Work Text:
В супе слишком много соли. Да и перца, признаться, тоже.
Боцзи и не такое ела — она всю войну прошла бок о бок с братьями, — но сейчас нестерпимо хочется выплюнуть мерзкую жидкость. Нужно терпеть. Она, как всегда, начала есть первая, Ли Тун только-только потянулся за ложкой. Он ужасно медленный, а Боцзи так хочется посмотреть, изменится ли он в лице хоть немного.
Ли Тун делает глоток и говорит задумчиво:
— Надо бы поменьше соли.
Точно не к служанке обращается, а с пустотой разговаривает.
— Что значит «поменьше»? — возмущается Боцзи. — Суп совершенно пресный, есть невозможно!
Бледное лицо её мужа всё так же равнодушно — ледышка, рыба. Он чуть приоткрывает рот, но ничего не говорит.
Боцзи отшвыривает ложку.
Третий брат, уходя в дикие края за Хуанхэ, сказал ей: «Оставайся в Чанъани. Выходи за Ли Туна. Хоть кто-то должен выжить в нашей семье, чтобы ухаживать за поминальными табличками».
Третий брат сражается на севере в смертельных боях, а Ли Тун сидит в Чанъани, кланяется подлецу Лю Сюаню.
Ли Тун ей муж только по названию, конечно. В первую брачную ночь Боцзи приставила шпильку к горлу. Ли Тун пообещал, что не тронет, и просидел всю ночь за столом, безмолвный, как призрак, тараща в темноту выпуклые неподвижные глаза. Как будто даже не моргал.
Ли Тун вообще почти не моргает.
Он служит узурпатору, но в одном ему можно верить — Ли Тун, когда-то спасший Боцзи от надругательства, и сам не домогается её. Хотя и впрямь зачем ледышке женщины?
Льда слишком много. Слишком много смертного холода. Боцзи снится третий брат, умирающий на снегу. Старший брат, подло убитый предателем. Второй брат и сестра, погибшие в Ваньчэне.
Из семьи Лю, потомков Цзин-ди в шестом поколении, скоро никого не останется, кроме неё.
— Тебе грустно? — спрашивает Ли Тун. — Не печалься. Вэньшу жив.
— Вовсе мне не грустно!
Боцзи в гневе хлопает ладонью по столу и, подхватив юбки, вскакивает. С громким топотом шагает по галерее.
Ему-то откуда знать, что с третьим братом? Или у него есть шпионы, о которых, конечно, он и не думал её известить? Советник предателя, и сам предатель, а ещё туда же, изображает заботу.
Уйти бы ей лучше снова на войну.
— Подданный готов принять вину на себя, — повторяет Ли Тун снова и снова и бьётся лбом об пол — размеренно, монотонно, но так сильно, что даже ковёр не приглушает стука.
— Не надо, — бормочет Боцзи, хватая его за плечо. — Это я виновата.
Ли Тун, такой медлительный и послушный, не поддаётся ей и не останавливается. Она чувствует упрямую силу, которую прежде не замечала, ту же силу, что вела её братьев, когда они подняли восстание, когда пели, стоя бок о бок: «Плащ с тобой пополам разделю я в походе любой!»
Но Ли Тун сейчас защищает не страну. Защищает — вот глупость-то! — Лю Боцзи.
— Она моя жена. Я приму наказание вместо неё.
Она ему и не жена-то даже толком.
Без чиновничьей шапки он моложе.
Без шапки хорошо виден огромный кровоподтёк на лбу. Губы снова приоткрыты — чуть изумлённо.
Боцзи накладывает примочку, бормоча сурово: «Не дёргайся». Почему-то лоб у него горячий, а должен быть холодный, как у рыбы. Нет, ерунда, это же просто синяк, ничего с Ли Туном не случится.
Она не хочет думать, что стала бы делать, если б случилось.
— А если бы я не принёс тебе письмо о разводе? — говорит Ли Тун медленно. — Ты бы не захотела поехать со мной в Синчжоу? Потому что ты всегда всё делаешь наоборот.
— Что за чушь!
Письмо о разводе Боцзи уже выкинула, но надо было бы, конечно, сжечь на всякий случай.
На постоялом дворе вдалеке от Чанъани оказывается, что Ли Тун не такой ледяной, как всегда казалось Боцзи. Некоторые части тела намного горячее. И твёрже, и настойчивей.
— Да быстрей же, — шепчет Боцзи лихорадочно. Когда он двигается, ей почти не больно, но Ли Тун зачем-то замирает.
Глаза у него моргают часто-часто.
— Точно быстрее? Или ты опять хочешь наобо...
Боцзи гневно лягает его пяткой.
А некоторые другие части тела у него всё-таки ледяные.
Когда он посреди ночи толкает её холодной ногой, Боцзи вскакивает, пронзительно вереща. Братья подкидывали ей в детстве в постель лягушек, а пятка Ли Туна ещё хуже.
Муж бормочет извинения и на руках оттаскивает её обратно на кровать.
— Даже не думай меня трогать, — говорит Боцзи страшным шепотом и прячет его вечно зябнущие руки у себя на груди.