Chapter Text
- Во дворце, где играют свирели
октябрь, 63 год, Большие ансамбли, пригород Парижа
– Настал праздник на улице Гарри.
Илья поднял на Соло очень недовольный взгляд.
– Не продолжай.
Соло не считал, будто бы у большевика есть какое-то право запрещать ему давать имена неодушевлённым предметам.
– Хочу увидеть тебя в этой форме, – ответил он.
Напряжение трещало в воздухе так, что казалось, оно может этот воздух разломить трещинами и засосать их обоих в какое-нибудь третье измерение.
– Не загораживай мне зеркало, – велел Соло, и Илья с той же недовольной миной подвинулся на заднем сиденье агентурной машины.
Они обзавелись одной зажигалкой (настоящей, не фотокамерой), одной униформой парковщика, почти 39 галлонами питьевой воды, одним костюм разносчицы сигарет.
– Надеюсь, ты говоришь про форму парковщика, – с хрипотцой заметил Илья.
Соло покосился на розовую юбку, феску и поднос с полосатым, как купол цирка, ремешком и широко ухмыльнулся.
– Да как тебе больше нравится.
Соло водил очень изящно. Двумя руками за руль не держался, скотина, отвлекался на зеркала и происходящее на улице, но можно было бы посадить к нему на заднее сиденье главу общества пуританских мамочек, и под конец поездки она бы захотела укатить с ним в Вегас. Он водил так же, как и жил. Соло вообще готов был пустить псу под хвост всю операцию, если бы ему вздумалось покрасоваться или – не дай бог – захотелось взглянуть, как пойдут события, если он не станет вмешиваться. Поцелуй в ушко? – ну давай-ка, продемонстрируй. Перед девушкой в бежевом тренче на краю тротуара он тормознул так, что Илью на заднем сиденье опрокинуло, и пришлось схватиться за ручку над дверью.
Илья наградил его недовольным взглядом в зеркало, но Соло не смотрел. Он перекинулся через коробку передач и пассажирское кресло, чтобы выкрутить ручку и опустить окно; глядел из-под бровей.
– Садись назад, дорогуша.
Её звали Лолой и ростом она была пять с половиной футов без каблуков. Как и мадемуазель Габриэлла Теллер.
– Впереди у нас несговорчивый пассажир, – застенчиво улыбнулся он, когда Лола расположилась рядом с Ильей.
– Илья, – вежливо (и совершенно неловко) представился тот, умудрившись ещё и пожать руку французской девушке. Даром, что агенту.
Они притормозили в очередном правом переулке – in obscura, на мгновение выпадая в слепое пятно из наблюдения наружки – и Соло нащупал пальцами замок на пассажирском кресле, активируя пружинку подъёмного механизма. Мгновение – и к ним присоединился ещё один пассажир: объёмный макет человеческого торса, прятавшийся до этого в чемоданчике под сиденьем. «Чёртик из табакерки» или, как называл его Соло, Гарри – в честь Гарри Гудини.
Лола закатила глаза и покачала головой. Но без истерик переоделась в машине, пока они ехали по оси Восток-Запад. И Илья всё это время наблюдал за проносящимися рафинированно-интернациональными башнями с таким выражением на лице, будто бы его укачало. Если Соло и бросал взгляд в зеркало заднего вида, то только затем, чтобы посмеяться над ним. Если же он и увидел, какого цвета было на Лоле белье – бирюзовое, – то случайно.
– Застегни, пожалуйста, – попросила она, повернувшись к Илье спиной, чтобы он затянул на ней корсет. Руки у него были ледяные. Соло беззвучно хохотал.
– Не забудьте, – он повернулся, чтобы водрузить на её завитые волосы розовую феску. – Только долго с Габи в подсобке не обжимайтесь, – посоветовал он Илье. В глазах сверкали чёртики.
– Vot ved’ idiot neugomonnyj, – возведя очи горе бормотал Илья, когда они высадили его недалеко от Центра контроля за городскими отходами, обосновавшимся в тридцатиэтажном небоскрёбе из светоотражающего стекла. Небо, соседние высотки и земля слились в исполинском зеркале.
План был предельно прост, и Лола, облачённая в головокружительный и непристойный костюм разносчицы сигарет с оружием в тайнике подноса, вошла в вестибюль вместе с Соло, который вёл её под руку, а в другой держал её тренч. Илья в это время уже разыскивал Габи, запертую на двадцать шестом этаже вместе с мсье из секретариата министра экономразвития, которого им нужно было тайно вывезти из здания (и из страны).
Консьерж смотрел на приближающуюся к нему парочку такими глазами, будто бы его тоже сделали в СССР, и никогда до этого он не видел женских ног в чулках со швом. Лола очень мило и очень запинаясь в «неродном» французском попросилась в дамскую комнату и через несколько мгновений консьержа всё-таки удалось уболтать. Но только быстро, пока не заметил управляющий и не выгнал нас, всех троих, с позором.
Всё шло как по маслу. Габи обменялась с Лолой одеждой, слишком откровенной, чтобы кто-то смотрел на её лицо. Мсье секретарь был спрятан в наспех подготовленную грузовую тележку с бутылками воды, и Илья укатил его на парковку, где он заменил «Гарри» на пассажирском сиденье. А Соло «скучал» в вестибюле, общаясь с консьержем, сторожа поднос с сигаретами своей спутницы, оставленный для удобства на стойке регистрации, и следя за обстановкой.
Он срисовал двоих контрагентов, прогуливающихся мимо и несомненно заметивших их с Лолой, но не придавших этому никакого значения, кроме непристойного свиста.
Всё шло по плану ровно до того момента, как Габи и Соло не вышли на улицу, чтобы Илья подобрал их. Машина уже была совсем рядом, когда показался ещё один контрагент с бегающим взглядом и слишком очевидно занесённой за отворот пиджака рукой.
Для Ильи всё происходило словно в замедленной съёмке. Габи, взмахнувшая волосами и прикрывшая лицо рукой, якобы удерживая на голове феску от порывов ветра. Не растерявшийся Наполеон, с готовностью обнявший её поясницу, когда она приподнялась на носочки, обвивая его за шею. Их слитый в поцелуе образ и агент Т.Р.А.Ш., смотрящий прямо на них.
Чувство страха у Ильи давно заменилось чувством опасности, но вот сейчас – сейчас ему показалось, что у него просто душа ушла в пятки.
Выстрела не раздалось. Мсье секретарь, испуганно вжимавший голову в плечи, глядел на Илью широко распахнутыми глазами, молча вопрошая, почему они все ещё не на Ямайке, но Илья не обращал на него никакого внимания. Габи поцеловала Соло и, стерев большим пальцем с его рта след от помады, на прощание подтолкнула его в сторону автомобиля. А сама направилась вниз по улице, только сомкнув полы тренча и завязав ремешки на животе, чтобы хоть как-то прикрыть «рабочий» наряд. Сигареты она свалила в сумочку, а цветастый поднос подхватила подмышкой. Солнце садилось, озаряя улицу розовым закатом.
– Какого черта? – с разъярённым недоумением прошипел Илья, когда Соло влез на заднее сиденье. Судя по его виду, расстроенному и сосредоточенному, он и сам не знал. – Ты просто оставил её на улице? В костюме ласточки и с наружкой!
Наполеон поднёс руку ко рту и выплюнул на ладонь чёртов пятицентовик, служивший футляром для микроплёнки.
– Нам нужно в штаб, – сказал он, глядя Илье в глаза через зеркало заднего вида.
***
тем же вечером, где-то в парижском метрополитене
Габи подняла голову, взглянув на вошедших, и чуть улыбнулась. В кабинете Уэйверли больше никого не было, а Илья так и замер у дверей, вцепившись в неё взглядом, словно бы собирая образ по кусочкам. Ноги в черных колготах, платье-трапеция жёлто-розового цвета, серьги с шарами на концах и перекинутый через спинку кресла плащ, блестяще-белый, из Рима. Соло едва ощутимо хлопнул Илью между лопаток, проходя в кабинет из-за его плеча, и он, очнувшись, сдвинулся с места.
Габи смотрела на побитое выражение на его лице и чувствовала, что должна извиниться – за что непонятно. Но не собиралась этого делать, решив просто прояснить статус дел, раз отсутствовал Уэйверли. Илья хотел коснуться её плеча под упавшими на него волосами, просто почувствовать тепло её хрупкого тела и попросить всё ему немедленно рассказать.
Но Соло сказал:
– Ты на вкус, как горький шоколад с дыней, – и улыбнулся одним уголком губ бессовестно и весело.
Габи сложила из бровей страдальчески-усталое выражение, а Илья, было чуть склонившийся к ней, замер так, будто по его плечам прошёл разряд электрического тока, и закаменел. Ой, Соло же не его имел в виду.
Он едва не расхохотался. Но Курякин, похоже, сообразил и распрямился, перенося вес на обе ноги, и взглянул на него, так и спрашивая: тебе зубы жмут, ковбой?
Габи была в порядке. Благодаря поцелую с дынно-медным привкусом им удалось достать плёнку с шифровкой и теперь они знали, где пройдёт заключительный акт этого проклятого дела. Набитый информацией секретарь был спрятан в загашнике агентства, палец со спускового крючка войны снят.
– Не каждая миссия даётся, как пятилетка в три дня, – ухмыльнулся Соло, хлопнув Илью по плечу. – Но ты не расстраивайся, большевик,
За их спинами раскрылась дверь и вошёл Уэйверли, взглянувший так, словно они трое на станции-призраке парижского метрополитена оказались случайно, а не пришли к начальству по договорённости.
– Так вы уже здесь, господа! – вежливо сказал он, оглядывая всех троих со своей невыносимо-неуловимой улыбкой и не думая оправдываться за нехилое опоздание. – Как боевой дух? Наш новый друг из министерства передаёт вам привет.
Уэйверли был доволен, Габи смотрела мягко и чуть насмешливо, а Илья почти оттаял. Соло незаметно ухмыльнулся, жизнь, казалось, налаживается, даром, что на троих они перенесли один вывих плеча, одно отравление ядом, два дня пыток и три сотрясения мозга. Уэйверли улыбался так, словно они проставили галочки напротив каждого из запланированного им пунктов.
– Предлагаю вместе перекусить, – сказал он, выпрямляясь и взглянув на часы. – Мы как раз успеем к ужину. Хизер, – он нажал на кнопку интеркома, – вас не затруднит занести нам паспорта?
Хизер принесла документа и три ключа от номеров в каком-то отеле.
– Я слышал, там замечательный шведский стол, – поделился Уэйверли.
Где-то за бетонной стеной прогрохотал поезд, подъезжавший на станцию Vaneau.
***
– Я буду по нему скучать.
Габи со вздохом присела и положила руку на породистую морду Скифа. Он чуть дёрнул длинным ухом и посмотрел на неё пронзительно и глубоко. Всё-таки у него были удивительные глаза.
Илья и Соло, стоящие от Габи по оба плеча, тоже взглянули на неё, единственную из них открыто выражавшую свою привязанность к собаке. Со стороны это была довольно очаровательная картина: маленькая Габи, непринужденно трепавшая пса по загривку, и два её вечных спутника, её вечных телохранителя.
Они коротко переглянулись и посмотрели перед собой, оба не желая проявлять слабость друг перед другом. Соло держал руки в карманах, Илья поправил кепи. Габи вновь подумала, что мальчишки есть мальчишки.
– Феликс!
Появившийся из-за ворот инструктор шёл к ним бодрой походкой, улыбаясь и уже чуть пригнувшись, чтобы протянуть руку, в которую непременно ткнётся пёс через пару мгновений.
Скиф вильнул хвостом и ласково негромко заскулил, весь напрягся, но не шевелился, только глядел пристально и нервно.
Соло пожал инструктору руку, лучезарно заливаясь о том, как здорово им жилось с собакой, как на них вешались девушки, поражённые веймаранерской красотой, и даже успев обсудить велогонку.
Илья только кивнул и больше смотрел за ним, Соло, вежливым, добродушным и сияющим. Отчего-то Илье было приятно, он снова почувствовал нечто, сродни гордости за то, что Соло, этот потрясающий, этот на самом деле очень добрый и чуткий ковбой, выбрал именно его. И Соло, словно бы ощутив его взгляд, чуть повернул голову, глянул косо и простодушно, неуловимо улыбнувшись ему уголками губ. Как бы говоря: эй, сейчас я закончу и буду весь твой, может, сходим в театр? Илья тоже ухмыльнулся и спрятал руки в карманы своей замшевой куртки.
– А ошейник, большевик? – спросил его Соло, когда они уже покинули территорию питомника для служебных собак. Он, подпирая спиной здание, лимонно отражавшее послеполуденное солнце, ухмыльнулся одним уголком губ и поднял взгляд.
Габи с Ильёй буквально на минуту задержались внутри, и только вышедший Илья взглянул растеряно и почти загнанно. Соло было очень смешно.
– Отдал ошейник? – с улыбкой повторил Соло.
Илья стиснул зубы и посмотрел на него очень, очень выразительно. Крылья его носа трепетали, а Соло в порыве какого-то совершенно мазохистического флирта сделал к нему шаг, глядя нежно и весело, и сказал:
– У тебя ресничка.
Габи глядела на них из-под очков с таким выражением, словно в любой момент готовилась стать рефери и одновременно катастрофически устала им быть.
А Соло аккуратно коснулся его выбритой до юношеского состояния щеки и действительно снял ресничку. Он глядел очень мягко и немного улыбался, как бы посмеиваясь над Ильёй и сразу прося прощения, успокаивая и моля не убивать его. Внутри Ильи всё клокотало, но честный взгляд Соло, его нерешительно вздрогнувшие уголки губ и осторожное прикосновение – это действительно работало. Совсем как с Габи раньше: она всегда была рядом, всегда держала его за руки и много трогала на выходах с легендой, чтобы в случае чего успокоить.
Илья отвёл глаза от слишком близкого лица Соло, не обращая внимания на протянутое «загадаешь желание?» и снова чувствуя, что Соло оставил его в дураках.
– Кофе, дорогая? – Соло сделал шаг назад и улыбнулся Габи, действительно над Ильёй внутренне посмеиваясь. Он чувствовал себя так, словно сама Артемида улыбнулась ему, и море казалось по колено.
Как будто выражая свою любовь на языке русских романсов, он двинулся в сторону машины, тихо напевая себе под нос:
– Сам Господь по белой лестнице поведёт Вас в светлый рай…
А Илья чуть смущённо хмурясь пошёл следом, неся в руках его тяжёлую папку с документами.
***
Париж, отель «Крийон»
В чёрном Габи смотрелась так отрешённо, словно уже наступили семидесятые и Сен-Лоран погасил свет. Манекенщицы, спускавшиеся с мраморной лестницы в новой коллекции Л. К., рассосредоточились по зале, подвластные воле своих агентов, а кир-рояль, поднесённый к губам, красиво светился ярким отражением окна в шампанском. Наполеон сказал:
– Дорогая, достань пудреницу и посмотри, что происходит на балконе.
– Нирофимович разговаривает с министром, – Габи на самом деле поправила изящную карнавальную маску на глазах. Захлопнув зеркальце, она спросила. – Ты знаешь, как они называют его?
Габи и Соло разговаривали над столом с закусками. По правде, сперва им обоим достались черные кошачьи маски, но Наполеон с ухмылкой обменял свою на медведя Ильи. С его разрисованным лицом, он нуждался в чём-то побольше.
Габи улыбнулась двум почтенным дамам, бросившим на них оценивающие взгляды, а он потянулся за канапе с паштетом.
– Человеком из КГБ, – продолжила Габи, не глядя на него. Наполеон усмехнулся. – Потому что все его боятся.
– Иронично, – он выпрямился и повернул голову в другую сторону. Стал переглядываться с Пегги Моффит, облачённой во что-то совершенно взрывоопасно прекрасное: словно в эскизы Бакста влили немного космического века.
Все ниточки тянулись к Аркадию Лаврухину.
Ниточку Аркадия Лаврухина сжимал в руке человек по фамилии Нироф-Нирофимович, по имени Платон.
И сегодня им троим этот клубок предстояло распутать. Наполеон мимолётно коснулся руки Габи, чуть сжал, мягко и подбадривающе. Они справятся. Она склонила к плечу голову, отвечая ему без слов. Им хотелось сказать, что сегодня здесь присутствовал только один человек из КГБ, и он был не на стороне Т.Р.А.Ш.
Наполеон скользнул взглядом сквозь мраморный холл «Крийона», где среди золочёного веджвудского фарфора и богемского хрусталя, среди джентльменов с бабочками и дам с пышными прическами, благотворительных буклетов и стен, которые видели, как подписывалась Декларация Независимости США, Илья пил коктейль вместе с Лаврухиным.
В атмосфере вечера так и чувствовалось, что что-то будет. Наполеон запомнил его как будто бы кадрами: Габи, напряженно глядящую в прорези кошачьей маски, манекенщиц, рассыпанных по всем залам, музыку, тягучую, как оплывшие свечи, и Илью, отражённого в безумных глазах Человека из КГБ. Иронично в самом деле.
В половину десятого Илья чему-то усмехался, опираясь левым боком на барную стойку. Лаврухин стоял перед ним, между ними – два бокала, лёд в которых сверкал, словно бриллианты. От всего остального мира их отделяла огромная мартинка, наполненная «шампанским», в котором резвились две танцовщицы в обтягивающих комбинезонах. Илья достал портсигар и упаковку спичек, посылая знак Наполеону и месседж в сознание Лаврухина.
Илья любезно прикурил его сигарету, чуть склонившись, чтобы не погасло маленькое пламя. Его левая рука с книжкой спичек была занесена за чужой бокал, почти до самого лацкана сюртука Лаврухина. Наполеон знал, что к донышку спичечной пачки на «клей» из порошка гуммиарабики прицеплена маленькая таблетка, которую он столкнёт безымянным пальцем в его «Олд фэшн», когда будет плавно тянуть левую руку обратно.
Без десяти минут десятого женщина из французских спецслужб со стрелками, как у Элизабет Тейлор в её новом фильме про Клеопатру, держала Наполеона на мушке Либерэйтора с глушителем (причём пистолет она изящно выхватила из подвязки, а глушитель достала из декольте с глубиной по строгому правилу «три сантиметра обнажённой кожи»). В этом была и хорошая, и плохая новость. Помощь спецслужб страны пребывания могла быть и на руку — вот только сперва стоило подружиться.
Потом они с Клеопатрой кричали друг на друга:
– Ля багет вуле ву куше авек муа лё шампиньон о ля ля[1]! – на самом деле он просто не понял её французского.
– Ты чуть не пристрелила всю мировую надежду на противодействие возрождению Виши, – ну и сам он тоже не кричал, он почти флиртовал.
Вовремя появившаяся Габи едва не закатила глаза и сказала:
– Ты клоун, Соло.
И Наполеон с улыбкой ответил ей цитатой из «Лоуренса»:
– Ну не всем же быть укротителями тигров.
Жалея только, что это не Илья.
В одиннадцать Наполеон лежал на обюссонском ковре президентского люкса на последнем этаже, едва не задохнувшись от газа и облитый ни много ни мало расплавленным воском, уже присохшим доспехами к его костюму. Ещё чуть-чуть и все было бы кончено. Илья ворвался с голыми руками, так шандарахнув дверью XVIII века, что у Наполеона чуть сердце не сжалось.
Это был один из самых запоминающихся моментов в его жизни: победа уже была сжата вездесущей рукой Т.Р.А.Ш., когда Платон, которого, как теперь на личном опыте знал Наполеон, не даром называли этим жутким прозвищем, истошно заорал:
– Убейте русского!
Только убить было некому, его приспешников Илья уже раскидал непринужденно, как молочные зубы.
Лишь увидев Илью могущественный и безумный магнат преступного мира понял, что битва проиграна.
А Илья, этот проклятый, ненормальный, восхитительный и невозможный большевик, просто разогнался через анфиладу президентских апартаментов и со всей дури снёс Платона с ног. Как защитный текл игрока, завладевшего мячом, прикладывая его головой об барочный паркет так, что весь дух вышибло, и прижимая бёдрами. Наполеон только голову повернул, глядя на них одурённо. А Илья прохрипел в лицо Платону:
– Боишься меня?
– Ты неповторим, – сипло выдохнул Наполеон.
– Порядок, ковбой? – спросил его Илья.
В половину первого крайне возбуждённая толпа знаменитостей от искусства, моды и политики была эвакуирована из отеля. Не менее знаменитые в областях искусства и политики постояльцы заверены в своей полной безопасности (извиняться даже за дождь над Парижем обслуга в «Крийоне» умела так, словно была лично в нём виновата). А толпа жандармов и репортёров взяла в осаду всю площадь Согласия, словно пришла вторая Французская революция.
Показ удался. Об этом говорили ещё целый месяц, сразу за обсуждением политики, секса, затем, конечно, адюльтера вспоминали феерию на показе Л. К.
***
Когда они наконец вернулись, в лобби-баре отеля не было ни единого засидевшегося гостя. Даже свет был приглушен и несчастный бармен, заступивший в ночную смену, должно быть, скрывался в подсобке. По-хорошему, в утренних газетах, которые уже лежали связкой на рецепции, должен был бы красоваться репортаж о том, как они трое снова вытащили мир из петли. Но ничего подобного в них, конечно, не было.
Габи так и унесла к себе на голых плечах пиджак Ильи, слишком утомлённая, чтобы заметить это, а сам Илья безмолвно завёл Соло в свой номер.
– Налить тебе чего-нибудь? – беззастенчиво предложил Соло.
– Налей.
Илья кивнул ему и прошёл к дивану, подхватив по пути брошенные плёнки и аккуратно устроив их на кофейном столике. Впрочем, подумал он, укладываясь, порядка от этого не сильно прибавилось. По его номеру были раскиданы вещи Соло так, будто бы он провёл здесь всю парижскую миссию, а не въехал в этот отель прошлым вечером. Его газета, его книга, синий кардиган, который, Илья подозревал, неспроста был ему мал, и даже его роликовый стеклорез, забытый за вазой с цветами. Илью, можно сказать, по дивану просто размололо.
Соло налил им две порции бурбона и сел прямо на пол, прислонившись к дивану спиной. Он передал Илье его бокал и какое-то время они молчали, разделяя тишину и усталость на двоих.
После «Крийона» ещё несколько утомительных часов они провели на разборе полётов, на сей раз в служебном кабинете начальника французской разведки в Леваллуа-Перре. Соло наложили три шва на бедро, которое ему продырявил Платон, не задев артерию только потому, что тот сам успел смоделировать удар. За окнами уже почти занимался рассвет.
Илья чуть подвинулся и положил голову ему на плечо, и Соло с удивлением повернулся, чуть касаясь носом его губ. Он почувствовал, как Илья неуловимо улыбается.
– Что такое? – спросил он.
– Просто подумал о том, что знаю тебя лучше, чем Габи.
Соло замер, чувствуя, как зашлось его глупое сердце. Илья бывал противоречивым до крайности.
Он поёрзал по плечу Соло, ещё немного спускаясь вниз, и тот спросил беззлобно щурясь:
– Напрашиваешься на поцелуй?
А Илья вдруг вывернулся, потянулся и в самом деле поцеловал его, неловко, косо, но очень нежно. У Соло непозволительно заложило в груди. Он закрыл глаза, повернулся, обхватил ладонью его гладкую щеку и позволил влажному горячему языку с привкусом бурбона скользнуть в свой рот. Илья целовал его очень ласково, плотно сомкнув веки и сам шалея от его близости, оттого, что это он, Наполеон.
Соло встал, взял в руки оба бокала, чтобы поставить их на кофейный столик, и сел в ногах Ильи, заставляя и того принять сидячее положение. Он не собирался ничего говорить, ему хотелось посмотреть, что собирается делать Илья. Ведь это именно большевик усложнял совершенно простые вещи между ними.
И Илья выдохнул:
– Pochemu s toboy vse poluchaetsya ne kak u lyudey?
Он рассматривал ковбоя перед собой: бритая голова, синяки, растёртая ссадина на лбу, капельки воска в чёрных бровях и на двубортном воротнике жилета, а взгляд спокойный, может быть, даже понимающий какой-то. Казалось невероятным, что это был тот же самый Соло, который с незнакомым Илье абсолютным превосходством сидел напротив него в берлинском кафе. Казалось, что между той весной в ФРГ и настоящим моментом на гостиничном диване в Париже минула целая жизнь.
Соло решился. Он насмешливо вскинул брови и спросил:
– Курякин, ты никак влюбился?
Илья фыркнул.
– Не будь смешон, Соло, – твёрдо ответил он. Только вот взглядом привычно скользнул в сторону, сурово и слепо цепляясь за какие-то детали обстановки, как делал всегда, когда не мог управлять ситуацией и мирился с этим. Соло глядел на него очень внимательно.
– Всё или ничего, Илья, – сказал он. – Это твои слова, помнишь?
Илья взглянул хмуро, глаза у него снова были индевело-холодные, но очень серьёзные.
– Если начал – побеждай, – не отступал Соло.
– Не рви напрасно душу, ковбой. Если ты думаешь, что у нас есть хотя бы один шанс, то ты именно такой самонадеянный идиот, каким и показался мне при первой встрече, – чисто скрывая отчаяние отрезал он. Но Соло не обманывался.
Он ухмыльнулся.
– Пускай. Но я решил, что буду неотступно следовать именно за тобой, Курякин, а не за кем-то ещё. И ты, возможно, тоже.
– Ты… – у Ильи просто слов от возмущения не находилось. – Ты вообще меня слушаешь? – он наконец посмотрел Соло строго в глаза. Наконец Соло удалось завладеть его вниманием целиком и полностью. – Связь с тобой будет предательством Родины. Ты можешь это понять? Сколько ещё раз мне напомнить тебе, ты не должен!.. Наша совместная работа не может продолжаться вечно, и я не хочу!... – зло запнулся Илья и стиснул зубы.
Ну как Соло не понимал, что он просто не может вот так вот взять и вручить себя Илье? Просто забыв о себе самом.
– Я не хочу, чтобы ты пострадал, – договорил Илья, рассудительно глядя в журнальный столик перед собой.
– Мне плевать, – безразлично бросил Соло. – Ты же сам говорил, что я больной и безответственный – в этом ты, кстати, ошибаешься – и что я не в ладах с мирозданием. Похоже, что ты любовь всей моей жизни, Угроза, так что за что же мне ещё пострадать, как не за тебя?
Илья обжёг его раздражённым взглядом и поднялся с дивана, сжимая руки в кулаки.
– С тобой невозможно разговаривать серьёзно, Соло.
– Я серьёзен как никогда, – возразил он, свободно откинувшись на спинку и даже заложив за неё руку в расслабленном и уверенном жесте.
Не то, чтобы Соло не нервничал, всё-таки не каждый день говоришь кому-то о том, что он любовь всей твоей чёртовой жизни, но одновременно ему стало спокойно на каком-то фундаментальном уровне. Илья перед ним стоял злой, растерянный и до смешного не знающий, что ему делать.
– Я же сказал, я всё решил. Не тебе меня переубеждать.
– Думай, что говоришь, pozhaluysta, – вежливо и строго процедил Илья, срываясь на русский и с таким отчаянием жёстко произнося эту чуждую «ж», что Соло точно не мог ни в чём сомневаться.
– Я подумал, – он страдальчески вздохнул. – Поверь мне.
– Ты понимаешь, что мы проживём очень недолго?
– А ты надеялся жить долго? – Соло позабавлено вскинул брови. Они могли умереть завтра по отдельности, разделённые целым океаном, а могли спасти друг друга или умереть и сегодня — но вместе.
– Kakoy durak, – Илья покачал головой.
Конечно, грёбаная правда была в том, что он не хотел делать ковбоя слабым этой проклятой зависимостью. Илья хотел, чтобы ковбой уверенно сжимал пистолет, когда им снова придётся держать друг друга на мушке.
Соло будто бы прочитал его мысли, что, возможно, так и было – в последнее время Илье всё чаще казалось, что тот уже пробрался к нему под кожу. Соло вдруг улыбнулся так искренне, словно Илья сдался ему без боя.
– Я же обещал тебе, – сказал он, глядя на него снизу вверх без тени своей бесстыдной игры. – Я спасу тебя.
– Не надо меня спасать! Ты серьёзно думаешь, что я всю жизнь ждал того момента, когда появишься ты, чтобы забрать меня из моего сумасшедшего социалистического мира?
– У нас впереди целая жизнь. Мы как-нибудь сумеем примирить наши взгляды, не прогибаясь друг под друга. Ты же обещаешь не прогибаться под меня? Мне бы этого не хотелось.
И та же самая правда была в том, что просто уйти, оставив ковбоя одного, было невозможно. Илья знал, что делает его слабым, но ведь именно он мог бы его и защитить. Уже не имело значения, что Соло как-то прожил тридцать лет и без его помощи, теперь Илье казалось просто противоестественным, что он может оставить его без присмотра. Да он же неугомонный!.. Только сегодня вечером снова полез в самое пекло и… да как он вообще мог дожить до нынешнего возраста?
– Всё-таки не умеешь ты заниматься сексом без любви, Илья, – вдруг коротко рассмеялся Соло, вспомнив то чёртово утро, когда Курякин решил все окончательно усложнить.
Илья обжёг его таким сердитым взглядом, что стало ещё смешнее. Это было очень знакомое чувство: когда вокруг расцветала опасность, а ты стоял в самом центре, всё казалось до смешного простым. Ну какая разница на режимы, принципы, деньги, целые страны, когда жизнь так страшно и остро ощущается здесь и сейчас?
– Не говори глупостей, Соло. Ты хочешь, чтобы я принадлежал тебе, но я…
– Да ты и так принадлежишь мне, Илья.
– И с чего ты это взял? – он чуть вскинул подбородок и сложил руки на груди. О, Соло обожал, когда Илья так делал: возразить нечего, может только оскорблённую невинность разыгрывать.
– Я так решил. Тебя не спрашивал.
– Ох, замолчи, ковбой, – он развернулся и опустился обратно на диван, всё ещё держа руки на груди и глядя перед собой так, словно жизнь только что обвела его вокруг пальца.
Что Соло нравилось в Илье, так это то, что он всегда смело смотрел в лицо трудностям. Даже тогда, в Риме, его подкупало то, как Илья стиснул зубы, но согласился с ним сотрудничать, потому что понимал, что так будет лучше для дела.
– У тебя такое смешное представление о мире, Илья, – поделился с ним Соло, получив в ответ только косой взгляд, Илья как бы говорил: удиви меня. – Для тебя жизнь это что-то настолько линейное и запертое между правильным и неправильным.
– И я с успехом жил так тридцать лет. Пока ты не появился.
– Я знаю, – Соло чуть улыбнулся, развернувшись к нему и разглядывая его сердитый профиль с такими же нелепыми ссадинами на скулах, как и у него самого.
Планета сделала оборот вокруг своей оси, солнце вставало над Парижем, а Илья сидел рядом с ним.
***
Утром Илью разбудил стук в дверь. Он проснулся резко: дёрнулся и поднял голову над постелью, оглядываясь, точно шейх на свои владения. Стояла тишина, рядом, отвернувшись от утреннего света лицом в подушку, спал Наполеон. Стук не мог Илье померещиться, потому что и Наполеон тоже был потревожен, просто ему было плевать.
И стук – чёткий, настойчивый, разгадываемый – раздался снова. Илья подтянул своё ещё плохо слушающееся тело с постели и сонно сполз ступнями на пол. Он подхватил брюки, рубашку и, заправив за пояс Вальтер, прикрыл за собой дверь спальни. Скользнул взглядом по часам на комоде – восемь утра, они поспали всего ничего. В номере стояла тишина, нарушаемая только отдалёнными сонными перекатами автомобилей за окном, и тянуло ранней свежестью с балкона, растрёпывая занавески.
За дверью оказалась Габи – недовольная, помятая, в гостиничном халате, из-под которого едва выглядывали голубые брючины её пижамы.
– Уэйверли не знает, что такое сон. Почему ты выглядишь так хорошо в такую рань? – вместо приветствия патетически сказала она. – У нас новое задание. А Соло куда-то подевался. Я сказала, чтобы поискали его в номере тех балерин, но, в общем, если увидишь его, передай, чтобы зашёл к Уэйверли. Мне нужен кофе, – Габи полусонно скользнула по нему взглядом и, вяло кивнув, направилась обратно на свой этаж. – Передай ему, чтобы сварил кофе.
Попрощалась она в той же манере, что и поздоровалась:
– Мы отправляемся в Москву, Илья! На пароходе.
Она только махнула рукой не оборачиваясь.
Когда Илья вернулся в спальню, вытаскивая Вальтер из-за пояса брюк и желая убрать его в кобуру, Наполеон уже проснулся. Он вальяжно лежал теперь с улыбкой посередине постели, закинув руки за голову. Как в далёкой стамбульской фантазии Ильи.
– Портье принёс завтрак? – весело спросил он Илью ещё в дверях, но затем замер, а его лицо вытянулось.
Лёгкая улыбка сползла с губ, и глядел он как-то странно. Илья отложил Вальтер и посмотрел в ответ.
– Что?
– Да просто Бельгию вспомнил, – найдя внутренний тумблер, ответил Наполеон, снова глядя с улыбкой – чуть более нежной, чуть более бессовестной. – Я всё ещё шире тебя в плечах.
Илья нахмурился, а после – ярко вспомнив эту фразу – озадачено опустил глаза. На нем была надета рубашка ковбоя. Он удивлённо поскрёб оксфордский хлопок пальцами и скользнул взглядом по комнате. Точно – его собственная рубашка накрывала мягкий бархатный стул.
– Что за сентиментальность, ковбой, – по-утреннему хрипло ответил он, лениво начав расстёгивать пуговицы. – Думал, это моя, – он подошёл ближе к постели. – Тебя Уэйверли ищет. Собирайся и дуй к нему, завтрак откладывается.
Наполеон закатил глаза и раздосадовано промычал что-то в ответ, поднимаясь и тоже собирая разбросанную одежду. Он надел жилет прямо на голую грудь, накинул сверху пиджак и улыбнулся Илье, ещё не снявшему с плеч его рубашку.
– Оставь себе.
Улыбка была мягкая и обаятельная.
Наполеон вышел, а Илья остался стоять, занеся на постель одно колено и так и сжимая в больших пальцах тонкие роговые пуговицы. Мог ли он всего каких-то полтора месяца назад, на аэродроме Остенде-Брюгге, подумать, что будет стоять вот так вот в одежде Наполеона Соло, когда тот утром выскользнет из его постели, чтобы снова выступать на их тайный фронт?
– Вспомнил Бельгию, – тихо повторил Илья и его глаза распахнулись. – Ковбой!
Им предстояло сделать ещё так много. Предстояло узнать, зачем кто-то вправил Илье вывих на том складе под Фриско, выяснить, как связаны Винчигуэрра и Нирофимович и что за человек вспоминал тогда в Бельгии про Бёрджеса. Ещё столько раз предстояло встать единственной преградой на пути у мирового зла и найти способ конкретно им двоим противостоять целому миру, но теперь — теперь они готовы были бороться. Они оба. Теперь Илья готов был стоять за плечом Соло, чтобы неприятель знал: за этим невыносимым американцем придет бешеный русский.
Конец.
[1] багет не хотите ли со мной переспать шампиньон о-ля-ля