Хотя и сильной усталости он не чувствовал, только руки болели всё сильнее, и от этого Арсений быстрее замечал, когда опять пытался постучать в дверь сто сорок восьмого номера — острая боль пронзала с первого удара. Начало болеть горло и, хотя он не был уверен точно, но подозревал, что это было от крика.

Он расплакался, когда во время очередной остановки услышал в глубине коридора знакомый голос. Голос бормотал какую-то бессмыслицу, но Арсений уже и не ожидал от этого места чего-то другого. Если это была слуховая галлюцинация, которой его планировали помучить, то предположение было ошибочное — он был рад слышать голос Антона. И плакал от радости.

— …вчерашней ночью у перил, — негромко говорил Антон, — там карлик привиденьем был.

Хорошо, подумал Арсений, что он стал писателем, а не поэтом.

— Арсений? — спросил голос Шастуна. — Арсений?!

Отвечать слуховым галлюцинациям было несусветной глупостью, поэтому Арсений просто слушал, как Антон звал его по имени. Гораздо лучше, чем чтение плохих стихов.

Когда Шастун упал на колени рядом с ним и схватил его лицо своими ладонями, Арсений преисполнился благодарности. Нормальное место эти коридоры, зря он так плохо о них думал. Качественный отъезд крыши.

— Арсений, алло! — его шлёпнули по щеке. — Открой глаза! Ты живой вообще?

Галлюцинация оказалась не только слуховой и тактильной, но ещё и зрительной.

— Антон?

— Конечно, Антон, — согласился Антон. — Ебучий, мать его, коридор, как меня бесит смотреть на одно и то же. Ты как?

— Пытаюсь поверить, что ты не галлюцинация, — невесело ответил Арсений.

— Хм, — Шастун озадаченно нахмурился. — И правда. А ты не галлюцинация?

— Уже не знаю.

— Понимаю, — вздохнул Антон и сел, привалившись спиной к стене рядом с Арсением.

— Что за ужасное стихотворение ты читал? — спросил Арсений, просто чтобы нарушить тишину.

— Оно не ужасное, — Шастун ткнул его локтём в бок. — Только если под «ужасным» ты подразумеваешь «страшное».

— Не подразумеваю.

— Это ты просто целиком не слышал, наверное. Вот, слушай:

Вчера у лестничных перил
Встретил того, кто там не был
Сегодня он исчез опять
О, как хочу его прогнать

Домой вернулся поздно я
Он поджидал уже меня
Но как ступил я на порог
Нигде найти его не мог

Уйди, уйди, уйди скорей
Уйди без хлопанья дверей...

Вчерашней ночью у перил
Там карлик привиденьем был
Сегодня он исчез опять
О, как хочу его прогнать.

— Точно не ты написал? — спросил Арсений и поёжился. Стихотворение было не особо страшным, но, прочитанное в соответствующей обстановке, казалось мрачноватым.

— Нет, это стихотворение американского поэта Мирнза. В тридцатых годах его наложили на музыку, и, представляешь, многие матери пели это как колыбельную своим детям. Я бы так не смог, бр-р-р. Но вот этому месту оно, по-моему, отлично подходит.

— Подходит… Ты её вспомнил? — Арсению не надо было уточнять, о ком шла речь: Шастун кивнул.

— Да. И вспомнил, что уже встречался с ней. В тот первый раз, когда приехал сюда с бабушкой.

Значит это правда, подумал Арсений. Эдик тоже говорил что-то о том, что у них с Антоном «своя игра», в которой Арсений был даже не пешкой, а и на доске-то не стоял. Теперь Екатерина со своим договором, который маленький Антон умудрился…

— А библиотекаря ты помнишь? — спросил он и чуть сдвинулся, чтобы посмотреть в лицо Антона. Судя по тому, как расширились его глаза, вспомнил он прямо сейчас.

— Да, — сдавленно сказал Антон. — Блядь. Сука! Библиотека! — он вскочил на ноги. — А ты откуда знаешь?

— Администраторша сказала, — коротко ответил Арсений. Антон похлопал себя по карманам, вытащил пачку сигарет, потом помедлил, оглядел потолок, очевидно, в поисках детекторов дыма.

— Бля, да вот чтоб тут ещё курить было нельзя, пошли нахуй, — сказал он и защёлкал зажигалкой. — Что ещё она сказала?

— Что ты очень много тусил в библиотеке, заключил какой-то договор с Глазом, а потом библиотекаря пришлось э-э-э, уволить? Нет, она сказала, избавиться от него. И договор достался ей по наследству.

— Вот говно, — сказал Антон и за одну затяжку всосал полсигареты.

— И что за договор?

Отличное время, чтобы окончательно убедиться в том, что мужик, в которого он влюбился — подозрительная хтонь, мысленно поздравил себя Арсений.

— Мне было двенадцать, — вздохнул Антон. — Я был тупой. И не то чтобы там пришлось расписываться кровью на пергаменте. Демьян… Иванович, что ли, библиотекарь, просто похвалил, какой я наблюдательный, и спросил, не хотел бы я видеть ещё больше. Конечно, я согласился, — он затушил сигарету об уголок картинной рамы и, покрутившись на месте, в итоге отправил бычок щелчком пальцев вглубь коридора. — Никаких условий, хотя, чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что это всё-таки и было условием.

— Это?

— Он попросил записывать всё, что я увижу. Пизда, — Антон провёл ладонями по лицу, оттягивая веки. — И я совершенно об этом забыл.

Арсений посмотрел на него, пытаясь увидеть что-то, чего не замечал прежде, хотя и плохо представлял, что это могло бы быть. Никакие рога у Шастуна не выросли, конечностей и глаз по-прежнему было нормальное количество, и в целом это был всё тот же Антон, который ему очень сильно нравился. Он поднялся, поймал беспокойные руки Антона — тот нервно крутил кольца на пальцах, — и взял их в свои.

— Чувствуешь себя менее человеком, чем раньше?

— Не знаю, — Антон нахмурился. — Но если что-то и произошло, то это со мной уже давно.

Арсений погладил его по щеке и надавил большим пальцем на подбородок, заставляя открыть рот.

— Ну, даже если, — сказал он, прижимаясь к губам Антона, — ты какое-нибудь чудовище, то мне это определённо нравится.

Возможно, если бы тот не просто видел Арсения чуть лучше, чем все остальные, а делал бы что-то более страшное, например, заставлял уши истекать кровью или хотя бы разделывал людей, тогда Арсений бы не стал спешить с выводами. Но потом Антон мягко коснулся его языка своим, и он решил оставить все принятия решений на другое время.

— А если мы тут навсегда, — шёпотом сказал Шастун и поцеловал его в уголок губ.

— То как удачно, что у нас с собой смазка.

Он прижался крепче, и Антон обхватил его, провёл ладонями по спине, заставляя прогнуться в талии, и всё это было так ужасно хорошо, что Арсений забыл и о коридоре, и о сбитых костяшках, и даже о том, что собрался отложить окончательное принятие решения, потому что оно вдруг принялось почти без его участия.

Антон просто был его человек — хотя сколько там в нём было человеческого, ещё требовало дополнительных уточнений. Ничего подобного Арсений в своей жизни не ждал, но, с другой стороны, близкого знакомства с манифестациями страхов он тоже не планировал, так что, пожалуй, всё укладывалось в общий лейтмотив лета открытий о себе и мире. Не то чтобы Арсений был каким-то циником, нет, он верил в любовь, но догадывался, что в его случае первым шагом будет пугающая степень искренности, поэтому никогда намеренно в это не лез. А Антон сделал все пугающие шаги за него.

Странно было думать с такой нежностью о том, кто сейчас сжимал его задницу и вылизывал шею, но Арсений не жаловался. Антон поцеловал его снова — глубоко, жадно, ещё сильнее впечатывая в дверь. Арсений от всего этого так разомлел, что когда Антон отстранился, он чуть не сполз по двери вниз и ухватился за дверную ручку, чтобы не потерять равновесие.

А та вдруг повернулась.

— Предлагаю считать это за знак: «Как вы смеете ебаться в моих коридорах», — сказал Арсений, выворачиваясь в объятиях Антона, чтобы заглянуть, куда открылась дверь. Открылась она совершенно точно в номер Шастуна.

Смех — Арсению хотелось верить, что это было реакцией на его шутку, — прозвучал сразу везде, так что нельзя было разобрать, далеко ли был его источник или прямо за их спинами. Оборачиваться, чтобы проверить, не хотелось, и Антон почти занёс его в номер и захлопнул за ними дверь.

Стоя в ванной и наблюдая, как вода смывала с рук кровь, Арсений спросил:

— Сколько тебе осталось дописать?

— А? — Шастун появился в дверном проёме через полминуты, держа в руках бутылёк с перекисью водорода, мазь и бинты.

— Твоя книга, — он выключил кран и начал осторожно промакивать руки полотенцем. — Сколько тебе осталось дописать?

— Ну-у, примерно главу, я уже почти закончил, — Антон взял его за запястье и щедро полил перекисью костяшки.

— Значит, мы сегодня не трахаемся, — как можно серьёзнее сказал Арсений.

— Это ещё почему?

— Потому что я уверен, готов поклясться своей артистической карьерой и всеми ролями, что мы все заперты тут до тех пор, пока ты не допишешь книгу. И как могу я, — он дёрнулся, потому что Шастун больновато надавил пальцем, накладывая мазь. — Как могу я отвлекать тебя от писанины?

— Завтра допишу, — пробурчал Антон.

— А завтра что случится? Какой там следующий страх по порядку? Вдруг страх отравления, и через вентиляцию начнут подавать газ? Вдруг мужик с ружьём решит охотиться не в лесу, а в санатории?

— Ты преувеличиваешь, — неуверенно ответил Шастун и зашуршал упаковкой бинта.

— Я бы хотел, но подозреваю, что примерно так дело и обстоит. Тебе показывают страшные штуки ценой здоровья, а иногда и жизни ни в чём не повинных людей. Так что не охуел ли ты, ай, — он отдёрнул руку, на которой Антон завязал бантик, чуть защемив кожу. — Рисковать другими людьми, чтобы поебаться?

— Как долго ты рассчитываешь заниматься сексом?

Довод был, конечно, разумный, но Арсений уже слишком загорелся идеей поскорее заставить Шастуна закончить книгу.

— А это неважно, потому что потом ты захочешь пообниматься, потом поспать, потом ещё раз, — с каждым его словом лицо Антона приобретало всё более и более мечтательное выражение. — Так что нет! Иди и пиши.

— А ты останешься?

— Останусь, конечно. Я сегодня не готов ещё раз выходить в коридор.

Антон пробормотал что-то совсем недовольное, закончил перевязывать его вторую руку и вышел, оставив Арсения в ванной. Будет знать, как, во-первых, ставить под угрозу жизни людей и бакланить с написанием текста, а во-вторых, как прерывать Арсения посреди, может, не самого удачного минета с не самой, пожалуй, правильной мотивацией.

Это не было местью, сам себе сказал Арсений, вылезая из душа и натягивая футболку, которую Антон заботливо принёс, пока он мылся. Футболка была белая, с фото Тони Монтаны и надписью «I always tell the truth even when lie». На такую явную издёвку Арсений не мог не ответить, поэтому аккуратно сложенные пижамные штаны он проигнорировал и вышел из ванной комнаты в трусах и футболке.

В спальне Шастун послушно сидел в кресле с ноутбуком, но при появлении Арсения перестал печатать и тяжёлым взглядом посмотрел на его ноги.

— Пиши-пиши, — ласково сказал Арсений и прошёл к кровати. — Не отвлекаю.

— Не отвлекаешь, ага, — пробурчал Антон, но к письму вернулся — клавиши снова тихонько застучали.

Арсений раскидал одеяла на кровати, поправил подушки и лёг: дворецкий в игре предложил разобрать какой-то пляж и починить там уродские статуи, которые никак не вязались с общим настроением поместья, но кто-то же должен был это сделать. Он согнул ноги в коленях, потом закинул ногу на ногу и, почти неосознанно ей покачивая, начал соединять пуговицы и бантики в ряды.

На второй попытке растопить лёд за отведенное количество ходов он раздражённо фыркнул и тут заметил, что звук клавиш почему-то отсутствовал. Арсений выглянул из-за телефона, чтобы увидеть, как Антон сидел и пялился на его ноги.

— Где глаза, Шастун? — Арсений пощёлкал пальцами. — Писать!

— Может, я вдохновляюсь.

— Трать на это поменьше времени, — он вытянул одну ногу вверх и провёл по ней рукой. Антон смотрел почти жалобно. — Посмотрел, запомнил и пиши.

— Можно я в кровати писать буду?

— Хоть на полу, Антон, — милостиво разрешил Арсений.

Шастун сел рядом, подложил под спину подушки, пристроил ноутбук на животе и продолжил писать.

— Не смотри в экран, мешает, — сказал он через какое-то время.

— Да пожалуйста, — фыркнул Арсений и перевернулся на живот, снова возвращаясь к Остину и пляжу. С такого ракурса он мог только кидать косые взгляды на руки Антона: пальцы то быстро стучали по клавишам, то замирали над ними, то неуверенно нажимали всего пару букв. Эти пальцы, подумал Арсений, чувствуя, как жар приливает к щекам и тут же расползается по всему телу. Эти пальцы сегодня могли бы быть заняты им. И не только уже знакомыми поглаживаниями и сжиманиями, нет, сегодня он бы пустил их гораздо дальше.

Минут через пять, прерывая ленивые размышления Арсения о том, как и что тот бы делал своими пальцами, Антон сказал:

— Я уже какое-то время описываю, какая прекрасная у Холмогорова задница.

— А она у него прекрасная?

— Я не помню, вроде никогда ничего такого не прописывал. И не собирался. Но из-за того, что твоя задница в поле моего зрения, я даже если пытаюсь смотреть только в экран, всё равно её замечаю.

— Ну я могу, — Арсений приподнялся на локтях, — перевернуться.

Это была ловушка, но глупенький Шастун же не знал, что Арсений лежал рядом и генерировал эротические фантазии, поэтому он сказал:

— Да, так должно быть полегче.

Каким образом вид его стоящего члена, натянувшего ткань трусов, должен был быть полегче, Арсений не представлял, но перевернулся. Антон не заметил. Чуть не задохнувшись от возмущения, Арсений дал ему ещё немного времени, а потом медленно протянул руку и задрал майку, будто бы чтобы почесать живот, но на самом деле с целью привлечь внимание к происходящему.

— Арсений, — тихо сказал Антон.

— Да? — довольно ответил Арсений, с новоприобретённым энтузиазмом соединяя лампы и чашки на экране телефона.

— Мы можем не обниматься.

— М-м-м?

— И я буду быстрее, чем девятиклассник, — он закрыл ноутбук и положил его на пол. — Иначе всё, что я напишу, это сцену секса. А она там не была запланирована.

— И что бы ты написал? — уточнил Арсений, придвигаясь ближе. Антон лёг рядом, медленно вытащил телефон из его рук и отбросил его в сторону.

— Я бы написал, что Холмогоров встретил самого красивого мужика в мире, от мыслей о котором у него внутри всё переворачивалось. И дело было не только в похоти.

— Как нам всем повезло, что ты пишешь ужасы, а не романы, — улыбнулся Арсений и, сдавшись, потянулся к губам Антона. — Потому что это очень плохо.

— Ситуация? Или если бы я так написал?

— Всё сразу, — сказал Арсений и поцеловал его.

Он впервые поцеловал Антона всего пару дней назад, поэтому ничего, конечно, не было удивительного в том, что каждый поцелуй был новым. Был нежный, был страстный, был — как бы Арсений ни пытался избегать этого — влюблённый. Этот — глубокий, жадный, но неторопливый — тоже был новым. Полным уверенности в том, что они на одной волне. И несла она их в совершенно определённом направлении.

Выполняя обещание быть быстрее девятиклассника, Антон рывком стянул свитер, так же быстро избавил Арсения от футболки и потянул его на себя, заставляя лечь сверху.

— Это намёк? — весело спросил Арсений.

— Точно, мы же так и не выяснили. Э-э-э, как тебе больше нравится?

Арсению, который только что фантазировал о пальцах Антона в своей заднице, определённо больше нравился сценарий, в котором эта фантазия точно бы воплотилась в жизнь без того, чтобы дополнительно об этом просить.

— Мне нравится всё, но сегодня сверху ты.

Антон шумно сглотнул и кивнул. Лицо у него при этом было донельзя серьёзное, и это Арсению мешало, поэтому он наклонился, поцеловал уголок челюсти и прихватил губами ухо.

— Анто-о-он, — позвал он, когда Шастун по-прежнему не предпринимал особых попыток пошевелиться, а только сжимал руки на его талии. — Время.

— Да, прости, — Антон выдохнул. — У меня просто очень богатое воображение, и я сразу начал представлять.

— Зачем сейчас представлять, — Арсений выпрямился, чуть поелозил, чтобы член Антона оказался под его задницей, и взял его за руку. — Если сейчас самое время, — он поцеловал раскрытую ладонь, провёл губами по пальцам, — делать, — и взял средний палец в рот.

Даже в полумраке комнаты было заметно, как резко у Антона увеличились зрачки, в тысячную долю секунды съедая почти всю радужку.

— С такими руками, — сказал Арсений, выпуская палец изо рта, — тебе наверняка говорили, что надо становиться пианистом.

— Говорили, — тихо ответил Антон.

— Но и твой выбор тоже неплохой. А знаешь, где ещё было бы здорово…

— Арсений, — Антон рассмеялся, придержал его за бёдра и тоже сел. — Я заподозрил, что ты залип на мои пальцы ещё неделю назад. Можно больше не намекать, я их в тебя засуну.

— Было так заметно? — пробурчал Арсений, подставляя шею под губы и язык.

— Очень, — сказал Антон куда-то ему в горло. — Ты вообще очень очевидный, если на тебя правильно смотреть.

— Смотри, — выдохнул Арсений.

Антон был невозможно ласковый: и в том, как он пытался погладить Арсения везде — и плечи, и спину, и рёбра, и руки, и поцеловать все места, которых коснулся. И в том, как он почти бережно положил его на кровать и раздел окончательно. И почему-то даже в том, как он взял его член в рот, было гораздо больше нежности, чем, казалось, сердце Арсения могло вынести. Но оно выносило, а потом получило короткую передышку, когда Антон со словами: «Блядь, а где всё?» убежал искать смазку и презервативы.

В Арсении нежность была только заимствованная, а всё остальное занимало ужасное желание почувствовать Антона и узнать, как это. Он с жадностью рассматривал тело Шастуна, когда тот вернулся в спальню — высокий, широкоплечий, красивый, красивый, красивый. Если бы взглядом можно было прожигать дыры, то пальцы Антона сгорели бы до костей, пока он открывал смазку.

Потом Арсений не смотрел. Он дёрнулся, как только палец Антона прикоснулся к его анусу, и тот, конечно, встревожился, подтянулся, чтобы посмотреть ему в лицо, убедиться, что всё в порядке, и Арсению пришлось зашипеть:

— Вернись обратно, — и толкнуть кудрявую голову ладонью.

Когда он осторожно протолкнул первый палец внутрь, Арсений застонал. Не столько от самих ощущений, сколько от накопившегося ожидания: да, он уже больше недели любовался этими руками, хотя и далеко не сразу стал думать о них в таком контексте, но мысль о том, что это были эти пальцы, пальцы Антона в нём, отзывалась почему-то не только всё нарастающим возбуждением, но и тем самым подозрительным тёплым чувством где-то под рёбрами.

Антон был медленный, что Арсений воспринял как личный вызов: нет, он не кончит от одних только пальцев, но и переходить слишком быстро к следующему этапу совсем не хотелось. Шастун поцеловал его в коленку и добавил второй, двигая ими неспешно, но ритмично, что на самом деле было почти достаточно для того, чтобы кончить, особенно после того, как он чуть согнул их, намеренно задевая простату. На третьем пальце личный вызов Арсения начал казаться невыполнимым.

Отвлекаясь от ощущений, он подумал, что когда-нибудь хотел бы посмотреть, как это выглядело, и свою ошибку понял почти сразу, и резко потянулся к дёрнувшемуся члену, тут же его сжимая.

— Так вот кто настоящий девятиклассник, — усмехнулся Шастун и вытащил пальцы.

— Сейчас мы на тебя посмотрим.

— Ничего особенного, — смутился Антон и зашуршал упаковкой презерватива.

— С тобой всё особенное, — сказал Арсений до того, как успел сообразить. — Ну там, знаешь, паранормальная хуета.

— Надеюсь, не в сексе, — сказал Антон, сосредоточенно надевая презерватив. Арсений поднял голову и посмотрел. Член всё ещё был не хуже пальцев. Это вот так и должно было работать? Раньше ему нравились какие-то отдельные части тела у партнеров, другие же, наоборот, вызывали чуть ли не отвращение. Так, например, было с мужиком, у которого был отличный член и накачанное тело, но ужасно уродливые уши. Арсений с ним предпочитал трахаться, стоя на коленях и уткнувшись лицом в подушку.

Он посмотрел на уши Антона. Уши были разного размера, какой-то странной эльфийской формы и совершенно очаровательные.

— Пожалуйста, выеби меня уже, — со вздохом сказал Арсений.

— Точно, мне же надо писать книгу, — серьёзным тоном ответил Антон и приподнял его задницу, подтягивая ближе к себе. — Спасать людей от возможных встреч со страхами.

— Ради спасения людей, — фыркнул Арсений.

Он думал, что член был всего лишь не хуже пальцев? Всему, конечно, своё время, и пальцы Шастуна всё ещё удерживали одну из лидирующих позиций, но господи боже.

— Срочно забираю звание школьника, — сказал Антон и наклонился к нему. — Узко.

— Ты у меня первый.

Антон рассмеялся, потом медленно толкнулся ещё раз, и всё слилось для Арсения только в одно желание: ещё и быстрее. Он дышал в рот Антона, бормотал что-то бессвязное, стонал и, кажется, даже скулил, и то самое тёплое чувство под рёбрами растеклось по всему телу, заполнило целиком, не оставляя места ни для чего другого.

Он открыл глаза, выныривая из затапливающего тумана, чтобы наткнуться на взгляд Антона.

— Ты как? — спросил Антон.

— Слишком, — жалобно ответил Арсений.

— Очень сочувствую. Тебе помочь?

И подлый Шастун просунул руку между ними, обхватил своими прекрасными пальцами его член, как будто Арсений сказал, что ему было мало, а не совсем наоборот. Он двигал рукой резко, и вряд ли ему было удобно, но так это было сейчас неважно. Было важно, что он не переставал двигаться, вбиваясь в тело Арсения, и смотреть. От чего было невыносимее, Арсений так и не решил, но потянулся губами, затягивая Антона в поцелуй, закрыл глаза сам, но ощущение, что его видят, от этого всё равно никуда не делось.

Тепло, наконец, решило мигрировать к низу живота, но его было так много, и оно было такое сильное, и Антон шептал что-то отвратительно нежное ему в рот, и продолжал толкаться, что у Арсения совершенно не было никаких сил что-либо контролировать. Он выгнулся, чувствуя, как пальцы Антона сжались на его члене, как он сбился с ритма, как сделал ещё несколько движений и замер.

— Ну всё, теперь иди пиши, — сказал Арсений, и собственный рот показался ему чужим, с таким трудом удалось выговорить слова. У Антона от напряжения дрожали руки. У Арсения, кажется, дрожало всё.

— Не представляю, что я сейчас напишу, — сказал Антон и осторожно вышел из него.

— Главное, чтобы это понравилось Екатерине Владимировне.

Имя неожиданно легко вспомнилось, но у Арсения не было ресурса этому удивляться. Он понаблюдал за тем, как Антон стянул презерватив, проводил его спину взглядом, когда тот ушёл в ванную, а потом уставился в потолок.

Через пару мгновений он протянул руку, чтобы потрогать своё лицо. Оказалось, он улыбался.

Chapter Text

Антон сидел в кресле с ноутбуком. Небо было серое — то ли было рано, то ли пасмурно, но тишина стояла совсем ещё утренняя.

— Привет, — сказал Арсений и улыбнулся. Сейчас его прежние волнения казались пустыми: какая разница, сколько зарабатывает Антон и во сколько десятков, если не сотен, раз это превосходило доход Арсения. Шастун явно не собирался использовать это против него, слишком уж не в его характере — во всяком случае в той части, что Арсений успел узнать. Антон был немного ленивый и почти всегда в энергосберегающем режиме: в большинстве ситуаций предпочёл бы остаться наблюдателем, чем что-либо предпринимать. Но если он всё же решался, то его действия были в большей степени продиктованы добротой, в отличие от Арсения, которого в основном вело любопытство и чувство справедливости. Представить, чтобы Антон, который успокаивал его во время охоты, который помогал вывести из музея восковых фигур Катю и её дочь, который беспокоился о безопасности Арсения, чтобы этот Антон как-то намеренно задел его из-за их разного социального положения, было невозможно даже с арсеньевским богатым воображением.

— Арс, а знаешь, какого страха ещё не было? — спросил Антон и поправил ноутбук на коленях.

— Ты думаешь, я весь список наизусть знаю? — нахмурился Арсений, приподнимаясь. От движения с его талии соскользнула рука Антона, который лежал сзади, и он подхватил её, пристраивая обратно на нагретое место, как вдруг понял, что делает, и замер, боясь повернуться. — Антон?

Антон в кресле улыбнулся.

— Так знаешь, или нет?

Арсений прикрыл глаза, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями. Сзади него точно лежал Антон — он всё ещё сжимал худое запястье, уже знакомое, вот косточка, которую он этой ночью облизывал, вот цепь браслета. Оборачиваться он боялся.

— Наблюдение? — спросил он и открыл глаза. Кресло было пустым.

— Да, — ответил Шастун — силуэт где-то на периферии зрения Арсения. — А знаешь, что страшного в наблюдении?

Арсений повернул голову — этого Антона ему хотелось видеть, в отличие от того, который лежал за спиной.

— Что? То, что тебя видят насквозь?

Антон хмыкнул, подошёл к стене, подцепил чуть отходящий край персиковых обоев и содрал, открывая то, что было под ними. И это были глаза — сотни глазных яблок, всех известных оттенков, которые тут же завращались, выискивая, на что обратить своё внимание.

— Это, конечно, тоже, — сказал другой Антон, который зашёл в спальню из гостиной и остановился в дверном проёме. — Но ты ведь такой храбрый, позволил мне себя увидеть, так что простым пониманием и узнаванием тебя больше не напугать.

— Зачем вообще меня пугать, — проворчал Арсений, аккуратно положил руку Антона и сел в кровати, всё ещё не оглядываясь.

— Потому что ты сам этого хочешь, — Антон пожал плечами. — Приключений, расследований и всего в таком духе. Но, конечно, задавать мне подобный вопрос — это всё равно что спрашивать, зачем дышать. Пугать людей — это то, как я существую. Ты обманываешь людей, я пугаю.

— Я не… — начал было Арсений, но Шастун махнул рукой и, развернувшись, ушёл вглубь номера. Арсений тоже поднялся, с опаской и по максимально возможной дуге обошёл стену, на которой копошились глаза, и пошёл следом. — Так и что там с тем, чего надо бояться?

Ещё один Антон вышел из коридора и на мгновение в комнате было два Шастуна, но когда Арсений перевёл взгляд на нового, то другой исчез.

— У людей, которые отмечены Глазом, развивается очень специфическое отношение к окружающим, — сказал новый Антон. — И чем дальше, тем заметнее оно проявляется. А я, — он коснулся указательным пальцем своей груди, — я уже очень далеко.

Арсений взял со спинки дивана толстовку Антона и натянул её на себя: этот Шастун оказался таким любителем лить воду и делать драматические паузы, что стоило озаботиться тем, чтобы не замерзнуть.

— Те, кто получил дар Наблюдателя, со временем перестают видеть своих родных, близких, любимых. Люди становятся объектами для наблюдения и анализа. А после того, как изучение окончено? — он взмахнул рукой. — Объекты теряют свою значимость.

— Очень интересно, — кисло ответил Арсений, надевая Антоновы спортивные штаны. — А ты разве, — он вскинул голову, — манифестация?

— Я? — улыбнулся Антон. — Или Антон?

— Я такого за две недели уже наелся, — огрызнулся Арсений. — Ты прекрасно понял, о чём я.

— Нет. Может быть, ещё нет, а может быть, и никогда нет, — Антон открыл дверь в коридор и остановился на пороге. — Всё ещё просто человек. Отмеченный Глазом. Пойдём.

Санаторий, в который они вышли, казался одновременно новее и старше, и, присмотревшись внимательнее, Арсений понял в чём дело: всё будто откатилось на несколько десятков лет назад, исчезли пластиковые плинтуса, сменившись деревянными, дорожки были те же, но гораздо ярче, словно постелили их совсем недавно и тысячи ног отдыхающих ещё не успели по ним пройти. Двери были другие — похожие на те, что Арсений видел в старой части корпуса, выкрашенные белой краской, но явно всего в один слой. Но чем больше он присматривался, тем чаще замечал глазные яблоки — то в уголке дверной рамы, то на банкетке, то на листьях пальм, всё так же, как и в знакомом Арсению санатории, расставленных через равные промежутки.

— Ты, конечно, не знаешь, но это место было «плохим», — Антон изобразил кавычки, — ещё до появления санатория. Обычно требуются человеческие жертвы и, желательно, в больших количествах, чтобы притянуть манифестации страхов. А здесь был Паук.

Антон ведь хотел узнать о пауке, вспомнил Арсений, ещё больше убеждаясь: кто бы сейчас ни шёл по коридору чуть впереди него, он не был Антоном Шастуном.

— Паук? — спросил он, потому что «Антон» остановился, чтобы поднять выкатившийся перед ним глаз и вернуть его на дверную ручку ближайшего номера.

— Паук. Мать, Прядильщица Историй — как ни называй, а суть одна. Страх контроля и скрытых манипуляций. Ну и, на закуску, арахнофобия, конечно, но страх пауков гораздо менее распространён, чем кажется. В общем, да, жил да был здесь один жирный Паук, которому после некоторых кровопролитных событий стало некого пугать, поэтому он в основном спал. Питался теми, кто случайно сюда забредал, наплодил, конечно, как и все эти проклятые создания, потомство, которое расползлось по ближайшим поселениям, но сам шевелиться не хотел, не хватало энергии. Так бы он, наверное, до сих пор и лежал, но в конце девятнадцатого века в семье, кажется, какого-то князя из многочисленных ответвлений императорской семьи, родились две девочки. Старшую назвали Катей, а младшую Ирой.

— Так их всё-таки две! — не удержался Арсений.

— Две, — кивнул «Антон» и вышел в центральный холл. Когда Арсений, прибавив шаг, нагнал его, тот стоял у стойки ресепшена. — Об их детстве я знаю не так много, хотя, возможно, там и знать особо было нечего. Гувернёры, красивые платья, большая часть времени — в Европе, и всё было бы хорошо, если бы девочки были нормальными. Катя, к слову, была чуть ближе к норме, чем Ира. Она всего лишь была слишком феминистична для своего времени, и, что совершенно не подходило девушке её положения, увлекалась архитектурой, даже книгу написала. Предлагаю тебе угадать, как она называлась.

— Что-то связанное с коридорами?

— Ну какой ты молодец. «Коридоры: особенности архитектурного наследия, проектирование и пространственные ощущения». Екатерине, к сожалению, пришлось сменить нескольких рецензентов и издателей, потому что все они, по странному стечению обстоятельств, пропадали. Последний, как я узнал, целый месяц просидел в своём кабинете, а после публикации книги уехал сразу в больницу. К слову, о больницах, — «Антон» звякнул латунным звоночком на стойке. — Ирина большую часть юности провела в лечебницах и — сделай удивлённое лицо, — санаториях. Младшая из сестёр страдала от различных ментальных болезней, почти всё время галлюцинировала, что, однако, не мешало им с Екатериной любить друг друга самой нежнейшей любовью. Именно ради дорогой сестры Катя и решила построить в Подмосковье санаторий. Основная часть здания была возведена ещё до революции, потом сёстрам на несколько лет пришлось уехать из страны, чтобы переждать самый турбулентный период, но, как только это стало возможным, они вернулись.

Арсению на плечо шмякнулось что-то небольшое. Он скосил взгляд и брезгливо поморщился — по свитеру растекалось лопнувшее глазное яблоко. «Антон» сочувственно поцокал и задрал голову. Уже догадываясь, что там, Арсений тоже посмотрел на потолок. И, конечно, вместо лепнины увидел тысячи глаз.

— Пауку нечего было противопоставить двум энергичным девушкам, да и привычное ему место менялось так быстро, обрастая сетью коридоров, которая, в отличие от сети паучьей, была совершенно нелогичной и не просто граничащей с безумием, а прямо-таки воплощением больного сознания. Так что в итоге Паук смирился, занял медицинский пункт и из большого и страшного монстра превратился в… ну, Арсений? — «Антон» игриво улыбнулся и приподнял брови.

— Старушку?

— Начинаю сомневаться, что ты принадлежишь Театру, такой ты наблюдательный. Да. Каждый, кто приезжает в санаторий, встречается с этой старушкой в первый же день, крошечный паучок заползает под одежду и остаётся до конца срока путёвки. Сил, чтобы что-то контролировать, у Паука нет, но он по-прежнему хочет быть в курсе происходящего, а Катя и Ира ему позволяют, потому что не видят особой угрозы.

— А другие страхи? Они здесь вообще все, которые только существуют?

— Были, да, — «Антон» повернулся спиной к стойке и поставил на неё локти. — Но несколько лет назад Глаз попытался провернуть смену власти, что закончилось неудачно, так что теперь с Наблюдением стало чуть сложнее.

— Но ты же здесь? — недоверчиво уточнил Арсений и сложил руки на груди. — И все эти глаза?

— Я же сказал «чуть сложнее», а не «невозможно». К тому же, здесь сейчас Антон. С ним видеть гораздо легче.

— Библиотека поэтому закрыта?

— Арсе-е-ений, — «Антон» запрокинул голову. — Ты хорош. Мне всё больше хочется тебя потрогать, хотя это и приведёт к осложнениям для всех персонажей нашей истории. Да, библиотека закрыта из-за этого, хотя всё ещё впускает последователей Глаза. Как, например, ваших милейших соседок по столовой. Но надо же где-то хранить, — веселье сменилось болезненной гримасой, — Библиотекаря.

— Антон здесь действительно для того, чтобы написать книгу?

— Антон здесь по своей воле. Но, конечно, как только он переступил порог санатория, сёстры и все остальные просто не смогли отказать себе в таком удовольствии. Распространение страха словом, — он покачал головой. — Если бы мне удалось завладеть этим местом… Но ладно обо мне. Понравилось ли тебе в Театре?

Арсений пожал плечами:

— Театр без людей мне не так интересен.

— Хм, — «Антон» посмотрел на него почти ласково, — не любишь выступать без зрителей? Романтично. Но вот тебе задачка: Антон бы узнал тебя из десятков ненастоящих Арсениев. Да, пожалуй, что и из тысяч. Но ведь ты, который притворяется сам и ждёт того же от других, ты же наверняка облажаешься и не узнаешь настоящего Антона? Книга будет написана, вы разъедетесь, но уедешь ли ты с ним?

— Во-первых, я поеду к себе домой, а не куда-то с Антоном, — скривился Арсений. — Во-вторых, довольно дешёвая драматизация, на троечку. В-третьих, — он помедлил, — настоящий Антон остался в кровати.

— А может, он и не был настоящим? — со смешком произнёс «Антон». — Ты же так и не повернулся, чтобы посмотреть на него.

Это Арсения беспокоило, поэтому он разозлился. Какой-то хер с горы натянул на себя лицо Антона, рассказал прохладных историй про невозможность отношений и теперь ещё и пытается напугать.

— Мне не надо смотреть. И вообще, настоящий Антон таким бы не занимался.

— Откуда ты можешь знать, чем бы занимался и не занимался настоящий Антон? Вы знакомы так мало, и ты же сам не хотел ему открываться, с чего вдруг такое нежное отношение? — «Антон» хмыкнул. — Неужели тебе всего лишь надо было раздвинуть ноги? Или подставить спину? Как вы там это называете?

— Натяни себе все свои глаза на жопу, — процедил Арсений, развернулся и пошёл обратно к номеру Антона.

Никаких глазных яблок там уже не было, кусок обоев надёжно приклеен к стене, а в постели лежал совершенно точно Шастун. Он спал, уткнувшись в подушку, и Арсений завис в нерешительности, но потом аккуратно повернул его голову и жадно вгляделся в профиль. Это был Антон.

На него вдруг накатила усталость. Он приехал сюда с планом почти бесплатно пожить две недели и, возможно, найти какое-то приключение в духе детских детективов. Вместо этого пережил всевозможную ебанину и влюбился — и трудно было сказать, что из этого далось ему сложнее. Изводить себя ещё и сомнениями, что влюбился он в кого-то не того, сил не было. Поэтому он разделся, лёг, закинул руку Антона на себя и уснул.

Антон сидел в кресле с ноутбуком. Небо было серое — то ли было рано, то ли пасмурно, но тишина стояла совсем ещё утренняя.

— Бля-я-я, — провыл Арсений в подушку.

— Ты чего? — обеспокоенно спросил Антон, отложил ноутбук и, подойдя, присел на корточки у кровати. — Сон?

— Сон, — кивнул Арсений. — В котором было слишком много Антонов.

— Ты так говоришь, будто это что-то плохое, — фыркнул Антон.

— Один Антон меня полностью устраивает.

— Я польщён, — он просунул руку под подушку, нашёл там руку Арсения и сжал её. — Я дописал книгу.

— О нет, а у меня как раз появилась новая информация о происходящем, — заулыбался Арсений и сел. — Но вообще это хорошо. Я рад.

Арсений хотел было спросить: «Как думаешь, теперь оно нас выпустит?», но увидел — на мгновение даже испугался, что «Антон» всё-таки его коснулся, так легко прочиталось лицо Шастуна, — что он думает о том же, и не решился озвучить свои мысли. Безо всех этих слов оставалось чуть больше пространства для надежды. Надежды на то, что выпустит. И на то, что всё это с Антоном тоже как-нибудь разрешится.

По пути на завтрак Арсений вдруг словил чувство последнего дня лагерной смены: адреса новых друзей записаны, клятвенные обещания не забывать розданы, чемодан собран, а лагерный магазин опустошен желающими купить еды в поезд. Санаторий казался тихим и даже дружелюбным. Администраторша обнаружилась за стойкой, проводила их почти ласковым взглядом, хотя Арсений заметил, что он в большей мере был обращён к Антону.

В столовой пустовали накрытые столы, потому что почти все отдыхающие столпились у высоких окон и что-то там выглядывали, оживлённо переговариваясь. Протолкнувшись ближе, Арсений попытался понять, что происходит, но только хрипловатый шёпот за спиной объяснил ему, в чём дело:

— Река, дядь, — сказал Эдик. — Они все радуются, что река вернулась в русло.

— Ты сделал? — спросил Арсений и обернулся: Эдик стоял, опять натянув капюшон на нос, и улыбался.

— Не, я не хотел, — он вытянул губы трубочкой. — Я б с тобой ещё поигрался, Арсень Сергеевич, — он приветственно кивнул насупившемуся Шастуну. — Но начальство любит дешёвые мелодрамы.

— Ты поаккуратнее, трупожор, — встрял Сергей Борисович, выходя из-за плеча Антона. Оба они выглядели хмурыми, но, очевидно, по разным причинам. Антон придвинулся ближе к Арсению.

— Я их не ем, уголёчек, — осклабился Эдик.

— Да хоть еби, мне все равно.

— Ты мне ещё скажи, что сам бы не хотел их себе прикарманить и ещё немножко позабавиться. А теперь, что? С тобой будем развлекаться?

— Ну попробуй, — Сергей Борисович сложил руки на груди и, хотя смотрел он на Эдика снизу вверх, выглядел при этом довольно уверенно.

— Тц, потрахался с начальницей пару раз, и всё, — Эд поджал губы. — Думаешь, это половым путём передаётся?

— Мальчики, — раздался за их спинами неприятно потрескивающий голос. — Всегда рада видеть, как вы пытаетесь извести друг друга, но у меня и так уже есть одна пустующая вакансия. Да и день сегодня, — Екатерина широко улыбнулась, — хороший. Да, Антошенька?

Антошенька уставился на неё не мигая.

— Ах, эти глаза, — промурлыкала администраторша. — Ты уже придумал название, мальчик мой?

Антон открыл было рот, но замер.

— Ну же, хороший мой, порадуй женщину. Мне кажется я, — она взмахнула рукой, и Арсений невольно вспомнил, какой длинной эта рука была вчера ночью, и сразу, как только он об этом подумал, пальцы начали удлиняться. — Но-но-но, — хохотнула Екатерина. — Не балуйся, Арсений, посмотри, вон, на Серёженьку, отвлекись. Буду я ещё мебель в столовой портить. Так что же, Антон Андреевич? Как назовёшь?

— «То, что ты видишь», — на выдохе сказал Антон.

— Ах, опять это, — Екатерина закатила глаза. — «Видишь»!.. Но, конечно, понимаю. Красиво, хоть и неприятно. Надеюсь на экземпляр с автографом. Отнесу его, — она подмигнула, — в библиотеку.

Арсений уезжал первым. Антон, оказывается, приехал на машине, поэтому мог уехать в любой момент после возвращения реки в свои берега, и, конечно, предложил подвезти до Ленинградского вокзала, но Арсений отказался. Транспортное сообщение с санаторием заработало на удивление быстро — многие отдыхающие ещё за завтраком начали вызванивать перевозчиков и операторов автобусных перевозок, — и уже в полдень Арсений с собранным чемоданом вышел из санаторных дверей в последний раз.

Почти так же сильно, как ему хотелось с Антоном не расставаться, ему хотелось поскорее оказаться в одиночестве. Максимально дистанцироваться, стряхнуть с себя наваждение, туман влюблённости, все налипшие страхи и магическое мышление, которое на территории санатория помогало не поехать крышей окончательно, но в реальном мире — в настоящей, арсеньевской, жизни — ему места не было.

Там, на самом деле, ещё и не было места для Антона, но это не значило, что Арсений не хотел бы ему это место найти. План санаторного романа по схеме «всё, что происходит в санатории имени М. Ф. Редькина, остаётся в санатории имени М. Ф. Редькина» был отброшен, но Арсений всё ещё не видел, как это можно реализовать. Как уместить такого большого — и по физическим параметрам, и по непривычной значимости, — Антона в его нормальную жизнь?

— Приезжай, Арс, — сказал Антон и погладил его плечо, обтянутое его же собственным розовым свитером, который он всё-таки всунул Арсению со словами: «Тебе больше идёт». — Или я к тебе приеду. Просто давай не будем расставаться.

— Не будем, — согласился Арсений, и Антон посмотрел на него — долго, внимательно, так очевидно пытаясь понять, не врёт ли он. «Антон» из сна точно сделал с Арсением что-то, потому что вместо привычного проницательного всезнающего взгляда, Арсений увидел сомнения и страх. Шастун не мог понять, правду ли говорит Арсений.

Это всё уравнивало.

— Я пришлю тебе свой адрес, — сказал Антон. — Оба. И родительский. И контакты менеджера. Не могу представить ситуацию, в которой я не смогу тебе ответить, но если такое и случится, знай, что это не потому что я молча решил тебя блокнуть.

— Сомневаюсь, что это в твоём духе, — протянул Арсений. Больше было похоже на то, что мог бы сделать Арсений. А ещё было похоже на то, что Шастун гипервентилировал и продумывал самые невероятные сценарии.

— Да, — Антон достал сигаретную пачку. — Не в моём.

— Я, правда, настроен попробовать, — Арсений осторожно сжал его предплечье. — Но пока что плохо представляю, как это может быть. Тш-ш-ш, — зашикал он, когда Антон открыл рот с явным намерением начать перечислять всевозможные варианты. — Для начала я хочу просто вернуться домой, выйти на работу, получить свои роли и вообще понять, в каком графике я живу. А ты что будешь делать?

— Отправлю книгу на вычитку, — Антон прикурил сигарету и затянулся, щурясь. — Около месяца точно буду в изматывающей переписке с редакторами, а потом можно будет отдохнуть.

— Значит, месяц, — кивнул Арсений.

Месяц, чтобы понять, как вписать Шастуна в свою жизнь и как вписаться в его — последнее самому Антону явно казалось чем-то очень простым, но Арсений сомневался. У него не было достаточно опыта долгосрочных отношений, но тот небольшой, что имелся, дал ясно понять, что удобным партнёром он не был.

Перед тем, как выйти за ворота санатория, Арсений оставил чемодан на дорожке и уволок Антона чуть глубже в парк, где в это время никого не было — большая часть отдыхающих либо уехала раньше, либо была занята сборами, — и поцеловал.

Он не хотел, чтобы поцелуй вышел прощальным, потому что вербальные попытки убедить Антона в том, что они действительно не прощаются, оказались не слишком успешными, чтобы ещё и невербальным способом передавать ему то же самое. Но с другой стороны, они действительно прощались — просто не навсегда.

Поцелуй от этого веселее не стал. Нежный, мягкий, бесконечно грустный (за это отвечал Антон) и утешительный (а за это — Арсений), он оставил именно то ощущение, которого Арсений пытался избежать. Ужасно грустное и со Львом Лещенко, поющим на фоне: «Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори».

Арсений сморщил нос, отгоняя назойливого Лещенко, и сказал:

— Ерунда какая-то, давай ещё раз.

И вот тогда Шастун улыбнулся, и улыбка эта чувствовалась, когда Арсений прикоснулся к его губам, и стало немного легче. Какого же он плохого о нём мнения, если думает, что Арсений не захочет вернуться, не захочет ещё раз поцеловать, прижаться, притереться, провести по плечам и спине, обнять за талию — Арсений же не такой дурак.

— Я же не идиот, Антон, — так и сказал он, отстраняясь.

— Нет? — ответил Шастун. — Нет, конечно.

— Я тоже не хочу расставаться.

В ответ Антон только кивнул, но этот кивок был гораздо увереннее, чем все обсуждения, кто к кому и в каком порядке приедет.

Он проводил его до остановки рейсовой маршрутки, коротко сжал руку на прощание — как это было мало и глупо. Под окнами, к счастью, не стоял: усевшись на место, Арсений увидел только удаляющуюся в сторону санатория высокую фигуру: поднявшийся ветер дёргал ткань красной ветровки и трепал кудрявые волосы.

Но уже через несколько минут, после того, как маршрутка выехала на трассу и за окном единой полосой потянулся сосновый лес, Арсений почувствовал себя странно: будто невидимая ниточка, которая связывала его не только с Антоном, но и со всем пережитым, всё сильнее натягивалась с каждым преодолённым километром. Когда он вышел на площадь перед вокзалом, это чувство исчезло.

Chapter Text

Октябрь был мерзкий, и причин тому было много. Первая — это был октябрь, что вообще хорошего в октябре в средней полосе России? Дожди сбивают золотые листья, улицы теряют краски, сливаясь в серое месиво, постоянно холодно, сыро и темно. Не месяц, а один долгий спуск в подвал. Вторая причина заключалась в том, что в октябре Антон обычно старался куда-нибудь уехать: куда-нибудь, где было тепло, сухо и солнечно, но сейчас он этого сделать не мог. Потому что ждал.

Когда он увидел Арсения в первый раз, то подумал, что тот был манифестацией страха. Личного страха Антона Шастуна — красивый мужик, в которого он вкрашится, а потом будет страдать годами. Такое с ним уже однажды случилось, и итогом стало появление персонажа Холмогорова — симбиоз самого Антона и того, в кого он был влюблён. Но Арсений даже на книжного героя не тянул, слишком уж невозможным казалось такое точное попадание в Антона. Если бы кто-то это написал, он бы не поверил автору.

Антону сразу захотелось отдать Арсению всё и взять всё, что он только ни предложит. В то первое июльское утро Арсений нёс какую-то ерунду о китобойном промысле, представлялся чужим именем и выдумывал себе болезни, а Антону хотелось сказать: «Пиздишь», схватить его и больше не отпускать. Но он понимал, что так нельзя — ни с кем-либо вообще, ни с Арсением в особенности.

Нельзя с ним так было и сейчас — прошло три месяца с тех пор, как они расстались, и Антону с каждым днём всё труднее давалось действительно прислушиваться к тому, что говорил Арсений.

Арсений говорил: «Мне дали Тузенбаха в Трёх сестрах, а я его никогда не учил», и ещё «Не надо приезжать, меня это собьёт с роли», и даже «Я приеду сам». Антону, конечно, хотелось, чтобы Арсений приехал сам, чтобы это полностью было его решение, поэтому он отгонял мысли, как заявится на спектакль с охапкой цветов, писал очередное «Чё как, Арс?» (как настоящий романтический герой современности) и ждал.

Редактура книги заняла в два раза больше, чем обычно, не столько из-за Антона, сколько из-за того, что редакторы ругались между собой: не могли сойтись на том, насколько гетеронормативны отношения между Холмогоровым и Артёмом и что стоило убрать из текста без потерь для сюжетной линии. Антон в это не влезал, после первого десятка книг он привык отпускать истории после того, как была поставлена последняя точка в документе, так что теперь лишь наблюдал издалека, отыгрывая роль психолога-медиатора в их переписке — когда обращались к нему, он только отфутболивал всякими «А что навело вас на эти мысли?» и «Автор же не должен пояснять смысл своих произведений, но мне интересно, какую это у вас вызвало реакцию», что приводило к новым виткам разбирательств. В итоге на вёрстку книгу сдали только в конце сентября, а на следующем этапе подозрительная дружба детектива и его помощника стала камнем преткновения между его агентом и иллюстратором: последняя предложила обложку, где Холмогоров держал Артёма в объятиях, а агент сказала, что это вызовет скандал, и в это Антон решил вообще не вмешиваться даже с наводящими вопросами.

Но по всему выходило, что новая книга отражала слишком многое из пережитого, и даже малочисленные читатели из тех, кто готовил роман к публикации, это замечали. Антон заметил, конечно, тоже, и прекрасно понимал, что именно делал, когда прописывал все эти взгляды между Холмогоровым и Артёмом, всю неловкую возню в ужасающе тесном коридоре — о, он ещё как это всё заметил.

Вопрос был, что заметил Арсений.

В августе Антону ещё было немного неловко, когда он писал Арсению, что уезжает на неделю к родителям и присылал номер мамы и адрес дачи — они же говорили, как Антон посадит его в гамак и принесёт травяной чай. В сентябре, когда он почти каждый день открывал вкладку сайта для покупки билетов в Питер, неловкость переросла в чувство ненужности: у Арсения начался театральный сезон — новые роли, новые причины, почему они не могут увидеться.

К октябрю — этому ужасному унылому месяцу — Антон познал дзен. Да, это явно было что-то большее, чем влюблённость. И да, скорее всего дело было не в том, что Арсений был загружен в театре, и даже не в том, что ему было нужно время всё обдумать. Так случается. Возможно, Антон не стал для Арсения чем-то таким же значимым. Возможно, Арсения слишком напугала вся эта история с отмеченностью страхом.

Когда он совсем перестанет надеяться, из этого получится отличная книга. Правда, придётся выпускать её под другим псевдонимом, Макадам Орехов бы эту грань не перешёл, а вот какой-нибудь Шмантон Шмастун — этот бы растёкся на пятьсот страниц.

Тридцать первого октября, в день старта продаж книги — привязанного, конечно, к Хэллоуину, пусть в открытую об этом нигде и не говорилось, — Антон пошёл за пивом и, дожидаясь своей очереди, в который раз открыл сайт для поиска билетов. Только смотрел уже не «Сапсаны», а самолёты на какие-нибудь острова. Унылому Антону — унылый отдых.

Вот один из плюсов жизни писателя, которого никто не знает в лицо — можно сколько угодно продолжать заигрывать с темой обычного парня: кататься на метро, ходить в ближайшую пивную за полторашкой светлого в двенадцать ночи. Консьержка в его доме, Елена Валентиновна, первые несколько месяцев никак не хотела смиряться с мыслью, что мешковатое нечто с полиэтиленовым пакетиком, в котором болтается бутылка пива, — вполне себе жилец этого дома, и устраивала допросы Антону: «В какую квартиру вы идёте? А если я сейчас позвоню Антону Андреевичу, он подтвердит, что ждёт вас?» Со временем привыкла, но всё ещё косилась неодобрительно.

Но это действительно был Антон Андреевич, и он действительно возвращался к себе домой, нежно прижав к груди полуторалитровую бутылку — пакеты в пивнушке закончились. Остановился перед оградой, чтобы покурить, хотя можно было бы и дома, но ему хотелось побыть несчастным — а тёмная улица, шум машин за спиной, дождь и пиво под мышкой как нельзя лучше соответствовали этому образу.

Он только прикурил моментально мокнущую от капель сигарету, когда под свет фонаря вышёл Арсений. Худее, чем Антон его помнил, хотя, может, дело было в чёрных узких джинсах и совсем тонкой — не для богомерзкого октября, — кожанке, ещё и руки засунул в карманы и весь как-то сжался, очевидно, от холода.

— Консьержка сказала, что Антон Андреевич никого не ждёт, на звонки не отвечает, так что она меня не пустит, — сказал Арсений, существование которого здесь и сейчас Антон всё никак не мог осознать.

— Привет, — сказал он, потому что слова Арсения тоже как-то плохо осознавались. — Чего?

— Спросила, может, у меня доставка какая-то, тогда можно у неё оставить. Но я как-то растерялся.

— Блядская Елена Валентиновна, — кивнул Антон, всматриваясь в его лицо. Лицо было таким же красивым, хотя с чего бы ему меняться, и имело всё такую же почти магическую власть над Антоном. Арсения хотелось прижать к забору и зацеловать.

— Я подозревал, что ты как-то так и живёшь: дом с консьержкой в центре Москвы, а сам, — он указал взглядом на бутылку, в которую Антон вцепился, — ходишь за разливным пивом.

— Ты представляешь, как тяжело тут найти приличную пивную? — улыбнулся Антон, выбросил прогоревшую до фильтра сигарету в мусорку и потёр ладонью мокрое от дождя лицо. — Бля, прости, Арсений, я просто не ожидал совсем. Стоим тут, мокнем. Пошли.

В лобби их встретила Елена Валентиновна — со сжатыми в узкую полоску губами и недовольным взглядом за поблескивающими в холодном свете очками.

— Антон Андреевич, — процедила она.

— Елен Валентинна, — кивнул Антон и добавил, не столько из намерения поругаться, сколько показать Арсению, что его тут ждали, а это всё — недоразумение: — Я ж вам говорил включить Арсения в список тех, кого надо сразу пускать.

— В тот самый список из одного имени? — уточнила Елена Валентиновна и изогнула бровь. — Я включила. Но никто этого имени не называл. Телепатией пока не владею, прошу прощения.

Вот и показал, подумал Антон, чувствуя, как краснеет, поэтому пробурчал: «Будто ко мне много кто ходит вообще» и утянул Арсения к лифтам.

— «Список из одного имени», значит, — сказал Арсений в лифте, который ехал слишком долго, чтобы просто помолчать, и слишком быстро, чтобы поцеловать его прямо тут. — Но ты меня совсем не ожидал увидеть?

— Я не успел сообщить Елене Валентиновне о том, что надежда меня почти покинула. У нас с ней не такие близкие отношения.

— А она покинула?

— Почему из нас двоих ты первый застолбил эту удобную тактику — разговаривать исключительно вопросами?

— Нет, ну… — Арсений облокотился о лифтовую стену, вздрогнул, потому что задел декоративную полосу из мха, отодвинулся и уставился в потолок, будто там было что-то очень интересное. Антон быстро посмотрел, чтобы проверить, но там всё ещё была только квадратная флуоресцентная лампа. — Хорошо. Мне ты тоже не успел сообщить о том, что надежда тебя покинула, хотя я вроде поближе консьержки? В списке всё-таки.

— Я сказал, что она меня почти покинула, а не совсем, — ответил Антон и, обрадовавшись тому, что лифт остановился, придвинулся к дверям. — И вообще, не то чтобы у меня было много поводов надеяться, — добавил он и вышел в холл.

Арсений явно хотел сказать что-то другое, но произнёс только:

— О.

Небольшой минус жизни популярного писателя — можно было сколько угодно заигрывать с образом простого парня, но, накатавшись на метро и захватив полторашку пива, он всё равно возвращался в свой двухэтажный пентхаус с личным доступом в квартиру через лифт — двери сразу открывались в прихожую. Хотя, конечно, называя это минусом, Антон немного кривил душой — он сам и с большим удовольствием выбрал эту квартиру, очень ценил комфорт и красоту и в целом не видел ничего зазорного в том, чтобы тратить заработанные деньги на себя. Или видел? Он покосился на Арсения.

Тот с интересом — даже не скрываемым, но вежливым, — рассматривал обстановку. Прихожая была просторной — первая съёмная квартира Антона была меньше, — с выкрашенными в светло-серый деревянными панелями на стенах, паркетом на полу и изящной, мало подходящей Антону мебелью: столик для ключей и мелочи, обувница, гардероб с зеркальными дверями и огромное напольное зеркало с тяжёлой золочёной рамой. Чуть более Антоновым это всё делал только бардак: обувь, которую он скидывал у порога, торчащие из шкафа куртки, потому что перед выходом он искал непромокаемую ветровку и никак не мог найти, и ворох квитанций на столике. Комфортнее всего Антон себя чувствовал в гостиной, объединённой с кухней, и в спальне, а вот прихожая, большая гостиная и кабинет, хоть и были красиво спроектированы, но больше подходили Макадаму Орехову, чем Шастуну. Вот и приходилось устраивать в них бардак, чтобы они хоть как-то соответствовали хозяину.

Арсению эта обстановка, наверное, подошла бы без бардака — в отражении напольного зеркала он смотрелся куда правильнее Антона, стройный, гармоничный, красивый. У Антона перед глазами вдруг всплыл образ, как Арсений смотрится в это зеркало, поправляет воротник рубашки, берёт со столика ключи и кричит вглубь квартиры: «Буду поздно!»

Как же он влип, подумал Антон и моргнул.

— Пойдём поедим что-нибудь, — он скинул куртку, стянул кроссовки и, на ходу снимая промокшие носки, пошёл в сторону кухни. Арсений, будто дожидавшийся какого-то примера, тоже разулся и пошёл следом. — Здесь можно помыть руки, — добавил Антон и указал на дверь ванной.

На кухне он открыл холодильник, потом закрыл и упёрся лбом в прохладную дверцу. Приехал. Сам. И даже не убежал после неудачи с консьержкой. Значило ли это, что всё было хорошо? Что можно, когда он вернётся в кухню, поцеловать его? Конечно, можно, им же не по десять лет. Можно, наверное, даже положить его на стол, стянуть штаны и… Антон качнулся, намеренно ударяясь головой об холодильник.

— Ты чего? — спросил Арсений за его спиной.

— Очень хочу тебя поцеловать, — сказал Антон.

— Ты это холодильнику говоришь? — фыркнул Арсений. — Такие у вас отношения?

— Может, я так сильно по тебе скучал, что нашёл утешение в бездушной бытовой технике, — Антон развернулся: Арсений стоял в паре метров и ласково, будто это был какой-то зверь, чесал спинку дивана.

— И как, помогло? — Арсений опустил глаза и улыбнулся. — И, правда, сильно скучал?

— Не помогло, и да, очень. Ты почему так долго не приезжал?

— Театр, — Арсений пожал плечами, — новые роли, репетиции, хотелось хорошо показать себя, чтобы закрепиться, чтобы получить больше, — Антон молчал, понимая: Арсений не то чтобы врал, но недоговаривал, и, быть может, если дать ему возможность выговориться, он сможет сказать что-то ещё. — Боялся, — после паузы добавил Арсений.

— Я тоже.

— А ты чего? — с любопытством спросил Арсений, и Антон понял — конечно, было легче говорить о его страхах, чем о своих собственных.

— Ну, там, знаешь, — он опять повернулся к холодильнику и открыл его: хотя опыта в признании страхов у него и было побольше, чем у Арсения, но сейчас было волнительно и сложно даже сделать полноценный вдох, поэтому легче было довериться полкам с продуктами и контейнерами из доставок. — Что ты уехал и понял, что это всё-таки был санаторный роман. У меня есть куриный суп и пицца, хочешь? Или что тебя всё-таки слишком напрягает вся эта тема с паранормальной херней. Ещё могу сделать бутерброды.

— Но ведь было бы странно, если бы меня напрягла вся эта тема с паранормальной херней, — негромко сказал Арсений и подошёл ближе: Антон спиной чувствовал сокращающееся между ними расстояние. — Это меня-то, который чуть ли не в рот Сергею Борисовичу залез.

— Новый страх разблокирован: ты реально захотел залезть в рот Сергею Борисовичу, — усмехнулся Антон. Рука Арсения легла на дверцу холодильника и мягко толкнула её, закрывая.

— Нет, я всё ещё хочу залезть только в твой рот, — со смешком сказал Арсений, и дыхание коснулось затылка Антона. — И переживать, что я решил, что это был исключительно санаторный роман, тоже было не очень умно. А вы точно писатель интеллектуальных романов ужасов?

— Это всё маркетинг для обложек.

— Я боялся, — прошептал Арсений и ткнулся носом и губами ему в шею, — потому что очень быстро стало понятно, что это совершенно точно не санаторный роман.

Антону хотелось постоять так ещё немного, потому что в эту секунду всё в его мире было хорошо — тёплый Арсений прижимался к его спине, Антон всё-таки был не дурак, что ждал, да и вообще, что такое три месяца? Сейчас он был готов ждать хоть три года, потому что впереди явно было только что-то большое и счастливое, хотя и совсем неизведанное.

Но губы уже невыносимо покалывало от того, как хотелось поцеловать Арсения, поэтому Антон развернулся, притягивая его ближе, обнимая — и как же он скучал, как же правильно Арсений ощущался в его руках, не ждал бы он никакие три года, ладно.

— Насколько быстро? — спросил Антон, наклоняясь к его лицу.

— Ещё в маршрутке, — сказал он и лизнул его нижнюю губу.

Целовать Арсения снова было знакомо и вместе с тем совсем-совсем по-новому, и выцеловывая изгиб его губ, Антон понял, в чём было дело: больше не было страха, который неизвестно, к какой категории относить, — страха, что это ненадолго. Это надолго, подумал он, приоткрывая рот, и язык Арсения тут же скользнул внутрь, они друг у друга надолго.

— Я соскучился, — сказал Арсений и потянулся к его шее, поцеловал, потёрся носом. — Хочу тебя просто ужасно, но…

Антон подтолкнул его к кухонному островку и не глядя выдвинул ящик. Арсений скосил взгляд.

— Почему у тебя смазка и презервативы на кухне? Ты что, часто тут трахаешься?

— Это просто очень удобное место, — пробормотал Антон и, подхватив Арсения под задницу, посадил его на столешницу.

— Очень удобное место — это тумбочка в спальне, — сказал Арсений и закинул ноги ему на талию.

— В спальне я сплю, — Антон поморщился.

— А на кухне надо есть и готовить.

— Ну ты почаще приезжай, я тебе разрешу тут разложить всё, как тебе нравится. Но начнём, — он потянул за край свитера, — с тебя. Ты вот меня на кухонном столе вполне устраиваешь.

— Только устраиваю? — глухо спросил Арсений из-под свитера. — Слушай, я же, ну… Не мылся, — он выпутался — волосы растрепались, по щекам расползся румянец.

— Оскорбительно, — серьёзным тоном сказал Антон и укусил Арсения за острое плечо, тут же зализывая место укуса. — Приходишь в мой дом, — он нашарил в ящике смазку и презерватив и выложил их на стол, — грязный. Я тоже не мылся.

— Тогда, может, мы, — Арсений выдохнул и откинулся на выставленные за спиной руки, выгибаясь и подставляясь под поцелуи Антона, — вместе пойдём?

— Пойдём, — согласился Антон, скользя губами по его груди. Арсений, конечно, просто загонялся, пахло от него только чуть больше Арсением, больше — потому что дурел Антон очень быстро.

— Пошли? — слабо спросил Арсений, когда Антон облизал его сосок, прихватывая пальцами второй.

— Ага, — кивнул он и начал расстегивать пуговицы на джинсах. Ткань натянулась от стоящего члена, и он с силой провёл по нему ладонью, от чего Арсений приятно вздрогнул.

— Как-то не похоже, — сказал он, приподнимая задницу, чтобы Антону было удобнее стянуть джинсы и бельё до середины бёдер, — на то, что мы идём.

— Нет, мы идём, — заверил его Антон, с трудом отрывая взгляд от члена, прижавшегося к животу. — Я просто так соскучился, что не хочу никуда спешить, — добавил он и, обхватив ладонью затылок, притянул Арсения ближе и поцеловал его.

— Ладно-ладно, — сдался Арсений.

— Надоело делать вид, что тебе не хочется? — Антон потёрся носом о его щёку.

— Ой, а то непонятно было, — Арсений закатил глаза и вывернулся в его объятиях, укладываясь животом на столешницу. От вида круглой задницы и узкой спины Антону захотелось срочно причаститься к какой угодно религии, чтобы было кому вознести благодарные молитвы. Пока такой возможности не было, поэтому он наклонился и поцеловал Арсения в лопатку. — И вообще, — довольно вздохнул тот, — не сказать, что я совсем уж не предвидел такое развитие событий.

— М-м-м, расскажи мне, что ты там ещё предвидел, — сказал Антон, открывая смазку. Арсений посмотрел на него через плечо:

— Предвидел, что ты не будешь меня растягивать, а сразу трахнешь.

— Какой, — Антон сглотнул, — дар. И уверенность в себе.

— Шастун, давай уже, я не для этого три месяца себя трахал пальцами.

Антона не надо было просить дважды, его даже один раз просить не надо было, хотя так, для того, чтобы удостовериться, что все были согласны с происходящим, конечно, стоило, но в этом сомнений не было, поэтому он быстро стянул штаны и завозился с презервативом — задница Арсения на фоне очень отвлекала.

Он забыл нагреть смазку, поэтому Арсений вздрогнул и выругался, когда он коснулся пальцами его ануса, но когда Антон прижался членом, расслабился.

— Я подумал, — сказал Антон и медленно толкнулся внутрь, тут же зажмуриваясь, — о том, чтобы заняться сексом с тобой на кухне, как только сюда зашёл.

— Всего-то? — ехидно спросил Арсений, но всё ехидство нивелировалось стоном, после того как Антон, сжав его бёдра, начал двигаться. — Я подумал о том, чтобы заняться с тобой сексом, ну… ох, ещё в июле?

— Очень смешно. Я про сегодня, ты просто был такой несчастный на улице, что я не сразу сориентировался и не начал думать о сексе незамедлительно.

— О-осуждаю, — Арсений вцепился в края стола и прогнулся в спине, от чего угол проникновения чуть изменился, и у Антона внутри переключился невидимый тумблер, который, кажется, отвечал за нежный секс. — Блядь, — выдохнул Арсений. — Антон.

— Ага, — согласился Антон и наклонился к его спине, вбиваясь быстрее, сокращая амплитуду. Арсений совсем распластался по столешнице и дышал часто и коротко. Ноги начинало сводить, у Арсения дрожали руки — Антон потянулся и погладил напряжённый бицепс, сведенные лопатки, провёл пальцами по линии позвоночника. Арсений был такой невозможно красивый, хотя сейчас было видно только профиль: закрытые глаза с трепещущими ресницами, приоткрытый рот. Надо было приехать самому, подумал Антон, целуя его плечи, усыпанные родинками. Не так давно он думал, что лучше всего на свете Арсений умеет врать, но сейчас было так очевидно, так кристально ясно — лучше всего на свете Арсений умел подходить Антону. Каждым полувздохом-полустоном, изгибом спины, длиннющими ногами, прижатыми к его, дурацкими саркастичными комментариями, Арсений подходил ему каждой клеточкой, и неважно, что это были за клеточки — молекулы звёзд, гормоны или даже клеточки в тетрадке, без разницы, потому что подходили они идеально.

Антон поцеловал его в затылок, потянулся к члену, и Арсений охнул, когда он обхватил его пальцами, тут же подстраиваясь под собственный ритм.

— Пальцы, — очень осмысленно и очень довольно сказал Арсений, и Антон улыбнулся ему в шею.

Всё у них будет хорошо.

Антон прислонился к стене, наблюдая, как Арсений, остановившись у зеркала в прихожей, расстегивал верхние пуговицы рубашки. Расстегнув две, он поправил воротник и, отступив на шаг, скептически себя осмотрел.

— А не напиздел ли ты мне, — сказал он. Голос звучал взволнованно, хотя вряд ли бы кто-то, кроме Антона, заметил. Во всяком случае, ему приятно было так думать. Арсению вот было приятно думать, что он непостижимый и загадочный, в чём Антон чаще всего с ним искренне соглашался, но иногда очень любил угадывать — настроения, желания, сомнения. Сейчас дело было в последнем.

— В чём именно?

— Ну, может, ты им сказал, чтобы точно меня взяли, и я сейчас приду, а там даже роль читать не надо будет.

— Нет, — Антон оттолкнулся от стены и подошёл ближе. Арсений был такой строгий — в узких чёрных брюках и такого же цвета рубашке, — и бодрый, и этот их утренний контраст Антона очень веселил: он по утрам всегда был помятый, не снимал пижаму до обеда и перемещался в основном между диваном, где завтракал, и балконом, где курил. Он этот процесс называл медитацией, Арсений — брождением медведя-шатуна. — Я пообещал, что ничего не скажу, и я не сказал. Так что получишь ты роль Артёма или нет, зависит только от тебя.

Арсений посмотрел на него, подозрительно сощурившись. Антон показал ему язык.

— Я, правда, хочу эту роль, — сказал Арсений, и его плечи немного расслабились.

— И я надеюсь, что у тебя получится, — серьёзно ответил Антон. — Потому что так ты хотя бы пару месяцев проведёшь в Москве, а не будешь постоянно мотаться в Питер, — он улыбнулся, вспомнив вчерашний разговор с режиссёром: — А, хотя нет, всё хуже.

— Хуже? — уголок рта Арсения едва заметно дёрнулся.

— Угу, я так понял, — Антон закусил губу, — что снимать будут в каком-то подмосковном санатории.

— Да ну нет, — Арсений уставился на него, в глазах плескалось совсем немного паники и тревожное веселье. — Ты же не думаешь… Она бы не смогла?

— Всё может быть, — сказал Антон, осторожно, чтобы не помять рубашку, обнял его за талию и притянул к себе, — ведь у неё очень, очень длинные руки, — и поцеловал в подрагивающие от смеха губы.