Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

это похоже на “живую шляпу” носова

там прячутся котята, задают вопросы

как стать похожим на страшного льва?

это несложно. надо повзрослеть сперва

у лены болела грудь. вообще-то нужно было размотаться еще сутки назад, размяться и лечь, раскинувшись по топчану съемной комнаты, запиравшейся на не самый монументальный, но вполне крепкий засов, – но в последнее время они спали вповалку, в большом городском доме смоки. запирались в гардеробе, на полу валялись костюмы, темные и светлые, траурные и парадные, скромные и откровенно щегольские, кое-где – обувь; набросали покрывал и тряслись, пока не отрубались. браги подхлестывал спирт, не разводя, и сватал его всем окружающим вне зависимости от их желания; гришу не видели последние два дня; бови сватался к спирту браги.

лена спала с краю, свернувшись в клубок и просыпаясь от каждого прикосновения. гришу не видели последние два дня, и голубятник мирона не спешил отчитываться ни ей, ни смоки – убили? выследили? подарили владу пиэму, широко известному в узких кругах и брезговавшему подработками только в последний год? – или ловят еще?

лена просыпалась от каждого прикосновения, – боялась, что раскроют свои же; боялась, что подставит этим гришу; боялась, что нащупают предательскую выпуклость, незаметную под рубашкой, но выразительно ощутимую; – но совершенно позорно проспала начало стрельбы. нащупала наконец-то на полу шубу, изрядно затоптанную, но все еще теплую, накрылась и отрубилась спокойно. 

вообще-то на бедре у нее был вполне себе пристойный, пристрелянный смит и вессон, которой вполне мог бы подарить испуг или пару неприятных дырок в потрохах даже с ее руками.

но успела она только схватиться за рукоять, когда ее потащили, и услышать:

– кровью зальешь все, а нам продавать потом.

– бля, не подумал.

дергаться, конечно, было можно совершенно героически, но она успела только увидеть, как тащат смоки, а за ним остаются капли, частые и крупные, почти лужи, и согнуться. блевать ей было нечем, но получилось обильно и больно. желчи накопилось.

***

– сами разберетесь, не маленькие, – мирон свет сукин сын янович. собственной персоной - надо же, не побоялся.

– он мой, – владик пиэм, спокойный такой, но уставший. тон простого работяги - будто бы принес домой, жене и детишкам, свою нищенскую зарплату и садится ужинать чем бог послал.

– поделишься? – пьяный даже сейчас. значит, этот - палмдропов.

– а отсосать ты не хочешь? 

– не маленькие уже.

молчание. пальцы на воротнике.

– рыпаться будешь?

– да он не в состоянии, – голос звонкий. юношеский почти.

пальцы на бедре. расстегивает пояс – опасно близко.

несет на руках, как невесту.

лене почему-то казалось, что непременно волоком или через плечо, как мешок.

***

– тебя господь благословил, – сообщает влад, точно угадав момент: когда лена уже успевает осознать, что лежит на мягком, по-прежнему одетая, даже в ботинках, и прикинуть, стоит ли открывать глаза. – все веселье пропустил. мне вот такой милости не досталось.

– тоже мне, милость.

и глаза приходится открыть, и голос подать; не убили сразу – зачем-то нужна, и предположения есть: руки холодеют.

– кому как, – смеется почти. – я бы вот не хотел уточнить, воняют ли спиртягой мозги палма… брехня, кстати, у вашего браги не воняли.

– а ты принюхивался?

– ну разумеется. у меня же развлечений больше нет, только нос совать в пятна на стенах.

а потом шутки кончаются. они кидаются словами, как раньше – и пиэм перечеркивает это с демонстративностью, с заметным удовольствием:

– вставай уже. 

и добавляет:

– и рубашку снимай.

и если с первым проблем нет, – лена и не глядя могла бы сказать, что он держит на подлокотнике правую руку, а в правой руке кольт, и попадет ей куда-нибудь не в самое жизненно важное, но несомненно дорогое, – например, ступню, – и проявлять героизм и преданность откровенно незачем, –

то второе вызывает совершенно бесполезное сопротивление.

хотя лена прекрасно знает, уши она всегда держала востро, что сейчас будет ковыряться в пуговицах перебитыми пальцами. руки ледяные и непослушные, пальцы все никак не сгибаются. пока-то еще держится – но о своей стойкости она прекрасно осведомлена. гриша персонально проверял.

спросить бы про него, да бесполезно. опасно даже. она не героиня легенды, чтобы отрубленную голову целовать все с той же нежностью.

– снимай-снимай, – подбадривает.

лена почти против воли поворачивает голову на звук – и вздрагивает. у пиэма в глазах искреннее детское любопытство – как будто бы дядя-энтомолог показывает ему свою коллекцию насекомых на булавках. 

– пока я добрый.

у влада пиэма простое лицо. огромный, одутловатый, щекастый, совершенно лишенный благородства черт или мерзости пресыщенного, разжиревшего на взятках, чиновника – был бы похудее, ничем бы не отличался от всех остальных, волею божьей переваливших и за пять, и за пятнадцать. 

– мне начать считать?

со щелчком взводимого курка лена расстегивает верхнюю пуговицу. 

– молодец.

на третьей становится виден бинт. седьмая – последняя. потом – две пары маленьких пуговок на манжетах (еще один признак нищего – они с гришей бравировали этим, скандализируя окружающих).

у влада пиэма такое выражение лица, будто бы ему подарили на рождество железную дорогу.

– я так и знал! – сообщает он лене восторженно. – так и знал. 

и поднимается с кресла.

– можешь одеваться. сиди тихо. 

и захлопывает за собой дверь.

лена сжимает пожелтевшую, засаленную и наверняка воняющую потом рубашку, опускается на край кровати и закрывает глаза.

***

гриша.

гриша.

гриша-гриша-гриша.

лена поминает его имя в молитвах чаще, чем господа и святых – помилуй, спаси и сохрани, за здравие и благополучие. 

пиэм приносит ей ужины и молча запирает за собой дверь.

ужинов было три.

па-ра-грин.

лена спит, когда не сбивает колени и не заламывает пальцы, глядя в окно.

второй этаж, невысоко. бежать ей некуда.

два раза из трех у пиэма была кровь под ногтями.

гри-ша.

принеся ей четвертый ужин, пиэм не уходит – приваливается к косяку, издевательски оставив дверь открытой.

– ешь быстрее, – говорит он сухо.

лена жует, не чувствуя вкуса, хотя так хорошо – с мясом каждый день, – ее не кормили еще никогда до того.

– закончишь – раздевайся.

– что?

собственный – настоящий, без всех этих ужимок, напряжений гортани и непременного грудного резонирования, который она не слышала последние три года, – голос ее пугает. какой-то полузадушенный писк, а не бойкий и чуть низковатый ленечки майлза, мальчика красивого и с острым язычком.

– что слышала… слышал?..

– тебя ебет?

– меня ебет, – говорит влад пиэм и шагает вперед пружинисто и хищно, совершенно с несвойственной ему грацией. – оцени, какой я замечательный человек: я мог и с тебя, и с твоего гришеньки ненаглядного, скальп ленточками снимать, а вместо этого интересуюсь вопросами твоей… как же оно?.. само-и-ден-ти-фи-ка-ции, во!.. 

…гриша.

гриша.

гриша.

– меня зовут лена, – быстро-быстро, но с опущенной гортанью, с напряженными плечами. – а что с?..

у влада пиэма очень простое и доброе небритое лицо и совершенно неподходящие к такому лицу глаза.

– все с ним хорошо, – говорит он и улыбается. – он покинул город… ножками своими. я подумал-подумал, посмотрел на него… ну, может, руку ему сломал, но кто ж без греха?.. и решил, что ты будешь плакать. 

…рука – это ерунда.

рука – это ерунда, ей-то он рано или поздно сломает обе.

– даже предлагал ему свои услуги посыльного, представляешь?.. он гордо отказался… это он мне тоже отдавать не хотел, но я решил его больше ни о чем не спрашивать, больно он несговорчивый… лови!

лену больно бьет по пальцам – целым и все еще ловким пальцам! – портсигар.

– откровеннейшая безвкусица, – добавляет влад, и она вздрагивает еще раз.

гриша говорил ровно то же.

постершаяся желтая позолота, выгравированный тигр с зелеными камушками вместо глаз, внутри – гравировка “собственность григория рябкова”, – и даже самокрутки внутри остались. 

но он еще прибавлял, что все, полежавшее в нем, приобретает неуловимый аромат первых больших денег, полученных неправедным трудом.

– он бы все равно не смог его продать… ну что же ты?.. не надо плакать, у тебя еще все на месте.

– твой драгоценный мирон янович в курсе таких… жестов доброй воли?..

– у тебя все равно плохо получается, – сокрушается, как старый учитель, так и не смогший объяснить своим придуркам, что дважды восемь равняется шестнадцати. – разумеется, он в курсе. его это не сильно взволновало, – он делает маленькую-маленькую паузу. – жуй. живее.

у лены зубы вязнут в этом жарком со слезами, соплями, страхом и фантомным запахом мочи.

– и слушай меня, – продолжает с неожиданным напором. злым таким, совершенно незнакомым и чужеродным. – моя верность принадлежит одному-единственному человеку, и не тебе об этом беспокоиться следует. и в силу этого обстоятельства мне позволены… некоторые вольности. очень большие вольности. а вот будут ли они у тебя – большой вопрос… наелась?.. отлично. а теперь можешь сходить в уборную, нареветься всласть и даже спрятать в исподнем мою бритву, если тебе так будет спокойнее. потом ты успокоишься, переоденешься вот в это и размотаешь наконец это серое нечто... не пойми меня неправильно: я не против тебе что-нибудь отрезать, но это не значит, что я – большой поклонник некроза.

***

– сейчас мы спустимся, выйдем по черной лестнице, обойдем дом, сядем на извозчика и поедем ко мне, – рассказывает он совершенно обыденно, спокойно, дружелюбно даже. – можешь делать глупости, разрешаю… но имей в виду: этим ты даешь мне замечательный повод резать тебе прямо вот здесь, – на себе показывает. – под ключицами, всякие интересные слова. 

– и много ты их знаешь? – по спине у лены бежит струйка пота.

– а я словарь себе куплю, уж читать-то меня в церковно-приходской школе научили. 

– а скрывать от всех свои большие вольности – там же?

влад останавливается.

– а что, хочешь по пути с кем-нибудь увидеться? 

– хочу, – говорит она с вызовом.

по спине стекает холодный пот; от нее наверняка мерзко пахнет немытым телом – слава богу, что не кровью к тому же; одежда чужая, жесткая и неудобная, великоватая – ремень пришлось затягивать до последнего отверстия. волосы слиплись, голова чешется. 

лена все равно натужно улыбается и шагает за владом с прямой спиной.

в широких и чистых коридорах они не встречают никого.

на улице еще светло, но серо. 

извозчик молчалив.

***

“ко мне” оказывается двухкомнатной квартирой на третьем этаже, обставленной без всякого вкуса – вещи друг к другу совершенно не подходят, будто бы их оставляли, съезжая, прежние жильцы, и жильцов этих был десяток.

лена просыпается в тишине, свернувшаяся клубком. долго лежит, прислушиваясь – ни шагов, ни голосов. потом обувается – раздеваться на ночь не стала, ни чище, ни здоровее ей все равно не стать, – и выходит в коридор. заглядывает во все двери по пути – уборная, чистые полотенца в ряд, бритва и ремень для правки, зубные щетки и баночка с порошком; спальня – с гардеробом и большой незаправленной кроватью, ни единой личной вещи; кухня – газовая горелка для чайника, баночки, потертый обеденный стол, разномастные стулья, бутылка кефира, записка, карандаш.

сходи в баню и куда там тебе надо. в прихожей пальто, в кармане – деньги. 

и всё.

Chapter Text

деньги в кармане пальто размножаются, как по волшебству. вроде бы мелочь – но лена копит ее под подкладкой и, пересчитывая, с удивлением обнаруживает трехзначное число, – если не тратиться, то за пару месяцев можно скопить себе недурные подъемные.

еда появляется на кухне вместе с молчаливой и, кажется, глухой женщиной в коричневых чепце и переднике.

влад за все время говорит ей только:

– в своих перемещениях и тратах ты свободна, но после девятого часа должна быть тут.

лена покупает себе одежду – и мужскую, и женскую, и всякие мелочи – расчески, чулки, духи и земляничное мыло, – в первые дни. потом выбирается только в баню – без графика, просто по запаху – и за книгами.

она не знает, сколько прошло дней – иногда, ложась, когда уже светает, она проваливается в черную яму часа на два-три, но еще больше раз ей снится гриша. живой и мертвый, целый и переломанный, влюбленный и злой, – гриша-гриша-гриша, везде он и никак от него не отделаться, и после этих снов все утро болит голова.

читает гамсуна. почему-то – чехова. даже невыносимого толстого и тошнотворного грибоедова.

смотрит в окно. смотрит на зеленые обои в полоску.

наверное, это – свобода.
наверное, так и выглядела её мечта хрустальная. ей есть, где жить, она обеспечена едой, какими-никакими финансами, и вольна идти, куда угодно, и может зайти в любой магазин и купить что угодно, что ей захочется, и познакомиться с кем-нибудь, как девочка леночка, и губы красить, и что только в голову взбредет. и никто не будет придирчиво спрашивать, как гриша – где была? что купила? зачем деньги тратила? с кем виделась? – и, если не приглядываться, то можно вообразить, что она живёт и вовсе одна.

она разглядывает потолок – чистый, выбеленный, не за что зацепиться, – когда раздаются тяжелые шаги.

– рубашку сними, – говорит влад как-то совсем просто.

лена вздрагивает.

ах да, свобода. резать интересные слова под ключицами и снимать скальп ленточками.

– тема сисек не раскрыта? – спрашивает она, расстегивая верхнюю пуговицу.

влад игнорирует её выпад – подзывает жестом, кладёт ладонь на живот; потом спускается ниже, поднимается снова, до пупка. лену начинает мутить – его прикосновения мало похожи на то, что называется “облапать”, но не становятся от этого ни желанными, ни приятными.

– когда у тебя последний раз, – начинает тихо, отведя глаза и опустив руку, и лена косится на его лицо. – были, – и с удивлением видит красные щеки. – ну. mēnsis. регулы. понимаешь?

– нет, не понимаю, – зло. с издевкой.

– кровь из пизды, – ожесточенно.

…а действительно – когда?.. в их с гришей квартире лена отмечала их в календаре и высчитывала опасные дни там же. они трахались, когда ещё жили там, дома, это была неделя после или неделя до; это был последний раз, как оказалось потом.

– хорошо, спрошу по-другому, – вздыхает влад. – парагрину было жалко денег на кондомы или тебя?

– что?..

– чехлы для мужчин. профилактические средства. ну, в таком духе.

а потом лену вдруг встряхивают за плечи, и влад оказывается как-то совсем опасно близко.

– соображать начинай, – говорит он раздражённо. – я тебя иносказательно спрашиваю: ты беременна?

лена молчит, медленно моргая.

– я, конечно, больше по другой части, но вообще похоже.

вздыхает еще раз.

– ты начнешь со мной осмысленно разговаривать?

плечи сжимает.

– я напишу тебе адрес хирурга, сходишь.

– тебе-то откуда о таких вещах знать? – спрашивает она негромко, глядя в сторону.

– оттуда, – и снова – этот тон. – если спишь, а не женишься – изволь не доводить до последствий или их вовремя устранять.

потом влад хлопает дверью.

***

к хирургу её спустя пару дней отводит влад – просто вдевает, как куклу, в пальто, позволяет обуться и тащит за локоть по улице. лена не запоминает дорогу, лена не запоминает вообще ничего.

– владислав вадимович, – голос неприятный, высокий.

– павел алексеевич.

– подождите здесь.

влад подталкивает её в спину – иди; лена оборачивается.

– подождать придётся вам, павел алексеевич.

– кабинет вы и без меня найдете.

давит на плечи – усаживает на темно-красную, засаленную до черноты, банкетку.

– начинай со мной осмысленно разговаривать. что?

– ты ебанулся? – шепотом. и голову в плечи вжимает. – какого дьявола?..

– может, я ебанулся, – говорит влад так спокойно, что лена прячет руки за спину и отводит взгляд. – а может, и нет. но определить это может врач… очень хороший врач, который, к тому же, может… решить проблему, если она есть.

– а… а меня спросить?..

– ну, вот, спрашиваю: ты за бабкины методы? у меня рука тяжёлая, может, поможет.

– но это же…

– лена-лена, – он приседает, и можно было бы вцепиться ему в волосы, нажать на глаза, начать орать, - удобно ведь. – на меня смотри. ты на что рассчитываешь?.. ни на что ты не рассчитываешь, у тебя ни единой мысли сейчас нет. или есть одна: надо сопротивляться?.. тебе ведь незачем. у тебя есть только я и мое доброе отношение.

…

– лена-лена… с тобой сходить? за ручку тебя подержать?

…

– в конце концов, у доброго доктора есть морфий и он его тебе даст.

…

– ну так?

ах да, свобода: ты хочешь идти своими ногами или ползти со сломанными?

– за ручку подержать, – говорит лена с издевкой. – с тобой-то уж точно не так страшно будет.

– ладно.

***

сцена получается совершенно ужасающая.

любители порнографических открыток удавились бы, лишь бы заиметь в коллекции такую карточку.

на влада не действует ни ленино робкое “я же пошутила”, ни понятие стыда – он действительно остаётся. держит её за руку – его громадные пальцы по сравнению с лениными раскалены, как угли, и прикосновение нежное-нежное, эдак в коробочку захватил и согревает, едва-едва сжимая. смотрит он в другую сторону и даже отворачивается, пока лена раздевается, – но потом переглядывается через её голову и задранные ноги с врачом, и тяжело вздыхает, когда тот кивает.

мерзко. у доброго доктора павла алексеевича вымытые руки и совершенно спокойный, врачебный вид, а всё равно – мерзко. два его пальца внутри и рука на животе – изучающие, исследующие, – приговаривающие.

у влада пиэма такое выражение лица, будто бы всё это – не здесь, не с ним рядом.

***

у доброго доктора действительно есть морфий.

и эфир.

до этого долго говорил влад – убеждал во всём и сразу. что не больно, безопасно (сколько было пациенток до того, как он стал опытным врачом, хочется спросить лене), в чём-то ещё – она молчала. кивала.

ей просто хотелось, чтобы это всё кончилось.

потом колет в плече и приходит отупелое равнодушие. в черепе лениво сталкиваются слова незаконнорожденный и нет будущего; они не горят, как горели раньше, горели так, что она запрещала себе об этом думать.

потом она задыхается, сладко, сладко, всё красное, красное, она тонет в красном, она хватает – под пальцами ничего, ничего, вечная пустота, она одна, всё красное,

потом темнота.

потом – больно,
и всё красное. красное. красное.

Chapter Text

 ты вырежи из этого полена куклу, научи ее петь и танцевать да и носи по дворам. заработаешь себе на кусок хлеба и на стаканчик вина.

– в конце концов, хоть кому-то обеспечен билетик в рай.

– некрещеному-то?

– ну, ты-то да?.. вот и. я думаю, пётр в тонкости должен вникать. 

…

они вообще много разговаривают. не по-дружески и не как влюбленные, – влад, уставший и охрипший, краснеющий каждый раз, как видит что-то, что напоминает об этом, потный и тяжело дышащий, говорит обо всём подряд. и – вроде как, – даже пытается её утешать. 

получается у него, конечно, замечательно – лену его неловкий сочувственный цинизм раздражает так, что даже хочется двигаться.

– вот и славно, – улыбается он на очередной её выпад - беззубый, слабый, раздавленный страхом, а выпад. – наконец-то. так, глядишь, еще пару недель – и будешь дальше держать меня в тонусе.

– что-то я не заметила, чтобы ты без моего сиятельного общества ещё больше жиром заплыл.

– ну, плюс-минус пуд – это незаметно, – все еще улыбается, но глаза у него становятся злые. 

все вокруг – красное, красное, красное.

– ну и зачем тогда, раз незаметно? 

и сама вздрагивает: действительно, зачем? – сейчас ведь окажется, что незачем, совершенно незачем, и – прости-прощай, верни потраченные деньги.

– да черт его знает, – не разочаровывает влад. – сначала хотелось сделать с тобой что-нибудь эдакое… противоестественное или унизительное, или ужасающе неприятное, или всё сразу. тебе здорово давалось меня бесить… и даже почти удалось подстрелить тогда, а это дорогого стоит. потом показалось, что у тебя есть какие-то перспективы. 

– а эти перспективы – они сейчас здесь, с нами в одной комнате?

– ну, пока ты меня только расстраиваешь, – и на лицо её, вытянутое и бешеное, смотрит - как на экспонат, изучающе и по-детски восторженно. – но некоторые шансы у тебя все еще есть.

***

– тебе вообще в жизни очень повезло, что с внешностью, что с актерским даром.

у лены отросли волосы – не очень сильно, но она похожа на неухоженного пуделя, – лезут то в глаза, то в уши; волосы спутались, слиплись, слежались, – влад раза три уже говорил “приведи себя в порядок”, пока не усадил ее на табурет в ванной и не развел в тазу кипяток с холодной водой.

– опыта не хватает, это да, – продолжает, поливая из ковша: по шее капли стекают, лена следит за его рукой, как завороженная – выглядит это так чужеродно, как если бы люди с песьими головами шли на руках по центральному проспекту. – но в целом-то. ты ведь со мной в одной весовой категории, – лена, не удержавшись, фыркает, и влад тоже смеётся. – бог создал людей разными, охуел от того, что получилось, и послал им кольта, а потом добавил смита с вессоном, чтобы исправить положение. 

пальцы у него ловкие и аккуратные – работал бы в парикмахерской, цены бы не было. и пьесу бы потом об этом написали – чем не бессмертие в веках.

– и твой драгоценный смит и вессон валяется где-то в ящике с моими носками, – продолжает, вспенивая мыло. – поразительная слепота для человека таких данных.

– портсигар, – загибает пальцы лена. – мой пистолет, гардероб смоки, и библиотеку тоже наверняка вынесли… тебя мама не учила, что брать чужое нехорошо?

– у мамы, – говорит он спокойно, очень спокойно, а пальцы-то в волосах, и пальцы подрагивают. – я был, конечно, один, но даже это было слишком много, так что она учила меня брать все, что плохо лежит, и складывать хорошо. по-моему, полезная привычка.

…надо что-то ляпнуть.

извини?

о чем еще тебя нельзя спрашивать?

да ладно, я все понимаю, можешь и взбелениться? 

по тонкому. по тонкому прошла.

– был один?

пальцы его сжимаются. вырывает волосы, кажется, целыми прядями; глаза мокнут, но лена молчит.

– дороговизна врачебной помощи и… профилактических средств приводит, как правило, к внебрачным детям и мертвым женщинам. и вот об этом я точно поговорить не хочу.

примирилась с обидчиком за три рубля.

– ладно, ладно, – поспешно говорит лена, пока он, опомнившись, расслабляет руки и даже пытается не то помассировать, не то погладить – будто извиняется. – не хочешь так не хочешь.

***

слабость и вечное опьянение последних недель – числа на отрывном календаре снова удивляют её, – сползают медленно, медленнее, чем пустела бутылка со спиртом. 

она наконец замечает, что прелое постельное белье пора нести в прачечную, а влад уходит и приходит по неведомому графику, но неизбежно появляется дома пару раз за сутки; замечает, как один день сменяется другим, и сама отрывает листочки с календаря. 

***

– одевайся и пойдем, – говорит влад в один из дней – на третью страничку, оторванную лениной рукой. – хоть свежим воздухом подышишь, а у меня как раз парочка дел… лёнечкой одевайся, куда ты платье тащишь.

не отходит, смотрит, – лена старается повернуться к нему спиной: шрамов на ней не прибавилось, но она чувствует себя меченой – вот такая вот женщина, греховная, или вовсе существо обоеполое, безликое, на мир глазами мутное смотрящее, – но всё равно поминутно оглядывается.

– да ну, – тянет он небрежно. – что меня там удивит-то? 

– а у меня третий сосок есть, – огрызается она.

– и тебя всё равно понесло к мутным делишкам? могла ведь стать актрисой и под предлогом научного просвещения рубить бешеные бабки на желающих посмотреть на голую женщину.

– ага, и на пенсию уйти в бордель.

– ну, или так. кто я такой, чтобы тебе запрещать.

лена всё-таки оборачивается поразмашистее: действительно, блядь, кто ты такой? – он смеется:

– обманщица!

– извращенец!

– ну а кто без греха… зато сдержанный.

– прямо-таки образчик стоицизма. 

– ты сейчас бинтами заматываешься, а не непредусмотренные отверстия затыкаешь.

ах да, свобода.

– а есть принципиальная разница?

– а хочешь проверить?

смотрят друг на друга. лена отворачивается первой.

– да я и так знаю, – говорит она растерянно, затягивая первый узел. – на самом-то деле.

влад досматривает до пиджака и прижимается к косяку, пропуская её в коридор; она мстительно обтирает его плечом.

– куда мы?..

– недалеко.

в аптеке возле дома влад берет пачку кондомов – сразу дюжину за баснословные деньги: запускает руку во внутренний карман и отсчитывает безошибочно.

потом ведёт её узкими переулками, часто сворачивая; становится грязнее и пахнет всё хуже и хуже; люди шарахаются от них – наверное, наслышаны, и передают из уст в уста словесное описание, и к концу цепочки у пиэма отрастают рога или хвост под широкими штанами.

– не вмешивайся не в мою пользу, – говорит влад и выпрямляется.

лена невольно делает маленький, шаркающий, едва заметный шажок назад – вот такого пиэма она знает, и всё вокруг красное, красное, красное, выбитые пальцы, сломанные зубы,

а он ей улыбается и разводит руками, шутливо, игриво, озорно.

двери доходного дома – потрепанного, выцветшего и потемневшего разом желтого цвета, – он распахивает ногой. поднимается выше, выше, выше; кто-то выглядывает из-за двери на грохот и тут же прячется, и грохочут спешно запираемые замки; он ударяет ногами по лестнице тяжело, но дышит спокойно, ритмично – а когда-то лена тоже велась на его габариты и скорость недооценивала.

в следующие двери – под самой крышей, – он стучит оглушительно, раскатисто,

и лена, держась на пару ступеней позади, почти любуется.

мальчик лёнечка, при всех его талантах и покровителях, про такое и мечтать не мог – чтобы люди расступались, как море перед моисеем, как вспугнутые птицы, и чтобы самому быть таким – уверенным в собственном праве, праве сильного; большим и страшным, самым страшном зверем в этом лупанарии. 

к разговору не прислушивается – провожает только взглядом исчезнувшую во владовом кармане пачку купюр; он нависает над человеком – непримечательного вида мужчиной, каких в любой толпе тысяча, совершенно серо-коричневый, – и говорит с ним громко, но совершенно равнодушно.

– молодец, – говорит влад, когда они спускаются.

…и это почему-то почти обидно.

столько раз, даже сейчас, они друг друга поддевали, признавая, как равных; столько раз скалили зубы, обещая – дай повод, и тогда!.. – чтобы он сейчас её эдак снисходительно хвалил, как великовозрастный студент – гимназистку, не ставшую зажиматься на третьем свидании.

– а теперь – жрать.

***

в трактире они оказываются друг напротив друга, на краю пустого стола для большой компании.

у влада не сходит с лица шалая улыбка, глаза – помутневшие, потемневшие, зрачки – расширенные, – и хочется спрятаться от него под лавкой, как от всякого пьяного; и хочется схватиться за что-нибудь тяжелое или острое; и хочется отвернуться – это не здесь, не сейчас, не со мной; лена упрямо смотрит – ты со мной в одной весовой категории.

шумно и душно. картинка перед глазами плывёт по краям.

– да, – говорит влад. – ну что за вопросы, в самом деле… приятно быть где-то очень близко к вершине пищевой цепочки. ещё бы хорошо, чтобы тебя любили, но так - тоже ничего.

– что?..

– да, – терпеливо повторяет, опираясь локтем на стол. – меня возбуждает насилие. не всякое, но определенно да. это что, настолько неочевидно, что надо обязательно спросить?

лена пожимает плечами: видимо, обязательно, раз она сказала вслух раньше, чем успела обдумать.

– тебя это мало касается… горло мне ведь перережешь, так зачем оно надо?

– сказал человек…

– …который умеет выбирать между желаниями и долгосрочными целями.

…ах да. какие-то перспективы.

Chapter Text

на мелкие дела влад таскает её с собой – как слишком маленького, чтобы оставить одного, ребенка на работу, – потом непременно трактиры, кабаки.

и это – вопреки всему, – приятное чувство. новые места – её не гоняли по городу так много и так далеко, новые лица (искаженные страхом или подчеркнуто-дружелюбные), – а перед ней всегда влад пиэм, и его тень бережёт её надежнее, чем скипетер с державой и красная мантия, а у влада пиэма руки по локоть в крови, и всё красное-красное-красное, 

но интересное.

и сытное.

– почему так? – как-то спрашивает она. – почему… рука, отобравшая всё, раздает щедрее, чем рука, которую кусать не стоило.

– сама подумай.

…ах да, долгосрочные цели.

и она говорит:

– ты ждешь, что я этому всему обрадуюсь?..

…и понимает: обрадовалась.

приятно быть поближе к вершине пищевой цепочки. разоблачения не бояться, вообще никого и ничего не бояться; не следить за расходами; спать на мягком и есть досыта каждый божий день, есть мясо каждый день, 

говяжий бульон с мозговой косточкой, горькое – из-за хинина, – вино, а окровавленные простыни сгорели, и будто ничего и не случилось.

лёд в резиновой грелке.

…про гришу давно не вспоминала.

…про ребенка не думала – хотя добрый доктор с морфием рассказывал, что человека там ещё не было, всё равно – не просто так уголовное преступление.

 обрадовалась.

– а что тогда сделает тебя счастливее? что тебе нужно?

свобода? ах да, свобода – гнуть спину на какой-нибудь фабрике, пока не сломаешься, за смешные копейки в месяц, которые они истратили за прошлую неделю.

или горничной пойти. отдаваться какому-нибудь барскому сыночку, закрыв глаза, а что дальше – твои проблемы.

– бутылка мадеры и погулять, – говорит она первое, что приходит в голову. 

бутылку мадеры они как-то распили с гришей – отмечали что-то, уж и не вспомнить, что, – сидя на подоконнике и глядя на улицу, и были королями улицы, и всего города, и всего белого света.

влад щелкает крышкой часов.

– если быстро доешь, то успеем до закрытия.

***

…они много разговаривают: у влада на каждый угол – своя история, у лены на каждую его историю по три шпильки.

мадера кончается быстро – быстрее, чем кончалось столовое красное (щедро сдобренное спиртом владовой рукой – чтобы полегче спалось).

и всё как-то слишком просто.

мир чуточку размазанный по краям; болтовня – ничего не значащая, совершенно бессмысленная, – сама собой идёт, и не нужно ни думать над словами, ни бояться; влад не даёт ей оступиться и упасть, подхватывает под локоть, чуть что; улицы путаются под её ногами, словно огромный котёнок играет с пряжей; влад подталкивает её в спину, когда нужно свернуть.

…потом откуда-то берётся вторая бутылка, и всё ещё проще.

потом она держит влада за рубашку так, что ткань трещит под пальцами, и повторяет:

– почему?

и он молчит.

два поворота спустя её выворачивает.

– пора домой, – доносится откуда-то сверху. глухо, как из-за стены.

***

– как с уровнем счастья? – спрашивает он на следующий день. – обрадовалась этому всему?

голова тяжелая, чумная, ноги ватные; мутит; в кружку чая она вцепляется, как тонущий – в спасателя. 

обрадовалась. 

ни о чем ведь не думала.

– ничего, – влад толкует молчание по-своему. – пройдет к обеду. 

***

лена методично обдирает календарь – по страничке за каждый прожитый день, – лица и улицы сменяют друг друга, и она даже запоминает несколько. дни проходят легко – от неё не требуется ничего, даже достаточной убедительности. ночи тяжелее – ночами нечем занять голову.

и голова не замолкает до рассвета. она должна помнить про гришу; она должна сокрушаться о нерожденном, их нерожденном, наверняка бы отцовские черты проступали – слабое утешение; она должна думать о том, что влад пиэм – чудовище, и как бы половчее вскрыть ему глотку. должна, – не помнит, не сокрушается, не думает. 

и знает ведь, что происходит. это простая загадка, для совсем глупеньких: влад пиэм, чудовище с долгосрочными целями, формирует привычку – смотреть на него, как на совершенно незыблемую часть жизни; смотреть на то, что он делает, равнодушно; делать то, что он говорит. 

и девочке леночке, и мальчику лёнечке совершенно необходимо вскрыть ему глотку, чтобы следующий шаг – в могилу.

– я знаю, что ты делаешь, – говорит она ему наутро.

– неудивительно, – улыбается. – сообразительная же.

повисшую тишину нарушает первым.

– и?

– и ничего, блядь, ничего!

– лена.

тон предупреждающий – и лена сдувается, сутулится привычно.

– ах да, этот сладкий вкус свободы, – бросает тихо, шепотом подлым.

– ну иди, – разводит руками. – денег тебе на первое время подкинуть?

…блядь.

– я тебя не держу. я даже ничего не оставлю тебе на добрую память… хотя словарь, представляешь себе, в этом доме нашелся, правда, латинский.

…он ведь прекрасно всё понимает.

– ну же.

сам же знаешь.

– вслух.

лена стискивает зубы и отчаянно мотает головой.

– мне начать считать?

– мне… мне некуда идти.

– умница. дальше?

…

– сама потом скажешь, значит. а теперь пойдем… так сказать, для полноты знаний.

…он методичный: полотенце смачивает, полотенце застиранное, но неизбежно буроватое; бритву – свою собственную бритву, не ту, что так любезно лене… одолжил, да, одолжил… потертую, но наточенную – моет; всем своим видом демонстрирует – вот, видишь, какой я заботливый, какой я спокойный, какой я добрый человек, оцени, а мог бы ведь. и ловкий, удивительно ловкий – умудряется ни разу лену не задеть в этой тесноте, но всё время – не выйти, не проскользнуть. 

– ты совсем ебнулся?.. – кричит она. – какого, блядь, хрена?..

– так, – плечами пожимает. – для закрепления материала… ну зачем так трястись? полный дом возможностей, в самом деле… расстегнись.

– на хуй иди!

– а кроме слов?

…

– до груди, больше не нужно. 

…

– я и сам могу… подержи-ка.

…и она цепляется за бритву, чуть влажную, наверняка пахнущую железом и мылом, закрытую бритву так, что белеют пальцы; и его руки так опасно и удобно близко, пока он возится с пуговицами и спускает её платье с плеча.

– я даже не знаю, – говорит как-то рассеянно, а пальцы её разжимает, а лезвие – вот оно, и поблескивает. – то ли тебя хвалить, то ли расстраиваться.

а потом прижимает полотенце и режет.

режет.

режет.

живого человека режет.

ах да, этот сладкий вкус свободы в перемещениях и тратах.

неглубоко, а больно, и боль тянущая, и из-под ключицы лезет ниже, и мокро, и лена отворачивается, хотя на такое случайно не взглянешь.

– хочешь попробовать?.. полотенце подержи, а то потом расстроишься. держи, держи, платье-то новое.

и он расстегивает манжету, запонку в карман опускает, рукав закатывает; предплечье – ну, обычное мужское предплечье, громадное, да, но такое же – незагорелое, покрытое волосками, – как у всех, ни шерсти, ни чешуи, 

и спрашивает:

– хочешь?

– ну разумеется, – огрызается, пальцы влажные от воды, а под полотенцем уже ничего, не дергает, не ноет, не колет, совсем ведь неглубоко, но руку отнять страшно. – ещё б я не хотела.

– прошу, – таким жестом, будто на приеме каком бокал шампанского подает (видела ли она бокалы шампанского на приемах? видела ли она в жизни приемы?). – ни в чём себе не отказывай.

и рука-то правая, рабочая; и лезвие-то острое; и рукоять она держит крепко, уверенно, правильно; и давит с силой, чтобы не дрожать; не получается.

– тебе за это ничего не будет. ну? хоть раз я тебя обманывал?

а пальцы-то пляшут.

и надо бы что-нибудь сказать: вот, видишь, я – не как ты и никогда не буду, мне всё это не нравится, я не чудовище (я просто запуталась и очень устала); надо – а лена злится на собственные руки, неуклюжие, неловкие, неспособные.

хочется ведь.

хочется и даже почти не колется.

хочется – всего и сразу, и она бы стреляла, не дожидаясь, не глядя, в секунду бы; хочется – никогда и никого больше не бояться, и его – тоже; хочется – чтобы её тень, её, стелилась плащом, говорила всем: ну же, попробуй, прыгни на меня.

хочется – и обло, стозевно и лаяй, – и всё тут, а руки не слушаются. 

– ещё сильнее и на себя потяни. это просто.

даже не морщится, когда вспухает каплями, когда бежит тонко-тонко, только руку приопускает, чтобы не текло в рукав.

– вот видишь, – улыбается. – ещё?

…и ей хочется ещё. и глубже. и куда-нибудь повыше, и куда-нибудь, чтобы побольнее и жить мешало; и чтобы подольше и побольше.

и чтобы скривился, зубы стиснул, отвернулся, зашипел.

лена отбрасывает бритву, как ядовитую змею; вскидывается спугнутой птицей; пальцы на её плече смыкаются железные, под ними наверняка белеет.

– я ведь мог бы, – негромко, и голос у него подрагивает. – хотел, чего уж там. ан нет… выращиваю из тебя такое же чудовище, бережно и нежно, естественный отбор наебываю. не разочаровывай меня. себя-то чего бояться? это я большой и страшный.

…

– у тебя ведь не так много вариантов… можешь, конечно, идти, я не буду тебя искать… гришеньку своего разлюбезного разыскивать… или работу, тоже вариант. можешь продолжать себя обманывать, стоять тут чистенькой и красивой, как в платье подвенечном. или – всё-таки слушать меня и ни в чем себе не отказывать.

…

– мы, кажется, уже поняли, что идти тебе некуда. так ведь?.. ну хоть кивни, что ли, я с тобой разговариваю.

…

– я же не в любви признаться требую или рассказать мне, в какой позе вы трахались. это ведь тоже просто.

кивает.

– пора выбирать, кто ты.

она быстрая, и это – единственное, что можно противопоставить; полотенце летит – да к чертям это платье, всё к чертям; она напрыгивает на него, сама не зная, как; бритва к горлу, неудобно, он выше.

– я тебя зарежу сейчас, и гори оно всё, – шипит.

– ну, попробуй. духу-то хватит?

…

– не хватит? правда?.. лена-лена. что я говорил про делать глупости?.. кончай, в таких делах нельзя, чтобы ни туда, ни сюда.

…

– руки-то убери, раз не решаешься.

Chapter Text

ты – это то, как ты сопротивляешься 

и больше почти ничто

не считая, конечно, твоей ебанистической красоты

расцепляются, как растащенные хозяевами собаки. расходятся по разным углам.

не решилась.

духу не хватило.

влад чем-то позвякивает; она переодевается зачем-то, будто и не ждет вовсе – пятно маленькое, а заметное. платье жалко, словно настоящую потерю, словно это – настоящий повод расстроиться – вот он; после всего и перед всем – нелепо.

отстирается, конечно.

будто ничего и не случилось.

– это не значит, что мне нельзя отвечать, – раздается над головой, и говорит он спокойно, негромко, только слова падают тяжело, и голос у него какой-то… с хрипотцой. – совершенно не значит. можно, нужно даже, не для того я тебе так щедро возможности рассыпаю. 

она вжимает голову в плечи: а вот сейчас, вот сейчас, все, что обещал, ровно там, где показал.  

– на меня смотри. я с тобой разговариваю, а не стенам этим проповедую.

вздыхает. поднимает ее сам – двумя пальцами под подбородок, осторожно, будто китайскому болванчику.

– убивать меня не советую, – так легко говорит, так просто, будто про ресторан какой: да, знаешь, кухня у них не очень. – если сразу не вышло, то огребать придется. лена-лена… 

– а чего ты ждал? – хочется возмущенно, получается слабо.

– победы разума над сердцем, – улыбается неприятно, зубы у него самые обычные, не белые и не черные, и не клыки в два ряда, а - как окровавленную пасть оскалил. – могу исполнить обещанное… словарь вместе почитаем, можно сказать, развивающий досуг… а можем придумать что-нибудь повеселее.

– а понять и простить? 

он наклоняется. говорит в самое ухо:

– бог простит, а я могу только обеспечить вам встречу.

– не простит, – огрызается.

действительно ведь не простит: не думала. поддавалась искушению.

– узнаешь, когда умрешь, – отстраняется. – к делу. тебе что больше нравится?

…

– если ты не выберешь, я сделаю это сам, и будет совсем грустно. я ведь могу руки тебе переломать… палец отрезать… какой-нибудь не очень важный, мизинец, например. давай-давай, думай.

…

– мне бы хотелось тебя не совсем уж калечить, конечно. но при таких раскладах рано или поздно придется.

…молчат долго, а потом она говорит ужасное, такое, какое никогда бы не смогла сказать вслух, если бы не видела, закрывая глаза, перебитые пальцы, выбитые зубы и лужи крови:

– ну, ты же человек слова.

он пожимает плечами. 

– может, и так.

***

в этом есть что-то особенно жуткое. готовится, будто не – не ужасные вещи делает, – а к операции какой-то. зубы рвать или чирьи вскрывать. полотенце расстилает, и остро пахнет спиртом. 

– ассистент, скальпель! – смеется.

глаза у него нехорошие: шалые, темные, и зрачки расширенные. лена старается на него не смотреть, пока раздевается; усаживается, и тянет прикрыться рукой, хотя чего он там не видел, и чего вообще не видел – раз хоть одну, так всех; влад закатывает второй рукав демонстративно-медленно. свежий порез на его предплечье успел потемнеть и стянуться коркой.

– слово, – требует, наклонившись. лезвие теплое от его рук – протирал долго, чуть ли не полировал. 

…

– мне выбрать?

…

– грех, – шепчет, отвернувшись. не выбрала, хоть и словарь в руках держала; просто – первое, что пришло в голову; просто – первое, что вылетело из вертящегося на уме. 

– а чего не… яр, например? букв-то в два раза меньше.

…

– желание дамы – закон.

…больно. остро-гнусно-тянуще, тянуще-гнусно-остро; влад держит ее за плечо свободной рукой, чтобы не дернулась невовремя; зубы сжимаются так, что виски ломит. раз-два, раз-два,

прикладывает – словно огонь, она все-таки шарахается и шипит.

– ну потерпи, – уговаривает почти ласково. – мы же не хотим воспаления в довершение ко всем бедствиям.

она вскидывается, возмущенная, – цепляется взглядом за его карман, а из кармана на нее смотрит черная четырехгранная рукоять – только руку протяни.

больно – морщится, шипит, и смотрит, как завороженная: так близко. потом – еще хуже.

– да возьми уже, – говорит, глядя в сторону. 

и она протягивает руку.

его – левая, оставшаяся свободной, – скользит ниже и ближе. к груди – я не большой поклонник некроза, – накрывает. большим пальцем ведет – не то стирает, не то размазывает сбегающую кровь.

черная четырехгранная рукоять скользит в потной ладони; она пробует заточку – на пальце набухает алая-алая капелька. по запястью, ниже, к кисти, – за ее движением следует бисерная дорожка: неглубоко получается. так, царапина. едва-едва.

его быстрые, короткие движения – вспышками. глаза почему-то мокнут.

обжигает снова.

лена зачарованно следит за собственной рукой – она возвращается, тянет выше, получается кое-как: крупные капли стекают редко, все больше – по мелочи или вовсе розовый след.

– ничего, научишься, – голос у влада севший.

глаза мокрые, под глазами – тоже. потом щеку щекочет слезой.

больно.

и мокро.

пальцы пачкаются красным.

на четвертый раз ощущение почти привычное.

– ну все, все, – говорит он как-то неловко. 

по щеке гладит. потом запускает пальцы в волосы.

***

…а потом ничего не случается. 

ни-че-го.

они живут ровно так же, как жили до. даже не смотрят друг на друга косо, как после размолвки из-за быта или денег. порезы – аккуратные, равной глубины, ровные, соразмерные, – заживают спокойно.

влад приносит йодную тинктуру и больше не обращает на случившееся внимания. 

приходится привыкать. к тянущему ощущению под ключицами, усиливавшемуся от каждого движения; обрабатывать утром и перед сном; к собственному новому виду – с ним тяжелее всего. 

ну останется шрам и останется, говорит себе лена, не первый и не последний.

не то что бы она рассчитывала на райские кущи хоть когда-то в сознательной жизни, но каждый раз, когда видит это на себе (еще одна новая привычка – разглядывать себя в зеркало в уборной, пока обрабатываешь края… края раны, да), вздрагивает и силится не отвернуться. печать греха – совершенно открытым текстом, совершенно – в лоб; с такой отметиной – никогда не будет любовника, никогда – ни с кем, нельзя такое показывать, а скрыть – невозможно.

…раны заживают – и теряется острота. буквы на ней яркие-яркие, темно-розовые, с тонкими подживающими корочками; буквы аккуратные, ровные, печатные, очень простые, совершенно очевидные, – лена видела их позавчера, вчера и сегодня, и увидит завтра.

– ты вообще понимаешь, что ты сделал? – спрашивает она как-то.

– порезал невинную девочку, и не будет мне прощения, – отшучивается. – да еще и слово какое выбрал!.. 

…

вздыхает.

– ты думаешь, что я тебя заклеймил, как собственность, – говорит, глядя в сторону. – но брось в меня камень, если что-то от этого изменилось. мы это уже обсуждали ведь.

ах да, обсуждали. прямо-таки дискуссию вели.

– а может, и заклеймил. так сказать, подписал, – добавляет. – хочешь еще раз пройтись по тезисам?

– мне некуда идти, – выпаливает раньше, чем успевает подумать. – и все, что у меня есть – ты и твое отношение.

…а руки не мокнут и не дрожат; сердце чуть быстрее, а так – ни единого признака страха; страх должен быть – она ищет его внутри, это всё случилось только из-за него, не из-за чего другого; – не находится, и вот тогда-то руки холодеют и мокнут.

– схватываешь на лету, – улыбается он, поднимаясь.

и дни идут, как шли.

***

на стол перед ней опускается – лена не сразу понимает, что это, а секунду спустя сжимает рукоять, гладит потертую кожу кобуры большим пальцем и смотрит на влада вопросительно и напряженно.

– в тир тебя отведу, – говорит он равнодушно, будто бы только что не вручил ей оружие. – пора, я думаю. 

лене хочется съязвить ему что-нибудь: что, в схеме выращивания чудовища не только насилие? – она молчит, потому что знает ответ, и ответ вызывает противное колющее чувство где-то в груди.

– давай, вспоминай молодость... с полгода назад было, забыть не должна... и собирайся... ствол припрячь, у тебя был приличный пиджак, я помню.

…гриша тоже учил её стрелять.

***

дом большой, в два этажа; они проскальзывают с черного хода – у влада есть ключи (а карманы, кажется, бездонные) и спускаются в подвал.

– тебе покажется, что ты оглохла, – предупреждает ровно. – но это пройдет, а потом попривыкнешь. 

тир прост и пуст: кирпичные, некрашеные стены, разномастные стулья и небольшой столик; пол деревянный, расчерченный краской; мишени бумажные – на веревке, как бельё.

– заряжаешь, к линии и пошла. 

вот так просто и буднично, будто совершенно ничего особенного; будто дом – не владова разлюбезного мирона яновича; будто тир в подвале – тоже, в общем-то, дело совершенно обыденное; будто давать ей в руки оружие – разумно.

***

– две из шести. плохо.

…

– живее, тебя уже убили. 

…

– тебя убили ещё до первого выстрела. лена-лена… плохо.

…

– тебя-то, конечно, не убьют? – огрызается.

…всё происходит в секунду – она оказывается где-то у влада за спиной, грохочет так, будто разверзлись небеса, а потом он откидывает барабан, поворачивается боком и говорит:

– ну, иди посчитай.

он демонстративно не держит её не то что на прицеле, а даже на линии огня, а между лопаток всё равно холодно, потно и нервно. лена делает пару шагов вперед и считает: десять-восемь-семь-семь-десять-девять, из шести – все.

– для начала тебе стоит стремиться к этому, – говорит он совершенно буднично. – ничего, научишься… приберемся тут и домой.

***

– что ещё входит в твою программу воспитания чудовищ? – спрашивает она, когда в ушах наконец-то перестает звенеть, а влада удается поймать вечером.

…рукава рубашки у него закатанные, волосы растрепанные, лицо – блестящее от пота; в вечернем полумраке, при слабом свете ламп, не разглядеть, есть ли где кровь, и лена старается его не рассматривать – руки и без того холодеют.

– когда попадать начнешь не только в белый свет, а в копеечку, по городу тебя погонять, а там можно и к людям выпускать, – отзывается не сразу, и голос у него хриплый и уставший.

– к людям?..

– к людям… я вообще подарки делать не умею, тем более – такие дорогие. поработать придется.

лена задыхается. 

а потом – сама не зная, откуда что взялось, и почему горло не заледенело так же, как руки, – поднимает голос.

…

– достаточно, – говорит он ровно и негромко, но она слышит его, даже оглохнув от собственного крика, от бесконечного потока слов, злых и честных, гневных и правильных; слышит, как щелчок кнута, – и замолкает. – лена-лена… завтра разберемся, что нам со всем этим делать.

– ты!.. – задыхается, заходится, но – шепотом. – ты и без того… ты меня изуродовал!..

– на вкус и цвет, – отзывается равнодушно. – глаза и руки с ногами у тебя на месте, и пальцев двадцать, как положено… даже язык не укоротил, заметь. 

…

– завтра разберемся, – повторяет. – я всё-таки немного устал, знаешь ли.