Chapter Text
Он пах по-другому.
Я не заметил этого раньше, вероятно, потому, что мы пока не находились достаточно близко друг к другу. Да и я был слишком ошеломлен
реальностью его присутствия после столь долгого перерыва.
В безоконном замкнутом пространстве комнаты с ее спертым, удушливо-плотным воздухом запах Элио бы таким же четким, как и звуки,
выходящие из-под его пальцев.
В моей памяти остался аромат ромашки и лаванды, смешанный со сладковатой смесью персика, спермы и лосьона от загара. То лето было
невыносимо жарким, и солнце высушивало грязь на нашей коже, которая затем смывалась водой бассейна или реки.
Здесь не было Мафальды, которая бы стирала и выглаживала его одежду, не было Аннеллы, чтобы обеспечить дорогими средствами личной гигиены,
и не было денег, чтобы заплатить тем, кто занимался этим профессионально.
Его локоны спутались и были слегка жирными, рубашка и брюки измялись, а от кожи отчетливо ощущался многодневный сигаретный душок и сильный
запах тела, которое некоторое время обходилось без душа.
Меня сложно назвать придирчивым, однако я все же предпочитал опрятность беспорядку и гигиену – неряшливости. Естественной реакцией
должно было быть если не отвращение, то как минимум – разумная дистанция. Но вот он я – ученый с определенным статусом и
опубликованной диссертацией – стою перед скелетообразным, плохо пахнущим мальчишкой, едва достигшим половой зрелости. Мне бы сделать
шаг назад и с безопасного расстояния своего заслуженного возраста найти достойный путь отступления.
Однако чувствовал я вовсе не это, даже приблизительно.
Я умирал от желания лизнуть изгиб его шеи между копной волос и воротником рубашки, чтобы почувствовать вкус соли и влажного тепла.
Все мое тело молило поддаться этому импульсу, но я остался стоять.
Я слушал его интерпретацию молодого Баха и мечтал лишь о том, чтобы снять эту рубашку и почувствовать, какова на вкус ложбинка его
позвоночника, твердые вершины сосков и каждый дюйм оставшейся кожи.
Нечеловеческими усилиями мне удалось заставить себя остаться неподвижным и просто дышать. Вдох-выдох – как человек, только что
переживший сердечный приступ, которому заново приходится учиться элементарным вещам.
Когда он закончил играть, сил почти не осталось, как будто я пробежал марафон и взобрался на вершину одинокой горы: вокруг были лишь пустота
и одиночество.
- Способный ученик, - сказал он.
- Ты не остался до конца лекции, - ответил я.
Банальней некуда. Это все, на что я способен?
- Были дела.
Дела или люди, хотелось спросить, но риск был слишком велик.
- Мы ходили обедать.
- И ты ел консервированный лук.
- Откуда ты знаешь?
- Догадался, - улыбнулся я.
Он сложил ладони лодочкой у рта и втянул воздух.
- От меня несет луком, да?
- Слегка.
Он понюхал один из манжет рубашки.
- Не так ужасно, - вынес вердикт спустя мгновение.
Я пожал плечами, слегка закусывая губу, чтобы сдержать улыбку.
- Что? Не все такие - как же это слово? – безупречные, как ты.
- Имеешь в виду - заплесневелые старики?
- Я этого не говорил.
Он даже на мгновение не поднял на меня взгляда.
- Ты, наверное, думаешь, что у меня везде разложены нафталиновые шарики, включая шкафчик для обуви.
- У тебя есть шкафчик для обуви?
- А где ты хранишь свою?
- Забрасываю под кровать, как делал ты.
«Когда был со мной» отчетливо звенело между строк.
Он моргнул, и взгляд стал жестче.
- Наверное, это случается, когда женишься.
- Шкафчики для обуви? - слабо попытался пошутить я.
- Появляется тот, кто следит, чтобы твои рубашки не воняли консервированным луком, - ответил он.
Я никогда не буду для тебя таким человеком - мелькнула мысль, и в этот момент захотелось, чтобы меня действительно хватил удар, и с этим было
бы покончено.
- На Персиковой улице есть прачечная, разве нет?
Я действительно это сказал. Он совсем не удивился моей осведомленности о районе.
- Да, но там всегда что-то происходит, - скривился он. – Есть алкаши, есть наркоманы, есть скинхеды. Выбирай - не хочу. Они все нас
ненавидят. Не тебя, конечно. Они ненавидят геев. Придумывают нам всякие забавные прозвища.
Я почувствовал, как по спине сбежала капля холодного пота.
- Они тебя как-то обзывали?
Он хмыкнул.
- Много раз. Помимо банального «пидор» и «гомик» было еще «говномес», «матрасолиз», «жополюб» и любимый вариант Пьера - «спермосос». Есть и
другие, но суть ты уловил.
Я колебался между тем, чтобы пойти и изметелить этих уродов или собрать вещи Элио и перевезти его в более безопасный район. Мне не
нужно было платить аренду, поскольку квартира принадлежала галерее Barbican, так что я легко мог оплачивать его жилье и уже готов был
предложить этот вариант, когда Элио продолжил.
- Не проблема. По крайней мере, это реально. Они реальны. С ними я понимаю, кто такой.
- Они могут запросто причинить тебе боль.
Господи, да замолчишь ты наконец?
Он вспыхнул и прикусил губу.
- Они хотя бы меня не знают. Они могут выбить из меня все дерьмо, но, по крайней мере, не будут пытаться поиметь.
И тут я совершил глупейшую ошибку. Вернее, две.
Во-первых, я сжал плечо Элио и почувствовал, как все его тело передернуло от моего прикосновения. Понял намек и опустил руку.
А затем произошла еще одна идиотская вещь.
- Слушай, - начал я. – В прошлый раз ты не дал мне объяснить.
- А что тут объяснять? Ты сделал то, что сделал, и все уже случилось. Да и какая разница? У тебя есть жена, а у меня… - он встал и
направился к двери.
Я вспомнил блондина, с которым они держались за руки.
- Твои парни, - закончил я фразу.
Он обернулся так резко, что застиг меня врасплох. Подошел и вцепился в мою левую руку.
- Что написано на твоем кольце? – спросил он. Его ладонь была ледяной, а пальцы – сухими и загрубевшими.
- На кольце? – промямлил я, как полный идиот.
- На каждом обручальном кольце есть надпись. Что на твоем?
Мгновение я ничего не мог из себя выдавить. В мозгу было абсолютно пусто.
- Дата, - наконец выдал я.
- Какая?
Я ответил: еще одна ошибка.
Он стоял какое-то время, размышляя. Затем, очевидно, приняв решение, улыбнулся улыбкой киллера, готового всадить нож в плоть жертвы.
- Я должен был догадаться, - в его голосе прохладный шелк оплетал куски рваного льда. – В те выходные отец возил нас в Чинкве-Терре. Эта
поездка будет особой, сказал он, ведь погода была невероятно теплой для мая. Он хотел подарить мне счастливые воспоминания, за которые я
мог бы держаться после, узнав, что это был день твоей свадьбы. Оливер связал себя узами брака, а ты, figlio mio (сын мой – прим.переводчика), купался в Монтероссо и ходил по Sentiero Azurro (голубая тропа – прим.переводчика). Отличная сделка!
- Вряд ли он так думал.
- Ты уверен? Как прекрасно, наверное, быть тобой – всегда имеющим правильные аргументы. Никаких фальшивых нот и неуместных сожалений.
Это всегда было твоей фишкой – все принимать, позволяя соскальзывать с себя. Спокоен как удав, непробиваемый Оливер.
Болело так, как будто меня избили.
- Ты даже не понимаешь, насколько неправ.
- Главный вопрос: понимаешь ли ты?
Он не дождался ответа. Не хлопнул дверью, но ее резкий щелчок, оповестивший о его уходе, прозвучал до отвратительного категорично,
как закрывшаяся крышка гроба.
- Пошли в Subway, - предложил я Пьеру, как только он вошел.
Я слушал Лигети, читая «Оглянись во гневе» и балансируя между раздражением и депрессией. Счет за газ был оплачен, но у бойлера
сегодня тоже был не самый удачный день – он заунывно гудел и кашлял каждый раз, как я включал горячий кран. У меня не хватало сил бороться
с судьбой, не после стычки с Оливером. Я был как натянутая струна – вибрирующая, на грани обрыва.
Подойти к нему было неудачной идеей, позволить ему вернуться в мою жизнь стало бы непростительной ошибкой. Мы не могли быть друзьями, не
сейчас, когда я все еще хотел его. А я хотел его, о да, еще как, хоть и презирал себя за это. Я желал не только его тело, я жаждал того
ощущения принадлежности, как когда наконец возвращаешься домой. Мой дом был расколот надвое, и, как те бедные души в Помпеях, я спал,
когда случилась катастрофа. Наверняка, были знаки, но я их не заметил.
Пришло время отпустить и сжечь то, что осталось на руинах.
Пьер бросил рюкзак на диван и пошел на кухню, чтобы поставить чайник. Он все больше обританивался – огрызался в ответ на мои наезды.
- Мы сегодня похотливая сучка? – пошутил он. – Ты никогда не хотел туда идти.
- Неправда.
- И когда ты был там в последний раз?
- Я не веду дневник.
- Это было еще зимой, - сказал он. – Я носил берет.
- Ты можешь надеть его и сегодня.
- Я не ношу зимних вещей в апреле. Fait chier, ce temps de merde. (Отвали, это время дерьма – прим. переводчика), - пожаловался он, и я
не мог не согласиться. Привыкнув к мягкой итальянской погоде, я находил эту постоянную серость удручающей.
Он приготовил две чашки кофе – с каплей молока и без сахара.
- Может после у меня что-то выгорит с Торстеном, - сказал он.
- Не выгорит. Он просто морочит тебе голову. Не пойму: что такого особенного в этом парне?
Пьер не принадлежал к романтическим натурам и редко тусил с кем-то больше недели.
- Ты члена его не видел.
- У него что, есть ручки и ножки?
- Я тебя прошу. – он закатил глаза. – Не делай вид, что размер для тебя ничего не значит. Просто скажу: шведский парень.
- Он был финном и его звали Джер.
- И у него был крохотный член, не достававший туда, где у тебя чесалось.
Туда доставал только один, но сейчас он был под запретом.
- Тебе повезло с твоим первым, - сказал он. – Мой был вонючим Парижанином, которого собственные волосы заботили больше, чем хороший трах.
- Как будто ты напрочь лишен самолюбования, - пошутил я.
- Только не в постели, - ответил он серьезно. И, вспоминая наш единственный раз, я не мог не признать, что он говорит правду. Как бы
он ни любил красоваться своей загорелой грудью, гелить и идеально укладывать волосы, когда дело доходило до секса, его не парило, что
они станут грязными и взъерошенными. Он не был настолько раскрепощен, как мне хотелось бы, но, даже при моем бедном сексуальном опыте, я
понимал, что хороший секс – это не правило, а отличный секс – скорее, исключение. Я начал с восхождения на Эверест, так что все остальное
неизбежно было спуском. И не в хорошем смысле.
- У пророка Говарда Джонса есть ответ: все станет только лучше, - сказал я, немедленно пожалев об этом, потому что он тут же начал петь.
- Заткнись и собирайся, - крикнул я, прорываясь сквозь этот фальшивый вой.
- Слушай, я закинулся пиццей на обед, и это как будто было месяц назад. Есть хочешь?
- Я ел соленую говядину с маринованным луком несколько часов назад.
- Тебе что, заплатила твоя бабуля mémé?
Он имел в виду одну из моих учениц, пожилую старушку, жившую среди руин былой роскоши, как персонаж Диккенса или стареющая кинозвезда.
Muvi Star...
- У меня появился новый друг, - ответил я. – И нет, у нас ничего не было. Он вообще не гей.
Пьер открыл холодильник и начал рыскать по полкам, ища что-то съедобное.
- Все - геи. Просто еще об этом не знают. Расскажи мне о нем.
Он нашел лоток с яйцами и сморщенный кусочек чеддера. Пьер неплохо готовил, получше чем я, и мог замутить прекрасный омлет. Пока он
разбивал яйца в надщербленную суповую миску, я рассказал ему о Петри, благоразумно умолчав об Оливере.
- Слушай, от меня воняет? – спросил я, подходя к нему, пока он выливал яйца в сковороду.
- Не больше обычного, а что?
Я пнул его в лодыжку.
- Ненавижу ходить в прачечную.
Пьер стирал одежду у Торстена: он, может, и был повернут на инструменте этого лузера, но здравого смысла еще не потерял.
Наша стиральная машина сломалась несколько месяцев назад, и мастер сказал, что она слишком стара для ремонта.
- Попроси своего Профессора – пусть купит тебе стиралку, - сказал Пьер. – Он у тебя в долгу. Кстати, кто сказал, что ты воняешь?
- Никто, - ответил я, почесывая затылок.
- Кто-то точно сказал, - не поверил он. – Это был он? Могу поспорить, это был он.
Я не любил врать, но и говорить всю правду был не обязан.
- Мы встретили его случайно у кулера с водой, когда шли с Петри.
- Он приревновал?
- Нет, с чего бы ему? Он женат, я же говорил.
Я натер сыр, и он добавил его к яйцам.
- Так и что? Он сказал привет, ты сказал привет, а потом он сказал, что от тебя воняет, в присутствии того, кто потенциально мог быть твоим парнем? Вау, ну ладно.
- Все не так.
- Что не так?
Я вздохнул и высыпал бобы из банки в миску, пока он заливал густую смесь на сковороду.
- Он тебя не забыл.
- Петри тоже так сказал.
Пьер перевернул омлет, как заправский повар.
- Может, он просто соскучился по члену, - добавил он. - Кто бы не соскучился?
Пьер вполне мог быть прав: насколько я мог судить, Оливер подавлял это в себе и, в таком случае, любой объект с членом и яйцами выглядел, как
решение проблемы. Эта мысль подняла внутри волну тошноты и злости.
- Я так точно соскучился. И до утра намереваюсь повидать как можно больше.
Он посмотрел на оставшиеся яйца и улыбнулся.
- Тогда нам понадобится еще один омлет, - сказал он, поигрывая бровями.