Chapter Text
Ацуши понял это сразу, как только увидел их на мосту.
Ему не нужно было никаких объяснений. Не нужно было присматриваться к их жестам или взглядам. Всё было слишком очевидно: Акутагава и Хигучи были вместе.
Но признать это… Принять это — было невыносимо.
“Может, я всё неправильно понял,” — отчаянно твердил он себе позже. — “Может, это просто случайность. Они ведь коллеги, верно? Просто коллеги…”
Он повторял это снова и снова, но ложная надежда, за которую он пытался уцепиться, разрушалась от самого его взгляда. Ацуши сбежал тогда с моста, не дав этим мыслям окончательно укорениться в его голове.
Но они вернулись. И теперь, несколько дней спустя, они окончательно стерли все сомнения.
После миссии Ацуши, как обычно, оставался позади, дожидаясь, пока все разойдутся. Он едва заметил, как Акутагава остановился чуть дальше, на краю двора, и словно ждал кого-то. Едва заметил, как к нему подошла Хигучи.
Но не мог не заметить, как она нерешительно взяла его за руку. Это движение приковало его взгляд, как будто весь остальной мир замер.
Она что-то сказала, тихо, её голос был почти не слышен издалека. Акутагава посмотрел на неё, коротко кивнул и что-то ответил, его голос звучал привычно сдержанно, но в этом было что-то новое.
Они повернулись и пошли в сторону парка. Шли медленно, будто никого больше вокруг не существовало.
“Так вот, как это выглядит,” — горько подумал Ацуши, глядя им вслед.
Это была не иллюзия. Не ошибка. Всё, что он видел тогда на мосту, было правдой.
Он почти хотел отвернуться, убежать прочь, но ноги приросли к земле. Сколько бы он ни твердил себе, что он должен двигаться дальше, а внутри всё сжигала какая-то невыразимая боль.
“Я не могу смотреть на это,” — подумал он, чувствуя, как горло сдавило от эмоций.
С трудом заставив себя сделать шаг назад, он развернулся и, тяжело дыша, пошёл прочь. Его ноги сами понесли его в сторону пирса. Туда, где он мог просто быть один. Туда, где ему не нужно было притворяться, что он в порядке.
По дороге к пирсу Ацуши остановился у знакомого цветочного магазина.
Флорист, уже привыкший к его частым визитам, заметив его, дружелюбно помахал рукой.
— Ацуши-кун! У нас сегодня свежие поступления! Посмотрите, какие прекрасные чёрно-фиолетовые ирисы, — сказал он, жестом приглашая ближе. — Или, может быть, вас заинтересуют паучьи алые лилии? Ещё есть белые лилии в европейском стиле, такие изящные…
Ацуши ненадолго замер, опустив взгляд на яркие, алые лепестки.
— Думаю, паучьи лилии подойдут, — произнёс он тихо, почти безжизненным голосом.
Продавец кивнул, аккуратно упаковывая букет, но Ацуши уже не смотрел на него. Он задумчиво разглядывал цветы.
“Эти прогулки на пирс, эти букеты… Это всегда было похоже на похорон. Похорон того, что между нами было. Того, что я к нему чувствовал. А теперь… в этом ещё больше смысла.”
Цветы, ароматные и хрупкие, казались символом всего, что он потерял, не успев обрести.
Когда он наконец дошёл до пирса, небо уже окрасилось холодными оттенками серого. Сев на камни у самой воды, он обхватил колени руками. Рядом лежал букет и чашка зелёного чая, аромат которого смешивался с морской солью. Лёгкий ветер обдавал лицо, пробирая до самых костей, но внутри было ещё холоднее.
“Почему я всё ещё прихожу сюда?”
Он смотрел на волны, которые неспешно разбивались о камни. “Почему это место так тянет меня обратно?”
Он прикрыл глаза, и перед ним снова всплыли воспоминания. Лёд, боль в лёгких, жгучий мороз воды. Руки дрожали, ноги отказывались двигаться, а в голове билась одна мысль: “Он умер, чтобы я жил.”
С тех пор он возвращался сюда. Чай, цветы, и боль, которая никуда не уходила. Ему казалось, что это место соединяет его с Акутагавой. Здесь он чувствовал невидимую связь, тонкую нить, которая оборвалась там, на корабле.
И каждый раз он надеялся, что этот ритуал хоть как-то залатает ту пустоту внутри.
Но всё рухнуло в тот момент, когда он услышал шаги наверху. Чужие шаги.
Подняв голову, он замер. На пирсе стояли двое: Акутагава и Хигучи.
Они стояли у перил, и, хотя их разговор звучал приглушённо, до него доносились отдельные слова. Хигучи что-то говорила, её голос был мягким, почти ласковым. Акутагава отвечал коротко, его тон был спокойным, непривычно ровным.
“Да они издеваются…”
Ацуши опустил голову, стиснув кулаки. Боль накрыла его волной, почти оглушая. Всё, что он пытался сохранить здесь, в этом месте — воспоминания, чувства, надежду — вдруг показалось бессмысленным.
“Они забрали даже это.”
— Вы сможете на следующей неделе? — спросила Хигучи, её голос звучал мягко, почти робко.
— Если не будет внеплановых миссий, то смогу, — ровно ответил Акутагава.
Ацуши замер, как будто каждое слово, долетавшее до него, пригвождало его к месту.
— Тогда договорились, — Хигучи замялась, её голос на секунду стал почти неуверенным. — Рюноске-семпай, я вас люблю.
“Я вас люблю.”
Эти слова девушки — такие простые, нежные — сейчас прозвучали для Ацуши, как выстрел в упор.
— Это взаимно, — произнёс Акутагава с привычной невозмутимостью.
Эти два слова пронзили его, словно ледяной нож. “Он её любит. Всё правильно. Это правильно.”
Но что-то внутри сопротивлялось, кричало, будто его сердце истекало кровью. “Правильно?” Это слово звучало как издевка. Что было правильного в том, что он отдал всё, что мог, чтобы помочь Акутагаве? Что был готов утонуть, лишь бы вытащить его из этой тьмы? А теперь… Теперь он сидел здесь, в тени, наблюдая, как тот улыбается кому-то другому.
Он с трудом сглотнул, чувствуя, как эмоции накатывают одна за другой. Обида. Боль. Зависть. Злость. На кого? На Акутагаву? На Хигучи? На самого себя? Всё это смешивалось внутри, превращаясь в удушающий ком.
“Чуя был прав. Я должен привыкнуть к этому.”
Он глубоко вдохнул, как будто пытался взять себя в руки, но руки предательски дрожали.
“Привыкнуть видеть, как он с кем-то. С Хигучи. Или с другой. Это нормально. Это правильно.”
Но ничего не было нормальным. Это правильно только в теории, только в отстранённой логике. А внутри — пустота и тяжесть.
Его глаза наполнились слезами, горячими, жгучими. Он сжал зубы, отказываясь дать им пролиться.
“Я снова не нужен.”
Эта мысль, тихая, почти шёпот, разорвала его на части.
Он опустил голову, пряча лицо в ладонях. Рядом продолжал звучать их разговор, спокойный, почти мирный. И этот контраст лишь сильнее вгонял его в пропасть.
Ацуши осторожно тронул букет рядом с чашкой зелёного чая. Лепестки алых паучьих лилий тронули камень, на котором он сидел, словно тянулись к холодной земле, как и его мысли — вниз, в темноту. Руки предательски дрожали, и он сжал их в кулаки, надеясь унять эту слабость.
Мелькнула мысль: «Уйти. Просто уйти». Найти Чую, позвонить ему, рассказать обо всем, что душит изнутри. Рыжеволосый наверняка выслушал бы его, не перебивая, а потом выдал какую-нибудь едкую, но всегда честную фразу, которая помогла бы, как всегда, встать на ноги. Но стоило только представить, как он говорит эти слова вслух, как что-то внутри перевернулось, вывернулось наизнанку.
«Ты слабак», — прозвучало в голове, и голос, как ни странно, был не его, а… Акутагавы. Отрывистый, холодный, едкий. — «Бежишь к Чуе за утешением. Как будто он сам не страдает. Как будто у него остались силы вытаскивать тебя, жалкого, из этой ямы, когда сам он едва держится».
С губ Ацуши сорвался нервный смешок. Горечь этого голоса была до боли знакома. Лицо Чуи на секунду всплыло в его голове: усталое, с лёгкой, но неизменной усмешкой, будто говорящей, что ему плевать на весь мир, хотя это было неправдой. Это лицо слишком часто стало приходить к нему в мыслях за последние недели.
Он глубоко вдохнул, но воздух словно застыл, тяжёлый, не желающий заполнять лёгкие. Ладони сжались в костяшках, а взгляд скользнул к букету. На мгновение захотелось схватить его и бросить в воду. Всё это: чай, цветы, воспоминания — это были привязи, что цепляли его к прошлому, тянули вниз. «Если их не станет, то и меня можно будет отпустить».
Но он остался. Сидел. И смотрел, как лепестки слегка дрожат на ветру.
«Акутагава спас меня тогда, ценой своей жизни. Он вытащил меня. Зачем?» — мысль ударила внезапно, обжигая сильнее, чем январский холод. — «Чтобы я остался вот таким? Чтобы понять, что без него всё это — просто пустота? Чтобы он, спасая, сделал меня чужим в своём мире? Чтобы я никогда не смог туда вернуться?»
Сейчас, глядя в тёмную воду перед собой, Ацуши с ужасом осознавал, что впервые по-настоящему понимает Чую. Рыжеволосый знал эту пустоту — потерю любимого, утрату будущего, которое никогда не станет реальностью. Чуя говорил об этом редко, но каждый его взгляд, каждая пауза в разговоре, каждый вздох, когда они оставались вдвоём, кричали об этом больше слов.
Раньше разговоры с ним помогали отвлечься от Акутагавы, от его резкости, от вечной боли, что тот оставлял после себя. Но теперь эти разговоры стали чем-то большим. Это был не просто отдых от Акутагавы. Это был поиск смысла жить дальше, когда Ацуши с пугающей ясностью понял, что его чувства к брюнету обречены. Всегда были обречены.
Резкий звонок телефона выдернул его из этих мыслей. Ацуши поспешно достал его, надеясь, что звук не привлёк внимания.
— Алло? — голос его был тихим, неуверенным.
— Блондинка, где ты? — голос Чуи был спокойным, но в нём звучала лёгкая тревога.
— На пирсе, Чуя-сан, — ответил Ацуши, стараясь говорить ровно, хотя сердце билось слишком быстро.
— Джинко? — раздался холодный голос сверху, принадлежащий Акутагаве. — Какого чёрта ты здесь делаешь?
Ацуши вздрогнул, но не обернулся, крепче сжав телефон в руке.
— Один? — голос Чуи стал чуть мягче.
— Нет, — сказал Ацуши, его голос слегка дрожал. — Здесь Акутагава и Хигучи-сан.
На другом конце повисла пауза, и затем Чуя спросил, его голос был полон горьковато-понимающей заботы:
— Они вместе, а ты там один? Хочешь, чтобы я приехал?
— Нет, — выдохнул Ацуши. — Чуя-сан, как вы? Всё ли у вас в порядке?
— У меня нормально, — ответил Чуя с лёгкой ноткой удивления. — А у тебя?
Ацуши хотел что-то ответить, но снова услышал оклик сверху.
— Джинко, тупой кошак, я с тобой разговариваю! — Акутагава произнёс это громче, злее, но Ацуши снова проигнорировал его.
— Чуя-сан, могу я остаться у вас на ночь? — наконец спросил Ацуши, его голос дрожал сильнее, чем он хотел бы.
На другом конце провода повисла пауза, но затем рыжеволосый ответил мягко:
— Конечно, котёнок. Только захвати по дороге что-нибудь сладкое. Встретимся в баре — том, что с вывеской колибри. Ты помнишь.
— Хорошо, я возьму… — шёпотом сказал Ацуши, но тут же вздрогнул, почувствовав движение позади себя.
— Что Вы… — начал он, оборачиваясь, но замолчал, когда почувствовал резкий, болезненный захват за запястье. Акутагава держал его руку так крепко, что ногти почти впивались в кожу, а затем рывком выхватил телефон и швырнул его в воду с такой силой, что всплеск разрезал ночную тишину.
Ацуши замер, глядя на него в полном шоке. Телефон уже скрылся в тёмной воде, но прежде чем он успел что-то осознать, его тело действовало на автомате: он сделал шаг к краю, будто надеясь вернуть потерянное, но тут же почувствовал резкий толчок.
— Даже не думай, тупица, — зло бросил Акутагава, грубо отталкивая его обратно на камни. Толчок был таким сильным, что Ацуши едва удержался на ногах, пошатнувшись и чуть не упав.
Он поднял глаза на Акутагаву, всё ещё потрясённый. Тот смотрел на него холодно, с лёгкой тенью презрения. Где-то вдалеке доносился голос Хигучи, но он уже ничего не слышал.
Голос Ацуши дрожал от переполнявших эмоций. Он не выдержал:
— Почему?! — выкрикнул он, его голос сорвался, словно натянутая до предела струна. Глаза блестели, в груди пылала боль.
— Почему? — Акутагава резко шагнул вперёд, его взгляд полыхал яростью. — Потому что ты жалкий, Джинко!
— Что?! — только и выдохнул Ацуши, потрясённый силой этой злости.
— Каждый раз, как тебе становится трудно, ты ползёшь к моему ментору! — голос брюнета взвился, словно хлёсткий кнут. Ещё один шаг ближе. — Рыдать ему в плечо, жаловаться, ныть! Ты цепляешься за него, как трусливая, подлая тварь!
— Я не… — Ацуши попытался что-то сказать, но Акутагава не дал ему шанса:
— Ты используешь его! Нагло и без стыда! Ты слабак, который всегда ищет кого-то сильнее, чтобы прикрыться! Сначала Дазай, теперь Чуя! Ты ни черта не можешь сделать сам!
Эти слова ударили Ацуши в самое сердце. Его тело, словно подкошенное, ослабло, но он всё же собрал в себе силы, чтобы выпрямиться.
— Вы не знаете… — начал он, но замолчал, когда тени Рашомон внезапно метнулись к нему. Чёрные ленты обвили запястья, талию, сдавливая их крепко, почти болезненно.
— Жалкий трусливый кошак, — прошипел Акутагава, притягивая Ацуши ближе, словно хищник, готовящийся нанести последний удар. — Ты только и можешь таскать сюда цветы и чай для мёртвого меня, потому что у тебя нет смелости быть рядом со мной живым!
Ацуши замер, едва дыша. Рашомон держал его неподвижно, оставляя его беззащитным перед Акутагавой. В его глазах снова застыли слёзы, но он не мог отвести взгляда от того, кто стоял перед ним.
Брюнет смотрел на него сверху вниз, холодный, как лед. И в этот момент Ацуши вспомнил, почему когда-то его сердце так сильно стремилось к этому человеку. Потому что даже в своей ярости Акутагава видел его насквозь. Он понимал Ацуши так, как никто другой. И от этого осознания становилось только больнее.
Но было ли это правдой? Или это были просто слова человека, который ненавидел его так же сильно, как Ацуши сейчас ненавидел себя?
Он зажмурился, пытаясь взять себя в руки, но боль, вызванная словами Акутагавы, продолжала растекаться по его сознанию.
— Оставьте меня в покое, черт возьми! — выкрикнул он, его голос сорвался на полувсхлип.
Акутагава замер. Его лицо словно застыло, и только расширенные глаза выдавали мгновенное удивление. Однако пауза длилась всего мгновение — его взгляд потемнел, заполнившись раздражением, и он шагнул ближе.
— В покое? — его голос прозвучал резким шёпотом, но угроза в нём была куда сильнее крика. — Ты действительно думаешь, что я оставлю тебя в покое после того, что ты устроил?
— Что я устроил?! — Ацуши дёрнулся, но тут же почувствовал резкую боль, когда сильные пальцы схватили его за плечо, не давая сделать и шага назад.
— Я уже не представляю, сколько смелости нужно, чтобы оставаться рядом с Вами. Вы ведёте себя как… — продолжал Ацуши, его голос дрожал, но он старался говорить громче.
Брюнет остался стоять неподвижно, его тёмные глаза внимательно всматривались в лицо оборотня.
— Как кто? Чудовище?.. — сузил глаза Акутагава, его голос стал холодным, словно лёд.
— Нет. Как ПРИДУРОК!!! — выкрикнул Ацуши, каждый слог отрывался с силой, будто он давно хотел это сказать. — Займитесь уже своим настоящим, Акутагава, и не лезьте в чужое!
Шаги брюнета были медленными и напряжёнными, но неумолимыми. Он подходил всё ближе, словно хищник, намеренный раздавить свою добычу.
— Ты плачешь из-за меня. Ты сбегаешь от меня. Но продолжаешь приходить сюда, будто у тебя здесь есть какое-то место, — произнёс он тихо, но в голосе звучал странный надрыв.
— Вы сами не понимаете, что сейчас делаете, — тихо произнёс Ацуши, глядя прямо на брюнета.
Эти слова будто что-то сломали в Акутагаве. Он ещё крепче сжал плечо оборотня, но вместо того чтобы оттолкнуть его или развернуться и уйти, брюнет только сильнее сокращал расстояние. Его слова были грубыми, яростными, но действия говорили о другом.
Ацуши это видел. И это чувство, странное, противоречивое, будто парализовало его.
— Если ты сам не знаешь, где твоё место, я тебе покажу, — прошипел Акутагава, его голос звучал глухо и угрожающе.
Его голос был низким, почти срывающимся, а хватка рук напоминала железный капкан. Ацуши хотел что-то сказать, но воздух перехватило: ленты Рашомон вдруг скользнули вокруг его шеи, слегка сжались, оставляя лишь тонкий зазор для дыхания.
— Отпустите… — прохрипел он, цепляясь пальцами за острые края способности.
Но ответа не последовало. Глаза Акутагавы прожигали его, словно лучи направленного гнева. Брюнет выглядел почти отрешённым, хотя его руки с силой вжимались в ткань рубашки Ацуши, удерживая его на месте.
С каждым мгновением Рашомон становился всё плотнее, будто подчиняясь подавленному бешенству хозяина. Ацуши чувствовал, как дыхание с трудом проходит через горло, и ему вдруг стало страшно. Не столько за себя, сколько за того, кто стоял напротив.
Он почти слышал звук того самого “щелчка”, когда Акутагаву перемыкает в неудержимую ярость. И на этот раз он не мог понять, почему.
— Оставь меня… в покое! — прошептал он, но звук почти утонул в напряжённой тишине.
Акутагава склонился ближе, его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах. Злость на лице была почти осязаемой, но что-то странное мелькнуло в его взгляде — настолько быстро, что Ацуши не успел распознать это.
— Ты даже не представляешь, насколько ты жалок, Джинко, — прошипел брюнет, но его голос звучал уже тише, словно слова исходили не из гнева, а из какой-то невыразимой внутренней боли.
И именно этот тон заставил Ацуши встретиться с его глазами. На мгновение, короткое, как удар молнии, их взгляды пересеклись.
Акутагава замер. Его пальцы всё ещё вжимались в ворот рубашки, а дыхание сбилось, будто его накрыло осознание. Гнев, ярость, раздражение — всё это разом отступило перед чем-то новым, пугающим. Он вдруг понял, что хочет… прикоснуться к нему. Но не для того, чтобы ударить, не для того, чтобы заставить страдать.
Его взгляд на мгновение задержался на губах Ацуши. Внизу живота стало странно тяжело, тесно, жарко, и это ощущение сбивало с толку больше, чем любой бой.
«Что я делаю?»
Паника накатила волной. Акутагава резко отпустил его и отступил на шаг назад, будто касание обожгло. Рашомон тут же ослабил хватку, но всё ещё не отпускал Ацуши полностью, словно оставляя эту границу между ними.
Брюнет облокотился на стену рядом, дыша тяжело. Его лицо было всё таким же холодным, но в глазах читалась растерянность, которую он не мог скрыть.
Ацуши, кашляя, сполз по стене, хватаясь за горло. Он смотрел на Акутагаву снизу вверх, и в его взгляде читалась смесь обиды и непонимания.
— Ты сам не знаешь, зачем приходишь сюда, — наконец нарушил тишину Акутагава, но в его голосе не было прежней резкости. Он всё ещё старался выглядеть холодным, но слова казались ему самому странно пустыми. — Ты сбегаешь, а потом возвращаешься… словно у тебя есть право.
— Я… — начал Ацуши, но не смог договорить.
Акутагава резко обернулся, и его взгляд снова был холодным, но уже без прежнего гнева. Скорее, это был взгляд человека, пытающегося справиться с тем, что его переполняет.
— Заткнись, Джинко, — бросил он, но голос звучал неубедительно.
Наступила тишина. Брюнет опустил голову, прикрывая губы ладонью, будто пытаясь скрыть собственные эмоции. Если бы Ацуши не знал его так хорошо, он мог бы подумать, что Акутагава сейчас выглядит смущённым.
Ленты Рашомон, всё ещё удерживающие его, слегка дрогнули. На какое-то мгновение они замерли, словно в нерешительности, а затем медленно скользнули прочь, освобождая Ацуши.
Брюнет так и не поднял глаз.
Ацуши с трудом перевёл дыхание, ощущая, как лёгкие будто горят от недостатка воздуха. Он медленно поднялся на ноги, избегая встречаться взглядом с Акутагавой, и отступил на несколько шагов назад.
— Мне жаль, что помешал вашему свиданию. Доброй ночи, — выдохнул он, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но в нём всё равно слышались нотки уязвимости и горечи.
Резко развернувшись, Ацуши зашагал прочь, стараясь держаться прямо, хотя ноги подкашивались.
Тишина, оставшаяся после его ухода, была почти осязаемой. Она окутала пирс тяжёлым покрывалом, будто само место пыталось поглотить остатки гнева и напряжения, только что рвавших воздух.
Акутагава остался стоять на месте. Его руки, всё ещё сжатые в кулаки, едва заметно дрожали. Он смотрел куда-то перед собой, но взгляд неизменно возвращался к букету и чашке чая, оставленным на деревянных досках пирса.
— Семпай… Мы пойдём? — осторожно нарушила тишину Хигучи.
Её голос прозвучал неуверенно, почти испуганно. Акутагава ответил не сразу.
— Иди домой, — наконец бросил он, не оборачиваясь. Его голос был холодным и отстранённым, но в нём не чувствовалось привычной резкости.
Хигучи нахмурилась, пытаясь понять, что происходит. Она несколько секунд молча смотрела на него, надеясь поймать хоть какую-то подсказку в его поведении. Но его лицо оставалось неподвижным и застывшим, словно каменное.
— До завтра, семпай, — тихо проговорила она и, бросив последний взгляд на его спину, развернулась и ушла.
Хигучи ушла, её шаги стихли где-то вдалеке. Но Акутагава даже не взглянул ей вслед. Его взгляд был прикован к букету и чашке чая.
Присутствие Хигучи… или её отсутствие — он не чувствовал разницы. Её забота всегда была такой же громкой, как и её преданность, но она никогда не оставляла после себя ничего, что цепляло бы его. Не так, как это делал Джинко.
Он продолжал смотреть на алые цветы, лежащие рядом с чашкой. Эти цветы, такие яркие на фоне тёмного дерева, словно выжигали узор в его сознании. Яркий всполох чего-то необъяснимого скользнул в груди — не гнев, не раздражение. Что-то другое.
Его руки медленно разжались. Впервые за всё это время он позволил себе вдохнуть глубже, но вместо облегчения стало только тяжелее.
Акутагава прикрыл глаза, стараясь заглушить тот хаос, что поднимался в голове. Но этот хаос уже невозможно было игнорировать.
Всего несколько минут назад Ацуши стоял здесь. И теперь эта тишина, наступившая после ухода оборотня, давила куда сильнее, чем резкость его слов. Не Джинко ушёл сам — это он, Акутагава, своими угрозами и гневом заставил его уйти. А теперь ощущал только пустоту.
И она была болезненной.
Почти так же, как тогда на пирсе, когда Ацуши ушёл с Чуей, оставив Акутагаву одного. Тогда он винил их обоих. Но сейчас… сейчас всё было иначе. Сейчас он злился только на себя.
Он сделал шаг вперёд и медленно опустился на корточки перед букетом. Его пальцы зависли в воздухе на мгновение, будто он боялся прикоснуться к лепесткам, но затем осторожно провёл по их бархатистой поверхности.
— Всё это… для меня? — едва слышно прошептал он.
Его взгляд переместился на чашку чая. Простая, ничем не примечательная, но почему-то именно это делало её такой… личной. Не показной жест, а что-то искреннее, сделанное для него.
Он взял чашку в руки. Тепло ещё не угасло. Акутагава поднёс её к губам, сделал маленький глоток, и во рту разлился знакомый вкус.
“Сладкий.”
Ровно четыре кусочка сахара. Такой, какой он всегда пил. Джинко знал это.
Это простое понимание вонзилось в него, как лезвие. Почему тот, кого он презирает, всё ещё помнит, какой чай он любит? Почему Джинко заботится о нём, даже после того, что он сказал, что сделал? Почему… ему самому всё это так невыносимо важно?
Его взгляд вернулся к букету. Алые лепестки горели на фоне ночной темноты, ярче любого света. Он долго смотрел на них, сжимая их образ в голове до пронзительной боли. Всё это — напоминание о Джинко. О его жестах, которые всегда были такими противоречивыми. О его заботе, которую он скрывал за страхом.
Но разве не он, Акутагава, только что поступил так же? Кричал на Джинко, унижал его, злился на него за то, что он пришёл, что думал о нём, что принёс цветы — как будто на встречу. И при этом сам, вместо того чтобы догнать его и поговорить, остался стоять на том же месте, пытаясь разобраться в себе.
Его пальцы сжали стебли цветов, будто те могли дать ему ответы.
— Ты всё ещё думаешь обо мне, — прошептал он, и его голос дрогнул. На миг в нём прорезалась настоящая слабость. Он быстро проглотил её, выпрямился, прижимая букет к себе.
На миг он задумался — что делать дальше? Пойти домой? Оставить цветы здесь, где они ему не принадлежат? Или забрать их, будто это что-то изменит?
Но чем дольше он стоял, тем сильнее внутри него разгоралось что-то тёмное и липкое. Ему нужно было сбежать. Нужно было вырваться из этого замкнутого круга, где каждый шаг, каждая мысль снова возвращала его к Джинко.
Акутагава медленно развернулся и направился к ближайшему бару. Он знал, что это не решит его проблем, но сил держать себя в руках больше не было.
***
Акутагава сидел за барной стойкой, сжимая букет обеими руками. Алые лепестки цветов были слишком яркими, слишком живыми для этого тусклого, прокуренного помещения. Они казались случайной деталью, совершенно неуместной в его руках, но он не мог отпустить их. Перед ним стоял стакан абсента, в котором отблескивали мутные тени барного света.
“Я сам прогнал его. Я сам выбрал это. Так почему…”
Пальцы медленно, будто неосознанно, гладили стебли цветов. Угрозы, оскорбления, горечь в голосе Ацуши, его взгляд, полный обиды… Всё это возвращалось эхом, будто он застрял в этом моменте.
Каждый глоток абсента разливался по телу тяжёлой волной, но не приносил облегчения. Алкоголь не отнимал боль — он лишь делал её острее, словно подчеркивал, что от себя не сбежать.
— Никогда бы не подумал увидеть тебя здесь с цветами, — раздался знакомый голос, нарушая вязкую тишину вокруг. — Для Хигучи? Мрачноватый выбор. Такие скорее тебе бы подошли, чем милой девушке.
Акутагава медленно поднял взгляд. Чуя, в своём неизменном пальто и шляпе, уже подошёл ближе. Его взгляд скользнул по фигуре брюнета, задержался на зажатых в руках цветах, а затем поднялся к его лицу.
— Почему ты не с Джинко? — резко бросил Акутагава, даже не удостоив приветствием. Его голос звучал сухо и горько, а взгляд скользнул обратно к стакану, словно он боялся встретиться с чужими глазами.
Чуя слегка нахмурился, но не отвёл взгляда, внимательно наблюдая за состоянием брюнета.
— Нам не удалось договориться о встрече, — спокойно ответил он. — И связь с ним пропала. Думаю, ему нужно время, чтобы разобраться в себе.
“И ещё ты утопил его телефон, потому что он говорил со мной, а не с тобой,” — мысленно добавил Чуя, но промолчал. Акутагава не выглядел готовым услышать что-то подобное. “Бедный, влюбленный ребёнок.”
— Разобраться… — повторил Акутагава, и уголки его губ дрогнули в горькой, надломленной усмешке. Ему не хотелось смеяться, но смех сам сорвался с губ — хриплый и пустой.
Он опустил взгляд обратно на стакан, будто именно там скрывался ответ.
— Киддо, — мягко произнёс Чуя, делая шаг ближе и опираясь о стойку рядом с ним. Его голос стал тише, почти личным. — Что произошло?
— Ничего, — коротко бросил Акутагава, не отрывая взгляда от изумрудно-зеленого цвета абсента. Он отодвинул стакан подальше, будто алкоголь больше не был нужен.
Чуя не отступил. Он слегка наклонился ближе, присматриваясь к уставшему, но всё ещё напряжённому лицу брюнета.
— Ты выглядишь ужасно, — тихо сказал он, без намёка на насмешку. В его голосе слышались искренность и даже лёгкая тревога.
— Тогда не смотрите, — отрезал Акутагава. Его голос звучал отрешённо, но в этих словах была горечь, которая выжигала изнутри.
Чуя ещё несколько секунд смотрел на него, а потом выпрямился, позволяя Акутагаве снова погрузиться в тишину, с которой он явно не знал, как справиться.
— Ацуши сказал, что ему нужно побыть одному, — неожиданно сменил тему Накахара, устраиваясь на стуле рядом. — Знаешь, бывает такое.
— Конечно, — горько усмехнулся Акутагава, сжимая букет. — Ему всегда так легко. Просто взять и уйти.
Чуя приподнял бровь, наблюдая за ним.
— Легко? — переспросил он, будто сомневаясь, что правильно расслышал. — Ты это серьёзно сейчас?
Брюнет резко повернул голову, его взгляд вспыхнул раздражением.
— Тупой кошак не умеет ничего, кроме как сбегать, — пробормотал он, сжимая стакан, стоявший перед ним. — К тебе, в Агентство, на пристань, куда угодно, лишь бы не ко…
Его голос оборвался, словно он вдруг осознал, что слишком много сказал. Слова застряли где-то в горле, их тяжесть тянула вниз.
Чуя наблюдал за ним, делая вид, что не замечает этой заминки. Он спокойно поднял бокал, отпил немного вина и медленно произнёс:
— А ты?
Акутагава резко повернул голову, его глаза сузились.
— Что?
— А ты, Рюноске? — повторил Чуя, взгляд которого оставался слишком спокойным. Он поставил бокал обратно на стойку. — Постоянно орать на него, прикрывшись злостью и этими своими выпадами, — это тоже ведь своего рода побег, не так ли?
Брюнет резко выдохнул, словно его ударили по больному месту. Его пальцы ещё сильнее сжали стакан, как будто это могло помочь ему держать себя в руках.
— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, — процедил он сквозь зубы.
Чуя прищурился, но его голос остался низким и ровным, как будто он не пытался задеть, а наоборот, хотел помочь.
— Знаешь, — начал он, слегка наклоняясь вперёд, — я твой ментор. И это значит, что я здесь, чтобы поддерживать тебя, нравится тебе это или нет.
Акутагава скрипнул зубами, чувствуя, как его защита начинает рушиться под весом этих простых, почти равнодушных слов.
— Мне не нужна ничья поддержка, — бросил он резко. Но голос его дрогнул, хоть он и надеялся, что Чуя этого не заметит.
Чуя фыркнул, но в этом звуке не было насмешки — скорее мягкая, почти дружественная издёвка.
— Возможно, не нужна, — ответил он, внимательно глядя на него. — А возможно, нужна, но только от одного конкретного человека.
На мгновение повисла тишина, заполненная лишь приглушённым шумом бара. Чуя позволил себе небольшую паузу, будто давая Акутагаве возможность самому догадаться, о ком он говорит.
— И я сейчас не о Дазае, — добавил он с лёгкой усмешкой, прежде чем снова отпить из бокала.
Акутагава отвёл взгляд, молча уставившись на стакан. Он не знал, что сказать, и не был уверен, что вообще хочет что-то говорить. Каждое слово Чуи будто разрезало его мысли на части, заставляя заглянуть в те уголки души, куда он давно боялся смотреть.
Взгляд Чуи снова вернулся к букету. Бледные пальцы Акутагавы задумчиво перебирали алые лепестки. Медленно, почти нерешительно, словно эти цветы были чем-то бесценным, что можно ненароком сломать.
Чуя невольно задержал дыхание. Он знал Рюноске как человека, который держит руки в карманах или сжимает их в кулаках. Руки, которые привыкли разрывать, рвать в клочья, разрушать. Но не касаться так… мягко. Не защищать.
Брюнет, кажется, сам не замечал, что делает. Его пальцы замерли на одном из лепестков, едва касаясь бархатной поверхности. Этот жест был настолько хрупким, что сам Чуя почувствовал себя неуместным свидетелем чего-то слишком личного.
Он знал эту осторожность, это прикосновение - такое же, как собственное, всего пару дней назад.
Тёплый день, улыбка Ацуши, ромашка в его рыжих волосах. Чуя помнил, как коснулся её, собираясь вытащить, но в итоге оставил, не решаясь разрушить этот момент.
Теперь перед ним был Рюноске. Упрямый, острый, как нож, человек, который только и делает, что отталкивает всех, кто мог бы стать ближе. И всё же — Ацуши каким-то образом достучался.
Это не просто цветы в чьих-то руках. Это символ.
Холодное осознание ударило Чую в грудь.
“Что я вообще делаю? Я серьезно собирался вмешаться? Забрать у него единственного человека, на чье тепло он еще способен откликнуться? Поступить с ним еще хуже, чем ублюдочный Дазай?”
Рыжеволосый выдохнул, нервно повернув бокал с вином в руке.
— Слушай, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал легко, как будто это было всего лишь дружеское замечание. — Это ваше дело с Ацуши. Но знаешь, иногда лучше просто говорить.
Акутагава не поднял глаз. Его пальцы всё ещё лежали на лепестке, едва заметно дрожа.
— Он не станет меня слушать, — хрипло произнёс он.
— Ты уверен? — спросил Чуя, внимательно посмотрев на него.
Рюноске сделал движение, будто хотел что-то ответить, но замолчал. Вместо этого он сжал цветы сильнее, прижимая их к себе, как будто этот простой жест мог удержать что-то, что уже ускользало.
Чуя выдержал паузу, позволив тишине заполнить их пространство.
— Знаешь, я не собираюсь выбирать, — его голос звучал глухо, почти устало. — Ни тебя, ни его. Вы оба чертовски упрямы. И чертовски несчастны.
Акутагава резко дёрнул плечом, словно хотел сбросить с себя этот разговор, но не смог. Его взгляд метнулся к цветам, которые он сжимал в пальцах, как спасательный круг в шторме. Лепестки немного помялись, алый цвет казался почти кровавым при свете тусклых ламп бара.
— Думаешь, он захочет меня слушать? — голос брюнета сорвался, прозвучав слишком тихо, почти жалко. Он смотрел на букет, как будто искал в нём ответы. — А что если он вообще… забросит эти миссии? Уйдёт насовсем? В Агентство? Или… — его голос стал ещё слабее. — Уедет. В другой город. Подальше от всего. От меня.
Чуя смотрел на него молча. Слова тонули в этой вязкой, почти удушающей атмосфере. Он видел, как дрожат пальцы Акутагавы, как его плечи подрагивают от напряжения.
— Киддо, — наконец сказал он, медленно поднимая руки, будто пытаясь удержать брюнета от падения в ту яму, которую он сам себе вырыл. — Полегче. Ты слишком много надумываешь.
— А что если нет? — резко бросил Акутагава, его голос стал чуть громче, но в нём по-прежнему слышалась надломленность. Он сжал букет сильнее, так, что несколько лепестков сорвались и упали на стойку. — А если он правда уйдёт? Я… — он замолчал, опустив голову.
Цветы в его руках больше не казались красивыми. Они выглядели хрупкими, сломанными, словно повторяли его собственное состояние.
Чуя медленно выдохнул, не сводя глаз с брюнета.
— Ты знаешь, что я думаю? — сказал он тихо. — Что ты боишься не того, что он уйдёт. Ты боишься того, что он останется.
Акутагава резко поднял голову, его глаза были наполнены смесью гнева и боли.
— Что ты вообще знаешь? — его голос прозвучал грубо, но дрожал.
Чуя лишь фыркнул и опустил взгляд на бокал с вином.
— Больше, чем ты думаешь, Рюноске, — тихо произнёс он, крутя бокал в пальцах.
— Он… пугает меня, — голос Акутагавы прозвучал так тихо, что Чуя едва уловил его слова.
Рыжеволосый невольно моргнул, не скрывая лёгкого потрясения. На фоне всего, что он знал об этом парне, подобное признание звучало почти невероятно.
— Ацу? — переспросил он, пытаясь понять, правильно ли расслышал. — Этот милый малыш?
Акутагава чуть заметно дёрнул плечом, словно это прозвище резануло слух.
— Да, — коротко бросил он, опуская взгляд на алые лепестки букета. Его руки задрожали, когда он положил букет рядом со стаканом, словно боялся, что не сможет больше удерживать его.
— Потому что он… он делает что-то со мной, — продолжил Акутагава, и его голос едва не сорвался. — Я не могу сосредоточиться. Не могу быть… собой.
Чуя медленно выдохнул, не спуская с него внимательного взгляда. В его глазах скользнуло что-то похожее на понимание — почти болезненное, слишком личное, чтобы озвучить.
“Как же я тебя понимаю…”
Он слегка наклонился вперёд, крутя в пальцах бокал с вином. Лёгкий звон стекла разрезал напряжённую тишину.
— Рюноске, — мягко начал он, его голос был почти неуловимым шёпотом. — Ты когда-нибудь задумывался, что, может быть, это и есть ты? Настоящий ты?
Акутагава резко поднял голову. Его глаза, затуманенные гневом и растерянностью, метались по лицу Чуи, словно пытались найти хоть какое-то объяснение этим словам.
— Что ты хочешь этим сказать? — наконец выдохнул он, но в голосе больше не было привычной уверенности, только слабая попытка сохранить хотя бы остатки самообладания.
Чуя посмотрел на него поверх своего бокала, его взгляд был пронзительным, но на удивление мягким.
— Ничего, чего бы ты сам уже не знал, — сказал он, делая небольшой глоток.
Тишина снова повисла между ними, на этот раз ещё более густая, словно воздух вокруг сгустился, становясь невыносимо тяжёлым. Акутагава снова опустил взгляд на букет, его пальцы едва заметно подрагивали, как будто он боялся сломать эти хрупкие лепестки.
Чуя молча наблюдал за ним. Это было странное, противоречивое зрелище: человек, который с лёгкостью мог уничтожить всё вокруг, сейчас казался пугающе уязвимым, будто стоял на грани.
“Если Ацуши сумел дотронуться до чего-то настоящего в нём, то, может, не всё ещё потеряно,” — подумал Чуя, но вслух ничего не сказал. Он знал, что если озвучит это, Акутагава тут же отгородится от собственных чувств стеной гнева. Вместо этого он просто сделал вид, что этот момент не был таким важным, как казалось.
— Выпей ещё, Рюноске, — бросил он, снова опуская взгляд в бокал. — У тебя на лице слишком много эмоций для одного вечера.
Гул бара окутывал пространство — голоса, смех, приглушённая музыка. Но для Акутагавы всё это тонуло в тени его мыслей. Он сидел неподвижно, взгляд устремлён на букет, алые лепестки которого казались слишком яркими в этом полумраке.
Он сидел неподвижно, будто забыв о присутствии Чуи, чьи бледные пальцы уже привычно скользнули к бокалу. Рыжеволосый задумчиво смотрел на собеседника, прежде чем его взгляд скользнул в сторону, за спину Акутагавы. Что-то промелькнуло в его глазах — мгновение, и он снова был спокоен.
— Прости, киддо, мне пора. Увидимся завтра, — отрезал Чуя ровно, оставив на столе несколько купюр и поднявшись с места.
Акутагава даже не поднял головы, погружённый в свои мысли. Только когда звук шагов Чуи растворился в шуме, он медленно перевёл взгляд на букет, всё ещё лежащий рядом. Лепестки, алые, словно свежая кровь, выделялись на фоне тёмного дерева стойки.
Рука, почти механически, потянулась к цветам. Его пальцы коснулись одного из бутонов — на мгновение движение застыло, будто он не решался прикоснуться. Но затем он всё же взял цветок и покрутил его в руках. Это было почти нежно, почти бережно — настолько, что жест казался чуждым для Акутагавы. Он никогда не проявлял такой осторожности. Никогда.
Всё длилось лишь несколько секунд, прежде чем его пальцы резко сжались. Лилия, ещё недавно изящно тянувшаяся вверх, смялась в его руке. Её лепестки, словно разорванные крылья, осыпались в стакан. Акутагава смотрел, как цветок погружается в прозрачную жидкость, которая начинала окрашиваться алым.
Его отражение в стакане дрогнуло, искажённое рябью от лепестков. Черты лица расплывались, становясь неузнаваемыми.
— Почему ты всегда… так мучаешь меня? — выдохнул он почти неслышно, обращаясь то ли к отражению, то ли к тому, кто подарил ему цветы.
Музыка, смех, звон бокалов — всё это вдруг стало невыносимо громким, словно бар напоминал, что мир вокруг продолжал двигаться, даже если Акутагава замер в своей тьме. Он не отводил взгляда от стакана, из которого его отражение смотрело на него мёртвыми, пустыми глазами.
Рука невольно дёрнулась, но он не разбил стакан, как сделал бы раньше. Лишь стиснул его так сильно, что пальцы побелели. Ещё немного — и хрупкое стекло не выдержало бы. Но Акутагава отпустил, не позволив гневу захлестнуть окончательно. Вместо этого он вновь смотрел на измятые лепестки, почти заворожённо наблюдая, как они тонут.
“Ты ведь даже не заметишь, если я исчезну”, — думал он, но на самом деле знал, что это не так. И от этого становилось только хуже.