Work Text:
История — это союз между умершими, живыми и еще не родившимися.
Эдмунд Берк
502 г.
— Вот тебя как зовут? — спросил Дирхаваля эльф, озадачив его, как он замечательно умел. Благо, знакомы они были больше года (большое время для нынешнего Хитлума!) и имя его Эрхен прекрасно знал. Так что Дирхаваль только недоуменно посмотрел сначала на него, потом в потолок пещеры.
— Тебя зовут, — ты мне это сам говорил, я не запамятовал, — продолжил эльф, и дальше без зазора скользнул на человеческий язык, — «сообразительный парень», так? Который немного кумекает и не совсем дурак, — эльф для выразительности добавил совсем человеческий жест, поболтав пальцами у виска, подмигнул ему единственным глазом и снова перескочил на Синдарин, — ведь так? Возражать не станешь?
— Ну… так, — от переходов с языка на язык вот так, в одной фразе, его немного укачивало, как в седле, а к чему Эрхен клонит, он до сих пор не вполне понимал.
Начинался разговор — да и вся их нынешняя встреча, — обычно, Дирхаваль рассказывал, что ему удалось подслушать и узнать по ближним усадьбам вастаков про новые отряды из Ангбанда и про то, скоро ли они будут забирать рабов себе для работы — туда, на Север. Выходило, что скоро и многих, а зачем именно — неведомо. Уж не для чего хорошего точно.
А как это относилось к его имени, спрашивается? Он, по правде говоря, и не особо о нем задумывался в своей жизни — да, мать как-то сказала, что оно означает, но еще — что назвали его в честь деда, а того — вроде в честь его деда, а у того было имя на языке тех эльфов, что живут далеко за горами и встретились Людям еще по пути на Запад…
…Это он как-то и рассказал Эрхену и остальным, когда остался тут на ночь, а разговоры шли далеко за полночь, а значит — не только о насущном. Остальные кивнули с интересом, а этот заинтересовался, сидел еще потом у потухающего костра и чертил на песке какие-то тенгвы и стрелки — видно, вычислял, как именно у тех эльфов могло получиться именно такое слово и чтобы значило именно это…
Про языки Эрхен любил говорить и думать, потому что был нолдо — Дирхаваль уже знал, что это такие эльфы, которые даже сидя в засаде, могут обсуждать, как правильно называть вот ту березу. И раньше их тут было много, а после Битвы почти не осталось, — но Эрхен-то попал в плен раньше, а бежал позже, через северные земли, чуть и не замерз и пришел сюда, в убежище эльфов-митрим, и уже лет десять жил с ними, скрываясь и от вастаков, и от воинов Ангбанда. Дирхаваль третий год скрывался от них же, прибившись к небольшой кучке изгоев-Людей, так однажды и встретились, и с тех пор он время от времени приходил к эльфам — с новостями и за новостями.
Остальные обитатели пещеры к вопросу, что как звучит и что означает, относились куда с меньшим интересом, чем к тому, что касалось их нынешней жизни. Правда, пару раз Дирхаваль попадал на обрывки, кажется, одного и того же спора Эрхена с Линтиром, который, похоже, с самого появления у них нолдо пытался его переименовать — а тот сопротивлялся.
Спор был достоин лучших образцов спора здешних на военных советах на тему «где мы подкараулим этих орков» и «что мы будем жрать нынешней зимой» и явно шел не в первый и не в последний раз.
— Нет, ну оно на меня непохоже, что ли, а? — вопрошал Эрхен. — Что-то не так? Один глаз? Один!
— Оно кривое…
— И я кривой! Люди именно так и говорят, хорошее словечко, кстати. Емкое — это они умеют.
Линтиру все это ох как не нравилось, было видно. Он бы с огромной радостью называл товарища как-то иначе, не указывая ему каждый раз на его увечье… Но товарищ уперся, причем давно и прочно, и теперь он пытался подцепить его хотя бы любимой темой — языками.
— Но оно не людское, оно вообще непонятно на каком языке…
— На нашем оно, Линтир, рабском, ангбандском, кривом, косом и ОЧЕНЬ живучем — как я.
— Но ты не в Ангбанде! Ты вышел оттуда, выжил и давно уже не там. Зачем тащить Ангбанд за собой?
— А затем, друг мой, что я выжил кем я выжил, и не хочу и сам забывать об этом…. и ИМ напомню. Ты уж мне поверь, кости мои рассыплются, а эти дети-позор-Эру меня будут еще лет сто, икая, припоминать, и ровно под этим самым именем…
Линтир только махнул рукой и страдальчески обернулся к Дирхавалю:
— Ну вот на что это похоже?
Эрхен меж тем откинулся на валун, у которого сидел, закинув руки за голову, и вид имел крайне довольный. Как…
— На кота, — и поскольку тут уж на него недоуменно воззрились оба собеседника, Дирхаваль пояснил, — у прежнего хозяина, Алрада, кот такой жил на кухне — черно-белый, драный и наглый.
Ну и одноглазый тоже, да.
Физиономия Эрхена стала еще более довольной.
— Принято! Линтир, разрешаю переименовать меня в Кота! Можно в Эльфо-кота, варианты обсудим…
— Да ну тебя, — махнул рукой тот и ушел в грот-кладовую. А Эрхен остался Эрхеном, потому что изменить это было и в самом деле невозможно…
Этот давний уже разговор Дирхаваль сейчас мгновенно припомнил, подумав: опять спор об именах! — и все-таки переспросил, пытаясь докопаться до смысла:
— Так что я должен… кумекать?
— Садись ближе, разговор будет. — Эльф мгновенно… как перелинял. Был совершенно серьезен и шутить даже не намеревался. — Ты, видно, не понимаешь, к чему дело идет, не видишь.
— А что я не вижу? Я тебе вон сколько рассказал. Хорошего мало, но и нового — тоже. Орки тут давно шляются, я их мальчишкой еще видел, и в Ангбанд кого-то, было, уводили…
— Вот то-то же, «кого-то». А не было тебя в Ангбанде — да и слава Эру! — когда они к той Битве готовились. А я вот был.
— Меня тогда и на свете не было!
Дирхаваль родился через десять лет после Битвы Слез, в единственном месте, где мог появиться в такие годы на свет человек из племени Хадора: в вастакском рабстве. О мире, живущем иначе, он знал из рассказов старших и совсем немного — из вестей извне.
— Поэтому послушай. Это не просто суета или желание Моргота нагадить здесь побольше. Это он уже сделал — когда заселил сюда этих вот. И им нагадил, и вам. А сейчас он готовится к какой-то новой битве.
— Да с кем же? Сами же шумели лет… шесть, что ли назад, Бродда еще жив был, хутор госпожи Морвен себе прибрал — мол, пал пещерный город, наш он теперь… Ну… не с Бретилем же!
Про Бретиль с тех пор успели рассказать такое, — как сам наследник Дома Хадора убил там своей рукой Золотого Змея Ангбанда! — что с Моргота сталось бы задумать месть людям, приютившим его. Но неужели для этого нужно большое войско?
— Вряд ли… С Бретилем, поверь мне, ему будет трудно воевать… как с вами. Или с нами. Лес большой, деревьев много… А вот пещерный город, друг мой, не один, и не только пещерный… Морготу еще есть чего бояться... Только мы, пожалуй, не об этом сейчас говорить будем.
Тут привычный ему Эрхен — веселый до отчаяния — совсем пропал, став холодным и закрытым, и Дирхаваль подумал, что он ведь ничего не знает о том, где этот эльф жил до плена.
— Как скажешь, я…
— Да, не ты меня на этот разговор вызвал, я тебя. Все верно, — Эрхен снова словно немного оттаял. — Мы о тебе говорить будем. И обо всех твоих. Уходить бы вам. Вот о чем думать надо, понимаешь?
— Уходить?! — не поверил Дирхаваль. — Да мы только нашли хорошее укрытие на зиму, вы сами согласились…
— Не о том речь. Я же говорю тебе — большая битва. И под нее Враг будет грести всех, кто ему только попадется… особенно — из Людей. Ты уж поверь — вас будут вылавливать, не нас…
— Вы от них улизнете.
— Постараемся, но не в том дело. Нас ловить — одна морока, в Ангбанд волочить — две мороки, а уж там с нами начнутся, если дотащат — все четыре… Потому что из эльфов тут уцелели те, кто либо был там и больше не хочет, — либо не был, а не хочет так же сильно. Это, друг мой, ОЧЕНЬ плохая добыча… А люди, увы — люди всякие. А ему всякие и нужны. Не воевать даже — в шахты, в мастерские… хоть к котлам! Орка мало к какому делу, кроме войны, приставишь — испортит. А человек, даже из-под кнута — чаще нет. Враг тогда, перед Битвой, из-за гор тащил всякое, порой такое, что ночью увидишь — рубахой не отмахаешься… И ничего, всем нашел дело. А теперь он и Белерианд может грести. Не весь, но… Но Хитлум — увы, может. Вот я и говорю тебе — уходите. Ты и все, кого ты уговоришь. Тропы найти поможем, С припасами помочь можем, все, что про дорогу дальше знаем, скажем, да и время, пока север на севере занят — самое то. Понимаешь… — Эрхен вдруг повернулся к нему и приблизил лицо к лицу, теперь серый с карими прожилками глаз смотрел на Дирхаваля совсем близко и очень внимательно, — Я не хочу, чтобы ты снова стал рабом. Я… ни для кого этого не хочу, но…
Эльф опустил голову, и теперь Дирхавалю была видна только макушка, черные волосы с заметной проседью, как у человека лет пятидесяти…
…человека, какому в прежнем мирном Хитлуме, как говорили ему, жить было еще да жить, детей женить да внуков ждать, а в нынешнем, вастацком, если дожил — скоро и помирать…
— Эрхен, — окликнул его тихо юноша.
— Да, говори,— тот поднял голову, снова откинулся на любимый валун, словом, снова был прежним, а что уж он там не хотел показать или не мог сказать… не его, Дирхаваля, дело. Хотя слова «но если я не могу помочь каждому, кого я помню и кого люблю, то помогу хоть кому-то» он почти ясно услышал — но наверное, все-таки додумал за этого упорного эльфа.
— Эрхен, почему бы и вам не уйти? Лучше здесь не станет ни для кого, дороги вы знаете, вместе идти будет легче… ну, если уходить.
Дирхаваль, говоря это, где-то посередине фразы понял с какой-то оторопью, что он уже серьезно говорит об этом — о том, чтобы ему самому уйти из Хитлума. Оказаться — может быть, в не меньшей глуши, но хотя бы в большей безопасности — и притом никогда не увидеть, даже мельком и украдкой, мать и сестру, да и все эти земли, суровые, но знакомые с самого детства…
— Верно, вам было бы легче, может и надо подумать… о провожатых… А мы не уйдем. Я не уйду, — он осклабился, до конца вернувшись к привычному себе, — и ОНИ об этом пожалеют, поверь мне! Это моя земля… теперь — моя, и бросать я ее не собираюсь. Помнишь, был у нас мудреный разговор, что люди — Гости по природе. А эльфы — нет. Мы — плоть от плоти Арды. Вот поэтому мы и не уходим, мы срастаемся с тем местом, где живем, если там можно хоть в трещину скал пустить корни…
— Но ты же сам говоришь: эта земля не становится лучше. И ты сам видишь, как ее портят еще сильнее.
— Эти, морготовы?
Дирхаваль кивнул и грустно подумал, что под руководством ЭТИХ ее порой портят и его соплеменники.
— Они не портят, — покачал головой эльф. — Отвратно на ней смотрятся, и только. Им не по силам. Ты не видел Ангбанд — и да не увидишь! — ты не видел, чем стал Дортонион — но песни о нем, думаю, слышал, а слышал мало, так спроси Линтира, он тебе расскажет…
— Слышал я, слышал. Про Берена кто ни попадя поет, что ты думаешь! — с неожиданным жаром произнес Дирхаваль.
Линтир — легок на помине, — вошел в пещеру с корзиной стираной и высушенной одежды и, похоже, услышал последние слова.
— Чем тебе не угодил Берен, человек? Ты недоволен тем разором, что он устроил Морготу? — спросил он с удивлением.
— Берен мне… Да не в нем дело, — Дирхаваль ухватил мелькнувшую мысль за хвост, и наконец понял что его задело. — Просто… разве он один такой? Разве дом Хадора хуже? А Хурин? А его сын? Почему про Турина до сих пор не поют ни одной песни? Он победил Золотого Змея Ангбанда, а это, говорят, была такая тварь… Турина Тингол не прогнал, а воспитал, Турин, если правду говорят слухи, два года гонял орков с бывшей шайкой разбойников — и от души гонял! — он был военачальником в Нарготронде, — а здесь хотя бы Бродда получил от него по заслугам!..
…История про Бродду и была когда-то первым, что Дирхаваль услышал о Турине. Ему было тринадцать лет, а девчонке, которую (с пятью другими рабами) Алрад обменял у броддиного племянника на кобылу — десять, и она рассказывала то, что видела сама, затаившись в углу пиршественного зала, — а потом госпожа Аэрин велела ей бежать в дальний хлев и открыть ворота — вот так она, и рабы, что были там, не погорели…
Кто-то ругал потом пришедшего с местью и ушедшего прочь наследника Хадора — мол, что ж только это и сделал? Кто-то — а среди них и мать — говорил: зачем вообще приходил? Ну, как-то живем, что-то устроилось, вроде поспокойней стало, а теперь опять лютовать начнут, к чему все это?
Мать тогда все переживала, что вастачий конюх, которого она уговорила, что он возьмет ее дочь прислугой — а там, глядишь, и второй женой, — опять смотрит на любого хадоринга волком теперь. А уж как она для дочери старалась, он ведь не злой и наверняка прокормит… (Ничего, взял потом, через два года, ей тогда уже двенадцать было.)
А Дирхаваль вновь и вновь просил девчонку рассказать, как оно было, чтобы запомнить, а лучше — увидеть. Как будто он сам был там.
Он даже нашел потом случай — как послали с поручением в усадьбу алрадова родича — добраться до горелых руин дома Бродды. Ходил и шагами отмерял, что и где тут происходило. Чтобы помнить — кто-то может найти управу если не на всех вастаков сразу, так хоть на кого-нибудь. Есть такие люди, что могут это сделать. И их нельзя забывать…
— …нельзя, — как эхом отозвался голос. И вынырнувший из воспоминания Дирхаваль понял, что во время своей жаркой речи успел вскочить и теперь стоит прямо перед Линтиром. Он удивился этому скорее, чем смутился, — настолько важно было договорить то, что вертелось на языке.
— И они говорят, все почти говорят, что лорд Хурин перешел на службу Северу, но вастаки бранятся, что не оправдал великой чести, а люди… наши говорят… разное, только я все равно не верю! Вот если б и о нем были достойные песни…
— А ведь они могут быть, — Линтир смотрел на него пристально и говорил почему-то очень серьезно, словно речь шла о деле настолько же достижимом, как поиск пути из Хитлума. Словно у него где-то в кладовой запрятан ларец с этими песнями, попроси — и вынесет.
— Они могут быть, Дирхаваль, песни… или истории, и может быть… может быть, ты и станешь тем, кто сложит что-то из них. Ты не певец, пожалуй… — произнес он и умолк, задумавшись.
С этим Дирхавалю оставалось только согласиться. Песни у него ладно выходили только те, которые всей толпой надо орать, а напева там почти и нет. Но вот если начать рассказывать… кому-то или самому себе, — иногда слова начинали подбираться словно сами, и легко ложились в узор, — не песни, скорее распевной речи (которой он иногда отбивал ритм рукой) — и за ней то, о чем говоришь, вставало яснее, чем просто за словами… ему и товарищи говорили, что слушают его истории с охотой… только старый Боргиль к середине рассказа непременно засыпал — но поутру уверял, что ничуть не от скуки!
— …ты не певец, ты рассказчик, — закончил, додумав свою мысль, Линтир. Он вообще говорил так — никуда не торопился и не давал мысли убежать незаконченной. — Рассказчик историй, который ведет слушателей за собой. Это нечастый дар, а ты к тому же умеешь многое заметить, запомнить — и ладно облечь в слова…
— Да если б я знал больше! — Дирхаваль в досаде ударил ладонью о неровную каменную стену. — Я про то, что в Дор Ломине было, наверное, все, что мог выспросил, а об остальном-то здесь только слухи, да и те — немного и кривые…
— Вот тебе и еще причина уйти, — Эрхен снова вступил в разговор, все так же сидя у валуна и глядя на них снизу. — Об этом еще есть кому рассказать — там, за горами, что в тех Гаванях Кирдана, что стали южнее прежних, — говорят, к ним добрались те, кто выжили в Нарготронде, — что в том же Бретиле… Линтир, а ведь им надо уходить через Бретиль, а не через побережье, я понял.
— Ты Морготовых грибов с утра объелся? — недоуменно спросил его Линтир, уже взявшийся было снова за корзину с одеждой. — Как они пойдут мимо крепости в ущелье?
— А ты много про нее последнее время слышал? Я так не очень…
— Пожалуй, немного. Но вряд ли она исчезла или стоит пустой.
— Едва ли. Но занята она пока, думаю, не югом… а все тем же, чем у нас тут, пусть и на свой лад наверняка. И это тем, кто пройдет в сторону юга, может быть на руку. А вниз по Сириону лучше идти отрядом побольше — мало ли кто в том же Бретиле захочет уйти к морю…
Дирхаваль снова осознал, что разговор так и идет об уходе из Хитлума, на который вообще-то не соглашался еще ни он — ни уж тем более никто другой из его товарищей-изгоев — и одновременно понял, что эти эльфы говорят как о вполне возможном и выполнимом деле о том, что можно дойти в Бретиль, то есть…
…говорить с теми, рядом с кем жил Турин, кто ходил с ним на орков, кто видел убитого дракона… Могилу его, Турина, увидеть, о ней тоже слухи дошли — мол, стоит там камень, эльфы ставили, высечено на нем имя, — и на ней поклясться… Берен вот клялся на могиле отца!..
Дирхаваль своего отца толком не знал, как и то, жив он или мертв (Алрад любил менять рабов на коней и наоборот, а у того, из усадьбы восточнее, за какую-то провинность забрали все добро вроде бы прямо для Ангбанда) — но это сейчас и не важно, Турин ведь был, получается, и его вождем, если по праву… Словом, поклясться там сделать что-то пусть не столь же славное, но все-таки достойное.
— Ну что, обдумал? — окликнул его Эрхен. (Оказалось, что Линтир за это время уже ушел со своей корзиной). — Я же говорю, парень ты разумный… А чтоб ты и в самом деле всех в Хитлуме расспросил, кого мог, мы с тобой, как вылезут звезды, пойдем на наш наблюдательный пост, там, наверху. Под звездами всегда лучше, а там к тому же место замечательное — нам все видно и слышно, а нас — никому. Я тебе тоже кое-что… порассказываю, что тут больше знать некому.
Эрхен поднялся и, встав перед Дирхавалем, спросил его как о деле самом обыденном:
— Вот ты слыхал, о чем Хурин с Морготом говорили?
— Я?! Нет, никогда… А ты?
Мысль, что эльф сейчас ничтоже сумняшеся объявит, что он лично подслушал разговор Врага и Хурина. выглядела безумной, но зная Эрхена…
— Ну, конечно, сами они мне о том и правду не рассказывали. Но бывал в наших мастерских при шахтах часто с заданиями один очень болтливый больдог… Знаешь, кто это такие? Морготовы духи, что орочью личину напялят, так и бегают. Говорят, и породу им улучшают… Вот ходил один такой, трепался. Ему и таким же, как он, сам Моргот хвастался — это чтоб они не судачили, что он время и силы на одного Смертного тратил, а толку никакого. А он нам языком молол — какой он важный, самого Моргота видел… А я его, друг мой, слушаю, и за его словами чуть другие слова слышу — те, что лорд Хурин и вправду мог сказать. Это в самом деле нужно рассказывать, чтоб не пропало во тьме. Вот и будет тебе начало для истории. А совет про вашу дорогу мы еще соберем, время есть — тебе ведь еще с товарищами говорить надо…
Дирхаваль кивнул, понимая, что дорога в Бретиль, о которой он еще утром сегодняшнего для и не задумывался, стояла теперь перед ним как дело не то, что решенное, а… неизбежное, наверное. Возможно, именно о таком и говорят — судьба?
*
Вот так и случилось, что через некоторое время Дирхаваль и несколько его спутников оказались в Бретиле. Вначале — у границы леса, у той самой могилы Турина (где оказалось еще два имени — Морвен и Ниенор) — там их и нашел бретильский дозор. А потом — на склоне лесистой горы, где за изгородью в лощине притаился поселок Людей Леса. Где их придирчиво и подозрительно расспрашивал человек по имени Авранк… главный… по меньшей мере в этом поселении, а вот как его следует именовать и подчиняется ли ему еще кто-то — об этом сами бретильцы, похоже, еще не договорились.
Тем более было в их жизни что-то, неуловимо напоминавшее его старших соплеменников их Хитлума — они то и дело говорили о том, что было «раньше» — и что совсем не так сейчас. Удивительнее было то, что «раньше» это кончилось для них совсем недавно — даже не убийством дракона и смертью Турина! И уж тем более не приходом каких-нибудь Морготовых слуг, как это было в Хитлуме. Бретильцы, похоже, устроили свою усобицу сами… вот разве что причиной ее оказался не кто иной как Хурин.
Да, он побывал здесь, разозлил их прошлого правителя — они говорят, «халада» — так что собралось у них общее собрание (дело, неведомое в Хитлуме), но согласию оно отнюдь не помогло. Теперь в Бретиле были свои горелые руины — бывший дом того самого халада, и погиб там не только он, — да и сам род халадов теперь прервался, и встретившего их Авранка — похоже, просто одного из предводителей воинских отрядов, охранявших границы, — за правителя считали далеко не все.
Говорили, что и прошлый правитель после гибели Турина не придумал ничего умнее того, что во всем случившемся один Турин и виноват (даже если не копать глубоко, дракона он тут точно пропустил!). А уж Авранк, отзывавшийся об этом Харданге с почтением — тем более. Но Дирхаваль с товарищами еще по дороге узнали и об этой враждебности — им с расстановкой и скорее дружелюбно объяснял это немолодой халадин по имени Эбор, — а также узнали и о том, что может помочь заручиться если не дружбой, так хотя бы отсутствием вражды у Авранка. Тем, что они могли бы рассказать об орках в окрестностях — а уж этого они как раз знали много: разведали еще в Хитлуме сами, услышали на дорогу от эльфов — а что-то увидели и уже по дороге…
Словом, об орках этот Авранк, казавшийся двадцатилетнему Дирхавалю чуть ли не ровесником, и правда расспрашивал их с жаром и дотошностью. А что до возраста — наверное, дело было еще и в том, что Дирхаваля он был чуть ли не на голову ниже. Но вот где-то за дверью мелькнула молодая женщина, послышался детский плач — значит, женат этот Авранк и будет все же постарше… лет хотя бы двадцати пяти.
К дому его, судя по древесине, недавно достроенному чем-то вроде большого крытого навеса, собрались и другие жители селения. И когда под конец Дирхавать все же упомянул о том, что за рассказы хотел бы услышать, Авранк только коротко бросил: «И слышать про него не желаю в моем доме», — и ушел за дверь.
— Ишь ты! Да не хочешь — не слушай, дурень… — фыркнула вослед стоявшая рядом с ними старуха. (Или не очень-то старуха. Волосы у нее были убраны, и много ли в них седины, не угадаешь, а в остальном была она довольно бодра). — Вы ко мне заходите, гостями будете, у меня как раз родич с Орехового хутора зашел, у него песни есть о Турине — и о матушке его, Серой госпоже… По дороге вверх пойдете — у тына справа мой дом будет!
На такое Дирхаваль даже надеяться не мог и с радостью пообещал прийти.
И собрались у почтенной Белет не только они, пришлые, но и немало здешних жителей — видно, певца этого многие знали. Был он на вид — ровно еще один из Людей Леса, невысокий, в добротной одежде без каких-то особых украшений к ней (здесь даже ярких узоров не было почти ни у кого), достал из чехла довольно потертую арфу и сел в углу ее настраивать…
А пел он и в самом деле хорошо. Мелодии были немудреные, не чета тем эльфийским, что ему доводилось слышать, а от привычных, своих для Дирхавля, тоже отличные — ни удали, ни отчаянной печали. Словно идет человек через лес, идет и идет… и рассказывает по дороге. А ты — видишь то, о чем говорит. И тех. Не только Турина, отважного и мрачного. Но и Брандира, хромого целителя, что был халадом в те годы, и Мантора, что мог бы быть халадом, но был — только главной одной из застав, а позже — добром встретил Хурина и положил за него свою жизнь… Видишь его брата Хунтора, что не испугался пойти с Турином на Змея и не повернул назад, но погиб по нелепой случайности, видишь печальную деву Ниенор, не помнившую, что Турину она не жена, а сестра…
А еще — понимаешь, что ты про этих людей и их непростую здешнюю жизнь многого не знаешь — но что-то и кого-то уже начинаешь видеть…
Пел он и о том, как Морвен искала сына, искала — а нашла только могилу, и умерла там на руках мужа… Многие плакали, не пытаясь скрыть слезы.
А певец — Глирхуином его звали — допел о том, что на могилу ее — всех их — весной снова обязательно принесут цветы, умолк…
И сидел, положив арфу и постукивая пальцами по столу, как отбивая ритм чего-то, уже слышного ему, но не остальным… Может, думал, не спеть ли еще что-то? Глирхуин, не прерывая ритм, неторопливо осматривал гостей. Вот, встретился взглядом с Дирхавалем, несколько мгновений смотрел на него внимательно — опустил глаза и, все так же не прерывая ритма, медленно поднялся. Шаг в сторону — к стене, и продолжил отстукивать уже по ней.
Голос звучал глуше, не так, как в песне, но ровно и довольно ясно:
Песня еще не звучит, но начнется,
Помни, певец о своем обещаньи,
Помни о том, чем поклялся у камня,
Помни о тех, кто придет и расскажет.
Бойся, певец, что сорвется Завеса —
Тою же силой, что нас опалила,
Бойся Звезды, убегающей к Морю,
Света, что равно спасенье и гибель,
Бойся судьбы — или знай и не бойся,
Срок наш отмерен — мечом ли, стрелою, —
Пой же, певец, до свершения срока —
Не отступай, не молчи — пой и помни…
Он умолк и через несколько мгновений резко уронил руку — словно до того держал ей что-то безмерно тяжелое, да и сам он был каким-то… будто очень усталым. Прошел, тяжело ступая, к ведру воды, стоявшему на лавке, зачерпнул деревянной кружкой, выпил и вылил остаток на лицо…
И сказал — каким-то совершенно обычным голосом:
— Нынче всё, устал. Пойду вздохну хоть, — и вышел за дверь на улицу.
Дирхавалю казалось, что у него до сих пор звенело в ушах — словно у этой …песни? Слов? Была музыка, слышная только ему самому.
— Что это… что он пел? — спросил он, неуверенно оглядываясь.
— А, вы ж пришлые, не знаете… — произнес Эбор, сидевший неподалеку. — Это Глирхуин, он так может. Провидец он. Поет себе, поет, тем может и кончить вечер… А может, зацепит его что — он тебе и скажет. Не просто так — а то, что еще сбудется. Правда, не всегда поймешь, кому и о чем…. Тут он, вишь, певца помянул, может, это и вовсе про него самого… Хочешь — спроси его, он, правда, чаще скажет, что сам не знает, — слова-то помнит, а к чему они сказались — не ведает…
Дирхаваль был не готов сказать это вслух, но ему было как-то совершенно ясно, что сказанные нынче слова были — о нем. Кто еще мог знать о том, что он хотел поклясться у Камня Несчастных — и поклялся таки не посрамить славу Дома Хадора своими делами… Да никто не мог, потому что вслух он не произнес ни слова, только коснулся ладонью и лбом каменной плиты. Но Глирхуин это знал.
— Спрошу, пожалуй. У нас я такого не слышал. — Дирхаваль встал и стал выбираться к двери. Имя у него какое, словно эльфийское.
— А это эльфы его и прозвали, еще молодой был, — откликнулась Белет. — По темноте петь любил, вот эти стражи с границы ему прозвание и придумали… Так-то он Галир, да кто это уже помнит?
Дирхаваль кивнул ей и вышел. Певец стоял у крыльца, опираясь на угол стены, и смотрел туда, где за лес опускалось солнце.
— Глирхуин, расскажи мне…
— А пришел, — тот повернулся и снова говорил как-то совсем обыденно, словно речь о хозяйстве шла. — Я ведь все, что мог сказать, сказал… да и не я это говорю. Я — вслух произношу, не боле.
— Я не знал, что у Людей бывает так… если…. не в бою, может, не перед смертью… — ему вспоминались разные истории, и о Хурине — тоже.
— Я тоже не знал, был… как ты, наверное, сам напугался, госпожу из тех, что с нагорья беженцами пришли, напугал… А эльфы мне потом как-то сказали: просто ты слышишь мир, слушай — и говори. Вот я и говорю…. Хочешь, повторить могу для памяти.
— Не нужно, я… помню, похоже. Да я тебя и не о себе хотел спросить. Свою судьбу сам доживу — увижу. Я хотел — еще о Турине.
—Вот как? — с любопытством посмотрел на него Глирхуин. — А это дело. Но долгое. И не один я рассказать могу. А пойдем завтра ко мне на хутор, орехов заодно в лесу возьмем, вам на дорогу пригодятся, — и поговорим…
*
Так и услышал он немало о Турине — и конечно, о Хурине и его приходе в Бретиль. А кое-кто из собравшихся на хутор говорил о том, что не нравится им ни Авранк, ни нынешний Бретиль, и так небольшой отряд в самом деле увеличился по дороге на юг. Бретильцы говорили, что немало до того ушли с Хурином, но куда — никто не знал.
В нескольких днях пути они встретили и кое-кого из этого отряда — но Хурина среди них не было. Но были рассказы — еще более странные и непредставимые, чем в Бретиле — о странном существе, хранившем сокровища Нарготорнда, и о том, как поссорился с ним Хурин… О дальнейшем — кто именно убил злокозненного гнома, Хурин или кто-то из его спутников, эти люди отчаянно спорили. А потом рассказывали о дороге в Дориат с сокровищами из пещер — так приказал Хурин, — о внезапных ссорах, раздорах из-за полной глупости и даже о пролитой крови… И о том, что кто-то первый заговорил о проклятии. В конце концов, еще одна ссора разделила отряд — и тех, кто ушел в сторону Дориата, они больше не видели…
Кто-то — особенно среди ушедших из Бретиля — винил во всем Хурина, но глава этого отряда, человек по имени Асгон, похоже, был к нему до сих пор очень расположен — притом, что именно он и сказал:
— Я понял, что больше не могу идти за ним. Или за тем, что теперь вело его. Возможно, я нарушил свой долг. Возможно, я мог бы защитить его, когда это потребуется.
— Не знаю, — Дирхаваль покачал головой, — но ты смог защитить вот этих людей. Скажи а ты… — он удержал себя от того, чтобы сказать, как восторженный юнец «тот самый Асгон», и сказал проще, — … ты жил в Хитлуме еще недавно?
— Жил… — кивнул с невеселой улыбкой Асгон. — И недавно, и давно… Что, помнят нас там еще? Хорошо…
О том, что делать дальше, два отряда все же сошлись в итоге во мнениях: идти вниз по Сириону. А вот о том, что он узнал в Бретиле и от этих людей, Дирхаваль думал очень много — и пока шел, и пока ворочался перед сном.
То, что он слышал о Хурине, было трудно сложить в одну историю с тем Хурином, что он знал из своих хитлумских историй, включая и недавнюю, про речи его и Моргота…. И именно поэтому он вспоминал свой разговор с Эрхеном как раз после того, как эльф рассказал ему эту историю.
Тогда уже совсем стемнело, ночь была ясная, высыпали звезды, — и Дирхаваль решился задать вопрос о том, что уже упоминал днем — и что тревожило его по-прежнему.
— Эрхен, а скажи, — спросил он сидевшего совсем рядом эльфа, — что ты скажешь про Хурина? Про то, что про него брешут… ну, я верю, что брешут, но слишком уж их много — будто он пошел на службу Северу…
— Думаю, друг мой, что те, кто на его службе, не удирают из Хитлума с такими же изгоями, как ты и все твои, им положено сопровождение получше… А вот о тех, кто брешет — это совсем другой разговор, и для тебя, пожалуй, важный… Дай-ка я подумаю немного и скажу.
Он поднялся — слитным бесшумным движением, как умеют только эльфы — словно змея в траве, подошел к краю скальной чаши.
— Я знаю, но подумаю, как это сказать.
Он сел на каменную кромку, уцепившись руками, и немного откинувшись назад. И Дирхавалю, пока он ждал и смотрел, казалось, что сейчас он видит — силуэтом на фоне звезд — Эрхена… не Эрхеном. Тем, кем он был когда-то, до плена.
Дело было, конечно, в немалой части в ночной тьме — вот, он отошел от тебя всего на несколько шагов, и человеческому зрению не углядеть уже ничего из его приметных черт — ни пустой глазницы, ни седины в волосах, ни даже вечной отчаянной улыбки… Просто высокая худощавая фигура эльфа, и каменная ступень кажется крепостной стеной — вот, сейчас он обернется к кому-нибудь и скажет на своем певучем языке (Дирхаваль раза два слышал, как Эрхен пел на нем, хотя он тоже был скорее рассказчик, чем певец, не чета тому же Линтиру) — и может быть, тогда Дирхаваль увидит его до конца и поймет, что же это за крепость…
Но эльф заговорил, и видение рассеялось… хотя, пожалуй, и не до конца.
— Я ангбандский раб, Дирхаваль. В самом прямом значении этих слов: я там был и знаю, как это, — знаю не все, потому и жив, но кое-что знаю. А они — те, что говорят, одни — рабы Ангбанду в самом дурном смысле, другие — в самом несчастном, но никто из них не был там даже близко. Даже Лорган, который хвалится, что он Морготу вассал… да его в хорошие времена… пень трухлявый бы в вассалы взять еще подумал!.. А они — одни кланяются Ангбанду издали и пытаются устроить свой маленький Ангбанд другим, а тем — не хватает сил, или возможности, или разума бежать от них… То же, кажется, можно было б сказать и про сам Ангбанд, а все же — несравнимо. Поверь мне, даже худшая доля под бичом у Лоргана или Алрада несравнима с тем, что на Севере, там-то главный бич — у самого Моргота… Я знаю это, а что не спешу делиться с другими — так потому, что нет в этом никакой иной мудрости, кроме одной: туда не нужно, нужно оттуда. Раньше была еще одна — пока есть силы и возможность, следует с этим бороться — или хотя бы сдерживать, но это время кончилось… или почти кончилось. А потому скажу только одно: если кому-то удалось выйти из Ангбанда — не пытайся судить его по тому, каков он был раньше. А лучше — вовсе не пытайся судить. Не в том, конечно, смысле, если он кого ограбит, а ты ничего не делай… Но может статься, что ограбит с голодухи. потому что не помнит, что можно просить… Не суди, хорошо или плохо он оттуда выбрался или себя сохранил, вот и все. Может, понять это может или тот, кто сам был там… или тот, кто знает и любит пришедшего…. если найдется такой. Если найдется…
Последние слова он произнес с какой-то затаенной грустью — и снова одним движением стек на пол каменной чаши, поближе к Дирхавалю.
И он, слыша эту грусть, решил не тревожить больше воспоминания эльфа — а потому так и не задал ему еще один вопрос: так что же это была за крепость?
…и теперь он, вспоминая разговор где-то в лесах за Бретилем, думал о том, что, похоже, вся история Хурина после Ангбанда — это то, что он пока не может (и сможет ли?) ни понять, ни рассказать… Но вот то, что было раньше, и речи, что рассказал ему Эрхен, прозвучат там непременно. И еще он понял, обдумывая все уже в какой-то не в первый раз, что Хурин, видно, все же встретил того, кто любил его и знал — то есть ту. Но о встрече его и Морвен теперь уже никого толком не спросишь, — да и стой бы Хурин прямо перед ним, стал бы он говорить о том кому-то постороннему? Может быть, главное — просто знать, что эта встреча была. И может быть, она, единственная, и найдет себе место в его истории…
Оставалось только понять, что же он может добавить к рассказам о Турине, кроме того, что уже услышал в Бретиле.
Как ни странно, начало ответа на этот вопрос парой дней позже выпало на него из кустов где-то в окрестностях Полусветных озер (Дирхаваль собрался поставить силки на птицу и пошел один), и попыталось повалить наземь. К счастью, после первой оторопи он быстро понял, что это не медведь и не — сохрани Валар! — варг, а всего лишь оборванный и лохматый человек.
Дирхаваль уже скоро прижимал его к земле, ухватив за оба запястья… А вот понять, что незнакомец пытался ему сказать, удалось далеко не сразу — говорил он отрывисто, путано… словно давно не разговаривал с людьми.
— Что с тобой случилось? — упорно продолжал допытываться Дирхаваль. — Тебя преследовали? Ты ранен? Ты голоден?
— Жрать… есть… людей… говорить…нет, — бормотал тот.
— Ээээ, я тебе дам «жрать людей», ты это даже не думай!
Человек испуганно посмотрел на него и, выпутав левую руку, замахал ей:
— Ты что…. что… жрать есть говорю…. пить есть… жить тут где есть… Людей… никого нет… всех убили! Я их не… я хоронил!
Он согнулся (Дирхаваль выпустил его, не ощущая опасности) и надрывно завыл без слов. Дирхаваль попытался как-то обхватить его, но не знал, как успокоить, а тот бормотал между завываниями что-то то вовсе невнятное, то можно было угадать какие-то слова. Кажется, он перечислял имена, говоря: и тот мертв, и этот…
— Я пришел… мертвые все… и орки… и отец там…. а меня отослали…вернулся…
Он завыл без слов снова, и Дирхавалю показалось, что этот безумец пересказывает ему историю про Берена и гибель его отряда, почему-то вообразив себя им. Но тут человек поднял взгляд, и глядя на Дирхаваля, проговорил:
— Я… камнями засыпал…отца, всех, а Ту… Турина не было, увели!
Он с хриплым «Ааааа!» — погрозил кулаком куда-то в сторону, Дирхаваль обернулся, увидев там вдалеке четко выделяющуюся на равнине гору, серую с красноватой вершиной, медленно повернулся к безумцу (или просто — человеку, одичавшему в глуши?) и переспросил:
— Ты сказал — Турин?
— Турин… Он… имя прятал… но мы знали… верные… не все…. Турин… увели…. на Север…
— Стой! — тряхнул его Дирхаваль, понимая, что тот снова может сорваться на вой. — Слушай меня, кто ты ни есть!
— Я…. — человек приложил руку к груди и нахмурился, болезненно скривившись… словно забыл свое имя. — Я А…Андвир. Я…
— Ты пойдешь со мной, Андвир. С нами. Мы идем в спокойные места. Мы поможем тебе. А ты… ты расскажешь то, что знаешь, но не теперь. Когда сможешь. Только знай, что Турина не увели на Север. Я многого еще не знаю… но его не было в Ангбанде, он, должно быть, смог сбежать и совершил еще много славного… Я расскажу тебе, но позже, не время сейчас… Пойдем же!
Он протянул человеку по имени Андвир руку — и тот перехватил ее своей — грязной и перевязанной какой-то тряпицей, и они двинулись к лагерю их отряда.
И когда парой недель позже, уже близко к морю, в светлых ивовых зарослях Нан Татрена одним из вечером оказалось, что именно этот человек, понемногу вспомнивший, как говорить с другими людьми, может рассказать тем, кто ушел из хуринова отряда, что за злобное создание встретилось им в Нарготронде и за что Хурин вполне мог убить его и сам, — Дирхаваль смотрел на говорящих и понимал, что на его глазах происходит чудо. Хотя никто не здесь не пророчествовал и не провидел будущее, люди просто рассказывали свои истории — и внезапно оказывалось, что те, кто мог бы не встретиться вовсе, знают именно то, что хорошо бы знать другому… Это было, может быть, даже более сильным впечатлением, чем обращенная к нему песня Глирхуина. И — понял он наконец — это тоже был знак. Именно для него — что такую историю он не имеет права замолчать и потерять. Он должен собрать ее — и рассказать всем, кто пожелает услышать. Вот бы там, у Моря, нашлись еще и эльфы, которые смогут добавить к ней что-нибудь!…
512 г.
Эльфы-моряки с острова уже неделю хвалились своим очередным рейдом далеко на север побережья. Похоже, лорд Кирдан рассчитал правильно — если уж Моргот так потратил свои силы, пока сокрушал Гондолин, на другие места Белерианда у него поначалу будет куда меньше сил — и стоит этим воспользоваться.
А нынче утром подошла еще одна ладья с Балара — и Дирхаваль, прослыщав, что вроде бы с баларскими приплыли и какие-то эльфы, спасенные ими на берегу, двинулся к пристани. Кто знает, кто мог им встретиться?
Он еще от входа в дом моряков, как показалось, услышал среди голосов что-то знакомое — и ускорил шаг. Неужели и у него, как у многих в этой земле у моря, есть надежда увидеть хоть кого-то из давних знакомых?
Новоприбывших можно было отличить от моряков, пусть Дирхаваль и мало кого из них знал, по повадке — одежда у них, похоже, была уже баларская, а вот озирались они явно с непривычкой к этому месту.
Нескольких эльфов он явно видел впервые, двое показались смутно знакомыми, но понять, кто же это, он еще не мог, — и тут, уже в компании двух баларских, узнал Линтира, оживленно с ними беседующего, и понял, что узнал не сразу — тот выглядел, как ни странно это сказать про эльфа, словно постаревшим.
И еще до того, как Дирхаваль, у которого перехватило дыхание, окликнул его, тот поднял глаза и улыбнулся.
Дирхаваль протянул руки в ответ, понимая, что сказать все равно еще почти ничего не может:
— Линтир. А…
— Дирхаваль, — откликнулся негромко и радостно Линтир. — Живой! Нас вот — спасли… — Он вздохнул и прикрыл глаза. — Эрхен погиб. Там, на берегу. Идти не хотел, сказал — прикроет нас, если что, до берега, а нас орки догнали…
— «Прикроет»! — вступил в разговор один из моряков. — Этот нолдо? Да он их перебил! Мы вернулись, понять не могли, как он еще живой…. копьем его, почти у сердца…а он еще оскалился так, и сказал ему вот — тихо, но я слышал: «Не печалься, у Мандоса лучше, чем у Моргота!» Вес-селый….
Дирхаваль по прежнему не мог ничего сказать, и отчетливо понимал — он и этот рассказ словно видел своими глазами, но в его историю это не войдет — просто останется с ним. Он стоял, крепко сжимая Линтира за руки.
Кто-то еще из Фалатрим тронул эльфа за плечо.
— Ты вот, может, не знаешь, кто перед тобой тут стоит. Это же Дирхаваль Хадоринг, он сказание про Турина складывает, а какую часть до конца сложит — запишет и рассказывает…. ты скажи, — повернулся он к Дирхавалю, — как будешь опять рассказывать, — мы приплывем опять.
— Я…. скажу к вечеру, я… — начал Дирхаваль, и тут понял, что легче всего ему будет сказать сейчас не о себе. — Это ведь он — указал он на Линтира, — он мне первым сказал, что я сложу это сказание. С тех пор и пытаюсь…
И пока Фалатрим обернулись уже к Линтиру, сам направился к выходу.
Он сидел у моря довольно долго, то ли думая, то ли вспоминая. И только какое-то время спустя заметил, что Линтир тоже сидит рядом. А чтобы заговорить, им понадобилось еще какое-то время…
532 г.
Ничего я вам не отдам, думает Дирхаваль, снимая со стены пояс и кожаную рубаху. Ничего, не дождетесь, — он открывает сундук и вынимает короткий меч.
Это моя земля, — продолжает он мысль, — оборачивается к дочери и говорит уже вслух:
— Свитки взяла? И все, хватит, иди, мать и брата догоняй, они довольно добра унесли!
Он подходит к ней, обнимает и подталкивает к двери, — и тут же поворачивается спиной. У него немного времени, но оно есть, и он очень хорошо знает, что нужно успеть сделать.
Это моя земля. Мой дом. Моя семья, — он надевает рубаху. Я помню, люди — Гости, — думает он, и сам удивляется, что за заумная мысль пришла к нему теперь, и откуда. Но тут я — хозяин. Я ничего не понимаю в этих ваших древних распрях, — он застегивает пояс и привешивает к нему ножны. А может быть, понимаю, кто знает? Ни мы, ни вы — не морготовы орки, так что, может, и думаем мы похоже. Но так уж вышло, что возможность жить именно здесь и именно теперь лучше, чем в глухом лесу или хитлумской пещере, да еще без орков за окном, — эту возможность вы у меня, — у нас, у тех, кто мне дороже и ближе меня самого, — зачем-то решили отобрать. А я решил — не разбирать всякую древность, а просто ее не отдавать. Вот и все.
Дирхаваль подходит к двери — вот и сигнал сбора воинов, он успел все, что нужно. Он оглядывает опустевший дом и на несколько мгновений застывает перед дверью. Нужно идти. Он хищно улыбается, прежде чем открыть дверь, — и некому сказать ему, что если бы он сам увидел эту улыбку со стороны, то она наверняка показалась бы ему очень знакомой.