Work Text:
— Прости за ожидание! — На ходу сняв фартук, Канаэ вернулась в гостиную, где ненадолго оставила Урюу с игрушками одного. — Можем продол...
Улыбка медленно сползла с ее лица, когда она заметила в руках сына оторванную плюшевую лапу — и, разумеется, медведь пострадал именно в ту несчастную минуту, когда Канаэ отвернулась. Наверное, все трагедии мира случаются тогда, когда Канаэ ненадолго отворачивается.
— ...жить.
Воображение услужливо нарисовало ей образы детей, закатывающих истерики на полу магазина или ненавидящих родителей за то, что не позволили съесть песочный кулич. Урюу, конечно, не был всеми теми детьми — он был ее (и чуточку Рюукена) неповторимым ребенком — но, как говорилось в книжках, в жизни любого ребенка может наступить момент, когда мир покажется жестоким и несправедливым.
За свои пять лет Урюу еще не закатывал истерик, но каждый день он менялся и рос — и Канаэ, продолжавшая с ним знакомиться, волновалась.
Но Урюу не волновался. Пока Канаэ судорожно вспоминала советы по успокоению детей, он сосредоточенно осматривал повреждения игрушки, так же сводя брови, как Рюукен. Эта картина по-взрослому серьезного ребенка так ее забавляла, что она забыла, почему он хмурился.
— Папа говорил, что оторванную конечность можно спасти, если вовремя ее пришить.
У Канаэ дернулось веко; похоже, вечером Рюукена ждал серьезный разговор.
— Тогда давай скорее его вылечим!.. — Очнувшись, Канаэ метнулась к ящику и, возвращая себе улыбку, мысленно дополнила: «И Рюукена тоже потом вылечим…».
Не подозревавший о коварных мыслях матери, Урюу просиял, когда она подсела к нему с коробочкой ниток, и наконец стал походить на обычного ребенка, не рассуждавшего об оторванных конечностях.
Взяв игрушку, Канаэ замялась; в шитье она была не сильна, и в поместье эту обязанность с ней делили другие слуги. Но теперь, когда на нее смотрели глаза сына, полные детских надежд, отступать было некуда.
Хотя, похоже, Урюу и не ждал от матери чудес мастерства.
— Можно я буду помогать?
Всколыхнувшийся Урюу затаил дыхание, сдерживая нетерпение, но воздух так и искрился от его желания взять иглу, и Канаэ невольно задумалась — а случайно ли пострадала игрушка?.. Но без улик ничего не докажешь, да и нестрашно разок подыграть.
— Только осторожно.
Вдев нитку в иглу и показав, как ими пользоваться, Канаэ помогала сыну придерживать игрушку и напряженно следила за каждым его движением, готовая в любой момент отобрать иглу. Но Урюу и впрямь был внимателен и осторожен, слушаясь каждого слова матери; его стежки выходили на зависть аккуратными, и Канаэ беззлобно хмыкнула про себя: «Талант явно от кого-то другого».
— Интересно, медведю-сану больно?..
От этого наивного вопроса Канаэ слегка растерялась, но вместе с тем в ее груди разлилось тепло — Урюу редко поддавался детским слабостям, и оттого каждый такой миг вызывал в ней трепет. И стоило ей найтись с ответом, как от двери вдруг раздалось:
— Глупости. У игрушек нет нервных окончаний.
На пороге, прислонившись к косяку, стоял Рюукен. Обернувшись к мужу, Канаэ покачала головой — то ли гадая, сколько он так за ними наблюдал, то ли коря себя за то, что забылась и не ощутила его присутствия: с таким же успехом к ним мог подкрасться пустой.
— С возвращением, — кивнула она, решив повременить с выговором мужу, и Урюу степенно кивнул вслед за матерью.
Но сколь бы ни был серьезен сын, а детская радость прорывалась наружу — если бы не ответственность за плюшевого пациента, Урюу бы уже бросился отцу навстречу.
Дернув уголками губ, Рюукен прошел к столику и сел на пол рядом с женой и сыном. Его суховатое приветствие их не смутило; попытки мужа шутить забавляли Канаэ (он не умел, но так старался!..), а Урюу жадно поглощал незнакомые слова. Атмосфера сгущалась, но не тяжелея, а восполняясь, словно последняя деталь пазла семьи встала на место.
С любопытством взглянув на игрушку, Рюукен смешливо протянул:
— Да-а, травма тут серьезная...
— А что такое нервные окончания? — уже и забыв о шитье, Урюу уперся руками в столешницу и подался ближе к отцу.
— Ну… — Запнувшись на полуслове и опасливо покосившись на мирно улыбающуюся жену, Рюукен не рискнул. — …В школе однажды узнаешь.
— А у призраков есть эти нервные окончания?
— Вот кого-кого, а призраков вскрывать мне пока что не приходилось.
— Урюу. — Демонстративно не реагируя на мужа и не меняясь в нежном лице, Канаэ повернулась к сыну, и атмосфера теперь уже точно потяжелела — для Рюукена. — Раз папа доктор, давай он вылечит твоего мишку?
— А можно? — отвлекшись от темы внутренностей — как и добивалась Канаэ, — Урюу едва ли не подпрыгнул, атакуя отца невинным и восторженным детским взглядом, искренне верящим в родительское всемогущество.
Рюукен пытался сохранить беспристрастную маску, но чем равнодушнее он смотрел сыну в глаза, тем большей надеждой они наполнялись.
И клетка захлопнулась — как и добивалась Канаэ.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул сраженный Рюукен. — Давайте сюда вашего пациента, раз уж я доктор.
Победно вскинув руки, Урюу передал игрушку отцу, обдавая его очередными волнами благоговения, и Рюукен сглотнул; стараниями сына плюшевый медведь ощущался не менее важным пациентом, чем живой человек на операционном столе.
Но хирург должен уметь справляться с волнением.
Как и на операциях, Рюукен отринул мысли и взялся за дело; голова охладела, а пальцы действовали сами собой. Швы он накладывал хирургические — какие умел, — но Урюу не волновали такие условности; ловкие движения отца вызывали в нем неподдельный детский восторг, и он не успел оглянуться, как лапа прочно приросла к медведю.
— Готово, — отрезав нить, Рюукен выдохнул и вытер лоб, но Урюу недолго любовался мишкой — восхищение отцом было сильнее, чем беспокойство за результат.
— А научишь меня тоже так шить? — пользуясь проверенной тактикой, Урюу заглянул Рюукену в глаза, чуть ли не влезши к нему на колени, и пока тот искал выход из безвыходного положения, Канаэ пожалела мужа; засмеявшись, она обняла Урюу со спины, отстраняя его от отца.
— Так умеют шить только взрослые доктора.
— Значит, я тоже буду доктором! — уверенно заявил Урюу, запрокидывая голову к матери.
Ощутив, что угроза миновала, Рюукен насмешливо фыркнул и подпер рукой щеку.
— Сначала немного подрасти. И слушайся маму.
В подтверждение его слов Канаэ защекотала насупившегося Урюу, и дом наполнился смехом. Рюукена, наблюдавшего за этой идиллией, терзали противоречия; тепло семьи было естественным, но не знакомым прежде чувством, к которому еще предстояло привыкнуть.
Он не смог сдержать улыбку.
Только бы оно длилось вечно.