Archive of Our Own ^beta

***

Вокруг расстилалась беспросветная и почти осязаемая тьма. Она не несла холод — она и была холодом, от которого болью пронзало все тело. Понятие времени ускользало; ему казалось, что он здесь почти вечность, что тепла просто не существует, что он его выдумал и теперь глупо мучается бесплодными надеждами. Он замерзал и уже не понимал, где кончается его тело и начинается тьма. 

Медленно он открывал глаза и всматривался… куда-то, но, как ни старался, не мог уловить никаких границ, никакого просвета, никакой надежды. Никакой разницы между жрущим его миром тьмы снаружи и тьмой внутри. Словно он уже растворился и вновь принадлежит ей, как в начале времен. Словно его нет.

Его больше нет.

Стало так страшно, что он дернулся изо всех сил и заорал от пронзившей его режущей боли. Ему показалось, что нити тьмы проросли в нем, и теперь он обрывает эти прочные тонкие нервы: живые, болезненные, кровоточащие. И рождается опять, как тысячи лет назад: в боли и крови, на грани сил выползает из тугого чрева, которое не отпускает, цепляется, смыкает на нем челюсти, рвет куски по-живому.

И он рванулся прочь снова, а потом еще и еще раз. Он не хотел умирать! Сейчас ему хотелось скулить и просить о милости, Великие Боги, помогите, пожалуйста! Но он тут же засмеялся сквозь текущие от боли слезы — милостивые? В жизни ничего смешнее не слыхал и не придумывал. Вырваться можно только самому — никто его не разбудит, не поделится силой, чтобы отобрать кусок, уже оторванный и сожранный тьмой… 

И он снова рванулся изо всех сил, роняя капли крови из прокушенных губ, и тут же по глазам резануло ослепительным сумраком, он выпустил когти и со скрежетом впился ими в холодный камень под собой.

— Проснулся все-таки.

А вот этот голос невозможно было забыть даже в самом сердце тьмы. Кажется, один его звук смог бы вытащить и из Вальгаллы, и из-под корней самого Иггдрасиля, и из пасти Фенрира. И даже из матери-тьмы. Поэтому этот голос и не раздавался до тех пор, пока кошмарный сон, ставший почти вечным, не прервался.

— Как же я рад тебя видеть, — прохрипел он, хотя видел всего лишь темное расплывчатое пятно на фоне ослепляющей серости. И пусть ему не хотелось произносить это имя, едва обретя свободу, он упрямо произнес его с кровью на языке: — Элайджа. 

И засмеялся, повесив голову и упираясь лапами в ледяной каменный пол. Слезы падали в пыль вместе с каплями его крови, и он махнул лапой, собирая серые и черные бархатные бусины. А потом вздохнул и сел, дернул хвостом, с которого полетели сейчас безвредные клочки тьмы. Он оглядел темные своды древней пещеры и черные камни вокруг, похожие на застывших в безвременьи Грилу и ее детей, и серый пол, круто поднимающийся ко входу, туда, где тусклый свет, режущий отвыкшие глаза, заслонила черная тень. 

Закрученные винтами рога и длинная спутанная шерсть. От порывов холодного ветра она то и дело поднималась дыбом, моталась вокруг козлиной головы и норовила захлестнуть горящие оранжевые глаза с широким поперечным зрачком.

— Жаль-жаль. Интересно было бы посмотреть, как она тебя ест, — оранжевые огоньки на миг погасли и снова уставились на него. — Никогда еще этого не видел. Разочаровываешь, кошак. 

— Рад стараться. Не дождешься, Великий козел.

— Я змей! — зашипел-заблеял Элайджа, хлестнул длинным хвостом с костяной стрелкой на конце, и мелкие камни тучей полетели вглубь пещеры.

— Ну-ну, — получилось засмеяться добродушно и очень обидно, — жаль, что глаза не врут. Да?

Элайджа снова зашипел и вытянулся, его длинная шерсть взметнулась выше головы, цепляясь за рога. Он моргнул, еще раз и еще, и свет его глаз изменился, вспыхнул белым и стек в холодную голубизну. Теперь среди клочковатой клубящейся копны его шерсти горели светлые глаза с вытянутыми в узкую щель зрачками. Длинный змеиный хвост, кажется, стал еще длиннее, закрутился кольцом, царапая железным наконечником пол. Элайджа переступил передними ногами, и его все еще козлиные копыта заскрежетали по камням, высекая искры.

— Однажды я увижу, как ты растворяешься во тьме. Как она жрет тебя, по кускам растаскивает твое гнилое нутро. Ты же знаешь, что она всегда идет по твоему следу, — он действительно шипел, как змея, — если бы козлы могли шипеть. — И она тебя нагонит!

— Ме-е-е, ме-е-е-кхе-кхе. Пыльно тут.

Скорчить невинную морду было так просто — ни усы, ни глаза не дернулись. И даже получилось злорадно не скалиться.

Зато когда Элайджа, раскидывая камни и проклятия, вымелся от входа в пещеру, обдав его клубами пыли, и помчался прочь, свивая свой змеиный хвост и отталкиваясь им от промерзшей земли, можно было и посмеяться. 

И он захохотал: сначала тихо, а потом, вдыхая холодный воздух полной грудью, все громче — во весь голос, так, что содрогнулись древние горы, которые постепенно сглаживало время, а ветер сначала притих, а потом задул, завыл с новой силой, ударил в тяжелые, ползущие по небу тучи, и те расползлись рваными ранами и исторгли из себя холодное белое нутро.

Начался густой и древний, как этот мир, Йольский снегопад.

***

Поляну с высоченной елью Коннор приметил уже давно. Место для задуманного он нашел идеальное — с вершины холма было видно далеко вокруг, под опрокинутой чашей неба гуляли свободные ветра. Справа лес частоколом спускался вниз, плавно нес острые вершины по волнам низких холмов и упирался в едва видимый на горизонте город. 

Прямо холм полого спускался вниз, и видно было далеко, горизонт казался недосягаемым, лес все густел, верхушки деревьев стелились сплошным полотном, то и дело перемежаясь острыми пиками елей.

Слева и сзади лес стоял стеной, деревья поднимались высоко в небо, между стволами не было видно ни единого просвета.

Идеальное место: здесь никто не помешает Коннору в первую Йольскую ночь — Ночь Матери. 

Дом у него был просторный и удобный: с высоким крыльцом, ведущим на террасу и дальше на первый этаж, и с каменным большим подвалом, в котором была даже низкая дверь, выходящая на задний двор. Коннор потратил много сил и времени на ворожбу, зато сумел связать эту дверь с поляной в лесу, и теперь стоило оттянуть в сторону длинные и колючие ветви ежевики, как открывался темный, словно ночь, проход, через пару шагов появлялась распахнутая дверь, а за ней открывался освещенный теплым светом подвал.

Еще до того, как лег снег, Коннор расчистил поляну от камней и бурелома. Граблями вычесал многолетнюю сухую и гнилую траву, посбивал кочки, выровнял середину поляны, как раз у самой ели. Потом расчистил русло глубокого ручья, а за кустами у кромки леса расширил его, сделал запруду и укрепил берега — если вдруг понадобится, не придется ведрами таскать воду из дома. 

Для обряда он тоже приготовил все заранее, но уже после того, как лег снег, а до Ночи Матери оставалась еще неделя. Крупными камнями выложил высокое кострище и места для свечей, приволок из дома свежие, пахнущие смолой доски и тут же сколотил настилы: один большой для угощения, второй для жертвенной туши и третий для себя — чуть подальше и за елью, чтоб не бросаться гостю в глаза раньше времени.

Пока Коннор суетился, ворожил и старался ничего не упустить, все продумать, нервничать времени не оставалось, но в последние дни, когда все было подготовлено и оставалось только дождаться нужного часа, его иногда накрывало. 

Помнится, он как-то, закутавшись в плед по уши, сидел дома у камина — отогревался после вылазки в лес — и сначала довольно думал, что приготовления закончены и он ничего не забыл, потом помечтал, как все гладко пройдет и обернется успехом… а позже в голову полезло всякое.

А если не получится? Если гость не придет? Или не будет доволен угощением? Если ему не понравятся обновки? Если он не спросит, чего Коннор хочет за живую кровь? Если нападет?

За свою жизнь Коннор не боялся… Ну, он был практически полностью уверен, что в случае чего выдержит атаку, но понимал, что потом уже не получится начать их сотрудничество в добрых отношениях. А врагами и пробовать не стоило.

А ведь он потратил столько времени и сил! Чего стоило найти дом, во дворе которого росли бы и дуб, и ясень подходящего возраста — он до сих пор не был уверен, какое именно дерево необходимо, поэтому к Йолю спилил и приготовил поленья из обоих. И овцы! Оказывается, он их терпеть не может, а пришлось не только ухаживать за двумя почти год, но и стричь, чистить, мыть, прясть, красить шерсть, а потом вязать из нее обновки.

А еще дом. Удачей оказалось, что в подвале была дверь наружу, хотя самым важным было расположение дома. Коннор долго искал потоки силы — он чувствовал их руками, словно окунал ладони в упругое теплое течение в неподвижном воздухе. А еще было желательно, чтоб в одном месте сошлось хотя бы два, а лучше три потока. Они здорово помогали ведьмам и ведьмакам в ворожбе, а жить там, где их не нет, было очень глупо.

Коннор не любил вспоминать, сколько лет пропустил, пока все не сошлось: лес, удобный городок, прекрасный дом с участком, на котором сходилось два сильных потока и два послабее, и еще один краем задевал границу его земли. Коннор самолично сделал амулеты и закопал их на участке в темный предутренний час: они словно магниты тянули и корректировали потоки, направляли их в нужную сторону, туда, где было сердце дома — на кухню.

Ничего не должно было… просто не могло сорваться! Коннор нервно дергал плечами, стоило ему представить такой исход. Он, конечно, справился с приготовлениями, шел к цели планомерно и терпеливо, но и нервы потрепал себе знатно. И если все получится — когда все получится — отсыпаться он будет дня три-четыре, не меньше. Потом, конечно, надо будет закончить празднование Йоля по всем правилам, но он надеялся, что у него к тому времени появится помощник и, желательно, друг. Тот, ради которого все это и затевалось.

Ближе к Йолю он выскреб и вычистил свой дом. Не ворожил, а примерил на себя роль простого человека и даже не включал стиралку: руками перестирал все занавески и простыни, полотенца и даже коврик у двери, высушил все это на холодном декабрьском ветру и принес в дом, устало, но с наслаждением вдыхая морозный запах. Вымыл окна, натер смятой бумагой до блеска и не роптал, что все надо делать своими руками — слишком уж приз на том конце был чудесным. 

Из угощений приготовил заранее все, что было возможно, а для того, что подавалось горячим, сделал заготовки, ведь после ухода родни времени у него будет немного. И самое главное — загодя купил и запер в дальнем сарае здоровенного хряка. Кабана, к сожалению, достать не удалось, как он ни пытался. 

В день перед праздничной ночью Коннор сбегал на поляну, отскреб и смел примерзший к доскам снег, наломал в лесу сосновых веток и, перевязав их лентами, разложил по краям большого настила. Рядом сложил в кострище приготовленные поленья — простые, не Йольские, а большие и толстые, чтоб его костер было видно издалека. Подумал, посмотрел задумчиво на небо, затянутое тонкой белесой пеленой, совсем не похожей на снежные облака, и сразу принес из дома и выставил пузатые прозрачные вазы со свечами — чтоб два раза не вставать.

Возился с раннего утра, а потом, когда солнце из зенита стало валиться к горизонту, почти бегом отправился домой, захлопнул за собой дверь в темный коридор с поляной на том конце и поднялся в кухню. В первый вечер за столом должны были собраться члены семьи, и встретить их надо было с щедрым угощением.

Кухня всегда была его любимым местом в любом доме, и хоть пользоваться колдовством было нельзя, все ладилось под его руками. Огонь в печи пылал, дверцы шкафов не скрипели и распахивались под прикосновениями, специи в баночках попадались нужные, лук катился по столу прямо в руки, картофель желтел боками в корзинке, а ложки и ножи лежали там, где он их искал. Коннор сдувал волосы со лба и улыбался, представляя, как тепло и уютно, как волшебно будет на кухне потом — завтра, когда он будет не один. 

А жар волнами расходился от плиты, в кастрюлях булькало, ароматный пар вырывался на волю, и Коннор с трудом себя сдерживал — сейчас нужно было приготовить немного, самая главная готовка начнется, когда его семья — ах, Хлоя — уйдет домой. 

Он так увлекся, нарезая, раскладывая и ворожа над плитой, что едва услышал нетерпеливый стук в дверь — кто-то из его семьи прибыл первым. 

Коннор сбросил фартук, удовлетворенно оглядел готовые к подаче тарелки и побежал открывать. Хоть бы пришли Хлои и больше никто!

— Ты? — вырвалось невольно, едва Коннор распахнул двери. Неужели он думал, что на этот раз пронесет? — Как я рад тебя видеть.

Кевина так перекосило от приторно-доброжелательного тона, что это пролилось бальзамом на сердце.

— А что тебя удивляет? — тот поднялся на крыльцо, оглядел застекленную, чисто вымытую веранду, украшенные ветками падуба и красными шелковыми лентами окна и дверь. — Не знал, что ты настолько чтишь древние традиции. Особенно не наши, — он подозрительно прищурился. 

— Наш род имеет древние скандинавские корни.

— Да? — Кевин поднял брови. — Никогда не слышал.

Коннору очень хотелось закатить глаза, засмеяться, ну или хотя бы насмешливо пройтись по неучу Кевину, но пришлось держать себя в руках — в его плане обед с семьей был очень важной частью, нужно было сделать все по правилам, поэтому язык пришлось прикусить.

— Не переживай, они слишком древние, чтоб о них кто-то помнил. Я просто, — он пожал плечами и, успокаиваясь, глубоко вдохнул холодный воздух, — хочу праздника. Заходи.

Он распахнул перед Кевином двери и шагнул в сторону, пропуская его в дом.

И с первых же минут захотел или сказать что-нибудь колкое или засветить Кевину заклинанием в лоб, в самое его родовое пятнышко, которым тот так гордился.

А ведь весь план мог вылететь в трубу, стоило дать себе волю.

— Да, на качестве воска сэкономил, — сказал Кевин в первую очередь, глядя на сверкающий, натертый до блеска деревянный пол. В нем отражались свечи, которыми были уставлены и столы, и комод, и застекленный стеллаж с блестящей серебряной посудой, и полка над камином. Огонь жарко пылал, поленья роняли смоляные слезы и весело трещали за блестящим стальным листом на полу.

Кевин подошел ближе, отражаясь в половицах во весь свой перевернутый рост, взял щипцы, рассмотрел узор из резных листочков, который Коннор чистил как ненормальный руками на прошлой неделе, и поцокал языком. Ничего не сказал, только глянул из-за плеча с кривой усмешкой.

Чтоб не скрипнуть зубами, Коннор вежливо спросил:

— Выпьешь чего-нибудь?

Сколько сил было затрачено, чтобы и капли недовольства не просочилось в голос — один Один знает.

— Давай, — сказал Кевин со вздохом и поставил щипцы на место. — У тебя виски?

— Глинтвейн. Сейчас сварю.

Варил тут же, на угловом столике, где уже были приготовлены и специи, и вино, и фрукты, и медная чаша для варки, и горелка. Под внимательным взглядом и с ехидными замечаниями справиться молча было очень нелегко, но он смог и даже не надел полную чашу на Кевинову дурную голову.

— Кисловато, — скривился тот, сделав глоток. — Всегда удивлялся, почему у тебя никогда ничего не выходит как надо. Вот вроде стараешься, а все никак. 

— Так, может, поделишься секретами мастерства? — Пришлось сделать глоток горячего глинтвейна, чтобы зубы не скрипели. — Уж у тебя-то глинтвейн всегда самый лучший.

Вряд ли Кевин не заметил просочившегося в голос сарказма, но виду, конечно, не подал. И прошло-то не больше получаса, а он уже обнаглел до крайности. 

— А толку? — спросил он со вздохом, сел в кресло у камина и набросил на колени белый пушистый плед. — Чем это пахнет? Опять с ароматизатором перестарался?

Если бы только… ох, если бы только перед Коннором не сияла его главная цель, Кевин уже летел бы в трубу на тяге того самого кисловатого глинтвейна и даже не понял бы, что случилось. По крайней мере до приземления. 

Но цель была, поэтому очередной глоток спас и братца, и его наглую, вездесущую задницу от полета. А тут и в дверь постучали — три раза по очереди, — и, поставив кружку на стол, Коннор почти побежал открывать.

— Привет. А что с лицом?

— Привет. Странно выглядишь.

— Привет. Кевин уже тут?

Ох, да, слушал бы ее — их — вечно!

— Привет, Хлоя. Хлоя. И Хлоя, — он улыбнулся ей — всем троим, — вытащил из рук последней снятый с крючка молоток и снова повесил его на дверь. — На лице только радость, я безмерно рад, что вы смогли вырваться. Кевин вас заждался.

— Кевин! Как давно я не видела братца! — Хлоя просочилась мимо так, что он и не заметил.

— Я смотрю, у тебя изменения во дворе? Миленько убрался, — Хлоя скользнула в дверь, но осадок, что за ее словами крылось гораздо больше знания, чем ему хотелось, остался. 

Ладно, главное, чтоб молчала.  

— Милый братец, так чудесно, что ты решил возродить эту древнюю традицию. Жаль, мало кто смог прийти. Может, сделаем ее ежегодной?

Он представил себе ежегодный приезд Кевина в гости и внутренне содрогнулся. Потом посмотрел в чистые голубые глаза, улыбнулся и кивнул.

— У всех по очереди. Было бы чудесно.

Ее смех был подобен звону серебряных колокольчиков — так, кажется, пишут в книгах?

Пока он развешивал шубки, Хлоя яркими бабочками разлетелась по гостиной. Все три ее части — ее грани, ее отражения — словно светились и отражались в серебряных чашах за прозрачными стеклами, в зеркалах и в хрустальных бокалах. И да — в натертом полу.

— Как мило! Я даже могу прокатиться! — Хлоя в красном скинула обувь и легко закружилась, скользнула по полу вокруг стола с накрахмаленной скатертью — пышные юбки развевались вокруг нее, словно маленький костер. Она подхватила бокал и, пролетев еще немного, остановилась у чаши, полной дымящегося горячего глинтвейна.

— Кевин, милый, нальешь?

Что ж, даже если тот и хотел отказаться, то под ее взглядом не посмел. 

— Осторожнее, — он скорчил кислую физиономию, наполняя ее бокал, — слишком… 

— Вкусно! — вскричала Хлоя, пригубив глинтвейн. — Сразу видно, кто варил! Да у тебя талант! — и она улыбнулась — конечно же не Кевину.

Тот помрачнел.

— Ты явно преувеличиваешь.

— Я? — Хлоя в красном засмеялась так снисходительно, что Кевин вспыхнул. — Я совершенно беспристрастна. Ведь больше всех братьев я люблю… 

— Ну ясно кого. 

Кевин поморщился и потянулся потереть лоб, но замер.

— Тебя! 

— Меня?!

Он хотел поймать ее за руку, но Хлоя взмахнула огненным подолом и упорхнула от его рук.

— Конечно, тебя, — Хлоя в синем стукнула ноготком по бокалу, и по гостиной разлился мелодичный звон. — Нальешь? Не хочу упустить глинтвейн, здесь его делают идеально.

— Ха! — начал было Кевин, но прикусил язык и взялся разливать. — А почему меня?

Хлоя отпила большой глоток, зажмурилась от удовольствия и сказала:

— Самым проблемным больше всего внимания!

И ускользнула, словно вода из рук.

— Что?

Хлоя в полупрозрачном белом платье вынырнула у него из-за плеча, провела пальцем ему по подбородку — Кевин захлопнул рот, — и легко стукнула его бокалом по лбу. А потом чмокнула в щеку.

— Нальешь и мне? Из твоих рук… 

— Из моих рук все получается вкуснее и лучше, — вскинул Кевин голову и усмехнулся. — Тоже вас люблю.

Хлоя не остановилась, пока не выпила полбокала, потом зажмурилась от удовольствия, почмокала губами и сказала громко, на всю гостиную:

— Кевин напился! Сказал, что всех нас любит.

— Ах ты! — он едва перекрыл общий смех. — Ждите от меня теперь подарочки.

— Отлично! 

— Значит, в следующем году…

— Встречаем Йоль…

— У Кевина!

Хлои словно чудом материализовались в центре гостиной, чокнулись бокалами с кровавым глинтвейном и выпили до дна.

— Вот же, — процедил Кевин сквозь зубы и, стараясь не смотреть на хозяина дома, тоже выпил.

Спасибо милостивым Богам, больше никто не пришел. Впрочем, Коннор больше никого и не ждал — Хлоя и Кевин были его самыми близкими родственниками, а у остальных наверняка было много дел в преддверии Йоля. Ворожить на целый год вперед можно было начиная с завтрашнего дня, так что и Хлоя, и Кевин тоже рассиживаться не стали.

Но мясной рулет по рецепту бабули не просто попробовали, а еще и с собой по куску завернули.

— Я так по ней скучаю, — Хлоя красная обняла Коннора у дверей, прижалась мокрой от слез щекой к рубашке. — Надо будет как-нибудь сходить к ней домой.

— Не на этот Йоль, — покачал Коннор головой, — но обязательно.

— Ты прекрасно готовишь по ее книге. Завидую, мне она оставила спицы.

Хлоя в голубом вздохнула, но Коннор не стал говорить, что этими спицами можно было таких приворотов навязать, что всем ковеном потом не распутаешь. Он поцеловал ее в макушку.

— Звони.

— Ты и сам не пропадай, — третья Хлоя набросила шубку на плечи и, прижав сверток с рулетом к груди, коснулась щеки Коннора губами. — А потом обязательно все расскажешь. Да?

Она не стала дожидаться ответа, отступила вроде на шаг, а оказалась уже на другом конце дорожки, у тротуара.

— Пока-пока! — она помахала рукой, повернулась, и снег закрученным столбом взвился, заметая ее следы — всех троих.

— Кевин, — Коннор посмотрел хмуро, но протянул руку, прощаясь. — Рад был тебя видеть.

— Ну да, ну да, вижу, — усмехнулся тот, глядя темными, как у Коннора, глазами. — Так и не прокололся, зачем это все. 

— Всего лишь в память о детстве. Старею, видимо.

Кевин насмешливо хмыкнул и пожал протянутую руку.

— В следующий раз будь осторожнее, приглашая меня в свой дом, — он отступил с крыльца, оскалился, показывая белые зубы. — Ты слишком беспечен.

Коннор лишь рассмеялся:

— Когда в доме Хлоя? Даже ты не настолько отбитый, чтоб что-то замышлять. Пока, Кевин. Увидимся на следующий год у тебя!

И Коннор, не дожидаясь, пока тот уйдет, зашел в дом и захлопнул за собой дверь. Но все же замер на мгновение, пока не почувствовал, как Кевин ушел.

— Вот и прекрасно, — Коннор глубоко вздохнул, расправил плечи и оглядел заставленный тарелками и бокалами стол. 

И вот вроде не было времени заниматься уборкой — впереди у него было столько дел, с которыми желательно управиться до полуночи, что стало зябко, — а оставлять грязное в Ночь Матери нельзя. Так что он подвернул рукава рубашки и решительно вошел в гостиную. Не так уж и много времени заняло убрать тарелки и бокалы и составить их в мойку, а скатерть просто сложить, чтоб постирать как-нибудь потом. И вроде самый важный гость должен был появиться в доме, когда чистота уже не будет иметь значения — куда ж ему деваться? — но рисковать не хотелось.

Коннор принес из подвала оба самых важных Йольских полена, положил их сбоку на подставке, а в камине разложил растопку. Кинул на кресла пледы и проверил, есть ли спички у горелки, на которой стояла чаша с глинтвейном — наверняка на поляне они замерзнут, и захочется согреться. Он потушил все недогоревшие свечи, а на окно поставил одну — большую, перевязанную красной нитью — чтоб приветствовать рождение Нового Бога.

И, наконец, выдохнул. Теперь можно было заняться другими делами.

На кухне Коннор развернулся. Пальцы буквально зудели, так хотелось помочь себе колдовством, но он сдержался. К тому же все было не только почищено, но и порезано, так что ему оставалось только готовить, заглядывая в бабушкину тетрадь с рецептами, и следить, чтоб ничего не пересолить и не сжечь.

Он постарался не усложнять блюда, но с непривычки готовить куропатку было действительно нелегко. А вот ягненка — да, целого ягненка — он запек заранее, так что осталось только довести его до готовности и горячим положить в термосумку. 

Туда же отправился еще горячий ржаной хлеб, немного тушеных с травами овощей, сыры и молочная сладкая каша с фруктами. И рыба: сушеная, соленая, тушеная, жареная и копченая. И еще много закусок и колбас, сосисок и солений. 

Коннор полностью отдался делу и не отвлекался. Его уверенность в себе помогла собраться, и для волнения, которое грызло его буквально накануне, больше не осталось места. Он чувствовал только, как бежит, ускоряясь, время, а он — такой медленный с этими человеческими реакциями, выплывает, выплывает, выплывает.

И все же успевает!

Полночь пробило не так и давно, а он уже стоял у заветной двери на ту сторону леса со всеми своими сумками и бутылями с молоком.

***

За время его отсутствия почти ничего не изменилось. С неба из клочковатого облака едва-едва падали редкие снежинки, над дальними холмами уже поднялась растущая луна. В ее свете поляна выглядела нереальной, черные настилы проплешинами выделялись на синем снегу. 

Коннор как мог быстро пронес сумки на эту сторону леса и первым делом зажег толстые свечи в круглых стеклянных чашах, а потом, не теряя времени, стал расставлять на одном из настилов тарелки и чаши с угощением. Он так старался сделать все как можно быстрее, что даже холода в свитере и джинсах не чувствовал, от предвкушения ритуала его бросало в жар. Иногда он вскидывал голову и быстро осматривался, страшась раньше времени увидеть черную тень над холмом и отчаянно жалея, что тени этой нет.

Наконец все эти многочисленные и нужные приготовления были закончены: свечи, защищенные от ветра, горели ровно и сильно и освещали настил, на котором тарелки и блюда с угощением, все еще исходящим паром, стояли на белых салфетках. 

Второй настил оставался пустым, только букеты из сосновых веток украшали его по краям. Белые и красные ленты на них трепетали, легкие снежинки сдувало с промерзших досок, но они изредка падали снова. Деревья за пределами поляны скрипели и стучали ветвями, шумели ели, расчерчивали небо острыми верхушками, сгибаясь под холодными порывами ветра.

А Коннору осталось сделать очень важное дело — привести сюда хряка. И не было никакой возможности сделать это просто так, по-человечески. Не переть же его пешком из самого города. Да и в подвал его не затащишь, чтоб провести тропой, разве что по кускам, но он нужен был Коннору именно живым.

Так что он вздохнул, огляделся напоследок, убедился, что все готово, и буквально убежал с поляны домой и даже дверь не захлопнул — заходи из леса кто угодно в подвал, погрейся. 

Услышав, как скрипит снег под шагами Коннора, хряк с толстой веревкой на шее заволновался, угрожающе захрюкал-захрипел, а когда Коннор вошел в сарай, так двинул здоровой головой в дощатую стенку, что та зашаталась и едва не рухнула. Можно было, конечно, взять борова — спокойнее и смирнее, да и толще, но Коннору казалось, что жертва в ритуале должна быть именно такой — полной задора, силы и злости. 

Коннор растер ладони, поиграл пальцами, разминая их, и выдохнул, успокаиваясь. А потом, когда тепло потекло из груди по телу, через запястья в ладони, поднял руки и призвал силу. Та заклубилась вокруг него, послушная и коварная, нежная и жаркая, готовая в один момент стать тем, что ему нужно, или взбунтоваться, стоит потерять контроль.

У Коннора с контролем все было хорошо. 

Спеленать завизжавшего хряка, поднять его и протянуть тропу перехода прямиком на поляну было делом пары минут, но сил стоило немало. Пришлось напрячься, чтобы тропа была устойчивой для него и его тяжеленной и объемной ноши, но все равно пришлось сделать пару кругов среди клубящегося серого нигде, прежде чем потянуло холодом, а в лицо ударил ветер. Коннор рванулся к реальности и ступил прямо на доски пустого настила, там, где его насквозь пробивал крепкий штырь с кольцом наверху.

Здесь ничего не изменилось, кроме того, что снег, кажется, стал идти чуть сильнее. Но Коннора, конечно, не остановил бы и снегопад — все было практически готово. 

Веревка обвилась вокруг кольца, затянулась, притягивая хряка, и он припал на передние ноги, громко, со страхом и яростью, завизжал. Дернулся несколько раз, пытаясь вырваться, стал бить задними ногами, оставляя в досках выбоины, но копыта все равно скользили, и он раз за разом падал животом на промерзшие доски. Вырваться он, конечно, не мог, и Коннор, в сердце которого вспыхнула жалость, дернул плечом и отвернулся — то, что он собирался сделать, требовало смерти.

Луна поднималась все выше, тени от голых деревьев прочертили поляну неровной колышущейся решеткой; ветер крепчал, погнал слева от горизонта темную массу облаков, и Коннор ускорился — попытался по-простому зажечь приготовленный костер. На морозе тот, несмотря на сухую бересту, разгорался медленно и неохотно, так что пришлось слегка подстегнуть — кончики пальцев обдало жаром, и тонкие огненные вихри ударили в основание сложенных поленьев, прогрели их и стали жадно лизать, вгрызаясь в светлую древесину.

Огонь наконец разгорелся, пламя побежало вверх, охватило всю сложенную Коннору по пояс пирамиду, а языки его взметнулись еще выше. Поленья затрещали, рассыпая по снегу искры, пахнуло крепким теплом.

Коннор отступил на пару шагов, потянул вверх и снял свитер, который теперь только мешал — стало жарко. Осталось самое главное. 

Он достал со дна последней сумки длинный широкий нож с массивной рукояткой, взвесил его в руке, покрутил кистью пару раз, чтобы привыкнуть, и посмотрел на небо.

Наверное, в древние времена люди что-то говорили, какие-то нужные слова, но как он ни старался, так ничего подходящего и не узнал. Разве что ритуал, где живьем сжигали кошек, но этим занимались темные люди, не ведьмы и не ведьмаки, и кто пришел бы на их зов, вообще было непонятно. 

Поэтому сейчас Коннор только и мог, что надеяться на чудо. На свою магию и на магию крови.

Он шагнул на настил и пошел, стуча каблуками — замерзшие сосновые ветки хрустели под его ногами. 

Время пришло. Всем известно, что самая сильная магия — смерти.

Яростно хрипя, хряк лежал, окруженный сосновыми ветками и лентами. Услышав приближение Коннора, он снова попытался вскочить, дернулся, завизжал, и его пробила мелкая дрожь. От злости или же от страха, Коннор не хотел знать. Порыв ветра ударил его слева, морозным щупальцем пролез в расстегнутый ворот, ожег теплый бок. Коннор дернул головой, отбрасывая волосы, посмотрел на сияющую обгрызанную луну, на тяжелые облака, которые уже закрыли треть неба и несли с собой тьму и наверняка снег.

Тьма и снег — именно то, что предшествовало появлению того, кто и был Коннору нужен.

Поэтому он решительно поставил ногу хряку на холку и прижал, уперся другой ногой в настил. Хряк замер, перестал биться, придавленный магией Коннора, а тот взялся за рукоять ножа обеими руками и поднял его над головой, замахиваясь. Его целью была шея хряка, туда он и направил острое широкое лезвие.

Пробить ее одним ударом человеческими силами он, конечно, не смог бы, но на этот раз магия окутывала его плотным облаком и добавляла в руки нужную для верного удара силу. Коннор вытянулся вверх, а потом изо всех сил, вкладывая энергию тела, опустил нож вниз! Вместе с его криком лезвие вошло в толстую кожу, разрезало слой сала и уперлось на миг в позвоночник, но с хрустом рассекло и его, всего лишь с чуть большим усилием. Прорезало шею, сало и снова кожу и, наконец, вышло наружу внизу, с глухим стуком воткнулось в доски настила, выплеснув с собой горячее.

Коннор напрягся и рывком вытащил нож, давая волю хлынувшей из сквозной раны крови. Брызги полетели вверх вслед за лезвием, густо рассыпались веером и полетели вниз, пятная лицо, волосы и плечи Коннора горячими каплями.

Хряк, еще миг назад напряженный под его ногой, словно струна, резко обмяк, ноги его разъехались в черной расползающейся по настилу луже. От нее шел густой пар, кровь заливала доски, ветки сосны и ленты, тонкими ручейками стекала на снег.

Сила, восторг и осознание сделанного ударили Коннора изнутри, он набрал полную грудь обжигающего воздуха, раскинул руки и отбросил нож куда-то в сторону. А потом изо всех сил закричал, выдыхая клубы пара и вырывая, выплевывая из себя ужас. Он зашатался и отступил на шаг, потом еще на один, еще и наконец сошел с настила. Нужно было отойти подальше и не предлагать возможному гостю еще и себя на жертвенном столе. 

Костер впереди разгорелся, затрещал, посыпались искры. Середина его сияла белым и золотым, оранжевые языки взвивались вверх и разгоняли сгущающуюся вокруг поляны тьму. Коннор остановился, сдержал тяжелое дыхание и напрягся, внимательно вслушиваясь в звуки вокруг. 

Правда, слушать было нечего — лес вокруг безмолвствовал, ветер притих, а темная стена облаков остановилась без движения. Город мягко сиял на горизонте, и даже свет луны не оживал среди колышущихся теней на снегу. Но в какой-то момент он стал ярче, Коннор посмотрел на небо и несколько раз моргнул: луна двоилась, и обе они наливались мертвенным зеленым светом, под которым огонь костра стал казаться тусклым и далеким.

Коннор замер, даже дышать перестал, когда тени сгустились, заклубились и поползли на поляну, встали черными столбами, то расплываясь, то плотнея прямо на глазах.

Коннор сглотнул — вокруг стремительно потемнело, луны на небе дрогнули и опустились, на миг скрылись за пеленой и снова уставились на Коннора уже оранжевыми глазами с бездонными провалами зрачков. Острые уши на огромной круглой голове дрогнули и снова обратились к Коннору, и Великий Йольский кот шагнул на поляну, возвышаясь над макушками деревьев, сливаясь с тьмой и закрывая собой половину неба. Он пригнулся и шумно втянул запах жертвы, крови и смерти.

И запах Коннора тоже. 

Деревья под весом кота, который становился все более материальным, затрещали, несколько стволов треснуло вдоль, рассыпая тонкие щепки, обломанные ветви полетели на землю, пятная снег. Кот смотрел на Коннора, не отрывая взгляда, и тот сделал маленький шаг вперед, показывая, что не боится и ждал. А потом вытянул руку, указывая на жертву.

Кот снова жадно втянул носом запах, наклонился, его усы дрогнули, и в свете костра блеснули острые клыки. Мелькнул язык, и Коннор замер, даже дышать перестал — он ждал, когда же тот попробует кровь, и тогда… 

Уши кота дрогнули, он насторожился, моргнул и отшатнулся, тьма с его лап утекала со снега поляны к темной кромке деревьев, как волна с песка. Коннора буквально потянуло следом, он похолодел от разочарования — неужели не понравилось?.. — и тут же замер сам. А потом вслед за котом посмотрел на стену облаков, которые незаметно подогнал ветер, пока они с котом изучали друг друга.

И вдруг в тишине раздались свист и шум, они быстро нарастали, ширились, разбивались на множество звуков, от которых у Коннора зашевелились волосы на голове. Или от ветра, который налетел шквалом, ударил и Коннора, и кота, а следом за ним над лесом показались первые фигуры в черных дымных клубах.

— Дикая Охота… — прошептал Коннор онемевшими губами и рванулся назад, еще успев увидеть, как первые псы Охоты — молочно белые, с красными ушами и огненными глазами — с оглушительным лаем и воем ринулись вниз, к поляне, и разбили своими телами огромный кусок тьмы, в котором уже едва можно было угадать облик кота. 

За псами появились и всадники, и Коннор изо всех сил побежал назад, к спасительным кустам и двери домой. Но поляна была такой широкой, а его силуэт ярко выделялся на снегу, поэтому он, слыша вой и почти чувствуя на спине горячее дыхание, нырнул вправо, проломился через  кусты и скатился с бережка. А потом, разбив тонкую корочку льда, упал в ручей, в так удобно укрепленную им запруду.

Холод ударил по телу и сковал дыхание, обжег резкой болью. Коннор сжал зубы, чтоб не заорать и не нахлебаться воды. Взял в кулак всю силу воли и, ломая ногти, вцепился в выступающие корни, замер на дне. 

Разноголосый вой пронесся где-то рядом и отдалился, стал глуше.

Коннор не рискнул открывать глаза и, желая стать невидимым, исчезнуть, лежал до тех пор, пока хватало воздуха в легких. Никто его не грыз, а чужие зубы не впивались в спину, и, когда боль в груди от нехватки воздуха стала нестерпимой, он расцепил белые нечувствительные пальцы и позволил себе медленно всплыть на поверхность. 

Он мог бы и не стараться быть тихим — под водой кровь шумела у него в ушах, зато теперь гам, крик, визги и завывания слились в оглушающую какофонию. Коннор задышал, жадно глотая воздух, и распахнул глаза. И тут же снова опустился в воду до самого носа — Охота все еще была здесь!

Сквозь голые ветви куста Коннор видел, как над поляной кругами носились призрачные псы, а выше них загонщики поднимали на дыбы разлагающихся коней, те хрипели и ломали верхушки деревьев; кто-то с визгом опускался ниже, и настилов с угощением и хряком не было видно за мечущимися в густых клубах тенями. Лишь блестели глаза и зубы, вспыхивала сталь старинных клинков, закусывали удила рвущиеся в небо кони.

Коннор снова едва не окунулся с головой, его трясло от холода и страха, что его заметят. Унестись с Дикой Охотой и забыть свою жизнь он конечно же не хотел, поэтому упорно продолжал сидеть в ледяной воде неподвижно и тихо. Тело почти не слушалось, но он сумел ухватиться за заледеневшие кусты и снова замер, намертво сцепив зубы.

Далекий свист ветра нарастал, густел, превращался в густой и хриплый зов рога, и Охота, зацепившая поляну с ворожбой Коннора самым краем, встрепенулась: мечущиеся над настилом тени на миг замедлились, а потом скопом закрутились и стали подниматься в воздух выше, выше и выше. А от горизонта на огромном коне, роняющем белую пену с изорванных губ, скакал Король Охоты, трубил в древний рог, и его плащ, расшитый звездами, развевался за его спиной, закрывая небо.

Глаза его блеснули белым, и Коннору на миг показалось, что Король видит его, зовет, уведет за собой. Коннор опустил лицо в воду, буквально ожидая, что костлявые руки вот-вот схватят его, вытащат из ручья и поднимут в небо, кинут на коня, с которого летит клочьями плоть, и больше он на землю уже не вернется…

Но оглушающий шум, достигнув апогея, стал слабеть, собаки взвыли еще раз, раздались резкие крики, щелканье бичей, и все вдруг стало тише. Коннор поднялся из воды по плечи, с огромным трудом расцепил онемевшие пальцы и, смахнув воду и тонкий ледок с лица, посмотрел на небо — никакой Охоты над поляной больше не было. Лишь вдалеке, чуть в стороне от города еще сверкали молниями отсветы на вскинутых мечах. Но вскоре за белесой дымкой исчезли и они, а небо, закрывая все следы, затягивала огромная серая туча. Начинался снегопад.

Тело задеревенело и не слушалось. Коннор, собрав все силы, оскальзываясь и падая, вылез из ручья. Мокрый, посреди снежной поляны, он рвано дышал сквозь судорожно сжатые зубы и, наконец, позволил магии заполнить себя. Мышцы чуть расслабились, под кожей потекло тепло, правда, еще слишком слабое для замерзшего тела. Но снова ударил ветер, унося даже эту малость, и Коннор на деревянных ногах пошел к кустам с дверью. 

Его терзали обида и злость, что ритуал сорвался, и он не выдержал — обернулся, чтоб еще раз посмотреть на место, где у него все почти получилось. Почти.

На земле кто-то лежал. Между пустым настилом, на котором даже костей от хряка не осталось, и костром лежало что-то темное. Определенно человек — на кота, как понадеялся было Коннор, силуэт не походил.

Неужели?.. Дикая Охота приняла его жертву и отплатила — вернула в мир бедолагу, которого когда-то захватила с собой? И тот наверняка замерзнет, если ему не помочь.

Коннор как смог, почти бегом, приблизился и в свете догорающего костра действительно разглядел человека. Тот лежал на животе, сжав кровавый снег в стиснутых кулаках. Сначала Коннор подумал, что тот мертв, но человек едва слышно застонал и шевельнулся.

— Эй, слышишь меня? Позволишь тебе помочь?

Получить ножом в печень от неадекватного участника Охоты не хотелось, но человек молчал и только коротко и тихо стонал на выдохе. Ждать дальше было невозможно, ветер усилился, снег падал довольно густо и заметал и пустые настилы, и почти прогоревший костер. И Коннора он вот так заметет, если не поторопиться.

Поэтому Коннор, глубоко вздохнув, наклонился и, взявшись за плечо, повернул человека на бок. Окровавленная голова того безжизненно свесилась, на лицо налипла кровавая снежная каша, но Коннор разглядел, как дрогнули ресницы, и рискнул.

— Сейчас я помогу тебе встать, и мы уберемся с этого холода. Я хочу помочь. Не бойся.

Ответа он не ждал, поэтому даже замер, когда человек приоткрыл глаза — они блеснули в свете огня, — и закашлялся, сплюнул кровь на снег и хрипло ответил:

— Не буду. 

***

Дорога до дома показалась вечностью! Коннор настолько замерз, что не чувствовал ног, он шел, словно на ходулях, да еще и человека пришлось поддерживать. Самым сложным было перейти через ручей по положенным Коннором доскам и не свалиться в воду уже вдвоем. Только не снова!

Человек тоже старался доставлять ему как можно меньше хлопот — шатался, опирался на Коннора, но упрямо шел, согнувшись и едва не заваливаясь вперед. Приходилось поторапливаться, так что в подвале они оказались довольно быстро.

Только вот теплее Коннору не стало. Оставалось еще подняться наверх, дойти до гостиной и разжечь огонь. Он закусил губу, но боли не почувствовал. Он устремился к лестнице, но она никак не приближалась. Он хотел поторопиться, но застрял в тягучем воздухе, который держал его и не давал передвигать ноги, которых он не чувствовал. Он хотел выругаться, но губы не слушались… 

Коннор едва осознал, как его подхватили чужие руки, как он оперся о крепкое плечо, и как незнакомец почти донес его до проклятой лестницы и помог взобраться по ней наверх. 

Они, держась друг за друга и шатаясь, как пьянчуги после хорошей попойки, доковыляли до камина, Коннор с огромным усилием подцепил с кресла плед и стянул его на пол, и тут же они оба, не расцепляясь, на него рухнули. А еще надо было зажечь камин!

И все же Коннору даже в таком состоянии не было безразлично, что думает незнакомец — тот свалился с Дикой Охоты, и у него в голове все вообще могло перемешаться. Да он мог попросту спятить, пока в безвременьи мотался по небу и резал попавших под руку привидений, нечисть и людей. Поэтому Коннор, привалившись плечом к его согнутой фигуре, сначала втянул в себя столько силы, сколько смог, и только потом вытянул трясущиеся и абсолютно белые руки и словно из последних сил наворожил огонь. Притворяться почти не пришлось — ему было хреново, так что он бахнул столько силы, что сам едва не повалился головой во вспыхнувший и заревевший огонь. Незнакомец крепко схватил его за плечи и потянул назад.

Коннор отстранился и попытался ухватить плед, чтоб укрыться.

— Тебе надо переодеться.

Голос у гостя был хриплый, словно он давно не разговаривал, но слова произносил правильно, без акцента. Коннор отрицательно помотал головой и продолжил тянуть плед на себя. С его волос капала вода, руки едва шевелились, а ноги… ноги были где-то очень далеко.

Стоило посидеть еще немного — сила потоков уже омывала его, постепенно окутывала теплом. Полчаса-час, и он придет в норму. 

Гость был упрямым. 

— Ты весь мокрый. 

— Высохну.

— Скорее заболеешь и умрешь, и тогда все будет напрасно.

Вот тут Коннор напрягся, но виду постарался не показать. Пробубнил невнятно, словно все еще сидел совершенно без сил:

— Что именно?

— Откуда ж мне знать? — гость продолжал тянуть плед на себя. — Ты же, наверное, не зря торчал посреди леса с жертвой. 

— Не т-т-твое дело.

Язык у Коннора не заплетался, но сам он все еще дрожал, так что скрыть, как быстро он приходит в норму, было легко.

— Да мне все равно. Или, — тут гость отстранился и попытался заглянуть Коннору в лицо, — ты Дикую Охоту звал, что ли? Сразу говорю, парень, идея так себе. Поверь моему опыту.

Коннору, правда, было интересно узнать про Охоту, вот только момент был неподходящий. Да и толк в чужих словах, несомненно, был — мокрая одежда на нем была ледяной. 

— Ладно. Помоги… пожалуйста. 

Гость помог ему сесть прямо и окончательно стянул плед. Коннор понимал все совершенно ясно, но никак не мог справиться с дрожью, да еще и пылающий огонь в камине почему-то почти не приносил тепла. Он действительно сильно переохладился, раз уж даже потоки силы, наполнявшие дом, так медленно возвращали в норму его тело.

Между тем гость попытался расстегнуть его задубевшую рубашку, но только потерял время, поэтому он дернул полы в стороны, отрывая пуговицы, и Коннор напрягся: сила в руках у гостя была — те со щелканьем разлетелись по всей комнате.

— Извини, я потом отработаю, если захочешь, — заторопился тот, — но, вообще-то, я тоже жутко замерз! И устал, едва сижу. И голова… 

— Ничего, — остановил его Коннор и попытался снять рубашку.

Но она все время цеплялась за плечи, рукава не стягивались с локтей, а потом намертво застряли на запястьях. А гость все время был рядом, и Коннор отмечал, что он и рубашку стянул с плеч, и рукава сдернул и просунул пальцы к запястьям Коннора, а потом легко вырвал пуговицы на манжетах. Те только щелкнули по стальному листу. 

Мокрая ткань наконец соскользнула с плеч, и Коннор с коротким стоном выдохнул, когда гость стянул плед со второго кресла и укутал его плечи, накрыл голову и попытался промокнуть холодные мокрые волосы.

Коннор намертво вцепился в мягкую ткань, завернулся, как в кокон, отгораживаясь от внезапной и настойчивой помощи и хотел придвинуться к камину — наконец почувствовал, как он него идет ровное мягкое тепло.

— Брюки.

— Что? — он уже почти пригрелся, так что помотал головой. — Потом. Через минуту.

Но гость взялся за его ногу и подтянул ее к себе.

— Через минуту, уж извини, я и сам упаду. Не хочу потом просыпаться рядом с трупом.

Слова неприятно кольнули.

— Мне стоит беспокоиться?

— Конечно! — ответил гость с легкой угрозой, и Коннор замер. — Стоит, если не пошевелишься и не дашь мне тебе помочь. 

Коннор попытался пошевелить пальцами на ногах и не понял, удалось ему это или нет. Вздохнул: 

— Ладно… давай.

Он согнул ноги и попытался трясущимися пальцами развязать шнурки на ботинке, но узел смерзся, слабые пальцы никак не могли с ним справиться, пока чужая рука не накрыла его собственную, отодвинула, а потом шнурок затрещал и порвался. А потом и второй. Сил у гостя было не занимать.

А тот наконец стащил  ботинки с ног, но Коннор не почувствовал разницы. Он вообще почти ничего не почувствовал — ноги так и продолжали оставаться где-то далеко, хоть и были вроде здесь, перед глазами.

— Прислонись к креслу. Не бойся, — повторил гость слова Коннора, и тот не стал противиться подтолкнувшей его в плечо руке. 

Вроде кресло сзади стояло дальше, но нет, как-то оказалось прямо за спиной, и Коннор уперся в сиденье плечами, глядя, как гость придвигается ближе, как он, не глядя Коннору в лицо, тянется к поясу, расстегивает, тянет вниз молнию, а потом стягивает и брюки.

Все происходящее было словно ненастоящим — еще недавно Коннор был один, а вот уже кто-то ему помогает, грубо, но толково спорит, трогает, словно они знакомы и ему разрешено. Нечасто Коннор давал такое разрешение, а тут едва спросили. Он мог прекратить это в любой момент — в своем-то доме и с его-то силами, — но эта забота чужого человека была приятной. Мотивы и цели гостя пока были неясны, но вел он себя неплохо, и Коннор решил повременить.

Из темноты своего почти капюшона из пледа он наконец посмотрел не только на руки гостя, но и выше, на него самого, но за потеками крови на опущенном лице ничего не смог толково рассмотреть.

— Ты ранен, — сказал он и попытался встать, но ладонь уперлась ему в живот, и он непроизвольно напрягся.

— Посиди спокойно. Рана не опасная.

Коннор хотел спросить, откуда тот вообще знает, но решил промолчать и посмотреть еще немного — гость очень уж настойчиво и много помогал ему для того, кто недавно обещал свалиться без сознания от усталости.

Так, брюки.

Мокрая ткань прилипла к коже и не стягивалась, Коннор пробовал помочь — поерзал, но толку от этого было маловато, поэтому гость положил ужасно теплые ладони ему на бедра, подсунул их под жесткий пояс и, скользя ими по мокрому белью, а потом по коже бедер, стянул брюки почти до колен. 

От такой наглости Коннор даже ахнуть не успел, а гость, замерев лишь на миг, осторожно снял каждую штанину отдельно и отбросил брюки в сторону. И затаил дыхание, глядя на высокие полосатые гольфы, которые туго обтягивали ноги Коннора и заканчивались гораздо выше колен.  

Гость молчал и даже дышал очень тихо, потом покусал губу, вскинул на Коннора глаза и, кажется, смутился под пристальным взглядом. Хорошо смутился, Коннору понравилось. 

Но он все еще мелко подрагивал, хоть бедро и лизнуло теплом от камина, так что Коннор уже потянулся снять остальное сам, но гость снова решительно положил обе ладони ему на бедро выше колена, подцепил широкую резинку и потянул, скручивая, длинный полосатый гольф вниз, до самой щиколотки. Придержал ногу на весу и снял его совсем. Молча заботливо подстелил плед под голую Коннорову ступню и взялся за второй гольф. И с напряженным серьезным лицом все повторил, так и не проронив ни слова. 

Коннор бы повеселился, но ему все еще было очень холодно, так что он потянул ногу на себя и спрятал ее под плед — тело отдавало последний холод дрожью, сила грела в груди, а вот до ног пока не доставала.

— Трусы тоже сними, — прокашлялся гость, — и давай на кресло.

Коннор попытался упереться в сиденье локтями и подтянуться, но руки слишком ослабли, и он немного испугался — сильно пугаться не было сил, — он все же еще не был уверен, что на уме у гостя, особенно сейчас, когда Коннор выглядел таким уязвимым. Но тот пока вел себя хорошо, а уж один раз ударить силой Коннор бы сумел. Поэтому он поддался подхватившим его рукам и кое-как уселся, но браться за трусы не торопился — гость наконец стал снимать свой кожаный жилет. Рубашку трогать не стал, поднял плед с пола и закутался, а потом, наступая на задники, снял с ног короткие сапоги и протянул к огню сначала одну ступню, потом другую.

Кресло стояло позади него, но он не сел, а стал с интересом осматриваться.

— Тебе дать что-нибудь переодеться?

Гость мотнул головой.

— Я не промок.

— Если хочешь, вон там есть вино, — Коннор кивнул в сторону стола с глинтвейном. — Но его надо греть.

— А покрепче что-нибудь есть? Виски?

— Есть водка. Но она далеко.

— В подвале? — испугался гость, и Коннор непроизвольно улыбнулся.

— На кухне. В шкафу на стене слева. Третья дверца, верхняя полка, — он сам устало вздохнул. — Но у тебя же нет сил.

— Нет, — согласился гость, и плечи его поникли. — Но ради такого дела… 

Коннор хотел засмеяться, но сумел сдержаться — вот жук.

— Бери, пей. А я, — он зевнул.

— Отдыхай, я осторожно. Лишнего не возьму.

Коннор посмотрел ему вслед: «Ну надо же, какой понимающий», — а потом снял, наконец, холодные трусы и сунул их между сиденьем и ручкой кресла. Задница заныла от тепла. 

Он дремал, но не позволял себе провалиться в сон — прислушивался к тому, что делал гость. Тот стукнул дверцей шкафа на кухне, следом скрипнуло несколько нескрипучих половиц, показывая, где он ходит. Зашумела вода в гостевой ванной.

Коннор осторожно выпрямил ногу, потом вторую — судороги почти отпустили, от тепла боль из мышц уходила, — поставил босые ступни на теплый стальной лист и притих. Он дома, в тепле, скоро отогреется, сварит что-нибудь из книги бабули и не заболеет, а потом подумает, что ему делать дальше. Сегодня сорвалось, и Йольского кота — его желание, его цель, его будущего фамильяра — спугнула Дикая Охота. Но она не пролетает два раза над одним местом, а впереди у него еще окончание Йоля. Самые сильные ночи — первая и последняя. Самое время для клятв на жертве. 

А кот придет еще раз, кровь притянет его. Он чуял жертву, он видел Коннора, он точно захочет прийти снова!

— Эй, вот, держи!

Его мягко потрясли за плечо.

— Отстань.

— Не отстань, а открывай рот!

— Что?

Коннор открыл глаза: перед ним исходил паром бокал с — он втянул в себя запах — с его сваренным еще вечером, а сейчас горячим глинтвейном. 

— А как же водка?

— Не беспокойся, скрыться ей не удалось.

Гость, кажется, собирался поить его с рук, но Коннор выпростал из-под пледа руку и взял бокал сам. Снова втянул в себя запах, словно наслаждаясь ароматом, а на самом деле принюхиваясь, есть ли в глинтвейне что-нибудь лишнее.

Вроде бы не было, и он сделал маленький глоток. А следом второй, побольше. Тепло прокатилось по горлу, растеклось в груди и ухнуло в живот. Коннор мочил губы, слизывал с них глинтвейн и смотрел, как гость садится на пол и ставит рядом бутылку с водкой и стакан. Ее действительно убавилось.

Запах от кружки шел густой, пряный и пьянящий, но когда гость уселся у ног Коннора, его перебил свежий холодный аромат сосны и ветра, костра и крови. Словно странный гость носил его с собой. 

Наконец Коннор был почти в норме и мог внимательно его рассмотреть — тот этого несомненно заслуживал. Гость умылся, и теперь мокрые волосы торчали дыбом, зато на них и на лице больше не было крови, а лоб над бровью он заклеил широким пластырем. Он пил водку, выдыхал, потом смотрел на Коннора, и огонь камина золотом пылал в его глазах. Неровная щетина покрывала щеки, и Коннору казалось, что вид у него какой-то диковатый. Хотя это и неудивительно, учитывая, откуда он свалился.

Но от гостя не веяло опасностью. Ну, то есть… Веяло, но он не ощущался угрозой непосредственно для Коннора. Он вообще просто сам по себе был угрозой. 

Но тут гость глотнул слишком много водки, моргнул и закашлялся, и Коннор удивился сам себе: ну какая угроза, просто чуть диковатое и очень уставшее лицо.

В этот момент мышцу на ноге снова скрутило судорогой, и он поморщился, неловко дернув ступней, отчего стало еще больнее. 

Гость, не глядя на него, откупорил бутылку и плеснул водку себе на ладонь.

— Что ты? — начал было Коннор, но замолчал, когда тот опрокинул ее над ногой Коннора. 

А потом стал водку втирать. Неспешно помассировал скрутившую икру, потом спустился к щиколотке и ступне — Коннор выдохнул от удовольствия, —  снова прошелся, сжимая, по голени вверх, до закрытого пледом колена — Коннор молчал — и выше. Добавил еще водки и растер бедро, сосредоточенно глядя на него поверх пледа, который так и не убрал. 

Коннор только сжал бокал с глинтвейном, когда гость переключился на вторую ногу все в том же молчании, не поднимая глаз, но с такой уверенностью, что Коннор не стал дергаться. 

Кожа горела, по ногам из-под чужих ладоней текло тепло, и Коннор совсем согрелся. Растирания постепенно становились мягче, еще не ласка, но… обещание?

Гость, конечно, помогал и не наглел, но все же Коннор не верил безоговорочно, что тот хочет только помочь. Было что-то в его глазах, во взгляде. В руках. Не вызов — его Коннор совсем не ощущал. Гость словно изучал его, удивлялся и снова тянулся, очень умело, почти незаметно, но явно ловил слова Коннора, выражение его лица, его реакции на ответы и на ложь.

Это было очень интересно, и Коннор задумался, глядя в серьезное лицо гостя, пока тот сосредоточенно растирал его ноги. Сосной и свежим ветром пахло все сильнее.

Когда он закончил и со вторым бедром, Коннор отмер:

— Это было лишним. Я уже почти в норме.

Гость наконец вскинул блеснувшие глаза.

— Ты не возражал, — ответил он резонно. — Да и откуда мне знать, в норме ты или не очень? Судороги, вон, есть, — он криво усмехнулся: — А если ты думаешь, что я здесь образец здравого смысла, то ни хрена.

Коннор, который уже подумывал спросить его имя, насторожился:

— Ты это о чем?

Гость взял свой бокал, допил оставшуюся там водку и поморщился. 

— Я о том, что в голове у меня пустота. И я не знаю, то ли ты просто засыпаешь тут, то ли собрался отдать богу душу! Или кому ты там служишь. А завтра как набегут родственники, и кому я докажу, что это ты сам? А я не убийца и не грабитель?

— Никому я не служу! — возмутился Коннор и прищурился: — Так тебя беспокоит, что люди скажут? А не жизнь человека?

— Конечно, меня беспокоит твоя жизнь.

Он очень тонко, почти незаметно подчеркнул — твоя.

— Это радует, — протянул Коннор, но гость продолжил:

— К тому же только ты в курсе, кто я и откуда.

— А действительно. Я как раз и не знаю, кто ты. И откуда.

Гость вздохнул, уставился на пламя в камине и рассеянно погладил Коннорову лодыжку.

— У меня только смутные представления о том, кто я. И откуда, — он поднял глаза, в которых отражалось пламя. — Думаю, это не будет выглядеть совсем уж наглым, если я попрошу тебя о помощи? В конце концов, здесь я оказался из-за тебя.

— Ого, — Коннору захотелось скрестить руки на груди, — даже так? А лучше было носится с Дикой Охотой?

Гость смотрел очень серьезно.

— Откуда мне знать, что для меня сейчас будет лучшим? — наконец сказал он. — Может, там, где я был до Охоты — было невыносимо? Может, я специально в Охоту сбежал? А может — из нее. Я понятия не имею, как жить здесь. Я не знаю, куда мне идти. И куда возвращаться, — он не повышал голос, но пальцы его сжались.

— Ну, кое что у нас есть. Ты не простой человек — простой Охоту бы не заметил. Ты говоришь на английском — и на американском, а не британском. И без другого акцента. Слова у тебя не устаревшие, так что не думаю, что ты носился с Охотой слишком уж долго, — Коннор нахмурился. — Наверняка ты откуда-то издалека. Я не слышал, чтоб в ближайших ковенах в последнее десятилетие кто-то пропадал. 

— Я мог быть одиночкой. 

Голос у гостя был невеселый. Коннор вздохнул.

— Да. Но если родня есть, мы ее найдем.

Гость скептически скривил рот.

— И как? Вряд ли поможет, если дать объявление в газете.

Коннор вздохнул и осторожно подтянул под себя ноги — он, в отличие от гостя, все это время ощущал, как чужие пальцы машинально поглаживают его кожу. Тот ничего не заметил.

Или сделал вид, потому что Коннор, укрывая пледом ноги, успел поймать его быстрый взгляд. Он подавил смущение, когда вдруг подумал, что сидит здесь, закутанный в плед и совершенно под ним голый. А этот… тип одет. Что-то было в этом неудобное и стыдное, что ли, и это чуть беспокоило и даже волновало, но Коннор не собирался сейчас думать о том, что именно он чувствует. Вместо этого он уверенно произнес:

— Я тебе помогу. Ты наверняка заметил, что я могу ворожить.

— Ведьмочка? — усмехнулся вдруг гость так по-дурацки, что Коннор чуть не ахнул от его нахальства. И едва подавил желание послать. Вместо этого спросил невинно:

— А с чего ты взял, что сам не такой же? 

— Я?!

— Может, и ты ворожил, Охота проносилась мимо, а проточной воды, чтоб спрятаться, рядом не оказалось.

Гость прищурился, потом криво улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Неа. Я и колдовать не могу. Вот, полный ноль, — он поднял руку и пару раз сжал и разжал кулак.

Коннор засмеялся.

— Ты же не думаешь, что я позволю незнакомцу, свалившемуся с неба, колдовать у меня в доме. 

— Ах, какая ведьмовская хитрость, — гость насмешливо заухмылялся.

А Коннор вдруг обиделся.

— И если ты не сделаешь лицо попроще, получишь от меня не помощь, а пару долларов на билет.

— Какой билет? Куда?

— А не мое дело, — Коннор пожал плечами. — Уяснил?

Гость склонил голову к плечу, растерял кураж и посерьезнел.

— Уяснил, — кивнул он. 

— Я ведьмак. И я могу поворожить, поискать твою кровь, если она не слишком далеко. А как тебя зовут ты тоже…

Он не договорил, а гость мотнул головой.

— Не помню. 

Коннор хотел еще что-то сказать, но неожиданно зевнул — ноги согрелись от растираний и приятно ныли, на плечи навалилась усталость.

— Я посплю. Если что, можешь лечь на диване.

— А тебе будет удобно? Я мог бы помочь. 

— Спасибо, достаточно помощи. Мне гораздо лучше. Удивительно, как ты сам еще на ногах держишься. Я думал, что у тебя силы на исходе.

Коннор позволил себе тень насмешки в голосе, и гость не подвел, он коротко облизал губы и заулыбался — кривовато и располагающе.

— Это все водка! А можно мне тоже в кресле посидеть?

Коннор приглашающе повел рукой.

— Располагайся. Только потом не жалуйся на спину.

— О, я найду, на что пожаловаться. Еще вина?

Но Коннор поставил бокал на пол рядом с креслом, помотал головой и устало закрыл глаза — хотелось спать. 

Хотелось, но не спалось. Коннор уютно закутался в плед, ему было тепло и почему-то, несмотря на гостя, спокойно. Сквозь закрытые веки просвечивало угасающее пламя, дрова уже не потрескивали, а иногда с шорохом разваливались, рассыпались горелыми кусками, исходили искрами.

Поленья!

Коннор распахнул глаза и так быстро встал, что едва успел подхватить плед на поясе.

— Что? — следом вскинулся гость, но Коннор не ответил.

Он закрутил плед вокруг талии, едва закрепил и отошел к дровяной стойке у стены. Там, украшенные лентами, лежали оба приготовленных накануне полена, которые он намеревался зажечь этой ночью с благодарностью и радостью от успешного завершения ритуала…

Коннор вздохнул и взял оба, едва успел прижать спадающий плед и быстро присел перед камином. Он положил поленья перед собой и задумался — какое? Гость заглянул из-за плеча, посмотрел на оба полена и хмыкнул:

— Если ты сейчас решаешь, какое подойдет на Йоль — дубовое или ясеневое, то нет никакой разницы.

— Да? — Коннор чуть повернул голову, и дыхание гостя согрело его щеку. 

— Да. Уж это я помню, это знание Охота не забрала. А может, и подарила. Выбирай любое, главное, что ты в ритуал вкладываешь.

— Так просто?

— Вложить правильные смыслы совсем не просто.

Коннор некоторое время молча смотрел на гостя. Он рассматривал его лицо в густом полумраке: как глаза отражали догорающий огонь, а губы чуть кривились, словно сдерживали то ли слова, то ли усмешку, и чувствовал, как внутри растекается тепло. Не от огня, а от того, что этот человек рядом. Неизвестно, какой он, что принесет, опасен или нет — Коннор словно попал в эпицентр волшебства, которое рождалось в нем самом. 

Он вдохнул свежий запах, что шел от гостя, а потом кивнул и обернулся к камину. Одно полено он бы просто положил сверху, а вот два… Он примерился и задумался — или скатятся оба, или точно скатятся.

Гость показательно тяжело вздохнул, звякнули щипцы, и он потянулся к камину — не оттесняя Коннора, а прижимаясь к его плечу грудью. 

— Сразу видно, что с кострами ты дела не имел, — смешливо проворчал он, ловко разбивая почти прогоревшие дрова так, что они легли ровно, но не погасли. — Клади оба.

И Коннор положил оба полена рядом друг с другом на черные ребристые головни, все еще исходящие багровым огнем. Не убрал руки, а пошевелил пальцами и обдал их тонкими огненными струйками.

— Легче, — выдохнул гость ему в плечо. — Чтоб не пылали, а медленно прогорали.

— Тлели?

— Нет, ты же не собираешься держать их в камине две недели, пока не кончится Йоль?

Коннор пожал плечами.

— Почему бы и нет? 

— Зима на дворе, камин надо топить, чтоб не замерзнуть.

— В доме есть отопление, — засмеялся наконец Коннор, отодвинулся от почти прижавшегося к нему гостя и поднялся, нащупал рукой кресло позади. — Не думал, что ты настолько древний.

Гость повернулся к нему, сел, скрестив ноги, и засмеялся.

— Просто живой я огонь люблю больше. Чтоб поярче горело и шло тепло, и дрова трещали. 

Коннор пошевелил пальцами ног на теплом стальном листе и заново укутался в плед. 

— А Охота вообще останавливается? Или веками носится по небу?

— Останавливается… наверное, — лицо гостя помрачнело. — Иногда я словно выпадал и не чувствовал ничего. Я закрывал глаза и засыпал. Проваливался в холод. И вокруг растекалась тьма… 

Лицо его исказилось, и Коннор разбил напряжение:

— Тьма? 

Гость встрепенулся, натужно засмеялся.

— Ну, не тьма, а просто холодно было, а потом был огонь, и можно было согреться.

Он бросал какие-то бессодержательные сухие слова о том, что с ним было или не было на Охоте, а Коннор прекрасно понимал, что единственными искренними словами были признания о тьме вокруг. Он не стал перебивать гостя — которому уже надо бы и имя выбрать наконец, — а слушал его неловкие байки, смотрел на едва горящие поленья и медленно моргал. Глаза закрывались все на дольше, а открывались все медленней, и в конце концов он, под монотонные выдумки про черные развалины, которые было никак не рассмотреть, задремал, а следом и заснул.

Но все еще не до утра.

Коннор проснулся, когда его гость уже спал в своем кресле, подобрав под себя ноги и свесив голову на плечо. Он выглядел очень мирным — едва слышно посапывал и совершенно точно не издавал громких звуков до этого. Тогда что же Коннора разбудило?

Он прислушался к себе и к дому… и ощутил это — несильное, но настойчивое давление в дверь. Да, в ту самую дверь в подвале, что вела на поляну. Кто-то с той стороны настырно пытался пробраться внутрь. Вел себя нагло, либо просто не понимал, что на проходе стоит защита.

Коннор распахнул глаза, встал, придерживая плед, и босиком, неслышно прошел к лестнице в подвал. Ни одна половица не скрипнула под его ногами. Каменные ступени не обожгли холодом, а легли под ступни приятной прохладой. 

Но Коннор не замечал ничего этого — нервы натянулись, как струна. С той стороны что-то сильно ударило по нитям плетения, попыталось продавить его внутрь, надавило еще, надеясь силой сломать преграду.

Коннор вскинул руки, в один момент оказался посреди подвала, там, где сходились лучи выложенного на полу узора. И где сейчас так же сходились линии силы, пронзающие и дом, и его самого.

Плед упал на пол. Коннор выпрямился, вдохнул длинно и тягуче, словно воздух стал густым и липким, замер, ощущая, как печет в груди, а потом направил руки на дрожащую дверь и произнес:

— Прочь!

Кожу зажгло, упругая горячая волна вырвалась из рук и из груди, рванула неудержимым потоком и покатилась вперед. Деревянная дверь чашей выгнулась туда — наружу, в плетение перехода. Сила, выпущенная Коннором, пронеслась сквозь него дальше и встретилась с чем-то леденящим, тугим и сильным. Упрямым, настойчивым, бездушным. Наглым, уверенным, тупым.

И ударила! 

Грохнуло сильно и гулко. Коннор содрогнулся — он словно столкнулся с неузнаваемым кем-то, что ломился в дверь, и тот обжег его холодом и мерзлой жадностью. И Коннор почти взорвался всей своей жаркой злостью, его сила пронзила тварь у двери, ударила с такой силой, что разорвала ее и отбросила остатки куда-то далеко, за пределы поляны. 

Давление исчезло, словно и не бывало. Коннор замер, подавшись вперед и прислушиваясь: то, что ломилось в его дверь, изодранное на куски, но все еще живое и голодное, истончалось и уползало в прореху между реальностью и другим, незнакомым местом. Коннор не хотел знать, где это — при одной только мысли об этом его пронзила дрожь. 

Скрипя, деревянная дверь встала на место. Поднятый Коннором вихрь улегся, улеглись и волосы Коннора. Он устало щелкнул пальцами, и возле очага вспыхнула тонкая свеча.

— Все в порядке?

Он резко обернулся и увидел темную тень на лестнице — это был гость, глаза его бликовали, отражая свет свечи.

— Да, — Коннор медленно кивнул, — не стоит беспокоиться.

— Уверен? Я могу помочь. 

Показалось, или в голосе гостя действительно мелькнул страх?

— Магии у тебя нет. А это был точно не человек.

— Я хочу помочь. Чем смогу, — упрямо повторил гость. — Просто позволь. Или скажи, что делать. Могу дать кровь, или человеческую силу.

Коннор вздохнул.

— Правда, не беспокойся. Я прогнал тварь. И это не та дверь, через которую может пройти любой, кому захочется.

Гость продолжал стоять неподвижно и смотреть на Коннора, словно пытался поверить окончательно, убедить себя, что сейчас все в порядке.

Он был так уверен, что поможет, словно… знал, что там?

— Ты знаешь, кто это может быть?

На миг Коннору показалось, что гость сейчас кивнет и все расскажет, но из-за густого полумрака не был в этом уверен. Да и сам гость, помедлив, отрицательно помотал головой. 

— Откуда бы. После нарушенного ритуала ломиться может кто угодно.

— Кроме Дикой Охоты. Ты же не ее боишься?

— Я разумно опасаюсь, — гость неубедительно рассмеялся. — За Охотой часто остается недобитая нечисть, да мало ли что еще. Может, стоит бояться сильнее, да я не помню точно кого.

Он еще договаривал, а Коннор уже знал, что сегодня тот всей правды ему не скажет. Раздражение мелькнуло и погасло. Коннор покачнулся.

— Оу, давай-ка осторожней!

Гость легко спрыгнул с последних ступеней, подскочил к Коннору — тот забыл, что так и стоит голый, и ему даже не захотелось отшатнуться — и, подобрав плед с пола, накинул на его обнаженные плечи. А потом, уставшего до донышка, подхватил под плечо, обнял за талию и повел наверх, повторяя путь, который они проделали несколько часов назад.

Когда Коннор снова был усажен в кресло и закутан в плед по уши, гость присел перед ним, с беспокойством заглядывая в глаза.

— Согреть вина?

Коннор мотнул головой.

— Хочешь есть?

Опять нет.

— Согреть тебя?

Коннор едва растянул губы в улыбке.

— Иди спать. Со мной все будет в порядке. И с домом тоже, — добавил он, видя беспокойство в глазах гостя. — Кто бы там ни был, он не сможет войти.

Гость как-то выдохнул, осел, напряжение понемногу его оставляло.

— Ты очень сильный, да? — спросил он, маскируя надежду усмешкой.

— На твой век хватит, — ответил ему Коннор, прикрыл глаза и провалился в сон.

Просыпаться в первый день Йоля было неимоверно хорошо. Коннор глубоко вздохнул и медленно открыл глаза — из окна пробивался серый рассвет, тусклый и, кажется, не солнечный, но тоскливо или грустно от этого не стало. И даже мысли о ночной попытке вторжения или о проваленном ритуале не царапали, как ночью: у него еще две недели праздника впереди, и ритуал можно провести в любой день по выбору, потому что в клятве на крови тоже важен не день, а посыл, который в нее вкладываешь. Так?

Он вспомнил про гостя и глубже закопался в плед. Тот был странным — но это понятно, — а еще не вызывал опасений. И был волнующим. И настойчивым. И наглым. Вызывающим еще и любопытство и неизъяснимое доверие. Хотя казалось бы — с чего ему доверять? Какое у него было прошлое? Кто он? Чего хочет?

Что он убийца, вопросов не вызывало — просто так с Охотой не поездишь, обязательно придется кого-нибудь убить хотя бы ради того, чтоб выжить. Или же сделаешь это в безумстве погони, потому что когда Король Охоты трубит в рог, всадники подчиняются его воле, забывая о себе и обо всем.

А еще гость совершенно явно показывал свою симпатию. Не сказать что приставал, но… немного приставал, конечно. А Коннор ему это позволил. 

Стоило задуматься, что это могло значить. Колдовать тот бы не смог, значит, это самому Коннору нравились его прикосновения… И он даже находил их приятными. И не чувствовал себя в опасности.

Это было так странно. Коннор слыл среди своих одиночкой, он старался не звать гостей и редко ходил в гости сам, а романтически не встречался ни с кем уже очень давно. Может, в этом и дело? Гость оказался единственным человеком за долгое время, который его трогал — и трогал так осторожно и так приятно, — неудивительно, что тело Коннора так реагировало. И даже хотело большего. 

А еще ночью они, считай, вместе приготовили место в камине и зажгли Йольские поленья. А ведь это делает глава в окружении семьи.

Семьи, с которой ему хотелось бы зажечь Йольское полено, у Коннора не было — даже Хлои он не хотел видеть рядом в эту ночь— и ему было чуть страшно думать, что значит теплое воспоминание, как они делали это вместе с совершенно чужим ему человеком.

Он не был пока готов.

А еще гость чего-то боялся и недоговаривал. Это чуть глушило хорошее настроение, но пока не портило всех ожиданий. 

Коннор покусал губы, поулыбался в плед и решил, что форсировать ничего не будет, и пусть все идет своим чередом. А во что все выльется: в милое приключение, в неприятное изгнание или во что-то другое, время покажет.

Он раскинул руки и потянулся всем телом, выгнулся в кресле и вытянулся, напрягая ноги и даже пальцы на ногах.

И уперся ими во что-то теплое и приятное. Он сел и замер без слов — на полу, в тепле камина, укрывшись пледом и подтянув ноги к груди, спал гость. Он мягко навалился боком на ноги Коннора и то ли грелся сам, то ли грел их всю ночь. 

Когда Коннор ткнул его, гость зашевелился, зевнул и повернулся на спину, придавливая ноги сильнее, а потом сонно посмотрел Коннору в лицо и кривовато улыбнулся.

— Оставайся целым, — поприветствовал он древним выражением, — доброе утро.

— Будь здоров и счастлив, — ответил ему Коннор так же на английском, но продолжая старинное приветствие. — Счастливого Йоля.

— Приятно встретить понимающего ведьмака, — гость поерзал, устраиваясь удобнее и не отлипая от ног Коннора. — Я тут подумал. Может, прежде чем найти мою семью, ты покажешь мне свой город?

— Здесь не празднуют Йоль.

Гость только закатил глаза.

— Я помню, что у нас тут христианство и Рождество. Так покажешь?

И Коннор, которому по трезвому расчету надо было бы побыстрее избавиться от нежданного гостя, согласно кивнул.

— Покажу. И еще, — Коннор внимательно посмотрел на гостя, который поднялся и уже пошел в сторону гостевой ванной, — а как мне тебя называть?

Гость задумался на миг и тут же улыбнулся.

— Я б тоже не отказался узнать твое имя, ведьмак. А я… пусть будет Гэвин. 

— Это же не твое имя? 

— Кто знает, — гость — Гэвин — пожал плечами, — это самое близкое, что хоть как-то откликается внутри.

— Ладно, — Коннор кивнул и назвал себя: — Я Коннор. 

Гэвин заулыбался.

— И твое имя тоже отлично откликается внутри!

И скрылся в ванной. 

Коннор засмеялся — что это, если не флирт? Его гость был изящным, как бульдозер. Почему-то это не раздражало. 

***

— Это глинтвейн? Странно, — Гэвин понюхал только что купленный глинтвейн в пластиковом стакане, — он не пахнет, как твой. Гораздо хуже.

Коннор сдержал улыбку.

— Просто в нем нет алкоголя.

— И делал не ты, — покивал Гэвин и отпил глоток, делая вид, что ничего такого не имел в виду. 

На этот раз Коннор сдерживать улыбку не стал.

— Ты мне зачем-то льстишь, — начал было он, но тут его толкнули, толпа нахлынула, прижала их к боковой стенке фургончика с горячими напитками и через минуту схлынула, когда рождественскую песенку из динамиков перекрыл голос ведущего: «О боже, около Pizza Hut замечен Санта! Раздает игрушки и конфеты! Все ли успеют? » И снова, перекрывая детский радостный визг, заиграла развеселая музыка. 

— Санта? — заинтересовался Гэвин. — Правда?

— Конечно нет. Это просто реклама, сейчас все дети побегут туда за конфетами, а их родители заодно решат перекусить пиццей. В этом мире нет чудес, все вышли. 

— А ты? — Гэвин высунул из-за края стаканчика смеющиеся глаза, и Коннор не стал возражать.

— А я хорошо прячусь.

— И варишь глинтвейн.

— Да брось, ты опять… 

— И встречаешь гостей, — взгляд Гэвина незаметно посерьезнел, — я без шуток.

— Ты… еще не все посмотрел, — не нашел что еще ответить Коннор. 

— А что, — получилось испуганно, — еще что-то есть?

И Коннор наконец рассмеялся.

Они и правда осмотрели все, что могла им предложить ярмарка в центре небольшого городка. И пусть по сравнению с каким-нибудь мегаполисом все было довольно скромно, ходили они долго. 

Осмотрели площадь в сквере, где с утра проходил детский конкурс снежных фигур, громко за всех поболели и анонимно отдали свои голоса за все работы.

Потом, замерзшие, несмотря на то, что и Коннор тепло оделся, и Гэвин надел его запасные ботинки и старую куртку с меховым капюшоном, отогревались какао с зефирками — Гэвину очень хотелось узнать, что это такое. Какао наливали тут же: из огромного сверкающего бака, тот бурлил на шумной газовой горелке, в морозном воздухе от его боков отрывались густые клубы пара и окутывали людей вокруг. 

Коннор забывал ловить губами свои зефирки, глядя, как довольно щурится от сладости Гэвин, как он с интересом оглядывается вокруг и улыбается. Улыбается Коннору.

Они успели выпить по половине какао, как невдалеке под навесом зашипели и засвистели колонки, а потом оглушили всех вокруг веселой кантри-песней. Люди с криками бросились к настилу, и через минуту уже выбивали ногами ритм.

— Танцы? Ты умеешь так? — спросил Гэвин, глядя на задорно скачущие пары и не замечая пенку над верхней губой.

— Нет, — ответил ему Коннор серьезно и без малейшего сомнения.

Но Гэвин подмигнул, отставил кружку на стол и через минуту Коннор уже смотрел, как тот пристраивается сбоку к танцующим и старательно подпрыгивает, глядя на соседей, а потом радостно и азартно выбивает снег из дощатого настила.

Коннор не заметил, как его ноги сами стали притоптывать в такт ритму песни. Он все смотрел, каким счастливым выглядит Гэвин, и когда кто-то решил присоединиться к танцу, Коннор совершил рывок веры — и первым подхватил Гэвина под локоть. Он усмехнулся в удивленное и радостное лицо и ударил ногой в пол. Он действительно не танцевал примерно вечность — отличный был момент попробовать снова.

До караоке они добрались примерно через час, но тут уже Коннор остался несгибаем, и Гэвину пришлось петь… нет, не одному — он тут же позвал к себе каких-то девушек в ярких курточках, подмигнул одной, мягко коснулся плеча второй, и вот уже они пели все вместе, смеясь, когда неизбежно фальшивили. 

Коннор смотрел на них, пока они пели, и только когда Гэвин готов был к нему вернуться, понял, что губы свело в какой-то напряженной кривой ухмылке. 

А ведь не с чего — Гэвин отдал микрофон следующему «певцу» из народа, вместе с ним передал и девушек, которые уходить не захотели, и с открытой улыбкой подошел у Коннору.

— Ну как?

— Ужасно, — ответил ему Коннор искренне. — Сейчас принято петь, а не кричать, кто громче. И лучше не фальшивить. 

— Ой, да ладно, — Гэвин даже глаза закатил, — ты просто не слышал, как я пою весной. 

— А причем здесь весна?

Щеки Гэвина покраснели от мороза.  

— Сейчас просто холодно.

— У тебя хотя бы есть капюшон.

Гэвин коротко мотнул головой.

— Мне не нравится, я ничего не вижу.

— Тогда еще какао?

И тот ответил без заминки:

— Я б поел, — он покосился на кафе с пончиками, выставленными на витрине, — только не внутри.

И они пошли туда, где целый проулок был заставлен яркими фургонами с хот-догами, бургерами и горячими сэндвичами. Они взяли кофе в картонных стаканчиках и пакет пьяняще вкусно пахнущей еды, сели на промерзшую скамейку, покрытую вязаным длинным ковриком, и молча смотрели, как, кружась и шумя, мимо них проплывает толпа.

Здесь тоже гремела музыка, но это было местное радио с веселым ведущим, который то и дело сыпал поздравлениями, местными новостями и шутками.

Коннор оглядывался и постепенно привыкал к людям вокруг. Он так долго проводил время один в своем доме, готовился к ритуалу, что совсем одичал, и теперь смеющиеся лица, толпа, крики, касания казались ему непривычными и даже неприятными.

Поначалу. Глядя, как Гэвин, с красными от мороза ушами, оглядывается вокруг, кусает свой хот-дог крепкими зубами и смеется вместе со всеми, Коннор тоже начал оттаивать, несмотря на холод.

А люди толпились вокруг и у фургонов, так же мерзли на скамейках, так же смотрели на бьющиеся на ветру гирлянды с красными бантами на искусственных зеленых ветках, и так же смеялись глупым шуткам неостроумного, но активного ведущего. А потом хором подпевали уже с год как самой популярной песне про Рождество: Last Christmas.

А потом они едва не потерялись в толпе в самом центре. Тут сходились все дороги, народу было очень много, музыка смешивалась, радиоведущий то и дело перекрикивал весь шум, а с боковой улочки раздавались пронзительные звуки духовых — там репетировал местный оркестр.

Коннор на миг отвлекся на лоток с амулетами, камнями и засушенными травами в больших стеклянных банках, а когда убедился, что камни хоть и хороши, но нужного ему нет, Гэвин уже пропал.

Коннор заозирался, даже поднялся на мыски, пробежал вперед, потом в просвет направо, стал высматривать высокое крыльцо, но дома были далеко, а вот фонтан… И он стал пробираться к огороженному фонтану, в середине которого стояла здоровая искусственная ель в мишуре — в этом году «зеленые» отстояли приготовленную живую, и та осталась жить примерно до следующего Рождества. 

Коннор думал забраться на ограждение и поискать Гэвина в толпе, но увидел, как тот залез на него собственной персоной, поднял на руки какого-то мелкого пацана в синей шапке с помпоном и кивнул на толпу.

— Ну, смотри, где она, — услышал Коннор его слова.

Он задрал голову, отмахиваясь от редких снежинок, что сыпались с затянутого неба. 

— Вы зачем туда забрались?

Гэвин посмотрел вниз, и его встревоженное лицо разгладилось.

— Парень потерялся, — он встряхнул мелкого. — Надо найти родителей.

— А лучше полицейского. 

— Полицейского? Разве они таким занимаются?

— Они всем занимаются. Не думаю, что в такой толпе вы сможете… 

— Мама! — пронзительно закричал пацан и вытянулся почти горизонтально на руках Гэвина, указывая куда-то в сторону магазинов со сверкающими, стильно украшенными витринами.

— Какая из них? — спросил Гэвин, тоже вглядываясь в толпу, и мелкий гордо ответил:

— Самая красивая!

Ну конечно.

Коннор, не дожидаясь, пока Гэвин посмотрит на него, протолкался сквозь чуть поредевшую толпу и по беспокойному и несчастному лицу узнал мать мелкого. 

Она и правда была милой, а уж когда, раскрасневшись от радости, обняла и поцеловала сначала Гэвина, а потом и Коннора, стала просто красавицей. 

— Могу я угостить вас кофе? — спросила она, держа мелкого за руку так крепко, что тот, как ни пытался, вырваться не мог.

Коннор даже рот открывать не стал — не хотел мешать Гэвину отлично проводить время. Тот довольно улыбнулся.

— Рад был вам помочь, миз, — он улыбнулся еще шире, — но мы с другом очень торопимся. Нас ждут друзья, уже опаздываем.

— О,— ответная улыбка потускнела. — Но если мы еще встретимся… 

— Непременно! — уверил ее Гэвин с правдивым лицом и потянул Коннора обратно в толпу.

— Ты видел? 

— Видел. Она ничего.

— Ничего? — Гэвин остановился и повернулся к Коннору, пылая возмущением. — Она замечательная и красивая! Давно я не видел такую… 

— Красотку?

— Расцветку!

— Что?

— Чего?

— Ты о чем? — подозрительно нахмурился Коннор.

— Ты о той миз, что ли?

Они стояли среди толпы, почти уткнувшись друг в друга, и наперебой задавали короткие вопросы, а потом вдруг замолчали. Снег падал гуще, оседал на волосах и на ресницах, ветер приносил ароматы еды, но вблизи упоительно пахло сосной и костром, Коннор втянул в себя воздух… 

Дыхание вырывалось густыми клубами, и мороз все креп и уже щипал за щеки. И за уши.

— Да я про шапку, — наконец сказал Гэвин без улыбки. — Холодно, а у мелкого такая шапка отличная: и не шерстяная, и видно, что теплая, — он моргнул, шмыгнул носом и закрыл уши ладонями. — Где б достать?

— Капюшон надень сначала, — вернулся на шумную улицу Коннор и, оторвав от Гэвина взгляд, огляделся. — Вон там, — и потянул его за собой.

Чтоб больше не потеряться.

Шапка была толстой и мягкой, синтетической, двойной вязки, густого синего цвета с белыми вывязанными снежинками и с большим помпоном на конце. Коннору вроде и смеяться хотелось: так забавно она смотрелась на Гэвине, и было совершенно не до смеха, потому что на Гэвине шапка эта смотрелась  мило, а он в ней и мило, и горячо. 

— Что еще интересного? — спросил тот азартно, когда они вышли из магазина. — Гонки на собачьих упряжках? На лошадях? Соревнование, кто больше выпьет?

Коннор отрицательно мотал головой на каждое предположение.

— Мы не на севере, откуда тут такие собаки. И здесь нет столько беговых лошадей. А на Рождество вообще много пить не поощряется. А вот, — он огляделся и кивнул в сторону длинного полосатого навеса, — пострелять можно.

— Ого! Боевыми? Прямо Дикий Запад какой-то!

— Всего лишь пневматика. Идем, выиграю тебе кота.

— Живого? — изумился Гэвин, спеша за смеющимся Коннором. 

Кота они выиграли. Только не живого, а плюшевого. И не Коннор, а Гэвин, который ружье в руки взял с опаской, а через пять минут уже резво выбивал быстро движущихся животных со стенда. Ну и не черного кота, а белого, с голубыми глазами.

— Я понимаю, что ведьмакам котик нужен черный, — сказал Гэвин тихо, вручая игрушку, — но тут уж извини, что есть. Не медведя же тебе было брать, — они с Коннором, не сговариваясь, покосились на огромного, в их рост, розового медведя. 

— Ты где так… — начал было Коннор и замолчал. — Конечно, ты не помнишь.

— Ну так, — Гэвин засмотрелся на что-то за спиной Коннора, пожал плечами, — наплывает что-то иногда, ружье вот это, я не знаю, откуда умею. Или как так быстро научился. Мне вообще хотелось насыпать туда чего-нибудь. Пороха, например.

Коннор смотрел на него, неловко сжимая в руках игрушку, и снова чувствовал это: не ложь, а недоговаривание. Запутанность. Легкий запах обмана — если бы обман пах холодом и лесом. 

Коннор мог бы высказать все это ему в лицо, но во-первых, ему не хотелось открывать свои возможности вот так сразу и не узнать, возможно, о чем еще лжет или что выдумывает Гэвин. А во-вторых, не хотелось ничего выяснять здесь, на празднике. Впервые за долгое время Коннор и веселился от души, и компания его радовала.

Несмотря ни на что.

— Никак не могу понять, какое твое время, — все же сказал он. — Порох в ружья не засыпают уже очень давно.

— Так, может, я схожу с Дикой Охоты, а потом снова в нее ныряю. И так с давних пор, — не слишком весело пошутил Гэвин и тут же вздохнул, сказал серьезно: — Кажется, у меня в голове путаница. Давай попьем еще чего-нибудь горячего? И уже потом. 

Он не договорил, потому что толпа, которая до этого плавно их обтекала, вдруг обзавелась углами и сначала прижала их друг к другу, потащила за собой, а потом выплюнула у красного фургончика с горячим глинтвейном, шоколадом и кофе.

Вот тут-то они и глинтвейн купили, и Гэвин своими неожиданно серьезными и искренними словами буквально растопил сердце Коннора, и тот решил, что каждый имеет право на маленькие секреты. Тем более что Гэвин свалился с неба к ведьмаку, который может своей силой сделать все что угодно. По сути — Коннор посмотрел на Гэвина, пьющего глинтвейн и стреляющего по сторонам живыми яркими глазами, — Гэвин был в полной его власти, вряд ли бы Коннор на его месте спешил вываливать всю правду без разбора.

— А что, еще что-то есть? — спросил Гэвин почти испуганно, и Коннор наконец рассмеялся.

— Остался парад. Но это, считай, самое важное. 

Мимо них текла толпа, людей становилось все больше, и все они спешили к главной улице, которая разрезала почти весь город на две половинки.

— А что там будет? — у Гэвина на лице было написано, что лезть туда он не собирается. — Военные?

— Нет, — Коннор забрал его пустой стакан, выкинул вместе со своим в урну и, крепко взяв Гэвина под руку, смело ринулся в поток людей. — Платформы от самых важных фирм и магазинов города, машины от спортивных секций, группы поддержки от школ, танцевальные студии и, конечно, оркестр!

Гэвин посмотрел на него с ужасом и свободной рукой натянул шапку поглубже на уши.

— Это тот, что репетировал в проулке? Ну нет, мне мои уши еще дороги!

— Подожди, наши музыканты еще себя покажут.

Коннор засмеялся и повел Гэвина чуть в сторону от столпотворения, туда, где улица, миновав центральную площадь и Департамент полиции и взобравшись на небольшой холм, уходила вниз, к окраине. Там, за многочисленными крышами недорогих домов, уже высились промышленные корпуса. 

— Это лучшее место.

Толпа здесь, на отшибе, чуть поредела, и было видно — и слышно — как на площадь медленно въезжают первые, ярко и богато украшенные платформы. 

В уличных динамиках зашумело, все перебил пронзительный свист, и голос ведущего смолк, чтобы смениться живой музыкой местного оркестра. Получалось у них может и не идеально, но очень зажигательно.

Перед парадом ехал грузовик, и на его крыше вытанцовывал толстый Санта с кудрявой бородой и кричал «Хо-хо-хо!» и «С Рождеством!», а его помощники — зеленые эльфы — бросали в людей конфеты. 

Следом медленно ехали разукрашенные лентами, цветами и еловыми ветками платформы, и вот на них люди в ярких костюмах танцевали, кидали вверх красные шапки с белой опушкой, выкрикивали рекламу магазинчиков и поздравления с Рождеством, раскидывали конфеты.

Дети с визгом выбегали на дорогу и собирали их, приносили родителям, которые с объемными пакетами в руках сидели на раскладных стульях тут же, на обочине дороги.

Гэвин замер, разглядывая все это, а потом и сам крикнул что-то в ответ здоровяку с пивным животом в полосатом свитере и с огромным разводным ключом в руке, попрыгал с детьми местного клуба восточных единоборств в белых кимоно, подпел девчонкам в разноцветных леггинсах и с начесанными волосами — они задорно занимались аэробикой на высокой платформе — и на лету поймал несколько конфет, которые девчонки бросили в него явно прицельно.

Коннор только успевал следить, как Гэвин мелькает тут и там: помогает детям успеть вылезти из-под колес, подобрать и не потерять шоколадки, потом кричит что-то веселое в толпу и приплясывает с такими же радостными краснолицыми от мороза соседями по пригорку.

А еще Коннор не пропустил, как Гэвин, словно невзначай, когда люди бросились за горстью конфет подороже, вытащил из ловких рук неприметного подростка украденный бумажник и так же незаметно положил его в карман хозяина. Потом угрожающе уставился на начинающего карманника и… демонстративно разжал пальцы. Подростка как ветром сдуло. 

Коннор стоял чуть поодаль, смотрел и удивлялся, что человеку, буквально вчера упавшему с неба, вдруг небезразлично, что у кого-то, совершенно ему незнакомого, праздник может испортиться. Словно Гэвину действительно не все равно. 

И, конечно же, такой насыщенный день забрал у них много сил, поэтому про поиск родни никто из них даже не вспомнил. 

Они вернулись в дом Коннора вечером, сытые после пиццерии, уставшие и довольные. После ярко освещенной улицы Гэвин почти бегом преодолел темный двор, нетерпеливо дождался Коннора и, лишь войдя в дом, расслабился и потянулся всем телом. Тут же подошел к камину и стал разводить огонь. Коннор, раз туда заглянувший, заметил, что тот осторожно сгреб остатки Йольских поленьев в середину так, чтоб они догорели вместе и до конца.

На улице, пока они шли, усилился снегопад, да еще и ветер поднялся и теперь завывал, кидал снег в окна.

— А можно свечи зажечь? — Гэвин заметил Коннора и кивнул на толстые свечи на подоконниках. — Поприветствовать Мать бога.

— Вчера, кажется, надо было, — вздохнул Коннор и взял с каминной полки длинные спички. — Или важно то, что в это вкладываешь? — хмыкнул он и поджег фитилек. 

— Именно.

Гэвин ответил без улыбки. 

Он посмотрел на пламя свечи, а потом за окно — и вздрогнул. Длинная улица, вот только что сиявшая белыми огнями на столбах и цветными украшениями на дальних домах соседей, вдруг потухла, пропала, превратилась в ворох освещенных только светом из окна снежинок, бьющихся в стекло. На улице стояла непроглядная темнота.

— Опять провода где-то сорвало, — вздохнул Коннор. — Хорошо, что успели дойти. И в доме свет есть.

— А если и здесь сорвет?

— Так боишься темноты?

Гэвин кивнул, потом быстро мотнул головой, потом пожал плечами, снова тоскливо посмотрел в окно.

— Не знаю. Стараюсь не связываться. Только это ж не от меня зависит.

Коннор легко сжал его плечо.

— У меня есть генератор и пара бочек топлива к нему. Все будет хорошо. Ну, а если что, дров хватит надолго. 

Гэвин наконец расслабил плечи, посмотрел на Коннора легко, с улыбкой.

— С тобой приятно иметь дело, ведьмак. Даже не знаю, чем отплатить.

Коннор прикусил язык.

— Посмотрим, — сказал невнятно и заторопился на кухню. 

Там он наконец включил посудомойку, а медную чашу для глинтвейна отмыл и начистил до блеска руками.

— Будешь глинтвейн? — спросил он Гэвина, откупоривая бутылку вина. — Или снова водку?

Тот, сыто жмурящийся на пламя перед камином, перевел на него довольный взгляд.

— Буду, — кивнул он и пояснил: — Глинтвейн. Вчера вкусно пахло.

— Только водки хотелось больше?

Гэвин скрестил ноги, его правый бок расцвечивало мягкое золото огня.

— Только растирать замерзшие ноги глинтвейном было бы странно, — ответил он. — Не хотел усложнять. И так все было сложно.

Коннор, который как раз выбирал специи, быстро на него взглянул.

— А ты не теряешься в таких ситуациях, да?

— Терялся бы — не выжил, — пожал Гэвин плечами. — А ты пострадал больше меня.

Коннор как раз резал фрукты и на Гэвина не смотрел.

— Жаль, ты не знал, что ведьмака на его территории не убить. И все повреждения тоже вскоре уйдут без следа. 

— С водкой они ушли быстрее. И приятнее.

Перед глазами Коннора словно наяву встала картина того, как Гэвин ведет руки по его ноге выше, под плед, мягко массирует, втирает водку, отчего кожа буквально горит. И весь Коннор тоже словно в огне — мягком и волнующем.

Он наклонился над чашей, помешал глинтвейн, вдыхая горячий аромат и стараясь скрыть, как при воспоминании щеки опалило горячим. Он очень надеялся, что не покраснел — это было бы очень глупо.

— Готово?

Коннор едва не вздрогнул, когда голос Гэвина раздался у него прямо за спиной — и даже половицы под его ногой не скрипнули. 

— Не подкрадывайся!

— Извини, — Гэвин тут же отступил на шаг. — Не знаю, откуда привычка, но я хожу очень тихо. Наверное, привык скрываться.

— Или подкрадываться, — Коннор взял из-под салфетки два бокала и наполнил их глинтвейном. Повернулся и протянул один сумрачному Гэвину. — Я без осуждения. Такая жизнь, — он осекся и исправился: — Такая ситуация, как у тебя, требует разных навыков.

Гэвин и кивнул вроде, и в то же время на лице у него промелькнуло сконфуженное выражение, словно… Коннору хотелось бы думать, что тот сожалел о какой-то тайне. Или лжи. 

Он опять повторил себе, что это нормально, что он не осуждает, что у каждого есть свои секреты. Но ему все равно это не нравилось. Гэвин его волновал вчера, а сейчас волновал еще больше, но оставлять все вот так, недосказанным… 

В Конноре крепло решение, что надо помочь гостю найти родню, а потом с ним попрощаться. Он не может вломиться в налаженную жизнь и менять ее, не говоря всей правды о себе. Вот Коннор был с ним искренним, а гость — Гэвин — нет.

— Что случилось? — вырвал его из задумчивости встревоженный голос. — Ты в порядке? У тебя лицо вдруг застыло. Вспомнил что-то плохое?

Коннор посмотрел ему в глаза — зеленоватые, с золотыми искрами — и отрицательно покачал головой.

— Все в полном порядке, — ответил он и укрылся за бокалом с глинтвейном. Отпил и даже вкуса не почувствовал. 

— Ого, да ты мастер! Очень вкусно. 

Возглас Гэвина наконец отвлек Коннора от неприятных мыслей, он бледно улыбнулся его довольному лицу и отвернулся, сел, не глядя, в кресло и тут же выгнулся, зашарил по сиденью рукой.

Белый выигранный Гэвином кот насмешливо смотрел на него пластиковыми голубыми глазами, словно уж он-то точно знал, как эти мысли огорчили самого Коннора. 

Спал Коннор наконец в своей постели. Ну как спал — долго еще через приоткрытую дверь слушал, как в гостиной потрескивает пламя в камине, как пристыженно поскрипывают доски пола, указывая, где ходит Гэвин.

Тот, надо отдать ему должное, особо не ходил и не вынюхивал секреты чужого дома. Посетил ванную, посидел у камина, попробовал устроиться в кресле, но потом все же лег на застеленный для него диван. Снова встал, подошел по очереди к окнам — видно, потушил свечи — и опять лег. Повздыхал, ворочаясь, — Коннор злорадно решил, что его мучает совесть за недомолвки, — а потом затих. 

Вскоре уснул и Коннор, решив твердо и бесповоротно, что назавтра прямо с утра проведет поиск на крови и, если будет угодно богам, сплавит гостя и сосредоточится на подготовке к ритуалу. 

Йольский кот все еще бродил где-то на свободе, а не сидел у его камина, на месте, которое так по-хозяйски занимал Гэвин.

***

Богам угодно не было.

В том смысле, что с раннего утра провести поиск у него так и не вышло.

Во-первых проснулся он ближе к обеду, а во-вторых дом привычно безмолвствовал. Так, как все это время, пока Коннор жил в нем в одиночестве. 

Гэвина не было нигде: ни в кухне, ни в ванной, ни на террасе — Коннор специально посмотрел и даже выглянул за дверь, напустив холода, — ни в подвале. Подумал было, что проблема рассосалась сама собой, но облегчения не почувствовал. Даже горько как-то стало. За неблагодарность, конечно.

А потом на столе для глинтвейна он увидел записку в раскрытом блокноте. В ней Гэвин сообщал, что проснулся рано и пошел прогуляться по городу, потому что почти Рождество и наверняка в городе найдется еще много интересного, а таскать с собой Коннора ему совесть не позволяет.

Совесть. Коннор хмыкнул и взглянул на лежащий тут же свой бумажник.

Далее Гэвин сообщал, что взял немного денег на кофе.

Что ж, не соврал — не хватало действительно немного, десятки или около того.

Когда ждать домой — так и написал, домой, у Коннора даже глаз дернулся, — не знал, но обещал, что постарается к вечеру.

Ну конечно, десятки хватит на кофе и перекусить в обед, а вот на ужин уже нет.

Коннор думал спокойно заняться делами, но успел только сделать пару звонков. За счета даже взяться не успел — Гэвин появился раньше ужина. Он без стука распахнул дверь, ворвался в тепло гостиной в клубах морозного пара и заторопил:

— Там помочь надо, не справляются, народу мало. А я мимо проходил, и меня попросили, — он сдвинул шапку на затылок, — помочь.

Коннор как раз пил чай — горячий и ароматный, с травами, собранными у бабкиного дома. Он только плечами пожал.

— Ну так иди и помогай. Я ж не запрещаю.

— А ты разве не пойдешь? — Коннор даже удивиться не успел, как Гэвин продолжил: — Я же специально за тобой пришел, ну как я один? Что скажу всем этим шерифам и полицейским?

Коннор насторожился и даже чашку отставил.

— А при чем здесь полицейские? 

— Да там все они собрались, столько всего у Школы искусств привезли, а людей не хватает.

— А ты?

— А я мимо проходил, меня и попросили помочь. Ну и спросили, есть ли еще кто-то.

— И ты подумал про меня, — Коннор не знал, смеяться ему или злиться. Ситуация выглядела глупой, но только если не задумываться, что новое лицо, ошивающееся в маленьком городке рядом со школой, пусть даже искусств, как раз и хочет прощупать какой-нибудь полицейский. 

— Ты здесь давно живешь, тебе доверие есть.

— Как будто я знаком с полицейскими.

— Во всяком случае не привлекался, — Гэвин принюхался, подошел к столу и взял единственную чашку Коннора. — Ого, как пахнет! 

И допил залпом все, что там оставалось. Так естественно, словно они давно уже допивали друг за другом из одной посуды.

Вот уж точно, видно, что Гэвин не обычный человек, есть в нем что-то — мелочи, которые настораживали.

— Хорошо, дай мне минуту.

— Хоть все время мира, — ответил Гэвин, уже не глядя на него — он наливал себе еще чая. 

Когда они подходили к главной площади, с нее как раз выехала машина технической службы — видно, починили порванные провода, потому что от Школы искусств раздавалась музыка и шум сверла.

«Подозрительные» шериф с командой полицейских оказались очень обрадовавшимися им доброжелательными людьми. Никаких вопросов по поводу Гэвина или самого Коннора, который и появлялся-то в городе не часто, не возникло. Напротив — под настороженным взглядом Коннора несколько из них радостно их поприветствовали, а пара незанятых сейчас стремянками или щитами подошли и с удовольствием пожали руку и Коннору тоже. Гэвина они при этом похлопывали по плечу и благодарили, что так быстро привел еще человека им на помощь. И хлопали уже Коннора.

— Я вижу, как все подозрительно косятся, — прошипел он, когда они, подхватив вдвоем несколько тонких древесных листов, заносили их в распахнутые двери школы. — И я очень доволен, что вовремя поспешил на помощь подозрительному, — он снова с сарказмом выделил это слово, —  другу!

Гэвину хватило совести не засмеяться, но глаза его так и искрились весельем. Он кусал губы и выглядел очень довольным. А когда они поставили листы у стены и пошли за следующей партией, ответил:

— Без тебя неинтересно.

— Не ври.

Коннор прекрасно видел, что Гэвину интересно и не скучно и без него. Здесь, у Школы искусств, собралось много людей, он хорошо помнил некоторые лица: тут были и шериф, и начальник полиции, и полицейские в штатском, и учителя, и члены городского совета, и даже несколько учеников старшей школы. В большом и пустом пока еще фойе устанавливали перегородки из легких листов, на которые учителя потом развешивали картины: конкурсные — а теперь просто выставочные — работы. 

Гэвину кивали, для него вообще не было проблемой заговорить с кем-нибудь, да и с представлением проблем не возникало. 

— Я друг Коннора Стерна — знаете его, живет во-о-он на той улице, — улыбаясь, говорил Гэвин. — Да, приехал на Рождество. Нет слов, у вас замечательный город, я был бы рад здесь остаться, давно не видел такой красоты.

Коннор только руками развел.

— Так зачем? — спросил он снова, когда они с такими же добровольными помощниками перетаскали внутрь все деревянные листы, и им тут же вручили стремянку, здоровенную искусственную гирлянду из хвойных ветвей с красными ягодами и коробку со скобами. 

Гэвин установил стремянку, проверил, чтоб она не шаталась, и посмотрел, наконец, на Коннора.

— Не хотел заниматься этим без тебя.

— Почему? — вышло осторожно, словно Коннор опасался ответа.

— Без тебя все не то, не знаю. Я как подумал, что вот сейчас здесь все заняты, музыка вон, смеются, — он кивнул в сторону молодежи, которая расставляла на раскладных столиках стаканчики с кофе и пончики, — люди такие открытые, не держат за спиной кинжал, понимаешь? И здорово вроде, а хочется, чтоб ты тоже это увидел. 

— И ты меня обманул?

— Ни в коем случае! Немного, — Гэвин замялся.

— Соврал.

— Исказил факты. И шериф и остальные на самом деле меня спрашивали, кто я да откуда. Пришлось сказать, что я твой друг, приехал в гости.

Коннор вздохнул. Ладно, он не был фанатом общественной жизни, но разок можно было и почувствовать атмосферу праздника. Не его родного, чуть мрачного и древнего, а простого, человеческого, с его яркими красками и искренней радостью, с громкой музыкой и людьми, которые так и норовят похлопать по плечу и вместе выпить пива.

— Лезь уже, а то везде заканчивают, а мы отстаем.

И Гэвин, ободренный и довольный, полез на стремянку и занялся гирляндой.

— Стой, а это что? Нет, сними.

— Что? — Гэвин замер со строительным степлером в руке. — Что не так?

— Это омела. Откуда она вообще взялась?

— Ну и что?

Гэвин смотрел удивленно. 

— Пара, что на Рождество встанет под омелой, должна поцеловаться. 

— Даже незнакомцы?

— Даже незнакомцы. А тут завтра будет куча старшеклассников, учителя нам с тобой спасибо не скажут. Школьные правила.

— А было бы весело, — хмыкнул Гэвин, — но ты прав. Правила так правила.  Коннор смотрел, как Гэвин старается вытащить омелу из-под скобы.

— Странно, что ты этого не знаешь. Эта традиция известна с шестнадцатого века. 

Гэвин, не глядя на него, пожал плечами.

— Может, я не интересовался поцелуями. Тогда. 

«А сейчас»? — чуть не спросил Коннор, но прикусил язык. 

Закончили они примерно через час. И потом их никуда не отпустили — все участники окружили стол, пили кофе и опустошали коробки с пончиками и с пиццей. Коннор и не заметил, как разговорился на тему ухаживания за тонкорунными овцами с каким-то невысоким жилистым мужичком — фермером с Западного холма, как тот представился.

Да, Коннор овец терпеть не мог и продал своих, еда состриг всю шерсть, но о кормах, от которых та самая шерсть густела, знал немало. Рассказывал, слушал и сам себе удивлялся — его это и раздражало, и доставляло удовольствие. Сколько бы он ни говорил, ни пил кофе или ел что-то, все время боком чувствовал близость Гэвина. Буквально — тот был рядом и то задевал локтем, то трогал за плечо, чтоб сказать что-нибудь, то словно невзначай касался бедром. 

Коннор делал вид, что все идет как надо: он поделился опытом об овцах и выслушал ответные советы, потом наконец сменили тему на погоду, потом он вообще сменил собеседника, когда сказал Гэвину что-то о начинке булок. Тут же две подруги — женщины прекрасного возраста ближе к шестидесяти, когда все уже знаешь, но интерес к новому еще не пропал — зацепились с ним языками. А уж по поводу выпечки у него имелось свое мнение, не первый день на кухне. 

В общем, было ему что сказать о начинке из покупного джема, да. 

Опускались сумерки, когда они вырвались, наконец, из теплого фойе Школы искусств и пошли, не торопясь, домой.

— Меня вот тут поймали, — кивнул Гэвин на парк, в котором они вчера на параде голосовали за снежные фигуры. — Какие-то идиоты разломали несколько фигур, и куда полиция смотрит, — Гэвин даже сейчас разозлился. — Как там их называют, очень подходит, — он пощелкал пальцами, — вандалы. 

— Наверняка подростки. Ну что с ними сделает полиция?

— По жопе надает. Родителям скажет. А еще лучше заставит исправить, что натворили. О, — Гэвин азартно повернулся, — я ж тогда исправлял, что можно, но шериф меня помогать сдернул. Пойдем, доделаем?

Если Коннор от удивления не открыл рот, то просто чудом.

— Я? Лепить фигуры в парке?

— Не ты, а мы, — возразил Гэвин так, словно это вообще все меняло. — Завтра будет выставка, детей придет куча, а тут такое.

Конечно, Коннор рассмеялся, а через несколько минут они уже вместе пытались исправить то, что было возможно спасти. Лепили по памяти, и под легким начавшимся снежком неплохо, в общем-то, получалось. 

За пределами горящих золотом фонарей постепенно темнело, сыпал снег, какой-то прохожий постоял, глядя на них — его сигарета мерцала оранжевым огоньком, — а потом принялся лепить что-то на другой стороне площадки. Было тихо, скрипел снег, и если Коннор не был уверен в форме фигуры, Гэвин иногда тихо подсказывал. 

Все действительно поменялось с его появлением. 

На следующий день все закрутилось снова. Правда, на этот раз Коннор и сам не стал отказываться от запланированного отдыха — держал все время в голове неудачу и необходимость повторить ритуал, но сознательно дал себе передышку.

И слова против не сказал, когда по дороге на выставку к ним присоединились двое из вчерашних знакомых с детьми. Гэвин помнил, как их зовут, спросил о здоровье, пошутил и легко затеял разговор об успехах бегущих тут же детишек.

Оказалось, что работы обоих были выставлены в фойе, которое они накануне общими усилиями превратили в галерею детского творчества.

Сам Коннор, у которого каким-то образом уже сложился образ овцевода-любителя, смотрел, как Гэвин соловьем разливается и смеется чужим шуткам, спрашивает что-то об уходе за садом весной и спорит, что лучше жечь в камине: натуральные дрова или спрессованные брикеты из супермаркета. 

Сам Коннор больше молчал, но эти разговоры и общительность Гэвина не раздражали, а шли расслабляющим фоном.

Остальной день слился для него в один сверкающий водоворот. Коннор просто отдался течению и делал все, что от него ожидали и что прекрасно освежало голову: посмотрел все работы на выставке, поучаствовал в лотерее, выкупил на благотворительном аукционе деревянную фигурку, сделанную на школьных занятиях учениками старших классов. Хотел, конечно, что-то про кота, но достался ему пес с завернутым колечком хвостом.

Гэвин рассмотрел его, хмыкнул и сунул обратно Коннору в руки, а потом увлек за собой смотреть одну картину, которая ему очень понравилась!

По дороге они наткнулись на парочку старшеклассников: те вроде бы тоже любовались картинами, но в основном внимательно рассматривали развешенные гирлянды. 

Коннор дернул Гэвина за рукав — видно, это были те, кто подложил омелу.

— Ну надо же, такое разочарование, — от шепота Гэвина мурашки пошли по шее, но Коннор не отодвинулся. — Мне их даже жаль.

Да, лицо у девушки было действительно расстроенное, зато парень решительно сжал губы и повел ее куда-то в сторону выхода.

— Ничего, этот, — Коннор кивнул в его сторону, — или омелу найдет, или без нее обойдется.

Он обернулся и почти уткнулся носом в щеку Гэвина. Снова пахнуло свежестью, но на этот раз с привкусом то ли корицы, то ли ванили. Наверное, из-за съеденных на завтрак круассанов, которые он приготовил с утра, пока Гэвин еще спал. 

— Понимаю, — кивнул тот, — тебе нравится такая решимость, да?

Коннор с запозданием кивнул. 

— Ну, я не любитель долго размышлять о пустом. Люблю конкретику.

Гэвин посмотрел Коннору в глаза отчего-то очень серьезно.

— Учту, — сказал он, словно печать поставил.

И потащил Коннора дальше, к картине.

На которой три старые уродливые ведьмы столпились у сияющего мертвенным зеленым светом котла.

— Макбет. Если это намек, — Коннор пожал плечами, — то странный. И на что? Что я под личиной ужасный старик? 

— Никаких намеков, — Гэвин даже руками замахал, — просто сразу вспомнил о тебе.

Коннор скрестил руки на груди.

— Попробуй еще раз.

— Ну, я вот подумал, — Гэвин даже смущенно улыбнулся и понизил голос, — ты ведьмак, а мне ужасно интересно посмотреть, как ты ворожишь. 

— Здесь не место об этом вообще говорить.

— Никто не слышит, я уверен. Я бы не стал рисковать. Просто в последнее время ни минуты свободной, чтоб поговорить. Ты вчера вырубился, даже у камина не посидел, — вроде как попенял ему Гэвин. — А тут вроде и повод. 

Коннор помолчал, но скорее для того, чтоб не расхохотаться. Времени нет, да? А кто в этом виноват?

Ну и людей, которые могли бы их услышать, поблизости действительно не было. Он проверил.

— Если ты никуда меня больше не потащишь, сегодня я покажу тебе ворожбу.

Лицо Гэвина просияло, и он с чувством Коннору подмигнул. 

Гэвин никуда их больше не потащил, и после всех благотворительных дел, когда мероприятие потихоньку затихло, они вдвоем выскользнули из школы и направились домой. Вот только мимо парка им пройти не удалось. Там, на площадке, где еще вчера они исправляли сломанные снежные фигуры, как раз грянул снежный бой.

— Эй! Давай к нам! — услышал Коннор, обернулся к двум утренним знакомцам с детьми и сам не понял, как они оказались в самой гуще боя, среди летающих снежков, криков, смеха и орущей из динамиков бессмертной Jingle bells .

«Только бы об этом не узнал Кевин. Никогда!» 

Но в какой-то момент, когда общее веселье еще звенело вокруг, Коннор вдруг понял, что да — все прекрасно и весело, вокруг знакомые и с ними хорошие отношения, но сейчас как раз настал момент, когда все. Достаточно. Хватит.

Гэвин, словно был связан с ним незримой нитью, сделал шаг ближе, коснулся его плечом и тихо спросил: 

— Может, домой?

Коннор замер, уставился в его серьезное лицо и молчал, пока тугое раздражение растворялось у него у груди. Гэвин что, почувствовал его напряжение? Или их желания просто совпали?

Он вдохнул-выдохнул и ответил:

— Дома нечего есть, а я слишком голоден и устал, чтобы готовить. Давай в кафе? 

И Гэвин с улыбкой кивнул.

И только в десятом часу вечера, сидя в своем кресле, у своего камина, под своим пледом и попивая свой — бабулин — чаек, Коннор наконец поверил, что сумасшествие последних дней закончилось. 

— Завтра Рождество, — начал он, и Гэвин, который уже так привычно сидел на полу у камина и тоже пил чай, повернулся к нему.

— Никаких больше развлечений в городе, ладно? — попросил он. — Я уже все посмотрел и устал от шума.

Коннор на миг замер, а потом глаза у Гэвина блеснули весельем, под ними собрались тонкие морщинки — и он засмеялся. 

Коннор смотрел на него: с этими его растрепанными волосами и отросшей щетиной, с темными кругами под глазами и узковатыми губами, не красавца, но… красивого сейчас, когда он выглядел радостным, а глаза его сияли от смеха. И Коннор подумал, что было бы неплохо, если б он погостил еще немного.

Подумал, и испугался.

— Так как насчет поворожить? — вырвалосьу него против воли, и Гэвин, перестав смеяться, медленно кивнул.

— Надеюсь, мы идем не в лес? — осторожно спросил он, когда Коннор, прихватив с кухни спички, направился к лестнице в подвал. — Если да, то там холодно. И темно, и ничего не увидеть. 

— Конечно не в лес, — ответил Коннор чуть устало. — Ну не на кухне же мне ворожить. 

— А я думал, что ведьмы мастера готовки.

Коннор глянул на него через плечо.

— Ведьмаки. И да, мастера, — без вызова сказал он, потому что не чувствовал необходимости что-то доказывать, он знал, чего стоит. — Покажу тебе завтра.

— Не сегодня?

Коннор как раз спустился, прошел направо вдоль лестницы в темноту и дернул за шнурок низко висящей лампы под круглым абажуром. Та осветила огороженный закуток с многочисленными стеллажами. 

— Я проведу ритуал поиска твоих родных, и на большее меня сегодня уже не хватит, — он стал снимать с полок нужные травы и склянки, протянул за спину, но Гэвин не взял. — Что?

В свете покачивающейся лампочки тени бегали по лицу Гэвина, и он, еще недавно смеющийся, сейчас не выглядел счастливым.

— Что-то я сомневаюсь.

— В чем, интересно? — спросил Коннор недовольно и тут же мягче добавил: — Тебе нечего бояться, перо укажет на карте место, где живет кто-нибудь с твоей кровью, и ты сможешь вспомнить о себе куда больше, чем сейчас.

— Мне и так неплохо вообще-то.

— Сделаешь им и себе подарок на праздник.

— А если они чернокнижники? И продали меня Охоте как жертву?

Коннор присмотрелся, хмыкнул и сунул котел ему в руки.

— Сможешь им отомстить.

И полез за старой большой и подробной картой всей Северной Америки на дальнюю полку.

Ага, боится он, как же. Гэвин опять играл, и Коннор уже не злился. Они и правда неплохо проводили время вместе, так с чего бы Гэвину желать уходить?

Мысль Коннору показалась отличной, но в то же время и не понравилась — не слишком ли все быстро? Три дня, и они уже так близки? Серьезно? Человек, упавший с Дикой Охоты, стал для Коннора кем-то… важным? Во всяком случае приятным и интересным. Даже больше, чем его почти родной брат Кевин.

Коннор поймал себя на том, что повернулся к Гэвину и уже пару минут стоит с полными руками и молча на него смотрит. А тот так же серьезно не сводит глаз с него.

— Я обещал тебе это, помнишь? Тебе надо найти родных, быть одному не слишком весело.

— Мне нормально, — буркнул Гэвин. — А еще ты выкупил меня у Охоты. Помнишь свою жертву? Кровь… 

Он не договорил, но Коннор понял и так.

— Я не выкупил тебя себе в пользование. Но если это для тебя важно, однажды ты отдашь долг.

— И поэтому ты делаешь его еще больше, проводя для меня ритуал поиска.

— Кажется, ты сам этого хотел, — резонно ответил Коннор и легко улыбнулся: — Не бойся, это не больно, — и добавил: — почти.

Гэвин хмыкнул.

— Ладно. Только давай ты меня не выпрешь на мороз прямо завтра? Наверняка будет сложно добраться… куда бы то ни было в Рождество, — и когда Коннор кивнул, радостно улыбнулся. — Тогда я согласен!

Что ж, вообще-то Гэвину было совсем не трудно быть лучше Кевина.

Если Гэвин хотел увидеть ворожбу ведьмака во всей красе, то он не прогадал — ритуал поиска был довольно эффектным. Чего, правда, не наблюдалось, так это мертвенно-зеленого света. А так были и котелок с зельем, стоящий на огне в очаге под вытяжкой, и разные травки, которые Коннор иногда растирал в ладонях, отчего по подвалу растекались яркие ароматы, а иногда кидал целыми соцветиями, и тогда смешанный запах омывал их с Гэвином, заполнял собой весь подвал. От этого чуть кружилась голова, и все вокруг едва заметно мерцало.

— Так и должно быть? — спросил Гэвин, нервно улыбаясь. — Или мы сейчас надышимся всякого и в обморок попадаем? 

Коннор его уже не слушал. Он чувствовал, как сила пронзает его, как она собирается в груди и наполняется его желанием. Истекает изнутри и, омывая ладони, клубится вокруг пальцев.

Коннор сделал к Гэвину шаг и протянул руку.

— Мне нужна твоя кровь.

Он не знал, что Гэвин прочитал у него в лице, но руку тот протянул заторможенно, а когда поднял зеленые в полумраке глаза — в них сияли красные огоньки: то ли отражалось пламя под котелком, то ли краснота глаз самого Коннора.

Кожа на ладони плавно разошлась под его пальцем, и капля крови — послушная, рубиновая, идеально круглая — оторвалась от пореза, зависла, дрожа, в воздухе, и поплыла к котелку.

Гэвин смотрел не дыша, а Коннор отпустил его руку и позволил капле медленно опуститься и коснуться едва колышущейся черной поверхности.

Которая поглотила ее и забурлила, поднялась под самые края и закрутилась внутри котелка, отрываясь от его стенок. Изменяясь, меняя цвет. Становясь чем-то другим.

Коннор отвернулся, взял карту и взмахнул руками, позволяя ей раскрутиться из плотного рулона и расстелиться по полу. И пока она падала — то росла, увеличивалась, и под конец всего каменного пола подвала едва хватило под ее размер.

Краем глаза Коннор заметил, как ошеломленный Гэвин отступил и прижался к стене, но сам не отвлекся — все его внимание было приковано к тому, чем стало зелье.

А оно — багровое, меняющее форму — вырвалось из котелка; свет замигал, потускнел и стал призрачным, словно ему было сложно прорваться через плотный от застывших в нем ароматов воздух. Зелье спиралью пронеслось мимо Коннора и застыло на середине комнаты. Медленно переливаясь, стало сверкающим пером, застыло, дрожа, острым концом вниз над картой, и Коннор очень тихо произнес последнее слово:

— Ищи!

Порыв силы ударил от него в стороны, пламя в очаге в момент погасло, словно кислорода больше не осталось, Гэвин ахнул, когда приложился спиной о стену, и замер — на его лице изумление мешалось с восторгом. 

А перо металось над картой. Коннор чувствовал, как тонкие нити силы тянутся из его груди прямо к перу, к той капле, которая горела на его кончике. И с каждым рывком в груди у Коннора ныло все сильнее, потому что перо никак не могло остановиться, не могло выбрать место, где почувствовало бы родную кровь. 

Пару раз оно останавливалось чуть дольше, падало вниз и почти касалось едва заметно светящейся карты, но вновь отдергивалось, поднималось и снова начинало раздраженно метаться, вытягивая из Коннора силы.

Гэвин, завороженно на него глядя, сделал шаг, потом еще один, потянулся и заступил на карту, и тут же перо задрожало сильнее, замерло, забурлило всей сверкающей поверхностью и взорвалось!

Гэвин попятился, наткнулся спиной на перила лестницы и почти упал, неловко сел на ступеньку.

Коннор повел рукой: под этим жестом застывшие в воздухе рваные капли по одной поплыли к очагу и собрались в котелке, распались на воду и мятую, дурно пахнущую траву. И только одна осталась, дрожа, перед ним, ровная и рубиновая, как прежде. Коннор щелкнул пальцами, и она сгорела в яркой вспышке. 

Карта зашуршала, один край ее поднялся и стал закручиваться, словно убегая от темноты, накатывающей от дальней стены. Лампа стала светить еще тусклее, и Коннор, чувствуя разочарование, отступил к лестнице. Сунул на полку тугой рулон и коснулся плеча Гэвина. 

— Все закончилось? — спросил тот, и Коннор кивнул.

Руки Гэвина чуть дрожали, когда Коннор дал ему чашку с горячим чаем. Он и сам чувствовал себя выжатым, но ему становилось все спокойней, легче, усталось медленно уходила, а вместе с ней и горький привкус разочарования. 

Гэвин на удивление сильно впечатлился и уже сидел на любимом месте у камина, подставляя теплу то один бок, то другой. Коннору хотелось бы докопаться до правды, отчего тот так любит огонь, но все как-то времени не было, а когда было — руки не доходили.

Вот и сейчас он заварил свежий чай и зажег несколько свечей на камине, столе и на подоконнике — до сих пор казалось, что электрический свет не такой яркий, как обычно, и от этого становилось тревожно. Он сел в кресло, выдохнул напряжение и расслабился, почти бездумно смотрел, как Гэвин пьет чай и щурится на огонь. И не смог сдержать улыбку — картина за эти дни стала привычной и почти правильной. Тем более и гнать Гэвина пока не придется — поведение поискового пера было непонятным и загадочным. Оставались два варианта: либо родня Гэвина скрывалась под заклятьем, которое сбивало поиск, либо металась по Америке с огромной скоростью, заметая следы.

Неуловимая семейка.

Гэвин словно почувствовал: повернулся, отставил кружку и посмотрел на Коннора.

— Так, — прохрипел он, откашлялся и решительно продолжил: — Так как насчет моей крови? Нашлась?

Коннор молча рассматривал его, ловил оттенки эмоций на лице, видел, что Гэвин удивлен, ошарашен и… рад? Что ж, это не стало сюрпризом.

— К сожалению, четкого ответа у меня нет, — сказал он с долей печали в голосе. — Мне жаль, но, видно, родня у тебя хорошо прячется. Ну или осталась только дальняя. 

— Дальняя? Думаешь, мои далекие потомки?

— Пока не знаю.

Гэвин, чуть было расслабившийся, снова остро взглянул на Коннора.

— В смысле пока?

— А ты думаешь, это все? — Гэвин неуверенно кивнул, и Коннор рассмеялся. — Ну уж нет. Ты видел, как дрожало перо? Как оно несколько раз едва не указало место? И пару раз дрожало над нашим районом. 

— Я думал, это побочный эффект.

— Побочный эффект? — Коннор покачал головой, наклонился к Гэвину и пообещал: — После праздника я сделаю это еще раз. И тогда уже узнаю точно, где твоя кровь, если она действительно есть… 

— Поблизости?

— На этом континенте.

— Ты настолько сильный?

— Я настолько искусный. Ну, а если все же нет, — Коннор прищурился, глядя, как вспыхнули глаза Гэвина.

Тот заторопился:

— Давай вот тогда мы что-нибудь и придумаем. Ну, в смысле куда мне деваться.

Коннор медленно кивнул.

— Да, куда тебе деваться. И мне жаль. Ты наверняка разочарован.

— Я-то? Да ты что! Это было, — Гэвин уже потянулся за кружкой, но передумал, придвинулся, коснулся колена Коннора и сжал, — невероятно красиво! И страшно. Мне показалось, что из меня тоже силы вытянуло, я вообще думал, что задохнусь, меня будто плитой прижало! И как красиво переливалось перо, — он восторженно улыбнулся. — Если я тебя как-то умудрился обидеть словами о ведьмочке — извини. Это было действительно волшебно.

— Конечно, когда понимаешь, что ворожба может тебя размазать по стенке.

— Я не из-за этого, — искренне возмутился Гэвин. — Зря не веришь, я клянусь… 

— Лучше не надо! — перебил его Коннор. — В этом доме нельзя давать необдуманные клятвы.

У него на языке вертелись слова об обдуманных, но он промолчал. Ему еще предстояло воплотить в жизнь клятву с фамильяром, и сейчас было не время думать о другом. Так?

— Ладно, — согласно кивнул Гэвин. — Но ты очень впечатляешь. Ты знаешь, что у тебя глаза светятся красным?

Коннор медленно кивнул.

— Мне говорили. Но в зеркало я не смотрелся. 

— Немного страшно. И я о таком не слышал.

Коннор мог спросить, много ли тот вообще слышал о ведьмаках. И откуда — путешествуя-то с Дикой Охотой! — но он промолчал. Не захотел спрашивать.

— Пройдет, когда у меня появится фамильяр. С помощником будет намного легче ворожить.

— Фамильяр? — переспросил Гэвин, и Коннор осознал, что Гэвин так и не знает, какой ритуал он проводил, когда выкупил его у Охоты.

Перед Коннором встал выбор: рассказать о фамильяре или отшутиться. Стоит ли Гэвин доверия? Со всеми своими недоговорками и иногда раздражающе виноватым взглядом.

Гэвин заметил заминку и вопросительно поднял бровь.

— Ладно, если это секрет, то не надо.

— Не скажу, что секрет. Просто откровенность не самая моя любимая черта.

— Если что, я никому ничего не скажу, — заторопился Гэвин. — С другой стороны, не узнаю и не скажу. 

Коннор вздохнул. А вдруг этот гость из неопределенного времени и места сможет ему что-то подсказать?

— Когда ты вывалился из Дикой Охоты, я проводил ритуал привязки фамильяра.

— И где он? — тут же спросил Гэвин и смутился. — Извини. Наверное, его забрала с собой Охота. Или сожрали псы. Мне жаль.

— Не сожрали. Мой фамильяр пришел, но мы не успели закончить, Охота спугнула его. Я видел, что он ушел живым.

— А вот это здорово. Значит, придет еще раз. А кто он? И когда попробуешь снова?

— Скоро, — коротко ответил Коннор и не стал добавлять: как только отправлю тебя к родне. Ни к чему торопиться. И добавил, все еще сомневаясь: — Это будет Йольский кот.

Гэвин некоторое время смотрел на Коннора молча, испытующе. 

— А почему это чудовище из легенд?

— Кому тут говорить про легенды, — усмехнулся Коннор. — И не такое уж он и чудовище. И вообще, это долгая история, — добавил с намеком, и ему показалось, что Гэвин намек уловил: у каждого своя долгая история. — Когда я проведу полный ритуал, и мы принесем клятвы, он станет очень сильным фамильяром. И мне тоже все будет даваться легче.

— Еще легче? — попытался пошутить Гэвин, смутился от явного провала попытки и спросил, явно не подумав: — Фамильяр, это как подручный инструмент?

Коннор сжал губы и сам не заметил, как отодвинулся.

— Фамильяр никогда не станет инструментом, — сказал он жестко. — Это твое продолжение, потом он становится частью тебя, но в начале он часть твоей силы точно. Без единства и понимания ничего не получится. Или получится, но плохо, — добавил он, вспомнив несколько историй других ведьм и ведьмаков. Однако рассказывать их Гэвину он не собирался. — Но я думаю, что тебе это не очень интересно, да? 

— Ну, я себе фамильяра точно заводить не стану, — Гэвин облизал губы, заозирался и взял свою кружку — как спрятался. — Я просто спросил.

— Вот и хорошо. Завтра я побуду дома, если ты не возражаешь.

— Я первый напросился, — со смешком возмутился Гэвин, откинулся спиной на сиденье второго кресла, вытянул ноги и удовлетворенно вздохнул. — Люблю тишину. 

И Коннор неожиданно для себя расхохотался.

— И успешно это скрываешь! 

Вечер медленно истончался, Коннор достал блокнот, в голове крутилось что-то, рождалось новое — то ли рецепт, то ли ворожба какая. Хотелось дать волю руке и посмотреть, что получится.

— Коннор, — голос Гэвина показался встревоженным. — Дров почти нет.

Коннор поднял взгляд и уставился на растерянного и расстроенного Гэвина. 

— Ну, это не проблема, — пожал он плечами и удобнее уселся в кресле. — Давай, я расскажу тебе, где они лежат.

— Они не в доме?

— Где бы им быть в доме? — Коннор отложил ручку.

— В подвале, например.

— В подвале у меня место, чтоб ворожить. Так что дрова на улице. Смотри: спустишься с террасы, сразу поворачивай направо, иди до угла дома, а там увидишь у спиленных деревьев…

— Я не найду в темноте, — Гэвин даже головой замотал. — Провода здесь, на окраине, так и не дочинили. Смотри, фонари опять не горят.

Коннор закрыл рот и с минуту молча смотрел на Гэвина. Тот вертел в руках спички, потом отступил, чиркнул, не с первой попытки зажег наполовину сгоревшую свечу на подоконнике.

Коннор закрыл блокнот и встал. 

— Ладно, — сказал он. — Я привезу сразу побольше, в тачке. Поможешь занести в дом?

— Конечно!

Гэвин ответил так уверенно, словно удивлялся, как вообще ты мог подумать, что я не помогу? А за дровами идти не хотел так сильно, что Коннору стало очень интересно… кто же там? Теперь он не отказался бы от вылазки на улицу, даже если бы Гэвин начал его отговаривать.

На первый взгляд ничего необычного не было. Фонари поблизости действительно не горели, но от освещенных окон террасы на снег падали длинные теплые прямоугольники, и видно было достаточно хорошо.

Коннор поежился от мороза, поправил шапку так, чтоб она не закрывала уши, и, спустившись по ступенькам, повернул вдоль дома направо. Идти было не очень удобно — навалило снега, а дорожки он расчищал только в день перед ритуалом, так что сейчас шел, загребая снег ногами и отбрасывая его в стороны — так и предвкушал, как будет тащить здесь тачку с дровами. А Гэвин-то не дурак, как чувствовал, не пошел.

Коннор завернул за угол дома, остановился и оглядел свой большой двор. Здесь освещения уже не хватало: сюда выходили окна кухни, подсобки, ванной и его комнаты, но там сейчас свет не горел, а лишь едва просачивался из гостиной и коридора, поэтому кусты и сарай во дворе казались черными провалами на густо-синем снегу.

Коннор медленно пошел дальше, к сараю, мимо заваленных пышными шапками скамеек, и снег раскидывал уже не так активно. Он прислушался: деревья за пределами его участка тихо шуршали замерзшими ветками — ветер едва дул. Снегопада не было, но и звезд тоже — небо затянули темные тучи, — и Коннору показалось, что он идет прямой дорогой в магический проход, и оттуда сильно тянет промозглой безнадежной тьмой.

Он вздрогнул, когда невдалеке громко каркнула ворона, за ней еще одна, и еще. Коннор оторвал взгляд от провала сарая и увидел несколько птиц, которые сидели на деревьях за его участком. Сидели они ближе к стволам, переступали лапами и тревожно вскидывали крылья. Несмотря на плотный полумрак, он был уверен, что они смотрят прямо на него.

Коннор не стал раздумывать: резко провел рукой перед собой, словно перечеркивая написанное, и… чуть расслабился. Никакой ворожбы не было. Никто не колдовал против его, никто не вторгался на его землю. Никто не нападал.

Это просто темнота и Гэвин. Заинтриговал своим страхом, своим непонятным опасением, вот Коннор и повелся, искал теперь подвох во всем вокруг.

Он утоптал оставшуюся до сарая дорожку и с натугой открыл дверь, распахнул ее посильнее, прижал к стене, спрессовывая снег, и вошел внутрь. Тачка стояла тут, у входа, так что он зажег фонарь и наложил как можно больше дров, чтоб «два раза не вставать». Посомневался, сможет ли докатить все это до крыльца по такому-то снегу, но разгружать уже не стал — был в себе уверен.

Но стоило высунуть нос за дверь, как засомневался в своей внимательности. И вроде времени потратил немного, но ветер успел разгуляться вовсю: он завывал, поднимал снег и закручивал его вихрями, отпускал, чтоб тут же подхватить снова и гнать густыми волнами вперед, а потом с размаха швырял его в стены и окна дома, словно проверял их на прочность. Коннор осторожно выкатил тачку и закрыл дверь сарая, теперь уже внимательно оглядываясь по сторонам, поэтому не вздрогнул, когда прижавшиеся к стволам птицы вдруг забеспокоились и раскричались. Распахивая крылья, они падали вниз, кувыркались в воздухе и снова цеплялись за ветви когтями. И кричали, орали, как ненормальные:

— Кар-р-р! Кр-ра-а-а! Кар!

Необычное поведение. Коннор застыл на месте, напряг все свои чувства, потянулся к силе, но, сколько ни пытался — на своем участке обнаружить ничего чужого или опасного не смог. Он медленно взялся за тачку и пошел к дому.

Идти было легче, чем он ожидал. Переднее колесо уверенно упиралось в плиты дорожки, и Коннору оставалось лишь не свернуть с верного пути куда-нибудь на клумбу. 

Ветер то гнал его вперед и подталкивал в спину, то бросал снег пригоршнями в лицо и закручивал его вокруг ног Коннора, мешая идти. А потом снова гнал, задувая холодом под куртку.

Птицы орали не переставая, и Коннор чутко прислушивался ко всему, что творилось вокруг. Ну не орут так вороны, когда вовсю дует холодный ветер. Он снова проверил, и снова чужой магии не почувствовал. Ни семейной, ни незнакомой.

— Кар-р-р! Кр-ра-а-а! Кор-р-р! Вор-р-р! — надрывались безумные твари.

И подхватили хором:

— Кар-р-р! Кор-р-р! Вор! Вор-р-р! 

В спину ударил особенно сильный порыв, снежная пыль обогнала, закрутилась перед ним и мазнула по лицу.

— Вор, — мертвенным холодом выдохнул кто-то Коннору в затылок. — Вор-р-р. 

Тачка упала набок, когда Коннор резко развернулся со вскинутыми скрещенными руками — ладони пылали, рассыпая искры. И пусть никого за спиной не оказалось, Коннор без промедления напряг пальцы и резко опустил руки вниз, разводя их в стороны. И отступил на шаг.

Огненный косой крест так и остался пылать в неподвижном воздухе, рассыпая искры. Снег, шипя, таял, от яркого света тени тут же разлетелись в стороны, и черные провалы вновь стали привычными вещами: сарай, два высоких пня, полузасыпанный снегом куст, домик с крутой крышей над скважиной.

Ни ветерка. Деревья за забором стояли почти ровно, и только ветви еще едва колыхались, успокаиваясь. Черные замерзшие птицы падали с них в снег.

Гэвин ждал его у двери.

— Ну как? — спросил он, едва Коннор показался из-за угла.

Терраса была залита светом, и Коннору стало чуть теплее идти по дорожке из желтых ярких пятен.

Гэвин огляделся, слетел по ступеням и подбежал ближе. Вдвоем они затащили тачку на террасу, и Коннор поймал себя на том, что выдохнул так же облегченно, как и Гэвин, стоило двери за ними захлопнуться.

Он попытался поймать взгляд Гэвина, но это было невозможно — тот смотрел куда угодно, но не на него. Споро перенес дрова от двери на железную стойку сбоку от камина, потом почти бегом спустился в подвал и взлетел по лестнице уже с совком, щеткой и ведерком для золы. Вычистил камин, положил свежие дрова и умело поджег.

Схватился за ведерко, дернулся к лестнице в подвал, потом на кухню, наконец к входной двери… и остановился.

— Куда золу выбросить?

Коннор, который все это время молча за ним наблюдал за ним, кивнул на входную дверь:

— На улице под лестницей стоит старый бак, можешь туда высыпать.

— Как удобрение собираешь? — понимающе кивнул Гэвин и, заколебавшись лишь на миг, вышел на улицу.

Коннор не торопясь сел в кресло, аккуратно развязал шнурки и скинул ботинки, подцепив за пятки. Вернулся Гэвин, зазвенел ведерком, и Коннор поморщился — эта беготня его уже утомила. 

— Нам все равно придется поговорить, — сказал он негромко, но Гэвин его услышал — он как раз поднимался по лестнице из подвала. — Какие у тебя там еще дела? Давай, делай. А потом иди сюда и ответь на пару моих вопросов.

Коннор расстегнул куртку, выпутался из рукавов и вытянул ее из-за спины. И бросил на пол у кресла. Не было желания суетиться, Гэвин делал это за двоих.

— Не уверен… — начал было Гэвин, но Коннор резко повернулся, припечатал его взглядом и сказал:

— Нет! 

Гэвин так и замер с открытым ртом, потом глубоко вздохнул и сделал к нему шаг.

— Садись напротив, — кивнул Коннор на соседнее кресло. — И не смей врать.

— Я тебе вообще, — Гэвин замялся.

— Не продолжай. Я знаю, что ты мне очень много не договариваешь. И немного врешь. Но сейчас я хочу знать ответ. Кто это был?

Гэвин опустился в кресло, но сел осторожно, так, чтоб было удобно вскочить, если понадобится.

— Ты же видел. И чувствовал ее. Она не живая, — Гэвин замялся, — но она как жизнь. Это просто тьма.

— Просто тьма? — Коннор поднял брови. — И что она здесь делает?

Гэвин взглянул исподлобья, сжал губы. Неожиданно хмыкнул.

— Ты же знаешь. Что ты хочешь от меня услышать?

— Правду, конечно. Она преследует именно тебя? Почему? Она уйдет, если заполучит желаемое?

— Как дипломатично ты спросил, что будет, если отдать меня ей, — Гэвин скривился. — Ну, можешь отдать.

— Мне не нужен совет. Ты мне не родня. И не друг.

Гэвин резко вскинул голову.

— Нет?

— Да? — переспросил Коннор. — Я думал, друзьям не лгут.

Гэвин замялся, отвел взгляд, потом снова посмотрел Коннору в глаза, словно пытался донести что-то, показать, что он честен. Когда может.

Коннор поморщился — глупо искать оправдания другим, так? Особенно если сами они об этом не беспокоятся. 

— Конечно, за пару дней друзьями не стать, — Гэвин пожал плечами, — но я думал, что вроде неплохо же общаемся.

— Неплохо. Учитывая, что ты ведешь свою игру.

Гэвин открыл было рот, но вздохнул и протестовать не стал. Вместо этого сказал — на первый взгляд даже искренне:

— Поверь, у меня есть причины. Но я собирался все тебе рассказать. Правда.

— И когда, — прищурился Коннор. — Удобная отговорка.

— Тебе поклясться, что ли? — буркнул Гэвин. — Если не хочешь в доме, можно вон, на улице под лестницей.

Коннор вполне серьезно над этим задумался, изучающе посмотрел Гэвину в лицо, покусал губу.

— Обойдемся пока, — сказал наконец. — А сейчас говори. 

— Сейчас не могу.

— Гэвин!

— Не когда на улице темнота. Давай, — он вздохнул, — завтра. Расскажу все, что смогу. 

— Расскажешь все, — голос Коннора был спокойный, но чувствовалось, что никаких шуточек не осталось. — Ты мой гость… 

Гэвин перебил:

— И я не собираюсь причинять тебе вред или еще что. 

— Неприятности ты мне уже причинил. 

— Я не хотел. Да и эта вон, — он кивнул в сторону окон, — ничего не смогла бы тебе сделать. Я знал, что тебе — не сделает. Серьезно. Иначе без дров бы посидели разок. Ты же не думаешь, что я мог тебя так подставить?

Коннор молча смотрел Гэвину в глаза и пытался понять, правду тот говорит или опять что-то недоговаривает. Пока он чувствовал, что правду. Но Коннор не позволил себе поверить безоговорочно, он и так выдал такой кредит доверия, какой и брат никогда не получал. 

И ведь они всего три дня знакомы, так с чего бы?

— Может, это и правда. Кто знает, — Коннор сжал руки на подлокотниках. — Ладно. На меня она и правда не напала. Но это не значит, что я не зол.

— Я понимаю, — кивнул Гэвин и лицо его посветлело, — я б себе даже врезал.

— Не провоцируй, — предостерег его Коннор и встал. Поднял куртку. — Я спать. Если что услышишь, то зови.

— Можешь в этом не сомневаться.

Коннор долго еще лежал и не мог заснуть. Он то прислушивался к дому, то проверял нити, опутывающие его участок, то прислушивался к тому, что делает Гэвин.

Тот тоже не спал и даже не ложился — сидел у камина. Иногда Коннор слышал, как звякают о решетку щипцы, как трещат, а потом рассыпаются прогоревшие дрова. 

Заснул Коннор поздно. Думал, что вообще спать не сможет и подскочит с самого утра для допроса, но неожиданно разоспался и открыл глаза — как показали часы — только к обеду.

И не стал суетиться. Дом молчал, словно Коннор снова был в нем один. От этих мыслей накатила тоска, но он не позволил себе переживать. Возможно, если Гэвин испугался и решил не открывать свои секреты, а просто ушел, то это к лучшему. 

Дрова в камине едва горели, по комнате растекалось тепло. На спинке кресла висел плед, подметая пол кистями, на полу стояла кружка Гэвина, на вешалке у двери так и висела куртка, которую Коннор ему дал. Ботинки на полу — две пары. Шапки на тумбе. Звяканье на кухне и звук закипающего чайника. Вот, вроде бы и все, что напоминало о том, что Коннор с утра не один, но эти мелочи добавляли что-то, что делало место — домом.

Конечно, Коннор понимал, что это не лучшие мысли перед серьезным разговором, но врать себе он не собирался. Да, он успел за короткие три дня к гостю… привязаться. Если это можно так назвать. 

Гэвин его услышал.

— А где чай твоей бабули? — выглянул он из приоткрытой двери в его, Коннора, футболке. И в его же кардигане, наброшенном на плечи. В штанах Коннора и в его же носках — одних из тех, которые он навязал, прежде чем стало получаться хоть что-то приличное. — Что? — Гэвин оглядел себя, похлопал по бедрам. — Штаны мягкие, спасибо, — сказал он и неловко зачесал волосы назад. — Так чай где?

— Шкаф справа от двери, в нижнем ящике. Второй от пола. Большой бумажный пакет, — ответил Коннор и пошел в ванную умываться. 

Солнце заливало кухню, и деревянный стол янтарно блестел в его лучах. Гэвин достал голубые чашки с блюдцами, заварил чай, выложил на стол, что нашел в холодильнике, и сидел, ждал Коннора, вертя в руках зеленое яблоко.

— Не стал хозяйничать, — сказал он смущенно, когда Коннор сел напротив. — Я не умею готовить. И греть не рискну, боюсь сжечь.

— Так и нечего, — Коннор вздохнул, оглядел скудную еду — в последние дни он не готовил, и они с Гэвином подмели все подчистую. — Могу сделать пирог. С яблоками, — протянул он задумчиво. Грызть сэндвичи со старым сыром — пусть и горячие — не хотелось.

Гэвин посмотрел на него сияющими глазами и подвинул ближе яблоки.

— Да, давай! — А потом спохватился: — Тебе помочь?

Коннор даже плечом дернул — еще ему помощников не хватало! — но почти сразу передумал. — Бери нож и чисти яблоки, — он достал две тарелки, — на одну порежь их дольками. — Он поймал светлый Гэвинов взгляд и добавил: — И начинай рассказывать.

Гэвин начал не сразу. Для начала он притих, взял нож и задумался, пока из-под лезвия вилась тонкая закрученная спиралью шкурка. Коннор его не торопил. Он оставил на столе только чай и чашки, остальное убрал в холодильник, а вместо достал муку, молоко и яйца. Зажег плиту.

— Первое, что я помню, — сказал Гэвин тихо, — это точка света в темноте и холоде. Не знаю, уловил ты вчера или нет, но это даже не холод, это полная мерзлота, когда ничего живого вокруг просто нет. Есть только тьма, — Гэвин замер, невидяще глядя в стол. — Первое, что я почувствовал, это боль. Тьма не хотела меня отпускать, но почему-то подчинялась чужой воле.

— Чьей? — Коннор бросил на него быстрый взгляд.

Гэвин пожал плечами.

— Богов? Людей? Кто знает. Я склоняюсь, что тогда большее значение имели страхи, чем слова. 

— И ты был ответом на страх?

Гэвин посмотрел на Коннора, его губы растянула слабая улыбка.

— Думаю, да. Но это сейчас я нечто большее, а сначала я был простым духом, так было проще вырваться из тьмы.

— А ты рвался?

— Можешь даже не сомневаться! Тьма это… — он замялся, — это как совсем не быть. Каждый сон в ней как последний. 

— Странно, — руки Коннора замерли на чашкой с разбитыми яйцами и сахаром, — не думал, что страхи людей так много значат.

Солнце зашло за тучу, и в кухне тут же потемнело. Сумрак потянулся из углов, заполз под стулья и стол, затаился за плитой и за дверью, среди корзин.

Коннор щелкнул пальцами, и несколько свечей на полках разом вспыхнули, стало намного уютней, и Гэвин расправил плечи.

— Люди вышли из земли под корнями Иггдрасиля. А я из тьмы, которая есть тень Иггдрасиля. Мы все связаны.

Коннор не стал спрашивать дальше, не хотел знать, из чего произошли боги — слишком опасное знание.

— Если тьма тебя отпустила, зачем ты ей сейчас?

Гэвин сначала закончил чистить яблоки, встал, сполоснул их под водой и сел обратно, начал мелко нарезать их в тарелку.

— Она считает, что я выполнил свою работу, что люди теперь прекрасно справляются со своими страхами и без меня.

— Постой. А какие страхи?

— Смерти, — ответил Гэвин просто. — Чтобы не умереть, людям нужен стимул. Я тогда не был собой, я был просто духом, их страхом смерти: я их пугал, они противостояли и выживали. 

— И ты питался страхом? — Коннор не хотел, но добавил: — И не только.

Гэвин медленно кивнул.

— И не только. Всегда находится смельчак, который не боится. Думает, что и так сойдет, что уж его-то точно пронесет. Но правила установил не я. И к смельчакам приходит смерть, — он вскинул сумрачные глаза на Коннора, исправился: — приходила. 

Коннор уставился на него и молчал некоторое время.

— Подробнее не скажешь?

Гэвин ниже опустил голову — явно ждал этого вопроса, но упрямо помотал головой.

Или не упрямо, а обреченно?

— Есть одна причина, по которой я не могу рассказать прям вот все. 

— А когда сможешь?

Гэвин вздохнул и слабо улыбнулся:

— Мне ужасно нравится, что ты не сдаешься. Хоть это и несколько проблематично для меня. Дней через десять. Или меньше.

Коннор прищурился. Через десять дней заканчивалось празднование Йоля. Что тогда случится?

— Это связано с Йолем?

Гэвин занялся яблоками.

— В некоторой степени.

— Ты должен что-то сделать?

— Я уже нет, — фыркнул Гэвин.

— Я должен?

Гэвин быстро взглянул и тут же отвел взгляд.

— Если захочешь.

Внутри у Коннора медленно закипало раздражение. Эти ответы-ловушки, намеки, недомолвки так ему надоели, что он готов был закричать. Или надеть Гэвину на голову чашку со взбитыми яйцами. 

Он некоторое время молча смотрел на белую массу, а потом выложил ее лопаткой в полужидкое тесто. И глубоко вздохнул.

— А что еще ты помнишь?

Гэвин посмотрел удивленно и в то же время с облегчением. И повернулся к окну — там как раз снова выглянуло солнце. В золотом свете стало даже теплее. И легче, это уж точно. 

— Хозяйка очага, у которого я появился в первый раз, не была ласковой или разговорчивой. Не думаю, что она вообще знала, что это такое — ласка. Но она не прогнала меня, дала окрепнуть, принимала обратно каждый раз, как я возвращался. Мне было тепло, и этого было достаточно. Долгое время. 

Гэвин едва заметно улыбнулся.

— И будила тебя? Когда ты засыпал и проваливался во тьму?

Он посмотрел удивленно, потом кивнул.

— Она почему-то чувствовала эту мою нужду. И будила. Пинком отправляла ближе к огню, — Гэвин засмеялся. — С тех пор не люблю пинки и очень люблю огонь.

Коннора так и подмывало спросить, что ж тогда он затирал про огонь среди темных развалин, которые он то ли видел, то ли не видел, когда мчался с Охотой, и промолчал. Может, та хозяйка и жила в мрачных развалинах? Или в темной хижине.

— А где она жила? И если чувствовала, значит, тоже была детищем Иггдрасиля? Но не человеком?

— Жила в пещере, с мужем и детьми, — Коннор замер, а Гэвин, не замечая, продолжил: — А кем она была… ее никогда не интересовал Иггдрасиль. Все, что она хотела, это греться у огня и есть. Как и я, — засмеялся он наконец и встряхнул тарелку. — Готово.

Коннор молча забрал тарелку с нарезанными дольками яблоками и занялся пирогом. Внутри тонко дрожала мысль, которую он осторожно лелеял и не трогал лишний раз. Пусть окрепнет и тогда… 

Он заговорил, только когда противень с пирогом отправился в печь. 

— Люди до сих пор боятся смерти. Не понимаю, конечно, что ты можешь сделать, но твоя работа еще не окончена.

— Даже с Охотой я убивал чудовищ, которых боятся люди, — улыбнулся Гэвин печально, — но тьме все равно. 

Коннор сел напротив, сложил руки на столе.

— И ты от нее бежишь? 

— Однажды не убегу. Но я стараюсь, — глаза Гэвина мерцами смешинками. — Нет смысла бояться все время. Разумно опасаться по ночам, не больше.

— А твоя родня, — начал Коннор, но Гэвин его перебил:

— Ничем мне не поможет, поверь. Но я согласен поискать ее еще раз, если ты захочешь. Мне и самому интересно, где она сейчас, эта родня.

— Посмотрим, — Коннор побарабанил по столешнице пальцами. — Сначала поищем их, а потом я закончу свой ритуал.

Гэвин вдруг потянулся к нему и положил свои ладони на его — пахнуло свежестью леса и яблоками с корицей.

— Очень надеюсь, что у тебя все получится! И ты обретешь фамильяра! 

Руки у него были горячие, и тепло от них потекло по телу Коннора, словно его собственная сила. 

— Если мы не найдем твою родню, ты вернешься к хозяйке очага? Или снова помчишь с Охотой? Или тебя… 

— Сожрет тьма? — Гэвин хмыкнул. — Еще поборемся. А хозяйка, — он вздохнул, — однажды она села подремать у затухающего очага и больше не проснулась. Как и ее дети. Огонь погас, а меня никто не звал. И я старался проснуться сам.

Коннор почувствовал, как руки Гэвина напряглись, поэтому он переменил положение, сам обхватил его ладони и переплел их пальцы.

— Я рад, что ты до сих пор не сдался и просыпался все это время. 

Он привстал, потянулся к Гэвину, и тот двинулся ему навстречу. Они поцеловались прямо через стол, мягко и чуть скомкано. Горячее дыхание почти обожгло губы Коннора, и его сердце застучало быстрее. Он не закрывал глаз и смотрел, как расширяются зрачки в серо-зеленых глазах Гэвина, как дрожат его ресницы, потому что он тоже хочет смотреть, но, кажется, это дается ему непросто.

А потом Коннор закрыл глаза и выдохнул, раскрывая губы и мягко толкаясь языком в чужой рот. И едва не застонал, когда услышал, как рвано Гэвин втягивает воздух и прижимается к его губам крепче. Жарче. 

Позже они ели пирог, про который Коннор вспомнил только из-за разлившегося по кухне сладкого запаха, но он не смог бы сказать, удался тот или не очень — единственное, что он ощущал ярко и четко, это пахнущие яблоками бесчисленные сладкие поцелуи и глаза, в которых он видел свое отражение.

Между тем день перевалил за середину, и Коннор выбрал момент, когда в голове прояснилось — стоило приготовить что-то серьезнее пирога, ведь, как ни крути, Йоль продолжался, и каждый день на протяжении двух недель стоило радоваться, хоть немного праздновать, отдавать дань древней традиции, не гневить богов и накрывать стол.

Или хотя бы готовить, а не заказывать пиццу или булочки из кофейни.

Коннор заглянул в холодильник и положил на стол буженину, разделанную индейку и все, что нашлось и годилось для готовки.

— Можно? 

Гэвин уже разжился доской и ножом, поставил тарелку и после кивка Коннора занялся бужениной. Едва не облизывался на розовые сочные пластинки, которые отрезал со всем старанием. Коннор засмотрелся на его довольное лицо, когда тот закинул в рот кусочек и даже глаза прикрыл от удовольствия.

Вообще Коннор не ждал никакой помощи, но Гэвин сумел его удивить. Для начала он вскипятил воду и налил себе и Коннору горячего чаю, а потом не стал просто наблюдать за готовкой, а снова взялся за нож.

— Что еще я могу сделать?

— Ты? — Коннор его обижать не собирался и быстро продолжил: — Ты же говорил, что не умеешь готовить примерно ничего.

— Зато я неплохо управляюсь с ножом. Поверь, я тебе еще пригожусь, — Гэвин ловко прокрутил нож в пальцах и игриво подвигал бровями, и Коннор, чтобы не рассмеяться, перегнулся через стол — уже привычно и естественно — и прижался к его губам своими. 

— Ладно, — согласился он чуть позже, — нужно почистить лук, морковь и репу и все это тонко нарезать. А сейчас достань сметану и топленое масло. 

— Не торопись, пожалей меня! — засмеялся Гэвин. — Где все это найти?

— Под окном.

Смотреть в изумленное лицо снова было весело, и Коннор поухмылялся, когда Гэвин недоверчиво подошел к окну и под ними увидел плотно пригнанные дверцы.

— Это второй холодильник? Совсем как раньше.

— Прямиком из начала века, — кивнул Коннор и взялся за индейку и нож. — Это старый дом. После ремонта он в хорошем состоянии. Ну, — он засмеялся, — так мне сказали оценщики.

— Значит ты не живешь здесь с детства?

Гэвин поставил на стол банки, нашел в корзинах за дверью овощи, но смотрел больше на Коннора. А тот помотал головой.

— Я купил этот дом чуть больше года назад. Здесь хорошее место. Все, что было мне тогда нужно.

— А сейчас?

Коннор замер, взялся за молоток для отбивания, примерился.

— А сейчас скоро будет видно.

И ударил по филе индейки.

Приготовить ужин получилось легко и быстро. Гэвин в конце концов перестал задавать бесконечные вопросы, а сосредоточился на помощи, и Коннору в какой-то момент стало не по себе — теперь тот словно угадывал, о чем Коннор хотел попросить, или же где стоят нужные специи, или масло, или еще что-нибудь — любая мелочь.

Иногда Коннор без слов протягивал руку, и Гэвин тут же подставлял под нее то, что было нужно. Чувствовался ритм, они больше не говорили и двигались, словно связанные, как звезды в двойной системе, которые находятся в зоне притяжения друг друга.  

Это было ново и немного пугающе. Даже с бабулей у Коннора никогда такого не случалось, видно, эта магия была не семейной, а совсем другой. Чувственной и интимной.

Стол они накрыли в гостиной. Пока Коннор доставал серебряную посуду, Гэвин заменил свечи в подсвечниках, перевязал их лентами, расставил на столе и на подоконниках, на каминной полке. 

Коннор снова сварил глинтвейн. Ему даже стало казаться, что этот напиток станет для него напоминанием о Гэвине: о том, как тот появился незнакомцем, безымянным гостем и стал тем, от чьих поцелуев у Коннора кружилась голова.

Потом он бы и не вспомнил, о чем они говорили — никаких вопросов о прошлом, домыслов и догадок. Важным было только то, что они сидели за Йольским столом и улыбались друг другу.

И смеялись, когда Гэвин ойкнул, побежал в коридор и вскоре вернулся с увядающей веточкой омелы. 

— Ты ее не выкинул? — Коннор подставил бокал с водой. — Не думаю, что она выживет.

— Я ее спас, — Гэвин покрутил бокал в руке, поднял повыше. — Только, кажется, ненадолго. Но у ее короткой жизни есть цель, и она ее выполнила.

— И какая у нее цель? — осторожно спросил Коннор. 

Хотел уже сказать: «А-а-а, понял», но Гэвин успел быстрее — поднял бокал повыше, над головой, и притянул Коннора к себе для поцелуя. Который пришлось прервать, когда вода из накренившегося бокала пролилась ему же за шиворот.   

Потрескивая, горели свечи — в темных окнах отражались их дрожащие огоньки. Камин согревал комнату, остатки еды они убрали, а дверь на кухню закрыли, чтоб не слышать, как тихо дребезжит окно, выходящее в темный до черноты двор. 

Сидеть у огня было намного приятнее, чем в прошлые вечера. Коннор крутил в руках кружку с отваром по рецепту бабули, смотрел на Гэвина, вдыхал его свежий и домашний запах и думал о том, как быстро все изменилось. Было немного страшно, но когда они встречались взглядами, Гэвин сиял глазами, хитро посматривал на полку над головой, вздыхал: «Только бы не засохла бедная омела!» — и снова тянулся за поцелуем. 

А с поцелуями, как понял Коннор за этот день, все становится проще и лучше. Пусть хотя бы на один вечер — пока этого было достаточно. 

Ночью Коннор долго не мог заснуть. Гэвин быстро затих, а он лежал и думал, перебирал в памяти все, что случилось, снова и снова спрашивал себя, правильно ли он поступил, не пожалеет ли. 

Судя по всему — правильно. И не пожалеет.

Оставалось только решить некоторые проблемы.

Тьма действительно не могла пройти на территорию Коннора, хоть и бродила поблизости и даже наслала морок, он чувствовал ее, как холодный взгляд в спину. Но ему не было до нее дела — Коннор верил в себя и в то, что сумеет отстоять Гэвина, если возникнет такая надобность. И желание оставить его с собой.

Желание. Оно горело внутри, и Коннор впервые почувствовал страх перед ним, когда понял — он не справляется. 

Обычно для него не было ничего проще, чем усмирить эмоции и действовать, опираясь на разум. 

Ничего не было для него сейчас сложнее. 

Догадывался ли он о природе Гэвина или ошибался, больше не имело значения, не тогда, когда одно касание бросало его в жар и заставляло хотеть большего. 

Когда-то Коннор подслушал, как бабуля сказала о нем: «Поздняя ягодка», и сейчас он наконец почувствовал себя созревшим. Видела бы она его — с этим шальным взглядом, с припухшими яркими губами, растрепанного, с мыслями только об одном человеке — точно хмыкнула бы понимающе и налила своего фирменного отвара. Успокаивающего, конечно, чтоб освежить голову.

О том, что она прямо посоветовала бы ему плюнуть на все и делать только то, что хочется, он предпочел не думать, поэтому еще вечером, после ужина, отдышавшись и насмотревшись на свое незнакомое отражение, Коннор из ванной сразу прошел на кухню и заварил тот самый сбор. 

Не сказать что помог именно он, но Коннор сумел удержаться от порыва не просто целовать Гэвина, а сделать еще что-нибудь. «Сначала я узнаю все точно, а вот потом посмотрим», — раз за разом убеждал он себя, лежа в кровати. И верил себе все меньше.

***

Освещение на улице чинили прямо с утра, что было удивительно, учитывая праздничные дни. Рождество прошло, и когда бригада ремонтников занялась проводами, шумя и смеясь на всю улицу, Коннор встал, тихо вошел в гостиную и задержался у дивана, на котором спал Гэвин. Тот выглядел умиротворенным и спокойным, и Коннор передернул плечами, только представив, что однажды Гэвин может заснуть и не проснуться, раствориться и исчезнуть в нашедшей его тьме.

Коннор остановил себя в миге от касания, выпрямился и так же тихо ушел на кухню, посмотрел на отвар в пузатом чайнике, вздохнул и вылил остатки. Потом заварил свежий и, налив себе кружку, спустился в подвал. 

Полный ритуал поиска родной крови был довольно сложным, и он хотел сделать все правильно. Не то чтоб беспокоился об ошибке — просто не хотел потом сожалеть, что что-то упустил. 

Дверь на поляну стояла крепко, за эти дни пробраться через нее никто больше не пытался, хоть Коннор и чувствовал каждый вечер после наступления темноты чье-то настойчивое присутствие на самой границе. Тьма сторожила и ждала. А ведь ему еще предстояло продолжить и закончить прерванный ритуал, так что стоило подготовиться получше. Но позже.

Ко времени, как Гэвин проснулся и нашел его, Коннор уже втянулся в подготовку и сосредоточенно расчерчивал пол мелом, спрессованным с составленным им набором добавок. Всего несколько знаков для более точного результата. 

Посредине, на месте сходящихся линий, он поставил стол, обычно задвинутый к дальней стене и заваленный нужными каждому ведьмаку инструментами и ингредиентами. Давно пора было разложить их по полкам, а тут такой повод. 

На огне очага тихо булькал котел, сизый дым вился и уходил в трубу, но в подвале все равно пряно пахло травами. Коннор закончил, встал с колен и сдул с глаз мешавшуюся прядь, а потом встретился взглядом с Гэвином. Тот сидел на ступенях, уперевшись локтями в колени, и смотрел не отрываясь — глаза его блестели.

— Оставайся целым, — поздоровался Коннор, а в следующий момент они уже целовались, позабыв обо всем.

Ну? И разве не чудесное утро? 

— Будь здоров и счастлив, — позже прошептал Гэвин ему в щеку между короткими легкими поцелуями. — Уже день на дворе, ты очень занят?

Коннор попытался отодвинуться в удерживающих его руках.

— Уже? Я планировал провести поиск.

— Может, сначала завтрак?

— Если день, то тогда уже обед.

— Обед, — согласился Гэвин. 

— А он у нас есть? Неужели ты что-то приготовил. Да?

— Скорее нет, — рассмеялся Гэвин. Коннор мог смотреть и смотреть в его глаза с тонкими смешливыми морщинками вокруг. — Но я рискнул и согрел вчерашнее. Идем? А поиск потом. Никуда моя родня не денется, наверняка трется где-то рядом.

И Коннор согласно кивнул. 

Когда перо — алое от их общей пролитой крови — в который раз задрожало, указало на карте их район и снова отдернулось, чтобы заколебаться в неуверенности, Коннор понял, что родня Гэвина не только существует, но и очень не любит, когда за ней следят. Сбрасывает его ворожбу и прячет следы — подчистую заметает.

Гэвин, обнаженный по пояс, лежал на столе и с мукой во взгляде следил за пером, которое тянуло из него силы, но ничего конкретно за все время так и не показало.

— Думаю, и так понятно, что у родни моей дома нет. 

Грудь его тяжело вздымалась, волосы на висках слиплись от пота, но он улыбался, глядя на Коннора. 

— Или она его хорошо скрывает. И, кажется, тоже мечется по свету с Дикой Охотой. И все вокруг нашего дома. 

— Упасите боги! — испугался Гэвин и тут же тихо засмеялся. — Хватит, Коннор.

— Хватит, — согласился тот и добавил: — Думаю, если бы мы и узнали, где твоя родня прямо сейчас, ты б туда не пошел. Даже если это место на границе моей земли.

— Ни за что. И в окно бы не выглянул. 

— Вспомнил почему? — Коннор спросил это быстро, словно захлопнул ловушку, вот только получилось без азарта. Он уже не хотел быстрых ответов, он выдал огромный кредит доверия и мог подождать. 

Гэвин все равно смутился и даже, кажется, покраснел — в полумраке было не очень понятно. И скомканно ответил:

— Мы не сходимся характерами. 

— Жаль, — и на вопросительный взгляд Коннор пояснил: — Несмотря на путаницу с поиском, твой родич все равно постоянно крутится где-то поблизости, следит за тобой. Он отлично скрывается и развеивает следы. Но полностью укрыться не может, — он указал на перо, которое снова нацелилось на их городок на карте и снова потеряло цель, задрожало, словно от разочарования, и отдернулось. 

— Думаю, он не доставит хлопот, даже ночью. Это ж не тьма, силы не те.

Коннор некоторое время смотрел на Гэвина, а потом понимающе усмехнулся.

— Мне знакома такая семейная любовь. Значит, заканчиваем?

Гэвин кивнул.

На этот раз карта не лежала на полу, а висела перед ними, раскинувшись во всю стену, а перо, подпитываемое силой Коннора и их общей с Гэвином кровью, было большим и алым. 

Коннор одним движением перекрыл поток силы, поддерживавший заклинание, и карта, только что сиявшая магическими потоками, замерцала и погасла, как и в первый раз стала сворачиваться в тугой рулон, попутно уменьшаясь в размерах. 

Перо снова взорвалось и распалось на потерявшие округлость капли и траву, которой на этот раз было больше — она тоже усиливала ворожбу, хоть полного результата они так и не получили.

Свои силы Коннор знал и понимал: если родня Гэвина постоянно уходит от поиска и неустанно его сбивает, то и сам он совсем не простой парень, свалившийся с неба. Хотя простые как раз с неба и не падают. 

Вчерашние подозрения — почти догадки — только крепли. Хорошо, что ждать момента, когда откроется правда, осталось совсем недолго.

Коннор дернул плечом, окончательно отгоняя полные азарта и злости мысли о неудаче, и хотел уже заняться знаками, расчерченными на полу, но касание руки Гэвина его остановило.

— Поможешь сесть?

Коннор тут же внимательно его осмотрел, подметил и небольшую слабость, и усталость — и подал руку.

— Пойдем, помогу тебе подняться в гостиную.

— Дай мне минуту.

Гэвин взялся за его ладонь и приподнялся, перекинул ноги через край стола и сел лицом к Коннору, а потом мягко подтянул его к себе. И сжал бедра своими.

Все хозяйственные и умные мысли тут же исчезли у Коннора из головы. Гэвин улыбался, смотрел чуть покрасневшими глазами и, словно не замечая, поглаживал его ногу босой ступней.

Сияние карты погасло, но в свете догорающих свечей Гэвина было отлично видно — Коннору ужасно захотелось потрогать его грудь, прижаться к коже, услышать стук сердца, узнать, какой он в близости. 

— Ты такой красивый, когда ворожишь, — сказал Гэвин негромко, — и опасный. Смотрю на тебя и не могу думать ни о чем другом.

— А о чем тогда, — начал было Коннор, словно не думал только что о том же самом, но Гэвин уже потянулся к нему, скользнул рукой вверх по плечу, легко погладил шею и обозначил движение к себе.

Коннор и не собирался противиться — нагнулся и прижался к губам Гэвина своими. Сердце застучало почти в горле. У него перехватило дыхание и сжало в груди, когда губы — чуть твердые, желанные — открылись ему навстречу, и Гэвин углубил поцелуй. Даже не стал ласкаться, словно его сжигало и мучило такое же желание, какое вспыхнуло в Конноре.

Он и не знал, что можно вот так разогнаться, возбудиться за несколько секунд. Едва переводя дыхание, Коннор прижался к Гэвину, обнял его за плечи и сжал пальцы в волосах — и тот застонал. Другой рукой Коннор раз за разом гладил горячий бок, и Гэвин вздрагивал под его жадными прикосновениями. 

Он подставлялся, а когда рука Коннора скользнула ниже, погладила у самого пояса штанов тяжело и настойчиво, толкнулся бедрами.

Их прошлый вечер был иным — спокойным и теплым, — зато сегодня Коннор не собирался останавливать ни себя, ни Гэвина. Он отмел все рамки, что сдерживали его — тот, кого он хотел, был перед ним, и Коннор просто не видел больше причин отказываться от удовольствия. В шальных глазах Гэвина играли блики, он жадно проследил за языком, когда Коннор влажно облизал губы, задержал на них взгляд и снова заглянул в глаза. Смотрел так, словно не мог насмотреться, словно никого желаннее в жизни не видел.

— Можно? — выдохнул он и, едва дождавшись торопливого кивка, сам опустил руки ниже, на бока Коннора, сжал футболку и потянул ее наверх, до самой груди.

Он не стал спрашивать еще раз, а просто снял ее, неловко зацепив подбородок Коннора горловиной, но ни один из них и не заметил этого, потому что первое прикосновение к обнаженной коже было как откровение. 

Коннор не заметил, как застонал сам, по телу разливался жар, а в паху так мучительно и сладко тянуло, что он двинул бедрами вперед, протиснул руку между ними и безошибочно положил ее на их крепкие, прижавшиеся друг к другу члены. Несколько раз мягко сжал их через штаны, и Гэвин ахнул Коннору в губы. 

— Давай сделаем что-нибудь, — прошептал он жарко, его голос дрогнул, а у Коннора задрожали руки. 

— Да!

Но он не сдержался, сначала поцеловал глубоко и мокро, толкнулся языком, и голову тут же повело. Он потерялся, настойчиво двигал рукой, и оба члена — его и Гэвина — становились крепче, упруго толкались в ладонь.

— Ну же, — простонал Гэвин мучительно и, отодвинувшись — оторвав себя от Коннора — полез к нему в штаны. — Вот так… 

Расстегнул пуговицу на его джинсах и потянул молнию вниз. 

У Коннора по ногам прошла дрожь, когда чужая рука задела чувствительную головку через ткань белья, и тогда он поторопился сам — расстегнул штаны Гэвина и с тихим стоном наконец-то прикоснулся к его члену, к горячей бархатной коже. Капля предэякулята влажно легла на ладонь, и он скользко погладил головку. 

Гэвин глубоко и часто дышал, выдыхая короткие стоны, его бедра каменно сомкнулись вокруг Коннора, а тому в этой откровенной тесноте жар ударил в голову, и собственный член уже почти болел. Коннор торопливо подцепил свои трусы и стянул их, застонал от облегчения и удовольствия, когда рука Гэвина не дала им зацепиться за чувствительную головку и тут же приласкала, погладила так, что Коннор, едва сдержав совсем уж жалобный стон, стал мелко толкаться бедрами, дыша открытым ртом.

Он глаз не мог отвести от того, как среди их сплетенных пальцев трутся друг о друга темные влажные головки. 

Они оба торопились, задевали друг друга, путались пальцами, но это ничего не портило. Они то смотрели, не отрываясь, глаза в глаза, то, когда становилось невмоготу, начинали целоваться — вылизывали рты друг друга, чтобы тут же снова смотреть, словно боясь пропустить самое главное. 

Было жарко, так жарко, плечо Гэвина перед ним блестело, и Коннор лизнул его, сходя с ума от желания. 

Как-то само-собой получилось еще лучше: они сжали члены между ладонями, прижались, проехались вдоль горячими стволами между ними, и уже оба почти задохнулись от накрывшего удовольствия. Дыхание сорвалось, смешалось, Коннор стонал и заводился еще больше, потому что Гэвин вторил ему, смотрел огненными глазами; сердце быстро билось в груди, гулкие удары отдавались в горле, и Коннору казалось, что он чувствует, слышит, как колотится сердце Гэвина.

В горячем скользком предэякуляте члены слаженно скользили ствол к стволу, и Коннор чуть поддавал бедрами, сладко вжимался в Гэвина, когда тот точно так же подавался ему навстречу.

Стол ритмично поскрипывал, но кто его вообще слышал? 

Накатывало быстро, остро и горячо. Коннор совсем потерялся, в ушах зашумело, и он оторвался от губ Гэвина только для того, чтобы попытаться вдохнуть — воздуха не хватало, в подвале было настоящее пекло, — а потом напряжение в паху вдруг возросло и взорвалось, распустилось обжигающим цветком оргазма. Тот ударил изнутри сильно и сладко и вышиб оставшиеся мысли. 

Бедра Гэвина удержали его — ноги совсем ослабли, и Коннор покачнулся, протяжно застонал еще и еще раз, хватаясь за Гэвина, который сжал ладонь вокруг их членов и чуть прокрутил. 

Коннор, дрожа и едва соображая, пальцами в своем теплом семени погладил напряженный и горячий член Гэвина, кончиками пощекотал головку, и тот сорвался следом. Уткнулся Коннору лбом в плечо, живот и бедра его содрогались, когда он выплескивался вслед за Коннором им в ладони. 

Отдышаться было той еще задачей. Не простой, ведь прекратить целоваться Коннор не мог, да и Гэвин не расцеплял рук. Запрокинув голову и легко касаясь, он смотрел Коннору в глаза, словно искал там что-то, потом прижимался, осторожно трогал губы языком и тут же углублял поцелуй. Отстранялся и начинал снова: то жарко, то нежно, то жадно.

Было тяжело и сладко дышать и ловить в ответ такие же рваные вздохи.

Только когда подсыхающее общее семя почти склеило их пальцы и члены, Гэвин расслабил бедра, и Коннор с сожалением отодвинулся, кое-как подтянул брюки и застегнул только пояс. Губы саднило, но они так и норовили растянуться в улыбке. 

— Хочу тебя снова, — признался ему Гэвин, осторожно слезая со стола, — сразу после душа. И попить бы. Твой вчерашний настой еще есть? Мне понравилось — такой свежий.

Коннор на миг задумался, о чем это Гэвин, но мозги включились, и он засмеялся. Не помог им успокаивающий настой, ни одному, ни второму. 

— Лучше я заварю нам чай. Что толку в настое, — и глядя в непонимающее лицо Гэвина, добавил: — И только после душа.

Чутье подсказывало ему, что стоит все же глотнуть воды — наверняка они пойдут в один душ и выберутся из него не слишком быстро.

Коннор совсем разнежился — они долго стояли в душе под горячими струями, и почему-то им было достаточно гладить и ласкать друг друга, узнавать чужое тело вот так, без спешки. Коннор, замирая, подставлялся под ласковые ладони, а голову вело, вело. 

Ресницы Гэвина слиплись стрелками, вода лилась с волос на лицо, смывала его улыбку, когда он, приоткрыв губы, приближал свое лицо к Коннору и почти целовал, грел дыханием получше горячей воды из душа.

Усталость накатывала вместе с томной тяжестью, и Коннор потянул их из ванной — хотелось лечь, вытянуться под одеялом и прижаться к Гэвину. Не напомнить себе, каково это — делить с другим человеком… существом кровать и тепло, а узнать это впервые. 

Что было в Гэвине такого, что он оказался так быстро и так близко? Было ли это притяжением с первого взгляда? Или таков был план?

Когда Коннор смотрел в яркие, серо-зеленые при свете или темные, как сейчас, глаза, ему было почти все равно. С его стороны это просто случилось, и он надеялся, что правда ничего не испортит.

Ночь выдалась снежной. Кружила вьюга, и свет свечи на подоконнике выхватывал из темноты белую круговерть, снежинки с шорохом бились в окно и сыпались по стеклу вниз. 

Коннор не стал задвигать занавески, и свеча мягко освещала его комнату, выхватывала из темноты изогнутую спинку кресла, гладкую столешницу, отражалась в натертых досках пола. Освещала она и кровать, но одеяло закрывало ее пронзительно-белый язычок, и лицо Гэвина утопало в тенях — только глаза сияли золотистыми бликами. 

— Не спишь? — Гэвин поднял голову, потерся щекой о плечо Коннора и обнял чуть крепче. — Снег слишком громкий?

— Завтра надо сходить на поляну.

Гэвин, горячий и расслабленный, насторожился, взгляд стал серьезным.

— Планируешь закончить призыв фамильяра?

— Для начала расчистить снег хотя бы. За эти дни столько навалило, работы на целый день.

— А призыв?

— Не хватает одного ингредиента, — Коннор повернулся в теплых руках, обнял Гэвина в ответ и подумал, что должен бы почувствовать раздражение — он вообще не любил, когда лезли в его дела. Но раздражения не было. 

— И когда Кот согласится… 

Коннор открыл глаза.

— Все тонкости ритуала потеряны. Я не знал, что Йольский кот должен дать свое согласие. В описаниях сказано только про клятву на крови вепря.

— Не беспокойся, думаю, с тобой он будет сговорчивым. И ты что, достал вепря?

Гэвин даже приподнял голову, чтоб лучше Коннора рассмотреть, но тот помотал головой.

— Это была свинья, хряк. Если бы никто не пришел, на следующий год я попробовал бы достать вепря, — Коннор вздохнул, пожал плечами, — а это нелегко.

К его голому плечу тут же прижались губы, кожу согрело теплом, когда Гэвин что-то прошептал.

— Что?

— Конечно он бы пришел к тебе. Ты все сделал правильно. Главное… 

— Какой смысл вкладываешь? — хмыкнул Коннор, и Гэвин придвинулся совсем близко.

— Да. Глубокий смысл, — он поиграл бровями, и Коннор никак не мог это остановить, кроме как поцелуем. 

Только на этот раз закончить целоваться никак не получалось. Коннор подтянулся и навалился на Гэвина, вжал его в кровать, раздвинул его бедра коленом, лег сверху и не смог сдержать дрожь. Их близость взволновала — тело к телу, кожа к коже, взгляд и поцелуи.

— Что? — шепнул Гэвин ему в губы.

В полумраке его глаза  мерцали.

— Я так тебя хочу, я даже не думал, что так можно.

— Все можно, — то ли согласился, то ли пообещал ему большее Гэвин и притянул Коннора к себе.

Вот теперь их поцелуй стал жадным и нетерпеливым. Градус нарастал, под одеялом становилось жарко, но Коннор не хотел его сбрасывать: его будоражили полумрак, интимность, пространство только для двоих.

И возбуждали. Гэвин под ним был таким горячим и послушным. Каждое движение Коннора находило в нем отклик. 

Стоило погладить по щеке, и он прижимался ей, а потом и губами. Когда Коннор спускался поцелуями на шею — Гэвин откидывал голову и открывал горло, изгибал плечо, и Коннор не мог остановиться, целовал и шею, и ключицы, оставлял темные следы на плечах. И снова возвращался к губам.

Когда Коннор приподнялся и повел рукой по боку Гэвина вниз, тот тут же отодвинул бедро в сторону, так бесстыдно и откровенно подставляясь, что у Коннора перехватило дыхание.

Вот теперь он отбросил одеяло, потому что хотел все видеть, и Гэвин открылся, раскинул бедра. Его тяжелый член перекатился по животу, головка блеснула влагой в золотом свете. Коннор сглотнул, прихватил губами кожу у него на груди, а сам провел ладонью по горячему стволу. Вкруговую погладил головку, ощущая ее рельефный венчик, а потом решительно спустился вниз, прижался к горячему члену щекой.

Его самого почти трясло, поэтому он не удивился, когда у Гэвина сбилось дыхание, он коротко застонал и дернул бедрами вверх.

Коннор так же губами погладил ствол и посмотрел на Гэвина — тот, приподнявшись на локтях, смотрел на него жадным темным взглядом, и в глазах уже не мерцали искры, а горело пламя. Гэвин облизал губы, прикусил нижнюю и медленно толкнул бедра вверх. Мышцы на влажном животе напряглись, когда Коннор обхватил головку губами и пропустил ее в рот. Сжал губы, погладил кончик языком, а потом пропустил член глубже.

Ох, он очень хотел взять в самое горло, но не смог, поэтому стал ласкать так, неглубоко, помогая себе рукой, и почти забыл смотреть на Гэвина — член того подрагивал, словно показывал, что ему нравится. Коннор хмыкнул с полным ртом, когда тот встал ровно и каменно. 

А ладони Гэвина легли Коннору на плечи.

— Я хочу, — прошептал он, прерываясь, — тебя.

Коннор выпустил головку с тихим звуком, приподнялся.

— Я здесь, с тобой. 

— В себе, — пояснил Гэвин без недомолвок. — Прямо настоящий секс хочу, чтоб ты меня, — на последнем слове он замолчал, подбирая слово, — хочу тебя в себе.

Член Коннора тоже дернулся и толкнулся в горячее Гэвиново бедро, а дыхание сбилось.

— Но я, — начал было Коннор, но Гэвин лишь поднял одну ногу и подхватил ее под коленом, открываясь совсем доверчиво и откровенно.

— Держи, я специально захватил.

И Гэвин кинул ему банку вазелина, ту самую, что обычно лежала, забытая, на полке за зеркалом в ванной. Значит, планировал? Вот уж против чего Коннор совершенно не возражал.

Первое касание выбило дух и из Гэвина, и из Коннора тоже. Сначала нежность кожи, а потом тугое жаркое скольжение пальца внутрь — как секрет, который наконец открылся и оказался еще чудеснее, чем Коннор представлял.

Он не знал, куда смотреть: на лицо Гэвина, чтобы запомнить, как тот кусает губы и жмурится, ахает, часто дышит и стонет на каждый осторожный толчок. Или же вниз, туда, где пальцы Коннора — сначала один, а потом и два — входили в тело Гэвина, растягивали его, и влажное бедро дрожало, когда тот поддавал бедрами.

Стоило представить, что вот сейчас вместо пальцев в это горячее нежное и тугое толкнется член Коннора, что Гэвин, такой загадочный и смешливый, очень близкой, хоть и едва знакомый, позволит Коннору сделать это — это! — и все мысли выбивало прочь.

Коннор добавил вазелин и добавил третий палец, прихватил губами, а потом прижался открытым ртом к члену Гэвина. Лизал короткими касаниями, поднимал глаза и видел, как тот смотрит в ответ. 

Коннор вдыхал сладкий запах: немного яблок, добавить ванили и сверху капнуть запахом Йольской ели, и голову ему кружило похлеще водки.

— Давай, Коннор, — шептал Гэвин и то смотрел на Коннора, то жмурился и откидывал голову назад, дергал бедрами ему навстречу, словно хотел так же сильно, как и сам Коннор.

Первое проникновение было как удар по всем чувствам. Коннор боялся, Коннор хотел, Коннор не мог остановиться, Коннор не мог двигаться.

Гэвин обхватил его ногами, дернул на себя, вскинул бедра, застонал, поморщился, потому что Коннор туго въехал до конца, шлепнул бедрами и тут же, не останавливаясь, потому что не мог, почти вытащил и как во сне толкнулся снова.

— Гэвин, Гэвин, Гэвин, — шептал он как в бреду, навалившись сверху, обжигая короткими поцелуями плечи и шею, губы, ловя горячие выдохи и задыхаясь, потому что на двоих воздуха было так мало. А дышать поодиночке было невозможно. 

Гэвин уперся стопой Коннору в поясницу и подталкивал его к себе, на себя, в себя, вскидывал бедра, и его ресницы снова торчали острыми стрелками, а глаза блестели от слез.

— Тебе больно? Я… прости.

— Нет, — Гэвин помотал по подушке головой, зашептал горячо и прерывисто: — Мне так хорошо, Коннор, я и представить не мог, что это может быть так хорошо! Еще, дай мне еще, прошу тебя, только не останавливайся!

«Я и не смогу», — подумал Коннор, но сказать не смог — Гэвин вплел пальцы ему в волосы, притянул к себе и поцеловал. 

И Коннор сорвался. Каждое движение его бедер обжигало удовольствием, сладкое напряжение нарастало, в паху горело, сводило, закручивалось. Он совсем перестал думать, уже не ощущал отдельно ни губ Гэвина на своих, ни члена внутри Гэвина, ни его задницы, которая так сжималась, так принимала… Все исчезло, осталось только жадное и горячее удовольствие, два слившихся в одно. Он слепо потянулся к члену Гэвина, наткнулся на его руку и обхватил ее своей ладонью, сжал, а сам догонял, догонял тот грузовик, который вдруг развернулся, разогнался и вдарил по нему так, что вышиб дух, мысли и, кажется, даже сознание.  

Уши заложило, сквозь гул глухо доносились стоны — он не знал чьи, — бедра работали, все еще вбивались в жаркое, дрожали, совсем потеряли ритм и темп, боги, что такое ритм, а впрочем, похрен… 

Коннор приходил в себя медленно. Ощутил сначала, что уткнулся лицом куда-то, но не смог понять куда, а через минуту уже целовал влажное плечо, касался языком, дышал, дышал, дышал.

Спать не хотелось — несмотря на негу, от которой в теле не осталось сил, голова постепенно начинала работать, но как-то однобоко. Коннор открыл глаза и теперь смотрел на плечо перед собой, на ухо, короткие волосы. На дрожащие, когда Гэвин моргал, ресницы.

— Ты кончил? — спросил Коннор и потянулся рукой вниз — та, на удивление, нашлась на груди Гэвина, потом погладила мягкий живот, коснулась влажных коротких волос в паху.

— Да, — мурлыкнул тот довольно и потянулся под ласкающей его ладонью. — Я нас обтер своей футболкой. Но надо встать. Но я не могу.

— Думаешь, стоит? — Коннор представил, что надо вылезти из кровати и сделать много лишних движений, и глубже уткнулся носом Гэвину в плечо. — Я не хочу. 

— И не надо, — Гэвин повернул голову, усмехнулся. — Склеимся и будем ходить только вместе.

Коннор фыркнул в теплое плечо. 

— Страшно представить, чем мы склеимся. 

— Не страшно, а интригующе, — Гэвин вздохнул довольно и умиротворенно, устроился удобнее. 

Подвигал головой, сминая подушку затылком. Раскинул ноги, скрестил их. Облизал губы, когда рука Коннора задела его мягкий член, дернул бедрами, подумал и… решительно сел.

— Ладно, я сейчас. 

Большое влажное полотенце было очень кстати, потому что Коннор сил подняться так в себе и не нашел. Зачем, когда Гэвин все устроил?

— А почему именно Йольский Кот?

Свеча уменьшилась почти вдвое, Коннор уже подумывал закрывать глаза и спать, когда Гэвин задал свой вопрос. 

Они лежали рядом, касались друг друга плечами, бедрами, стопами. Они переплели пальцы на руках, и Гэвин то и дело гладил его кисть большим пальцем. 

— А почему нет?

— Это же легенда. Почти исчезнувшая. А тут в лесах мало ли кто еще водится.

— «Кто еще» мне не подходит. Йольский Кот это, — Коннор замялся.

Гэвин словно почувствовал, что это важно. Он сжал пальцы.

— Что? 

— Это моя мечта с самого детства.

Гэвин некоторое время молчал, а потом спросил очень осторожно и тихо:

— Расскажешь?

Делиться таким было так странно. Коннор никогда и никому не говорил, что привело его к мысли о том, чтоб сделать фамильяром не просто кота, раз уж он любит кошек, но самого Йольского — древнего и опасного. Того, кто, по легендам, пугал людей и жрал их, если они не обзаводились шерстяными обновками к Йолю. Если они бездельничали целый год и не озаботились запасами и угощением на праздник.

— Это все моя бабуля. Сестра, — Коннор запнулся, — сестры были старше и уже не слушали глупых сказок, а вот мы с братом хоть особо и не ладили, но оба их любили. Особенно на Йоль.

— Так это бабуля приучила тебя к старым праздникам?

— Ведьмы и ведьмаки никогда их и не забывали. Мы отмечали все, что дошли до нашего времени.

— И обновки были?

— Конечно. Бабуля очень не хотела, чтоб нас съела живьем страшная великанша и ее Йольский Кот. Она пугала нас ими, когда мы не хотели носить колючие шарфы или шапки.

— Пока это не похоже на самого любимого героя.

Коннор рассмеялся, согнул ногу и закинул ее на бедро Гэвина. Вздохнул спокойно и расслабленно.

— Когда мой братишка засыпал — а он делал это, слава богам, очень быстро, — я выбирался из кровати и очень тихо шел на кухню. Там бабуля как раз готовила угощение для всей семьи, и ей не с кем было поговорить, кроме ее фамильяра.

— Черного кота? — хмыкнул Гэвин.

— Не угадал, — хмыкнул Коннор точно так же. — Никто так и не узнал, кем он был на самом деле. Да, моя бабуля умела хранить секреты. А фамильяр чаще всего был филином. С этими перышками, как брови. Он мне ужасно нравился, — Коннор помолчал. — Она заворачивала меня в свою шаль и сажала на высокий стул. Наливала молоко, давала что-нибудь сладкое и готовила. А заодно рассказывала сказки о богах и их проделках. О героях и подвигах. А все, чего не знала, додумывала сама. Я слушал, открыв рот, и так и засыпал уже под утро, когда она заканчивала. 

— Я думал, дети выбирают самого доброго персонажа.

— Я уже не помню точно, но дети, кажется, выбирают самого интересного.

— Почему не Фенрира, сына Локи, или Гарма — пса, охраняющего мир мертвых? И даже здесь, на севере, есть свои, родные духи. Волков тогда вообще расплодилось много по всему свету. 

— Тогда?

Гэвин хитро усмехнулся.

— В стародавние времена, когда Один ходил по Мидгарду, а Локи рожал сыновей. Или вон Вальравн, ворон-волк. Или бабуля про него не рассказывала?

— Рассказывала. Она знала много сказок и легенд. И про вепрей, и про змеев и драконов.

— И ты не выбрал дракона?

— Я выбрал Кота. Самого интересного из опасных, которого все боятся.

— Кота, который жрет людей? Не страшно было?

Голос Гэвина был ровным. Даже слишком.

Коннор молчал, сжал замершую в его пальцах ладонь.

— Я не верил, что со мной может случиться что-нибудь плохое, ведь бабуля обо всем уже позаботилась, связала нам носки. И даже еду для Кота оставляла на улице.

— А что насчет безопасности потом?

— А потом я вырасту и стану самым сильным, и Йольский Кот полюбит меня и станет моим прекрасным фамильяром. И мы будем самыми сильными в ковене.

Гэвин помолчал, потом спросил негромко:

— Ты так хочешь силу?

Коннор повернулся к нему — свеча почти догорела, и вокруг сгустилась темнота, но он видел, как Гэвин смотрит на него.

— Я хочу мою мечту. — Они молча смотрели друг на друга, за стеклом выл ветер. — Это слишком много? — спросил Коннор наконец.

И Гэвин помотал головой.

— Нет. Не слишком.

***

К утру метель едва угомонилась, и, когда Коннор встал, стараясь не тревожить спящего Гэвина, небо все еще было затянуто серой хмарью. Но пока он ставил тесто, а потом пек миндальные булочки, совсем распогодилось, и кухню затопило ярким солнечным светом.

Гэвин — чуть сонный и теплый — пришел на запах. Пока Коннор закручивал последние булки и раскладывал их на противне, обнял со спины, ткнулся губами в шею и стал мягко выцеловывать ленивые узоры. 

У Коннора дыхание сбилось, он скрутил последнее тесто побыстрее, как вышло, накинул на заготовки салфетку и повернулся к обнимающему его Гэвину лицом. Закинул руки ему на плечи, обсыпал их и волосы мукой, но кому было до этого дело? 

Он долго не хотел отрываться от губ Гэвина: тот так дразняще прихватывал ими его собственные, так сладко втягивал верхнюю и нижнюю по очереди и то почти невесомо их облизывал, то толкался языком в рот Коннора. А потом словно сдавался и позволял творить с собой… всякое.

Коннор так увлекся этим интересным занятием, что очередная партия булочек чуть не сгорела — он ахнул, почувствовав запах, но все равно не метнулся к плите, как сделал бы, не задумываясь, раньше, а мягко отстранился — целоваться ему было интереснее. 

— Какие планы? — Гэвин заглянул под салфетку, ткнул пальцем мягкий бок поднимающейся булки. — Ух ты.

— Есть предложения?

— У меня-то? — Гэвин поймал взгляд Коннора и поиграл бровями — очень мило и смешно. — У меня всегда есть предложения. Например, рассмотреть твою кровать и при дневном свете тоже.

Коннор улыбнулся.

— Как заманчиво… 

— Да?

— …но никак не получится. Сегодня у нас по плану расчистка поляны. Неужели забыл?

Гэвин смущенно пожал плечами.

— Подумал, что на поляну можно и попозже.

— Нет, — сказал Коннор с сожалением и сам удивился, что оно вышло таким искренним. — Доставай масло и джем, будем завтракать и за работу. У меня есть еще планы на день.

— Не в лесу? — испугался Гэвин, и Коннор помотал головой:

— В городе. 

— Отлично! 

Коннор почти ждал, что Гэвин начнет его расспрашивать подробнее, но сегодня тот лишь кивнул и полез в холодильник.

Когда они, одетые и нагруженные лопатами и метлами, встали у запечатанной двери, Коннор задержался, проверяя, есть ли кто-нибудь или что-нибудь с той стороны. Видно, тьма при дневном свете пряталась в своем мире, так что он спокойно открыл дверь и посмотрел в черный коридор.

Уловил едва заметное движение сбоку.

— Не беспокойся, это не темнота, это коридор из моей силы. Тьма не может ждать тебя в нем.

— А тогда ломилась довольно зрелищно.

— Она ломилась не в дверь, а в коридор. И от этого дергалась дверь.

— Ладно, — Гэвин смущенно хохотнул. — Я не боюсь.

— Стоит разумно опасаться, верно? — повторил Коннор его давние слова и кивнул: — Пошли.

Поляну замело знатно. Когда они, все в снегу, вышли из кустов, Гэвин присвистнул, а Коннор только вздохнул — работы было, скажем так, много.

— Надо было раньше выйти, — сказал Гэвин, оглядывая поляну. — До вечера не справимся.

— Так всю поляну чистить и не надо. Давай тропинку до ели, под ней настилы, я помню где, покажу. Потом еще пару мест с тропинками. И кострище, — он указывал рукой, где что находится, а потом повернулся к Гэвину. — Во второй раз не так страшно.

Гэвин смотрел на него, и улыбка играла в глазах и в уголках его губ. Он потянулся, коротко прижался губами и тут же отпрянул. Поправил свою любимую шапку и взялся за лопату.

— Я пойду впереди, а ты дочищай, что останется.

Дорожка к ели была самым сложным этапом. Она извивалась среди заснеженных кустов и сугробов-холмиков, и было непросто угадать, где же под всем этим снегом лежат доски через ручей. 

Когда они дошли до ели, Гэвин выпрямился, оперся на лопату и огляделся.

— Даже не верится. Место не узнать.

— Подожди, в темноте и с костром будет как раньше. Да и что ты мог запомнить, ты ж почти без сознания был.

Гэвин глянул коротко и кивнул.

— Ладно. Где твои настилы? 

Коннор прикинул, посмотрел и указал направление. 

Гэвин справился быстро: лопатой махал так активно, что тонкая снежная взвесь так и стояла в безветренном воздухе и сверкала на солнце. Когда он стал расчищать настил, на котором стояла еда, ему под лопату стали попадаться тарелки и чаши. Первые он неосторожно расколотил, потом стал вгонять лопату в снег осторожнее, а находки отставлял в сторону.

— В этот раз тоже будешь готовить?

Коннор, который мел освобожденные от снега доски, помотал головой.

— Думаю, Кот придет и без богатого угощения. На первый раз я его тоже скорее жертвой приманил, а сейчас он вернется из-за интереса.

— Не только, — с намеком сказал Гэвин, и Коннор согласно кивнул.

— Все не так просто, да. К тому же, — он не договорил и смерил Гэвина задумчивым взглядом.  

Тот даже отступил и напрягся. 

— Что?

— Да ничего, просто думаю, — ответил Коннор, встряхнулся и оглядел поляну. — Вот здесь кострище, тут второй настил, а под елью еще один — маленький для меня, если придется ждать.

— Командуй, ты босс, — согласно кивнул Гэвин и стал чистить дорожку ко второму настилу — жертвенному.

Пока Гэвин этим всем занимался, Коннор достал блокнот, осмотрелся еще раз, хоть и в первый изучил поляну достаточно хорошо. Но теперь у него появилась пара-тройка новых идей, все ради того, чтобы вторая попытка прошла успешно. Тем более трудностей прибавилось.

Коннор с компасом отметил стороны света, расчертил какую-то схему и потолкал только-только остановившегося Гэвина в плечо.

— Вот туда дорожку на три метра, а туда, — он махнул рукой в сторону леса, — через два метра раздвоить и еще по три ближе к кустам.

Он почти не поднимал головы от блокнота, лишь указывал рукой и коротко поглядывал на окружающий их лес, чтоб не ошибиться.

— Коннор! — окликнул его Гэвин, и тот поднял голову, еще не включившись.

— А? Что?

— Ничего страшного, — Гэвин выдохнул ему это в губы, — но очень нужное.

И поцеловал.

Замерзшие губы опалило жаром чужого дыхания и теплотой поцелуя. Коннор едва не выронил блокнот — не выронил же? — и подался навстречу. Пар от их дыхания окутывал лица, оседал на ресницах и схватывался на морозе инеем. Сколько они так стояли? Коннор потерял ощущение времени, было так хорошо, что он не торопился возвращаться в реальность.

Но пришлось.

— Запомнил? — спросил он, когда они оторвались друг от друга.

— Примерно, — кивнул Гэвин. — А что?

— А я пока принесу дров. Надо сложить костер, а потом у меня еще есть чем заняться. Надо сварить кое-что.

— Из еды? — удивился Гэвин, и Коннор помотал головой.

— Нет. 

И не стал объяснять дальше — сам еще не был точно уверен, какие зелья стоит сварить, чтоб усилить ворожбу призыва. 

Он бегал в свой подвал несколько раз. По ходу дела подсказывал Гэвину места, где нужно было расчистить пятачки среди сугробов, а потом снова то привозил на тобоггане^[1] целую охапку дров, то возился с укладыванием правильного костра, который разгорится сразу, без мучений, то приносил из подвала сухие травы, которые укладывал на расчищенных Гэвином пятачках.

Закончили они ближе к вечеру, когда солнце окрасило снег в золотой теплый цвет и стало заваливаться за дальние холмы.

Коннор был рассеян. Он окинул взглядом почти подготовленную поляну, кивнул сам себе и поманил Гэвина в сторону коридора домой. А там сам не заметил, как запер дверь, как разделся и сел на кухне за стол. И как Гэвин подсунул ему что-то горячее и ароматное. И забрал блокнот.

— Эй! — потянулся он следом, но получил булочку в протянутую руку.

— Выпей чаю, пожалуйста.

— У меня нет времени, мне надо… 

— У тебя еще куча времени. Йоль закончится не завтра, ты все успеешь. И Кот твой никуда не денется. 

Коннор хотел возмутиться и возразить, но осекся. Да, раньше ему никто не указывал, что делать, но раньше никто и не беспокоился, чем он занят и не навредит ли себе в процессе. Кроме, разве что, бабули, но она давно уже предоставила его самому себе и уехала, не обещав писать или звонить. 

И пока Коннор откусывал булку, жевал и запивал крепким бабулиным же чаем, он подумал, что она наверняка начала жизнь заново там, где никто не знает, сколько ей лет, и не просит поухаживать за внуками.

И правильно. У каждого своя дорога. И у него тоже.

— Так, а теперь в подвал.

— Сомнительное приглашение, — хохотнул Гэвин, но глядел настороженно.

— Это не приглашение, я работать. Найдешь чем заняться?

Гэвин кивнул.

— Не беспокойся, я прослежу за домом. 

Коннор едва не закатил глаза.

— Полагаюсь на тебя. Если что — ложись. Я подойду, как закончу.

И он ушел в подвал, где ему было чем заняться. 

Талисманы. Ему нужны были талисманы, которые помогли бы ему увеличить силу его ворожбы и сделать так, чтоб на этот раз никто и ничто не помешало ритуалу пройти успешно. 

Коннор снова вытащил стол на середину, туда, где сходились все потоки, и там уже занялся созданием талисманов. Он не забыл проверить дверь на поляну и через некоторое время почувствовал на том конце холодное присутствие. Все эти ночи тьма не уходила. Наверное, у нее был неиссякаемый запас терпения, и теперь нужно было найти способ от нее избавиться. Непростая задача. В какой-то момент Коннор решил было обратиться за советом к Хлоям, но передумал. Это его проблема и его задача. Он должен справиться сам. И тьму прогнать, чтоб не портила жизнь ни ему, ни Гэвину, и призвать снова Йольского Кота и заключить с ним договор.

Тьма с той стороны напряженно прислушивалась, но Коннор был уверен, что с его защитой ничего она уловить не сможет, и его ворожба станет для нее неприятным сюрпризом. 

На заключительном этапе, когда все нужные ингредиенты лежали перед ним на столе, заряженные его силой и вложенными в нее приказами, Коннор зажег свечи на краях стола и погасил электрический свет. Огонь в очаге пригнулся и затаился, распластался на углях синим тонким слоем — старался не мешать.

Зато свечи стояли ровные и сияющие, вытянув свои напитанные силой огоньки вверх, и в середине, где их свет сливался, травы и все остальные части талисманов дрогнули, поднялись над столом и стали закручиваться, догоняя друг друга и перемешиваясь. Запахи усилились, когда Коннор зачерпнул из парящего рядом котла зеленый пенящийся взвар и плеснул его в середину травяной воронки. Отбросил черпак и протянул руки — и под ладонями вся эта масса, чуть светящаяся и напитанная его силой, стала разделяться на девять частей. 

Он не запомнил, сколько это заняло времени и сколько взяло его сил: очнулся, только когда девять талисманов — плоских спрессованных медальонов с выдавленными скрытыми рунами — лежали на столе перед ним и дрожали от напитавших их приказов и силы.

Гэвин проснулся сразу, стоило Коннору появиться в дверях спальни. А может, он и не спал, а ждал его, потому что быстро встал и подставил плечо, когда Коннор запнулся о свою же ногу. Усадил на кровать и раздел, уложил, укрыл одеялом и хотел уже встать, но Коннор удержал его за руку.

— Ты куда? — спросил он настойчиво, хоть и чувствовал, что это все на последних силах. — Останься.

— Я не помешаю? Ты устал.

— Я буду больше думать, как тебе спится на диване, а не отдыхать. 

— Хорошо, — Гэвин сел рядом, снял футболку, и Коннор, хоть его глаза и закрывались от усталости, протянул руку и положил ее Гэвину на живот. Вопрос вырвался сам собой:

— Ты останешься со мной? 

— Только если ты этого захочешь.

Коннор хотел рассмеяться и сказать, что это смешно, ведь он уже предложил Гэвину остаться, но промолчал. Кто знает, что в его жизни изменится с появлением фамильяра. И появится ли он вообще. 

Утром он не спешил вставать. Сегодня Гэвина уже не было в кровати, из кухни доносились интересные запахи, а Коннор все лежал и обдумывал свои слова, что вырвались вчера в момент усталости.

Он снова задумался, почему так быстро открылся незнакомцу, ведь он знал его всего дней пять или шесть, и пусть это уже не пугало, но несколько обескураживало. Коннору даже хотелось снова проверить себя на очарованность, на ворожбу, зелья, колдовство, хоть он и делал это несколько раз. Неужели он и правда так искренне верит Гэвину? Пропускает недоговорки и не сомневается, что тот все расскажет, когда придет время.

А оно вообще придет? Или Коннор так и останется в дураках? С другой стороны, Гэвин столько всего наговорил, что догадки Коннора стали почти уверенностью. Осталось всего лишь назвать все своими именами. И если они не делают это сейчас, значит, сделают во время ритуала. Ну а когда еще?

— Кофе? Или чай? — крикнул Гэвин из гостиной, и Коннор вздрогнул, повернул голову.

Гэвин стоял с тарелкой и старался улыбнуться, но у него не очень получалось, словно назойливые мысли мучили и его тоже. 

В желудке заурчало.

— Чай. А что у тебя? 

— Ветчина, самая Йольская еда. И твои булочки, — Гэвин скрылся, зазвенел посудой на столе гостиной. — С утра забежала внучка мистера Дженкинса, сказала, что свинью он привезет с трех до четырех. Примерно.

— Отлично! — Коннор рывком встал, огляделся и нашел свою одежду аккуратно сложенной на кресле у окна. 

— Значит, ритуал близко?

Гэвин встретил его с чайником в руках. Он не суетился и собирал на стол так привычно, словно делал это уже не раз и не два. И собирался делать это в будущем. Коннор не почувствовал отторжения и просто кивнул:

— Думаю, сегодня.

Гэвин ничего не сказал, но, когда ставил чайник на стол, Коннор увидел, как подрагивают его руки. 

— Чего ты боишься? — быстро спросил Коннор, и Гэвин нахмурился.

— Всего лишь разумно опасаюсь, — отшутился он. — Ритуал — это риск, ты будешь на поляне в темноте, это не твой двор, защиты там нет, что будешь делать, если, — он запнулся и исправился: — когда придет тьма?

— Покажу ей пару секретов, — Коннор постарался, чтобы его слова были убедительными, хоть и не чувствовал полной уверенности, что все пройдет так легко, как ему бы хотелось. — Ну и Кот, думаю, поможет.

Гэвин кивнул, а потом спросил:

— Почему?

— Наверное, ему не понравится, что что-то мешает обсуждению нашего договора. 

— Не понравится, — Гэвин согласно кивнул и сел за стол напротив. — Думаю, он сделает все, что может.

Коннор кивнул и сделал вид, что ни на какие мысли его эти слова не навели. Сегодня он и так все узнает, так стоит ли торопиться и все портить?

А дел все равно оставалось много. Из кладовой Коннор собрал все коробки, что остались после переезда, и всю упаковочную бумагу, и, прежде чем снова спуститься в подвал, спросил у настороженно поглядывающего на него Гэвина:

— Если мистер Дженкинс придет, пока меня не будет, сможешь открыть ворота и показать ему дорогу к сараю? 

— Да, но… 

— Вот же! Дорожка же не расчищена.

И Коннор взглянул на Гэвина.

— Нет, — засмеялся тот и на шаг отступил, — пожалуйста, только не лопата опять!

— Если он поедет по снегу, то может заехать на скамейку или на клумбу.

— А что на клумбе? Нужные травы?

— Цветы, — стушевался Коннор, — красивые. От прежних хозяев дома остались. 

— Розы?

Коннор помотал головой.

— Терпеть не могу розы. С детства. 

— Укололся?

Коннор на миг вспомнил, как продирался через заросли роз, которые вырастила вокруг него какая-то неумеха из ковена, и передернул плечами.

— Пальчик уколол. Так ты справишься?

— Конечно. Занимайся своими делами спокойно. Приму я твою свинку, как родную.

Глаза у Гэвина блеснули, и от него пахнуло свежестью и лесом, и Коннор, давно уже не чувствовавший подобный запах, быстро сказал, ни на миг не задумавшись:

— Она нужна мне живой.

 — Так и скажу мистеру как-там-его Дженкинсу, — и Гэвин засмеялся, первый раз за утро легко и свободно.

Словно им и так все ясно, и секрета больше нет.

Коннор кивнул и хотел уже идти, но Гэвин остановил его. Взгляд стал серьезным, и вся веселость слетела с него, как морок. Коннор замер, ожидая, что же Гэвин ему скажет, но тот молча обнял, подтянул к себе и поцеловал. 

К этому было так легко привыкнуть! И пронзающее его каждый раз удивление — вот! он! целуется! — с легкостью перекрывали удовольствие и чувство, что так и надо. 

Серо-зеленые глаза Гэвина лучились, когда он смотрел на Коннора.

— Все будет так, как ты захочешь, — сказал он уверенно. — Верь мне.

Коннор кивнул — он и так ему верил, с самого первого дня. Ладно, может, со второго.

Сначала Коннор сбегал на поляну и еще раз придирчиво перепроверил все откопанные Гэвином настилы, а главное, все места для талисманов. В настиле для жертвы кольцо все так же крепко сидело в досках, а от прошлой свиньи не осталось даже веревки. Что ж, он надеялся, что на этот раз никакая Дикая Охота им не помешает.

Разве что дикая тьма попытается.

Коннор посерьезнел, удостоверился, что на поляне все почти готово и осталось только принести побольше дров для костра и еще кое-что для защиты его ритуала.

Он вернулся домой, взбежал по ступеням из подвала и сразу же выскочил из дома на улицу. Заглянул за угол и полюбовался, как размашисто Гэвин отбрасывает снег, а потом пошел в город, в ближайшие магазины. Зашел в хозяйственный и в охотничий, а после и к соседу фермеру забежал, чтоб сторговать спрессованное сено. 

Там он еще и задержался, поэтому когда на такси подъехал к дому, то увидел, что мистер Дженкинс уже привез свинью, и теперь Гэвин указывал ему, как проехать к сараю. 

Вот и отлично. С водителем и сыном фермера они выгрузили все купленное, и, пока Гэвин возился с оглушительно визжащим хряком, Коннор почти бегом перетаскал все в подвал. Бегал по лестнице вверх-вниз с такой скоростью, что на последнем рывке у него уже подрагивали ноги. 

День шел на убыль, тени от деревьев становились все длиннее, а Коннор понимал, что дел у него еще по горло. Может, не стоило торопиться? И провести ритуал завтра, отдохнуть после такого забега?

Но он отбросил эти мысли — он не смог бы ждать еще день. Внутри все подрагивало от нетерпения: ему очень, очень хотелось снова увидеть Йольского Кота во всей его красе, поговорить с ним и предложить стать фамильяром. И пусть он согласится! И прояснить, наконец, с тьмой и с Гэвином.

Возможно, удастся сделать все сразу.

Он снова был в подвале и на минуту задумался, глядя на разложенные на полу покупки, поэтому пропустил приближение брата. Очнулся, только когда тот переступил границу и оказался на его земле.

— Дерьмо! — выругался Коннор и снова помчался наверх.

И успел как раз вовремя: Кевин и Гэвин стояли у двери на террасе и неприязненно друг друга рассматривали.

— Повторяю, — голос Кевина был надменный и раздражающий, — кто ты, черт тебя дери, такой? 

В руке он держал плетеную корзину с торчащими оттуда колосьями и зелеными ветками.

— Ну, а кто ты, я знаю, тут уж не ошибешься, — Гэвин смерил его взглядом и хмыкнул так, словно знал про Кевина кучу секретов и все нелицеприятные. Хотя не знал, конечно, Коннор рассказал ему совсем немного, почти ничего. 

Однако на Кевина подействовало.

— Что ты сказал? На что это ты намекаешь?

— На то, что хоть у вас с Коннором и похожие лица, но сразу видно, кто оригинал, а кто подделка.

— Гэвин! — попытался остановить его Коннор, но Кевин уже взвился.

— Да что себе позволяет этот человек? — выплюнул он. — Коннор, поставь на место своего соседа!

— Это не сосед.

— Знакомого! — Кевин не отводил взгляда от довольного лица Гэвина и заводился с каждым ответом.

— Это не просто знакомый.

— Мне все равно! Пусть он уже уберется! Я пришел к своей семье!

— Он живет со мной. И знает обо мне. 

— Да неважно! Что?! 

Кевин наконец оторвал разъяренный взгляд от Гэвина и с изумлением уставился на Коннора. Странно было видеть такую гамму эмоций на почти своем лице.

— Мы живем вместе, — вставил Гэвин и моментально оказался рядом с Коннором. — Между нами, — и замолчал, вопросительно взглянув на Коннора.

— Так что между вами? — тон Кевина сочился сарказмом. — Коннор, видишь, что ты натворил?

Коннор даже перестал злиться на Гэвина за это представление.

— Пояснишь?

— Уж я поясню! Ты же ничего не понимаешь в людях. Недели не прошло с праздника, а с тобой уже живет какой-то проходимец! Ты хоть понимаешь, во что вляпался?

— Видимо, жду, пока ты мне расскажешь?

Кевин перекинул корзину с руки на руку, наклонился к Коннору и сказал, кривя лицо:

— Как минимум — человек начитался Молота ведьм и теперь хочет поджечь ведьму.

— Да, мы неплохо зажигаем, — вставил словечко Гэвин, и Коннор задвинул его за спину под разъяренным взглядом.

— Кевин, не думай, что ты здесь самый умный…

— Да уж умнее тебя! — Кевин поставил корзину на пол, отряхнул руки и выпрямился. — У тебя же все не как у нормальных ведьмаков. Ушел из ковена, — Кевин говорил так, словно с Коннором действительно что-то было не в порядке, — ни с кем не видишься, не приходишь на сборы и чаепития, не делишься ничем.

— Да, я не любитель болтать.

— Живешь один. Ничего у тебя не в порядке. Ничего не получается. Ты же просто сидишь один, как сыч, и пропадаешь!

— Он всегда такой пафосный? — озабоченно вставил Гэвин из-за плеча.

Коннор закатил глаза.

— Кевин, хватит болтать ерунду. Я тебе не нравлюсь, но… 

— Я люблю тебя, Коннор. И я должен охранять тебя даже от тебя самого. Кто сделает это лучше меня?

— Я сам?

— Нет! — Кевин поддернул рукава куртки. — Вот сейчас и узнаем, кто это, — он смерил Гэвина взглядом, — и что ему от тебя нужно.

— Не смей. Это моя земля.

Кевин только усмехнулся.

— Так надо учиться ее защищать!

И, подняв руки, направил их на Гэвина.

Коннор, ни на миг не задумавшись, заступил ему дорогу и приказал:

— Нет!

А потом поднял ладонь на уровень лица и дунул. Голубой туман, заклубившийся вокруг ладоней Кевина, замер и застыл. Тот взвыл, затряс ладонями, пытаясь сбросить замершую силу. 

— Ты что творишь?!

— Это моя земля. Или веди себя нормально, или… 

— Да кто здесь нормальный? Говорил я Хлоям, что от тебя проку не будет, — Кевин наконец отряхнул ладони и со злостью посмотрел на Коннора. — Давай его допросим.

— Не нужно.

— Коннор!

— Я сказал, я сам разберусь!

Кевин отступил, криво усмехнулся и пробурчал:

— Посмотрим.

А потом резко отступил вбок, очень быстро снова вскидывая руки и протягивая их в сторону Гэвина.

Он никогда не понимал с первого раза.

— Прочь!

От голоса Коннора содрогнулись стены дома. Кевина словно ударило в живот, вынесло с террасы, отбросило, опрокинуло спиной в снег и протащило почти до самого забора. Головой и плечами тот собрал целый сугроб, остановился и через пару секунд сел, отплевываясь и пытаясь отдышаться. Застонал и мотнул головой — с волос и плеч посыпался снег.

— Ты охренел?! — заорал он, едва отдышался, и попытался встать. — Смотри, что он с тобой сделал!

— Кевин, иди домой. Или тебе нужна помощь?

— Да пошел ты!

Солнце уже касалось горизонта, и в его лучах вихрь, взметнувшийся на том месте, где исчез Кевин, был почти бордовым. Коннор осмотрел улицу, но никто не пялился и не кричал: «Вау!», так что он вздохнул и повернулся к Гэвину.

— Так что это было?

— Это?

— С чего ты на него набросился?

— Вообще-то это он.

— Первый начал, да, — не сдержал Коннор улыбки. — Так все же?

— Да корзинка его. Посмотри, он принес какую-то гадость. 

Коннор посмотрел, настроился, проверил. И да, завернутый в вышитое полотенце пирог был полон зелья, не самого хорошего по воздействию — подчинение? Или затуманивание разума? Коннор не стал разбираться, что именно подмешал в него Кевин, ему было неинтересно. 

Он махнул рукой, и корзинку вышвырнуло с террасы, а потом, в высшей точке полета, испепелило без следа со всеми полотенчиками, колосьями и недобрыми пожеланиями. 

Гэвин одобрительно кивнул.

— Идем в дом? А то совсем выстудили.

Коннор прошел следом за Гэвином в дверь и закрыл ее за ними. 

— Думаю, на сегодня наши дела закончены.

— Что? — Гэвин замер у вешалки с курткой на одном плече. — А ритуал?

— А ритуал не сегодня. Я устал.

Не зря он думал отложить ритуал на завтра. Как чувствовал, что придется.

Гэвин скинул и повесил куртку, помог раздеться Коннору, а потом усадил его у камина.

— Я сам все сделаю. Отдыхай.

— Когда у меня будет фамильяр, — Коннор, вытянув ноги, смотрел, как Гэвин разжигает огонь, — я буду справляться куда лучше.

Гэвин подбросил еще одно полено и повернулся.

— Да ты и так отлично все делаешь. Но будет еще лучше, я уверен.

Коннор какое-то время смотрел на него молча, в груди теплело, заботы уходили прочь. И даже неприятная сцена с Кевином выцветала, теряла значимость. Коннор знал, что тот был нетерпим не только к людям, но и не в меньшей степени к родне, но не ожидал, что тот начнет ворожить прямо на земле Коннора, да еще и после предупреждения. 

Что он вообще думал о Конноре? Раз не ставил его ни в грош. 

Но и это подождет.

— Пойдем в кровать? — спросил он внезапно, и Гэвин переключился сразу и без возражений.

— Идем! 

Коннор проснулся на исходе ночи. За окном все еще было совершенно темно, но он чувствовал близость утра. И близость следующей — девятой ночи Йоля.

Он не знал, почему это было важным на заре времен, но сейчас ощутил спокойствие и почти полную уверенность, что все пройдет успешно.

Коннор тихо встал и прошел в темноте в ванную.

Светало, когда в одном полотенце он вошел в спальню. Хотел тихо одеться и начать день, но Гэвин уже не спал — он как раз зажег новую свечу и ставил ее в старинный Йольский подсвечник. За окном было тихо, все замерло в безветрии, а край горизонта светлел, наступая на выцветающую густую синь. 

— Ты сегодня ранняя пташка. Много дел?

Гэвин подошел — расслабленный и спокойный, в белых шортах, босой и взъерошенный. Но не сонный — на столике уже парил чайник, стояли две любимые голубые чашки Коннора и что-то под салфеткой.

— Сегодня по плану уборка, потом приготовим обед, а потом я схожу ненадолго на поляну, там меня уже заждались.

— Чем я могу тебе помочь? — игриво спросил Гэвин, глядя то в глаза Коннора, то на его губы. 

Он был очень близко, но все еще не тянул руки, не касался. Только дразнил.

— Покорми хряка, — Коннор не замешкался с ответом. — И навоз убери, пожалуйста. 

Гэвин скривился.

— Эй, это неправильный ответ!

— А какой тебе по нраву?

Гэвин прикусил губу — вот теперь он намекал и флиртовал. 

— До всего этого, — он повел рукой, намекая, видно, на предстоящее дело, — я хотел бы взглянуть, как ты подготовился к встрече с Котом.

Коннор нахмурился. Вроде Гэвин серьезную вещь спросил, а вид у него был такой, словно не очень.

— Ты хочешь проверить поляну?

Гэвин рассмеялся, взял Коннора за руку и потянул за собой. К кровати.

— Не угадал. Еще в первый день… ночь, — исправился он, — я заметил эту важную часть твоего гардероба. И просто мечтал провести проверку.

— Как-то это, — Коннор замялся, — внезапно.

Гэвин повернулся и мягко взял Коннора за плечи. 

— Это для тебя внезапно, а я мечтал, подгадывал момент. И мне кажется, что это будет прекрасным началом дня. Ведь это очень важный предмет.

Коннор растерялся.

— Да что это? Проверишь, надел ли я трусы с начесом? Так я термобелье надену.

Гэвин даже глаза закатил.

— Да нет же, — он потянул за ручку комода. — Я про это.

И достал полосатые носки. Гольфы.

— Эти шерстяные носки? 

Коннор как постирал их после первой ночи, так и забыл в комоде. А Гэвин, видно, помнил?

— Это очень важная деталь в Йольскую ночь! Я должен проверить, все ли с ними в порядке. Садись, — он усадил Коннора на кровать, вытащил выстиранные и высушенные гольфы и пропустил через кулак. — Они колются?

Коннор все еще смотрел недоверчиво, но было что-то в голосе, в тоне Гэвина. Подозрительное.

— Нет, — сказал Коннор, вглядываясь в его лицо. — Очень мягкие, на ноге сидят как родные. Словно, — он сдержал усмешку, — ласкают.

Гэвин быстро на него глянул, понял, что игра раскрыта и сдерживаться больше не надо.

— Надо срочно, срочно проверить, не потеряли ли они свои свойства! Иначе котик будет недоволен.

— Ну, давай проверим, котик, — ответил Коннор игриво.

Он внимательно смотрел на Гэвина, однако тот не отреагировал — все мял гольфы и жадно смотрел на Коннора, а потом облизал губы и спросил:

— Можно?

Он присел, хотел взяться за ногу Коннора, но тот первым поднял правую и поставил ее Гэвину на грудь.

— Ну, давай.

И согнул пальцы, чуть сминая кожу.

Кажется, Гэвин был серьезен больше, чем хотел показать, потому что у него сразу расширились зрачки. Он провел взглядом вдоль ноги Коннора до его прикрытого полотенцем паха, потом выше, по груди, и наконец остановился на его губах. До глаз пока не дошел.  

— Не отвлекайся, — Коннор облизал губы и улыбнулся, глядя, как все тяжелее дышит Гэвин, как он облизывает губы вслед за ним. — У нас важный тест. 

— Ага.

Гэвин взял один гольф, обеими руками собрал его складками, открывая самый носок, и чуть отодвинулся.

— Подержи на весу.

Попросил и тут же накрыл пальцы Коннора гольфом, натянул его на стопу и на пятку. Остановился и погладил, а потом обхватил щиколотку ладонью поверх черно-белого полосатого шерстяного гольфа.

Гэвин наклонился и коснулся голени губами: мягко приласкал гладкую кожу на кости, потом поцеловал с одной стороны, прикусил с другой, а влажную дорожку, что провел к колену языком, тут же закрыл гольфом. Прижался губами и к колену — выцеловал его, обжег частым дыханием кожу выше на бедре. Раскатывая, натянул следом за губами гольф, потянул выше полотенца, только на этот раз не оставил его целомудренно на месте, а трепетно отодвинул в сторону.

Коннор, который хотел повеселиться, вдруг поймал себя на том, что жадно ловит каждое прикосновение, даже самое легкое. Что дыхание Гэвина обжигает его кожу, и что полотенце больше не сдерживает член, а тот наливается силой от каждого поцелуя.

Когда Гэвин дотянулся до паха — хоть гольф остался сильно ниже, — Коннор уже безотчетно откинул бедро в сторону, давая ему место для маневра, но Гэвин лишь поцеловал его в паховую складку и поднял лицо.

— Ну как, — голос Коннора сел, — тест-драйв.

Гэвин продолжал ласкать ладонями его бедро, внутренню, нежную часть. Прижался к белой коже губами, все так же глядя Коннору в глаза, и ответил:

— Подожди, еще только подготовка. Проверка всех систем, — вышло хрипло.

— Ах, вот как, — Коннор согнул ногу в гольфе, уперся стопой Гэвину в плечо и надавил. — Значит, займись делом. Меньше слов.

Гэвин снова сел на пятки, хрипло засмеялся и поправил шорты — те стояли в паху внушительным домиком. Коннор тут же поставил туда голую ступню и тоже ахнул, когда у Гэвина сбилось дыхание. Он потрогал пальцами влажное пятнышко на ткани, и Гэвин быстро стянул с кровати второй гольф, собрал его и посмотрел на свой пах, где Коннор так и мял его член своей стопой. 

— Да на хрен, — задыхаясь, сказал Гэвин, отбросил гольф в сторону и, крепко взяв ногу Коннора за щиколотку, стянул шорты. 

И застонал в голос, поставив ногу Коннора обратно. 

Коннор тоже застонал, только тихо, потому что нежность и горячая влажность члена под стопой были такими яркими. Он осторожно двигал ногой, прижимал, чтоб не сделать больно, но больно становилось только ему — в груди тонко звенело при виде откинувшего назад голову Гэвина, с его блестящей грудью и крепкими раздвинутыми бедрами. С этой его доверчивой похотью, с горячностью и желанием, что сквозило сейчас в каждом движении.

— Иди ко мне, — сказал Коннор и убрал ногу.

Гэвин тут же вскинулся, поднялся и положил ладони на ноги Коннора, приласкал кожу одной, проверил на мягкость шерсть другой, а потом подхватил под коленями. И опрокинул Коннора на кровать.

Полотенце совсем слетело, и член шлепнул Коннора по животу. Гэвин прижался пахом, притерся, уперся в кровать коленом, движения стали теснее и быстрее.

Коннора просто прошибало удовольствием. Лежать так, раскинув бедра, оказалось очень горячо. Этой степени доверия он никогда не достигал, поэтому потянулся, обнял Гэвина за шею, притянул к себе и, толкнувшись навстречу, прошептал:

— Давай, доведи до конца свою проверку.

— Что?

— Хочу тебя. Чтоб, — он вспомнил вымученную дипломатичность Гэвина и сказал: — Чтоб ты меня трахнул. Хочу твой член в себе, в заднице, по-настоящему. 

— Бля, — коротко выдал Гэвин первое ругательство за все время вместе и буквально впился в лицо Коннора глазами. — Скажи еще раз, — он почти умолял.

— Давай же, трахни меня, — Коннор мокро облизал губы. — Вставь свой член мне… 

Гэвин не дал ему договорить. Глаза его заблестели, у него было такое лицо, что Коннор не протестовал, когда тот заглушил его слова поцелуем. 

Он и сам толкнулся языком, вылизал рот Гэвина, прикусил верхнюю губу и следом нижнюю, а потом смотрел, как тот, словно оглушенный, опускался все ниже. Гэвин целовал его грудь, по очереди втянул в рот соски, отчего Коннор не смог сдержать стоны, а потом поцеловал его живот, ткнулся влажными губами и облизал темную головку, вылизал член, а потом сполз ниже и… 

Коннор как во сне подхватил ноги под коленями и раскрылся так, как только мог, когда язык Гэвина мокро лизнул его за мошонкой.

А потом он мог только стонать, потому что таких нежных прикосновений не испытывал никогда. Язык Гэвина то жарко скользил, то кружил и толкался внутрь, и Коннора каждый раз пробирало сладкой дрожью, а член ныл и подтекал крупными каплями.

— Гэвин, я так кончу, — Коннор то ли шептал, то ли выстанывал — он сам не мог понять. — Ну же, ты меня с ума сведешь, я тебя хочу, Гэвин. Гэвин!

Чувствуя, что вот-вот, и он перестанет соображать вообще, Коннор опустил ноги и привстал на локтях, заглянул наконец отодвинувшемуся Гэвину в красное лицо с шальными глазами. 

— Где этот… крем? — хрипло спросил Гэвин.

Его руки все еще не могли остановиться, он ласкал задницу Коннора и его пах, нежно перекатывал мошонку и гладил каменный член.

— Давай так, — сказал вдруг Коннор. 

Он и правда был готов, особенно когда лицо Гэвина озарилось желанием и жадностью, но больше мозгов оказалось именно у того. Гэвин остановился, помотал головой и встал.

Коннор даже разозлился на него, когда один бок обдало прохладой — Гэвин прошел к изголовью, чтоб найти там вазелин. Потом звякнула неаккуратно поставленная чашка, Гэвин вернулся, вытирая губы, замер, глядя на раскинувшегося Коннора, и у того вся злость вылетела из головы.

Невозможно было злиться в ответ на благоговеющий и в то же время жаркий, желающий взгляд. 

— Давай, — сказал Коннор и снова раскрылся.

У него дыхание сбилось, когда Гэвин поставил на кровать колено и накрыл Коннора собой. И щедро мазнул между ягодиц вазелином.

Первый толчок был ожидаемым. Коннор встретил его расслабившись, только прикусил губу, ощущая, как его мышцы растягиваются вокруг твердого ствола. Ах, это короткое скольжение внутрь и наружу! Ему показалось, что голова совсем уплывает, он боялся и наслаждался этими незнакомыми и невероятными ощущениями.

— Да, да, — прошептал он, — да, да. 

Ему совсем не было больно, он ощущал только наполненность. И, необычное в начале, это чувство быстро стало приятным — ужасно приятным, когда оказалось, что мышцы входа у него такие чувствительные и реагируют не только на поцелуи и пальцы, но и на эти сильные и сладкие толчки горячего члена. Эрогенная зона, кто бы знал. 

Но и когда Гэвин стал толкаться глубже, хуже не стало. Между ними рождалось нечто глубоко интимное, близкое, разделенное только на двоих, когда они двигались, почти уткнувшись носами и не отрывая друг от друга глаз. Открытые, как никогда до этого. Ранимые. Жадные. И щедрые.

Когда Гэвин ускорился, Коннор закрыл глаза. Его задница горела, в паху пульсировало, ужасно хотелось взяться за член и хорошенько подрочить, но он не стал этого делать. Этот отложенный оргазм вытягивал из него все силы, было мучительно — мучительно хорошо. 

Гэвин несколько раз толкнулся как мог глубоко, он давно зажмурился, уткнулся Коннору в грудь, шумно дышал, стонал и двигал бедрами часто и сильно, раз за разом. И еще, пока его тело не прошила судорога. Он втолкнулся, потом дернулся туда же, вперед, еще раз, застонал сквозь зубы, и Коннор подался несколько раз навстречу, делая толчки жестче, острее.

— Коннор, — выстонал наконец Гэвин, и его тело, натянутое, как тетива, расслабилось, обмякло.

— Да, я знаю, — хрипло ответил Коннор, отпустил ноги и потянулся к своему члену — задница все еще сжималась вокруг члена Гэвина, пока тот двигался расслабленно и медленно. Твердость пока не уходила, но Коннору очень, очень нужно было кончить, желательно прямо сейчас, когда сладкое откладывание оргазма становилось мучительным.

Но и Гэвин не вырубился.

— Стой, я сам, — хрипло прошептал он Коннору в шею и отодвинулся. 

Он медленно вытащил член, но Коннор не успел расстроиться — его собственный тут же попал в горячий и мокрый рот. Гэвин пропустил сразу в самое горло, застонал, сглотнул, выпустил почти до конца и тут же насадился снова. 

Коннор хотел что-то сказать, застонать, он даже приподнялся на локтях, но интенсивность ощущений выбила все мысли, все умения из его головы, и он упал обратно.

Пульсация в паху нарастала, удовольствие поднялось, выросло и захлестнуло Коннора с головой почти сразу.

Он вскинул бедра, уперевшись пятками в край кровати и застонал, а Гэвин совершенно точно не выпускал его член изо рта до самого конца. 

А потом в голове помутилось, и неизвестно, когда и как Коннор оказался лежащим посредине кровати, а не на ее краю, и сколько это все длилось. Только дыхание — его и обнимающего его Гэвина — было ровным, по телу разливались спокойствие и довольство. Обнаженный, Коннор не чувствовал никакого дискомфорта, ему было очень хорошо, и уверенность, что все так будет и дальше, заполнила его без остатка. 

Когда нега рассеялась, он повернул голову, посмотрел в окно, за которым вставало солнце, и улыбнулся. И ему пора было вставать, а вот Гэвин пусть еще поспит.

Коннор легко вывернулся из-под теплой руки, осторожно укрыл Гэвина покрывалом и тихо вышел из спальни. В гостиной остановился, снял с ноги одинокий гольф и аккуратно повесил его на спинку кресла. Он сегодня еще очень пригодится, особенно напитанный такой силой.

***

День прошел неспешно, словно прокатился мягким валом. Коннор не нервничал, не пытался сконцентрироваться на проблемах, чтобы их решить — у него практически все было готово. Он чувствовал себя совсем не как в первый раз — откуда-то взявшаяся уверенность очень его поддерживала.

Готовить он тоже не собирался. Позже днем Гэвин, глядя, как Коннор тепло одевается и берет с собой лопату и метлу, как раз спросил его об этом, и он ответил:

— Если захочешь есть, закажи что-нибудь или сходи в город. А мне ничего в горло не лезет. Ну и Коту, как мы говорили, нужно не это, а кровь. И так вся еда Охоте досталась.

Гэвин пожал плечами.

— Ну, кровь — это конечно. Важно.

Коннор застегнул куртку, подошел к Гэвину и положил руку ему на шею, притянул ближе.

— А намерения у меня самые серьезные, — и, не дожидаясь ответа, коротко поцеловал. — Покормишь…

— Свинью? — Гэвин криво посмеялся. — Безусловно да.

На поляне дел было довольно много. И это не считая того, что Коннор еще раз прошелся лопатой и метлой по очищенным тропинкам и пятачкам для талисманов.

А потом он долго раскладывал их по местам, оставляя на каждом особенную добавку. Надеялся только, что в решающий момент у него хватит сил привести все в действие. В дело пошли и старый картон, и спрессованное и нарезанное брусками сено, и все остальное.

Начинало смеркаться, когда он, усталый и сосредоточенный, поднялся из подвала и устало повесил на вешалку куртку.

— Будешь есть? Я все согрел, — Гэвин выглянул из кухни, откуда доносились такие запахи, что у Коннора свело живот.

Уже за столом он, прищурившись, посмотрел на такого хозяйственного и занятого Гэвина и хмыкнул.

— А ты так скоро и готовить начнешь. У тебя хорошо получается.

Гэвин глянул на него из-за плеча, кивнул задумчиво, не отвечая сразу.

— Меняться странно, — сказал он серьезно чуть позже, когда сел напротив Коннора за кухонный стол и разломил булку. —  Я чувствую, что нужно сделать, как помочь, и не узнаю себя, — он замялся. — Нет, не так. Я узнаю себя заново. Не становлюсь другим, а понимаю, что такой — это тоже я. — Он поднял на Коннора глаза и наконец улыбнулся. — И тебя узнаю.

— Не разочаровываю? — вырвалось у Коннора, но вопрос был излишним. — Извини, немного нервничаю.

— Один в один я, — засмеялся Гэвин неловко. — Так… когда?

Коннор посмотрел за окно, где низкое темное небо прижало день к земле и медленно выдавливало его за горизонт.

— Я спущусь в подвал ненадолго. А потом начну.

В подвале Коннор не стал зажигать свет, он плотно закрыл дверь в дом, осторожно спустился по лестнице и остановился, задышал глубоко и спокойно. Темнота перед ним сияла пронизывающими ее широкими потоками, они едва светили, переливались и перетекали друг в друга как раз в середине подвала, там, где сходился узор на полу. Коннор сел в самое средоточие потоков, закрыл глаза и открылся. Ради таких моментов он и свел их здесь — не прошло и получаса, как сила уже переполняла его. 

Дверь в коридор на поляну он оставил открытой и перед тем, как уйти, зажег в подвале все огни.

Гэвин ждал его на улице: сидел неподалеку от сарая на едва очищенной от снега скамейке и, откинувшись на спинку, смотрел, как медленно плывут по небу тучи. 

— Возможно, будет снег, — сказал он, когда Коннор подошел ближе. 

— Заметет все следы, — Коннор смотрел в запрокинутое лицо, искал там хоть намек, но Гэвин был спокоен и даже на Коннора почти не смотрел. Это нервировало. — А ты, — начал было он и прикусил губу.

Не стоило начинать задавать вопросы сейчас. Так или иначе, но скоро все прояснится. 

— Мне пора, — вместо этого сказал он, и Гэвин тут же встал.

— Я желаю тебе удачи, — выпалил он быстро и прижался к губам Коннора своими.

Поцелуй был прохладным, с запахом леса и лишь с тонким оттенком тепла. Коннор пообещал себе, что следующий обожжет их обоих.

***

Этот хряк визжал, как и прошлый. Спеленатый, он дергал ногами в воздухе и явно не мог понять, что с ним творится, но Коннор этого не замечал. Сжимая в руке свой длинный нож, он смотрел в открытые двери сарая. И последнее, что он увидел перед тем, как шагнуть в созданный им серый проход, был силуэт Гэвина на фоне горящих желтым светом окон. Скоро увидимся, так?

Пока тропа вела его на поляну, Коннор все больше концентрировался на предстоящем, а когда под ногами скрипнули доски настила, он выбросил из головы все лишние мысли. Сейчас ничего не было важнее ритуала, кто бы на него ни откликнулся.

В прорехах облаков мягко сияла луна, и в ее синем свете Коннор так же привязал хряка к кольцу в настиле и затянул веревку. Хряк довольно быстро замолчал и перестал дергаться — он хрипло дышал и дрожал на ледяных досках от холода и страха.

На этот раз Коннор полил дрова жидкостью для розжига огня, и костер вспыхнул от нескольких искр, что он сбросил со своих пальцев, не подходя близко. 

А потом Коннор отступил и огляделся.

Все было так похоже на прошлый раз: и ели, упирающиеся верхушками в небо, и голые деревья, и их тени, черными прорехами полосующие снег на поляне. И лунный свет, и костер, и жертва, и Коннор. И в то же время все было по-другому. Коннор знал, чего ждать. И кого.

Он вздохнул и прикрыл глаза, открылся этому вечеру, этому месту. Почувствовал теплоту шерсти и все свои талисманы, которые работали, протягивали к нему ручейки силы, охраняли — ненавязчиво, но неотрывно. 

Он снял куртку и взял в руки нож. Время словно зациклилось и побежало по кругу: его каблуки, как и девять ночей назад, стучали по доскам, и хряк снова дрожал под его ногой. И лезвие так же тяжело, с хрустом вошло в плоть хряка, прервало его отчаянный визг, пронзило насквозь и царапнуло доски настила. Только в этот раз, когда Коннор рывком вытащил лезвие, кровь плеснула из раны широким потоком и окропила все вокруг. Коннора обдало крупными брызгами, обожгло последними живыми каплями щеку и шею. 

Он отступил на пару шагов.

Под резким порывом ветра пламя костра почти легло на землю, заметалось, не желая подчиняться, боролось, рассыпая искры. По поляне пронесся стон деревьев, резко зашумели, застучали ветви, что-то треснуло, обломилось и упало, задевая другие стволы. Коннор обернулся на лес, тут же выругался про себя и повернулся обратно и уставился… на здорового, как пума, черного кота, сидящего на спине мертвого хряка. 

Они оба замерли, глядя друг на друга. Глаза у кота мерцали золотом, он смотрел и щурился так… знакомо? Стоило прояснить все сейчас, ведь Коннор так долго ждал.

— Гэвин? — спросил он. 

Кот перебрал лапами, оставил на спине хряка рваные следы, пошевелил усами. И словно вытянулся, даже морда у него стала не то что кошачьей, а странной. 

— С чего ты взял? — спросил он человеческим и очень знакомым голосом. Пусть и не совсем Гэвиновым. 

— Узнал тебя по взгляду, — Коннор шагнул ближе и принюхался, — и по запаху.

— Эй, я кот, мы все так пахнем.

Коннор чуть нервно засмеялся.

— Не думаю, что все коты пахнут лесом, холодом и сосной. А еще моими булками и яблоками. Откуда бы у кота был такой запах посреди леса?

Кот — Гэвин — оскалился и, подняв голову к небу, крикнул:

— Ну вот, он сам меня узнал! Я ничего не говорил!

Он поднял лапу, и только сейчас стал заметен огненный браслет обета на ней. Когда он вспыхнул, Гэвин взмявкнул, но тот тут же рассеялся искрами и исчез.

— Что это? Почему? — Коннор помолчал и спросил: — Ты поэтому не говорил мне, кто ты? Или не хотел?

— Сначала, — Гэвин вдохнул, — не хотел, а потом уже не мог.

— Непонятно.

— Это все веселый бог Улль. Мне очень не повезло нарваться на Дикую Охоту тогда, когда именно он ее вел. Я только слегка куснул собак, а тут он. 

— Это когда ты свалился с Дикой Охоты?

Гэвин вздохнул, скромно прикрыл лапы ободранным с одной стороны хвостом.

— Ну ты же догадался, что нет. Я за ней прятался.  

— От кого?

Коннор ожидал, что Гэвин скажет: от тьмы, но тот сумел его удивить.

— От тебя, — он вздохнул. — Ну, это долго объяснять.

Коннор воткнул нож в настил.

— А ты попробуй.

История действительно могла бы быть долгой, но Гэвин справился очень хорошо. 

— Ты знаешь, что она, — он дернул ухом, — идет за мной по пятам. Поверь, никто не захочет, чтоб его сожрали. Даже он не хотел, — Гэвин постучал по спине хряка лапой — все еще было так странно думать про кота, что он Гэвин, но Коннор очень быстро привыкал. — Так что, услышав твой призыв, я помчался сюда, к твоей жертве, вот только, — Гэвин моргнул желтыми глазами, вздохнул, — как я мог довериться незнакомой ведьме? Ведьмаку, — исправился он. — А вдруг ты оказался бы чернокнижником? Или психом. Убийцей. Маньяком.

Гэвин перечислял, а Коннор думал, что тот Йольский Кот из бабулиных сказок действительно не был бы этому рад. По ее рассказам он совсем не был кровожадным убийцей.

Видно, что-то отразилось на его лице, потому что Гэвин замолчал и пригнулся, в свете костра блеснули когти, которые он вонзил в толстую свиную шкуру.

— Что, я слишком мягкий котик для тебя? Тебе действительно нужен убийца?

Коннор замер лишь на миг, а потом замотал головой.

— Нет, мне не нужен убийца, мне нужен загадочный и сильный Йольский Кот, который проверяет угощенье и предупреждает людей, что надо готовиться к трудностям, иначе они могут умереть. Тот, что следовал за своей хозяйкой Грилой и ее детьми, которые как раз не гнушались есть людей. 

Гэвин поднял уши.

— Ты уверен?

— Почему ты сомневаешься? Я думал, за это время ты хоть немного меня узнал. И уже решил, стоит ли со мной связываться.

Гэвин отказываться не стал.

— Решил, — сказал он быстро. — Я вообще хотел сказать тебе, кто я, еще раньше, день на третий, чтоб быстрее закончить твой ритуал. Только вот мне запретили еще в самом начале.

— Да, Улль, ты говорил. Но почему? 

Гэвин быстро огляделся, хвост его ходил ходуном.

— Да я сам не понимаю! Ну, — он замялся, — хотя я и попался ему под ноги. Пару раз, — Гэвин блеснул глазами. — Исключительно по шутке! 

— Но у вас разное чувство юмора?

— Ты что! Это у меня его нет, а у бога Улля, — Гэвин возвысил голос, поднял морду к небу, — оно тонкое! Ну и именно он в тот раз вел Дикую Охоту. И мне прямо не повезло. Он тут же взял с меня обет, что раз уж я не хочу признаваться, кто я, сразу, то и молчать мне, пока ты сам не догадаешься, — Гэвин тяжело вздохнул. — Ну не дурак же я гневить бога? Вот и ждал. Осторо-о-ожненько подсказывал. 

— Значит, я оказался для тебя подходящим ведьмаком?

Гэвин сел ровно и торжественно изрек:

— Идеальным. Когда я узнал тебя ближе, у меня и сомнений не осталось — не сочти за лесть. А в самом начале, — Гэвин примолк, заурчал, распушился и стал раза в полтора больше. Его шерсть стояла черным облаком, и Коннору показалось, что она сливается с темнотой за его спиной. — Когда я тебя только увидел… Ты стоял с этим ножом в руке, весь в горячей крови, и сиял ярче костра от своей силы и от магии призыва, от готовности разделить со мной и колдовство, и свою жизнь, — Гэвин взмявкнул от силы переживаний, поднял хвост трубой. — Я ничего красивее в жизни не видел! А живу я долго и иногда годами хожу по земле.

Коннору стало жарко, несмотря на холод. Его губы дрогнули, но он сдержал улыбку.

— Тогда ответь мне, Йольский кот, ты согласен дать мне клятву верности на этой жертве?

Он шагнул ближе, и под его взглядом Кот сел ровно, вперил в него сияющие желтые глаза.

— Да. Я… 

— Постой, не торопись, — и на встревоженный взгляд Коннор быстро добавил: — Наша клятва будет обоюдной. 

— Что? — на кошачьей морде появилось растерянное выражение. — Но так не делают.

— Мне все равно. Как ты для меня, так и я для тебя. И никакая тьма тебя не достанет. Ты согласен?

Последние слова разнеслись по поляне эхом. Коннор протянул руку к Коту, который, пока Коннор говорил, еще вырос и теперь заволакивал собой и настил, и почти всю жертву. Пролитая кровь, до этого черная в неровном свете костра, сейчас всколыхнулась, по ней побежали алые искры. Воздух загустел, и Коннор словно во сне увидел, как его рука и черная лапа потянулись друг к другу над жертвой.

И замерли, когда со всех сторон раздался тихий, продирающий холодом до самого нутра смех.

Кот — Гэвин — пригнулся и зашипел, рванулся в сторону, но не успел — тени на снегу дернулись, взвились черными дымными плетями и все как одна рванулись к Гэвину, захлестнули его, опутали и словно слились с его черной шкурой. А потом взбухли и рванули назад, во тьму, под прикрытие черных елей, рывком потянули Кота за собой. Тот вцепился огромными острыми когтями в настил, пропорол мерзлое дерево как бумагу. Щепки полетели в стороны, жертвенная кровь разбрызгалась, окрасила его лапы.

Коннор коротко закричал и раскинул руки: в его груди полыхнуло собранной там силой, она обожгла, рванулась наружу, туда, где на спрессованных и пропитанных жидкостью для розжига огня брикетах сена лежали сделанные им талисманы.

Они вспыхнули все разом, освещая поляну и выпуская ворожбу Коннора и его защиту. Плети тьмы дернулись, задрожали в свете огней и истончились. Те, что были к ним ближе всего, порвались, и Гэвин-Кот вырвался из цепких лап тьмы, подтянулся и вцепился уже в жертву. Рванул когтями, и ошметки кожи и мяса полетели в стороны, а кровь брызнула на него и на Коннора.

— Нет! — завизжал среди деревьев пронзительный ветер, черные ветви зашумели, вытянулись и снова потянулись к Гэвину, но тот, отпрянув, перетек в человека. 

С дикой улыбкой, обнаженный, лежа на истерзанной туше, он протянул Коннору руку в черной крови.

— Ну же!

А тот уже сжимал в руке открытую банку с остатками жидкости для розжига огня — нельзя победить тень Иггдрасиля, но можно направить ее в другую сторону, — поэтому Коннор бросил банку в костер и кинулся к Гэвину, упал перед ним на колени и схватил протянутую руку.

Позади полыхнуло, огонь взвился, кажется, до небес, и спину Коннора обдало жаром. Он инстинктивно пригнулся, хотя и был под защитой талисманов, и увидел, как тьма отпрянула от настила в стороны. Как она спряталась под кустами, среди толстых стволов, под широкими еловыми ветвями.

Кровь на их с Гэвином руках была чуть теплой, скользила и обжигала — по ней снова побежали алые искры, она наливалась цветом и силой, и Коннор спросил, глядя Гэвину в глаза — такие близкие, шальные, чуть испуганные и счастливые:

— Ты готов?

У него были подготовлены слова: немного, но самые важные, которые явно говорили, что они с Гэвином равны, они как одно — и это был самый интимный договор с фамильяром, какой только мог заключить ведьмак.

Но тьма не могла сдаться просто так. Она все равно раз за разом рвалась к ним из теней, истончалась, но отчаянно клубилась и ползла снова. 

— Сначала я, а потом ты повторишь, — прошептал Коннор Гэвину в лицо.

Они полулежали на жертве, все в крови и с надеждой в глазах. — Я, Коннор Стерн… 

Загудело, сильный порыв ветра обрушился на поляну, снес с елей снег, закружил, завьюжил и бросил его на Коннора с Гэвином. Свет костра и талисманов потускнел, серая густая пелена окутала их ледяным коконом, потянулась, пробирая сразу до костей, замораживая, лишая возможности сказать хоть слово.

Это было словно последний рывок, в который тьма вложила все силы.

Коннор хотел продолжить, но ветер ударил его в лицо снежным порывом, и он задохнулся от ледяного холода. Они не успевали, все эти слова… тьма была сильней.

И тогда Коннор опустил свободную руку в глубокую рану на жертве, тут же облизал густую кровь и поднес руку к губам Гэвина. И едва горячий язык коснулся его пальцев, собирая оставшуюся кровь, выдохнул:

— Клянусь!

— Клянусь! — повторил Гэвин следом и рванулся, прижался, обнял Коннора обеими руками. 

Ледяной кинжал словно впился Коннору в спину, когда на них обрушилась ярость тьмы. Но это было уже не страшно, потому что в груди стало горячо — их клятва, невысказанная до конца, но прочувствованная, разрасталась, грела изнутри неиссякаемым источником силы и тепла.

Но ветер завывал и обрушивал на них свои удары, вокруг сгущались тени, и костер все больше тускнел за густой пеленой. 

— Надо уходить, — сказал Коннор, сжав Гэвину голое плечо. 

Тот, шальной и обнаженный, со снегом в стоящих дыбом волосах, согласно кивнул.

— Она успокоится, как ослабнет. Но она сильная.

— Талисманы помогут. Давай, стань котом и в костер. И по огням талисманов давай к двери, там как раз дорожка.

Гэвин кивнул, быстро прижался к губам Коннора окровавленными своими и тут же, прямо в руках, перетек в кота — пушистого и теплого, которого и из рук-то выпускать не хотелось. Не когда снег бушует вокруг, закрывая и свет костра, и весь мир.

Но Коннор разжал руки и поднялся, повернулся к пламени, которое ветер прибивал к земле, и оно длинным широким языком лизало снег, истончалось под тяжестью снежных вихрей. 

Гэвин черной тенью метнулся через снег к костру и запрыгнул в него. Огонь взметнулся вверх, облизал его фигуру яркими языками, приласкал, стал его продолжением.

— Туда! — крикнул Коннор, вскидывая руку в сторону запрятанных среди снега талисманов, и Кот присел, приготовился к прыжку, рванулся… костер полыхнул искрами и дымом, когда он исчез и появился над пылающим талисманом впереди.

Там огонь был меньше, не сравнить с костром, но и Кот тоже оказался в нем не больше черной обычной кошки. Его силуэт вспыхнул оранжевым светом, он полыхнул огненными глазами и, махнув хвостом, приготовился прыгать дальше.

Коннор, больше не теряя времени, побежал следом по тропе, которую уже заносил ветер.

Он бежал и видел, как огромный сгусток тьмы отделился от бездонного края поляны, вокруг взвыло, и тьма ринулась следом. Она летела вдоль тропы, взрывая снег, разбивая пушистые холмики так, что снег разлетался во все стороны. Тянулась черными плетями к Гэвину, который танцуючи перепрыгнул в следующий горящий талисман.

Коннор засмеялся, потому что тьма не могла схватить Гэвина. Она уже не имела над ним той безграничной власти и теперь выплескивала свою ярость, которая все равно утихнет — не сейчас, так когда закончится ночь. Но они тогда будут дома, под защитой его зачарованных стен, и она уже не… 

Тьма взвыла, когда Гэвин-Кот ускользнул от нее снова, ударила в снег рядом с огнем и почти засыпала талисман, а потом в ярости сменила направление, и ветер вслед за нею. Коннор ахнул и притормозил, когда она с размаха врезалась в огромную ель — а та затрещала и накренилась, сверху потоком посыпался снег, накрывая собой и тропу, и огни, и самого Коннора.

Ель падала за его спиной, и он рванулся вперед, но лавиной упавший с ели снег придавил его тяжелой плитой. Вокруг потемнело, Коннор тут же увяз, провалился, упал лицом в душный и холодный сугроб.  

Тьма окутала его ледяным коконом.

— Это все ты! — провизжала тьма ветром, и все стихло.

Как и все звуки. Мертвенная тишина и холод, безжизненный и вечный, тот, что царит там, в самом начале и в конце… 

Коннор попробовал двинуть рукой, но у него ничего не вышло. Было так холодно, что он не понимал: то ли он не может ею пошевелить, то ли что-то мешает. То ли руки вообще нет.

Он пытался снова и снова, но ничего, совсем ничего не происходило. Ему начинало казаться, что он здесь уже очень долгое время, что оно тянется и поглощает его. Что он здесь… всегда?

— Спи, милый, я буду рядом.

Голос прошелестел снежными крупицами по насту, такой тихий, что Коннор едва разобрал слова.

— Ты кто?

Губы едва шевелились, а может, и нет, и он просто подумал?

— Я мать. Я везде. Я всегда.

Коннор уже было удовлетворенно вздохнул, но что-то царапало.

— Мать? — он едва помотал головой. — Мне не нужна мать. Где… бабуля? 

— Я мать, я везде… 

Но Коннора уже было не сбить.

— Где Хлои? И Кевин? И, — он распахнул глаза в полной и непроглядной темноте, — Гэвин! Где Гэвин?

И леденящий до этого холод вдруг отступил — по ногам мазнуло теплом, и Коннор закричал, напрягая все силы, и его голос, до этого почти неслышный, вдруг прорвался через тишину.

— Гэвин!

— Коннор! Вот ты где!

Теплые руки коснулись его рук, сжали до боли и потянули вверх, из целого сугроба снега, и Коннор забарахтался, помогая, отталкиваясь ногами и стряхивая снег с головы.

Лицо Гэвина едва виднелось в темноте, но Коннор отлично чувствовал его: тепло тела и огонь их клятвы, что словно пылал у Гэвина внутри. Как теперь и у Коннора. 

Он встал на ослабевших ногах, было ужасно холодно, и Коннор обхватил себя за плечи. Он огляделся: костер и его талисманы больше не горели, все вокруг было засыпано снегом, а огромная ель, что росла по центру, лежала поперек поляны, и ее ветви безжизненно чернели на фоне снега.

— Что здесь было? 

Гэвин — такой же замерзший и ошарашенный — стоял рядом и приплясывал голыми ногами на снегу. И проклацал зубами:

— Давай потом поговорим. Что-то прохладно.

— Ты же можешь, — Коннор тоже едва не стучал зубами, — стать котом.

Глаза Гэвина расширились, а потом он зубасто засмеялся, быстро поцеловал Коннора и закутался в тень — тут же поднялся котом, вырос, поддал Коннору плечом под колени и поймал его на спину.

— Держись, — взмявкнул он и, стоило Коннору сжать руки в густой шерсти, припустил по сугробам к кустам, к двери домой. 

А Коннор подумал, что на какое-то время стоит завязать в ночными зимними прогулками, слишком уж часто он на них мерзнет. 

— А тьма? — спросил Коннор, когда Гэвин внес его в тепло подвала, усадил на стул и накрыл плечи пледом. 

— Я подумал и решил, что больше ее не боюсь, — Гэвин взял второй плед, накинул себе на плечи. — Мы теперь вместе. А она одна.

Коннор хотел напомнить, что это же не просто тьма, а тень Иггдрасиля, но промолчал. Как и о том, что пора бы подняться из подвала наверх. 

Гэвин подошел к двери, за которой опять чувствовалось чье-то присутствие. Знакомое, но не агрессивное, а выжидающее.

— Я ухожу, — сказал Гэвин во тьму. — Но однажды, — он хотел обернуться, но сдержался, — однажды я вернусь. Как и все мы. 

— Ты будешь не один, — сказал Коннор негромко, и Гэвин наконец повернулся и смотрел долго, серьезно, а потом кивнул. 

И просто закрыл дверь, повернул ключ и, когда замок щелкнул, им уже было ясно, что на той стороне остался только пустой коридор на засыпанную снегом поляну.

Зато на этой стороне они поднялись, наконец, наверх, Гэвин развел огонь в камине и быстро сел перед ним, подставляясь под живое тепло, потом прислонился спиной к ногам завернутого в плед Коннора. Словно так и должно быть и будет всегда. Ну, в этом Коннор не сомневался… как и в том, что без присмотра его не оставят. Он только надеялся, что это будет завтра, и что Кевин не заест его завистью и мрачными прогнозами, а Хлои вопросами о тонкостях ритуала.

— О чем думаешь? — Гэвин был так близко — он повернулся, оперся о колени Коннора и улыбался.

— Думаю, почему в первый раз ты был одет, а сегодня бегал голым по сугробам.

Гэвин замер на миг, а потом рассмеялся, и Коннору показалось, что он впервые слышит у него такой свободный смех.

— Снял тогда с какого-то бедолаги. Наверное, он там до сих пор с голым задом носится с Дикой Охотой и мерзнет. А вообще, зависит от того, как начать изменение. 

— Ну, — Коннор пошевелил ногами, укладывая их удобнее под бедром Гэвина, — вид что надо. Но лучше так на улице больше не появляться. 

— А где лучше? — спросил Гэвин и пояснил, словно Коннор мог не понять: — Появляться. 

Коннор сразу отвечать не стал, хоть самое очевидное так и просилось на язык.

— Я подумаю и составлю список подходящих мест, — сказал он наконец, наклонился к Гэвину и прижался к его лбу своим, втянул родной запах сосны и яблок, умиротворенно улыбнулся.

— Завтра познакомишься с остальной моей семьей. Я уверен, что они примчатся прямо с утра.

— Главное, чтоб не сегодня, — Гэвин уже тянулся руками под плед, грел, гладил, растирал. — Может, водки? — спросил он с намеком. — Хочу кое-что растереть.

И Коннор рассмеялся. В ближайшее время то, что подумает его странная семья, не было у него в приоритете. А вот Гэвин был.

— Я не против растираний, — сказал он и запустил пальцы Гэвину во влажные волосы. — Только в постели.

— С этим я точно спорить не стану, — довольно улыбнулся тот, встал и потянул Коннора на себя.

И, подставив плечо, повел его в спальню. Жаль только, что Гэвин не знал о том, что их обоих сморит сон, едва они лягут и обнимутся. 

Засыпая в объятьях Гэвина, Коннор думал о том, что ему спокойно и хорошо, что он впервые чувствует себя таким наполненным и спокойным. Что нет больше зудящей на краю сознания мысли, что, возможно, есть доля истины в словах, что он неправильный. Неудачный.

Ритуал удался, тьма отступила хотя бы на время, и все вопросы будут завтра… а он больше не одинок. Рядом был Гэвин, близкий, как никогда до этого. И как никто, кроме него.

Примечания

1. Тобо́гган — бесполозные сани, использовавшиеся индейцами Северной Америки. (Wikipedia)