Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Она не придет — её разорвали собаки
Арматурой забили скинхеды
Надломился предательский лёд
Её руки подготовлены не были к драке
И она не желала победы
Я теперь буду вместо неё.
© «Формалин» — Flëur

Болеть — это мерзко и противно, даже немножко — когда чихаешь и кашляешь, и из носа течёт. А уж если начинает лихорадить и ломить, а уж если начинается что-то серьёзней простуды…
То есть таких мыслей у меня не было. Мне просто было очень-очень плохо, то жарко, то холодно, мерещились какие-то тени, перед глазами плавали цветные пятна. Кто-то меня поил чем-то, кажется, но кто и чем, и каким было питьё на вкус…
А потом горячка как-то резко отступила. Было не темно и не светло, а как-то серо. То ли день пасмурный, то ли сумерки, то ли что. Хотелось пить и одновременно, хм, избавиться от излишков. Всё тело ныло — горячка-то отступила, а ломота осталась, поэтому первая же попытка шевельнуться вызвала стон. Но пить и облегчиться хотелось больше.
— Дик, Дикуша, пить хочешь? Очнулся, радость-то какая, — прозвучало сбоку.
Оказывается, рядом с кроватью сидела какая-то старая женщина. Она радостно мне улыбнулась и подхватила со стола чашку. Чашка была, как стол, на котором она стояла, то есть — монументальная, мне и половину содержимого осилить не удалось. Дальше… это, наверно, бабушка. Наверно, моя. Ничего не соображу. Но — ой! — она вытащила из-под кровати горшок. Даже практически ведро. Стыдно-то как! Но оказалось, что я пока что даже сесть на кровати самостоятельно не могу, так что с горшком мне тоже помогли.
«Очнулся» оказалось недолгим, и меня опять унесло в сон. Второе пробуждение было получше, бабушка снова сидела у кровати, и мне было полегче дышать и вообще получше. И в комнате было посветлее. И мне даже «ква» сказать не пришлось, прежде чем меня снова назвали «Диком-Дикушей», напоили и снова полезли за горшком.
— Не… — получилось очень хрипло, но горло не болело, ура! — Не надо.
Бабушка закивала и тут же подхватилась с места:
— Ох, эрэа и не знает! Я сейчас, я всё ей скажу, — и выскочила за дверь с невероятной резвостью — или это я ещё болею? Что за эрэа такая? Или это имя? Что-то я ничего не соображу. Я вроде как Дик. Это, наверно, бабушка моя… или мама? А сколько мне лет-то? Я вообще где? Я вообще кто? Ну то есть понятно, что мальчик, а не девочка, а остальное?
Я огляделся. Комната была маленькая, с небольшим окном и горящим камином. Кровать, стул возле кровати, стол, дверь напротив окна — всё тяжёлое даже на вид, тёмное, рубленое. Это моя комната? Одеяло тёплое. Простыни небелёные. Вернётся бабушка — надо будет признаться, что даже имени своего не помню. Пусть хоть расскажет, как меня зовут и сколько мне лет.
Тут дверь распахнулась, и в комнату, чеканя шаг, вступила темноволосая сухопарая дама в каком-то мышино-сером одеянии. Это и есть та «Эрэа»? Что-то не выглядит она очень счастливой.
— Надеюсь, вы обдумали своё поведение, Ричард? — требовательно спросила она. Я уставился на неё как баран на новые ворота. Какое поведение? О чём она? Она вообще кто?
— Вы должны запомнить, Ричард, что герцогу не положены столь простонародные развлечения. Такие выходки может позволять себе проклятый Ворон, но не Повелитель Скал. Стыдитесь! Ваше поведение недопустимо и невозможно, вы уже не ребёнок, чтобы…
Я бы, может, и застыдился бы, но ничего ведь не помню!
— А вы кто вообще? — перебил я даму, пока она не пошла на второй, третий и дальнейшие круги. Таких хлебом не корми, дай кому-нибудь нотацию прочитать! Я её знал? Наверно, знал. Не помню! Дама замолкла и в свою очередь начала изображать барана перед воротами.
— Дик, что ты говоришь? — удивилась бабушка. — Это же матушка твоя, Эрэа-Мирабелла.
— Да я и себя не помню, — буркнул в ответ я. — Как меня хоть зовут? Дик-Ричард, а полностью?
— Да неужто и сестриц своих забыл? — ахнула бабка. Дама по-прежнему молчала, вглядываясь мне в лицо.
— А у меня и сёстры есть? — заинтересовался я. С мамой мне явно не повезло, если только эта вобла пересушенная и впрямь она. Интересно, а сёстры на неё похожи или на папу? И как папа на неё вообще позарился? — А отец?
— Ваш отец, Ричард, был подло убит Алвой, — наконец отмерла вобла в сером, — как неприлично задавать такие вопросы! Ваше недостойное поведение…
— Какое поведение? — возмущённо спросил я (хотелось бы возопить, но горло пока не позволяло). — Я не помню ничего! И никого не помню. Что я сделал-то?
— Поведение герцога… — снова занудила вобла, и я снова её перебил, благо, голос, похоже, просто восстанавливался после периода неиспользования.
— Я какое отношение к герцогу имею? Я его подбил на что-то, что ли?
Вобла опять заткнулась. Бабушка только испуганно переводила взгляд с неё на меня и обратно, и потихоньку пятилась к двери. Нащупав дверь, она булькнула что-то типа «я-отца-Матьо-зову» и выскочила.
Молчание затягивалось. Нет, ну мне-то что, мне так даже лучше. Всё равно ничего не помню, а так хоть горло не напрягать. Спать не хотелось — видимо, выспался я за всё время болезни от души. Герцог ещё какой-то… Главное, чтобы там с этим герцогом ничего не случилось фатального из-за меня. Нет, если бы случилось, меня бы не лечили, меня бы добили. Если я общался с герцогом… слуг, наверное, в помещениях похуже держат? Ну точно возле них никто не сидит. Я родственник герцога? Вассал? Я что-то натворил, и герцог мной недоволен? Нет, мама-вобла-Эрэа-Мирабелла что-то про поведение герцога говорила. Может, слишком доволен, и для меня это плохо? Нет, тогда бы она непременно добавила что-нибудь типа «вы знаете, чем такое может кончиться» или «знаете, чем такое кончается». Слишком мало информации!
Тут в дверь вошёл немолодой мужчина в чёрной… рясе? Наверное. Бабушка семенила за ним, охая.
— Как ты себя чувствуешь, сын мой? — поинтересовалось новое лицо. Этот хоть спрашивал.
— Смотря о чём спрашиваете, э… — тут я запнулся, не зная, как к нему обращаться. — Ничего не болит, но ничего не помню. Вас тоже не помню.
— Можешь меня называть отец Маттео, — нахмурился мужчина, похоже, и впрямь оказавшийся священником. Вытянул из-под рясы семилучевую звезду, протянул мне.
Я растерянно поглядел на звезду, затем на него и осторожно спросил:
— Отец Маттео, а что делать-то?
Вобла ещё плотнее сжала и так почти невидимые губы, но смолчала.
— Возьми святую эсперу в руку, сын мой, — ответил отец Матео, продолжая хмуриться. Я осторожно протянул руку (только бы не уронить, не отмажусь же!) и взял протянутую звезду. Старая, аж потёртая, строгая и простая. Красивая. Тяжёленькая. Или это я слабее котёнка сейчас?
— Повторяй за мной, сын мой. Создателю всего сущего, в смирении и трепете…
Я послушно повторяю. Это, наверно, основная молитва… не думать сейчас, не время, только не переврать слова!
—…благодарю Тебя на заходе и восходе, вспоминаю в полдень и полночь. Орстон.
Священник по-прежнему хмурится, но обращается уже к вобле.
— Дочь моя, нет в юном Ричарде зла и не коснулись его демоны. Если угодно то будет Создателю, то память вернётся. Пока же нужно его, как младенца, учить всему, дабы смог он отличать добро от зла, даже если память не вернётся.
— Да обратит на нас свой взор Создатель, — цедит сквозь зубы вобла.

Не то чтобы я не заподозрил знатное происхождение за собой… Но оказаться пресловутым герцогом, выше которого только король — это несколько внезапно! Ричард, герцог Окделл, Повелитель Скал. Мой род древнее королевского в несколько раз!
Но плюсы моего положения на этом закончились внезапно и резко. Дальше пошли минусы.
Во-первых, мне пятнадцать лет. И уже герцог, потому что папа мёртв. Учить меня некому, в смысле, некому учить быть герцогом. Что у нас за владения, чем они богаты, с кем дружить, с кем нет… Ошибки стоят дорого.
Во-вторых, папа свои ошибки уже совершил и да, они обошлись дорого и его семье, и его владениям. Он решил взбунтоваться против короля! Додумался… Чего ему не хватало — я так и не понял. По итогам этого «разумного» решения: отец убит неким Вороном, замок разграблен королевскими солдатами, живём в нищете и опале, чудо, что владений и титула не лишили.
В-третьих, моя мать, эта вобла пересушенная, так «умело» управляет Надором (это наши владения), что из нищеты нам выбраться не суждено, если только я не научусь внезапно управлять всем этим хозяйством и управляться с ним хорошо, а не как она.
Из этого пункта вытекает в-четвёртых — а умный я никому не нужен, и меньше всего матушке. Она не хочет, чтобы я имел своё мнение — а вдруг оно будет отличаться от её собственного? Она не хочет, чтобы я был самостоятельным. Она не хочет придумать что-нибудь, чтобы вывезти моих младших сестёр (а их у меня три, так на минуточку! Айрис, старшая, уже практически девица на выданье, она всего на год меня младше) куда-нибудь хотя бы на лето. Да хоть в ближайшую деревню на свежее молоко и под солнышко! У Айрис «грудная болезнь», не знаю пока, что это, но по описанию — не радует. У меня тоже она есть — от неё-то меня так и скрутило, наложилась эта самая болезнь на купание с какими-то «недостойными грязными крестьянами».
Существует ещё и в-пятых, не связанное непосредственно с титулом… Я болел настолько тяжело, что забыл не только всех вокруг себя и себя самого, но и даже как читать и писать! Кошмар. Отец Маттео учит меня и тому, и другому, и заодно читает историю. То ли он сам ту историю не шибко знает, то ли мне тут лапшу на уши изволят вешать.

Летосчисление ведётся Кругами по четыреста лет на Круг. Сейчас идёт 396 год Круга Скал, месяц Летних Молний, конец лета. Следующим грядёт Круг Ветра. По утверждению отца Маттео, каждый Великий Излом несёт с собой великие перемены. Тут мне даже оспорить ничего не удаётся, как и усомниться: текущий Круг начался со смены династии и религиозной реформы. Предыдущий, Круг Молний, начался с развала тогдашней Золотой Империи и религиозных войн. До этого был Круг Волн, и начался он с вторжения каких-то тварей, гибели тогдашнего короля, именовавшегося анаксом, и переноса столицы куда подальше. А, и опять религиозные реформы, как без них — именно тогда и явлен был свет истины под названием «эсператизм», и официально, на уровне нового короля, уравнен в правах с культом неких Абвениев. Всю пургу про демонов я пропускал мимо ушей. Конечно, кто победил — тот и добрый! Ля-ля-ля, коварный Леворукий, сидит в Закате, соблазняет людей… Если он и впрямь Повелитель Кошек — ничего он в том Закате не делает, только сидит и потешается над людьми, эти сами на всё горазды, зачем ещё неблагодарной работой заниматься? Зато чуть что — Леворукий попутал!

Итак, история. Жила-была Великая Талигойя, всё в ней было прекрасно и сказочно, высокородные правили, чернь трудилась, сидел на троне благородный Ракан (и четыре Повелителя при нём), но явился тут коварный бастард Франциск Оллар, соблазнил чернь обещанием титулов, собрал войско, сверг благородных Раканов. И сидит династия его имени на троне уже почти полный Круг, и страдает от этого уже не Талигойя, а Талиг, прямо не сказать как. Ещё этот коварный Франциск запретил эсператизм (потому что Святой Престол отказался его признавать) и ввёл свою собственную реформированную церковь. Тогда же коварный злобный герцог Рамиро Алва, Повелитель Ветра, коварно и злобно убил короля-Ракана, которому присягал, а мой предок, Алан Окделл, убил Рамиро. Очень честно — ему навстречу «здравствуй, друг!», а Алан в ответ кинжалом в беззащитного «какой я тебе друг, скотина», даже на дуэль не вызвал. Алана за такое тут же растерзали солдаты Алвы (или казнили на площади? Что-то я не понял), но был мой предок посмертно канонизирован. Не то чтобы я не понимал своего предка, но вроде положено было такие вещи на дуэлях решать… Кстати, обещанные титулы самым верным Франциск таки раздал! Теперь аристократия делится на старую и новую. Новая — это «навозники», потому что не свыше, а навоз разгребали за Франциском.
Потом почти полный Круг все Повелители, включая Окделлов (Скалы), Приддов (Волны), Алва (Ветер) и Эпинэ (Молнии) честно служили новой династии, потому что служили Талигу, а не королю, и всё такое. Наследники свергнутой династии тихо жили за границей Талига и что-то там пыхтели про свои права. Но тут некий Карл Борн решил, что надо возвращать Раканов. Не удалось, восстание подавили. Спустя каких-то четыре года мой папа решил пройтись по завещанным граблям, и Повелители Молний участвовали в пляске. Повелитель Ветра, то бишь Ворон Алва, подтвердил свою верность Талигу и королю, подавив восстание и убив моего отца. С тех пор у нас всё плохо, плохо, плохо, а Алву надо убить. Взбунтоваться не пойми с чего решил Окделл, а виноват Алва?

Но своё мнение я начал держать при себе почти сразу. Вот как после первого же вопроса «а зачем это папе понадобилось?» выслушал получасовую лекцию о Раканах, эсператизме и верности истинным ценностям, а также о том, почему не следует уподобляться презренным «навозникам», так и начал молчать, кивать и делать наивные и честные глаза. Покопаться бы в книгах, да книги-то как раз и вывезли при разграблении после бунта!
Этикет давался тяжело. Особенно тяжело давалась застольная его часть — у нас на столе не то что дичи и морских гадов, у нас мясо-то не каждую неделю на столе гостит! Но приходится зубрить, зубрить и зубрить. Я в столицу собираюсь (ни слова никому, придушат!), там я должен быть хоть пять раз провинциалом, но воспитанным. Как к кому обратиться, как кому поклониться (поклон равного — другим Повелителям, глубокий — королю, прочие сами должны мне кланяться), и параллельно с изучением запрещённого эсператизма — изучение «олларианской ереси» для прикрытия.
С фехтованием было чуть получше — начальные, базовые стойки тело вспоминало само, мне остаётся только закреплять результаты на тренировках. А вот с собственно боем пока не очень. Капитан Рут, который учит меня фехтованию, уверяет, что всё отлично, восхитительно, и вообще видно, что не всё я забыл, руки-ноги привычны и всё такое. Не уверен… Но ему виднее, сколько он таких вот мальчишек, как я, выучил.
Так и живу. Мирабелла нудит, на столе морковь (я растущий организм, мне нужно мясо, а девочкам тем более), отец Маттео рассказывает о Великой Талигойе, только сестрёнки и радуют немножко. Айрис тяжела характером (подросток, да с такой мамой — счастье, что в забитую мышь не превратилась, остальное переживу), про младших пока не очень понятно — Эдит всего девять, Дейдри десять, пока ведут себя тихо, лет через пять станет понятно, что с ними и как. Дотянуть бы лет до восемнадцати и слинять в столицу. На службу к королю сунуться, авось там деньги платят… Угу, так сына мятежника без образования на службу и взяли, аж два раза. А не под своим именем? А не под своим — гордость не позволяет. Дядюшку надо попробовать расспросить втихую от мамы, что там из себя представляет столица и как туда можно попасть, то есть — куда там можно попасть, чтобы образоваться и денег добыть, или хоть верность продемонстрировать нынешнему королю.

Chapter Text

Как бы это сформулировать получше… Когда я думал, как бы мне попасть в столицу… бойтесь своих желаний!
Мне пришло письмо. То есть не то чтобы мне, но про меня. Корона призывает юного герцога на службу. Или на обучение. Или на обучение службе, или я вообще на самом деле не совсем понимаю куда. Корона призывает меня в Лаик.
Что такое Лаик? Школа оруженосцев. Чему там учат? Землеописанию, изящным искусствам, истории, этикету, фехтованию — почти всему, что мне нужно! И там есть библиотека! Правда, я не совсем понял, что будет после Лаик — вроде на церемонии выпуска меня могут выбрать оруженосцем. Что будет, если не выберет никто? Вернусь домой…
Меня это не устраивает. Значит, надо стать лучшим. Хотя бы по дисциплинам, не связанным с фехтованием — память-то мою хвалит отец Маттео, и дядя Эйвон, приехавший из-за этого письма…
Эрэа Мирабелла была не то чтобы очень рада, но посчитала, что мне нужно ехать, потому что «Окделлы не отказывают, когда их призывает Талиг». Как они поругались с дядей из-за этого! А я привык молчать и не задавать совсем уж неудобные вопросы про Эгмонта. В итоге, кстати, я про Святого Алана знаю больше, чем про собственного отца! Мирабелле все вопросы, связанные с Эгмонтом — неудобные.
И вот мы трюхаем на лошадках в столицу Олларию, коварно переименованную из Кабитэлы коварным бастардом. Сырость, слякоть, болит задница — я тренировался, конечно, и в верховой езде тоже, но все навыки требуют либо постоянного использования, либо времени на восстановление! А с первым у меня были проблемы. И с лошадью тоже. Ну то есть с конём. Коня моего зовут Баловник, он вроде молодой и соответствует своему имени. То ли имя дали по характеру, то ли наоборот — как вы яхту назовёте, так она и поплывёт. Я, кстати, начал надеяться на восстановление памяти! В последнее время мне в голову приходят явные цитаты из того, что я точно не читал после потери памяти, а значит — должно прорваться и остальное. Откуда вот это, про яхту, я вообще не соображу, хотя и понимаю, что речь о какой-то разновидности корабля.
Так вот, трюхаем мы с дядей Эйвоном в Олларию. И по дороге дядюшка рассказывает мне всякие ужасы, которые ждут меня в Лаик. Будут меня, значит, задирать, тыкать, напоминать об отце, живут там только подлые и коварные люди… одного не пойму — дядя правда так думает, или меня за дурака держит? Молчу, киваю. Да, дядя, буду держать себя в руках и терпеть, нет, дядя, не забуду мать родную и родной Надор. Отца не могу забыть по уважительной причине — я его не помню.
И вдруг в середине дороги дядя меня внезапно «радует» новостью, что мы должны переодеться в чужие плащи, оторваться от свиты (какая ни есть — а положена, герцог и граф едут) и приехать в столицу на полсуток раньше.
— Зачем, дядя? — только и смог сказать я. Что ещё за шпионские игры?
И тут дядя начинает рассказывать про друга семьи и конкретно отца, к которому мы едем. Ну то есть едем мы в Лаик, но перед Лаик заедем к этому другу отца, который работает кансилльером. Зовут этого друга Август Штанцлер, который очень хочет со мной поговорить. Он, мол, не мог отлучиться, чтобы проведать меня после болезни, но теперь-то мы встретимся, и заново познакомимся, и я увижу этого замечательного человека.
Интересно, в Лаик тоже нужно будет молчать, кивать и соглашаться со всем бредом? Прелесть какая, мятежник в могиле, его семья в опале, его сыну без разрешения нельзя являться в столицу, а его друг на одном из высших государственных постов! И никак не посодействовал смягчению участи? Или посодействовал, и это и есть смягчение и шанс? А чего тогда дядя так упирался? Надо спрашивать… или хоть попытаться спросить. Видно будет. Что-то мне казалось, что королева (которая вроде как за нас, хотя я не понимаю, как) могла бы поспособствовать больше. Или герб не разбили — уже счастье? Как мало информации!
Через день, когда мы уже соблюли все эти переодевания, незадолго до подъезда к вратам Олларии («Дик, помни, истинное название — Кабитэла. Но оно для своих!»), дядя вдруг спохватывается и закатывает лекцию о том, что проклятый бастард Франциск Оллар ввёл ещё и разделение на мелких и крупных приезжих, и на воротах нам (как всем дворянам и богатым купцам) ещё и имена придётся назвать (нам — чужие), которые запишут в книжечку, а официально мы приедем только завтра с утра. Нет, ну умную вещь вообще-то ввёл этот Франциск. Вообще если отсеять вопли и проклятия побеждённых — вообще умный был человек и толковым королём стал. Кто бы что там мне не плёл — но власть просто так не берут, её или подбирают, выпавшую из рук, или долго и мучительно завоёвывают. У Франциска явно было первое.
Заезжаем мы в ворота, и тут к нам подваливает церковный попрошайка, то есть монах с запевом «подайте на храм». Я, подумав, решил кинуть монетку. Во-первых, я тайный эсператист, и выделяться не стоит. Во-вторых, церковь Святой Октавии. Эту историю я знаю, и самое в ней удивительное — что она правдива от и до.
Итак, жил-был Рамиро Алва, Повелитель Ветра, богатый (а не как мы!) герцог. Увидел он как-то в окошке девушку, влюбился с первого взгляда. Она ответила ему взаимностью, причём на самом деле ему, а не его деньгам и титулу. Герцог женился, тут Излом и история с Франциском, на сторону которого встаёт Рамиро Алва. И вот в самом конце всего Рамиро убивает ещё тогда не святой Алан Окделл. Франциск отправляется к вдове своего ближайшего соратника выразить соболезнования, а она носит под сердцем ребёнка. Франциск видит глубоко беременную вдову и тоже влюбляется с первого взгляда. Уж не знаю, как там новый король ухаживал за юной вдовой, но спустя семь лет она согласилась выйти замуж за короля. Родила ему сына, умерла родами, после чего безутешный муж добился канонизации супруги. Сыновья Октавии оказались настолько дружны, что Рамиро Алва-младший всю жизнь стоял рядом (только что не на соседнем троне сидел) со своим младшим единоутробным братом-королём. Так что на Октавию я готов пожертвовать.
И тут этот монах после положенной фразы про святую, которая не забудет, вдруг зашептал:
— Поезжайте вдоль городской стены. Там будет гостиница «Мерин и кобыла», спросите себе две комнаты окнами во двор и ждите.
У меня чуть челюсть не отпала. Что, шпионские игры продолжаются? Дядя покосился на меня и вздохнул:
— Ричард, учитесь собой владеть, на вашем лице всё написано. Впрочем, чего ещё ожидать от сына Эгмонта?! Поехали!

Не то чтобы я разбирался в гостиницах, но эта показалась неплохой. Вывеска симпатичная, трактирщик улыбчивый (и не через «не могу»), еда вкусная. Мясо! Тушёная баранина! Как есть-то хочется, а! Главное, чтобы потом обратно в слякоть не пришлось выходить в поисках старого папиного друга эра («Дик, в Олларии — никаких эров!») Августа Штанцлера. Но вот дядя уверил, что кансилльер непременно явится. Опять шпионские игры, мол, рискует и всё такое.
Едва на ближайшей колокольне отзвонили десять, как в дверь коротко постучали. Это что, кансилльер явился? Ну очень вовремя. Вообще-то в Надоре в это время уже ко сну начинают готовиться, чтобы свечи не жечь. А я привык уже к надорским порядкам, да ещё и есть так хочется. Хотя… разговор за едой пойдёт, что ли? Ну отлично, весь ужин испортят. Хотя ладно, лишь бы бараниной не обделили. Еда! Мясо! Никакой моркови! Ням-ням.
На пороге возник ещё один монах, пожилой и тучный. оказавшись внутри, олларианец отбросил капюшон, открыв некрасивое отёчное лицо. Чем-то мне этот эр Август заранее не нравится. Хотя я даже знаю — чем. Смущает меня состояние Надора и то, что отец мёртв, дядя с нами в опале, а этот кансилльер.
— Дикон! Совсем большой… Одно лицо с Эгмонтом, разве что волосы темнее. Эйвон, вам не следовало соглашаться на эту авантюру.
Что?
Дядя скорчил постную мину.
— Я был против, но Мирабелла считает, что Окделлы не могут отказать, если их призывает Талигойя.
Угу. А ещё на такие письма вообще-то не отвечают отказами те, кто и так в опале и нищете. Хуже ещё может оказаться куда — у меня три сестры вон младших. Так, судя по поведению — это и правда Август Штанцлер. А ничего, что я его не помню, и он об этом должен быть в курсе?
Кансилльер нахмурился.
— Талигойя, вернее, Талиг безмолвствует. Ричарда вызвал кардинал. Что у черного змея на уме, не знаю, но добра Окделлам он не желает.
Что, и этот повёрнут на заговорах против короны? У отца вообще нормальные друзья были?! И, получается, в Лаик меня вызвали вопреки желанию «друзей отца». Интересно, а как они представляли себе мою судьбу, а? Медленно загибаться в Надоре? Или они рассчитывали, что ещё лет через пять такой жизни я соглашусь хоть на армию, хоть на восстание, хоть на тот свет?
Тут Август Штанцлер уставился на меня.
— Ричард, постарайся понять и запомнить то, что я скажу. Самое главное, научиться ждать — твое время еще придёт. Я понимаю, что Окделлы ни перед кем не опускают глаз, но ты должен. Ради того, чтоб Талиг вновь стал Талигойей. Обещай мне, что последуешь моему совету!
Ага, тут тоже остаётся только молчать и кивать. И запоминать. Спокойствие, только спокойствие, я камень, я скалы, на которых стоит Надор. Не хочу я… стоп, не думать, я хочу, очень хочу, улыбаемся и киваем.
— Да, эр Август, я приложу все усилия. Я не подведу!
Надеюсь только, вас, эр Август, нечасто придётся видеть. С настолько матёрым лицемером мне не тягаться. Что ещё посоветуете?
— Что бы они ни болтали, молчи и делай, что положено. Ты хороший боец?
Да чтоб я знал! С кем мне себя сравнить — с капитаном Рутом, что ли? В Лаик узнаю!
— Я надеюсь, со временем он превзойдет Эгмонта, — заговорил дядя, — но из-за болезни начинать пришлось почти с самого начала.
— Как печально! — картинно вздохнул кансилльер. — Я бы предпочел, чтоб он превзошел Ворона, но это вряд ли возможно.
Превзойти человека, про которого все хором поют, что ему то ли Создатель, то ли Леворукий благоволит? Ну, эр Август, спасибо, что вы в меня верите, только я вам не верю ни на грош. Это что, намёк, что я должен буду сразиться с Вороном? Ещё чего! Может, ещё и кровную месть объявить и детям завещать? Совсем вы мне не нра… кхм. Улыбаемся, нет, делаем посерьёзнее лицо и киваем, киваем. Тем более что полезные вещи всё равно мелькают.
— Дик, постарайся употребить эти полгода для того, чтоб догнать и перегнать большинство своих товарищей. Смотри на них, пытайся понять, что они за люди, возможно, от этого когда-нибудь будет зависеть твоя жизнь.
Это я и так собираюсь сделать. Это мой шанс на нормальную жизнь! Выяснить, как общаются и чем живут вне Надора, о чём думают, что знают. Это аристократы, у них у всех есть связи, потому что я там один буду сын мятежника.
— Помни, в Жеребячьем загоне нет герцогов, графов, баронов, нет Окделлов, Савиньяков. Приддов. У тебя останется только церковное имя. Родовое ты вновь обретешь в день святого Фабиана. Тогда же будет решено, оставят тебя в столице или вернут в Надор. Я постараюсь не терять тебя из виду, но в «загон» мне и моим людям хода нет.
Только бы не проколоться! Радость-то какая! То есть именами, конечно, будут всё равно мериться, но на полгода я могу выкинуть из головы хотя бы «друзей отца».
— Через четыре месяца унары получают право встречаться с родичами, но до тех пор ты будешь волчонком на псарне. Это очень непростое положение, но ты — Окделл, и ты выдержишь. Я старый человек, но с радостью отдал бы оставшиеся мне годы, чтоб увидеть на троне короля Ракана, а Дорака на плахе, но пока это невозможно.
А это на самом деле важный момент. Если против меня соберутся остальные — и убить могут. Опального никто не защитит, если бы была хотя бы капля нелояльности у того, кто командует Лаик — Штанцлер бы пролез. Этот без мыла влезет!
— Терпят все — Её Величество, твоя матушка, твои кузены, Эйвон, а я и вовсе пью с мерзавцами вино и говорю о погоде и налогах. Потерпишь и ты, хотя придется тебе несладко.
Ага, только я терпел в холодном Надоре, а вы в мягкой постели. И не поминайте королеву, а то я и о ней начну плохо думать.
— Твои будущие товарищи, кроме молодого Придда и пары дикарей из Торки, принадлежат к вражеским фамилиям.
В смысле? У меня с ними тоже кровная месть, что ли? Подробности, подробности давай! Или они просто из «навозников»?
— Начальник «загона» капитан Арамона метит в полковники. Он лебезит перед тем, кто ему полезен, и отыгрывается на ненужных и опальных. То есть на таких, как ты. Тебя будут задевать, оскорблять родовую честь и память отца. Молчи!
Это хуже. Главное, чтобы портить вещи не начали. Отца я не помню — вы об этом маленьком факте помните, эр Август? Или вам просто плевать? Плохо настроенное начальство в таком месте… Похоже, мне не столько учиться предстоит, сколько выживать. Недоумка, что ли, изображать? Да, капитан, нет, капитан, не могу знать, капитан, в Уставе не сказано, капитан. Родовая честь… Какая родовая честь? Полуразрушенный замок? Отец-мятежник? Предок, убивший друга при непонятных обстоятельствах? Да, мы бедны. Но Создатель вообще завещал смирение, так и буду отвечать.
— С прошлого года дуэли среди унаров запрещены под угрозой лишения титула.
Ура! Ко мне не полезут с дуэлью! Решено — изображаем недоумка «устав вместо мозга».
— Возможно, это и есть причина, по которой тебя вызвали. Сожми зубы и не отвечай.
Повторите с начала — какая причина, запрет дуэлей? Да это для меня дар Создателя!
— Когда-нибудь ты отдашь все долги. Тебе станут набиваться в друзья. Не верь. Доверие Окделлам обходится очень дорого. Никаких откровенных разговоров, воспоминаний или, упаси тебя Истинный, сплетен о короле, королеве, первом маршале и кардинале. Если тебе станут про них рассказывать — прерывай разговор.
Какие сплетни? Я там только слушать буду (всё равно ничего не знаю), а на все двусмысленные вопросы отвечать строго дословно. С недоумка какой спрос? И нет, разговор прерывать не стану. Ещё чего! Сплетни тоже надо знать!
— Если кто-то начнет хвалить твоего отца, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело о ней говорить. Если собеседник желает тебе добра, он поймет. Если это подсыл — останется с носом. Ты все понял?
Я, эр Август, одного не пойму. Я один здесь помню, что я ничего не помню дальше последнего года? Но я и об этом вас не спрошу. У вас на пальцах перстни, а в перстне так легко спрятать яд…
— Да, эр Август, я всё понял. Я всё сделаю! — побольше преданности в голосе, побольше надрыва. Одна надежда — что сударь Штанцлер считает меня слишком юным и глупым для лицемерия, а то ведь не выживу.
— Держись, мой мальчик, сил тебе и терпения, — разулыбался старый хрыч. Какая добрая улыбка, такая тёплая, и на вид становится даже лицо приятнее. Такие добрые дедушки всего опаснее. — А теперь давайте ужинать и не думать о плохом.
Ужин не задался. Мне нужно было держать лицо, кивать и поддакивать, даже баранина (ням-ням-ням!) шла плохо. А дядя Эйвон с сударем Августом на пару рассуждали о том, что в руках подлых Олларов великая держава превратилась в «держащееся на страхе и лжи полунищее королевство, в котором истинным талигойцам нет места». Угу, а трактирщик не талигоец, что ли? Или истинные талигойцы — только те, кто ноет о том, как было хорошо четыреста лет назад? Назывались имена, которые я старательно запоминал — сударь Штанцлер всё-таки вспомнил, что я потерял память, и старательно называл для меня тех, кто относится к «истинным Людям Чести», как я, как мой отец, как сам Штанцлер… тьфу! В одном он прав — друзей у меня нет. Вернее, у меня нет тех союзников, которые бывают у аристократов, когда один род несколько поколений стоит плечом к плечу с другим. Ох, папа-папа, что же ты наделал? Или ты не мог отказаться? Каким ты был, кем ты был? Дураком или мерзавцем, жертвой или злодеем? Как мало я знаю…
— О чём ты задумался, Дикон? — мягко улыбается Штанцлер. Я бледно улыбаюсь. Хорошо, что сейчас можно сказать чистую правду.
— Об отце…
— Я тоже часто его вспоминаю. Вальтер Придд — истинный Человек Чести, но заменить Эгмонта не может. Талигойя смотрит на тебя, Ричард Окделл, поэтому ты должен выдержать все. Любое унижение, любую несправедливость. Тебе — шестнадцать, сегодня твоя молодость — помеха нашему делу, но через десять-пятнадцать лет ты войдешь в полную силу, а наши враги побредут под горку. Я вряд ли увижу твою победу, но я в ней не сомневаюсь. Ты — наша надежда, Ричард, и я пью за тебя. За то, чтоб ты стал таким же, как Эгмонт.
Вальтер Придд. Запомнить. И, кажется, лет десять у меня есть, если верить этим словам. Веры им, правда, особой нет, но должно же быть благоразумие у этих людей? Я под присмотром, и строгим, единственный наследник, случись со мной что — и Надор перестанет быть их базой.
— И пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, — с очень скорбным лицом заявляет дядя Эйвон, поднимая свой кубок, — мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой.
Дядя, ты, судя по всему, всё-таки сам дурак, но дурак честный. Поэтому у меня к тебе никаких претензий нет. Ты и одет не особо богаче, и конь у тебя тоже не ахти какой. И руки перстнями, как у Штанцлера, не унизаны. Тебе я тоже особо раскрываться не буду, но тебя я хотя бы не боюсь. А вот сударь кансилльер — о, ему есть что терять! Дядя, будто почуяв, о чём я думаю, отвечает моим мыслям:
— В жизни мало радости и совсем нет справедливости. Эгмонт мертв, сын старика Эпинэ и трое его внуков мертвы, Гвидо фок Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу!
Нет-нет-нет, только не самокопания и терзания, сколько ж можно! Я этого от Мирабеллы наелся, вот в чём недостатка не было!
— Дядя, — восклицаю возмущённо и надрывно, — а как же я? Неужели моя семья справилась бы без вас после убийства моего отца? Вы ни в чём не виноваты!
Август и дядя Эйвон несколько озадаченно смотрят на меня. Стараюсь состроить лицо пожалобней, лучше выглядеть малолетним испуганным капризулей, чем выдать, что я на самом деле думаю о всяких заговорах, да ещё и на Изломе эпох.
— Мне следовало быть умнее, — качает головой грустно дядя, — следовало догадаться…
И тут берёт слово Штанцлер, и выдаёт мне крайне интересную информацию.
— Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, маршал — законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли еще не рождали. Я готов поверить, что ему и впрямь помогает Чужой. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить…
Оп-па! Враги могут хвалить в лицо и за глаза между собой. В лицо — для обмана, а вот похвала в своём кругу, особенно вот такая, сквозь зубы, крайне ценна. Делаем вывод — Рокэ Алва для всяких малолеток вроде меня не противник, раз его можно «убить, но не победить». Так нельзя воевать с морем, так не остановишь сель или бурю. Алва — стихия.
Дядя вновь берётся за кубок. Дядя, не топи горе в вине, не верь тем, кто там истину ищет, на дне бутылки ни истины, ни счастья.
— Вы правы, Август, человек не может так драться, и человек не может быть таким подлым.
К моему изумлению, Штанцлер внезапно возражает:
— Насчет подлости, Эйвон, вы заблуждаетесь. Рокэ Алва — чудовище, это так. Для него чужие жизни не значат ничего, возможно, он безумен, но маршал — гремучая змея, а не подколодная. Он знает, что равных ему нет, ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, именно поэтому в спину он не бьёт. Алва — враг и враг страшный, но за один стол с ним я сяду, а вот с кардиналом или Манриками я никогда не обедаю и не советую это делать своим друзьям.
Оп-па два раза! А можно мне к Алве под крылышко?! Когда вот такая гадюка даже наедине при таком наивном мальчишке, которым я являюсь, и старом соратнике, вслух признаёт, что коварный злобный Алва вовсе не коварный — так вот кто знает слово «честь» по-настоящему, а не как эти! Ну а к кардиналу Сильвестру, который Квентин Дорак и «крыло Зла», как его честил отец Маттео, меня на обед и так никто не позовёт.
Штанцлер задумчиво смотрит на меня. Ох, я не соображу, какое лицо мне следует состроить. Прокол, однако! Будем надеяться, что не смертельный.
— У нас не выходит веселого застолья, мои эры, — говорит он задумчиво, — мы, как лесник из притчи, можем говорить только о медведе.
— Слишком дурные времена, — бормочет дядя Эйвон грустно. Ох, дядя-дядя, ты хорошо ко мне относишься, но какой же ты дурак.
— Будем надеяться, худшее уже случилось пять лет тому назад. Мы поторопились и не рассчитали, — заявляет Штанцлер. Угу, угу, не рассчитали вы, а сирота теперь я и мои сёстры!
— Десять лет назад мы тоже поторопились и не рассчитали. — Дядя Эйвон безнадежно махнул рукой и снова сунул нос в кубок.
— И поэтому торопиться мы больше не будем, — Штанцлер почти кричит, похоже, трактирщик очень надёжен, а может, двери и стены тут очень толстые, — мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Мы поступали глупо, нападая. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвётся и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты не слышал.
Да-да, я не слышал, но я запомнил. Точно, лет десять у меня должно быть. Пусть Создатель с Леворуким пошлют здоровья и удачи Рокэ Алве! Похоже, пока он жив и в здравии — бунтовать не рискнут. И наследников ему, наследников! Если там династия полководцев, верных Талигу — такие люди очень нужны.
— Мне пора, друзья мои, и последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и за её истинного короля.
За Ракана, что ли? Да тьфу на него. Только мне смены династии и не хватало. Только никто тебя, герцог, не спрашивает. Да и какой ты герцог? Так, одно название.
Со всеми этими грустными мыслями я ложусь спать. Завтра начнётся Лаик с очень враждебным капитаном Арамоной во главе, надо выспаться получше.

Chapter Text

Утро было такое же слякотное, как вчерашнее. Кони донесли нас до монастыря, то есть бывшего монастыря, ныне школы Лаик.
Явились мы, конечно со свитой, но внутрь пропустили только нас с дядей. Логично! За подъёмным мостом был парк, осенний, серый, почти голый, только на кустах ещё держались белые ягоды. Слева был пруд… по размаху и дикости парк больше походил на лес. Проехав его, мы приблизились к собственно школе — длинному серому зданию с маленькими окошками.
На лошади я всё ещё сидел не очень уверенно, но у дяди Эйвона больная спина, так что пришлось мне слезать первым и помогать слезть дяде. Местный конюх увёл наших коней, а перед нами открылась дверь школы. На пороге стоял ещё один слуга.
— Как прикажете доложить? — спросил он невыразительным голосом. Я молчал, моё дело тут маленькое.
— Граф Эйвон Ларак и его подопечный.
— Следуйте за мной.
Мы вступили в Лаик, и дверь захлопнулась за нами.

Ну что я могу сказать… темно, как в Надоре вечером. И тоже приходится ходить со свечкой. Надеюсь, тут хотя бы не морковкой будут кормить?
Капитан Арамона ждал нас в своём кабинете под портретом Франциска Первого, который проклятый бастард. Или не очень ждал… Или ему успели доложить…
На вид моё новое начальство было не ахти — толстое, краснорожее (явно от вина), мордатое и самодовольное. Не то чтобы у него не было на это оснований — в пределах Лаик он король и Создатель в одном лице. У окна сидит ещё и олларианский монах — довольно молодой, симпатичный, с тёмными волосами и глазами. Улыбнулся он, в отличие от капитана, приветливо и мягко, глянул же спокойно и чуть равнодушно.
Встать навстречу входящим капитан счел излишним. Кивнув в знак приветствия большой головой, он коротко буркнул:
— Прошу садиться.
М-да. Печально. Вот сразу видно, что мне тут, мягко говоря, не рады.
— Значит, герцог Окделл соизволил поступить под моё начало, — голос Арамоны оказался соответствующим его габаритам, — а его опекун не имеет ничего против.
— Решение приняла вдовствующая герцогиня Мирабелла. Я не счел себя вправе ей возражать.
Дядя, ну что ж ты творишь-то? Штанцлера вчера что, один я слушал? Он же чётко сказал, что Людям Чести и сочувствующим им в Лаик хода нет, а ты меня сразу ставишь демонстративно поперёк воли сидящей перед нами местной власти.
— Но по своей воле сына Эгмонта в столицу вы отправлять не желали, — ух, каким презрением нас окатил местный служака, — но это неважно. Здесь наш капеллан. Присягните в его присутствии, что привели своего подопечного по доброй воле.
Ага, пошли формальности.
— Приветствую вас, дети мои, было ли ваше решение обдуманным и добровольным? Готовы ли вы оба именем Создателя нашего поклясться, что сердца ваши и души принадлежат господу нашему и его наместнику на земле Талига Его Величеству Фердинанду Второму?
Интересно, капеллан знает про тайно исповедуемый эсператизм? Или это не такая уж и тайна, из разряда «все всё знают, но молчат, пока соблюдены приличия»?
Дядя произносит клятву, я повторяю за ним. Было бы о чём беспокоиться! Во-первых, я не верю, что Создателю есть дело до наших клятв. Во-вторых, дядя мне ещё дома толкнул речь, что, мол, клятвы, вырванные принуждением, недействительны. Хотя определение-то расплывчатое. Что значит — принуждением? Если угрожают оружием — это принуждение, а если без клятвы не соглашаются зерно продать?
Капитан Арамона кривится, но формальности ещё не окончены.
— Теперь в присутствии своего опекуна юный Ричард Окделл должен узнать законы унаров и принять их или отвергнуть. Если он согласится вступить в братство Фабиана, обратной дороги у него не будет.
— Я готов. — Я откликаюсь по-прежнему спокойно. Пока здесь и дядя, и капитан Арамона, это самый лучший вариант. Или стоило немножко понервничать для вида?
Капитан Арамона протягивает мне книгу в потёртой кожаной обложке. Вначале идёт свод правил, по которым мне предстоит жить эти полгода. Интересно, а потом мне можно будет копию с них снять, чтобы точно запомнить, что можно, что нельзя?
Следующие листы заняты подписями тех, кто когда-то учился здесь. Где-то здесь подпись моего отца, которого я не помню. Где-то здесь подписи тех, кто поднял восстание с ним вместе и тех, кто это восстание подавлял. Как я хочу поискать их в этой книге!
— Читайте, сударь, — бурчит капитан Арамона, — вслух читайте.
Я зачитываю текст о величии и богоугодности династии Олларов, расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему «жизнью и смертью». Хорошо, что за прошедший год я отлично выучился читать и чуть похуже — писать. Почерк у меня так до конца и не поставлен.
— Поняли ли вы всё, что прочли?
Формальности, формальности. Как тут положено отвечать? Капеллан молчит, не подсказывая. Ладно, буду отвечать просто «да».
— Да, я всё понял.
— Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?
— Да.
— Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?
— Да.
— Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?
— Да.
— Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.
Всё-таки я немножко волнуюсь.
— Я, Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.
Уф! А, нет, ещё не всё.
— Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?
— Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.
— Да будет по сему! — наклонил голову священник
— Я свидетельствую, — звучит на два голоса, Арамона бурчит привычно, дядя Эйвон вздыхает обречённо. Дядя-дядя, ну не собираются меня здесь убивать!
— Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: «Да, господин Арамона».
Ура, начинаются внятные пояснения, как себя вести.
— Да, господин Арамона!
Дядя Эйвон поднялся, поклонился и первым вышел из кабинета. Я иду за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей. Ладно Арамона, ему на голову свалился сын мятежника, а капеллан-то чем заинтересовался? К счастью, слуга со свечкой нас дождался и провожает до порога. Хоть шеи себе в этой темноте не свернём. Дядя вздыхает, я спокоен. Нервничать рано, проблемы ещё не начались.
Выходим на крыльцо. Дядин Умник уже стоит там, подведённый конюхом.
— Прощайте, Ричард, — дядя смотрит грустно, но говорит спокойно, — надеюсь, вы не забудете того, что обещали.
Он, похоже, не о клятве, а о вчерашнем разговоре.
— Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.
Надеюсь, дядя не обиделся на такую форму. До сих пор путаюсь, когда можно по имени, а когда нужно по титулу! Ладно, с остальными унарами всё равно по имени, а к менторам со всем почтением, а дальше буду ориентироваться на то, как обращаются ко мне. Хотя без особого разрешения — всё равно по титулу, это безопаснее.
Дядя, как всегда с трудом — мешала больная спина, — взобрался в седло. Умник рванул с места, не дожидаясь приказа.
Я повернулся и пошёл за слугой.

Началось моё превращение в унара… хотя нет, началось-то оно с клятвы, а вот продолжилось — должно было продолжиться — стрижкой. Только в Надоре все мужчины носили короткую стрижку, и я старался не ржать, когда ещё один слуга растерянно смотрел, что у меня можно отстричь. Пришлось ему удовольствоваться парой прядей спереди. А вот дальше после купальни в полотенце я обнаружил осколок стекла. Неужели началось? Но вряд ли слуги в таком участвуют, это же не личные слуги Арамоны. Хорошо хоть, мне пришло в голову сперва встряхнуть полотенце, из которого оный осколок и вылетел на пол. Дальше форма. Отлично, хоть форму выдают! Хоть внешне не буду выглядеть бедным родственником.
Чёрные штаны, чулки, рубаха — отлично, немаркое и вроде прочное. Белая куртка — это хуже, чёрно-белый плащ с гербом Олларов. Ничего так герб — рыцарь на белом коне поражает чёрного змея. Только зачем им святой Георгий…
Я уставился в зеркало на себя круглыми глазами. Какой ещё святой Георгий? Что это вообще за имя такое?
В зеркале была видна какая-то расплывчатая фигура за спиной. Что?
Разворачиваюсь. Никого. Снова смотрю в зеркало — тьфу ты, при таком-то качестве не то что призраков, тут и лично Леворукого можно углядеть.
Выхожу. Всё тот же слуга со свечкой провожает до комнаты. Интересно, он общий, или каждому дадут? Переходы, переходы, лестница — только бы не заблудиться! Налево, галерея с какими-то нишами, ещё налево, теперь вниз по лестнице — ага, похоже, унары живут здесь, судя по ряду одинаковых дверей. А раньше, наверно, жили монахи.
— Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.
М-да. Выглядит небогато, в Надоре мебель была хоть и того же возраста на вид, но сработана явно понадёжней. Кровать без полога (ура, не люблю эти тряпки), плетёный стул — он хоть подо мной не развалится? А если развалится — новый дадут? Стол с чернильным прибором и книгой Ожидания, принадлежности для умывания, открытый сундук. В углу — образ Создателя, перед которым горит лампадка, и очередной портрет Франциска Первого. Всё! А сундук-то на кой, если вещей всё равно нет? Или сменный комплект формы складывать? А его дадут?
Поворачиваюсь к слуге.
— Благодарю вас.
Тот кланяется.
— Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет — не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.
Да я тут заблужусь без провожатого! Нет-нет-нет, пока не выучу все переходы — носа наружу не высуну.
В углу шорох. Крыса. Огромная, наглая, уверенная в себе.
Крыса!
Ненавижу этих тварей, они вечно припасы портят и болезни разносят! Она ж мне сапоги погрызёт и ремень! Чем бы в неё запустить, чтобы больше не совалась? Ну не книгой же… стоп, чернильница, благо она металлическая и закрытая.
Но пока я думал — крыса ушла по своим крысиным делам. Осматриваю угол, в котором заметил эту тварь — да нет, вроде нору не видно. Может, под кроватью? Пытаюсь сдвинуть кровать — ага, размечтался, кровать привинчена к полу. Придётся в ближайший выходной лезть под кровать, проверять. Только крысы тут и не хватало! Привинчена… Надо будет инструмент раздобыть и попытаться открутить. Только придумать заранее и приготовить, чем эту нору заткнуть.
А теперь спать. Спать-спать-спать, и надеюсь, крыса эта ночью не вернётся.

Проснулся я от стука в дверь.
Ура, здесь будят! Интересно, только в первый день, или каждый день будить будут? Хорошо бы каждый.
В дверь опять постучали.
— Да проснулся я, — бурчу себе под нос, поспешно ополаскиваясь. Одеваюсь, выскакиваю в коридор, и вместо ожидаемого слуги вижу пару светловолосых близнецов в унарской форме. Ух ты! Они меня почти на голову выше! Это я такой недокормыш или они такие здоровенные?
— Я делаю извинение, — расплылся в улыбке один из верзил. Это он с акцентом говорит или диалект какой-то?
— Та-та, мы делаем извиняться, — подхватил другой. Пожалуй, ребята мне заранее нравятся.
— Ричард Окделл, — протягиваю руку, и осекаюсь, вспомнив, что не должен называться полным именем.
— Катершванц, — первый близнец с готовностью отвечает на рукопожатие. А он сильный! — Мы есть брат-близнец Катершванц из Катерхаус. Я есть Норберт, он есть Иоганн, но мы не должны называть свой домовой имена.
— Я забыл об этом, — честно признаюсь. Парни явно не пойдут докладывать о моей забывчивости, раз сами представились. — Нам нужно делать вид, что мы незнакомы.
— Та-та, — кивает Иоганн, — мы есть незнакомый, софсем незнакомый. — Он снова улыбается и так шарахает меня по спине, что я едва удерживаюсь на ногах.
— Ну вы и медведи, — даже не собираюсь скрывать улыбку.
— Мы есть бергер, а не Гаунау, — внезапно резко отвечает Иоганн. Кажется, я что-то не то сказал.
Норберт что-то быстро говорит брату на незнакомом языке.
— Мы есть показать Гаунау, что двум медведям одну берлогу не обжить, — говорит Иоганн.
Я повожу плечами и улыбаюсь, стараясь демонстрировать дружелюбие:
— Да вы любого медведя из берлоги выкинете за хвост!
— Я есть извиняюсь, — как-то расслабляется Иоганн, — мы, барон Катершванц, есть очень сильные, мы забываем, что не все есть такие.
Я улыбаюсь.
— Да ладно, ничего страшного.
Норберт говорит что-то ещё.
— Я теперь буду делать вид, что плохо понимать талиг. Тогда я не говорю то, что надо молчать. Говорить будет Норберт. Он похожий на нашу бабушка Гретхен, она есть хитрая, как старая кошка. Та-та… А я не есть хитрый. — Иоганн расплывается в улыбке.
— Тихо есть, — вмешивается наследник хитрости бабушки Гретхен, — молчать, сюда есть идущие.
Что там у Норберта с хитростью, пока непонятно, но слух у него воистину звериный. Появившийся слуга может увидеть только троих молодых дворян, застывших на пороге своих комнат и настороженно рассматривающих друг друга.
— Доброе утро, господа, — что ж он так тихо пищит-то? — Прошу вас спуститься в трапезную, где вас представят друг другу. Идите за мной.
Переходы, переходы, переходы. Я тут вообще ориентироваться выучусь? Мы уже штук шесть лестниц прошли, то вверх, то вниз. Это специально унаров так путают, или планировка такая идиотская?
О, дошли. Низкий, сводчатый зал, сюда, наверное, несколько сотен человек поместится. В углу сиротливо стоит очень одинокий стол. Сам по себе он, пожалуй, достаточно велик, но в этом зале смотрится очень грустно. Слуга указывает нам наши места, которые я старательно запоминаю. Оглядываюсь. Надо будет потом у близнецов тихонько спросить, кто есть кто, и рассказать про мою грустную долюшку, авось поржут и будут относиться снисходительно ко всем ошибкам.
Напротив вертится на стуле смуглый, черноглазый юноша, южанин, наверно. Рядом равнодушно разглядывает свои руки молодой человек с безупречным лицом. На него опасливо косится прыщавый курносый парень с острым кадыком. Рассмотреть остальных не успеваю — происходит явление капитана Арамоны народу.
Надо отдать должное господину начальнику — выход обставлен с блеском. Окованные бронзой двери с грохотом распахнулись, в столовый покой ворвался сквозняк, у темных створок встали гвардейцы, стукнули об пол древки алебард, и унары лицезрели своё начальство, за которым следовал давешний священник.
Ой, только не заржать. Я понимаю, что это мода такая, но как смотрится!
Накрахмаленный воротник достойного дворянина был столь широк, что увенчанная шляпой с перьями голова капитана казалась лежащей на блюде, белый колет с гербом украшала толстенная золотая цепь, а штаны не уступали шириной самым пузатым тыквам, которые по осени собирали в Надоре. Собирают. Уже без меня.
— Роскошь, — прошептал кто-то из унаров. Вот зараза! Я и так еле сдерживаюсь!
Арамона торжественно прошествовал через гулкий зал, занял место во главе стола и бухнул:
— Унары, встать.
Все вскочили. Итак, слушаем программную речь и запоминаем.
— Вы думаете, что я ваш капитан? Нет! Эти полгода для вас я бог и король. Моё слово — закон. Запомните это! Вы не герцоги, не графы и не бароны. Вы унары! Мои унары! Даже Франциск Великий не пересекал границы поместья Лаик. Здесь — моё королевство, здесь я казню и милую. Слушайте меня, и вы станете дворянами, готовыми служить Его Величеству. Тех, кто будет слишком много о себе полагать, отправлю по домам! С позором!
Угу, угу, угу. Это-то и так было ясно. Да даже если бы было кому на него пожаловаться — ты ещё выберись отсюда! Арамона продолжает:
— Сейчас унары по очереди, начиная с того, рядом с которым я стою, выйдут на середину трапезной и громко и отчетливо назовут свое имя. Затем отец Герман прочтет молитву о здравии Его Величества, и все отправятся в фехтовальный зал. Завтрак позже. Я хочу посмотреть, что за кони мне достались на этот раз. Итак, унар, встаньте и представьтесь.
Толстый кареглазый парень встал точно на указанное место и гаркнул:
— Карл.
— Унар Карл. — поправляет его Арамона. — Повторите.
— Унар Карл!
— Следующий!
Изящный брюнет поднимается из-за стола и, оказавшись рядом с Карлом, негромко говорит:
— Унар… Альберто.
Тоже, наверное, запнулся на отсутствии родового имени.
— Следующий.
Высокий юноша.
— Унар Эстебан.
— Следующий…
Я лихорадочно пытаюсь запомнить хотя бы имена.
Бледный и худой — Бласко. У Жоржа на правой щеке родинка, Луитджи мелкий, прыщавый — это Анатоль (вот не повезло человеку с лицом). Валентин — тот серьёзный и равнодушный унар наискось от меня. Тот, что напротив меня сидел — Паоло. Арно — светловолосый и черноглазый, очень красивый. Братьев Катершванцев я уже знаю. Моя очередь.
— Унар Ричард.
— Следующий…
— Унар Роберт…
— Унар Франсуа…
— Унар Юлиус…
Константин, Эдвард, Жюльен, Макиано, Северин… Те, с кем мне предстоит жить бок о бок в бывшем аббатстве ближайшие полгода. С кем бы попытаться познакомиться, кроме близнецов? И у кого попробовать вызнать родовые имена? Вот я дурак! Надо было в той книге, в которой расписывался, проглядеть ближайшие записи! Ну не идти же теперь к Арамоне за разрешением перечитать правила? Хм, может, сунуться к капеллану? К нему-то, наверное, можно в любое время, всё-таки священник.

Chapter Text

Суза-Муза-Лаперуза, граф Медуза из Путеллы — моя новая головная боль. Будто мне и без него нечем заняться!

Вообще-то, когда я думал о возвращении памяти, то надеялся на несколько иное.
На шестой день, который у унаров был выходным, я планировал хорошенько выспаться. Угу. Хочешь насмешить высшие силы — расскажи им о своих планах. Нет, выспаться-то я выспался…
Ко мне не вернулась память Ричарда. Он или сейчас на моём месте и в моём теле или, бедолага, умер от воспаления лёгких. Я даже не знаю, что было бы для него хуже. А я… вот память о МОЕЙ прошлой жизни ко мне пришла. Неполных тридцать лет, конец двадцатого — начало двадцать первого века. Россия. Город-миллионник. «Веселье» девяностых (мимо нашей семьи по большей части проскочило), сытые нулевые, странные десятые…
К счастью — это приснилось мне именно перед свободным днём, который я вообще-то планировал потратить на попытки общения с остальными. Вместо этого лихорадочно пытался сообразить, в своём ли я уме. Ещё раз к счастью — сначала всё приснилось в общих чертах, без подробностей, я выхватил из сна о прошлой жизни только идею о ведении конспектов, кое-какие приколы по истории родной России и тот факт, что мне нравились девушки.
Конспекты я начал вести на следующей же неделе, а по ночам мне начали приходить маленькие дополняющие отрывки из прошлой жизни.
Кстати, с братцами-близнецами удавалось нормально пообщаться исключительно в купальне. Она была общая на всех, и после фехтования унаров скопом загоняли туда ополаскиваться. Через четыре месяца унаров должны были начать по вечерам выпускать из комнат, но в первую неделю контакт получалось наладить весьма условно. Я запомнил всех своих — здесь говорили — «однокорытников» — и начал немножко понимать отношение к Оллару. Как я и думал, из семьи бунтовщиков тут был только я.
Но мои конспекты внезапно помогли перекинуть мостки и с остальными. В первый же день новой недели братцы подступили ко мне с вопросом, а чем это я таким занят на занятиях?
— Записываю за менторами, — пожал плечами я. И, подумав, что это хороший момент упомянуть, спокойно продолжил: — Полтора года назад я так тяжело болел, что потерял память и забыл даже собственное имя. Как злилась матушка, когда поняла, что я даже её не узнаю!.. Вот я и сообразил вчера, что нужно записывать то, что нам рассказывают. Мало ли что.
— Это есть очень грустно — не вспомнить мать, — нахмурился Норберт. Как и решили в нашу прошлую встречу близнецы — в основном за двоих теперь говорил он, а Иоганн молчал или выдавал настолько кривые фразы на талиг, что понять его было и вовсе невозможно. — Но потом ты её вспомнить?
— Да если бы, — поморщился я. — Меня заново учили читать, писать, знакомили с матерью, сёстрами, дядей и кузеном. Заново рассказывали, где я живу, кто правит Талигом, куда пропал мой отец. А книги вывезли, осталась только… — я чуть не сказал «Эсператия», но вовремя поправился: — «Книга Ожидания». Мне землеописание заново рассказывали по карте, которую во времена первого Оллара рисовали!
— Какое удобное оправдание, — протянул подошедший к нам унар Эстебан. Знать бы, как его фамилия, тогда пойму, чем я ему не угодил. — Как удачно заболел сын мятежника!
Стало тихо. Остальные заинтересованно подобрались. Я окинул Эстебана очень презрительным взглядом и выплюнул ему в лицо:
— А вы, наверное, сударь, мечтаете отказаться от своей семьи? За что же вы их так ненавидите, что считаете такую забывчивость удачной? Или вы их стыдитесь?
Эстебана перекосило.
— Ты на что намекаешь, Окделл?
— Намекаю? — изумился я в голос. — Я говорю то, что думаю: наверное, вы, сударь, очень ненавидите свою семью, раз завидуете тому, что я забыл свою.
И, подумав, добавил с ехидством:
— По правилам Лаик, родовыми именами здесь не пользуются. Похоже, честнее всех это правило соблюдаю я. А в вашей семье, сударь Эстебан, правила соблюдать принято только в присутствии начальства? Уж извините, что так много расспрашиваю о столь ненавистных вам людях, но мне даже мэтра Шабли не спросить, я-то вашего родового имени не знаю.
Эстебан заскрежетал зубами:
— Нищему герцогу стоило бы знать истинного герцога.
Я заинтересовался.
— Мне известны рода Алва, Ноймаринен, Придд, Эпинэ и Окделл. У первых и последних известно по одному представителю, да и мастью вы на род Алва не похожи. У Эпинэ только старый герцог Анри-Гийом и наследник за пределами Талига — Робер. У Приддов — герцог Вальтер и три его сына, по возрасту для Лаик подходит только старший, Валентин…
Так, не думать! Не смотреть! У нас как раз есть один Валентин…
—…В роду Ноймаринен старший — герцог Рудольф, у него четверо сыновей, но, насколько мне известно, младший из них старше нас на два года. Возможно, мои знания неполны или устарели? Ответьте же, сударь.
— На землеописании узнаешь, — скрипнул зубами Эстебан. — Ты…
— Господа унары, всё в порядке? — раздался голос отца Германа. Он внимательно оглядывал нас, пытаясь понять, что происходит.
— Да, святой отец, — бодро гаркнул Эстебан. — Я как раз рассказывал про землеописание Ричарду…
— Да, только не успел дорассказать, — подхватил я. — Святой отец, а когда к вам можно прийти?
— Зачем? — непонимающе воззрился на меня отец Герман.
— Как это зачем? — не менее непонимающе ему откликнулся я. — Я потерял память, но не веру в Создателя! Или нам запрещено исповедоваться?
— Я… сообщу вам об этом, — проговорил несколько озадаченно отец Герман.
Когда мы уже выходили из купальни, черноглазый Арно с интересом на меня оглянулся. Я улыбнулся в ответ и вопросительно поднял брови — что, мол?

На следующий день близнецы попытались повторить за мной конспектирование менторов. Разумеется, не получилось — я-то записывал с сокращениями!
Так что в купальне они подступились уже с этим вопросом, в чём я тут же и признался:
— Я же не целиком слова записываю. Талиг как просто большая «Т», Круг Волн — К.В., Круг Молний — К.М., Круг Скал — К.С., а про то, что было до Круга Ветра, то ли неизвестно, то ли никому особо не интересно, так что про Круг Ветра я пишу «г.п.». Имена я тоже сокращаю, потом внизу ставлю, что, например, сегодня А.А. был Алонсо Алва, а вчера А.А. был Алваро Алва, то есть наоборот.
Слушали меня не только Катершванцы. Ещё бы! Намного удобнее, когда есть возможность перечитать конспект!
На следующий день у Катершванцев пошло лучше, о чём они мне радостно и сообщили. А я, не особо заморачиваясь, предложил им для тренировки талига тут же вечером эти записи и приводить в более удобочитаемый вид.

Кусочки капали в непредсказуемом порядке и не каждую ночь, но уже через месяц у меня в очередной свободный день (именно по ним я утряхивал в голове свои старые-новые воспоминания) было очень плохое настроение. Я наконец-то вспомнил основную часть своей прошлой жизни, и не уверен, стоило ли Дику (если мы поменялись местами, конечно) попадать в моё тело.
Он вообще переживёт попадание в циничный и жестокий век от Рождества Христова XXI, к тому же в страшную Россию и в женское тело? Словом «честь» в наших краях или высмеивают, или просто шутят.
Но проблемы Дика — это проблемы Дика. Я когда-то был… была Лерой. Валерией. Читала много книг, влюблялась в красивых девушек… правда, отношений толком не было. Ну не знала я, как с таким подступиться! Так что тут у меня преимущество — с мужским-то телом с красивыми девушками общаться удобнее будет.
Планов у меня громадьё, потому что я стараюсь пока не задумываться, в какую именно разновидность беды угодила. Вот никогда не мечтала стать попаданкой! А стала.
Интересно, кстати, есть ли в этих краях магия?
Но этими мыслями я себя отвлекала от основной проблемы. Нет, не той, что я пришла из более мирных краёв и не умею убивать. Жить захочешь — научишься.
Эр Август Штанцлер.
Скотина двуличная и, я вот уверена, агент какой-то из сопредельных держав. К сожалению, нам ещё недостаточно рассказали на землеописании и истории, чтобы я могла понять, на какую он может работать, но уже в этом не сомневалась.
Тьфу! Сбилась, то есть сбился. Лера, скорее всего, мертва, а я — Ричард Окделл. На мне Надор, истеричная Мирабелла, три девчонки на выданье, исправление репутации рода.
Так вот, я не сомневался уже, что Штанцлер — агент влияния. Почему? Ха. Он имел отношение к мятежу десятилетней давности. Он имел отношение к мятежу пятилетней давности. И вот теперь все участники в бегах, могиле или опале, а он где? Правильно — при дворе.
Правильно я опасался его перстней. Не приведи Создатель — догадается, что ручной Окделл не то что думать научился, а так и вовсе не ручной.
Ах да. Не забывать про Создателя, в которого я не верю. И не поверю.
Но врать я теперь точно буду лучше любого из однокорытников. Почти тридцать лет в полудиком капитализме — да как у нас взятки умели брать и воровать, так нынешние казнокрады бы исплакались!
Плюс поток информации, который имеется здесь, нельзя и близко сравнить с потоком информации, который имелся в моей прошлой жизни. Да его и называть потоком смешно — так, ручеёк! А вот процент достоверности информации повыше, конечно, чем дома, но не так уж и намного. Языками, что ли, заняться? Вон, отдельные слова у близнецов я уже понимаю, кто у нас там ещё из сопредельных серьёзных держав… Буду знать языки — буду ценным кадром, в бой будут гонять меньше.
Ещё из плюсов — моё нестандартное (для этих краёв) мышление. И оно же — огромный минус. Я увижу возможность, невидимую для местных, и не увижу крупного плаката поперёк дыры «не лезть!» Учиться мне предстояло очень много…

Мало мне было моей головной боли с проблемами, пришедшими с возвращением памяти, только не той памяти, на которую я рассчитывал…
Мало мне было щёлкающего в голове счётчика с шёпотом «осталось двенадцать недель… осталось одиннадцать недель…», отсчитывающего срок до первого моего выезда за пределы Лаик в гости к эру Августу, который никак нельзя пропустить…
Мало мне было нелюбви Арамоны… На фехтовании мне либо не давали противника и заставляли стоять со шпагой в вытянутой руке (ну это тоже было не так уж плохо — руки постепенно наливались силой), либо давали слишком сильного противника, либо слишком слабого. Заставляли по десять раз переписывать написанное — ха, мой почерк ужасен, я знаю. Распекали за нерадивость и неопрятность — да что они могли против лекций Мирабеллы! Оставляли без ужина — вот это было самое грустное. Я растущий организм!
На прочность испытывают, что ли? Но ничего по-настоящему опасного со мной никто не делает, а остальное… Наверное, это бы ударило по шестнадцатилетке, и без того видевшему мало душевной теплоты, да к тому же накрученному Штанцлером. Но мне-то плевать! У меня и раньше были вопросы к Эгмонту Окделлу, а теперь мне совсем просто — я не его сын. Упс.
Но тут появляется шутник Суза-Муза, и вот тут и начинаются проблемы, хотя и не только мои.
К счастью, зима эта тёплая (пока! Надеюсь, и дальше не похолодает, а то тут топят не лучше, чем в Надоре). Днем унары, и я в том числе, фехтовали, танцевали, занимались стихосложением и арифметикой, вникали в олларианскую трактовку демонских сущностей и доблестную историю королевского рода, а вечером отправлялись в кельи. Поговорить можно было исключительно в купальне. Пока.
Спустя четыре месяца, то есть уже меньше, я смогу нормально встречаться с остальными. Минус — мне придётся ещё и со Штанцлером встретиться. Но вроде отношения потихоньку налаживались, возможно, в том числе и потому, что я не скрывал некоторых огроменных дыр в моих знаниях, не интересовался родовыми именами и ровно относился ко всем, кроме Катершванцев — они стали самым близким к тому, что можно было бы назвать «друзьями». У меня даже есть надежда, что с их помощью я в случае чего (если меня никто не возьмёт в оруженосцы) смогу устроиться в действующую армию.
И все эти планы мог сорвать этот, так его, Суза-Муза!
Не то чтобы я не понимал унара или унаров, решившихся так пошутить… Но Арамона буйствует каждый раз, как Суза-Муза что-нибудь выкинет. А мне надо дожить до выпуска из Лаик, я и так самый вечно крайний.

Начал свои выходки «Суза-Муза-Лаперуза, граф Медуза из Путеллы» с мелочи — просто подсунул перчатку с левой руки в супницу капитану Арамоне. По кодексу поединков, левая перчатка означала вызов, посылаемый отсутствующему. Дескать, вызывающий не застал вызываемого дома, но не счел возможным откладывать объяснение на потом.
Перчатка была красивая! Ярко-малиновая, с шестью пальцами, украшенная подобием герба, где среди скрещенных копий и сосновых ветвей красовалось блюдо с лежащей на нём свиньей, в пузе которой был воткнут обеденный нож, а вокруг краги шли надпись, повествующая, что владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза.
Нам тогда хорошо удалось её разглядеть — Арамона просто выкинул перчатку из супницы, поспешно позавтракал и выбежал из зала, унары же пошли разглядывать, что именно подсунули Арамоне. Долго любоваться на трофей не дал вошедший слуга, молча и равнодушно взявший перчатку из рук державшего её Катершванца.
Но это оказалось только началом. Следующим действием таинственного графа стала порча портрета капитана Арамоны, висевшего в фехтовальном зале. Художник (от слова «худо», судя по этим палкам и огуречикам) изуродовал воинственный арамоний лик, пририсовав ему свинячье рыло и свинячьи же уши. Впрочем, к художественным талантам графа унары проявили снисхождение, чего нельзя было сказать про Арамону.
И без того красная рожа капитана стала вовсе багровой, и Арамона медленно обошел своих воспитанников, поочередно разглядывая каждого по-рачьи выпученными глазами. Выдержать это было непросто. Неудивительно, что Анатоль вспыхнул и опустил голову.
Арамона выдержал драматичную паузу и заговорил:
— Вступая в фабианское братство, вы знали, что за проступок, совершенный одним, отвечает или виновный, или все. Обеда сегодня не будет. Ужина — тоже. Если, разумеется, я не узнаю, кто посягнул на изображение доверенного лица нашего короля!
— Хрю, — отчетливо раздалось откуда-то слева. Арамона бросился на голос, но, разумеется, никого не нашел. Возможно, несколько человек, знай они правду, побежали бы с доносом, но Суза-Муза скрывался не только от менторов и слуг, но и от унаров.
Портрет сняли и унесли, Арамона вышел следом, сказав, что, если ему надумают что-то сообщить, будет у себя. К нему никто не пришел, и, разумеется, капитан свою угрозу исполнил. Мы отправились спать натощак, а утром на парадной лестнице появилась надпись, гласящая, что свинья должна быть свиньёй, а не капитаном.
После этого Суза-Муза затих на два дня, затем к отдыхавшему после обеда Арамоне кто-то постучал. За открытой дверью никого не было, но на полу жизнерадостно полыхала лишённая верхней обложки расходная книга. Капитан в ярости бросился затаптывать огонь и на глазах подошедшего отца Германа влип в заменивший изъятые листы смешанный со смолой навоз, заботливо прикрытый несколькими страницами, на каждой из которых красовалась печать Сузы-Музы. Всем стало ясно — таинственный граф настроен решительно.

Беда в том, что каждый раз после выходки Сузы-Музы Арамона приходил в плохое настроение, и отыгрывался на ком? Правильно — на унарах! Тем более что среди этого выпуска есть такой замечательный мальчик для официального битья, сын мятежника и всё такое.
Три месяца из восьми удалось пережить без особых потерь. Преподаватель истории, землеописания и словесности нам попался толковый, хотя и перебарщивал, как на мой вкус, с чтением сонетов и трагедий Дидериха. Помянутый Дидерих, кстати, мне шибко напомнил Вильяма-не-нашего-Шекспира. Но удача не могла длиться вечно.
Именно на уроке словесности Арамона счёл удачным до меня докопаться. Ещё за завтраком было понятно, что Суза-Муза опять что-то устроил (плюс вонь валерьянки по половине Лаик), но казалось, что пронесло.
Когда я уже запомню — кажется — святым знаком себя осеняй! Мэтр Шабли как раз читал нам очередную красивую балладу про рыцаря, победившего Победителя Дракона, но в восхищении его храбростью — перешедшего на его сторону…
И тут с грохотом распахивается дверь и вламывается злой-презлой Арамона. Ментор Жерар Шабли (судя по приступам — астматик, туберкулез иначе выглядит и заразен) осторожно откладывает книгу, кланяется. Ну, здравствуй, дедушка Мороз, что за пакость ты принёс?
— Я желаю проверить, что они знают по истории, — Арамона решил не разочаровывать унаров. Только при чём тут история?
— Сейчас у нас лекция по истории словесности.
— А я буду спрашивать их просто по истории, — капитан плюхается в кресло рядом с кафедрой (как кресло-то выдержало этакую тушу?).
Шабли держится с достоинством.
— Извольте, сударь, последняя затронутая мною тема относится к царствованию Карла Третьего.
Арамоне явно нужно что-то другое.
— Они мне расскажут о надорском мятеже.
Бинго! Это опять ко мне. Только я сам не помню, а ментор ещё не рассказывал.
— Господин капитан, — возмущается ментор, — о столь недавних событиях мы с унарами ещё не беседовали.
— Ну, так это сделаю я, — рычит Арамона, — они не вчера родились, должны помнить, что пять лет назад творилось, это даже кони знают. Унар Ричард, — да кто бы сомневался, ага. — Что вы знаете о надорском мятеже? Кто из дворян предал Его Величество? Какие державы подстрекали их к бунту?
Да ни черта я о надорском мятеже не знаю, кроме двух имён.
— Мы ещё не проходили, господин капитан! Знаю только, что восстание поднял герцог Эгмонт Окделл, а подавил его герцог Рокэ Алва.
Арамона озадаченно моргает, но, кажется, останавливаться не собирается.
— Отменно! Унар Ричард рос в лесу и ничего не знает. Выйдите сюда и станьте перед товарищами. Сейчас мы вас научим. Господа унары, кто ответит на мои вопросы?
Разумеется, о событиях пятилетней давности ничего не помню только я. Пять лет назад все присутствующие здесь были минимум одиннадцатилетними. Желающих навалом. Северин, Эстебан (этому лишь бы до меня докопаться), Константин. Франсуа, Альберто, Анатоль…
— Унар Эстебан! — любимчик капитана, мой ненавистник. Дурак тот, кто подумает, что Свин не в курсе, кто из унаров как к кому относится. Вот разве что по Валентину ничего не поймёт ни один унар, и капитан не в курсе, а остальные все нараспашку. — Итак, унар Эстебан, что вы можете сказать о последнем бунте?
А вот Эстебан — дурак. Зачем так открыто на меня коситься? Вдруг я последую примеру Сузы-Музы, только уже в отношении Эстебановых вещей?
— Его поднял герцог Эгмонт Окделл и несколько его вассалов. — Помедленнее, я записываю! Хорошо хоть, на кафедре есть чистый лист и письменный прибор. Ментор Шабли не возражает, он отлично в курсе моей проблемы с памятью, и неплохо (вроде) ко мне относится. — Затем к мятежникам примкнули граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кавендиш, сын и наследник герцога Эпинэ и четверо его внуков. Их целью было убить Его Величество, истребить августейшее семейство и защитников короны, в угоду Агарисским еретикам уничтожить олларианскую церковь и ввести в Талиг чужеземные войска. После этого мятежники хотели разделить Талиг на несколько государств, расплатиться за военную помощь приграничными землями, разоружить армию, а флот передать в распоряжение Гайифы и ее сателлитов.
Если покойный Эгмонт это и впрямь планировал — я ему лично на могилу плюну.
— Унар Ричард, вы поняли, что сказал унар Эстебан?
Да, да, только записать дайте!
Арамоне, кажется, не нравилось моё поведение.
— Унар Альберто, кто стоял за мятежниками?
Помедленнее, только помедленнее!
— За мятежниками, господин капитан, — откликается Альберто, — стояло несколько сил. Их поддерживал и подстрекал Эсперадор и эсператистские ордена, о чем свидетельствует то, что уцелевшие вожаки бежали в Агарис.
Не свидетельствует ни разу. Вон, в США после Второй Мировой тоже фашистов приютили, что поценнее были, и что?
— Мятеж был на руку ряду сопредельным Талигу государствам, имеющим к нам территориальные претензии.
Вот в этом не сомневаюсь!
— В первую очередь речь идет о Гаунау, Дриксен и Кадане. Свои цели преследовала и Гайифа, оспаривающая у Талига первенство в Золотых землях и потерпевшая неудачу в продвижении на морисский восток.
Гаунау… это не с ними ли воюют близнецы, вернее, их родина?
Альберто продолжал:
— Не имея возможности победить нас военным путем, эти силы сделали ставку на внутреннюю смуту. Известно, что в Гаунау и Кадане были собраны армии, оплаченные гайифийским золотом. Предполагалось, что они вторгнутся в Талиг и соединятся с войском мятежников, но решение герцога Алвы оставить Северную и Западную армию на границах и во главе Восточной через топи Ренквахи выйти мятежникам в тыл, сорвало замысел врагов Талига. Они были вынуждены распустить наемников и отречься от своих связей с мятежниками. Окделл и его сторонники остались одни против лучшего полководца Золотых земель и были разбиты…
Вау. Алва как наш Суворов. «Мы пришли их бить, а не считать», и всё такое.
— Унар Ричард, вы слушаете объяснения своих товарищей?
— Да, господин Арамона. — И даже записываю, вообще-то, изогнувшись буквой «зю».
— …и в честном поединке убил Эгмонта Окделла, — это уже сменивший Альберто Анатоль. Как этот мышонок вообще собирается оруженосцем быть?
— Унар Ричард, вы все поняли?
Да, но ещё не всё записал!
— Да, господин Арамона.
— Повторите, — капитан, вот тебе срочно, а? Я дописываю!
— Что именно, господин Арамона?
Арамона наливается багровым.
— Унар Ричард, что вы пишете?
— Записывал за товарищами, господин Арамона! Ментор нам ещё не рассказывал это, господин Арамона!
— Повторите всё, — требует капитан. Ха, а остальные почему-то менялись в процессе рассказа.
Я, постоянно (и демонстративно) косясь в свежие записи, честно начинаю повторять. И именно этот момент выбирает стоящий рядом с кафедрой бюст поэта и мыслителя древности Иссэрциала, чтобы рухнуть с обрубка колонны, на которой покоился несколько веков, и разлететься на множество осколков. В воздухе повисает облако пыли, и у магистра Шабли начинается приступ. Я рядом с кафедрой, поэтому успеваю его подхватить.
— Унар… Ричард, — хрипит Шабли. — Пыль… Проводите меня на воздух…
Норберт чуть ли не выдирает разбухшую за зиму раму. Та не выдерживает богатырского напора — в комнату плещет влажным, холодным воздухом. Я тащу ментора к окну и оглядываюсь в поисках чего-нибудь теплого. Ещё ему простыть не хватало!
— Благодарю вас, унар, — тихо говорит Жерар, — всё в порядке.
Ну, ему, конечно, виднее. Я, кстати, задним числом соображаю: похоже, у старшей из моих сестёр тоже астма! Точно надо её вытаскивать из Надора, пока не загнулась.
На выходе из аудитории рядом со мной останавливается Альберто. Внимательно смотрит на меня. Я чуть склоняю голову (так, чтобы это не выглядело королевским кивком) и вопросительно поднимаю брови:
— Да?
— Ты не… обижаешься? — осторожно спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
— Мне не кажется, что сам факт побега в Агарис доказывает участие Святого Престола. Это же у них проживают потомки последнего короля из Раканов? Если Агарис принимал участие, то почему никто из тех потомков не явился поработать живым знаменем?
— Я не об этом спрашивал, — откликается Альберто, продолжая смотреть мне в лицо.
Вздыхаю.
— Капитан Арамона здесь высшее начальство. Он спросил — вы ответили. Мне обижаться на то, что вы знаете больше меня? Или на то, что устроил мой отец? Так в первом не виноваты ни вы, ни я, а во втором вы тем более не виноваты.
Альберто задумчиво кивает, уходит. Я отыграл ещё пару очков, а?

Я думал, день на этом закончится. Ха-ха три раза! Суза-Муза почему-то остервенел не хуже Арамоны.
Вечером, явившись на ужин, мы увидели привешенные к оставшемуся с давних времен потолочному крюку Арамоновы панталоны вместе с рингравами. Чем-то набитые, они важно и медленно кружились на Арамоновой же золотой цепи, продернутой сквозь разрезы. К задней стороне было прилажено подобие свинячьего хвостика, украшенного пышным алым бантом. Зрелище было потрясающим по яркости! Двадцать один человек, как по команде, задрали головы.
— Разрубленный Змей, — благоговейно выдохнул Валентин, — всё как при Карле Третьем Разумном!
Лично я после этого уже был свято уверен, что это не унар. Никому из нас это не под силу.
— Это есть большой здорово, — выдохнул Иоганн, — та-та, я хотел жать руку, вешавшую этот хроссе потекс!
Норберт резко оборвал братца, и я понял — умный близнец почитает за благо не знать, кто надругался над капитанскими панталонами. Шутка вышла отменной, но её конец мог оказаться далеко не столь весёлым — особенно для нас. Арамона подозревает унаров.
Мы растерянно глядели друг на друга. Мышонок Анатоль, глянув вверх, испуганно шепнул:
— Это не я!
— И не я, — прогудел Карл.
— Еще бы, — скривился Северин, — ты и на стул-то не влезешь, куда уж на потолок. Тут орудовал отменный гимнаст.
— И, похоже, не один, — заметил Эстебан, — любопытно, что предпримет господин капитан?
— Наденет другие панталоны, — пожал плечами Альберто, — полагаю, они у него имеются.
Он не ошибся — ворвавшийся минуту спустя в трапезную капитан был вполне одет. Он проревел:
— У меня завелся вор! Сегодня после обеда он меня обокрал! Здесь! Но я выведу его на чистую воду! Кража орденской цепи — это измена! Никто отсюда не выйдет, слышите вы! Никто! Я лично обыщу ваши комнаты… Я знаю, кто тут ненавидит меня и короля. Дурная кровь. Я поймаю вора, не будь я капитан Арамона!
Ох. Я слишком плохо знаю законы. Я действительно могу под это подпасть? Обвинят в итоге меня, как единственного сына мятежника — не зря капитан сказал «дурная кровь».
И тут я вспомнил про сомнительный свёрток, который я, не разворачивая, сегодня после обеда с наслаждением вышвырнул из окна. Раз я не клал его себе под кровать (куда я попытался залезть в поисках крысиной норы), то… Мог Суза-Муза меня подставить?
Арамону можно было сколь угодно презирать, но сейчас он был не только смешон, но и страшен, и все мы это понимали. Тем более, отец Герман куда-то запропастился, а в отсутствие олларианца Арамона всегда расцветал пышным цветом.
Наоравшись вволю, Арамона в последний раз пригрозил виновнику Занхой. Стало тихо. Всеобщему оцепенению не поддались лишь Арамоновы штаны, продолжавшие неторопливое кружение над головой ничего не подозревающего хозяина.
Наконец сверлящий нас взглядом капитан ткнул пальцем в сторону несчастного Луитджи, первым притянувшего взгляд буйствующего кабана:
— Вы! Отвечайте, что вам известно о краже?
Маленький унар захлопал длинными ресницами, закатил глаза кверху и пискнул:
— Там!
— Прекратить! — Хриплый капитанский бас перешел в какое-то кукареканье, лично мне стало ещё страшнее, а испепеленный взглядом начальства Луитджи сжался и стал еще меньше: — Это ересь! Вы посягнули не только на меня и короля, но и на Создателя, и вы поплатитесь за это! Унар Арно, что ВЫ знаете о преступнике?
— О преступнике, господин Арамона, я не знаю ничего, — Арно говорил спокойно, хотя губы у него побелели, — но унар Луитджи прав. Пропавшие вещи находятся наверху. Пусть господин капитан посмотрит на крюк от лампы…
Господин капитан посмотрел, и в этот миг мы поняли, на что способно наше начальство. Все предыдущие вопли не шли ни в какое сравнение с тем, что исторглось из капитанской пасти при виде утраченного имущества. Забыв, что выше головы не прыгнешь, Арамона совершил невероятный для подобной туши бросок, но цель оказалась недостижимой, а сам Арамона, приземляясь, проделал столь потрясающий пируэт, что толстый Карл не выдержал и расхохотался. Бедняга в ужасе зажал себе рот ладошкой — не помогло. Второй жертвой пал Иоганн, затем — Паоло, не прошло и минуты, как смеялись, вернее, ржали все, включая меня. Смех был явно истерический, но напряжение должно было как-то выплеснуться.
Окончательно потерявший голову Арамона выхватил шпагу и замахал ей. Кто-то из нас засвистел, кто-то хрюкнул, кто-то заорал. Строй мы уже держать не могли — да и что взять с перенервничавших юнцов? Не отрывая остекленевшего взгляда от издевательски кружащихся панталон, господин капитан под улюлюканье унаров и собственные хриплые вопли отплясывал какой-то безумный танец, остервенело размахивая шпагой и совершая уж вовсе странные движения, вроде полупоклонов, притоптываний и резких поворотов.
— У-лю-лю, — взвыл кто-то изменившимся от хохота голосом, — ату его!
— Вперед, они не уйдут!
— Догнать и…
— Съесть!..
— На штурм!
— Руби!
— Коли!
Охватившее трапезную безумие прервали служители, притащившие лестницу. Арамона. шумно дыша, вбросил шпагу в ножны и плюхнулся в кресло. Мы торопливо восстановили строй. Капитан сосредоточенно разглядывал свои сапоги, его лицо медленно меняло цвет с красного на белый. Между ним и нами суетились служители с лестницей. Увы, потолки были слишком высокие. Пришлось слугам громоздить друг на друга два стола, побольше и поменьше. На верхний поставили здоровенный, окованный железом сундук, а на него водрузили лестницу.
Сооружение выдержало. Злополучный предмет капитанского гардероба был снят и с поклоном передан законному владельцу, каковой с рычанием отшвырнул от себя набитые какой-то дрянью панталоны. Те, скользнув по гладкому полу, отлетели к камину.
Арамона сидел, мы стояли. Такое вот молчание много опаснее криков.
Наконец дверь отворилась, и в комнату зашуршал служитель, склонился к Арамоне, что-то зашептал. Капитан крайне нехорошо заулыбался. Кого назначат крайним? Кого?
Арамона медленно и с удовольствием подкрутил усы, упер руки в боки и, наслаждаясь своей властью, пошел вдоль строя воспитанников. Поравнявшись со мной и Паоло, он остановился, многозначительно втягивая воздух.
— У меня есть основания полагать, — изрек Арамона, — что все преступления так называемого графа Медузы — дело рук унара Ричарда, и ему придется ответить как за свою дерзость, так и за свою ложь и попытку спрятаться за спины товарищей.
Я смог только хлопнуть глазами. Серьёзно? Похоже, да. Вот он и нашёл повод от меня избавиться. Что теперь делать?
— Унар Ричард, — осклабился Арамона, — выйдите вперед и взгляните в лицо своим товарищам, которые из-за вас подвергались наказанию.
Я подчинился, вышел из строя и развернулся к нему лицом. По тому, как Жюльен и Анатоль опустили глаза, я понял — похоже, именно они обвинили в чужих проделках меня. Не Эстебан — Жюльен и Мышонок.
— Унар Ричард, признаете ли вы себя виновным?
— Нет. — Ещё чего! Отпираться буду до конца.
— Тогда как вы объясните, что именно из окна вашей комнаты сегодня был выкинут свёрток, в котором содержалась печать так называемого графа Медузы, уголь для рисования, рыбий клей и прочие доказательства? Все свободны и могут идти. Унар Ричард остается.
Вот я чуял, чуял, что именно для меня этим закончатся выходки Сузы-Музы.
— Все свободны, — повторил Арамона.
— Это не есть правильно, — раскатившийся по трапезной рык Иоганна заставил меня вздрогнуть, — хроссе потекс вешаль я.
Иоганн? Ты что творишь такое, бергер?
— Мы, — поправил братца Норберт, сбиваясь на чудовищный акцент, — это есть наш глюпый шутка в традиция дикая Торка…
Норберт, и ты туда же? Хотя вы-то просто в Торку, если что, вернётесь…
— В Торке так не шутят, — вышел вперед Альберто. — Это сделал я.
Это что за массовое помешательство?!
— Не ты, а я, — перебил Паоло. — А потом испугался и спрятал всё в комнате унара Ричарда.
Да вы сдурели! На вас сейчас измену повесят! Сотрудничество с сыном мятежника! Я вдохнул поглубже. Лера, Лерочка, тебя же защищают, ну куда ж ты лезешь?
— Господин капитан совершенно прав, это сделал я!
— Врешь, — перебил Паоло, — ты честный дурак и со своей вежливостью и слова-то «штаны» не скажешь, не то что…
— Не говорить глюпость — это сделаль мы.
— Нет, я…
— Прошу простить, — внезапно подал голос черноглазый Арно, — но это сделал я. Мои братья много рассказывали об унарских традициях, и я заранее подготовился.
Ладно, с Катершванцами я дружен, Альберто, похоже, до сих пор не рад утренней сцене, но Паоло и Арно зачем в это лезут?
— Хватит! — заорал Арамона. — Вы, шестеро! В Старую галерею! До утра! Остальные — спааааать!

Chapter Text

Мы шестеро по очереди протиснулись в узкую дверцу, и та с противным скрежетом захлопнулась. На первый взгляд ничего страшного в Старой галерее не было — просто длинный сводчатый коридор с камином посредине и нишами, в которых раньше стояли статуи святых. Галерея тонула во мраке, вдобавок холодно и сыро здесь было ужасно. Я представить не мог, что чувствуют южане, если даже у меня и непрошибаемых бергеров застучали зубы.
Паоло думал недолго. Передернув плечами и заведя руки за спину, кэналлиец принялся выстукивать сапогами бешеную дробь по каменному полу.
— Эй, вы, — выкрикнул он, — в круг, живо, а то замерзнете.
Отличная идея! Спустя мгновение мы все отплясывали, кто во что горазд. Танец помог — сначала стало тепло, а затем и жарко.
— Теперь нам надо сидеть вместе спина до спины, — пропыхтел Иоганн, — так мы долго храним наше тепло.
Вот, сразу видно северянина! Было бы нас всего двое или трое — можно было бы один плащ свернуть на полу и сесть плотной кучкой, а оставшимся плащом или плащами накрыться сверху.
— «Истинно изрек», — улыбнулся Арно.
— Давайте сядем, как предложил мой брат, это разумно, и обсудим наше небольшое дело. Мы тут все друг другу доверяем. Я считаю, Ричард не имеет отношения к дерзкой шутке.
— Ещё бы, — согласился Альберто, — просто Свин его ненавидит. Но будь я проклят, если штаны украл кто-то из нас. Шутник оказался трусоват, надо признать.
— Хроссе потекс всегда вешают трусливым начальникам, — задумчиво сказал Норберт. — Это очень сильное предупреждение. Так делаем мы, так делают вариты, но штаны должны быть мокрые и без хвоста. Кто здесь знает этот обычай?
— Ричард, — прогудел Иоганн, — ты сам думал, кто мог это устраивать?
— Думал, — мрачно буркнул я. — Скотина это! И это не унар.
— Почему ты так думать? — нахмурился Иоганн. Я скривился.
— Сегодня днём, когда мы пришли в комнаты перед фехтованием, я полез под кровать. Ко мне в комнату наведывается крыса, и я всё пытаюсь понять, как она пробирается, потому что там, где я смог осмотреть, щелей не нашёл. Так вот, тот самый свёрток был — лежал под кроватью. Но его мне никто не мог подложить! Мы все вернулись одновременно. Собственно, тогда-то я его и зашвырнул в окошко, не разворачивая. Видимо, кто-то из слуг заметил… И к тому же Норберт сказал — это их обычай. Кто, кроме них, может знать об обычаях севера? Только взрослые, остальные унары все — ну, мне так кажется — не оттуда.

— Риииичччччааааард! — Голос, раздавшийся сверху и сбоку, был каким-то странным, вроде знакомым, вроде и нет. И еще он походил на шепот, если бы шепот стал громким, как крик. — Рииииччччааааард… Оооок-деллллл… Ты, чтооо, уууумерррр чччччто лиии…
— Нет, — первым пришел в себя Паоло, — он не умер, а ты где?
— В каааамиииине, — прошипел голос, и тут же поправился: — Тоооо есссссть не сссссовсем, а наааавер-хууууу… Какккк выыыы тамммм?
— Кто ты есть? — Норберт тоже очнулся, но от волнения заговорил, как Иоганн. — Мы не знаем.
— Сузззззза-Муууузззза, — донеслось сверху, — только я ничего Дику не подбрасывал… Сейчас я явлю Свину доказательство того, что я на свободе, а потом объявлю о своей безвременной кончине. С прискорбием.
— Ты кто? — крикнул Паоло. — Скажи, интересно же!
— В день святого Фабиана! — хихикнул Суза-Муза. — Холодно там у вас?
А, на выпуске. Когда Арамона уже ничего не сможет сделать. Пусть так.
— Тебя б сюда!
— Я тут вам ужин собрал. С Арамонова стола. Выпейте за упокой моей души, и капитанской заодно! Дикон, лови, спускаю. Осторожно только. Там бутылка, тяжелая, собака… Учти, это всё тебе за причиненные неприятности. А уж ты там дели, как хочешь.
В камине что-то зашуршало, и я шагнул в каменную пасть. Внутри было чисто и холодно, еще холодней, чем в галерее. Ну да, задувает же сверху в дымоход…
Шорох раздался совсем близко, и из трубы выплыл объемистый мешок
— Осторожней, — повторил Суза-Муза, — порядок?
Мешок был тяжелым и неудобным, но я удержал.
— Порядок, спасибо!
— Всё, безвинные узники, пошел я. Полночь на носу, а у меня дел невпроворот. Счастливо оставаться…
Я поудобней перехватил мешок и вылез из камина.
— Вот, наш ужин.
— Который недавно был Арамоновым, — засмеялся Альберто, — но кто же это был?
— Обещал признаться в Фабианов день, — пожал плечами я.
— Это похоже на полное алиби. Ловко, — одобрил действия Сузы-Музы Арно, — нам повезло, причём во всех отношениях. Остальные, надо полагать, легли натощак.
— Ошень удачный, — радостно подтвердил Иоганн, — я есть совсем голодный.
— Тебе б только пожрать! — Паоло дружески хлопнул Катершванца по плечу. — Хотя это дело хорошее. Ну и в лужу Арамона сел! Шестеро благородных потомков ввергнуты в узилище по ложному обвинению, а преступник разгуливает на свободе! Жаль, если граф помрёт.
— Жаль, — согласился Арно, — но и впрямь пора заканчивать. Теперь, если Суза-Муза не уймется, его Свин за руку схватит.
— Давайте будем ужинать, — предложил Норберт. — Дикон, ты хозяин. Открывай.
Суза-Муза был мужчиной обстоятельным и ночную пирушку устроил в лучшем виде. Во-первых, он догадался положить в мешок свечи и огниво, во-вторых, не поскупился на еду, да не на разваренный горох, когда-то лежавший рядом с мясом, а на роскошную ветчину, сыр, свежий хлеб, пироги с яблоками и мясом. Но главным трофеем, безусловно, была огромная, тщательнейшим образом запечатанная бутыль.
Я собирался разве что прихлёбывать для согревания, но остальные только обрадовались.
— Та-та, — покачал головой Иоганн, обозревая разложенное на полу великолепие, — я совсем радый, что нас сюда запирали. И еще более радый буду завтра увидеть тот потекс с усами, который наш капитан называет своим лицом. Рихард, ты имеешь открывать это вино, а мы имеем нарезать хлеб, окорок и сыр.
— Это не так, — вмешался Норберт, — вино надо открывать после, чтоб не выдохлось.
— Только если оно молодое, — заспорил Паоло, — красное вино хорошей выдержки открывают заранее, оно от этого только выигрывает. Надо выждать полчаса, а еще лучше перелить в особый кувшин.
— Сразу видно кэналлийца, — улыбнулся Арно, — но кувшина у нас нет ни особого, ни простого, да и полчаса мы вряд ли продержимся. Дик, вперед!
Я улыбнулся и потянулся к бутылке, но подготовка к пиршеству была прервана колокольным звоном, глухим и дребезжащим, словно колокол был треснувшим или очень-очень старым. Шестеро унаров, как один, повернули голову на звук, затем свечка то ли погасла сама, то ли её кто-то задул.
Звон не стихал. Старую галерею заполнило ровное, металлическое гудение, а потом в дальнем конце показался зеленоватый огонёк, нет, не огонёк — огоньки!

Первым, глядя прямо перед собой, шествовал седой чернобровый аббат в просторном сером одеянии и с совой на груди. За настоятелем попарно двигались монахи со свечами, горевшими недобрым зеленоватым светом — так светятся в лесу гнилушки, так сверкают в темноте кошачьи глаза.
Призраки, если это были призраки, приближались, и мы, не сговариваясь, отступили назад, прижавшись к ледяной кладке и жалея о том, что не можем в ней раствориться. К счастью, мы устроились поужинать у выступающего из стены камина, который служил хоть каким-то прикрытием, так что приближающиеся монахи не могли видеть нас, впрочем, как и мы — их.
У меня в голове колотилась одна мысль — похоже, магия всё-таки в этих краях имеется. Попасть в интересную книжку! Вот уж попала Лера так попала, пищи, да беги.
Процессия медленно выплывала из-за каменного выступа. Мы дышали через раз. Мрак в галерее сгустился еще больше, и медленно идущие монахи с призрачными свечами казались ожившей фреской.
Настоятель с совой давно должен был упереться в конец галереи, но земные преграды для призраков не существуют. Под дребезжащий, несмолкающий звон серая река медленно текла вперед.
Из-за угла камина появился очередной монах — худой и пожилой, он почему-то был один. За танкредианцем показались двое юношей с такими же зелеными свечами, но в черно-белых унарских одеждах, неотличимые, как близнецы, и еще двое, и еще, а за ними шли два брата — младший, лет шестнадцати, в фабианском облачении, старший — в рыцарских латах, но железные сапоги ступали по каменному полу бесшумно.
Я вглядывался в проплывающие лица, чувствуя, что что-то упускаю, что-то очевидное. Двое, всегда двое… То братья, то отцы с сыновьями, то деды с внуками. Младшие в фабианском платье, старшие одеты по-разному — кто для боя, кто для бала, кто-то казался поднятым с постели, кто-то вышедшим из тюрьмы. Нищенские лохмотья мешались с королевскими одеяниями и сталью доспехов, и только свечи не менялись, обливая идущих ярким мертвенным светом.
Почему? Почему они идут вдвоём? Не у всех есть братья, к тому же — настолько схожие лицом. Что я упускаю?
Но вид последней пары вышиб у меня из головы все мысли. Рядом с неизвестным мне мужчиной шёл я сам — или кто-то, очень похожий на моё отражение в зеркале. Меня затрясло.

— Ричард, очнись! Да что с тобой такое?!
Всё померкло… Я стоял в темной галерее, и Паоло тряс меня за плечо. Я сглотнул.
— Последним шёл я, — своего голоса я не узнал.
— Глупости, — заявил Паоло, — это тебе показалось… Знаешь что? Давай наконец выпьем!
Мы пошли к камину, где Норберт уже высек огонь и зажег погасшую свечу.
— Зажги ещё, — посоветовал Арно, — Дик, открывай свое вино.
— Надо зажигать четыре, — встрял Иоганн, — всегда четыре, чтобы не было зла.
— Да, — кивнул Альберто, — четыре, какую бы глупость серые и черные ни говорили. И поставь квадратом. Галерея с севера на юг идет? Так ведь?
— Именно, — подтвердил Арно, — тогда Молния будет как раз у камина. Ричард, ты скоро?
— Я… — меня трясло, я боялся попросту расколотить бутылку, — я сейчас!
— Давай я. — Паоло отобрал у меня бутыль. — Закатные твари!
— Что там?
— Да ничего, ерунда! Открыл уже! — отмахнулся Паоло, слизывая с пальца выступившую кровь, — Дик, пей первым, как-никак это тебе.
— Подождать надо, — вмешался Иоганн, — сначала поливать немного на свечи. Пусть Четыре Волны будут уносить злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни наделали.
— Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было, — прошептал Паоло.
— Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, — добавил Арно.
— Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было, — завершил Берто.
Я лихорадочно запоминал. Надо будет попросить повторить потом ещё раз, и пояснить про свечи, по какому принципу их ставить.
Когда все сделали по глотку, я решился задать вопрос, но не про свечи.
— Меня здесь все знают, а я никого. Зачем… Зачем вы это сделали?
— Что — это? — спросил Альберто, хватая кусок сыра.
Мне от волнения в рот, кажется, ничего не полезет. Но надо будет закусить, чтобы не напиться. Я попытался сформулировать более точно.
— Меня здесь все знают, а я — никого толком не знаю, кроме них, — кивнул головой на близнецов. — Они сочли возможным назвать мне своё родовое имя, и они вообще не совсем из Талига, их, наверное, не смогут достать. Но я — сын мятежника, связь со мной может быть сочтена крамолой и… недостаточной верностью Талигу.
— И? — сощурился Арно. — Я не боюсь.
Паоло и Альберто закивали, странно на меня глядя. Я скрипнул зубами.
— Я не помню отца и понятия не имею, зачем он… чего он хотел. Но наш герб не разбит чудом, наши земли платят двойной налог, а в нашем родовом замке не теплее, чем здесь, и стоят королевские солдаты. Я не хочу, чтобы кто-то… я готов платить за ошибки отца, мне за них платить всю жизнь теперь, но я не хочу, чтобы за эти ошибки платил кто-то непричастный.
Лера-Лера, кто тебя покусал? Или это с двух глотков вина на благородство развозит?
— Вот правильно сказал Паоло — честный дурак! — припечатал Альберто. — То-то Людей Чести четвёртую сотню лет колотят. Арно, а спроси своих братьев — Эгмонт таким же был? Если да, то я ничего уже не понимаю.
— Выберусь из Лаик — спрошу, — пообещал Арно. — Или письмо напишу, матушке. Так, наверное, даже лучше будет.
— А почему не отцу? — растерянно сморгнул я.
— А он как раз за пять лет до этого погиб, — криво усмехнулся Арно. Я вздрогнул и опустил взгляд. Это я Эгмонта не помню, а Арно своего отца помнит.
— Извини. Я не должен был спрашивать.
— Ты не знал, — пожал плечами Арно. — Ты, кажется, единственный тут, кто действительно не знает родовых имён.
— Придда я вычислил, — вяло возразил я. Остальные зафыркали, пихая друг друга локтями.
— Ага, — развеселился Альберто, — единственного из всех, и то только потому, что он герцогского рода!
Я молча пожал плечами. Ну да, причём вычислил я его уже у всех на глазах, когда начал Эстебану перечислять то, что я помню о герцогских родах, тут и сообразил, что очень интересное совпадение получается.
— Зато ты и правда беспокоился из-за нас самих, а не из-за нашего статуса и происхождения, — подытожил Паоло. — Паоло, рэй Кальявэра.
Рэй? Это вроде кэналлийский титул, да и Арно назвал Паоло кэналлийцем.
— Альберто, маркиз Салина.
Это мне ничего не говорит, увы.
— Арно Савиньяк, виконт Сэ.
Эту фамилию я точно слышал! Братья Савиньяки держат каждый по армии Талига, один Южную, другой… не помню. Обалдеть, кого Арамона сюда со мной запихнул. Так, надо что-то сказать. Э…
— Рад знакомству, — угу, отлично, Окделл, верх воспитанности и этикета!
Все, включая близнецов, весело хихикают. Ага, здесь я почти среди своих, здесь можно лицо не держать. Смейтесь-смейтесь, на тех, над кем смеются — не обижаются, а я не гордый.
— А теперь давайте воздадим наконец должное подарку таинственного графа, — провозглашает Арно, и мы соглашаемся. Главное — хорошо закусывать! Только напиться не хватало.

Того, что к нам, уже сытым и довольным, вломится отец Герман, мы не ожидали.
Тем более с учётом того, что отец Герман почему-то оказался одет во вполне светское платье, хоть и чёрное.
— Что здесь было?! — Глаза олларианца остановились на Паоло. — Что вы видели?
— Ничего, — отважно соврал кэналлиец, старательно заслоняя остатки пиршества. — Совсем ничего.
— Ничего? — На лице клирика недоверие боролось с облегчением.
— Нет, здесь есть очень спокойно, — сказал Норберт, — только достаточно холодно.
— В любом случае вам здесь нечего делать. — Отец Герман поднял повыше свечу, но одной свече было рассеять здешний мрак. — Вы сейчас разойдетесь по своим комнатам. Утром я с вами поговорю. Со всеми по отдельности. Идемте.
Священник пошел первым. Прикрывавший отступление Паоло, оглянувшись по сторонам, исхитрился сунуть осунувшийся мешок в пасть камина — отец Герман не заметил. Священник лично развел нас по комнатам и ушёл, я услышал, как в замке повернулся ключ.
Всё-таки это какой-то очень нестандартный священник. Я сделал несколько махов руками, поприседал, снял отсыревшую в Старой галерее одежду и закутался в сухое одеяло. Мерзкий холод отступил, я уселся на кровать и вспомнил двухмесячной давности «исповедь», на которую явился.

— Вы ведь не на исповедь ко мне явились, — отец Герман не спрашивал, а утверждал.
Я пожал плечами.
— Можно сказать, что и на исповедь, святой отец. И с просьбой, с которой я просто не знаю, к кому можно обратиться. Второе первого не отменяет.
Олларианец заинтересованно посмотрел на меня:
— Отрицаешь ли ты демонопоклонничество, сын мой?
Я аж воздухом подавился:
— Простите, святой отец, что?! Леворукого я не почитаю, если вы это имели в виду.
— Ты так плохо знаешь Книгу Ожидания? — внимательно посмотрел на меня олларианец.
Я поморщился.
— Считайте это началом исповеди, святой отец. Чуть меньше полутора лет назад я очень сильно заболел, настолько сильно, что никто не знал, выживу ли я. Я выжил, но, придя в себя, не смог вспомнить даже собственного имени. Меня заново знакомили с семьёй, заново учили читать, писать и считать.
Хотя, как ни странно, счёт мне вспомнился быстрее всего, это тогда очень смутило всех, включая матушку. Теперь-то я понимал, что читать и писать я учился на новом языке, а математика везде одна, пусть написание цифр и разное. Я вздохнул и продолжил:
— Книгу Ожидания мне, конечно, давали. Вместе со всем остальным. Но, святой отец, за тот год с небольшим, что прошёл с моей болезни и до моего приезда в Лаик, я просто не мог успеть узнать всё, чему учат с детства!
По крайней мере — большая часть местных не может. То-то мою память и моё прилежание всё время так хвалили — а просто у местных не принято по восемь часов за книгами проводить. Ещё бы, при свечах-то — глаза убьёшь в момент! Так что даже хорошо, что в Надоре не было книг — мои глаза целее остались, Мирабелла и на свечах в том числе экономила.
— Поэтому, святой отец, — начал плавно подводить свою речь к завершению я, — я, конечно, читаю Книгу Ожидания. Но свечей нам дают очень мало, а темнеет зимой рано, так что читать её я могу только в свободные дни. А читать что-то ещё, кроме того, что нам дают менторы, и вовсе не могу! А менторы рассказывают нам, исходя из того, что, например, жития святых или названия и расположение граничащих с Талигом стран мы уже знаем. А я не знаю! Мне рода-то успели преподать только герцогские, и упомянули ещё графов Ариго, из которых происходит нынешняя королева, и наших собственных вассалов. Всё! Святой отец, я слышал, что в Лаик есть библиотека. Можно ли мне её посещать? Или хотя бы на один день брать книги в свою комнату? Я бы выписал себе хоть имена святых для начала.
— Да, мэтр Шабли уже упомянул, что ты записываешь его слова, — задумчиво кивнул отец Герман. И вдруг улыбнулся: — Только имена святых?
Я улыбнулся в ответ. Вроде контакт налаживается, а?
— Не только имена святых, но начать можно и с них.
— Я подумаю, можно ли что-нибудь сделать, — кивнул отец Герман. — Теперь иди с миром, сын мой.

Иэххх! Если бы не Суза-Муза, активизировавшийся вскоре, может, я бы сейчас в библиотеку ходил…
Тут в дверь постучали. Я аж подскочил на кровати и глянул в окно — нет, ночь на дворе.
— Кто там?
Кого Леворукий может ночью носить? Отец Герман собирается поговорить с нами с утра, наверное, хочет сверить показания.
— Ричард, ты спишь?
— Паоло?!
Как он выбрался из своей комнаты?!
— Ты не против?
— Нет, конечно! Заходи, садись…
Паоло покачал головой. Он был очень серьёзен и одет не в унарскую форму, а в свои цвета, которых было не разобрать в такой темноте.
— Некогда, мне нужно срочно ехать, но я должен кое-что тебе сказать. Это старое, очень старое, и принадлежит тебе.
Что?
— Что принадлежит? Нет, не отвечай, ты уезжаешь? Куда? С кем? Почему?
— Так получилось, — улыбнулся кэналлиец. Улыбка вышла грустной, или это в темноте было так плохо видно. — Запомни: «Их четверо. Всегда четверо. Навечно четверо, но сердце должно быть одно. Сердце Зверя, глядящего в Закат».
— Кого?
— Не стоит ничего объяснять. — В дверях стоял отец Герман, в той же (штатской, хех) одежде. — Рэй Кальявэра, пора. Следуйте за мной.
Паоло оглянулся на меня, но при олларианце не стал ничего говорить, только кивнул на прощание и вышел, отец Герман последовал за ним, но на пороге обернулся:
— Лучше всего, тан Окделл, если вы ляжете спать и все забудете. Вы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете! И во имя Четверых будьте осторожны. Прощайте. Постарайтесь понять, что нет ничего тише крика и туманней очевидности. Если вы это уразумеете, возможно, вам удастся спасти хоть что-то. Или спастись самому.
Дверь захлопнулась. Я остался хлопать глазами, но решил лечь спать. Перед закрытыми глазами мелькнула золотистая вспышка. Звезда! Одна-единственная. Она сорвалась с места и покатилась вниз, сначала быстро, потом медленнее, постепенно обретая сходство с сорванным ветром золотым кленовым листом, кружащимся в первом и последнем своем полете. Лист кружился и кружился, становясь из золотого алым, а затем вспыхнул. Странный огонек, слишком красный для обычного пламени… Пламя? Нет, сердце! Сердце, истекающее кровью.
Алые светящиеся капли катились вниз по ночному бархату и таяли, а сердце словно бы истончалось, становясь прозрачным, и наконец от него осталась крохотная белая точка, острая и холодная, рассыпавшаяся на сотни и тысячи своих сестер, подхваченных ветром и понесшихся в причудливом танце во славу великой зимы. Снежинок становилось все больше, сверкающая замять вытеснила пугающую тьму, пустоту, отчаянье, вытеснила все. Сквозь вьюгу навстречу белому ветру метнулась и исчезла черная тень. Птица? Не понять…

Вчерашний дурной день закончился, а толку?
Голова с утра как чугунная, сон непонятный, Паоло то ли во сне, то ли наяву, «Сердце Зверя» какое-то…
Сердце Зверя? Почему мне это кажется знакомым? Нет, не вспомнить. Но я ещё подумаю.
Тут замок на двери щёлкнул, совсем как ночью. Нельзя ж так пугать-то!
Только это всего лишь слуги с завтраком. Овсянка на воде и кусок хлеба — чёрствого. Ну хоть сухарик погрызу, а то мутит от вчерашних призраков. Занятий не будет? Отлично, просто замечательно, я сейчас даже конспект только на студенческих рефлексах вести смогу, не вдумываясь, а шпагу вообще уроню. Только вот запишу то, что сказал мне Паоло… кажется. И сон запишу, на всякий случай, чтобы не забыть.
В комнате я просидел до самого обеда. Мутить перестало, но и только, сил не было даже перечитать собственные конспекты.
Когда отперли дверь, я уже был уверен, что происходит нечто странное.
Что ж, сейчас узнаем, что происходит.
За столом только унары. Не понял? Минута, две, пять. Десять. Мои товарищи выглядят так, будто в Старой галерее на призраков любовались все унары, а не только мы шестеро.
Отца Германа не видно, Паоло тоже — похоже, их отъезд мне не приснился.
Свин соизволил явиться через час. Ну и вид! Он что, бухал со вчерашнего дня? Я б его пожалел, но есть смутные подозрения, что на питание унаров выделяется несколько больше средств, чем доходит до места.
— Унары, тихо! — Арамона хрипло откашлялся. — Общей молитвы сегодня не будет — отец Герман вчера ночью уехал по важным делам. Перед трапезой все прочитают молитву про себя, как положено в походе, но прежде я сообщу вам новости. Во-первых, история с так называемым графом из Путеллы благополучно разрешилась, во-вторых, унар Паоло был вынужден нас покинуть. В-третьих, в связи с… рядом обстоятельств отпуска отменяются. Вплоть до выяснения… оных обстоятельств. Сегодня занятий не будет, но завтра всё пойдет как положено. А теперь молиться и обедать! Джок, подавайте!
Я упираюсь взглядом в стол, чтобы не показать сияющего взгляда. Ура, встреча со Штанцлером откладывается! Глаза б мои его не видели. А ещё можно помечтать, что за эти недели Штанцлер убьётся как-нибудь, или его наконец посадят. Ну помечтать-то можно, а?
На обед сегодня горох, даже со следами мяса. Удивительно. Недосмотр повара, что ли? Ещё удивительней — нам несут пироги с изюмом. Ну как пироги — кексы…
— Господин капитан, — разумеется, это Арно, — разрешите вас спросить.
— Разрешаю. — Меня глючит, или в голосе Арамоны послышалась неуверенность?
— Господин капитан, когда вернется отец Герман?
— Должен вернуться к вечеру, — бурчит капитан, снимая салфетку, — до ужина все свободны.

К вечеру священник не вернулся. Он вообще не вернулся. Через неделю в Лаик прибыл новый клирик, отец Ионас. Пожилой, сутулый и лысый, он ничем не напоминал утонченного отца Германа, и соваться к нему с вопросом о библиотеке я не стал. Вновь пошли молебны, занятия, исповеди, только унаров стало на одного меньше.
Суза-Муза признаков жизни не подавал, но и Арамона почти перестал придираться и все чаще радовал своим отсутствием. Судя по помятой физиономии, капитан предпочитал нашему обществу общество бутылок, чему мы были искренне рады. Эстебан тоже притих, может быть, потому, что наша пятерка претендентов на роль Сузы-Музы старалась держаться вместе.
Я фехтовал, учился, болтал с Катершванцами, Берто и Арно, осторожно перебрасывался словами с остальными унарами и надеялся как можно дольше просидеть в Лаик без выхода. О Старой галерее и ночном разговоре я не мог не думать, но никаких идей в голову не приходило, тем более что Норберт с Йоганном клялись, что последний рыцарь был в лиловом плаще герцогов Ноймаринен, Арно померещилось алое, а Альберто с Паоло и вовсе видели только монахов.

Chapter Text

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, закончились и три безопасных месяца. Вот и первая увольнительная, на пятый день месяца Весенних Ветров, на целых три месяца позже обещанного. Целых три месяца без Штанцлера, кроме обещанных четырёх! Почти полностью свободные полгода обучения! Увы, за месяц до окончания нас всё-таки выпнули за дверь, хотя, полагаю, я единственный не рад этому факту.
Мой Баловник, топнув копытом о мягкую весеннюю землю, радостно заржал, и я полез обниматься с ним. Хоть конь меня любит! Хоть он от меня ничего не хочет, кроме заныканного с прошлого обеда сухарика. Всё-таки за тот год в Надоре меня успели научить и с лошадьми обращаться… ну хоть немного.
О, ага, этого следовало ожидать, Эстебан кривит губы, глядя на моего конягу. Ну да, не лучший, но меня признаёт за хозяина — мне и того достаточно.
Эстебан демонстративно грациозно вскакивает в седло, и его рыжий конь, даже на первый взгляд стоивший минимум в три раза дороже моего, затанцевал, разбрызгивая жидкую грязь, которая отчего-то летит именно в мою сторону.
— Вот уж не думал, что вы не справитесь с такой смирной лошадкой, — Альберто умело сдерживает вороного коня, рядом с которым рыжий кажется ягненком.
— Я позволил Гогану порезвиться, — быстро, слишком быстро откликается Эстебан, — он застоялся.
— Гоганов лучше не распускать, — улыбается Берто. Почему это звучит как намёк на что-то? Вроде гоганы упоминались на землеописании, это какой-то народ, живущий за пределами Талига. — Не желаете наперегонки до ворот?
Эстебан не пожелал. Проигрывать он не любит, а здесь проигрыш был написан огромными буквами. Кэналлиец проводил глазами удаляющихся всадников и повернулся ко мне.
— Тебя встречают?
Да чтоб я знал!
— Не знаю… Может быть… — У нас слишком надолго отменяли увольнительные. Знает ли Август, что сегодня унарам разрешено покинуть «загон»?
— Если ты один, можем посмотреть Олларию вместе, хотя чего ждать от города, который построили вдали от моря, — предлагает Берто.
Я расплываюсь в улыбке.
— Если за мной так и не придут — со всем удовольствием! А ты вырос у моря?
— Я с Марикьяре, — кивает Берто.
Я напрягаю память. Так, Марикьяре, это остров, относящийся к Кэналлоа. В Кэналлоа неплохие мореходы, но марикьярцы, присоединившиеся при Франциске Олларе, сделали флот Талига лучшим в Золотых Землях.
— Точно, на землеописании два месяца назад рассказывали! Там у вас все моряки, или случаются другие варианты?
— Случаются всякие варианты, но море прекрасно, — улыбается Альберто. — Я постоянно забываю, что ты про всё узнаёшь от менторов. Я тогда тебе по дороге расскажу о Марикьяре…
— Какой ты хороший есть, что дождаться нас решил. — Я вздрагиваю — рев Йоганна, как всегда, застаёт врасплох. Близнецы тщательнейшим образом одеты и причесаны и ведут в поводу прямо-таки богатырских коней, черного и белого.
— Бабушка Гретхен дарила их нам, — торжественно объявляет Йоганн, — она смеялась, что в бою не имеется время для спрашивания имени. Я есть черный всадник, Норберт — белый.
— Мы самые последние, — говорит «белый», — но главное, не уйти, а вернуться. Арамона перевел все часы в доме на сорок минут вперед. Если мы приходим в нужное время, он кричит — вы опоздали. Он это делал для тебя, я думаю.
Я тоже это подозреваю. Последнюю неделю притихший было капитан как с цепи сорвался. До дня святого Фабиана остается месяц, нужно быть четырежды осторожным. Арамоне не удалось свалить на сына мятежного герцога подвиги Сузы-Музы, но это не значит, что он не будет пытаться обвинить меня хоть в чём-нибудь.
— Если надо рано вернуться, надо рано ехать, — говорит Йоганн.
— Едем, — киваю я. — Если за мной никто не приедет — проедемся по Олларии? Берто обещал рассказать о Марикьяре.
Стражники опускают перед нами мост, и вот мы снаружи.
— Ричард! — Я даже не сразу понял, что это меня зовут. — Ричард!
— За тобой, кажется, кто-то прибыл, — чуть приподнимает брови Берто.
Кого там Леворукий несёт?!
— Значит, проедемся по Олларии в следующий раз, — развожу руками я. — А о Марикьяре расскажешь тогда в свободный день? Это явно будет долгий рассказ!
— Договорились! Хорошо тебе погулять! — машет рукой Альберто.
— Тогда мы в следующий раз рассказать тебе Бергмарк! — машет рукой Йоганн.
— Хорошо погулять! — машу я им и разворачиваюсь.
Меня встречает упитанный молодой человек, сидящий на не менее упитанной буланой кобыле.
— Дикон, ты что? Совсем не узнаешь? Я же Реджинальд!
Реджинальд? Не помню. Хотя стоп! Дядя Эйвон ни разу не прихватил в гости своего сына, но называл его имя?
— Реджинальд Ларак? — уточняю я.
— Да! Дик, ты совсем меня не помнишь? — озадаченно и будто даже обиженно смотрит кузен. Хотя нет, стоп, он же мне приходится скорее двоюродным дядей, это я по привычке дядю Эйвона зову «дядей», а так-то он скорее двоюродный дед.
— А дядя Эйвон разве не рассказал, что со мной случилось полтора года назад? — удивляюсь в ответ я. Уже скорее два года без четверти, но это мелочи. — Ты не приезжал к нам после того, как я потерял память, вот я и не помню.
— А… — смущается дядюшка Реджинальд, — я совсем забыл, извини. Думал, ты вспомнишь. Все так думают.
Я качаю головой.
— Извини, дядюшка Реджинальд, я так ничего и не вспомнил. Скажешь об этом дяде Эйвону? Или напиши…
— Раньше ты меня звал «кузен Наль», — грустно отвечает новый-старый родственник. — Напишу, конечно. А кто это были, твои друзья?
— Да, Альберто с Марикьяре, и Йоганн и Норберт из Торки. Я потом вас могу познакомить.
— Нет, спасибо, — быстро и нервно откликается «кузен Наль». — Ты уверен, что стоит дружить с дикарями?
Ну и родственничка послал Создатель! Воистину, друзьями награждает, а роднёй наказывает!
— Вообще-то, кузен, — едва успев проглотить ехидство и изобразив обиду в голосе, заявляю я, — мне о них говорил… сударь Август.
— О, — у кузена хватает мозгов смутиться, — извини. Но с нами они ехать не могли. Ты, видимо, уже догадался, кто нас ждет?
Хотел бы не догадаться…

Штанцлер выглядел ужасно — бледный, отечный, под глазами мешки. Было видно, что кансилльер нездоров и очень, очень устал. Но нездоровье, увы, не означает скорую смерть! Я даже не стал особо трудиться над лицом, просто позволил на лице отобразиться сперва радости (от плохого вида), затем печали (от встречи). Кансилльер, разумеется, понял всё наоборот. Чего б не понять?
— Не все так плохо, как ты думаешь, Дикон. Садись, нам есть о чем поговорить. Ты, я вижу, так и не научился скрытничать.
Ха.
— Я стараюсь, — говорю с щенячьим восторгом в голосе, — но я так рад видеть вас, мне так плохо там!
Слушай, слушай, старый хрыч. Я тебе сейчас буду на Арамону жаловаться, а тебе придётся изображать внимание.
— Арамона тебя еще не доконал?
— Нет, я держусь, — надрыва в голос, надрыва, — но это ужасно. Он ничего не понимает в фехтовании, но делает всё, чтобы я так ничему и не научился! Он пришёл на урок словесности, сказал, что хочет проверить наши знания по истории, и спросил меня, что я знаю о надорском мятеже! А когда я попытался сказать, что не помню, он сказал остальным, чтобы тогда ответили они, чтобы их товарищ был просвещён! Больше всех старался Эстебан, он вообще меня не любит… Эр Август, — не сбиваться на «сударя», — этот Эстебан — он кто? Заявил, что герцог, но когда я перечислил рода Алва, Ноймаринен, Придд, Эпинэ и Окделл, отказался говорить дальше.
— «Навозник», — грустно-грустно говорит Штанцлер, — сын герцога Колиньяра. Вот об этом я тебя и предупреждал…
Я опускаю глаза. Пол такой интересный!
— Эр Август, а с кем я там вообще могу общаться? Вы так и не сказали, кто там рядом со мной.
— Понимаю, Дикон, тебе тяжело, — вздыхает добрый дедушка. — Но крепись! Увы, из достойных тебя там только сын герцога Придда, а с ним тебе общаться не стоит, это навлечёт беду на вас обоих.
Киваю, не поднимая головы.
— Да, эр Август, я понимаю. Я продержусь! Остался месяц…
Ох, что-то я не рассчитал, теперь он меня начнёт расспрашивать о близнецах, Арно и Берто. Так, возвращаемся к козням Арамоны!
— Но капитан Арамона всё равно чудовище! Как ему можно доверять даже монетку? Он обвинил меня и ещё пятерых, что мы являемся графом Медузой!
— Ты меня удивил. Что за Медуза, я не знаю такой фамилии. Кто это?
— Он подписывался как «Суза-Муза, граф Медуза из Путеллы» — бормочу я, — он придумывал всякие штуки. Видели бы вы, как Арамона бесился!
— Представляю, — довольно холодно говорит кансилльер. — Мальчишки! Вам хоть небо на землю падай, найдете, как нашкодить. И кто же был этим самым графом?
— Не знаю… Наверное, кто-то из унаров, его так и не нашли. Но я точно могу сказать, что это не был никто из тех пятерых, кого обвинили вместе со мной! Потому что в ту же ночь Суза-Муза появился в последний раз, а мы были в это время заперты.
Призраки! Расскажу ему про призраков, это безопасно. Призракам точно ничего не будет.
— Хм, — бормочет Штанцлер, — а…
Я не даю ему договорить, прерываю, поднимая наконец на него глаза:
— Эр Август, вы же такой умный! Нас шестерых из-за Сузы-Музы заперли в Старой галерее, и там были монахи!
— Монахи? — Штанцлер отвлекается от моей дерзости и ошарашенно смотрит. — Какие монахи?
— Ну, призраки, — торопливо объясняю я. — Их было так много, и они шли попарно, со свечками в руках, а в конце попарно шли унары вместе с какими-то ещё людьми, кто-то в доспехах, кто-то в простом платье, кто-то в рванье. А в самом конце, — сглатываю, передёргивая плечами, вспоминать это неприятно, — шёл я сам вместе с каким-то мужчиной со шрамом. Только у того меня волосы были светлее… кажется…
— Не может быть. Этого просто не может быть! Тебе наверняка приснилось.
— Мы все видели, — обиженно говорю я, — только немного по-разному. Себя видел только я, Арно говорил, последним шел кто-то в алом. Йоганн с Норбертом видели герцога Ноймаринен, а Альберто с Паоло только монахов.
— Они все шли по двое?
— Кроме аббата и самого последнего монаха. И еще все время колокол звонил.
— Опиши мне рыцарей.
— Ну, они были совсем разные, кто-то старый, кто-то молодой, богатые, бедные и одеты по-всякому. Первые, как во времена… — чуть не сказал «Франциска Оллара», Лера, не расслабляться, — первого узурпатора, а последние по-нашему.
Про одежду мне объясняли остальные, мне-то одежда ничего не говорила.
— Это всё?
Я задумываюсь. Если не говорить про сон — может, он и слова Паоло расшифрует? К тому же сон мог ничего и не значить.
— Ну… нас выпустил отец Герман, развёл по спальням, а потом он заходил ко мне вместе с Паоло, ну, одним из тех, кто со мной там был, сказал, что они уезжают, и говорили странные вещи.
— Что именно?
— Паоло сказал, что он мне должен передать что-то старое, что принадлежит мне. Что-то вроде «их было и всегда будет четверо, но у них одно сердце, и оно глядит на Закат».
— Сердце глядит? Ты ничего не путаешь?
— Не знаю… Но Паоло на самом деле сказал об одном сердце на четверых.
— А что говорил олларианец?
— Чтоб я был осторожен, и ещё про то, что нет ничего тише крика.
— И всё?
— Ну, он долго говорил, но смысл такой.
— Теперь помолчи, — почти рычит Штанцлер, — мне нужно подумать.
Я послушно опускаю голову и замолкаю. Если и не расшифрует, то хоть отвлечётся.
Штанцлер молчит довольно долго, потом вздыхает и внимательно смотрит на меня. А что на меня смотреть? Я смотрю на него с надеждой.
— О монахах Лаик я знаю. О них все знают, но видел их мало кто, это тебе не Валтазар из Нохи, который показывается каждую ночь. Я не слышал, чтоб призраки являлись сразу шестерым, и с ними никогда не было никаких рыцарей. У меня только одно объяснение: танкредианцев как-то разбудили, причем намеренно, но кто и зачем — не представляю.
Жаль, я-то надеялся…
— Единственное, в чём я уверен, это в том, что ты видел не себя, а отца.
Ы?
— Не смотри на меня с таким удивлением, мог бы и сам догадаться, хотя мне, конечно, легче. Я же говорил, как ты похож на Эгмонта… Хотя да, ты же теперь его не помнишь… Но думать ты, надеюсь, в состоянии? Всегда по двое. Рыцарь и унар. Две тени. Первая — юноша, пришедший в Лаик, вторая — он же, но в миг смерти. Почему так — не скажу, тут нужно с танкредианцами говорить.
Я лихорадочно раздумываю, что ещё можно спросить.
— Эр Август, а почему мы все видели разное?
— Дикон, я не адепт Знания. Меня больше беспокоит история с клириком и унаром. Боюсь, Ричард, обоих нет в живых. Никогда б не подумал, что стану сожалеть об олларианце, но он советовал тебе быть осторожным и, похоже, знал, что говорит.
Нет. Нет. Я так надеялся, что они просто уехали! Но раз совершенно чужой человек так уверенно подтверждает мои подозрения…
— Я же сказал вам только сейчас, — растерянно говорю, снова опуская голову. — Как же так?
— Ричард Окделл, — качает головой Штанцлер, — я не могу рассказать тебе всего, но у меня есть очень веские причины предполагать, что тебя хотят убить. Я не знаю, как в этом замешаны олларианец и Паоло, но просто так в наше время люди не исчезают. Я займусь этим делом. К счастью, два исчезновения в одном выпуске себе не позволит даже Дорак, но за стенами Лаик будь очень, очень осторожным. Об этом я и хотел с тобой говорить. День святого Фабиана не за горами. Ты уже решил, что станешь делать дальше?
Ну ты и спросишь, дядя. То есть — ну вы и спросите, эр Август!
— Разве это зависит от меня?
— От нас зависит всё даже тогда, когда кажется, что не зависит ничего. — Сбавьте пафос, эр Август, не жили вы в нетопленном Надоре. — Ты знаешь, что в Фабианов день унаров представляют Их Величествам и Высокому Совету, где Лучшие Люди, не имеющие оруженосцев, выберут тех, кто им нужен. Если нужен, конечно. Людвиг Килеан-ур-Ломбах и Ги Ариго готовы взять тебя. Что ты об этом думаешь?
Что это шанс. Так… фамилию Килеан-ур-Ломбах называли среди участвовавших в мятеже Эгмонта — отпадает. А вот Ариго — родичи королевы…
— Ариго? — тихо, осторожно спрашиваю у Штанцлера. Тот одобрительно кивает.
— Потомок Алана и сын Эгмонта может то, что должен. Нельзя стать воином, не побывав на войне. Нельзя стать талигойским рыцарем, отсиживаясь в старом замке. Я написал твоей матушке, она благословляет тебя. Значит, тебе ближе алый?
— Да, — киваю я более уверенно. Отговаривать не стал — уже хорошо.
— Цвет королевы, — улыбается кансилльер, — понимаю. Катарина Ариго родилась слишком поздно — век истинных рыцарей, к сожалению, прошел, а жаль.
Продайте мне кепку с тремя козырьками! Эр Август, вы хоть представляете себя, какими были эти самые рыцари?!
— Во времена Эрнани Девятого все Люди Чести носили бы алые ленты и ломали копья в честь Талигойской Розы…
Ага, Лера как раз читала парочку статей на тему любви в рыцарские времена. Дама сердца, например, не могла отказать своему рыцарю, даже если была замужем за другим! Сомнительная радость!
— Увы, Её Величеству приходится жить в той же грязи, что и нам.
Знаете, эр Август, вашими стараниями я начинаю плохо думать о королеве.
— Кстати о копьях, когда у тебя выпускной бой?
Ох… с фехтованием у меня не очень, хотя и не так плохо, как я боялся, только вспомнив свою прошлую жизнь.
— Через семнадцать дней, эр Август. — Это тебе зачем?
— На какое место ты рассчитываешь? Если забыть об Арамоне и его подлости.
Порадовать, что ли, что я так и не научился понимать, кто лучше, кто хуже? Веду исключительно статистику поединков…
— Если честно…
— Окделл не может быть нечестным. Ты не первый, но, надеюсь, и не последний. Кто из унаров сильнее? — подсказывает Штанцлер, кажется, сообразив, в чём затруднение.
— Эстебан и Альберто, потом близнецы из Торки и, наверное, Арно. С Эдвардом и Валентином мы на равных… кажется. Я мало с ними вставал на фехтовании.
— Значит, шестой или седьмой. Не так уж и плохо.
— Эр Август, я стараюсь! Но мне никогда не догнать Эстебана и Альберто. — Ну не в таких условиях, это точно.
— И не надо. Я почти рад тому, что лучший не ты, хотя нашему делу это было бы полезно… — изумлённо смотрю на кансилльера. Тот продолжает: — Быть первым бойцом, Дикон, опасно. Оружие развращает, людям нравится побеждать, а твоя победа — это чужое унижение и чужая кровь. Не важно, на чьей стороне правда, важно, кто лучше машет клинком. Победитель входит во вкус, начинает дразнить судьбу, смотреть на других, как на грязь под ногами. Его боятся, а он смеётся. Ворон начинал с побед в Лаик, и я не знаю, чем он кончит, если его не остановить. Ты хоть понимаешь, о чём я?
Нет. Вы меня утешить попытались, что ли? Или… Напомнить, что такой весь превосходный Алва — зло-зло-зло?
— Понимаю, эр Август.
— Врёшь. В шестнадцать лет, да еще не отколотив всех обидчиков, этого не поймёшь. Но поверь старику — стать первым бойцом не значит стать первым человеком. Если у тебя не выходит победить Колиньяра и Альберто Салину клинком, подумай, как их можно обыграть. Словом. Делом. Умом. Ладно, заговорил я тебя, хватит философствовать. Я передам брату королевы твоё решение, а сейчас обедать, обедать и обедать… Заодно расскажешь старику про своих приятелей.
Нет-нет-нет-нет! Я же так старался его отвлечь! Ладно… Только Катершванцы. Про Берто максимально умолчу, а про Арно — тем более, благо, его кузен Наль не видел… О, идея!
— Эр Август! Близнецы мне сказали, что Арамона перевёл часы на час раньше! Он, наверное, это тоже против меня…
Надо было сказать про полтора часа! Или два!
Штанцлер кивает с озабоченным видом.
— Да, Дикон, ты прав. Хорошо, что ты про это вспомнил, я буду следить за временем, чтобы ты уехал заранее. Ах, молодость…
Что ж, хоть двадцать минут я отыграл…

Chapter Text

Я зол. Ох, как я зол, ух, как я зол!
Сегодня у нас был выпускной бой, вернее, бои. Я знал себя и свои пределы, но ухитрился подловить Йоганна, который так-то был меня сильнее. То есть это в бою мне показалось, что удалось подловить, а потом, после боя, уже выдохнув, я сообразил, что мне, кажется, поддались. Вот зачем он это сделал, а? Я сегодня буду с ним ругаться! И с Норбертом тоже! Не верю, что Йоганн придумал это сам и с братом не поделился!
Наша пятёрка с началом весны взяла за обычай собираться в зазеленевшем парке, это было разрешено. Мы даже нашли там довольно уютное местечко, хорошо проглядывающееся со всех сторон — никто незамеченным не подберётся, там теперь и собирались. Я намеренно чуть задержался, чтобы не расплескать злость на кого не надо, а то Арно и Берто точно не виноваты.
Иду по парку. Встреченный по дороге Эстебан, кажется, хотел что-то сказать, но я пронёсся мимо него, как мимо пустого места.
Ага, рассчитал я хорошо, близнецы уже там. Арно и Берто тоже, я предпочёл бы ругаться без них, но пусть.
— Приветствую всех, — начинаю очень сладким голосом. Кровь так стучит в ушах, что я даже не расслышал, о чём они говорили до моего прихода. Все четверо очень озадаченно смотрят на меня, но прежде, чем кто-то что-то скажет, я продолжаю: — Скажи, Йоганн, хорошо ли ты себя чувствуешь, а то я беспокоюсь. Ты ведь сегодня проиграл мне в поединке, хотя превосходишь меня. Может, нога болит? Или рука? Или сьел что-нибудь не то? Или переволновался? Лаик страшнее Гаунау?
— Дик, ты о чём? — озадаченно смотрит на меня Берто.
Йоганн молчит. Я поворачиваюсь к Норберту.
— Норберт, ты же вроде старший. Как же ты не заметил, что твоему брату плохо стало? Что ж ты не смотришь? Или у него тоже дар бабушки Гретхен прорезался и воспаление хитрости случилось?
— Дик, объясни, — требует уже Арно.
Норберт тоже молчит. Оба! Точно оба! Я поворачиваюсь к Арно.
— Арно, и я хочу услышать объяснения, представляешь? Мне вот тоже интересно! Спроси ты их, может, ответят, зачем Йоганн мне поддался? Это нечестно!
— Но ссориться из-за этого точно лишнее, — возражает Альберто.
Я аж подскакиваю:
— То есть ты это одобряешь, что ли? Берто, это был экзамен! И куда теперь Арамона впишет Йоганна? Арно, вот ты же нам рассказывал, что этот экзамен влияет на выпускной список, и что важно, какое место унар в нём занимает!
Арно начинает как-то ехидно улыбаться:
— Ричард, а тебя что волнует-то? Что ты слабее Йоганна или что он окажется ниже тебя в списке?
— Я и так знаю, что я слабее Йоганна, — раздражённо рычу. — Но по списку-то поймут неправильно!
Берто начинает почему-то хихикать. Арно тоже улыбается.
— Всё есть правильно, — говорит Норберт внезапно, — список нам не важно. Мы сразу после Лаик уехать обратно в Торка, маршал фок Варзов уже написал его величеству и получил разрешение нас забирать.
— Но список важен тебе, — подхватывает за братом Йоганн, — ты угадать, что мы в этом участвовать двое. Мы решили это ещё не сегодня, что если на выпускной нас поставить с тобой — один поддаваться. Свин поставит тебя выше, тебе это может помочь.
Вздыхаю. Они… ну… наверное, на их месте я бы тоже мог так сделать. Если они всё равно уезжают в Торку вне зависимости от своих мест в списке. Просто это… ну…
— Всё равно нечестно, — бурчу вслух. Делаю шаг вперёд, обнимаю этого северного истребителя медведей. — Но спасибо, Йоганн.

На последнюю увольнительную перед самым Фабиановым днём я выбирался с настроем наврать эру Августу, что Арамона перевёл часы на два часа. Увы, покататься по столице с Берто и близнецами так и не вышло, но Берто рассказывал нам о Марикьяре, а потом близнецы рассказывали о своей родине, так что я решил при первой же возможности побывать и там, и там.
Самое смешное, что я начал потихоньку записывать стихи, которые помнил из предыдущей своей жизни, и пытаться перевести их на талиг.
«…здесь небо по ночам полыхает ярко,
как те гирлянды — помнишь, на елке в детстве?
здесь небо выше ста королевских башен,
раскинешь руки — и не упасть в него бы…
и хочется тянуться все дальше, дальше —
лети, расправив крылья, давай, попробуй!
а вечерами плачут за чащей волки,
им вторят все поселковые собаки.
в ведре с водою лед намерзает тонкий,
узор на окнах — как путевые знаки…»
И планировал, если получится это перевести в нечто удобоваримое, вставить в письма, которые буду писать Берто и северным близнецам.
«… здесь каждый знает ворох чудных историй —
про короля-русалку, про принца-жабу,
про кракенов в глуби, про подводных змеев,
про то, как Старый Джо говорил с дельфином.
здесь паруса, как птицы на тонких реях,
и солнце из воды выползает чинно.
когда темнеет, кошки идут на крыши,
а девушки — на танцы, и до рассвета.
здесь столько звезд (я было считал — не вышло),
здесь столько судеб свито и песен спето.
придешь на берег, сядешь на мокрый камень,
и волны что-то шепчут тебе негромко…
и хочется вот так вот молчать веками у пенной кромки.»
Ещё бы для Арно что-нибудь подходящее из стихов вспомнить…

Кузен Наль ждал меня сразу за мостом. Очень быстро я заподозрил, что что-то не так. Если Берто постоянно болтал и двигался, Арно выдавал всплески реже, а вот северные близнецы были похожи на тех самых медведей — не угадаешь, мирно топает мишка по лесу, или уже примеривается тобой пообедать… Так вот, Наль на медведя по грозности не тянул, но в остальном повадки были медвежьи — уютно устроиться, вкусно поесть, что ещё нужно?
А сейчас кузен Наль без умолку болтал о пустяках, фальшиво-радостно смеялся и с преувеличенным воодушевлением вспоминал Надор, в котором не появлялся несколько лет. Я бы решил, что он пытается поделиться общими воспоминаниями, но он явно нервничал. Что-то случилось? Здесь или в Надоре?
Наконец я не выдержал. Выждав окончания очередного монолога, я резко осадил своего Баловника. Удивленный Наль последовал моему примеру.
— В чем дело, Дикон?
— Это я должен спрашивать, в чем дело. Что случилось? О чём ты так не хочешь мне говорить, что вспоминаешь Надор?
— Ну, понимаешь ли… Столько новостей.
— Каких новостей — о том, какая в Надоре охота? Была когда-то, если тебе верить.
Наль смутился и занервничал ещё больше.
— Ну… Ну, я видел вчера эра Августа. Он меня вызвал… Давай зайдем куда-нибудь.
Харчевня, в которую мы зашли, называлась «Выбор кавалера». На вывеске лихо крутил усы дворянин в богатом плаще, перед которым потупились три девушки — блондинка, брюнетка и рыжая.
— Тебе которая больше нравится? — хохотнул Реджинальд.
— Никакая. Что ты собрался мне рассказать?
— Видишь ли… Погоди, закажу ужин.
Да что у него случилось? То есть не у него. Штанцлер, опять Штанцлер. Хотя хотел бы сударь кансилльер меня отравить — траванул бы сам, не через Наля. Остальное переживу.
Кузен прекратил выкручиваться только после того, как слуга принес запеченное с сыром мясо и хлеб.
— Видишь ли, Дикон… Тебя отправят назад, в Надор. Арамона доносит, что ты ненадежен.
Не понял. Как это — отправят? Фабианов день уже завтра, обучение закончено, последний экзамен сдан.
— Что значит — отправят? — задал я вопрос напрямую. Наль потупился и заёрзал.
— Завтра… ну, завтра тебе никто не выберет.
Я сощурился.
— Но эр Август говорил, что Ариго готов меня избрать.
— Был готов, — опустил голову кузен, — но… Ты же знаешь, кто в Талигойе настоящий король. Квентин Дорак! Был Высокий Совет… Короче, кардинал дал понять, что не желает, чтоб Ричард Окделл остался в столице.
Вот чуял я, что от Штанцлера дождаться можно только яда в бокал! Наль продолжал:
— Килеан-ур-Ломбах и Ариго — Люди Чести, их и так подозревают, они не могут рисковать всем. Дикон, в конце концов, в Надоре не так уж и плохо. Отец говорил, ты не хотел ехать в Лаик. Давай считать, что так и было… Ты не покидал Надор. Ждать осталось не так уж и долго, через несколько лет мы снова попробуем…
Попробуем? О Создатель, они что, уже планируют следующее восстание?!
Во-первых — без меня. Мимо моего рода и так чудом пролетело лишение титула, второй раз так не пронесёт. Во-вторых, я уже начал строить планы о том, как привести Надор в порядок и какие знания мне для этого нужны. Но в Надоре этими знаниями я обзавестись не смогу!
Люди Чести, так их растак! Ызарги Чести! Чтоб этот старый гусак собственным перстнем подавился! Мариновать меня в Надоре собрался? Вот уж точно — обещанного три года ждут, а обещанного этим гусаком — до конца жизни, недолгой!
— Дик, — кузен Наль выглядел испуганным, — что с тобой?
— Ничего, — скрипнул зубами я.
— Я тебя прошу… эр Август тебя просит, сохраняй спокойствие. Сейчас ты ничего не сделаешь. Надо ждать!
Лучше бы ты, Наль, сказал, что меня просишь сохранять спокойствие ты. Или дядя Эйвон. Или про сестёр бы напомнил. А этот гусак дриксенский…
Стоп. Почему гусак и при чём тут Дриксен?
— Дик, Дикон, — мялся рядом, заглядывая в глаза, кузен Наль, — ну правда надо, ну…
Я тут мысль пытаюсь за хвост ухватить, а он мешает! И вообще, после таких новостей — имею право злиться!
— Отстань, — рыкнул я, вылезая из-за стола. Если не потеряю мысль до «загона», то запишу и буду думать, а если потеряю — пойду вылавливать кого-нибудь из нашей пятёрки.
Но Реджинальд не убрался, он требовал, чтобы я дал слово не делать никаких глупостей.
— Дикон, обещай, что ты не…
Р-р-р-р! Я думать пытаюсь!
— Хорошо! Клянусь святым Аланом, глупостей я делать не стану. Я… Я, пожалуй, задержусь в Олларии на несколько дней.
Хоть город посмотрю.
— Боюсь, тебя отправят с сопровождающими послезавтра утром. Дорак не хочет неожиданностей, он очень умный человек.
Чтоб этому Сильвестру его шадди подавиться! Тоже мне, кардинал Ришелье.
Хм. Шадди… вроде что-то такое упоминал Берто?

Я лихорадочно складывал свои записи. Раздолбай! Заранее надо было собираться! Свежие листы я пока убирать не стал — может, ещё что-то всплывёт в голове?
Потому что я начал подозревать, что всё-таки «попал в интересную книжку». Про имена я ничего сказать не мог, именем того же Ворона мне уши прожужжали ещё в Надоре, но внезапно всплывшее шадди Сильвестра, Август как «дриксенский гусак», какие-то «горные ведьмы», и неведомо откуда взявшаяся строчка «так прихлопни сапогом Та-Ракана», причём я был свято уверен, что пишется именно через дефис. Но никто из перечисленных нам на истории Раканов не носил столь «почётное» прозвище. И ещё ызарги, которым положено «проникать и кишеть». Что за ызарги? Почему они должны кишеть и куда проникать?
Горные ведьмы? Это же вроде песня такая была? Я потянулся было к чернильнице, но краем глаза что-то заметил.
На пороге сидела крыса. Кажется, та же самая тварь, что приходила в первый вечер. Да, завтра меня тут уже не будет, но если эта тварь меня укусит…
Укусит? На людей кидаются только бешеные или загнанные в угол крысы. Только бы не бешеная! Я осторожно стянул с себя форменный плащ. Если она кинется — попытаюсь поймать плащом, как сетью… И запустил в крысу чернильницей, которую не успел обратно открыть. Хвостатая тварь подскочила и кинулась под кровать. Я нервно прополз вдоль противоположной стены, вывалился в коридор и закрыл дверь. Щелей в двери и под дверью нет, а там, глядишь, и крыса свалит. Ну не дрессированная же она, в самом-то деле!

— Ричард?
Я аж подскакиваю, разворачиваясь. Задремал, что ли, прямо стоя? За моей спиной стояли северные близнецы, уже полностью собранные.
— Мы видим, ты не так! — говорит Йоганн.
— Да, Ричард, — соглашается с братом Норберт, — ты вернулся вчера очень недовольным. Что плохого ты узнавал?
— Ничего, — пытаюсь улыбнуться. Не говорить же им, что их помощь с экзаменом оказалась бессмысленной… — Просто устал.
— Мы есть твои друзья, — Йоганн смотрит очень укоризненно, — а ты есть очень плохой врун. Ты уехал с одним лицом, а приехал с другим.
Ох. Вот же наблюдательные медведи.
— Меня отправят домой.
— Но разве это есть плохо? —недоумённо смотрит Йоганн. — Ты столько раз говаривал про желанность ехать в замок Надор. Или я не так?
— Так, Йоганн, но я согласился остаться в Олларии. Двое Людей Чести хотели взять меня к себе, но им запретили. Дорак запретил.
— Не понимаю. Имена оруженосцев кричат прямо на плац. Та-та… это все знают. Если крикнут тебя, никто не скажет «нельзя». Это есть нарушение порядка.
Оп-па. А ведь Йоганн прав. ЗАПРЕТИТЬ члену Высокого Совета взять в оруженосцы юношу, стоящего на площади Святого Фабиана, не может никто. Нам же это рассказывали!
С другой стороны… Уж я-то знаю про относительность законов и их применения. А то ли Лера прошлую жизнь не в России жила!
Впрочем — есть же третий выход!
— Йоганн, Норберт… А ещё один человек в ваших краях пригодится? — Близнецы озадаченно заморгали, и я поспешил развить мысль: — Если меня завтра не выберут… Я понимаю, что это наглость с моей стороны, но можете вы замолвить словечко перед вашим маршалом, чтобы меня тоже забрали в Торку?
Они улыбнулись. Норберт хлопнул меня по плечу.
— Нас завтра забрать с плаца сразу, но мы подождать окончания церемонии. Если тебя никто не выбрать — мы просить за тебя. А если выбрать — мы будем писать письма. Мы не будем умирать завтра, мы обязательно победим и ещё увидимся с тобой. Как говорите вы, Люди Чести — так и будет!
— Так и будет, — облегчённо улыбнулся я. Ну всё, если не выберут завтра — жди меня, Торка. Как там было в той песне… — Может, где-то Создатель хранит Талиг — но граница Талига досталась вам!
— Создатель нас ещё не сравнивать, — хохотнули близнецы, и вернулись в одну из своих комнат.
А я сунул нос в свою комнату. Крысы вроде не было… Подобрал чернильницу и кинулся к столу — записать новый кусок. Точно, попал в интересную книжку! Я помню эту песню и этого исполнителя, и песня называлась «Торский блюз»! Что же была за книга, по которой даже песни пели?

Чувствую себя шахматной фигуркой. Жарко. Площадь Святого Фабиана замощена чёрно-белыми плитами, и на них стоят чёрно-белые унары. За нашими спинами гордый, как генерал, Арамона, а перед нами — крытая галерея, увитая гирляндами из кедровых ветвей и красных гвоздик. Странное сочетание. На галерее их королевские величества, кардинал Сильвестр, придворные, но не разглядеть — генерал Манрик, распоряжающийся этой церемонией, строжайше запретил задирать головы, а без этого никак. Сам генерал уютно устроился в тени колонны, а мы вот торчим здесь.
Опять в голове что-то вертится, про страдания рыжего и «Первый маршал Рокэ Алва — свет в окошке для солдат». Про Алву — охотно верю, но строчка из прошлого Леры.
Прошедшей ночью мне так и не удалось вспомнить книгу. Вертелось что-то на грани сознания и на языке, но не вспоминалось. Жалко!
Впрочем, на пути в Торку у меня явно будет время подумать… Я вот почти уверен, что на меня никто не позарится.
Взмах платком со стороны рыжего генерала, и церемония начинается. Трубят горнисты, раздаётся барабанная дробь и звуки флейты. Вперед выступает высокий человек в черном и белом, в руках которого внушительный свиток. Герольд? Еще один свиток торжественно разворачивают на переносной конторке, к которой встаёт писец, готовясь записывать, кто из Лучших Людей изъявит желание взять себе оруженосца и кого именно. Барабанный бой смолкает, и герольд начинает хорошо поставленным голосом:

— «Доблестный капитан Арнольд Арамона счастлив сообщить своему государю и всему Талигу, что вверенные его попечению юные дворяне прошли должное обучение и ждут приказаний от короля нашего Фердинанда Второго. Да будет всем ведомо, что означенные дворяне почитают Создателя и наместника Его на земле, владеют шпагой и грамотой и исполнены рвения».
Только не зевать. Всё-таки, наверное, надо было поспать этой ночью, но я так и не решился лечь — всё мерещилась крыса. А теперь вот, как змея, на солнышке греюсь…
— Капитан Арамона ручается за верность и доблесть сих юношей, коих и называет друг за другом, сообразно их воинским успехам и прилежанию…
О! Вот сейчас-то я узнаю все полные имена своих «однокорытников», как говорят здесь. И вот он — легендарный Список. Интересно, хитрость близнецов в отношении меня сработала?
— Граф Эстебан Сабве, наследник герцогов Колиньяр!
Эстебан первый, это ожидаемо.
— Барон Норберт Катершванц из Бергмарк, верный вассал маркграфа Бергмарк!
Ух ты! Я ожидал услышать имя Берто.
— Маркиз Луис Альберто Салина из дома Сагнара!
Вот и Альберто. Я даже не заметил — он в бою с Норбертом как раз был, что ли?
— Герцог Ричард Окделл!
Вау! Я четвёртый! Будь на то воля Арамоны — запихнул б двадцатым. Не забыть потом ещё раз поблагодарить близнецов.
— Барон Йоганн Катершванц из Бергмарк, верный вассал маркграфа Бергмарк!
Йоганн за мной. Как и рассчитывал хитрый Норберт.
— Виконт Арно Сэ, младший брат и вассал графа Савиньяка!
О, а вот и Арно.
— Благородный Эдвард Феншо, верный вассал графа Ариго!
Так вот как зовут Эдварда полностью.
— Граф Валентин Васспард, наследник герцогов Придд!
Валентина я вычислил верно.
— Виконт Константин Манро, второй наследник графов Манрик!
Родственник того рыжего, что ли?.. Мне стоило догадаться по масти. До сих пор я видел только этих двоих рыжих.
— Благородный Жюльен Горуа, наследник баронов Горуа!
Горуа, Горуа… Нет, не помню, где это.
— Благородный Юлиус Ауэ, верный вассал графа Гогенлоэ-ур-Адлерберг!
О, Создатель, фамилию этих графов можно использовать для проверки на трезвость!
— Барон Северин Заль, верный вассал графа Рафиано!
Зато этого запомнить легко.
— Виконт Франсуа Рафле, наследник графов Рафиано!
Так вот почему они всё время вместе крутились!
— Благородный Бласко Дельгадо, брат маркиза Дьегаррона!
Плохо быть вторым в семье в эти времена. Торговля не поощряется, наука не поощряется, только военная и государственная служба.
— Барон Жорж Гайар, верный вассал герцога Эпинэ!
Вроде эту фамилию я видел в другом произношении… Гайарэ, что ли? Или я тогда не так прочитал?
— Барон Роберт Лоу, верный вассал графа Рокслея!
Этих я помню. Рокслеев, в смысле. Про них мне в Надоре рассказать успели.
— Благородный Луитджи Фариани из дома Фукиано!
Надеюсь, мелкого заберут на госслужбу. Куда ему на войну?
— Барон Карл Тротта-ур-Фрошенбах, верный вассал графа Ластерхафт-увер-Никш!
И ещё две проверки на трезвость! Извини, Карл, но твою фамилию с наскока даже не разберёшь!
— Барон Анатоль Мей, верный вассал герцога Колиньяра!
А вот теперь понятно, почему он меня Свину сдал. Значит, Эстебан лично идти побрезговал — вассалу приказал.
— Благородный Макиано Тамазини, верный вассал графа Манрика!
Всё, последний.

Итак, Арамона все же записал меня четвертым.
Это почти справедливо — Норберт и Эстебан с Альберто сильнее. Йоганн тоже сильней, но — я же уже решил, что ещё раз поблагодарю близнецов после окончания церемонии. Ну что, вздрогнем?
— Двадцать доблестных дворян предлагают свою жизнь, честь и шпагу тем, на чьих плечах держится королевство. Кто из Лучших Людей Талига изберет их в оруженосцы?
Вновь пропели фанфары, а затем с галереи раздаётся хриплый, уверенный голос:
— Я, Вольфганг фок Варзов, маршал Талига и командор союзной Бергмарк, прошу Лучших Людей Талига отпустить баронов Катершванц в родовые земли, где их мечи и доблесть нужны, чтобы сдержать напор Гаунау.
— Лучшие Люди слышат просьбу маршала Запада, — подтверждает герольд. Ну, вот близнецы и ушли. Если пойдёт по второму сценарию — успею наглядеться на их маршала.
Снова фанфары и снова голос. Адмирал Рамон Альмейда выбирает Альберто Салину. Неудивительно, Альберто вырос на море, а адмиралу сухопутная крыса без надобности. Или тут моряки сухопутных не «крысами» кличут?
Помощник главного интенданта Фридрих Зак берёт к себе Юлиуса. Генерал Рокслей — Валентина.
— Я, граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах, комендант Олларии, прошу и выбираю Эстебана Сабве, лучшего из фабианцев.
Это не тот ли Килеан-ур-Ломбах, который был одним из кандидатов в мои монсеньоры на три года?
— Я, Леопольдо герцог Фиеско, прошу и выбираю благородного Бласко Дельгадо.
— Я, Ги, граф Ариго, прошу и выбираю благородного Эдварда Феншо.
Эдварда Феншо, своего вассала. Ха! Вот я почему-то так и думал. Торка, жди меня. Давайте, Лучшие Люди, разбирайте свои пирожки, и я пойду к близнецам. «Торский блюз» я вчера вспомнил, поковыряюсь с переводом на талиг и поделюсь. Или выучу их бергерский и переведу и на него сразу.
Жарко. Заканчивайте уже поскорее, я еду на север… Страшно-то как! Ладно, говорят, в первый раз всем страшно.
Грянула полуденная пушка. Надеюсь, нам тут не весь день стоять?
Жарко и спать охота. Стоим вчетвером — я, Карл, Анатоль (что ж его Колиньяры не забирают? Или у герцога уже есть оруженосец?), мелкий Луитджи.
Наши имена перечисляют в очередной раз. Ну всё, заканчивайте уже, меня близнецы ждут! О, вот писец понёс пергамент наверх. Там, как рассказывал Арно, его сейчас подпишет Франциск, и я буду сво…
— Ричард, герцог Окделл, — что такое, кто там и откуда всплыл к концу церемонии? — Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу.
Даже не «прошу и выбираю». Рокэ Алва, местный Суворов, убийца Эгмонта Окделла — зачем ему сын врага?..
Нет.
Нет.
Я…
Я в жопе! Ызарговой.
Я вспомнил эту книгу.
И своего персонажа.
Надо было проситься в Торку две недели назад!!!
Поздно. Теперь надо идти. Клясться. И соблюдать клятву до самого конца… Надор всё-таки жалко, там не только Мирабелла живёт.
Поднимаюсь по лестнице. Преклоняю колено перед будущим монсеньором. Арно поблагодарить! За инструктаж. Близнецов поблагодарить и извиниться за беспокойство. Лера, держись! Держись за воздух, Окделл! А ведь Алва носит титул Повелителя Ветров… Только не заржать, сейчас ну совсем не время!
— Я, Ричард из дома Окделлов, — интересно, а если я Лера из России — клятва действительна? Или, получив тело Окделла, я получила и все силы, возможности, права и обязанности? Как бы узнать… — благодарю Первого маршала за оказанную мне честь. Я клянусь исполнять его волю и служить ему и в лице его служить Талигу. — Лера, не думать! Не думать! Сначала клятва! — Отныне бой герцога Алва — мой бой, его честь — моя честь, его жизнь — моя жизнь. — Вот это особенно верно! Замкнулась одна из цепей, держащих того, на ком держится мир. — Да покарает меня Создатель, если я нарушу клятву. — Разве что кровь Повелителей меня покарает. И Скалы. — Да будет моя шпага сломана, а имя предано позору, если я предам своего господина. Обещаю следовать за ним и служить ему, пока он не отпустит меня…
Не-не-не, если попытается отпустить — кинусь в ноги и начну ныть и упрашивать оставить при себе. Самая спокойная вода — в оке бури!
— Первый маршал Талига слышал твою клятву и принял её, — провозглашает герольд.
— Да-да, я слышал, — лениво подтверждает Алва и протягивает унизанную перстнями руку. Лера! Не думать о драгоценностях! Я чуть касаюсь губами кожи, и я теперь могу наконец взглянуть в лицо легендарной личности.
Как хорошо, что я по девочкам. В моём родном мире за такую красоту насмерть передрались бы фотографы лучших модных домов. Белая-белая кожа, будто не на юге родился и рос, иссиня-чёрные волосы и ярко-синие глаза, такого цвета, которого у людей обычно не бывает. Эльф. Сидхе.
Ракан, хранитель мира, твой сюзерен, отныне и навсегда. Помни это, Повелитель Скал. И не угробься в процессе службы.
— Оставайтесь здесь, — бросил Алва и повернулся к королю. Мне осталось только стоять и гнать из головы несвоевременные мысли.

Chapter Text

Тяжела ты, неказиста, жизнь простого попаданца…
Нет, то, что я всё-таки понял и вспомнил, в какую именно «интересную книжку» попал — просто замечательно. Хуже то, что книги этого цикла я читал давным-давно, и на момент моей (вероятной) смерти цикл даже и дописан не был. Но зато я хоть знаю, от кого какого западла примерно ждать, и в курсе состояния местной магии. Там, в моей прошлой жизни, это называлось «низкое фэнтези» — фэнтези, в котором магии очень мало.
А ещё я теперь в курсе, что мой нынешний монсеньор проклят братом своего предка и ни разу не Повелитель Ветров, а совсем даже последний истинный Ракан.
А ещё мне предстоит «весёлая» жизнь с попытками параллельно вспомнить всё, что мне было известно когда-то и выучить всё то, что нужно мне для этой жизни. Включая языки (кэналлийский, дриксен, бергерский… ты не лопнешь, деточка? И ещё бы древнегальтарский…), которые я в прошлой жизни не учил и не стремился учить, законы (хорошо хоть, тут их меньше!), ведение хозяйства (Надор на мне никто не отменял!), неписаные правила поведения (я не Ворон, чтобы на них плевать), геральдику, родословные, историю, географию (то есть землеописание! Но это меня попытки вспомнить книги сбивают), прикладную ботанику (чтобы знать, что можно есть в лесу, а что нельзя)… Кое-что дали в Лаик, но айсберги приобретённых знаний теряются в океане моего невежества.
Если верить книге — оруженосец Алве не нужен, и особо нагружать меня он не будет. Но можно выпросить для начала разрешение сидеть в библиотеке особняка. Прикладная ботаника там не отрастёт, а вот дыры по геральдике, истории и землеописанию заполнить реально. И жития святых! В эти времена это важно. И эмблемы эсператистских орденов, а то уехал из Надора — и позабывал всё, а у Штанцлера фактически в заложниках мои сёстры. На Мирабеллу-то плевать, а вот девчонок надо вытаскивать.
Но это всё потом, потом… Сейчас намного важнее то, что этот длинный-длинный день, начавшийся ещё вчера, подходит к концу. Мы доехали до особняка монсеньора…
Чем тут ругаются, Разрубленным Змеем? Окделл, думай немножко! Ты приехал в новое место после бессонной ночи, надо что сделать? Да не выспаться, балда! Спать придётся завтра. Я ещё молод, здоров (меня, в отличие от героя книги, крыса не цапнула), две бессонных ночи переживу. А надо пройти по особняку, запомнить свою комнату и монсеньоровы покои, поспрашивать слуг о привычках эра, постараться выяснить, кто за что отвечает и кого как зовут, что в этом доме вообще принято, а что нет, где здесь домашняя часовня… Пока всё это выясню — ночь и пролетит. Ну или полночи, а остаток ночи буду переносить на бумагу всё, что вспомню из книг и про книги. Правда, в обсуждениях книг на официальном форуме я не участвовал, но кое-что до меня долетало.
Не знаю, к лучшему это было или нет, но, когда мы доехали до особняка Алва (солнце почти коснулось горизонта), монсеньор перекинулся несколькими фразами на кэналлийском (наверно?) с одним из своих смуглых слуг, махнул рукой в мою сторону и унёсся с такой скоростью, что я не успел от собственного коня отойти и на два шага. Э?! А мне что делать? Я растерянно огляделся.
Слуги косятся на меня с любопытством, но вроде спокойно. Ко мне подскочил смуглый мальчишка чуть младше меня и потянул из рук повод Баловника. Я позволил его забрать, только сдёрнул сумку с вещами — ну не перетягиванием же коня заниматься? Тот, с кем говорил Алва, подошёл ко мне.
— Господин Окделл, монсеньор велел показать вашу комнату.
Вроде в книге был некий Хуан, который был доверенным лицом Алвы. С другой стороны, это может быть кто-то другой.
Я нервно киваю, иду следом, кручу головой по сторонам, пытаясь всё запомнить, благо, это не Лаик с его планировкой «пьяная змея ползла по чертежу» и освещением в стиле «вчера проходил слуга со свечой, а сегодня и так полнолуние». В какой-то момент спохватываюсь:
— Как вас зовут?
Слуга откликается не сразу:
— Хуан, господин Окделл. Вот ваша комната.
Вовремя я спохватился! Захожу, окидываю комнату взглядом — большое окно, кровать, шкаф, у окна стол, стул, канделябр со свечами… Электричество хочу! Согласен даже просто на лампочку Ильича! Но увы, в прошлом я как-то не интересовался принципами устройства ТЭС, ГЭС и всяких электроустановок. Зато знаю историю и то, чем технический прогресс обернулся для людей… Нет уж, когда придумают — тогда придумают. Кинул сумку с вещами (какие вещи? всё моё ношу на мне! сменный костюм да две стопки записей) у кровати и поспешно выскочил за дверь, пока Хуан не ушёл далеко.
— Хуан, а когда обычно поднимается монсеньор?
— Утром, — пожал плечами слуга. Он занят или я не по душе?
— Хуан, когда именно? Мне нужно знать, я же оруженосец.
Слуга как-то странно покосился на меня.
— Летом — через час после рассвета, зимой — на рассвете.
— Спасибо! Хуан, а где покои монсеньора?
— Я вам покажу с утра.
— Спасибо! А где кухня и часовня?
— Господин Окделл, это-то вам зачем? — не выдержал слуга.
Ага, я его задолбал.
— Мне нужно будет успеть позавтракать до того, как я понадоблюсь монсеньору. А дома меня приучили молиться каждый день.
— А чем же вы собрались завтракать на рассвете, господин Окделл? — уже с ехидством поинтересовался слуга. О наивные люди — не представляют себе питание студента в сессию, когда жрут всё, что не протухло. Или он ждёт от меня герцогского поведения? Подозреваю, в этом доме слуг кормят лучше, чем в Надоре герцога.
— Так неужели с вечера даже краюхи хлеба не останется? — в ответ изумился я.
— А вина на кухне нет, — уже заинтересованно покосился кэналлиец. Они что, вином питаются?
— А вино пить и нельзя, пока монсеньор не отпустит по своим делам. Тем более с утра, — поделился я. — Вода-то есть? Или лучше бы молоко?
— Молока нет, монсеньор его не пьёт, — пожал плечами кэналлиец. Нет, всё-таки это тот самый Хуан или другой Хуан? И стал бы Алва подбирать слуг по именам, чтобы не путаться в Хуанах?
— Хуан, так где кухня? — не отставал я
— Как встанете — покажу, — чему-то развеселился кэналлиец. Врёшь, не уйдёшь!
— Хуан, а где свечи взять?
— Спросите у любого слуги, — пожал плечами кэналлиец.
— Так я у вас и спрашиваю!
— Так у вас же есть в комнате?
— А если ночью закончатся — мне будить кого-то, что ли? Или грохочущего призрака изображать?
— Почему грохочущего-то? — не понял Хуан.
— Потому что в темноте я обязательно обо что-нибудь споткнусь, на что-нибудь наткнусь, что-нибудь уроню, упаду сам и перебужу весь особняк, включая монсеньора, который за этот шум меня просто застрелит на месте.
— Возвращайтесь в свою комнату, господин Окделл, я принесу вам сейчас запас свечей, а с утра всё покажу, — пообещал кэналлиец, кажется, проникшийся моим беспокойством. Не совсем то, на что я рассчитывал, но…
— Хуан, последний вопрос! А где можно перед сном ополоснуться?

Эта ночь была долгой. Хуан показал мне купальню — благословенна будь, кэналлийская привычка к чистоте! Мне в Лаик было плохо в том числе от того, что даже перед едой вместо мытья рук — молились. Потом он помог добраться обратно и вручил запас свечей, которого даже по самым скромным прикидкам хватит на три ночи сплошной писанины. А так как писать я собирался всё-таки по возможности при солнечном свете — свечи можно было не экономить.
До самого рассвета, периодически косясь в окно, я старательно переносил на бумагу всё, что смог наскрести в памяти. Наскрёб вроде не так уж мало, но и не слишком много.
Начал я с главного — схемы мироустройства. В смысле, схемы мироподдерживающих столбов.
В центре кружок — внутрь него сразу написать «Ракан», в скобках — «Р.А.». Сбоку пометка — четверное проклятие. Кинуть четыре ниточки в стороны, тремя треугольниками Скалы — наверху, там север и полночь, сразу подписать себя и укрепить ниточку извивающимися линиями — я принёс клятву, цепь замкнута. Вниз — Волны, юг и полдень, четыре волнистые линии. Слева — зигзаг Молний, запад и закат, сразу подписать «Эпинэ» без уточнений — вроде дед Робера умрёт через год. Или два? Справа — Ветер, восток и рассвет, обозначить спиралью. Теперь подписать Ветру — «Жермон Ариго», подчеркнуть «Жермон» (чтоб его подлой матушке ежа против шерсти родить!), Волнам — «Ойген Райнштайнер».
От каждого Повелителя — ещё четыре ниточки. Тут сложнее. У Волн на одной из ниточек сразу повисают Придды и Альдо Ракан, у Ветра — Вальдес, у Скал — Рокслей, у Молний — Савиньяки. Дальше, кто же дальше… тьфу, перо невкусное! Осторожно дописываю к ещё одной ниточке Ветра — «Фельсенбург». К Молниям дописываю «Мекчеи» и ставлю знак вопроса. К Скалам вспоминаю сразу двоих — «Чарльз Давенпорт» и «Рудольф Ноймаринен», подумав, на ту же ниточку цепляю под вопросом северных близнецов, четвёртого, кажется, так и не вычислили. К Волнам, тоже под вопросом — «Юхан Клюгкатер». Всё! Больше я не вспомню никого.
Откладываю листок на край. Беру новый, пишу наверху «Ринальди», потом набрасываю две истории — ту, что была заявлена реальной в книге и ту, что нам читали по истории. Довелось же попасть в интересную книжку! Интересно, оно всё хоть соответствует тому, что здесь творится?
Итак, на самом деле братик-анакс с любовницей подставил брата, чтобы не отвечать самому. Ринальди мало того, что был наследником Силы Раканов, так ещё и невиновным, и проклял в ярости брата и его потомков. Заявлено было, что блондинистая дрянь родила мёртвую девочку, но на самом деле это был Альбин Борраска, с которого род Алва и пошёл. Ринальди спихнули в Лабиринт, откуда он ушёл туда же, куда когда-то Абвении, на некий «Рубеж», а твари явились на невинную кровь. Эридани сдох в процессе, куда ему и дорога. Оставшийся единственным официальным Раканом Эрнани Святой был бесплоден.
Потом подписываю официальную версию в трёх фразах — несчастная Беатриса Борраска, злобный Ринальди, героический Эридани. Тьфу! Подумав, дописываю «и с тех пор Леворукого изображали как Ринальди — зеленоглазым блондином».
Не выдержав, корябаю внизу в корявом подстрочном переводе на талиг, какие я уже навострился делать:

«Всё потом переврут, всё расскажут не так:
Мудрецом станет вдруг распоследний дурак,
Реформатором — плут, и воришкою — маг,
И убийцею — друг, и спасителем — враг.
Не узнать подлеца в том герое крутом,
Не увидеть лица за размытым пятном,
Не любовь до конца, а война — не за то,
Два конца, два кольца, посредине — ничто.
С кем был бой, чей был труд, чей в кувшине был яд,
Где тут пряник, где кнут, кто во всём виноват,
Здесь чуток подотрут, там слегка обелят,
Всё потом переврут, всё расскажут не так…»

Этот листок тоже откладываю в сторону, пусть сохнет. Берусь за следующий, задумчиво черкаю пером, с которым уже привык работать за почти два года. Что нам нужно срочно? Гоганы? Нет, с ними всё равно ничего не сделать. Эпинэ бы вытащить от Альдо, так Альдо свою натуру просто так не покажет. «Зелень»? До неё ещё дожить надо. Какие там впереди события — Адгемар? Тут мои книжные знания не помогут. Смерть кардинала Сильвестра? Да тьфу на него! Во-первых, они с Штанцлером друг друга стоят, во-вторых — все взрослые люди, и о вреде большого количества шадди Сильвестр осведомлён. Выходцы? Ставлю знак вопроса, не очень понятно, насколько это срочно. Завещания Эрнани Второго и Франциска Оллара Основателя? Да чтоб я помнил, где они хранятся! К тому же Алва связан клятвой, и вообще не хочет на трон. То есть про завещание Франциска помню, а про Эрнани нет. Вычеркиваем пока — не особо актуально. Что там ещё… А! Церковный бунт! Но там я не очень хорошо помню — тоже ставлю вопрос. Больше пока ничего не соображу. Смотрю на итоговый список — получается, сколько-нибудь важны только выходцы. Беру новый лист, наверху пишу «Выходцы», спохватившись, откладываю в сторону, хватаюсь за список. Писал-то я по привычке на талиг! Увидят этот список — никому ничего не докажу! Осторожно рву на мелкие кусочки, осторожненько каждый кусочек поочерёдно сжигаю на свече, начав с центральных. Чернила ещё не высохли — без разницы, жизнь дороже.
Что там, кстати, с рассветом? Вроде небо чуть посветлело или кажется?
Так, возвращаемся к выходцам. Что я о них могу вспомнить? Выходцами становятся либо те, кто был убит, либо те, за кем пришёл выходец. Не могут пересечь текущую воду и зайти в открытые ворота и двери, боятся астэр, рябины и заката. Рассвета, вроде, тоже боятся. Не имеют тени. Боятся крови эориев. Могут быть отогнаны тем самым четверным заговором… Кстати!
Поспешно записываю заговор. Я его, конечно, выучил ещё после галереи, но повторить не помешает.

«Пусть Четыре Волны унесут злые проклятия, сколько б их ни было.
Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было.
Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было.
Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было.»

Что ещё? Когда приходит выходец — все засыпают. Защищают от них самые старые эсперы. Ездят они на пегой сонной кобыле, оставляющей след слепой подковы… Что такое слепая подкова? Не помню. После выходца остаётся либо выстывший, либо ещё и мгновенно выгнивший изнутри дом. Брать что-то оттуда крайне не рекомендуется. Вроде всё. Вспомню — допишу.
Небо точно светлеет. Значит, скоро рассвет. Так… Откладываю записи. Разбираю наконец сумку, убираю в шкаф и надорское, хм, тряпьё, и унарскую форму — она мне больше не нужна, но всё, кроме куртки и плаща, можно спокойно носить в качестве смены к надорской печали, выраженной в текстиле. Теоретически, следующие три года я проведу в синем колете… который мне, наверное, выдадут с утра. Подумав, достаю именно унарские штаны и рубашку — во-первых, цвета Алвы — чёрный и синий, во-вторых — не хочу позорить монсеньора тем кошмаром, что приехал из Надора со мной вместе. А слуги унарский шмот не опознают. Расчёсываюсь — ни в Надоре особо качественных зеркал не было, ни в лаикских кельях, так что какая разница, в темноте переодеваться и расчёсываться, или при свете? Конспекты складываю в стол — надо будет добыть шило и какую-нибудь толстую нить и сшить их вместе. Мало ли что… Записи складываю сверху, чтобы не копаться в несшитых листах.
Не забыть у монсеньора попросить разрешение сидеть в библиотеке! Но это потом.
Оглядываю комнату. Свечи, конечно, не лампочка Ильича, но вроде порядок. Ещё не хватало создать о себе впечатление неряхи! Задуваю свечи — досижу уж как-нибудь полчасика без них.
Едва розовеющее небо освещается первыми лучами солнца — раздаётся тихий стук в дверь. Бодрствующий не пропустит — а вот спящий может и не проснуться. Проверяют, что ли? Подскакиваю, иду к двери, распахиваю. Мне скрывать нечего, и врагов в этом доме у меня нет (а Штанцлер пусть катится подальше!). За дверью Хуан, чуть приподнимает бровь, окидывает взглядом через моё плечо прибранную комнату и неплохо так подтаявшие свечи.
— Доброе утро, Хуан! — Ну не помню я, как дворянину подобает общаться со слугами, не помню!
— Доброе утро, господин Окделл, — с нотками одобрения в голосе говорит Хуан. — Я провожу вас на кухню на завтрак, а потом покажу дом.
Мы спускаемся на кухню. Хорошо быть молодым! В ушах слегка звенит от второй бессонной ночи подряд, да тело кажется тяжелее — вот и все последствия. На кухне мне действительно выдают кружку свежей воды и краюху свежего, пышного, ароматного хлеба. Вгрызаюсь в неё, мыча от удовольствия. Кто не ел хлеб с заменителями натурального всего, кроме муки и соли, не черствеющий неделями, зато пышно плесневеющий… Кто не сидел на надорских лепёшках, сделанных по принципу Колобка из сказки из выметенного и выскребленного, только плоских… Кто не питался позавчерашними сухарями в Лаик… Тот точно не оценит вкуса настоящего свежего хлеба! Заглотив в три укуса половину этой краюхи, тянусь к кружке запить, и замечаю, что на меня очень задумчиво смотрит не только Хуан, но и присутствовавшая на кухне то ли домоправительница, то ли ещё кто с ещё двумя слугами. Что?
— Что-то не так?
— Вкусно, дор? — с каким-то сочувствием в глазах спрашивает женщина.
— Очень! — радостно заверяю я и с наслаждением доедаю хлеб. Допиваю воду, отряхиваю руки и поднимаюсь из-за стола.
— Идите за мной, господин Окделл, — задумчиво говорит Хуан и мы уходим с кухни.
Хуан держит обещание и проводит меня по всему дому, начиная с конюшни. Конюхов зовут Пако (старший) и Пепе (тот мальчишка, что вчера забрал у меня повод). Баловник устроен много лучше, чем в Надоре (а в лаикских конюшнях я не был), но всё равно обиженно фыркает и нервно косится на красивых коней в соседних денниках, похожих, пожалуй, на того, на котором ездил Берто. Он, наверное, уже уехал из Олларии со своим адмиралом… Встряхиваю головой, глажу Баловника по морде и обещаю потом чем-нибудь вкусненьким поделиться, сегодня вот не сообразил корочку с хлеба для него отложить. Часовня очень красивая, с иконой святой Октавии. Я склоняю голову перед её красотой. Первый этаж — кухня, купальня, комнаты слуг. Хуан знакомит меня с той самой женщиной, которую я видел на кухне, её зовут Кончита и она действительно домоправительница. Кухарку зовут Бланка, она сейчас занята. Логично — скоро встаёт монсеньор, нужно успеть приготовить завтрак. Остальных слуг мне называют, и я честно стараюсь запомнить, но в память врезается как следует только Бенито с родинкой у глаза и Клаудио со шрамом на щеке. Хуан говорит, что просить о чём угодно можно любого, только за едой надо идти к Бланке, а со сложными вопросами — к нему либо Кончите. Киваю, запоминая. Второй этаж — гостевые комнаты, в том числе моя. Все, кроме моей, сейчас пустуют, но вообще гости у монсеньора бывают. Моя комната у самой лестницы на следующий, третий этаж, где и расположены покои монсеньора и пустующие и закрытые на данный момент покои герцогини и наследников. Библиотека тоже на третьем этаже.
Всё. Дом закончился. Час, о котором говорил Хуан, тоже почти закончился. Я выдохнул и повернулся к Хуану:
— Хуан, вы знаете порядки этого дома. Посоветуйте, где мне лучше находиться в ожидании приказов монсеньора?
Я совершенно не могу понять, о чём думает этот кэналлиец. Он окидывает меня взглядом и спокойно говорит:
— Полагаю, лучше всего, господин Окделл, вам находиться в парадной комнате перед покоями монсеньора.
— Спасибо, Хуан, — искренне отвечаю я и именно туда и направляюсь, усаживаясь в ожидании.
Перебираю в голове то, что нужно попробовать спросить у Ворона. Во-первых, моё расписание и обязанности. Во-вторых, доступ в библиотеку. В-третьих…
— Я смотрю, юноша, в Надоре принято рано вставать?
Я подскакиваю от неожиданности. Алва подкрался лучше иной кошки.
— Монсеньор! Извините, я задумался.
— Небесполезное занятие, — откликается Алва. — Идите за мной, нам надо поговорить.
Мне оставалось только радоваться, что в прошлой жизни я был по девушкам. Такие вот эльфы… То-то в историю с Джастином Приддом так охотно поверили!
В богато обставленном кабинете Алва с его перстнями смотрится настолько на своём месте, что я могу только стараться не глазеть слишком сильно ни по сторонам, ни на самого Алву.
— Садитесь, юноша, — разрешает Рокэ, усаживаясь в накрытое блестящей черной шкурой кресло. — Итак, начнем с ваших обязанностей. Их у вас нет и не будет. Меньше, чем оруженосец, мне нужен только духовник, какового у меня, к счастью, не имеется. Впрочем, что сделано, то сделано, и вами — больше, чем мной.
Чего? Я вообще уже планировал в Торку отправляться! Кто ж знал, что вы выскочите, как чёрт из табакерки!
— Теперь три года вам придется жить под моей крышей. Ну и живите на здоровье. Вы вольны распоряжаться своей персоной, как вам угодно, но, поскольку вы мой оруженосец, — Алва пододвигает к себе кувшин и наливает в высокий узкий бокал красное вино, — вам придется соответственно одеваться. О вашей одежде позаботятся слуги. Глаза у вас серые, а волосы темно-русые, так что черное и синее вас не погубит, хотя не сказал бы, что это ваши цвета, — Алва посмотрел вино на свет. — Деньги у вас есть? Насколько мне известно, дела у Окделлов идут не лучшим образом…
Ох. Это мягко сказано. Мы настолько нищие, что мне, наверное, придётся искать себе богатую невесту.
— У меня есть деньги, монсеньор.
— Когда они кончатся, а деньги в Олларии имеют обыкновение кончаться очень быстро, — скажите. Раз уж вы при мне, я не желаю слышать от других, что мой оруженосец считает суаны. Это, пожалуй, всё, что я имел вам сообщить. Советовать не делать глупостей не буду — вы все равно их наделаете. Лошадь у вас имеется?
— Да, я уже проведал Баловника, — откликаюсь несколько озадаченно. Он же видел, что я вчера верхом был.
— Вот как? С этим — к Пако.
Я чувствую себя чуть увереннее.
— Да, монсеньор, с ним я тоже уже познакомился.
— Хм. Отлично. Со всем остальным — к Хуану.
— Да, монсеньор, и с ним я тоже уже познакомился, — почти радостно отвечаю я.
Алва отвлекается от вина и смотрит на меня. Я только что хвостом не виляю. Я хороший, правда, только совсем не обученный!
Ворон отставляет бокал.
— Вот ещё что, юноша. О ваших чувствах к моей персоне и моей фамилии я осведомлен, так что делать хорошую мину при плохой игре незачем…
Сжимаю губы и вскидываю голову, перебивая Алву. Думаю, это он мне спустит.
— Монсеньор, если бы всё обстояло так, как вы говорите, я бы просто отказался. — Ага, вы сами только что косвенно подтвердили, что такое право у меня имелось. — Я успел договориться с баронами Катершванцами, что, когда меня никто не выберет, я отправлюсь с ними в Торку. Насколько мне известно про это место, там никто не стал бы смотреть на моё происхождение.
Алва чуть кривит губы.
— Вот как? Но вы дали согласие.
— Да, монсеньор! Находиться при Первом маршале Талига означает иметь возможность научиться большему, чем просто в Торке, ведь рано или поздно вы всё равно отправитесь на войну.
— А вы так мечтаете попасть на войну, юноша? — тянет Алва. Неужели мне удалось его удивить? Суворов, кажется, говорил: «Удивил — победил!» Но мне до победы ещё очень далеко, я-то не Суворов и не Алва…
— Нет, монсеньор! Но на службе Талигу я всё равно на неё попаду — так лучше попасть подготовленным или рядом с тем, с кем можно научиться!
— Вот как, значит, — задумчиво смотрит на меня Алва. — Ну что ж… На войну вы рядом со мной точно попадёте, тут вы не ошиблись. Теперь об остальном. К несчастью, в этом королевстве навалом церемоний, на которых оруженосец должен сопровождать своего господина. Эту беду, надеюсь, вы переживёте. В ваши отношения с моими врагами я влезать не намерен, хотите иметь с ними дело — имейте. Меня это никоим образом не заденет, а заденет ли их то, что вы мне присягнули, — не знаю. Думаю, они вас по доброте душевной простят… — Алва прикрывает глаза руками и проводит ими от переносицы к вискам. Ему плохо? Голова болит? Вредно пить с самого утра! — Если есть вопросы или просьбы — задавайте. Если нет — можете идти, юноша. Если мне что-то из того, что вы делаете, не понравится, я вам скажу. Если вы мне, паче чаяния, понадобитесь, я вам тоже скажу.
Сглатываю.
— Монсеньор… Можно мне… — как же сформулировать? —…бывать в вашей библиотеке?
— Просто бывать? — ухмыляется Алва.
— Читать книги, — поспешно поправляюсь.
— Можно, юноша, можно, — уже откровенно веселится Алва. Вот-вот, веселитесь, может, голова болеть чуть меньше будет. — Ещё что-нибудь?
Помнится, в книге я читал, что Оллария — не самое безопасное место, а шпагой можно и не отмахаться, я не такой великий фехтовальщик. Ладно, попробуем понаглеть.
— Монсеньор, мне не нужно денег, но, может быть, у вас найдутся для меня пистолеты и наставник?
— А это вам зачем, юноша? — похоже, я и впрямь забавляю Ворона. Хорошо! Он и так ходит под проклятием и с грузом политических интриг, пусть хоть на мне отрывается.
— Монсеньор, вы же сами сказали, что на войну я попаду! Там вряд ли получится обойтись только шпагой. А я пистолеты и в руках-то не держал никогда!
— Что ж, будет вам наставник, — ухмыляется Рокэ. — Ещё пожелания, юноша?
Мотаю головой.
— Нет, монсеньор.
— Свободны, — снова берёт бокал Алва. Выскакиваю за дверь.

Chapter Text

Следующие четыре с половиной дня я провёл очень насыщенно.
В первый день после разговора с Алвой (я уже хочу получить право называть его Рокэ! Создатель, в которого я не верю, или дорогое Мироздание, вы решили дать шанс Кэртиане, подарив ей такое чудо?) я сначала пошёл в библиотеку. Побродил среди полок, затем по выработавшейся привычке схватился за лист и перо, набрасывая примерный предварительный список того, что нужно прочитать. Начать решил с геральдики, и вот, кстати, увидел «Полный список знатных родов Талига и знатнейших родов сопредельных держав», какая прелесть, будто специально для попаданца придумали. Алве-то этот «список» зачем? Да даже если он и устарел лет на тридцать — династии за это время смениться не успели, крупные рода тоже вряд ли пресеклись. Выписал названия нескольких книг по землеописанию, с историей внезапно хуже… или лучше, это как посмотреть — некоторые книги откровенно старые, даже старинные. Нет, в это я не полезу, сперва подтяну остальное, да и вообще — вдруг там древнегальтарский знать надо?
По религии и богословию внезапно нашлось больше, чем я боялся, но меньше, чем рассчитывал, так что основные жития подтянуть удастся. И по эсператистским орденам тоже книга есть — если Ворона кто-то попытается обвинить в следовании эсператистской ереси, над придурком ржать будут все, включая Надор и Агарис.
Начать решил как раз с религии, честно выписал и буду повторять названия и эмблемы орденов. Эмблемы даже перерисовать попытался. Не хватало только перед Штанцлером запалиться… Отвлёкся и осенил себя святым знаком, тьфу на него, тьфу.
С эсператистскими орденами спокойно закончил до обеда, на них-то в Надоре времени не жалели. В смысле — на эсператизм. Лучше бы на хозяйствование времени так не жалели… Взялся за богословский трактат какого-то олларианца, разъясняющего, почему именно эсператизм есть ересь и умаление Создателя, но тут меня позвали на обед — то ли Алва распорядился за мной приглядывать, то ли Кончита или Хуан от себя решили. Кормили похлёбкой на мясном бульоне, наливали из общего котла — точно, даже слуги у Алва питаются лучше герцогов в Надоре.
После обеда снова уселся грызть богословие и конспектировать основные положения. Этот труд нам в Лаик цитировали, так что лучше посмотреть на первоисточник. Спать уполз рано, едва заметил, что солнце начинает склоняться к закату, даже ужина не дождался — нужно было отсыпаться за две бессонные ночи.
Подскочил на рассвете от стука в дверь, вспомнил шуточные (или не очень?) нормативы моей родины про «одеться, пока горит спичка», порадовался, что вчера сложил одежду нормально возле себя, с той же скоростью застелил постель и вылетел в коридор, расчёсывая волосы пятернёй, благо обрасти после унарской стрижки ещё не успел. И обрастать мне, кстати, нельзя — Ызарги Чести не поймут и не оценят. Никто не должен следовать внешним религиозным приличиям тщательнее законспирированного сатаниста…
На завтрак мне опять досталась краюха хлеба, но теперь с куском яичницы. Поблагодарил, слопал, унёсся с коркой хлеба чесать Баловника и рассказывать ему, какой он хороший. На выходе из конюшни меня перехватил один из слуг, Бернардо, который и сообщил, что «монсеньор велел вас, дор Рикардо, научить стрелять». Ну что по итогам первого занятия… учился держать в руках и заряжать. Одна радость в этом процессе — уже научились заранее отмерять порох и изготавливать бумажные фунтики, из которых порох и вытряхивался. Но в прошлой жизни я никогда стрельбой из таких артефактов прошлого не интересовался! Кэналлиец ничего не сказал, глядя, с каким озадаченным видом я смотрю на пистолеты, но лицо у него было очень выразительное. Ну вот потому я и обратился к монсеньору с просьбой! Но вслух этого я не сказал.
Потом пара часов в библиотеке, потом обед. Где-то я читал, что в средние века питание было двухразовым, но то ли Кэртиана не Земля, то ли века уже не очень средние, то ли порядки в этом доме такие. После обеда я ещё какое-то время покопался в книгах, под вечер уполз в комнату перечитывать старые и новые записи. Это не университет, где сдал сессию — и свободен, это жизнь. Тут не угадаешь, в какой момент понадобятся знания о том, что у гоганов целиком жёлтое одеяние носит глава общины, чёрное-жёлтое — самые уважаемые члены, а простые носят чёрное с жёлтой полосой по низу. И о том, что за пределами дома эти самые гоганы одеваются по обычаю страны, в которой живут. А я ещё помнил, что именно гоганы помогли Альдо оказаться на троне, надеясь, что последний Ракан передаст им некое «первородство». Как обломались! Альдо-то ни разу не Ракан!
Третий и четвёртый дни с моего приезда в этот дом прошли так же, как и второй, а пятый день принёс изменения.

После занятий с пистолетами меня перехватил какой-то паж. Его имени я не помнил.
— Господин Окделл, — смуглый мальчишка лет тринадцати склоняется в почтительном поклоне, — монсеньор велит вам одеться и спуститься в вестибюль. Придворное платье подано, вам помочь?
Придворное платье? Какой ужас! Конечно, мне помочь!
— Да, помогите, — киваю я, надеясь, что не слишком нервно и криво при этом улыбаюсь. Расслабился ты тут, Окделл, а нельзя расслабляться! До этого можно было свалить на «страшный Ворон выходить не велит», а дальше не выйдет. Дриксенский гусак, тьфу, эр Август уже ждёт.
Паж помогает мне разобраться в наряде и нормально в него облачиться. Насколько же удобнее было унарское одеяние! Надорский ужас тоже, конечно, был удобен, потому что предельно прост, но никак нельзя являться в нём в королевский дворец — не поймут-с.
Не представляю, на сколько времени бы я застрял с этим костюмом, если бы не помощь пажа, но Алву мне не приходится долго ждать. Он легко сбегает по лестнице, кивает мне и выходит из дома. Коней нам уже подали, но Баловник фыркает и дёргается от черного жеребца, на которого с лёгкостью взлетает Алва. Успокаивающе глажу своего конягу (извините, рядом с этим чёрным великолепием иначе не скажешь) и вскарабкиваюсь на него. Алва направляет коня к воротам, пытаюсь пристроиться слева и на полкорпуса сзади, как положено оруженосцу, и оказываюсь вынужден вступить в противоборство с собственным конём — Баловник, видите ли, боится чёрного соседа. Алва тем временем придерживает коня и обращается ко мне.
— Сегодня — день рождения королевы. По этикету Лучшие Люди являются во дворец в сопровождении семейства и оруженосцев с пажами. От первого Леворукий меня уберег, а вам придется потерпеть. После церемонии можете отправляться куда глаза глядят, только не заблудитесь, Оллария — город большой.
— Слушаюсь, монсеньор, — киваю я, и Алва трогает коня. Мне пришлось плюнуть на выходки Баловника и позволить ему следовать за хвостом страшного чёрного зверя.

Королевский замок — ну… королевский замок. Красивый. Я спокойно отношусь к архитектуре, хотя и не отказался бы по возможности рассмотреть… и изучить пути отхода и пряток. Это территория Штанцлера — значит, вражеская. Алва идёт вперёд, односложно отвечая на приветствия.
— Добрый день, Рокэ, — кто-то пожилой и грузный заступает нам дорогу, — мы надеялись, вы хотя бы сегодня измените чёрному.
— Приветствую вас, маркиз, — слегка наклоняет голову Алва, — уверяю вас, я могу выразить свою любовь к Ее Величеству иным способом.
В глазах маркиза мелькает что-то пакостное.
— Побойтесь Создателя, сударь. Никто в этом и не сомневается.
— Радует, что в этом государстве есть хоть что-то, в чем никто не сомневается, — задумчиво произносит Алва. — Мое почтение, маркиз, идемте, Ричард.
— Ах, да, — не унимается неназванный маркиз, — вы наконец обзавелись оруженосцем. Все были просто поражены.
— Я тоже был поражен, — заверил Алва. — Единодушием Лучших Людей и уважением, кое оные испытывают к Его Высокопреосвященству.
А, ну да, Алва не мог не присутствовать на том совете. Хотел бы я знать, что думал и чувствовал тогда Алва? Зачем он решил взять оруженосца — неужели просто в пику Сильвестру?
— И все же, — маркиз изнывает от опасного любопытства. — Зачем вам понадобился оруженосец? Или все дело в его фамилии?
— Хотите упасть с лестницы? — любезным тоном интересуется Алва.
— Создатель! Разумеется, нет! Но, Рокэ, мне казалось, вы не считаете меня своим врагом.
— Не считаю, — соглашается Алва, — потому и спросил. В противном случае вы бы уже летели. Идемте, Ричард.
Мы идём дальше по коридорам, проходим через большой зал, заполненный придворными. От Ворона они только что не шарахаются, поспешно расступаясь перед ним (и хвостиком в виде меня).
Впереди замаячили богато украшенные двухстворчатые двери, у которых замерли, скрестив легкие алебарды, черно-белые гвардейцы. При виде маршала они делают шаг в стороны, щелкают каблуками и вытягиваются, открывая проход. Алва со мной на прицепе проходит внутрь, и я поспешно притормаживаю. Где мне стоять-то положено?
Монсеньор, не задерживаясь, проходит мимо придворных дам в церемониальных платьях к какой-то белой с алым шитьём занавеске и ныряет за неё. Хм. Чего-то… Я не уверен, что я помню именно этот эпизод, но если что — меня позовут. Отхожу к стеночке, чтобы не стоять столбом посередь комнаты. Женское общество о чём-то перехихикивается, косятся на меня. Мне-то что? Сказал монсеньор идти — иду следом. Сам потихоньку кошусь на них. Мне ещё жениться! На самом деле девушки симпатичнее, чем можно было ожидать человеку начала двадцать первого века, в основном разных оттенков русого и каштанового, совсем светлых блондинок нет, как и жгучих брюнеток. Вроде по книге тут потом появится Селина Арамона, золотистая блондинка, но то по книге. Но пока мне к этим милым девушкам подходить рано, у меня ещё ничего за душой нет…
Мысль прерывает появление сначала седого мужчины в одеждах, которые недвусмысленно дают понять — вот это один из моих врагов. Квентин Дорак, он же Его Высокопреосвященство кардинал Сильвестр. Едва на полшага от него отстаёт второй мой — нет, первый мой враг — кансилльер, эр Август Штанцлер. Что ж мне так не везёт-то? Или — везёт? Они тоже проходят за занавесь. Не хочу больше стоять во дворце, в библиотеку хочу! Что ж я не уточнил у…
На пороге комнаты появляется бледный полноватый мужчина в белом бархате и черном шелке, и все дамы немедленно склоняются перед ним. Я с запозданием преклоняю колено, сообразив — это, видимо, король. Кто ещё наденет гербовые цвета правящей династии?
Его величество скрывается всё за той же занавесью. Стою, жду дальше. К счастью, всего через пару минут их величества являются обратно, следом выходит кардинал — чтоб тебе упиться шадди как можно скорее! — проходит, перебирая в пальцах чётки. Следом, отставая на два шага от их величеств, следуют кансилльер и Первый маршал, который находит меня глазами и жестом указывает на моё место оруженосца. Я пристраиваюсь за монсеньором уже почти привычным образом, досадуя, что не почитал что-нибудь о дворцовом церемониале и своём месте в нём. Следом, шурша платьями, тянутся придворные дамы из приёмной.
Шествие останавливается на покрытом ковром возвышении, с которого открывается великолепный вид на зал. Высокий, полупрозрачный купол поддерживают два яруса белоснежных колонн, разделенных легкой галереей, обнесенной кованой серебристой оградой, столь изящной, что снизу она кажется кружевной. Между колоннами висят изящные люстры из хрусталя и бронзы.
Их Величества усаживаются в обитые бархатом вызолоченные белые кресла, Дорак занимает чёрное. Кансилльер и Первый маршал встают за спиной Фердинанда (да что ж я так близко к гусаку оказался-то!), а я по-прежнему держусь за спиной монсеньора. Впереди маячили послы иноземных держав, за ними толпились аристократы — между бритых лиц «навозников» мелькали бородки Людей Чести, это различие между политическими партиями я уже усвоил. Но если у меня что-то полезет — бриться буду до последнего, отговариваясь тем, что растёт плохо.
Фердинанд Оллар откашливается и монотонным голосом начинает положенную речь о своём благорасположении к собравшимся, а у меня появляется время немножко получше рассмотреть «Катари», которую столь пафосно обозвали Талигойской Розой.
Ну, если это и роза, то пепельная. Я вот скорее сравнил бы её с лилией. Светлая кожа, изящная шея, удивительный пепельный цвет волос, собранных в тяжёлую причёску, ещё и жемчугом украшенную… я понимаю, что привычка есть привычка, но у бедной королевы шея не болит? Но действительно красивая, можно понять, почему в книге Окделл был в неё влюблён… если это была любовь, конечно. Мне в неё влюбляться никак нельзя, но разглядеть стоит при случае и фигурку тоже. Потому что — Штанцлер в двух шагах от меня! Можно смотреть только на королеву, это безопаснее, чем спалиться, что послы меня интересуют больше.

После речи короля последовали речи и поздравления послов со вручением подарков. После них — короткие здравицы самых знатных представителей и их подарки. Затем все проследовали в пиршественный зал, и вот тут мне стало страшно. Этикет я всё ещё знал в объёме Лаик, а там особо не уточняли, как вести себя в день рождения королевы. На моё счастья, в процессе перемещения я смог подобраться к Алве и, улучив момент, когда вокруг стоял гвалт и никто не толкал речей, тихонько обратился к нему:
— Скажите, монсеньор, когда я смогу быть свободен?
— Куда-то опаздываете, юноша? — так же тихо откликнулся Алва. Повернуться ко мне полноценно он не мог, но чуть повернуть голову и кинуть косой взгляд — вполне.
— Боюсь опозориться, монсеньор, — честно признался я. — Такой день — а я в первый раз во дворце и никого не знаю. И порядок проведения церемонии тоже не знаю.
Алва хмыкнул непонятно и ответил:
— Сейчас встанете у стены, где Людей Чести поменьше, поднимете бокал за королеву, затем бокал за короля и третий — за Талиг. После этого можете быть свободны.
— Благодарю, монсеньор! — Да, речи говорили долго, но я надеялся попасть домой, в смысле, в особняк Алвы, ещё засветло.
Почти всё вышло по словам Алвы и моим планам, кроме одного. Когда я, ухитрившись один бокал растянуть на все три тоста (что-то не хочу здесь проверять, с какого количества вина меня унесёт), уже выходил потихоньку из зала (прячась за спинами и чуть ли не за портьерами), меня перехватил какой-то «серый» человечек в яркой (в меру) придворной одежде, и сообщил, что кансилльер ожидает меня завтра. А я так надеялся… так мечтал! Увы, увы, увы.
Не помню, как доехал до особняка, хорошо хоть, не заблудился. Сил хватило только умыться и спать лечь.

На следующий день после завтрака и тренировки с пистолетами (я уже умел их заряжать, не очень задумываясь! а скорость наработается) я попросил заседлать Баловника и отправился к дому… эра Августа, первая готовность!
Глаза б мои его не видели.
К бою, герцог Окделл!
Вхожу в особняк. Меня провожают к кабинету эра Августа. Захожу, потупясь в пол, взглядываю из-под ресниц на «старого друга отца» и снова утыкаюсь взглядом в пол, но ненадолго, чтобы не упустить инициативу.
— Эр Август, — вот так, с надрывом, — вы же не считаете меня… предателем? Вы сказали, я нужен в столице, я не мог не ответить согласием!
— Мой мальчик, — вздыхает Штанцлер, приветливо улыбаясь, — конечно же, нет! Ты не мог не согласиться, я ведь и сам тебя предупреждал не показывать открыто своё отношение, хоть это и трудно.
— Да, эр Август, я… я надеюсь, что вы отпишете матушке, что у меня не было выбора.
— Конечно, Дикон. Как тебе понравился дворец и их величества?
— Да! То есть… Королева… она прекрасна, но почему Роза? Она скорее нежная лилия… или… я читал где-то, что в Багряных землях в некоторых местах растёт цветок удивительной красоты. Растёт он из грязи, но с этого цветка любая грязь стекает, не оставив и пятнышка. Её величество — она сияет…
Надеюсь, не переборщил с восторгами? Кажется, нет — эр Август грустно улыбается.
— Как поэтично и как удивительно точно, Дикон… Ты очень внимательный и чуткий юноша. Её величество действительно живёт в грязи, как, увы и все мы. Возможно, ты слышал про неё и Первого маршала?
Так вы же сами велели не обращать внимание на сплетни? Это и отвечу.
— Простите, эр Август, вы о чём?
— Ох, Дикон… Ворон — её любовник.
Вскидываюсь, впервые за разговор посмотрев прямо.
— Эр Август, ну вы-то эту глупую сплетню зачем повторяете? Вы же всё видите, уж вы-то знаете, что её величество бы никогда!..
Штанцлер душераздирающе вздыхает. Не верю!
— Иногда мне хочется придушить твою мать, хоть она и замечательная женщина. Ей бы родиться пятьсот лет назад — цены б ей не было, но сегодня по рыцарскому кодексу не живет никто. Ты садись, — Штанцлер указывает мне на глубокое кресло, — можешь с ногами. Разговор у нас, Дикон, будет долгий и гнусный. Ты имеешь право знать правду, но я тебя прошу об одном — не суди опрометчиво. Хорошо быть чистым, но непросто.
Усаживаюсь. Сижу, заглядывая в глаза Штанцлеру. Верю, о, верю! Каждому слову!
— Разумеется, если ты живешь в свободной стране, если ты сам силен и честен, ты таким и останешься. Если ты слаб, никому не интересен и сослан в провинцию, ты не замараешься даже в нынешнем Талиге, но в столице… Тут или сломаешь шею и подставишь под топор тех, кто тебе верит, или научишься пусть не врать, но хотя бы молчать. Ты меня понимаешь?
Надо отвечать.
— Да, эр… — с выражением лица студента «тоска, вниманием замаскированная». Встряхиваю головой, смущённо улыбаюсь. — То есть не совсем.
— В Надоре путают жизнь и баллады, этого не следует делать. Я не согласен с Эйвоном и твоей матерью, Дикон, хоть и пошел у них на поводу. Тебе надо было рассказать все с самого начала, а мы выжидали… Вот и дождались, что ты оказался у Рокэ. Короче, я буду говорить, а ты перебивай, если чего-то не поймешь. Тебя по молодости лет больше всего волнует честь королевы? Так вот, ты окажешь Катарине дурную услугу, если станешь бросаться на всякого, кто болтает о ее связи с маршалом.
Выпрямляюсь в кресле, на лице расстройство:
— Значит, все так и есть?
— И так, и не так. Дети королевы — все трое — от Ворона. Фердинанд не способен быть отцом, а Дораку нужны наследники. Катарина Ариго была вынуждена… Она с самого начала понимала, на что идет, всем бы такое мужество! А потом, Ворон, каков бы он ни был, все-таки Повелитель Ветров. Лучше кровь Алвы, чем Олларов, хотя я все же надеюсь на возвращение законного государя. Надеюсь, но готовлюсь к худшему.
У нас разные понятия о «худшем», однозначно.
— Кстати говоря, по-своему Дорак прав. Если считать нынешнюю династию законной, и если она пресечется, на трон должны сесть герцоги Алва. Когда единственный сын узурпатора был болен, Франциск Оллар написал завещание, в котором назначал своим преемником пасынка и его потомков. Такова была воля Франциска Оллара, которую никто не отменял.
Я горестно кривлюсь. Дети Катари от законного мужа, это я знаю точно, но ты от меня и прошлогоднего снега не получишь.
— Эр Август, но… сплетни… вы же сами говорили, что их не следует ни слушать, ни повторять, что это не по Чести.
Штанцлер грустно улыбается, только что не тянется по голове потрепать снисходительно.
— Ох, Дикон… нет, всё-таки Мирабелла не во всём была права в твоём воспитании. Пойми, мы живём в ужасное время, когда попираются честь, совесть, верность, чистота души, когда всем правят низменные желания. Живи мы при Раканах — могли бы быть выше сплетен, но, увы, сейчас нельзя честно говорить правду во всеуслышание, её можно либо шептать на ухо, либо обсуждать в узком кругу самых надёжных людей, как делаем мы с тобой.
Дядя, что ты знаешь о низменных желаниях?! Да у вас женщина на картинке, прикрытая непрозрачным покрывалом — это эротика! А прозрачным — почти порно! У вас ещё не действует принцип пиара «пусть обо мне говорят что угодно, лишь бы говорили»! У вас в принципе репутация создаётся, вы ещё не забыли такое слово!
— Поэтому, хоть мне и тяжело такое говорить — сплетни не стоит повторять, но к ним стоит прислушиваться. Не все сплетни — лживы. Кроме того… Дикон… мне придётся рассказать тебе ещё одну ужасную вещь, чтобы ты не кинулся с оружием на того, от кого это услышишь сам. Ворон — любовник не только королевы, но и короля.
— Что?! — почти вскакиваю с кресла. Услышать такое, в эти времена, да ещё и когда «гайифский грех» осуждается церковью среди самых тяжких… Ну вы, эр Август, даёте. И не боитесь, что у меня сейчас истерика будет… ах да, вам это было бы к лучшему, это же ничтожный король и ужасный Первый маршал. — Вы… эр Август! Даже ничтожный Оллар не падёт настолько низко!
Штанцлер опять картинно качает головой.
— Дикон, Дикон… Вот поэтому меня так и беспокоит то, что ты оказался в его обществе. Ворон иногда развлекается с мужчинами, ему нравится играть с огнем и унижать других, особенно Людей Чести. Пару лет назад… Короче, была история с одним юношей из хорошего дома. Ворон его опозорил просто со скуки, хотя мальчишка тоже виноват — нельзя забывать своё имя. — Штанцлер внимательно смотрит на меня. Обхватываю себя за плечи руками и сжимаюсь в кресле, часто дышу…только бы настоящий приступ астмы не получить, а то я помню приступы Айрис и мэтра Шабли — неприятное зрелище и не только зрелище. Кансилльер, кажется, удовлетворяется моим поведением и снисходит до «успокоения»: — Чем меньше ты будешь думать об этой грязи, тем лучше. Нам есть о чём поговорить и без этого. Ты сделал глупость, Дикон, но не сделать её ты не мог. Я боюсь за тебя.
Так, ну вот и что отвечать?
— Я… он же не посмеет со мной… меня… эр Август, он же не посмеет другого герцога так… так?! — почти истерика. Ну что, сударь Штанцлер, как будете успокаивать перепуганного мальчишку?
— Ну, Рокэ тебя хотя бы не убьёт, хотя лучше не попадаться ему под руку, когда он пьян.
Сэр, вы идиот.
— Если он сделает это со мной, я сам себя убью! Я не смогу жить с этим грехом!
— Дикон, Ворону не будет это интересно. Он захочет, чтобы ты сам этого захотел. Другое дело, что помощи и защиты от такого эра тоже не дождешься. Тебе придется мириться с его обществом, но самое дурное — нет, не подумай, я не сомневаюсь в твоей твёрдости, соответствующей вашему гербу, но ты помнишь, с чего начался наш первый разговор?
Растерянно хлопаю глазами. А я уже подзабыл. Мне тогда рассказывали, как я похож на папу, и учили вести себя тише мыши.
— Эр Август?
— Ричард, пожалуйста, не забывай настолько важные вещи! Я очень боюсь, что Дорак попробует от тебя так или иначе избавиться. Как это ни смешно, самое безопасное для тебя место — особняк Алвы, но ты не можешь сидеть там безвылазно. Если ты станешь хвостом ходить за Вороном, рано или поздно и скорее рано, чем поздно, скажут, что Ворон развратил сына Эгмонта Окделла.
А если я стану шляться по столице на непонятно какие деньги — скажут, что я ещё и деньги за это самое получаю. Вот и что он предлагает?
— Эр Август, но что мне делать?!
— Тебе нужно вести нормальную жизнь молодого человека, Дикон, — бывать в городе, встречаться со своими сверстниками, ухаживать за девушками. Но упаси тебя Создатель от стычек с молодыми дрянями вроде Эстебана или Северина. И никаких дуэлей! Слышишь, никаких! По крайней мере, пока у тебя не появятся друзья, готовые обнажить за тебя шпаги.
Вообще-то друзья у меня есть, но они далеко. А с кем вы предлагаете мне в Олларии подружиться, и, главное, как? И стоит ли сейчас задавать этот вопрос? А то ещё «друзей» навяжут — не отобьюсь. О чём бы спросить, пока он сам спрашивать не начал?
— Эр Август, но ведь дуэль — дело чести?
— Чести, но не глупости, а сын Эгмонта не должен выглядеть глупо. Сын Эгмонта не должен проигрывать. Сын Эгмонта должен выжить и отомстить. Поэтому тебе лучше не встречаться с теми, кто может навязать тебе дуэль. Пока.
Хлопаю глазами. Не понял… В смысле — могут вызвать меня на дуэль?
— Навязать, эр Август? Вызвать меня на дуэль?
Штанцлер вздыхает.
— Дикон, на дуэль тебя вызвать не рискнут. Это мы с тобой знаем, что Алва за тебя не вступится. Нет, будут пытаться заставить тебя бросить вызов. Ты же не выдержишь, если начнут оскорблять твоего отца или… Или королеву.
Опускаю глаза и вздыхаю. Я-то выдержу, но вам это знать ни к чему. Штанцлер воспринимает это как моё согласие с его словами.
— Ты не любишь лгать и отвечаешь за свои слова. Это хорошо, хоть и опасно. Обещай мне никуда не ходить без Реджинальда и тех, с кем он тебя познакомит, избегать ссор с «навозниками» и держаться от своего эра как можно дальше. Последнее нетрудно. Рокэ быстро забывает о своих игрушках. Ему нет дела ни до кого, кроме собственной персоны.
Угу, ага, а то, что Рокэ способен виртуозно проходиться по больным мозолям всем окружающим при желании — это исключительно от того, что он их не видит и не знает, где эти больные мозоли расположены. Сплошное везение! Так, о чём бы ещё спросить, чтобы подольше болтал и поменьше конкретных указаний выдавал?
— Эр Август, а почему… зачем… — и запнуться, замолчать. Пусть сам достраивает куда ему удобно.
— Почему он вообще тебя взял? — «понимающе» подхватывает Штанцлер. Хм, попробуем такой вариант.
— Да.
Мне он ничего не объяснял, вам тоже вряд ли, но что вы мне наплетёте?
— Почему Рокэ Алва что-то делает, не знает даже сам Рокэ Алва. Маршал давно ходит по грани безумия. — Что-то сомневаюсь! Ещё варианты есть? — Скорее всего, он решил развлечься. Или отомстить.
Универсальное объяснение! Под эти две причины можно вообще всё подвести!
— Отомстить? Эр Август, когда мы были на приеме, к нам подошёл такой толстый маркиз…
Не могу же я совсем ничего не рассказывать. А этот момент, во-первых, видели многие, а во-вторых — извлечь что-то полезное из него маловероятно.
— Маркиз Фарнэби, Маркус Фарнэби.
— Наверное… Они говорили с Рокэ… Я понял, что Ворон меня взял назло Дораку.
— И это тоже. Если б Алве Создатель приказал одно, а Чужой — другое, он придумал бы что-то третье, оскорбительное для обоих. Но в безумии Алвы есть свой принцип — он всегда делает то, чего никто не ждет, но что бьет по всем. Взяв тебя, он выставил Людей Чести трусами, показал Дораку, что тот ему не указ, и отплатил Ариго за его, скажем прямо, глупость.
Вот! А говорите — «нет дела ни до кого»! Повезло, что ли, опять? «Раз везение, два везение — помилуй Бог, надобно же и умение!» Суворов, вроде, так говорил. Так что там было с Ариго?
— А что сделал граф Ариго?
— Купил у охотников из Мон-Нуар живого ворона, держит у себя в клетке и учит говорить. Разумеется, Алве об этом донесли. Все ждали, что он через родичей-морисков добудет себе леопарда и станет водить на цепи, но Алва предпочел взять на сворку сына Эгмонта Окделла, лучшего друга Ги.
Вот козёл! Да не Алва, а Ариго! Я и забыл про эту историю — а ворон не канарейка, ему либо очень большая клетка нужна, либо вольер. Что-то я сомневаюсь, что Ариго о птице хорошо заботится.
Штанцлер тем временем продолжает монолог. Пой, птичка, пой!
— Виноват тут я. Я должен был, как это сделал фок Варзов, — прилюдно попросить Лучших Людей отпустить Ричарда Окделла домой. К больной матери.
Мирабелла заболела? Хм, это хорошо или плохо? Стоп.
— Матушка заболела? Когда? Тяжело?!
Штанцлер смутился.
— Кхм, нет, но мои слова не стали бы проверять. Иногда приходится лгать, Дикон. Не хочу кривить душой, даже не будь у меня оруженосца, после предупреждения Дорака я бы тебя не взял. Открыто идти против нынешней камарильи нам, Людям Чести, сейчас нельзя…
Угу, угу, уже «нам»! Я внезапно стал совершеннолетним обученным герцогом, который может выбирать, куда ходить, куда не ходить. Штанцлер выдерживает паузу. Вздыхает.
— Ладно, что сделано, то сделано, будем думать, как жить дальше.
И наконец, после пары-тройки минут разговора о Мирабелле, её здоровье, дядюшке Эйвоне, его здоровье и прочих «интересностях» из Надора он отпускает меня с миром. Ура!

Chapter Text

Спустя две недели я получил письмо.
Ну то есть как — письмо. Скорее это стоило назвать запиской, но запечатанной по всем правилам. На печати гордо красуются дубовая ветвь и секира. Что-то знакомое… когда ж я геральдику подтяну, а? Решено — заканчиваю с землеописанием и налягу именно на неё, пока я в Олларии — это критично.
Сломав печать, сую внутрь нос. А, кузен Наль! Точно, Штанцлер же настоятельно рекомендовал выходить гулять. Вот, видимо, и Наль от него инструкции получил. Пишет, что зовёт сходить в некую «Острую шпору» на петушиные бои. Обещает ждать у ворот в пять часов пополудни, мол, внутрь, в этот рассадник зла и гнездо порока — ни ногой. Угу, ага, а петушиные бои угодны Создателю, однозначно. Что ещё? Коня не брать — конюшен нет. Ура! Мой Баловник не только не привык к столичной суете, но и с каждой поездкой становился все более нервным, доставляя мне прорву неприятностей. Всё-таки одной мышечной памяти тут маловато, езжу я точно хуже, чем герой книги.
Оказывается, Наль даже к воротам страшного коварного Ворона не рискнул сунуться в одиночку — встречает меня в компании своих приятелей, с которыми тут же и знакомит. Высокий Дитрих Ластерхафт тут же спрашивает меня, какой из боевых пород я отдаю предпочтение. Вот что я на это могу сказать? Наль выручает меня, быстро заявляя, что нет петухов лучше серых из Тарнау.
Ну, понеслась! Спор начинается немедленно.
Кареглазый Леон Дюгуа тут же возражает, что тарнау лучше многих, но до красных из Вернигероде им далеко.
— Только серый! — Наль с возмущенным видом оборачивается ко мне. — Ставь на тарнау и никогда не проиграешь.
— Бред, — тут же возражает Леон, — Ричард, не делайте глупости, не ставьте на серого. И уж тем более на черного или синего. Бойцовый петух может быть только красным! Красный разделает всех!
— Кроме серого, — упёрся Наль.
— Надо смотреть не на цвет, а на самого петуха, — звучит голос разума от спокойного Дитриха. — Вы б еще сказали, что Ворон всех бьет, потому что у него волосы чёрные.
— Сравнил!
— Нет, показал на примере всю нелепость ваших доводов. Ворон самого Леворукого завалит, а красавчика Фиеско можно веником пришибить, но масть у них одна. Я вам вот что скажу, герцог: выбирая петуха, смотрите не на цвет, а на гребень и шпоры. Ну и точный вес узнать не мешает.
Я благодарно киваю, прикидывая, сколько из своих довольно-таки скудных средств придется оставить в «Острой шпоре». Таллом или даже двумя можно рискнуть, но не больше. Леон и Наль продолжают свой спор, а Дитрих поучения. Я узнаю немало нового о том, как выбирают и тренируют петухов, и стараюсь запомнить хоть кое-что на случай, если кто-нибудь когда-нибудь спросит моё мнение и понадобится отбалтываться.
Когда мы добрались до «Шпоры», голова у меня уже шла кругом от красных, синих, пестрых, серых, черных… Слуга в куртке, на которой была вышита петушиная голова, радостно приветствует молодых господ, то есть нас, и ведёт в глубь дома. Наль, Леон и Дитрих то и дело с кем-то раскланиваются — они явно здесь частые гости. Помещение для боев оказалось куда больше, чем мне думалось, и представляет собой некое подобие амфитеатра с покрытым желтым сукном возвышением посередине. Туда, как поясняет Дитрих, допускаются те, кто следит за ходом боя с правом подзадоривания петухов. В центре были проведены линии боя. Вокруг арены были расставлены скамьи, занятые дворянами, выше и сзади толпились простолюдины.
Ну что ж… Посмотрим на местные развлечения. Кинотеатров тут нет, газет тоже, музеев тоже, театр… должен быть, надо будет спросить. А из книги я помню только дом Капуль-Гизайлей, но я кошельком не вышел для его посещения.
Со скамьи, к которой нас провел слуга, было прекрасно видно место будущего сражения. Я задумчиво смотрю, как петухов взвешивают, замеряют в обхвате, разделяют на пары и вновь рассаживают по корзинам. Все птицы мне кажутся одинаковыми, но знатоки загодя выискивают будущих победителей. Кто-то хвалит ноги, кто-то шпоры, кто-то смотрит, правильно ли подстрижены хвосты, крылья и «ожерелья», кто-то что-то ругает. Спор о масти был хотя бы понятен, но это… Стрижка-то тут при чём?
Наль объяснял — бои ведутся четыре раза по четыре (число, священное для всех местных). Сначала выпускают совсем ещё молодых петушков. В первом бою — красного и чёрного, во втором — двоих синих. Драки получаются короткими (по меркам этого вида развлечений) — минут по десять, а ставок почти не делают. Затем выпускают петухов-задир — черного и синего. Эти дерутся минут пятнадцать, изрядно отделав друг друга. В конце концов синий наносит чёрному решающий удар, тот сваливается замертво, и его уносят.
— Теперь гляди в оба, — шепчет Наль, — четвертый бой первый из главных.
Да, он уже успел упомянуть и то, что лучших петухов выпускают в четвертом, восьмом, двенадцатом и шестнадцатом боях. Помощники судьи вынимают из корзин и высоко поднимают противников — серого и красного. Дитрих комментирует, что хороши оба. Гребни бойцов прямо-таки пылают, шпоры — острые и длинные, загнуты вниз, как и требуется для отменных бойцов.
— Сколько весит? — орёт полный дворянин в годах, сидящий на первой скамейке.
— Две с половиной пессаны, — отвечает устроитель. Почему-то местные меры веса воспринимать мне даже возвращение памяти не помешало, а с мерами длины проблемы.
— Тарнау больше! — радуется Наль. — Ему три года, а шпоры-то, шпоры! Острее не бывает.
— Шпоры, — тянет Леон. — Красного, чтоб ты знал, последние два месяца натаскивали, а потом дали отдохнуть. Он только и мечтает, чтоб подраться
— Громко кукарекнуть не значит хорошо ударить! — возражает кузен. Местная пословица, что ли?
— Тарнау лучше держится, и оперение у него попышнее, — встревает в разговор сидящий рядом гвардеец.
— Глупости, ничего это не значит! — возмущается Леон.
— И то верно. Не в корзинке счастье, а в петухе.
Наль и Дитрих сходятся на том, что нужно ставить на серого. Тот и впрямь смотрится внушительней будущего соперника, но я из принципа решаю ставить на красного. В конце концов, я уже решил, что пару таллов готов тут потратить. Когда заключают пари — это и делаю.
Устроители одновременно сажают птиц на черту и отступают. Петухи отряхиваются и принимаются недоброжелательно и пристально разглядывать друг друга, а затем, словно по сигналу, подскакивают и бросаются вперед, столкнувшись грудью. Полетели перья.
— Надо же… — нервничает тот же гвардеец рядом. — Равные… Леворукий их побери!
— Тарнау трусит, — бурчит Леон.
— Ерунда, — огрызается Наль, — он ещё и не начинал.
Петухи, не обращая внимание на выкрики двуногих и бескрылых без перьев, продолжают молотить друг друга. Минут десять драка шла с равным успехом, затем серый вцепляется в красного.
— Тарнау, вперед! — орёт кузен Наль.
— О, уже верхом…
— Умница!
— Разрубленный Змей, ну, что ж это такое?!
— Плакали твои денежки!
— Орел!
— Так его!
Серый тарнау и впрямь оседлал красного вернегероде, угощая его шпорами. Я смотрю на это без особых эмоций — ну, по крайней мере, не так, как окружающие. Чувствую себя, будто в кино пришёл на средненький боевик.
Судья бьёт в небольшой колокол, и устроители разнимают бойцов, высвободив окровавленные шпоры серого из красных перьев. Судья поочередно осмотривает птиц и кивает. Помощники взяли покалеченных соперников и ставят на внутреннюю черту. М-да. Теперь мне птиц уже почти жалко. Какие ж они, бедолаги, ободранные и уже подуставшие… Стоят, смотрят друг на друга без особого желания возобновлять драку, ни дать ни взять солдаты противоположных сторон на вялотекущей войне. Аж что-то на грусть пробивает — какое война всё-таки глупое и бессмысленное занятие!
Судья начинает считать — десять, двадцать, тридцать, сорок…
— Если на счете «сто шестьдесят» петухи не вернутся в бой, — поясняет Дитрих, — их попытаются раззадорить. Не поможет — объявят ничью.
Судья заканчивает считать и снова бьёт в свой колокол. Устроители берут птиц, еще раз осматривают и снова ставят, на этот раз клюв к клюву. Петухи немного пошатываются, напоминая пьяных, затем вернегероде атакует. Один удар, и тарнау сваливается и остаётся лежать, даже не пытаясь подняться.
— Новичкам всегда везет, — Наль хлопает меня по плечу, — талов восемь ты точно выиграл, а то и все десять. О, гляньте-ка, и когда он заявился!
О, я даже в плюсе уйду? Это хорошо. Боюсь, петушиные бои не для меня. Если только с кузеном Налем сюда для проформы изредка таскаться… Стоп, кто там заявился?
Наль указывает на… Эстебана! Тьфу. Настроение окончательно портится. Развлечение себе найти не удалось, ещё и этот припёрся. Не хватало только, чтобы он меня тоже заметил и задираться полез при свидетелях. Мне-то на него плевать, но кузен Наль непременно Штанцлеру доложится об этом странном факте. Так, как теперь… тьфу, Штанцлер же сам сказал не связываться! Вот на это и сошлюсь.
— Наль!
— Что?
— Я пойду, пожалуй…
— Почему? Из-за «навозника»?
— Эр Август велел мне с ним не связываться. — Он тебе и сам это должен был сказать.
— Погоди, я с тобой!
Нет! Чем меньше я общаюсь с Налем, тем лучше!
— Не надо, всё в порядке.
— И все-таки я с тобой… Ты же без коня!
О, Создатель и Леворукий, а это тут при чём?
— Ничего страшного. Наль, оставайся…
— Ну, как хочешь. Я твой выигрыш заберу? Потом при встрече отдам.
Хоть копейка, а деньги. А талл не копейка!
— Конечно. — Я осторожно выбираюсь из зала, благо внимания никто не обращает — мало ли кто и зачем выходит! Никому не до того — из корзин извлекают двух новых петухов.

Иду по спящему городу. Ночь. Луна. По дороге мне нужно пройти между двумя заброшенными аббатствами — Святой Октавии и Святого Франциска. Всё бы ничего, но это днём тут люди ходят, а сейчас никого. А я из таверны, в которую с деньгами ходят, а возвращаются порой с большими деньгами! Я балда. Хорошо хоть, пистолет догадался с собой сунуть уже заряженным, только не взведённым. Иду со спокойным видом, но не слишком медленным шагом и настороженно кошусь по сторонам из-под шляпы. Чтоб я ещё раз сюда попёрся! Вроде Колиньяр должен ещё до войны перестать быть угрозой — вот тогда и выберусь в эти края ещё раз с кузеном Налем, но не раньше. И уходить буду — только в компании! Это не здесь ли в книге Ричард на разбойников наткнулся? Вот ничего удивительного, самое для них хлебное место, в этих-то развалинах.
Иду, иду, иду. То одна тень кажется темнее других, то другая. Пока обходится, но вон впереди ещё одна, и что-то она всё меньше похожа на безобидную. Кладу под плащом руку на шпагу, проверяя, как ходит в ножнах клинок. Вроде я за ним слежу, но мало ли что… Чуть замедляю шаг. Подозрительная тень раздваивается. Да, это не тень, это люди в тени, работнички ножа и топора встречают таких вот подгулявших. На мне не написано, что я не пил, да и толпой можно налететь.
Что делать, до последнего делать вид, что я их не вижу? А поможет? Не великий я фехтовальщик… Осторожно кошусь на стену — вроде ровная, без сомнительных ниш, отступаю к ней, сбрасываю с плеча мешающий плащ, взвожу пистолет левой, выхватываю шпагу. Разбойники кидаются вперёд, самого резвого успеваю застрелить, но два других с дубинками наперевес не отступаются. Какие упорные и храбрые! Одного из оставшихся достаю шпагой, в другого швыряю плащом, чтобы притормозить, и достаю шпагой уже его — разбойник роняет дубинку, с воплем сгибается, но первого я, оказывается, лишь слегка зацепил, и он кидается на меня. Получаю-таки дубинкой, но по левому плечу и на излёте, зато этот уже никого по ночам встречать не будет. И тут ко мне кидаются ещё двое. Да сколько же вас тут? Шпага не меч, пистолет у меня был с собой только один, и тут гремит выстрел, затем другой, оба сваливаются. Кто мне помог? Осторожно подбираюсь к телам, проверяю. Все мертвы, кроме одного, но он только стонет и не двигается. Осторожно отодвигаюсь, его нужно добить? Шорох в кустах — кто это? А, таинственный стрелок. Шум за углом — что, опять?
— Дикон!
Нет, это Наль. Ура. Дальше не один пойду.
— Дикон, с тобой все в порядке? Что здесь было? Ты ранен? — беспокоится. Меня начинает трясти — отходняк. Я их… не сейчас! Дома!
— Разбойники, — бурчу в ответ. — Я не ранен. Откуда ты взялся?
— Знаешь, как ты ушел, у меня сердце не на месте было. Я решил тебя догнать, а Мариус любезно согласился пойти со мной. Да, позволь тебе представить, Мариус Комин, теньент из Торки.
А, из краев близнецов. Склоняю голову, говорить что-то сил нет.
— Закатные твари, вот это выстрелы! — Мариус, тот самый гвардеец, ставивший на красного петуха, присев на корточки, рассматривает трупы. — Ночью, в темноте и прямо в лоб. Никогда б не поверил… Вас можно поздравить…
— Не меня, — честно признаюсь. — Мои вон тот полумёртвый, и вот эти два.
— А эти?..
— Не знаю. Я дрался… Сначала с тремя, одного застрелил, одного заколол, но потом к ним пристали ещё двое… И тут — выстрелы.
— Надо обыскать убитых, — деловито сказал Мариус.
Обыск получается очень тщательным, но у ночных негодяев не оказалось при себе ничего примечательного. Ещё живой уже без сознания — упс. Теньент решил, что на меня напала обычная уличная банда, а спас какой-нибудь дворянин, направлявшийся к своей любовнице и потому пожелавший остаться неизвестным. Наль соглашается, но я же вижу, что кузен не верит, по крайней мере в то, что касается разбойников. Не знаю. Это нормально для бандитов, так себя вести?
Как дошли до дома Алвы — не очень помню. Вроде даже улыбался по дороге, к счастью, Наль и наш новый знакомый ко мне не лезли.
Падаю в кровать. Я… я убил их. Даже звуков особенных не было, ни звуков, ни ощущений, но я помню — шпага входит в мягкое, мой противник падает. Сглатываю. Пытаюсь дышать медленно и ровно. Только не хватало ещё проблеваться! Вдох, выдох. Это к картинкам я привычный, а убить человека… Вдох. Выдох. Начинаю считать. Вдох на два счёта. Пауза на два счёта. Выдох на два счёта. Повторить. Ещё раз. Ещё. Повторить на четыре счёта. Это разбойники. Хорошо, что сейчас, а не в бою, в бою нет времени. Повторить ещё раз. Вдох. Выдох. На шесть счетов. Повторить. Я никогда не убивал человека, ни в прошлой жизни, ни в этой. Я курицу-то не убивал! Почти буддийский монах — от меня ни одна мышь не пострадала! Комары только. Нервно хихикаю, стараясь не заржать и не разрыдаться.
Спущусь во двор. Воздухом подышу. Если проблююсь — так хоть в кустах, не в комнате. Высовываюсь из комнаты, ползу по стеночке. Свечу не беру — этот коридор я уже успел выучить, к тому же в доме Алвы есть какое-никакое освещение, а руки трясутся. Уронить не хотелось бы.
— Юноша, вас клюнул бойцовый петух?
Поднимаю голову. А. Хозяин дома. Смотрит так пристально.
— Нет, монсеньор.
Стоит, смотрит, о чём-то думает.
— Идите за мной, юноша.
Ох, как не вовремя-то! Иду, куда ж деваться. Вернее, ползу. На третий этаж, к кабинету Ворона. То есть — в кабинет.
— Садитесь, юноша, не стойте столбом, — командует Алва, наливая себе вино. — Рассказывайте, что у вас случилось.
Растерянно пожимаю плечами. Что тут скажешь? Убил человека? Так время такое. Ох, зачем я вспомнил? Шпага входит в мягкое с небольшим сопротивлением, не упираясь, как на тренировке в мишень…
— Пейте. — Алва, каким-то образом оказавшись рядом, вкладывает мне в руку бокал с вином. — Пейте. Ну?
Когда Алва так говорит — его невозможно не послушать. Глотаю тёмное, сладкое из бокала, не особо различая оттенки вкуса и аромата. Водки сейчас накатить. Или самогона… Но, похоже, вино достаточно крепкое, я допиваю бокал до дна. Вроде становится чуть легче, будто слабнет какой-то узел, завязанный внутри.
— Я жду объяснений, — напоминает о себе Алва.
— Мы ходили на петушиные бои, — зачем-то начинаю издалека я, отставляя бокал на стол, пока он у меня из рук не вылетел, — смотрели на первые четыре боя, а потом пришёл Эстебан. Мне вообще эти бои не очень понравились, и я ещё подумал, что если Эстебан меня заметит, то полезет задирать, и решил уйти. А там по дороге, знаете, такие развалины с двух сторон, и днём там люди ходят, а ночью никого. И когда я там шёл, — сглатываю, вспоминая встречу, — там разбойники вылезли. Я не знаю, они даже кошелёк не потребовали, хоть у меня в нём почти денег и не было. Сначала трое… я в одного успел выстрелить, неудобно, с левой, но повезло — попал. Я пистолет с собой взял, монсеньор, который вы мне выдали, и заранее зарядил, на всякий случай. А потом двух — шпагой. И тут ещё двое кинулись, я бы с ними уже не справился, только кто-то мимо проходил и решил помочь, пристрелил этих двоих. Одного, которого шпагой, я, кажется, сразу насмерть, по шее, там крови было много, а второго в живот. Он ещё жив был, когда я уходил.
Смотреть в лицо Ворону нет сил. Перевожу взгляд на бликующий в свете свечей бокал. В нём почему-то снова вино.
— Пейте, — в очередной раз приказывает Алва.
Беру бокал, медленно цежу сладкое вино. В прошлой жизни я бы подумал, что туда сахар добавили, но властитель Кэналлоа подобную дрянь и держать-то в доме не станет, не то что пить.
— С почином, — задумчиво добавляет Алва, когда я допиваю бокал. Узел в животе окончательно развязался, зато голову теперь ведёт. — Вы юноша, как я понимаю, до сих пор никого не убивали?
Молча мотаю головой. Никогда.
— Ну вот, — пожимает плечами Алва, — вы и потеряли невинность. Или вы жалеете о человеческой жизни? Не стоит, они бы вас не пожалели.
— Я знаю, — откликаюсь раздражённо, — знаю! И то, что это разбойники и я у них такой не первый был — знаю! И что если бы не тот неизвестный помощник, живым я мог бы и не уйти — тоже знаю!
Смотрю грустно в никуда и добавляю уже тише и спокойнее:
— Только, монсеньор, от этого не легче.
Сидим, молчим. Алва, кажется, смотрит на меня. Не знаю — я на него не смотрю.
— Шли бы вы в свою комнату, юноша.
Вздрагиваю и понимаю, что начал засыпать с открытыми глазами. Тяжело поднимаюсь из кресла.
— Спасибо, монсеньор.
— За что же, юноша? — кривит губы в привычной усмешке Алва. Я пожимаю плечами и тихо отвечаю:
— За всё.
За подаренные пистолеты и обучение. За того, кто мне помог, это ведь ваш человек. За это вино и возможность выговориться хоть немного. За то, что не стали смеяться над первой кровью, которую я пролил. И правда — будто потерял невинность.

Chapter Text

Прошло три недели с моего столь неудачного выхода в город вместе с Налем. Кузен после истории с разбойниками имел долгий разговор с эром Августом, после чего стал ужасно недоверчивым. Больше он записок не присылал, я к нему тоже как-то не рвался — мне и в библиотеке было неплохо, а Алва меня время от времени всё равно с собой вытаскивал. Вот и сегодня мы успели съездить во дворец на Малый Совет Меча. Название пафосное, а по факту — встреча по хозяйственным вопросам армии. Зачитывались доклады, две трети из которых я не понимал, проводились дискуссии, делились деньги. Из высоких лиц, кроме Первого маршала, на этом собрании присутствовал тессорий, кардинал (есть вообще сборища в высоких кругах, на которых он не бывает?), кансилльер (тот же вопрос, век бы не видел), капитан королевской охраны, комендант гарнизона Олларии (что-то не очень хорошие вещи мне вспоминаются про этого господина), геренций. Ну и с докладами выступали посыльные с разных концов Олларии — от фок Варзова, от Савиньяка, от Ариго, от Заля.
На вечерний приём Алва остаться не захотел и помчался инспектировать какой-то гарнизон возле городка под названием Мерция. Я, разумеется, пребывал подле него, и вот теперь мы едем обратно в Олларию, домой. Когда я успел начать считать особняк герцога своим домом?.. Впрочем, ничего удивительного. В Надоре я весь год учился, учился и учился, а ещё выслушивал проповеди (явные и тайные) и пытался понять, где я, кто я и что вокруг происходит. В Лаик я учился и пытался выжить. А вот теперь живу на полном обеспечении у Алвы, меня учат обращаться с пистолетами (я уже не так и плохо стреляю!), позволяют в своё удовольствие копаться в библиотеке, поят вином в плохие дни и уже даже один раз прямым текстом предлагали деньги «на карманные расходы».
На самом деле вот этот обратный путь меня смущает. Я ещё на повороте к городку услышал грохот барабана и завывания (иначе не скажешь) каких-то духовых инструментов и нервно подобрал повод Баловника поплотнее. А теперь Алва, не иначе, решил сократить дорогу и сворачивает на главную улицу сего поселения. Да, народ, конечно, расступается перед ним и его мориском (название породы я выяснил, помнится, конюх ОЧЕНЬ удивлённо на меня смотрел, когда я сказал, что ничего о породах лошадей не знаю), но, учитывая, насколько плохо мой конь относился к городскому шуму… А тут и мне всё это грохотание и завывание по нервам бьёт, не то что бедной лошадке. Впереди показывается огромный фургон, запряжённый парой увешанных бубенцами мулов, и Баловник вовсе встаёт столбом. Хорошо хоть, не понёс…
Накаркал!
Баловник делает отчаянный прыжок, чуть не размазывая меня по стене какого-то трактира. Вывеска заведения тоненько и противно зазвенела под очередным порывом ветра, тут ещё и ведро какое-то грохается. Бедняга Баловник снова подскакивает на всех четырех ногах и резко пятится, едва не сбив с ног какую-то женщину. Та, конечно, в визг, а Баловник, окончательно перепугавшись, несётся назад, в поля.
Всё, на что меня хватает, это вцепиться покрепче в коня и седло, чтобы не вылететь. Очумевший конь сломя голову летит к маячащему на горизонте лесу, но на полпути вскидывается на дыбы, молотя по воздуху передними ногами. Думаю лишь о том, как не вылететь из седла, а затем раздаётся стук копыт и изящная рука перехватывает уздечку Баловника у самого мундштука. Конь, не посмев воспротивиться стальной воле и стальной руке, послушно опускается на ноги и замирает, дрожа всем телом. Алва отпускает мою конягу и смеётся.
— Что надо сказать, юноша?
— Спасибо, монсеньор! — выдыхаю с чувством. Меня потряхивает. Если бы не его помощь…
— Эта лошадь слишком молода и дурно выезжена, вам нужна другая.
— Это лошадь из Надора, — пожимаю плечами. Надорские лошади действительно не выезжены для большого города. — Из того, что было — лучшее.
— Я так и подозревал. Можете оставить его как память, но ездить на такой дряни мой оруженосец не будет.
Растерянно хлопаю глазами. Мне и лошадь выделят? По книге, кстати, вспоминается, что да, выделят.
— И вообще, — внезапно меняет тему Алва, — шли бы вы, юноша, пообщались с кузеном. А то вы столько времени проводите в библиотеке, будто в Академию сьентификов собрались поступать. Погуляете, развеетесь…
Когда герцог Алва так говорит — остаётся взять под козырёк и исполнять.

Наль, увидев меня, удивляется и явно не особо рад, видимо, уже имел на вечер свои планы. Но деваться мне и ему было некуда, разве что мне бесцельно шататься по Олларии, что нам обоим строго-настрого запретил эр Август. Впрочем, я и в особняк могу вернуться, а там сказать, что кузен был очень занят…
— Ты куда-то уходишь? — небрежно интересуюсь.
— Вообще-то да, — улыбается Наль, — но нет дела, которое нельзя отложить. Дома у меня шаром покати, так что придется нам ужинать в каком-нибудь трактире.
— Но ты точно можешь? — Добрый он всё-таки, хоть и дурак.
— Точно, — заверяет кузен, — я пока еще не кансилльер, без меня Талигойя один вечер обойдется, так что пошли. Тут есть одно местечко, где жарят мясо по-кагетски, ты должен попробовать.
Главное, чтобы обошлось без проповедей от эра Августа.
— Ладно, пошли есть кагетское мясо.
— Они его вымачивают в вине, — с жаром начинает рассказывать Наль, — а потом насаживают на такие особенные штуки и пекут на угольях.
Вымачивают? Насаживают? Шашлык! Шашлычок! Мясо по-кагетски, значит? Запомним! К нему ещё непременно нужен лучок маринованный и свежие овощи, м-м-м!
— Кузен Наль, — откликаюсь с чувством, — это совершенно восхитительно звучит! Показывай, где твоё мясо!
— Вот оно, «Солнце Кагеты», — объявил кузен, указывая на вывеску, где из-за очень острых и очень одинаковых гор поднималось что-то красное, круглое и утыканное то ли лучами, то ли копьями, — кстати, у них подают и недурное вино. Конечно, пьянство до добра не доводит, но мясо принято запивать вином, так что пара кружек нам не повредит.
Конечно, шашлык следует запивать или вином, или минералкой, но её тут точно нет. В это время водами разве что лечатся, да и закупоривать в бутылки пока не умеют.
Мы успеваем выпить только по одной кружке, когда в «Солнце» заваливается Эстебан Колиньяр с несколькими приятелями. Кузен бледнеет и затравленно оглядывается.
— Прости меня, Дикон, я не представлял, что они… Я никогда здесь их не видел. За нами следят. За тобой следят… Нужно уходить, эр Август…
Наль, да ты-то в чём виноват? Но сказать это я ему не успеваю.
— Ричард Окделл, — Эстебан с любезной улыбкой уже стоит около нашего стола, — какая встреча! Мне кажется, я недавно видел вас в «Острой шпоре», но, видимо, ошибся.
— Не ошиблись, сударь, — лениво поднимаю на него глаза. Шашлычок тут вкусный, надо запомнить место.
— А что ж вы так рано ушли? — не унимается Эстебан.
— У меня были неотложные дела, — универсальная отмазка.
— Но сейчас-то у вас их, надеюсь, нет? — Эстебан разливается самым любезным тоном.
— Нет, — подтверждаю, за что получаю под столом пинок от Наля и добавляю: — Монсеньор отпустил меня на целый вечер.
— Тогда предлагаю после ужина переместиться в «Руку судьбы» и сыграть в кости.
— Мы не можем, — нервничает кузен Наль, — у нас важная встреча.
— Вы, может, и не можете, — Эстебан с нескрываемым презрением взглянул на Наля, — но я вас и не приглашаю. Ричард, нынче все Окделлы столь осторожны и добродетельны?
Поднимаю глаза и уточняю:
— А чем вас так смущает добродетель, сударь? Я думал, вы следуете олларианским заповедям.
— Добродетелью обычно прикрываются, когда на порок попросту нет денег, — кривит губы Эстебан, — или вы настолько бедны, что вам нечем даже рискнуть?
Фыркаю. Он меня за дурака держит?
— Рисковать следует на поле боя, а не за игрой в кости, с которыми и так сплутуют.
Эстебан внезапно меняется в лице и надувается. Я сказал что-то не то?
— Уж не хотите ли вы сказать, герцог Окделл, — цедит молодой Колиньяр, — что я мошенничаю?
Кажется, терять уже нечего, поэтому я невозмутимо в голос подтверждаю:
— Сударь, я не «хочу сказать», я уверен в этом со времён Лаик и именно это и говорю.
Эстебана явственно перекашивает. Да что не так-то?
— Вы… вы… — задыхается от ярости Колиньяр. Я что-то не понял, это же он должен был меня выводить из себя, а получилось наоборот? — Вы меня оскорбили! Я вызываю вас на поединок!
Сдерживаю желание закатить глаза и застонать. Вот нужен мне этот поединок, как зайцу пятая нога? Так, но, кажется, я не могу ему отказать. Поворачиваюсь к Налю.
— Кузен, не подскажешь тут хорошее местечко?
— Ноха, — сдавленно пищит Наль. Вот что он трясётся? Не его же убивать будут!
— Значит, Ноха, — спокойно подтверждаю я. Прикидываю по времени, разворачиваюсь обратно к Эстебану: — Завтра в одиннадцать вас устроит?
— Вполне, — цедит подуспокоившийся Колиньяр.
Явно что-то уже задумал. Я припечатываю, пока он не придумал ещё что-нибудь:
— Я пришлю к вам секунданта.
Отворачиваюсь к еде. Шашлык, конечно, остыл, но не сильно, разговор у нас был короткий.
— Сударь, это ещё не всё, — выступает из-за спины Колиньяра один из его спутников. Ну что ещё?! Поворачиваюсь, сдерживая раздражение:
— Да, сударь?
Чего тебе ещё? Видишь — люди кушают, а вы тут припёрлись со своей ерундой…
— Сударь, вы обвинили нас в том, что мы следуем за мошенником. Мы требуем поединка!
Что, все шестеро?
— «Мы» — это кто? — уточняю на всякий случай. Не может же мне настолько не повезти? Или может? В книге была семерная дуэль как раз в Нохе, но там Окделл вызывал Колиньяра с присными, а не наоборот.
— Мы — это мы все, — подтверждает мои худшие подозрения собеседник, обводя рукой своих пятерых товарищей. Может, ещё как может. Ну что ж… Давлю очередной тяжёлый вздох. Меня явно собираются убивать.
— В таком случае, сударь, вы договоритесь между собой об очерёдности? Завтра, после дуэли с сударем Колиньяром, там же.
После этого банда наконец с чувством выполненного долга отвалила, а мне пришлось остаток времени, проведённого в таверне, потратить не на шашлык, а на уговоры Наля не бежать к эру Августу. Я не вызывал, вызвали меня, я не могу не явиться! Задолбался страшно. Наль так трясся, будто это ему завтра выходить на семь поединков подряд. Хорошо хоть, поединок с Эстебаном будет первым.
Выхожу из таверны, задумчиво смотрю на солнце. Секундант… Наля я в это втравливать не стал, ему ещё Штанцлеру отчитываться. А не попробовать ли попросить об этой услуге герцога Придда? То есть Валентин ещё не герцог Придд, а граф Васспард, но, надеюсь, не откажет?
Валентин не отказал. Хотя выражение его лица, когда он услышал, что меня вызвал на дуэль Эстебан Колиньяр, а затем ещё шестеро его спутников, было бесценно.
Пожимаю плечами. Да, это именно они меня вызвали, а не наоборот.
— Почему вы назначили дуэль на такое позднее время, Ричард? — интересуется Валентин. Пожимаю плечами:
— С утра тренировка, неохота её пропускать.
У Валентина явно появляются сомнения в моём благоразумии. Он осторожно говорит:
— Я не рекомендовал бы вам нагружать руку перед дуэлью.
Правильно, он помнит, на каком месте назвали Эстебана, а на каком — меня. И это он ещё не знает, что с моим местом мне помогли северные близнецы. Уточняю:
— Тренировка с пистолетами, не со шпагой, так что такой нагрузки не будет.
— И всё же я рекомендовал бы вам тренироваться стрелять с левой, — Валентин удивительно настойчив для человека, которому вроде как не должен нравиться Ричард Окделл. С другой стороны — я же уже достаточно отличаюсь от прежнего Ричарда?
— Пожалуй, последую вашему совету, это отличная идея, — откликаюсь жизнерадостно. На лице у Валентина отображается сомнение не только в моей, но и в собственной вменяемости. Я же надеюсь на то, что при свидетеле они не рискнут совсем уж нагло кидаться меня убивать. А там, глядишь, и Ворон появится.
Откровенно говоря — только на него и надежда.

Нас утро встречает прохладой…
К моему изумлению — Бернардо мне сообщает, что, во-первых, сегодня мы будем тренироваться стрелять с левой руки, во-вторых, тренировка будет сокращенная. Потому что так сказал соберано. Мне безумно интересно, когда Алва успел сказать (и когда ему, соответственно, доложили о дуэли; и что именно ему доложили о дуэли), но я старательно прикусываю язык и не спрашиваю. Захотят — дадут, то есть расскажут.
После сокращенной тренировки у меня остаётся время не только на то, чтобы добраться до Нохи, но и на то, чтобы поломать себе голову над тем, в чём туда отправляться. Решаю в итоге идти в надорском тряпье — во-первых, его не жалко, во-вторых, я же всё ещё Человек Чести и Алву и его цвета мне положено ненавидеть.
Баловника оставляю в конюшне, ну его… Больше сил потрачу на его успокаивание.
Калитка заброшенного аббатства была открыта. Меня ждут. Внутри Валентин, как мой секундант, Эстебан, который дерётся точно лучше меня, и шестеро его подпевал, которые меня добьют, если не справится их лидер. Как жить охота! Одна надежда — что Ворон вмешается.
— По правилам, мне следует спросить, не желаете ли вы примирения, — странно, а где секунданты этой банды?
— Только если герцог Окделл принесёт извинения, — Эстебан успокоился со вчерашнего дня, а жаль. Попытаться его обратно разозлить, что ли? Авось начнёт делать ошибки.
— Не вижу оснований для извинений, — пожимаю плечами, стараясь состроить максимально равнодушную физиономию. — Или я что-то пропустил, и извиняться теперь нужно даже за озвученную правду?
Эстебан скрипит зубами. Нет, кажется, мне не удаётся его разозлить достаточно сильно. Что ж, буду тянуть время, уйду в глухую защиту.
— В таком случае — к бою, — ровно говорит Валентин, отступая к стене.
Я выдергиваю шпагу, но атаковать не спешу, зато Эстебан охотно кидается вперёд. Шпаги сталкиваются со звоном, я уворачиваюсь от ударов. Я ни с кем не тренировался с самой Лаик, хоть и разминался через день. Ухожу в глухую оборону, как и планировал.
— В чём дело, герцог? — шипит Эстебан. — Неужели Окделлы ещё и трусливы столь же, сколь бедны?
Болтай-болтай, сбивай дыхание. Если мне удастся тебя убить — все твои слова будут стоить меньше палых листьев по осени. Что ж я у Алвы ещё и по фехтованию тренера не попросил, а? Хотя знаю, что — хотел сначала предъявить успехи хоть в одном деле, а уже потом просить о другом. Ну и рассчитывал, что от этой дуэли мне удастся увернуться, не без того. Сам бы я никого не вызвал, а на то, что вызовут меня, не рассчитывал.
Внезапно на меня кидаются ещё двое. Эй, мы договаривались об очерёдности!
— Господа, дуэли должны были проходить один на один, вы нарушаете правила поединков, — вмешивается Валентин.
— Есть ли разница, умрёт сын мятежника в порядке очереди или без очереди? — скалится Эстебан.
Нет. Меня пробирает леденящим ужасом.
Нет-нет-нет.
Они не могут не понимать, что Валентин засвидетельствует нарушение правил дуэли. Они собираются убить и его тоже!
Это моя вина. Мне не следовало обращаться к нему! Не следовало втягивать в мои неприятности!
Начинаю двигаться в сторону, противоположную той, в которой стоит Валентин, и подаю голос:
— Валентин, уходите. Это не дуэль, а убийство, и вам здесь делать нечего.
Даже если Алва не придёт — я умру один. Я никого за собой не потащу!
— Герцог, а разве вы не знаете, что любой дворянин, став свидетелем неравного боя, обязан поддержать слабейшего? — интересуется Валентин, доставая шпагу.
Остальные тоже хватаются за шпаги. Теперь семеро против двоих, но Валентин был в списке Лаик даже ниже меня, и если он не считал нужным тщательно скрывать истинные таланты — всё очень плохо. Я не желаю ему смерти!
Рокэ, ну где же вы?
Раздаётся конский топот, и Ворон появляется на сцене. Он, как всегда, великолепен.
— Роскошно, — Ворон оглядел представшую перед ним картину, усмехнулся. — Семеро. Какая неосторожность, почему вас так мало?
Я молчу. Валентин молчит. Наши противники тоже не спешат отвечать.
— Странно, что вы стояли лицом к лицу, — Ворон изволит продемонстрировать легкое недоумение. — Это положение для дуэли, а не для убийства.
— Это и была дуэль, — выдавил из себя Эстебан.
— Позвольте вам не поверить. Я частенько дрался на дуэлях, ну и убивали меня раз пять. То, что я застал, похоже именно на убийство. Ричард, что здесь затевалось?
— Я думал, что дуэль… — хриплю с трудом, но выталкиваю слова. — Я приглашал графа Васспарда как секунданта.
— Как же я, оказывается, отстал от жизни, — пожаловался невесть кому Алва. — Семеро на одного теперь называется дуэлью, и секундант почему-то вынужден обнажить шпагу. Ричард, какое же оскорбление вы нанесли этим достойным дворянам, что они сочли уместным вас вызвать?
— Отказался играть в кости с графом Сабве, потому что не собирался участвовать в нечестной игре, — пожимаю плечами я. Голос понемногу восстанавливается.
— И эти господа так обиделись, что вызвали вас всемером? А после этого ещё и вынудили вашего секунданта защищаться? — интересуется Алва. И повторяет сказанное Валентином чуть ли не слово в слово: — Господа, а ведь любой дворянин, став свидетелем неравного боя, обязан поддержать слабейшего. Что ж, к делу!
То, что последовало дальше, было похоже на избиение младенцев. Ворон попросту расшвырял тех, кто не отвлёкся на нас с Валентином, а Колиньяра убил одним ударом.
Когда последняя из шпаг наших противников звякнула по плитам, Алва окинул тяжёлым взглядом ошеломленную компанию и вбросил шпагу в ножны.
— Я вас долее не задерживаю. Засвидетельствуйте мое почтение графу Килеану-ур-Ломбаху. Надеюсь, следующей весной он подберет себе более пристойного оруженосца. Не забудьте кого-нибудь прислать за телом.
Я поворачиваюсь к Валентину. Как мне объяснить, что я такого не хотел, при этих придурках? Воистину «навозники»!
— Граф Васспард, клянусь, что ожидал дуэль, а не… вот это всё, и не имел намерений вас втянуть в… свои личные разногласия с покойным Колиньяром.
— Я верю вам, герцог, и не виню вас в ошибке, — я совершенно точно видел, что Валентин улыбнулся! — Надеюсь, наша следующая встреча случится при более приятных обстоятельствах.
Расплываюсь в ответной улыбке.
— Я тоже на это надеюсь, граф!
— Окделл, забирайтесь, вы мне нужны, — Алва уже сидит верхом на своём Моро и протягивает мне руку. Забираюсь в седло к нему за спину и мы уезжаем.
Я думал, что допрашивать меня монсеньор будет дома, но он решает не затягивать и начинает задавать вопросы сразу, как только мы отъезжаем достаточно далеко.
— Ну что, юноша, что следует сказать?
У меня такое ощущение, что этот вопрос становится традиционным в нашем странном общении.
— Спасибо, монсеньор. Я…
— Юноша, я охотно верю, что вы больше не будете, — перебивает меня Алва. — До сих пор вы ни разу не повторялись в своих неприятностях. А теперь я хочу выслушать историю с самого начала. Только избавьте меня от описания Лаик!
Что тут остаётся? Честно рассказываю. Как пошёл к Налю, как пошли в таверну, как туда пришёл Колиньяр, как предложил поиграть в кости, как я отказался, как оскорбился Колиньяр и как следом за ним меня вызвали остальные. Как я, не зная, кого брать в секунданты, пошёл к графу Васспарду, как к знакомому по Лаик хоть немножко…
— Монсеньор, если бы я знал, что они собрались меня просто убивать, я бы к нему не пошёл!
— А к кому бы пошли, юноша? — деловито уточняет Алва. — Как я понимаю, ваш кузен участвовать в этом не захотел.
— Ни к кому бы не пошёл, — морщусь я. — Тащить кого-то за собой на тот свет — последнее дело, особенно если так по-глупому.
— А как же защита чести? — развеселился Алва.
— Какая защита? — раздражённо рычу я. — Выигрывает сильный, а не правый, хитрый, а не честный; быть может, во времена Абвениев это и был божий суд, но уже в Гальтаре те времена почитались старыми сказками. Тем более что я правду сказал. Не знаю, каким образом, но Эстебан собирался смошенничать.
— А разве вы, юноша, не учились в Лаик фехтованию? — ехидничает Алва. Я дёргаю плечом:
— Учился. Самообразовывался, скорее, на тренировках с другими учениками. Когда меня на них выпускали, на тренировки. То, что я не люблю драться, совершенно не означает, что мне не понадобится драться! Да вот хоть на войну когда поедем. — Хотя на войне не фехтовать красиво нужно, а двигаться по принципу «один удар — один труп», и лучше с топором или саблей, они надёжнее.
— Что ж, тогда вам будут нужны и тренировки по фехтованию, — определяется с решением Алва. — С завтрашнего дня тренироваться с пистолетами вы будете позже, а вместо них буду вас учить владеть шпагой.
Лично? Вау. Ну то есть в книге Алва тоже взялся учить Окделла, но там всё было, кажется, немножко не так, и вообще — мало ли что было в книге.
— Спасибо, монсеньор, — сколько ж он для меня делает!
— Не спешите так благодарить, юноша, вы ещё не обрадуетесь. С костями, кстати, смошенничать и впрямь легче лёгкого, — задумчиво роняет Алва, спрыгивая с коня. Мы незаметно добрались до дома. — Слезайте с Моро, юноша, и идите за мной.
Сползаю с коня. Моро выше Баловника, а если бы хозяин не держал его под уздцы — вот непременно бы или лягнул, или загрыз бы сомнительную рожу в моём лице. Он может, у лошадей зубы ого-го какие! Честно иду за Алвой (и Моро) в конюшню.
— Пако, — окликает Алва конюха, — выведи Сону.
И, уже обращаясь ко мне:
— Как я уже говорил, мой оруженосец на подобном скакуне, к тому же не выезженном, ездить не будет. Знакомьтесь с Соной, она девица добрая, не сбросит. Ваше, хм, надорское наследие останется на конюшне — прочих лошадей не объест, конюхов не обременит.
Осторожно подхожу знакомиться. Растерянно хлопаю себя по карманам — ну разумеется, с собой ничего нет. Пепе суёт в ладонь яблоко — я благодарно ему киваю и подхожу к чёрной красавице. Второй сорт Алва у себя не держит — значит, тоже мориск. Или мориска? Как правильно? Даю себя обнюхать и протягиваю ей на ладони яблоко. Сона задумчиво хрупает подношением, я осторожно её глажу по шее. Доев, она фыркает мне в ухо, а я глажу её по морде. Вроде нормально поладили.
— Отлично, — говорит у меня за спиной Алва, и я вздрагиваю. Он тут что, так и стоял? — Что ж, теперь идите переоденьтесь, и мы поедем в место, где играют по-крупному и в кости, и в карты. Последнее гораздо интереснее — в игре в кости от игрока не зависит ничего, если не смошенничать, а вот в картах можно схватить удачу за шкирку.

Chapter Text

Как выглядят местные карты, я не знал, и даже в руках их не держал. В Надоре их не было, в Лаик тоже, а потом мне было как-то не до того. Наль тоже меня никуда не водил.
И вот мы едем туда, где играют в кости, карты и где (если я ещё помню книгу) должны произойти один за другим два карточных поединка. А какая там роль у меня? Ай, ладно, роль у меня та, которую мне назначит монсеньор.
Подъезжаем к дому. Слуги тут же уводят лошадей, А Алва идёт в дом — и я за ним привычным хвостиком. Вокруг, правда, раздаётся тут же «шур-шур-шур» — ещё бы, Первый маршал явился. С хвостиком в виде меня, так у герцога Алвы и в хвосте герцог, пусть и опальный.
— Маршал, вас ли я вижу? — Тщедушный господин в розовом атласе спешит к нам, медово улыбаясь.
— Разумеется, сударь.
— Как вы узнали?
— Что именно? — Ворон щелчком поправил кружево манжет. — Оллария велика, а мир еще больше, в нём много чего происходит.
— Что прелестная Марианна вот-вот сменит покровителя.
— Но, — глубокомысленно тянет Алва, обводя глазами обтянутую шелком комнату, — покровитель у прелестной Марианны, без сомнения, весьма щедр. Чем же он провинился?
— О, ничем… Но Валме слишком азартен. В три часа он сел играть с Килеаном.
Валме? О, это имя я помню по более поздним книгам. Я восхищался тогда столь отважной личностью, а про этот эпизод забыл.
— Тонто? — небрежно интересуется Ворон. Мне это ничего не говорит.
— Разумеется. Милый виконт спустил все, что имел, и…
— И решил сыграть на любовницу и свои подарки? — поднимает бровь Рокэ. — Не сказал бы, что это элегантно.
Кхм. Играть на человека? Чего я не помню или не понимаю?
— Вы угадали. Килеан давно точит зубы на этот персик, а Валме никогда не умел остановиться вовремя.
— В таком случае играют по-крупному. Идемте, Ричард, это, по меньшей мере, забавно.
Вот что-то мне это не кажется забавным. Марианна вряд ли рада такой ситуации. Так, ладно, вроде по книге Ворон её как раз и выручает.
— Надеюсь, юноша, вы поняли, в чем дело? — скалится Алва. — Нынешний, скажем так, друг баронессы сцепился с вашим дорогим комендантом. — Эй! Почему он мой-то?! Я Килеану-ур-Ломбаху никем не прихожусь! — Валме весьма богат, но в тонто играют только под расплату, то есть проигравший, вставая из-за стола, немедленно платит или оставляет залог. Расписки и честное слово не годятся. Наличных у Валме не хватило, и он поставил на кон любовницу. Марианна стоит дорого, но если не везёт, то не везёт.
Кхм. Вот только то, что я знаю из книг об этом человеке, и тормозит меня от комментирования того, кем он после такой игры является.
— Рокэ, — небрежно одетый человек с длинными немытыми волосами от души трясёт за руку Ворона. Брр, монсеньору не противно? Он же явно живёт по принципу «два сантиметра не грязь, а три — само отвалится»! — Я думал, вы, гм… у Её Величества.
Э? А должен был быть?
— Обстоятельства переменились, — улыбается Алва, — Салиган, тут, говорят, идет форменное сражение?
— Скорее, форменный разгром. Кампания безнадежно проиграна.
— Нет безнадёжных кампаний, есть безнадёжные дураки.
— Насчет войны спорить не стану — вам виднее, — хмыкает Салиган, — но здесь мы имеем именно разгром. Желаете взглянуть лично?
— Именно. Я намерен показать этому юноше, как проигрывают состояния.
Да я вроде и так играть не собирался… А, тьфу, Алва просто отболтаться решил. «Выгуливаю оруженосца» — и всё тут. Монсеньор отправляется дальше, шепоток расходится от него кругами, как волны об брошенного в пруд камня, а люди расступаются, как та же вода.
— Всеблагий и Всемилостивый! — Фигуристая брюнетка с бархатистой кожей и огромными глазами всплеснула унизанными браслетами ручками, одну из которых Алва не замедлил поцеловать.
— Счастлив засвидетельствовать свое почтение Звезде Олларии.
— Нет, это я счастлива…
Это и есть та самая Марианна? Всё, больше ни к кому из её поклонников вопросов не имею. Какая женщина! Я сомневался в том, что здесь есть по-настоящему яркие женщины? Счаззз, я их просто не встречал. Как хорошо, что я Веннена знаю через пень-колоду, а то точно бы встал столбом и начал цитировать. Какая женщина! Всё при ней — и фигура, и нежная даже на вид кожа, и ресницы-стрелы, и чёрные глаза… Окделл! Очнись! Только в поклонники к ней не записывайся, она не оценит, да и у тебя денег нет.
Встряхиваю головой. Мне Алву надо слушать, а не губами баронессы любоваться и думать, как они изгибаются, когда она искренне рада. Сейчас до радости ей, мягко говоря, далеко.
—…Килеан-ур-Ломбах и впрямь выигрывает?
— О да, — Марианна засмеялась с каким-то надрывом. Да она в отчаянии! Этот Килеан-ур-Ломбах настолько ей неприятен? Или неприятна сама ситуация? Тьфу, да кому такое будет приятно! — Сейчас у него тысяч тридцать…
— Прискорбно. Вы не будете возражать, если мы с моим оруженосцем присядем у камина?
— Я прикажу подать вина. Вы ведь пьёте только «Чёрную кровь»?
— Слухи, как всегда, преувеличены. Я и впрямь предпочитаю это вино, но если его нет…
— Есть. И будет, пока я хозяйка в этом доме. — Губы женщины дрогнули. «Погибаю, но не сдаюсь», да?
— В таком случае я стану здесь частым гостем. Ваш покорный слуга, — Алва ещё раз целует руку баронессе, и она отходит.
Какая женщина!
— Поясните свою мысль, юноша.
Э? А я это вслух сказал, что ли? И что удивительного вообще в моих словах? Но раз монсеньор хочет…
— Какая красота — и какой характер. У неё стальной стержень внутри, не иначе — на неё играют, а она держится как королева.
— Да, — почему-то странно улыбается маршал, — редкая стойкость, особенно для женщины.
Можно подумать, вы много знаете о женской стойкости, монсеньор… Ничего не говорю вслух, а то вопросы будут уже ко мне. Усаживаемся у огня. Алва прихлёбывает свою «Чёрную кровь», от стола с игроками доносятся комментарии, в которых я могу понять только суммы. Да уж — действительно проигрывают состояния.
Внезапно гул затихает. Игра закончена?
— Сорок две тысячи, господа, — произносит кто-то. — Как мы и договаривались. Валме, вам есть чем ответить, или вы отступаетесь?
Так, это, видимо, Килеан-ур-Ломбах?
— Увы, — второй голос был немного выше, и в нем чувствовалась горечь, — если вы не соблаговолите…
Так, а это Марсель Валме.
— Мы играем в тонто, сударь, — возражает первый. — Карты не любят, когда отступают от правил. Итак, вы сдаётесь?
— Да, — откликается проигравший. — Марианна, мне, право, жаль…
— Думаю, — распоряжается первый, — пора подавать обед. Мы и так задержались…
— Постойте, — подаёт голос Марианна, — карты и впрямь требуют соблюдения ритуала. Людвиг, вы должны спросить, может быть, кто-то пожелает принять на себя проигрыш Валме?
— Что ж, я всегда играю по правилам. Итак, господа, сорок две тысячи. Никто не хочет повесить сей маленький камешек на свою шею?
Скотина! На эти деньги мой надорский замок можно отремонтировать! Валме, ты балда! Вот кто тебе мешал остановиться раньше? Зрители загудели на тему, что у них лишних тысяч по карманам не валяется и с Леворуким они не в дружбе. Победитель тем временем вещал, мол, деньги не главное. Ну да, ну да, счастье не в золоте, а в его количестве!
— Золотые слова, граф. — внезапно монсеньор суёт мне недопитый бокал и поднимается. — Золото — славный слуга, но мерзейший господин. Не сыграть ли нам? Полагаю, меня достаточно ненавидят, чтоб умаслить самую капризную из дев Удачи.
Это тут примета такая, что ли? Кого ненавидят — тому везёт в игре?
— Вы и впрямь решили сыграть? — Помянутый Людвиг явно удивлён. — Я ни разу не видел вас с картами.
— Ну, — замечает Алва извиняющимся тоном, — с обнажённой шпагой вы меня тоже пока не видели… Итак, какой камешек валится на мои хрупкие плечи?
Вот на этом месте лично я бы предпочёл вежливо слинять, но увы! Похоже, от этого поединка граф может отказаться не больше, чем я — от утренней дуэли.
— Сорок две тысячи, — услужливо подсказал кто-то.
— Да, моя репутация всеобщего нелюбимца подвергается серьезному испытанию, — ухмыляется Алва. — Что ж, принято!
Во всеобщей тишине раздаётся дребезг разбивающегося стекла — Марианна выронила бокал. Ох-ох-ой, это она рада или ей плохо? По лицу не поймёшь — лицо никакое.
— Ваши условия?
— Я не имею обыкновения снижать ставки, — отмахивается Людвиг.
— Но, — чуть приподнимает уголок рта Алва, — может быть, вам угодно их повысить?
Вокруг тут же зашипели, что Алва сошёл с ума. Эй, это у меня потеря памяти! Это я живу в этом мире два года! Это Алва, его каждый раз обвиняют в сумасшествии и он каждый раз побеждает! Сую несчастный бокал слуге и подхожу поближе к монсеньору, который уже успел стребовать новые колоды и побольше света.
— Ричард, — оглядывается на меня Алва, — выберите колоду.
Смотрю на абсолютно одинаковые брусочки, завёрнутые в запечатанную сургучом кожу, и наугад беру первый попавшийся.
— Благодарю, — кивает Алва и переключается на обсуждение со своим противником совершенно непонятной мне темы про таллы и очки. Оглядываюсь в поисках Марианны, но, увы, её не нахожу. Стоит за спинами? Вышла в другой зал? Так, Окделл, вот не стоит демонстрировать, что карты настолько тебе непонятны. Тем временем Ворон, кажется, переходит к собственно игре?..
—…Господа, кто-нибудь поможет нам разыграть сдачу? Может быть, вы, виконт? Решка или дракон?
— Решка. — решает граф.
— А мне, стало быть, дракон, — смеётся Рокэ, — вернее, то, что от него оставил Победитель. Бросайте.
Золотой кружок мелькнул в воздухе и упал.
— Решка, Рокэ, — извиняющимся тоном говорит Валме, — видимо, вас не только ненавидят, но и любят.
Как минимум большая часть Кэналлоа, половина женщин Талига, служившие и служащие под его началом солдаты…
— Как некстати, — пожимает плечами Ворон, — но я надеюсь на чувства истинных талигойцев. Сдавайте же…
Ну… я не очень истинный, да. Могу только пожелать удачи.

Я очень старался и даже не зевал. Вообще-то почти подвиг с учётом того, что я не знал ни правил, ни даже колоду местных карт. Вокруг шушукались, часть зрителей успела расползтись по другим залам. В какой-то момент ведущий счёт парень в сером колете объявил, что Ворон отыграл тысячу двести. Игра шла. После завершения очередной партии Валме не выдержал:
— Не пойму, Рокэ, из чего вы сделаны — из стали или изо льда?
— Не знаю, — пожал плечами Ворон, тасуя колоду, — кровь у меня красная.
— Однако пьете вы «Чёрную».
— Как правило, — согласился Ворон и поискал глазами слугу. — Любезный, в этом доме еще осталась «Чёрная кровь»?
— Да, сударь.
— Принесите.
— Рокэ, стоит ли? — вмешался кто-то из зрителей.
— Я за себя отвечаю, — бросил Алва.
— Я тоже выпью, — буркнул Килеан. — Зря я отдал вам последний кирк.
— Да, глупая ошибка, — подтвердил монсеньор, тасуя колоду.
Я, продолжая ничего не понимать, исправно стоял рядом и подливал вино. Вокруг шушукались уже в других интонациях — что удача отвернулась от графа, что ему стоит остановиться, что Рокэ точно сам Леворукий…
Тут голос подал сам Ворон:
— Вы знаете, граф, я вас скоро догоню. Вам, мой друг, явно не везёт… Разве что в последнем коло пошла ваша масть, да и то, — Алва поставил бокал и неожиданно резко сказал: — Я играю лучше, сударь, и удача на моей стороне. Ей, как и всякой шлюхе, нравятся мерзавцы и военные, а я и то, и другое. Заканчивайте игру, Людвиг. Пока не поздно. Сейчас я ещё должен вам две тысячи. Забирайте и уходите.
Молчали все, включая Килеана, Валме и Марианну. Ну, она теперь в любом случае свободна, если я ничего не путаю — её Ворон отыграл в первую очередь. Ну что, граф, что там у вас с благоразумием? Отступитесь?
— Сдавайте, Алва! — упрямо зашипел Килеан. Ну и дурак.
— Вам не везёт, сударь. Уходите, пока не натворили глупостей.
Зрители опять загудели. Тут что, из трезвых только я да Марианна? Алва не считается, его, похоже, не берёт вино.
— Сдавайте! — упёрся Килеан. Как хорошо, что я к нему не попал! С него бы сталось и на оруженосца сыграть, раз уж он на Марианну предложил сыграть. Тьфу, тьфу, тьфу, ни к чему о таком думать, я стою за плечом Алвы.
— Извольте, — хмыкнул Алва. — Ричард, вина!
Игра шла своим чередом. Пару раз графу удалось выиграть, он решил, что к нему вернулась удача и кинулся напролом. Алва пил вино, улыбался, отшучивался, но в какой-то момент я увидел его глаза. Что ж, не судьба сегодня графу победить. Зачем это монсеньору — понятия не имею, но он явно намерен своего сегодняшнего противника размазать так же, как любого своего противника на войне.
Часы в углу пробили три четверти второго. Ох, домой мы вернёмся под утро… или даже утром. Мне ожидать завтра тренировку, интересно? Спрошу у монсеньора, как домой поедем.
— Догнал! — выдохнул восхищённо виконт Валме из угла. Он был совершенно прав. Ворон отыграл последнюю разницу.
— Да, — огласился Алва. — Вековая ненависть — страшная сила. Что ж, дорогой граф. Счёт сравнялся, и я вам ничего не должен, а вот милейший Валме мне задолжал, ну да мы как-нибудь разберемся.
— Вы правы, — внезапно для меня согласился Килеан, — уже поздно. Для тонто. Но можно закончить вьехарроном.
— Можно, — усмехнулся Ворон.
— Только давайте хоть немного перекусим, вы появились позже, а я…
— Разумеется, в мои планы отнюдь не входит уморить коменданта Олларии голодом.
— Маршал, — подал голос кто-то, — не спугните удачу. Прерывать игру — дурная примета.
— Глупости, — отмахнулся Ворон, поднимаясь из-за стола, — Удача не воробей, а женщина. Никуда не денется.
Давлю неуместную улыбку. Удача? Ой, вряд ли. «Раз везение, два везение — помилуй Бог, надобно же и умение!»

Я стоял за креслом монсеньора, усаженного рядом с Марианной. Бедная женщина почти ничего не ела — от такой нервотрёпки есть точно не захочется! Килеан напротив тоже больше ковырялся, чем ел, зато остальные угощались вовсю и трепались обо всём — отвешивали комплименты красоте хозяйки дома и гостеприимству хозяина, обсуждали таланты Алвы и сегодняшние карточные баталии, в которых Алва неожиданно для всех проявил такие же таланты, как и в полевых. Сам Ворон тем временем ухаживал за Марианной.
— Баронесса, — Алва подлил даме вина, — боюсь, наше общество вам не столь приятно, как ваше — нам.
— Я и впрямь немного устала, — призналась тихо баронесса.
Бедная женщина. Чтоб этого конкретного Ызарга Чести пронесло по-страшному!
— Ночи стоят очень душные, не правда ли?
— Да, а я переношу духоту с трудом. Позавчера я едва не потеряла сознание… но, сударь, умоляю вас, не обращайте внимания. Смерть от жары мне не грозит.
— Надеюсь, сегодня вам не станет дурно.
— О, уверяю вас, это не самая жаркая ночь в моей жизни, — рассмеялась Марианна. — Женский обморок для мужчин не повод прекращать войну или… игру. Но мы слишком много говорим о моём здоровье, оно того не стоит.
Ещё как стоит!
— Ну что вы, оно стоит много дороже сокровищ земных, — согласился с моими мыслями Алва. — Я полагаю, нам с графом лучше вернуться к игорному столу. Не правда ли, Людвиг? Вы, видимо, несколько переоценили свой голод?
— Видимо. — Килеан пригубил вина и поднялся. — Что ж, герцог, продолжим. Я зря состязался с вами в тонто, вы же у нас великий стратег, но в вьехарроне все равны.
— Вы так полагаете? — поинтересовался Ворон, поправляя кружева.
— А вы нет?
— Не верю в равенство и никогда не верил. Валме, вы не будете столь любезны бросить монетку? Вы по-прежнему ставите на решку, граф?
— Я стараюсь не менять своих принципов.
— Похвально. Я тоже, ведь нигде не сказано, что можно менять то, чего нет и не было… Благодарю, Валме. Что ж, на сей раз сдавать придется мне.
Игра была другая, понимал я в ней не больше, чем в прежней, но граф продолжил рисковать и проигрывать. На хвастуна не нужен нож! На дурака тоже не требуется. Уже где-то после четырёх, но до пяти Килеан-ур-Ломбах, проиграв под тысячу таллов, предложил ещё три партии и закончить. Монсеньор согласился, игра продолжилась.
Но на очередном заходе Марианне стало плохо.
Она явно не собиралась уходить, но тяжело дышала, вцепившись в край стола. Все правила этикета вылетели из головы, я лихорадочно пытался вспомнить, имею ли право поддержать её. Лицо бледное… что с ней? На мой взгляд, не так и душно, но эти идиотские корсеты, волнение.
— Валме, — Алва тоже выглядел взволнованным, — отведите даму к окну. Мы сейчас освободим вас от своего присутствия.
— Играйте, — выдохнула Марианна, опускаясь в кресло, — со мной всё в порядке. Играйте…
Какое, к Леворукому, «в порядке»?!
— Килеан, — окликнул противника Алва, — помнится, вы всегда носили при себе ароматическую соль. Возможно, она поможет баронессе ещё какое-то время перенести наше общество.
— О да, — заторопился Людвиг, доставая маленький позолоченный флакон, — я счастлив оказать услугу нашей прекрасной хозяйке.
— Благодарю вас, граф, — щеки баронессы были совсем меловыми, — мне уже лучше, не стоит беспокоиться. Вставать во время игры — дурная примета.
— Ричард, возьмите у господина графа флакон.
Пальцы Килеана были горячими, рука Марианны — ледяной. Я должен вернуться к монсеньору? Он в трёх шагах, понадоблюсь — окликнет. Прекрасной даме расшнуровали корсаж (корсеты — в топку! Или, как здесь говорят — в Закат!), она полулежит в кресле, не знаю, помогла ли здесь соль или ослабление завязок (подозреваю второе), но… Заглядываю ей в лицо. Вроде меловая бледность уходит. Там, где я жил когда-то, я бы проводил её к окну, или хоть прямо с креслом бы её туда оттащил, принёс бы прохладной воды и влажные салфетки — обтереть лицо. Тут остаётся только следить за медленно возвращающимся румянцем. Все остальные уже упёрлись снова взглядами в стол, даже Валме. Игра продолжается. Они всё равно пьяны!
— Сударыня, не беспокойтесь, — шепчу на грани слуха. — Ворон может твердить об отсутствии чести и принципов, но в обиду он вас не даст.
Марианна поднимает на меня тёмные глаза и слабо улыбается. Пытаюсь ободряюще улыбнуться в ответ. Я никто, но Ворон — Ворон её защитит.
— Благодарю, герцог, вы очень добры, — выдыхает так же тихо красавица. — Вам стоит вернуться к столу.
Хмурюсь. Увы, она права, я всё равно ничего не могу для неё сделать. Вглядываюсь в её лицо ещё раз — бледность ещё не ушла полностью, но… Хватит, Окделл, к столу, там твой монсеньор.
За столом тем временем начали говорить о залоге. Со стороны Алвы — долг Валме, со стороны его противника — бриллиант Килеанов (судя по словам окружающих, фамильный) и булавка с изумрудом.
Оглядываюсь на Марианну. Ей всё-таки лучше, она чуть улыбается, ловя мой взгляд.
— Раскрываемся!
Ах да, это был последний кон… в смысле, последняя игра. Килеан-ур-Ломбах бросает на стол карты, судя по его выражению лица — у него хорошие карты, очень хорошие.
— Вы, Рокэ, и после этого будете говорить, что вас все ненавидят? — Комендант столицы не скрывает своего торжества.
— Буду, — подтверждает Алва, со скучающим видом бросая на скатерть карты. — Ричард, вина!
Я суюсь к буфету, но за моей спиной раздаётся такой вопль, что я чуть не роняю бокал вместе с бутылкой.
— Триада! — орёт Валме. — Чтоб я провалился! Закатные твари! Разрубленный Змей! Все кошки и все святые мира, Триада!
Возвращаюсь к столу с вином, протягиваю бокал монсеньору. Перед ним — три карты, на которых спрут, вепрь и ворон. Символы трёх Повелителей… Перед графом — карта с двумя конями — четвёртый символ, карта с блондином и кошкой — Леворукий, и ещё карта с каким-то человеком, но что она символизирует — в упор не соображу. Вот почему тут нет таких простых и понятных мастей моего прошлого?
Килеан весь аж серо-зелёный.
— Этого не может быть, этого просто не может быть… — бормочет граф. Да, я так понимаю, он уже рассчитывал на победу. А тут — упс! А верить в это так не хочется… А придётся.
— Чего только не бывает, — меланхолично откликается Алва.
— Герцог, — голос графа нехорошо зазвенел. — Этого. Не. Может. Быть.
— Сударь… — взглядом Алвы можно вулканы замораживать. — Сдавали вы. Вы желаете обвинить меня в плутовстве?
Ха! Я на своём горьком опыте уже знаю — это самый прямой путь к дуэли. Что-то я сомневаюсь, что граф рискнёт. Полноват, лысоват, да и трусоват к тому же… Вон как его перекашивает.
— Сударь, позвольте нанести вам завтра визит.
— Зачем? — чуть дёргает уголком рта монсеньор.
— Я… У меня нет с собой таких денег.
— Валме вы подобной любезности не оказали, так с чего вы решили, что я окажу её вам? — словами монсеньор хлещет не хуже, чем взглядом. — Впрочем, вам кто-нибудь может оказать ту же любезность, что Валме оказал я. Есть желающие?
После того, как Алва так обошёлся с графом? Ха. Таких дурней тут больше нет.
— По правилам, — почти хрипит граф, — я имею право оставить залог и выкупить своё имущество.
— Залог? — усмехается монсеньор. — Что ж, и что же вы оставляете в залог?
Килеан-ур-Ломбах мучительно думает. Ой, как вредно пить… и играть… а особенно играть пьяным…
— Коня! — наконец соображает он. Ну спасибо хоть не шпагу… хотя пусть бы и шпагу… Прикрываю глаза, чтобы скрыть злорадство. Так ему и надо!
— Предпочитаю морисков, — пожимает плечами Алва. Ха! — Впрочем, — продолжает монсеньор, — согласен. В конце концов, его всегда можно подарить какой-нибудь прекрасной даме или пожертвовать на богоугодные дела.
Трижды ха!
Алва прощается со всеми и уходит, красавица Марианна обещает, что его всегда будут рады видеть.
Солнце уже высовывается из-за горизонта. Ложиться смысла особого не вижу… Спохватываюсь:
— Монсеньор! Тренировка сегодня будет?
— Разве я говорил обратное, юноша? — чуть приподнимает бровь Алва. Но… он же, наверное, не рассчитывал на настолько позднее (уже даже раннее) возвращение? Хотя ему виднее.
— Нет, монсеньор, — привычно откликаюсь я. Значит, тренировка будет.

Chapter Text

Утро красит нежным светом… Постель у меня заправлена со вчерашнего утра. Сполоснулся для бодрости, сжевал горбушку хлеба и на баррикады, тьфу, на тренировку.
А по монсеньору и не скажешь, что он позавчера получил сообщение о моей дуэли, успел принять решение и отдать приказы, вчера с утра дрался на этой дуэли вместо меня (фактически), потом играл в карты где-то с полсуток, а потом и вздремнуть не ложился.
— Итак, — встречает меня задумчивым взглядом монсеньор, — берите шпагу, посмотрим, на что вы способны.
Кхм. Ладно, надеюсь, он развеселится, а не расстроится…
— Если таков четвёртый в списке, — меланхолично комментирует Алва, выбив у меня шпагу в третий раз, — то мне неохота думать, каковы были унары ниже уровнем.
Отвожу взгляд. Признаться, не признаваться? А близнецов я не подставлю? Они-то в Торке, но это-то Первый маршал?
— Юноша, если вас терзает стыд за однокорытников, то это бессмысленно. Если вас терзает стыд за обучение в Лаик, то это тем более бессмысленно. Кто вас учил держать шпагу? Я не имею в виду Арамону, это не фехтовальщик, а обезьяна.
— Капитан Рут. Он ещё Эгмонта Окделла, моего отца, учил.
— Печально. Ваш отец был честным человеком, до такой степени честным, что не сразу согласился подослать ко мне убийц, но дрался, увы, посредственно.
Пожимаю плечами. Подозреваю, Ворон такое про любого из своих противников сказать может, но этого я ему не скажу.
— Что ж, у вас заложены неплохие основы северной школы, но ничто не мешает добавить к ним кэналлийского безумства. В позицию.

Перед второй тренировкой, с пистолетами, я пошёл и облился водой. Из ведра. Дышать стало чуть полегче — лето всё-таки на носу, Летний Излом вот-вот наступит. По погоде — так уже лето. Сколько мне высказал монсеньор! И про деревянную руку, с которой, в отличие от деревянной головы, жить не получится, и про то, что не стоит полагаться на силу и напор, и про…
Из кустов раздаётся какой-то писк. Я прислушиваюсь — нет, тихо. Показалось? Ладно, меня ждут пистолеты.

Всё-таки будущее за огнестрелом. Но, к счастью или к сожалению, я до этого не доживу. Для того, чтобы огнестрел однозначно вытеснил клинки — нужен качественный переход к закрытому патрону, уж настолько-то я помню то, что до меня долетало. Наверное, я мог бы поспособствовать — но нет. Никогда!
Если меня вдруг накроет нестерпимый зуд прогрессорства, я лучше уж в медицину попробую удариться.
Я специально решил ещё раз пройти мимо тех кустов, где мне послышался какой-то писк. Подхожу, замираю, жду… Тихо, всё тихо, показалось, видимо? Нет, не показалось. Снова какой-то писк.
Лезу в кусты. Лезу, лезу — и внезапно вижу на небольшом пятачке в центре очаровательную белую кошечку и ползающих по ней с писком котят. Совсем ещё мелкие, даже глаза не открылись. Серый с белой грудкой, прочернушно-чёрный, серый в полосочку, белый и трёхцветка. Странно, а мама выглядит полностью белой, ни чёрных, ни рыжих пятен не видно… Кошечка смотрит на меня. Я замираю. Только не спугнуть, только не спугнуть! Очень тихо, очень спокойно говорю:
— Не беспокойся, я сейчас уйду. Я не хотел тебя тревожить.
Медленно пячусь назад и почти вываливаюсь из кустов. Что можно принести кошке? Молока? Но его у нас нет. Сливок? Ага, пойти к кухарке и попросить сливок для пособницы Леворукого. Впрочем… Можно купить мяса на рынке! Нет, лучше рыбу. Чем я мясо буду пилить? А маленькие кусочки здесь вряд ли продают.
Да здравствует надорское тряпьё! Когда я надеваю подзалатанную рубашку и уже маловатые штаны, принять меня за дворянина проблематично. То есть можно, да, но какой я умный, что побывал уже как-то на рынке и посмотрел, где там что! Шпага пусть остаётся здесь, это дворянское оружие, хватит и кинжала. Кошелёк полностью не нужен, хватит горстки серебряных и медных монет. Золото на рынке ни к чему. Рыбу продают с краю, там отдельный рыбный ряд, и вот туда-то мы и пойдём. Пешком и очень быстро!
Возвращаюсь со свёртком мелкой рыбёшки. Повезло аж три раза — спокойно вышел, легко нашёл нужное место и спокойно зашёл обратно во двор. Не сомневаюсь, кэналлийцы доложат Алве, но вряд ли о том, что я шлялся по кустам с рыбой в их собственном дворе. А если и доложат, то Алва только посмеётся. Ну то есть я на это надеюсь. И вообще, он пока куда-то уехал!
Лезу снова в те самые кусты. Кошки уже нет на месте, но вряд ли она так далеко ушла.
— Кис-кис-кис-кис-кис! Кис-кис-кис-кис! Беленькая, ну ты где? Я тебе рыбки принёс… Кис-кис-кис-кис-кис!
Вот я правда очень надеюсь, что хотя бы внутри двора за мной не следят. Представляю, как они сейчас должны покатываться со смеха, глядя, как я ползаю по кустам в поисках незнакомой кошки!
— Кис-кис-кис-кис-кис!
Наконец вижу впереди что-то белое, вроде слышу мяуканье, вываливаюсь из кустов и чуть не сбиваю с ног Бланку, нашу кухарку, которая стоит над блюдечком с молоком. А беленькая кошечка быстро это молоко лакает. Ну, во-первых, нашлась, во-вторых, я не знаю, у кошек рыба и молоко сочетаются? В-третьих, белую, кажется, и без меня кормят, только что с рыбой делать?.. Бланка удивлённо на меня смотрит:
— Дор Рикардо?
Тьфу. А всё равно придётся признаваться, не выкидывать же рыбу.
— Бланка. А я э… не знал, что её уже кормят, — киваю на предмет обсуждения, гордо игнорирующий двуногих. — Я думал — она приблудная…
На самом деле мог бы догадаться, что приблудная посередь двора, хоть и в кустах, с котятами валяться не станет. Мда.
— Ну и решил её покормить, — коряво заканчиваю. — Вот, рыбу принёс…
— Что, пошли наловили, дор Рикардо? — смеётся Бланка. Я сам хихикаю от представившейся картины. Ловил бы я, пока не прирос к берегу!
— Разве что на монеты и на рынке, — фыркаю. — Купил, ловить я не умею.
Может, Ричард и умел — до потери памяти. Кто же теперь скажет, что он умел, кроме самого Ричарда, которого уже никогда не будет.
— А я думала, что эсператисты кошек не жалуют, — щурится Бланка. Что, мой эсператизм вот настолько тайна, что об этом последняя кэналлийка в курсе?
— И пускай не жалуют, я-то тут при чём? — независимо дёргаю плечом. Я старательно шляюсь в домовую часовню, чтобы не терять привычку. А то Лера была уж очень атеистка, а в эти времена такое простят разве что Ворону, или в «языческих» частях Талига. В Кэналлоа, например.
— Рыбы-то вы, дор Рикардо, принесли не на неё одну, — возвращается к теме Бланка.
— А у нас тут ещё есть? — то ли радоваться, что есть, то ли огорчаться, что не видел.
— Были, — грустнеет Бланка, — да кто-то крыс травил, не иначе, вот только Ньева и выжила.
Теперь уже грустнею я. Жалко…
— Жалко, — озвучиваю вслух. — Ну пусть съест сколько влезет, ей сейчас много есть надо.
— А я остальное в ледник положу, дор Рикардо, — предлагает Бланка, — пару-то дней полежат рыбки, а там она их уже и съест. Только больше ей носить не надо, я Ньеву и так кормлю.
— Спасибо, Бланка, — откликаюсь очень серьёзно и выбираюсь вдоль стеночки уже, а не напролом через кусты.

***

Не то чтобы я ждал письма от Штанцлера… Но и не очень надеялся, что не получу его. Эта гадина везде пролезет.
Ну то есть формально письмо было от Наля, но в нём было чётко указано, что они идут в гости. К кому ещё они могли бы пойти в гости?
Штанцлер встречал меня… нерадостно. Старательно изображал Очень Занятого Человека. Пффф… не видел он наших Очень Занятых.
— Проходите, герцог, — заявил он ледяным тоном, не поднимая глаз от Очень Важных бумаг, с которыми «работал».
Я тихо сел, разглядывая пол под ногами. Нет уж, пусть разговор начинает он, я подхвачу.
Видимо, поняв, что добиться от меня начала разговора не получится, Штанцлер всё-таки начал сам разговор. С весьма риторического вопроса.
— Ну? И что же вы молчите, герцог?
— Ну… — проблеял я, не поднимая глаз, — вы же так заняты, я же не могу… отвлекать от дел.
— Надо полагать, именно поэтому ты обратился за помощью к Рокэ Алве, встряв в дуэль? — чуть менее ледяным тоном поинтересовался Штанцлер. Угу, угу, конечно, то есть не так!
— Нет! Я не просил его — ни о чём!
Чистая правда, кстати. Я рассчитывал на его помощь (наглость, конечно) — но не просил.
— То есть он встрял в дуэль между тобой и молодым Колиньяром по своей воле? — изумился (неужели искренне?) Штанцлер.
— Я… видимо, я его забавляю, — выдавливаю из себя полуправду. Надеюсь, что забавляю. — Или он просто получает удовольствие и не хочет его лишиться… знает, что он убил Эгмонта, и что я об этом знаю, и что я не могу нарушить клятву…
— Рад, что ты это понимаешь, Ричард, — уже добродушно откликается эр Август. Да-да, я связан по рукам и ногам клятвой, которую вынужден был дать и всё такое. — Ворон — зло, а зло умеет быть обаятельным, иначе как бы оно побеждало?
Как-как, с таким «добром» достаточно демонстрировать убедительно «я не с ними и не боюсь», чтобы на другую сторону поползли все, кто пострадал от «добра» и «любви».
— Но, надеюсь, — построжел снова эр Август, — ты впредь не будешь ходить с ним по таким местам.
— Но… я и не хожу… то есть вы о чём?
— О том, что Ворон предпочёл высочайшей аудиенции игру в карты, и взял с собой тебя, — любезно поясняет эр Август.
Э? Я могу только лупать глазами. Он собирался во дворец, а поехал к Марианне? Ну не из-за моей дуэли же?
— Ричард, — грустным-грустным голосом говорит эр Август, видя, что я пока ничего не могу сказать, — скажи, каковы твои обязанности?
Ой. Чтобы не сказать сильнее. Что ж тебе наврать? Придётся по ходу дела соображать. Лера, вот тебе почему бы об этом заранее не подумать, а?
— Ну… сопровождать маршала, когда это нужно по этикету. Ещё он требует изучать историю по книгам из его библиотеки. Ещё он требует, чтобы я тренировался стрелять из пистолета. Ещё сказал, что я плохо фехтую. И сказал, что отец тоже… — обрываю фразу опускаю глаза, сжимаю кулаки. Ричард Окделл зол на Ворона за такие слова, очень зол, любуйтесь, господин Штанцлер.
— Ну вот, — участливо кивает эр Август, — как я и думал. Мальчик мой, ты понимаешь, что учит он тебя тому, что нужно простому воину, но никак не… Он хоть раз говорил с тобой о стратегии и тактике?
Молча мотаю головой, не поднимая глаз. Если вдруг Рокэ сможет вдолбить мне полководческие премудрости, то дальше он может смело браться за обучение своего коня хоть чтению, хоть письму, проблем уже не будет.
— Вот! — всплескивает руками эр Август. — Вот! Пожелай того Алва, и он сделал бы из тебя полководца. Воинский талант у него в крови, да и знаний хватает…
Ой, эр Август, так то у Алвы, а мой предел — быть полковником. Полковником из тех полковников, что по указанному «стоять здесь» вгрызутся насмерть в землю и будут стоять до отменяющего приказа без всяких поползновений в любую сторону. Эр Август продолжает токовать:
-…а ты наливаешь маршалу вино и стаскиваешь с него сапоги. Ты — оруженосец, а не лакей, ты прикрываешь его в бою, а не спишь на его плаще в прихожей у какой-нибудь куртизанки.
О, возвращаемся к Марианне?
— Дикон, я постараюсь устроить твоё возвращение в Надор, но до тех пор будь очень, очень осторожен! — поёт мне эр Август.
Да буду, буду, конечно. Но эр Август не случайно сидит на своём месте! Он резко меняет тему:
— Я, конечно, передам твои извинения Людвигу Килеану-ур-Ломбаху…
Какие извинения — за убитого Колиньяра, что ли?! За присутствие при позорной игре и позорном проигрыше? Он бы там не то что коня — он собственного оруженосца бы проиграл!
—…Но уже ничего не исправить. Ты ещё так юн, но в нынешнем ужасном мире тебе уже стоит понимать некоторые вещи. Скажи, граф Килеан тебе понравился? Только честно, Дикон.
Скотина, предлагающая поставить на кон другого человека? Да кому он может нравиться?! Молчу, упираясь взглядом в сцепленные руки.
— Не понравился, — понимающе вздыхает эр Август. И дальше выдаёт такое, что у меня воздух становится комом в горле. — Он мало кому нравится, особенно с первого взгляда. Людвиг — прекрасный человек, умный, добрый, верный, но он не умеет быть приятным. Видимо, дело в застенчивости и во внешности. Он, в отличие от Ворона, не красавец. Людвиг одинок, он всего себя отдает делу освобождения Талигойи, но он живой человек. Так вышло, что он влюбился в Марианну. Не будь у этой, с позволения сказать, дамы мужа, граф предложил бы ей руку и сердце, несмотря на ее поведение и род занятий, но, к счастью, красотка замужем…
Хватаю воздух ртом. Этот-то добрый, умный и верный?! Как я понимаю Марианну! Да при чём тут внешность?! Действительно добрых, умных и верных охотно берут в мужья, даже если не в любовники, а такой пакости и даром не надо, и за деньги не надо!
Приняв мой шок за осознание случившейся «беды», Штанцлер продолжает:
— Нынешний покровитель Марианны виконт Валме моложе, красивее и богаче Килеана, а женщины в своем большинстве корыстны, не очень умны и ценят галантность и внешность, а не душу и честь.
Какая душа, какая честь — у этого? Как вы испохабили это слово, «Люди Чести»…
— Людвигу не на что рассчитывать, Дикон. Да, он поступил глупо, особенно с учетом его лет и положения, но единственное, в чем он превосходил Валме, это в умении играть, и он решил выиграть свою любовь, и выиграл, но тут появился Ворон, у которого нет ни совести, ни сострадания. Ему подвернулась возможность пройтись в кованых сапогах по чужой душе, и он ей воспользовался. О, Рокэ по своему обыкновению не оставил противнику ни единого шанса. Вызвать Ворона на дуэль? Это равносильно самоубийству, а жизнь графа Килеана-ур-Ломбаха принадлежит не ему, а Талигойе. Теперь ты понимаешь?
Надо что-то отвечать. Что вообще можно ответить на весь этот бред, про якобы любовь Килеана (хороша любовь, человека, как вещь, в игре на кон ставить)… о! Идея!
— Эр Август, а что хорошего в том, что Марианна замужем? Ведь тогда граф мог бы на ней жениться!
Штанцлер аж воздухом поперхнулся.
— Дикон, мальчик мой, ты понимаешь, что Человек Чести не может жениться на «навознице»?
Хлопаю глазами с самым растерянным видом, который только мог изобразить.
— Эр Август, но мне-то точно придётся жениться именно на «навознице»! Я последний в роду, мне следует продолжить род как можно скорее, а ни у кого из Людей Чести нет дочерей подходящего возраста!
То есть абсолютно. Если не ждать, пока кто-нибудь родится. Все это знают, и я это знаю, и уж тем более это знает эр Август — вон как задумался.
— Дикон, мальчик мой, — задумчиво выдаёт он, — ты прав в том, что в Талиге нет для тебя подходящих невест. Но я подумаю над этой проблемой. Но прошу тебя — постарайся впредь не оказываться в таких ситуациях!
Истово киваю — да, да, постараюсь, только отпустите уже! Штанцлер выглядит задумчивым, и я искренне надеюсь, что думает он о моей женитьбе, а не о моих неправильных словах, действиях или выражении лица.

Chapter Text

Стою перед кабинетом монсеньора и трясусь. Казалось бы — с чего? А есть с чего.
***

Полторы недели назад, на следующий день после завершения карточной дуэли, первой нашей тренировки и разговора со Штанцлером, монсеньор велел мне после обеда подняться в кабинет.
Обедал и ужинал (если Алва был дома) я теперь с ним, а завтрак мне приносили в комнату. Я даже несколько растерялся от таких изменений, потому что успел привыкнуть к завтракам и обедам в компании Хуана, Кончиты и кто ещё в этот момент оказывался за столом. Ко мне тоже уже привыкли, как к элементу пейзажа, свободно соскакивали на кэналлийский (учить! очень надо учить!) и болтали обо всём, временами правда, спохватываясь — когда особо «солёная» тема всплывала в разговоре, Кончита (взявшая меня под покровительство) напоминала о моём присутствии, и тему или сворачивали, или обсуждали без особых подробностей.
И вот после второй тренировки со шпагами и очередной с пистолетами я на обеде улышал распоряжение монсеньора, мол, после обеда — в кабинет. И там Алва меня несколько ошарашил.
— Смотрю, юноша, мою библиотеку вы уже заселили и предпочитаете всем прочим видам досуга. Все книги перечитать успели или ещё нет?
Вольно же ему смеяться! Он, наверное, знает все те языки, на которых написаны книги. А я-то пока только талиг знаю!
— Нет, монсеньор! Я не изощрён в языках, так что могу читать только книги на талиг.
Пока. Алва чему-то улыбается.
— Извольте исполнить моё распоряжение — соберите книги, в которых упоминается перенос столицы из Гальтары в Кабитэлу и его причины. Судя по количеству употребляемой вами бумаги, вы мне и переписать всё это способны, но это будет уже лишним. Просто — книги.
Тогда мне это показалось простым заданием, где можно расслабиться и читать старинные легенды, но уже после первой книги я понял, КАК встрял.
Потому что перенос столицы — это суд над Ринальди. Я не могу не попытаться рассказать Алве хотя бы основную часть старой истории! Но как мне это сделать, как его заинтересовать и как объяснить, откуда у меня вообще такие странные познания? Не из Надора же привёз!
Я перебирал и листал книги, к каждой книге, показавшейся более-менее полной, писал запись в таблицу: автор, название, количество страниц в книге, номера страниц по интересующей теме (если они были, эти номера! Или вкладывал разноцветные закладки, собственноручно сплетённые из выпрошенных у Кончиты ленточек), выводы автора в двух словах. Работа была почти механическая, я только перепроверял в конце, не накосячил ли с внесением в таблицу. Сам же тем временем ломал голову: где я мог получить сведения, от кого, чьи записи этот кто-то читал, почему об этом знаю только я…
Первые смутные проблески идей появились, когда, наткнувшись на имя Диамни Коро в очередной раз, я задумался, можно ли считать предательством неразглашение невиновности осуждённого? Но тогда это промелькнуло неявно и не оформилось. Потом я задумался, можно ли считать, что Ринальди предал только старший брат, если младший промолчал? Бойтесь равнодушных — или бойтесь молчаливых? Я ничего не сделал, я только смотрел? Только держал? Что считать пособничеством? Был ли прав Эрнани, промолчав об истинном виновнике бед? На нём оставалась страна… Мысли текли почти лениво, я задумался, можно ли с кем-то обсудить поведение Эрнани… Святого? Лера, ты не дома! Это там атеизм, и то кровавого царя святым объявили, а тут тебя за такую ересь… Ересь… Ересь! Конечно! Любое сомнение в той истории — это ересь! Кто ж о таком расскажет? А поделиться с кем-то хочется… А словам опального герцога никто не поверит… Простите, отец Герман, но крайним окажетесь вы. Вы уже умерли, вам всё равно, а там, глядишь, и в мученики запишут, как убитого за правду.
С этими мыслями я вцепился в чистые листы бумаги. Набросал общую схему: кто, когда, в каких обстоятельствах, почему я. Набросал то, о чём можно сказать — что вообще мог знать и вычислить Диамни Коро, который моей волей назначается корреспондентом? Зачем он всё это писал? Терзался, дал слово другу, оставил для потомков в надежде открыть правду… Я перечитал написанное, подумал, перечитал ещё раз. Вроде концы с концами сходятся… Стоп! А чем меня, правоверного эсператиста, не устраивает официальная история? Ладно, вот у нас книжка, вот в ней рассказ о суде, сейчас посмотрим, где дыры в официальной истории. Главное, не спалиться с послезнанием, в лучшем случае посчитают перечитавшим Дидериха и не поверят.
Разумеется, все записи я сразу же и спалил, не оставляя без присмотра даже на минуту. Приспичило бы в туалет — пришлось бы под колет запихивать и так бежать, но обошлось.
А вот теперь стою перед кабинетом соберано… тьфу, нахватался у кэналлийцев! Главное, вслух не ляпнуть, Алва первый и засмеёт, мол, Надор в Кэналлоа не входит.
***

— Ну что, юноша, делитесь своими изысканиями в моей библиотеке. — Настроение у Ворона вроде хорошее, и даже голова не болит — не трёт глаза, как обычно.
Начинаю отчитываться. Вот список книг, сами книги на столе в библиотеке стопочкой сложены, вот таблица, в которой расписано, в какой книге что на каком месте и закладка какого цвета вложена, и какие автор сделал выводы, вот как мнения менялись по годам написания книг.
Пальцы от пера болят, сил нет, на компьютере это всё быстрее бы сделал, полторы недели бы не сидел. Библиотека в доме Алва хорошая, не по цветам расставлено, а по категориям. Им бы ещё каталог завести да пометки на полках развесить, мол, история тут, землеописание тут… Не сидел бы я до этого два месяца в библиотеке — не нашёл бы ничего. Ну или нашёл бы, но свалил бы просто в кучу и всё, а так — вот, практически научная работа. Сверху свои выводы приписать — и готово… знать бы, на что это потянет! На дипломную работу потянет? Или сразу на небольшой научный труд?
— Юноша, а вы в Академию сьентификов поступить не хотите? — прерывает мои мысли Алва. Да кто ж мне даст-то…
— Монсеньор, я не могу. Я герцог без денег и наследников, мне нельзя в Академию. Был бы вторым или третьим сыном — глядишь, и удалось бы, а так — нет, монсеньор.
— Значит, всё-таки хотели бы, — задумчиво тянет Алва, — но не можете. Вот каждый раз я поражаюсь вашим мыслям, юноша. Вы способны оскорбить до мгновенного вызова на дуэль, даже не сообразив этого, не понять, что вас собрались убивать, и при этом рассуждаете об ответственности герцога. Всё-таки вам бы стоило идти именно в сьентифики, но вы правы — прав на это у вас никаких. Если выживете — будете неплохим герцогом.
Буду. Между Изломами очень одиноких Повелителей хранит нечто, оставленное Абвениями, так что до рождения своего первенца я не умру, если только не…
— Мне бы Излом Кругов пережить, монсеньор, а там уж выживу, — честно ему отвечаю. Излом… Ринальди. Как бы перевести разговор на тему книг обратно? Может, он и не для себя собирал?
— Что ещё можете сказать, юноша? — Алва, уже уткнувшийся в мои записи, не иначе как верхним чутьём заметил то, что я нервничаю. — Говорите уже, не мнитесь.
— Монсеньор, эта история с переносом — вам очень нужно знать про… причины?
Алва аж откладывает записи и откидывается в кресле.
— То есть здесь не всё?
— Понимаете, монсеньор, — даже врать особо не требуется, я действительно нервничаю, — есть ещё кое-что, но, понимаете… это ересь. Страшная ересь…
Ворон запрокидывает голову и хохочет.
— Юноша, вы вздумали пугать ересью — меня?
— Монсеньор, я опальный герцог. Вы уже рисковали, притащив меня в дом и помогая со всем, включая дуэль с Колиньяром. Вы правда хотите услышать мой рассказ?
— Всё-таки рассказ, — щурится Алва. Я встречаю его взгляд, нервно сглатываю, но киваю.
— Рассказ, монсеньор. Я… не уверен, что это стоило доверять бумаге.
Поздравляю вас, Окделл, вы балбес. У вас в ящике стола лежит эта ересь на бумаге, уже сколько лежит? В другом месте уже пять раз бы прочитали и выводы сделали бы.
— Желаю услышать, — кривит губы в усмешке Алва. — С пояснениями. Откуда вам известна эта ересь, с чего вы вдруг решили ей поделиться, ну и прочие вопросы я вам задам во время рассказа.
Вдох. Выдох. Вперёд, по заветам всех, вплоть до амёбы, завещавшей делиться.
— Монсеньор. Я не могу назвать имени того, от кого это услышал, я дал слово. Возможно, ему уже ничем не повредить, но слово было дано. Он… я теперь думаю, что, возможно, он больше полагался не на моё слово, а на то, что сыну мятежника не поверит никто. Моё слово против его слова — не смешно.
Алва задумчиво кивает, но пока ни о чём не спрашивает. Продолжаю.
— Я не знаю, где он наткнулся, вряд ли там, где мы… познакомились. Не знаю. Но он рассказывал, что нашёл письмо Диамни Коро. Или текст письма, я так и не понял. Но это было не письмо конкретному человеку, а нечто вроде… завещания? И Диамни в письме… в общем, Диамни тоже дал слово — своему другу, Эрнани, который тогда ещё не был Святым. Пообещал молчать, чтобы правда не обрушила Золотую империю. Правда, — сглатываю, от нервов в горле пересохло, — правда о предательстве в семье Раканов. И он молчал, но под конец жизни решил, что, покрывая преступления Эридани, становится ему сообщником.
— О предательстве Эридани? Эридани Самопожертвователя? — резко подаётся вперёд Алва. Я киваю, чуть успокоившись — меня слушают! И продолжаю:
— Если верить Диамни — именно Эридани уничтожил своего брата Ринальди и выпустил Тварей из подземелий. Монсеньор… Вы точно хотите услышать подробности?
— А подробности-то откуда? — возвращает на лицо насмешливую маску Алва. Я пожимаю плечами.
— Оттуда же, монсеньор. Диамни не мог исповедоваться никому, не нарушая данного другу слова, поэтому исповедовался бумаге, в надежде, что после его смерти её найдут. А о… а тот человек, который мне это рассказывал… ему нужно было с кем-то поделиться, а я был достаточно безопасен.
— Говори, — сухо кивает Алва. Но я уверен — ему интересно.
— Беатриса действительно носила под сердцем ребёнка-Ракана, но не от Ринальди. Её любовником был второй из способных зачать ребёнка братьев — Эридани. Они вдвоём задумали это, чтобы уничтожить Ринальди, когда поняли, что Беатрис беременна. Они разыграли спектакль, и Эридани, будучи анаксом, осудил брата на смерть в Лабиринте. Тогда безвинно осуждённый Ринальди произнёс проклятие на головы потомков своих врагов… И его услышали.
Прерываюсь. Вдыхаю. Выдыхаю. Главное — по-настоящему главное! — я сказал. Теперь переходим к Тварям и переносу столицы.
— Эрнани и Диамни не знали этого на суде. Они поняли это позже. Ринальди не собирался призывать тварей — он уже произнёс проклятье. Тварей призвал Эридани, чтобы демонстративно с помощью силы Раканов загнать их обратно. Но… силой обладал Ринальди, а не Эридани. Твари вырвались по слову анакса, но назад ушли сами — не по слову Эридани или Эрнани, а потому, что не могли дольше оставаться под солнцем без поддержки призвавшего их. А Эридани умер…
Алва тяжело смотрит. Молчит. Я нервно облизываю губы и заканчиваю рассказ:
— Эрнани остался последним Раканом и решил, что, во избежание бунтов и раскола страны, следует скрыть правду. Стране нужен был анакс-герой, а не предатель, убивший брата и множество людей. А дабы не упало ни на кого из его потомков проклятие его преданного родной кровью брата — решил остаться бездетным. Но в Гальтаре существовал способ и обычай проверки детей на принадлежность к крови их отца… детей эориев то есть. И Эрнани решил — если менять, то всё сразу, чтобы никто уже не вспомнил об этом обычае. Перенёс столицу из Гальтары, где камни помнили вырвавшихся Тварей и где он сам помнил своих братьев. Сменил вероисповедание — демонстративно. И жил и правил, ожидая, когда проклятие Ринальди его уничтожит.
— И вы верите в эту историю, юноша? — Алва не торопился демонстрировать свою реакцию. Я упрямо сжал губы.
— Монсеньор… вряд ли моя вера или неверие что-то изменит. Но эта история больше похожа на правду, чем та, что заявлена в… легенде.
— Аргументируйте, — с ленивым видом требует Алва. Только не проговориться, что он потомок Беатрисы!
— Извольте, монсеньор. В легенде сказано, что Беатриса прошла нагишом весь город. И никто не остановил явно помешавшуюся босую беременную женщину? Ни из соображений приличия, ни из жалости к бедной помешавшейся и её ребёнку? И ни один из якобы насиловавших её солдат её не встретил, не узнал и не остановил, тут же объявив всем любопытным, что это безумица сбежала? Какая невероятная удача.
Вдыхаю, выдыхаю, продолжаю.
— О том, что принадлежность ребёнка легко установить, знали все эории, Ринальди в том числе. Он, едва заметив беременность Беатрисы, должен был либо немедленно убить её, если уж он такой мерзавец, либо приковать за руки и ноги так, чтобы она от кровати отойти дальше, чем на шаг, не могла, до самых родов. А после родов у Беатрисы не было бы доказательств — мало ли кто родил ребёнка Ринальди. Мало ли кого родила сама Беатриса. И либо Ринальди так глуп, либо всё это чушь.
Алва продолжает молчать и смотреть. Меня уже потряхивать начинает, но я упорно продолжаю:
— И проклятие, монсеньор. В существовании проклятия Диамни был уверен. Он писал «и был явлен знак, что Слово было услышано, и усомнился я во всём, что услышал и во что поверил». Но не может виновный проклясть невинных! А вот наоборот…
Сглатываю.
— Монсеньор, я всё сказал. Можете объявлять меня еретиком, я и так… вряд ли это что-то мне прибавит.
— А я вас внимательно слушал, юноша, — кивает Алва. — Так, говорите, вы услышали этот рассказ в Лаик?
Вздрагиваю. Он что, так быстро догадался?
— Нет, монсеньор, я ничего не говорил про Лаик.
— А больше вам неоткуда было привезти эту историю, — щурится Алва. — Или вы хотите сказать, что привезли её из Надора?
Медленно качаю головой. Нет. Из Надора я её точно привезти не мог.
— Ну что ж, — подытоживает Алва, — в одном вы, юноша, правы: повторять ещё кому-то эту… ересь — совершенно не стоит. Впрочем, я её запомню. Можете идти по своим делам.
Склоняю голову и выскакиваю из кабинета. Меня хватает на три шага по коридору, а потом я прислоняюсь к стеночке и по ней же сползаю до своей комнаты. Ноги почти не держат.
Даже если не поверил — выслушал и запомнил. Это уже неплохо.

***

Вчера я на подгибающихся ногах пересказывал историю Ринальди потомку его брата-предателя, а сегодня меня уже желает видеть Штанцлер. Чтоб его… просквозило страшно!
Впрочем, старый ызарг… ой, то есть старый больной человек сумел меня удивить.
— Ричард, Её Величество намерена удостоить тебя своей личной аудиенции. Сегодня. Сейчас.
Я на это могу только в шоке вылупиться на Штанцлера. Какая аудиенция?
С королевой мы виделись… ну, то есть видели друг друга неделю назад — Первого маршала в очередной раз вызвали во дворец, а я его сопровождал. Тогда-то и перекинулся взглядом с прекрасной Катари — хоть и не в моём вкусе, но всё-таки красива. И вообще, надо же было изображать влюблённость!
А вот теперь — аудиенция. Эр Август не вполне верно понимает мой шок, улыбается мне грустно:
— Я был против, но она настояла. Если бы я не согласился — могло бы получиться много хуже, потому что она хочет говорить с тобой наедине.
С молодым человеком — наедине? Ещё и с опальным герцогом?!
— Это же опасно!
Штанцлер согласно кивает:
— Рад, что ты понимаешь это, Дикон. До сегодняшнего дня она проявляла похвальную осторожность, но к тебе у неё особенное отношение. Надеюсь, ты будешь достаточно разумен и никому не проговоришься о свидании.
С ума вы все посходили, что ли?
— Эр Август, как можно — поставить под угрозу честь дамы! — патетично восклицаю.
— Я не сомневаюсь в твоей верности, — Штанцлер всё-таки всё ещё видит во мне малолетнего дурачка, — но ты можешь проболтаться случайно, например, под влиянием вина
— Я не пью, эр Август, — и это опять почти правда, вино я пью только в крайнем случае, когда не выходит отказаться. Да, вина тут приличнее, чем на моей родине, но образ жизни я планирую вести максимально здоровый.
— Совсем не пить не слишком разумно, Ричард. Это возводит барьер между тобой и другими людьми, другое дело, что нельзя терять меру. Если ты за вечер выпьешь бутылку-другую, с тобой ничего не случится, но о вине мы поговорим потом. — Отлично! Только лекций о вине мне не хватало, я ж даже не соображу, как на них реагировать. — Сейчас мы с тобой отправимся в аббатство Святой Октавии, где раз в неделю молится Ее Величество, а затем отдыхает в монастырском саду. Аббатиса — наш друг, хоть и олларианка. Она понимает, что у нас нет иной возможности встречаться без свидетелей. Мы все рискуем, но больше всех королева, Дорак ищет повод для развода.
Аббатиса — не важно. Рисковать-то зачем? И, кстати, чем?
— Эр Август, что грозит Её Величеству, если он этот повод найдёт?
— Отвергнутую с позором королеву никто не отпустит в родной замок. Её будет ждать монашеское покрывало — или яд. Я бы гордился такой дочерью, королева знает, что такое долг, она не ушла бы, даже жди её свобода. — Штанцлер грустно улыбнулся, и в этот момент я ему полностью верил. Окделл, ты дурак! Кто же отпустит с миром королеву из Людей Чести, пойманную на горячем? — Я надеюсь, что ты тоже помнишь свой долг, а теперь идём, и не забывай поплотнее кутаться в плащ, твои цвета очень приметны.
Ну цвета, строго говоря, не мои, но больше никого с синим и чёрным цветом на гербе я не припомню, тут старый, кхм, больной человек прав.
Сначала мы едем в карете, потом доезжаем до самого берега Данара, и выходим. Монастырь одной стеной выходит к обрыву, и в углу стены находится такая маленькая калиточка, чёрный ход, что ли? Из-за неё на нас подозрительно смотрит полная женщина в чёрном, долго смотрит, потом открывает. Прохожу внутрь, не зная, нужно ли ей что-то говорить.
— Будь радостен и спокоен, сын мой, ожидая возвращения Его.
Ыть! Эсператистский канон?
Эр Август кладёт мне на плечо руку.
— Я забыл тебе сказать, мать Моника — истинная аббатиса, тайно рукоположенная самим Эсперадором.
А, в смысле, тоже как отец Маттео в Надоре — эсператистка!
— От Создателя нашего нет и не может быть тайн, ложь, изреченная пред лжецом и отступником, не является грехом в Его глазах. Герцог Окделл, следуйте вдоль стены до живой изгороди, в ней будет проход. Когда Ее Величество вас оставит, возвращайтесь тем же путем.
Так сразу? Ладно, поняли, пошли. Вот кирпичная стена, а впереди нечто зелёное и колючее — надо полагать, та самая изгородь. Где проход-то? Пометавшись, всё-таки обнаруживаю, что ниша в старой кладке совсем не ниша, а проход в сад.
Сад восхитителен — цветущие акации, дурманный запах, скамья в тени с сидящей на ней женщиной… Зараза — пчёлы! Только бы не укусили. Королева пока меня не заметила, но со спины подкрадываться я не собираюсь. Намеренно шумно переступаю с ноги на ногу. Королева оборачивается испуганно — вот может, всё-таки не стоило устраивать эту встречу? Иду к ней, склоняю голову. Всё-таки красивая… И опять в почти придворном платье с корсетом! Лето в разгаре, а тут эта гадость, бедная женщина. Молчу — из нас двоих она обязана начать разговор, всё-таки этикет я неплохо подучил.
— Герцог Окделл!
Почтительно кланяюсь.
— Ваше Величество желали меня видеть?
— Да, да, — она мягко улыбнулась, — давайте присядем.
Ну что ж, присядем. Я — на почтительном расстоянии, это всё-таки королева. Она продолжает:
— Герцог Алва мне сказал, что запретил вам выходить из дома, это правда?
Монсеньор, я вас обожаю!
— Да, Ваше Величество. Он недоволен тем, что я постоянно попадаю в неприятности.
Она замолкает. Сейчас она не в тени, солнце превращает пепельные волосы в золотые. Лето, жара, а на ней даже шляпки нет! Только бы солнечный удар не случился или тепловой (в этом-то корсете, будь он неладен), меня ж придушат за оказание помощи!
— Ричард Окделл, — внезапно строго говорит Катарина, — я знала вашего отца и всегда восхищалась им, я… Я требую, чтобы вы сказали мне правду, какой бы она ни была.
Ой. Эм. Ладно, посмотрим, что ей нужно. Чем тут клянутся, вроде Создателем? Его всё равно не существует.
— Клянусь Создателем, — снова склоняю голову, — спрашивайте, о чём пожелаете, Ваше Величество.
Надеюсь, получилось достаточно вдохновенно?
— Герцог Окделл, какие отношения связывают вас и Первого маршала Талига?
Ы?! Вот это внезапно. Что значит — какие отношения? Отношения оруженосца и его монсеньора, а какие ещё?!
— Отвечайте, — резко требует Катарина.
— Отношения монсеньора и оруженосца, — говорю растерянно. — Ваше Величество, я не понимаю… Однажды герцог Алва помог мне, но эр Август…
— Я знаю историю с дуэлью. Герцог, вы не лжете?
— Клянусь, Ваше Величество, я даже не понимаю, что вы имеете в виду!
— Я боюсь за вас, Ричард, очень боюсь. Я всегда восхищалась Окделлами. Святой Алан был моим любимым героем, пока… Пока им не стал Эгмонт Окделл, а вы так на него похожи! Пусть ваш отец погиб, он все равно победил, и его убийцы это понимают. Я не знаю, что герцог Алва задумал в отношении вас, но сына Эгмонта он просто так не отпустит. — Королева почему-то замолкает. Затем, вздохнув, продолжает: — Я боялась, что Алва вас развратил. Так же, как Джастина Придда.
Джастин Придд… Джастин Придд… А. Вспомнил! Там ещё какая-то картина вроде была. Старший брат Валентина, который погиб. То есть был кем-то убит, но это за какой-то несчастный случай выдали.
— Старшего брата Валентина Придда? Того, погибшего?
— Он не погиб. Семья, как могла, скрыла позор, но Люди Чести никогда не умели лгать. Юный Джастин стал любовником маршала. Самое печальное, мальчик не просто впал в грех — он влюбился в этого негодяя! Рокэ с ним забавлялся довольно долго, а потом родные получили картину, изображающую Марка и Лакония. Художник воспроизвел все подробности. У Лакония были черные волосы и очень светлая кожа, но он был виден лишь со спины, а вот Марк… Это не могло быть случайностью, — голос Катарины дрогнул, — у него были родинки и небольшой шрам… Рокэ Алва в очередной раз пошутил.
Не понял. Так. Стоп. Джастина убили за эту историю. А какой-то ху…дожник нарисовал картину. То есть наоборот — художник нарисовал картину (найти бы того художника и поспрашивать!), а потом за это убили Джастина. Ызарги Чести!
— Ваше Величество, клянусь, нет ничего такого между мной и герцогом Алвой. Мы вообще мало видимся!
Ага, только тренируемся по утрам. И по балам шляемся. И иногда по куртизанкам. И рассказываем друг другу страшные истории.
— Он просто решил пошутить, — прошептала Катарина, — и Джастину это стоило Чести и жизни.
Старательно делаю скорбное лицо. Что у них тут за тюремные понятия такие, что Честь они в таком странном месте ищут? Тьфу ты, это она мне намекает, что это Алва прислал картину?
— Ваше Величество, вы думаете — это Ворон? — подпускаю в голос ужаса. Ой, боюсь! Ой, страшно!
— Потом он сам всё мне рассказал. Рокэ никогда не отказывается от того, что делает. Спросите его об отце, он расскажет правду. Со всеми подробностями. Я спрашивала, и лучше б я этого не делала! Иногда отсутствие совести и сострадания так легко спутать со смелостью.
Знаете, вот из принципа теперь спрошу! Вот во что я не верю, так это в такие странные развлечения Первого маршала, как будто делать ему больше нечего. Но этого я не говорю вслух. Королева продолжает:
— Ворон рассказал про Эгмонта Окделла с той же проклятой улыбкой, что и про Джастина Придда. Правда, маршал не думал, что мальчика убьют его же родные.
Леворукий и все его кошки! Твари! Ызарги Чести! Сначала спрошу монсеньора — уверен, он не солжёт, — и, если он подтвердит, что между ним и Джастином ничего не было, при первой возможности скажу Валентину, что Её Величество донесла до меня эту сплетню, но я в неё не верю и его потере очень соболезную. Бедный Валентин! Вряд ли ему будет очень приятно это услышать в очередной раз, но лучше я сразу скажу, что слышал и не поверил, и впредь верить не собираюсь.
В руках королевы с хрустом ломается веточка акации, которую она теребила до этого. Я вздрагиваю, выныривая из своих размышлений.
— Наверное, я недостойна принадлежать к дому Ариго, но я бы не смогла убить брата, что бы тот ни натворил, — шепчет королева. Если вы говорите правду — это вам только в плюс, о прекрасная Катари. Вот только — правду ли? — Мы все не без греха, а в шестнадцать лет так просто ошибиться… Это для вас, мужчин, честь — всё, а для женщин главное — любовь. В юности я так надеялась…
Она обрывает себя. Что-то я не пойму — на что она надеялась? Разве в этих кругах заключают браки по любви? Ну, кроме герцогов Алва — этим никто не указ. Ладно, страшную сказочку вы мне рассказали, меня только за этим вызывали?
— Дикон, — почти шепчет королева, — можно я буду вас так называть? Штанцлер говорит, что вас так называют друзья. Мы ведь можем стать друзьями?
Какая дружба — между опальным герцогом и королевой на грани обвинений в измене?!
— Ваше Величество! Это опасно для вас!
Она улыбается.
— Но мы же никому не скажем? А вы зовите меня Катари, разумеется, когда мы одни. Я всю жизнь мечтала о младшем брате, старшие братья всегда заняты войнами, политикой и охотами, им не до вышедших из детской сестер…
Ну и семейка у вас. То есть я знаю, да, но неужели ваши родители… ах да, родители. Почти дворцовый гадючник.
— Ты не понимаешь, как страшно годами не говорить ни единого искреннего слова. Я почти рада этой нелепой сплетне, иначе я никогда бы не решилась на тайную встречу с молодым человеком.
Какой сплетне — про Джастина? Или уже и про меня болтают? Если и болтают — то вашими стараниями.
— Ваше Величество, это слишком опасно для вас, — говорю уверенно, но мягко. — Моя матушка меня проклянет, если я посмею поставить под удар честь прекрасной дамы.
Она нежно мне улыбается.
— О, Дикон, это только наедине, и ты рискуешь не меньше… Но давай поговорим о чем-нибудь другом. Значит, тебя заперли в доме?
Ага, переходим ко второй цели встречи.
— Да, Ваше Величество.
Она чуть капризно хмурится.
— Катари. Катари и на «ты», Дикон.
Понятно, моё мнение никого не интересует.
— Да, Катари. Из-за столь неудачной истории с дуэлью монсеньор запретил мне выходить.
— Наверное, это было очень скучно.
В смысле — «расскажи, чем ты там занят целыми днями»? Ладно.
— Герцог Алва велел мне разыскать книги о Гальтаре, так что у меня не было времени скучать.
— Гальтара? — удивилась Катарина. — Старая столица? Зачем?
Да я-то откуда знаю? Хотя… про книги, наверно, не тайна.
— Кажется, монсеньора попросили. Я отдал ему то, что нашел, и он велел слуге куда-то всё это отнести.
А куда — я не знаю, не знаю, не знаю! А догадки к делу не относятся.
— А что там было, в Гальтаре? Знаешь, Дикон, я ведь люблю сказки, — улыбается мне королева, — а то, что случилось так давно, стало сказкой.
Да если бы! Ох уж эти сказки, ох уж эти сказочники, ох уж этот Эридани, ох уж этот Эрнани… Хотя к Эрнани претензий нет — делал что мог. Ладно. Что там в книгах было, такого, что всем известно? Ладно, начнём от сотворения мира…
— Гальтара была очень большой, — послушно начинаю сказку про белого бычка. — Она была построена с помощью великих сил в древние времена…
«Кэртиане жить, пока стоит Кольцо Гальтары», — было начертано на вратах внутренней Цитадели, вратах, которые открывались лишь перед теми, кто принадлежал к Великим Домам. Четыре Великих Дома, Четыре Знака Силы, Четыре Верхних Города, Четыре Вечных Башни, разнесенных на тысячи пасадан…
— Ты знаешь, почему Раканы оставили Гальтару? — встряла с вопросом Катарина. Ах, так вот что вас интересует со Штанцлером! Извините, но ничем, кроме жития Эрнани, я вас не порадую.
— Ну… У тогдашнего короля Эридани было два брата. Среднего звали Ринальди, младшего — Эрнани. Ринальди влюбился в герцогиню из дома Ветра…
— Дом Ветра, — пробормотала Катарина. — Дом Алва, проклятый дом.
Во-первых, Алва не Повелители Ветра. Во-вторых, тогда Алва ещё не было вообще, а Повелителями Ветра…
— Тогда это были не Алва, юная Беатриса была женой полководца Лорио Борраски. — То есть она сама в себе кровь Ветра не несла… впрочем, здесь место женщины последнее в плане наследования чего бы то ни было. — Ринальди пытался её завоевать, но Беатриса сказала, что лучше принадлежать последнему слуге или псу, чем забывшему о своей чести принцу. Ринальди похитил Беатрису…
Леворукий и все кошки его, какая муть. Но настоящую историю я рассказал монсеньору и, наверное, не расскажу пока больше никому, даже Роберу Эпинэ, пока он от своего Альдо не отвалится.
— Я знаю о том, что испытала Беатриса, больше, чем ты, — прошептала королева. — Она умерла или её заставили жить?
Тебе-то откуда знать? Твоя история не совпадает ни с выдуманной, ни с настоящей!
— Ее искали по всей империи, а Ринальди держал ее в Гальтаре.
Ага, ага, ага. На самом деле — не самый глупый ход… был бы, если бы Ринальди и впрямь это сделал. Прятать под фонарём… правда, потом стоило бы всё-таки перевезти её подальше от Гальтары… ну то есть если бы Ринальди всем этим занимался. Тьфу, нашёл, о чём думать — о вранье, изобретённом Беатрисой и отшлифованном церковью!
— Принц приходил к ней каждый день, пока она не… — Я не помню! Может тут мужчина сказать женщине слово «беременность»? — Пока не стало так, что у нее должен был родиться ребенок.
— Это мне урок, — Катарина вцепилась в черный шелк платья, — нельзя считать себя самой несчастной. Никогда…
Ох, ну вот что на такое ответить? Ладно, всегда можно извиниться.
— Простите меня. Мне не следовало пересказывать эту ужасную историю.
Которую и без того знает каждая собака. Эрнани стал великим королём, стал святым, история Беатрисы сотни раз пересказана поэтами, художниками, скульпторами… Вот что, что Катари надеется услышать в моём пересказе?
— Говори, Ричард. Я хочу знать, что стало с ними обоими — герцогиней и принцем.
Ну Катари, ты не можешь не знать, образование дают хорошее. Наверное, даже Окделл знал эту историю с детства — ещё бы, начало воцарения эсператизма!
— Ринальди его месть наскучила, и он собрался убить пленницу, но один из слуг, тайный эсператист, — а как иначе, легенда-то теперь стала эсператистской, вот, конечно, и персонажа вписали соответствующего, — помог герцогине бежать. Он хотел укрыть ее у своих единоверцев, но Беатриса Борраска решила иначе. Она, как была обнаженной, среди бела дня прошла через всю Гальтару к королевскому дворцу и потребовала у Эридани Ракана справедливости. Ринальди пытался отрицать свою вину, но был изобличен слугами и любовницей.
Был предан своим же братом. На его любовницу мне глубоко чхать, хотя я всё-таки надеюсь, что её зажрали вырвавшиеся твари.
— Народ Гальтары и Великие Дома потребовали от короля заточить преступника под Цитаделью, и Эридани согласился.
Вроде он это и предложил. А если и нет — всё равно бы туда запихнул. Тварь. Хорошо всё-таки, что его сын пошёл не в отца, а в дядю, и все его потомки тоже.
— Под Цитаделью?
— Да. Под Цитаделью были пещеры, в которых жили страшные чудовища. Те, кто создал Гальтару, сделали так, что они не могли подняться наверх. Самых страшных преступников запирали в этих подземельях, так поступили и с Ринальди.
В одной из читанных мною книг для раскрытия истины её хранитель нанял драматурга и подсунул ему истинную историю, заменив имена. Может, мне удастся раскрыть историю Ринальди таким же образом, не через себя? Или вон романчик тиснуть, имена заменить — все обрыдаются. Я бы точно, если бы истинную историю Ринальди прочитал в детстве, обрыдался бы.
— Это справедливо, — жестко говорит королева, — тот, кто надругался над женщиной, не должен жить, но смерть его не должна быть лёгкой.
Да я даже согласен, вот только Ринальди был невиновен.
— Да, Ваше Величество, но Ринальди принадлежал к роду Раканов, а Раканы были наследники создавших Гальтару. Эридани и его братья владели древними секретами. Осужденный принц нашел способ отомстить. Каким-то образом он открыл дорогу заточенным в пещерах тварям, и они вырвались на волю. Чудовища казались непобедимыми, но Эридани пустил в ход подвластную Раканам магию. Он спас город, но сам погиб. Корону получил Эрнани, последний из братьев Раканов.
Который так и не решился открыть правду, хотя и выяснил её. Понимал ли он, что Беатриса в принципе не могла родить девочку, хоть мёртвую, хоть живую? Или предпочёл закрыть глаза, чтобы не преследовать племянника, не виноватого в личностях своих родителей?
— И новый король, и его народ не хотели оставаться в Гальтаре, и Эрнани перенес столицу в Кабитэлу, а сам отрекся от старой веры и подвластных его роду сил.
Дурак. Или просто не знал? Младший, болезненный… наверняка все были уверены, что он не переживёт Излом, так зачем учить, взваливать на хрупкие плечи проклятие знания? Поэтому последний Ракан бредёт в кромешной тьме, и я тут не могу помочь ничем. Последний Повелитель Скал в такой же кромешной тьме. И Повелитель Молний. А Повелители Волн и Ветра вообще не подозревают о своей силе.
— Эрнани был прав, — качает головой Катарина, — В наше время слишком многие готовы опираться на зло. Хорошо, что древние секреты сгинули навсегда.
Думай что хочешь.
— Спасибо тебе, Дикон, — продолжает королева, — это самая страшная и самая красивая легенда из всех, которые я слышала. Представляешь, я чуть было в неё не поверила…
Красивого-то в ней что?! И не говори, что раньше эту легенду не читала, это ж основание эсператизма!
— Ваше Величество… — прокатит, не прокатит?
— Катари, Дикон! — повелительным тоном.
Не прокатило. Жаль.
— Катари, ты думаешь, это ложь?
— Что касается герцогини и принца — нет, такое нельзя придумать, а вот всё остальное… В Эсператии сказано, что нет Силы аще от Создателя, а он не потерпит на земле Кэртианы мерзких тварей. И потом в юности я увлекалась магией. Мне так хотелось научиться менять мир к лучшему, но магия невозможна, Дикон. Даже самая простая.
Тебе — да. Женщинам в этом мире магия не может быть доступна по определению… с другой стороны — вот откуда мне знать, что тут всё-всё соответствует читанным когда-то книгам? Катари продолжала:
— Люди не могут летать и дышать под водой, и они с этим живут, иногда даже счастливо. Надо смириться и с тем, что колдовать нам тоже не дано. Если б «древние секреты» и впрямь существовали, их бы снова открыли. Как гоганы ни хранили секреты бумаги и пороха, а монах Клаус их все равно разгадал. То же было бы и с магией, если б она существовала.
Магия Повелителей и Раканов доступна только носителям их крови, и передаётся по мужской линии. Так что твои братья по отцу в пролёте, сила только у Жермона. Но этого я не расскажу тем более. Ну и вообще — есть разница между тем, что можно открыть всем, и тем, что доступно отдельным людям. Всё равно что пытаться описать закат слепым — слепые объявят чушью и безумием любое сказанное им слово. С третьей стороны… откуда мне знать, может, магии и впрямь нет, а Алва просто очень удачлив?
Чтобы не молчать — уверяю королеву, что да, всё только от Создателя. И тут спохватываюсь. Айрис!!!
— Катари… могу я обратиться к тебе с просьбой?
— Конечно, — улыбается и взмахивает ресницами королева. Нет, она правда красивая, просто не повезло ей. Попала мышка в колесо — пищи да беги… Скорей бы Дорак на тот свет отправился, а там — вдруг удастся Штанцлеру его собственный яд скормить? Как всем сразу станет проще!
— Катари, моя младшая сестра, Айрис… она болеет грудной болезнью. Это не заразно, но ей очень вредно жить в холодном Надоре. Скажи, могла бы ты принять её в фрейлины? Я понимаю, что такие вопросы не решаются таким образом, я готов написать официальное прошение, но я очень боюсь, что это тебе может повредить.
— Я пока ещё королева, — вскидывает голову Катари. — Я ещё могу удовлетворить твой запрос. Пиши, Дикон, я буду очень рада видеть твою сестру в Олларии, если она хоть немножко похожа на тебя — рядом со мной окажется хоть один верный мне человек. Так тяжело одной…

Chapter Text

Через два дня после разговора с прекрасной Катари случилась забавная история. После тренировки с пистолетами я перед обедом отправился поиграть с котятами Ньевы, они уже открыли глаза и достаточно бодренько бегают. Ну то есть как — бегают… Держатся на лапах и немножко играют с травинкой. Бланка сказала, что всех котят оставят — нужно восстанавливать поголовье наших кошек, а то одна Ньева не справляется, особняк большой. Меня это порадовало — по поверьям моей прошлой родины — трёхцветки приносят удачу.
Ну, в общем, сижу я, никого не трогаю, пара котят за травинкой бодро передвигается, один спит, двое спарринг устроили… И тут за спиной раздаётся голос:
— Юноша, а чем вы тут таким интересным заняты?
Я аж подскакиваю. Ну нельзя ж так подкрадываться!
— Эм, монсеньор, у меня свободное время.
— Помню-помню, — кивает Алва. И вдруг спрашивает: — А разве кошка в эсператизме не является нечистым животным?
Монсеньор, и вы туда же?
— Во-первых, очень даже чистый — кто-кто, а кошки всё время умываются! Во-вторых — а я тут при чём?
И, подумав, добавляю:
— К тому же, учитывая ходящие о вас слухи, удивительно, как в доме ещё не сидит по кошке в каждой большой комнате!
Рокэ запрокидывает голову и хохочет, совершенно преображаясь. Сколько ему лет, ведь уже хорошо за тридцать? А выглядит сейчас чуть старше меня.
— Тогда скажут, что он и вовсе у меня живёт, — отсмеявшись, говорит Рокэ. — Или что я и есть — он.
— Мастью не подходите, монсеньор — ехидничаю я. И едва успеваю прикусить язык, чтобы не сказать, что Ринальди был золотистым блондином, как Савиньяки. Хорошо, что я спалил тот старый листок с записью двух версий истории Ринальди. С другой стороны — Леворукого и так с тех пор и рисуют, как Ринальди.
— Зато носитель всех пороков зараз, разве вам это не объяснили друзья вашей семьи? — интересуется Алва.
Я кривлюсь. С такими друзьями никаких врагов не надо! Спаси, меня, господи, от друзей, а с врагами я и сам справлюсь! Впрочем… Я же хотел спросить. Как раз про то, что выслушал от друзей семьи.
— Монсеньор, могу я задать вам вопрос?
— Ну вот, Ричард, вы опять стали убийственно серьёзны, — усмехается Алва. — Задавайте, что уж тут. Что, вспомнили одну из баек обо мне и хотите проверить?
— Услышал, — поправляю Ворона. — Услышал и считаю необходимым узнать точно у одного из участников истории.
Потому что с Джастином, если он вдруг вернётся выходцем, разговаривать точно не стоит. Интересно, насколько происходящее тут соответствует книге? До сих пор достаточно соответствовало, несмотря на то, что описанные в книге грабли я пытаюсь обходить. Или обхожу случайно — кажется, тот Ричард, например, считал всех кэналлийцев скопом негодяями.
— Спросите про смерть своего отца? — заламывает бровь Ворон. Он ухмыляется, но уже не улыбается.
Качаю головой. Нет. Это не срочно.
— Спрошу про Джастина Придда. Между вами что-то было, или он кому-то помешал?
— А что, совместить никак? — уже почти скалится Рокэ. — Что ж вы сразу со сложных вопросов начинаете, юноша?
— А в чём тут сложность? — возвращаю ему ехидство. — На самом деле вариантов всего два — «да, было» и «нет, не было». Да или нет, монсеньор?
— Нет, — странно, но Алва почему-то очень внимательно смотрит мне в лицо. Что он там пытается высмотреть? — Джастин был влюблён в Катарину.
Я задумчиво киваю. Я так и думал, но если бы Ворон сказал «да» — я бы извинился за то, что лезу не в своё дело и бережу старые раны. Впрочем, это и сейчас не помешает… ну, хотя бы объясниться.
— Извините, монсеньор, но мне надо было это точно знать.
При случае поделюсь с Валентином, кто именно до сих пор не стесняется трепать имя его брата.
У Ворона на лице начинают проскакивать тени какого-то злого веселья.
— Да? И кто же?
Я что, сказал это вслух? Ну ой.
— Монсеньор, пожалуйста, обещайте, что не передадите наш разговор никому.
Ворон ухмыляется.
— А в этих кустах нас могут слышать все слуги, вас это не смущает?
— С докладом к кардиналу они не побегут, а это для меня главное, — отмахиваюсь я.
— Её Величество, — кисло улыбается Алва. — Кто ж ещё?
— Её Величество, — подтверждаю я. — Ещё я услышал про картину, которая якобы от вас и якобы вы лично во всём признались. Но в это я не верю.
— Вот как? — настроение у Алвы почему-то поднялось обратно. — И почему же?
Закатываю глаза.
— Вас даже эр Август, даже наедине с двоими Людьми Чести, назвал гремучей змеёй, а не подколодной. Вы никогда не стали бы устраивать такую гадость своему любовнику, даже бывшему, а если верить сплетне — бывшим он и не был. А так как вы этого не стали бы делать — то и признаваться вам было бы не в чем. Особенно с учётом того, что между вами и Джастином и вовсе ничего не было.
Алва задумчиво хмыкает. Меня уже несёт.
— Зато я охотно верю, что его убили свои. Не знаю, за сплетню ли, за картину, за ещё что, но мне прямым текстом сказали именно это: убили и выдали за несчастный случай. Вот. Я в восторге от Людей Чести! Даже не стесняются.
Договорив, выдыхаю. Снова скребу перед котятами травинкой, но им уже нет дела. Решаю не отвлекать животинок и перевожу взгляд обратно на Алву. Тот выглядит каким-то очень задумчивым. Поколебавшись, обращаюсь:
— Монсеньор? Что-то не так?
Он внимательно на меня смотрит:
— А как же гайифский грех? Разве вам не объясняли, как это ужасно?
Вздыхаю.
— Монсеньор, да неужели он страшнее убийства родного человека? Страшнее предательства?
— Будто и не в Надоре вы воспитывались, Ричард, — задумчиво отвечает Алва. — После обеда подойдите ко мне в кабинет.

В кабинете, к моему изумлению, Алва кладёт передо мной кошелёк и говорит:
— Окделл, я уже говорил, что мой оруженосец суаны считать не будет. Один раз вы от денег решили отказаться, но теперь — берите.
Я недоуменно пожимаю плечами, глядя на Алву.
— Монсеньор, но я ещё и свои-то не потратил. На что мне их тратить? Я живу у вас, кормлюсь сам вместе с лошадьми, одеваюсь тоже за ваш счёт — куда мне ещё деньги? На что?
Алва качает головой, с силой проводит ладонями по глазам. У него что, опять голова болит?
— Вот откуда такое бессребреничество, юноша? Берите, говорю. Хоть друзьям подарки купите.
О. Действительно, стоит что-нибудь заказать близнецам, Берто и Арно. Но что — и где? Тянусь за кошельком:
— Монсеньор, может быть, тогда даже подскажете, где их лучше заказать?
— Вот это — нет, — смеётся Рокэ. — Мои камни все из Кэналлоа. Хотя… пару имён я вам назову. Теперь второе.
— Да, монсеньор?
— Я так полагаю, вы понимаете, что то, что вы высказали мне сегодня, в других местах высказывать не стоит. Но встречаться с графом Васспардом я бы вам не советовал. По крайней мере — в ближайшие месяца четыре.
— Почему, монсеньор?
— Вот именно для того, чтобы никто не связал ваш недавний разговор с королевой и встречу с графом Васспардом, — припечатывает Алва. — Всё равно всё случилось ещё два года назад.
Я сглатываю. Он опять прав. Я уже недавно подставил Валентина с дуэлью, в следующий раз нам стоит встретиться не по моей инициативе, а то Ызаргов Чести бояться нужно никак не меньше Квентина Дорака.
— Я понял, монсеньор.

***

Подарки друзьям я заказал. А ещё засел за написание писем. Понятно, что изготовление подарков — дело небыстрое, так что их я отправлю уже в следующий раз, а пока просто напишу письма.
С близнецами проще всего — письмо одно, в Торку, рассказываю о том, как служу у Алвы и вставляю в письмо переведённый на талиг и отшлифованный «Торский блюз». Честно пишу, что стихи не мои, но я надеюсь, что им понравится. Слышал, мол, такую песню.
Для чего и над чем поднялась звезда,
Кроме серых неладных скупых камней.
В этой крепости лучшего нет труда,
Чтоб стоять за неё — или вместе с ней.
Если день продержались — и то не зря,
Для того и удача нужна войскам.
Господа офицеры, да что терять,
Кроме этого неба и этих скал.
Есть кому, кроме нас, подвести итог,
Это нам не сходить со своих высот.
Может, мир и считает до четырех,
Но за Торкой пехоты под сорок сот.
Это нам не вникать в перехлест интриг
И не верить излишне красивым снам —
Может, где-то Создатель хранит Талиг,
Но граница Талига досталась нам.
В этой крепости отдыха лучше нет,
Чем смотреть на закат и крутить усы,
Ожидая, что завтра другой рассвет
Будет брошен войной на её весы.
И останется драться и победить —
Для того, очевидно, сюда пришли.
Господа офицеры, кому судить,
Кроме этой уставшей родной земли.
Попытаться, что ли, научиться играть на гитаре? А слух-то у меня есть? Что-то список того, что хочется выучить, не очень сокращается… Да, геральдику, историю и землеописание я подтянул, а вот законодательство и языки — нет! А надо… Ладно, письма ждут.
Вторым пишу Берто. Тут я больше упираю на то, что очень мало знаю о своём монсеньоре, прошу написать что-нибудь, что поможет мне его понять чуть лучше. Формулировки стараюсь выбирать максимально нейтральные — вряд ли, конечно, письмо перехватят, но бережёного Абвении берегут. Спрашиваю, как там дела у самого Берто.
Для Берто у меня тоже есть песня из старых краёв. Опять же пишу, мол, не моё, услышал эту песню, не знаю, может, ты и слышал, но всё-таки пишу.
Мы с тобой давно уже не те,
Мы не живем делами грешными,
Спим в тепле, не верим темноте,
А шпаги на стену повешены.
Наш корабль поставлен на прикол,
На тумбу пушку исковеркали,
Растрачен порох фейерверками,
На катафалк пошел лафет.
Мы с тобой давно уже не те,
И нас опасности не балуют,
Кэп попал в какой-то комитет,
А боцман служит вышибалою.
Нас теперь не трогает роса,
На парусах уж не разляжешься —
Пропил артельщик разгулявшийся
На контрабанду паруса!
Мы с тобой не те уже совсем,
И все дороги нам заказаны,
Спим в тепле на средней полосе,
Избрали город вечной базою.
Знаю, нам не пережить зимы,
Корабль наш, словно пёс, на привязи,
Кривая никуда не вывезет,
Но море ждет нас, черт возьми!
Море ждет, а мы совсем не там.
Такую жизнь пошлем мы к лешему!
— Боцман!
— Я!
— Ты будешь капитан!
Нацепим шпаги потускневшие.
Мы с тобой пройдем по кабакам,
Команду старую разыщем мы,
А здесь, а здесь мы — просто лишние.
Давай, командуй, капитан!
Надеюсь, песня Берто понравится.
Последним берусь за письмо к Арно. Как-то даже неловко писать, что я занят в основном тренировками и библиотекой, причём отнюдь не разборами старых сражений. В итоге с третьей попытки удаётся написать внятно про Малый Совет Меча, про совершенно идиотскую дуэль, про грандиозный проигрыш Килеана-ур-Ломбаха (пусть посмеётся).
Ну и для Арно тоже есть песня. Посвященная временам Двадцатилетней войны.
Шестнадцать высоких башен —
Ни враг, ни Закат не страшен,
Медведям не улыбнётся звезда удачи!
Пусть нас с каждым днём всё меньше,
Но в замке детей и женщин
Достаточно, чтобы не помышлять о сдаче.
Мы намертво вгрызлись в стены,
Пока кровь бежит по венам,
Пока мы живём — не кончилась наша служба!
В ладонях мы держим сердце —
За нас умер старый герцог,
За нового — мы умрём, если будет нужно.
Так, братцы, не рвите песню,
К домам своим и невестам
Сквозь пепел и тьму, сквозь грохот войны вернёмся.
Налейте же кубки полны —
Не позже Весенних Молний
Придёт Эпинэ — навстречу к нему прорвёмся!
Завершённые письма откладываю, но пока не запечатываю. Мало ли, вдруг ещё что случится — допишу…
…потому что по книге, которую я ещё немножко помню — будет война. Вторжение в Варасту. Скоро, ещё до конца лета.

***

Не то чтобы я совсем не ожидал этого визита — но месяц подходил к концу, я всё больше беспокоился по поводу войны, и не очень вспоминал, что там ещё было на этот момент. Могла бы быть дуэль, но дуэль я себе успешно устроил ещё месяц назад, хотя и не имел таких намерений.
А тут однажды после моей тренировки закатывается (иначе не скажешь) к нам во двор некий роскошно одетый господин. Я после тренировки понятно в каком виде, Алва тоже не по-выходному одет…
Господин между тем заприметил Ворона и просиял. Мелко перебирая ногами в туфлях с огромными пряжками, он пересек двор и, сняв шляпу с огромным желтым пером, подмел ею булыжники у маршальских сапог.
— Монсеньор, — голос у господина также был роскошным, — прошу вас простить мне наглость, с коей я вторгся в вашу обитель. Не смея надеяться, что вы меня помните, спешу назвать свое скромное имя. Я — барон Капуль-Гизайль.
— У меня хорошая память, — прервал барона Алва. — Что ж, барон, проходите. Прошу простить мой вид, мы с оруженосцем только что с утренней тренировки.
Алва счёл нужным переодеться, я тоже привёл себя в вид, подобающий оруженосцу и теперь, стоя за креслом монсеньора, подливал ему и барону вино, пытаясь попутно не утонуть во взаимных любезностях, разговорах о погоде, природе и прочем.
— Я не смею дольше злоупотреблять вашим гостеприимством, — наконец произнес Капуль-Гизайль. — Но, дорогой герцог, вы не представляете, как я и моя супруга огорчены тем, что вы не спешите исполнить ваше обещание. Вы обещали осчастливить наш дом, но не пришли, и вот сегодня я рискнул…
— Вы совершенно правы, — судя по голосу, Алва был рад визиту барона, — я веду себя непозволительно. Если у вас найдется пара минут, я напишу баронессе и вымолю у нее прощение за неподобающее поведение.
Барон опустился обратно в кресло и потянулся к вину, Ворон же потянулся к чернильнице. К некоторой моей озадаченности, он черкнул всего несколько фраз, не больше, затем вручил записку мне:
— Ричард, поезжайте с бароном, передайте эту записку госпоже баронессе и привезите ответ, — он знакомым жестом провёл ладонями по глазам.
У него опять голова болит, да что ж такое!
— Да, монсеньор.
Пока мы ехали к особняку и барон чирикал о своих морискиллах, я ломал голову над тем, можно ли попросить разрешения взглянуть на коллекцию гальтарских диковинок барона. Я не ценитель ни разу, но там же маски, которые должны упасть… или что-то в этом роде. С другой стороны — я же даже не помню, что это будет означать! И вообще, у меня ещё есть время, нужно подучить древнегальтарский и уже тогда идти. Хоть идиотом выглядеть не буду.
Прекрасная Марианна сегодня была в много лучшем настроении, чем при нашей последней встрече. Я передал ей письмо с оттиском ворона на синем воске. Марианна вскрыла письмо, пробежала глазами и передала мужу.
— Прочтите, сударь.
Тот прочел и улыбнулся.
— Какой милый человек, не правда ли, дорогая?
— О, да. Ричард, я ведь могу вас так называть? Господин Первый маршал ждет ответа на свое письмо и заверяет, что вы любезно его доставите, но мне нужно немного подумать, а пока, если вы не возражаете, мы пообедаем.
Обед прошёл лучше, чем я боялся. Я даже не представлял, о чём говорить, но прочитанные мной по заданию Алвы книги о Гальтаре внезапно оказались к месту и позволили найти некоторые точки соприкосновения с бароном. Увы, чем интересуется прекрасная Марианна, мне так и не удалось понять. Она поддерживала разговор… в женском стиле «ах, как интересно». Нет, фальши не было ни капли, но я сам когда-то оказывался в похожей ситуации, и представляю, как это делается, тем более что про Гальтару Марианна не могла не слышать неоднократно от барона. Но нет — сидела, слушала, потом мы перебрались в гостиную… кажется, это так называется.
Я честно старался не смотреть в глубокое декольте баронессы. Как сказала какая-то девушка — «глаза у меня выше!» Хотя это и было несколько проблематично — Звезда Олларии полностью заслуживала своё прозвище и умела подчеркнуть достоинства, а я ещё в прошлый раз впечатлился по самые уши. Какая женщина!..
И, надо думать, Алва и в этом вопросе решил позаботиться об оруженосце. Потому что в какой-то момент Марианна оказалась ну очень близко, и… Ну то есть я примерно представлял, как это с женщиной бывает, но, во-первых, это было давно и в другом теле, а во-вторых — на самом деле особо опыта у меня и не было. Ну пообжимался с девушкой немножко… поласкался… на своём теле, тогда женском, проверял, что и как… всякие фильмы смотрел… хотел бы сказать — «обучающие», да если бы обучающие! Просто — постановка, она постановка и есть.
А Марианна была настоящая. Живая, тёплая, пахнущая какими-то духами. Было неловко, немножко странно, путался, куда деть руки и всё остальное, она смеялась, я, не пытаясь что-нибудь брякнуть (я до сих пор сомневался в своём умении делать достойные по местным меркам комплименты), пытался как-то сделать ей приятно, не обижаясь на смех. Она и смеялась как-то тепло, совсем не обидно, и у меня даже вроде что-то получалось, хотя — ну будем честны, что может нецелованный мальчишка семнадцати лет от роду? В моей прошлой жизни я бы, может, ещё школу бы не закончил, а тут вот — несравненная Марианна. Она мурлыкала мне, как прикоснуться, учила, и я с радостью учился, осознавая, что вряд ли это в скором времени повторится, но этот день, вечер, ночь, утро, дурманящие и сладкие — были мои.
На самом деле — даже чуть больше. У прекрасной Марианны я в итоге провёл больше суток, старательно запоминая и пытаясь применить то, чему она учила, кажется, даже что-то стало получаться. Провожать меня она не вышла, оно и к лучшему — я не знал, как и что ей сказать, как на неё смотреть, только барон Капуль-Гизайль приглашал бывать у них запросто, приходить послушать его любимиц-морискилл и обсудить гальтарские легенды. Я в который раз пообещал себе засесть за древнегальтарский.
Как я и думал — меня не искали. Уж наверное, Алва представлял, что делает и куда меня отправляет. Я погладил Баловника, скормил ему яблоко и пошёл искать монсеньора и докладываться о своём возвращении. На третьем этаже не было тихо — доносился струнный перебор и вроде даже голос. Война же вроде ещё не началась, верно? Я пошёл на звук.
В эту комнату мне до сих пор заходить не довелось. Тёмная — окна развёрнуты на рассвет, а сейчас уже закат. Горит камин, бросая алые и багровые блики на стены, пол, и сидящего у камина Алву с гитарой. Мне кажется, что это важно, но что тут могло случиться? Или должно случиться? Или уже не случится?
— Монсеньор? — осторожно подаю голос, переступая порог.
— Заходи и садись, — требует развернувшийся ко мне Алва. — Да не туда! Иди к огню, налей вина себе и мне.
Подхожу, сажусь, наливаю. Алва кивает и снова поёт, на кэналлийском, видимо. Он красиво поёт, жаль только, я ни слова не понимаю. Слушаю заворожённо, пока он не обрывает мелодию, прижимая струны ладонью, и не требует:
— Пей!
Осторожно отпиваю. Вино очень тёмное и чуть горчит. Алва пристально на меня смотрит:
— До дна!
Поспешно мотаю головой.
— Нет, монсеньор, я тогда напьюсь сразу. А вы красиво поёте, хочется слушать.
Алва коротко смеётся, но больше не настаивает. Я потихоньку прихлёбываю горьковатое вино, слушаю пение, наполняю бокалы — свой реже, его чаще.
Почти идиллия, которая прерывается появлением какого-то… курьера?
— Господин Первый маршал! Вы должны немедленно явиться к его величеству!
Кой Леворукий тебя принёс?! Так хорошо сидели!
— Я никому ничего не должен, — лениво откликается Алва. — Сегодня я хочу сидеть у камина и пить «Дурную кровь». И я буду сидеть у камина.
— Его величество…
— Во дворце целая армия придворных. Полагаю, они в состоянии чем-то занять одного короля. Ступайте назад и передайте, что маршал Алва пьян и предлагает всем отправиться к кошкам и дальше.
— Но, господин герцог, я не могу… — мямлит посланец. Наивный. Алва хочет сидеть здесь, ему это зачем-то очень нужно, и шансов у несчастного курьера никаких.
— Ну тогда соврите что-нибудь куртуазное, — ухмыляется Алва. — Хотите выпить?
— Н-нет… — иди уже, а, несчастный? А то с Ворона станется приказать мне тебя напоить.
— Врёте, — припечатывает Алва. — Хотите, но боитесь… Ладно, идите.
Едва получив высочайшее разрешение, бедолага вываливается за дверь. Алва поворачивается ко мне.
— Можешь считать это уроком, Дикон. Не надо мчаться на зов, даже к королям. Королей, женщин и собак следует держать в строгости, иначе они обнаглеют. Уверяю тебя, нет ничего противней обнаглевшего короля…
Я задумываюсь. Думается тяжело, всё-таки следовало пить ещё меньше или разбавлять.
— Монсеньор, а как же ваша клятва? Или она действует только на угрозу королю? Или она действует только на приказы, лично королём отданные?
— Да ты, никак, обо мне беспокоишься? — смотрит на меня Алва. Не могу разобрать выражение его лица, то ли слишком темно, то ли я уже слишком пьяный. — Зря. Я любимчик Леворукого, ничего со мной не будет.
Какой Леворукий, чем он тут поможет? Даже Четверо не могут отменить клятву кровью!
— А как же Создатель? — заламывает бровь Алва. — Разве правоверному эсператисту положено поминать Четверых?
Ой, а я что, вслух сказал? Собираю мысли в кучу.
— Я не знаю, кто создал Ожерелье. Но вряд ли этот кто-то интересуется тем, кто с кем спит, кто кому молится и кто какие законы соблюдает, пока это Ожерелью не угрожает. Это во-первых. Во-вторых, кто сказал, что Создатель не мог создать и Четверых? В-третьих, до Излома ещё есть время, и я вообще пока не хочу об этом думать, а клятва действует вне зависимости от Излома. А вы последний в роду…
— А за себя, значит, не страшно? — смотрит на меня Алва очень внимательно.
Не понимаю, что я такого сказал? Так Повелителя можно… Ой, нет, не то!
— Так у вас-то врагов много больше, чем у меня!
— Не хочу портить вечер дальше разговорами о врагах, — решает Алва. — Пей, и поверь — я не нуждаюсь в защите.
И он снова берётся за гитару, но слова этой песни я понимаю. Слушаю, затаив дыхание.
Ветер…
Ярость молний, стойкость скал,
Ветер…
Крики чаек, пенный вал,
Ветер…
Четверых Один призвал.
Ветер…
Отставляю подальше вино, чтобы не сшибить бокал. Шевелю губами, стараясь запомнить текст. Как Алва красиво поёт! Он вообще может расслабиться хоть где-нибудь, хоть как-нибудь ещё? Ну, кроме как вот так, изредка, с вином и гитарой…
Скалы…
Лед и Пепел, с гор обвал,
Скалы…
Миг и Вечность, штиль и шквал,
Скалы…
Четверых Один призвал.
Скалы…
— Дикон, ты так слушаешь, будто в первый раз слышишь эту песню.
Я вздрагиваю от неожиданности.
— Я не помню… Может быть, и слышал когда-то, но я вообще не помню, чтобы в последний год перед Лаик у нас кто-нибудь что-нибудь пел, кроме гимнов Создателю. Эрэа Мирабелла очень строгая, она наверняка что-нибудь делала с теми, кто был слишком… — запинаюсь, пытаясь подобрать слово. Машу рукой, чуть не задевая вино. — …Слишком живой. Она всех ненавидит. И всем мстит. Ну, мне и Айрис точно.
Может быть, себя она тоже ненавидит, но тем, кто живёт в Надоре, от этого не легче. А про Айрис я точно помню, это из-за возлюбленной Эгмонта.
— У вас настолько плохая память, юноша, — снова заламывает бровь Алва, — что вы не помните дальше года перед Лаик?
Как-то это странно звучит. Я мучительно подбираю слова, пытаясь понять, что от меня хотят-то.
— Я вообще ничего не помню до своих пятнадцати. И никого не помню. Я так сильно болел, что всё-всё забыл. Меня читать и писать заново учили и со всеми знакомили заново.
Алва откладывает гитару. Смотрит на меня.
— А ваш отец?
— Что — отец?
— Его вы тоже не помните?
Пытаюсь покачать головой, но начинает вести голову. Покрепче вцепляюсь в пол.
— Нет. Мне только рассказывали про Эгмонта.
— Кое-что становится понятным, — роняет задумчиво Алва. — Говорите, вам нравится, как я пою? Что ж, пейте и слушайте.
Я слушаю, и слушаю, и слушаю, пока не закрываются глаза. Но даже после этого ещё какое-то время звучат в ушах песни.
А потом вместо красивых песен мне приснился премерзкий кошмар. Я брёл по каким-то светящимся переходам, а сзади ползла смерть. Меня кто-то звал, тело не слушалось, как бывает в таких снах, а потом сзади раздался чей-то крик ужаса, потом стон, потом хруст, я обернулся, но сзади была только стена, и я был спасён, но почему-то было очень стыдно.
Как будто я кого-то бросил там на смерть.
— Сударь…
А? Что?
— Сударь, вода для умывания в кувшине, а здесь отвар горичника…
Я с трудом разлепил глаза. Хуан! Вот кто спас меня из кошмара. Голова болела и кружилась, толком сосредоточить зрение не удавалось, во рту было сухо, как в пустыне. Я лежал в собственной спальне, хотя заснул явно ещё в той комнате, где слушал пение Алвы и напился. Наверное, слуги отнесли…
Хуан держит на подносе кружку, к которой я жадно припадаю. Отвар был очень горьким, но мне так хотелось пить, что я залпом выпиваю всё. В голове потихоньку стало проясняться.
— Хуан, а монсеньор?
— Уехал, — спокойно поясняет Хуан.
Вот чтоб я ещё так напился! А если Алве положено было с оруженосцем ехать?! Тем временем Хуан проходит к окну и отдёргивает занавеси. В окно бьёт яркое послеполуденное солнце. Это сколько ж я проспал? Подхватываюсь к кувшину, плещу в лицо водой. Горичник оказался очень полезным и действенным средством, даже голову уже не ведёт.
— Третий час пополудни, сударь, — поясняет Хуан до того, как я успеваю его о чём-то спросить. — Возможно, вам будет интересно узнать, что началась война.
Та самая война! Вараста, барсы, козлы, Белый Лис и Эпинэ.
Вот и посмотрим, насколько можно опираться на книги.

Chapter Text

На конюшне мне сказали, что герцогу Алве с нарочным привезли письмо из Надора. Я так надеялся, что оно где-нибудь затеряется… Тьфу, да где оно могло затеряться, если оно не из Надора?
Эр Август, чтоб ему куриной костью подавиться, решил, что мне следует вернуться в Надор. Да сейчас, размечтался! При всех Алва письмо зачитывать не будет, а наедине, когда он про него скажет, я буду его слёзно умолять меня не прогонять. Мирабелла всех ещё переживёт, а я к тому же знаю, что письмо поддельное. Впрочем, про подделку я ему не скажу, чтобы не позориться.
За прошедшую со дня объявления о войне неделю Алва заезжал домой всего два раза, и оба раза я ему не потребовался, так что я сидел в библиотеке и лихорадочно искал в книгах дополнительную информацию о Варасте.
Вараста. Житница Талига. Граничит с Сагранной и Гайифой, а за Сагранной — Кагета. И Адгемар Белый Лис, который и натравил «барсов». Когда-то — владения Борраска, которые почти вымерли в чуму со всей провинцией. Официально, кстати, вымерли, но Алва — не Повелители Ветра, а прерваться род не мог. Не на Изломе — точно не мог! Между Изломами сама Кэртиана защищает Повелителей… впрочем, имя Повелителя Ветра я знаю, а в остальном старая история сейчас не актуальна.
— Дор Рикардо!
А?
Оказывается, кузен Наль прислал записку. Хочет встретиться вот прямо сейчас. Ну ладно, всё равно я пока Алве не нужен.
Леворукий и все кошки его! Оказывается, встретиться хотел именно эр Август, а Реджинальд работает курьером. Мы в молчании дотопали до кареты, в которой, собственно, меня и ждал эр Август. По дороге кузен Наль несколько раз открывал рот, собираясь что-то сказать или спросить, но так и не решился.
— Дикон, мальчик мой, — улыбается эр Август. — Я хотел проститься с тобой лично.
Ну я-то, понятно, на войну в Варасту, а он?
— Вы куда-то тоже уезжаете, эр Август?
— Нет, мальчик мой, но я не знаю, когда мы теперь увидимся, — качает головой Штанцлер. — Я не знаю, сколько времени ты проведёшь в Надоре.
Нисколько. Но этого я вам не скажу.
— Понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — начинает внезапно эр Август. Я вздрагиваю. Что? Нет-нет-нет, я не мог себя выдать, ему неоткуда знать о моих планах. Я руководствуюсь мудрым правилом какого-то полководца — планы не доверяю даже подушке.
— Ты чувствуешь себя трусом из-за того, что не отправляешься на войну, — продолжает кансилльер, и я поспешно опускаю голову, чтобы не выдать себя случайно, уж очень тяжёлый камень свалился с плеч. — Но пойми, на этой войне тебе не стоит воевать. В этой войне нет чести.
Не понял?! Вскидываю голову, но не успеваю ничего спросить.
— Дикон, — начинает токовать кансилльер, — пожалуйста, выслушай меня, но, пожалуйста, не проговорись никому. Если кто-то узнает, что я тебе рассказал — несдобровать ни мне, ни её величеству. На Варасту напали бириссцы, которые когда-то были верными вассалами Раканов, но не захотели подчиниться власти бастарда. Я не знаю, почему они сделали это именно сейчас — то ли сочли себя достаточно сильными для мести, то ли им приказали Раканы… Если это месть — то мстят они не тем, но Вараста уже разорена, и это не изменить, но этим можно воспользоваться. Ты понимаешь меня, Ричард?
— Нет, эр Август, — честно мотаю головой. — Не понимаю. Как связана разорённая Вараста с тем, что мне нужно уехать?
— Эта война проиграна, мой мальчик, — грустно говорит Штанцлер, — проиграна Талигом, но, возможно, не Талигойей и не истинными талигойцами. Алва получил полномочия Проэмперадора и дал клятву до зимы очистить Варасту. Но это не под силу никому! Не исполнившего клятву Проэмперадора казнят, но никто не посмеет казнить Алву — позволят уехать в Кэналлоа. Скорее всего, Кэналлоа отложится, но Талигойя проживёт без Кэналлоа — а вот Талиг не имеет никого равного Алве! На этот раз мы победим, подняв восстание, потому что за нами пойдёт вся страна.
Что-то я не соображу, почему страна-то должна подняться? Понятно, что без Алвы восстание подавить будет сложнее, но откуда такая уверенность…
— Почему, эр Август?
— Что «почему», Ричард?
— Почему за нами пойдёт вся страна?
— Ричард, Вараста давала стране треть нужного ей хлеба. Треть! Теперь его придётся покупать, а купцы поднимут цены, зная, что у нас нет выхода. Придётся поднять налоги, это возмутит крестьян и ремесленников…
Он говорит ещё что-то, но я уже не слышу, уставившись невидящим взглядом на собственные колени. Теперь я понял. Как я сам не подумал?! В этом году уже ничего не удастся вырастить, даже если Алва справится — а он справится. Но здесь и сейчас не растят картошку, в Надоре и вовсе перебиваются еле-еле, и поднятие налогов будет значить только одно — голод.
Голод.
На голоде они намерены въехать в Олларию.
Твари!
Ненавижу!
Дыши, Ричард! Лера, дыши! Держи лицо! Разожми пальцы, считай до ста, можешь поплакать, не смей бросаться с кулаками. Не думай! Проорёшься дома.
— Я… я понял, эр Август, — голос дрожит. Надеюсь, он не поймёт, что — от ярости.
— Вот и хорошо, — улыбается старая тварь. — Ты ненадолго останешься в Надоре, уверяю тебя. И дай мне слово не влезать до срока ни в какие авантюры. Ты себе такой роскоши позволить не можешь.
— Обещаю, эр Август, — киваю, не поднимая головы. Я до сих пор не уверен в своём выражении лица.
Кансилльер облегчённо выдыхает, мы прощаемся и я плетусь домой. Уже в своей комнате, сбросив колет, кидаюсь на кровать, утыкаюсь лицом в подушку, накрываю голову второй и начинаю ОРАТЬ.
Уроды! Твари! Да Леворукий честнее и приличнее! Ызарги поганые! Ненавижу! Убил бы!
Где-то через пять минут, прооравшись, выдыхаю. Думаю, не убить ли Штанцлера. Но как убить, и как после этого не попасться?
Тьфу…
Лера-Лера, вот была такая приличная девочка из начала двадцать первого века, а теперь что? Где гуманизм и право на жизнь?
Где-где… У Басаева на бороде! Это террористы — а с террористами разговор простой. А те, кто заодно с террористами — то же самое и снисхождения к ним не должно быть!
Но Штанцлера я убить не могу… по крайней мере — ПОКА. Посмотрим, что я из себя буду представлять после войны. Может быть — тогда смогу.

***

— Вас ждёт монсеньор, — сообщил мне какой-то кареглазый парень в мундире. Один из многочисленных порученцев, видимо. — Он только что поднялся к себе.
Хорошо, что только сегодня, а не вчера. После вчерашнего разговора со Штанцлером я бы не выдержал и вывалил бы на голову Алве всё и сразу, а сегодня уже успокоился и могу говорить нормально.
Рокэ, судя по всему, выдернул своего оруженосца, сам будучи пробегом из одного места в другое — одетый по-походному Ворон что-то жевал, стоя у стола, и тут же просматривал какие-то документы.
— Заходите, Ричард. Про войну, полагаю, вы не прослушали.
— Нет, монсеньор, — мотнул головой я.
— Отлично. Получил письмо от вашего опекуна… Юноша, у вас болят зубы?
— Нет, монсеньор, — замотал головой я.
— Что ж, надеюсь, про больную руку или ногу вы мне сказать не забудете… Кем он вам, кстати, приходится?
— Опекун? — не сразу сообразил я
— Ну не воспитанник же. Дядя? Дед?
— Двоюродный дед… То есть, граф Ларак — дядя моего отца.
— Родичей поближе у вас не имеется?
Да чтоб я знал!
— Мне о таких неизвестно, монсеньор.
— Опекун ваш отличается редкой вежливостью, я и половины таких слов не знаю… Если у вас ничего не болит — вы скисли от воспоминаний об отчем доме? Не беспокойтесь, до зимы вы туда вернуться не успеете.
— Я еду с вами на войну? — свою радость я даже скрывать не стал. Ура! Мне не нужно никого уговаривать!
— Разумеется, вы всё-таки мой оруженосец, — Алва знакомым жестом потёр глаза. Что, опять голова болит? Вот всегда такое в неподходящее время случается. Или наоборот — заболела от связанных с грядущей войной дел? — Собирайтесь — завтра мы выступаем… Хотя постойте. Я сейчас вас познакомлю с тремя молодыми людьми благородного происхождения. Им вместе с вами предстоит болтаться при моей особе в ожидании поручений. Постарайтесь отнестись к ним философски, особенно к одному.
— Да, монсеньор… Можно мне будет перед отъездом отправить письма друзьям?
— Я думал, вы им уже написали, — Алва выглядел несколько удивлённым.
— Да, монсеньор, но я не был уверен, что вы меня возьмёте с собой, поэтому не дописывал и не отправлял.
— Значит, знакомитесь с молодыми людьми, а потом дописываете, только быстро.

***

Жиль Понси — ужасно зануден, причём в плохом смысле слова, но мне плевать. Будет доставать своим пнём — объясню, что такое пень, и почему их обязательно корчуют. Будет читать лекции — буду тыкать носом в кривые рифмы. Будет рассуждать о распущенности — посоветую почитать соответствующие книги и посмотреть на произведения искусства.
А пока… Письма близнецам, Берто и Арно удалось дописать быстро — в каждом черкнуть постскриптум на пару строк о том, что внезапно грянула война, Алва получил полномочия Проэмперадора и я еду с ним. Походную сумку собрать — ещё быстрее… было бы, будь я дома. А тут пришлось идти за помощью. К Хуану. И просить совет: что нужно с собой сложить, что можно с собой сложить, а что точно будет лишнее. Как всё-таки важно иметь хорошие отношения со слугами!
По-хорошему, в мои обязанности оруженосца входит сбор походной сумки для монсеньора. Но, во-первых, я ещё ничем не доказал, что мне можно доверять. Во-вторых, мне и со своей-то сумкой помощь потребовалась. Так что не буду лезть куда не звали.
Ещё я зашёл к Баловнику, долго гладил его, скормил яблоко. Завтра уже вряд ли на это будет время. Баловник не виноват в том, что не выезжен под город, но я как-то не хочу проверять, достаточно ли он хорош для длительных переходов и сражений. Честно говоря — сомневаюсь. Кто бы этим в Надоре занимался?
Ещё я забежал к Бланке на кухню и к котятам Ньевы. Мелочь ещё подросла и уже уверенно стоит на лапках, поэтому попытались атаковать мои сапоги, залезть на меня как на дерево, а потом долго носились за шуршащим бантиком на ниточке всей пятёркой. Вздыхаю. Не хочется об этом думать, но стерилизовать кошек здесь пока не умеют, а значит — следующие котята Ньевы вряд ли выживут. Ну или она успеет показать себя крысоловкой, тогда да, тогда её котят будут пристраивать и дальше. Но минимум одна из этого помёта — девочка… Трясу головой. Нет-нет, мне надо не о котятах думать. У меня впереди — война.

Уезжали ранним утром, по холодку (пусть и весьма условному). Баловника я и правда успел один раз погладить — и всё. Впереди Вараста, «барсы» и бакраны. И Эпинэ. Если верить книге.
Только тут убивают по-настоящему. И мне только и остаётся верить книге и в другом — что последних представителей рода Кэртиана всячески бережёт.

Chapter Text

Рассанна навевала мне воспоминания о прошлой жизни. Широкая река в степи несла волны к Холтийскому морю. На землеописании нам рассказывали, что она считается величайшей рекой Золотых земель и да, я был с этим теперь согласен абсолютно и полностью. Это ведь не нижнее — даже не среднее течение! Здесь — верхнее течение Рассанны, и, между прочим, ниже в неё вольётся ещё один приток! Даже здесь дальний берег выглядел буро-зелёной полосой у горизонта, что уж будет ниже? Возможно, конечно, дело в рельефе, и на менее ровной поверхности Рассанна не будет столь широка…
Нормальные реки так вообще не текут. Рассанна стекала с гор Алати, как и её первый приток, разливалась по Варасте, но не растворялась в сухой степи озёрами, как можно было бы от неё ожидать, а шла через холмисто-гористый Надор по долине мимо болот Ренквахи, вбирая в себя ещё притоки, потом резко поворачивала на девяносто градусов, делилась на две протоки и впадала в Холтийское море без намёка на нормальную дельту.
Пожалуй, это стоит считать лишним подтверждением наличия здесь когда-то чьей-то воли. Пока что единственным подтверждением наличия здесь магии были лаикские призраки… с другой стороны — мало мне, что ли? В прошлой жизни я не встречал вообще ничего, что стоило бы считать подтверждением существования магии…
Мысли текут лениво, под стать окружающей жаре. Интересно, сколько сейчас градусов? Привык я всё-таки ориентироваться на числовые величины, здесь и сейчас рассуждают проще — жарко — разденься, холодно — оденься, и не… терзай другому мозг пустыми вопросами. Счастье, что в прошлой жизни довелось мне бывать в степи… летом… в июле… предупреждали же тогда Леру, что в степь надо по весне ехать, в середине-конце апреля, а не в самую жару! Зато тогда я наглядно осознал смысл слова «тепловой удар», и что лучше взмокнуть от пота, чем в обморок упасть.
Сейчас тут сиеста, ну то есть послеобеденный отдых. Кондиционеров с вентиляторами пока не придумали, так что благоразумные местные попросту пересыпают самые жаркие часы, когда всё равно делать ничего нельзя. Мне не спится — выспался после ночного дежурства. Возможно, стоило бы подождать и отсыпаться сейчас, но после сна по такой жаре может и голова разболеться, а таблеток тут пока ещё нет.
Где-то там, на том берегу Рассанны, война и бегущие от неё люди. По приказу губернатора беженцам не давали переправляться на этот берег под угрозой ссылки в рудники. С одной стороны, людей было жалко. С другой — губернатора я тоже понимал. Вот разрешишь им идти в Талиг, и куда они пойдут? Что, у всех есть родня, готовая приютить? Да если бы. А так как денег на обзаведение хозяйством нет, государственных переселенческих программ тоже, кажется, нет, то пойдут они куда? В лучшем случае — наводнят города, лишая работы тех, кто там уже живёт. В худшем — собьются в банды…
Возможно, я и не прав. Спросить бы Алву! Он, кажется, знает всё. Кстати, довелось мне услышать, что вроде как с появлением Ворона беженцы и подуспокоились, даже рассуждают о том, что к зиме вернутся по домам. И вот после этого Ворон будет рассуждать, что его ненавидят? Ха. «Едет Кутузов — бить французов». Пожалуй, единственный, кто не в столице, а в этих краях сомневается в победе Алвы, это…
— Дикон!
О, про серого речь, а серый навстречь. К Оскару Феншо-Тримейну у меня смешанное отношение. С одной стороны — генерал куда лучше меня разбирается в стратегии и тактике. С другой стороны — из книг я помню, что он повёлся на идею «Ворон уже не тот» и нарушил прямой, вообще-то, запрет на действия от вышестоящего командования, за что и был расстрелян. Как человек, он вроде ничего, если не считать постоянного докапывания…
— Генерал! — вскидываю руку в приветствии.
— Корнет Окделл! — изображает пронзительный начальственный вопль Феншо. — Как вы стоите?! Где почтение, я спрашиваю? Где трепет? Где восторг? Вы соображаете, кто перед вами?! Да мои предки у самого Франциска навоз разгребали! Да я вас! Повешу, расстреляю, сошлю на галеры!..
Оскар, кажется, собирался продолжить тираду, но, набрав в грудь воздуха, не выдержал и расхохотался.
— Счастлив расстреляться и повеситься по приказанию великого Манрика! — ну, почти пароль-отзыв.
Улыбаюсь Оскару — меня тоже раздражает начштаба Южной армии с его привычкой грозить всевозможными карами по любому пустяку. Оскар же Леонарда Манрика просто ненавидит и при любом случае прохаживается по его закидонам (заслуженно) и по его происхождению от якобы рыжего гоганского повара (а это уже лишнее).
Меня вообще несколько раздражает привычка местных мериться длиной родословных, потому что — ну будем честны, я не ощущаю себя герцогом. Ума не приложу, как я буду править в будущем своей провинцией. Интересно, Алва подскажет мне, какие книги почитать?.. Тьфу, это дело на после-Изломное время, мне бы Излом пережить. И эту войну!
Так вот, придирки к происхождению Манрика меня раздражают. Какая разница, а? Прошёл уже почти круг, Манрики честно служат Олларам, хотя, откровенно говоря, из того, что я знаю по книгам, следует, что как раз военные из них никакие — а вот управленцы хороши. Вот только из местных меня разве что Алва поймёт — и уроженцы Кэналлоа, где, как я понимаю, до сих пор почти исключительно личное дворянство. Остальные же…
Феншо — из Людей Чести, но Раканами не интересуется. Как он припечатал мне, когда я попытался прощупать почву в этом направлении: «Кто продул и удрал — тот продул и удрал». Но, увы, это не означает, что он верен Олларам, потому что про корону, которая должна уйти от Фердинанда, и достаться более достойному, я от него тоже уже выслушал. Меня это, мягко говоря, не устраивает. Корона должна либо остаться у Олларов (только смутного времени моему истощённому Надору не хватало!), либо уйти, наконец, к Алва (только это, кажется, не устраивает уже Ворона) по старому завещанию.
С остальным начальством всё было тоже сложно. Эмиль Савиньяк, старший брат Арно, генерал от кавалерии. Я им почти восхищаюсь, но мне порой страшно — что, если информация о моём поведении дойдёт до Штанцлера? Дело в том, что Савиньяк участвовал в подавлении восстания Эгмонта Окделла, и моё открытое восхищение им могло заставить Штанцлера заподозрить, что я сменил сторону. Девочки Окделл ни в чём не виноваты, но в эти времена женщины служат заложницами, предметом торга, или и тем, и другим. Мне нужно вызвать в Олларию хотя бы Айрис, отдельную фрейлину в свите не так просто отравить… Тьфу, тьфу, тьфу, зарекался же не думать об остальных проблемах до конца этой войны!
Так вот, Эмиль Савиньяк. Светловолосый, такой же красивый и весёлый, как и Арно, считается вспыльчивым (не заметил), знаменит любовными похождениями (ещё бы, при такой-то внешности!), в Южной армии занял место Рокслея, отправившегося в столицу вместе с Ги Ариго. Для меня вообще ситуация в стиле «поменяли командующего армии, а тот позвал с собой в столицу генералов» смотрится странно. Я, наивная душа, до сих пор думал, что армия — это структура не в стиле «власть чего хотит, того и воротит», что тут, понимаешь, не ставят и не снимают по своему усмотрению… То есть если бы их снял с постов и отправил в столицу Алва — я бы понял, в конце концов, это ему тут воевать. Но когда генералы на своё усмотрение решают, уходить или оставаться… Нет, не понимаю.
Ещё Алва привёз с собой генерала Дьегаррона и полковника Бадильо, в чьём распоряжении были кэналлийские стрелки. С ними я общаться нормально не мог по тем же самым причинам — восстание, в котором они были вместе с Алвой. Они мне первые не поверят, если я начну за ними ходить хвостом! Хотя больше всего меня как раз интересуют артиллерия и стрелки — в будущем именно они станут основной силой армии… Впрочем, это будет нескоро.
А! И генерал Вейзель, как раз ответственный за артиллерию. Уже пожилой, спокойный, как сытый удав, вежливый, думает только о своём деле. Я бы расспросил его о Торке и об артиллерии, но тут уже мне было неловко к нему лезть.
Остальные, оставшиеся в Тронко от Ги Ариго, были ну настолько карикатурными представителями «тыловых вояк», что относиться к ним всерьёз я не мог. Полковник мушкетёров Хэвиленд был больше интендантом, чем боевым офицером, судя по тому, как он считал монеты, полковники пехоты Маро, Шенонсо и Монтре предпочитали соображать на троих, а пожизненный комендант Тронко генерал Уэсс и вовсе был стар и глух на одно ухо.
Тем временем Феншо, отсмеявшись, внезапно озадачил меня:
— Нашему отдыху скоро придёт конец. Переправа почти наведена, так что, корнет, готовьтесь к подвигам.
Я идиот! За всё это время — так и не поинтересоваться, а чего мы, собственно, ожидаем? Оказывается — наводили переправу. Оруженосец Первого маршала, называется! Ещё бы Алве с меня не веселиться!
— Спасибо за новости, Оскар! — Генерал приходится мне дальним родичем со стороны Мирабеллы, и первым предложил перейти на «ты» в отсутствие чужих ушей и глаз. — Как думаешь, что будет? Мы победим?
Я сам уверен в победе, но, если я хочу начать хоть что-то понимать в стратегии и тактике, мне следует почаще разговаривать на эти темы.
— Разумеется! — отмахивается Оскар. — Если бы губернатор соизволил заняться своими прямыми обязанностями, дикарей бы уже и след простыл! Теперь время упущено, и придётся устроить хорошенький парад, чтобы успокоить крестьян и заставить их вернуться.
— Успокоить крестьян получится только если гарантировать прекращение атак бириссцев, — бесит-бесит-бесит меня такое презрительное отношение к «простым»! Ничего, на марше буду держаться рядом с Алвой. — Как ты себе это представляешь? У нас армия, она медлительней, чем летучие отряды!
— На любых летунов найдётся управа, — фыркает Феншо. — Нужно построить вдоль гор укреплённые лагеря и производить из них регулярные кавалерийские вылазки. Наши лошади лучше, а против наших мушкетов и пистолетов дикари и вовсе бессильны.
Звучит неплохо, если не помнить о назначенных Ворону сроках и о том, что бириссцы знают эти места лучше нас.
Кстати, кажется, в книге мой персонаж что-то толкал про борьбу за свободу и всё такое. Угу, республика Свободная Ичкерия! Знаем, проходили. Меня на том вокзале и в том троллейбусе не оказалось, и никого из моих родных-знакомых тоже, а могли и оказаться! Бить этих «борцов за свободу», бить и не жалеть!
— О! — восклицание Феншо выдёргивает меня из размышлений. — Ползёт, чудовище. Никого не боюсь, а Жиля Понси боюсь. Женщины мышей и пауков боятся, а я вот его.
Фыркаю, найдя глазами длинную тощую фигуру. Это унылое нечто попало в армию стараниями деда-кавалериста, но более бестолкового создания мне до сих пор не попадалось. Да я по сравнению с ним идеал военного!
Понси останавливается, не дойдя до нас пару шагов, и встаёт столбом, глядя на Оскара. Это… недоразумение имеет привычку не заговаривать первым, а сверлить своего собеседника осуждающим взглядом. Пф. Для меня остаётся загадкой, почему тот же Оскар не дожидается, пока Понси заговорит, а предпочитает начать разговор сам. Вот как сейчас.
— В чём дело?
— Господин генерал! — орёт Понси. Единственное его сомнительное достоинство — редкой громкости и пронзительности голос. — Вас разыскивает господин начальник штаба генерал Манрик!
— Хорошо, — бросает Феншо, в момент становясь «господином генералом», — я иду. Корнет Окделл, проводите меня.

***

Я скучал в приёмной. Алва отдыхает, Феншо работает, Понси ещё не успел меня настолько задолбать, чтобы об него развлекаться. От нечего делать начинаю заниматься пересчётом дней, за которые Алва обязан закончить эту войну, но тут в приёмную вваливается епископ Бонифаций. Этого персонажа по книге я тоже помнил, но вживую он оказался ещё более колоритной личностью — этакий боевой монах под два метра ростом, только уже не молод и известен любовью к горячительным напиткам. Другое дело, что пьяным я его не увидел ни разу — вино хлещет как воду. Не знаю, как раньше, но со времён нашего приезда в Тронко он сюда чуть ли не каждый день является. Алва веселится, я держусь поодаль, чтобы случайно не напоили. Меня-то с двух бокалов вина выносит.
— Где Рокэ? — гудит епископ, плюхаясь в маршальское кресло. Следом за ним в дверях появились двое незнакомых мне… так и хочется сказать — «воинов», потому что одеты они явно не в мундиры, но за гражданских их принять можно разве что спьяну. Бонифаций не мелкий, а эти ему не уступят. Один светловолосый, чем-то смахивает на Катершванцев (северянин, что ли? А как сюда занесло?), второй черноволосый и лохматый.
— Эй, отроки, — вновь обращается к нам Бонифаций, — призовите-ка сюда предводителя благочестивого воинства, где бы он ни находился. Сии достойные мужи — адуаны, они поведают о бесчинствах, творимых на том берегу Рассанны, и о нравах злокозненных безбожников.
Понси, поднявшийся вместе со мной при появлении епископа, молчал и не двигался с места. Мне захотелось отвесить ему пинка.
— Понси, вы — дежурный порученец, ступайте к монсеньору и доложите, что прибыл епископ Бонифаций, — а если не пойдёт, пинка я ему всё-таки отвешу. По званию мы равны, но я герцог и оруженосец Первого маршала, здесь являющегося Проэмперадором, то бишь королём и Создателем в одном лице, а этот придурок свои обязанности не исполняет!
Понси неодобрительно зыркает на меня и плетётся к двери. Вот это что, порученец? У порученца основная задача — быстро бегать и чётко доносить! Бонифаций, глядя ему вслед, озвучивает в унисон моим мыслям:
— Горе отцу и матери отрока сего, ибо чадо их изрядно головою скорбно. Как сталось, что оказался сей вьюнош при особе маршала?
Пожимаю плечами. Не то чтобы я был сплетником, но это вроде ни для кого не тайна.
— Его дед был генералом от кавалерии, и хорошим. Вот, решил, что внуку следует идти в армию.
Бонифаций покачал головой:
— От коня не родится ягнёнок, но от умного может родиться глупый, а от смелого — трусливый. Не дело ковать меч из глины и печь хлеб из песка.
Вот чтоб я спорил! Одного не понимаю — зачем Алва это при себе терпит? Или одного шута в моём лице ему мало, и он развлекается, глядя на то, как на Понси злятся офицеры? Ну, или он решил, что пусть злятся на Понси и на него же срываются? Да нет, это вроде бы не в привычках Алвы…
— Юноша, — тем временем привлекает моё внимание Бонифаций, — на улице жарко, прости Создатель, как у Закатных Врат, и томит меня и спутников моих жажда.
Хмыкаю, невольно вспоминая анекдот про ковбоя, который умирал от жажды.
— Красное? Белое?
— Вижу, ты на том месте, на коем потребно, и будет из тебя со временем превеликий толк, — одобрительно кивает Бонифаций. — Красного! А вам, воины? И не подпирайте вы двери, входите да садитесь. Маршал даром что из старой знати, а человек толковый, дурью не мается, не то что некоторые.
— И то, Вашпресвященство, — подаёт голос чернявый, — потому мы к нему и сунулись. Дело-то делать надо.
Я едва успеваю налить епископу, как дверь открывается, и на пороге появляется Понси. Один. Так… хм… по книге… А, там Рокэ вроде кого-то трахает. А этот придурок… тьфу, а мне-то что делать? Понси встаёт посередь приёмной, изображая негодующий столб, и смотрит то ли на епископа, то ли на меня, то ли на кувшин с вином. Бонифаций поднимает седеющую бровь.
— Что с тобой, чадо, и где Проэмперадор?
Этот дурак вместо ответа поворачивается и, всем своим видом изображая возмущение, выползает из кабинета в противоположную дверь. Да чтоб тебя! Всё-таки придётся идти мне.
— Ваше Преосвященство, с вашего разрешения я вас оставлю и позову монсеньора.
— Иди, чадо, — кивает Бонифаций, — а мы пока утолим нашу жажду.
Иду по полутемному коридору и упираюсь в запертую дверь. Ну, если он там и в самом деле в процессе, то логично. Стучусь коротко.
— Пожар? — осведомляется из-за двери Ворон. — Или потоп?
— Нет, — мотаю головой, хоть Алва меня и не видит, — но… Приехал епископ Бонифаций и привез каких-то адуанов. Говорит, важно.
— Пожалуй, — откликается Алва, — распорядитесь подать его преосвященству вина и соберите совет. Я скоро буду.
Я запинаюсь. Вот что на это можно ответить?
— Так уже подали.
— Хорошо, юноша. Ступайте подливать и, если вас не затруднит, проследите, чтобы полчаса меня не беспокоили.
А, ну уф. Сейчас пну Понси, чтобы сообщил Манрику и Феншо, и предупрежу епископа, что Алва немного занят.
Успел вернуться как раз вовремя — кувшин как раз показал дно. Понси уже вернулся, но по своему обыкновению изображает столб.
— Монсеньор очень занят, — заверяю епископа, — и будет не раньше, чем через полчаса. Понси, Проэмперадор собирает военный совет, очнитесь и пошлите за высшими офицерами. Ваше Преосвященство, ещё вина?

***

Алва с Вейзелем появляются одновременно, следом начинают подтягиваться и остальные. Бонифаций не стал освобождать хозяйское кресло, но Алва, не чинясь, устроился на подоконнике.
— Итак, Ваше Преосвященство, вы и эти господа хотели меня видеть.
— Эти воины, — ворчливо говорит епископ, — явились с открытой душой, предлагая помощь, но гордые их оттолкнули, а недальновидные не выслушали.
— Что может знать солдат, — вскидывается Манрик, — оставивший свой пост? Товарищи этих скотов погибли в бою, а они удрали. Я обошелся с ними излишне мягко, их следовало повесить за дезертирство!
— Не судите опрометчиво, — Бонифация не переупрямишь, это разве что Алве под силу.
— Господа, — Вейзель работает голосом разума, — раз они уже здесь, давайте их выслушаем.
— Не вижу никакого смысла, — огрызается Леонард. Вот что его заело, а? Повесить никогда не поздно!
— Вы не видите! — охотно вступает в перепалку Савиньяк.
— Говорите, чада, — требует Бонифаций. Алва отмалчивается, глядя на перепалку. Первыми слово получают младшие чины, да?
Адуаны поднимаются, начинает северянин:
— Мы, стало быть, отлучились…
— Кто это может подтвердить? — кривится Манрик. — Никто!
— Но никто не может и опровергнуть, — возражает Феншо. До адуанов Оскару дело вряд ли есть, но если Манрик скажет на что-то «чёрное», то Феншо из принципа назовёт красным, зелёным или белым.
— Пусть они назовутся, — подаёт голос Алва. — Имя, звание, где служили.
— Клаус Коннер, младший теньент таможни, пост Бакра.
— Жан Шеманталь, младший теньент таможни, пост Бакра.
— Куда вы отлучились и зачем?
— На охоту, за тушканами. Господин капитан, царствие ему рассветное, дичины добыть просили, а у нас, осмелюсь доложить, собака…
— Где собака? — интересуется Рокэ, отцепляя от воротника рыжий волос.
— Собака? — не понял Клаус. — Наша, что ли?
— Именно, — кивает Проэмперадор, — я хочу её видеть.
Нет, Алву мне не понять никогда. Собака-то ему зачем?
Жан и Клаус переглядываются, став похожи, как родные братья.
— Если господин Прымпирадор не шутют, — ошалело говорит Жан.
— Не шутю. — Алва кивает мне на вино, епископа и гостей.
— Осмелимся доложить, пёс на улице… Дозвольте привесть?
— Ведите, чада, — говорит Бонифаций, которому я тем временем подношу полный стакан.
Адуан, все еще сомневаясь, выходит за дверь и возвращается, ведя за ошейник большого грязно-белого безухого и бесхвостого пса с черным пятном на морде. Собака, как и хозяин, пребывала в полной растерянности, не зная, то ли ей рычать, то ли вилять заменявшим хвост обрубком.
— На охотника за тушканами он не похож, — говорит Алва, заинтересованно разглядывая пса, — я бы сказал, что это волкодав.
— Так и есть, — кивает Жан, — бакранская псина, но, прошу меня простить, Лово в степи любой след отыщет. Чутье — прям как у лисицы.
— Прелестно, — маршал одобрительно взглянул на пса, тот в ответ нерешительно машет обрубком хвоста. Собачье слово Алва тоже знает, что ли? — Значит, Лово… Прикажите ему лечь и говорите дальше. Тушкана добыли?
Таможенник кладёт руку на холку пса, и тот молча опускается на губернаторский ковер, положив морду на вытянутые лапы. А ведь вышколенная собака. Уши, хвост… вроде их для того и обрезают, чтобы противник за них схватить не мог. Клаус и Жан снова переглядываются.
— Господин Прымпирадор, чего говорить-то? Тушкана-то мы добыли, а как возвертаться стали, — глядим — дым. Подъезжаем — заместо поста — головешки. Наших-то, прошу заметить, две дюжины, считая капитана и нас, грешных, а седунов, жабу их соловей, лапа целая навалилась.
— Лапа? — озадаченно уточняет Вейзель.
— Ну, седуны так отряды свои прозывают. Они ж того, прощения просим, вбили в бошки, что от барсов пошли.
— Седунами в Варасте зовут бириссцев, — Бонифаций любезно даёт пояснения всяким неместным в наших лицах, — сии язычники и впрямь считают прародителями своими ирбисов, а изгнанные ими бакраны — и того хуже, полагают себя детьми козла. Бириссцы считают зазорным любое дело, кроме воинского, а как отрокам приходит пора воинами становиться, их безбожные жрецы что-то делают, от чего у юнцов волосы седеют. Оттого и седуны. Ходят они лапами, в каждой две сотни язычников, и над ними главный, в барсовой шкуре. Прочие человеки для них хуже скотов…
Точно, борцы за вольную Ичкерию. Для «зазорных» дел небось рабов держат из захваченных в набегах.
— Вы, епископ, нарисовали прелестный портрет. Седые варвары в барсовых шкурах — это так романтично. Но, насколько мне известно, вышеупомянутые седуны по нашу сторону гор особых вольностей себе не позволяли. — Ворон смотрит на адуанов. — Губернатор доносит, что в Варасте сейчас больше двадцати тысяч бириссцев, это правда?
— Вранье! — уверенно возражает Клаус, — хорошо, если лап двадцать наберется. Да им больше и не надо — нагрянули, пожгли, порезали и назад. Их дело такое, разбойничье. Чтоб побыстрей да потише, большими стаями они не ходят.
— Очень хорошо, — кивает Алва. — Лово, если что, их учует?
— Еще бы, — Клаус любовно смотрит на своего волкодава, — он у нас такой, кого хошь выследит.
— Почему вы меня искали?
— Господин Прымперадор, — начинает Жан, но Бонифаций договорить таможеннику не даёт, опять любезно выступая переводчиком с их грубоватого варианта талиг:
— А потому, что сии воины, зная многое, что родившимся не в Варасте неведомо, желают отплатить злокозненным язычникам за их непотребства. Жан и Клаус собрали таможенных стражей, охотников и пастухов, коих судьба привела в окрестности Тронко, дабы оказать вам посильную помощь.
— Мои разведчики обойдутся без дезертиров, — кривится Леонард Манрик, — я не верю этим людям. Нам внушают, что против нас не больше четырех тысяч, но, пусть господин губернатор и допускает некоторое преувеличение, мы можем с уверенностью говорить, что в Варасте действует пятнадцатитысячная армия.
Лично я скорее поверил бы местным. Они с этими «барсами» давно знакомы, преуменьшать не станут
— Вам бы, сударь, прошу прощения, с такой верой в то, что сами не видели, клириком быть, — говорит Жан. — Нет там пятнадцати тыщ и не было никогда. Седуны не числом берут, а наглостью да нашей глупостью…
Ключевое — и не было никогда! Где там пятнадцать тысяч наберётся, в горах, что ли? Да там всех «барсов», небось, тысяч десять, ну двенадцать… Тьфу, Окделл, а то ты разбираешься, каких размеров племена в горах живут.
— Еще одно слово, дезертир… — шипит Манрик, поднимаясь и краснея от злости.
Собака поднимает голову и глухо рычит — точно выучена, Бонифаций раскрывает рот, собираясь что-то ответить, но Алва успевает раньше:
— Сядьте, генерал. Никто вам этих людей не навязывает. Значит, хотите с армией идти?
— Так точно, — это чернявый.
— Оба решили? — Голос Алвы был все таким же ровным.
— А то как же, мы ж всё на пару.
— Приказ о вашем производстве в капитаны и введении в командование двумя отрядами разведчиков из числа бывших адуанов и варастийских добровольцев будет готов через час. Господа, — Рокэ отворачивается от остолбеневших адуанов, — утром мы выступаем. Кроме адуанов, со мной пойдут девять тысяч человек — пять конных полков, три пехотных, кэналлийцы и часть артиллерии. Генерал Манрик принимает командование над остальной частью армии. Ваше дело — защищать Тронко и особу губернатора. Начальником штаба у вас остается Хэвиленд. Маро, Шенонсо, Монтре поступают в распоряжение командующего. Вейзель, Савиньяк, Дьегаррон, Феншо-Тримэйн, Бадильо, прошу вас отдать соответствующие распоряжения своим людям и к полуночи вернуться ко мне за дальнейшими указаниями. Ваше Преосвященство, примите мою благодарность, вы нам очень помогли.
— Я отправляюсь с вами, — не терпящим возражения тоном заявляет епископ, — дабы укреплять дух богобоязненного воинства и нести многомерзким язычникам свет олларианства.
Ага. Или словом, или посохом по маковке.
— Как пожелаете, но удобств не обещаю.
— Тело наше подчиняется душе нашей.
Бонифаций тяжело поднялся и направился к выходу. Рокэ с невозмутимым лицом открыл перед святошей дверь и вышел вместе с Дьегарроном и Бадильо. Таможенники и их пес убрались следом.
— Надеюсь, господин генерал, вы с двадцатью тысячами удержите врага за Рассанной до нашего возвращения? — Оскар Феншо нежно улыбнулся Манрику.
— Если вы вернетесь, — огрызнулся Манрик, — эти мужланы заведут вас в ловушку, это так же верно, как…
— Как то, что вы попадете из пистолета в пролетающую корову, — заметил Савиньяк, натягивая перчатки.
— Дурной пистолет, — бурчит Манрик, — вы это знали, потому и предложили пари.
— Я и впрямь знал пистолет, — пожимает плечами Савиньяк, — и ещё я знал стрелка.
Не понял, а корова пролетала, что ли?!
— Уймитесь, господа, — пытается разнять спор Вейзель, — может быть, мы расстаемся навсегда, не стоит на прощание вспоминать о всяких глупостях.
— О каких именно? — Вернувшийся Алва с ленивым любопытством смотрит на набычившегося Манрика. — Я, кажется, слышал слово «пистолет».
— Ерунда, — морщится Вейзель. — Манрик поспорил с Савиньяком, что собьет из его пистолета воробья с соседней крыши, но промахнулся.
— Все дело в пистолете, — упёрся Леонард.
Рокэ шагнул к Эмилю.
— Пистолет!
Савиньяк с готовностью отдаёт Алве оружие, судя по выражению лица, ему очень весело. Рокэ, почти не глядя, стреляет в сторону окна. Комната наполнилась пороховым дымом.
— Видите, — удовлетворенно говорит Леонард Манрик, — из дурного пистолета промахнется даже лучший стрелок.
— Верно и обратное, — Алва бросает злополучное оружие на стол, — дурной стрелок промахнется даже из лучшего пистолета.
Ответить Манрик не успевает. Савиньяк с воплем «Леворукий, и все твари его, вот это выстрел!» — вытягивает руку в направлении камина, расположенного рядом с окном. Три свечи, стоявшие на каминной полке, погасли.
Вот как, как он это делает?! Мне бы хоть вполовину так стрелять…

Chapter Text

Вот уже почти три недели вся армия ходко двигалась вниз по течению Рассанны. Довольны были люди, лошади, даже Лово. Бухтел один Оскар Феншо-Тримейн.
Бухтел он на одну и ту же тему — почему Алва ничего не делает? Почему-почему… В отличие от некоторых — за успех этой кампании он отвечает буквально головой, так что как-нибудь сам разберётся, что и когда ему делать. Но этого я Оскару не говорил, пытаясь убедить, что не надо в замысел Ворона влезать — хуже будет. Ну и что, что «победителей не судят» — закона такого нет, а вот воля злого-презлого Ворона есть! Он и победителей осудит! Он тут Проэмперадор, вернётся с победой — ему простят вообще всё. Оскар, не надо, не надо, не надо!
Не то чтобы я не понимал, в чём дело. Во-первых, Оскар мечтал Ворона превзойти. Во-вторых, его бесили нагло дразнящиеся бириссцы, которые подходили с каждым днём всё ближе, так, что их уже по лошадям начали различать. Ну то есть я не начал, лошадник из меня по-прежнему никакой, но те, кто разбирается лучше меня, уверенно уже обсуждали, какие именно лошади (и их всадники) нас сопровождают на этот раз. По подсчётам таких наблюдательных личностей — что-то около тридцати человек крутилось вокруг армии. Но это те, кого мы видели, и я (даже если не вспоминать моё знание книг!) был полностью согласен с Алвой — нечего нарываться. Заманивают, точно заманивают! А мы идём и не заманиваемся. Ну… почти.
Оскар заманивался вполне успешно. Если бы не жёсткий запрет на попытки нападения на этих разведчиков и самочинные отлучки из лагеря — уже заманился бы. Из книг я знал, чем бы это для него закончилось… Чем это всё ещё может для него закончиться! И смерти ему я не желал. Да, мне не нравились его рассуждения про «сковырнуть Фердинанда», но это не означало, что ему надо было обязательно умирать!
Наши разговоры шли по кругу уже неделю, но, кажется, мне так и не удавалось убедить Оскара ни в чём. Даже хуже — Феншо всё громче начал говорить о том, что Ворон состарился и утратил хватку, что ему пора уступить место молодым… Понятно, что под «молодыми» Феншо имел в виду себя. Но у меня чем дальше, тем больше возникало желание огрызнуться в стиле «куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй».
— Пойми, Ричард, — в очередной раз начал Оскар, поскрипев зубами в сторону дразнящихся «барсов», — я восхищался Алвой, таким, каким он был пять, десять лет назад, но сейчас… Лучшее, что он может сделать, это погибнуть в бою, пока не превратился в такую же никчемную развалину, как дед Понси. Ты помнишь, как он начинал? Он послал к Леворукому покойного Рокслея с его приказами и пошел по тылам гаунау. Если б не полковник Алва, Рокслей утонул бы в луже!
Эту историю мы разбирали в Лаик на уроках, а потом близнецы Катершванцы рассказывали, что об этом знают они. Тогда ещё полковник Алва, наплевав на приказ командующего армией Генри Рокслея-старшего, взял три конных полка и прошёл в тыл атакующим позиции тогда ещё генерала Вольфганга фок Варзов гаунау. Фок Варзов продержался до этого удара, который, кстати, спас жизнь в том числе и Эгмонту Окделлу, который тогда там служил. Так фок Варзов стал маршалом, а Алва — генералом.
Через пять лет тогда ещё не Первый маршал Алва снова совершил невозможное. В Ренквахе. Быть может, Эгмонту Окделлу стоило умереть на позициях, которые удерживал фок Варзов… Тогда он умер бы героем. Тогда Надор был бы не мятежной провинцией, а наследием погибшего за Талиг. Тогда Айрис и девочки не спали бы в одной кровати, чтобы не замёрзнуть. Тогда Алва не ждал бы от меня удара!
— Прости, Дикон, — кажется, Феншо заметил, что я помрачнел, и сделал логичный, хотя и не совсем верный вывод. — То, что Алва сделал с мятежниками, с воинской точки зрения не может не восхищать. И он, побери его Леворукий, был прав! Свободу за чужие деньги не покупают. Гаунау, Дриксен и Гайифа платят не за победу Талигойи, а за крах Талига. Твой отец…
— Оскар, пожалуйста, давай закроем эту тему, — процедил я сквозь зубы. Вот угораздило-то! Я не могу возразить против Алвы, потому что не буду прав, и не могу согласиться с Оскаром, потому что это будет выглядеть по меньшей мере странно.
— Дикон, повторяю, я сожалею, но ты — мой друг, ты — мужчина, и ты — талигоец. Я не вправе тебе лгать, но в одном я с тобой соглашусь. Это важный разговор, мы его еще доведем до конца в другое время и в другом месте. Что же до Ворона… Алва достиг своей вершины, отбив у кесаря Гельбе, теперь он может только спускаться. Его время уходит, он его просто пропивает, а ведь Ворон мог стать много большим, чем стал.
Я прятал глаза. Разговор становился для меня всё более неловким и неприятным. Ладно, я ориентируюсь на книги, но даже без книг… Оскар рвётся в короли. Алва и так король Кэналлоа, корона Талига со своими сомнительными достоинствами ему ни к чему. Оскар, ну если ты ТАК уверен в том, что Алва ослаб — подожди до зимы! Если Алва ослаб, то проиграет и его казнят…
…он не проиграет, он не может проиграть, но если вдруг — что ты будешь делать, Окделл?
Оскар уже не обращал внимания на мои раздумья и токовал не хуже Штанцлера:
— Талигу надоел бездарный и бессильный король, но и чужаки нам ни к чему. У Рокэ было все — слава, удача, знатное происхождение, армия, золото, наконец! Он мог спасти Талиг, мог искупить то, что сделал его проклятый предок, но ему было плевать на благо страны. Рокэ Алва всегда любил только Рокэ Алву, ему нравилось водить войска и сражаться, да и то пока он был молод. Сейчас он пьет, развратничает и ничего не делает. Что ж, значит, пора уступить место тем, кто моложе…
Оскар, Оскар, Оскар… Я всё яснее понимал, что убедить его не удастся. Что он, как и было описано в книге, нарушит прямой приказ Алвы и будет расстрелян за неповиновение — если не погибнет в бою. Я ничего не могу сделать.
— Ты не был на Совете Мечей, а я был. — Феншо расценил моё молчание по-своему. — Алву загнали в угол. Если б не Её Величество, он бы принял план Дорака, а старая жаба хотела запереться на западном берегу и отдать Варасту дикарям.
Кого загнали в угол — Алву?! Это поэтому он отказался явиться во дворец за день до этого, ага! Вот теперь уже я мог бы вернуть Оскару «ты там не был, а я был». Я там был, цедил вино, слушал песни, разговаривал — и видел, как натурально послали к кошкам посланца короля (и самого короля — правда, заочно).
Феншо продолжал:
— В Алве ещё осталась гордость, потому он и ввязался в этот поход, но он боится и не делает того, что нужно.
Я не выдержал:
— А ты уверен, что знаешь, что нужно?
— Да, знаю, — гордо вскинул голову Феншо. — Нужно отрядить охотников и выловить бирисских разведчиков, это нетрудно, наши кони лучше, и наши мушкеты бьют дальше. Когда мы узнаем не со слов удравших таможенников, которым верит маршал, потому что ему так удобнее, а из первых рук, сколько бириссцев в Варасте и где они, мы выберем место для укрепленных лагерей, откуда будем проводить рейды…
Я попытался достучаться до него в очередной раз:
— Оскар, почему ты думаешь, что сможешь заставить «барсов» открыть тебе правду? Не говоря уже о том, что разведчики могут и сами не знать, где находятся остальные!
— Они не перенесут серьёзный допрос, они трусы, — отмахнулся с такой небрежной лёгкостью Оскар, что мне оставалось только заткнуться. О, Создатель и Леворукий, откуда такая наивность?!
— К осени провинция будет очищена, и люди вернутся к своим домам, они поймут, что живут в сильной стране, что их всегда защитят. Мы защитим! Мы больше не вправе терпеть, Дикон; если мы не возьмем всё в свои руки, то проиграем эту кампанию, не начав. Нужно действовать, и немедленно.
Он… он собирается… уже скоро? Нет-нет-нет, пожалуйста, как глупо, Оскар, не надо. Я уже видел смерть, я уже успел даже сам убить человека, но я всё ещё не могу смириться с этой необходимостью. На войне — да, но враги! Смерть врагов, а не самоуверенных своих!
— Оскар, надеюсь, ты не уйдешь без разрешения?
— Я ничего не делаю исподтишка. Разумеется, я переговорю с герцогом, и лучше бы он меня отпустил!
— А если он не разрешит?! — Оскар, скажи, что ты будешь выполнять приказы!
— Закатные твари, если он не разрешит, я возьму триста человек, и мы пойдем на охоту сами. — Нет! Нет! Я не хочу! Оскар, пожалуйста! — Когда я приведу пленных, у Алвы не будет другого выхода, как прекратить этот дурацкий марш. Дикон, ты пойдешь с нами?
— Оскар, не надо, — прохрипел я. — Пожалуйста, не надо. Добейся разрешения от Алвы! Он же… Он страшный человек, он казнит тебя за нарушение приказа!
— Победителей не судят, Дикон! — тряхнул головой Оскар. — Так что — ты со мной?
— Нет, я — оруженосец маршала, и…
Что «и», я не успел даже придумать, когда из-за одной из палаток появился Алва в компании адуанов и Вейзеля, которых он отпустил перед входом в свою палатку.
— Это судьба, — хлопнул меня по плечу Оскар. — Сейчас или никогда. Идём!
Я поплёлся следом. Даже помолиться некому о вправлении мозгов Оскару… Создателя нет (по крайней мере — в эсператистско-олларианском варианте), Четверо ушли и неизвестно, живы ли вообще, Леворукий на самом деле Ринальди Ракан и тоже занят… Алва встретил Оскара спокойно, но это не могло значить вот вообще ничего.
— Рад вас видеть, генерал. Судя по облакам, завтра будет неплохой день.
— Возможно, монсеньор. Я прошу вас уделить мне несколько минут для важного разговора.
— Охотно. — Алва кажется немного рассеянным, но это ничего не значит. — Ричард, оставьте нас.
— Монсеньор, я не скажу ничего, что было бы тайной от герцога Окделла.
Оскар, вот зачем ты меня в это втягиваешь, а?
— Ричард, не оставляйте нас. Итак, Феншо, что вам угодно?
Может, я не могу предсказать поведение Ворона… Но читать его я немножко научился. Он совершенно точно знает, с чем и зачем явился Феншо. Его устраивает и разговор, и моё присутствие, иначе он всё равно бы брыскнул меня из палатки.
— Мои люди устали от этой прогулки.
Оскар, ты идиот. Надо было просить у Алвы, а ты сразу поставил себя так, что ты требуешь. Он из принципа тебе не разрешит.
— Мы уже говорили об этом, — лениво откликается Ворон. — Трижды.
Оскар, ты идиот!
— Четырежды, — поправляет внезапно охрипший Феншо.
Всё. Я следую примеру Понтия Пилата и умываю руки. Хочет он убиться — вперёд. Я в этом не участвую!
— Тем хуже, значит, вы на редкость непонятливы. Не лучшее качество для генерала, хотя перевязь мало что меняет. У генералов частенько остаются капитанские мозги.
А теперь Алва провоцирует, намеренно намекая, что Оскар получил перевязь или рано, или незаслуженно, или всё сразу. И Оскар — увы! — ведётся.
— То, что мне нужно понимать, я понимаю. — Голос Оскара дрожит от ярости, но на Алву это не производит ни малейшего впечатления. Напугали ежа…
— И что же вы полагаете достойным вашего понимания? — вот только что не мурлычет на кошачий манер. Особенно впечатляет с учётом того, что кошки здесь считаются пособницами Леворукого, ага.
— То, что жители Варасты ждут нашей помощи, а мы их предаем. Пока мы плещемся в Рассанне, у Бакры продолжают жечь и насиловать. Наш долг помочь людям, которые на нас надеются.
Пафос-пафос-пафос. Лично я не верю, что «барсы» такие идиоты. Одного известия о Вороне должно было стать достаточно, чтобы все их «лапы» подобрались и отошли в степь в полную готовность к бою. К бою, а не к грабежам, а то вот так выскочишь к селу, а там из овинов р-раз, и войска в полном обмундировании выскакивают! Ворон же…
— Вы заблуждаетесь, — Алва в упор смотрит на Феншо, — мой долг поставить бириссцев на место, а ваш — подчиняться моим приказам. Завтра мы продолжим движение вдоль реки…
— И к осени упремся в Барсовы Врата? — вскидывается Оскар.
— Раньше. Можете быть свободны… генерал.
— Монсеньор, я не желаю ставить интересы Талига в зависимость от вашей прихоти. Я требую, чтобы вы повернули в сторону Бакры, и я требую начать охоту на вражеских разведчиков.
Я. Не. Матерюсь. После такого даже Фердинанд, считающийся полным рохлей, отказал бы. Ворон — не Фердинанд. Убьёт — не убьёт?..
— Вы не можете ничего требовать, Феншо-Тримэйн. Вы не король, не забеременевшая девица и даже не глава какого-нибудь замшелого дома, как мой оруженосец. Оставьте ваши требования при себе и отправляйтесь отдыхать.
Кхм. Вот это было уже обидно. Можно подумать, я хоть раз попытался что-то потребовать!
— Мы только и делаем, что отдыхаем. Если вы боитесь охотиться на разбойников, это сделаю я. Трех сотен человек хватит, чтоб переловить их разведчиков, после чего авангард повернет к горам.
Мне хочется закопаться куда поглубже. После такого у Феншо нет шансов. Если бы он хотя бы не при мне разговаривал! Без свидетелей!..
— Оскар Феншо… — Рокэ и не подумал повысить голос, но, если б он орал, мне было бы спокойнее. — Если вы нарушите приказ, я вас расстреляю перед строем и на этом ваши подвиги закончатся. Вы меня поняли?
— Да, монсеньор, я вас прекрасно понял.
— Ваше счастье, если это так.
Я молчу. Если Оскар нарушит приказ после этого — его спасёт только личное вмешательство Создателя. Или Леворукого.

***

Разумеется, генералу Феншо-Тримейну сам Леворукий не брат, и Проэмперадор не указ. Он пытался меня уговорить принять участие, но я отговорился тем, что моё отсутствие заметят сразу, ему ж не нужен злой-презлой Ворон на хвосте? Кажется, Феншо принял это за обещание прикрывать их уход. Наивный.
Под утро я увидел, как люди Феншо один за другим, ведя в поводу лошадей, спускались в овраг, примыкающий к стоянке. Надо думать, Алва отдал приказ их не задерживать — или же он ещё раньше сказал обращать внимание на пытающихся попасть внутрь, а не наоборот… Какая разница?
Я знал, что Алва знает об их уходе или вот-вот узнает, но это не значит, что я собирался молчать. Отвечать за пропажу трёх сотен человек с лошадьми и за дурь Оскара — нет уж, извините. Поэтому я нога за ногу поплёлся к палатке Алвы, пытаясь придумать, как я буду объяснять всё это. Как я вообще могу с этим всем к нему обратиться?
Но мне повезло. Алва сам вышел из палатки, пока я гадал, как к нему сунуться и в какой момент. Какое облегчение! У меня нет той твердолобой непосредственности, которая была присуща книжному Окделлу, а я сам недостаточно самоуверен, чтобы вламываться в палатку Проэмперадора, даже по такой причине. Особенно по такой причине.
— Юноша, — изогнул бровь Алва, — на вашем лице я вижу радость, сопутствующую разве что возвращению Раканов.
— Разве что в вашем лице, монсеньор, — брякнул я прежде, чем успел сообразить, что именно несу.
Ой. Алва с весьма ехидным выражением лица на меня уставился.
— Вы бы не повторяли такое вслух. Лично меня вполне устраивает Его Величество Фердинанд Второй.
— Тут всё равно Людей Чести нет, — смешался я, — и вообще я не о том, меня устраивает спокойствие в государстве…
Алва усмехнулся ещё ехиднее, и я поторопился, пока он не сказал что-нибудь ещё:
— Я просто, эм, не знал, как доложить… Я же вчера присутствовал при вашем разговоре, но Оскар… то есть генерал Феншо-Тримейн, он… ушёл. Под утро. Со своими людьми, через овраг, — я мотнул головой в сторону оврага и замолчал, не зная, что ещё сказать.
Мда. Рано я обрадовался, что научился читать Ворона. Сейчас он меня разглядывал с непроницаемым лицом. Я старался сохранять спокойствие, но под таким тяжёлым взглядом это было непросто. Я ни в чём не виноват, я не сам припёрся вчера в палатку, я отговаривал Феншо, но он же взрослый человек и сам всё решил, я за него не в ответе. Наконец Алва разомкнул губы:
— Ричард, а зачем вы мне это всё говорите?
Зачем? А не знаю. Я вообще корнет, мне ломать голову смысла нет. Ворона пытаться просчитать — заранее бессмысленное занятие. Почему? Потому, что я не хочу отвечать за чужую дурь. Потому что Алве всё равно доложат, если уже не доложили… нет, это говорить не стоит. Потому, что там триста человек, и вряд ли все они знали о планах Феншо. Потому что даже для армии в девять тысяч человек триста человек — это чуть больше чем «капля в море».
— Монсеньор… Оскар говорил, что хочет взять три сотни всадников. Я не знаю, сколько он взял, но у нас вся армия — девять тысяч. И его люди… Вы запретили Ос… генералу Феншо-Тримейну, но это знает он, знаете вы, и ещё я там был. Его люди — они могут не знать, они не виноваты.
— Тащить кого-то за собой на тот свет — последнее дело, да, Ричард? — усмехнулся Алва.
— Да, монсеньор, — несколько растерянно согласился я.
— Что ж, я вас услышал, — чуть странно усмехнулся Алва, — идите, проверьте оружие и лошадь. До вечера вы мне не потребуетесь.

День тянулся ужасно долго. На переходе было ещё ничего, но после завершения перехода я болтался по лагерю, не зная, куда приткнуться. Кэналлийцы вряд ли бы приняли меня в свой круг, как подойти к адуанам — я не знал. Можно было бы потренироваться в стрельбе, но мы всё-таки не в лагере, а на марше. В смысле — не в стационарном лагере, а, если верить попадавшимся мне когда-то книгам о войне — патронов и снарядов не хватает всегда, так что тратить их попусту не стоит. Попытался прибиться к кружку варастийцев, где один из них вдохновенно рассказывал какую-то приключенческо-мистическую историю, но понял, что про чужие приключения слушать нет сил — у меня у самого приключение этим вечером намечается, век бы без таких жить, да только не в этот исторический период такой удаче случиться.
Вконец измучившись, я решил переползти поближе к палатке Алвы, но тут уже и ужин случился, а после него меня Алва и позвал.
Ворон валялся на траве у входа в свою палатку. Его, в отличие от меня, грядущий бой не беспокоил (ещё бы, не первый, не десятый и даже не сотый уже), и Алва наслаждался спокойной минутой. Мне бы так уметь, слышал, очень актуальное для солдата умение. Смотрелся он, как какой-нибудь благородный пират из фильма — волосы повязаны косынкой, в руках кинжал вместо шпаги, колета нет.
— Ричард, мы целый день ползли по солнцепёку, а вы вместо отдыха бродите по лагерю, как поэт среди тубероз и лаванды. Муки любви, нечистая совесть, мысли о бренности всего сущего?
— Беспокоюсь перед боем, монсеньор, — честно признался в ответ. — Я же впервые…
— Бой вам и не грозит, но отдохнуть нужно. Сядьте в тень и не бегайте.
— Слушаюсь, монсеньор, — а что ещё на это можно было сказать?
Я послушно сел и попытался расслабиться, благо природа к этому располагала. Жара спадала, в траве стрекотали всякие кузнечики со сверчками, с реки тянуло почти незаметным ветерком…
— Монсеньор, дозвольте доложить.
А? Кажется, мне всё-таки удалось придремать. Закат уже отгорел, стемнело, но Клауса Коннера я опознал.
— Всё, жабу их соловей! Можно ехать, — доложился адуан.
— Жан там? — В голосе Алвы не осталось и следа лени.
— А где ж ещё! Караулит в лучшем виде.
— Сколько их?
— Как и думали, три «лапы». Свеженькие, отожравшиеся…
Что-то я торможу. Понятно, речь о «барсах», пошедших ловить Феншо.
— А что наши?
— Дрыхнуть собрались. В рощице у ручья. Нашли место, жабу их соловей!
А что не так с местом? Надо будет спросить потом. Или дело в том, что в роще подобраться к часовым проще? Так и «пластуны» не вчера появились, а трава тут высокая…
— Успеем?
— Запросто, — уверенно ответил Коннер, — туда на рысях часа три, не больше, а седуны раньше чем под утро не полезут, знаю я их.
Логично. «Мёртвый час» тоже известен со времён первых часовых, ещё от диких зверей нёсших дозор. Что там, если уж вчерашний гражданский в моём лице знает…
— За нами следят?
— Следили, — кивнул адуан, — трое. Больше не следят.
Туда им и дорога! Хотя странно, что всего трое.
— Ты?
— Двоих — я, третьего — Лово. Я, монсеньор, ваших сразу упредил, как вы и наказывали.
А тут я всё равно не понимаю. Кого именно — наших?
— Хорошо. — Алва поднялся и подхватил лежащий рядом плащ. — Идемте, Ричард, нам предстоит прогулка под звёздами.
Я послушно последовал за Вороном и адуаном. Мы вышли из лагеря тихонечко, через овраг, как Феншо на прошлой стоянке. Интересно, Алва специально подобрал такое место, чтобы можно было тихо выйти? В овраге уже были кэналлийцы (мог бы и сам догадаться, кто именно самый «наш», то есть герцогский) и адуаны (куда тут без них — только к «барсам» в пасть) с лошадьми в поводу. Лово тоже был там, но умная собака только с тихим взвизгом ткнулась хозяину в руку.
Мы ехали сначала оврагом, затем степью, в почти кромешной темноте. Вокруг то и дело вспыхивали и гасли странные голубоватые искры, но у меня не хватало духа спросить об этом странном явлении. Ворон тем временем расспрашивал Коннера о бакранах. Интересно, он уже придумал воспользоваться другим племенем для прикрытия? Наверное, да, иначе с чего бы так старательно выяснял, кто именно живёт в Сагранне и кого обидели бириссцы. Некоторых вон, как выяснилось, истребили под корень. Бакраны же отступили из родных мест, так и выжили. Верят в Бога-Козла (ну это я из книг знаю), на козлах и ездят, с козлов и кормятся. Имена вон меняют зачем-то.
— Клаус, долго ещё? — вопрос прозвучал внезапно для меня.
— Да почитай, приехали. Лучше б нам помолчать теперь.
Дорога пошла под уклон, раздалось журчание воды, впереди небо заслонила чёрная стена. Коннер остановил лошадь и едва слышно свистнул. Лово молча метнулся вперёд и растворился в темноте. Мы стояли и вслушивались. Сона нервно фыркнула и переступила с ноги на ногу, я поспешно подобрал повод, но мориска не собиралась больше ничего делать.
Наконец внизу раздалось какое-то пыхтенье и я дёрнулся, не сразу сообразив, что это вернулся Лово, а с ним вместе — Шеманталь. Алва спрыгнул с коня, подавая пример остальным.
— Ричард, ваше дело — лошади, — Алва говорил очень тихо, но очень чётко. — Оставайтесь с караульными и не вздумайте соваться вперёд. Приглядите за Моро.
Он шагнул вперёд и растворился в темноте, как недавно Лово, а следом и почти весь отряд. Остался я и коноводы. Какой-то идиот попытался потрепать Моро за гриву, мориск в ответ взвился, попытавшись достать наглеца передними копытами.
— Сдурел? — зашипел я, сам не зная на кого. — Он тебе башку отгрызёт!
Ответить мне не успели — раздался треск выстрелов. И без того раздражённый Моро дёрнулся, фыркнул и принялся рыть землю. Как я за этим демоном в лошадином обличье должен приглядеть?!
Остальные кони тоже заволновались, натягивая привязи. Я осторожно покосился на Моро, попытался шагнуть к нему, но он на меня окрысился, и я шагнул обратно, не желая, чтобы мне самому голову отгрызть попытались.
— А монсеньор совсем съехал, — посетовал один из варастийцев, — а ну как шальная пуля, и что? Что мы без него?
— Развылся! — огрызнулся другой. — Ты не собака, Ворон — не покойник. Ничего с ним не станется, заговоренный он, за ним сам Леворукий приглядывает, не иначе. И вообще помолчал бы, слушать мешаешь.
— А чего слушать, — огрызнулся первый, — и так ясно. Или мы их, или они нас.
— Ой, сейчас как вдарю! «Они нас»?! Думай, что говоришь, чучело.
«Чучело» обиделось и замолкло, стало тихо. Ночь кончалась, непроглядная тьма стала синей и прозрачной. На юге и темнеет, и рассветает стремительно — на краю неба уже засияла полоса, предвещающая восход. Сона вздохнула и положила голову мне на плечо, это было ужасно тяжело, хотя и приятно. Моро сосредоточенно ковырял копытами жесткую, сухую землю — надеялся выкопать куст, что ли? О происходящем оставалось только гадать — но «чучело» было право — или мы их, или то, о чём не хочется думать. Это же Алва! Что с ним может случиться, в таком-то бардаке, его сама Кэртиана хранит.
— Эй, — раздалось из чащи, — вы тут?
— Тут, — откликнулся кто-то из наших, — чего орешь-то?
— А того ору, что господин маршал требуют коня и оруженосца.
Уффф! Прямо гора с плеч. Жив, цел, орёл!
— Побили этих, что ли?
— А то! Взяли, прости Создатель, тепленькими, словно с бабы.
— А бабой Фенша наша оказалась?
Нет, ни в коем случае не следует это Оскару пересказывать, даже если расстреливать будут, а то тут в странных местах честь хранят.
— Она, родимая. Седуны токмо на нее нацелились, а тут мы… Сударь, — пришедший ловко отдал честь, — вы б поспешили, а то маршал и озлиться могут.
Это Алва запросто.
— Куда идти?
— А как сквозь кусты продеретесь, так и поймете. Тут недалеко, да и костры горят, не промахнетесь.
Я мрачно посмотрел на Моро и поинтересовался у этого демона:
— Ну что, дашь проводить тебя к хозяину? Ты не кусайся, я вообще-то не чужой, твой хозяин недоволен будет.
— Сударь, — подсказал какой-то адуан, — а вы его в поводу ведите, а кобылка ваша следом пойдет, куда денется.
— Спасибо, — вздохнул я, ещё раз покосился на чёрного демона. — Попробую так.
Я отвязал Моро, который снисходительно позволил взять себя за узду, Сона действительно пошла следом. Мы их, как и ожидалось… тьфу, зараза! С веток, покрытых росой, на меня почти душ вылился, зато всякие намёки на сон пропали. Тропка была узкой, Моро недовольно косился на меня, а при виде какой-то тёмной лужи и вовсе встал. Это вообще что? Бензина тут пока нет. Я повертел головой, а потом увидел труп какого-то седого человека. Горло было перерезано, рана казалась вторым ртом. Меня замутило, как когда-то в Нохе, но времени не было, я потянул Моро за повод.
— Ага, это твой хозяин… постарался… наверное, — сглатывать слюну приходилось после каждого слова, Моро фыркал, но соизволил сдвинуться с места.
Его-то что не устраивает? Явно не один раз уже видел и кровь, и трупы. Сона дрожала, но шла следом. Кусты кончились, впереди лежала ложбинка, в которой опять были мертвецы, хорошо хоть, без выпущенных кишок или чего-то такого. Я поспешно отвернулся. Воздух пах чем-то тяжёлым, видимо, кровью. Моро злобно ржанул, дёрнул головой, вырывая повод, и рванулся вперёд. Я вздохнул — что ж, этот хозяина отыщет и сам.
— Окделл!
А вот и монсеньор.

Chapter Text

Основное я и так понял — а что не понял, знал из книг. Генерал Феншо пошёл ловить бириссцев, но они знают эти места, а Феншо нет. И Оскар, считая себя оскорблённым присутствием адуанов, не взял никого из них (да наверняка никто и не согласился бы, но Феншо даже не подумал попытаться). Поэтому — ну о какой погоне могла идти речь, триста человек в незнакомой местности — за знатоками этой самой местности, количеством «всего тридцать». Поэтому Феншо гнался за приманкой, а «барсы» крались за ним, отсекая от основной армии. А пара наших адуанов с собакой шли за бириссцами, потом, когда Оскар остановился — Шеманталь остался караулить, он здесь такой же свой, как «барсы», а Коннер с Лово вернулись к нам. Оскар оказался такой же приманкой для бириссцев, какой для него самого были «тридцать наглых бириссцев»…
Вот о чём надо спросить! Алва планировал, что Оскар сорвётся, или нет? И что бы он делал, если бы Оскар не сорвался — отправил бы уже целенаправленно отряд, который изображал бы то же самое? Или просто шёл бы вперёд до тех самых Барсовых Врат? А, ну и про рощу у адуанов спросить, почему в ней не стоило останавливаться на ночлег.
— Ну что, Ричард, что вы думаете о произошедшем? — логично, монсеньор хочет знать, есть ли мозги в голове у его оруженосца.
Я, пожалуй, нагло воспользуюсь помощью зала, то есть книги. Ну и немножко простой рабоче-крестьянской логикой родившегося когда-то в России в конце двадцатого века.
— Бириссцы нас заманивали, притворяясь, что их меньше, чем есть. Генерал Феншо, нарушив ваш приказ, кинулся в погоню, но догнать не смог, потому что, во-первых, они знают эту местность, а генерал — нет, а во-вторых, — это уже я сам сообразил только что, — наверняка «барсы» в качестве приманки подсунули всадников на самых резвых конях. А армия всегда движется со скоростью самой медленной своей части, то есть — медленнее отборных одиночек.
Алва кивает, и ждёт продолжения. Губы он привычно кривит в усмешке, но это уже привычно. Когда Алва перестаёт язвить — нужно пугаться. За Алву.
— Вы… ожидали, что он нарушит приказ, да? И послали следом адуанов с собакой, которые в этих степях дома. А когда генерал Феншо встал на ночлег — один остался ждать в стороне, а второй вернулся к нам, и привёл уже наш отряд на «барсов», как они сами пришли на отряд Феншо. Тех, кто следил за нами, сняли перед выходом, и поэтому мы оказались неожиданностью для бириссцев, которые были уверены, что больше никто не придёт.
— Что ж, в основном вы не промахнулись, — кивает Алва, и я, даже зная, что прав, не удерживаюсь от радостной улыбки. — Как же генерал Феншо мог бы не попасть в эту некрасивую ситуацию, на ваш взгляд?
— Приказ не нарушать, — морщусь я досадливо. — Ну понятно же было, что нас дразнят! А раз дразнят — значит, заманивают. Ну или, если уж попёрся абы куда — надо было адуанов с собой взять, хоть парочку, которые знают эти места и повадки «барсов»! А больше я и не знаю, что тут можно было бы сделать… На большой отряд они бы не стали нападать, это да, но и поймать этот отряд никого бы не смог всё равно.
— Что ж, — задумчиво тянет Алва, — а что, по-вашему, мог бы сделать я?
Он что, издевается? Мне семнадцать, ему тридцать шесть, я корнет, он великий и ужасный Ворон, Первый маршал, неоднократно совершавший неожиданное и невозможное. Нет, я подозреваю, что уж очень красиво получилось, и что-то такое Алва и планировал, только не по самовольству Феншо, но догадки к делу не пришьёшь.
— Монсеньор, вас предсказать не смог ни один из ваших противников и союзников за все годы вашей военной карьеры, которая длится дольше, чем я прожить успел, а вы ожидаете, что это получится у меня?!
— Признаёте поражение без боя? — усмехается Алва. — А как же Честь? Доблесть?
Это он вообще про что?
— Монсеньор, я не умею делать невозможное. Пытаться вас понять ещё можно, предсказать — точно невозможно. При чём тут честь и доблесть?
Наш разговор прервал появившийся генерал Дьегаррон. Он что-то сказал на кэналлийском Алве. Голова генерала была перевязана платком, сквозь который сочилась кровь. Голова повязана, кровь на рукаве, да-да… Хотя рукава вроде не в крови. Алва кивнул и повернул в сторону ручья, умничка Сона без подсказок пристроилась сбоку. Я погладил её по шее.
Алва молчал, должно быть, узнал от меня всё, что хотел. Я молчал, не собираясь мешать его размышлениям.
— Господин Первый маршал…
Оскар. Что он теперь хочет? Он нарушил приказ и не стал победителем, которых не судят.
— Монсеньор, прошу вас уделить мне минуту, — Оскар жутко бледен. Осознаёт, что его расстреляют? — Я желаю объясниться.
— Нет, — покачал головой Алва, — вы будете объясняться не со мной, а с Создателем, если, разумеется, он захочет вас выслушать. Когда мы вернемся в лагерь, вы получите полчаса на приведение в порядок личных дел, затем вами займется его преосвященство, после чего вы будете расстреляны.
Оскар молча отдал честь, повернул коня и отъехал. Я продолжил молчать — а что тут можно было сказать? Со смертью Оскара я смирился окончательно, когда увидел, что он всё же нарушил приказ, отданный максимально недвусмысленно и при свидетелях. Вернее, в тот момент он отправился навстречу смерти, а смирился я с этим, когда у него хватило наглости что-то требовать от Ворона. После этого уже не было смысла о чём-то говорить что с самим Оскаром, что с Алвой.
Сона шла рядом с Моро, поднималось солнце, подступала дневная жара. Мы ехали в лагерь, ожидающий возвращения Первого маршала.

***

Епископ Бонифаций, всклокоченный и шибающий перегаром на пять шагов, подплыл к Алве и обвиняюще поднял палец.
— Вы не разбудили меня, герцог, хоть я, смиренный, не раз говорил, что желаю узреть, как вразумляют забывших Создателя разбойников.
— К сожалению, ваше преосвященство, — невозмутимо ответил Алва, — нам требовалось передвигаться очень быстро и очень тихо. К тому же вы легли спать и, судя по тому, что я слышал, проходя мимо вашей обители, спали весьма крепко.
— Это так, — признал Бонифаций, доставая походную флягу, — я спал и видел сны, а богоугодное воинство сражалось со злокозненными и нечестивыми. За вашу победу, Рокэ! Говорят, было шумно?
— Не слишком. Ваше преосвященство, если вы уже проснулись…
— Проснулся, — кивнул епископ, — как роза под лучами утреннего солнца и как жаворонок, лелеемый летним ветром.
— Тем лучше. У нас появились люди, нуждающиеся в исповеди и предсмертном утешении.
— Воистину все бренно! — Бонифаций бережно завинтил крышку и убрал флягу за голенище сапога. — Но погибшие за веру утешатся в пышном саду среди куп бледных роз, вкушая… Не важно, что именно, главное, утешатся. Кто ранен, я их знаю?
— Раненых довольно много и четверо, похоже, смертельно, но сначала вам предстоит исповедовать приговоренного к смерти.
— Вы меня не путайте, — возмутился епископ, — одно дело исповедовать отходящего брата моего в олларианстве, а другое — обращать язычников, которые упрутся, аки мулы, знаю я их. Да и поделом душегубам, хотя куда я денусь.
Бонифаций со вздохом посмотрел на сапог, но не стал доставать флягу снова и гордо произнес: — Я готов нести свет и прощение.
— Сначала прощение, — уточнил Алва, — свет потом. Вам придется исповедовать генерала Феншо.
— С ума сошли? — Густые брови епископа взлетели вверх. — То есть где ваше милосердие, герцог? За что?
— Рокэ, — бросился в бой молчавший до этого Вейзель. — Пора заканчивать с этой шуткой! Осёл свое получил, но издеваться над таинством исповеди грех.
Какие шутки, ну вот какие шутки? Ему ж было сказано в лоб — «нарушите приказ — расстреляю». Нарушил. Значит, следует расстрелять, а то куда после такого пойдёт дисциплина? Манрик тоже всё время грозит, но его никто всерьёз не воспринимает.
— А вот перевязь с него надо снять к кошачьей матери, — весело добавил Савиньяк, — пусть походит в полковниках, полезно…
Что-то я чего-то не понимаю. Почему они думают, что сумеют переубедить Ворона?
— Нет, господа, — голос Проэмперадора был совершенно спокоен, — я не шутил, такими вещами не шутят. Оскар Феншо умрёт, это лучшее, что он может сделать.
— Но он же совсем мальчишка! — Вейзель явно не верил своим ушам.
А накосячил как взрослый.
— Что ж, значит, ему повезет умереть молодым, я могу ему лишь позавидовать, мне это не удалось!
Монсеньор, не пугайте так! Вы же вроде и не ищете смерти, или я чего-то не вижу? Только Ракана с суицидальными наклонностями накануне Излома и не хватало!
— Я согласен, что молодой Феншо виноват. Он ослушался приказа, чуть не погубил пошедших за ним людей и не погиб сам, но намерения у него были самые благие. Молодость горяча, он устал от бездействия, ему хотелось подвигов. Кроме того, за ним охотно идут люди и со временем…
Я вообще в армии или где?! Благими намерениями дорога в ад, то есть в Закат выстлана. Ну то есть я знаю, что в Закате не ад, но надо же соответствовать окружающим…
— Если б люди за ним не шли, — резонно заметил Алва, — еще можно было бы раздумывать, но они идут. Если Феншо-Тримейна сегодня не расстрелять, «со временем» он заведет в ловушку не роту, а армию. Тогда поздно будет думать.
— Изрядно сказано, — снова подал голос Бонифаций, — токмо судящий о грязи на чужих сапогах должен почаще взирать на свои. Сколько раз, Рокэ, нарушали приказы вы?
— Право, не помню. Но, ваше преосвященство, нарушая приказы, я вытаскивал своих генералов и маршалов за уши из болота, в которое они влезали по собственной дурости. Если б у Феншо хватало ума нарушать приказы и побеждать, он бы стал маршалом, а так он станет покойником.
Когда говорят, что победителей не судят, забывают уточнить, что делают с проигравшими.
— И малая жестокость бывает плотиной на пути кровавой реки, — пробормотал епископ. — Что ж, «и пошел он напутствовать оступившегося, дабы миновала его бездна страшная, бездна пламенная, бездна закатная…».
Бонифаций удалился. Генерал Вейзель проводил его взглядом и вздохнул.
— Подумать только, ему когда-то прочили кардинальскую шапку… Рокэ, и все же вы не правы!
Проэмперадор не ответил, только медленно поднял голову и посмотрел в глаза артиллеристу. Я знал этот взгляд монсеньора — исподлобья, ожидающий и вместе с тем равнодушный. Взгляд-вызов. Взгляд готовности к удару.
— Рокэ, — Эмиль Савиньяк откровенно волновался, — нельзя же так… Ты же сам всё затеял. Раззадорил этого дурака, встал у этого клятого оврага, ты ведь знал, что он в него сунется… Ты сделал из Феншо… Сделал…
— Подсадного поросенка, — подсказал Ворон. — Да, сделал и поймал, кого хотел. Ну и что?
— Это бесчестно, — вздохнул Вейзель. — Своими руками толкнуть человека на ошибочный путь и его же за это наказать.
Так пусть не подталкивается!
— Пусть не подталкивается, — ровным голосом откликнулся Алва, и я вздрогнул от внезапного совпадения чужих слов со своими мыслями. — Курт, Эмиль, мы знакомы не первый год, неужели вы до сих пор не уяснили — мне плевать на честь, доброе имя и прочую дурь. Мое дело — война! И я её выиграю, к вящему разочарованию талигойских радетелей и гайифских торгашей.
— Поступайте, как хотите, — махнул рукой Вейзель, — с вами невозможно спорить.
— Так не спорьте. При казни, к слову сказать, можете не присутствовать.
— Нет, Рокэ. Я сказал вам все, что думал, но я только генерал, а вы — Первый маршал и Проэмперадор. Не нужно показывать армии, что между нами существуют разногласия, а я всё ещё жив.
Если вы это понимаете, так какого ж Леворукого вступаетесь за Феншо? Или… Или никто, кроме нас троих, не знает, что Феншо имел ещё один разговор перед уходом? Разговор, в котором ему пообещали как раз расстрел.
— Я могу лишь повторить слова барона, — твердо сказал Савиньяк, — ты поступаешь мерзко, но ты побеждаешь, а эта война, сдаётся мне, будет самой мерзкой в моей жизни.
Хотелось бы верить. Но впереди Излом — и, возможно, бесноватые и Альдо.
— Благодарю вас, господа. Ричард? — Похоже, Ворон лишь сейчас вспомнил про меня. — Я вас отпускаю. Отправляйтесь спать.
— Монсеньор, — я несколько волновался, но не мог не попросить, — прошу вашего разрешения на встречу с Оскаром Феншо.
— Идите к кому хотите, — махнул рукой Рокэ, — только сперва разыщите Коннера или Шеманталя и пришлите ко мне.

***

— Я надеялся, что ты зайдешь, — Оскар довольно удачно изобразил улыбку, — выпьешь?
Что можно на такое ответить? Я попытался улыбнуться в ответ. Душеспасительные проповеди ему Бонифаций читать будет, все советы уже бессмысленны, а «я же говорил» бессмысленны вдвойне. Говорил, ну и что теперь?
— Если угостишь.
— Угощу.
Оскар потянулся к стакану — но неудачно, тот покатился по походному столику и свалился на земляной пол, но не разбился.
— Паршивое стекло, — покачал головой виконт, доставая чистый стакан, — но вино неплохое. Для похорон сойдет.
— Не говори так, — выдавил я. Что я могу сказать? Может, попытаться понадеяться? Глупости, но вдруг даже бесполезная надежда сделает груз на его плечах чуть легче? Мне от лжи не будет уже ничего. — Может… Может, монсеньор ещё перерешит. Отменит расстрел.
Я и сам в это не верил. Оскар не поверил тоже и, горько усмехнувшись, мотнул головой.
— Нет, он хочет убить меня — и убьёт. — Я не успел сказать, что дело не в желании Ворона, потому что — ну чем в принципе юный генерал мог быть опасен для великолепного Ворона? Оскар очень быстро продолжил свою мысль: — Я посмел полюбить королеву, герцог Окделл, а это карается смертью. Рокэ Алва никому не позволит смотреть на Катарину Ариго. Запомни это, если хочешь жить. Не смей любить королеву, не смей быть смелее, не смей быть моложе…
Так он был влюблён в королеву! А я и забыл… Но при чём тут возраст?
— Моложе?
— Рокэ хорошо за тридцать, а мне — двадцать шесть. Через десять лет он будет пьяной развалиной, а я стал бы маршалом. Его победы позади, мои были впереди. Мои победы, моя любовь, моя жизнь… Он это понял и убрал меня. Ворон ревнив и завистлив, скоро ты это поймешь.
Алве тридцать шесть, в его роду живут долго, вино его не берёт, а Кэртиана своё Сердце и повелителя Повелителей будет защищать до последнего. Он проклят, он правитель Кэналлоа, он связан кровной клятвой, он ждёт удара от меня. Что-то я сомневаюсь, что Оскар действительно бы хотел себе его жизнь, а Алва слишком горд и слишком король, чтобы завидовать тому, чей груз на плечах меньше. Я покачал головой:
— Оскар, ты же нарушил приказ. Он же говорил! Может… Может, он и так бы тебя отправил за бириссцами, но позже! Ты же видишь — бириссцы заманили тебя на разведчиков, а он заманил бириссцев на тебя.
— О да! — зло рассмеялся Оскар. — Он специально меня провоцировал, специально встал у этого оврага, и вот теперь он победитель, а я буду мёртв и не стану ему соперником! Потому он и позволил мне говорить при тебе — ему был нужен свидетель. За мной с самого начала следили эти мужланы! Кто мешал Рокэ отправить меня в разведку с таможенниками? Наши кони лучше бирисских, с собакой мы бы живо их нашли.
Я опустил глаза. Мне слишком часто говорили, что у меня всё по лицу прочитать можно, с кем бы потренироваться, так, чтобы без смертельной опасности? И Оскара не хочется обижать, а в голове так и вертится «а ты не подталкивайся» и «ты в армии». Я вот почти уверен, что, сумей Оскар выдержать провокацию, и получил бы почти то же самое, но уже в качестве задания от Алвы, а значит — похвалу за выполнение приказа, а не расстрел за нарушение запрета.
— Молчишь? — криво усмехнулся Оскар, пока я пытался придумать, что можно сказать. — Потому что знаешь, что я прав, верно? Да гори оно всё закатным пламенем! Давай выпьем, Ричард Окделл. За тебя и твою будущую жизнь. Живи и будь счастлив. Возьми у жизни то, что не забрал я. Если тебе посчастливится увидеть королеву, скажи ей, что Оскар Феншо-Тримэйн умрет с её именем, только… Только вряд ли ты её увидишь.
Я скажу ей это. Меня точно вызовут на встречу с королевой, и теперь у меня есть возможность повести её так, как удобно и безопасно мне, а не так, как решат они. Оскар, Джастин, я… сколько ещё поклонников у пепельной блондинки? И рада ли она им, или предпочла бы держать всех на приличествующем расстоянии?
— Я передам, — уверенно пообещал я. — Я добьюсь аудиенции у королевы только для того, чтобы передать ей твои слова, обещаю. Это… Оскар, я… не хочу так говорить, но последняя воля умирающего — свята. Она узнает.
Глядишь, и у меня передышка будет. О! И Штанцлера этим же огорошу на следующей встрече — буду рассказывать о горькой судьбе Оскара, убитого страшным-страшным-злобным-коварным Вороном. Самого Феншо и зацитирую, вряд ли Штанцлер подозревает, сколько на меня вылили здесь, кхм… информации.
Оскар резко выдохнул, подался вперёд и обнял меня, уткнувшись лбом в плечо. Я осторожно обнял его в ответ. Да, он сам во всём виноват, но желать смерти ему я всё равно не могу.
— Спасибо, — глухо прошептал он, не торопясь высвобождаться из объятий. — Я верю, ты Человек Чести, и сделаешь всё.
Я молча кивнул. Оскар вздохнул и всё-таки оторвался от меня, залпом заглотил налитый стакан, потянулся было налить ещё, но передумал.
— Не хочу умирать пьяным, это трусость, — зачем-то пояснил мне он свои действия. — Проклятье, скорее бы уже! Ты не знаешь, как это будет?
Я молча покачал головой, потянулся снова обнять. Оскар дёрнул плечом, сбрасывая руку, и мотнул головой. Ну нет так нет. Снаружи что-то зашуршало, откинулся полог палатки и внутрь заглянул Коннер с каменной рожей.
— Сударь, вы готовы?
— Да, — бросил Феншо-Тримэйн, — где и как всё произойдет?
— В овраге.
— Мне будет позволено проститься с моими людьми?
— Не могу знать. Спросите монсеньора.
— Мой друг Ричард Окделл может остаться со мной?
— Не могу знать. Спросите монсеньора.
— В таком случае идёмте.
За стенами палатки дожидался десяток адуанов. Это-то зачем? Оскар не сбежит, он для этого слишком горд. Кроме них, к счастью, не было никого. Случайность это или странное милосердие Ворона — не так уж важно, но Оскару было бы хуже под людскими взглядами. А адуанов он за людей не считает — они вроде как и не считаются.
В овраг спустились в общем молчании. Солнце стояло в зените, неизбежная пыль поднималась от каждого шага по пожелтевшей без дождей траве. Алва сидел на большом грязно-белом валуне, у его ног развалился Лово. Одет Проэмперадор отчего-то был не по форме, хотя и был привычен к жаре. Остальные были в мундирах — Савиньяк с Вейзелем стояли рядом, будто поддерживая друг друга, Дьегаррон предпочёл остаться в тени кустарника, рядом с куда хуже переносящим жару Бонифацием, устроившемся на ещё одном валуне. Откуда такие — в степи? Я остановился, Оскар же направился к Алве и отдал честь.
— Генерал Феншо-Тримэйн на казнь явился.
— Вы привели свои дела в порядок?
— Да.
— Есть ли у вас просьбы или пожелания?
— Я просил бы не завязывать мне глаза и позаботиться о моей лошади. Дракко нужен всадник с мягкими руками. Мои письма остались в моей палатке.
— Они будут доставлены, как только мы вернемся в Талиг. Генерал Вейзель проследит.
— Господин Вейзель, господин Савиньяк, — голос Оскара звучал хрипло, — я желаю вам никогда не оказаться на моем месте. Господин Дьегаррон, лично к вам я не испытываю ненависти. Ричард, я вам всё сказал, и вы обещали… Монсеньор, я не проклинаю вас, потому что вы и так давно прокляты. Когда-нибудь вам воздастся за всё. Я готов. Куда становиться?
— Вон туда. — Распоряжавшийся казнью Клаус Коннер указал в центр усыпанной гравием проплешины.
Савиньяк и Вейзель молчали и глядели в землю, Бонифаций буркнул что-то олларианское и отошел, Оскар остался один. Виконт был совершенно спокоен и даже не очень бледен, то ли сказалась жара, то ли выпитое вино. Адуаны вышли вперед и подняли тяжелые мушкеты. Я не выдержал и отвернулся, даже зажмурился, обхватив себя за плечи. Человек рождается один и умирает один. Я не могу видеть это, не могу и не хочу.
— Монсеньор. Стало быть… Готово всё, — голос Коннера.
— Хорошо. Данной мне властью приказываю привести приговор в исполнение, — Алва.
— Друзья, делайте своё дело. Вы — солдаты, на вас крови не будет… — Феншо.
Грянул залп.
— Наповал. — Голос Вейзеля казался незнакомым.
— Хоть в этом повезло, — Савиньяк.
— Ничего не оплакивайте, ибо все проистекает по воле Создателя — и весна, и осень, и жизнь, и смерть. Так проходит земная слава, так проходит земная любовь, так проходит земная ненависть…
Как там было в одной книжке… «Если после смерти я вдруг встречусь с этим ответственным за сотворение вашей реальности, у нас с ним будет долгая и содержательная дискуссия по многим‑многим параграфам Кодекса Сотворения!»
Я заставил себя открыть глаза и глянуть туда, где стоял Оскар. Он… его тело лежало на спине, а рядом возились трое адуанов, блеснуло солнце на металле лопаты — а, могилу копать будут. Наверное, стоило подойти, что-то сказать напоследок, но мне было… страшно? Грустно? Бонифаций торопливо пробубнил последнее напутствие.
— Господа… — раздался голос Алвы.
Я вздрогнул и обернулся. Проэмперадор уже стоял у валуна, и лицо его ничего не выражало.
— Позже нам предстоит ещё одно малоприятное дело, а пока можете быть свободны.
Савиньяк и Дьегаррон ушли вместе, раненый кэналлиец опирался на плечо спутника, следом отправились Вейзель и, чуть помешкав, Бонифаций. Я заставил себя подойти к телу Оскара и взглянуть в лицо смерти. Да, и такая она тоже бывает. Глаза ему уже закрыли, и от этого было чуть легче.
— Так не приходит земная слава. — Я вздрогнул и обернулся. Ворон стоял рядом, задумчиво глядя в рождающуюся могилу, следом подошли адуаны.
— Монсеньор, — Шеманталь казался малость смущенным, — мы вот тут…
— Сказать решили, — пришел на помощь другу Клаус, — дозволите?
— Говорите. — Алва прикрыл глаза ладонями, провел пальцами по бровям к вискам, опустил руки и поднял глаза на таможенников. Как-то очень часто у него голова болит — или это уже привычка? Впрочем, это то же самое. — Я слушаю.
— Мы так кумекаем, что правильно вы все делаете, — выпалил Жан, — и с теми, и с этими. Одного дурня кончили, зато другим неповадно будет, с седунами шутки плохи. Хитрющие они, и совести никакой.
— У меня совести тоже нет, — сухо сказал Рокэ, вытаскивая монету. — Кому — дракон, кому — решка?
— Я за дракона, — немного подумав, сообщил Коннер.
— Ну тогда мне решка, — согласился Шеманталь.
Золотой кружок сверкнул на солнце и упал на истоптанную траву рядом со мной.
— Юноша, что выпало?
— Решка, монсеньор, — всё-таки голова.
— Жан Шеманталь!
— Тут!
— С этого момента вы — генерал и командующий авангардом, а Клаус — полковник, ваш помощник и начальник разведки.
— Монсеньор, — огромный адуан больше всего походил на вытащенную из воды рыбину, — мы ж того… Не дворяне, не обучались ничему.
— Сонеты писать после войны выучитесь. — Алва улыбнулся, я подавил нервный неуместный смех. — Генерал Шеманталь, полковник Коннер, приступайте к исполнению своих обязанностей. И чтоб ни одна седая кошка незамеченной не проскочила. Приказ понятен?
— Куды ж яснее, — кивнул головой Коннер и тряхнул друга за плечо: — Выше голову, старый конь, служить так служить! Благодарствуем, монсеньор.
— Там, наверху, всё готово?
— Ещё как, — осклабился Шеманталь, — и деревья крепкие, и верёвки в порядке.

Chapter Text

Шестьдесят три седых черноусых «барса» угрюмо смотрели перед собой. Они были крепко связаны, а за их спинами на всякий случай расположилась шеренга готовых к стрельбе мушкетёров.
Молчание затягивалось. Большие черно-синие мухи быстро поняли, что связанные люди не сделают им ничего дурного, и облепили тех, у кого были раны. Гудение обнаглевших насекомых в жаркой тишине казалось жутким.
— Закатные твари, — поморщился Алва, — сюда что, слетелись все мухи Варасты?
— Нет, — покачал головой Савиньяк, — это только авангард.
— Не стоит дожидаться подхода основных сил. Ваше преосвященство, вы настаиваете на том, чтоб поговорить с этими красавцами?
— Да по мне, гори они закатным пламенем, — буркнул взмокший в своём балахоне епископ, — но устав требует обращать язычников, буде они подвернутся под руку.
— Они не понимают талиг, — напомнил Вейзель, обмахиваясь шляпой.
— Вот как? — поднял бровь Рокэ. — Странно. Барсы всего лишь кошки-переростки, а «брысь» кошка разберет на всех языках. Что ж, поглядим на «ночных духов» поближе.
Я снова подавил нервный смех. Вот лично я не рискнул бы сказать «брысь» хоть барсу, хоть рыси.
Алва потрепал Моро по шее и медленно поехал вдоль шеренги пленных, равнодушно разглядывая напряженные чужие лица. Свита маршала следовала за ним.
— Сегодня довольно жаркий день, — светским тоном заметил герцог, поравнявшись с высоким бириссцем с разодранной щекой, — не правда ли?
Черные глаза сверкнули ненавистью, но пленник и не подумал ответить.
— Прелестно, — с явным удовольствием произнес Ворон. — Клаус, Жан, вы тут?
— Да, монсеньор! — браво заявили таможенники. Им жара была нипочем.
— Скажите, на что наши седоголовые друзья реагируют наиболее болезненно?
— Монсеньор? — Клаус непонимающе уставился на Алву, Жан оказался догадливей.
— То есть как их лучше обругать? Ну… Ну, если сказать, что вы, мол, их матушку, извиняюсь, того…
— Закатные твари, — передернул плечами герцог, — это уже слишком. В чём, в чём, а в скотоложстве меня не обвиняют даже самые честные из Людей Чести.
— Рокэ, — шепнул Вейзель, — они вас поняли, по крайней мере некоторые. Посмотрите на их лица!
— Поняли? — Алва с сомнением оглядел пленных. — Не думаю, чтоб эти пастухи понимали человеческий язык, но…
Договорить Алва не успел — пленник дернулся вперед и с рычанием плюнул в сторону Рокэ, но тот явно ждал чего-то подобного и легко уклонился от плевка, хлопнув артиллериста по плечу.
— Вы были правы, Курт. Эти козопасы понимают не только козий…
— Скорее козлы начнут охотиться на барсов, — прошипел пленник, — дождь пойдет вверх, а лягушка обрастет шерстью, чем дети барса начнут пасти скот!
— Шерстью, говоришь? — Первый маршал Талига зевнул, прикрыв рот унизанной кольцами рукой. — Помнится, какой-то философ, запамятовал имя, не советовал связывать судьбу человеческую с капризами природы. Но почему бы каприз человека не поставить выше судьбы?
Ворон обернулся к адъютантам:
— Мне нужны цирюльники. Все, кого найдете, и не штабные, а солдатские.
Глаза молодых людей округлились, но задавать Проэмперадору вопросы не рискнули. Двое гвардейцев пришпорили коней и исчезли. Рокэ снова похлопал Моро по холеной шее и замер, глядя вверх сквозь кружевные ветви деревьев, не дающих тени. Я начал тихо давиться смехом, вспомнив, что собирался проделать Алва. Ах, гордые дети барса, видите ли, не готовы лично пасти скот, любое дело, кроме охоты и войны, ниже их достоинства! Твари. Стирают им и готовят их рабы, захваченные в набегах, и о судьбе этих рабов страшно было думать.
Раздавшийся шум возвестил о появлении десятка ничего не понимавших цирюльников, Рокэ еще немного полюбовался на небо и вернулся на грешную землю.
— Любезные, — синие глаза поочередно остановились на каждом мастере, — видите этих красавцев? Их надо обрить. Налысо. Усы и брови им тоже не понадобятся. На каждого из вас приходится по шестеро этих вошеносцев, и останется трое лишних. Ими займутся те, кто быстрее покончит со своей работой. Кто справится первым, получит десять таллов, второй — пять, остальные по таллу. Приступайте, а разведчики их подержат.
— Рокэ, — закашлялся Эмиль, — зачем такие сложности?
— Сложности? Отнюдь нет. Зачем ждать, когда лягушка обрастет шерстью, проще вернуть уже обросших в исходное состояние.
Я злорадно фыркнул. Маршал обернулся ко мне и усмехнулся тоже:
— Смотрите, Ричард. Редкая тварь без шерсти и перьев выглядит пристойно.
Пленные сопротивлялись как бешеные, вся их невозмутимость как в воду канула, зато среди талигойцев стали раздаваться смешки. Один из цирюльников вскрикнул — бириссец изловчился и впился ему в руку, отточенная бритва сорвалась и резанула «барса» по уху. Брызнула кровь.
— Истинно сказано, — прогудел Бонифаций, прикладываясь к походной фляге, — что зло, лишенное пышных покровов, слабеет.
— Как бы вы сами не ослабели, отче, — с укором произнес Савиньяк, — по такой-то жаре.
— Кто крепок духом, — возвестил, завинчивая крышечку, епископ, — тому ничто жар летний и хлад зимний.
— Воистину, — завершил с усмешкой Алва. — Заканчивают. На кого из мастеров вы б поставили? Я на кривоногого.
— На которого? — уточнил Савиньяк. — Их тут трое.
— На того, что в жёлтом.
— Нет, — возразил Бонифаций, — его язычник вертляв, как пиявица.
— Пожалуй, — согласился Эмиль.
— Монсеньор, — завопил маленький человечек с грушевидным носом. — Я закончил! Я первый! Я!
— Очень хорошо, — кивнул мастеру Рокэ, — я обещал десять?
— Да, монсеньор.
— Получишь пятнадцать. За неудобство. Тоже мне «барсы». Вопят, как драные кошки.
Я снова подавился смешком и пробормотал себе под нос:
— Стриженая кошка смотрится пристойнее.
Я точно знал — видел когда-то и лысых кошек-сфинксов, и стриженых «под ноль» к лету более пушистых их сородичей. Алва бросил на меня быстрый взгляд — или показалось?
— Монсеньор, — разом выкрикнули ещё два брадобрея, — мы тоже!
— Отлично. Поделите оставшихся, и получите каждый по десять.
Возликовавшие цирюльники под одобрительные выкрики гвардейцев бросились к новым жертвам. Солдаты откровенно наслаждались зрелищем, подначивая то мастеров, то пленных. Вывалянные в пыли, лишившиеся роскошных седин бириссцы представляли собой куда менее внушительное зрелище, чем час назад. Они по-прежнему зло блестели глазами, но это не пугало, а смешило. Гордые воины, ведущие свой род от Бога-Зверя, исчезли, осталась кучка дурацкого вида людишек с загорелыми лицами и исцарапанными белыми черепами.
Первый маршал невозмутимо повернулся к Шеманталю.
— А теперь — повесить. По очереди. Начиная с, — Алва ненадолго задумался, — с самого ушастого.
— Всех? — деловито уточнил новоиспеченный генерал.
— Всех, — кивнул Проэмперадор и пояснил: — В любезном отечестве знать так и норовит облагодетельствовать родичей за казённый счет. Я следую общему примеру и намерен накормить досыта местное вороньё. Только не за счёт моего короля, а за счёт его врагов. Чувствуете разницу?
— Но почему вы решили начать с ушастого? — Вейзель не зря славился своей обстоятельностью, но сейчас я не понимал не Ворона, а его. Ну какая разница? Точно так же Ворон мог сказать «с самого высокого» или «самого толстого».
— Все должно иметь свой смысл, Курт, а еще лучше — два. Мы их уже обрили, значит, надо это обстоятельство использовать. Да, прикажите собрать шерсть, не пропадать же добру!
А вот теперь я снова перестал понимать Ворона, всё в порядке. Ну, один смысл — насмешить людей и унизить бириссцев, а второй? Про шерсть я, кстати, тоже вспомнил — мешок с шерстью Алва отошлёт в качестве дразнилки.
Епископ Бонифаций шумно втянул воздух и почесал в затылке.
— Герцог Алва, я взываю к вашему милосердию.
— Зачем, отче? — улыбнулся Ворон.
— Мне положено, — пояснил священник, — сначала воззвать к милосердию сильных мира сего, а потом попробовать обратить язычников, но, — Бонифаций брезгливо скривился, — они не обратятся… Кстати, о милосердии, у вас нет при себе касеры?
— А у вас уже кончилась? Помнится, мы наполняли фляги одновременно.
— Увы, сын мой, — скорбно покачал головой олларианец, — все прекрасное в этой жизни быстротечно…
— …как сама жизнь, — закончил герцог, протягивая флягу. — Шеманталь, чего вы ждете?
— Его Преосвященства… Мешки-то им на бошки надевать или как?
— Нет, — отрезал герцог, — эти кошки как-никак воины, пусть умрут с открытыми глазами.
На мой взгляд, это были не воины, а бандиты, но Проэмперадору виднее.
— Будет сделано, — откликнулся таможенник и отъехал.
— Вы меня спасли, — заявил епископ, засовывая флягу маршала в седельную сумку.
— Пора кончать, — сказал Вейзель, утирая лоб, — проклятая жара…
— Окделл, — внезапно окликнул меня Алва, — вы ничего не хотите сказать? Ну там, по примеру его преосвященства, воззвать к моему милосердию и предложить отпустить несчастных?
Я аж воздухом подавился, уставившись на герцога. Это он вот зачем спросил?
— Монсеньор, а вы знаете, как этих бандитов сделать безопасными?! Если их отпустить, так они же вдвойне озлятся, зубами грызть нас придут. Но… — я нервно оглянулся на деловитые приготовления к, собственно, процессу. — Монсеньор, с вашего разрешения… Могу я не присутствовать при дальнейшем?
— Хлебни-ка, чадо, — прогудел Бонифаций, вытаскивая из сумки только что бережно убранную туда флягу. — Тяжкое зрелище для неокрепшей души, да ещё и второе за день… Пей, не спорь.
Я с сомнением посмотрел на флягу. Касера — это же вроде водки, да? Водку мне доводилось пить… ну, в прошлой жизни. И я рискнул хлебнуть.
Ни… разу это не водка! С…самогон это, ой, кхе… «Барсы» меня теперь и правда не волновали — меня волновало, как бы мне теперь с Соны не сверзиться!

***

В честь чего уселись пить остальные — я, честно говоря, так и не понял. Лично я уселся запивать все события последних двух суток, раз уж начал, а Алва не стал возражать против моего присутствия среди генералов. Голову мне уже вело после касеры, и я, тихо усевшись в уголке, пытался вспомнить правила пития. Разные напитки смешивать нежелательно, но если смешивать, то нужно… а не помню, что нужно! То ли только повышать градус, то ли можно градус постепенно понижать, то ли нельзя чередовать… Как-то в прошлом я употреблял что-то одно — или только водку, или только пиво, или только вино. Как-то мне, правда, попытались «в шутку» плеснуть водки в пиво, но, на моё счастье, я почуял и вслух предложил допить это тому, кто этот «коктейль» составлял, после чего демонстративно в тот вечер пил только сок и не выпускал из рук недопитое. Впрочем, выяснилось, что у нас только касера и есть, на что я очень озадаченно посмотрел. Налить-то мне налили, но хлебать эту самогонку я остерегался. Если меня с трёх-четырёх бокалов вина уносит, то куда меня унесёт с кружки касеры?
— Да ты пей, сударь, — отвлекается от обсуждения повадок «барсов» (нашли что обсуждать! Лучше бы про баб трепались) Шеманталь. — А то ли о покойнике думаете? Я вас часто вместе видел, да только от таких друзей подале лучше держаться. Сам потонет и других за собой потянет.
Я тоскливо кривлюсь и рискую осторожненько отхлебнуть из кружки. О мёртвых либо хорошо, либо ничего, но Шеманталь прав.
— Так он уже успел… потянуть. Тех, кто с ним пошёл приказ нарушать. Интересно, они знали, что нарушают приказ?
— Так почти ж все живы остались? — недоумённо откликается адуан. — Мы ж вовремя успели и седунов взяли.
— Ага, — бухчу я, с сомнением заглядывая в кружку, но второй глоток делать не торопясь. — Мы-то успели, да не его стараниями. А если бы не успели — там бы всех перерезали.
— Вздыхать о том, чего не случилось, глупо, но бояться того, что уже не случилось — глупо вдвойне, — хмыкает Алва.
Я пожимаю плечами.
— Лучше учиться на чужих ошибках, монсеньор, разве нет?
— Может, и лучше, — сощурился Алва. — Раз уж заговорили об ошибках… Как по-вашему, какую ошибку допустил покойный Феншо?
— Повёл людей, не зная ни местности, ни обычаев противника, — не собирается даже особенно задумываться Савиньяк.
— Без собаки пошёл, — тоже недолго думает адуан. — Без собаки-то седунов ловить несподручно, а уж этих ихних, что дразнились, и вовсе толку нет.
— Гордыня глаза застила, — гудит Бонифаций. — Смирить гордыню надобно было да слушать старших товарищей.
— Решил, что бириссцев тут столько, сколько мы их постоянно видим, — выбирает Вейзель. — Если бы задумался об этом, то и остальных ошибок бы не допустил.
И тут я вспоминаю, о чём хотел спросить у адуанов, да так и не спросил.
— Жан, а почему, когда Коннер сказал, что генерал Феншо остановился на ночлег в роще, он сказал «нашли место»? Что не так с рощей?
— Так, сударь, — охотно отвечает адуан, — там подкрасться да часовых незаметно снять — как делать нечего! То ли дело в ровной степи — там, даже если на пузе подползёшь, всё равно или самому вскакивать, или часового тихо ронять, так и заметить могут. А роща — дурное место, их барсы всегда наперёд проверяют. И мы тоже проверяем. Но сами там не встаём никогда.
Я задумчиво киваю и всё-таки отхлёбываю из кружки второй раз. Голову уже ощутимо ведёт, но язык пока не заплетается.
— Гордыня есть грех смертный, — снова вздыхает Бонифаций, — ведущий прямиком в пламя Закатное.
А зависть ещё хуже. В гордыне сам нос дерёшь, а в зависти у всех вокруг задранные носы числишь да подножки пытаешься ставить.
— А ты, чадо, полагаешь за покойным зависти грех? — с интересом смотрит Бонифаций.
Я это что, вслух сказал? Ой, нет, пить мне точно нельзя. Так вот выпьешь при Штанцлере — тут-то тебе и конец придёт.
— Сам слышал, — неохотно признаюсь, — лучше бы не слышал. И не слушал. Ещё и решил почему-то, что все, как он, ищут славы…
И с горя отхлёбываю ещё раз. Слава — для убитых, а живым — жить.
— А разве тебе, Ричард, не нужна слава? — улыбается Савиньяк.
Я медленно качаю головой. Палатка качается перед глазами. Слава не согреет моих сестёр. Слава не вернёт мёртвых. Если Феншо этого не понимал… Из него бы вышел очень плохой маршал.
— То есть генерал из него был хороший? — щурится Алва. Нет, точно пить мне следует только в одиночку. Совсем перестаю контролировать, что говорю.
Вспоминаю одну из старательно переведённых на талиг песен, и начинаю её петь, потому что своих слов для ответа не нахожу.

— Господин капитан, что это вы хмуры?
Аль не по сердцу вам ваше ремесло?
— Господин генерал, вспомнились амуры —
Не скажу, чтобы мне с ними не везло.
— Господин капитан, нынче не до шашней!
Скоро бой предстоит, а вы все про баб!
— Господин генерал, перед рукопашной
Золотые деньки вспомянуть хотя б…
— Господин капитан, не к добру все это!
Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать.
— Господин генерал, будет нам победа,
Да придётся ли мне с вами пировать?
— На полях, капитан, кровию политых,
Расцветет, капитан, славы торжество!
— Господин генерал, слава — для убитых,
А живому нужней женщина его.
— Леворукий побери, да что это с вами?
Где же воинский долг, ненависть к врагу?!
— Господин генерал, посудите сами —
Я и рад бы приврать, да вот не могу.
— Ну гляди, капитан, каяться придётся!
Теперь счёты с тобой завтра бой сведёт!
— Видно, так, генерал: чужой промахнётся,
А уж свой в своего всегда попадёт…

Допеваю песню, допиваю залпом остаток в кружке и роняю голову на руки. Всё, меня нет.
— А вы, юноша, полны сюрпризов, — звучит голос Алвы, — только пить не умеете.
— Ну, Рокэ, не всем же пить, как ты или епископ, — смеётся Савиньяк. — Это он за тобой петь выучился?
— В первый раз за ним такое замечаю, — откликается Алва. — Господа, пока у нас успел заснуть только мой оруженосец, а пора бы не только ему… Да, Хорхе, это я тебе. Так вот, все понимают, что наша тактика должна измениться?
— Разумеется, — отвечает Савиньяк, — ты исходишь из того, что теперь бириссцы оставят поселян в покое и будут мстить нам и только нам?
— Нет, — смеётся Ворон, — я исхожу из того, что мстить будут бириссцам. И я даже знаю, кто.

Chapter Text

Мне оставалось только радоваться, что позавчера мы не стали сразу с утра сниматься с лагеря. После поминок Оскара у меня болела голова, мне было очень плохо, а ещё и монсеньор над чем-то посмеивался, заявляя, что я совершенно не умею пить. Я же помнил только то, как Шеманталь объяснял мне, почему не следует в Варасте останавливаться на ночлег в рощах, а что было потом — не помнил в упор. Судя по намёкам герцога Алвы — что-то точно было, но явно не стриптиз на столе и не признания в своём перерождении, а остальное я переживу как-нибудь.
Сначала было совещание, на котором Алва раздал распоряжения, оставив Дьегаррона приходить в себя в Варасте, отправив вперёд к Вентозке Вейзеля и Савиньяка, а Коннера с десятком адуанов — к бакранам. Потом армия снялась-таки с места, но монсеньор пока остался с Дьегарроном, и меня оставил при себе. До возвращения Коннера я как раз успел прийти в себя, и вот теперь мы выдвигались к бакранам, а уже пришедший в себя я активно крутил головой по сторонам.
Если не считать совершенно безумного количества пыли, то вокруг было даже красиво. Липли к скалам какие-то ползучие растения с белыми цветочками, вдали золотились на солнце снега. Но пыль, вездесущая пыль! Через какие-то полчаса мы были покрыты этой пылью с ног до головы, я в конце концов как мог отряхнул шейный платок и замотал им нос и рот под понимающие усмешки адуанов. Хотя бы на зубах пыль скрипеть перестала.
— Любопытное место, — задумчиво уронил Алва, — эти горы, похоже, сложены из очень мягкого камня. Мел, если не хуже. Лично я предпочитаю гранит. И что, наши бедные бакраны вынуждены здесь жить?
— А куда им деваться? — пожал плечами Клаус. — Супротив седунов, жабу их соловей, бедолагам не выдюжить, а те велели им жить здесь. Конечно, те, кто посмелее, гоняют стада за Регалону, но баб с детьми держат тут. Правда, повыше пыли поменьше…
— Не сомневаюсь, — кивнул Алва, — потому что больше не бывает. Представляю, что тут во время дождей творится.
Больше ещё как бывает, но о пыльных бурях в этих условиях я думать не хочу.
— Тонут, — «обрадовал» Коннер, — как в болоте. И люди, и козлы. По весне поедешь, как пить дать, на костяк наткнешься. Видите скалу — на мертвую голову похожа, — так мы с папашей покойным на ней неделю ждали, пока просохнет, чуть кобылу мою не сожрали. А сразу за скалой и дорога будет, верней тропа, но проехать очень даже можно. Там нас козлятники и встретят.
— Странное место эта Сагранна, — задумчиво произнес Алва, — почему-то здесь звери больше, чем в других местах. Тушканы эти ваши, ежаны, тергачи, козлы… Говоришь, в холке до пяти бье?
— Вроде того. Людей запросто таскают.
Ну, горные козлы и так крупнее обычных… Но да, обычно в степях зверьё мельче, чем в лесу, а не наоборот. Опять шуточки Абвениев? Или вода в этих местах какая-то особая? Или земля? Что, впрочем, то же самое.
— Ричард, — синие глаза Алвы казались пугающе яркими, будто по-кошачьи горели, — вы не желали бы прокатиться на козле?
— Монсеньор, я с лошади-то падаю… падал, — поправился я, — а козлы явно не так удобны, как Сона.
Моя умница фыркнула, и я погладил её по морде, задумавшись, не следовало ли свой платок ей пожертвовать. Решил, что не стоит — это Баловник был приучен к надорским тропкам, Соне же и так было сложно по этим косогорам идти, а тут ещё и платок бы перед глазами неудобно мотался — в своей способности нормально закрепить «маску» на морде лошади я резонно сомневался.
— Недооценивать козлов опасно, переоценивать барсов глупо, — задумчиво откликнулся Алва.
Коннер захохотал, и тут откуда-то сверху донесся гнусавый воющий звук.
— Насколько я понимаю, мы на месте, — заметил Алва. — Действительно, впечатляет. Ричард, взгляните на этих животных, разве они не прекрасны?
Я глянул туда же, куда и монсеньор. Козлы были… ну, горные козлы. Могучие создания, лишь отдалённо похожие на деревенскую мелочь. Всадники на их спинах смотрелись так же естественно, как Рокэ на своём мориске.
— Сона с Баловником похожи больше, — подытожил я вслух свои впечатления.
Алва хмыкнул, выехал вперед и в знак приветствия поднял над головой сцепленные руки. Всадники, которых было десятка полтора, ответили странным жестом, словно очертили левой рукой круг.
— Нас ждут, — объяснил Клаус, — заночуем в нижней деревне, как раз к закату доберемся, а завтра, жабу их соловей, поднимемся в главное село. Бакна обещал собрать всех старейшин, а он всегда держит слово.
— Эти, на козлах, к нам спустятся?
— Нет, будут провожать поверху и отгонять каменных духов. Монсеньор, — видно было, что таможенник колеблется, — если седуны прознают, что бакраны с нами спознались, их всех вырежут. Подчистую.
— Они, — Алва махнул рукой в сторону бакранов, — это понимают?
— Ещё бы!
— И всё-таки решились на встречу. Это хорошо.
Если они решились на встречу — значит, уже почти согласны с нашим, то есть Алвы, предложением. Сильно же они ненавидят «барсов»!

Деревня действительно показалась к закату. Её опоясывала сложенная из валунов невысокая толстая стена без башен, но с торчащими из-за неё козьими черепами.
— Алтарь Бакры, — шепнул Клаус, выразительно глянув на козлиных наездников. — Такие во всех поселках есть. Самый главный был на горе Бакра, но его бириссцы разгромили.
— Глупо, — заметил Рокэ, — алтари следует рушить в последнюю очередь, хотя тогда это тем более глупо: нет людей — нет и богов.
— Оно верно, — задумчиво кивнул Клаус, — тушкана зря злить и то не дело.
— Воистину, — Рокэ с интересом взглянул на три фигуры, стоящие у некоего подобия ворот. — Это, как я понимаю, встреча?
— Да. Тот, что с длинной бородой, — Лаква, здешний старейшина. С ним его сын Илха и деревенская премудрая. Спешиться надо.
Рокэ, не говоря ни слова, спрыгнул с Моро. Клаус и я последовали его примеру. Лаква вышел вперед и что-то провозгласил.
— Нас ждут кров и пища, а утром Лаква и Илха проводят нас в дом Бакны.
— Поблагодарите их как положено.
Таможенник произнес несколько коротких, странно звучащих фраз. Лаква описал левой рукой круг и коснулся щеки. Старуха подняла ладонь и сдула с нее какие-то пылинки, повернулась к гостям спиной и медленно пошла вперед. Лаква взял за локоть Рокэ, Илха — Клауса. Меня, к счастью, никто не взял, потому что мне пришлось вести в поводу всех трёх лошадей. Ещё раз к счастью, Алва каким-то образом объяснил Моро, что бузить не стоит, и мориск без приключений вступил во владения бакранов, подозрительно кося лиловым глазом.
Множество собак, казавшихся родными сестрами и братьями Лово, с лаем выскочили навстречу гостям, но быстро уяснили, что приехавшие не враги. Уж не здесь ли добывали своего волкодава Шеманталь с Коннером? Точно, они ж говорили: «бакранская псина».
К сожалению, без пояснений Клауса я мог только смотреть. Местные сакли были сложены из булыжников и каменных плит, но с плоскими крышами, и дополнительно обведены стенами в человеческий рост. На верху стен стояли неподвижно женщины в черных и цветных юбках и мужчины в балахонах из какой-то серовато-желтоватой ткани. Детишки носились там же, под ногами у родителей. Бакраны коротко стриглись и носили бороды, короткие у тех, кто помоложе, и длинные, окладистые у стариков.
Дом, к которому в итоге подвели гостей, принадлежал самому Лакве. Пространство между оградой и домом являло собой некое подобие двора и хлева одновременно (я наконец понял смысл этих стен), в дальнем углу очумело кричала коза, вокруг которой суетились две старухи.
Внутри дома было… непривычно. Стен не было, крыша опиралась на четыре столба, посередине в углублении тлели угли, над которыми что-то жарилось. Ветра не было, и дым благополучно уходил через отверстия в потолке, но как всё это выглядит зимой, мне думать не хотелось. У очага колдовала крепкая тетка, на подхвате у которой было несколько девочек-подростков. Мужчины приволокли грубо сколоченные козлы, на них водрузили доски, которые, в свою очередь, прикрыли кое-как выделанными кожами, и получился стол.
Я старался очень осторожно дышать через рот. Платок я сдвинул с лица ещё после встречи с комитетом по встрече, а сейчас об этом жалел — на столе вырастала еда, на часть которой я не мог даже глядеть. Особенно выделялось блюдо с чьими-то глазами и чаша со свежей, тёплой, даже как будто дымящейся кровью. При их виде я жалобно уставился на монсеньора. Алва дёрнул в усмешке уголком рта и милосердно указал мне на место у себя за спиной, сам же недрогнувшей рукой отправил в рот эти… глаза и запил кровью и, как ни в чем не бывало, попросил Клауса передать хозяевам, что он никогда не забудет их гостеприимства. Воистину Ворон великолепен!
К счастью, голодным я всё-таки не остался — мне достался хороший кусок запечённого на угольях мяса в лаваше с какой-то ярко-зелёной острой травой в качестве приправы и кусок сыра, надо полагать, козьего (вкус был непривычным). Ням-ням! Трапеза в целом не затянулась — завтра ожидался трудный день, и хозяин отпустил гостей задолго до полуночи.
Спать внутри Ворон не захотел, и доверительно сообщил Лакве, что ведет свою родословную от Повелителя Ветров, и потому он и его спутники должны спать под открытым небом, ближе к звездам. Хозяин с понимающим видом закивал, а его домочадцы, подчиняясь приказу, куда-то поволокли туго набитые мешки и козьи шкуры.
Рокэ рассеянно наблюдал за беготней, и тут перед ним предстали три женщины. Две постарше и одна совсем молоденькая в черной юбке с алой каймой по подолу. Голову бакранки охватывала вышитая лента, из-под которой на спину падали темные волосы, такие густые, что с успехом могли бы заменить плащ. Старухи что-то лопотали, девушка молчала, смотря на гостя полными надежды глазами. Алва повернулся к Клаусу:
— Чего они хотят?
Ой. А этот эпизод я помню из книги. Девушка, кажется, просит ребёнка. Я молча понадеялся, что ребёнка у неё всё-таки не будет — Ракан из бакранского племени — немножко перебор по моим меркам.
— Ох, монсеньор… — смутился Коннер. — Обычай у них тут срамной.
— Даже так? — поднял бровь Ворон. — Уже любопытно.
— Ну, короче, девка эта — вдова. И все одно — девка, у бакранов, жабу их соловей, замуж отдают, когда десять сполняется, а жить молодуха с мужем начинает, когда старшая в доме дозволит. А у этой незадача вышла — мужа седуны прикончили, когда он со стадом за Регалону ходил. Так она, уж простите, ребенка просит. Поверье у них — если баба понесет от чужака, которого больше не увидит, то вроде как ихний Бакра мужа её на побывку отпустил. Чтоб, стало быть, дело мужское до ума довёл.
— Прелестно, — усмехнулся Алва. — Я не против оказать этой козочке услугу.
Клаус уставился на кэналлийца так, словно видел его впервые.
— Монсеньор, вы что, взаправду? Она ж того, козлу молится.
Я едва сдержался, чтобы не фыркнуть. И что? Девушка была красивая, тоненькая, с большими тёмными глазами. Небось в другом селении такой Коннер бы не то что не отказал — сам бы подошёл уточнить, не против ли встречи на сеновале красавица.
— Но сама ведь не коза, — резонно возразил Рокэ, пожав плечами. — Дева недурна собой, а я не имею обыкновения отказывать хорошеньким женщинам в подобной малости. И потом, если этот… Вакра?
— Бакра, — поправил Клаус, все еще хлопая глазами.
— Если этот Бакра полагает, что так надо, почему б не улучшить здешнюю породу? В конце концов, не иметь бастардов в наше время просто неприлично. Как по-бакрански «да» и «пойдем»?
— «Олли» и «баймун».
— Благодарю, полковник. Сударыня, — Алва поклонился бакранке с вышитой лентой, словно герцогине. — Олли, баймун!
Девушка вздрогнула, в огромных глазах отразился свет очага, а затем на гостей с трех сторон обрушился словесный водопад. Рокэ поднял глаза на Клауса, тот быстро сказал:
— Благодарят, жабу их соловей, что не побрезговали. Говорят, Великий Бакра не оставит вас своей милостью.
— Очень мило с его стороны. Без милости Бакры я, несомненно, пропаду, — Алва даже тут оставался верен себе. Он улыбнулся девушке, в ответ та просияла глазами и двинулась в глубь хаблы (так, оказывается, правильно называются местные дома). Алва пошел следом, но обернулся:
— Ричард, отправляйтесь на крышу и ложитесь спать.
— Ох, шальной, — с восхищением произнес варастиец, глядя вслед герцогу, — ну, теперь держись, козленочек!
Алва вернулся, когда начинало светать. Герцог двигался очень тихо, но я почему-то проснулся, почуяв его присутствие. Клаус тоже перестал храпеть и что-то тихо сказал, Рокэ в ответ произнес непонятное слово, и оба приглушенно рассмеялись. Я подумал, не стоит ли с утра спросить, о чём шла речь, но заснул обратно раньше, чем принял решение.
Когда меня с утра растолкали, Алва был уже на ногах. Я не знаю, что он за птица, но нормальные вороны ночью тоже спят, а не по бабам бегают. А этот конкретный успел встать (или даже не ложился?), умыться, а теперь повторял за Коннером бакранские фразы. Кони были уже осёдланы (как и козлы), так что я успел только вылить себе на голову ведро воды и ухватить пару припасённых для меня Клаусом лепёшек, дожёвывал их уже в седле.
Когда мы выезжали, я увидел на ограде вчерашнюю девушку. Причёска у неё изменилась — теперь волосы были заплетены в косу и уложены венцом на голове.
— Что нужно сказать? — поинтересовался Алва у Коннера, тоже заметив девушку.
— Да что всегда ейной сестре говорят.
— Значит, это не обычай?
— Какое там! Видать, запали вы ей в душонку-то, вот и вышла проводить. — Видно было, что Клаусу хотелось о чём-то спросить. Алва засмеялся, поднял коня на дыбы и помахал рукой, бакранка метнулась вперёд и застыла на самом краю, молитвенно сжав руки.
— Надо бы ввести в Талиге бакрианство, — заметил Алва. — Сколь многие благородные вдовы Талига могли бы быть утешены, и при этом им не пришлось бы ни лгать на исповеди, ни покупать отпущение. Если вдова красива, пред ней бы открылись такие возможности!
— А если некрасива — то могла бы хотя бы ребёнка получить — тоже утешение, — задумчиво предположил вслух я.
— Монсеньор, — одновременно со мной высказался давящийся смехом адуан, — ну, вы, жабу их соловей, и сказанули…
— Полковник Коннер, — лицо Проэмперадора стало очень серьёзным, — вернемся к нашим занятиям. Повторите-ка мне еще раз, что положено говорить воспитанному человеку при встрече с хозяином. Местный этикет требует жертв.

***

Честно говоря, особой разницы между этим селом и предыдущим я не заметил. Но здесь жил Бакна, тот самый старейшина, который и был нам нужен. Он лично явился нас приветствовать — среднего роста худой старик с длинной бородой. Он неплохо говорил на талиг, и, по его словам, бакраны были счастливы узреть сына Ветра, принесшего им надежду. Рокэ в ответ понес давешнюю тарабарщину на бакранском — он ухитрился её выучить за несколько часов. Бакна просиял и быстро залопотал по-своему. Алва с улыбкой покачал головой и произнес еще несколько заученных по дороге слов. Бакран приложил обе руки к щекам, Алва повторил этот жест и спрыгнул с коня. Вслед за маршалом спешились адуаны, Илха и я.
— Ричард, позаботьтесь о лошадях. Не сомневаюсь, наши гостеприимные хозяева найдут для вас и сыр, и хлеб.
— Да, монсеньор, — привычно откликнулся я. Ура, без обеда я не останусь. Козий сыр, конечно, не очень привычен, но он свежий и точно без всяких красителей-загустителей. Я до сих пор радуюсь здешней еде. Как не ценят уроженцы Кэртианы молоко из коровы, а не из порошка!
Вместе со мной при лошадях оставили молоденького адуана. Обед мы с ним закончили почти одновременно, и я задумчиво глянул на солнце. Оно потихоньку клонилось к западу, но до вечера ещё было очень долго. От нечего делать я начал крутить головой по сторонам. Под навесом была развешана козлиная сбруя, подходить к ней я не рискнул, но с нашего места видно было и так хорошо. Сёдла похожи были на уже хорошо знакомые мне лошадиные, но удил на уздечках не было, поводья крепились к широкому ремню, кольцом охватывающему морду сразу за нижней губой. Потники отчего-то были сделаны из очень толстого войлока и в придачу обшиты мехом. Я задумчиво хмыкнул, и адуан счёл это приглашением к разговору.
— С ими, козлами, значит, иначе нельзя. Их корми, не корми, а хребет все одно выпирает, словно как на заборе сидишь.
Да, правильно я сказал монсеньору — я на лошади-то держусь… ну получше уже, но всё равно так себе. На козла мне лезть не стоит.
— А ты ездил на них? — решил я уточнить у адуана. Чем Леворукий не шутит…
— Нет, — покачал головой парень, — они токмо своих хозяев признают, но за ними, как собаки, бегают. И то сказать, холощеные они, а любой твари к кому-то прикипеть хоцца.
Я хмыкнул и ехидно сказал в сторону Моро:
— Вот видишь, это среди лошадей ты такой уникальный, а козлы все за хозяевами бегают, как ты за своим.
Моро лениво глянул на меня, но никак не отреагировал. Я вернулся к беседе с адуаном.
— А как с ними управляются? — Вряд ли мне это пригодится, но лучше знать.
— Проще пареной репы. Нужно вправо, тянешь егойную башку вправо, и сам в седле повертаешься, нужно влево — тащишь влево, «на унос» козлы всадника не схватят, от них подлянок и вывертов не бывает. А уж умнючие — страсть, — адуан предложил рогатому красавцу кусок лепешки, которую тот и слопал с видимым удовольствием, — ночью видят не хуже кошки, жрут, что ни попадя, да еще и ковать не надо.
— У нас в Надоре только лошади, хоть и горные, — задумчиво сказал я. Интересно, можно ли попытаться развести ездовых козлов? И стоит ли пытаться?
— В горах козлы всё одно лучше, — махнул рукой варастиец, — здесь по камням сигать надо да высоты не бояться. Ну и рога, само собой, не помешают, особливо, если на седунов нарваться.
Я представил себе надорскую гвардию на козлах верхом и зафыркал. Если я сумею стать таким герцогом, который не «эй, ты, герцог», то можно будет и так. Вот, кстати, он вроде сказал…
— Их всех кастрируют?
— Чего? — не понял адуан.
Вот как ему сказать, чтобы он понял, если я не помню нужное простонародное слово?
— Ну, ты сказал, что они все холощёные?
— Ну и словечки у вас, без касеры и не споймешь. Да, те, что под верх идут, всех холостят. Козел не лошадь, чтоб два года ждать. Весной народился, а по осени чик — и нету. Чтоб не дрался и не вонял, а то бодливые они страсть… — А, так вот в чём секрет отсутствия запаха! — Да, сударь, меня Марьяном кличут, если не знали.
Уф, отлично, буду знать, как обратиться. Не знал я, как первым его спросить — герцогу, так и растак эти местные заморочки, не положено болтать с солдатами, если этот герцог не Ворон.
— Меня зовут Ричард, — Я чуть наклонил голову. — Ричард Окделл.
— Дык знаем мы, — расплылся в улыбке Марьян, — вы при Прымпердоре состоите. Ох и лихой он у вас, просто жуть! Орёл! Мы, признаться, вовсе головы-то поопускали — куда нам супротив седунов. Губернатор-то наш как налоги драть — так первый, а как дело делать — башку под лавку, одна задница торчит. Ну да ничего, с Прымпердором мы с седунов шкуры-то сдерём.
— Ворон, — ухмыльнулся я. — Он — Ворон, потому что у него на гербе ворон. Он всем вам нравится, да?
Это я удачно тут сижу. Вряд ли мне ещё выдастся такая возможность наладить контакт с простыми солдатами, чтобы на меня офицеры не косились во время разговора. А тут и нет никого, кроме бакранов и Алвы.
— А то как же! Мы за им хоть в горы, хоть в реку. Правильный он, зряшного не сделает!
— А то, что он расстрелял генерала Феншо — никого не напугало?
Тьфу, Ричард, ну ты додумался, что и у кого спросить. Эти ребята с горцами бок о бок живут, торгуют, дерутся и умирают. Когда «барсы» рядом бегают — расстрел за милосердие сойдёт.
— Ну, стрельнул, — пожал плечами Марьян, — делов-то? А ты не дури и не выдрючивайся. Если не знаешь, как по степи ходить, спросись, так ведь нет! Гордый больно… Вот и пошел червей кормить…
Я задумчиво кивнул. Всё так. Может, адуаны с их прямолинейностью даже и пошли бы с Оскаром, если бы он догадался сформулировать это так, чтобы им было непонятно, что это нарушение приказа Алвы. Может, и впрямь бы тогда Оскар выжил… Только к лучшему ли это было бы? Я ведь помню его рассуждения и его зависть. Что бы там ни говорил Феншо — это он завидовал Ворону, никак не наоборот.
Марьян принял мою задумчивость за грусть и от души хлопнул меня по плечу, заставив вспомнить близнецов Катершванцев:
— Да ты, Ричард, не сомневайся, мы энтих ещё до снега расколотим, вот увидишь!
На этом разговор сам собой затих. Я прошёлся по двору, вернулся на каменную скамью и прикрыл глаза.
Проснулся я уже в сумерках, когда распахнулась дверь хаблы. Глаза у бакранских старейшин горели не хуже, чем у их козлов. Бакна ухватил за плечо подвернувшегося под руку парня и проревел какой-то приказ, парень нелепо тряхнул головой, словно боднулся, и опрометью бросился прочь.
Я легонько ткнул Марьяна в бок.
— Что он сказал?
— Сбрендил, — сплюнул адуан, — не иначе. Кричит, чтоб ему за ночь споймали лису, вернее, лиса. Иначе, говорит, к козлиной матери всех потопчет.
Я ухмыльнулся. Помню я, что там с этим лисом будет и куда его Алва использует.
— Про Алву постоянно говорят, что он с ума сошёл, — доверительно сказал я Марьяну, — только ни разу пока не угадали.

***

— Отвратительное зрелище, — говорит Алва, разглядывая отчаянно клацающее зубами четвероногое. — Я бы даже сказал, непристойное!
Да, мечущийся по клетке бритый лис выглядит много хуже бритой кошки. Мне его даже немножко жалко.
— «Сколь жалки властители земные, лишенные власти своей.» — Бонифаций с довольным видом вытаскивает из сапога походную флягу. Он что, как Карлсон, работает от моторчика, а моторчик работает на выпивке? — «Они подобны зверю, лишенному шкуры, и древу, лишенному листвы».
— Это из Писания? — лениво уточняет Алва.
— «Слово о бренности всего сущего».
— Вот не думал, что намекаю бириссцам и их хозяину на душеспасительные тексты, но так даже лучше. Клаус, я на вас надеюсь!
— Будет сделано, монсеньор, — адуан прямо-таки сияет, услышав, что именно ему поручили, — уж вы не сомневайтесь.
— Отвезете и немедленно возвращайтесь. Слышите, немедленно — вы мне нужны.
— Будет сделано, — повторяет Коннер, с обожанием глядя на Алву.
Я его понимаю — даже меня, уже знавшего эту историю из книги, она веселит почти до истерики, а уж как такие намёки должны восхищать пострадавших варастийцев…
— Рокэ, — Савиньяк явственно сомневается. — Стоит ли превращать войну в балаган?
— Не надо страдать, Эмиль, — Рокэ провожает глазами Клауса, уносящего клетку с бритым лисом. — Есть граница, за которой ты никакой молве не по зубам. Все дело в размахе. Если дама за свою, скажем, любовь получит провинцию, её никто и никогда не назовет шлюхой. Если мы приготовим из Адгемара фрикасе, нас никто не назовёт шутами, даже въедь мы в Олларию верхом на козлах или на казаронах, впрочем, особой разницы я не вижу.
— Итак, вы решили не рубить ветви, но корчевать ствол, — аж мурлычет Бонифаций, — умно. Бириссцы приходят из Кагеты, значит, мы идем на Кагету.
— По-моему, это очевидно, — смеётся Алва, откидывая полог палатки, — солнце ушло, господа. Предлагаю перебраться к водопаду.

Я привычно уже для всех хвостиком мотаюсь за Алвой, хотя и стою чуть в стороне, как ни разу не генерал и не полковник, поэтому весь спор прекрасно слышу. Дословно книгу я, разумеется, не помню, так что не могу быть уверенным, что по книге Алва именно сейчас должен заявить о походе к Барсовым Вратам, но он заявит, и, надо думать, именно сейчас.
Спор идёт о скорости, об обходных манёврах, об Адгемаре, уже привычно — о безумии Алвы, когда Ворон внезапно оборачивается ко мне и жестом приказывает подойти ближе.
— А теперь, Курт, расскажите про абсолютно прямое и идеально простреливаемое ущелье моему оруженосцу. Про характеристики установленных там крепостных орудий не забудьте, про мощь гайифских кулеврин и полукулеврин, про то, что обслуживают их отнюдь не казароны…
А приглашённые «военные специалисты», да, монсеньор?
—…про абсолютно верного коменданта и гарнизон, под чьей защитой хранится десятая часть всей казны Кагеты. Эмиль, добавь к этой арии про крайне неудобно расположенную обходную тропинку, что отряд, который рискнет сунуться в обход, уничтожат во время спуска, а если он все же проскочит, защитники стены успеют развернуться и всех вырубить.
— Рокэ, нет необходимости объяснять герцогу Окделлу очевидное, — сухо откликается Вейзель.
— Главное, чтобы это было очевидным и для наших кагетских друзей. Я дам им два месяца…
— Зачем?! — синхронно выдыхают Вейзель и Савиньяк.
— Почему именно два? — щурится Бонифаций.
Епископ внезапно оказывается наравне со мной. Я верю в Алву и верю книге, а Бонифаций просто верит в талант Алвы и не беспокоится по поводу военных премудростей, в которых не разбирается.
— Потому что с Кагетой нужно покончить до холодов. Неожиданность, ваше преосвященство, бывает двух видов. Когда вас ещё не ждут, и когда вас уже не ждут. То, что я слышал о наших дорогих «барсах» и не столь дорогих казаронах, заставляет усомниться в их терпении. Сначала они разбушуются, но через месяц им всё надоест. Воякам станет скучно спать одетыми и воздерживаться от попоек. Надо полагать, вся толпа за неимением врага внешнего обратит свой пыл друг на друга.
— Вы рассчитываете на раздоры в кагетской армии? — поспешно переспрашивает епископ.
— Я рассчитываю сыграть свою игру.
— Рокэ, — подаётся вперед Савиньяк, — зачем ждать, если можно ударить сразу? Наше появление будет полной неожиданностью. Бириссцы уверены, что мы еще в Варасте.
— Хорхе знает свое дело. Через два месяца они будут в этом уверены еще больше. Мне нужны бакраны, Эмиль, а им раньше, чем к началу осени, не успеть.
— Козлы! — выдыхаю я, вспомнив эпизод из книги с «козлерией». — Там, где не пройдёт лошадь, проскачет козёл, да?!
Вейзель и Савиньяк смотрят на меня озадаченно, Алва с усмешкой. Вот как он умеет так посмотреть, что я сразу вспоминаю о субординации и о том, что мне вообще тут рот раскрывать не следует?
— И козлы в том числе, — снисходительно кивает Алва, пока я пытаюсь просверлить под ногами дыру взглядом.
Эмиль несколько расслабляется, наконец ухватив хоть маленький кусочек идеи Алвы, а вот Вейзель внезапно мрачнеет.
— Вы — блестящий военачальник, Рокэ, и я согласен — мысль ударить по первопричине наших бед весьма удачна с военной точки зрения. Более того, я готов поверить, что вы возьмете Барсовы Врата, но мы не можем воевать с Кагетой. У нас нет доказательств её причастности к набегам бириссцев, а по Золотому Договору мы не имеем права даже в горы входить, не то что штурмовать перевал. Если мы это сделаем, на Талиг бросятся все.
— В самом деле, — Савиньяк вскидывается, — я об этом как-то забыл.
— Я уже обещал кардиналу относиться к Золотому Договору, как к восьмидесятилетней девственнице, так что он никоим образом не пострадает, — усмехается Ворон.
Я раскрываю рот — и тут же его захлопываю. «Если мой план станет известен моей подушке — я сожгу её». Нет уж, даже несмотря на отсутствие шпионов — надо молчать. Мало ли что.
— Вы что-то хотели сказать, Ричард? — пристально смотрит на меня Ворон.
Я поспешно мотаю головой:
— Нет, монсеньор!
Пусть лучше думает, что я зевнул, чем будет оценивать меня слишком высоко из-за моего знания книг, которое очень скоро перестанет предоставлять преимущества. Я-то не тот Ричард…
— Если б Гайифа и ее хвостоносцы объявили войну Талигу, это была бы честная игра, но они предпочитают плутовать, — снисходит до того, чтобы пояснить свою логику, Ворон. — Пусть думают, что они на коне, и взвинчивают ставки, не будем им мешать.
— А потом? — смотрит яростно Вейзель.
— А потом, — усмехается привычно Алва, — я или подменю колоду, или смахну карты со стола.

***

Рокэ пел песню, а я спал наяву, прямо в седле и видел сон. Рокэ пел о камне, и я видел сон, я видел себя камнем, и камень собой. Песня была странной, но не чужой, чужой, но родной, я пытался сквозь сон подтянуть мелодию. Рокэ пел, я пел с ним сквозь сон, или, может, во сне. Я был камнем, нет, я был камнями, и песня помогала мне ими быть, я был медленной и неотвратимой каменной рекой, чьего движения не видят люди, если не приходит вода, пока не приходит вода. Вода несёт с собой мелкие камни и обтекает крупные, вода сталкивает камни с камнями, и камни недовольны, всегда после дождей они кричат. Сейчас нет дождя и давно не было, поэтому камни спокойны, я спокоен. Твёрдый камень вода обточит, камень с трещиной вода обратит в песок, нельзя быть с трещиной, нужно быть твёрдым, твёрдым и незыблемым, как клыки-скалы, как горы…
— Монсеньор, — песня прерывается и рассыпается, а я бешусь, вот кто просил Шеманталя лезть?! — Илха говорит, нехорошо петь эту песню у реки. Ее вообще нехорошо петь.
Ах, Илха попросила… да, просьбы бакранов стоит по возможности выполнять, чтобы не поссориться из-за пустяка.
— Мне тоже так кажется, — внезапно соглашается Рокэ, — но её трудно не петь. О чем она?
— Вы не знаете?
— Откуда? Я услышал её ночью от вдовой козочки, а мои познания в бакранском, как вы знаете, завяли на третьем десятке слов. Так о чем поют наши милые союзники?
— О рождении Горного Зверя. Камень вступает в брак с водой, и рождается Зверь. Его бег — это бег Смерти, его гнев — это гнев Камня, его безумие — это безумие Воды.
— Ваши новые друзья, Рокэ, весьма поэтичны, — с улыбкой поясняет Вейзель, — «горный зверь» — это всего-навсего сель. Я не раз видел их в Торке, к счастью, с безопасного расстояния. Это и вправду смерть, причем страшная. Сель рождается в горах и несется вниз, сметая на своем пути всё. Он легко катит валуны размером со стог сена, а то и с дом. После сильного дождя от расщелин и осыпей лучше держаться подальше, но сейчас, слава Создателю, дождей нет уже давно.
— Да, пока нам везёт, — охотно соглашается Рокэ.
— Рокэ, — Вейзель заводит разговор с явной неохотой, — вы знаете, я человек исполнительный, и я с огромным уважением отношусь к вашим военным талантам, но на этот раз я ничего не понимаю. На что вы рассчитываете? Шесть с половиной тысяч в нашем положении — это меньше, чем ничего.
— Вы забыли наших новых союзников, Курт. Клаус клянется, что они готовы и придут на место даже раньше нас.
— Простите меня, Рокэ, но это несерьезно.
— А что серьезно? Вам нужны сто тысяч вымуштрованных идиотов и полтысячи королевских кулеврин? С такими силами Арамона и тот кого-нибудь победит. Например, улитку. А бакранов вы недооцениваете, у них прекрасные козлы, я уж не говорю об их дамах и некоторых обычаях.
— Вы неисправимы, — укоризненно качает головой артиллерист, — нашли время для подобных разговоров…
Они продолжают разговор, а я думаю. Может ли быть так, что магия здесь есть? Мог ли я унаследовать силу Ричарда Окделла вместе с его телом и текущей в жилах кровью? Мог ли я сейчас услышать свою стихию?
Сколько угодно можно говорить о Скалах, но земля — это не только камни. Или камни просто слышнее всего? Я вздыхаю. Гадать можно до бесконечности, я мог просто заснуть, я могу вообще сходить с ума и видеть это всё в бреду. Проверить это нельзя нигде и никак, остаётся только жить — и я решаю жить так, как я жил бы, будь это всё правдой.

Chapter Text

Я уже говорил, что я дурак?
Я круглый дурак. Эталонный.
Ну вот куда я полез, а? В лагере надо было сидеть, в лагере, и не путаться под ногами у опытных людей.

***

Алва не собирался два месяца сидеть сиднем. Он устроил в скрытой горной лощине — полноценный тренировочный лагерь и лично взялся за моё обучение. Как я не сдох в процессе? Он учил меня лазить по скалам не только днем, но и ночью, учил падать и подниматься, куда и как ударить ножом, чтоб человек не успел поднять тревогу. Гонял по фехтованию нещадно… А ещё стрельба — но она мне давалась чуть лучше, хотя на слух и левой рукой получалось плохо. Можно было, конечно, утешаться, что это вообще мало у кого получалось, но в бою — в бою или ты, или тебя. И лучше первое!
Мне снились странные сны, но я уставал настолько, что с утра мог вспомнить только факт сна, а сам сон растворялся в тумане. Два месяца — срок вроде небольшой, но я стал сильнее и выносливее, мне неплохо удавалось скалолазание, хотя я и предпочёл бы менее экстремальный вариант обучения и, главное, использования этих навыков.
Но появился Коннер, доложил с гордым видом, что всё готово, и в тот же вечер Рокэ собрал всех, кого два месяца гонял по скалам, включая меня.
— Начинать нам и начинать сегодня, — Алва, как всегда, был предельно краток. — Пойдём двумя отрядами: первый веду я, второй — полковник Бадильо. Наше дело — перерезать тех, кто караулит камни для сброса. Вряд ли там держат больше чем по двадцать-тридцать человек с каждой стороны ущелья, так что управимся. Потом займемся верхними пушками. Всё. Те, кому снились дурные сны, могут не идти.
Ворон не возразил, когда я присоединился к отряду. Возразил Вейзель:
— Ричард, вы юны и неопытны. Оставьте скалолазание более опытным людям, на вашу долю хватит ещё и сражений, и геройства.
Я поморщился. Хотелось возразить, что Надор тоже отнюдь не равнина, но в Надоре-то именно я прожил всего год, тот, что перед Лаик, и было мне тогда не до тамошних скал.
— Генерал, я сын мятежного герцога. Как, по-вашему, мне следует доказывать свою верность Талигу? Да, сражения ещё будут. Но у меня есть всего три года (уже даже меньше), чтобы успеть показать, что я не собираюсь сражаться за агарисских сидельцев. Только те три года, которые мне дал монсеньор, призвав меня в Фабианов день. Я не могу позволить себе ждать и перебирать варианты.
— Вы можете отправиться с кавалерией, я уверен, возражать не станут ни Эмиль, ни Рокэ, — предложил Вейзель.
Я снова покачал головой. Я был благодарен за неравнодушие, но…
— Генерал, кавалерист из меня немногим лучше, чем скалолаз. И ещё большой вопрос, где я окажусь не к месту больше — там, где идёт россыпь одиночек, или там, где следует идти плотной группой, не выбиваясь из строя.
К тому же я решил, что Рокэ виднее, и, если бы я показался ему не готовым к этой ночи, он бы мне сказал, чтобы я не лез.

***

А что, если прав был Вейзель, а Рокэ было не до присмотра за оруженосцем? Решил, что авось Повелитель Скал на скалах не убьётся, и махнул рукой.
Нет-нет, вот сейчас, на скале, точно не время об этом думать. Багира, я уже лезу… Лезу. Выбираю старательно трещины понадёжнее и стараюсь ни о чём не думать, просто лезть. Алва, конечно, опять шёл впереди всех, а мне оставалось только бояться за него. Да, до Излома ещё два года, но кто сказал, что Кэртиана хранит не только жизнь, а и здоровье единственного Ракана?
Стена закончилась неожиданно, просто вместо очередной трещины я нащупал пустоту, подтянулся и перекатился через край. Внизу клубился туман, вокруг было тихо. Понятно — я последний. Остаётся действовать как в старой компьютерной игре — искать своих по врагам. Где трупы — там мы были, где живые враги — нам не туда, где бой — нам туда. Пойду-ка я вдоль обрыва, только тихо, и пистолет на полувзвод поставлю.
Трупы, камни, трупы, камни. У третьей по счёту каменной пирамиды появились признаки отдалённого боя — грохот и вспышки где-то внизу. Нет, вниз нам не надо. Начали встречаться разбитые пушки, возле которых тоже валялись трупы. Опять всюду опаздываю, ну вот что ж это такое, опять опаздываю. Монсеньор опять дразниться будет.
Бойтесь своих желаний! Пока я топал между разбитых пушек — меня таки заметили, и дорогу мне заступила тёмная фигура. Тёмная одежда, чёрные усы, седые волосы — «барс»! Я шарахнулся назад, рванул из-за пояса пистолет и шмальнул в бириссца. На таком расстоянии — даже из этих бандур не промахнёшься! Враг упал, я же шарахнулся в тень ближайшей разбитой пушки и поспешно начал перезаряжать пистолет, не забывая коситься по сторонам. Только ещё пары его товарищей мне не хватает для полного счастья! Но вроде было тихо. Я зашуршал вперёд от тени к тени — выскочивший противник заставил вспомнить о том, что здесь всё ещё небезопасно.
— Ричард! — окликнула меня внезапно тень, в которую я чуть не разрядил пистолет повторно. Присмотревшись, я узнал Марьяна.
— Прымпирдор сказал хоть кому тебя дождаться, ну я и вызвался, что дождусь и найду, — не дожидаясь вопросов, выкладывает адуан.
— Ага, спасибо, — я снова оглядываюсь. — А то тут ещё «барсы» бегают, я на одного наскочил — или он на меня, это как посмотреть. Вдвоём безопаснее.
— Вдвоём точно сподручнее, — кивает Марьян. — Седун-то мёртв?
— Ну раз я жив, то вариантов немного? — нервно хихикаю. — Куда идти?

— А здорово мы их!..
Когда мы с Марьяном вышли к нашим, оказалось, что меня ищет монсеньор. Ну то есть как — ищет, просто велел явиться к нему, как появлюсь. Марьян не знал, где его искать, зато меня взялся проводить незнакомый адуан, по дороге рассказывавший мне про всё, что я пропустил.
Я, конечно, знал, что атакуют козлами, но услышать вживую это было интереснее, чем читать в книге, а адуан аж захлёбывался словами:
—…Прымпирдор велел бакранам крылья нацепить, а морды и руки сажей вымазать, ну и страх получился! Вроде как одёжка есть, а внутри — пустота, да ещё крылья эти и короны на бушки. Мы сами, как их размалевали, значить, да глянули, что вышло, спужались…
Атака вышла внезапной, плюс здесь в принципе пока более суеверные люди живут. Вот правда, в моём прошлом с перепугу бы не застыли, а шмальнули из «калаша» — проверить, что тут за призраки, но то страна воинствующего атеизма, а тут атеистов скорее к пособникам Леворукого причислят. Из нескольких козлов сделали живые бомбы, часть пустили на ворота, часть на пушки, пока кто-то на той стороне сообразил, что противники вполне себе живые и уязвимые — бой уже закончился. Всё-таки Рокэ великолепен! Тем временем Савиньяк во взорванные ворота заехал — тут гарнизону Барсовых Врат и конец пришёл.
—…О, а вот и Монсеньор. Ну, барич, бывайте. Если что не так — прощения просим.
Честно говоря, я не понял, зачем меня искал — тьфу! — зачем Ворон велел мне явиться. Или это по принципу «свистнуть сейчас, чтоб не искать потом»? Потому что пока Алва спорил с Вейзелем.
— Клевета! Я передёргиваю не всегда, а только в случае необходимости. Доброе утро, Ричард, как вам понравилась эта ночь?
О, меня всё-таки заметили. Ночь мне не понравилась совсем, но война выглядит именно так — и даже хуже. Впрочем, дожидаться моего ответа Алва не стал и снова повернулся к Вейзелю:
— Курт, у нас мало времени, так что поторопитесь со сборами.
— Я не стану этого делать, — отрезал артиллерист.
Создатель и Леворукий, а теперь-то что случилось? Какой мамонт в лесу сдох, что Вейзель — Вейзель! — заявляет в лицо Проэмперадору, что не станет чего-то делать? Ворон очень тяжело посмотрел на собеседника.
— Хорошо, — медленно и мрачно проговорил он. — Тогда это сделаю я.
О чём речь? Кто что сделает?
— Вы?! — взвыл Вейзель с таким видом, будто Ворон пообещал ему пешком на крыльях долететь.
— А что вас удивляет? — ухмыльнулся Алва. — Я знаю минное дело немногим хуже вашего.
Ага. Есть ли что-то, что Алва не знает? Минное дело, «я не стану этого делать»… уж не о подрыве ли озёр идёт речь? Но это вроде после Дарамы…
— Но вы не можете быть сразу в двух местах!
— Правильно, не могу, поэтому с армией останетесь вы. Нам нужно время, шести дней достаточно.
— Это немыслимо! Шесть тысяч против ста!
— Нужно — значит, мыслимо. Ваше дело — задержать Лиса у Дарамы, побеждать необязательно.
Да, точно, я угадал! Впереди Дарама… А, я понял! Ему нужно время, чтобы подготовить подрыв озёр. Вейзель отказывается заниматься подготовкой, и Рокэ устраивает самую простую «вилку» — или минировать, или у Дарамы изворачиваться. И Вейзель всё-таки сделает то, что от него нужно Ворону.
— Вы не оставляете мне другого выхода, — вот о чём я и говорил, Вейзель предпочтёт заниматься тем, в чём разбирается. — Будь по-вашему, и побери вас Леворукий!

***

Я нервно ёжился. Даже зная наперёд, что Ворон в очередной раз подтвердит свою славу… у нас шесть с половиной тысяч. С той стороны — двадцать тысяч бириссцев и сто тысяч кагетов. Хорошо анекдоты про кагетов рассказывать дома в кресле за компьютером! Про то, как сто тыщ от одного Ворона бегают… А тут пока не бегают. Тут пока мы к бою готовимся. Нет, не быть мне полководцем! Я уже раза три проверил пистолеты и нервно вздохнул. Всё равно… страшно? Нет, скорее — тревожно. Я мысленно плюнул и отправился искать Ворона.
Мда. Пока я его оруженосец — на меня не глянет ни одна девушка. Алва подготовился к бою, да — поверх чёрной рубашки нацепил маршальскую перевязь. Ещё бы покойный Феншо зубами не скрипел — хоть ты разбейся, а рядом с Вороном смотреться не будешь. Ну, если ты не Савиньяк, конечно. Сейчас рядом с Алвой стоял епископ Бонифаций, которого я не вдруг узнал — одет он был отнюдь не в сутану. И… вот что бы другое обсудили — опять речь шла о безумии Ворона. Тут и Савиньяк подтянулся — и, судя по его виду, не я один был на взводе.
—…книжки воинские читал. В них написано, что по всем законам тактики и стратегии ждёт нас поражение неминучее, — «радует» Бонифаций.
Умеете вы ободрить, а! Не хочу об этом думать.
— Если по законам, — хмыкает Алва, — то ждёт. Так что, господа, прошу о законах забыть. Что Лис нам может противопоставить, кроме численного превосходства? Да ничего!
— Мне б твою уверенность, — раздражённо откликается Савиньяк. — Тебе легче, ты уже влезал в подобные драки.
— Нет, — скалится Ворон, — я тоже не влезал. Если ты намекаешь на Альтхекс, нас там было не больше чем один к семи.
Надо будет спросить про то, что это за Альтхекс. Нет! Надо свои конспекты лаикские перечитать, теперь, когда я историю с землеописанием подтянул, я не буду в ситуации «из всего понял только предлоги». Все сражения Ворона уже занесены в учебники, теперь учебники будут пополнять этой войной.
— Я имел в виду Винную улицу, — говорит Эмиль Савиньяк, и мне остаётся запоздало порадоваться тому, что я думал о другом и не отреагировал. А то объясниться мне бы не удалось.
— А, так ты о поединках, — лениво тянет Алва. Я боюсь на него смотреть — вряд ли ему приятно это вспоминать. По книгам, кстати, одним из заказчиков был Эгмонт Окделл. А тут я стою, одно лицо с покойным, как все вокруг твердят… — Предел человека — двенадцать, в крайнем случае четырнадцать врагов, если они, конечно, умеют держать шпагу. Впрочем, не знаю, можно ли подобную комбинацию назвать поединком.
Да, я помню. «Господа, почему вас так мало?»
— Не лукавь, ты уложил раза в два больше.
— Ну, там были свои обстоятельства, — хмыкает Алва. Нет, вроде, настроение у него не испортилось. — Но вернёмся к нашим казаронам. Я остаюсь с пехотой, его преосвященство защищает «беззащитный» обоз, а ты, Эмиль, со своими ждёшь на опушке. Окделл, отправляйтесь с Савиньяком. Вы столь рьяно рвались на скалы, что не могу я и теперь не дать вам возможность проявить себя.
— Спасибо, монсеньор, — уже привычно откликаюсь я.
— Святая Октавия, — раздаётся вопль, от которого я только что не подпрыгиваю. Всё-таки знатная глотка у Бонифация. — Уж не сквернавца ли паонского я зрю?!
— Нет, Ваше Преосвященство — невозмутимо отвечает Алва, пряча усмешку в уголках губ, — это всего лишь генерал Шеманталь. Просто он, как и вы, сегодня сменил туалет.
О да! Шеманталь достойно смотрелся бы на моей бывшей родине среди «звёзд эстрады». Да, сверкает и переливается он поменьше, чем какая-нибудь певичка, но на певичке были бы стразы, а тут — натуральное золото и камни, и на самом Шемантале, и на его жеребце. Голову мышастого жеребца, на котором восседал командующий авангардом, украшает трофейная корона, прикрученная к конскому оголовью, к короне прилажены три пары каких-то подвесок, в гриву вплетены браслеты и кольца, и даже в хвост были вплетены какие-то золотые цацки. Еще одна корона красовалась на голове самого Шеманталя, причем таможенник лихо сдвинул золотой обруч набекрень наподобие берета. На шее Жана болталось несколько ожерелий и богатое монисто, а на поясе бренчали связки колец.
— Ну как, монсеньор? — пропищал великан, кокетливо закатывая глаза.
Меня вот смущало только одно… Я протянул руку и качнул на ладони один из браслетов, вплетённых в гриву. Да, ощутимо тяжёленький, золото действительно тяжелее серебра. Дома-то у меня возможности сравнить как-то не случалось, что когда-то, что в Надоре.
— Очаровательно, — соглашается Рокэ, — надо поднять вопрос о новых мундирах для авангарда. Надеюсь, ваши люди выглядят не хуже?
— Корон на всех не хватило, — Шеманталь явно с трудом сдерживает смех, — а так ничего. Кони, когда их обряжали, молчали, а двуногие, те ржали — в лисьем лагере слышно было.
— Не сомневаюсь, наши кагетские друзья вас оценят, — возвращает усмешку Рокэ. — Ричард, вы сейчас о чём задумались?
— А коням не тяжело будет?
— Да оно смотрится-то ярко, а так не так уж и много выходит, — заверяет меня Шеманталь. Ну, ему виднее, я до сих пор с этими зверюгами осторожен и не берусь оценить, что конь выдержит, а что уже нет. — Мы и с этим всем перепляс им устроим, не сумлевайтесь, мало не покажется.
— А почему, чадо, — внезапно подаёт голос Бонифаций, о сане которого сегодня напоминала разве что короткая стрижка, — не вздел ты на коня своего наперсный знак? Видел я клад, что взят был в Барсовых Вратах, и были там не только услады для женщин и властителей земных, но и эсператистские побрякушки.
— Думали, Вашпрысвященство, но решили, что нехорошо это… Особливо при вас. В одного ж Создателя веруем!
— Создатель-то один, но мы веруем правильно, — воздевает палец Бонифаций, — а агарисские еретики — нет. Так что вздевайте, чада, их цацки на борзых коней. Хорошо блестят — далече видно будет.
Я сдавленно хихикаю. Отхожу на пару шагов полюбоваться ещё раз — хорошо сверкает сорочья радость, только всё приделано, птица от коня отодрать не сможет, если только коня целиком уволочь… Но это ж какая сорока должна быть? Представляю себе эту сороку и сгибаюсь от хохота — прилети такая птичка на поле, и драться нам не понадобится — противник сам драпанёт.

Кавалерия дожидалась своего часа в рощице, такой мирной и уютной, что в голову лезли песни из прошлого про войну и привал, и соловьёв, и смерть. Я не сомневался в гениальности Ворона, как и простые солдаты, ржущие над разбежавшимися бириссцами, но всё равно было холодок пробегал по спине, едва я начинал задумываться о масштабах. Савиньяк в победе сомневался, и я его очень даже понимал, но что я мог сказать — «Ворон не проигрывает»? Я даже знал, что мне ответят — «всё случается в первый раз». Спокойнее всего было лошадям — немножко разбрелись и пользовались моментом, с лошадиной точки зрения это место наверняка было ещё уютнее, чем с человеческой — тут тебе и свежая еда, и деревья на почесаться, и вода на попить, и травка на поваляться…
В тишину ворвался стук копыт. Пора? Ворвавшийся в рощу адуан тормознул у самых сапог лежащего Эмиля Савиньяка. Он азартно сверкал глазами и вообще смотрелся как кошак у норки со скребущейся мышью. Гнедой конь косился на ручей, хотя и знал, что пить ему сейчас никто не даст.
— Идут? — поинтересовался севший Эмиль.
— Скачут, — ухмыльнулся адуан. — Вприпрыжку.
— Сколько?
— Было много, — погладил своего коня адуан, на котором из золота оставалась разве что пара мелких колец в гриве. — Размазались, уроды, как сопли по рукаву. У кого кони поганые, у кого руки загребущие, кто к лагерю ломанулся… У нас на хвосте тысячи три, не больше, и еще тыщ восемь сзади растянулись.
— Прелестно. — Эмиль поднялся и свистнул, подзывая своего коня.
— Господа, по коням, нужно развернуть эту толпу и погнать на своих же. Нам такое не впервой.
Это он, видимо, для меня добавил. Больше двух тысяч человек (как только поместились в рощу) в последний раз проверяли оружие и сбрую, садились на коней, занимали своё место в строю. Я тоже полез проверять выданный палаш — ременная петля, которую полагалось накидывать на запястье, была в норме, палаш в ножнах ходил свободно, выдёргивался удобно. Эмиль выдал мне его, увидев, что я со шпагой, и пояснил, что шпага не самое подходящее оружие для кавалерии. Всё… вроде всё. Я набросил петлю и тронул Сону, моя умничка послушно подошла к Савиньяку. Все тихо и быстро занимали оговорённые ещё ночью позиции. Эмиль поймал мой взгляд, залихватски улыбнулся и подмигнул, затем развернулся к порученцам:
— Напоминаю. Сигнал к атаке — мой выстрел. Затем — картечь. Пальнем в упор и вперёд! Врубайтесь где погуще. Орать так, будто нас десять тысяч. Команд не ждать, вперед не лезть, от своих больше чем на сотню бье не отрываться. Наше дело гнать, а не окружать! Ясно?! Пусть удирают, мы проводим. Услышите горн — всё, бал окончен. Всё. Пошли!
Порученцы бросились к своим эскадронам, Эмиль снова повернулся ко мне.
— Дикон, твоё дело — держаться за мной. Учти, это не дуэль, а свалка. Ударил и вперёд, дожидаться ответа незачем. Понял?
— Да, — выдохнул я, — один враг — один удар.
Хорошо бы «один удар — один труп», но это не ко мне, это к более опытным. Мне до такого… Мои мысли прервались с появлением из-за рощи «золотых» всадников. Они шли красиво, держа строй — значит, я зря беспокоился за коней, те, кто выбивается из сил, строй держать вряд ли смогут. Пронёсся последний десяток, в котором скакал Шеманталь, и появились кагеты.
Я вылупился на это зрелище, чуть не отвесив челюсть. Даже «знатоку» вроде меня была видна разномастность лошадей и то, как некоторых нахлёстывали всадники. Какой там строй! Не было ни формы, ни единого оружия, вся эта толпа именно толпой и выглядела — случайным сбродом, случайно же собравшимся в одном месте, никто из них даже не покосился в сторону рощи, мимо которой они неслись.
Эмиль засмеялся и поднял пистолет. Выстрел генерала слился с другими, промахнуться в валившую валом толпу было невозможно. Артиллеристы на минуту отстали, плюнули картечью четыре лёгких орудия, установленных на опушке, и ни одна картечина не прошла мимо — некуда было. Повалились наземь кони и всадники, на них налетели и рухнули те, кому не досталось картечи и пуль. Генерал Савиньяк рванулся вперёд, пока кагеты не сообразили, что к чему.
Что бы я делал без Соны? Она, видимо, уже бывала в бою, и уверенно, без подсказок со стороны неопытного всадника, держалась за Савиньяком. Я отчаянно размахивал палашом, успев не раз и не два возрадоваться петельке на запястье, но всё это проскакивало мимо мыслей — думать было некогда, надо было крутиться и следить, чтобы в этой свалке меня не достали, а я врага достал. Безумно радовало наличие у нас формы и чёрно-белый её цвет — казароны были одеты во всё подряд, но не в чёрное и не в белое. Кровь, кровь, мелькало оружие, я разрядил в кого-то один из пистолетов, звон, лязг, грохот, выстрелы, крики, ржание, фырканье, шум. На несколько секунд вроде стало потише, я нашёл глазами генерала Савиньяка — он и его конь были забрызганы кровью, явно чужой, не удивлюсь, если я тоже, но тут промчался какой-то адуан, вопивший в голос «пора» и «Шеманталь», Савиньяк кивнул и полуминутное затишье рассыпалось, схватка снова набрала силу. Всё, что я мог, это нестись следом за Эмилем, держаться в седле и рубить-рубить-рубить.

***

Остатки кагетской кавалерии, кажется, уже в третий раз проскакали по своим же следам. Эмиль Савиньяк расхохотался в голос и стряхнул с клинка кровь.
— Жизнь прекрасна, Дикон! Но мы несколько увлеклись. Надо найти Алву.
Я кивнул, хотя меня никто ни о чём не спрашивал. Найти Проэмперадора оказалось легко — он был вместе с мушкетёрами. Измазавшийся в какой-то гари (откуда только взялась?), живой и здоровый Ворон стоял рядом с такими же живыми и здоровыми Бонифацием и Шеманталем. Я облегчённо выдохнул, только сейчас сообразив, что за них беспокоился больше, чем за себя. Алва смотрел в подзорную трубу на кагетский лагерь, Бонифаций с наслаждением расписывал, как именно нарвались на «беззащитный» обоз сребролюбивые казароны.
—…за грехи свои были ввергнуты из огня земного в пламя закатное.
— Воистину! — Алва опустил трубу и повернулся к Савиньяку. — Рад тебя видеть.
— Господин Первый, чтоб тебя, маршал… — с чувством высказал Эмиль, отдавая честь. — Приказ выполнен. Не прошло и часа, как вся толпа удалилась с поля боя, теряя что можно и что нельзя.
— Не обольщайся. — Алва нашёл меня взглядом, скользнул, отмечая, видимо, отсутствие ран, и начал вытирать лицо какой-то тряпкой. — Мы разогнали тушканов, это верно, но я почти уверен, что Адгемар того и хотел.
— Хотел?! — Савиньяк явно ничего не понимал. А вот я понимал, вспоминая читанную книгу. Лису мешали казароны, и он послал их умирать, сделав всё, чтобы они погибли в бою.
— Если не хотел, значит, он полный профан в военном деле, а это неправда. Лис очень прилично воевал и с Холтой, и с собственными мятежниками, он разбирается и в тактике, и в стратегии. Так ошибиться его величество просто не мог.
Два генерала и епископ смотрели на Первого маршала, ничего не понимая, и Алва развил мысль:
— Почему казар не попытался остановить давку и не удержал на цепи хотя бы резервы? Почему не бросил их в бой в нужный момент? Почему не ударил из лагеря в тыл нашей пехоте, ведь возможность была сказочная? Почему так распределил силы? И последнее почему. Почему вообще он собрал такую ораву?
— После Барсовых Врат… — начал Бонифаций.
— Барсовы Врата ни при чём, — отрезал Рокэ, — собирать ополчение Адгемар начал, когда получил ультиматум, а перевал мы взяли неделю назад. За это время разве что гонцов разошлешь.
— Когда так говоришь, это и впрямь кажется странным, — задумался вслух Савиньяк.
Я снова вспомнил книгу. Там, на той стороне, Адгемар говорит о начале кагетской государственности. Там, на той стороне, Робер скорбит о казаронах, которые пришли на зов казара защищать свои земли и были этим казаром подставлены под удар. Я так думаю — грабить они пришли, а не защищать. В Польше когда-то шляхта была самой большой проблемой польского короля — и стала самой большой удачей врагов тогдашней Речи Посполитой. Король не смог ни приструнить, ни уничтожить шляхту чужими руками — и Речь Посполитая пала. Адгемар оказался хитрее и умнее.
— Они ему мешали, — прошептал я. Ничего личного. Они просто мешали.
— Громче, Ричард, — внезапно сказал Алва. У него ещё и слух как у кошки?! — Что вы там сказали? И не вздумайте ответить «ничего».
Я сглотнул. И повторил громче:
— Они мешали Адгемару — и он решил от них избавиться нашими руками. Никто не сможет упрекнуть Лиса в том, что он поставил над войском какого-нибудь представителя знатного рода, старательно выбранного за его дурость, никто не сможет упрекнуть Лиса в том, что сюда пришёл Кэналлийский Ворон. Это не Адгемар послал в бой резервы, а кто-нибудь, кого Адгемар потом объявит виноватым. Может, этот кто-нибудь погиб в нашей атаке и ничего уже не скажет в своё оправдание — не сможет.
С каждым моим словом Алва улыбался всё шире.
— Эмиль, ты отменный генерал, а вот интриган из тебя никакой. А вот вы, Ричард, полны сюрпризов. Думаете, он не командовал сам?
— Зачем ему ответственность за поражение, которое он сам и запланировал? — пожал плечами я. — Ему нужен тот, в кого можно будет ткнуть пальцем и возопить: он, он виноват, он не исполнил приказ, или нарушил, или исполнил плохо, моя вина лишь в моём выборе. И выбрал он кого-нибудь подурнее и поголосистее из самого опасного для себя рода. Из тех, кто хочет себе корону казара и имел много союзников. После такого поражения весь его род не отмоется от позора очень долго — и будет совершенно безопасен.
— Полны сюрпризов, — повторил с усмешкой Алва. — Всё верно. Устами младенца… О своем численном перевесе Адгемар осведомлен, в конечной победе не сомневается, так почему б не сыграть двойную игру? Бедняге надоело быть первым среди многих, и он с нашей помощью избавился от лишних казаронов.
— О численном перевесе? — нахмурился Эмиль.
— Уверяю вас, борцы за свободу Талигойи, как столичные, так и сидящие в Тронко, озаботились сообщить союзнику и единоверцу о нашей армии всё, что знали сами, так что Лис точно знает, что у нас есть, а чего у нас просто не может быть. Итак, в своей победе он уверен, о численном перевесе знает, от лишних казаронов избавился, остаётся выиграть сражение, только, — Первый маршал усмехнулся весьма недобро, — он его не выиграет.

Chapter Text

Как смешно, что всю гениальность Алвы из всех мог оценить только я — в прошлой жизни совершенно гражданское лицо, да и в этой жизни я бы предпочёл остаться дома и сидеть спокойно, но тут мне просто никто не давал выбора. Попала мышка в колесо — пищи да беги!
Только я здесь знал слово «тачанка». Только я знал, чем они сильны и в чём их опасность, чем они слабы и почему Адгемар оттуда не сможет ничего с ними сделать — ему придётся выйти в поле. Только я знал, как изменится оружие спустя годы. Только я понимал, что Алва походя изобретает то, чему наступит время спустя полторы-две сотни лет. Тачанки, рукотворный сель как первое оружие массового поражения — что дальше, миномёты и подрыв мостов в тылу противника? Окопы и пулемёты? Смена мундиров на маскировочный окрас? Напалм и динамит? Разрывные снаряды? Ах нет, разрывные снаряды в виде начинённых порохом, серой, мелким щебнем и козьим салом бочек уже применили.
По полю метались легкие тележки, запряжённые парой лошадей, с небольшими орудиями и крепостными мортирками, между которыми сновали конные мушкетеры и повозки с боеприпасами и калильными жаровнями. Для выстрела тележка ненадолго останавливалась, «экипаж машины боевой» снимал с повозки носилки с орудием, устанавливал на земле, быстро наводил на цель, быстро заряжал, стрелял, тут же закидывал орудие обратно и заскакивал сам. Тяжёлые лагерные пушки не были рассчитаны на такое, попасть они могли разве что случайно, или стрелять нужно было разрывными… или выпускать в поле пехоту и конницу. Адгемар отправит их в бой, не может не отправить, а нам остаётся выживать — и выжить.
Рокэ метался зигзагами между пушечными тачанками, то и дело сам наводил орудие и стрелял, указывал новые цели остальным. Я мотался следом и ни о чём не думал — в голове вертелась только старая строчка «молись богам войны — артиллеристам». Я не успел толком осознать произошедшее в кавалерийской атаке, но прошёл час — и я уже мотаюсь среди артиллерии следом за Первым маршалом.
— Ричард!
— Да, монсеньор?
— Ричард, мне надоела эта штуковина. Попробуйте в неё попасть.
Я чуть ли не кубарем скатился с Соны. Рокэ указывал на торчащий в лагере шест, увенчанный здоровущим позолоченным шаром с ворохом оранжевых лент — то ли солнышко, то ли анемон.
Как заряжают пушки, я видел. Пистолеты пока что заряжались так же, и я шагнул к пушке. Закинул в дуло картуз с порохом, вздрогнул, когда просвистело чужое ядро, взялся за пушечный аналог шомпола.
— Не спеши, — посоветовал Алва. — Бери пыж… Забивай туже… Хорошо. Теперь ядро.
Рокэ глянул на шар, я тоже. Потом я посмотрел на пушку и попытался понять, как её нужно развернуть, чтобы попасть.
— Влево, — снова подсказал Рокэ, — ещё левее… Стоп! Хорошо.
Он глянул вдоль ствола и ухмыльнулся. Я тоже примерился — вроде в нужном направлении дуло смотрит… Почему у мушкета есть мушка, а у пушки нет нормального прицела?
— Давай!
Я схватился за фитиль, вспыхнула затравка, орудие дёрнулось, я уставился на цель. Ну?
Шар разлетелся вдребезги. Я восторженно глянул на Рокэ. Он рассмеялся и взлетел в седло:
— Браво, Ричард! Первый выстрел и такая цель… — он осёкся на полуслове, посерьёзнел. — Не выдержали… Ну и славно. Отходим!
На нас летела вражеская конница. Я бросил взгляд на Алву — он был спокоен. Гарцевавший рядом с Алвой мушкетер, повинуясь приказу, высоко поднял на копье тут же подхваченный ветром синий шарф. Возницы хлестнули коней, упряжки полетели к ощетинившейся сталью пехоте, но Алва, остальные всадники и ещё несколько тачанок остались. Я старался не показывать, что нервничаю, но Сона чувствовала моё состояние и нервничала тоже. Ворон, не отрывая взгляда от приближавшихся бириссцев, медленно поднял шпагу, а затем резко опустил. Свистнул рассекаемый воздух, грянул залп, первые ряды конницы смешались, всадники перелетали через головы упавших коней, упавших сминали копыта несущихся сзади.
— Чего стоишь?! — Алва был уже рядом. — За мной!
Сона оказалась понятливей меня и бросилась за Моро. Мы неслись к нашим, и я не решался тормознуть вырвавшуюся вперёд на полкорпуса Сону. Сверкнули пики. Пехотинцы расступились, всадники и тачанки влетели внутрь каре. Алва спрыгнул с коня, и я метнулся следом за Первым маршалом, который, весело улыбаясь, неторопливо пошел сквозь ряды своих солдат.
— Спокойно! Они разобьют о нас лоб… Рогатки вперед! Стрелять только по команде… Конница — это ерунда… Сейчас перезарядят пушки картечью… Стрелять только по команде… Только по команде.
Я привычным хвостом шёл за Алвой и привычно уже им восхищался. Там, где проходил Рокэ, у людей поднимались головы, а в глазах зажигался огонь. Солдаты не просто не боялись, они верили в победу и хотели боя. Маршала словно бы окружал ореол силы и уверенности, передававшихся другим — а может, и окружал? Быть может, воля императора священна для мира? И сейчас он желает боя и победы в бою.
Бирисская кавалерия была совсем близко, мимо Алвы и меня пробежали люди с рогатками — сооружениями из остро отточенных кольев, напоминающих мне склеенных между собой противотанковых ежей, если бы ежей делали из дерева.
Враги были уже рядом. Бириссцы совсем не походили на разношерстную толпу, выскочившую утром к роще. Те были смешными, эти страшными. Я нервно сглотнул, изобразил на лице нечто, показавшееся мне похожим на отвагу и покосился на Первого маршала. Алва поймал мой взгляд, подмигнул и поднял шпагу.
Когда он её опустил — раздался залп. Пушки били картечью, рогатки плохо подходили для того, чтобы через них перескакивать, и бириссцы развернули коней. Если бы у нас была только пехота — нам всё равно пришлось бы плохо, но у нас была ещё и кавалерия — и рогатки оттащили в сторону, чтобы выпустить своих. Наши вцепились в барсов, прошлись по тем, до кого дотянулись, и тут же отошли обратно внутрь под прикрытие пик, рогаток и артиллерии. Всё повторилось.
Барсы всё-таки — я мог называть их бандитами, но они — были воинами. Они умели держать строй, и умели отступить, не теряя голов и не сворачивая шей. Взамен из лагеря выпустили пехоту пятью колоннами. Две из них навалились разом на второе слева каре, и даже сумели его разбить, но наши не потеряли голову и сумели пробиться к соседним каре, а по вставшим между двумя нашими живыми укреплениями дали залп картечью с двух сторон и выпустили на них кавалерию с тачанками.
В довершение всего Алва отдал какой-то приказ, и часть кавалерии и пехоты отошла. Куда они отправились, я понял чуть позже, когда увидел, что из обгрызенного нашей стрельбой лагеря просто бегут остатки кагетского войска. Воспользовавшись тем, что основные силы врага встряли в смертельную круговерть с нашими каре, Ворон выделил часть сил для удара по опустевшему лагерю — и Адгемар бежал, а следом отступили оставшиеся бириссцы.

***

— Всё, — выдыхает с облегчением Бонифаций. — Бегут — не остановишь! А я ведь, стыдно сказать, как они попёрли, думал, от нас мокрое место останется.
— Да и я, признаться, тоже, — откликается Савиньяк, — нет, я допускал, что мы как-нибудь извернёмся, доберемся до леса, не зря же там оставляли засеки, но на победу не надеялся.
— Ну и зря, — гордо заявляет Шеманталь. — Монсеньор знает, что делает. Наши так никто не сумлевался. Вот перед перевалом мы, признаться, подёргались малость, а тут — нет… Где монсеньор — там победа.
— Вы мне льстите, Жан. — Рокэ прикрывает глаза ладонями и почти сразу же их отнимает. Опять голова? Но сейчас я не в том состоянии, чтобы предложить помощь.
— Вот ещё, монсеньор! — возмущается Шеманталь, — Что есть, то и говорю.
— Он прав. — Тихий Бонифаций на себя как-то даже и не очень похож. — Вы, Рокэ, прямо чудеса творите. Нам бы ваше спокойствие. Я ведь до последнего не верил.
— Я тоже, — Алва протягивает руку, — епископ, дайте касеры, если она у вас есть.
— Не верил?! — Савиньяк выглядит пораженным в самое сердце. — Но как же?..
— А вот так… Благодарю, Ваше Преосвященство. Наше дело было отвлечь Лиса от Вейзеля, дальше я не загадывал. Коннер и Бакна знали, что делать, а мы, господа, на три четверти были смертниками, так что поздравляю вас со вторым рождением.
— Закатные твари, — поражённый Бонифаций забирает флягу и, в свою очередь, присасывается к её горлу.
Я смотрю на Алву и не знаю, как объяснить ему, что я на стороне Шеманталя, что я тоже думаю, что он не мог проиграть, что я уверен в нём, верю ему больше, чем собственным Скалам. Как сказать «я с вами», «я не уйду», «я вам верю, даже если вы в себя не верите», где найти такие слова, чтобы Рокэ их услышал и поверил?
Алва ловит мой взгляд. Я не отвожу глаз — смотрите, смотрите, быть может, вы сумеете понять без слов. Рокэ молчит. Я молчу. Я Скалы, я основа, но Скалы молчат, это не вода и ветер, я не умею сказать. Смотрите.
Раздаётся стук копыт. Алва отводит взгляд:
— Жан, это ваши люди?
— Они.
Шестеро всадников ехали кентером, и первым был адуан, в Барсовом ущелье проводивший меня к Рокэ и рассказавший о штурме. Таможенники осаживают коней, мой шапочный знакомый вперевалку подходит к Шеманталю.
— Ну, — интересуется генерал, — чего?
— Драпают, — лаконично формулирует основное адуан. — Впереди казароны. Скока — не знаю, но не до войны им, это точно. Сам я их не видел, но коней загнанных валяется тьма-тьмущая, хоть бы добивали, что ли… Уроды!
— Значит, ожидать их возращения не следует? — уточняет Савиньяк.
— Куда там, скачут, как тушканы. А вот седуны, те толково отходят. Их, я думаю, тыщ шесть уцелело, пешие и конные. Раненых много… Лис, понятное дело, в середке, а седунов кагеты прикрывают. Кто ведёт — не знаю, но в штаны не наложил.
А я вот подозреваю, что знаю. Если Робер выжил — то именно он.
— Кагеты прикрывают бириссцев? — изумлённо уточняет Ворон. — Что-то новое.
— Ага, — кивает разведчик, — самому странно.
— Развернуться и ударить нам в спину они не могут? — Савиньяк хочет нового боя не больше остальных, но лучше знать такие вещи.
— Они не станут разворачиваться. — Алва отвечает очень уверенно. — Лису сейчас одна дорога — в Равиат. Он потащит туда всех, кто у него остался. Такой правитель сначала о короне подумает, а потом уж о стране.
— Мы будем их преследовать?
— Нет, — медленно отвечает Рокэ. Затем повторяет задумчиво: — Нет, не будем. Сегодня все отдыхают, а завтра мы расстанемся. Генерал Савиньяк, принимай командование. Его Преосвященство тебе поможет. Возвращайтесь через Барсово ущелье, а потом поверните к горе Бакра, станьте там лагерем и дайте знать бакранам, пускай выбираются из своих укрытий.
Бакраны получают наконец свою священную гору. Хоть ты пой песню про бакранов. Как она там начиналась… «Выйду ночью в горы с козлом… Тихо мы на гору пойдём…»
— А Бадильо?
— Бадильо придется посидеть во Вратах ещё немного. На всякий случай.
— И это всё? — Эмиль выглядит разочарованным.
— Всё. Стойте и ждите приказа. Я вам дам знать, скорее всего, через неделю, в крайнем случае дней через десять. Жан, завтра утром ваши люди должны быть готовы. Мы выезжаем с рассветом. Ричард, вы едете со мной.
— Что ты замышляешь? — интересуется Савиньяк.
— Злодейство, — хмыкает Алва, — разумеется, я замышляю злодейство, причем немыслимое.
Да, я помню. Только тогда злодеями следует признавать всех военных скопом, особенно тех, кто воевал в двадцатом веке на моей родине.

***

Что ни говори, а здесь красиво. Даже жалко, что эта красота погибнет из-за людей.
Монсеньор велел рассказать всё, что я помню о Барсовых Очах, и я честно вываливал на головы Вейзеля, адуанов, бакрана и собственно Рокэ всё, что помнил из уроков мэтра Шабли. Он был хорошим преподавателем.
— Барсовы Очи меньше остальных озер. Левое Око в длину насчитывает около шести тысяч бье, в ширину — две тысячи, а в глубину — триста, Правое Око мельче, около двухсот бье, зато шире. Очи Сагранны не просто снабжают Кагету водой, они защищают ее от разрушительных паводков, принимая в себя приходящие с гор талые и дождевые воды.
— Этот ваш Шабли — толковый человек. — Алва задумчиво смотрел на озеро. — Вам повезло, юноша. В мои годы в Лаик описательные науки преподавал абсолютный болван. Курт, вы уверены, что одной основной штольни и четырех вспомогательных хватит?
— Я ни в чем не уверен, и меньше всего в том, что вы затеяли, особенно сейчас. Адгемар разбит и бежал. Самое время вступить в переговоры и потребовать…
— Что потребовать, Курт? Чтоб бириссцы убрались из Варасты? А какое отношение наши седые друзья имеют к не менее седому Лису? Уверяю вас, казар отопрется от всего. Он знать ничего не знает, кругом не виноват, бириссцы сами по себе, что хотят, то и воротят, а в качестве доказательств их самостоятельности нам предъявят десяток-другой новеньких набегов… Постойте-ка! — Рокэ поднял ладонь, прикрывая глаза от солнца и глядя вдаль. — Похоже, Великий Бакра решил вмешаться в наш спор. В горах гроза и немалая.
Я закрутил головой. Действительно, над нами сияло солнце, но вершины гор были закрыты тёмными дождевыми — нет, грозовыми! — тучами. Рокэ потянулся и подошел к самому обрыву.
— Что говорил несравненный Шабли о здешних грозах?
— В начале осени они бывают особенно сильными, — вспомнил я оставленные в особняке, но тщательно прочитанные перед отъездом конспекты. — Они продолжаются недолго и, как правило, сопровождаются очень сильным ветром, а на землю изливается большое количество воды. В густо заселенных районах это могло бы иметь печальные последствия. Грозы часто сопровождаются обвалами, оползнями и разрушительными, хоть и кратковременными паводками, во время которых горные реки захватывают и несут крупные и мелкие камни, стволы и ветви сломанных ветром деревьев… Монсеньор, может, вы всё-таки отойдёте от края?!
Ладно, я не выдержал. Не то чтобы я боялся высоты как таковой, но стоять на краю обрыва, да ещё и в такой неудачный момент…
— Ричард, неужели вы не желаете лично полюбоваться, как Барсово Око «принимает в себя приходящие с гор дождевые воды»? Ваш господин Шабли пришёл бы в восторг.
— Монсеньор, — нервно откликаюсь я, — я охотно полюбуюсь на это зрелище, если вы отойдёте от края, это слишком опасно.
Я не боюсь высоты, я боюсь с неё упасть. А Рокэ стоит на самом краю, а гроза — ну я сам только что цитировал, что именно несёт эта гроза. Мне страшно!
— Какая прелесть, — после недоумённого молчания роняет Рокэ и всё-таки отходит от края. Я с облегчением выдыхаю. — Ричард, разве вы не слышали, что я любимец Леворукого и он меня бережёт?
— Леворукий тоже лошадей не привязывает, — отвечаю я и честно подхожу к обрыву посмотреть поближе на «принятие в себя дождевых вод». Ну что я могу сказать… Зрелище жутковатое. Тьма, пришедшая с гор, накрывает… всё. Слышатся первые раскаты.
— Лошади и Леворукий? Какая-то притча? — хмыкает Алва.
Я киваю, отводя взгляд от неба.
— Да, монсеньор, только в той притче речь о Создателе шла. Если хотите, я её вам потом расскажу.
— Я вам непременно напомню, — чему-то хитро улыбается Алва, после чего снова оборачивается к генералу Вейзелю:
— Вы, Курт, совершенно правы, когда говорите, что наши шесть тысяч в здешних краях — это меньше чем ничего. Поэтому Лиса надо схватить так, чтоб не вывернулся. Если у вас есть другие идеи, я весь внимание.
— Леворукий вас возьми, Рокэ, нет у меня никаких идей, но по всем правилам мы должны предъявить ультиматум. После Барсова ущелья и Дарамы никто не подумает, что мы шутим.
— У вас прекрасная душа, генерал, — качает головой Алва, — и быть вам в раю среди бледных роз и ангелов, но сначала — потоп, а ультиматум — потом. Пусть Адгемар с присными поймут, что нам все сопли и слюни мира по колено. Тогда казар приползет к нам на брюхе, чтоб свои не разорвали.
— Рокэ, опомнитесь! Там не только воины, там…
— Именно, — перебивает Ворон, — там женщины, дети, лошади, раненые, пленные. Все верно. Отучить брать заложников можно одним способом — не щадить тех, кому не повезло. А отучить Лиса юлить можно, только убивая без предупреждения!
— Монсеньор, — влезает Коннер, — недосуг нам чистоплюйством заниматься. Господин генерал — человек богобоязненный, а нам лишь бы седунов, жабу их соловей, раз и навсегда отвадить, и гори всё закатным пламенем. Мы-то знаем, что к чему!
— Точно, — кивает Шеманталь, — пусть получат и за прошлое и на будущее. А пленные, что ж… Не свезло им. Меня б утащили, я б Создателя молил, чтоб седунов смыло и меня вместе с ними.
Я снова поворачиваюсь к озеру. Никто больше не увидит никогда эту красоту. Жаль, я не владею кистью, жаль, я не владею словом, жаль, я не смогу сохранить эту красоту для потомков.
— А вы, Ричард, что скажете? — интересуется Рокэ.
Я вздыхаю.
Я не могу ему рассказать всё, что я думаю, что я вспоминаю. Я не могу рассказать про одноклассницу, старшего брата которой призвали как раз туда. Нет, он вернулся живым, и даже не калекой, но вот что рассказать после пары стаканов водки — меньшее его не брало — у него было.
И про то, как страшно идти на рынок, когда знаешь, что совсем рядом, в областном центре соседней области, вчера прогремел взрыв на рынке, восемь мертвы, из них двое детей, больше пяти десятков — ранены. Такое расплывчатое — «ранены». То есть — остались живы. Если остались без ног, без рук, без глаз — всё равно — «ранены».
И про то, как страшно ехать ехать на работу, когда в твоём собственном городе взорвали троллейбус, вот совсем недавно, шестнадцать пассажиров мертвы, двадцать пять — по больницам. Когда казалось — всё это давно закончилось…
Про целую школу, взятую в заложники. Про собак, натасканных на взрывчатку. Про тайники в лесах, которые находят и вскрывают, а там — взрывчатка и боеприпасы. Про танки, которые так полезны в деле борьбы с этими тварями — загнать всех в дом, подогнать танк, и танком, значит, этот дом им на головы сложить. Про то, что на этой необъявленной войне до сих пор гибнут… там, где я когда-то жил — гибнут.
Поэтому я говорю:
— Озеро очень красивое, монсеньор. Озеро жалко. — Оно же не виновато, что люди между собой воюют.
Террористов я жалеть не собираюсь, да и условия жизни их пленников представляю. Я бы тоже молил Создателя о селе, вулкане, потопе, пожаре — о чём угодно, можно вместе со мной.
Алва снова недоумённо замолкает. Могу собой гордиться, да — дважды за один разговор удивить Ворона. Он качает головой:
— Кстати, ваш наставник не рассказывал про местных людоедов?
— Нет, я бы запомнил.
— Жаль. Вейзель, вы уверены, что ваши люди не сбежали?
— Ни в коем разе, монсеньор, — встревает Коннер. — Что-то затянуло их в воду. Лово это не понравилось.
— Разделяю его чувства, но людоеда будем ловить позже. Если он, разумеется, не утонет. Курт, подготовьте все к взрыву. Раз уж вам невмоготу поджечь фитиль, это сделаю я. Мне в Рассвете делать нечего, а вы спасётесь.
Вейзель пытается возмущённым взглядом то ли просверлить, то ли усовестить Алву, но, как известно всем, совести у Алвы нет, и Вейзель первым отводит взгляд и молча машет рукой, сдаваясь. Рокэ снова смотрит на озеро, и я перевожу взгляд туда же.
Мутный бешеный поток, так не похожий на утреннюю ласковую речку, несёт в озеро песок, щебень, сломанные ветки. Вода стремительно прибывает, закрывая прибрежные валуны.
— Вот оно, горное чудовище, — задумчиво говорит Рокэ, — во всей красе. Действительно, впечатляет.
Слова маршала тонут в нарастающем реве. На противоположной стороне озера стремительно набух чёрный, мерцающий вал.
Вот он домчался до устья реки, на мгновение замер, словно зверь перед прыжком, и обрушился во взбаламученное озеро. Волны грохнули о берега, отступили и снова бросились на скалы. Это было только начало, за первым валом шел второй, третий, четвертый. Озеро обезумело, водяные горы колотились в берега, внизу клокотало, как в чудовищном котле.
У меня кружится голова. Алва когда-то успел уйти — когда? Какая разница… В ушах звенит, я стою, ни о чём не думая. Озеро рычит и кричит… нет, не озеро, не только озеро… это камни. Камни, они поют, они зовут за собой, рушить, крушить, если уж скалы стронулись с места — они не остановятся просто так, гнев земли неотвратимее пожара и внезапнее наводнения, гнев и радость, и ярость, как это кружит голову, как хочется бежать, мчаться, нестись, вместе, вместе, снося всё на своём пути, ты помнишь эту песню, ты пел эту песню…
Я пришёл в себя верхом на Соне на краю обрыва. Под копытами мориски гудел камень. Я глянул вниз.
Вейзель всё рассчитал верно, и порох пробил дыру в древнем завале, но тот же взрыв создал новый завал, ниже по течению. Впрочем, я отсюда даже мог понять, что новая плотина совсем слабенькая, она не продержится долго против прибывающей воды, что с рёвом неслась через брешь, снося вековые ели и лежавшие между ними валуны. Вода прибывала и прибывала, а я не мог отвести взгляд. Песня камня ещё звучала в моих ушах, теперь гораздо тише, но…
Затор наконец не выдержал. Грязекаменная лавина, накопив ещё большую мощь, покатилась вниз. Теперь сель бушевал внизу, совсем близко, под самыми ногами. К счастью, расщелина была достаточно глубокой, её стены — прочными, а Сона — выезженной и не пыталась ни сбросить меня, ни понести. Я молча смотрел на разбуженного зверя.

***

Только сегодня у меня наконец появилось время обдумать события вчерашнего и позавчерашнего дней.
Позавчера я участвовал сперва в кавалерийской атаке, потом близко общался с артиллерией, а потом любовался на действия полководца. Что я могу сказать… Во-первых, по армейско-полководческой части я идти не хочу. Таланта мне и на десятую часть от Воронова не отмерено, а доверять я больше никому не смогу настолько, чтобы стоять насмерть там, где всё безнадёжно. Во-вторых, кавалерист из меня никудышный, но палаш мне показался более удобным, чем шпага. Попробовать, что ли, палашом поучиться фехтовать? Или саблей? Или что тут ещё есть рубящего вида… В-третьих, Алва всем желающим продемонстрировал будущее артиллерии. Но это — далёкое будущее, тут половина пушек ещё бронзовая, чугунных мало. А вот не попытаться ли в артиллерию сунуться, если не найду способ из армии выбраться? Это выглядит достаточно безопасным по сравнению с лихой кавалерийской атакой. Опять же прицел попробовать на пушки приделать…
Про вчерашний день мне думать откровенно не хотелось. Или я схожу с ума, или я и в самом деле слышал голос Скал. Хорошо хоть, вниз не сиганул! Пойти, что ли, с Рокэ пообщаться? А толку-то… Не факт, что он слышит голоса стихий, может и не слышать. Он — Сердце мира, для того, чтобы со стихиями общаться, у него Повелители есть. А если слышит — он Повелителем Ветра себя считает? Или знает, что он Ракан? И ведь не спросишь его прямо.
— Гав! — радостно поприветствовал меня Лово, я аж подскочил.
Совершенно забыл, что шляться среди этих молчаливых (не в пример вчерашнему) камней Алва меня послал не просто так, а на поиски как раз Шеманталя и Коннера. Если б не Лово — искал бы я их до морковкиного заговенья, а так вот нашёл.
Клаус и Жан стояли над мертвым животным, очень похожим на речную выдру, только выдра эта была длиной в восемь бье и её пасть украшали чудовищные клыки. Что это вообще за тварь такая? Хребет зверя был перебит, а роскошный мех заляпан отвратительной серой грязью. Обернувшийся на лай Шеманталь довольно мне ухмыльнулся.
— Вот он, озерный страх. Такой твари человека раскусить раз плюнуть, а шкура хороша.
— Вас зовет монсеньор, — сообщил я в ответ. — А что это за тварь?
— Да кто ж её знает. Прямо сейчас?
— Ну… Он сказал, как только найду.
— Дикон, будь другом, — я поморщился, не настолько всё-таки мы были близки с адуанами, чтоб они меня сокращённым именем звали, — передай монсеньору, что мы быстро. Понимаешь, это — самка, причем с молоком. Надо котят пошукать, если живые — им цены нет, а дохлые — не пропадать же шкурам!
— Я передам — а думаете, живых получится приручить?!
— Лаской да строгостью любую тварь приручить можно, — заявил Коннер.
Я с сомнением хмыкнул, но ушёл докладывать монсеньору о грандиозных планах адуанов.

Монсеньор опять спорил с Вейзелем. Ну как — спорил… Вейзель пытался Алву усовестить.
— Рокэ, вам не пришло в голову проехаться вдоль реки?
— Нет, — Рокэ был абсолютно спокоен, — а что там? Яблони зацвели?
— Там то же, что и здесь! Грязь, камни и ничего живого!
— Я так и думал, — все так же спокойно заметил Ворон, — смотреть на это нет никакого смысла.
— И это наделали мы! Я! Это я рассказал вам про сель, и я заложил мины.
— И отменно заложили. — Рокэ поднялся. — Курт, соблаговолите прекратить истерику. Если вы ждете, что я возрыдаю вместе с вами и начну кататься по земле и голосить о собственной греховности, я вас разочарую. Я сделал то, что считал и считаю правильным. Что до вашей совести, то договаривайтесь с ней побыстрее. В конце концов, вы — солдат и выполняли приказ. Когда мы вернемся, можете переселиться в храм и биться головой об пол, сколь душе угодно, а сейчас извольте готовить штольни для взрывов.
Не понял… А мы ещё что-то взрывать будем?
— Рокэ!
— Каждому свое. Вам — закладывать мины, мне писать ультиматум.
— Какой ультиматум после того, что вы натворили?!
— Вы мне надоели, Курт, а ультиматум очень простой. Если Адгемар не примет наших условий, с Равиатом случится то же, что с долиной Биры.
А, я понял. Ну то есть и понял, и вспомнил.
— Это невозможно! Там совсем другой грунт, и…
— Именно, — кивнул Ворон, — переходя к делу, вы стремительно умнеете. Я не хуже вас вижу, что Змеиное Око так просто не взорвать, ну и что? После того, что мы сделали с Барсовым, кагеты сожрут любую угрозу. Любую! Даже пойми Адгемар, что я блефую, ему его же казароны не позволят ослушаться. Поскольку на месте бирисских деревень будут видеть свои замки.
— Хорошо, — устало вздохнул генерал Вейзель, — у меня нет сил с вами спорить, но зачем делать зряшную работу?
— Затем, что играть краплеными картами надо честно. Штольни должны быть сделаны на совесть, а наши бакранские друзья да не усомнятся, что у них в руках жизнь и смерть Кагеты.
— Бакраны?! Они-то здесь при чем?
— При том, что Озерное плато принадлежит королевству Бакрия, так же как Барсово ущелье, перевалы Окила и Гарза и Даргатское нагорье. Пусть «козлы» бодают «барсов», это полезно и тем, и другим. Седуны растили себе врагов веками, вот и вырастили. Эта ненависть защитит Варасту получше десятка крепостей, хотя я властью Проэмперадора раздам предгорья нашим доблестным таможенникам, причём самых толковых сделаю баронами. Так, на всякий случай.
Отличная идея, монсеньор!
— Про вас недаром болтают, что вы отродье Леворукого, — обречённо выдохнул Вейзель.
Тоже мне, отродье Леворукого. Вот если бы Рокэ отравил Биру, или Змеиное озеро, или устроил со своими же то же самое, что Адгемар с казаронами… между прочим, за выходку Феншо расстрел получил только Феншо, хотя часть его людей точно знала, что разрешения не было.
— Я одинаково владею обеими руками, — пожал плечами Алва, — а милейшие Адгемар, Штанцлер и Сильвестр никоим образом не принадлежат к моему проклятому роду, однако играют по тем же правилам. То есть без правил! Я выиграл эту войну, а как — моё дело.
— Мне жаль вас, Рокэ Алва, — вздохнул Вейзель, — сейчас вы и впрямь победили, но потом…
— Потом мы все умрем, и хватит об этом. Ричард, можете выходить из кустов, столь живо вас заинтересовавший разговор окончен. Где наши доблестные таможенники?
— Извините, монсеньор, я не хотел вам мешать. Они нашли дохлого зверя… Того, кто людей таскал, и это самка с молоком. Они…
— Пошли искать щенят? Разумно, если людоедов приручить, их можно кормить незваными гостями. Идите, Вейзель, и готовьте штольни.
— Будь по-вашему, — наклонил голову артиллерист, — а кто повезет ультиматум?
— Или Шеманталь, или Коннер. Кто именно, не знаю, пусть бросают жребий.
— Таможенники?!
— Именно. Они не станут сюсюкаться с Белым Лисом и краснеть, вспоминая о моих злодействах. Кагету надо взять за глотку, вы этого не сумеете, они сумеют.
— Адгемар, каким бы он ни был, — монарх, он имеет право на наше уважение.
— Шеманталь — генерал талигской армии, чем не уважение? — буркнул себе под нос я.
— Нет, не имеет, — отрезал Ворон. — Он проиграл и понимает это. Уверяю вас, кагеты будут ползать перед таможенниками на брюхе, хотя… можно их и уважить! Посольство возглавит член царствующего дома Бакрии, а барон Шеманталь будет его сопровождать. Пора в Равиате показать козлиное знамя, как-никак соседи!

Chapter Text

Воистину Адгемар Кагетский стоил бы Августа Штанцлера и Квентина Дорака, сойдись эти трое в одном месте. Запихнуть этих пауков в одну банку, и пусть сожрут друг друга!
Кхм.
Адгемар Кагетский. Благообразного вида пожилой седой… Лис. Хотя за что ж я бедных лисичек обижаю? Они-то поприличнее будут.
Может, я и поверил бы в его уверения. Если бы не читал книги. Если бы не общался со Штанцлером. Если бы не видел лица стоящего в цепях — Робер, это, должно быть, Робер, — когда к ногам Рокэ бросили первую из голов «барсов». По книге — его звали Мильжей, и его жизнь Адгемар обещал Роберу взамен на самооговор Робера. Эпинэ считал его другом и хотел спасти. Одна радость — Адгемар умрёт сегодня.
Я стою очень удачно, мне Робера видно хорошо, а ему меня — нет. Он и не смотрит толком, что ему до юного корнета, Воронова оруженосца. Адгемар разливается соловьём — он-де не знал, был обманут, коварно и подло, вот вам золото, вот вам живой враг, вот вам головы врагов… Солнце светит мне в спину, а Роберу — в лицо. Лучше так.
— Больше мне нечего сказать, — да неужели он наконец заткнётся, — мы — мирный народ, мы пытались защититься и не смогли, в этом была наша ошибка, моя ошибка. Я жду ответа Талига, ибо в его руках наша жизнь и наша смерть. Что скажет побежденным Проэмперадор Варасты?
Спокойствие, Ричард, только спокойствие. Он всё равно что мёртв. Как с Феншо, только Оскару ты желал жизни, а Адгемару — смерти.
— Ваше Величество, Вы ошибаетесь. — Ленивый голос Алвы режет не хуже клинка. — Претензии его величества Фердинанда к бирисским вождям не имеют никакого отношения к причине, по которой здесь находятся вверенные мне войска. Талиг пришел на помощь дружественной Бакрии. Я не более чем военачальник, подчиняющийся его величеству Бакне Первому. Мы находимся на земле Бакрии, и лишь её король и её народ могут выдвигать требования и заключать мир.
— Я счастлив приветствовать брата моего Бакну, — проникновенно запевает Адгемар, — и я надеюсь склонить его выслушать нас, но пойманный нами преступник принадлежит Талигу, и я передаю его…
Бакна Первый хранит гордое молчание. Правильно, так с этими лисами и надо. Пускай ему сначала скажут всё, чем дольше Бакна молчит, тем больше будет говорить Адгемар. Глядишь, сам себя уболтает…
— Ваше Величество, видимо, до сих пор неправильно представляет себе положение, — заявляет Ворон. — Все пленные и все трофеи принадлежат Бакрии. Мы удовлетворимся тем, что Его Величество Бакна сочтет уместным нам передать.
Его Величество Бакна решает наконец сказать. Я не знаток политики и дипломатии, но мне момент тоже кажется подходящим.
— Мой народ много и долго терпел, — заявляет новоявленный король, — и виновны в этом бирисские кошки и кагетские ызарги. Но пришел наш день, и Великий Бакра указал нам путь к победе. Мы вернули себе все, что потеряли, но этого мало. Мы не уйдем из Озерной долины, она принадлежит и будет принадлежать моему народу, мы не вернем Барсово ущелье, мы сумеем сделать дорогу на запад дорогой дружбы…
Ещё бы Бакна согласился сейчас уступить хоть пядь! Кому — «барсам»? Кагетам, которые кормили «барсов»?! О, Бакрия долго будет помнить, кто вернул им священную гору, а кто — убивал и загнал в пыль Полвары.
— Наш народ помнит не только зло, но и добро. Мы не позволим облезлым кошкам вредить Талигу. Враги наших друзей — наши враги. Подведите того, кто привел бириссцев в Варасту.
Вот теперь я беспокоюсь. Немножко. В конце концов, по книге Бакна Первый потребовал суд Бакры. Что ж, ждём… Это ветер тут такой холодный или меня от нервов трясёт?
Два казарона подхватили Эпинэ под руки и потащили вперед. Когда до нас оставалось не более пары шагов, кагеты отступили, и один из них с силой толкнул пленника в спину. Связанный Робер не смог удержаться на ногах и рухнул прямо под ноги Алве, на какой-то каменный осколок. Закапала кровь.
Сволочи! Жаль, вы при Дараме никому под клинок не попали!
Я не был знаком с Эпинэ… То есть, может, и был, но до потери памяти. Тьфу, да о чём я думаю. В конце концов — Алва мне такую-то мелочь простит, даже если ему внезапно хочется, чтобы Повелитель Молний у него в ногах повалялся. Выныриваю из-за спины Алвы и пытаюсь поднять Эпинэ. Вот что он такой тяжёлый, а?
— Юноша, усадите его… да вон хоть на тот камень, — командует Ворон. Уф, Алве без надобности Робер у ног. — Пусть запрокинет голову, а на переносицу — лёд, тут его навалом. И развяжите! Не кагет, не удерёт…
Вот запрокидывать голову ему точно не стоит. Робер почти висит у меня на плече, дотаскиваю до стоящего чуть в стороне обломка, усаживаю, разрезаю кинжалом верёвки, чтобы не возиться с узлами. Он так и не поднял головы, а я не знаю, как заговорить. Выдёргиваю из кармана платок, сгребаю с камня тонкий слой снега, заворачиваю в платок и прикладываю к переносице. Эпинэ чуть вздрагивает, но молчит, не поднимая головы. Может, он меня уже увидел и боится? Хватаю его за руку и вздрагиваю — да он замёрз! Это я тут в тёплом плаще, а он в чёрт-те чём. Мрачно качаю головой и молча заставляю его самого держать компресс у переносицы. Молчит. Дёргаю завязки своего плаща, авось не успею задубеть до конца суда Бакры, а там уже оба в тепло пойдём, набрасываю плащ ему на плечи.
Он опять вздрагивает и наконец открывает рот:
— Вряд ли вашу доброту верно оценит ваш монсеньор. Вы ведь оруженосец Ворона?
Вот хоть бы глаза поднял, а! Не удержавшись, ехидничаю в ответ:
— Да, я его оруженосец. А вы тоже, как я, потеряли память и не помните в лицо никого из тех, с кем были знакомы когда-то? Я вас так понимаю! Стоишь и не знаешь, кто все эти люди вокруг и чего они хотят…
Эпинэ давится воздухом и наконец-то смотрит мне в лицо.
— Рич… Ричард Окделл?! — да не такой уж Иноходец и старый. Выглядел лет на сорок, а сейчас с таким удивлённым лицом сидит, что видно, что ему и тридцати-то нет.
— То есть память вы, в отличие от меня, не теряли, — радостно делаю вывод вслух. — Отлично, тогда будем знакомиться заново. Мы когда и как познакомились в прошлый раз?
— Ричард, что ты несёшь?! — возмущённо шипит Эпинэ. — Я преступник, тебе нельзя со мной общаться!
— Это почему ещё? — с интересом жду, что именно ответит Робер, но едва начавшийся разговор прерывают.
К нам подходит могучий бакран, с сомнением смотрит на привалившегося к камню Эпинэ и спрашивает почему-то меня:
— Он может идти?
— Да, — твёрдо отвечает Робер, тяжело поднимаясь с камня.
Я на всякий случай иду рядом с ним, готовясь подхватить, если что.

— Ты виновен в преступлениях против Талига? — Голос Бакны твёрд и холоден, как голос его гор, если бы те вдруг заговорили. — Подумай и ответь.
Робер стоит и молчит. Ну ответь ему хоть что-нибудь!
— Ты виновен? — повторяет Бакна.
Робер молчит. Думает, что сказать?
— Ты виновен?
Робер наконец размыкает губы:
— Я делал то, что должен, и я ни в чём не раскаиваюсь, но лишь Создатель знает, было это добром или злом.
— Хороший ответ. — Бакна кивает и смотрит на Рокэ. — Я сужу этого человека на земле Бакры и по закону Бакры, так пусть великий Бакра решит его судьбу. Наш закон прост. Кровь убитых обвиняет, а Бакра судит. Обвинённому на голову кладут плод абехо, обвинитель должен его сбить. Он может быть лучшим стрелком и не желать убийства, но Бакра направит его руку, и он убьёт. Он может впервые взять в руки лук, но Бакра направит его руку, и он собьёт плод. Если плод абехо будет сбит, обвинённый оправдан, если он умрёт, он виновен, если выстрел пропадёт, испытание повторится. И так каждый день, пока Бакра не примет решение. Сын Ветров, ты — кровь Талига, и ты — обвинитель.
— Я понял, — усмехается Рокэ, — но я не стреляю из лука. Согласится ли Бакра на пистолет?
— Смерть может принять любое обличье, — ответствует с достоинством Бакна.
Я стою и нервно кусаю губы. Да будет суд Бакры!
— Отлично, — Рокэ достаёт оружие, — Робер, молитесь Создателю, чтоб Бакра рассудил по справедливости и покарал истинного виновника бед Талига и прочих бед, настоящих и будущих.
Один из бакранов отмеряет шаги. У Робера такое лицо, будто он уже простился с жизнью.
— Ричард, — поворачивается ко мне Алва, — вы бы тоже помолились, и даже дважды — по-оллариански и эсператистски. Вы — создание неиспорченное и местами даже блаженное. Авось вас услышат.
Склоняю голову, занавешиваясь успевшей немножко отрасти со времён Лаик чёлкой. Ну как бы это выразиться, чтобы не матерно… Абвениат я, если так вообще можно сказать про человека, который никого не собирается беспокоить молитвами, а Создателем и Леворуким разве что ругается.
Пресловутый плод абехо сорвали с росшего тут же кривоватого деревца. Такими деревцами у горы Бакра заросли все расщелины, но в других местах я, кстати, не заметил ничего похожего. Сам абехо я особо разглядывать не стал — что-то красное и круглое, побольше вишни и поменьше яблока. Попасть трудно, но чем Леворукий не шутит, и вообще, это же Алва!
Алва картинно поднимает взгляд к небесам, медленно поднимает руку с пистолетом, прицеливается, затем картинно смеётся и делает пару шагов в сторону.
— Если это суд Бакры, пусть он видит все подробности!
Ах да, Бакра смотрит на мир с горы, которой дал свое имя. Алва снова поднимает пистолет. Я кошусь на группу кагетских товарищей, который нам совсем не товарищи. А вот теперь (с моего места не очень понятно, но всё же) Адгемар, Ворон и Эпинэ находятся на одной линии. Монсеньор, я вас обожаю!
— Да свершится чья-нибудь воля, — пафосно провозглашает Ворон, небрежно перебрасывая пистолет в левую руку. Гремит выстрел и раздаётся дикий крик. Ха! Туда этой твари и дорога! С облегчением выдыхаю и уже спокойно подхожу к Роберу — всё, суд Бакры его оправдал.
Дрожащий Робер поднимает руку, касается лица, смотрит на красный сок на пальцах. Интересно, абехо съедобен? Его вообще есть можно, или это тоже что-нибудь священное?
— Робер… Суд Бакры тебя оправдал, как видишь. Вставай, тут холодно. Обопрись на плечо…
Эпинэ снова молчит, а я наконец тащу его в тепло. Кагеты не рискнут спорить — суд Бакры был формально, а фактически — великолепный Алва. Ни один идиот после Барсовых Врат и Дарамы не рискнёт нарываться на Алву — да и на Талиг, пока у него есть Алва.

***

Зачем я туда пошёл?
Дурак потому что.
Бакраны раскопали алтарь Бакры — чёрную каменную плиту из не пойми какого камня, блестящую, как зеркало. Расставили вокруг, как у них положено, шестнадцать козлиных черепов, украсили их красными и чёрными лентами. Наши, даже адуаны, проходя мимо, прикладывали руку к губам и склоняли голову, отвращая зло. Бакраны приняли это за почтение к своей святыне и я тоже начал так делать — чтобы не выделяться в плохую сторону ни для тех, ни для других.
А потом бакраны пригласили великого Ворона взглянуть в глаза великому Бакре, и я потащился следом, даже не задумываясь. Оруженосец же…
Ну и вот. Алва выслушал ведьму, взял протянутое ему кожаное ведро и пошел вверх по крутой каменистой тропе, заканчивающейся у небольшого водопада. Подставил ведро под струю, а затем стремительно и легко сбежал вниз.
Бакна и Премудрая Гарра ждали у алтаря. Старуха что-то сказала, Алва ответил и выплеснул принесенную воду на камень. Я подошел ближе, став за плечом своего монсеньора.
Красное солнце коснулось горной вершины. Бакна трижды ударил мечом о щит. Премудрая Гарра протянула руки и завопила дурным голосом, поднявшийся ветер закружил серую пыль, взъерошил волосы Ворона, заиграл лентами, привязанными к козлиным рогам, дёрнул меня за плащ. Алва встал на колени и положил руки на мокрый камень. Каменное зеркало на мгновение отразило красивое лицо, затем всё утонуло в багровых закатных сполохах, рассыпавшихся пылающими искрами, которые закружил неистовый вихрь. Искры выцветали, становясь снежинками, буря крепчала, и сквозь нее рвался кто-то темный и крылатый. Ворон? Я снова стоял у расщелины, и под ногами нёсся сель, потом я стал камнем и крушил что-то, потом я стал камнем в основании чего-то и больше не хотел там лежать. Закат, пламя, незнакомая площадь, замощённая четырёхугольными плитами непонятного цвета, четыре стелы по углам, меняющая цвет шаровая молния, несколько женщин, чьих лиц я не видел, окутанные двухцветным сиянием. Рокслей, почему-то старше, чем я его помнил. Суровый седой северянин с герцогской (кажется) цепью. Немолодой русоволосый генерал от артиллерии. Ещё один рыжевато-русый могучий немолодой мужчина. Вспышка, слияние четырёх цветов, тёмная улица, дом, бой, двое против — десять, пятнадцать, двадцать? Вспышкой — Алва! Степь, чёрная башня с закатным солнцем на верхушке.

Пришёл в себя я в палатке. Горела свеча, на светлой парусине плясали три тени — одна потоньше и две широкие.
— Как по мне, — я узнал по голосу Коннера, — седунов и вовсе в нужнике перетопить надо было, только возиться пришлось бы долго, а тут хыть — и нету.
— И не говори, — о, разумеется, это Шеманталь! Они же с Коннером вечно вместе, — отменно сработали. Теперь они не пикнут, особливо без казара. Ну, монсеньор, вы и отчаянный. Раз — нету армии, два — нету озера, три — нету Лиса!
— А вы — поэт, Жан. Такие метафоры… — третья тень принадлежала Алве. — Только при чём тут я? Было ясно сказано — так рассудил великий Бакра. Я, впрочем, с ним согласен, от Адгемара вреда не в пример больше, чем от моего друга Эпинэ.
— Вы, жабу их соловей, его и впрямь отпускаете?
— Разумеется, ведь Бакра его оправдал.
— О, гляньте-ка, — встрял Жан, — оруженосец ваш очухался.
— В самом деле?
Что-то зашуршало, и я увидел монсеньора. Судя по стакану в руке, он вместе с адуанами отмечал окончание войны.
— Что с вами было? — поинтересовался Алва. — Вас сразила мгновенная любовь к премудрой Гарре?
Я помотал головой и попытался сесть. В ушах звенело. Ворон сунул мне свой стакан.
— Выпейте, а то вы бледны, как гиацинт.
Я невольно фыркаю, представив себя в платье Катари. Осторожно делаю глоток вина — вроде не очень крепкое.
— Так что с вами приключилось?
— Не знаю, — честно отвечаю я. — Видение?
— Вы меня спрашиваете? — смеётся Алва.
— Монсеньор, как только я пойму, что это было, я вам отвечу, — абсолютно искренне заявляю в ответ.
Алва задумчиво кивает, и внезапно спрашивает:
— Хотите поговорить с Робером Эпинэ?
— А можно? — аж подскакиваю я. Это шанс! Я расспрошу Робера о нём и об Альдо, скажу, мол, я принёс клятву оруженосца и буду ей верен, мол, Скалы не нарушают клятв… И задам пару вопросов. Глядишь, Робер задумается обо всём чуть раньше, чем это было в книгах. А если мне очень повезёт — отступится от Альдо.
— С утра, — отмахивается Алва. — Сегодня мы отмечаем окончание войны. А вам, Ричард, неплохо бы запить видение или что там было. Давайте, допивайте, там не так много.
Вино, как это обычно у Алвы, вкусное, и я честно допиваю стакан, после чего Алва тут же наливает мне снова и говорит:
— Вы обещали мне притчу о Создателе и лошади. Или Леворуком и лошади, я так и не понял.
Я хихикаю.
— На самом деле назвать это притчей было, пожалуй, громко с моей стороны… Но извольте. Путешествовали вдвоём отец и сын, и сын всё время твердил о Создателе, а отец о Создателе говорил мало. И однажды сын на ночёвке в лесу поленился привязать лошадь, помолился Создателю и устроился на ночлег. Утром лошади на месте не оказалось, и сын возопил: «как же так, я же попросил Создателя!» На это отец отвесил ему подзатыльник и сказал: «Создатель не привяжет твою лошадь вместо тебя».
— Правильно сказал, — одобряет Шеманталь, а Коннер просто хохочет.
Рокэ ухмыляется и соглашается:
— Да, пожалуй, Леворукий тоже лошадь не привяжет. А ещё какие-нибудь притчи можете вспомнить, Ричард? Да вы пейте-пейте.
Я отхлёбываю. Задумываюсь.
— Ну… Притчу об очень богобоязненном торговце и как у него завелись мыши.
— Торговец был эсператистом? — ехидно уточняет Рокэ.
— А иначе и притчи бы не было, — развожу руками я. — Могу не рассказывать.
— Нет уж, делитесь мудростью. Итак, жил один очень богобоязненный торговец, и у него…
— Завелись мыши, — хмыкаю я, отхлёбываю ещё вина и продолжаю: — Но заводить нечистое животное, то есть кошку, он очень не хотел…
Эту притчу я помнил из книг. Арлетта Савиньяк её, что ли, рассказывала?
— Поэтому торговец завёл осла и поручил охоту на мышей ему. Осёл очень старался ловить мышей, но у него ничего не получалось, он только всё постоянно ронял. Жена торговца устала от этого, выгнала осла во двор и стала возить на нём товар на продажу, а в амбаре поселила кошку с котятами, и мыши тут же пошли на убыль.
Коннер с Шеманталем уже просто ржут. Рокэ хмыкает и внезапно спрашивает:
— О чём вы хотите поговорить завтра с Эпинэ?
Настроение портится в момент, я залпом допиваю кружку и мрачно говорю:
— Не стоит ему возвращаться в Агарис. Монсеньор, вы же Проэмперадор, вы своей властью можете выписать ему помилование и письмо в Торку.
— Выписать я могу, — кивает Алва, снова мне наполняя стакан. — А вы уверены, что он им воспользуется?
— Вот об этом я и хочу с ним поговорить, — грустно откликаюсь я. — Спросить, правда ли возвращение Талигойи стоит… вот этого. Правда ли он думает, что Альдо Ракан, ничему в жизни не обучавшийся, сможет стать королём. И вообще… если вспомнить, кто был любовником королевы Бланш, то я бы задумался, от кого она сына родила.
И допиваю очередной стакан.
— Да ну их, дураков, — машет рукой Коннер. — Давайте лучше про бакранов! Песни их споём!
— Не надо песен, — внезапно возражает своей светловолосой половине Шеманталь, — а то опять не то споём. У них все песни грустные.
— Неправда, — возражаю я, недоумённо заглядывая в стакан. Я ж его вроде допил? — Про гору забавная.
— Про какую именно гору? — морщит лоб Шеманталь.
— На которую идут с козлом, — говорю я. — Могу спеть!
Зря я, что ли, её переводил.
— А давайте, Ричард, — ухмыляется Рокэ. — Спойте про гору.
Я начинаю петь.

«Выйду ночью в гору с козлом
Тихо мы на гору пойдем.
Мы пойдем с козлом на гору вдвоём,
Мы пойдем с козлом на гору вдвоём.

Ночью в горах звёзд благодать,
Снежные вершины видать.
Только мы с козлом на гору идём,
Только мы с козлом на гору идём.

Сяду я верхом на козла —
Скорость в десять раз возросла.
Только мы с козлом на гору идём,
Только мы с козлом на гору идём.

Дай-ка я разок посмотрю,
Как рождают горы зарю.
Ай ты эдельвейс, ай ты горный склон,
Я влюблён в тебя, Сагранна, влюблён.

Горушки мои, ледники,
Горных деревень огоньки.
Ай ты эдельвейс, ай ты горный склон,
Я влюблён в тебя, Сагранна, влюблён.

Будет добрый год, говорят —
Ворон собирает солдат.
Будет барсов бить, с Лисом воевать,
Все владения бакранов защищать.»

— Свеженькая! — поражается Коннер.
— А то! — киваю я. Заглядываю в стакан, удивлённо понимаю, что он всё ещё полный, и решаю недопитое не оставлять. Правда, меня тут же начинает клонить в сон…

Как у меня с утра болит голова! И об окончании вчерашнего вечера я ничего не помню — опять! Нет, надо меньше пить.
— Как спалось, Ричард? — Алва опять веселится. Вроде ж вместе пили…
— Не помню. И чем вчера закончилось — тоже не помню, — лучше я честно признаюсь и спрошу, что вчера было. — Помню, что вы разрешили поговорить с Робером. Потом мы ещё пили, а потом не помню. Я… ничего не натворил?
— Только песню спели, — утешает с ухмылкой Рокэ. — Неплохо поёте.
Какую песню я мог спеть?
— Не помню, — честно отвечаю, — а что за песня?
— Бакранская, — неопределённо ведёт рукой Рокэ.
— Да не знаю я никаких бакранских песен, — растерянно откликаюсь, пытаясь понять, что я мог вчера спеть, и почему Алва сказал, что песня была бакранская.
— Ну, значит, не бакранская, — снисходительно кивает Алва и объясняет, как пройти к Роберу.
Робер сидит в одной из палаток. Его никто не сторожит — а зачем? Адуаны толком и не знают, кто он, в том восстании Эгмонт Окделл засветился сильнее. Сам Робер слишком честен, чтобы сбегать.
Скребусь у входа — мол, вхожу. Заглядываю внутрь.
— Здравствуй!
— Ричард! — Робер улыбается мне, но тут же мрачнеет: — Зачем ты пришёл?
— Поговорить, мы же вчера так толком и не поговорили, — недоумённо пожимаю плечами. — Ты так не хочешь меня видеть?
— Это может быть опасно, — откликается Робер. Я пожимаю плечами и сажусь на пол палатки.
— Монсеньор разрешил, а он тут высшая власть — я имею в виду, вне Бакрии. Но суд Бакры тебя оправдал, так что у бакранов и Бакны Первого вопросов нет.
— А у кого есть? — спрашивает механически Эпинэ, недоумённо на меня глядя.
— У меня! — радостно откликаюсь я. — Я же только слышал, что наши семьи вроде были дружны. Или не были? Ты мне всё-всё расскажи, что помнишь, потому что я не помню ничего. За год до Лаик очень сильно заболел, а когда выздоровел — выяснили, что всё забыл. И себя, и семью, и как читать-писать, хорошо хоть, говорить не разучился. Так вот — как мы с тобой познакомились? О чём говорили?
— Мы с тобой почти и не были знакомы, — тихо отвечает Робер. — Мы, конечно, приезжали к вам в гости, но тебе было всего десять, и мы очень мало общались, нас просто представили друг другу, и всё. Мне нечего тебе рассказать. Лучше ты расскажи — ты попал в оруженосцы к Алве? Как?
— Попал, — мрачно киваю. — На выпуске из Лаик он оказался единственным, кто решился возразить Дораку, иначе отправили бы меня в Надор, и умер бы я по дороге.
— Ворон — чудовище, нелюдь, — качает головой Робер. — Ты видел, что он сделал с долиной Биры?
Киваю, опустив голову. С террористами так и надо, но Робер меня явно не поймёт. Пытаюсь перевести разговор:
— Он мне пока ничего не сделал, даже защитил от «навозников», которые меня убить попытались под видом дуэли. И в любом случае, я дал клятву, я три года буду его оруженосцем, если он не освободит меня от клятвы раньше.
— А если освободит? — вскидывает голову Робер, пристально глядя на меня. — Ты приедешь в Агарис и будешь сражаться за Великую Талигойю?
— Робер, — смотрю я ему в глаза, — скажи, а что вы после победы хотите сделать с теми, кто исповедует олларианство?
— Я вообще не знаю, хочу ли я теперь этой победы, — горько откликается Робер. — Я принёс голод в Талиг, чтобы вернуть Талигойю и законного короля, а Ворон пришёл защищать Талиг с горсткой смельчаков, чтобы не было голода. Адгемар взял деньги, а когда проиграл — пообещал мне, что взамен на то, что я возьму вину на себя — отпустит моих друзей-бириссцев…
Голос Робера срывается. Я договариваю за него:
— И это их головы отдал Адгемар Ворону вместе с золотом и тобой, верно? Воистину справедлив суд Бакры!
Работа Ворона, но не скажу же я это сейчас Роберу.
Я продолжаю:
— Я понимаю тебя. Стоит ли беспокоить прах Талигойи? Заканчивается круг, стали прахом не только те, кто помнил Талигойю, но и внуки их внуков. Мы уже пробовали, но теперь ты в изгнании, мои сёстры спят втроём под двумя одеялами, а те, за кого отвечает герцог Окделл — стонут от непосильных налогов. Что в Эпинэ — я не знаю, у вас там теплее и должно быть получше. Но если меня и учили как герцога — я всё забыл… Скажи, учили ли принца Альдо как принца? Сумеет ли он подобрать надёжных людей, собрать налоги, обеспечить безопасность внутри Талига, договориться с теми, кто хочет отгрызть куски от Талига, оплаченные кровью его жителей? Кровью и моего отца в том числе!
Робер молчит. Я вздыхаю.
— Алва, может, и нелюдь, но слово он держит, это даже эр Август признаёт. Если он тебя отпускает… Ты можешь отправиться в Торку, он наверняка даст тебе письмо. Там принимают всех, я сам собирался туда отправиться, когда мне сказали, что Дорак запретил меня брать…
Робер горько смеётся.
— И предать Талигойю?
— Предать можно то, что живо, — возражаю я. — Талигойя не просто мертва — она мертва давно. Что насчёт людей, которые живут в Эпинэ? Я не могу предать Надор и его жителей. Я должен добиться снятия налогов, но восстание — восстание не удастся. Даже если Алва окажется занят — он не единственный полководец Талига.
Робер медленно качает головой. У него мозги вообще есть?!
— Я… подумаю, — медленно говорит Робер. — Но я в любом случае должен найти Клемента и попрощаться с Мэллит.
Гоганни! Я совсем про неё забыл. Но Робер принимает моё молчание за недоумение и поясняет:
— Клемент — это моя ручная крыса. Мэллит — это девушка… я люблю её.
— Ты уверен, что сумеешь найти своего Клемента? — уточняю я. Вроде бы должен будет найти.
— Я не могу не попытаться, — твёрдо отвечает Робер.
Ну что, Ричард? Надеялся одним разговором повернуть колесо судьбы? Ах да, здесь Шар Судеб. Всё равно ничего хорошего. Ладно, Робер не Штанцлер, ызаргам не скормит, да и, глядишь, до чего-нибудь умного додумается.

***

Я ехал по степи чуть поодаль от Алвы, чтобы не мешать ему обсуждать с Вейзелем зимовку в Тронко. Самым страшным при этом раскладе оставался Жиль Понси — но, может, удастся его спровадить? Вроде как Манрик поедет отчитываться в столицу, вот пусть с собой и берёт, наверняка нашли общий язык за несколько месяцев.
Я запрокинул голову. В небе кружила какая-то птица, снизу казавшаяся прочернушно-чёрной, как ворон на гербе монсеньора. Даже фон подходил и размеры.
В этот момент откуда-то вылетела вторая птица, золотистый орёл, и стало понятно, что первая — действительно чёрная и действительно ворон. Ворон чудом увернулся от казавшегося неотвратимым удара, но, вместо того, чтобы улететь, метнулся навстречу нежданному врагу.
Черно-золотистый комок камнем рухнул у третьего по счету холма, и в тот же миг Алва дал шпоры коню. Моро, с самого утра недовольный тем, что приходится плестись рысцой, рванулся в бешеном галопе. Конь и всадник скрылись меж курганами, и я кинулся следом.
Моя умничка быстро нашла Моро, рывшего землю у подножия заросшего чёрно-красными кустами холма. Алва стоял чуть дальше, у самой границы зарослей, и у его ног лежали две птицы — чёрная и золотистая. Враги то ли умерли в воздухе, то ли расшиблись о землю, лапы золотого были свободны, но даже смерть не смогла разжать когти ворона.
В зарослях что-то зашуршало, Рокэ выдернул из-за пояса пистолет и, не глядя, спустил курок. Раздался короткий отвратительный вопль, и все стихло. Я с некоторой опаской раздвинул ветки и обнаружил странное животное. Больше всего тварь походила на обросшую чуть ли не человеческими волосами змею на кривых коротких ножках, и она была мертва — пуля перебила ей хребет.
— Степной ызарг, — Рокэ подошел глянуть, кого он подстрелил, — решил, что у него удачный день, но ошибся.
Алва снял с пояса фляжку с касерой, сделал пару больших глотков, остаток выплеснул на мёртвых птиц и высек огонь. Касера вспыхнула синим пламенем, запахло жжеными перьями. Рокэ принялся ломать сухие ветки и бросать в огонь, я кинулся ему помогать. Так костры не разводят, но у нас получилось. Пламя перекинулось на ближайшие кусты, потянуло жаром. Только бы степной пожар не устроить! Из горящих зарослей выскользнуло десятка полтора ызаргов, волосы на одном из них горели. Тварь то ли пробежала, то ли проползла с десяток шагов, перевернулась на спину и принялась кататься по траве, показывая лысое серое брюхо. Это было ошибкой — парочка оказавшихся поблизости гадов вцепились в незадачливого родича, вознамерившись перед дальней дорогой закусить печеным.
Рокэ молча вскочил на Моро, поднял его на дыбы, заставив обрушить на отвратительный живой ком шипастые зимние подковы, а затем понесся в сторону дороги.
Куда в одиночку?!
Я взлетел на Сону с удивившей меня скоростью, и она тут же бросилась догонять Моро. Это было бы невозможно, но, съезжая с холма, Алва перевел мориска на рысь, а услышав сзади топот, и вовсе остановился.
— Ты веришь в приметы?
Я мотнул головой.
— Нет, монсеньор, не верю.
— Я тоже. К сожалению, — криво усмехнулся Рокэ.
Я изумлённо уставился на него.
— Будь это знамение, я бы радовался, — пожал плечами Рокэ. — Ворону не справиться с золотым орланом, но этот был слишком глуп и молод, и ворон своего не упустил. Должен был умереть один, но погибли двое. Не проиграть, когда победить невозможно! Лучшей приметы нет и быть не может.
— Я не верю в приметы, — снова покачал головой я.
У подножия гряды холмов нас встретили адуаны с собакой.
— И куда это вас понесло, монсеньор?
— Так, — махнул рукой Алва, — захотелось глянуть, оба или один?
— Оба?
— Да… Там кусты кишмя кишат ызаргами.
— Расплодились, значит, жабу их соловей, — Клаус покачал головой, — не к добру, когда погань эдакая плодится. Монсеньор, вы б того, побереглись бы… А то всё одно к одному — старуха наворожила, выезжали — ветер в лицо, конь под вами оступился, Лово каждую ночь воет, а теперь ещё птицы эти. Не будет вам дороги, переждать надо! Отпишите королю, так, мол, и так, зазимовали в Варасте с армией, и кошка не ходи. Да что вы молчите, прости Создатель, навроде истукана?
Рокэ выпрямился и ухмыльнулся, как перед боем.
— А то, что я еду в Олларию вместо Манрика, а в Тронко пусть Вейзель с Жаном распоряжаются. Ричард, я обещал вам белую лошадь и барсовый чепрак? Шкуры есть, а лошадь купим по дороге. Посмотрим, так ли мудра премудрая Гарра.