Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

— Анаксагор! — рык Мидея проносится по залам эхом, прежде чем на него отвечают невнятным мычанием откуда-то из личных купален принца. Этот факт заставляет мужчину немного успокоиться и бесшумно броситься в нужную сторону — правильное поведение омеги проливается на вздыбленные нервы маслом, а учитывая, что Анакса провел за решеткой больше шести месяцев, прежде чем Аглая сменила гнев на милость и позволила вернуться из заточения, им предстояло многое наверстать.

Видеть своего ведомого в купальнях на привычном месте, в привычном положении и с книгой — услада для глаз. Зрелище вытянувшегося в воде грациозного нагого тела не портит даже присутствие Фаэнона — второй альфа занят тем, что разбирает перепутаные волосы освобожденного из заключения омеги, вслух сокрушаясь, что тот совсем себя запустил. Мидей складывает руки на груди, слушая, как равнодушно огрызается его живая драгоценность, характером напоминающая стилет, а не учёного, и думает, как же пусто было в его постели в эти полгода — даже поругаться не с кем.

Не Фаэнона же потом заламывать под себя для примирения?

— Твое беспокойство о моих волосах, с учётом истории о том, как ты остался без своей гривы, смехотворно, — очередная страничка перелистывается тонким пальцем, который хочется поцеловать и прикусить. Фаэнон скулит, как щенок, которым и является, и дуется, когда на него не обращают внимания.

Анакса не любит свитки — использует, конечно, но свои записи предпочитает вести на коротких табличках, сшитых между собой. Основу делает сам, говорил, научил кто-то. В купальнях с ними, безусловно, удобнее располагаться — все они пробовали подобное хоть раз, тратя время на копирование любимого свитка.

Мидей не скрывает улыбку, наблюдая из тени, как его любовники возятся в воде, и на душе у него неожиданно становится легче. Он находит взглядом свободный лежак, намеренный сложить свои вещи на него и намекнуть непрозрачно, что спят они сегодня вместе — и не только спят.

Возвращение аманта в их с побратимом постель — не последнее событие, учитывая, как взъярилась на какую-то глупость одна полубогиня.

А потом Анакса перебрасывает мокрую гриву через другое плечо, выставляя на свет больше своего искусительного тела, заставляя оставшегося без работы Фаэнона заворчать по-новой — и у Мидея кровь воспламеняется в жилах.

Тело Анакса испещрено тонкими следами-шрамами от золотых нитей.

Аглая явно не один день потратила на пытки, прежде чем убедилась, что заключенный омега — всего лишь Анаксагор Глупый, увлекающийся учёный, создавший амброзию, а не бедствие в медовом теле, соблазнившее Спасителя и наследного принца каструм Кремноса ради каких-то мутных целей.

Среди златиусов омег было не так, чтобы много, и способность контролировать двух воинов, наиболее мощных и потенциально подошедших к исполнениям своих пророчеств, никогда не давала ткачихе покоя.

Неудивительно, что заключение затянулось — швее требовалось постараться, чтобы скрыть случившееся от двух альф заключеного гения: иначе бы Охема могла пасть вовсе не из-за Никадора. Да и они подчинялись бы планам хранительницы города совсем не так охотно, как когда каждое отбитое наступление приближало миг возвращения к ним возлюбленного.

Несмотря на то, что кровь застилает взор, Мидей раздевается негромко. И идёт негромко, вступая в горячую воду во всем своем великолепном бесстыдстве без единого всплеска. И на колени у тела лежащего на животе Анаксы, повернувшего к нему голову, он опускается бесшумно. Касается чужой щеки пальцем, гладит большим губы, принимая еле ощутимый поцелуй в мозолистую подушечку.

Склоняется сам, низко, как царские особы не склоняются, чтобы поцеловать шрам своей метки на бледном плече, а потом целует спину, проводя долгую дорожку мокрых следов и облизываний бледных линий. Прикусывает пару раз, раня клыками, чтобы перебить дух темниц, въевшийся в кожу.

Это — его нежность к нему, его безграничное уважение и почтение. Коленопреклонения не дождутся боги, не добьётся Фаэнон в сражении, не получит Аглая, но Анакса — его ведомый, его почти принц-консорт.

Мидеймос никогда не станет правителем, но все, о чем он сожалеет из-за этого — это недостаточное почтение к тому, чье тело он оскверняет следами своих пальцев каждую ночь, сплетаясь на ложе, когда Анакса принимает их — то по-одному, а то и вдвоем, трепеща меж ними от удовольствия и боли.

— С возвращением, мое сердце, — приветствует Мидей дрогнувшего мужчину, и тот выдыхает, отбросив книгу за край купальни, чтобы прижаться щекой к его колену, уложив на него голову.

— Я вернулся, мой принц, — негромко отзывается Анаксагор эхом их привычного приветствия, и только Мидей видит, как из-под века утраченного глаза в воды купальни скатывается единственная золотая слеза.

Chapter Text

— Златиус! Беспорядки в городе! Требуется ваше срочное вмешательство! — вот, с чего начинается утро, и Фаэнон скрывает стон, рефлекторно подрываясь с лежака. Доспех тянет упасть обратно — вчера он вернулся слишком поздно, чтобы усталость не стала его победительницей. Он даже раздеться сил не нашел.

Теперь у него болит все тело, но перемещаясь по городу, он запрещает себе ныть даже в мыслях.

Место беспорядков находится с лёгкостью: жители в неистовстве, чьи-то комнаты выворочены, вытащены на обозрение. На земле лежит тело с вмятиной в форме ладони на груди, уже мертвое, запах феромонов тошнотворно забивается в нос и липнет к коже: альфа в гоне и в ярости.

А в шаге от него стоит омега, изящный как ива, со всех сторон окруженный наведенными на него копьями воинов и горожан. Фаэнон сжимает руку в кулак, удлинившимися клыками раня губы: омега в слабости, омега покрыт следами ударов.

По лицу омеги из-под опущенного века раненого глаза течет золотая кровь златиуса.

— Всем успокоиться! — зычно приказывает Фаэнон, вскинув руку. Заметив его присутствие, зеваки даже не думают уходить — наоборот, стягиваются к месту. Омега тоже переводит на него безучастный взгляд — глаза у него светлые и пустые. Весь он, кажется, опустошен.

В ответ на его движение, наконечники копий опасно прижимаются к белой коже. Стража дрожит в страхе — омега-златиус убил альфу, который взял его в свой дом.

Хватит даже того, что омега — златиус. В Охеме все позабыли, что такой же была Аглая — статус полубогини затмил правду происхождения.

Не все альфы готовы принять, что их принимающий может быть сильнее них — тем более столь красивые, как Золотой ткач или этот юноша.

Фаэнону хочется уткнуться в ладони лицом и горестно простонать — он предвкушает часы философских диспутов на площади, — но вместо этого он даёт приказ всем опустить оружие. Ближайшее копье силой опускает сам, чувствуя, что начинает злиться на нерасторопность опасающихся воинов.

— Прошу следовать за мной в Мраморный дворец, молодой господин, — он делает шаг вперед и излучает всю искренность, которую может отыскать в себе в этот миг, прикладывая ладонь к груди в уважительном жесте. Обратив внимание на разорванные одежды, обнажающие слишком много тела для взглядов, он, запнувшись на миг, решает пожертвовать плащом, но омега неожиданно порывисто подхватывает сорванную с плеча ткань, возвращая ту на место. Игнорируя кровь на белых одеждах, он покрывает ею голову, скрывая изуродованный лик, и превращается в самого непримечательного горожанина — и с самым красивым профилем непострадавшей половины лица.

Фаэнон выдыхает, когда юноша следует к переходу сам, без лишних слов и не пытаясь противиться стражам — зевакам и так хватает подробностей, чтобы шуметь и кликать кары богов.

На площади у дворца златиус наконец-то дышит свободно, и следит за тем, как омегу под конвоем проводят к скрытым проходам, чтобы не побеспокоить гостей, когда рядом с ним звучит напряженный голос Мидея:

— Кто это?

Фаэнон поворачивается к другу-сопернику с улыбкой, чтобы пересказать случившееся с неизвестным пока героем, и та примерзает к его губам: Бессмертный из каструм Кремноса смотрит вслед тонкой фигуре заключенного с неприкрытой жаждой обладания.

Глаза принца горят неутолимым голодом, и уже в тот миг Фаэнон понимает, что историю ждёт новый поворот.

Chapter Text

Аглая решает дело неожиданно быстро и изящно: свободный омега защищал честь и достоинство от альфы, проявившего гостеприимство в корыстных целях. Сплетники разносят этот слух, и останься тело упокоившегося там же, где лежало, прохожие случайно пнули бы его, споткнувшись, десятки раз. Счастливые соседи перемывают кости «умному юноше» и «грешному развратнику», и если мир за небесами существует, то златиусов терзают сомнения, что пороков нет и там — больно уж одинаково радуются люди чужим горестям.

Юношу зовут Анакса, он — беженец, беглый раб обезумевших богов — Мидей никогда не назвал бы себя так, хотя был принцем целого народа таких беглецов.

Но Анакса учили кротости и покорности судьбе — потому что омега.

В Охеме свободные омеги были во власти семьи, потом — в руках мужа. У Анакса не было ни первого, ни второго, и как и у всех героев пророчеств, с непоказной кротостью у него тоже было своеобразно: одну судьбу он выстроил своим побегом, другую судьбу переломил, не дав себя убить и забрав жизнь взамен.

Хорошая омега не могла позволить себе своеволия, но Анакса рос в других правилах, в другом полисе, под рукой иного титана, создавшего мир далёкий от утопии творения Кефала. Мидей всецело это одобрял, чуя непокорную сущность под стать себе.

Самое смешное, что специализацией Анакса по жизни оказались пророчества и их опровержение, опровержение самой веры. Анакса — богохульник по любым меркам, его учения запретны — Мидею удалось раскопать кое-что самому, задавая правильные вопросы правильным людям. Аглая тоже делится с ним скупыми фактами чужой жизни, изначально пошедшей не так, как хотелось бы, и тем, что молодой господин, образованный и такой красивый, своему предназначению вообще не рад.

И что кое о чем он умолчал, даже опутанный её нитями, предпочитая откровенности — смерть.

С каждым новым словом Мидея все сильнее охватывает чувство, что этот юноша был создан для него. Даже если он был рабом, даже если он служил как раб и имел над собой господина — Мидей все равно не цепляется за нужду династического брака. Потому что теперь королевских семей не существует, и память о его высоком происхождении — дань вежливости, принятой в Охеме.

В каструм Кремносе Мидей уже вводил бы омегу в свое крыло дворца, воспевая его неистовый нрав.

Анакса хочет покоя — и чтобы ему не мешали читать, исследовать, изобретать, думать. Аглая обещала найти ему достойное оружие, но Мидей мог поставить на кон собственную жизнь, что едва юноша освоится — он соберёт свое оружие сам.

Такие как он не машут мечом и не пробивают себе путь собственным телом. Они созидают — даже если созидаемое будет отнимать жизни десятками.

Закрепившись, этот юноша убьет собственных врагов, как виноград душит всякое растение, что препятствует его росту.

Боги, они будут идеальной парой. Осталось лишь сделать все по уму — и не спугнуть измученного шумихой ученого.

И Мидей проводит несколько суток, поднимая в памяти правила королевских ухаживаний, придирчиво размышляя о первом даре, который он поднесет, прося разрешения на начало действий, когда перебирание свитков в разделе традиций городов-крепостей за пределами Охемы дарит ему уникальную возможность наблюдать, как со своими обязанностями сопровождающего справляется Фаэнон.

К мгновенному раздражению Мидея — не так плохо, как ему хотелось бы.

Златиус проводит их нового боевого брата в библиотеку, следуя болтливой улыбчивой тенью. Нормальное состояние Фаэнона, Мидей из раза в раз желает притушить это ослепительное сияние, отправив источник в бессознательность на пару суток.

Сейчас он видит короткие взгляды омеги, общую расслабленноть поз и с растущим напряжением, граничащим с раздражением, подмечает маленькие доверительные жесты между ними.

Фаэнон нравится этому омеге. Как друг, как человек, как альфа — нравится.

Мидей едва может себя контролировать, когда его пронзают сокрушительной силы осознание, гнев, растерянность и страх. Его, бессмертного, не боящегося ран, смеющегося в лицо богам — и терзают такие незнакомые прежде чувства.

— Мидей! — Фаэнон явно замечает неладное, раз находит затаившегося воителя — значит, силу Мидей не удержал.

Он дергает верхней губой, когда другой альфа бросается к нему, перескакивая скамьи — на лице почти оскал, должный предупредить, но Фаэнон плюет на бессловесные предупреждения — касается закаменевшего плеча, дергает за напряженную руку, вытаскивая из кресла, сгребая в объятия, и сжимает так, будто нашёл у Мидея несколько лишних ребер.

Чужая сила окутывает прохладой, пронизывает пылающий разум, смывая ослепляющую жажду крови. Мидей выдыхает что-то слишком близкое к настоящему огню в чужое плечо — Фаэнон даже не морщится, когда у него нагревается наплечник, а принц уже находит взглядом оставленного в одиночестве омегу, настороженно глядящего на них, готового в любой момент прытко сбежать из зала, как предпочли сделать это другие посетители, и вновь отводит глаза.

— Мы одни? — от длительного молчания голос Мидея сделался ниже, чем обычного. Фаэнон тут же пронзительно оглядывается, ноздри трепещут — вынюхивает свидетелей случившегося. Анакса под парой горящих взоров вздрагивает — неосознанно вновь посмотревший на него принц отводит взгляд, ругает себя мысленно, представляя, как опозорился перед ними обоими.

Потерял контроль над собой, потому что оказался не готов проиграть. Как слабак, сопляк и бездарь.

А ведь он не слаб. И вопреки авторитарному характеру, если дело касалось чужого выбора — Мидей не был настолько тираном, чтобы лишать права выбирать самостоятельно.

В любви — как на войне, пока это не значит казнить за отказ. Он же не его бог и не его отец, чтобы право выбора колебалось между альфой и мучительной смертью.

— Здесь только мы с Анаксагором, — в конце концов кивает Фаэнон, а Мидей едва сдерживает лицо услышав это «мы с Анаксогором.»

И тут же одергивает себя — ни один из них ему ничего не должен.

Боги, да они даже не представлены лично!

Мидей доносит этот прискорбный факт до друга, и тот живо исправляет ситуацию, сопровождая процесс обычной своей безостановочной болтовней. Мидей пару раз хлопает по лопатке вцепившегося в него как для борьбы Фаэнона, выпрямляется и обменивается с подошедшим омегой приветствиями. Тот все еще насторожен, но привычного по чужим лицам страха нет — утешает слабо, но Мидей почему-то рад.

— Мидей, — приветственно кивает мужчина, и рассматривает глазную повязку, скрывающую не только глаз, но и идущий через него порез.

— Мидеймос! — радостно встревает Фаэнон, и закативший глаза на его самоуправство принц садится обратно в свое кресло.

— Анакса, — касается собственной груди омега, и переводит смешливый взгляд на Фаэнона. Тот не заставляет себя долго ждать:

— Анаксагор! — Мидей скрещивает руки на груди, глядя на этот спектакль, а Фаэнон смеется, глядя на него, и подбивает Анакса «поддразнить этого сурового господина вместе с ним.»

Так вот, как на самом деле его зовут. Анаксагор — господин собрания.

Как человек с таким именем может представляясь говорить о рабстве, Мидей понимает все хуже. Возможно, это ирония и аллюзия на положение человечества в этой войне. Возможно, Мидей просто не дорос до омеги, который почти наверняка многократно умнее, чем он сам.

— Пожалуй, я вернусь в свою купальню, — Фаэнон едва замолкает, начав рассказывать про какую-то забавную переделку, случившуюся с ним сегодня, когда негромкий голос обрывает само эхо слов. Мидей, впервые слышащий, как омега говорит фразу длиннее одного слова, ценит это, пытаясь решить, нравится ли ему этот голос, и вскидывает голову, когда к нему обращаются:

— Мешать наследному принцу каструм Кремноса размышлять — даже сама идея кажется кощунственной, — шпилька говорит, что он отлично знает, кого видит перед собой, а заодно — вторым смыслом эта шпилька поддевает и Фаэнона.

Ответ вырывается раньше, чем Мидей понимает, что именно говорит:

— Говорят Анаксагор Глупый умен настолько, что способен лишить божеств их последователей, опровергая веру. Боюсь, это мне неуместно оставаться там, где собрался скоротать время сей учёный муж.

Позабавленный Фаэнон ухмыляется, как собака, и садится в соседнее кресло, подпирая щеку кулаком. В единственном глазе Анакса мерцает очень многое — тот явно способен выбрать, каким будет его ответ, и тот будет продуманным с самого начала.

Но он говорит всего лишь:

— Я польщен, что столь неординарная личность, как его высочество Мидеймос, слышал обо мне.

Это… хороший ответ. Ни одного бранного слова, выверенная интонация, — а сколько смыслов.

И когда Анакса садится в последнее кресло, передумав уходить, Мидей чувствует удовлетворение.

Следующую тему он предлагает сам.

Они болтают о разных вещах, и альфе приходится впервые за многие годы вспомнить, что он больше, чем тупой воин. Что он принц, что его учили — Анакса заставляет его думать не только о войне, но и о мире, как и положено хорошему правителю. Заставляет его быть лучше.

Такому уму придется соответствовать — неудивительно, что его избрали. Удивительно, что альфа в городе смел думать, что достоин делить с этой драгоценностью ложе — этим вечером Мидеймос не уверен, что и сам этого достоин.

Они спорят и обсуждают обычаи разных городов и божеств до поздней ночи, Анакса бесстыже высмеивает порядки иных титанов, оправдывая славу богохульника. Прерваться приходится в тот момент, когда Фаэнон, уснувший в кресле, начинает всхрапывать совсем уж откровенно, устав следить за их общением, как за борьбой на арене.

Приходится растолкать его — и в сердцах дать подзатыльник, что посмел уснуть и все испортить. Покаянный, Фаэнон вызывается сопроводить омегу в столь поздний час, но Мидей ждёт его возвращения на развилке, и успокаивается, только когда замечает, что и Фаэнон вернулся в свои комнаты, а не ночует в чужих.

Оказавшись в собственных покоях, Мидей впервые думает о том, что эта кровать слишком велика для него одного. И что может быть, у него все-таки есть надежда понравиться.

В груди разгорается робкое пламя, и сквозь мысли о необходимости поднять пару пластов своих знаний, чтобы не опозориться при следующей встрече, пробивается удовлетворение.

Анакса — сокровище, достойное права победить предначертанного ему титана.

А Фаэнон — хороший друг. Но Мидей скорее откусит себе язык, чем скажет об этом вслух.

Chapter Text

Янусополис сдается Трибиос, когда беженцев от безумный атак Никадора становится слишком много, а жилых зданий храмового города — слишком мало. Тьма затягивает его медленно, взор Кефала обращен только на столицу и никуда более — это часть плана обороны.

Но для Охемы и ее жителей это все равно оказывается полной неожиданностью. Иллюзия счастливого мирного времени идёт трещинами и обещает рассыпаться осколками в ближайшие дни. Беженцы приходят день за днем. Многие плачут, возжигая благовония за павших друзей и родственников.

За стенами Охемы, «хаос» становится единственным определением, применимым к происходящему. Колокол, извещающий об атаке на город, умолкает лишь тогда, когда метко пущенная стрела убивает очередного звонаря.

Мидей ввязывается в бой, едва оказавшись за воротами. Здесь нет вечного дня Охемы, нет и вездесущих нитей Аглаи, контролирующей каждый вдох жителей с дотошностью прирожденного контрразведчика. Фаэнона, чтобы одергивать его, здесь нет тоже — он ушёл дальше, вглубь храмов и обрушившихся дворцов, сопровождая Трибби, ведущую очередную группу беженцев тропами, подвластными одним только полубогам.

Вкус свободы наполняет воздух. Увы, чистеньким обитателям Охемы не понять, что такое жить бесконечной битвой и сражаться с рождения и до последнего вздоха. Принц почти погружается в присущую любому выходцу Кремноса жажду крови и одержимость битвой, когда противник чуть в стороне неожиданно оказывается слегка ранен чем-то вроде жалящей пчелы.

А за спиной раздается короткое ругательство, заставляя Мидея развернуться к нарушителю почти в прыжке.

Слишком близко прозвучал голос — и слишком знакомо.

— Какого… ты здесь делаешь, Анакса?! — взрывается яростью Мидей, обнаружив омегу в подобравшемся к нему окружении противников, возящегося, очевидно, с прототипом своего оружия. Это очевидно быстрее, чем Мидей предполагал, но очевидно слабее, чем он надеялся.

Ярость вскипает в венах, когда Мидей собственным телом и телами противников прокладывает себе дорогу к молодому человеку, попутно расшвыривая большую часть отпрысков Никадора, давая Анаксу место для маневров и отходов. Страха нет: «страх» — это значит, что Мидей не верит, что успеет прийти на выручку, а он успеет. Он уже успел.

Анакса прячется за порушенной колонной, и Мидей уже не сдерживаясь голыми руками рвёт на куски тех, кто стоит у него на пути — между ним и омегой, вокруг него и омеги, всех, посмевших приблизиться и посмотреть. Запах омеги — соль пота, мускус, ненавязчивая сладость — стимулируют мужчину сражаться не сдерживаясь, чтобы лишний раз показать себя. Показать, что он способен защитить его.

Здравая мысль, что этим же путем Спаситель поведёт людей в город, учитывается им без того же жара — Фаэнон хороший воин, сомнения в нем — просто унизительны. Хотя тот и ухитряется сомневаться в себе, Мидей не может не видеть его потенциал и его силу. В глубине души, он гордится этим человеком, и для него было бы честью выпить с ним из одного кубка, признавая себе равным.

Однако обряды Кремноса пали вместе с Кремносом. Сегодня все, что осталось от нации — выжившие, которых Мидей увел в безопасность, растворившиеся среди жителей солнечного города. Пророчество о принце, проклятого бессмертием и никогда не воссядущего на разрушенный трон, да ещё — мрачная слава одержимого битвой, — вот и весь их багаж теперь, когда каструм рушится в неизвестности, оставленный без вменяемых жителей.

Элизия Эйдес была стерта с лица земли много раньше, чем Фаэнону удалось узнать многие важные вещи о своём народе; его родина исчезла раньше, чем пал не только каструм со своим безумным богом, бесспорно виновным в этом, а хотя бы сам Мидей, безжалостно сброшенный отцом за пределы Кремноса, чего ни один здравомыслящий родитель не сделал бы с ребёнком, будь он сколько угодно раз бессмертным.

Фаэнон рос в путешествиях, впитывая все, что увидел там, где останавливался. Если принца, сброшенного со стены, воспитывал верный отряд, заботясь о нем так, как семья заботится о будущем своих детей, то Фаэнону повезло меньше. Он скитался в одиночестве, вырастив себя обещанием лучшей доли, для великой роли, которую ему обещала судьба.

Мидей вообще не представлял, имеют ли для него значение хоть какие-то обряды и чего он нахватался в своих путешествиях, прикрывая безрадостные знания о мире вуалью охемских приличий.

Мидеймос, к примеру, даже будучи бессмертным знал, каково прийти в себя после падения со стены, когда в теле нет ни одной целой кости — вероятнее всего, любой другой человек умер бы на месте, не приходя в сознание. Мидея верные люди снимали с пронзивших тело скал и ждали, пока тело залечит эти раны — нелепая плоть стремилась зажить вокруг камня, ничуть не смущенная излишествами. Он помнил, как открыл глаза, а каструм ещё даже не скрылся вдалеке. Крепость дрейфовала по проложенному курсу, и всем её жителям было наплевать на безумие регента, ставшего королём и убившего законного наследника трона. Неудачно убившего, но очень старавшегося уж точно. Точно так же жителям было плевать на безумие их бога.

Кажется, их с Фаэноном знания о мире вписывались в благолепие Охемы так же, как жажда крови и разрушений вписываются в понятие процветания. Мидей сомневался, что путешествуя по миру, поглощаемому черным течением, Фаэнон встречал нечто лучшее и более чистое, нежели виденное скитавшимся принцем.

Боль от случайной раны отрезвляет его, вырывая из пучины мыслей. Он издает яростный рев, вбивая в землю противника перед собой, сбрасывает с моста ещё одного и оглядывается.

За его спиной — зачищенная площадь. Живых — один только Анакса, который обходит тела, почти не скрываясь — у него новая манера двигаться почти танцуя, для учёного из Рощи очень смелая.

Хорошо, что Мидей не оставлял отпрысков в живых, иначе бы Анаксагору Глупому уже раздробили бы лодыжку — такое чувство, что с инстинктом самосохранения у него ещё хуже, чем у Бессмертного Мидея. Он даже под ноги не смотрит, ковыряя свое изобретение на ходу, и чудо как статен в новой одежде — Аглая позаботилась, чтобы новый златиус представал перед людьми в очередном шедевре ее рук. Керкес свидетель — ему очень идёт.

Омега затянут в что-то максимально близкое к кителю, в Охеме не популярному — это одежда другого полиса. Высокий воротник приглушает аромат, прилегая к шейным железам — поэтому Мидей так долго не ощущал его запаха, когда Анакса крался следом. Длинные волосы собраны в низкий хвост, переброшенный через плечо, вышитая повязка закрывает треть лица — красоты это не умаляет, но Мидей уже тоскует по его лицу, каким оно было прежде — в конце концов, шрам на лице омегу не портил, но скрывать его или нет — дело самого Анакса.

Тонкие пальцы унизаны кольцами, алхимические печати на кистях — поцелуй таинства, к которому омега прикоснулся совсем недавно в поисках силы или перестал скрывать от чужих глаз — честно говоря, в вопросе подобного рода принц плавает.

Мидея это просто царапает по гордости — этот человек должен быть под защитой альфы, а не искать защиты от всех на свете.

Впрочем, не ему дерзить и осуждать — он так и не сделал шага вперёд. Помешкал, отложил, — а теперь время прошло, и лёгкость первых дней их сближения ушла вместе с Фаэноном, проливавшим масло на волны.

Так он, во всяком случае, думал, пока они вдвоём не расчистили практически весь путь от врат Охемы по тайной тропе до самого Янусополиса, и странное оружие учёного не приспособилось к мощности, которую требовалось выдавать для победы над противником. Мидей действительно был впечатлен, что эта штука, нежно названая гордым Анаксагором «ре-воль-ве-ром» столь хорошо настраиваема. Это явно не меч с благословением, бьющий вроде бы без промаха, но с такой дурью, что живых противников для допроса не остается — камешек в огород излишне одаренного божественным оружием Спасителя.

Анакса как-то вдруг оказывается рядом и неожиданно вцепляется в наплечник почти шагнувшего дальше вглубь города Мидея, без слов прося остановиться. Тот замирает, контролируя себя с трудом — он возбужден битвой, и омега, оказавшийся столь близко, не добавляет силы воли к владению собой — инстинкты взывают красоваться перед привлекательным юношей с царским размахом.

Но острого обоняние вдруг касается неожиданный запах: от Анакса пахнет кровью и возбуждением. В миг оцепеневший Мидей машинально поворачивается, позабыв следить за окружающим миром, и контролируя касание грязных боевых когтей на перчатках к чужой чистенькой одежде, берет омегу за плечи, окидывая быстрым взглядом.

Кроме крови прикушенной губы ран нет, и Мидей ловит себя на том, что склоняется ради поцелуя — чужой рот манит прижаться к нему и вылизать всю кровь до последней частички, приласкать жало языка с соответствующим перед этой ядовитостью благоговением.

К счастью, его воля все ещё сильнее инстинктов — у Анаксагора начинается течка, и если в следующий час Мидей не сопроводит его в Охему, у них появятся проблемы посерьезнее отпрысков титана, безостановочно рассредоточивающихся по Янусополису и прокладывающих дорожки к оплоту Кефала.

«Что может быть проблемнее отпрысков титана?» — фыркает в голове Мидея голосом Фаэнона, и Мидей фыркает ему в ответ. Анакса вскидывает лицо, принимая это на свой счёт.

— Я в порядке, — глухо и угрожающе предупреждает он, пытаясь стряхнуть руки с плеч и отойти. Мидей выразительно закатывает глаза, оглядывается вокруг в последний раз, сожалея, что Трибби они не дождутся и к Охеме идти придется самим.

— Ты не в порядке — у тебя вот-вот колени подогнутся, — доверительно сообщает Мидей, склонившись нос к носу омеги, а потом быстро касается губами чужого лба. Жест заботы и нежности, который он подсмотрел и украл, оказывается полезным, когда он мычит:

— Ты горишь, Аканса. Фаэнон прожует мне плешь своими осуждающими речами, если я сейчас поверю твоему вранью и сделаю хоть шаг к продолжению боя, — омега улыбается, когда он упоминает друга, и Мидей скрывает тоскливый вздох. Вместо этого он без предупреждения подхватывает химерой зашипевшего юношу на руки, и чувствуя самодовольство — Анакса такой крошечный в его руках — срывается в беге.

— Ты ненормальный, — стучит зубами судорожно вцепившийся в него Анакса, перекрикивая шум крови в ушах, и Мидей снисходительно ухмыляется.

— Я Мидеймос, наследный принц каструм Кремноса; судя по тому, что я слышал от людей, мы вообще все там с шикарным сдвигом, — бежать с грузом чем-то напоминает те тренировки, которые приходилось проходить до десяти лет, когда традиционные места крепости ещё были ему доступны. Тогда он был мальчишкой и его первые доспехи тянули его к земле, как мир на плечах сгибал застывшую фигуру Кефала.

Сейчас он бы дорого дал, чтобы получить возможность проверить, насколько он вырос в своих странствиях.

Он бездумно входит в Охему и пересекает ее с отчетливо измотанным омегой, даже не подозревая, что говорят им вслед. От зависти к незнакомому омеге до мечтательных вздохов о его силе: каждый второй гражданин мечтает оказаться в объятиях принца, каждый первый не в силах остаться равнодушным к увиденному.

Каменных львов изматывают вопросом, женится ли теперь принц на неизвестном, которого он явно спас, но даже этот сплетник знает, когда стоит хранить молчание — и о ком его стоит хранить.

Мидеймос не тот человек, которого следует обсуждать, если хочешь сохранить жизнь.

В Мраморном дворце принц безошибочно находит покои омеги, укладывает того на кушетку и хмурится, не обнаружив ни одной служанки, ждущей господина.

— Я пришлю к тебе кого-нибудь, — бросает он, и избегая ещё большего нарушения приличий, покидает чужие комнаты.

В своих покоях он ловит за лицо первую же служанку, прислуживающую ему цикл за циклом, и наставляет её, кровожадно улыбаясь:

— Служи ему, как служишь мне, девочка. Если ты посмеешь опозорить мое имя или безрассудно откроешь свой рот, выдавая тайны… — он чувствует, как жажда крови сплавляется воедино с поднимающейся волной гона, и улыбается перепуганной девчонке ещё немного шире.

Немудрено, что омега, к которому он прикипел душой, заставляет его тело подстраиваться под чужой цикл — они безусловно совместимы, это даже не тайна. Мидей только вообразить не мог, что они совместимы настолько.

Служанка в слезах и лихорадочно кивает, обещая служить Анаксе по первому слову, так же хорошо, как служила принцу. Довольный Мидей оставляет ее щеки в покое и даже убирает окровавленные когти до того, как случайно ранит нежное лицо — этого ему не простит он сам.

Остальные прислужницы растворяются в воздухе, когда он ступает в личную купальню и небрежно сбрасывает доспехи — их тоже предстоит отмыть, почистить, отнести этот комплект кузнецу, чтобы правил сразу, если есть что править…

И все это не раньше, чем он переживет свой гон. Переживет — и не наделает глупостей, вроде террора дверей в покои омеги, сгорающего от течки в ожидании своей пары.

Совершенно очевидно, что эта пара — не Мидей.

Совершенно очевидно, что Фаэнон — жестокосердечен, если позволил Трибби забрать себя, зная, что у омеги должна быть течка. Выпади ему шанс понравиться Анаксу столь же сильно, Мидей вылезал бы из кровати прелестного юноши только чтобы потребовать принести еду в покои, обеспечить безопасность подходов к городу и вернуться в гнездо, но не отправился бы так далеко в роли сопровождающего, даже если бы Кефал угрожал уронить небо на их мир.

Два дня обжигающей вены муки он проводит в постели, рыча от боли и трещащей по швам силы воли, потом обращает энергию на пользу делу и выбирается за стены Охемы снова, обновляя путь из трупов отпрысков титана.

Фаэнон все еще не вернулся.

Мидею тошно от себя, когда он замечает в своём сердце крохотную искорку радости, рожденную пониманием, что в этот раз, альфа на ложе Анаксагора не взойдет.

Chapter Text

Есть нечто страшно ироничное в том, чтобы быть объектом симпатии особы, в которую влюблен человек, в которого влюблен ты.

Любовные треугольники никогда не бывают счастливыми для всех в них включенных, в их же случае, пока результатом в принципе становились одни страдания.

Его, Мидея и Анакса, страдания.

Фаэнон не силен в изящной словесности, но изначально кривая фигура речи о симпатиях и влюбленностях с некоторых пор доходчиво объясняла уродство ситуации, в которой он оказался. Для человека, которому напророчили спасение мира, он явно излишне старательно закапывался в проблемы личного характера.

Возможно, он просто являлся скрытым мазохистом. Это бы многое объяснило, пусть и не принеся облегчения.

Если подумать, он никогда и не скрывался — с первой встречи Мидей покорил сердце странника, вынужденного по жизни идти с костылем в виде пророчества. Поэтому он бешено радовался встречам, задавал вопросы, сближался всеми способами, ощущая себя последователем Загрея, крадущим не кошельки, а драгоценную информацию о любимом. Жадный до каждой крохи знаний, он скрупулезно анализировал, подслушивал, выкупал истории о принце, и влюблялся, влюблялся, влюблялся.

Быть близко, иметь право коснуться — и сдерживать себя, чтобы никто ничего не понял, не увидел в ослепительном образе Спасителя изъян.

Неуклонно бегущее вперед время не давало облегчения: любовь с первого взгляда пьянила, как амброзия. Он неделями ходил по Охеме без вина дурной, ловил по правую руку отблески с золотых доспехов, если случалось, и горячо благодарил Мнестию за дар.

То, что влюбиться случилось в альфу, его не волновало в принципе.

Янусополис заставляет его сердце сладко ныть — постоянная ночь вокруг сбивает чувство времени, ему кажется, что переход от лагеря к лагерю тянется вечность. Отпрыски титана тоже не доставляют удовольствия — пусть они не слишком-то умны, пусть их можно перехитрить, но людей за его спиной — много, и раз через раз неизбежно приходится начинать сражение, на звуки которого реагируют и другие противники, стягиваясь к месту схватки. Обрушившиеся мосты, проваливающиеся под ногами дороги, колонны выше роста, которые приходится обходить, рискуя угробить беженцев — Фаэнон терпит, терпит, терпит, стискивая зубы, а сам думает:

«Решился ли Мидей начать наступление, дал ли он понять Анаксу о желании начать ухаживания, продвинулись ли их отношения за время моего отсутствия?»

Мидей на удивление терпеливо следил за тем, как омега не дает к себе подступиться, а Фаэнон не менее терпеливо снова и снова помогал принцу столкнуться с вертким ученым Рощи — златиуса не отвращало желание альфы образовать нормальную пару, даже если на собственных влажных мечтах это должно было вскоре поставить траурный обелиск.

В конце концов, продолжать любить и пожирать взглядами самые прекрасные доспехи Амфореуса ему никто не мог помешать, и Фаэнон как-то так и планировал жить — безрадостно, но верно.

Однако к досаде обоих альф, Анаксагор снова и снова выбирал смотреть на Фаэнона, а не на принца, даже если от зрелища, как неожиданно осторожно Мидей старается сблизиться с капризом своего сердца, у Фаэнона болели зубы и противно тянуло в груди.

Иногда он сердито думал, что Анакса, вертящий хвостом перед альфой, который в него влюблен, но ищущий общества альфы, который заинтересован в нем поскольку постольку, похож на плод раздора: портить отношения с потенциальным нареченным своего возлюбленного Фаэнону было не с руки, но Мидея едва ли сдерживало хоть что-то, и иногда златиус видел, как опасно к черте невозврата принц подходит. В некоторые дни, когда Анакса совсем уж бесстыдно поворачивался к робко тянущимся ладоням спиной и будто бы между делом шел в другую сторону, Фаэнону страшно было показываться Мидею на глаза.

Лев всегда готов драться за свою царицу, но драться было не с кем: Фаэнон не скрывал, что он просто дворняга, которая тянется совсем не к омеге, а переборчивый кошак Анаксагор по непонятной причине совсем не торопился пристраивать зад на потенциальный трон. То ли боялся суровых порядков Кремноса, про который мало что было известно достоверно, то ли не считал принца хорошим выбором — опять же, слухи о характере Мидеймоса человека с ним незнакомого должны были отвратить.

Проблема была в том, что Анакса больше не был незнакомцем, и Фаэнон видел, как иногда омега увлекается принцем. Но будто одергивая себя, спустя день перерыва он снова был учтив и прятал глаза. Его тон истекал отравленной вежливостью, и сделавший шаг вперед Мидей делал два шага назад, уважая чужое нежелание и боясь окончательного отказа.

В такие моменты Фаэнон все глубже убеждался, что у принца никогда не было партнёра, и от этого становилось сладко до боли: все эти танцы дразнили не только принца и «изнеженного» ученого, но и одного Спасителя, заставляя терять терпение.

Остаток терпения закончился спустя четыре дня в Янусополисе. По ощущениям переход отнял год жизни, но главное потрясение Фаэнон испытал на подходе к городу: пока они крались по руинам храмов, Мидеймос завалил путь в Охему трупами. Люди рыдали от страха, проходя между сваленными телами отпрысков титана.

Фаэнон думал, что ситуация в Янусополисе жуткая? Он ошибся: ситуация была ужасающая и вовсе не в Янусополисе, а вполне себе на границе освещаемой Кефалом Охемы.

Мидей встретился в конце пути, покрытый кровью с головы до ног; запах свободного альфы пропитался вонью горя и нужды. Мидей не мог стоять прямо и ходить ровно, но излучал такое величие и гордость, что беженцы упали в земных поклонах.

— Куда смотрела Аглаечка? — Трибби бросилась вперёд, но в последний миг замерла, не решаясь нарушать хрупкое подобие контроля над собой. Если альфа бросится… — Бедный Мидейчик…

Фаэнон не мог понять двух вещей: почему принц сражается в одиночестве и почему его никто не одернул вернуться хотя бы на ночь? Кто сошёл с ума в проклятой Охеме и дал одному человеку оттягивать на себя орды отпрысков Никадора из Янусополиса? Куда подевались все омеги полиса, отряд Кремноса, верные слуги принца, в конце концов?

Ответы он узнает уже после, а в тот миг ему не остается никакого выбора, кроме как попытаться заманить альфу в город, избежав при этом разрушений.

Но Мидей все решает раньше.

Можно быть сколько угодно бессмертным, но если пределы тела бесконечны, всегда есть пределы духа.

— Фаэнон, сволочь… — гудящим от долгого молчания голосом говорит Мидеймос. Фаэнон крепче сжимает меч…

А потом отбрасывает его мучительно долго, когда Мидей вдруг закатывает глаза и оседает, тяжело упав на колени.

Удариться сильнее Фаэнон ему не позволяет; тело действует быстрее разума, когда он ловит альфу поперек пояса, крякнув под негаданной тяжестью от натуги. Как Мидей вообще ходит в своей броне становится интересно.

Нести мужское тело в доспехе в Охему приходится забросив то себе на плечи, по всем правилам приличий. Узнай Мидей, что его несли на руках, как девицу — Фаэнон будет долго лечить сломанные кости, даже если ношение альфы как невесты станет самым счастливым событием в его жизни.

Трибби поджимает губы, хмуря бровки, важно шагая рядом — бездействие Аглаи более чем обескураживающе. В Мраморном дворце Фаэнон извиняется и покидает полубогиню — мало ему собственной усталости, еще и принца полагается вернуть в его покои. Доложиться он успеет после, а вот Мидею следует отдыхать не вниз головой уж точно.

Трибби понимающе кивает и легко отпускает его на все четыре стороны, и Фаэнон держит путь в личные купальни Мидеймоса.

В комнатах его встречает удушливый запах разгоряченного альфы, говорящий прямо, что хозяин свои комнаты посещал; дюжина трепещущих как цыплята служанок, выдыхающие с облегчением при их появлении — и все имевшиеся наборы доспехов принца, очищенные и натертые, но разложенные так, что быстро становится ясно: за ними ухаживали, однако действительно уход этим вещам окажет разве что оружейник.

— Принесите нам, во что переодеться, перестелите кровать, заберите в стирку наши вещи — и можете отдохнуть, я сам с ним побуду, — вздыхает Фаэнон, понимая, что отдыха не предвидится. Стражи, при их появлении потянувшиеся забрать его ношу, отступают к стенам — эти не такие безмолвные, как те, которых приставили к его покоям, и не такие почтительные. Они внимательно смотрят за каждым его шагом, держа запахи изо всех сил, чтобы не потревожить измотанного предводителя.

Люди Кремноса чудовищно преданы своему правителю, и им плевать, есть ли у него корона или трон, на который надо воссесть.

Управляться со слугами Фаэнон научился благодаря Мидею, и очень рад, что собственно хранители и хранительницы этих комнат столь благоразумны — или запуганы сверх меры, — не решаясь слова сказать против.

Без лишних взглядов и слов, девушки и юноши принимаются за порученные дела. Самые сообразительные догадываются притащить перевязку, когда стащивший собственные ремни с ножнами Фаэнон обнаруживает изрядные синяки там, где изделие натирало потное тело. Двойка стражей несет золотые тазы с теплой водой — на Мидее ран не будет, даже если его вбить в стену, и оценка масштабов наступления останется лишь в бесконечном числе трупов на тайной тропе, однако пот, грязь и чужая кровь на нем остаются как и на всех остальных.

Фаэнон лично и очень бережно раздевает не приходящего в себя альфу и тщательно обтирает его вместе с ещё одной девушкой, избегая опасных зон, от любых манипуляций с которыми каждый альфа придет в себя совсем не в добром расположении духа. Вопреки румянцу на скулах, служанка остается рядом, выполняя свои обязанности. Запах нуждающегося альфы мучает ее, это видно, но она удаляется лишь тогда, когда Фаэнон отпускает. Омега, не совместимая с альфой, но работающая на него — должно быть, Мидей платит ей за троих.

Или же она просто так же влюблена в принца, как и многие другие, выбирая оставаться с ним вопреки отсутствию всех шансов. Фаэнон был с ней в одной лодке.

Ключевое здесь слово — «был».

Чтобы измотать Мидея до бессознательности, сколько же надо было сражаться? Фаэнон понимает, что не может оценить чужую усталость, и поднимается, начиная обтирать себя, взглядом прося приблизиться к нему одного из стражей.

Стража, что примечательно, являющегося омегой. Подойдя тот с готовностью берет еще один кусок грубой ткани и с позволения златиуса заходит за спину.

— Сколько принц торчал за стенами? — Фаэнон стискивает зубы, когда с совершенно не омежьей силой страж счищает грязь с его спины, снимая, похоже, заодно и кожу. Тот откликается весьма охотно:

— Столько же, сколько вас не было в Охеме, господин Фаэнон — полные четверо суток.

— А сколько у него идет гон? — Фаэнону хочется понимать, с чем он столкнется, как только альфа очнется. Ответ заставляет его замереть:

— Трое с половиной суток, господин Фаэнон — с тех пор, как он принес в Охему того златиуса, Анаксу.

Фаэнон морщит лоб и бросает на неглубоко дышащего альфу долгий взгляд. «Принес», значит.

Тот факт, что стражи не слишком любезничают с Анаксой и не зовут его господином, он отмечает тоже — кажется, попытки Мидея ухаживать за свободным гражданином Охемы и результаты ухаживаний стражу принца не радуют. Надо думать, они не слишком-то поощряют ослиное упрямство Мидея и избирательную слепоту изгнанника Рощи — радеющих за счастливое будущее принца Мидеймоса на самом деле целая нация, сейчас талантливо растворившаяся среди жителей Охемы, так что можно считать, у каждой стены есть не только пара ушей, но и минимум две пары глаз.

— Анакса был ранен? — Фаэнон возобновляет обтирания, но от сварливого ответа стража снова замирает:

— У этого омеги, недостойного даже взгляда нашего господина, началась течка прямо во время схватки с отпрысками титана; мы наблюдали, как он безостановочно лез под руку Его Высочеству, а потом его подлое тело предало его прямо рядом с нашим господином и ему пришлось отбросить весь прогресс, чтобы вернуться в Охему. Он даже позаботился, чтобы его доверенная служанка присмотрела за этим неразумным златиусом, а теперь тот смеет ходить туда-сюда и спрашивать, вернулся ли принц или господин Фаэнон, — обида стражи за командира становится все более очевидной, а страдания принца — все более прозрачными, если знаешь, как заглянуть за фасад гордости.

Фаэнона обескураживает только одно: вопреки тому, что он не давал связи возникнуть, течка Анаксы началась тогда же, когда должен был начаться гон самого Фаэнона, не используй тот подавители, и это спровоцировало гон Мидеймоса — цепная реакция говорила сама за себя, они отлично должны были подходить друг другу все трое.

Невразумительный план в его голове принял вполне определенные очертания, стоило ему подумать об этом.

— Когда вы так восхваляете меня и так относитесь к Анаксагору, я начинаю думать, что в Кремносе в отличие от Охемы приняты отношения между альфами, и связи между альфами и омегами там совершенно не в почете, — легкомысленно посмеивается Фаэнон, заполняя возникшую тишину болтовней ради самой болтовни, и вздрагивает, когда сбоку неожиданно раздается:

— Ты недалек от истины, Спаситель.

— Господин! — вся набившаяся в комнату стража до последнего воина вскидывается в облегчении и падает на одно колено перед постелью. От этих людей веет счастьем видеть своего принца в сознании. Фаэнон не может припомнить другого полиса, кроме каструм Кремноса, где королевская семья вообще существовала бы и была бы центром культа почитания наравне с божеством, а иногда и выше божества.

Он поворачивается достаточно медленно, чтобы поберечь уставшее тело, и едва не вздрагивает, когда завершает движение: видеть Мидея так близко, в сознании и без доспехов… ошеломительно. Его лицо расцвело румянцем от жара гона, бушующего в его теле, кожа покрылась испариной, пот сбежал каплями по рельефному животу. Тончайший белый лен сжатого в руках покрывала не в силах скрыть его возбуждения, а его запах без малейшей примеси крови и излишних вкраплений вроде боли и гнева имеет чарующую густоту — Фаэнону на миг кажется, что его рот полон сладчайшего дикого винограда, и терпкий сок вот-вот стечет в горло, так и не превратившись в вино.

Мидею не нужно даже говорить, чтобы их оставили вдвоем. Стража торжественно салютует, строится и уходит за двери, тщательно закрыв их за собой и не допуская служанок. Внутри комнаты остается лишь караульная двойка, но и та быстро превращается в декор с глазами, сливаясь с местностью.

Фаэнон с трудом вспоминает, о чем они говорили, когда Мидей ворчит:

— Триус — находка для шпиона; метет языком, как будто он у него лишний.

Златиус улыбается на это заявление и неторопливо ведет тканью по телу, вспыхивая от томного удовольствия в животе, когда Мидей следит за его руками глазами, полными придушенного голода, и вновь возвращается к теме:

— Так значит, в Кремносе пары из двух альф не редкость? Даже в королевской семье? И об этом молчат?

Но Мидей в ответ на его поддразнивания остается серьезен.

— В каструм Кремносе нормальные союзы состоят минимум из троек, Спаситель. Двойки — исключение, и чаще свидетельствуют об ограниченных возможностях пары по защите потомства, о смерти союзника во славу Никадора, а не о глубокой любви омеги и альфы, хотя и не без исключений, — вот это уже полная неожиданность, и Фаэнон опять забывает, что он пытался привести себя в порядок вот только что.

В конце концов, приподнявшийся на локте Мидей дергает его за руку, и Фаэнон тяжело садится на постель. Бессмертный из каструм Кремноса отбирает у него ткань, бросает в таз и пинком сбрасывает тот с кровати: на грохот из-за ширмы показывается служанка, готовая броситься наводить порядок, но Мидей говорит ей:

— Приготовь принадлежности для мытья в купальнях, после этого начнешь прибираться здесь, — Фаэнон скептически оценивает взглядом учиненный беспорядок, но Мидей не дает ему шансов высказаться или сделать выводы — вместо этого он пытается встать на ноги, отбросив покрывало, и ничуть не стесненный наготой — не с его роскошным телом стыдиться — тянет Фаэнона за собой.

За одной служанкой прячущей взгляд появляется еще одна — очевидно, приближенные служанки принца, раз уж стража не отреагировала на их присутствие в комнате, тогда как остальных выставила за двери. Девушки разделяются в своем труде, и пока Фаэнон сопровождает Мидея в купальню, лежаки у воды застилают, корзиночки с принадлежностями для мытья выставляют на столик у воды, полотенца и чистые одежды для отдыха после купания развешивают.

Пожирающий взглядом тело мужчины рядом, Фаэнон не уверен, что распаленный гоном Мидей, признавший, что в Кремносе не было предрассудков по поводу связи двух альф, даст им одеться сегодня после всех процедур. Низ живота сладко тянет, когда от с волнением воображает себе, что именно двое любовников могут сотворить друг с другом в купальнях, даже если они альфы. Или особенно если они — альфы.

Служанки исчезают так же бесшумно, как появились, и нет сомнений — убравшись, девушки заглядывать не станут, и даже наоборот. Фаэнон узнает запах благовоний, когда тот уже плывет в воздухе — их феромоны маскируют от слишком чутких носов других людей, охраняя личную жизнь господина и его тайны. Если альфу, делящего ложе с другим альфой, можно назвать тайной, а не поводом для скандала — в Охеме законы Кремноса работают только в пределах покоев воинов Кремноса, и даже всевидящая Аглая вынуждена закрывать на это глаза.

Будет забавно, если после того, что не без горячего одобрения Фаэнона произойдет между ними здесь и сейчас, ее молчаливое знание обернется враждебностью. Пройдет ли это испытание знаменитая толерантность охемцев?

Мытье, когда вас двое в одной купальне и вы не скрываясь друг друга хотите, похоже на очень искусную прелюдию. Фаэнон жадно касается мыльными ладонями самых искусно вылепленных мышц какие только можно представить, и кончики пальцев обжигает исходящий от мужчины жар. Альфа горит в своем желании, сам подставляется под ладони с тяжелыми вздохами и лишь чудом не превращается в зверя. Фаэнон не представляет, чего Мидею стоит оставаться в своем уме, а не заломить его, излишне бесстрашно остающегося рядом.

Сила воли принца поистине поразительна, потому что сам Фаэнон в таких условиях уже набросился бы на любого не успевшего сбежать подальше, как на заведомого согласного, вгрызся бы в загривок и вытрахал душу, а потом повязал бы сладко поскуливающее тело…

В приятных грезах остаток купания стремительно проносится мимо разума.

— Об этом уже почти забыли, но до того, как Еврипон был коронован моей матерью Горго, их было трое, — вымытый, Мидей не становится менее уставшим, но и возбуждение в его теле не утихает. Фаэнон боится дышать, когда они оказываются сидящими рядом и ладонь Мидея игриво ложится на его бедро, отшибая всякий ум. Кровь приливает в пах и подавители Фаэнона вот-вот грозятся перестать работать от наплыва феромонов — они и так работают дольше, чем он смел надеяться. — Их третьего звали Аресотум, Сотум. И это он на самом деле стал моим отцом.

— Я был уверен, что Еврипон был царем, который женился на воительнице, которая одержала победу в бою с ним, — Фаэнон сглатывает вязкую слюну и под прикрытием вод накрывает чужую ладонь своей. Мидей поворачивает к нему голову, его взгляд — прикрытое ресницами всепоглощающее пламя. Он смотрит так, будто съел бы Фаэнона целиком и не подавился бы. Возможно, виною этому клыки, все сильнее проступающие между его приоткрытых губ.

— Мою мать не короновали бы именем предка, если бы она не была сильна сама по себе; царица Горго сражалась почти насмерть с двумя альфами, искавшими ее благосклонности, бросив им вызов, как основательница бросила его Никадору. Сотум должен был стать королем-консортом, Еврипон — принцем-консортом, потому что он предпочитал подчиняться Сотуму, — ладонь Мидея передвигается выше по бедру, и Фаэнону все тяжелее думать и слушать, что ему рассказывают. — Трудно сказать, кто из них над кем властвовал в постели, но когда Сотум умер после свадьбы и незадолго до коронации, а чрево царицы оказалось тяжелым от ребенка, Еврипону пришлось принять корону вместо него. Однако горе сломило его разум уже тогда. Он надеялся, что младенец будет похож на его любовника, однако у смертных нет ни шанса победить божественную кровь Никадора в жилах королевской семьи. Всего капля, но ее оказалось достаточно, чтобы я вырос похожим на мать, а не отца. Он сбросил меня со стены, когда понял, что я никогда ничем не напомню ему мертвую любовь.

Фаэнон не успевает открыть рта, выражая неуверенные соболезнования, когда Мидей неожиданно оказывается нависающим над ним.

— Мы в патовой ситуации, Спаситель. Мне нравится омега, который в тебя влюблен. И если чтобы получить хоть шанс мне придется сломать тебя… — Мидеймос улыбается с легким безумием. — То я сделаю это без колебаний.

Фаэнон не успевает остановить себя, когда гладит другого мужчину по лицу, зачарованный всем в нем.

— Не нужно ничего ломать, — дразняще тихо говорит он в чужие губы. — Я и так днями напролет мечтаю, как окажусь у твоих ног, и буду не одним из всех, а тем самым, — Фаэнон едва успевает договорить, прежде чем его рот впечатывается в чужие губы.

Chapter Text

Пытаться назвать поцелуями безумие двух вожделеющих альф можно только если не видеть происходящее со стороны. Они больше лижутся, чем целуются - Мидеймосу мешают клыки, а Фаэнон не против такой разновидности ласк и стремительно превращается в инициатора, стоит Мидею чуть-чуть отвлечься, пытаясь осмыслить происходящее, но раз за разом проваливаясь: Спаситель искусство возлежания изучал явно не по сборнику легенд о Мнестии.

И альфу под себя он подминает тоже не впервые - Мидей вообще не понимает, когда оказывается на спине и чужая ладонь на его члене становится горячее воды, безостановочно двигаясь, доставляя боль и удовольствие - принц слишком долго был возбужден и теперь расплачивается.

Первый оргазм приходит быстро и вырывает из него мучительный вскрик. Фаэнон издает довольный рык в ответ, стискивает руками чужое тело, вжимаясь всем собой  - его любимый захват как для борьбы не дает вырваться и прийти в себя. Его рот исследует шею со вздувшимися венами, зубы царапают кожу, но не ранят - закрывший глаза Мидей задыхается, напрягается и впивается пальцами в чужие бицепсы, но сила, способная раздавить голову простого человека, уходит в никуда.

А потом он чувствует запах Фаэнона, который, оказывается, не ощущал ни разу до этого мгновения, и замирает в растерянности: альфа пахнет праздником урожая, пахнет мраморной ярмаркой, пахнет сладостями в любимом заведении Мидея.

Фаэнон пахнет всем тем, что в последние месяцы превратилось в дом, заменив собой запах костров и временного лагеря под стенами осаждаемого Кремноса. Как это случилось и когда? Мидей не знает, но понимает, что не может надышаться, жадно хватая ртом воздух, желая пропитаться насквозь.

Вялая мысль, что кажется он окажется принимающим, не встречает настоящего сопротивления и не отзывается в разуме ничем, кроме смутного сожаления и легкого смущения. Эмоции новы, возможно он ошибается в их идентификации… А потом в памяти всплывает образ Анаксы, и туман в голове рассеивается, вспыхивая потребностью для начала прояснить кое-что.

- Фаэнон… - рычит Мидей, оттягивая вовсю оставляющий пятна на его шее рот и его хозяина за волосы. Перед глазами плывет от усилий, но он справляется, встречая пьяный взгляд своим горящим. Спаситель проваливается в свой гон, обещающий захлестнуть альфу девятым валом, и тогда Мидей даже представить не может, что здесь будет твориться: они либо подерутся, либо проломят все лежаки своими телами, и Мидей чувствует себя сопляком, перед которым впервые разделась обучающая его возлежанию красавица, когда вновь думает, что может оказаться ведомым другого альфы.

Ему стыдно, ему так стыдно, что лицо горит, и сильнее всего ему стыдно перед Анаксагором: он крадет у ничего не подозревающего, мучающегося в одиночестве омеги альфу, который его даже не хочет. Крадет, хотя сам никогда не планировал с Фаэноном чего-то большего, нежели разделить вино и связать их весьма необременительными узами, не требующими ничего серьезней формального подтверждения намерений при свидетелях.

Он никогда бы не осмелился предложить альфе не из Кремноса узы большие, чем узы побратимов. Он рассчитывал в будущем получить право войти в дом, который другой построит с омегой, о котором Мидей то разрешал, то запрещал себе думать.

Фаэнон ломает все воздушные дворцы, которые Мидей понастроил в своей голове, когда снова и снова закрывает ему рот поцелуями, и принц, теряя разум, тонет в игривой грызне, пока они катаются в купальне, опрокидывая друг дружку на спину.

В очередной раз они укатываются куда-то не туда, уходят под воду с головой оба. Приходится поспешно расцепляться и всплывать - Мидей не хочет проверять, весело ли быть утонувшим.

Но так вновь появляется способность связно говорить.

- Анакса, - тяжело роняет он и пятится от глядящего на него сияющими глазами альфы. Вид Фаэнона делается недоумевающим. - Как ты мог уйти, если знал, что у него будет течка? Как ты мог бросить его здесь, в Охеме, зная…

Зная, как мучаются омеги, когда к ним приходит течка вне цикла - с предыдущего раза прошло совсем немного, меньше, чем полагается. Анакса потек ради альфы, подспудно зная, что альфа тоже вскоре окунется в марево желания. Но Фаэнон обманул чужое тело и ушел, оставляя в одиночестве, а Мидея впервые в жизни потянуло в гон вслед за омегой, на которого у него даже смотреть с вожделением права не было.

Неразрывная цепочка из нерешаемых чувств, в которой вот-вот выиграет только Фаэнон, который словно подлый обманщик планирует повязать вместо сладкой омеги бешеного альфу.

- Ты жесток к нему, - едва слышно говорит Мидей, поднимаясь из воды, взмахивая рукой, пытаясь найти слова и выплеснуть свою горечь за безвинно страдающего от этих махинаций Анаксу. Поднявшийся в ответ Фаэнон усмехается, прижимает ладонь к сердцу, и смотрит с нежностью старшего, увидевшего неоперившегося новичка:

- Все ради моего принца. Я окажусь с ним в одной постели, если он этого вообще желает, только если между моим телом и его окажется твое, Мидеймос.

Чувство стыда усиливается; Мидей смотрит на златиуса, не находя слов, и в его голове пустота. Его гордость - альфы, воина, принца в конце концов - твердит ему, что подобная подачка ему не нужна. Что он и сам может заинтересовать омегу, а не получить ее в качестве трофея. Что ему не обязательно принимать другого альфу. Однако проблема в том, что он не видит ничего зазорного в принятии другого альфы, который его хочет - только в складывающейся ситуации. Фаэнон, чужак, обошедший мир, предлагает ему союз в лучших традициях Кремноса, настолько веющий его стратегией, что страшно: равенства в этой сделке не ощущается, одни лишь перекосы. 

Более того, сказанное звучит, как шантаж, ведь если Мидей хочет сделать Анаксу счастливым, ему придется своими же руками делать его несчастным в этот же миг. Процесс единовременный и выигрывают, кажется, только альфы: Мидей - потому что Фаэнон лично ради него возложит омегу на постель, Фаэнон - потому что стоит ему втолкнуть на постель Мидея, тот глаз не сможет отвести от Анаксы, оставляя спину беззащитной перед другим альфой.

Но Анакса останется несчастен: вместо возлюбленного, ему придется видеть над собой другое лицо, и Мидей чувствует себя эгоистом и тираном. И неудачником. Потому что вопреки пониманию всего, что означает эта сделка для омеги и какие чувства она скорее всего вызовет, ему по прежнему хочется целовать и ласкать Анаксу, даже если в этот миг другой альфа будет брать его самого.

Потому что Мидей не может не мучиться мыслью: каково это - оказаться под другим альфой?

Сотни тысяч в Кремносе до него узнавали ответ на этот вопрос, сотни тысяч проходили этот путь, образуя союзы на троих или четверых, если теми, кто желал насытиться и получить крепкую семью на благо будущего Кремноса, становилась пара омег.

Для Мидея проблема возникла бы лишь с тем альфой, чье посягательство ему не могло понравиться в принципе, но Фаэнон провалился сквозь все барьеры души, сердца и разума с легкостью, заставляющей подозревать вмешательство титанов.

Фаэнон нарушает повисшее молчание, когда Мидей так и не находится с ответом. Говорит:

- Не бойся и не клейми себя разлучником, мой принц: я желал нашей с тобой близости в любом качестве, в любом положении и я буду счастлив видеть, что моя красота служит тебе хотя бы так. Пусть сам я, должно быть, не услаждаю твой взор - это не проблема. Анакса либо согласится получить двух альф вместо одного, либо никого не получит, - Фаэнон складывает руки на груди. - Прости, если я кажусь тебе бессердечным, но в том нет моей вины, что я не могу полюбить незнакомца с первого взгляда и мое сердце уже полно тобой. Если Анакса согласится, я справлюсь через некоторое время, воспринимая твое счастье, как свое собственное, но пока я желаю лишь тебя и - как ты был готов бросить меня в постель если это сделает Анаксу счастливым, так и я готов бросить его в твою постель, если это поможет мне сделать счастливым тебя. Я поговорю с ним после, а сейчас - сейчас позволь вкусить твое тело без посторонних. Ты слишком долго сдерживался, а я слишком долго ждал, и это обещает нам некоторые трудности поначалу, множество синяков и большой расход масла. Если сложится, то уже спустя стражу все мы получим почти всё, чего желали, и все будем в здравом уме.

Мидей с трудом понимает столь длинную речь - жар гона возвращается к нему с каждым ударом сердца, поэтому все, что он может сказать в ответ:

- Моему взору нормально, в смысле ты его услаждаешь, вернее… - мысли путаются, а стыд опять разносится по венам, когда Мидей пытается понять, что он сказал и насколько адекватно это звучало.

Глядя на его потуги в речь сверху вниз, Фаэнон со снисходительным весельем качает головой: контролировать себя ему удается лишь потому, что он уже почти получил все, чего желал, и даже больше. Промедление не будет значительным, и уже совсем скоро он увидит под собой прекраснейшего из воинов Кремноса. Сильнейшего из них.

И он не просто увидит его, а коснется, как никто не касался. Коснется - и сделает своим, такого нерешительного в своем стыде, в своем благородном радении за омегу.

Фаэнон в очередной раз чуть лучше понимает Загрея, который шутил над другими титанами ради самых неожиданных исходов и привлекал к себе уйму внимания, изначально незапланированного: будь то жестокая расправа Никадора над ним, сейчас видящаяся стратегией кокетничающей омеги перед альфой, который слишком долго смотрел мимо, или же путанница между Керкес и Мнестией, разумом и чувствами, которые пали в объятия друг друга, на все времена утвердив неразрывное единство разума и сердца.

- Вернемся на ложе, мой принц, - искусительно шепчет Фаэнон, в одно мгновение подобравшись к мучительно потирающему висок нахмурившемуся Мидею; под его руками под шумный выдох сжимаются упругие ягодицы, бедра обжигает жар и Фаэнон сглатывает голодную слюну: совсем скоро он уделит всему этому самое пристальное внимание. Совсем скоро он запомнит каждый изгиб этого тела руками, глазами, губами и даже языком.

Совсем скоро он сделает Мидея своим - и никто его не остановит, никто не помешает, никто не выразит протест.

Фаэнон роняет свою ношу на застеленную постель - и тонет в наслаждении, как в омуте.

А вместе с ним, в наслаждении тонет и его желанный принц.

Chapter Text

Мидей уже без внутренних терзаний начинает второе свое погружение в пучину и впервые он узнает, что такое не быть ведущим в постели. 

Обучение альф Кремноса веками кружило вокруг того, как доставить омеге удовольствие, и в его войске все еще были талантливые юноши и девы, способные провести гон с малоопытным альфой, провести его через рвущие разум инстинкты владеть, подчинять и ломать. Из способных научить себя вести следовало составлять отдельный отряд, пригодный для вполне конкретной работы, к боевым действиям относящейся весьма опосредованно - ведь союзников не унижают, собратьев не ломают,  и в столь важной вещи, как разделение постели, любить можно разное, а практиковать лишь то, на что согласны обе стороны.

Мидей был хорошим учеником, но он никогда не был под другим альфой и с другим альфой как-либо, хотя неоднократно подчиненные умоляли его о посещении покоев хотя бы в качестве наблюдателя: иногда командиры его армии брали в свою постель альф младшего звания, и не всегда это было так уж добровольно и тем более по любви: несколько раз Мидею приходилось накладывать вето на желание излишне разгоряченных альф заполучить на ночь узкую дырку, когда волевые омеги не давали смутьяну согласия, а подчиненные альфы без шлема оказывались не уродами и не хвастали силой, достаточной для отказа без последствий.

Теперь Мидей проходит свой первый раз в роли принимающего и может лишь надеяться, что своим партнерам он доставлял хотя бы треть того удовольствия, которое доставляет ему Фаэнон: даже оглушенный похотью, вжимая его в постель своим весом, альфа нежит его, словно самую желанную, самую хрупкую омегу, и что-то внутри дребезжит от этой нежности, этой внимательности, когда с губ Мидея сцеловывают прерывистые вздохи и мешанину утробных звуков, будь то ворчание, скуление и даже стоны. 

Чужие губы везде, отвлекают и дразнят, зубы закусывают соски и те оказываются чувствительнее, чем Мидей думал. От удовольствия, выстреливающего золотыми протуберанцами по телу там и тут, поджимаются пальцы и перехватывает дыхание.

Чужие руки гладят, мнут его, словно тесто, и по мышцам бежит жар - Мидей ничего не может поделать с собой, сгорая от возбуждения и желания, умело разжигаемого поверх хаотического вожделения гона; все действия обретают смысл и направленность, когда от крепкой хватки на заднице принца прошивает горячая волна, от которой его член поджимается к животу, истекая предсеменем, которое чужой влажный рот собирает, прежде чем всосать головку.

Мидею никто никогда не доставлял столь бесстыдного удовольствия, поэтому он не сдерживаясь вскрикивает и видит звезды сразу же, стоит чужим пальцам скользко вжаться между его ягодиц.

Фаэнон смеется; это понимающий, полный темного удовольствия смех, и Мидей жарко вспыхивает скулами, поджимая губы: он кончил уже дважды практически без перерыва, и это совсем не похоже на то, что ему случалось проходить с омегами - те никогда не жаловались на длительность любовных единений с ним и никогда не проявляли такой изобретательности для доведения альфы до разрядки. 

Сейчас он кончает, как девственник, впервые увидевший перед собой обнаженную грудь. Если хотя бы один слух об этом покинет эти покои, Мидеймос просто опозорится.

Однако Фаэнон не комментирует это: он просто лучится самодовольством, на его губах играет знающая улыбка, подначивающая прыгать через голову в попытках доказать свою состоятельность. Мидей не ведется; он просто разрывается между удовольствием и необходимостью натянуть чужой рот обратно на свой член и, где-то между началом одного головокружения и его же окончанием, обнаруживает себя напористо давящим на чужую голову между своих ног. Светлые волосы, зажатые в кулаке, не отменяют поплывшего взгляда, когда Фаэнон поднимает на него глаза: припухшие от сосания губы и влажные дорожки на щеках оказывают неожиданно возбуждающий эффект, и Мидей едва успевает дернуть чужую голову выше, прежде чем кончает, пачкая чужое лицо своим семенем.

Фаэнона даже это ничуть не отвращает - он облизывает то, что может облизать, а потом, глядя ему в глаза, собирает пальцами остальное и всасывает до костяшек. Мидей жмурится до искр под веками и тянется к Фаэнону, больше всего на свете желая втереться в чужое тело и смешать их запахи - тот наскоро обтирает лицо и прижимается с готовностью, многое говорящей знатокам. 

Инстинкты, о чудо, как и прежде молчат - вместо желания разорвать горло посягающему на безопасность альфе, Мидей ощущает только растущую потребность повязать узлом и сквозь схлынувший острый голод гадает, как удается контролировать себя Фаэнону. Потом замечает жар, вжавшийся в бедро, и как Фаэнон шипит, стоит шевельнуть ногой, и ухмыляется - никак Фаэнон себя не контролирует, но как собака готов трахнуть наиболее удобный для себя предмет. 

Что ж, он вернет услугу.

Мидей тщательно облизывает собственные пальцы, следя за разгоряченным феромоновым снарядом у себя под боком, прежде чем касается чужого члена, с неприятным холодком по спине обнаруживая, что Спаситель - не нежная омежка и член у него немалый. Фаэнон крупно вздрагивает от первых движений кулака, утыкается в плечо, горячо дыша, поддает бедрами, задавая свой собственный темп. Он трогательно доверчив в этом мгновение, и, оглаживая скользкую головку пальцем, дразня навершие, Мидей пытается представить, как сам берет в рот. Располагается между бедер, встает на колени.

Принца никто не учил сосать, но, жадно наблюдая за чужим лицом, пока он ласкает плоть рукой, Мидей начинает думать, что не против попробовать. Не сразу и, зная Фаэнона - тот найдёт способ обставить это, как принуждение. Чтобы совесть принца была спокойна - он не сам становится мягкотелым, его заставляет злобный охемец.

Ну-да, ну-да.

Он пробует повторять все то, что делали с ним - целует и почти покусывает дрожащее горло, сосредоточенно обводит языком золотые линии татуировки на коже, прикусывает ключицу до легкого следа от зубов. Кусает грудь - он не младенец, чтобы посасывать, а на щелчок языком по соску Фаэнон отзывается дрожью удовольствия, успокаивая тревожное напряжение внутри.

Тело Спасителя хорошо вылеплено, его приятно трогать, на него приятно смотреть. Мидей увлекается и для него становится неожиданностью, когда его руку накрывает другая - Фаэнон напряженно смотрит своими потемневшими от возбуждения голубыми глазами из-под ресниц, сложное выражение его лица доходчиво объясняет: расслабиться, когда по нему елозит другой альфа, не получается. И либо Мидей более доверчив даже инстинктивно, либо слишком плохо старается вырубить способность соседа думать. Второе кажется более вероятным, но этого следовало ожидать. 

Отсутствие в их постели омеги обретает все более положительный окрас: Мидей все сильнее перестает считать себя отличным любовником и все сильнее боится оказаться посредственностью в чужих глазах. Тот факт, что Фаэнон, болтун и комментатор, молчит об этом, не делает ситуацию лучше. 

- Если ты будешь дрочить мне с таким лицом, я кончу с мыслью, что развратил девственника, - глухо говорит Фаэнон и даже выдавливает пару судорожных смешков, прежде чем Мидей решается сказать:

- Ты вновь недалек от истины, Спаситель, - в глазах Фаэнона мелькает острое чувство голода и торжества, и принц решается добить откровенной лестью, скрывающей его в себе неуверенность: - На фоне того, что умеешь ты, я всего лишь скромный ученик великого учителя.

Фаэнон рвано смеется; сжимать ладонь Мидея на своем члене и продолжать ею двигать это ему совершенно не мешает.

А потом он соприкасается своим лбом со лбом Мидея, и его шепот обжигает уши:

- Я хочу кончить на тебя и в тебя. Чтобы ты пропитался моим запахом и вся Охема знала, что мы принадлежим друг другу. По-моему, для великого учителя, мои желания слишком недостойны.

И сквозь колотящееся в горле сердце Мидей отвечает ему, тяжело дыша:

- Начни с малого: кончи для меня, Спаситель?

С тяжелым стоном Фаэнон наконец-то кончает, и его семя попадает Мидею на грудь, на живот, стекает по руке. Зубы альфы выступили в моменте и Мидей терпеливо закрывает глаза на то, как они схватили его за ожерелье на шее - сам виноват, что не снял.

Фаэнон мог вцепиться ему в плечо и пометить.

Мидей дожидается, когда измотанный партнер утомленно обмякает, сгребя его вместо подушки, и пробует чужое семя самым кончиком языка. То оказывается горьким, как чужие длительные ожидания.

В следующий раз он будет лучше.

Chapter Text

Фаэнон тяжело выдыхает и опускается поверх чужого тела, позволяя нутряному мурлыканью свободно вырываться из горла. Мидей крепче сжимает подушку и обмякает: его тесная дырочка крепко сжала узел альфы, и Фаэнон восхищен этой способностью к принятию, достойной воспевания.

Вместо золотого ожерелья плечи, спина и грудь его сокровища украшены укусами. Метки не останутся надолго, поэтому Фаэнон запоминает увиденное и особенно нежно касается поцелуем багрового укуса на чужой шее под волосами. Мидей вздрагивает и сжимается на узле, хрипло выдохнув. Его пальцы царапнув постель замирают, но Фаэнон будет ласкать и лелеять воспоминания, как Мидей бился под ним дрожащей бабочкой, нанизанный на член, как на иголку, все эти пленительные часы.

Самое главное, принц оказался еще более стеснительным, чем Фаэнон мог вообразить: едва дела коснулись не сражений и не опыта в них, Мидей, ощутивший собственную неопытность отчетливее чем когда-либо, так прелестно стушевался. Фаэнон ужасно жалеет, что не видел его, когда Бессмертный был чуточку моложе - он бы подрался со всем войском Кремноса за право провести с ним первую ночь первого гона и научить любви по-настоящему, а не тому жалкому перекусу, который омеги Кремноса выдавали за пиршество, получив в свои руки единственный способ контролировать собственных альф.

Мидеймос, сложись судьба, был бы прекрасным омегой. Он не был бы более кротким - омеги Кремноса по сию пору могли скрутить нахальничающих охемских альф рогаликом. Он не был бы менее впечатляюще сложен или менее силен. Зато он был бы открыт к выбору альф- 

Но Фаэнону тогда пришлось бы беспокоиться об этих причудливых традициях образовывать тройки с двумя альфами - понятно, что в Кремносе альф всегда рождалось больше, чем омег, и начавшие отношения на поле брани альфы вынуждены были сообща выбирать спутника, чтобы продолжать род. Непонятно, держался ли Мидей этих традиций до него? Не встретил бы он тогда принца-омегу с двумя супругами? Пал бы тогда Кремнос вообще, решился бы Еврипон избавиться от сына, науськанный наместником, или снисходительно отмахнулся от омеги, живо пристроив в удобные руки, пока принц не отрастил себе мозги? Существовало бы пророчество и кто его изрек: лживые пророки Оронис или же истинные светочи, имевшиеся в самом Кремносе? 

История не знает иного пути, и все сожаления Фаэнона в основном пусты: он не может не думать о том, каким был бы их общий ребенок, будь судьба иной. Каким счастьем и отчаянием было бы увидеть Мидея в тягости, зная, что в любой момент все окончится. Как яростно они боролись бы, понимая, что за их спинами осталось дитя в колыбели, и отступать - некуда. 

Они в жизни не знали мира, так быстро все стало плохо, но какой яркой и короткой показалась бы им другая жизнь, придуманная в голове златиуса.

- Какое счастье, что я не писатель, - вздыхает Фаэнон, не пожелав делиться всеми этими мыслями и фантазиями. Мидей под ним отчетливо стискивает зубы - его гон окончился почти два дня назад, и оставаться на узле альфы для него почти наверняка неприятно. Особенно с учетом его регенерации и неоднократности вязок - Фаэнон только первые пару раз был в восторге от возвращающейся узости, а потом понял, что во время гона тратить столько часов на подготовку не очень удобно.

Мидей горячо одобрил эту мысль и предложил свой член в полное распоряжение задницы Спасителя - хоть один раз, но Фаэнон на себе испытает прелести растяжки.

Фаэнон мстительно заставил его кончить на пальцах за это.

Жизнь двух парующихся альф сталкивалась с неочевидными трудностями, которые сложно было представить людям, с близкого расстояния наблюдавших за одурманенными последователями Мнестии.

- Если для тебя это трудности, то сходить с ума по возвращению из Янусополиса вообще не следовало, - отзывается Мидей на это высказывание и вздыхает с облегчением, когда узел Фаэнона спадает.

Расцепляться - отдельный сорт удовольствия, но Фаэнон тонет в удовлетворении, когда на дрожащие от усталости бедра вытекает немного его семени, лишний раз помечая запахом.

Если Мидеймос когда-нибудь узнает, что Фаэнон воображал его омегой, их отношения станут самыми короткими в истории Амфореуса. По его логике все просто и закономерно: если воображаешь себе лучшую версию любимого человека - то никакой это не любимый человек.

Как при этом в его голове укладывался образ Анаксы, про которого даже осведомители собирали крохи известий - загадка.

- Я сходил с ума задолго до Янусополиса, - улыбается Фаэнон и, стоит Мидею перевернуться на бок, прижимается к его спине, игнорируя низкое ворчание, родившееся в чужой груди.

- Ненасытный, - рычит Мидей, ловя Фаэнона за руку, стоило только повести ладонь по его животу вниз. Тот смеется и торопливо приподнимается, чтобы поймать и оцеловать эту жестокую, но любимую ладонь, прикусывая и лаская языком чувствительные костяшки. 

От очаровательно скованного партнера, тушевавшегося под ним во время ласк, не осталось даже следа, но Фаэнон расплывается в ухмылке: он будет помнить об этом милом создании. Да и Мидеймос, надевая свою броню, тоже будет вспоминать об этих днях - он провел часы с широко разведенными бедрами, пока Фаэнон неустанно ласкал и трахал его задницу, и на бедрах не осталось места для укусов и поцелуев, так тщательно Фаэнон пометил там все, зная, какая зона будет прикрыта всего лишь тканью.

Если бы Фаэнон был художником, то Мидей стал бы его холстом для любовных картин.

Деликатный стук в двери предвещает подачу ужина. Фаэнон уже привык отзываться вместо принца - в конце концов, несколько дней рот Мидея был занят одними стонами да всхлипами, и Фаэнон до сих пор не понимает, как они не проспали все самые сладкие деньки, праведно трудясь на ложе.

Мидей с полным облегчения стоном натягивает на свои бедра покрывало из льна, едва Фаэнон легко соскакивает с постели. Под легкий смех альфы, принц подгребает к себе подушку, явно намеренный урвать хоть немного сна перед приёмом пищи - потому что остаться голодным Мидею не позволят.

За тяжелыми портьерами свет Кефала не виден, и приятный полумрак играет тенями по телу. Фаэнон наскоро находит тунику, сильнее пропитавшуюся ароматом возлюбленного, и, наплевав на несправедливую длину ткани под поясом, - чтоб Мидей в такой ходил вне купален, пир для голодных взоров! - решительно приоткрывает дверь спальни.

Только чтобы нос к носу столкнуться с Анаксагором.

И время останавливается. 

Chapter Text

Анакса всегда считал себя умным мальчиком - для того, кто рос в Роще Муз и каждый день покидал Идилию, явление более чем нормальное. Вокруг большую часть времени были ученые и те, кто себя за них выдавал, и он пропитывался всеобщей важностью любых событий, восхищался открытиями, слушал диспуты и помогал в демонстрациях. 

Люди вокруг в основном были благожелательны благодаря своему рангу, либо с уважением относились к ученику Рощи - Анакса не был закреплен за кем-то одним, перепархивая между сферами своих интересов, как бабочка с цветка на цветок. Как и предполагалось, в процессе удовлетворения любопытства его поджидал успех и всеобщая поддержка: он совершал новые открытия, прославляя ученых Рощи, и в Идилии и за ее пределами его имя стало широко известным задолго до того, как он преодолел порог хотя бы совершеннолетия.

Первая же течка сбросила с окружающих маски лицемерия: он был окружен волками в овечьих шкурах. Стоило впервые войти под сень священного древа подпоясавшись серебряным поясом, источая легкий аромат благородных рощ Керкес, от него отвернулись все, кого еще неделю назад он звал наставниками и друзьями.

Талантливый омега не был нужен в качестве соперника десяткам точно таких же омег. От него ждали, что с его складом характера, он станет альфой.

Ожидания не окупились, а спустя еще два дня Анакса узнал, что на его счет имеется пророчество. И ладно бы оно было одно, так ведь их оказалось целых два - в одном.

Первое заставило ученых испугаться и начать презрительно сплевывать от одного его вида. Второе заставило зазвучать со всех сторон глумливый смех остальных.

“Воспитанник Рощи, слуга с именем господина, он гасит веру в сердцах;
И последнее сердце, что он погасит, будет ядром пламени Керкес.
Встретив любовь, он угодит в объятия Раздора.”

Диспуты для него закончились, исследования тоже. Анаксу не скрываясь теснили из Рощи, забирая у него все, что он имел по праву. 

Чтобы не было шансов украсть мудрость Керкес, ему запретили вход в священную рощу и прохождение дальше внешнего кольца. Вкушение плода мудрости ему не грозило и прежде, теперь даже смотреть в ту сторону стало запрещено.

Как следует из второй части оглашенного публично пророчества, всякая симпатия и сострадание к нему стали порицаться - все боялись взора Никадора, обращенного на Рощу муз. Найти себе не возлюбленного, а хотя бы спутника для проведения цикла, превратилось в испытание. Каждый воин, шагнувший под сень Рощи, очень быстро уводился в противоположном от Анаксы направлении, даже если ради этого кому-то приходилось воина для начала соблазнить, бесстыдно предлагая себя спустя уже квинту деления хронометра.

Воины не ведали, за что им такое счастье, а в Роще все больше помощников ученых были вынуждены покидать вслед за ними свои дома - будто осененные благословением плодородия, омеги оказывались в тягости с первого же возлежания. Безо всяких течек, семя укоренялось в их телах и неизменно давало всход. Счет на десятки быстро перешел в счет на сотни. Замшелые пеньки, оставаясь без прелестных спутников, ублажающих похвалами их неизмеримое эго, хватались за голову и все чаще проклинали глупого Анаксагора.

Так, каждый свой цикл, как и самый первый, Анакса проводил в одиночестве, все больше погружаясь в забвение, как ученый. 

Именование же его Глупым прижилось не менее хорошо, чем прижились сплетни. Анакса в ответ не гнушался проявлять черты характера, иметь которые омеге было просто неприличным.

Потом отпрыски Никадора все-таки обратили свое внимание на Рощу, и ученые заговорили уже совсем по-другому. Ведь как Анаксу ни проверяли, никакими любовями вокруг него не пахло - просто пророчества не зря бывают истинными и ложными. 

Истощенный, измученный презрением, Анакса с мрачной улыбкой смотрел, как Рощу поглощает Черное течение. Роща Муз блекла, пока не стала казаться мертвой, растеряв все свое величие прошлого - остался лишь аромат Анаксы, в котором ученые и то разглядели насмешку и дурное предзнаменование.

В Охеме, куда беженцы стекались со всего света, будто тот сделался легендарной Аркадией, от Анаксы отвернулись окончательно, оставив в одиночестве, без средств, имущества, имени и прав.

Так он оказался одним из тысяч скитальцев, так оказался в купальнях Мраморного дворца, где приглянувшись горожанину, сделался гостем скромного домика на одной из одинаковых охемских улиц. Ему позволили занять комнату, баловали его, скупая дурацкие книги - в лучшем случае безвкусные мифы и романы, все до последнего посвященные Мнестии, будто Охема не купалась в сиянии взора Кефала.

Анакса впервые на себе испытал исключительно топорные попытки в обаяние и приучился не комментировать действительно одиозные симптомы воспаления интеллекта, но вскоре соседи стали живо представлять его тем, кем он не являлся - не более, не менее, а самым настоящим спутником мужчины, геозавром задирающего голову от гордости .

Анакса считал себя умным мальчиком, поэтому предпочел не разубеждать, не разрушать чужих заблуждений - все равно ему негде было больше жить, а работа украшением дома не обременяла и не требовала от него чудесных усилий - он натренировался быть декорацией еще в Роще.

А потом пришел цикл. От голода и лишений он сбился у Анаксы, затухнув почти на полгода, чтобы, улучив малейший проблеск в бесконечном отчаянии, испортить все, что было возможно, снова. 

Длить нелепость стало опасно. Анаксагор предупредил, что не ждет помощи и не желает общества - альфа расстроился, но принял образ терпеливого человека, способного домыслить, что за горести заставляют юношу сторониться близости, исцеляющей сердце.

 Анакса вновь не стал его разубеждать. Он закрыл дверь, приготовив себе пару кувшинов воды и блюдо фруктов - объедать альфу сильнее показалось неуместным. После цикла он планировал отправиться куда-нибудь еще - куда угодно, лишь бы найти себе дело.

Это была его первая ошибка. Запах священной рощи разнесся по улочкам Охемы и напомнил кому-то не слишком брезгливому, кому он принадлежал. Чья-то злоба восстала из страха перед черным течением и заставила искать источник аромата.

Анаксу нашли. Нашли дом, где он получил приют. Нашли хозяина. И поведали о пророчестве. О судьбе быть златиусом, которой Анаксагор так и не последовал. И о том, что любовь Анаксы Глупого принесет Раздор.

Янусополис страдал от нападений отпрысков титана уже три лунных месяца, и беженцы оттуда шли потоком, как шли из Рощи муз, пока не погибли от голода, схваток друг с другом и черного течения. 

Янусополис был ближайшим соседом Охемы.

Вернувшийся домой альфа был пьян, потому как всякое знакомство, похоже, включало в себя возлияние нефильтрованной амброзии, и багров от гнева, словно мед в рубиновой чаше.

Анакса узнал это в тот момент, когда закрытая дверь пала от ударов меча. Щепа разлетелась, словно боевые иглы, один из таких кусочков полоснул его по брови - после он сделает вторую ошибку, остановившись, чтобы выдернуть помеху. Неприятная боль не только в животе и разгоряченная кровь ослепят его еще сильнее, и когда альфа замахнется на него осколком разбитого сосуда, чтобы навсегда отметить лживое лицо знаком, что не сотрет время, Анакса за кровью не успеет увидеть этого вовремя.

Его лицо будет ранено второй раз, уже не так мимолетно.

Лучше бы это был меч.

Анакса никогда не сможет вытравить из памяти, как он закричал от боли. Альфа был слишком близко, его запах сводил с ума своей вонью, а Анакса был так слаб перед его гневом. Он просто вытянул руку и толкнул нависшего над ним мужчину ладонью в грудь. Он был оглушен его ором, внутри бурлило отвращение к летящей слюне и к запаху этого человека. Он просто хотел, чтобы тот замолчал и отошел.

Он никогда не забудет, как под ладонью сложились ребра и альфа вылетел в окно, проломив своим телом часть каменной стены, будто та была ширмой. Тишина обрушилась со всех сторон, такая, что сделалась не менее оглушительной. Крик затих эхом вдали, оставив после себя звон в ушах.

Альфа умер и не понял, что его убило. Анакса сам не понял, как у него это вышло - он даже выпрямиться от боли не мог, пока его не выволокли на улицу и не поставили ровно. 

Вокруг быстро оказалась стража, много-много стражи, наставившей копья на одного не слишком адекватного омегу, страдающего от течки в самый острый ее период. От его одежды воняло кровью и запахом альфы - выводы однозначные, драма на ровном месте, и целая трагедия, ведь кровь омеги - золотая. 

Позовите златиуса!

Анакса думал, что сойдет с ума прямо там. Оказалось, что ему не нужно никакой любви, чтобы сеять раздор.

Вот так шутка.

Chapter Text

Фаэнон показался ему лучшим, что с Анаксой случилось - лучиком доброты и света среди бесконечного мрака пренебрежения и отвращения окружающих. Могла бы случиться госпожа Кастория, и он узнал об этом уже в Мраморном дворце, ассоциации с которым у него никак не вязались с чем-то безопасным. 

После госпожи Аглаи это ощущение усилилось. После допроса, на котором он был честен, но под конец скатился в давно зревшую истерику, ощущение небезопасности стало его постоянным спутником.

Ему нигде не было места, и он сам это знал, даже если ему улыбались, тепло приветствовали и сочувственно смотрели вслед - его лицо оказалось обезображено навеки. Трагедия для омеги без спутника или партнера. Шансы встретить приличного альфу в Охеме умерли вместе с известиями о том, что Анакса златиус - теперь перед ним распахивались двери, но не было дверей, которые вели бы к чьему-нибудь сердцу.

Однако всякий раз, когда Анакса выбирал местечко повыше, чтобы поставить точку в драме своей жизни, его почти волшебным образом находил Фаэнон. И вел его за собой, бесстыдно взяв за руку.

Неудивительно, что Анакса влюбился.

Тогда у него еще не было друзей, но он знал, что госпожа Аглая с радостью выслушает его. Он жаловался ей со вкусом и полной самоотдачей. Они устраивались в купальне златиусов, служанки меняли закуски на более свежие, а швеи выстраивались в почетный караул, чтобы сохранить секреты.

- Меня с ума сведет господин Фаэнон, - раз в пару дней начинал диалог Анакса. Аглая вся обращалась в слух, и омега с удовольствием рассказывал ей, как Фаэнон водил его на прогулку в одну закусочную в городе, и там они встретили господина Мидея. Месяц жатвы - он сказал, что частенько посещает это местечко, чтобы перекусить свежим, пока никого нет на улицах. На улицах, вообще-то, ходили толпы народа, но его высочество смотрел так, словно каждый человек вокруг - пустое место, и Фаэнон высмеял его за это! Господин Мидей обещал угостить его своим кулаком, если Спаситель не перестанет его позорить.

- А вчера… - с деланым безразличием рассказывал Анакса, потроша десерт на тарелочке перед собой, и подробно пересказывал, что было в библиотеке. А потом как он сходил с Фаэноном кузницу и увидел, как принц лично перековывает себе какую-то приблуду. Ну, или рядом стоит, не столь важно.

Вежливое внимание Аглаи было великолепно. Ее вздохи от имени “Мидей” - не очень. Однако Анакса все равно проникался к ней своеобразной приязнью - им обоим нравились какие-то излишне сложные мужчины, на ровном месте не видящие, когда им симпатизируют.

Радость Анаксы от зарождения глубокого чувства в груди отравляло только одно: пророчество. В Охеме его конечно же тоже уже слышали, и драмы из этого никто не делал. И пока Анакса небезосновательно воображал себе Фаэнона без накидки, слегка ворча на разоблаченного принца рядом с ним, замечаемого неподалеку в полуголом виде днем и ночью, внутри у него все туже сворачивался клубок страха: раздор - значит Никадор, а Никадор - это значит Кремнос… 

Словом, сближаться с наследным принцем каструм Кремноса Анакса был согласен только в следующей жизни. А она обещала настать очень скоро, если он посмеет проникнуться хмурым очарованием друга-побратима Фаэнона и увлечься альфой, на которого вздыхала половина Охемы, и - о, ужас - госпожа Аглая.

Последняя политику пояснила ему очень быстро и доходчиво: _ есть Фаэнон - самый прекрасный златиус на земле, которому судьбой предначертано всех спасти, чье происхождение и воспитание, тем не менее, без сомнений выдают в нем не самое высокое рождение. Прекрасный выбор для влюбленности, Анакса, стать его принимающим станет настоящим счастьем.

А есть наследный принц Мидей. Почти коронованный царь - стоит найти Кремнос и победить титана, как его ожидает трон. И планирование брака - потому что столь запущенный полис не может быть в столь тяжелое время без присмотра царицы.

Аглая - аристократка Охемы и полубогиня. Златиус. Она хорошо воспитана и разбирается в военном деле, владеет тактикой и стратегией, и способна быть достаточно жесткой, чтобы прикрыть спину воинственному супругу. Они созданы друг для друга и более чем совместимы - она проверила это наверняка.

Их ждет великое будущее. Вместе.

Логика была проста и несокрушима. Анакса при всем своем ехидном скепсисе по жизни не мог придумать ни одного контраргумента, да и не хотел - он не так долго был в городе, чтобы увидеть хоть одно препятствие на пути женщины, а ему самому Мидей попадался неподалеку с частотой, достойной подозрений. Будто еще немного - и начнешь об него спотыкаться в собственных комнатах.

Что забавно, как раз в комнатах или подле них, Анакса никого из альф не видел, если тот же Фаэнон не оставлял записочку, что заглянет в день х, в час у, в квинту z.

Анакса считал себя мальчиком умным - если альфа столь обстоятельно кружит вокруг тебя день за днем, этот альфа чего-то хочет - по предыдущему своему опыту, выводы Анакса сделал вполне закономерные и имеющие право на шанс оказаться правильными.

К циклу, если тот придет после случившегося, он подготовился - прикупил постельного белья на скромные эквилибры, заработанные в городе, запасся перекусами и как мог привел в порядок постель, наскоро выпросив себе ложе побольше у кастеляна. Тот, оценив скромность покоев целого златиуса, приказал заменить половину обстановки, прослезился с бережливости омеги и на прощание пожелал оказаться в гнездышке с самым надежным спутником, какого только получится отыскать.

Анакса именно так и планировал поступить. Коротая дни, он доделал для себя легкое оружие, которое еще предстояло испытать и которое требовало сопровождение за стены с надежным спутником…

Кто же мог представить, что в тот день, когда Анакса сговорится о встрече с Фаэноном, того срочно пригласит на вылазку в Янусополис за беженцами госпожа Трибби? Увы, записку с извинениями он найдет уже после всего случившегося, а тогда он нечаянно-негаданно оказался за воротами Охемы в обществе бесчисленных отпрысков титана - и Его Высочеством, не иначе как чудом пошедшим отбивать наступление на Охему в одиночку.

Там Анакса своими глазами увидел, как сражает лев без прайда, которому под ногами пришел мешаться какой-то ученый из Рощи, вздумавший опробовать свое оружие не в безопасной обстановке тренировочного плаца, а в настоящем бою. Одно то, как мужчина пробивал к нему путь телами и среди тел, давая место спрятаться и позволяя оставаться за своей спиной, перехватывало дух. Анакса не был совсем уж тепличным цветком, физическая подготовка требовалась для ритуалов и церемоний, но сравниться с силой и выдержкой принца? Даже рядом не стояло. 

Анакса клянется, что после возвращения станет уделять ежедневным разминкам больше своего внимания - хотя бы ради красивой фигуры. Ему льстит, как Мидей не сводит с него глаз, даже если это наверняка сопровождается мыслями в духе "неумеха" и "куда полез". За его спиной, Анакса впервые действительно ощущает себя защищенным с тех пор, как оказался в Охеме. И ходит он за ним шаг в шаг с таким чувством, будто бы каждый поверженный враг - всего лишь еще один камешек на пути к истинному спокойствию и беспечности.

Странно, что он никогда не думал об этом рядом с Фаэноном, самым надежным, по словам Трибби, златиусом из всех.

Начало цикла прямо во время боя стало полной неожиданностью и он из последних сил вцепился в оказавшегося рядом мужчину, хватая побелевшими губами загустевший воздух и судорожно анализируя. Анакса ошибся почти на день в своих прогнозах, основанных на вычислениях частоты гонов Фаэнона, щедро подсказанных Аглаей. Ошибка не критичная, но тревожная - либо информация была ошибочной с самого начала, либо Анаксагор сам себя обманул в своих ожиданиях.

Жар и возбуждение во всем теле быстро сплавляются со слабостью, а за ними приходит боль и Анакса прокусывает губу, сдерживая стон. Мидей оказывается совсем рядом - разгоряченный, потный и удивительно деликатный, даже по-своему грубовато-нежный, хотя только что убивал врагов - всех, какие попадались на глаза, не делая различий между трудными и легкими для пешего воина, ничем не вооруженного, целями.

Анакса честно не желает стать обузой для альфы в такой момент. Он даже пытается отказаться от этой заботы, предлагаемой так щедро и человечно, без отсылок на этикет. Небольшая дезориентированность - не проблема-

Мидеймос заставляет его забрать свое мнение назад, склоняясь нос к носу, а потом - касаясь его вспыхнувшего лица губами.

Анакса дважды уверен, что его поцелуют. Мидей - дважды проявляет недюжинную силу воли и не позволяет себе воспользоваться заторможенностью течного спутника. От чужого благородства и растущего чувства безопасности у Анаксы болит в груди. 

Тем неожиданнее почти сразу же ощутить ответную вспышку аромата от Мидеймоса - альфу утягивает в гон вслед за ним, и это становится откровением. Анакса тонет в сладости винограда и сам не помнит, что и как отвечает, прежде чем оказывает на руках принца, растерянный. 

Он ожидал, что откликнется Фаэнон.

Вместо этого факелом во тьме вспыхнул Мидей, и Анакса мечется между здравым ужасом перед этим открытием - пророчество, Кремнос, раздор, Аглая - и умиротворением существа, нашедшего для себя идеал спутника.

- Ты ненормальный, - шепчет Анакса, когда хочется плакать от безысходности, и остается полностью очарован ответной ухмылкой.

Мидеймос шутит разом над собой, над своим титул и даже над своим народом, применяя чисто охемский юмор к самому себе, и кажется как никогда близким, простым и понятным. И очень, очень безопасным. Анакса думал, что он влюблен в Фаэнона? Забудьте; Мидей за две квинты преодолел расстояние, которое Анаксагор выстраивал между ним и собой последний месяц.

И остаток этого расстояния ему оставляют из одной лишь вежливости и воспитанности: Мидей не остается в его покоях. Более того, он недоволен, что у Анаксы нет служанки, и присылает ему одну из своих!

Анакса не успевает сказать, что ему в принципе никто не служит, потому что так все остается недолго. Вскоре его комнаты приводит в порядок самая красивая из женщин Кремноса, виденных Анаксой, и тот понимает, отчего принц столь равнодушен к красавицам вокруг и почему столь плохо видит усилия Аглаи привлечь внимания - те разбиваются о волевых красавиц, служащих принцу, как море о камни.

Анаксе тоже не на что надеяться - его лицо симпатично, но он не сравнится с настоящей красотой, тем более изуродованной шрамом. Его оружием всегда был излишне острый язык и немного ум, но он не интриган и с интеллектуальной гибкостью и ловкостью кукловода-Аглаи не имеет никакого сравнения. 

Он действительно Глупый Анаксагор. 

Омега почти разочарован, когда ему приходится неделю провести в постели, покорно принимая отвары, которые ему дает служанка Мидея. Все их он хорошо знает, все их ему уже приходилось пить, но никогда и никто прежде не обтирал ему лицо, никто не шептал жалостливые утешения.

Никто не слушал плач, каким одиноким и нелюбимым он себя ощущает, до этого дня.

Игнис помогает ему одеться, когда ему становится легче, и проводит до покоев Мидея, а потом уводит назад, когда ему вновь становится тяжело - он ощущает запах альфы и тело предает его снова. Более того, он ощущает обоих альф, хотя о Фаэноне никто не слышал и не говорил. Он ощущает их, даже если слуги принца старательно маскируют господ в покоях своими феромонами и благовониями, и его сердце рвется из груди, туда, к ним.

К одному или обоим - он не знает, да это и не важно в тот момент.

Возможно, он немного сходит с ума. Встревоженная Игнис выполняет все его желания, но толка нет - стража преграждает им путь, талантливо не демонстрируя бесстыдному омеге, что она ощущает ее нужду. Они вообще не реагируют на течку, ни словом, ни делом, будто и нет её. Профессионализм, достойный восхищения, на которое нет сил - ибо все они уходят на досаду. 

Это живая стена между ним и желаемым, которую он не способен преодолеть до самого окончания личного безумия, и Анакса кусает губы от волнения, когда стучится в чужие двери на седьмой день.

На удивление - его пускают. Смеряют взглядами со всех сторон, конечно же; слуги что-то ищут, что-то достают, протирают, что-то готовят. 

А Анаксу проводят дальше, туда, где расположены двери в личные комнаты. Служанка, ведущая его, оставляет его у входа и удаляется раньше, чем Анакса успевает хоть что-нибудь спросить.

Приходится взять себя в руки и постараться не морщиться - он все еще слаб после этой недели. Красивая одежда висит на нем, как на вешалке.

Он стучит и понимает, что не знает, о чем говорить. Он так долго и безуспешно пытался сюда попасть, что забыл придумать, что говорить, когда у него это получится! 

Дверь не открывается долго, зато когда открывается... 

Фаэноном будто долго ломали мебель и били о стены, на его коже - синяки в виде следов пальцев. Он пахнет Мидеем слишком сильно, слишком интимно, чтобы не понимать подоплеку - сердце Анакса падает вниз и разбивается о пол, когда он понимает, что альфам изначально никакой омега и не был нужен - они отлично проводили время вдвоем.

Но не успевает он открыть рот, чтобы извиниться и уйти туда, откуда пришёл, как Фаэнон ему улыбается - устало и чуточку криво, и кивает головой на комнату, шире распахивая перед ним дверь:

- Входи.

И Анакса, не чувствуя ног, оцепеневший и онемевший, входит. 

Дверь не скрипит, но от этого не менее зловеще закрывается за его спиной. 

Chapter Text

Анакса всегда считал себя умным мальчиком... 

Пора было забыть эту мысль, вычеркнуть её из собственной головы - не было у него ума, одна только глупость, разом отсылающая к нелестному прозвищу, делающемуся все более подходящим.

Фаэнон не тянет его за руку, как когда-то, но Анакса не может не следовать за ним, будто попав под зачаровывание. Во рту сухо - он продолжает попытки осмыслить то, что понял, а взгляд сам цепляется за рельефную спину со следами ногтей, за укусы на плечах, будто Фаэнон сошелся в борьбе лицом к лицу с грязно дерущимся противником, и Анаксу накрывает очередным осознанием: Фаэнон смог заломить Мидея лицом к лицу. Судя по тому, что златиус остался в живых и теперь источает удовлетворение на всех уровнях восприятия - успешно.

Альфа в гоне, которого берет другой альфа - Анакса из очень строгого места в плане воспитания, поэтому он даже не слышал о подобном никогда. Возможно ли, чтобы двое альф не вцепились друг другу в глотки, едва первый посягнет на неприкосновенный тыл второго?

Десяток шагов кажется бесконечным, а потом Анакса в полумраке едва не падает, не заметив ступень, и Фаэнон чудом ловит его под руку. Смеется тихо; от него веет усталостью, но счастьем, и Анакса чувствует себя все более жалко - он никогда не заставлял Фаэнона выглядеть так. Так беззаботно, так довольно, так гордо.

Нравился ли Анакса Фаэнону вообще хоть когда-нибудь или омега все это время профессионально занимался самообманом?

Гнетущая мысль обрывается, едва Анакса бросает взгляд в сторону: спальня принца действительно спальня. Большая, просторная, обставленная скупо, но все равно роскошно - лежаки застелены льняными покрывалами, богато окрашенными в красный, немногочисленные резные полки хранят предметы, место которым в царской сокровищнице, а небрежно сложенные в соседних секциях свитки тускло блестят золотом держателей. 

И принц, главное сокровище этих покоев, тоже совсем рядом - мощный силуэт, обрисованный тонким сукном покрывала весьма отчетливо. Анакса глаз не может от него оторвать, когда Фаэнон едва слышно вздыхает совсем рядом, а потом говорит, и в голосе звучит его улыбка:

- Ох… Он и правда уснул.

Анакса согласно кивает, а потом слегка ежится и переводит смущенный взгляд ниже, тут же краснея еще гуще.

Вопреки полумраку и игре теней от закрытых плотным бархатом окон, фонарей в стратегических местах хватало, чтобы отчетливо различать интерьер. И не интерьер. Роскошное ложе принца несет следы всех прошедших беспокойно дней: оно измято, на белой плотной простыни заметны складки и пятна. Анаксе неуютно, когда он понимает, что последняя близость альф кончилась едва-едва перед самым его приходом, и запах этой близости продолжает витать в воздухе, уговаривая рефлекторно оттянуть воротничок под понимающим взглядом.

Но сам Мидеймос глубоко спит. Его не тревожат взгляды и присутствие нежеланных гостей в лице Анаксы. Омега впервые видит его не хмурым, не глядящим свысока, не с кривой ухмылкой над очередной историей Фаэнона. Его лицо из величественного сделалось ослепительно красивым, и Анакса с потрясением понимает, что впервые видит Мидея выглядящим на свой возраст - что-то за двадцать - а не хладнокровной особой королевских кровей, умудренной мудростью столетнего старца сообразно пережитым испытаниям.

Он красив, он действительно красив. Его тело - предмет для зависти половины жителей Охемы, не говоря уже о стражах и действующих служащих армии. Кажущийся массивным и коренастым в доспехах, на самом деле Мидей высок, широк в плечах и узок в бедрах, однако его тело вылеплено титаном с явной любовью к воинскому искусству - не будь Никадор безумным богом, атакующим полисы один за другим, Анакса вознес бы горячую молитву за эту пленяющую взгляд тщательность.

Зарывшись вдруг носом в подушку, Мидей отворачивается от света, плечевой браслет ловит блики по драгоценным камням и узорам, а Анакса обращает внимание и на другие вещи. Например - на глубокие укусы у него на шее и едва заметные розовые пятна по всему телу, потому как покрывало сползло почти до самых бедер и каждый самый крохотный синяк стал отчетливо заметен. Требуется несколько мгновений, чтобы Анакса осознал, что это остатки собственнических отметин, и с новыми силами горячо раскраснелся, торопливо отводя взгляд. 

Фаэнон не отвлекает его, но теперь слегка тянет за запястье, предлагая перейти в зону отдыха немного в стороне - там есть лежак со спинкой, на который они опускаются вдвоем, и Фаэнон тут же подтягивает поближе серебряное блюдо с кувшином и тройкой кубков. В два он разливает напиток, в свете огня отдающий багряными отблесками, и Анакса поначалу крутит головой в ответ на протягиваемый кубок, пока златиус не улыбается ему, едва сдерживая смех.

- Гранатовый сок, - доверительно сообщает он. - Мидей не пьет вина - обычно если то оказывается в его кубке, нужно срочно искать нового виночерпия.

- Потому что предыдущий ошибся? - закономерно предполагает Анакса, и улыбка Фаэнона становится странной.

- Потому что предыдущий мертв, а тот, кто принес вино в этот раз, вообще не виночерпий, - безмятежный взгляд Фаэнона не вяжется с его словами, и Анакса цепенеет от ужаса. Лишь мучительно терзающая сердце тоска заставляет его встряхнуться и взять себя в руки, внутренне напружиниваясь и сосредотачиваясь на происходящем.

Однако Фаэнон, выпустив эту парфянскую стрелу, уже совсем не горит желанием продолжать тему. Он силой вкладывает кубок в руку Анаксе и пригубляет из своего, слегка поморщившись, когда сок попадает в ранку на губе.

- Ух, проделки Загрея, не сок, а настоящий уксус, - ворчит он, тут же облизывая и втягивая в рот нижнюю губу, и Анакса непроизвольно зачарованно смотрит на него, придя в себя только от собственного сглатывания, отдавшегося болью в горле. Румянец, утихший было вдали от провокационных картин, рисующих возбуждающий вид заласканных принцев, возвращается с новыми силами.

Глаза Фаэнона все сильнее лучатся насмешкой, и Анакса не может понять, насколько она беззлобна. От горечи у него сжимается сердце и он торопливо пригубляет сок - вкусный, на самом-то деле, но после первого глотка омега чувствует, что потерял желание продолжать пить. Однако кубок очень удобно держать в руках, и он автоматически вертит его в ладонях, вяло контролируя плескание жидкости о стенки сосуда.

- Что привело тебя сюда? - вновь подает голос Фаэнон, задавая, в общем-то, нейтральную тему для разговоров. Но Анакса в ответ лишь дергает плечом, ощущая за этими словами что-то неприятное.

- Я не знаю, - говорит он в конце концов совершенно искренне и поднимает на Фаэнона взгляд. Тот вновь поднес кубок к губам, но Анакса замечает, как он приподнимает брови, и тихо поясняет:

- Всю последнюю неделю, каждый из прошедших дней я знал, зачем прихожу к этим дверям: чтобы оказаться рядом с моими альфами, запах которых от меня не могли скрыть ни благовония, ни слуги. А теперь - я не знаю, - горечь прорывается и он не в силах ее побороть, когда продолжает, едва справляясь с растущим в горле комом: - Я не знаю даже, что было правдой, а что - всего лишь моими бреднями. Теперь мне кажется, что я все выдумал - начало своего цикла вслед за началом твоего, начало цикла господина Мидея там, за воротами Охемы, - Анакса говорит все быстрее и сбивчивее, и его вначале робкие слова все сильнее похожи на обвинения. - Выдумал хорошее отношение к себе, выдумал заинтересованность, выдумал... Все, все выдумал! - Анакса хватается за голову, не в силах перебороть нарастающую панику от самой идеи надуманности любви, и позабытый сок выплескивается по его руке, наверняка безвозвратно пропитывая многослойные рукава одежд. Резьба кубка даже ранит его побелевшие пальцы.

Фаэнон поспешно отставляет свой кубок и забирает оный у него, прежде чем заключает в крепкие объятия. Анакса заходится в сухих рыданиях, пару раз ударив по чужой груди кулаком, но его сжимают лишь крепче, укачивая и шикая в макушку.

- Это... сложно объяснить, - судорожно подбирает слова Фаэнон, и Анакса слышит в его голосе стыд и раскаяние. - Но ты должен осознавать, что причина, а что - следствие.

Анакса вырос в Роще; он сожрал не одного выступающего на причинах и следствиях, и скажи ему подобное не человек, в которого он, кажется, влюбился, ему бы не поздоровилось - Анаксагор мог провалиться, как омега, но все еще оставался ученым и умел резать словами, как кинжалами , но Фаэнон ещё не договорил:

- Прежде всего, причина - это Мидей, - говорит он убежденно, а Анакса застывает в непонимании, шмыгая носом. - А следствие - это мое к тебе отношение, забота и внимательность.

Анакса понимает еще меньше. Наверное, его растерянность начинает ощущаться физически, потому что златиус трагически вздыхает.

- Все это время, - медленно проговаривает Фаэнон. - Мидей хотел тебя. Ухаживал, как умеет, давал тебе время осознать это и выбрать альфу. И ты зачем-то выбирал меня, постоянно. А я все это время помогал ему с ухаживаниями. Потому что пока он ухаживал за тобой - я пытался ухаживать за ним.

- Ах... - прерывисто ловит воздух ртом Анакса и трет заложенный из-за плача нос, отстраненно констатируя, что без мятного масла дышать он будет ртом чуть ли не до завтра. - То есть все это время, мы ходили друг вокруг друга кругами?

- Весьма точно подмечено, хотя уж от тебя такой слепоты я не ожидал, - укоряюще кивнул Фаэнон и потерся подбородком о макушку Анаксы, тоже вздыхая и немного ослабляя хватку. Тот мигом ощутил, где именно облился соком, и виновато покраснел, радуясь, что в полумраке пятен не видно. И румянца тоже.

- Это не слепота, - решившись позориться, в смысле признаваться до конца, Анакса зажмурился и сжался в чужих руках. Безопасности, как за спиной господина Мидея, это не подарило, но иллюзию, что никто не узнает и не услышит, дало сполна. - Мое пророчество... Весьма однозначно описывает судьбу того, кого я полюблю, - и Анакса очень, очень несчастен, что это клятое пророчество о нем есть. 

Гордость вопит на грани слышимости, чтобы он уходил, чтобы перестал надеяться, чтобы не совершал глупостей - Анаксагор ученый Рощи, и он не единственный омега на свете; если смогли другие, то и он найдет себе альфу, на конкретно этом свет Кефала клином не сходится! Может, в последние несколько лет дела его шли безрадостно - но ведь так было не всегда, а значит, не всегда так будет.

А инстинкты омеги просто вопили, заглушая и гордость, и здравый ум: они должны быть здесь, это должно быть его местом. Не важно, один или два альфы будут рядом - это будут его альфы. Жадность? Но ведь это и их выбор тоже, и как бы ни жгла клеймом их милость - Анакса ничего не решает, это ведь не близость по сговору, и для всех них решающими станут чувства - их наличие или их отсутствие. И вдвоем они уж точно смогут позаботиться о нем, успокоят непереносимую боль в груди, уймут мучительный отзвук одиночества, ставший его проклятием. 

Ведь его беды начались не с пророчества, а с горести великого ума.  Пробуждение внутренней омеги стало последней каплей, надежно смещая акценты с действительно важных вещей на удовлетворение собственных потребностей.

Ведь когда-то, как и сказал господин Мидей, он ни за что не назвался бы "Анаксой, беглым рабом обезумевших богов" - он бы представился совсем иначе, со всей гордостью, запретной для омег его полиса, со всем бесстыдством человека, достигшего до полного совершеннолетия немалых успехов.

- Я запамятовал, что там? - напрягся Фаэнон, и Анакса заставил себя выдохнуть ему в грудь, успокаивая дрожащее ледяное дыхание. В конце концов, он сотню раз становился жертвой именно прозвучавшего предсказания и больше всего на свете боялся стать жертвой и изгоем в сто первый.

Но если Фаэнон не его судьба, то намек на господина Мидея он услышал. И если струсит один - возможно, второй не отвернется от него хотя бы как от друга - в конце концов, близости принца сам Анакса избегал почти не скрываясь - и весьма успешно, хоть как оказалось теперь, Его Высочество это ранило по самому нежному, что у бойцов Кремноса остается вместо сердца.

Если, конечно, Фаэнон на самом деле не пытался всем происходящим намекнуть Анаксе: омега безнадежно опоздал и геозавр уже ушел ._ Тогда Анаксагор Глупый действительно глупый и сейчас всего лишь тешит чужое эго, полшага не дотянув до пресмыканий и самоунижений на чужую потеху.

- На мне висит два пророчества в одном: златиуса и личное, - делано спокойно перечисляет Анакса и снова делает глубокий вдох и выдох, машинально пытаясь спрятать замерзшие руки в рукава; не получается. Чужое любопытство похоже на сердечный ритм - размеренный и спокойный, на него удобно опираться. - Первое - что я заберу ядро пламени Керкес - ничего нового и необычного, прямо вот Керкес пробуждается, выходит из сумрака, в котором скрылась, и сразу просит ядро забрать, мешается ей. Второе пророчество, вернее вторая часть пророчества, говорит, что я встречу любовь и она толкнет меня в объятия раздора. Поэтому я не могу позволить себя всерьез влюбиться в принца Кремноса - мне будто бы бесконечных обвинений от напыщенных болванов о связи с Никадором не хватало, сразу после истерик о том, что Керкес в подобном безумии никогда замечена не была и похищать ее ядро пламени - вообще богохульство, заслуживающее смертной казни, - Анакса кривится.

- И поэтому, Мидеймос как будто бы тебе не партнер? - Фаэнон лукаво склоняет голову и трется о чужую макушку уже щекой. Смешки дрожат у него в груди почти  у самого уха Анаксы. - Из-за пророчества?

- Именно, - хладнокровие приходило ценой нечеловеческих усилий. Можно сказать, снисходило по капле, поэтому настроение Анакса быстро испортилось снова, столкнувшись с превосходящей по силе горечью. - Тем более, на что смею рассчитывать я, когда существует госпожа Аглая? - и Анакса тоскливо вздыхает, мысленно сравнивая себя - и идеал мужчин и женщин Охемы номер один.

Однако Фаэнон надменно фыркает. 

- Аглая любит только власть; власть полубогини, власть управительницы полиса. Для нее это хлопотное, но приятное занятие, которому мешают только вездесущие старейшины и противные титаны, сходящие с ума и в своем безумии уничтожающие мир, а значит и благопроцветание ее вотчины, - убежденность в голосе мужчины мало походит на демонстрируемое окружающим дружелюбие, с которым Фаэнона обычно видели при общении с Аглаей: по слухам, они чуть ли не лучшими друзьями были, и Анакса неоднократно замечал их проходящими мимо вдвоем, по делу и без. 

Обычно это были короткие прогулки - Фаэнон в конце концов находил Анаксу в том углу, куда он забился, начинал тормошить, словно прыгающий вокруг щенок, и все кончалось походом к другому краю города, где неизбежно находился Мидей. Теперь Анакса начал подозревать в этом алгоритме гениальную стратегию, с которой златиус разводил в разные стороны полубогиню и принца, подводя себя и его, Анаксу, к занимающемуся своими делами альфе, а тогда казалось, что это прекрасная, но день через день повторяющаяся, случайность.

- Но госпожа Аглая... Она весьма твердо дала понять, что господин Мидей не моего уровня партнер. Я даже с этим согласен наверное, поэтому... - Анакса покусывает губу, пытаясь припомнить формулировки, высказанные в лоб без обиняков. - Она сказала, что в будущем они с господином Мидеем будут вместе. Я думал, между ними существует какая-то договоренность, все-таки они оба не рядовые люди в своих полисах. Я слышал даже, что когда Мидеймос появился в Охеме и просил помощи в победе над предыдущим царем, Аглая позволила части армии, желавшей активности, отправиться вместе с ним.

- Исключено что первое, что второе, и я имею право убить того, кто распускает слухи о моей несостоятельности в вопросах единоличной победы над собственным отцом - более бесстыдной и оскорбительной лжи даже придумать трудно, - раздался раздраженный голос со стороны кровати. 

Анакса дергается и судорожно выскакивает из объятий Фаэнона. Тот, получив по челюсти головой, с шипением принимается тереть пострадавшее место.

Мидей больше не спал и выглядел, мягко говоря, мрачно: поджатые губы, сложенные на груди руки, от чего мышцы вздулись сильнее обычного. Сильнее пугало только выражение его лица и аура, буквально расходящаяся от принца: он был если не в бешенстве, то очень, очень к нему близко, и изрядная часть этого недовольства явно относилась к Фаэнону, так пристально мужчина сверлил взглядом другого.

Подумав, что ему не стоило чуть ли не три квинты торчать в чужих объятиях, Анакса со вздохом отсел от чужого любовника еще дальше, но мрачности принца это не сгладило.

- Ты уже не спишь, - со вздохом констатирует Фаэнон, выглянув из-за Анаксы, и виновато разводит руками. - Прости, что потревожили пустой болтовней.

- Пустая только твоя голова, Спаситель, - мгновенно огрызнулся мужчина. - А Анаксагор рассказывает очень интересные вещи - я не сплю еще с тех пор, как вы в принципе решили пройти мимо, так что услышал достаточно. Не слушай этого болвана, Анакса: ты не слепец, но ритуалы Кремноса сложноваты для обывателя как в понимании, так и исполнении, а охемская чушь, очевидно, годится только для охемцев, поэтому ты и не заметил ничего такого, что обязано было быть "томлением" с моей стороны, - принц, закатив глаза, взмахивает рукой и подносит ту к груди, очень точно пародируя придыхающие интонации местных рапсодов. Фаэнон давится смехом, зажимая рот ладонью, а Анакса просто хлопает глазами - он никогда не видел Мидеймоса таким открытым.

И это он не про покрывало, прикрывающее одни лишь бедра.

- Теперь по существу: я не в силах заключить никакой союз с Аглаей раньше, чем отрекусь от Кремноса, передав все права на трон собственному ребенку, и не важно, будет ли он или она альфой или омегой, - Мидей снисходительно смотрит на их озадаченные лица. - Я вообще не могу жениться на ком угодно угодно из Охемы, не важно, будет ли это аристократка или нет - единственный способ это, опять же, отречение и коронация наследника любого пола, любого типа, либо вариант второй, с трудом похожий на историю любви - рабыня, ставшая моей наложницей, но тогда она останется наложницей, пока не родит мне дитя, а наложницу я в состоянии взять, только овдовев. Аглая не котируется никак, если я не хочу получить армию, свергшую меня, как наследника трона Кремноса.

- Сложно, - Фаэнон трет пальцами переносицу, потом, схватив кувшин с соком, наполняет кубок; Анакса вспыхивает, заметив, что это пустой кубок, из которого пил он сам - недопитый кубок Фаэнона остался нетронутым стоять на подносе. 

- То есть, ты можешь жениться на ком-то из Охемы только в двух вариантах: это раб или рабыня, взятые в твою постель если не выгорело с царицей и наследником, но выше наложницы ей или ему не стать, пока ребенка не потребуется признать законным, либо если ты передаешь трон наследнику и возжелаешь пожить для себя с красавицей или красавцем?

- В целом верно, вот только наложнице вообще не стать выше наложницы - максимум будет зваться царской наложницей. И если царь отрекся от трона, то остаться в Кремносе, скажем, советником нового царя, не получится тоже - он должен со своей большой любовью, которую поставил выше народа, покинуть каструм Кремнос до заката - после любой житель имеет право вызвать его на бой, проверяя решимость. Прецедентов бессмертных наследников трона до меня не существовало, знаешь ли, - Мидей насмешливо наблюдает, как Фаэнон с трудом переваривает мудреные и местами даже противоречивые законы чужой родины, запивая мыслительный процесс соком, а потом переводит взгляд на Анаксу.

- Как понятно из сложного подхода к вопросу брачных обязательств, с наследованием трона тоже все не гладко - меня не принял бы никто, если бы своей победой над Еврипоном я был обязан войску Охемы. Осаду мы держали войском Кремноса, всеми теми, кто покинул каструм и последовал за мной, либо присоединился после, а смерть царя произошла на дуэли. Я бросил ему вызов у стен, если бы он не принял таковой - его вынесли бы на щите сразу после того, как сумели убить, и я все равно вошел бы в Кремнос следующим его правителем, победив уже убийцу царя на дуэли один на один. Церемониал ухаживаний упоминать не буду - только ленивый не в курсе, что Горго оценивала способности того же Еврипона и его ведущего в бою.

- У Еврипона был ведущий? - переспросил Анакса.

- У Горго должно было быть два консорта, царь и принц, - усмехнулся Мидей. - Но к коронации в живых остался всего один, сделавшийся впоследствии более известным. Поэтому в Кремносе нет проблем с тройственными союзами, более того - их там предпочитают больше, чем где бы то ни было еще. 

- В общем, у Аглаи изначально не было никаких шансов, - подытоживает Фаэнон, лениво покачивая кубок с соком, и Мидей качает головой.

- Никаких. Это распространенное мнение жителей Кремноса: в Охеме живут одни трусы, а на трусах порядочный выходец Кремноса не женится. Аглая побоялась открыться и услышать, почему "нет" - будет страдать со своим молчанием и дальше.

- Значит, с этой стороны никаких трудностей нет, - кивает Фаэнон принцу, а потом они одновременно переводят взгляды на Анаксу. - Остается только объяснить нашему драгоценному будущему принимающему, как работают пророчества.

От их неожиданно голодных, ласкающих его фигуру взглядов, Анаксагор бледнеет.

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text