Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

— Дам целый ляна серебра! Прошу вас! Моя жена не может больше ждать…

У мужчины, застывшего на пороге трактира, на лице было написано такое отчаяние, словно его жена умирала, а не ждала рождения ребёнка со дня на день — не такое уж необычное для женщины событие. Однако и не самое простое, так что на мужа, потащившего жену на сносях в дорогу, прочие посетители смотрели без сочувствия. Одет он был добротно, почти богато, но без показной роскоши дорогих нарядов с ткаными узорами и украшениями. Зажиточный торговец или землевладелец, думал Чжан Юшэнь, внимательно наблюдая и за мужчиной, и за наёмниками, к которым он взывал. Те не обращали на просителя внимания — вернее, делали вид, что не обращали. Трактир на выезде из города оставался последним местом перед Медовой пустошью, где можно было нанять охрану. И охрана эта стоила дорого, а ближе к ночи цена ещё вырастала. Выбор у бедолаги был небольшой: ждать до утра или поднимать цену.

— На этот лян нам даже могилы не выроют, — лениво отозвался парень чуть старше Чжан Юшэня, в кожаном доспехе и с двумя мечами у пояса. Его друзья засмеялись.

— Но вы же опытные воины, наверняка уже были там, — попытался польстить мужчина, однако парни на его удочку не попались. — Хорошо, полтора. Всё, что есть. Все деньги оставил родителям моей дорогой супруги, они бедно живут. Откуда же мне было знать, что тут столько запросят? Всего за три дня пути, а другие за месяц меньше берут…

Точно торговец, решил Чжан Юшэнь. И отдаёт не последнее. Жена женой, а за кошелёк держится крепко.

— Если бы не полнолуние, может, и согласились бы, — пояснил другой наёмник, в годах. — А сегодня уж извини. Хочется домой вернуться.

— С нами монах из монастыря святой Юэ Лао, покровительницы странников. Он защитит от нечисти.

— Не припомню такого храма, — равнодушно отозвался ещё один наёмник, постарше, сидящий за другим столом. Молодые переглянулись, словно договариваясь о чём-то без слов. — Смотри, чтобы самозванцем не оказался. Их сейчас развелось как грязи. Работать не хотят, только попрошайничают.

— Клянусь, настоящий монах. Неужели вы так боитесь, что не сжалитесь над моим сыном? — Голос торговца дрогнул. — Если он родится не в родном доме, его всю жизнь будут преследовать несчастья. Прошу вас… — Он обвёл трактир умоляющим взглядом, встречая в ответ лишь равнодушие. — Разве у вас нет сердца? Хорошо, когда мы приедем в Чанмэнь, я соберу ещё денег. Два ляна серебра.

— Каждому, — быстро сказал молодой наёмник.

Мужчина оторопел:

— Но… я думал нанять одного человека.

Его слова встретили хохотом:

— Через Медовую пустошь? Да ты спятил!

— Думаешь, монах тебя защитит? Да он первым драпанёт, если что!

Чжан Юшэнь не сомневался, что деньги у торговца были, и наёмники собирались додавить его до конца. У них бы получилось. Вера в то, что рождённого за стенами отчего дома ждёт несчастливая жизнь и ранняя смерть, была крепка в этих краях. Чжан Юшэнь слышал, что женщины, забеременевшие вне брака, в отчаянии искали любой способ пробраться за ограду дома любовника, чтобы разрешиться там от бремени. А поскольку роды — дело громкое, соседи незадачливого папаши получали пищу для сплетен не на один год вперёд.

Так что ещё немного — и наёмники вытянули бы из торговца всё, что хотели. Но Чжан Юшэню нужны были деньги.

— Я согласен, — громко сказал он.

Торговец обернулся к нему с надеждой в глазах. Наёмники… ну, Чжан Юшэнь не собирался возвращаться в этот трактир. Возможно, повезёт, и они больше не встретятся.

— Ты ещё куда собрался, ущербный? — презрительно спросил один из них. Чжан Юшэнь улыбнулся как можно невиннее:

— Сопровождать господина. Вы же не хотите.

— Да ты сдохнешь там! И людей погубишь. Меньше, чем вчетвером, на пустошь соваться — самоубийство.

Чжан Юшэнь и сам не был уверен, что сумеет провести людей через пустошь. Но несколько дней назад оттуда приехала повозка под охраной всего троих солдат — значит, про четверых наёмники говорили лишь потому, что их самих было четверо. А если монах настоящий, то, глядишь, и вдвоём обойдутся.

И всё же во взгляде торговца появилось сомнение:

— А вы, молодой господин, уже бывали там?

— Конечно, — уверенно кивнул Чжан Юшэнь. О том, что луна тогда шла на убыль — самое безопасное время, — промолчал. И что не один был — тоже. И что без потерь тогда не обошлось.

— Так уж и быть, — с сожалением сказал молодой наёмник. — По полтора ляна каждому, и мы вас проводим. Не смотреть же, как он вас в могилу сведёт.

— Три, — внезапно сказал старший. — Нам с мальчишкой на двоих. Я пересекал пустошь шесть раз и знаю самый безопасный путь.

Торговец, всё ещё сомневался, но недолго: три ляна были меньше шести, а выглядел наёмник внушительно. Из-за спины виднелась рукоять тяжёлого меча, на поясе кроме пары ножей висели глиняные сосуды. В таких носили «небесный» или «земной» огонь: один вспыхивал до небес, другой разливался по земле, и обоими можно было спалить дотла дом или сдержать осаждающую этот дом толпу. Молодые злобно поглядывали на него, но угрожать не решались.

— Согласен. Можем выехать сейчас? Моя повозка ждёт.

Наёмник кивнул и встал:

— Принесу вещи.

Вернулся он быстро, с перемётной сумкой в руках и ещё одной — на плече. У Чжан Юшэня всё было с собой, но он всё равно выждал, чтобы не идти первым. Когда пропускал старшего вперёд у дверей, уважительно поклонился:

— Благодарю старшего брата за согласие разделить дорогу.

Тот глянул без приязни, как на докучливого просителя:

— Жалко тебя, дурака, стало.

Чжан Юшэнь прикусил язык. Прозвучало обидно, но честно. Ему и впрямь не следовало сопровождать кого-то через Медовую пустошь в одиночку. Но деньги заканчивались, а два ляна — теперь уже полтора или даже меньше, ну да ладно — позволили бы ему не хвататься за первую попавшуюся работу, чтобы только не остаться голодным.

У ворот ждала крытая повозка, запряжённая понурой рыжей лошадью. Торговец нетерпеливо прохаживался рядом, поглядывая на монаха в чёрной рясе, склонившегося над колесом.

— Нельзя ли побыстрее? Нам уже пора выезжать.

— Лучше задержаться, чем поспешить и сделать ошибку, — отозвался монах, не поднимая головы.

Чжан Юшэнь остановился, наблюдая, как рука с куском угля выводит на бортах и ободах повозки чёрные знаки. Торговцы наносили похожие на обозы с товаром, чтобы сберечь в дороге. Силы в них было немного, да и нужды тоже — вооружённая охрана защищала и от грабителей, и от нечисти. А от того, чтобы повозка не перевернулась и не утонула при переправе через реку… ну, Чжан Юшэнь подозревал, что тут никакие знаки не защитят. И всё же каждый раз относил в храм щедрые подношения и следил, чтобы на каждой телеге… ладно, это в прошлом. И знаки — не те, хоть и похожи. Наверное, в каждом храме сочиняют на свой лад.

Монах вывел последний знак, бросил уголь на землю и выпрямился, отряхивая руки:

— Готово.

Он был совсем молод, вряд ли старше Чжан Юшэня. Худощавое лицо, тонкие руки, торчащие из рукавов рясы, словно она была ему мала, босые ноги в деревянных сандалиях. Волосы уложены в пучок, но концы выбились из-под заколки и торчали в разные стороны. Монах улыбнулся наёмникам так, словно они были давно знакомы и встретились в очередной раз:

— Я брат Сяо Янцзы из монастыря святой Юэ Лао. Рад, что господину Хуну удалось найти вас. Он очень переживал за госпожу. Можем ехать?

От предложения устроиться в повозке Чжан Юшэнь отказался. Пристроился снаружи, позади, где крепились тюки с вещами. Наёмник — звали его Чжу Ян — смотрел вперёд и по сторонам, а Чжан Юшэнь — назад. Нечисть, как и грабители, может напасть с любой стороны.

Повозкой правил сам господин Хун, беспрестанно понукая лошадь, чтобы бежала быстрее. Чжан Юшэнь трясся между тюками, для надёжности намотав на руку одну из верёвок, которыми крепилась поклажа. Вглядывался в подступающие сумерки. Деревня, где они начали свой путь, давно скрылась из вида, вокруг тянулись низкие холмы, набегающие друг на друга — словно хозяйка бросила впопыхах на землю покрывало, забыв его разгладить. Ни одного дерева, редкие кусты высотой по пояс взрослому мужчине, лиловый ветреник да плотные выпуклые подушки желтоцвета, наполняющего воздух медовым ароматом, здесь — особенно сильным. Из-за него пустошь и получила своё название.

Она была красива. Особенно на закате, когда край неба перетекал из алого в лиловый, а очертания холмов покачивались, как волны, в такт повозке. Эта красота усыпляла внимание, и Чжан Юшэню приходилось заставлять себя вглядываться в уплывающие вдаль холмы, ища признаки дурного. Слишком густые тени там, где их не должно быть, случайное движение, что угодно. Изредка сбоку возникала лошадь Чжу Яна — тот так же тщательно разглядывал окрестности. Заговорить не пытался, ну и Чжан Юшэнь молчал. Внутри повозки тоже было тихо. Больше всего Чжан Юшэнь боялся услышать женские стоны — если жена торговца вздумает разрешиться от бремени посреди пустоши, ничего хорошего их не ждёт. Во время родов и женщина, и дитя бессильны против привлечённых запахом крови злых духов, не зря повитухи увешивают комнаты, где появляется на свет ребёнок, защитными талисманами и тщательно соблюдают все нужные обряды. Да и вообще… как они примут ребёнка, трое мужчин и монах?

Когда сумерки сгустились настолько, что тени и холмы слились воедино, Чжу Ян цокнул языком и приблизил коня к переду повозки.

— Нужно остановиться на ночь.

— Ещё рано, — откликнулся торговец. — Дорога видна.

— Если не остановимся сейчас, не успеем разбить лагерь до ночи. Кто угодно может подойти на десяток шагов, и мы не заметим. Остановимся сейчас и выедем с рассветом.

Он говорил так уверенно, что торговец не решился спорить. Повозка затряслась, замедляя ход, и Чжан Юшэнь крепче вцепился в тюки. Когда она остановилась, он бросил верёвку и спрыгнул на землю. Затёкшие ноги отозвались лёгкой болью.

Пока господин Хун распрягал лошадь, они с Чжу Яном срубили два невысоких куста и развели огонь. Далеко от дороги старались не отходить. Среди поклажи нашлась охапка дров — без них через пустошь не ездили. Работали молча. Чжан Юшэнь всё время прислушивался: казалось, что в шорохе ветра слышится не то чей-то свист, не то шёпот. Но Чжу Ян не подавал вида, что тоже что-то слышит, и Чжан Юшэнь помалкивал. Чжу Ян был опытнее, он лучше знал, когда стоит тревожиться, а когда нет.

Когда пламя занялось, из повозки вылез монах и, придерживая под локоть, помог спуститься на землю молодой беременной женщине. Она была худой, если не считать большого, выдающегося вперёд живота, и ступала, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Тёмные волосы выбились из косы, распушившись вокруг лица вьющимися прядями. Оставив женщину стоять у огня, монах достал из повозки одеяло и две подушки и помог ей устроиться поудобнее. Торговец, прилаживающий над костром котелок, заботливо поправил подушку у неё под спиной.

— Хочешь есть, Минсюэ? Я сварю суп.

— Воды бы, — шепнула женщина. Она была бледна — возможно, мутило из-за тряски.

— Я принесу, — тут же подскочил монах.

«Выслуживается», — подумал Чжан Юшэнь и тут же устыдился этой мысли. Помогать женщине на сносях — долг любого порядочного человека. Только вот мужчинам не подобает оказывать внимание чужой жене, если муж рядом. Хотя монах — ему, наверное, можно. В народе ходило немало баек о похотливых монахах, но этот растрёпанный подозрений не вызывал. Говорят, чем моложе послушник, тем крепче блюдёт обеты.

— Твоя первая стража, — бросил Чжу Ян, разворачивая тряпку, в которой оказались две лепёшки и кусок вяленого мяса. — Монаха третьим поставим. Без надобности не буди.

— Господин, что же вы холодное? — всполошился торговец. — Сейчас вода закипит, будет суп…

— Некогда. Надо спать, пока время есть.

— А вы, молодой господин, вы-то уж дождитесь. Нам с Минсюэ на двоих много будет.

— Благодарю, — не стал отказываться Чжан Юшэнь. У него тоже были с собой лепёшки, но вчерашние, а мяса не было. Даже если в супе будут одни коренья, всё лучше, чем грызть пустой хлеб.

Вернулся монах, протянул женщине флягу с водой. На известие о том, что его очередь сторожить под утро, кивнул и снял с запястья намотанные в три ряда чётки. Отошёл на пару шагов, сел на землю, скрестив ноги. Чжан Юшэнь наблюдал, как сосредотачивается его лицо, пока пальцы отщёлкивают одну бусину за другой.

Чжу Ян доел свой ужин, расстелил одеяло возле повозки и улёгся спать. Чуть позже и монах, закончив медитировать, уснул рядом. Торговец с женой сидели, прижавшись друг к другу, и переговаривались шёпотом. Чжан Юшэнь старался не глядеть на них. Он прислушивался к шорохам из темноты и собственным ощущениям. Нечисть не подкрадывалась незаметно, её всегда можно было узнать по звуку или, наоборот, тишине, по внезапно налетевшему ветру или холоду. И она боялась огня. Между повозкой с защитными знаками и костром было самое безопасное место, потому Чжу Ян с монахом и легли там. И лошадь привязали рядом, накинув ей повязку на глаза, чтобы не пугалась.

Суп, сваренный торговцем, был жидким и без мяса, но горячим, а что ещё нужно после долгого дня. Поев, они сняли котелок с огня и устроили в наскоро выкопанной ямке — на дне ещё оставалась порция для монаха. Торговец с женой ушли спать в повозку, а Чжан Юшэнь подкинул в костёр ещё одно полено и снова обратился в слух.

Его стража выдалась спокойной. Чжан Юшэнь опасался, что после еды его начнёт клонить в сон, но стоило остаться одному — и в голову сразу полезли истории обо всех сгинувших в Медовой пустоши. Страх здорово бодрил. То и дело чудилось, что в темноте что-то шуршит или вздыхает. Один раз хрустнула ветка, и Чжан Юшэнь вскочил, готовый будить спутников. Но других звуков не последовало, а он ещё долго стоял, сжимая меч и напряжённо вглядываясь в темноту.

Когда стража подошла к концу, он подошёл к Чжу Яну и тихо позвал по имени. Трогать не стал — от наёмника за такое можно было и мечом в живот получить. Чжу Ян поднялся так быстро, словно и не спал вовсе, а Чжан Юшэнь улёгся на его место. Монах от их возни не проснулся, только наморщил лоб во сне и сжал лежащую на груди руку с чётками. Бусины чуть слышно прошуршали друг о друга.

Чжан Юшэню казалось, что только-только сомкнул глаза, когда удар по сапогу заставил его подскочить.

— Вставай, — бросил Чжу Ян, таким же пинком будя монаха. — Началось.

Чжан Юшэнь бросился к костру, схватил несколько заранее приготовленных факелов и сунул в огонь. По коже тянуло стылой дрожью, и стылость эта не имела ничего общего с ночной прохладой. Показалось, что и воздух изменился, и в медвяную сладость вплелись такие же сладкие нотки гниения.

— Ты знаешь, что это? — спросил монах, вытаскивая из костра занявшийся факел. В другой руке он держал деревянный посох, весь исписанный заклинаниями.

Чжу Ян, открыв полог повозки, убеждал торговца и его жену не высовываться, что бы ни происходило снаружи. Те не протестовали.

— Разве у тебя нет меча?

— Нет, конечно. Мы не боевой орден.

Ну прекрасно. Значит, он из тех, кто умеет лишь бормотать молитвы да жечь благовония. Никакой пользы.

— Зачем ты вообще сюда потащился?

— Так мне тоже в Чанмэнь надо, — бесхитростно отозвался монах. — Правда, я собирался идти в обход, как все ездят, но господин Хун жаловался, что ему все отказывали, и собирался уже ехать один с госпожой, без защиты. Вот я и подумал, что надо помочь чем могу. Это потом уже ему посчастливилось найти тот трактир и нанять вас.

Лучше бы торговец не обнадёживал их словами, что с ним монах! Любой нормальный человек решил бы, что их будет сопровождать один из братьев, умеющих сражаться с нечистью и посвятивших свою жизнь защите простых людей. Кем надо быть, чтобы нанять для защиты первого попавшегося монаха, не спросив, чему он обучен? Всё равно что нанимать охрану, не зная, есть ли у них оружие.

Темнота волновалась. В ней не было ничего живого, и всё же она шевелилась, становясь то гуще, то слабее. Чжан Юшэнь отвёл факел в сторону, чтобы не слепил. Над землёй что-то промелькнуло; он отдёрнул ногу и ткнул мечом в юркую тёмную змейку, скользнувшую по траве. Раздался тихий шипящий звук, и змейка растаяла, а цепочка выгравированных на мече знаков слабо блеснула. Как будто под лунным светом, вот только никакой луны на небе не было. Сладкий медвяный запах стал почти приторным. И гнилью тянуло всё сильнее.

Краем глаза Чжан Юшэнь увидел, как монах взмахнул факелом, а затем ткнул посохом в подступающую темноту. Та вздрогнула и отодвинулась, открывая куст в десятке шагов от людей. Ну хоть это хорошо. Не совсем бесполезный. Вокруг держащей факел ладони обвивались чётки, а губы монаха непрестанно шевелились, шепча молитвы. Чжан Юшэнь слышал, что самым просветлённым вообще не нужно было оружие — в особом состоянии духа они могли войти в любое гиблое место и выйти невредимыми. Но Сяо Янцзы был совсем молод, и надеяться на силу его молитв не приходилось. И всё же темнота не приближалась. Клубилась, тянула тонкие сгустки-щупальца теней, но каждый раз, наткнувшись на меч или посох, отступала. Это было почти не страшно. Как будто котёнок, играясь, тянул к людям лапку и тут же отдёргивал. Чжан Юшэня не покидало ощущение, что это либо подготовка к чему-то большему, либо отвлекающий манёвр, но делать было нечего. Только сдерживать темноту оружием и факелами, ждать рассвета и каждую минуту готовиться к тому, что нечисть нападёт по-настоящему. Из повозки не доносилось ни звука — торговец с женой затаились как мыши. Мог бы и помочь, подумал Чжан Юшэнь, даже если мечом сражаться не умеет — факел-то держать может. Трус.

Что-то холодное обожгло его ногу, словно струя ледяной воды. Чжан Юшэнь опустил факел — и узкое щупальце отпрянуло в темноту, выдернув кончик из его сапога.

— Твою мать! — Он едва сдержался, чтобы не ткнуть себя мечом в ногу. Говорили, если такое коснётся кожи — плоть начинает умирать, и спастись можно, только вырезав заражённый участок. А то и отрезав конечность целиком, если схватило как следует. Оно же не пролезло под штанину? Вроде нет. А что ж обожгло так…

Но времени думать об этом не было: тени снова тянулись к нему, и Чжан Юшэнь сосредоточился на том, чтобы отгонять их. Боль в ноге сменилась онемением. Это тоже не радовало, но, по крайней мере, на ногу можно было наступать. Чжан Юшэнь надеялся, что это хороший знак.

Когда край неба на востоке зарозовел, обещая приход рассвета, тени присмирели. Утянулись в заросли, лишь изредка высовываясь и снова исчезая, если взмахнуть факелом. Чжан Юшэнь прислушивался к онемению в ноге, со страхом гадая, пройдёт оно или нет. До города, где есть целители, почти два дня. Что там говорили, как быстро расползается ожог? Он не помнил. Монах наверняка знает, надо спросить у него.

Монах всё это время без устали размахивал посохом и факелом, так что Чжан Юшэнь переменил о нём мнение. Не бесполезен. Хотя лучше бы с ними был третий боец, конечно.

Подошёл Чжу Ян, бросил в костёр обгоревший факел.

— В порядке? — спросил он, глянув на спутников, и, не дождавшись ответа, продолжил: — Отдохните немного и поедем. Не будем задерживаться.

Чжан Юшэнь кивнул. Он надеялся, что они преодолеют пустошь к завтрашнему вечеру, не задерживаясь на третью ночь. Первая прошла удивительно спокойно по сравнению с тем, что он помнил с прошлого раза.

Из повозки слышались приглушённые голоса: торговец убеждал в чём-то жену. Чжан Юшэнь вознёс краткую молитву, прося богов, чтобы женщина от страха не начала рожать раньше времени. Отряхнул одеяло, скомканное впопыхах, когда Чжу Ян поднял его ночью, уселся на него и, стянув сапог, закатал штанину. Он знал, что прикосновение тени не прошло бесследно, и всё же, увидев на коже бледное пятно, почувствовал разочарование — словно ему пообещали спасение и обманули.

Всегда хочется верить, что с тобой не случится ничего плохого.

— Позволь взглянуть.

Монах опустился на колени рядом с ним и протянул руку. Чжан Юшэнь подавил желание прикрыть пятно.

— Ерунда, — сказал он с деланой небрежностью. — Что-то задело.

— Да, ты прав, — кивнул монах. — Но всё же лучше свести. Такие метки долго не проходят. Я сейчас нанесу очищающие знаки, должно помочь.

Ему не придётся отрезать ногу? Хвала милостивой Гуаньинь! Обрадованный, Чжан Юшэнь наблюдал, как монах раскидывает угли с края костра. Он не шутил, что ли? Это пятно действительно можно свести какими-то молитвами или заклинаниями? А Чжан Юшэнь-то уже успел перепугаться. Хорошо, что не выдал себя. Не пришлось краснеть от стыда.

Вернувшись, монах начертил остывшим угольком несколько смазанных знаков вокруг пятна, бормоча себе под нос молитвы. Потом осторожно опустил штанину, стараясь не размазать надписи.

— Если к утру не станет лучше, скажи.

— Спасибо.

Онемение вроде как стало послабее. Или это казалось после того, как уголь царапал кожу? Чжан Юшэнь решил не думать слишком много. Устроился на одеяле, подтянул повыше куртку и заснул.

Короткого сна, конечно, не хватило, и Чжан Юшэнь дремал на своём месте между тюков, то и дело вздрагивая и хватаясь за верёвку, когда вдруг казалось, что он падает. Завидовал монаху: тот наверняка сладко спал в повозке. Чжу Ян сидел в седле ровно, словно всю ночь отдыхал, а не отмахивался от наползающих теней. Ему досталось меньше всего сна, а по виду и не скажешь. Вот каким Чжан Юшэнь хотел стать… и станет когда-нибудь, ведь Чжу Ян лет на десять его старше, если не больше. У Чжан Юшэня ещё всё впереди.

В обрывочной дрёме он видел всё ту же пустошь, холмы и дорогу, стелющуюся из-под колёс, и, просыпаясь, не был уверен, сон это или явь. Когда повозка остановилась, он не сразу сообразил, что изменилось.

— …не надо тратить воду, — донёсся до него бодрый голос торговца. — И кусты на костёр порубим.

— Не стоит пить эту воду, — отозвался Чжу Ян.

— Думаете, отравлена? Выглядит свежей.

— Ваше дело. Жену только не поите.

Господин Хун замолчал. Чжан Юшэнь спрыгнул на землю, присел несколько раз, разминая ноги. Огляделся. Они остановились у небольшого озерца, почти скрытого за особенно высокими кустами желтоцвета. Пить из такого, да ещё в Медовой пустоши… Удивительно, что господин Хун дожил до своих лет.

Сухих веток не нашлось, пришлось рубить желтоцвет. На всякий случай Чжан Юшэнь обернул ладони куском ткани, который носил с собой, чтобы при необходимости перевязать раны. Когда он набрал достаточно хвороста, монах уже разжёг огонь и втыкал в землю рогатины для котелка.

Жена торговца сидела на краю повозки, обхватив руками живот. Под глазами у неё залегли тени, лицо выглядело усталым. Удалось ли ей ночью поспать? Было жаль её — такую напуганную, вынужденную в последние дни перед родами трястись в повозке через эти гиблые места, куда даже мужчины предпочитали не соваться. Всё из-за суеверного дурака-мужа. Если так верит в проклятия, мог бы и пораньше вернуться домой, а не тянуть до последнего.

Как и вечером, торговец поделился едой с Чжан Юшэнем и монахом, не слушая возражений. Впрочем, Чжан Юшэнь особо и не возражал. Кто отказывается от дармовой еды? Разве что Чжу Ян, который даже свои припасы ел не со всеми, а сидя поодаль. Чжан Юшэнь не решался к нему подходить. Он помнил, что наёмник отправился с ними за слишком низкую плату, потому что пожалел его, и наверняка не испытывает к нему тёплых чувств. Навязываться было невежливо.

Поев, снова отправились в путь. Сонливость прошла, и Чжан Юшэнь опять разглядывал убегающую вдаль пустошь. Днём она казалась совсем не опасной. Над зарослями желтоцвета стелилась лёгкая дымка, словно туман поутру. Или дым от костра. Запах дыма Чжан Юшэнь действительно ощущал. Странно, вроде от костра на него не тянуло, когда они останавливались. Надо будет проветрить одежду, когда приедут в город, чтобы не воняла. Он поднёс к носу рукав — да вроде не от него… Может, он наступил на выпавший из костра уголёк и подпалил сапог?

Внезапно он понял, словно кто-то на ухо шепнул, и чуть не свалился с повозки. Вскочил на ноги, подтянулся, выглядывая через крышу. Сомнений не было — впереди бушевал пожар. Дым над холмами был тёмным, совсем не похожим на туман, а далеко впереди сгущался так, что уже ничего было не разобрать. Даже языки пламени мелькали, если приглядеться. И этот пожар надвигался прямо на них! Вернее, они сами ехали в него.

— Стой! — крикнул он торговцу, но тот лишь вздрогнул и подхлестнул лошадь. — Куда ты едешь?!

— Что ты видишь? — перебил его Чжу Ян. Он заметно нервничал, но почему-то не пытался остановить повозку.

— Пожар движется в нашу сторону. Если не свернём, нам конец. Можем попытаться обогнуть его по холмам, но я не уверен, что мы успеем отъехать достаточно далеко.

— Ясно, — кивнул Чжу Ян.

— Так останови его! — Чжан Юшэнь указал на торговца, который словно не слышал их разговор. — Он, похоже, не понимает, с какой скоростью идёт огонь.

— А ты понимаешь?

— Я однажды видел лесной пожар. — От одних воспоминаний по коже бежали мурашки. — Мы тогда не сразу поняли, что горит, но повезло, что это было позади, а мы уже почти выехали из леса. И то, если бы был попутный ветер, могли и не успеть.

— Я так и понял, что ты знаешь про пожар. Потому что я вообще не вижу огня. Зато слышу конницу.

— Какую конницу? — не понял Чжан Юшэнь.

— Вражескую, наверное. Когда не знаешь, чья армия на тебя движется, лучше с ней не встречаться.

— Но там же нет армии. Там дым.

— Для тебя — дым.

Чжан Юшэнь хотел было сказать, что Чжу Ян говорит какую-то ерунду, но остановился. Задумался.

— Хочешь сказать, — осторожно начал он, — что мы с тобой видим и слышим разное? А на самом деле… ничего нет?

— Может, нет. Может, есть, но что-то совсем другое. Не знаю. — Чжу Ян покосился на торговца, подгоняющего лошадь. — Господин Хун, осторожнее. Если повозка налетит на камень и перевернётся, мы тут застрянем.

— Минсюэ рожает, — отозвался тот, судорожно стискивая вожжи. — Я не могу не торопиться!

Чжу Ян оглянулся на Чжан Юшэня. Тот покачал головой: из повозки не доносилось ни стонов, ни других звуков, которые могла бы издавать рожающая женщина. Да и монах бы их предупредил.

— Господин Хун, — позвал он, — откуда вы знаете, что ваша супруга рожает?

— Я… — торговец растерянно замолчал. — Слышал?

— Так случилось, что мы все сегодня слышим и видим то, чего нет на самом деле, — сказал Чжу Ян. — Окликните супругу, она вам ответит.

Торговец явно сомневался, но Чжу Ян говорил уверенно, и из всех он был самым опытным. А господин Хун всё же был благоразумен, если не считать идеи тащить через пустошь беременную жену.

— Минсюэ! — позвал он, повернув голову. — Минсюэ! Как ты?

— Хорошо, — донёсся до них приглушённый женский голос. — Даже не мутит.

— У тебя же не началось… ну, ты знаешь?

— Нет, всё хорошо. Не волнуйся, дорогой. Мы успеем.

Только тут господин Хун перевёл дыхание, и его руки, держащие вожжи, расслабились.

— Чертовщина какая-то, — пожаловался он. — Я же был уверен…

— Да, в этом всё дело. Если вдруг услышите или подумаете о чем-то ещё тревожащем, сразу скажите нам. Ты тоже, — обернулся Чжу Ян к Чжан Юшэню, и тот кивнул. Запах гари всё ещё ощущался, но не так сильно, как раньше. На горизонт он больше не смотрел.

На ночлег они встали уже в сумерках. По словам Чжу Яна, большую часть пути они уже преодолели, и если завтра ничто не помешает, то к вечеру доберутся до города. Даже если последние пару часов будут ехать в сумерках — это ничего. Чем ближе к краю, тем пустошь безопаснее.

Стоянку разбили прямо на дороге, не сворачивая. Вряд ли они помешали бы кому-то проехать.

— Не доверяйте всему, что слышите и видите, — наставлял Чжу Ян. — Если заметите что-то опасное, чего не было прошлой ночью, — спросите у другого, не кажется ли. Лучше, если мы будем вслух говорить всё, что хотим сделать.

— У тебя так уже было, — догадался Чжан Юшэнь. Тогда, днём, Чжу Ян не удивился ни своей коннице, ни его пожару.

— Да. Когда мы проходили здесь в прошлом году. Кто-то слышал голоса родных, зовущие вглубь пустоши, кто-то зов о помощи. Хорошо, что хватило ума не идти за ними.

— А у тебя? — подал голос монах. — Господин Хун сказал, что ты тоже бывал в Пустоши.

— У нас один парень сошёл с ума. Сперва кричал, что мы его специально заманили с собой, чтобы убить, а потом кинулся с топором. Ну мы тогда… — Чжан Юшэнь замолчал. Он до сих пор чувствовал лёгкое отвращение от этих воспоминаний. И страх, потому что безумное, перекошенное от ярости лицо и занесённый топор долго снились ему в кошмарах. — Мы его связали и положили к костру. Но потом костёр почти угас, и тени… добрались до него, в общем.

Те крики ему тоже снились, ещё дольше. Страшный вой пожираемого заживо человека. Когда тени отогнали, несчастный парень выглядел так, словно его растворяли в кислоте. Старший из каравана, с которым шёл тогда Чжан Юшэнь, сам отрубил бедняге голову. Чжан Юшэнь трусливо радовался, что не пришлось ему. Он бы не смог.

— Лучше один, чем все, — без особого сочувствия отозвался Чжу Ян. — Господин Хун, не выходите из повозки. В ней безопасно, как мы уже убедились.

Монах опустил глаза, но было видно, что он доволен оценкой его умений. Хотя Чжан Юшэнь не видел, что тут такого особенного. Да, заклинания, нанесённые рукой священнослужителей, были сильнее, чем нарисованные простыми людьми, но суть-то одна: взял и написал, ничего от себя не придумывая. Писать каждый умеет.

Хотя нога, которую обожгло тенью, уже почти не немела. И след уменьшился, Чжан Юшэнь несколько раз смотрел. Надо будет ещё раз поблагодарить, когда доедут до города.

— Что, если всем спрятаться в повозке? — робко предложила госпожа Хун. — Переждём ночь.

— Боюсь, так не получится, — ответил монах. — Заклинания действуют, потому что нечисть чувствует рядом более доступную жертву… простите. Это звучит некрасиво, я знаю. Но если мы все спрячемся в повозке, защиты не хватит.

Чжан Юшэня изрядно посмешило, как монах говорил про них — словно про коз, привязанных возле тигриного логова, чтобы выманить зверя и не дать ему отвлечься на охотников. То есть отвлекали они как раз охотника, но суть оставалась той же. Не то чтобы он был против. Просто… смешно.

Этой ночью тени пришли позже, когда уже почти совсем стемнело. Накатили разом со всех сторон, словно волны прибоя, мягко стелясь по земле. Чжан Юшэнь даже обрадовался: ожидание изматывало сильнее самого боя. Теперь он тщательно следил за тем, чтобы не подпускать к себе тонкие щупальца, сотканные из темноты. Они то и дело пытались подползти, но трава на дороге была ещё более скудная, чем вокруг, и спрятаться у теней не получалось.

Постепенно сражение стало напоминать долгие часы тренировок — такие же однообразные движения раз за разом. Ткнуть факелом, повернуться, взмахнуть мечом, снова повернуться, шагнуть в сторону, снова факел, снова меч… Не теряя бдительности, но и не слишком напрягаясь. Пустошь была к ним милостива, как сытый кот к мышам: припугнула, чтобы знали своё место, но всерьёз нападать не стала. Живите, пока позволено.

Успокоенный мнимой простотой боя, Чжан Юшэнь не сразу заметил неладное. Вернее было бы сказать: сперва заметил, но не понял. После заметил снова и отмахнулся, досадуя, что всякая ерунда лезет в голову. А потом присмотрелся внимательнее, и вот тут догадка стала подозрением и больше уже не отпускала.

Чжан Юшэнь не хотел верить, но глаза не обманывали: каждый раз, когда Чжу Ян или монах отбивали очередную атаку теней, они отодвигались от него, Чжан Юшэня. И тени, подползающие с его стороны, отгоняли вполсилы, словно лишь для вида. Позволяли им медленно, незаметно окружать Чжан Юшэня. Чтобы в нужный момент отступить в сторону и…

Монах не то случайно проболтался накануне вечером, не то подал Чжу Яну идею, как уцелеть самим, пожертвовав товарищем. И выбор они сделали верный: от монаха зависит безопасность торговца и его жены, прячущихся в повозке, а Чжу Ян среди них самый опытный и умелый воин. Если они застрянут в пустоши ещё на день, то справятся вдвоём. Можно и рискнуть, пожертвовав неопытным спутником, чтобы этой ночью точно остаться в живых. Ну и разделить между собой плату, обещанную торговцем. На двоих-то выйдет весомее, чем на троих.

Вот теперь поднялась обида: вчера он думал, что монах считает приманкой их всех, а оказалось — только его. А ведь притворялся, беспокоился, лечил ногу. Молитвы бормотал. Все они лицемеры, эти святоши.

Чжан Юшэнь не подал вида, что разгадал их план. Отбивался от теней, как и прежде, но теперь вдвойне внимательно следил за тем, что творится по сторонам — там, где прежде полагался на спутников. За самими спутниками тоже приглядывал. С них сталось бы толкнуть его навстречу теням, если поймут, что он их раскусил. До утра оставалось немного, благодарение богам за короткие летние ночи, но и нечисть, как известно, набирает силу перед рассветом.

…Монах оступился так естественно, что если бы Чжан Юшэнь не знал правду — поверил бы. Легко потерять равновесие, когда стелющиеся по земле тени обтекают тебя с обеих сторон, так, что не знаешь, какая нападёт первой, и приходится отступать спиной, не сводя с них взгляда. Монах задел ногой камень, взмахнул посохом, едва не упав — в шаге от подкравшихся теней подняться ему бы уже не удалось, — и замер, балансируя на одной ноге. Тени, почуяв слабость противника, сгустились и разлились по траве, отрезая ему путь к отступлению. Лицо у монаха стало растерянным, словно он не понимал, как выбраться из опасной ситуации. На это и был расчёт: любой на месте Чжан Юшэня постарался бы помочь товарищу. И угодил бы в прямо в объятия теней, стоило монаху перестать притворяться и отпрыгнуть в сторону. Ещё и посохом бы добавил для верности. Чтобы дурак точно не спасся.

Чжан Юшэню достаточно было сделать вид, что он ничего не заметил, и, возможно, монах попался бы в собственную ловушку. Или не попался бы — вряд ли он рисковал всерьёз. Но Чжан Юшэнь слишком хорошо помнил вопли парня, сожранного тенями, и вперёд его толкнула не доброта, а безотчётный страх услышать их вновь. Он не выдержал бы. Что угодно, только не это.

Он дёрнул монаха себе за спину, замахал мечом и факелом, отгоняя тени. Они отступили — впереди, а по бокам сошлись ещё гуще. Не оборачиваясь, Чжан Юшэнь шагнул назад и снова отмахнулся от наступающей темноты. И ещё раз. Слишком медленно. Тени уже были позади, а спину никто не прикрывал. Всё вышло так, как задумали монах с Чжу Яном. А он повёлся, дурак.

Неужели всё так и закончится? В Медовой пустоши, в дне пути от людского жилья, даже без погребения — никто не станет рыть могилу, теряя драгоценное время. Никто не узнает. Как глупо. Другие погибали в бою, защищаю людей, ради чего-то. Оставив после себя память. А он просто выбрал не тех спутников. И людям ничем не запомнился, и сгинет без следа. Зачем он только согласился на предложение господина Хуна? Денег захотел. Посидел бы ещё день в том трактире, не подох бы с голода. Да что уж теперь. Можно больше не сопротивляться, бесполезно. Говорят, перед смертью на небо не насмотреться, а ему что до смерти осталось — никакого неба, один только страх. Чем дольше, тем мучительнее. Лучше уж сразу…

Чжу Ян сзади что-то кричал — наверняка не ему, монаху. Чжан Юшэнь не разобрал что. Может, приказывал отойти подальше. Тени клубились уже у самых ног, ещё немного — и меч с факелом станут им не страшны. Да и руки от усталости налились тяжестью, того и гляди выронят оружие…

Удар по затылку принёс не боль — на миг Чжан Юшэнь перестал ощущать себя и, падая, успел лишь удивиться: зачем, он бы и сам… Потом в ушах громыхнуло, перед глазами вспыхнул жаркий свет, и ничего не стало.

Он очнулся, лёжа на холодной земле. Именно холод стал первым, что Чжан Юшэнь почувствовал и осознал; следом — что он лежит. Что уже светло, что рядом кто-то разговаривает. Что он жив. Он попытался поднять голову, и тут же на плечи надавили:

— Подожди, не вставай.

Он лежал головой на коленях монаха. Чжу Ян ходил рядом; Чжан Юшэнь скосил глаза, чтобы увидеть его.

— Ты не заметил, что поддался пустоши, или решил, что сам справишься?

Сухой тон явно намекал на последнее. Чжан Юшэнь облизнул пересохшие губы.

— Я… был уверен, что ты специально это придумал. Чтобы я поверил, что мне только кажется. А вы сговорились меня убить.

Он был так уверен в этом ночью — а теперь эта уверенность растворялась под лучами рассвета. Почему он так легко поверил, что спутники замышляют отдать его теням? Почему это вообще пришло ему в голову? И ведь казалось, что сам догадался, а не пустошь навеяла. Хотя знал, видел, что она делает с разумом.

— Но спас меня, — заметил монах.

Лежать было очень удобно, но Чжан Юшэнь всё же пересилил себя и поднялся.

— Не ради тебя. Я бы не смог смотреть, как они тебя пожирают.

— Если так судить, не всё ли мы делаем для себя? — Монах тоже поднялся, отряхивая рясу. — Спасибо.

Чжан Юшэнь кивнул, потирая голову. Здорово же его приложило. Даже почудилось… а, нет, не почудилось. Глиняных сосудов на поясе Чжу Яна больше не было. Израсходовал, чтобы рассеять тени сразу со всех сторон.

— Чем это ты меня?

— Поленом, — невозмутимо ответил Чжу Ян. — Я кричал пригнуться, ты не слышал.

— Спасибо.

— Выезжаем. Если не будем задерживаться, к вечеру доберемся до Чанмэня.

Монах настоял на том, чтобы хотя бы половину дневного пути Чжан Юшэнь проделал в повозке. Сам устроился рядом с господином Хуном и, насколько слышал Чжан Юшэнь, тут же принялся болтать с ним о чём-то. Слов было не разобрать.

Чжан Юшэнь воспользовался случаем, чтобы поспать, попросив госпожу Хун разбудить его при необходимости. Она кивнула и тоже прикрыла глаза. Так и ехали. Заснуть не удалось, но, по крайней мере, он подремал. Через несколько часов, когда пришлось остановиться по просьбе госпожи Хун, Чжан Юшэнь вновь пересел на своё место на задах повозки, а монах вернулся внутрь. Задерживаться, чтобы приготовить еду, не стали, обошлись остатками хлеба и вяленого мяса. Господин Хун торопил лошадь. Всем хотелось быстрее вырваться из Медовой пустоши.

Когда солнце опустилось к горизонту, пустошь начала меняться. Медовый запах перестал быть навязчивым, остался лишь лёгкий аромат, как от обычных цветов. От дороги в сторону ответвилась ещё одна, едва заметная. Скоро и желтоцвета стало меньше, появились сурепка, цикорий и полынь. Сразу стало легче дышать. Даже лошадь оживилась и быстрее зацокала копытами. Наконец вместо разнотравья вдоль дороги побежали поля, появились первые бедные хижины, потянуло дымом. Половина домов была заброшена — видимо, мало кто хотел селиться со стороны пустоши. Остались самые бедные или отчаянные.

Когда по обе стороны дороги замелькали уже вполне приличные дома и появились спешащие по своим делам люди, повозка вдруг остановилась. Чжан Юшэнь выглянул: Чжу Ян развернул свою лошадь, перегораживая путь рыжей.

— Мы доехали до Чанмэня, — сказал он. — Расчёт.

— Да что же так, посреди дороги? — изумился торговец. — Доедем до дома, там и рассчитаемся.

— Уговор был — до города. Отдайте плату и разойдёмся.

— Да неудобно же… — начал было господин Хун, но стушевался под взглядом Чжу Яна и полез в кошель. — А молодые господа ведь не бросят нас сейчас? Мой дом в хорошем округе, там и трактиры рядом, и лавки, и переночевать есть где. Что вам на окраине делать?

— Не советую, — бросил Чжу Ян.

Но Чжан Юшэню было неловко отказывать, да и в словах торговца был резон: зачем брести через весь город, если можно доехать? Что за вожжа попала под хвост Чжу Яну, он не знал, да и не его это дело.

— Я доеду.

Чжу Ян пожал плечами, забрал свои полтора ляна (Чжан Юшэнь ждал, что тот захочет взять большую часть — он имел на неё право как старший, да ещё и спас Чжан Юшэню жизнь, но нет — разделил поровну) и развернул лошадь. Чжан Юшэнь проследил, как он скрывается на узкой улочке между домами. Почему-то было немного обидно: он не рассчитывал на дружбу, но хотя бы кивнул на прощание, что ли.

Усадьба господина Хуна располагалась на одной из тихих улочек рядом с центром Чанмэня. И была весьма зажиточной, судя по кованым воротам. «Ну и жлобяра», — хмыкнул про себя Чжан Юшэнь, вспомнив, как торговался господин Хун в трактире. Мог бы заплатить тем наёмникам по приезде, если с собой не было.

Едва повозка подъехала к воротам, те распахнулись, и навстречу выбежали слуги. Проводили повозку на двор, лошадь распрягли и увели куда-то. Молодая служанка помогла госпоже Хун спуститься на землю. Та благодарно кивнула Чжан Юшэню и монаху и ушла в дом. Наконец господин Хун и сам подошёл к ним, доставая кошель.

— Спасибо за работу, — благодушно сказал он, отсчитывая связки монет. — Всего вам хорошего. Понадобятся ткани — заходите в мою лавку, под вывеской с тремя цаплями.

Чжан Юшэнь протянул руку за деньгами, но даже без пересчёта было видно, что в ладонь упала едва ли половина обещанного.

— Это не всё, господин Хун.

— Разве? — Лицо того мигом утратило благодушное выражение. — А расходы ты не считал? Думаешь, еда, которой вас кормили, дёшево стоила? Ей ещё надо было найти место в повозке! А дрова?

— Но вы же сами приглашали…

— Из вежливости! Если не хотели платить, могли отказаться!

Этот ублюдок хотел обмануть его! Чжан Юшэнь шагнул вперёд, положив ладонь на рукоять меча, но господин Хун шустро отступил в сторону, а из-за его спины показались двое рослых слуг.

— Только попробуй напасть на меня в моём доме! Вмиг отправишься в тюрьму!

— Господин Хун, это нечестно, — подал голос монах. Чжан Юшэнь успел забыть про него, и от понимания, что тот видел, как его облапошили, злость стала ещё острее. — Вы не говорили, что возьмёте деньги за еду. Так не делают.

— А ты вообще молчи, — огрызнулся торговец. — И доехал в повозке, и поел задарма. Катитесь отсюда, пока пинками не выкинули.

— Ну ты и тварь, — прошипел Чжан Юшэнь, понимая, что ничего не сможет сделать. Слуги запросто намнут ему бока, а если достать меч — и в самом деле легко угодить в тюрьму. Господина Хуна здесь знают лучше, чем какого-то наёмника. Прав был Чжу Ян, когда потребовал расчёт на дороге. Надо было слушать. — Чтоб тебе и твоим детям до конца жизни ни удачи, ни здоровья не было!

— Выгоните их! — рявкнул господин Хун.

Слуги подались было вперёд, но монах схватил Чжан Юшэня за рукав и потащил прочь со двора. К стыду своему, Чжан Юшэнь даже не сопротивлялся. Лучшее, что он мог сделать, — остаться с полупустыми карманами, но целым лицом. И растоптанной гордостью.

Гнаться за ними не стали. Через пару домов монах остановился и отпустил его.

— Прости, — сказал он, проведя рукой по смятому рукаву, чтобы разгладить его. — Их было больше.

— Конечно, — с ненавистью отозвался Чжан Юшэнь, — этот ублюдок знал, за кого прятаться. Чтоб он сдох! И всё его семейство вышвырнули на улицу.

— Зря ты так, — серьёзно сказал монах. — Про семью. Не надо желать им зла. Они же ни в чём не провинились.

— Да что ты? Может, кто-то из них захочет доплатить мне денег?

Монах только вздохнул. Вероятно, тоже понимал, что надеяться на семью господина Хуна не стоит.

— А тебе-то он хоть заплатил? Или ты так, по доброте душевной ему помогал?

Монах неловко улыбнулся и пожал плечами:

— Я всё равно направлялся в Чанмэнь. А он просил о помощи, так что… Он прав, я доехал в повозке, да ещё и путь сократил, так что грех жаловаться.

От мысли, что торговец обманул не только его, Чжан Юшэню сразу стало легче. Хотя бы не один он такой дурак. Монах ещё хуже — рисковал собой, считай, ни за что.

— Ты сюда к кому-то приехал?

— Я? Нет. — Чжан Юшэнь коснулся меча. — Хотел осмотреться тут пару дней, а потом наняться сопровождать какой-нибудь караван на север. Или в охрану. Я слышал, здесь больше шансов найти работу.

Только вот он рассчитывал провести эту пару дней на хорошем постоялом дворе и ещё отложить денег про запас, а теперь придётся экономить, чтобы не оказаться на мели, если сразу найти работу не удастся.

— Я иду в храм святой Юэ Лао, он здесь недалеко. Если хочешь, пойдём вместе. Там можно переночевать. И я спрошу, не собирается ли кто-то из прихожан в паломничество. Богатые часто нанимают охрану. Святая Юэ Лао покровительствует путникам; даже если паломников не окажется, могут прийти за благословением в обычной поездке.

А это звучало уже совсем хорошо. Если, конечно, ночлег при храме окажется не слишком убогим. И сопровождать паломников куда лучше, чем торговые караваны с кучей народа и скота, а если сильно не повезёт — ещё и рабами. С юга их гнали без всякой жалости, заботясь лишь о том, чтобы не померли в дороге, и смотреть на это было тяжело.

Но в любом случае Чжан Юшэнь был рад, что можно с чего-то начать. Остановиться при храме, а потом, если захочется, не торопясь искать постоялый двор или гостиницу. Не торопиться успеть до темноты, не хвататься за первое, что попадётся. Вот ведь забавно получилось: в начале поездки через Медовую пустошь Чжан Юшэнь злился, что с ними монах из какого-то обычного монастыря, не из тех, кто обучен сражаться с нечистью, а получилось, что с монахом-то как раз ему и повезло. Ещё неизвестно, предложил бы другой помощь или ушёл ещё раньше, чем случилась стычка с господином Хуном.

— Согласен, — сказал он. — Идём.

Монах — брат Сяо, надо уже начать думать о нём по имени, а то в храме одни монахи вокруг и будут — просиял, словно Чжан Юшэнь сделал ему большое одолжение своим согласием, и пошёл вперёд по улице, стуча деревянными сандалиями о камни. Чжан Юшэнь последовал за ним. Если брат Сяо действительно найдёт ему не только ночлег, но и работу, Чжан Юшэнь, пожалуй, поднесёт дары этой святой Юэ Лао и больше не будет пренебрежительно думать о её последователях, да и обо всех монахах вообще. Может, и дальше продолжит так же везти.

Chapter Text

К середине пути из Чанмэня в Юньшань Чжан Юшэнь мог пересказать житие святой Юэ Лао наизусть.

Ему повезло: на следующий же день после их появления в храме один из местных чиновников пришёл за благословением в дорогу — вместе с семьёй он ехал в храм Трёх Будд на озере Цзяху, чтобы помолиться о продвижении по службе. Сяо Янцзы мигом убедил его, что для безопасности в пути не помешает взять с собой охрану: мало ли кто вздумает обокрасть состоятельного путешественника или пристать к его дочерям, выглядывающим из-за тонких занавесей на окнах повозки. Ну а когда он упомянул, что и сам направляется в ту же сторону, чиновник сразу согласился нанять их с Чжан Юшэнем для сопровождения. Поможешь монаху — десять грехов простится, так говорят.

Сяо Янцзы такому везению словно и не удивился.

— Я же говорил, святая Юэ Лао покровительствует путникам, — сказал он. — Вот она нам и помогла.

Новоявленные паломники мало знали о святой Юэ Лао, кроме того, что ей надо молиться в путешествиях, так что Сяо Янцзы взялся просветить их, а заодно и Чжан Юшэня, которому волей-неволей приходилось слушать. Будущая святая Юэ Лао была простой женщиной, жившей у дороги, по которой паломники шли к знаменитому храму Шуай поклониться богам Небес и Земли. Из почтения к святыне Юэ Лао не просила у паломников денег за постой и сытно кормила их, беря плату лишь за продукты, из которых готовила пищу, а тех, кто был беден, кормила просто так. Как она сводила концы с концами — история умалчивала, не иначе одной только милостью Небес. Паломники же стали замечать, что тем, кто останавливался у госпожи Юэ, непременно сопутствовала удача, и молва о ней пошла по всей Поднебесной. Паломники побогаче начали жертвовать деньги, на которые Юэ Лао кормила бедных и даже оплачивала для них постой в других домах, если её собственный оказывался набит битком.

Когда Юэ Лао умерла, на месте её дома построили небольшой храм. А потом случилось не иначе как чудо: один из паломников, обогретый и накормленный когда-то госпожой Юэ, разбогател и решил отблагодарить её за доброту. Он построил больше десятка посвящённых ей храмов на всём пути от своего дома до храма Шуай, а рядом с первым скромным храмом — монастырь, где паломники всегда могли найти приют. Истратив на это всё своё состояние, он стал первым настоятелем монастыря святой Юэ Лао.

С тех пор прошло почти четыре сотни лет. Ежегодно один из монахов отправлялся в паломничество, чтобы обойти все храмы и в каждом вознести молитвы за монастырь, его насельников и всех путников, находящихся в дороге. В нынешнем году выбор пал на Сяо Янцзы, и он просто-таки светился от счастья, когда рассказывал об этом.

— Я ведь почти не покидал монастырь, — объяснял он. — Всего несколько раз, ну и в город иногда спускался и в соседние деревни… А чтобы вот так путешествовать, целый мир увидеть — только мечтал. Тебе, наверное, смешно слушать, ты-то всюду можешь пойти, куда захочешь.

— И тебя отпустили одного? Не боялись, что кто-нибудь ограбит или убьёт?

— Я же монах, — простодушно удивился Сяо Янцзы. — Зачем меня убивать?

— Ради денег. Или что там ещё у тебя есть.

— Но у меня ничего нет. Кто станет убивать ради чашки или палочки для зубов?

«Ну ты и наивный», — не стал говорить вслух Чжан Юшэнь, хотя очень хотелось. Убивали и за меньшее. За одну только мысль, что в поясе или рукаве прячется пара медяков. Или потому что просто не понравился.

Но он не стал пугать монаха — тот ещё успеет набояться, путь впереди долгий.

— Давно ты в этом своём монастыре?

— С года жизни, наверное. Или даже раньше.

— Так рано?

Бедняки часто отправляли детей в монастыри, если не могли прокормить, но обычно речь шла о детях постарше, которых уже можно было приставить к делу, чтобы не ели рис даром. Тем более, монастырь мужской, кто стал бы нянчиться с младенцем?

Сяо Янцзы смущённо пожал плечами:

— Ага. Меня подкинули к воротам. Настоятель Сяо говорит, я был самым юным членом ордена за всю его историю.

Уточнять, одна ли у них фамилия с настоятелем, Чжан Юшэнь не стал — и так понятно.

— А ты? — сменил тему Сяо Янцзы. — Как получилось, что ты стал наёмником? Ты ведь не похож на тех, кто… ну, кто больше ни на что не способен. И на бывшего солдата тоже.

Это он верно подметил: в наёмники чаще всего шли солдаты, оставившие службу и не нашедшие себе места в мирной жизни. Или сорвиголовы, решившие, что промышлять честным трудом лучше, чем вступить в бандитскую шайку и закончить свои дни в руках палача. За разбой жестоко казнили, а наёмник мог подкопить денег и открыть лавку, например. Или харчевню. Чжан Юшэнь тоже думал, что не станет долго бродить по Поднебесной. Хорошо бы устроиться в охрану к какому-нибудь богачу. Только не к чиновнику — у тех денег много, но и с головой можно распрощаться, если хозяин окажется замешан в чём-то грязном. Накопить денег, купить дом. Выучиться несложному ремеслу. Или всё-таки открыть лавку. Это он знал, умел. Но пока старался не думать о будущем слишком долго. Вот появятся деньги, тогда…

— Так получилось, — уклончиво ответил он, не желая делиться подробностями даже вскользь. Недоговоренность всегда тянет за собой вопросы, на которые не захочется отвечать. Лучше не говорить вообще ничего. — Я не так уж давно этим занимаюсь. Года четыре всего.

Монах кивнул и, слава богам, больше ни о чём спрашивать не стал.

Семья господина Паня, которую они сопровождали, хлопот не доставляла. Сам господин Пань беседовал с Сяо Янцзы на духовные темы, на Чжан Юшэня же обращал внимание не более, чем достаточно вежливому человеку. Чжан Юшэня это полностью устраивало.

До предместья Юньшаня, где на берегу озера стоял храм Трёх Будд, доехали без приключений. Чжан Юшэнь подозревал, что господин Пань уже пожалел, что нанял охрану, однако тот ничем этого не показал и заплатил полностью, сколько договаривались. После истории с ублюдочным торговцем Хуном это немало обрадовало.

С Сяо Янцзы господин Пань прощался гораздо дольше. Чжан Юшэнь ждал. Он рассчитывал, что Сяо Янцзы снова устроит его на ночлег где-нибудь при монастыре — даже если деньги появились, сэкономить не повредит. Наконец Сяо Янцзы распрощался с господином Панем и подошёл к нему.

— Хороший человек, — поделился он. — Обещал сделать пожертвование для святой Юэ Лао, когда вернётся домой. А нам дальше, вон, видишь? — Он указал на город с другой стороны озера, растянувшийся вдоль берега. — Там наш храм. Идём.

Храм святой Юэ Лао в Юньшане притаился на узкой улочке, облюбованной гончарами и камнерезами. Каменная пыль мешалась с вытекающей на улицу водой, мутной от глины. В крохотном храмовом дворике, усыпанном листвой с полузасохшего инжирного дерева, прыгали по каменной дорожке воробьи. Деревянные двери были небрежно прикрыты, даже не заперты, одна из створок покосилась. На этот храм точно не жертвовали так щедро, как Трём Буддам.

Внутри никого не оказалось. Чжан Юшэнь остановился было на пороге, но Сяо Янцзы уверенно, по-хозяйски прошёл к алтарю и поклонился статуе святой Юэ Лао, ласково взирающей на него сверху.

— Прибраться надо, — сказал он, оглядываясь. Храм выглядел заброшенным: на полу валялись сухие листья, занесенные ветром с улицы, в углах виднелась паутина. Чаши для пожертвований были пусты, а запах благовоний почти выветрился. — Если хочешь, можешь отдохнуть в саду. Я тут справлюсь.

Не то чтобы Чжан Юшэнь хотел наводить чистоту в старом храме. Но если он собирался здесь ночевать, отплатить хотя бы трудом было вежливо. Тем более, святая Юэ Лао покровительствовала путникам. Чжан Юшэнь ещё не решил, останется в Юньшане или отправится дальше. Не присмотрелся.

— Я помогу, — сказал он. — Ведро есть? Мы там колодец прошли в начале улицы.

Они нашли ведро в небольшой пристройке за храмом и следующие несколько часов потратили на то, чтобы сделать храм если не чистым, то хотя бы пригодным для молитв прихожан. Убрали паутину, вытерли пыль с крохотных витражных окон, очистили, как могли, светильники и другую утварь. Статую святой Юэ Лао Сяо Янцзы протирал особенно тщательно, словно помогал умыться живому человеку. Потом взялись за полы. Чжан Юшэнь таскал воду из колодца, ловя на себе любопытствующие взгляды соседей. Он устал, но усталость была приятной. Ему случалось расплачиваться трудом за постой, когда денег совсем не было: колоть дрова, мыть полы, помогать на кухне, убирать навоз в хлеву. Но работать добровольно, просто чтобы сделать уютнее место, где предстоит ночевать, было гораздо лучше. Возможно, потому, что он делал это по собственному желанию, ничем никому не обязанный.

Когда он вернулся с последним ведром воды, чтобы оставить про запас, Сяо Янцзы уже зажигал благовония перед алтарём. Тонкая струйка дыма медленно разворачивалась перед склонившей голову статуей, плыла в падающих из окон лучах света. Казалось, даже воздух после уборки стал прозрачнее.

— Мы молодцы, — гордо сказал Сяо Янцзы, и Чжан Юшэнь не смог сдержать смешок. — А теперь пойдём есть.

Недорогую лапшичную им указали всё те же любопытные соседи. Они же и рассказали, почему храм пришёл в запустение: монах, служивший в нём, несколько месяцев назад вдруг собрался и уехал из города, никому не сказав куда. Первое время за храмом приглядывали прихожане, но надолго их не хватило.

— Странно, — недоумевающе сказал Сяо Янцзы, когда они уже сидели в лапшичной и ждали свой заказ. — Может быть, у него что-то случилось. Но разве сложно оставить письмо?

— Может, его всё достало и он решил бросить ваш орден и сбежать. Извини, — спохватился Чжан Юшэнь. Он без особого почтения относился к монахам, но всё же не хотел обижать Сяо Янцзы.

— Ну и ушёл бы, зачем сбегать?

— А что, у вас так просто отпускают?

— Конечно. Монастырь — не тюрьма, зачем кого-то держать? Многие уходят. То есть не многие, но… Знаешь, у нас строго запрещены всего три вещи. Нельзя убивать, нельзя ничем владеть и — он слегка смутился — нельзя ложиться с женщиной. Потому что семья монаха — это его братья, а если ты сблизился с женщиной, значит, должен взять ответственность за неё и будущих детей. Ну и вот это, конечно, многие не выдерживают. Особенно те, кого отдали в монастырь ребёнком, а не сами пришли. Влюбляются в девушек и уходят. А что делать? Настоятель Сяо говорит: хорошо, когда человек находит своё счастье. Мы же друг другу желаем только добра.

Это звучало как-то… слишком просто? Чжан Юшэнь представлял себе монастыри иначе. Строгие правила, запреты и постоянные молитвы.

— А ты? — уточнил он, когда служанка поставила перед ними по миске горячей острой лапши.

— Что я?

— Хотел когда-нибудь уйти?

— Зачем?

— Ну, с девушкой…

Сяо Янцзы склонился над лапшой, ворочая её палочками.

— Я же говорил, что почти не покидал монастырь, — пробормотал он. — Какие ещё девушки? Да и зачем? Я люблю наш орден. Здорово, конечно, что мне удалось отправиться в путешествие, но ещё лучше — что я потом вернусь домой, понимаешь? Я там на своём месте. Меня там ждут.

«А меня нет», — подумал Чжан Юшэнь и ощутил мимолётный укол зависти. Хотя было бы кому завидовать: сироте, монаху. И всё же Сяо Янцзы знал, что есть место, куда он всегда может вернуться. Люди, которые рады его принять. Даже если они всего лишь братья по ордену.

Романтика вольной жизни никогда не казалась Чжан Юшэню привлекательной, но она была не так плоха — по крайней мере, первые несколько месяцев после того, как он сбежал из дома. Потом осталось только доказывать себе, что он поступил правильно и ни о чём не жалеет. А потом и выбора не стало. Только гнетущая пустота в той части души, которая раньше грелась от материнской ласки и отцовской похвалы. Эту пустоту было не заполнить ни случайными знакомствами, ни симпатичными девушками, проявлявшими к нему интерес. А Сяо Янцзы не знал ни отца, ни матери, и всё же вот он радуется, думая о своей семье.

Это не зависть, утешил себя Чжан Юшэнь. Можно ли завидовать тому, что не отобрать и не присвоить? Просто… жаль, что у него этого нет.

Они неторопливо доедали лапшу. Уходить не хотелось. Нежные сумерки обещали тёплую ночь; не хотелось возвращаться в храм и сразу ложиться спать, потому что больше там делать было нечего. Для себя Чжан Юшэнь решил, что если Сяо Янцзы захочет вернуться, то он пойдёт прогуляться по городу в одиночку. Главная улица была освещена фонарями, заблудиться сложно, а дорогу к храму он как-нибудь найдёт. Спросит у местных, в конце концов.

Но Сяо Янцзы тоже не торопился возвращаться. Он пил чай, откусывая крохотные кусочки от сладостей, которые расхвалила служанка — и круглые её щёчки подтверждали, что сладости были хороши. Разглядывал улицу с зажигающимися над дверьми фонарями, гуляющих людей. Наслаждался. Когда человеку хорошо, это всегда видно.

— Погуляем? — спросил Чжан Юшэнь, когда чай наконец закончился. — Здесь должно быть красиво.

Служанка, подошедшая убрать посуду, замерла.

— Прошу прощения, молодые господа, вы впервые в Юньшане?

Чжан Юшэнь с интересом взглянул на неё: нечасто девушки сами подхватывали разговор. Может, она хотела бы присоединиться к ним? Он не против.

— Сегодня приехали.

Она улыбнулась так, словно сразу это поняла.

— Тогда вам лучше гулять по людным улицам. И возвращаться в гостиницу тоже. У нас в городе… неспокойно.

— Бандиты, что ли? — Чжан Юшэнь повернулся, показывая рукоять меча. — Вот уж кого не стоит бояться.

— Ах, если бы. — Девушка сделала многозначительную паузу. Чжан Юшэнь понял. Не дурак.

— Интересно. Принесёшь ещё чая? И вина. И орешков. Или что ты любишь.

Девушка мигом умчалась, а вернувшись с чайником и закусками, сама присела за стол, не дожидаясь приглашения.

— Так что же, если не бандиты?

Она сунула в рот орешек и быстро огляделась по сторонам.

— Говорят, злой дух. Или призрак.

— Вот как? — Чжан Юшэнь пододвинул к ней блюдечко с орехами, чтобы не стеснялась брать. — Расскажи, ты же, наверное, всё знаешь.

— В начале весны молодой господин Юй, сын Юй Жумэня, торговца лошадьми, провёл ночь в весёлом доме, а утром его нашли возле западных ворот. Это на половине пути к его дому, значит. Решили, что это от вина, потому что пить молодой господин любил без меры. Упал, не смог подняться да и замёрз. Ночи тогда холодные были. Похоронили, как положено. — Она сделала паузу, облизнула якобы пересохшие губы. И откуда у такой юной девушки повадки ушлого пройдохи? Развеселившись, Чжан Юшэнь налил вино в свою чашку и протянул ей:

— Желаешь смочить горло, сестричка?

Та с притворным смущением опустила глаза, но вино взяла. Чжан Юшэнь поймал осуждающий взгляд монаха и широко улыбнулся. Если тот не знал, как вести себя с девушками, стоило показать.

— А что же было потом?

— Потом слугу из дома судьи Ло тоже нашли мёртвым, когда он ночью возвращался от невесты. Он-то не пил, но отчего умер — так никто и не понял. Как будто ни от чего. Говорили, лицо у него было такое, словно перед смертью он увидел что-то страшное. Его семья настаивала на расследовании, но так ничего и не выяснили. А вот потом… — Она снова многозначительно помолчала. — Потом двое приезжих господ засиделись допоздна в чайной и решили прогуляться. А за ними шёл старина Хэ, то есть он не старый совсем, просто прозвали так. Он попрошайничает возле храмов, вот и к ним, говорит, хотел подойти, как место поудобнее будет, и выклянчить несколько монет. Деньги-то у них водились.

Ну да, ну да, подумал Чжан Юшэнь. Место поудобнее. Нашли бы потом тех господ с шишками на голове и без кошельков. Хорошо, если живыми.

— Дошёл он за ними до улицы Цзюань, глядит — а перед ними стоит женщина и говорит что-то. Решил, что это тоже попрошайка, чуть было не выскочил прогнать её. А тут один из господ этих как закричит! Старина Хэ смотрит: женщина второго за горло держит, а первый вопит, а с места сдвинуться не может. Потом тот упал, а она и за первого принялась. Старина Хэ тоже заорал и побежал оттуда. Весь квартал криками перебудили. Люди вышли, увидели тела, позвали стражу. Старину Хэ поймали, он рассказал, как дело было. Ему, конечно, никто не поверил, но потом магистрат рассудил: у первого на горле остались следы, а у второго — нет, вообще ничего. Значит, его всё же не старина Хэ убил. И потом, как ему справиться с двумя сразу, да ещё сильными молодыми мужчинами? Честный человек у нас магистрат, не то что некоторые, которым лишь бы первого попавшегося беднягу во всём обвинить.

Она хрупнула орехом и гордо поглядела на впечатлённых рассказом слушателей.

— Нашли ту женщину? — спросил Сяо Янцзы.

— Нет! И старина Хэ божился, что никогда её не видел, а он по всему городу бродит. А ещё он говорил, что она была такая бледная, словно светилась. Вот и выходит, что это призрак.

— Тогда вам следовало обратиться к священникам.

— Они сказали, что это может быть женщина, умершая дурной смертью или не похороненная. Отслужили все службы, как положено, только не помогло. В прошлом месяце молодой господин Сун Чжиюнь погиб точно так же. А он был благородный юноша, учёный, собирался держать экзамен на чиновника. После этого магистрат велел закрывать все лавки и чайные с наступлением темноты, чтобы люди не возвращались домой поздно, а если кто задержался — чтобы позволяли переночевать. Ну и стражники стали по вечерам обходить все улицы, да толку-то. Будто их самих кто от призрака спасёт. — Девушка вдруг хихикнула. — А нас, женщин, он не трогает. Можно хоть всю ночь гулять. Хотите, провожу до дома, молодые господа? Чтобы призрак не напал.

И — Чжан Юшэню не показалось — невзначай тронула его за ногу. Ого! Она точно хотела, чтобы он сжал эту ладонь и утащил с собой. Какая бойкая. Девицы часто улыбались ему, но дальше улыбок, как правило, дело не шло: они хотели ухаживаний, а Чжан Юшэнь не оставался в одном городе так долго, чтобы на ухаживания было время. И врать тоже не хотел.

— Я, пожалуй, пойду. — Сяо Янцзы встал, тактично глядя в сторону. — Пока совсем не стемнело.

— Нет, погоди, — встрепенулся Чжан Юшэнь. Всё же он был не один, да и куда вести эту девицу, в храм? — Я с тобой.

— А разве… — начал был Сяо Янцзы, бросив взгляд на служанку, но смешался и умолк. Чжан Юшэнь виновато улыбнулся: мол, ничего не поделаешь, в следующий раз. Девица вроде бы не расстроилась, лишь плечами пожала.

— Почему ты не остался? — спросил Сяо Янцзы, когда они вышли из лапшичной. На улице уже начали сгущаться сумерки. Вечер — хорошее время для торговли, и всё же Чжан Юшэнь заметил, что некоторые лавочники уже начали убирать разложенный на прилавках товар. — Ты же ей понравился. Неужели к тебе так часто пристают красивые девушки, что ты их так легко отталкиваешь?

Звучало так, словно он сердцеед какой-то. Приятно, конечно, но не совсем правдиво.

— Куда бы я её привёл? В храм или в ту каморку, где даже кровати нет?

— Ой. — Сяо Янцзы смутился. — Точно. Извини.

— Что ты думаешь о её рассказе?

— Про призрака? Не знаю. Похоже на правду. Но обычно священники быстро находят человека, который им стал, и хоронят по правилам. А если эта женщина умерла плохой смертью, об этом знал бы магистрат. У него же есть сведения обо всех преступлениях, которые случились в городе.

— Я слышал, среди священников есть такие, кто может разговаривать с мёртвыми.

— Есть, но мало. Я встречал одного такого. Он останавливался у нас в монастыре. Мастер Лю. Он говорил, что это не так просто. И опасно. Не все хотят рисковать жизнью.

— Зачем они тогда вообще нужны? — фыркнул Чжан Юшэнь, но не очень осуждающе. Это стражники и солдаты обязаны рисковать собой ради защиты горожан, а от священников требовалось лишь молиться и совершать нужные обряды. Выйти к призраку… брр, на такое и не каждый стражник бы решился.

Сяо Янцзы не ответил. Чжан Юшэнь подумал: как хорошо идти вместе. Новый город, тихая улица, подступающие сумерки. Шорох шагов человека, который ел и пил с тобой, помогал и делил кров. Они скоро расстанутся и больше друг о друге не вспомнят, но сейчас — как хорошо.

Ладно, это Сяо Янцзы не вспомнит. Если Чжан Юшэню попадётся на глаза храм святой Юэ Лао, он, пожалуй, зайдёт зажечь благовония и помолиться за брата Сяо.

Он не сомневался, что у Сяо Янцзы всё будет в порядке. Его вера в покровительство своей святой, в то, что монастырь — лучшее место в мире, а люди вокруг доброжелательны, пусть и не все, казалась Чжан Юшэню смешной, но теперь он взглянул с другой стороны и… пожалуй, слегка позавидовал. Мир Сяо Янцзы был таким, каким тот его видел. Находились спутники, была лёгкой дорога, впереди ждала цель, позади — братья. Совпадение? В другой раз Чжан Юшэнь от души пожелал бы такому блаженному узнать, каков мир на самом деле, но вера Сяо Янцзы была такой искренней, что её, напротив, хотелось оградить от реальности.

Благовония, которые они зажгли перед уходом, давно догорели. Рядом лежала связка ярких цветов — кто-то заходил помолиться. Может, увидев, что за храмом ухаживают, прихожане станут появляться здесь чаще.

— Я напишу наставнику Сяо, — словно прочитал его мысли Сяо Янцзы. — Нехорошо, что храм заброшен. Кому-нибудь из братьев стоит приехать.

— А они захотят? — усомнился Чжан Юшэнь и тут же одёрнул себя: кто их будет спрашивать? Что велит наставник, то и сделают.

— Ну конечно. Любой будет рад служить в храме святой Юэ Лао.

Хорошо, наверное, жить в таком мире, где все полны благих намерений и поступают правильно. Только рано или поздно всё равно придётся разочароваться.

Пока не стемнело окончательно, Сяо Янцзы подмёл крохотный дворик перед храмом и той же метлой очистил от паутины стены. Чжан Юшэнь, конечно, помогал. Если рассказ о призраке был правдой, им следовало приглядывать друг за другом. Закончить они не успели: Сяо Янцзы первый заметил, что все мастерские и лавки на улице уже закрылись, и настоял на том, чтобы вернуться в храм.

— Да ладно, ещё не так поздно, — попытался протестовать Чжан Юшэнь. — Мы с тобой через Медовую пустошь прошли, что нам какой-то призрак?

— Ты с таким встречался? Я нет.

Пришлось сдаться: с призраками Чжан Юшэнь не встречался и понятия не имел, как их одолеть. Но такая осторожность всё равно казалась лишней. Город большой, смертей было всего пять за несколько месяцев, какая вероятность, что призрак появится именно сейчас и нападёт именно на них? Да почти никакая. Но спорить он не стал. Если Сяо Янцзы так будет спокойнее, пусть.

В пристройке, где они собирались ночевать, оказалось так пыльно, что Чжан Юшэнь расчихался, стоило лишь подвинуть старый тюфяк, лежащий на полу. Пришлось вытащить на крыльцо соломенные циновки, выбить их как следует и перебраться в храм. Чжан Юшэню было не по себе: не оскорбится ли святая Юэ Лао, если место, предназначенное для молитв, будет использоваться для ночлега? Но Сяо Янцзы совершенно спокойно расстелил циновку у самых ног статуи, словно ожидал, что та будет присматривать за ним во сне. И Чжан Юшэнь успокоился. Сяо Янцзы — монах, ему виднее. Он постелил свою циновку рядом и растянулся на полу.

Ночной воздух был тёплым и влажным. Где-то лаяла собака, трещали в кронах деревьев несмолкающие цикады. В такую ночь не хотелось спать. Если бы не призрак, Чжан Юшэнь бродил бы по городу, слушал уличных музыкантов, покупал жареное мясо и сладости с лотков, а потом нашёл бы чайную, обязательно с окнами, и устроился там. Может, даже с той служанкой из лапшичной. Угостил бы вином, насладился поцелуями пухлых губ, а затем…

Такая хорошая ночь, и так бездарно предстояло её проспать.

Рядом поворочался и вздохнул Сяо Янцзы. Чжан Юшэнь покосился на него: в полумраке не было видно, закрыты ли глаза.

— Не спится?

— Не-а.

Ну хоть поболтать можно.

— Надолго хочешь здесь остаться?

— Пока не приедет кто-нибудь из братьев. Не знаю когда. Можно не дожидаться, но вдруг они не получат моё письмо?

— А тебе ничего не будет за то, что задержался?

— Я не должен вернуться к какому-то сроку. Как получится, так и получится.

— Это хорошо, — пробормотал Чжан Юшэнь. Можно не суетиться в поисках работы. Поискать, приглядеться, повыбирать.

Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в согнутый локоть. Приятно было засыпать, зная, что утром ждёт не работа, а только свободный, полный безделья день.

Его разбудили на рассвете.

— Сейчас люди придут молиться, — сказал Сяо Янцзы, сворачивая свою циновку. — Иди поспи где-нибудь ещё.

Чжан Юшэнь перетащил свою лежанку под инжирное дерево и в тени его густой кроны с удовольствием проспал почти до полудня. Иногда просыпался, слушал, как кто-то ходит мимо, и снова закрывал глаза. Когда ему наконец надоело спать, а в желудке заурчало, он поднялся и обнаружил на земле рядом несколько монет. Видимо, кто-то принял его за нищего. Чжан Юшэнь собрал монеты и пошёл в храм.

Под статуей святой Юэ Лао курились благовония, но людей в храме не было. Сяо Янцзы сидел у стены, листая стопки потрёпанной бумаги.

— У нас не осталось еды?

— Нет. — Сяо Янцзы даже не поднял голову. — Сходи и купи.

— Какой ты заботливый, — не удержался от подколки Чжан Юшэнь. Сяо Янцзы лишь фыркнул в ответ, даже не возмутился.

Чжан Юшэнь купил плетёную корзинку с горячими вонтонами, две лепёшки и тофу. Всё это он принёс в храм, потому что раз уж ему позволяли там ночевать, стоило чем-то за это отплатить. Хотя бы едой.

На этот раз перед алтарём молилась какая-то женщина. Сяо Янцзы всё ещё копался в книгах, и Чжан Юшэнь не мог не заметить, с каким любопытством на него посматривает женщина. Из уважения к святому месту Чжан Юшэнь оставил еду у дверей и подошёл к Сяо Янцзы, поглядывая, чтобы женщина, если решит уйти, не прихватила с собой вонтоны. Перед алтарём-то все благочестивые.

— Пошли поедим.

Сяо Янцзы поднял голову от книг. Выглядел он так, словно где-то на потрёпанных страницах скрывался рецепт пилюль бессмертия, но спрятан был так ловко, что найти не сумел бы мудрейший из учителей.

— Ты умеешь читать?

— Конечно, — обиделся Чжан Юшэнь. Он что, выглядел совсем уж неотёсанной деревенщиной? И читать, и писать, и рассчитать, какую цену назначить на меру уцзянского шёлка, если вёз сам, наняв только охрану для повозок.

— Здесь списки всего, что принадлежит храму. Благовония, чаши, молитвенные свитки… Но у меня ничего не сходится. Я не понимаю, как это вели. Что-то прибавляется, что-то исчезает, и непонятно, куда и откуда. — В голосе Сяо Янцзы слышалось неподдельное отчаяние. — Помоги, а? Хотя бы… просто сопоставь числа. Может, я пойму, как надо считать.

Ясно, сбежавший монах вёл учётные книги не головой, а задницей. Расслабился, зная, что ни перед кем не надо отчитываться. Чжан Юшэнь поставил на то, что всю эту писанину придётся выкинуть и переписать заново, но пока не стал говорить вслух. Слишком уж крепко Сяо Янцзы в неё вцепился.

— Помогу, только сперва позавтракаем. Давай, пока не остыло.

Они разделили вонтоны на ступенях храма, а потом и лепёшки с тофу, запивая горячим чаем. Чжан Юшэнь не спешил. Хорошо было сидеть вот так, на нагретых солнцем каменных ступенях, наслаждаясь вкусной едой. Потом Сяо Янцзы забрал чайник, чтобы сполоснуть его, а Чжан Юшэнь вернулся в храм и наконец заглянул в книги, над которыми тот страдал.

Ну. Их не просто вели задницей — можно сказать, их вообще не вели. Собранные пожертвования вносились раз в несколько дней, а расходы обозначались такими круглыми суммами, что наверняка не соответствовали действительности. Даже не всегда было расписано, на что именно пошли деньги.

Последняя запись была сделана весной, незадолго до того, как исчез присматривавший за храмом монах. Оставшиеся деньги, видимо, он прихватил с собой. Хотя и было-то их немного, если верить записям.

— Ну что там? — спросил Сяо Янцзы, заглядывая Чжан Юшэню через плечо. Будто надеялся увидеть что-то новое.

— Ничего. Можешь их сжечь.

— В смысле?!

— Они бесполезны. Избавься от них, а потом составь опись храмового имущества заново. Это будет проще.

— Но я не… — Сяо Янцзы с ужасом оглянулся. — Тут же столько всего! Как я это опишу?

— По очереди. — Чжан Юшэнь поднялся, разминая колени. — Я помогу. Не так уж это и страшно. Давай, бери новый лист и пиши. — Он огляделся по сторонам. — Так. Статуя святой Юэ Лао, каменная, высотой пять чи…

— Ты с ума сошёл! Это статуя святой, а не имущество!

— Как же не имущество? Вот украдут её — и чем докажешь, что она тут была? Пиши давай. Я буду диктовать.

Поначалу Сяо Янцзы принялся за дело с энтузиазмом, но, видимо, он не представлял, сколько времени может занять перечисление всех принадлежащих храму вещей. Через час он уже не откликался на слова Чжан Юшэня, перечислявшего всё, что видит перед собой, замечаниями вроде «В нашем храме стоят такие же чаши, наверное, их сделали по одному заказу» или «Сандал слишком дорогой, чтобы просто так покупать, должно быть, это подарок какого-то состоятельного верующего». Просто сидел, склонившись над книгой, а потом вообще лёг на пол. Если бы не ряса, он напоминал бы мальчишку-школяра, корпевшего над уроками.

— Давай прервёмся, — взмолился он наконец, в очередной раз встряхивая кистью руки. — Нам же не обязательно всё переписывать сегодня.

— А что, в вашем монастыре не переписывают священные книги? — поддел Чжан Юшэнь. — У тебя должна быть хорошая практика.

Сяо Янцзы аж скривился от отвращения:

— Переписывают, конечно. В наказание.

Чжан Юшэнь рассмеялся. Он сам, увлекшись, мог провести часы за составлением списков товаров. И сейчас предложил бы поменяться, но не был уверен, что Сяо Янцзы сумеет заметить и пересчитать действительно все вещи, находящиеся в храме. Как статую святой Юэ Лао. Стоит посреди храма, а Сяо Янцзы и не подумал бы внести её в списки. И подставки под курильницы тоже. Самые нужные вещи часто бывают незаметны.

— Откуда ты всё это знаешь? — прервал его размышления Сяо Янцзы. — Как правильно записывать, из чего всё сделано… Ты же раньше не прислуживал в храме?

Чжан Юшэнь замешкался. Он не хотел врать, но рассказывать о себе… нет, не надо. Чем меньше другие знают, тем лучше.

— Я работал в торговом доме.

Сяо Янцзы чуть нахмурился:

— А когда ты успел…. Ой. Извини. Я просто подумал, что ты, наверное, очень рано начал работать. Если уже такими вещами занимался, а не просто с поручениями бегал. Извини.

— Не так уж и рано, — оскорблённо буркнул Чжан Юшэнь. Этот монах его что, совсем мальчишкой считает? Сам-то вряд ли старше.

И не то чтобы Чжан Юшэнь работал. Помогал. Учился. Он не был готов управлять большим торговым домом, но небольшую лавку мог бы открыть. Возможно, это ему и стоит сделать, когда перестанет болтаться по городам и трактам, нанимаясь то к одному, то к другому богачу. Что он ещё умеет, в конце концов?

Сяо Янцзы, избавившись от пытки учётными книгами, умчался в сад. В храм вошли две женщины с маленькими девочками, поклонились перед алтарём. Одна из них обняла девочку, стала что-то рассказывать, указывая на статую. Чжан Юшэнь начал собирать книги с пола, стараясь не привлекать их внимания.

Он не стал предлагать продолжить работу над списками после перерыва — в самом деле, у них ещё несколько дней в запасе. Или даже больше. Может, никто из монахов не приедет. Зачем им этот убогий храм, когда есть целый монастырь. Не случайно же тот, предыдущий, отсюда сбежал. Так что вместо работы Чжан Юшэнь утащил Сяо Янцзы в город. Не сказать, чтобы тот сильно возражал.

Юньшань раскинулся на склоне холма, террасами спускаясь к озеру. Он весь был пронизан речушками и ручьями, бегущими вдоль улиц и между усадеб со множеством яблонь и слив, уже начавших сгибаться от зреющего урожая. Яблонь было особенно много. Они склоняли ветви через ограды, и близилось время, когда урожай с этих ветвей начнут расхватывать местные ребятишки, не дожидаясь, пока тот созреет. Сяо Янцзы то и дело замедлял шаг, любуясь каждой яблоней или изгибом мостика так, словно это были лучшие яблони и мостики в мире. Чжан Юшэнь не торопил его. Им некуда было спешить, а ещё он догадывался, что если всю жизнь проводишь в монастыре, то любой незнакомый воробей покажется райской птицей. Наверное, когда вернётся — до самой старости будет вспоминать это путешествие.

Собственная снисходительность одновременно смущала и веселила: Чжан Юшэнь сам себе напоминал богатого столичного жителя, к которому приехал дальний родственник из деревни. Ну так он не со зла. Он даже готов был обойти все мостики в городе до единого, если Сяо Янцзы пожелает.

Они перекусили в небольшой закусочной, где подавали суп из овощей и острую лапшу с курицей. Хозяин устроил веранду, вбив в землю несколько столбов и посадив под ними хмель — гибкие плети увивали натянутые между столбами верёвки, образовав стены и крышу. Даже в солнечный день под ними было прохладно.

После закусочной они свернули на торговую улицу, и тут Чжан Юшэню снова пришлось держать себя в руках, потому что Сяо Янцзы… Он с таким восторгом рассматривал безделушки на прилавках, от украшений до письменных наборов, что становилось даже как-то неловко.

— Нравится? — не выдержал наконец Чжан Юшэнь, когда Сяо Янцзы осторожно, кончиком пальца коснулся резной деревянной подвески в виде цветка лотоса. — Купи хотя бы её, а то ходишь и смотришь впустую.

— Я же говорил, — улыбнулся Сяо Янцзы, с сожалением оставляя подвеску. — Я не могу ничем владеть. Всё, что у меня есть, принадлежит монастырю, а им, думаю, эти украшения не нужны.

— Совсем всё? И ряса?

— Конечно. Удобно, когда каждый носит свою, но, если она понадобится кому-то из братьев, я её отдам и возьму другую.

— А штаны?

— И штаны. Вообще всё. Что в этом такого? У детей всё, что есть, принадлежит родителям, никто же не удивляется.

— Но это же дети…

— Зачем обязательно чем-то владеть самому? Если вещь нужна — бери и пользуйся. А если нет — останется тому, кому нужнее. Когда чем-то владеешь, начинаешь бояться это потерять. Заботишься о вещах, а не о том, что действительно важно. Настоятель Сяо говорил…

— Ладно, ладно, не надо проповеди! — замахал руками Чжан Юшэнь. — Я же не уговариваю.

Они сделали приличный круг по городу (Чжан Юшэнь оказался пугающе прав насчет мостиков), зашли в несколько храмов и остановились на рыночной площади, где на помосте танцевала девушка. Вокруг уже собралась толпа зевак. Девушка была прехорошенькой и двигалась с редким изяществом. Чжан Юшэнь засмотрелся. Сяо Янцзы тоже, и можно было бы его поддеть — но ведь смутится, начнёт уверять, что увлёкся танцем, а не танцовщицей, и, чего доброго, захочет уйти. Так что Чжан Юшэнь мудро молчал.

Девушка завершила танец, раскланялась и убежала. Деньги для неё собирал карлик в смешных пёстрых одеждах; Чжан Юшэнь кинул ему в шапку несколько монет, а когда убрал кошелёк — на помосте уже ловил горящие факелы жонглёр. Видимо, в городе остановились заезжие артисты. К своим привыкают, а тут вся площадь забита зрителями.

Напоминать Сяо Янцзы, что им надо вернуться до темноты, было всё равно что отнимать конфету у ребёнка. Велев ему стоять на месте, Чжан Юшэнь сбегал к лоткам торговцев и купил орехов. Сяо Янцзы, когда он сунул ему орехи, растерянно поблагодарил и тут же снова уставился на представление. Как его только выпустили из монастыря, сочувственно подумал Чжан Юшэнь, разгрызая скорлупу. Дали бы хоть привыкнуть сперва к большому миру. На ярмарку сводили. Запреты запретами, но встретится хорошенькая девица — и станет в обители на одного монаха меньше. На безделушки заглядывается, хоть они лежат себе спокойно, а поманит разок такая, как эта плясунья, — разве хватит сил отказать?

Тут же посмеялся над собой: с чего бы красивой девице выбрать монаха? Ни красоты, ни денег, ни подвешенного языка. Разве что захочет подшутить над простофилей.

Жонглёра сменила девушка — уже другая — с пипой, поющая простые и чуточку скабрёзные песни. Зрители хохотали. Сяо Янцзы улыбался, но как-то растерянно. Чжан Юшэнь не стал спрашивать, понял ли он скрытый смысл: не хотелось объяснять, если нет. Вместо этого он ещё раз сбегал к торговцам и купил две лепёшки, а себе ещё и кувшинчик вина. Смотреть представление с едой и вином было гораздо веселее. После певицы на помост вышел парень, засовывающий себе в горло короткий тонкий меч по самую рукоять и встающий на доску, из которой щетиной торчали наконечники копий. И то, и другое, конечно, было затуплено, но выглядело эффектно.

Когда солнце опустилось за вершину холма, артисты закончили выступление, и толпа стала расходиться. Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы тоже засобирались обратно в храм. По пути купили овощей, ещё вина и лепёшек — в саду был очаг, и Сяо Янцзы надеялся, что где-то в пристройке отыщется котёл. Было ещё светло, но Чжан Юшэнь заметил, что торговцы начали собирать товар с прилавков, вынесенных на улицу. Город был пропитан страхом, едва уловимым, как цветочный аромат в дорогом чае. Люди боялись.

Он коснулся рукояти меча и из принципа не стал ускорять шаг. А Сяо Янцзы, кажется, и подавно было всё равно. Они шли по Юньшаню, и в наступающих сумерках он казался ещё красивее, чем днём. Хорошо было бы идти так не с монахом, а с девушкой, например той танцовщицей. Или певичкой, что выступала после неё. Самое подходящее время. В сумерках даже очень скромные девушки позволяют взять себя за руку и словно невзначай прижаться плечом.

Но бродячие артистки прекрасно разбираются, с кем стоит гулять под ручку, а у кого в карманах свистит ветер. Чжан Юшэню тут ничего не светило.

К храму они подошли почти в темноте. Кто-то из верующих оставил в виде подношения несколько свечей, которые оказались весьма кстати. Спать снова легли прямо в храме, согласившись, что пристройку завтра надо будет разобрать и отмыть. Засыпая, Чжан Юшэнь подумал, что в Юньшане ему нравится и хорошо бы остаться подольше. Крыша над головой есть, а на суп и лепёшки он как-нибудь заработает. А когда Сяо Янцзы отправится дальше в своё паломничество, то и он найдёт, куда податься.

Он проснулся посреди ночи. Показалось, что услышал чьи-то голоса, но нет — в храме стояла тишина. Полная, до звона. Свечи догорели, очертания предметов можно было различить лишь благодаря слабому лунному свету. Чжан Юшэнь скосил глаза на лежащего рядом Сяо Янцзы, чтобы проверить, дышит ли тот, и тут сон как рукой сняло: одеяло лежало на полу, а Сяо Янцзы не было.

Чжан Юшэнь сел и огляделся. В храме было пусто. Так. Куда он мог деться? Самое простое — пошёл отлить. Дело быстрое, ничего за это время не случится, особенно если не отходить далеко от крыльца. И всё же Чжан Юшэнь решил выглянуть во двор, просто для очистки совести. Им стоит присматривать друг за другом. Он даже не стал натягивать сапоги: прошёл босиком по прохладному полу к дверям и, чуть приоткрыв их, выглянул наружу.

Сяо Янцзы он увидел сразу: тот стоял посреди двора, в пятне лунного света, падающего между кронами деревьев. А перед ним стояла женщина, прижимающая к груди ком тряпья.

— Разве не ты? — донёсся до Чжан Юшэня высокий мелодичный голос. — Обещал забрать в свой дом, назвать женой. А сам позабыл и бросил, а я ждала…

Чжан Юшэнь содрогнулся от холода, волнами накатывающего со двора. Мысль о том, что у монаха с его целомудрием всё-таки случилась интрижка, умерла, не успев родиться. Женщина была бледна до синевы; тёмные пятна на лице придавали ей нездоровый, отталкивающий вид.

— Это не так, госпожа, — ответил Сяо Янцзы. Голос у него был твёрдым и даже сочувственным, хотя другой на его месте уже обгадился бы от страха. — Мы с вами никогда не встречались. Вы меня с кем-то путаете.

— Бросил, оставил одну, — продолжала женщина, не слушая его. — Где ты был, когда я звала тебя? Ты не пришёл, а я ждала тебя, я звала, я плакала…

Крошечными шагами она придвигалась к Сяо Янцзы, а тот так же медленно отступал. Дело было, в общем, бесполезное: от такой не сбежишь. Другие пытались, наверное. И посох с собой не взял, ну что за идиот.

— Я не знаю вас, госпожа. Если расскажете, кто вас обманул, я постараюсь помочь.

— Лжец! — взвизгнула женщина, качнувшись вперёд. — Ты бросил меня! Ты виноват!

Она перекинула свёрток тряпья на одну руку, и только теперь Чжан Юшэнь разглядел, что это новорожденный ребёнок, закутанный в какие-то обноски. Вторая рука потянулась к Сяо Янцзы — тот отшатнулся.

— Сестрёнка! — крикнул Чжан Юшэнь.

Женщина обернулась. Чжан Юшэнь медленно спустился по ступеням, стараясь не показывать, как ему страшно.

— Он действительно не тот, кого ты ищешь. Он монах, понимаешь? Вообще никогда женщину не знал. Даже за руки не держался.

Она медленно повернула голову к Сяо Янцзы, точно раздумывала, похож ли тот на целомудренного монаха, потом опять к Чжан Юшэню. Вблизи стало видно, что она очень молодая, едва ли лет семнадцать исполнилось. И очень мёртвая. Трупные пятна ползли по щекам и шее, угол губ был разорван, ногти на руках обломаны в мясо. На ребёнка Чжан Юшэнь изо всех сил старался не смотреть.

— Вот как… — протянула она. — Монах. Я не знала. Тогда он, конечно… Тогда это не он. Прошу простить недостойную…

Она склонила голову, глядя на него, и Чжан Юшэнь уже знал, что будет дальше.

— Но может быть, это ты?

Чжан Юшэнь сглотнул. Первая задача — отвлечь призрака от Сяо Янцзы — удалась. О второй — выкрутиться самому — он как-то не подумал. Времени не было.

— Госпожа, — вкрадчиво начал он. — Я приехал в этот город два дня назад. И никогда прежде здесь не был. Если я могу чем-то помочь, вам стоит только сказать…

— Ты мог помочь мне. — Кажется или теперь она стояла ближе? Он не заметил движения. — Мог помочь, но не помог. Ты бросил меня, уехал и не вернулся. А я ждала тебя, я так тебя ждала! Почему ты обидел меня?! Тебе было всё равно, что со мной станет? Ты посмеялся надо мной, поиграл и бросил…

— Нет же, госпожа!

Голос Сяо Янцзы оборвал монотонное бормотание призрака. Чжан Юшэнь моргнул и вздрогнул, поняв, что женщина стоит уже у самого крыльца, всего в какой-то паре чи, и если вздумает напасть, то он даже отскочить не успеет.

— Нет, госпожа, — повторил Сяо Янцзы так уверенно, что у Чжан Юшэня отлегло от сердца: тот явно придумал, как им спастись. — Он вас не бросил. Он искал вас всё это время.

У Чжан Юшэня отвисла челюсть. Призрак тоже замер. Сяо Янцзы осторожно обошёл её, встал у крыльца.

— Он хотел вернуться к вам, госпожа, но его задержали. Но он всё время помнил о вас. А потом не нашёл там, где вы встречались прежде, начал искать, и вот теперь вы встретились.

«Что ты несёшь?!» — едва не завопил Чжан Юшэнь, но не осмелился, боясь, что женщина услышит и поймёт, что её обманывают, и лишь уставился на Сяо Янцзы бешеным взглядом. Тот сделал какое-то движение глазами, что оно означало — непонятно.

Женщина замерла, глядя то на Чжан Юшэня, то на Сяо Янцзы, словно не зная, кому из них верить.

— Он… правда? — неуверенно спросила она. — Он вернулся за мной?

— Конечно. — Сяо Янцзы боком вскочил на крыльцо и схватил Чжан Юшэня за локоть. Видать, боялся, что тот сбежит. — Вернулся, чтобы исполнить то, что обещал вам.

— И мы… поженимся?

— Разумеется.

Женщина топталась на месте, прижимая к себе ребёнка и покачиваясь взад-вперёд, словно убаюкивала его. Она вовсе не выглядела успокоившейся.

— Ты спятил, — прошипел Чжан Юшэнь на ухо Сяо Янцзы, надеясь, что она не слышит. — Я не собираюсь жениться на мертвячке!

— Не волнуйся, — одними губами ответил Сяо Янцзы. — Скорее всего, как только ты исполнишь её желание, она упокоится с миром. Останешься вдовцом, только и всего.

— Я не хочу быть вдовцом!

— Иначе будешь мертвецом! И я, возможно, тоже. Давай иди, — Сяо Янцзы толкнул его к двери и обернулся: — Госпожа, прошу вас.

Она засуетилась, шагнула к ступеням, споткнулась о подол — неловко, как живая. Подобрала юбку и осторожно взошла на крыльцо. Чжан Юшэнь не хотел на неё смотреть. Идея со свадьбой казалась безумным сном, от которого надо проснуться, потому что он просто не мог быть настоящим. Но проснуться никак не получалось, а его чудовищная невеста уже была совсем рядом. Оказывается, врали те, кто говорил, что мертвецы не могут переступить порог храма. Или это потому что они сами позвали её внутрь? Сяо Янцзы снова потянул его за собой. Чжан Юшэнь едва переставлял ноги, а рядом зудело сводящее с ума бормотание призрака:

— …такая глупая, прости меня, я ждала, а ты не приходил, а живот начал расти, и они увидели, я говорила, что ты вернёшься, прости, что мне было делать, я хотела сбежать, но они заперли сарай, там было тепло и козы, они тёплые, я даже не заболела, я здорова, я рожу тебе ещё сыновей, мы теперь будем вместе, навсегда, мы будем муж и жена…

«В смерти?» — мелькнула непрошеная мысль, и Чжан Юшэнь едва удержался, чтобы не броситься вон из храма. Остановило лишь понимание: бесполезно. Она догонит. Единственный шанс остаться в живых — делать то, что говорит Сяо Янцзы. Да и то неизвестно, повезёт ли.

Они дошли до алтаря и остановились.

— Опуститесь на колени, — велел Сяо Янцзы. — У тебя было вино?

— В сумке.

— Я сейчас вернусь.

Чжан Юшэнь почти упал на холодный камень. Женщина опустилась с грацией, показывающей хорошее воспитание. Да и платье, хоть изорванное, было из дорогой ткани. Не крестьянка. Только для младенца пеленок пожалели, завернули непонятно во что. Чжан Юшэнь всё-таки взглянул на него: благодарение богам, он хотя бы не был изуродован смертью. Обычный ребёнок, только синий, а не розовый.

— Я знала, что будет мальчик. — Она коснулась щеки младенца распухшим, неестественно вывернутым пальцем. — Он был таким крепким. Еле родился, я думала, умру раньше. А он родился. И закричал так громко. Я пыталась заставить его молчать, но они всё равно услышали. И я сказала, что только через мой труп, что я не позволю, пусть лучше меня убьют, а они… они… — Она растянула губы в жутковатой улыбке, обнажив ровные белые зубы. Двух передних не было. — Я же не знала, что они правда…

Её заперли в сарае, понял Чжан Юшэнь. Заперли, и она рожала там одна, без всякой помощи, а потом пришли забрать ребёнка, и эта девочка не отдавала его, пока они не забили её до смерти. Родственники? Родители? Кем был тот человек, который сделал ей ребёнка, пообещал вернуться и исчез? Неудивительно, что она стала злым духом. И хотя Чжан Юшэнь помнил, что она уже успела убить несколько человек, сейчас она не казалась ему отвратительной мертвячкой. Слишком юная, слишком несчастная мать, не сумевшая спасти своего ребёнка даже ценой собственной жизни. Горло сдавило от жалости, и он опустил глаза, не зная, что ей ответить. Она так радовалась, что возлюбленный наконец-то вернулся, просила прощения, а это был не он; тот ублюдок, наверное, давно забыл о ней.

Подошёл Сяо Янцзы, держа в руках кувшин с вином и две чашки, из которых они вчера пили чай.

— Всё готово, — сказал он. — Начнём?

Чжан Юшэнь кивнул. В горле всё ещё стоял комок.

— Моё платье, — еле слышно сказала женщина. — Оно некрасивое. И я не выщипала волосы…

— Это ничего, госпожа, — улыбнулся Сяо Янцзы. — Замуж выходит невеста, а не платье.

Он опустился на пол рядом с ними, расставил чашки и налил в каждую немного вина.

— Я Сяо Янцзы, монах из монастыря святой Юэ Лао. Я буду свидетелем ваших брачных обетов. Госпожа, будьте добры назвать своё имя, пожалуйста.

Она нахмурилась, и воздух чуть похолодел.

— Разве он не сказал вам, как меня зовут?

Сяо Янцзы на миг замешкался, но тут же нашёлся:

— Он называл вас сотней ласковых имён; простите, я не уверен, какое из них настоящее.

Чжан Юшэнь прикрыл рот рукавом, пряча смешок. Ну и горазд же врать, святоша.

— Мин Ли. Эту невесту зовут Мин Ли.

— Благодарю, госпожа Мин. — Сяо Янцзы взглянул на Чжан Юшэня. — Первые поклоны — земле и небу.

Уже? Никакой церемонии. Ничего… хотя что они могли устроить втроём, в этом храме? Ни подарков, ни родственников, ни угощения. Наверняка не о такой свадьбе мечтала Мин Ли, когда встречалась со своим возлюбленным.

Чжан Юшэнь повернулся к алтарю и согнулся в глубоком поклоне. Мин Ли сделала то же самое — бесшумно, придерживая ребёнка одной рукой. Что ж, они в одинаковом положении: Чжан Юшэнь тоже не думал, что женится на мертвячке. На самом деле, вообще не думал, на ком: родители подыскали бы достойную невесту, хорошо воспитанную и с приданым. А с другой стороны, велика ли разница? Он бы точно так же отвешивал поклоны с незнакомой женщиной. Живой разве что.

Сделав последние поклоны, они распрямились и оказались лицом друг к другу. Несмотря на следы разложения, пятнающие лицо, вид Мин Ли уже не вызывал содрогания. Она была даже симпатичной. При жизни, наверное, и вовсе хорошенькой.

Сяо Янцзы пододвинул к ним чаши с вином и накинул на запястья тонкий красный шнур. Где только взял? Держать чашу левой рукой было не очень удобно. Чжан Юшэнь выпил вино — хватило на два глотка. Мин Ли тоже поднесла чашку к губам, несколько капель пролилось на пол.

А что делать дальше? Сяо Янцзы сказал, что, когда они поженятся, Мин Ли сможет упокоиться с миром. Однако она всё ещё сидела напротив, не думая рассыпаться прахом. Что ещё им оставалось сделать? Не переспать же? Только не это, взмолился про себя Чжан Юшэнь, он не сможет. Даже ради спасения своей жизни. Что же ещё? Он обернулся к Сяо Янцзы — тот тоже выглядел растерянным. Только Мин Ли ничего не волновало: она улыбалась и качала младенца, прижимаясь щекой к его головке. И тут Чжан Юшэня осенило:

— Как ты его назвала?

— А-Сюэ. — Она чуть повернула младенца, чтобы открыть его лицо. Чжан Юшэнь прекрасно обошёлся бы без этого. — Я не знала, какое имя тебе понравится. Если хочешь, выбери другое.

— Мне нравится. Пусть будет Чжан Сюэ. Наш сын.

Мин Ли рассмеялась, стиснула ребёнка в объятиях, как обычная счастливая мать. И начала расплываться, словно росчерк туши на влажной бумаге. Чжан Юшэнь моргнул несколько раз — и вот её уже не было. Ни её, ни ребёнка. Только красный шнур остался лежать на каменном полу.

Хорошо, что он сидел, а то ноги бы подкосились от облегчения.

— Твою мать, — потрясённо сказал он, даже не постеснявшись, что ругается в храме. — Получилось.

— Ага, — слабо отозвался Сяо Янцзы, тоже не сводящий глаз с пустого места перед алтарём. — Получилось. С ума сойти.

Чжан Юшэнь возмущённо повернулся к нему:

— Ты что — не был уверен?!

— Ну, вообще-то… не совсем. А что ещё было делать? Хорошо, что ты про ребёнка вспомнил.

— Я уже думал, мне придётся… — Чжан Юшэнь оборвал себя — звучало как-то некрасиво по отношению к Мин Ли. — Ладно. Мы избавились от призрака. Жаль, не заплатят.

Он протянул руку, и Сяо Янцзы подал кувшин с вином. Чжан Юшэнь налил в чашку, из которой пил во время свадьбы, протянул ему, а сам отхлебнул из горлышка.

— Может, и заплатят. — Сяо Янцзы глотнул вино и закашлялся в рукав. — Завтра пойдём в ямэнь. Пусть узнают, в какой семье была девица Мин Ли, которая недавно умерла или просто исчезла. Ну и про вознаграждение спросим. Может, его уже назначили, только мы не знаем.

— Хорошо бы.

До рассвета оставалось ещё не меньше часа, но Чжан Юшэнь не мог представить, что ляжет и спокойно уснёт. Он глотнул ещё вина, протянул бутылку Сяо Янцзы — тот подставил чашку. Мин Ли обрела покой. За порогом храма спал город, избавленный от призрака. Героем себя Чжан Юшэнь не чувствовал. Благодарности тоже не ждал. Хотелось лишь убедиться, что Мин Ли и её ребёнка похоронили как положено. Ну и чтобы всё-таки заплатили. У него осталось не так уж много денег.

Когда бутылка опустела, в окна уже лился слабый утренний свет. Сяо Янцзы пошёл открывать двери храма. Чжан Юшэнь подобрал бутылку и наклонился за чашками. Забирая вторую, всё это время стоявшую на полу, он почувствовал мимолётное сожаление — как будто теперь о Мин Ли совсем ничего не напоминало.

Магистрат встретил их скептически, но монашеская ряса Сяо Янцзы придавала своему владельцу какой-никакой вес: не будет же монах лгать чиновникам. Так что он пообещал навести справки об умершей или пропавшей девице Мин Ли и, если такая найдётся, провести расследование её смерти. И плату за избавление от призрака тоже пообещал. Она, оказывается, действительно была.

Выйдя из ямэня, Чжан Юшэнь направился прямиком в западную часть города, где они были вчера. Сяо Янцзы без вопросов последовал за ним. Тоже помнил, что именно там находились похоронные дома. В первом же доме Чжан Юшэнь купил бумажные деньги, платье и детскую вертушку. Сяо Янцзы добавил шкатулку, в каких девушки хранили украшения, пудру и румяна.

— Думаю, тебе не обязательно носить по ней траур, — сказал он, поймав взгляд Чжан Юшэня, брошенный на светлые одежды. — Она ведь не была тебе женой, когда умерла.

— Знаю, просто… — Чжан Юшэнь провёл пальцем по краю стопки бумажных денег, чтобы они зашуршали. — Хочется что-то для неё сделать.

— Ты и так сделал больше всех.

— Разве я? Это ты понял, что ей было нужно.

— А ты захотел ей это дать.

Чжан Юшэнь не стал говорить: «Я её просто пожалел». Прозвучало бы глупо. И Мин Ли заслуживала большего, чем просто жалость.

— Надеюсь, её скоро найдут. Город небольшой, все всех знают.

— Хочешь подождать и сжечь на её могиле? — Сяо Янцзы кивнул на бумажные деньги. — Или прямо сегодня, во дворе храма?

— Давай сегодня. Вдруг она подумает, что я снова про неё забыл.

На молодую луну приехал монах, которому предстояло поселиться при храме. Они с Сяо Янцзы обнялись, словно не виделись несколько лет, Сяо Янцзы засыпал его вопросами о монастыре, брат Мэн в ответ спрашивал, как тому далось путешествие в одиночку. Они так радовались друг другу, что Чжан Юшэнь почувствовал себя третьим лишним. Даже предложил уйти ночевать в гостиницу, но Сяо Янцзы не понял. Чжан Юшэнь не стал настаивать.

Сяо Янцзы передал брату Мэну ключи от храма и списки имущества, которые они всё-таки закончили, а взамен взял обещание иногда зажигать благовония для Мин Ли. Семья Мин похоронила её как положено, солгав, что она умерла от лихорадки, но в открытом по настоянию магистрата гробе нашли тело ребёнка, завёрнутое в чей-то порванный халат и брошенное в ноги матери. Что стало с убийцами, Чжан Юшэнь не знал. Это было дело властей. Довольствовался обещанием, что табличка с именем ребенка тоже появится в семейном храме рода Мин.

Он смотрел на Сяо Янцзы с братом Мэном и, стыдно признаться, завидовал. Они оба знали своё место в мире и знали, что нужны на этом месте. Заботились друг о друге. А он? Болтается между городами, как ветка, плывущая по реке, от одного берега к другому. И куда плывёт — непонятно.

Сяо Янцзы нашёл его во дворе храма, под инжирным деревом — Чжан Юшэнь полюбил отдыхать в его тени, когда жара становилась совсем тяжёлой.

— Завтра я собираюсь в Шуанмэнь, — сказал он, садясь на землю рядом. Чжан Юшэнь потянулся и тоже сел. — Дороги здесь спокойные, можно идти одному. Если хочешь, я узнаю, не собирается ли кто-то из горожан в паломничество, чтобы посоветовать нанять тебя, как в прошлый раз. Отсюда многие ездят в храм Водного дракона, это вниз по реке.

— Спасибо.

— Я… в любом случае, надеюсь, у тебя всё будет хорошо. Ты замечательный человек, Чжан Юшэнь. Даже если мы больше не встретимся, я всегда буду помнить дни, которые мы провели вместе. Кому-то за всю жизнь столько приключений не выпадает, да? — Он слегка усмехнулся. — Если окажешься в Наньляне, загляни в наш монастырь. Я буду рад тебя видеть.

Он начал вставать, но Чжан Юшэнь ухватил его за рукав.

— Погоди. Говоришь, ты собираешься в Шуанмэнь? — Он дождался кивка и быстро, пока хватило решимости, попросил: — Можно с тобой? Не по найму, просто… я не знаю, куда идти дальше. Шуанмэнь — почему бы нет?

Сяо Янцзы засиял, улыбаясь, словно Чжан Юшэнь сказал что-то необыкновенно радостное и долгожданное.

— Ну конечно! Конечно, давай пойдём вместе. Я так рад, что ты предложил!

Chapter Text

За годы скитаний Чжан Юшэнь понял, что путешествовать лучше всего с небольшим обозом. Повозок пять-шесть, не больше. Это означало, что есть другие охранники кроме него и не надо всё время быть настороже. Есть с кем поболтать, если захочется, а хотя бы в одной повозке найдётся место, чтобы не сбивать ноги. И в то же время нет шума и постоянных задержек, как в большом караване.

Что ж, одна повозка, запряжённая мулом, тоже неплохо. По крайней мере, в неё можно сложить вещи и идти налегке, по очереди с Сяо Янцзы ведя мула за повод. Мул был старым и смирным, а за уход за ним обещали заплатить дополнительно. Хотя всё равно выходили сущие гроши. Но о цене договаривался Сяо Янцзы, а он не хотел брать слишком много с сирот. Он, наверное, бесплатно бы их сопроводил, но надо же было что-то есть.

Сироты, две сестры Фан, тихо сидели в повозке и даже не высовывались из окна. Старшей на вид было уже за двадцать, младшая — сущее дитя, прижимающее к себе тряпичного зайца. Личико девочки было скрыто под небелёным платком, намотанным почти до подбородка. Причину Чжан Юшэнь понял, когда девочка залезала в повозку: накидка сдвинулась, и под ней мелькнули красные, изъеденные язвами щёки.

— Молодой господин, не бойтесь! Это не заразно! — тут же бросилась к ней старшая сестра. Плотная, даже пухленькая, с забавными круглыми щеками, она была похожа на взволнованную хомячиху и забавно пришепётывала, когда говорила. Услышав её в первый раз, Чжан Юшэнь чудом не рассмеялся. Если бы не сдержался, вышло бы очень неловко. — Лекарь сказал, это от душевного потрясения. Батюшка, когда умирал, позвал её попрощаться, взял за руку — и умер. А руку-то и не разжал. Она, бедняжка, всю ночь с ним просидела, с уже остывшим. С тех пор язвы по всему телу и пошли. Но вы не подумайте, батюшка не от них умер. Простудился, а лечиться не захотел, всё работал и работал, пока не слёг. А после не встал уже. Я каждый день мажу ей кожу мазью, которую дал лекарь, и так хорошо помогает! Только на лице немного осталось…

Она так умоляюще частила, оправдываясь, что у Чжан Юшэня язык не повернулся возразить. Он только постарался не прикасаться к тому, что трогала девчонка. Чёрт знает, от какой простуды умер их отец.

— Ты не сказал, что она больная! — шёпотом упрекнул он Сяо Янцзы, как только сёстры устроились в повозке и мул тронулся с места.

— Вряд ли это имеет значение, — как ни в чём не бывало отозвался тот. — Она же сказала, что это не заразно.

— Откуда тебе знать, что она не врёт?

— Сама госпожа Бай прикасается к ней без страха. А она понимает, что если заболеет, то о девочке никто не позаботится.

— Ну может быть, — буркнул Чжан Юшэнь, слегка успокоившись.

Сёстры Фан ехали в монастырь Спокойных вод в уезде Лишань. Их отец, пока был жив, ежегодно отправлял туда щедрые пожертвования, и монахи усердно за него молились. Уговорил сестёр на этот благочестивый шаг дядюшка со стороны матери, тоже давно почившей. Сам дядюшка был так добр, что остался присмотреть за домом, трактиром и чайной, оставшимися сёстрам в наследство. Чжан Юшэнь не стал намекать, что после возвращения из паломничества сёстры рискуют обнаружить, что дом и прочее наследство проданы, а для старшей уже найден муж. Не его это дело.

На выезде из города их остановили стражники. Чжан Юшэнь привычно напрягся, краем глаза рассматривая доску с портретами разыскиваемых преступников. Первое время он боялся, что отец станет искать его так — чтобы притащили с позором, как вора или мошенника. Но не случилось. Может, и не искал вовсе.

— Скажите барышням, чтобы вышли и позволили осмотреть внутри, — заявил стражник, когда Сяо Янцзы рассказал, куда они едут и кто находится в повозке. — Положено так.

Сяо Янцзы постучал по дверце, дождался, пока занавеска отодвинется в сторону, и передал просьбу.

— Да-да, конечно! — засуетилась Фан Байчжи, распахивая дверцу. — Ох, прошу прощения.

Вылезала она спиной, цепляясь за дверцу и нашаривая ступеньку ногой в потёртой туфельке. Чжан Юшэнь поймал довольный взгляд стражника, устремлённый на пышные округлости пониже этой самой спины. Спустившись на землю, госпожа Фан пошатнулась и тут же улыбнулась им:

— Пожалуйста, смотрите. Сестрёнка, выходи, не пугайся. Она у меня маленькая, впервые так далеко от дома…

— Не стоит, госпожа. — Стражник быстро глянул в открытую дверь повозки и тоже расплылся в улыбке. Смотреть в лицо Фан Байчжи у него получалось с трудом, взгляд всё время соскальзывал вниз — спереди её формы были не менее аппетитны, чем сзади. — Прошу прощения за беспокойство. Вас только двое?

— Двое.

— Проезжайте.

Фан Байчжи одарила его ещё одной улыбкой и не без труда взобралась обратно. Сяо Янцзы неодобрительно кашлянул. Стражник неожиданно потупился, словно мальчишка, пойманный учителем за разглядыванием весенних картинок. Учитывая, что он был по меньшей мере вдвое старше юного монаха, выглядело это смешно.

— Прошу простить. Нужно было убедиться, что барышни не разыскиваются.

— Вы и женщин ищете? — удивился Сяо Янцзы. — Что же они натворили?

Теперь стражник уже глянул на него с лёгким превосходством человека, знающего жизнь.

— Женщины, я вам доложу, иной раз такое натворят, что и смотреть тошно. Вот, извольте, — он указал на доску с портретами. — Одна собственного мужа убила, порубила на куски и закопала в разных местах в саду, ещё в прошлом месяце. Руку так и не нашли, хотя перекопали там всё. Вторая обокрала семью, в которой работала, и ещё две рабыни сбежали из ивового дома. Вот и смотрим, чтобы из города не выпустить. Вы не беспокойтесь, по вашей барышне сразу видно, что это не про неё. У беглой служанки было родимое пятно на лице, для убийцы барышня слишком молода, а для девицы из ивового дома слишком, кхм… — Он замялся. — Слишком пышет здоровьем.

Чжан Юшэнь фыркнул от смеха. Такую деликатность в описании выдающихся форм старшей сестры Фан можно было ожидать от образованного чиновника, а не от солдата. Кто бы мог подумать, что у этого здоровяка такая поэтичная натура.

Больше их не задерживали. Мул шёл ровно и послушно, изредка тычась мордой в рукав Сяо Янцзы, который припас несколько сушёных яблок и скармливал ему по кусочкам. Барышни Фан сидели в повозке тихо, как мышки. Прямая дорога, хорошая погода, никаких забот. Чжан Юшэнь был рад, что напросился путешествовать с Сяо Янцзы. С ним всегда находилось, о чём поговорить, а если шли молча — и молчание не тяготило. Кто бы ему раньше сказал, что он подружится с монахом.

К полудню они дошли до небольшой деревеньки среди рисовых полей. Купили еды, поболтали с пожилой женщиной, присматривающей за оравой внуков. Деревенские детишки вместо сладостей лопали яблоки, зелёные и страшно подумать, насколько кислые. У Чжан Юшэня от одного их вида челюсти сводило.

Потом на небо набежали лёгкие облака, прикрыв палящее солнце, и стало совсем хорошо. Чжан Юшэнь думал: не работа, а удовольствие. Можно представить, что они богатые молодые господа, отправившиеся прогуляться за город. Не хватает только корзины с вином и угощениями. И, конечно, богатые господа не отправились бы пешком, а один на двоих мул никак не походил на породистого коня. И слуг не было. Не получались из них богатые господа, как ни крути.

Сяо Янцзы улыбался, жмурясь, когда солнце выныривало из-за облаков, и не было сомнений, что он тоже наслаждается и дорогой, и погодой, и тем, что можно идти налегке, не спеша и не боясь, что на них нападёт какая-нибудь нечисть. Здесь же не было нечисти, да? Старуха бы предупредила.

Ночевать они остановились на маленьком постоялом дворе в стороне от дороги. Людей внутри было мало, но Фан Байчжи всё равно заставила сестру низко пригнуть голову, замотанную платком, и быстро проскользнула в отведённую им комнату, пока мужчины договаривались насчёт ужина. Даже если язвы на лице девочки не были заразны, не каждый в это поверит. Чжан Юшэнь отнёс им еду и оставил устраиваться на ночь. Комнату сняли одну на всех, перегородив посередине ширмой. Дешевле, да и к женщинам никто не сунется, надеясь, что они не успеют поднять крик. Из уважения к добродетели сестёр Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы сидели в общем зале до темноты, пока все постояльцы не разбрелись по комнатам, и лишь тогда пошли спать.

Когда они поднялись в комнату, сёстры Фан уже спали за ширмой. Вдоль стен шмыгали распоясавшиеся мыши. Чжан Юшэнь хотел было запустить в них сапогом, да побоялся разбудить женщин. Так и пришлось засыпать под шорох маленьких лапок и скрежет мышиных зубов, разгрызающих что-то твёрдое.

Утром погода начала портиться. Облака из мягких белых хлопьев превратились в плотную пелену, сереющую с каждым часом. Когда очередная деревенька скрывалась из виду, сразу хотелось ускорить шаг, чтобы побыстрее дойти до следующей. Чжан Юшэнь прикидывал, успеют ли они перебраться через реку Мэй. До неё было рукой подать, но в грозу никто не станет перевозить людей и повозку, а после может оказаться, что берег размыт, и колёса увязнут. Вдвоём они с Сяо Янцзы повозку не перетащат, только если найдётся ещё хотя бы пара крепких мужчин. Или придётся ждать, пока земля высохнет, а это не раньше следующего дня, и то если ночью не будет лить.

После полудня поднялся ветер. Мул беспокойно прядал ушами и порывался остановиться. Чжан Юшэнь накинул на голову капюшон куртки и сильнее потянул поводья. Мул слушался, но неохотно.

Им повезло: дождь начался, когда они были всего в паре ли от небольшой рощицы. Чжан Юшэнь огрел мула по хребту ножнами меча, и тот почти вскачь дотащил повозку до деревьев как раз к тому моменту, когда первые капли ударили по пыльной дороге.

— Мы уже приехали? — высунулась из повозки Фан Байчжи. — Можно выходить?

— Нет, пережидаем дождь. Оставайтесь внутри.

— Если начнётся гроза, лучше выйти из-под деревьев, — тихо сказал Сяо Янцзы.

— Да вроде не так уж и льёт. — Чжан Юшэнь пытался рассмотреть, что творится с тучами там, откуда их гнал ветер. — Там просвет, по-моему. Сейчас немного стихнет, и пойдём дальше. Не будем долго тут торчать.

Больше всего он боялся, что ливень размоет дорогу и повозка застрянет вдали от жилья. Но постепенно капли начали делаться всё меньше, а потом и вовсе сменились моросящей пылью. Чжан Юшэнь отряхнул мула от воды и снова вывел на дорогу. Ветер тоже утих. Но на горизонте собирались чёрные тучи, и было ясно, что это всего лишь небольшая передышка. Чжан Юшэнь подгонял мула, молясь, чтобы гроза не застала их в чистом поле. Если начнётся буря, повозку может опрокинуть ветром. А в лесу или роще — рухнуть дерево, перегородив дорогу. Как ни крути, всё плохо выходит. Вот удалось бы доехать до деревни или хоть какого жилья, как хорошо бы было… У реки должен стоять по крайней мере дом лодочника. И если он не дурак, то наверняка позаботился о ночлеге для тех, кто приехал слишком поздно или в непогоду. За отдельную плату, конечно.

Они почти успели. Когда впереди показались очертания домов, небо заволокло такой чернотой, что стало темно, почти как в час Свиньи. Вновь поднявшийся ветер рвал одежду и бросал в лицо колючие сухие травинки. Повозка шаталась и поскрипывала, но сестры Фан, надо отдать им должное, не кричали и не жаловались. Это было очень кстати. Успокаивать напуганных женщин Чжан Юшэнь не умел.

Мула он уже не жалея хлестал по хребту веткой, потому что упрямая скотина то и дело порывалась остановиться. Даже Сяо Янцзы пару раз огрел его посохом, хотя до этого, Чжан Юшэнь заметил, ни разу не ударил. Когда по земле застучали крупные капли, мгновенно превратившиеся в сплошную стену воды, они были уже меньше чем в половине ли от домов. Ливень заливал глаза; Чжан Юшэнь тащил мула почти вслепую, не видя дороги. Под небольшим навесом возле дома уже стояла чья-то повозка, на вторую места не хватало. Чжан Юшэнь подтащил мула к самому дому и крикнул погромче, чтобы было слышно за ливнем:

— Госпожа Фан, приехали!

Фан Байчжи выскочила под дождь, вскрикнула, пригибаясь, и обернулась за сестрой.

— Идите! — крикнул Сяо Янцзы. — Я приведу девочку.

Чжан Юшэнь плюнул на приличия и за руку потащил Фан Байчжи к входу в дом. Стучаться не стал, просто распахнул дверь ногой и затолкнул девушку внутрь.

На них обернулся почти десяток человек. Видимо, не одни они собирались переправляться через реку. Дети, ползающие у очага, и две присматривающие за ними женщины могли быть семьёй лодочника, а вот молодая пара в дорожных одеждах с младенцем и девочкой чуть постарше — вряд ли. Как и двое хорошо одетых молодых мужчин, перед которыми стояло вино и несколько блюд с закусками. Ещё один мужчина, одетый просто, но добротно, вышел вперёд и поклонился новым гостям, и Чжан Юшэнь ответил ему, угадав хозяина дома.

— Прошу, проходите. Садитесь к огню. — Несмотря на суровый вид, хозяин оказался любезен и предупредителен. — Желаете чаю? Горячий ужин? Барышне нужно просушить платье?

— Благодарю, мы… — Чжан Юшэнь оглянулся на дверь. — Нас четверо. Если не затруднит, приготовьте горячий чай для госпожи.

Дверь снова распахнулась: Сяо Янцзы внёс на руках младшую сестру Фан, закутанную в его собственный плащ. Он осторожно опустил её на пол, и Фан Байчжи тут же бросилась к девочке.

— Всё хорошо, милая. Мы в безопасности.

— Я пойду распрягу мула. Устрой их тут, — сказал Чжан Юшэнь Сяо Янцзы. Тот кивнул.

Но не успел Чжан Юшэнь сделать и пары шагов, как одна из женщин вдруг закричала:

— Она больная!

Он обернулся. Видимо, Фан Байчжи, стянув с сестры плащ, зацепила и платок, и личико девочки, покрытое багровыми язвами, оказалось на виду. Она быстро уткнулась в плечо сестре, но было поздно: молодая женщина с младенцем уже вскочила на ноги, глядя со страхом и отвращением.

— Она заразная! Немедленно уберите её отсюда!

— Неправда! — воскликнула Фан Байчжи, обеими руками прижимая к себе сестру. — Это не заразно, поверьте, её осматривал лекарь! Она сильно испугалась, когда умер наш отец, вот откуда эта сыпь. Пожалуйста, не бойтесь.

— Откуда нам знать, что это правда? А если мой ребёнок заразится, ты, что ли, его вылечишь?

— Она не заразна. Ничего страшного, поверьте. Мы даже не подойдём к вам, — продолжала убеждать Фан Байчжи. Но сидящие у очага женщины уже подтащили к себе детей, и её слова явно не успокаивали их.

— Если девочка больна, ей не следует здесь находиться, — вмешался один из состоятельных путешественников. — Лекари ошибаются, а мы не должны рисковать. От подобных болезней иногда вымирают целые деревни.

— Но я каждый день прикасаюсь к сестре, и я чиста! — Фан Байчжи подняла голову, чтобы все видели её лицо. — Вот смотрите.

— А что вы предлагаете? — не выдержал Чжан Юшэнь. — Выгнать девчонку в грозу?

— Простите, молодые господа. — Хозяин дома виновато моргал, но спорить с гостями не собирался. — Простите, но вам лучше уйти. Внизу у реки есть сарай, он открыт… Если хотите, можете спрятаться там от дождя. Я принесу вам чай и еду. Только, пожалуйста… не нужно. Вы же видите.

— Конечно, — влез вдруг Сяо Янцзы. — Мы понимаем. Не стоит беспокоиться. Мы переждём дождь в сарае.

Даже не пытался призвать к милосердию. Понимал, видимо, что бесполезно. Хозяин благодарно поклонился, радуясь, что получилось избежать ссоры, а Сяо Янцзы поднял с пола плащ и протянул Фан Байчжи. Та закутала сестру и подтолкнула её к двери. Чжан Юшэню хотелось бы осудить хозяина за то, что выгоняет женщин под дождь, но, по правде говоря, он понимал его опасения. Кожные болезни бывают заразны, а Фан Байчжи могла и солгать, чтобы остаться под крышей. Чжан Юшэнь на его месте поступил бы так же. Наверное. Особенно если рядом свои дети, которые дороже любых незнакомцев.

Сквозь стену дождя сарай был хорошо виден: тёмная постройка на самом берегу, к которой вела тропинка, уже превратившаяся в одну длинную лужу. Сяо Янцзы снова завернул младшую из сестёр в свой плащ, поднял на руки, Чжан Юшэнь накинул на старшую свою куртку, и они втроём побежали туда. Как и обещал хозяин, дверь оказалась открыта настежь. Внутри было сухо, на стенах висели рыболовные сети, стояли вилы, грабли и прочая хозяйственная утварь. Пахло сеном и рыбой. Чжан Юшэнь встряхнул куртку, отвернувшись от брызг.

— Я распрягу мула и вернусь, — сказал он. Бедное животное, должно быть, уже промокло насквозь. — Вам принести что-нибудь из повозки?

— Сверток из синей ткани, если вас не затруднит, — попросила Фан Байчжи. — И пару одеял. Они там слева сложены.

Мокрый мул был так несчастен, что даже не упрямился и послушно позволил отвести себя под навес, где стояла чужая повозка. Чжан Юшэнь обтёр его тряпкой и дал сухарь, слегка подмокший в кармане. Две распряжённые лошади стояли тут же рядом, следили за ними искоса, склонив морды над кормушкой. Чжан Юшэнь пихнул одну из них в бок, чтобы подвинулась, и привязал мула рядом.

Забрав из повозки синий свёрток и пару одеял, Чжан Юшэнь снова добежал до сарая. Наконец-то можно было стряхнуть в себя воду и перевести дух. Кожаная куртка защищала от дождя, но он успел промокнуть, когда отдал её Фан Байчжи. Штаны давно уже были мокрыми насквозь, и в сапоги залило. Если бы они с Сяо Янцзы было одни, он бы не стеснялся раздеться до исподнего, но в присутствии барышень Фан это было сделать никак нельзя, и он скинул только куртку, а штаны так и остались неприятно прилипать к телу.

Лодочник принёс котелок с горячей водой для чая и ещё один — со сваренной в мясном бульоне лапшой. Поев, Фан Байчжи и Сяо Янцзы натянули между стенами сарая одну из сетей и навесили на неё старые попоны, отгородив таким образом угол. Попоны страшно пылили, поэтому лишний раз их старались не дёргать.

— Мы останемся здесь на ночь? — спросила Фан Байчжи, скрывшись за этой самодельной ширмой. — Если дождь будет лить до вечера, дорогу наверняка размоет.

— Госпожа очень мудра, — ответил Сяо Янцзы, ухитрившись сделать это без всякой насмешки. — Безопаснее перебраться на другой берег утром, чтобы не застрять там на всю ночь. Я не заметил, чтобы с той стороны реки было какое-то жильё.

— Если он закончится прямо сейчас, можем успеть доехать…

— Сейчас надо высохнуть, — перебил Чжан Юшэня Сяо Янцзы. — Госпожа Фан, пожалуйста, дайте знать, когда устроитесь. Нам надо просушить одежду.

— Да-да, конечно, — засуетилась Фан Байчжи. — Мы тоже развесим свою, сейчас. А-Янь, тебе надо на двор? Попроси у брата Сяо плащ прикрыться и беги скорее.

— Не хочу.

— Тогда садись. — Она понизила голос и что-то зашептала.

— Пожалуйста, — жалобно попросила девочка, — не надо.

— Как это не надо? — снова громко сказала Фан Байчжи. — Ты же хочешь быть красивой? Помажем тебе личико, и все язвы скоро исчезнут. Станет у тебя кожа чистая и белая, от женихов отбоя не будет.

Видимо, мазь щипалась, потому что девочка хныкала, пока Фан Байчжи наносила её. Бедняжка, подумал Чжан Юшэнь, лучше бы мазь и правда подействовала. Обидно будет, если все эти страдания зря. Сяо Янцзы рядом тоже хмурился, прислушиваясь к возне за ширмой.

Когда сёстры наконец закончили все свои дела и пообещали не выходить больше, Чжан Юшэнь уже порядком продрог. Скинув рубашку и штаны, он невольно поёжился: даже мокрая, одежда хоть как-то согревала, а без неё кожа сразу покрылась мурашками.

— Сядь, — Сяо Янцзы накинул ему на плечи свой плащ. Тот хоть и был влажным, но всё же грел. — Я повешу. Очень холодно?

— Т-терпимо. А ты?

Сяо Янцзы, в насквозь мокрой рясе, улыбнулся:

— Я не мёрзну. Сейчас одеялом укроемся, хорошо будет. Можно лечь пораньше, а завтра встать с рассветом. Может, нас первыми перевезут. Хорошо? Госпожа Фан, вы слышали? Вы не против?

— Хорошо, хорошо, брат Сяо! А-Янь спит уже, устала, бедняжка.

Сяо Янцзы сгрёб к стене несколько охапок сена, разровнял, примял как мог. Затем скинул рясу и повесил на прислонённые к стене грабли.

— Давай постелем мой плащ, а одеялом укроемся.

Чжан Юшэнь устроился на своей половине, поёрзал, избавляясь от колючих сухих травинок. Зарыл ноги в сено. Одеяло согревало, шум дождя по крыше и земле за дверью убаюкивал. Чжан Юшэнь не хотел спать, но, закрыв глаза, погрузился в лёгкую дрёму. Иногда сквозь неё пробивались раскаты грома, звучавшего так близко, словно молния вот-вот ударит в сарай. Чжан Юшэнь знал, что это только кажется, но всё равно вздрагивал каждый раз.

Сяо Янцзы тихонько посапывал рядом. Он не ворочался, и Чжан Юшэнь сквозь сон подумал, что, наверное, в их монастыре есть какие-то правила на этот счёт. Спать только на спине, выпрямившись и положив руки на одеяло. Мужской же монастырь, ха.

Потом он снова заснул.

Проснувшись в очередной раз, уже в полной темноте, он услышал, как кто-то тихонько пробирается к дверям. Поняв, что это одна из сестёр Фан, он закрыл глаза и притворился спящим. Естественные потребности, никуда от них не деться. Дождь то ли прекратился, то ли стих настолько, что его было совсем не слышно. Хорошо. Если повезёт, за ночь и утро дорога подсохнет, и повозку можно будет подкатить к самому берегу.

Не прошло и одного кэ, как Сяо Янцзы рядом вдруг сел, а затем поднялся и зашуршал, снимая с граблей свою рясу. Одевшись, он вышел из сарая. На какой-то миг Чжан Юшэнь успел посмеяться, представив, как он сталкивается с Фан Байчжи — до чего неловкая будет сцена! Но тут же понял, что Сяо Янцзы встал не случайно и специально выждал, пока Фан Байчжи закончит свои дела, прежде чем выйти наружу. Зачем? Чтобы поговорить наедине? Что у них за секреты? Чжан Юшэнь вспомнил, что это именно Сяо Янцзы нашёл сестёр Фан и договорился с ними о совместной поездке, и любопытство его стало ещё сильнее.

А ещё он вспомнил, как вышел из храма и увидел Сяо Янцзы стоящим лицом к лицу с призраком убитой женщины. Сестры Фан были живы, но кто знает, были ли они людьми. Есть нечисть, которую не отличишь от человека, пока она сама тебе не покажется. Например, лисы-оборотни. Втираются в доверие к мужчинам, а потом выпивают их досуха. Говорят, девственников такие твари особенно любят. А Сяо Янцзы же дурак, он, даже узнав, что перед ним лиса, начнёт её увещевать и призывать исправиться.

Чжан Юшэнь завернулся в одеяло, чтобы не испугать Фан Байчжи, если она всё-таки разминется с Сяо Янцзы, подкрался к двери и выглянул наружу. Тут же отшатнулся обратно и замер: Сяо Янцзы стоял совсем близко, ничего не делая, только переминался с ноги на ногу. Ждал, значит. Чжан Юшэнь постарался дышать потише и весь обратился в слух.

Торопливые шаги по мокрой, сочно хлюпающей земле быстро приблизились и оборвались.

— Брат Сяо! Я вас разбу… ой, простите, какая я невежливая. Я быстренько пробегу внутрь, будем считать, что мы друг друга не видели.

— Госпожа Фан, — перебил её Сяо Янцзы. — Я здесь… не затем. Я хотел поговорить с вами.

— Со мной? Зачем же ночью, да ещё тайно? — Она хихикнула. — Вы же монах, брат Сяо. А ну как нас заметят?

Сяо Янцзы вздохнул.

— Госпожа, я понимаю, что это не моё дело. Но вам не стоит мазать лицо маленькой госпожи так часто. Лучше дать язвам подсохнуть.

На несколько мгновений воцарилась тишина.

— Не волнуйтесь, брат Сяо, это хорошее лекарство, — ответила наконец Фан Байчжи. — Оно помогает, правда! Ещё недавно у А-Янь была сыпь и на шее, и ниже, сейчас осталась только на лице, и то немного. Спасибо вам за беспокойство.

— Если язвы будут глубокими, они могут оставить шрамы. Маленькая госпожа вырастет красивой девушкой. Подумайте, каково ей будет с изуродованным лицом.

— С А-Янь всё будет хорошо.

— Я не собираюсь вас выдавать. Честное слово. Я просто волнуюсь за маленькую госпожу.

На этот раз тишина затянулась так, что Чжан Юшэнь едва сдержался, чтобы не пошевелиться. Почему-то он был уверен, что малейшее движение выдаст его с головой. Ужасно хотелось поправить сползающее с плеча одеяло, но он сдержался.

— Не понимаю, о чём вы, брат Сяо.

— Да, конечно. Я не прошу верить мне. Просто… делайте это пореже. Её лицо и так выглядит довольно неприятно.

Фан Байчжи громко фыркнула.

— Как ты догадался?

— По мышам.

— Каким ещё… а. Чёртовы мыши. Надо было убрать горох на ночь. Я побоялась, что вы заметите.

Она несколько раз сплюнула и вдруг заговорила другим голосом, чистым и ровным:

— И чего ты хочешь за молчание?

— Ничего, — мягко сказал Сяо Янцзы. — Я же сказал, я вас не выдам. И даже помогу, если будет возможность. Только, госпожа Фан… Если вы всё-таки попадётесь, помните, пожалуйста, что мой спутник ничего не знает.

— И всё? Ты даже за себя не боишься, только за него? Или считаешь, что я вас сразу за собой потяну? Хорошо же ты думаешь о людях! — она снова фыркнула. — Тоже мне, святой братец Ло Юй нашёлся.

— А? Братец Ло Юй — это же…

Он осёкся, а Фан Байчжи вдруг взвизгнула от восторга:

— Да ладно! Ты знаешь? Ты это читал? Ха-ха, поверить не могу! А ещё монах!

— Замолчи! — умоляюще прошептал Сяо Янцзы. — Ты сейчас всех разбудишь.

Фан Байчжи захихикала и сделала несколько шагов. Чжан Юшэнь быстро метнулся обратно к своей лежанке, упал на солому и притворился спящим.

— Не бойся, брат Сяо, ничего я не скажу, — прошептала Фан Байчжи, входя внутрь. — И если не врёшь, то спасибо. Видать, хороший ты человек.

— Идите спать, госпожа Фан. И всё-таки, пожалейте маленькую госпожу. Хотя бы не каждый день наносите… это какой-то сок, да? Или щелочь?

— Ладно, ладно. Посмотрю.

Она ушла за ширму, а Сяо Янцзы со вздохом опустился на солому рядом с Чжан Юшэнем. Повертелся немного, снова снимая рясу, к граблям идти не стал — пристроил где-то рядом, судя по звукам. Чжан Юшэнь подождал, пока он ляжет ровно, и шепнул почти в самое ухо:

— А кто такой этот братец Ло Юй?

Сяо Янцзы дёрнулся так, что едва не подскочил на месте, прямо лёжа. Чжан Юшэнь зажал себе рот, чтобы не рассмеяться в голос.

— Ты откуда… Ты подслушивал, что ли?!

— Ага, — без малейшего раскаяния признал Чжан Юшэнь. — Ты слишком часто бегаешь по ночам к разным девушкам. Приходится следить, вдруг опять на призрака нарвёшься. Или ещё кого похуже.

— Госпожа Фан обычная девушка, не говори глупостей, — прошептал Сяо Янцзы. — И давай спать уже. Мы хотели встать с рассветом, помнишь?

Чжан Юшэнь вздохнул и натянул плащ до подбородка.

— Я ещё завтра спрошу, — пообещал он. И про госпожу Фан, которая, возможно, совсем не госпожа Фан. Пусть Сяо Янцзы не думает, что так легко отвертелся.

К утру тучи разошлись, оставив лёгкую жемчужную дымку на горизонте и свежий, бодрящий воздух. Чжан Юшэнь вышел на улицу, огляделся. Над рекой поднимался пар, словно она была горячей, как вода в котелке, трава на прибрежном склоне переливалась последними капельками влаги, и всё это было так красиво, что хотелось стоять и смотреть, не думая о грядущей суете: надо найти лодочника, позаботиться о завтраке, запрячь мула… Вот они уедут, размышлял он, а река будет точно так же течь и на следующий день, и после, и через сто лет. Что ей какие-то люди, мелькнувшие и исчезнувшие. Даже следа не останется. Наверное, поэтому в красивых местах хочется сделать зарубку на камне или построить что-то. Чтобы сохранилась память, что ты там был. Что ты вообще был на свете.

— Красиво, — сказал Сяо Янцзы, тоже вышедший на улицу. — Как думаешь, хозяин уже поднялся? Если он не готов переправить нас прямо сейчас, можно не будить девушек. Пусть поспят ещё.

Лодочник, многословно извиняясь, попросил их подождать, пока не переправятся двое господ, приехавших вчера раньше всех. Потому что они сразу уговорились, что будут первыми, и могут огорчиться, если узнают, что кто-то их опередил. А огорчение знатных господ — не то, что стоит вызывать простым людям.

Чжан Юшэнь махнул рукой на его извинения. Знал он таких господ, которым главное не приехать первыми, а чтобы никто не обогнал. Ещё и познатнее, чем эти двое, у которых даже слуг не было. Зато благодарный хозяин тут же принёс с кухни две плетёные корзины, исходящие паром, и несколько лепёшек и пообещал собрать припасы в дорогу.

Когда он вышел из дома, Сяо Янцзы выводил из-под навеса мула, а Фан Байчжи копалась в повозке, доставая и перекладывая поклажу. Чжан Юшэнь прищурился. Теперь её неуклюжая, суетливая походка обрела смысл, как и хомячьи щёчки при изящной линии подбородка. И вообще она была хорошенькая. Чжан Юшэнь давно это понял, только не засматривался до сих пор, всё-таки добродетельная барышня, да ещё в трауре. А теперь стало можно.

— У нас ещё по меньшей мере час, — сказал он, протягивая ей одну из корзин. — Давайте поедим.

— Спасибо, господин Чжан, — заулыбалась Фан Байчжи. — Если не возражаете, мы с сестрой поедим в сарае. Ей неловко лицо открывать.

— Ну да, — ухмыльнулся Чжан Юшэнь, — и тебе бы не подавиться. Ты не бойся, сестрёнка. Мы тебя в обиду не дадим.

Она замерла, глядя на него исподлобья. Надо было как-то повежливее, что ли, растерянно подумал Чжан Юшэнь. Он же подбодрить хотел, а не напугать.

— Что, монах всё-таки растрепал?

— Нет, конечно. — Чжан Юшэнь даже обиделся за Сяо Янцзы. — Я подслушал.

— Вот ведь… — Она глянула в сторону навеса, где Сяо Янцзы возился с мулом, гладя его по морде. — Ну и что? Тоже ничего за молчание не спросишь?

— С чего ты взяла, что я из таких?

— Даже не знаю. — Она смерила его взглядом. — Молодой наёмник, денег мало, берёшься за любую работу. На дом и жену ещё долго не накопишь, на ивовых девушек денег жалко. А тут что ни пожелаешь — всё получишь. Разве нет?

— И что? Я из-за этого обязан быть ублюдком?

Она пожала плечами:

— Ты можешь. Кто осудит?

— А ты можешь нас обокрасть, мне уже проверять кошелёк? — Как это она так повернула, что он ни в чём не виноват, а уже оправдывается? Ну змея, недаром говорят, что ивовые девушки только на вид нежные да ласковые. — И вообще, у меня есть жена. То есть была.

— Ладно, ладно, не злись. — Фан Байчжи примирительно улыбнулась. — Я просто… редко встречала других.

— Оно и видно, — буркнул Чжан Юшэнь. Он не злился, конечно. Даже жалел её. Но слушать такие обвинения было обидно. Не знает его — так помолчала бы.

Фан Байчжи взяла у него корзинку, не касаясь пальцев.

— Сильно её любил? — не глядя ему в глаза, спросила она. — Свою жену.

Зачем он вообще это сказал?

— Нет. Я её… — «Не знал» звучало глупо. — Не успел узнать как следует. Но она была хорошей девушкой.

Пусть думает, что их поженили родители. Мало ли мужей впервые остаются с женой наедине лишь в супружеской спальне.

— Ясно.

Ей будет непросто найти мужа, думал Чжан Юшэнь, глядя, как Фан Байчжи семенит к сараю, держа корзинку обеими руками. Без родителей, без приданого, с младшей сестрой на попечении — если продолжит называть малышку сестрой. Кто её возьмёт? Какой-нибудь крестьянин, которому нужна работница и мать, способная родить здоровых детей. Или мужчина побогаче — в наложницы. Тоже не худший вариант.

Вообще, Чжан Юшэнь считал, что в хороших ивовых домах девушкам живётся неплохо. Да, принимают мужчин, не выбирая, красавец или урод, зато сыты, хорошо одеты, не увядают раньше времени от тяжёлой работы и многочисленных родов. Не гнут спину на полях, не таскают тяжёлые корзины с дровами и тюки с сеном, не боятся неурожая и голода. А ведь обычные женщины тоже себе мужей не выбирают, за кого родители просватали — с тем и живут, и побои терпят, и вторых жён. Наверное, Фан Байчжи продали в плохой ивовый дом, раз решилась бежать.

— Девушки забрали свою половину, — сообщил он, подходя к Сяо Янцзы. Мул потянулся было к корзине с баоцзы и тут же получил шлепок по носу. — Наверное, сестрёнка Байчжи боится, что проглотит свои щёки. Ты разглядел, что там у неё?

— Комки тряпок. — Сяо Янцзы набросил поводья на изгородь и протянул руку за корзинкой. — Надеюсь, ты ей не сказал, что обо всём знаешь?

— Сказал, конечно.

— Зря. Тебе же известно, что положено за помощь беглым рабам. Если её поймают и допросят, она признается, что мы знали и помогли им.

Конечно, Чжан Юшэнь знал. Слегка утешало лишь то, что он перекати-поле — поди поймай того, кто сам не знает, в какую сторону подастся завтра. Это Сяо Янцзы было легко найти: сядь в монастыре и жди, когда он вернётся. Наверняка успел разболтать, из какого он ордена и где живёт. Его же хлебом не корми, дай поговорить про святую Юэ Лао.

— А ты сам?

Сяо Янцзы откусил горячий баоцзы и медленно прожевал, приоткрыв рот и шумно вдыхая воздух.

— Она мажет девочке лицо какой-то едкой жидкостью, — проговорил он наконец. На остаток баоцзы уже подул, не стал сразу пихать в рот. — Слишком часто. Я боялся, что она её искалечит. Сейчас, может, это их спасение, но потом… Женщинам тяжело жить с некрасивым лицом. А ещё такие раны, которые близко к глазам, могут воспалиться, и она ослепнет. Или вообще умрёт. Госпожа Фан хочет сберечь сестру, я понимаю, но потом сама же будет жалеть.

— Они не сёстры.

— А?

— На выезде из города, помнишь? Таблички с описанием тех, кого ищут. У них разные фамилии. И младшей уже десять лет.

— Правда? Я думал… а, конечно. — Сяо Янцзы тихо рассмеялся. — Фан Байчжи специально дала ей этого кролика, чтобы все думали, что она совсем ребёнок. Она такая умная, да?

— Да уж наверное, раз сбежала из своего ивового дома и нашла где-то одежду, деньги и даже мула с повозкой. И подружку прихватила. Такая не пропадёт.

— Я очень надеюсь, что им повезёт. — Сяо Янцзы дожевал последний баоцзы и облизнул палец. — Раз мы не спешим, не буду пока запрягать Кроличка. Пусть пасётся.

— Кого?!

— Вот, смотри. — Сяо Янцзы ткнул в пятно на боку мула. — Похоже на кролика.

— На навоз оно похоже.

— Навоз бы дождём смыло.

— Ладно, ладно. — Чжан Юшэнь погладил мула по морде. — Как хочешь, так и зови. Можешь ещё сказать, что уши кроличьи.

— Это у тебя уши кроличьи, — буркнул Сяо Янцзы, ухмыляясь. — Слышат что не надо.

— А я вот ещё думаю, она везде тряпок навертела или в некоторых местах своё? Ну, ты понимаешь.

— Даже слушать не хочу, что ты там несёшь. Пойдём, Кроличек, от этого дурака.

— Эй! — крикнул Чжан Юшэнь ему вслед. — А сестрёнка Байчжи знает, как ты его назвал? Это же её мул.

Сяо Янцзы только рукой взмахнул. То ли давал понять, что ему всё равно, то ли чтобы Чжан Юшэнь отвязался со своими глупостями. Тот закинул пустую корзину под навес к лошадям и отправился к повозке — спросить, не нужна ли помощь.

А дальше всё пошло так гладко, словно минувшим вечером они исчерпали весь запас неудач, отмеренный на дорогу. Не прошло и часа, как лодочник перевёз их на другой берег, и даже мул стоял на плоту смирно, как будто катался через реку каждый день. Дорога была мокрой и с небольшими лужами, но повозка шла ровно, не застревая в грязи. Хотя Чжан Юшэнь на всякий случай наломал веток с первых же кустов, которые им встретились. Если придётся вытаскивать, то положат под колёса, а не понадобятся — всегда можно выбросить.

Последний постоялый двор, на котором они заночевали перед Лишанем, оказался весьма приличным. Хозяева не обратили внимания на замотанную в платок девочку, а поскольку людей было немного, удалось снять сразу две комнаты за небольшую плату. Фан Байчжи раскошелилась на бочку с горячей водой и, счастливая, торопливо набивала рот лапшой, шепча сестре о том, как славно они искупаются в ароматной воде. И вымоют волосы! Тряпки из-за щёк она вынула, пользуясь тем, что стол для ужина они выбрали в самом углу, да ещё и отвернулась, якобы присматривая за сестрой. Чжан Юшэнь всё пытался рассмотреть, какое у неё стало лицо, но смог увидеть только одну гладкую щёку.

— Посторожить тебя, чтобы никто не вошёл?

— С какой стороны двери?

— С какой пожелаешь.

Сяо Янцзы кашлянул. Чжан Юшэнь сделал вид, что не понял намёк. Теперь, когда её тайна была раскрыта, Фан Байчжи позволяла себе и остроты, и даже кокетство, неуместные для скорбящей по отцу барышни. Конечно, только шёпотом и когда не слышали посторонние. Она всё больше нравилась Чжан Юшэню. Не так, конечно, чтобы ухаживать. Беглая рабыня из ивового дома — с такой связываться себе дороже выйдет. Но позубоскалить с ней было приятно.

На всякий случай он проверил засов на дверях комнаты сестёр Фан. Тот был крепким, и потайного крючка, которым пользуются нечистые на руку хозяева, чтобы по ночам проникать в комнаты к постояльцам, тоже не нашлось. Конечно, безопаснее было бы ночевать всем вместе, но сейчас это уже выглядело бы подозрительно: на вынужденную тесноту не сошлёшься.

Вечером, когда они пожелали сёстрам спокойной ночи и легли спать, Чжан Юшэнь подождал, пока Сяо Янцзы устроится под тонким одеялом, и приступил к расспросу:

— Так вот, о чём мы говорили прошлой ночью…

— Разве ты ещё не всё выяснил?

— Не совсем. Так что за братец… Ли Юй? Нет, Ло Юй. С которым Фан Байчжи тебя сравнила.

— Ерунда. Книжка глупая, я её даже не помню.

— Так не помнишь, что сразу понял, на что она намекнула.

— Почти не помню.

— Фан Байчжи удивилась, что ты узнал имя, — рассуждал Чжан Юшэнь. Шёпотом, потому что перегородки между комнатами были тонкие, и, говори он в полный голос, в соседней комнате расслышали бы каждое слово. — И засмеялась. Неужели это была непристойная книга? Ты читаешь весенние сборники, Сяо Янцзы? Про какого-то похотливого монаха…

— Да прекрати ты! — прошипел тот, шлёпнув Чжан Юшэня по руке. — Никакой не весенний сборник, что за чушь тебе в голову лезет!

— Но непристойная?

— Ну… чуть-чуть. Там вообще не об этом было.

— Ага! — победно воскликнул Чжан Юшэнь. Восклицать шёпотом было сложно, едва горло не сорвал. — Всё-таки что-то непристойное было.

— Боги, да отстанешь ты?

— Нет. Ну что ты жмёшься, никто же не узнает. Ты же не девицу лапал, чтобы так стесняться. Книжки — это ерунда.

— Всего одна. Это вообще случайность. — Сяо Янцзы вздохнул, и Чжан Юшэнь, беззвучно рассмеявшись, лёг поудобнее, готовый слушать. — Мы с братом У как-то раз поехали в Чэньлун. Это город в двух днях пути от нашего монастыря. Там есть лавка, где продают лекарства, которые мы готовим. Травы, мази, всякое такое. Раз в месяц братья отвозят новые и забирают выручку. Хозяин честный человек, никогда не обманывает. Так вот, мы поехали, а потом полил дождь и река разлилась. Пришлось остановиться в доме местного учителя, очень благочестивого человека. Но дело в том, что у него три дочери. Юные, но, как бы сказать… не совсем юные. Не дети, понимаешь? И они взялись меня дразнить. Не прямо, а так… куда бы я ни пошёл, они сразу там появлялись. Смотрели, хихикали, шептались о чём-то. А то одна подойдёт, спросит что-то совсем простое или странное, а потом убежит, и опять хихикают.

— Это называется «кокетничают», — подсказал Чжан Юшэнь.

— Я же монах! Зачем им… В общем, я почти всё время проводил в комнате, которую лао Сюэ отдал нам с братом У. Раньше там жила его старшая дочь, пока замуж не вышла. От неё остались всякие безделушки, и ещё книги, почти все — любовные истории. Их я, конечно, брать не стал, а эта показалась вполне достойной.

Судя по тому, как старательно оправдывался Сяо Янцзы, достойной она всё же не была.

— И что же в ней оказалось?

Сяо Янцзы снова вздохнул.

— Это оказалось… ну, почти то же самое. Знаешь, все эти истории, где героя несправедливо в чём-то обвиняют и преследуют, он страдает, а читатель переживает, откроется правда или нет? Вот такая это была книга.

Ну конечно, Чжан Юшэнь знал. Сам когда-то зачитывался подобным. Отец не одобрял, для него книги делились на воспитывающие нравственность, полезные для дела и забивающий голову вздор. Поэтому Чжан Юшэнь прятал их в своей комнате и читал тайком. Про храбрых воинов, героев с волшебными мечами и прекрасных дев, которых эти герои спасали. А потом предавались с ними страсти, и это тоже описывалось очень подробно. Что греха таить, иногда он только эти описания и перечитывал…

В последнем он, ясное дело, признаваться не собирался. Зато прекрасно понимал, почему Сяо Янцзы так смущался. Случайно у него получилось, ага. Открыл-то книгу случайно, а закрыть потом рука не поднялась. Разве Чжан Юшэнь его осуждал? Ни в коем случае.

— Ну расскажи. Я уже сто лет книг в руки не брал. Интересно же.

Сяо Янцзы поёрзал и закинул руки за голову.

— В общем, это была история про одного императора, — медленно начал он. — Вымышленного, конечно же. У него был, мм… друг детства, с которым они были как братья. Когда император взошёл на престол, совсем молодым, его друг стал военачальником. И всё было хорошо, пока не началась война с южным царством. Название забыл.

— Чжу?

— Да нет, тоже выдуманным. Неважно. В общем, однажды императору принесли доказательства, что его друг сговорился с правителем этого царства, чтобы тайно провести его войско к столице, убить императора, а самому жениться на дочери правителя и стать наместником над бывшей империей. Была перехвачена переписка, нашлись свидетели, донесения шпионов, много чего.

— Поддельные, конечно!

— Да не забегай ты вперёд! — тихо засмеялся Сяо Янцзы. — Неинтересно же будет.

Чжан Юшэнь ухмыльнулся. Он не мог не забегать вперёд: иногда, не в силах ждать, он даже открывал последние страницы книг, чтобы узнать, чем всё закончится. Хотя бы — кто из героев останется жив. И пусть Сяо Янцзы не стал сразу всё рассказывать, он не сказал «нет», а это означало, что Чжан Юшэнь угадал.

— Военачальник всё отрицал, но не сумел опровергнуть доказательства. И император принял решение. Он не стал казнить бывшего друга, но его семья была изгнана, дом и имущество отошли в казну, а самого его выпороли кнутом, клеймили и запретили покидать столицу. Никто из жителей под страхом наказания не мог дать ему еду или деньги, не мог принять на работу или пустить к себе в дом. Он должен был провести остаток жизни как нищий, только без возможности даже выпросить подаяние. Все прежние друзья отвернулись от него из страха перед императором и никто не решался помочь.

— Хороши друзья, — пробормотал Чжан Юшэнь. — Трудно, что ли, немного еды на помойку выкинуть?

— Ну, слушай, может, за ними следили.

— А как ты за всеми проследишь?

— Не знаю! Мне рассказывать дальше или нет?

— Да-да, конечно.

— Ну вот, бедняга влачил самую жалкую жизнь, голодал, мёрз и терпел побои стражников. Но потом в провинции, куда сослали его семью, начался мор. Тогда он впервые дождался, пока император выедет из дворца, сумел пробраться к нему и бросился в ноги, умоляя позволить ему поехать к родным или им покинуть опасную провинцию. Император не разрешил. И вся его семья умерла.

Ещё несколько мгновений назад Чжан Юшэнь посмеивался про себя над автором книги, навалившим на героя столько страданий, что даже самый жестокосердный читатель проникся бы сочувствием, но сейчас ему расхотелось смеяться. Слишком знакомо и больно отозвались последние слова.

— Ну а потом, — продолжал Сяо Янцзы, не замечая перемены в слушателе, а может, даже радуясь, что его не перебивают, — случился новый заговор, его раскрыли, и император узнал, что эти же люди солгали ему в прошлый раз. И понял, что ошибся, а его друг был не виноват. Но он не мог воскрешать мёртвых. И усадьба той семьи уже была снесена, на её месте построили новый дом. Он не мог исправить то, что сделал, понимаешь? Вот это меня тогда потрясло. — Сяо Янцзы помолчал немного. — Бывает, что ты знаешь какую-то истину, потому что все её знают, наставники о ней говорили, и ты, конечно, тоже думаешь: да, это так. А потом из-за какой-то ерунды вдруг понимаешь, что она означала на самом деле, и как будто открываешь впервые. Вот у меня так было с этой книгой. Я думал: этот император, он же принял правильное решение. У него был выбор между доверием другу и гибелью своей страны. Конечно, доверие важно, но ведь любое предательство начинается с доверия. Он просто не имел права выбрать иначе. А потом уже не мог исправить то, что сделал. Я думал: ведь такое может случиться с каждым. Мы все принимаем решения, и все иногда ошибаемся. Хорошо, если ошибку можно исправить. Извиниться перед тем, кого обидел, возместить ущерб деньгами или работой. Но есть вещи, которые исправить нельзя. Никак, даже если ты всю жизнь на это положишь. И я понял тогда, почему нам запрещено убивать, даже защищаясь. Потому что смерть — это то, что нельзя исправить. Вот так, понимаешь… Всю жизнь знал об этом, а по-настоящему понял только из какой-то дурацкой книги.

Он зашевелился, поворачиваясь. Чжан Юшэнь почувствовал это, но не поднял голову. Не хотел, чтобы Сяо Янцзы видел его сейчас. У него саднило глаза, и лицо, должно быть, выглядело довольно жалко. Потому что больше всего ему сейчас хотелось расплакаться.

— Чжан Юшэнь? Я сказал что-то не так?

— Нет. Я просто… — Он мотнул головой и закрыл лицо рукавом. — Я знаю, как это, когда не можешь ничего изменить.

Втайне он хотел, чтобы Сяо Янцзы начал расспрашивать его. Чтобы можно было сказать: «Ничего, неважно, я не хочу об этом говорить». Но Сяо Янцзы молчал. А Чжан Юшэнь не смог, потому что на самом деле он хотел говорить об этом.

— Я тоже решил однажды. Вернее, я думал, что это другой человек ошибся. Что меня несправедливо обвинили. Но на самом деле это я решил, как поступить. И мой… самый близкий человек умер. А я не знал. Даже не успел на её похороны. Я причинил ей столько боли, и даже не попросил прощения…

Горло перехватило, и он вжался лицом в подушку, чувствуя, как жгут глаза горячие слёзы. Он давно уже не плакал, даже вторую половину траура провёл словно в оцепенении, хотя первые полгода слёзы подступали к глазам чуть ли не каждый день. А сейчас вдруг накатило так же, как в первые месяцы, когда всё, о чём он мог думать, было «её больше нет, нет и не будет никогда, я её больше не увижу».

Если бы Сяо Янцзы начал его утешать или расспрашивать, он разрыдался бы вслух. Но Сяо Янцзы молчал, а несколько мгновений спустя Чжан Юшэнь ощутил прикосновение к плечу. Не поглаживание, не утешение — Сяо Янцзы просто положил ладонь ему на плечо и держал так, пока Чжан Юшэнь не смог снова дышать ровно, а глаза не перестало жечь.

Он шмыгнул носом, прокашлялся и на всякий случай мазнул рукавом по глазам, чтобы не выглядеть как заплаканная девица. Сяо Янцзы тут же убрал руку.

— Ну а что за брат Ло Юй? — спросил он, потому что молчать было как-то неловко. — Этот твой император раскаялся и ушёл в монахи?

— Нет. Монах… был там такой персонаж, не с самого начала. Во второй части, когда у второго героя уже все умерли, он появился в старом храме богини Неба и помог ему. Потому что богиня велела не отказывать страждущим. Император был недоволен, но казнить монаха не мог, потому что боги выше любого смертного, даже сына Неба. В том месте, где я закончил читать, эти двое, монах с бывшим осуждённым, собирались отправиться в странствие, чтобы найти могилы его родных и похоронить как подобает. Потом вода спала, и мы уехали. Не знаю, что было дальше. Наверное, всё хорошо. Хотя там оставалось ещё раза три по столько, сколько я успел прочитать…

— То есть Фан Байчжи решила, что ты так же всех убогих и несчастных защищаешь? — рассмеялся Чжан Юшэнь. — Ха! А так, если посмотреть, похоже.

— Ну если считать тебя убогим…

Но в чём-то Фан Байчжи была права. Не каждый стал бы помогать беглым рабыням, не требуя ничего за свою помощь. Только за сопровождение, и то сущие гроши. А Сяо Янцзы ещё и пытался выгородить его, Чжан Юшэня, чтобы не пострадал, если девушки всё же попадутся. Впрочем, дело это было бесполезное. Никто бы им всё равно не поверил.

И всё же чего-то в пересказе Сяо Янцзы не хватало. Не стала бы Фан Байчжи так хохотать из-за одной лишь любви монаха к душещипательным историям.

— А что там было неприличного?

Сяо Янцзы вновь повернулся на спину и уставился в потолок.

— Ничего.

— Ага, конечно. — Чжан Юшэнь мысленно перебрал весь пересказ, вспоминая, где Сяо Янцзы запинался, явно что-то пропуская. — Герой прятался в борделе и тайком наблюдал за сестричками?

— Нет!

— Его приютила какая-то добрая женщина, пустила в свою постель, а потом её казнили? Нет, ты бы сказал. Богиня Неба спускалась на землю в плотском обличии? Эй, не пихайся! Если не скажешь — спрошу у Фан Байчжи.

— Для твоего же блага — не спрашивай.

— Почему? Что там такое страшное? Девушка была мёртвая, что ли? Или… — Он ещё раз вспомнил, где именно запинался Сяо Янцзы, и тут его осенило: — Там вообще не было девушки, так? Этот император со своим другом — они были не совсем друзья?

Сяо Янцзы вздохнул.

— Я подумал, что тебе такое не по душе, — словно оправдываясь, объяснил он. — Помнишь, когда тот торговец начал с тобой заигрывать, ты так на него рявкнул, словно хотел ударить.

Торговца Чжан Юшэнь помнил, и в тот момент, о котором говорил Сяо Янцзы, действительно хотел ударить его. Хорошо, что не ударил. Позже, когда схлынуло отвращение, он и сам понял, что тот не желал дурного. То есть желал, конечно, не просто же так он всё время придвигался ближе, говорил мягко, словно мурлыча, и порывался взять Чжан Юшэня за руку, чтобы показать, как затягивать наруч — старый порвался несколько дней назад. Но он предлагал, а не требовал, и, наверное, не заслужил злость, с которой огрызнулся Чжан Юшэнь, понявший наконец, к чему все эти долгие взгляды и прикосновения. И наруч всё-таки стоило купить.

— Да не то чтобы не по душе, — буркнул он. — Просто ко мне пусть не лезут. А так какая разница, что там у других.

И не удержался, спросил о том, что пришло в голову ещё тогда, когда Сяо Янцзы признался, что ему негде было знакомиться с девушками, потому что он почти не покидал монастырь:

— А у вас в монастыре такое было? Ну, чтобы монахи друг с другом.

Потому что слухи о таких вот безгрешных монахах ходили те ещё. И о настоятелях особо.

Сяо Янцзы как будто не удивился.

— Иногда. Но это запрещено. Если двое братьев… испытывают друг к другу чувства, то либо один уезжает в другой храм, либо оба уходят. Совсем. Монахи прежде всего служат богам, а любящие — друг другу.

Чжан Юшэнь не стал спрашивать, кому принадлежат эти красивые слова. Окажется ведь, что обожаемому настоятелю Сяо, и снова придётся слушать, какой тот замечательный. Как только не вознёсся до сих пор. Да и странно было говорить о таких вещах, лёжа в одной постели. Вдруг Сяо Янцзы тоже поддавался веянию южного ветра и теперь будет переживать, что Чжан Юшэнь начнёт от него шарахаться? Или наоборот: подумает, что Чжан Юшэнь сам таким интересуется, а на торговца тогда вызверился, чтобы никто не заподозрил. И так, и так неловко будет. Так что он решил больше ничего не говорить. И Сяо Янцзы тоже не стал продолжать.

Чжан Юшэнь надеялся, что Сяо Янцзы всё-таки не обрезанный рукав и про него так не думает. Потому что с ним было так хорошо дружить. Хорошо идти вместе по дороге, хорошо разговаривать, и засыпать молча рядом — тоже хорошо. Он не хотел лишаться всего этого из-за одного глупого разговора.

Когда до Лишаня осталось всего полдня пути, Фан Байчжи окрикнула из повозки:

— Стойте! Остановитесь, эй, слышите?

Сяо Янцзы удержал мула за повод.

— Что-то случилось?

— Нет. Стойте и не заглядывайте к нам сюда.

Сяо Янцзы вопросительно приподнял бровь. Чжан Юшэнь пожал плечами. Из повозки доносилась возня и приглушённые голоса. А потом дверца распахнулась, и на землю выпрыгнула Фан Байчжи.

Совсем не та Фан Байчжи.

Она была стройной и гибкой, как молодая лоза, но под платьем выступали соблазнительные округлости. Тонкие, как веточки, ключицы, лебединая шея, изгибы скул, вдруг появившиеся над гладкими щеками… Чжан Юшэнь хлопнул глазами.

— Чтобы не удивлялись, — пояснила Фан Байчжи, подмигнув ему. — Я теперь буду вдовушкой. В городе так проще. Даже если догадываются, что никакого мужа не было, в глаза не скажут. И вот ещё, Юшэнь-гэ, давай ты будешь хозяином мула. Мы наняли — ты довёз. А монах для соблюдения приличий. Хорошо?

— А ты всё продумала, я гляжу, — только и ответил Чжан Юшэнь, потрясённый, что такая красотка была рядом — а он бы и не догадался, если бы не подслушал тот разговор. И как она сумела так ловко прикинуться толстушкой? Сколько же надо было на себя навертеть под платьем? Ну женщины!

— Конечно. У меня было полно времени, пока мы ехали. А А-Янь будет моей дочкой. Я больше не мажу ей лицо, — теперь она уже обращалась к Сяо Янцзы. — Спасибо. Ты был прав, я… измучила её. Так боялась, что нас узнают, больше ни о чём не думала.

— Ты всё сделала правильно. Ты молодец. Мало кто решился бы взять с собой ещё и девочку.

— Ах, так я ради неё и бежала. — Фан Байчжи оглянулась на повозку с такой нежностью, словно внутри было драгоценное сокровище. — Я-то уже привыкла. «Сладостный лотос» — не самое худшее место, клиенты часто бывают богатые, подарки оставляют. Хозяйка понимающая, даёт отдохнуть, если заболеешь, и сама следит, чтобы не ходили такие, кто любит мучить женщин. Многие девушки из других ивовых домов хотели бы попасть к нам. Но А-Янь — её купили совсем недавно. Семья разорилась. Она хоть и не из знатных, но воспитывалась как благородная барышня, чтобы потом можно было найти хорошего мужа. И вдруг — ивовый дом. Она бы не справилась, я знаю. Такие девочки потом либо чахнут, либо давятся поясами. Сколько раз бывало… Она такая растерянная была поначалу, как котёнок, не знала, как себя держать и чего от неё хотят. Хозяйка-то тоже с понятием, такую маленькую сразу к делу не приставляла, велела сперва обучить её как следует, показать ненавязчиво господам, которые приходят, чтобы заинтересовались. Есть такие, кто за первую ночь с красивой девочкой готов золотом платить. А-Янь пока остальным помогала: вино поднести, когда гости развлекаются, закуски, на пипе сыграть. Я ей то конфету дам, то волосы помогу заплести, и так привязалась…

Фан Байчжи шмыгнула носом и аккуратно, кончиком пальца стёрла слезинку из уголка глаза.

— Всё у вас будет хорошо, сестрёнка, — не выдержал Чжан Юшэнь. Он и раньше удивлялся смелости Фан Байчжи, удравшей из ивового дома, несмотря на жестокое наказание, ждавшее её в случае поимки. Но теперь, узнав, что она рисковала собой ради маленькой А-Янь, преисполнился истинного восхищения. — Если кто заподозрит, что это ты тогда с нами уехала, я скажу, что мы с барышней Фан по дороге того-этого и под платьем у тебя было за что подержаться обеими руками. Всё своё, настоящее!

— Юшэнь-гэ! — засмеялась она, шутливо взмахнув рукавами. — Как ты можешь! Я же была в трауре!

— Я очень старался тебя утешить?

Она расхохоталась и нырнула в повозку. Чжан Юшэнь покосился на Сяо Янцзы: укорит или нет? Шутка была грубой, зато Фан Байчжи развеселилась. Стоило того.

Сяо Янцзы улыбался.

— За сколько ты с ней договорился, напомни? — спросил Чжан Юшэнь, когда они двинулись дальше. — Я тут подумал… Оставь ей мою половину. Женщине трудно заработать деньги, а у неё ещё девчонка на руках.

— Я вообще-то только для тебя и договаривался, — отозвался Сяо Янцзы. — Тебе решать.

— А. — Чжан Юшэнь потёр шею. — Ну… тогда всё и оставим? Нам же всё равно по дороге было. Лишнего не потратили.

Сяо Янцзы усмехнулся.

— Ты ругал меня за то, что я не взял деньги, когда сопровождал того торговца.

— Так это другое! С него вообще надо было вдвое больше взять, с козлины.

— Да. Но всё же. Когда мы встретились, я думал о тебе иначе. — Сяо Янцзы смотрел так, что Чжан Юшэнь не мог понять: то ли он насмехается, то ли что. От этого непонимания стало неловко. Приятно, но неловко. — Я рад, что узнал тебя лучше.

Чжан Юшэнь вспомнил, как думал о Сяо Янцзы при первой встрече он сам — как о бесполезном шарлатане, — и прикусил язык. Признаваться в этом он не собирался.

— Зато ты что тогда о деньгах не думал, что сейчас, — сказал он вместо этого. — Как будто еда с неба падает.

— В крайнем случае, всегда можно попросить милостыню, — с серьёзным видом ответил Сяо Янцзы. — Монахам неплохо подают.

— Да я лучше от голода сдохну.

— Я же сказал, в крайнем случае.

— То есть работать ты вообще не умеешь?

— А работать будешь ты.

Да и буду, подумал Чжан Юшэнь, пора уже. Мысль о том, что пора заканчивать с бродячей жизнью, всё чаще приходила ему в голову и уже не казалась чем-то отдалённым. Вот закончат они паломничество, Сяо Янцзы вернётся в свой монастырь, а он начнёт искать хорошее место для службы. Или хотя бы сносное для начала.

В последней гостинице все вместе уже не селились. Чжан Юшэнь, изображая наёмного возницу, помог Фан Байчжи перенести вещи в комнату, почтительно кланялся и называл госпожой. Пока он возился, Сяо Янцзы рассказывал, когда и в какой храм благоприятнее обратиться для вознесения поминальных молитв. Фан Байчжи благочестиво кивала, не забывая поглядывать на хозяина гостиницы. Тот был довольно привлекательным мужчиной средних лет, управлялся с гостиницей один, без жены, и Чжан Юшэнь мысленно пожелал Фан Байчжи удачи.

Закончив с вещами, он принял от Фан Байчжи глухо позвякивающий мешочек и, поблагодарив госпожу за щедрость, увёл мула. Его надо было продать вместе с повозкой. В городе сёстрам Фан он был ни к чему, а деньги как раз очень нужны.

С Сяо Янцзы они условились встретиться сразу в храме, и, думая об этом, Чжан Юшэнь поймал себя на мысли, что ночлег в храмах уже воспринимается как должное. Словно он тоже паломник, а не просто так бродит вместе с Сяо Янцзы, потому что не подвернулось ничего интереснее.

Покупатель на повозку и мула нашёлся быстро. Чжан Юшэнь от души поторговался, сбросив так мало, что заслужил в свой адрес злобное: «Чтоб тебе так после смерти погребальных денег жалели!» — и, совершенно довольный собой, спрятал деньги за пазуху. Мул был так себе и денег, за которые был продан, стоил с большой натяжкой. Но если покупатель это не понял, то какая ему разница? А если кто подскажет — через пару дней Чжан Юшэня уже не будет в городе.

С Фан Байчжи они условились встретиться утром, так что Чжан Юшэнь потолкался на рынке, купил им с Сяо Янцзы еды и даже сладостей (хотя бы это они заслужили, раз уж про плату теперь речь не шла) и отправился в храм. Кроме Сяо Янцзы, там обнаружились ещё двое монахов, однако делиться Чжан Юшэнь не желал и позвал Сяо Янцзы прогуляться к реке. Всех подряд кормить — этак действительно скоро придётся просить милостыню, чтобы не умереть с голода. Да и обедать в красивом месте всегда приятно.

Судя по укоризненному взгляду, Сяо Янцзы его хитрость разгадал. Но возмущаться не стал и, когда Сяо Янцзы разложил на траве их будущий обед, только поблагодарил.

— Думаю, нам не стоит задерживаться, — сказал он, разламывая лепёшку. — Мало ли что. Если Фан Байчжи покажется кому-то знакомой, вспомнят, что она с нами приехала, а мы выдумаем не то, что ей надо. Давай завтра с утра попрощаемся и пойдём.

Чжан Юшэнь с набитым ртом согласно промычал. Сяо Янцзы был прав. Город выглядел обычным, ничего интересного. Много людей, много шума, много пыли. И делать нечего. Здесь, у реки, между склонившимися к воде ивами, было свежо и тихо, но не сидеть же на берегу весь день.

— Надеюсь, Фан Байчжи хорошо устроится, — продолжал Сяо Янцзы, подбирая крошки с колен. — Я думал, не сказать ли ей, что можно обратиться за помощью в наш храм, но не хотелось бы давать зацепку, где нас искать. Не думаю, что она сможет промолчать на допросе.

Ай, молодец. Доброта добротой, а про себя не забыл, одобрительно подумал Чжан Юшэнь. И правильно. Когда тянешь кого-то из воды, не обязательно набрасывать верёвку себе на шею.

— Что смешного?

— Да ничего. — Чжан Юшэнь отхлебнул воды из бамбукового сосуда. — Просто представил, как в монастырь приходит ивовая девушка и говорит, что брат Сяо обещал о ней позаботиться. Вот суета бы поднялась! Твои наставники… а, нет, я забыл: настоятель Сяо был бы в восторге, да?

— Ещё в каком, — фыркнул Сяо Янцзы. — Но он бы никогда не подумал обо мне дурного.

Хорошо, когда есть кто-то, кто не поверит ни во что плохое о тебе, не без зависти подумал Чжан Юшэнь. Сяо Янцзы повезло с его наставником.

— Видно, кто тебя воспитал. Нормальные монахи в обморок бы попадали, вздумай кто упомянуть их вместе с рабыней из ивового дома. Даже с самыми благими намерениями.

Сяо Янцзы сосредоточенно вертел в руках полоску запечённого сладкого теста и молчал. На миг Чжан Юшэнь подумал, что неудачно пошутил и надо бы сменить тему, чтобы сгладить неловкость. Но удержался, и правильно сделал.

— Я думаю… — сказал Сяо Янцзы, не отрывая взгляд от крошащейся сладости. — Я думаю, моя мать была рабыней.

Чжан Юшэнь чуть не уронил сосуд с водой от неожиданности. Он же не знал, когда болтал всё это про ивовых девушек! Вот уж и впрямь неловко получилось.

— Не знаю точно. Но наставник Сяо говорил, что, когда он меня нашёл, через город как раз шёл большой караван работорговцев. Ты же знаешь, дети рабов принадлежат их хозяевам. Некоторые женщины подбрасывают детей к чужим домам или храмам, чтобы выросли свободными. Редко, конечно. Им и самим не поздоровится, если хозяева заметят, что ребёнка нет, и ещё неизвестно, выживет ли он. Может, так и останется умирать под воротами или собаки разорвут. Но меня нашли у ворот монастыря, а Наньлян — маленький город, там бы знали, если бы у кого-то был ребёнок и вдруг пропал. Мне уже где-то год тогда был. — Сяо Янцзы умолк и разжал ладонь, словно удивившись, как мало осталось от хрустящего теста, почти наполовину раскрошившегося на землю. Сунул остатки в рот, облизнул пальцы. — Поэтому, ну. Кто я такой, чтобы осуждать. Если бы не любовь моей матери, я сам был бы рабом. Может, даже в ивовом доме. У рабов не спрашивают, чего они хотят.

Чжан Юшэнь думал о том, как неправильно это звучало. Любовь побуждает женщин крепко обнимать детей, беречь их и не отпускать от себя. То, что от матери Сяо Янцзы любовь потребовала оставить своего сына и не знать больше, что с ним, жив он или мёртв, восставало против законов самой жизни — и, наверное, лишь самая любящая мать была на такое способна.

— Я много думал о ней, — продолжал Сяо Янцзы, медленно отряхивая руки, хотя те давно уже были чистыми. — Мечтал, что её выкупит какой-нибудь богатый человек и она вернётся за мной. Но она так и не вернулась, и я даже не знаю, жива ли она сейчас. Столько лет прошло. И ещё я думал… Наш монастырь стоит на горе, чуть в стороне от города. Если идёшь из города, надо пройти через лес, а потом подняться на гору. Сейчас там хорошая дорога, но раньше была простая тропинка. Я представлял, как она шла ночью, в темноте, прижимая к себе ребёнка, вздрагивая от любого звука, боясь встретить и людей, и дикого зверя. И как возвращалась потом — с пустыми руками. Так жаль её. Она, наверное, была молодой. Было ли у неё что-то хорошее в жизни? Я вырос свободным и счастливым, а она?

Чжан Юшэнь наконец не выдержал и взял его ладонь в свою, остановив безостановочное растирание пальцев.

— Разве она не этого хотела?

— Но ведь она об этом не узнала. — Сяо Янцзы послушно замер, не пытаясь высвободить руку. — Я хочу что-то для неё сделать, но не могу даже сообщить, что я жив. Это несправедливо.

— Всё в этом мире несправедливо. Что тут поделаешь.

Сяо Янцзы кивнул. Чжан Юшэнь жалел, что не умеет красиво говорить. И образован, и стихи когда-то понимать и слагать умел, а что толку, если не можешь найти слов, чтобы утешить человека, которому тяжело? Поменяйся они местами, Сяо Янцзы наверняка знал бы, что сказать. А он только молчать может и радоваться, что хотя бы глупость не ляпнул.

— Давай возвращаться, — сказал Сяо Янцзы, как будто это не он только что сидел с потерянным видом и говорил словно сам с собой. — Я обещал братьям помочь с починкой крыши, а завтра уже не успею до ухода. Надо закончить до вечера.

— Я помогу, — тут же предложил Чжан Юшэнь, радуясь, что неловкий момент прошёл. Починка крыши — это было ему знакомо. В этом он разбирался.

Фан Байчжи шмыгала носом и всё порывалась всучить им хотя бы половину денег за мула. Вот уж чего Чжан Юшэнь от неё не ожидал. До сих пор она казалась ему умной и расчётливой, такая скорее начала бы выяснять, точно ли они не хотят ничего взамен. Вернее, не хочет ли он — в доброту монаха поверить было проще.

— Я собираюсь остаться здесь, — сказала она, успокоившись наконец и спрятав кошелёк. — Найду другой дом, чтобы не жить в гостинице, и с лицом что-нибудь сделаю. Сломаю нос, например. Есть время подумать. Если не выйдет, поедем на юг. Там, говорят, в моде вуали. Или под солнцем похожу, чтобы кожа загрубела. Посмотрим.

У женщин была куча способов рисовать себе новые лица, так что Чжан Юшэнь не сомневался: Фан Байчжи быстро слепит из себя совершенно другого человека.

— Если будете возвращаться этой же дорогой — заглядывайте. Надеюсь, получится меня найти. — Фан Байчжи обернулась на гостиницу, в переулке за которой они стояли. Окна сюда не выходили, с другой стороны тоже была глухая стена, и можно было не опасаться, что благочестивую вдовушку застукают с двумя мужчинами. — Господин Вэй очень приличный человек и вдовец. Сын умер от лихорадки прошлой весной. Думаю, мы поладим. Гостиница не лучшее место, чтобы прятаться, но с этим как-нибудь разберёмся.

— Удачи тебе, — тепло отозвался Сяо Янцзы. — И малышке. Передай, что мы желаем ей вырасти красавицей и найти себе хорошего мужа. Тебе тоже, кстати.

Фан Байчжи хохотнула.

— Да уж передам. Вам тоже удачи и доброго пути.

«А почему бы и нет?» — подумал Чжан Юшэнь.

— Только лишь удачи? Может, хотя бы поцелуешь на прощание?

— Юшэнь! — укоризненно прошипел Сяо Янцзы, но Фан Байчжи широко улыбнулась:

— Ну наконец-то! Я уж думала, так и будешь ходить и смотреть.

Когда она припала к его губам, Чжан Юшэнь только подумал, что пожелание удачи уже начало сбываться и надо будет ей об этом сказать, чтобы посмешить ещё раз. А потом уже ни о чём не думал. Потому что такой поцелуй, пожалуй, стоил иной ночи в ивовом доме. И если Фан Байчжи… Нет, вот это уже представлять не стоит. Это ему не светит.

Когда она отстранилась, по насмешке в глазах было видно: она точно знает все его мысли до единой.

— Ну, монах, — она обернулась к стремительно краснеющему Сяо Янцзы, — а ты что? Это будет самый добродетельный поцелуй под небесами, клянусь ступнями Будды.

Сяо Янцзы зарделся ещё пуще.

— Благодарю, — сдавленно отозвался он. — Не надо.

У Чжан Юшэня мелькнула шальная мысль.

— Иди сюда. — Он за руку оттащил Сяо Янцзы в сторону под удивлённым взглядом Фан Байчжи. — Помнишь, ты рассказывал, что не дочитал ту книгу?

Сяо Янцзы нахмурился.

— Ну да…

— А если Фан Байчжи дразнила тебя тем монахом — значит, она тоже её читала. И, наверное, до конца. Спроси у неё, что было дальше.

— Зачем?

— Разве тебе не интересно? Мне тоже расскажешь.

— Из-за такого пустяка…

— Да ладно, дай девочке возможность хоть так тебя отблагодарить. — «И посмеяться над тобой», — подумал Чжан Юшэнь про себя, потому что уже представлял, с каким удовольствием Фан Байчжи будет пересказывать монаху все непристойные сцены, какие только вспомнит. Сам ведь попросил. — Тем более, вы можете прямо в гостинице поговорить, с тобой не зазорно. А я на площади подожду. Закончите — найдёшь.

Сяо Янцзы не выглядел особенно впечатлённым этой идеей, но всё-таки подошёл к Фан Байчжи и что-то тихо у неё спросил. Удивление на её лице быстро сменилось пониманием, и она глянула из-за плеча Сяо Янцзы на Чжан Юшэня, многозначительно приподняв бровь. Тот ухмыльнулся. Он знал, что ей понравится.

На площади перед ямэнем, где торговали едой вразнос, а какой-то богато одетый юноша громко читал стихи (очень плохие; возможно, поэтому внимающей толпы вокруг не наблюдалось), Чжан Юшэнь устроился на земле под большим клёном и приготовился ждать. Фан Байчжи не подвела: Сяо Янцзы явился почти через половину часа, и вид у него был такой, словно он вернулся в родной монастырь и обнаружил на его месте ивовый дом.

— Ну что? — радостно спросил Чжан Юшэнь, вскакивая и закидывая за плечо дорожную сумку. — Что она тебе рассказала?

Сяо Янцзы скривился и махнул рукой:

— Ерунда какая-то! Зачем это вообще написали? Там же всё совершенно не так… Нет, зачем я спрашивал? Лучше бы не знал!

Чжан Юшэнь веселился, не скрываясь, и уже предвкушал, как будет приставать к Сяо Янцзы, подбивая его пересказать то, что он узнал от Фан Байчжи. Во-первых, ему самому уже стало интересно. А во-вторых, будет очень забавно замечать, где запинается Сяо Янцзы, стараясь не рассказывать то, о чём благочестивому монаху и знать неприлично.

В том, что именно эти места Фан Байчжи пересказала с особым тщанием, он не сомневался.

Chapter Text

Когда Чжан Юшэнь в третий раз свернул с проезжей дороги на уходящую в лес тропку, чтобы срезать путь, Сяо Янцзы наконец догадался, в чём дело:

— Ты уже бывал здесь?

Чжан Юшэнь кивнул. Подумал и добавил зачем-то:

— Несколько лет назад.

Несколько лет назад он действительно был здесь — в последний раз. Ехал домой. Растерянный, отчаявшийся, одновременно жаждущий скорее увидеть отца и боящийся того, что придётся ему рассказать.

Убегал из дома он уже другой дорогой — той, что вела на запад.

— Хорошо, — обрадовался Сяо Янцзы, прервав поток воспоминаний. — Когда знаешь дорогу, идти гораздо приятнее.

Будь Чжан Юшэнь в хорошем настроении, непременно сострил бы: разве радость путешествия не в том, чтобы открывать для себя незнакомые места? А к ним должны вести незнакомые дороги, это же ясно как день. Но сейчас было как-то не до поддразниваний. Останавливало ещё и то, что недавно они уже свернули не в ту сторону и заблудились, убив на это целый день. И вышли обратно лишь тогда, когда Чжан Юшэнь вдруг узнал очертания холмов вдали и понял, где они находятся.

А ещё он волновался. Может быть, отец не искал его, рассылая портреты или описание внешности, но здесь, в родном городе, наверняка известно, что он исчез. И узнают сразу. Столько знакомых. Кто-нибудь обязательно доложит. Отца сейчас не должно быть в усадьбе, в это время года он обычно уезжал в Чаньлян, а без матери, может, и возвращаться был не стал, но… Неважно. Ему не следует идти дальше. Он столько прятался — глупо вот так, самому возвращаться туда, где его знают и, вероятно, даже ждут. Но… но…

Чжан Юшэня тянуло вперёд, как рыбу, попавшуюся на крючок, и он не мог сопротивляться этой тяге.

Когда на дороге начали встречаться люди, он накинул капюшон куртки и опустил голову, скрывая лицо. Сяо Янцзы, до тех пор ни о чём не спрашивавший, начал недоверчиво поглядывать на него.

— Ты прячешься? — не выдержал он наконец. — Может, нам лучше пойти другой дорогой?

— Здесь нет другой дороги. Если не хочешь задержаться дня на три-четыре.

— Ладно. А что, эмм… Что будет, если тебя кто-то увидит?

Хотел бы он знать.

— Надеюсь, ничего. Или мне придётся быстро убегать.

— Ты же не совершил ничего дурного, правда?

Чжан Юшэнь рассмеялся. Сяо Янцзы наверняка имел в виду какое-то преступление вроде воровства или убийства. Чжан Юшэнь всего лишь проявил непочтительность к родителям. Считать ли это дурным?

— Меня не будут преследовать. Просто… один человек может захотеть меня увидеть. И я не уверен, смогу ли ему отказать. В прошлый раз я сбежал.

— А-а, — протянул Сяо Янцзы, явно ничего не поняв. Но переспрашивать не стал, и на том спасибо.

Чем ближе они подходили к центру Даньцзина, миновав уже окружающие его поля, тем оживлённее становилась дорога. Чжан Юшэнь украдкой разглядывал встречных людей из-под капюшона, но никого не узнавал. Может, он зря беспокоится? Столько времени прошло…

Нет, напомнил он себе, это для него прошедшие годы были полны новых мест, лиц и событий. А для тех, кто всю жизнь проводит в одном городе, не отходя за полсотни ли от дома, даже дважды встреченный — уже знакомый.

Улицы Даньцзина Чжан Юшэнь помнил так хорошо, что мог бы пройти по ним с закрытыми глазами. Он сразу повёл Сяо Янцзы к гостинице «След даоса», где останавливались небогатые путники, у которых в Даньцзине не нашлось ни родных, ни знакомых, и мелкие торговцы. Путешественники побогаче селились в «Горной сливе», где в чайной на первом этаже каждый день заключались сделки на внушительные суммы серебром, а то и золотом. Им с Сяо Янцзы «Горная слива» была не по карману, конечно.

В гостинице Чжан Юшэнь стоял в стороне, отвернувшись, пока Сяо Янцзы договаривался с хозяином насчёт еды и комнаты. Голос был незнакомый. Раньше здесь заправлял старик Су. Неужели умер? Сыновей у него не было, значит, гостиница досталась кому-то чужому.

— Поедим сейчас? — спросил Сяо Янцзы. — Я проголодался.

Чжан Юшэнь кивнул. Они не обедали, решив дойти до Даньцзина без остановок, и порядком устали. До очередного храма оставалось два дня пути, и Сяо Янцзы, как всегда, нёсся вперёд со всех ног. Чжан Юшэнь не смел его останавливать, но про себя считал дни, оставшиеся до конца путешествия. Выходило совсем немного, а они ещё и торопились.

Они устроились за дальним столом у стены, Чжан Юшэнь сел спиной к залу. Снимать капюшон всё равно не рискнул. Сяо Янцзы с интересом осматривался по сторонам. Было на что посмотреть: все стены и потолок покрывала роспись разнообразными сценами из жизни мудрых даосов. Чжан Юшэнь знал, что её сделал служивший при императорском дворе художник, высланный из столицы из-за каких-то интриг и благополучно спившийся в Даньцзине. Роспись была платой за еду и выпивку. Художник умер, когда Чжан Юшэнь был совсем маленьким, так что историю эту он знал лишь с чужих слов, но она была правдой: любой в Даньцзине это бы подтвердил.

— Прошу, ваш ужин.

Милый девичий голосок был смутно знаком. Чжан Юшэнь отвернулся, пока Сяо Янцзы благодарил девушку, расставлявшую на столе блюда. Лицо, связанное с голосом, никак не желало всплывать в памяти. Улучив момент, когда она сделала шаг прочь от стола, Чжан Юшэнь быстро обернулся и увидел заколку с цветком персика, густые волосы и маленький курносый носик.

Лянь-эр, дочь старика Су! Она же была совсем малышкой! С ума сойти, его же не было всего… четыре года? Пять? Как быстро взрослеют юные девушки, подумать только.

— Знакомы? — шепнул Сяо Янцзы, поймав его взгляд.

— Да. Давно. Я её ребёнком помню, — на всякий случай пояснил Чжан Юшэнь. А то демоны знают, что Сяо Янцзы подумает о его знакомстве с юной Лянь-эр. Она, конечно, выросла красавицей, но Чжан Юшэнь помнил её забавной крошечной девчушкой с дырой на месте переднего зуба. Даже когда зуб вырос и Лянь-эр стала просто хорошенькой девочкой, ему и в голову не приходило смотреть на неё как-то иначе.

— Хочешь, спрошу её о чём-нибудь?

Чжан Юшэнь колебался. Лучше было проскользнуть через город незамеченным, словно его здесь и не было, не оставляя след из подозрительных разговоров. Столько лет всё было хорошо, зачем дёргать тигра за усы? Но с тех пор, как они приблизились к Даньцзину, Чжан Юшэнь не мог заставить себя поступать разумно.

— Спроси, в городе ли господин Цзэн Цзисинь? Хозяин Яблоневой усадьбы.

— Господин Цзэн? — удивлённо переспросила Лянь-эр, когда Сяо Янцзы передал ей вопрос. — Вроде бы нет. Кто-нибудь рассказал бы, если бы он вернулся. У достопочтенного брата к нему какое-то дело?

— Не совсем. Спасибо за помощь. — Сяо Янцзы улыбнулся ей, отсылая. Дождавшись, когда она отойдёт достаточно далеко, он обернулся к Чжан Юшэню: — Это хорошо или плохо?

— Хорошо. Наверное.

В усадьбе без хозяев обычно оставался едва ли десяток слуг, да и те не слишком усердно следили за садом. Даньцзинь — спокойный город, головорезов, способных на дерзкое ограбление, здесь никогда не опасались. А если и случались кражи, то обычно в лавках или домах попроще. В Яблоневую усадьбу никогда не залезали настоящие воры.

— Хочешь, прогуляемся? Здесь есть красивые места.

— А ты разве не боишься, что узнают?

Чжан Юшэнь боялся, но искушение было слишком сильным.

— Мы не будем ни с кем общаться. Так, походим.

Когда-то Чжан Юшэнь считал Даньцзинь слишком привычным и скучным. Но теперь ему ужасно хотелось пройтись по улицам — хоть самым грязным и запутанным. Хотелось показать Сяо Янцзы пруд, где он когда-то ловил тритонов и даже поймал двух, отвести в лавку с самыми вкусными во всей провинции ютяо и показать иву, выросшую, по преданию, из упавшей ресницы Гуаньинь (хотя о предании этом никто за пределами Даньцзиня не знал, и Чжан Юшэнь подозревал, что ива была самой обыкновенной, просто очень старой). Он не был здесь несколько лет и — кто бы мог подумать — соскучился.

Если Сяо Янцзы и понял, что Даньцзинь — его родной город, то не подал виду. Слушал, смотрел, спрашивал о каких-то пустяках. Временами Чжан Юшэнь чувствовал себя как маленький ребёнок, старательно скрывающий тайну, о которой и так все знают и посмеиваются, глядя на его усилия. Но Сяо Янцзы не смеялся над ним. Наверное, ждал, что Чжан Юшэнь расскажет сам. Он подумал: вот уйдём завтра из города, и расскажу.

В гостиницу они вернулись затемно. Чжан Юшэнь, пригнув голову, быстро поднялся по лестнице на второй этаж. Голосок Лянь-эр доносился откуда-то со двора, и он порадовался, что не столкнулся с ней. Она бы точно его вспомнила, эта малявка каждый раз, когда он приходил в «След даоса» с поручениями от отца, не отлипала от него, а потом кричала вслед: «Юшэнь-дагэ, приходи ещё!». Такая забавная была…

Ожидая Сяо Янцзы, который задержался, чтобы перекинуться парой слов с хозяином гостиницы (неужели мужем Лянь-эр? или кто-то из родичей приехал помочь?), Чжан Юшэнь растянулся на своей кровати. Он уже достаточно себя изводил. Пора остановиться. Переночевать, потом позавтракать, прикрывая лицо капюшоном, и наконец оставить Даньцзинь позади. Рассуждения были сродни тем, которыми тешит свою совесть гуляка, уже приговоривший чашку-другую вина и твёрдо уверенный, что, если пожелает, прямо сейчас встанет и отправится домой, к жене и детям. Однако у любого гуляки есть опыт, подсказывающий, что и на этот раз он явится в родной дом лишь утром, пьяный и с пустыми карманами. Чжан Юшэнь тоже не обольщался на свой счёт.

Он долго лежал неподвижно, дожидаясь, пока Сяо Янцзы заснёт, а потом ещё — собираясь с духом. Если всё будет хорошо, он вернётся до рассвета. Сяо Янцзы даже не узнает, что он уходил. Если нет — может быть, это последние мгновения, когда они путешествуют вдвоём, спокойно спят в очередной гостинице, чтобы назавтра снова тронуться в путь. Чжан Юшэнь хотел, чтобы этих мгновений было как можно больше.

Уже встав, он вдруг понял, что до сих пор думал только о себе — но что, если Сяо Янцзы проснётся и не найдёт его? Он же пойдёт искать. И про интерес к Яблоневой усадьбе вспомнит.

Он осторожно тронул Сяо Янцзы за плечо и дождался, пока тот проморгается, освобождаясь ото сна.

— Юшэнь? Что-то случилось?

— Ничего. Прости, что разбудил. Я просто… — Он не врал, но смотреть Сяо Янцзы в глаза было почему-то трудно. — Мне надо уйти. Скоро вернусь. А если не вернусь, ты, пожалуйста, не ищи меня. Иди дальше один. Я догоню, если… если смогу.

— Стой. — Сяо Янцзы выпутался из-под одеяла и схватил его за руку. — Куда ты идёшь? Это опасно?

— Нет. Просто я могу задержаться. Говорю, чтобы ты не волновался.

— Ты так говоришь, что я уже волнуюсь. — Сяо Янцзы окончательно скинул одеяло и уже натягивал сандалии. — Я пойду с тобой.

Чжан Юшэнь опешил. Он ожидал, что Сяо Янцзы попытается его остановить, но чтобы тот напросился с ним — даже не думал.

— Зачем? Что тебе там делать?

— В крайнем случае — помочь тебе выбраться. Я монах, мне люди верят. Куда мы идём, кстати?

— Я, — подчеркнул Чжан Юшэнь, — собираюсь залезть в усадьбу господина Цзэна. В семейный храм.

Сяо Янцзы удивлённо взглянул на него, но тут же потянулся за второй сандалией.

— Прекрасно. Буду молиться, чтобы духи предков господина Цзэна на тебя не разгневались.

«Да что они мне сделают?» — чуть было не ляпнул Чжан Юшэнь, но прикусил язык. Могли и разгневаться. Он заслужил.

— Как хочешь, — сдался он, подумав, что проще будет оставить Сяо Янцзы снаружи за стеной, вроде как сторожить, чтобы никто не заметил. И спорить не придётся. Уж больно решительно тот был настроен.

Ночные улицы были пусты. Даньцзинь, тихий городок, мирно спал — ни тебе подвыпивших гуляк, ни распутных девиц, призывно глядящих из окон цветочных домов. Раньше Чжан Юшэнь считал, что это ужасно скучно. Теперь спокойствие и безопасность ему даже нравились. Не надо бояться, что какой-нибудь бандит пырнёт тебя ножом и ограбит, бросив умирать прямо посреди улицы, пока напуганные жители прячутся у себя в домах, не рискуя выбежать на помощь. Видел он такие улицы… Тот человек, с раной от ножа, уже истёк кровью, и никто даже не позвал стражу. Он, впрочем, тоже не стал. Побоялся, что его же и обвинят в убийстве. А мертвецу было уже всё равно.

Из переулка навстречу им вывернули двое стражников, совершающих ночной обход. Равнодушно взглянули на Сяо Янцзы и прошли мимо. Воистину, подумал Чжан Юшэнь, хорошо быть монахом или хотя бы идти рядом. Никто не заподозрит тебя в чём-то дурном.

Они прошли вдоль высокой стены, окружающей Яблоневую усадьбу, и остановились перед раскидистым дубом, росшим в нескольких шагах от неё. Нижние ветви, направленные в сторону стены, были аккуратно спилены, верхние же свободно простирались над ней. Чжан Юшэнь подпрыгнул, хлопнул ладонью по нависающей над дорогой толстой ветке. Она даже не шелохнулась.

— Странно, что его не срубили, — заметил Сяо Янцзы.

— Это старая традиция. В усадьбе растёт яблоневый сад. Огромный, больше сотни деревьев. Когда яблоки спеют, дети лазают по этому дубу воровать их. Сад охраняет старик Лю, ему уже лет восемьдесят, наверное. Если он застаёт воришек, то гонится за ними до стены. Особым шиком считается оставить у него в руках кусок одежды. — Чжан Юшэнь усмехнулся, вспоминая. — Потом дети хвастаются, кто нарвал больше яблок и кого чуть не поймали. В этой части сада больше нечего красть, а в главный дом так просто не забраться.

— Если господин Цзэн не возражает, чтобы дети рвали яблоки, зачем вообще ставить охранника?

— А если не охраняют, какой интерес?

Сяо Янцзы тихо рассмеялся и покачал головой.

— Ты тоже лазал за яблоками?

— Один раз. — Чжан Юшэнь подпрыгнул и ухватился за ветку. — Было забавно.

Но и вполовину не так интересно, как остальным детям, с которыми он дружил. Они могли хвастаться украденным и тем, как старик Лю едва-едва не схватил их, а если бы схватил — ух, что было бы! Им было легко представлять, что и кража, и опасность были настоящими. Для него это не имело смысла.

Чжан Юшэнь подтянулся, закинул на ветку ноги и быстро оседлал её. Встал, балансируя и не держась руками. В усадьбе было темно и тихо. Только одно окно слабо светилось — кто-то из слуг не спал. Он ухватился за другую ветку, качнулся и прыгнул на стену.

— Эй! — шёпотом позвал Сяо Янцзы. — А я?

— А ты жди здесь. Смотри, чтобы стража не засекла.

— Юшэнь!

Чжан Юшэнь спрыгнул во двор и замер, оглядываясь. Очертания деревьев расплывались в темноте. Раньше ему казалось, что сад в темноте выглядит зловеще: изогнутые стволы, переплетённые ветви, шорох листьев на ветру… Потом он побывал в более опасных местах и понял, что зловещее — это когда не знаешь, кто набросится на тебя из-за деревьев: разбойники или нечисть. А яблоневая роща в усадьбе была безопасной, как монашеская келья.

Чжан Юшэнь надеялся, что Сяо Янцзы не придётся объяснять стражникам, что он делает под дубом, по которому так удобно перебраться через стену усадьбы. Монаха не заподозрят в связи с ворами, верно? Чжан Юшэню стало немного стыдно, что он не подумал об этом раньше. Ну… Сяо Янцзы наверняка придумает что-нибудь.

Ему не нужно было видеть дорогу, чтобы добраться до семейного храма. Тот скрывался за зелёной стеной из жимолости, высаженной так плотно, что между кустами даже белка не пробралась бы. Чжан Юшэнь поднялся по ступенькам, осторожно приоткрыл двери — они зашелестели, но не скрипнули, как часто бывало. Наверное, недавно смазали. Масляная лампа тихонько светилась у алтаря; Чжан Юшэнь взял две свечи и несколько благовонных палочек, зажёг от огня. Таблички с именами высились за алтарём и по бокам. Он знал наизусть все имена и кем были эти люди при жизни, но одна табличка была новой, и Чжан Юшэнь не мог оторвать от неё взгляд. Он пришёл к ней — слишком поздно.

Чжан Юшэнь опустился на колени и прижался лбом к полу. Выпрямился и опустился снова. И ещё. Он мог отбивать покаянные поклоны целую вечность, и этого было бы недостаточно.

— Прости меня, — прошептал он. К глазам подступили слёзы, и на этот раз он не стал им противиться. — Прости меня. Пожалуйста, прости меня. Я виноват. Мне так жаль. Пожалуйста, прости меня…

Самым горьким было то, что он знал: она простила бы его сразу, едва увидев. Это он сам никак не мог перестать себя винить.

Чжан Юшэнь не считал, сколько поклонов положил, потерявшись во времени и тишине храма. Но позади под чьей-то ногой скрипнула половица, и он вздрогнул, снова осознав себя. Обернулся, не вставая, утирая залитое слезами лицо.

— Прости, — сказал Сяо Янцзы, переступая порог и почтительно кланяясь в сторону алтаря. — Там подошли стражники, я не знал, как объяснить… — При виде лица Чжан Юшэня его глаза расширились, и он отступил назад. — Боги… прости! Я не хотел тебя потревожить.

— Ничего. — Чжан Юшэнь снова вытер глаза. Этих слёз он не стыдился. — Дай мне ещё немного времени.

Надо было снова зажечь благовония взамен прогоревших. Чжан Юшэнь встал, повернулся к алтарю, ища взглядом сандаловую коробку с искусной резьбой, отполированную множеством прикосновений, и лишь краем глаза заметил мелькнувшую за спиной Сяо Янцзы тень. Он не успел даже что-то сказать: раздался глухой стук, и Сяо Янцзы упал на пол. А старик Лю, вновь вскинув толстый посох, шагнул внутрь храма, воинственно восклицая:

— Попались! Стой на месте, один шаг — и сюда сбежи…

Тут он наконец увидел Чжан Юшэня, и осёкся. Выпавший из его рук посох громко стукнул о пол.

— М… молодой господин?!

Чжан Юшэнь застыл, не в силах даже моргнуть, не веря собственным глазам. Этого не могло произойти. Какие-то несколько мгновений, глупое стечение обстоятельств. Так не должно было получиться. Только что ведь всё было хорошо!

— Пресвятая Гуаньинь, никак это монах? — охнул старик Лю, и Чжан Юшэнь очнулся. Упал на колени, схватил Сяо Янцзы за руку:

— Янцзы? Янцзы, ты меня слышишь? — но тот даже не дрогнул в ответ. — Янцзы?

Под причитания старика Лю он прижал пальцы к безвольно болтающемуся запястью — пульс бился ровно. Но не слишком ли слабо? Провёл ладонью по волосам и с ужасом ощутил под пальцами тёплую влагу. Когда он поднял руку, в свете масляной лампы кровь на ней казалась чёрной.

— Неужто убил? — застонал старик Лю. — Грех-то какой, монаха…

— Замолчи! — прикрикнул на него Чжан Юшэнь. Надо было что-то делать, а он мог так мало — почти ничего. — Быстро беги в дом и пошли кого-нибудь за лекарем. Чтобы срочно привезли. Одна нога здесь — другая там! И скажи, чтобы открыли комнату, куда его положить. Я отнесу. Бегом!

Старик Лю бросился к дому, даже не подняв свой посох. Чжан Юшэнь осторожно приподнял Сяо Янцзы, перевернул на бок. Остановился, прислушиваясь, но тот по-прежнему не двигался. Тогда Чжан Юшэнь поднял его на руки и медленно встал. Это оказалось трудно: он никогда не носил на руках взрослых людей, только на спине, и даже не представлял, насколько это неудобно и каким тяжёлым кажется тело. А с виду тощий, это кости, что ли, столько весят? Пошатываясь, Чжан Юшэнь шаг за шагом спустился по лестнице, прощупывая ногой каждую ступеньку, и направился к дому.

Старик Лю успел перебудить прислугу и рассказать о случившемся, поэтому Чжан Юшэня встретила суета и бестолковый гомон служанок:

— Молодой господин!

— Ой, что делается! Неужели убили?

— Старик Лю доигрался, я же говорила!

— Тихо! — рявкнул Чжан Юшэнь. Он боялся, что не сумеет долго удерживать тяжёлое, расслабленное тело Сяо Янцзы и ещё больше навредит ему. — Какая комната открыта?

— Все, молодой господин Цзэн, — тут же ответила служанка. Сюй Люши, она прислуживала матери и распоряжалась на женской половине. Сколько себя помнил Чжан Юшэнь, если мать была в усадьбе, то и Сюй Люши обязательно мелькала где-то рядом.

— Тогда принеси воды и чистых тряпок, — приказал он, направляясь к ближайшим комнатам в левом крыле, где обычно останавливалась тетушка Ваньсинь, когда приезжала навестить их. — За лекарем пошлите, быстрее!

Сюй Люши семенила следом; у самой комнаты обогнала, распахнула дверь и снова пропустила вперёд. Чжан Юшэнь опустил Сяо Янцзы на кровать, прямо на покрывало, вытканное журавлями. Голову придержал, укладывая на бок, чтобы подушка не касалась раны. Кажется, кровь уже не текла так сильно? Капель на полу не осталось… Он снял простую деревянную заколку, которой Сяо Янцзы скреплял волосы в пучок, и они рассыпались по подушке.

— Вот, молодой господин, — другая служанка сунула ему под руку таз с тёплой водой. Эту он помнил с трудом. Кажется, она пришла в Яблоневую усадьбу незадолго до того, как он сбежал, и почти не показывалась на глаза хозяевам. — Позвольте помочь.

— Я сам.

— Старок Лю сожалеет, — шепнула Сюй Люши, когда Чжан Юшэнь осторожно стирал кровь с волос Сяо Янцзы, промывая тряпку в быстро краснеющей воде. — Простите его, молодой господин. Он думал, грабители. Молодой брат крепкий, он очнётся.

— Скажи старику Лю, что я его не виню.

Это Чжан Юшэнь был виноват. Решил забраться в усадьбу тайно, как вор, потащил Сяо Янцзы с собой. Зачем он согласился? Зачем оставил его на улице, ведь знал же, что там стража. В любой момент Чжан Юшэнь мог задуматься, понять, что это плохая идея, и уговорить Сяо Янцзы вернуться в гостиницу. Он мог. Но не стал. А теперь уже поздно.

— Надо же именно сегодня, — пробормотала Сюй Люши, но Чжан Юшэнь не слушал её причитания. Пульс был ровным, Сяо Янцзы дышал, но никак не приходил в себя. Почему? Чжан Юшэнь мало знал о целительстве. Рану надо промыть и перевязать, глубокую — зашить, а если сломана нога или рука — привязать палку и молиться богам, чтобы срослось как надо. А если схватила нечисть и остались следы, то надо идти к монахам. Сяо Янцзы вылечил его ногу тогда, в Медовой пустоши. А если вот так, когда ударили по голове и человек никак не просыпается, тогда что?

Пока он каялся и терзался сомнениями, сделано ли всё, что надо, пришёл лекарь Гунъе. Чжан Юшэнь хорошо его знал — он лечил и его, и маму. Отца — никогда, тот считал себя здоровым, а если что-то болело, пил настойку женьшеня и жёг благовония перед статуей Яо-вана. Увидев Чжан Юшэня, старый лекарь словно и не удивился.

— Череп не проломлен, — сказал он, ощупав рану, пока Чжан Юшэнь поддерживал голову Сяо Янцзы. — Уже хорошо. Не волнуйся, этот брат скоро очнётся. Поверни его на бок.

— Зачем?

— После ударов по голове людей часто рвёт. Ты же не хочешь, чтобы он захлебнулся?

Чжан Юшэнь почувствовал себя очень глупо. Он не знал.

— Не позволяйте ему вставать весь следующий день. Никаких громких звуков и яркого света. Ни о чём не расспрашивайте, на вопросы отвечайте так, чтобы он не волновался — умственный покой не менее важен. Пусть спит, но проверяйте дыхание и пульс. И вообще, пусть кто-то постоянно находится при нём. Если начнутся судороги, сразу посылайте за мной.

— Благодарю, господин Гунъе.

— Завтра к вечеру я приду в любом случае. Надо будет давать ему отвар тяньмы, я составлю смесь, и ставить иглы. Это уже когда он проснётся, — добавил лекарь с такой уверенностью, что Чжан Юшэнь чуточку перевёл дух. «Когда», а не «если», звучало обнадёживающе. — До вечера пусть ничего не ест и пьёт только воду.

Перед уходом лекарь Гунъе ещё раз пощупал у Сяо Янцзы пульс, оттянул веко, чтобы заглянуть в глаз, и, судя по лицу, остался доволен. Чжан Юшэнь не пошёл его провожать. Он сел на пол рядом с кроватью, чтобы наблюдать за Сяо Янцзы, как было велено. Левая рука Сяо Янцзы свисала с кровати; Чжан Юшэнь то и дело прикасался к ней, считая пульс. Кожа на запястье была совсем светлой и тонкой, как бумага.

Неслышно приоткрылась дверь, служанка забрала миску с водой и окровавленные тряпки, принесла взамен таз и кувшин. Чжан Юшэнь кивнул ей в знак благодарности. Видимо, лекарь Гунъе сам распорядился, не дожидаясь, пока Чжан Юшэнь выйдет из комнаты.

Он ведь знал, что старик Лю охраняет сад, сам рассказывал об этом Сяо Янцзы. Детишек тот лишь пугал, но взрослых, конечно же, принял за воров, осмелившихся влезть в семейный храм. И поступил так, как следовало сторожу. А Сяо Янцзы — откуда ему уметь передвигаться крадучись? Он же никогда ни от кого не прятался.

Услышав тихий стон, Чжан Юшэнь замер. Сяо Янцзы пошевелился и застонал снова. Приоткрыл глаза, обвёл комнату мутным взглядом, не задержав его на Чжан Юшэне, словно тот был всего лишь одним из предметов, как стол или ширма.

— Не двигайся, — поспешно сказал Чжан Юшэнь.

Сяо Янцзы сглотнул. Потом ещё раз. Чжан Юшэнь вспомнил предупреждение лекаря Гунъе и успел придвинуть к кровати таз. Потом налил в чашку воды из кувшина, помог Сяо Янцзы прополоскать рот и лечь обратно. Сяо Янцзы всё пытался схватить его за руку и беспомощно водил взглядом по комнате вокруг.

— Я… где мы?

— В Яблоневой усадьбе.

— Я помню храм. А что ты… Почему мы здесь?

— Сторож ударил тебя по голове. Не трогай! — прикрикнул Чжан Юшэнь, когда Сяо Янцзы потянулся к затылку. — У тебя там рана, но кость цела. Лекарь сказал, что тебе надо лежать. Постарайся заснуть.

— Не здесь же.

— Именно здесь. Спи. Я буду рядом.

Сяо Янцзы прикрыл глаза; напряжённое выражение так и не ушло с его лица. Чжан Юшэнь залез в стоящий у стены сундук, достал тонкое одеяло и укрыл его. Потом снова опустился на пол. Лекарь Гунъе сказал следить — значит, он будет следить.

Чтобы не уснуть, он прислушивался к посторонним звукам: доносящимся из дома голосам слуг, торопливым шагам мимо двери, крикам ночных птиц. Похоже, они перебудили всю усадьбу и слуги не стали снова ложиться спать, ожидая, что могут понадобиться. Да и светало уже, всё равно скоро вставать.

Если бы он не пошёл в Яблоневую усадьбу, они с Сяо Янцзы сейчас спали бы в гостинице и всё было бы хорошо.

Чжан Юшэнь прислонился головой к краю кровати и положил пальцы на запястье Сяо Янцзы. Если задремлет — проснётся сразу, как только тот пошевелится. Им лучше остаться в усадьбе хотя бы до следующего утра. Придёт лекарь Гунъе, скажет, можно ли Сяо Янцзы вставать, тогда и решат, что делать дальше. За день никто не успеет донести, что он вернулся, а если успеют — что толку? Они покинут Даньцзинь раньше, чем приедет отец. Если вообще приедет, а не прикажет отвезти Чжан Юшэня к нему. Но так даже лучше — пусть попробует. Только время зря потеряет.

Чжан Юшэнь всё-таки задремал и очнулся, когда служанка постучала в дверь, прежде чем приоткрыть её. Тут же обернулся к Сяо Янцзы — не разбудили ли? Но тот спал, и рука его, кажется, стала теплее.

— Молодой господин, — прошептала та, новенькая. Как же её звали? — Пойдёмте, пожалуйста.

— Куда?

— В главный зал. Прошу вас… очень надо.

Что-то случилось? Пришли стражники, которые заметили Сяо Янцзы и решили, что усадьбу хотят ограбить? Чжан Юшэнь встал, размял затёкшие ноги и вышел за служанкой, бросив последний взгляд на Сяо Янцзы. Надо разобраться и вернуться побыстрее. Даже если Сяо Янцзы стало лучше, это не значит, что его можно оставлять одного.

Суета среди слуг, попадавшихся им навстречу, казалась какой-то чрезмерной. Раньше в отсутствие хозяев никто так не старался. Неужели не стражники, а кто-то похуже? Возможно, утром им с Сяо Янцзы придётся уйти, несмотря на запрет лекаря Гунъе. Ничего. Можно нанять повозку, а до неё Чжан Юшэнь его на руках донесёт.

Потом он вышел в главный зал, и мысли о стражниках вылетели из головы. Отец сидел на своём обычном месте — за низким столом на возвышении, под полотном с вышитыми цветами сливы. Эти цветы вышила мать, придя в усадьбу юной женой, и отец вывесил их на почётном месте, словно картину прославленного мастера или знамя знатного рода. Отец выглядел так, словно готовился принять какого-то просителя. Даже не гостя — перед тем он встал бы. Он смотрел на Чжан Юшэня, и этот взгляд был как копьё, пригвождающее к месту.

— Наконец тебе хватило совести вернуться.

В голове у Чжан Юшэня звенела пустота. Даже поздороваться — и то не находилось слов. Этого не должно было случиться. Отец, видимо, принял его молчание за нерешительность. Или стыд. Не дождавшись ответа, лишь вздохнул:

— Что это за история с монахом? С ним всё хорошо? Из какого он храма?

— Святой Юэ Лао, — с трудом выдавил Чжан Юшэнь.

— Не помню, чтобы в Даньцзине такой был.

— Он… не местный. Паломник.

— Это хорошо. Передай, что мы позаботимся о нём. Услуги лекаря я оплачу.

Об этом Чжан Юшэнь даже не подумал. Вообще-то, у него не набралось бы денег заплатить лекарю Гунъе. Даже если бы не понадобилось покупать лекарства.

— Иди спать, — велел отец. — Поговорим, когда ты будешь в состоянии слушать.

Чжан Юшэнь бездумно кивнул и вышел из зала. До выхода из дома было не больше сотни шагов, до ворот усадьбы — ещё дважды по столько же, но Сяо Янцзы нельзя было вставать, а вынести его тайно Чжан Юшэнь не мог, и это держало его в усадьбе крепче любых замков. Он чувствовал себя в ловушке, из которой не было выхода.

Что теперь будет? Как и прежде, в нём всё ещё жила надежда, что отец выслушает и если даже не поверит, то хотя бы усомнится. Надо только подобрать правильные слова. Но в прошлый раз он произнёс всё, что только можно было придумать, умолял и убеждал, и ничего не помогло. С чего он взял, что теперь что-то изменится?

Зато в храм теперь можно пойти открыто. Что за насмешка. Если бы в прошлый раз он убедил отца в своей правоте — может, теперь не нужно было бы идти в храм. Да и не было бы такого «теперь», не было бы нескольких лет бродяжничества и Сяо Янцзы. Он просто жил бы, как раньше, и не чувствовал себя чужаком в родном доме.

Сяо Янцзы спал. Чжан Юшэнь прикрыл за собой дверь и опустился на пол рядом с кроватью. По крайней мере, ещё несколько часов ему не придётся ничего решать. Можно поспать, а потом… потом будь что будет.

Сюй Люши разбудила его в начале часа Кролика. Отец всегда вставал рано. Сяо Янцзы спал, приоткрыв рот; лицо его порозовело, дыхание было спокойным и ровным. Но Чжан Юшэнь всё равно велел Сюй Люши прислать кого-нибудь, чтобы присматривали.

Он умылся и переоделся — кроме того, что в дороге он порядком пропылился, на рукавах куртки засохли тёмные пятна крови. Старая одежда сидела непривычно — слишком мягкая, слишком тонкая.

— Молодой господин, господин Цзэн желает, чтобы вы позавтракали с ним.

Это была традиция: раньше, когда вся семья собиралась в усадьбе, они всегда ели вместе. Общая трапеза была радостной, мать протягивала то одну, то другую плошку, следя, чтобы никакое блюдо не осталось без внимания. И Чжан Юшэнь с отцом послушно пробовали всё, даже если были сыты.

Сейчас они молча сидели за столом и ели рис с овощами. С тем же успехом он мог есть бумагу. Плошки с грибами, ростками бамбука, тофу и бобами стояли нетронутыми, и всё было… не так.

— Мне сказали, ты был в семейном храме, когда произошло это… недоразумение с монахом, — наконец произнёс отец.

Чжан Юшэнь кивнул. Отец нахмурился:

— Отвечай как положено.

— Да, отец.

— У тебя будет весь день, чтобы помолиться в храме. Сюй Люши сказала, что монах твой знакомый.

— Да, отец.

— Что сказал лекарь Гунъе?

— Что рана не опасна для жизни. Он придёт сегодня проверить, всё ли хорошо.

— Оставляю это на тебя. — Отец допил чай и со стуком поставил чашку на стол. — Вечером поговорим.

Чжан Юшэнь опустил голову. Есть не хотелось. Он отодвинул полупустую плошку с рисом и тоже встал. «Вечером», — сказал отец. Звучало как отсрочка от казни.

Он вернулся в комнату Сяо Янцзы, и служанка сообщила, что тот шевелился во сне, но не проснулся. Чжан Юшэнь отослал её. Он ещё не придумал, как объясниться перед Сяо Янцзы, открыть сразу всю правду или только самое явное. Соблазн умолчать обо всех неприглядных деталях был велик, но Чжан Юшэнь боялся, что так или иначе кто-нибудь проболтается об их с отцом ссоре и её последствиях, и что тогда Сяо Янцзы о нём подумает? Что он ужасный, непочтительный сын? Хорошо, он действительно был непочтительным сыном, но лишь потому, что отчаялся добиться от отца веры своим словам. И он не знал, к чему приведёт его побег.

Через некоторое время Сяо Янцзы наконец пришёл в себя. Открыл глаза и чуть повернул голову. Чжан Юшэнь тут же встрепенулся, попытался поймать его взгляд — к счастью, на этот раз он был осмысленный. Сяо Янцзы огляделся вокруг и нахмурился.

— Где мы? — спросил он, не помня, что один раз уже задал этот вопрос и получил ответ.

— В Яблоневой усадьбе. Мы забрались в усадьбу, — добавил Чжан Юшэнь, чтобы не затруднять Сяо Янцзы новым расспросом. — Сторож ударил тебя по голове. Прости, я должен был подумать, что нас могут застать. Тебя осмотрел лекарь и велел не вставать с постели. Сегодня он придёт снова. Если хочешь спать, спи. Если тебе что-то нужно, спроси меня. Или слуг, если меня не будет рядом.

— Ясно. — Сяо Янцзы поморщился. Видимо, болела голова. — У тебя всё хорошо?

— Всё нормально.

— Ты… вернулся?

— Куда… — начал было Чжан Юшэнь, а потом понял. — Я… нет. Как ты догадался?

— Я о разном думал. Но если ты распоряжаешься слугами, особо гадать не надо.

— Я останусь здесь, пока тебе не разрешат ходить. У нас ещё два храма впереди, помнишь? — попытался пошутить он, но Сяо Янцзы не улыбнулся.

— Подумай лучше. Семья — это… семья. Если потеряешь, как вернёшь обратно? Знаю, не мне говорить. — Он отвёл глаза, словно стыдясь проглянувшей в этих словах зависти. — Ты хороший человек, Юшэнь. Если ты покинул дом против воли родителей — значит, у тебя были причины. Но сын может увещевать родителей, если они не правы. У них тоже было время подумать. Может быть, у тебя получится.

Разве не о том же думал и сам Чжан Юшэнь? Разве не эти мысли тянули его домой? Отец остынет, подумает и согласится наконец его выслушать. Если не поверит сразу, то хотя бы не станет отвергать всякую возможность его правоты. Он всегда был послушным и почтительным сыном, отец ведь это помнит…

Может быть, он хотя бы простит Чжан Юшэня за то, что тот натворил.

— Я… постараюсь, — пробормотал он, не очень-то себе и веря. — Только у меня не родители. У меня отец. Мама умерла.

Сяо Янцзы протянул руку и сжал его запястье. Даже по этому пожатию чувствовалось, как он слаб.

— Прости. Мне очень жаль. Это к ней ты пришёл в храм?

— Да. Отец разрешил мне сегодня молиться там, так что я снова пойду, уже не тайно. Только сперва схожу в гостиницу за нашими вещами. Ты отдыхай. Если хочешь, я потом почитаю тебе что-нибудь. Только не очень серьёзное. Лекарь Гунъе сказал, что думать тебе тоже нельзя. Поищу какую-нибудь дурацкую книгу… из тех, что тебе нравятся, — не удержавшись, добавил он.

Сяо Янцзы слабо усмехнулся.

— Хорошо бы. Я буду благодарен. Юшэнь… а на самом деле как?

Чжан Юшэнь так давно не назывался именем, которое ему дали родители, что произносить его теперь было почти непривычно. Словно чужое.

— Цзэн Цижань.

— Цижань, — повторил Сяо Янцзы. — Тебя очень ждали, да?

— Да, мама никак не могла… У неё всегда было слабое здоровье.

Теперь, наверное, отец женится снова. Он ещё не стар, а новые дети вырастут послушными и почтительными, не то что старший. Мама не обидится, она и раньше говорила, что отцу следует взять вторую жену или наложницу, но тот даже слышать об этом не хотел.

— Отдыхай, — повторил Чжан Юшэнь. Он надеялся, что Сяо Янцзы снова уснёт, и верно: когда он обернулся у двери, глаза Сяо Янцзы были уже закрыты.

«Я всё равно не могу уйти», — сказал он себе, словно оправдываясь. Сяо Янцзы нельзя вставать. Как можно его оставить? Конечно, его не выгонят, отец заплатит за лекарства и позволит оставаться в усадьбе столько, сколько нужно, но… он не может бросить Сяо Янцзы. Они друзья, с друзьями так не поступают. Вот почему Чжан Юшэнь останется. У него нет выбора, не так ли?

В храме он уже не рыдал. Зажёг благовония, помолился, как положено. Потом дошёл до гостиницы, за вещами. Потом бродил по саду, пока Сюй Люши не нашла его, чтобы сообщить, что Сяо Янцзы снова проснулся. Тогда он попросил её принести какую-нибудь книжку про любовь, мать когда-то с удовольствием их читала. И поглупее. Надо же было выполнять обещание. Сюй Люши смеялась, Сяо Янцзы краснел и уверял, что он не такие книжки имел в виду, но слушал с интересом. Это был хороший день. Почти такой же хороший, как другие дни их путешествия.

Ближе к вечеру пришёл лекарь Гунъе. Посмотрел Сяо Янцзы в глаза, послушал пульс, воткнул несколько игл в кожу головы, локти и кисти рук. Заставил выпить чашку мутной жидкости и оставил порошок с указанием, как готовить из него отвар. Порошок пах довольно приятно, но на вкус, как пожаловался Сяо Янцзы, был горьким. В целом лекарь остался доволен, велел и дальше отдыхать, а вставать только по сильной надобности. Чжан Юшэнь пообещал за этим проследить.

Потом одна из младших служанок заглянула в комнату и тихонько сообщила: «Молодой господин, господин Цзэн ждёт вас за ужином», — и хрупкая иллюзия распалась.

Отец снова ел молча. Не из принципа: когда начинал кто-то другой, отец подхватывал разговор и дальше уже говорил легко и с удовольствием. Но раньше всегда первой заговаривала мама. Теперь мамы не было, они с отцом сторонились друг друга, и даже если бы Чжан Юшэнь смог что-то сказать — привычной беседы не вышло бы.

— Твоё место занял Мо Юй, — всё же заговорил отец, когда слуги унесли пустые блюда. — Менять это я, конечно, не буду.

Мо Юй был его ровесником, способным и старательным. Они с Чжан Юшэнем дружили. Предполагалось, что Мо Юй станет его помощником, когда Чжан Юшэнь унаследует семейное дело.

— Ты многое пропустил, — продолжал отец. — Ознакомишься со счетными книгами. У нас появились новые связи и планы. О них я расскажу сам, когда закончишь. Но это потом. Сперва главное.

Съеденный за ужином кисло-сладкий соус омерзительным комом поднялся к горлу и застрял там. Чжан Юшэнь сглотнул.

— Завтра мы отправимся в усадьбу Трёх источников. Ты покаешься перед Мэн Даляо и попросишь его не держать зла на нашу семью. Если в память о нашей дружбе он будет милосерден, я наконец смогу избавиться от этого бремени и снова смотреть ему в глаза.

Разве он не знал, что так будет? Комок в горле закаменел, сковав гортань. Чжан Юшэнь не был уверен, что его не стошнит.

— Я говорил правду, — выдавил он, глядя в стол. — Пожалуйста, поверь мне.

Отец молча встал и вышел из обеденного зала.

Чжан Юшэнь очень хотел вернуться в комнату Сяо Янцзы, но не решился. Вместо этого он отправился в свою комнату и лёг спать. То есть лежал, глядя в потолок.

Завтра он скажет отцу: «Я никуда не поеду. Я не сделал ничего, за что следует просить прощения. Я говорил тебе правду — это Мэн Даляо должен просить прощения у меня и у нашей семьи». И на этот раз он сможет сказать это так, чтобы отец поверил. На этот раз всё будет иначе.

Чжан Юшэнь повернулся на бок, прижался щекой к жёсткой подушке. Завтра до рассвета он может прийти к Сяо Янцзы и спросить, как тот себя чувствует. Если хорошо — они уйдут. Отец будет спать, слуги не остановят. А потом выберутся из города, и всё. Если Сяо Янцзы будет тяжело идти, Чжан Юшэнь его понесёт. До гостиницы недалеко, а Сяо Янцзы не такой уж и тяжёлый. Это на руках было трудно, на спине-то Чжан Юшэнь его сможет нести сколько угодно.

Он перевернулся снова, всё казалось неудобным — и подушка, и постель. Скинул одеяло, чтобы стало прохладнее. Завтра он поступит правильно. Так, как надо.

Утром, едва рассвело, они с отцом выехали со двора. Отец не смотрел на Чжан Юшэня, и тот не мог найти ни единого слова, чтобы сказать ему.

Три дня пути прошли как в тумане. Или, скорее, как в зимней реке — когда в ледяной воде немеет тело и собственные движения ощущаешь как чужие, словно кто-то извне управляет руками и ногами, заставляя барахтаться из последних сил. Но в этом нет никакого смысла, потому что ничего уже не нужно, хочется сдаться, закрыть глаза и позволить холоду затопить тебя целиком.

В этот раз некому было схватить его за шиворот, вытаскивая из ледяной воды, и Чжан Юшэнь погружался в неё, чувствуя, как холод проникает всё глубже, к самому сердцу, сковывая крепче железных цепей. Он ехал на лошади рядом с отцом — без слуг, торопясь и пренебрегая привычным для людей их положения комфортом. Что-то ел, когда они останавливались. Вся еда была одного вкуса, и, встав из-за стола, он не чувствовал, сыт или нет — лишь то, что в горло больше не лезет ни крошки. Две ночи подряд он смотрел в темноту. Возможно, засыпал. Или нет. Ночи были невыносимо долгими, мысли ходили по кругу и если прерывались кратким забытьём, то он не помнил этого. Казалось, что всё происходит — не с ним. Что он двигается, как кукла, подчиняясь чьей-то чужой воле, и собственное желание остановиться, возразить, повернуть обратно гаснет, столкнувшись с этой волей. Чьей? Чжан Юшэнь не знал. Не хотел думать.

На третий день перед ними выросли ворота усадьбы Трёх источников. Отец слез с лошади и пешком пошёл к воротам, словно приехал не как друг хозяина усадьбы, а как проситель.

«Я могу прямо сейчас развернуть лошадь и поехать обратно», — подумал Чжан Юшэнь, но знал, что не может.

Отец вернулся, снова сел на лошадь. Ворота отворились почти бесшумно, открывая ровную дорогу в обрамлении цветущих кустов. Всё было знакомым, но словно ненастоящим. Деревья, павильоны, дорожки и цветники — Чжан Юшэню казалось, что он едет внутри картины, изображающей впечатавшиеся в память пейзажи. Ученики в синих одеждах появлялись на дороге и исчезали. Чжан Юшэнь не смотрел. Не хотел наткнуться на знакомое лицо.

Они с отцом поднялись по лестнице — сколько раз он взбегал по ней со всех ног? — и вошли в зал Стойкости Духа, главный зал усадьбы, где принимали гостей и проводили торжественные церемонии. Внутри было всего несколько человек, и те при их появлении поспешили удалиться. Остался один. Посреди зала, на кресле, напоминающем трон, с искусной резьбой на спинке и подлокотниках.

Чжан Юшэнь не смотрел. Словно если он не видел лицо — это мог оказаться кто-то другой.

— Уважаемый учитель Мэн, — церемонно начал отец. Толкнул Чжан Юшэня, шепнул: «Кланяйся!» — и тот согнулся в поклоне. — Благодарю, что согласились принять.

— Что на тебя нашло, Цзисинь, — рассмеялся тот человек, вставая. — Я рад тебя видеть.

Отец выпрямился и тут же склонился снова.

— Я ещё раз приношу тебе свои глубокие извинения за проступок моего сына. Прошу лишь, чтобы ты не держал зла и ради нашей дружбы простил этого мальчишку. Он просит прощения за своё непослушание, дерзость и ложь. На колени, — это он шепнул Чжан Юшэню, толкая его в спину.

Чжан Юшэнь упал на колени, не почувствовав удар о твёрдое дерево.

— Извиняйся.

— Этот просит прощения, — услышал собственный голос Чжан Юшэнь. — За непослушание, дерзость и ложь.

— Ну-ну, полно, — благодушно ответил Мэн Даляо, подходя к ним. — Я давно уже простил его. Ученики всегда совершают глупости, нам ли не знать. Вставай, мальчик. Цзисинь, поговорим за обедом? Попробуешь наши знаменитые грибы, я ведь тебе писал о них, да? Спорим, ты подобных нигде не ел.

В какой момент отец и Мэн Даляо вышли из зала, Чжан Юшэнь не заметил. Может быть, тот жест рукой, который сделал отец, был знаком следовать за ними. Чжан Юшэнь предпочёл сделать вид, что не понял. Оставаться в зале Стойкости Духа было неуместно; он вышел во двор, прячась в тени стен от чужих взглядов и больше всего страшась, что окликнет кто-нибудь знакомый. Ноги сами вели его привычным путём к беседке за низкими разлапистыми клёнами: когда-то красиво окружённая молодыми саженцами, теперь она скрывалась за их листвой, потеряв своё очарование, и слуги не так внимательно следили за ней, как за остальными, позволяя опавшим листьям застилать деревянный пол. Чжан Юшэнь любил сидеть в ней, размышляя или читая книгу: никто не тревожил его, а вид на двор между стволов и ветвей позволял наблюдать за всеми, кто входил или выходил из зала Стойкости Духа. Ему нравилось видеть всех, оставаясь незамеченным, пока он сам не выбежал бы во двор, чтобы окликнуть кого-то из приятелей.

Он думал, что видит всё, а к самому важному был слеп, пока не стало слишком поздно.

Никого из тех, кто проходил по двору, Чжан Юшэнь не узнавал. Его соученики уже покинули усадьбу, новых он не знал, а слуг редко можно было заметить на переднем дворе в это время, обычно они приводили его в порядок рано утром. Хотя… возможно, тот мужчина в сером, торопливо поднявшийся по ступеням, был Чи Сихуанем. Если он успел отрастить усы.

— Молодой господин Цзэн.

Чжан Юшэнь вздрогнул и перевёл взгляд на мальчика в ученических одеждах. Сколько он уже тут сидит?

— Глава Мэн велел передать, что господин Цзэн собирается в обратный путь и ждёт вас в зале Стойкости Духа.

Мэн Даляо тоже знал о его любимом укрытии. У Чжан Юшэня не было от него тайн.

— Скажи отцу, я встречу его во дворе.

Он не мог заставить себя снова войти в зал Стойкости Духа. Просто не мог.

Отец не стал ничего говорить об этом очередном непослушании, лишь посмотрел тяжело и в последний раз поклонился на прощание Мэн Даляо. Чжан Юшэнь сделал вид, что не заметил направленный на него взгляд, и поклон направил куда-то в сторону лестницы.

Покидая усадьбу, он надеялся испытать облегчение хотя бы от того, что всё закончилось. Напрасно. Даже когда лошадь уже несла его по дороге к дому, освобождение не пришло. Словно он забрал усадьбу Трёх источников с собой и нёс её тяжесть на своих плечах. Отец всё так же не заговаривал с ним, но Чжан Юшэня это не тревожило.

Одно было хорошо: обе ночи он крепко спал. Размышлять больше было не о чем.

Когда они вернулись, лекарь Гунъе уже разрешил Сяо Янцзы вставать и ходить по саду. Тот встретил Чжан Юшэня во дворе, стоя поодаль и деликатно дожидаясь, пока господин Цзэн передаст коня слугам и скроется в доме, на ходу отдавая распоряжения.

— Ты не предупредил, что уезжаешь, — укоризненно сказал он, подходя к Чжан Юшэню. — Я спрашивал, но все говорили, что не знают, куда вы отправились. Это тайна или ты просто не успел… — тут он умолк и пристально всмотрелся в лицо Чжан Юшэня. — Что-то случилось?

— Нет. Извини. Мы выехали рано утром, ты спал.

— Ты расстроен.

«Расстроен» было таким смешным и жалким по сравнению с опустошением, которое он чувствовал. Чжан Юшэнь невольно усмехнулся.

— Нет же. Я… потом скажу, хорошо? Что тебе говорил лекарь Гунъе? Когда ты выздоровеешь?

Сяо Янцзы почему-то отвёл взгляд.

— Ещё несколько дней. Вообще, я уже могу вернуться в гостиницу и подождать там. Я, наверное, и так злоупотребляю гостеприимством твоего отца.

— Нет, не надо! — У Чжан Юшэня даже рука дёрнулась схватить его, словно Сяо Янцзы собирался уйти прямо сейчас. — Останься, пожалуйста. Один гость для нашего дома пустяки, а ты даже не гость, ты же пострадал из-за меня.

— Хорошо, хорошо, — прервал его Сяо Янцзы. — Как скажешь. Твой отец не будет возражать, если я попрошу пустить меня в библиотеку? Ты, наверное, будешь занят.

— Конечно, куда угодно. Я сам тебя отведу.

Сяо Янцзы закатил глаза.

— Да не исчезну я, не бойся. Тем более — не попрощавшись.

Чжан Юшэнь знал, что не исчезнет. Сяо Янцзы хоть и делал иногда глупости, но совсем не такие, как он сам; уйти не прощаясь, считая, что так будет лучше, было скорее в его духе. Но стоило лишь представить, как он останется в усадьбе один, — и Чжан Юшэню до смерти хотелось вцепиться в Сяо Янцзы, чтобы тот точно никуда не делся.

Несколько дней. Всего несколько дней — три или четыре. Это немного. Он подождёт.

— Поедешь в Ханьцин, — сказал отец. — Туда придёт обоз с шёлком. Примешь его и проводишь до склада. Все считают, что ты путешествовал по южным землям, как это принято у молодых бездельников. Я не одобрял, но разрешил. Будь любезен, придерживайся этого.

Чжан Юшэнь что-то такое и предполагал. Признать, что сын оказался так дурно воспитан, что сбежал из дома, для отца было немыслимо.

— Когда?

— Через четыре дня. За это время ознакомишься с делами. Кое-что поменялось. — Отец умолк и взглянул на него, словно ожидая вопросов. Но Чжан Юшэнь лишь склонил голову, принимая распоряжения, и отец досадливо поморщился: — Хватит обижаться. То, что ты наконец решил взяться за ум, не значит, что всё останется как прежде. Тебе придётся снова заслужить моё доверие.

Чжан Юшэнь склонился ещё ниже и снова ничего не ответил. Отец вышел из кабинета, оставив его сидеть перед бумагами, которые следовало изучить до вечера. Раньше Чжан Юшэнь от одного лишь намёка на его недовольство бросился бы исправлять свои ошибки: отец был справедлив и никогда не гневался без причины. Сейчас лишь смотрел, как захлопывается дверь. Словно за ней скрылся чужой человек.

Выданные отцом бумаги он изучил, конечно. Всё было знакомо, даже слишком. Он вчитывался в ровные столбцы, в какой-то момент даже начал делать пометки, потом спохватился… подумал и продолжил. Надо делать что велено. Не вызывать подозрений и недовольства отца. Послушный и почтительный сын вернулся в родной дом.

Сяо Янцзы, дорвавшись до библиотеки, проводил почти всё время в саду с книгой. Его привлекли описания торговых путей, сделанные торговцем и путешественником Лэй Вэнем. Чжан Юшэнь и сам когда-то ими зачитывался, не столько ради перевозки грузов, сколько из-за красочных описаний чужих земель и людей, живущих там. Про книгу они в основном и говорили. О том, что больше всего его тревожило, Чжан Юшэнь сказать не мог, а Сяо Янцзы, уловив его смятение, тоже не спрашивал. Ему всё ещё было неловко, что он так долго гостит в усадьбе, хотя Чжан Юшэнь и убеждал его в обратном.

На третий вечер Чжан Юшэнь больше не смог ждать.

— Несколько дней прошло. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — быстро ответил Сяо Янцзы, опуская книгу. Даже слишком быстро. — Я уже готов уйти. Как раз собирался тебе сказать.

Чжан Юшэнь облегчённо выдохнул. Они успеют. Пока ещё рано считать, что всё закончилось, но первый шаг — вот он, впереди.

— Тогда завтра утром.

— Хорошо, — повторил Сяо Янцзы. — Мне нужно поблагодарить твоего отца. Могу я сегодня…

— Не стоит. Если хочешь, напиши письмо. Я передам.

— Ладно.

— Соберись с вечера. — Хотя что ему было собирать — принесённый из гостиницы мешок лежал на полу, Сяо Янцзы из него даже запасная одежда не понадобилась. — Я тебя разбужу. Не говори пока никому.

— Ладно. А ты хотя бы…

— Что?

— Ничего. Утром так утром. Как скажешь.

— Ты точно можешь идти? — уточнил Чжан Юшэнь, обеспокоенный его тихим голосом и отсутствием вопросов. Если окажется, что Сяо Янцзы переоценил свои силы и не сможет долго идти, что тогда? Но Сяо Янцзы уверенно кивнул и даже встал.

— Конечно, я могу идти. Смотри, вот! — он несколько раз присел, затем подпрыгнул. Чжан Юшэнь едва успел схватить его за плечо, лекарь Гунъе ведь особо предупреждал, что резкие движения могут навредить. — Всё в порядке, не бойся.

— Не так же сразу! Лекарь Гунъе тебе что говорил? Не трясти головой!

— Да, да, я помню, — смутился Сяо Янцзы и сел уже осторожнее. — Но идти я точно могу.

— Ну хорошо. Тогда завтра утром. Я приду до рассвета, ложись пораньше.

Этой ночью Чжан Юшэнь опять не спал. Дом стих уже к полуночи; хотелось бежать быстрее, чтобы выгадать время, но городские ворота были заперты на ночь, и миновать их всё равно не получилось бы. Пришлось ждать. Время тянулось невообразимо медленно. Пятна лунного света еле-еле ползли по стенам. Дорожный мешок был уже собран. На этот раз Чжан Юшэнь взял смену хорошей одежды и несколько дорогих вещей, которые можно будет продать. Всё — подарки от родни и друзей, но не отца. Долго думал, что взять на память о матери: ценную или дорогую сердцу вещь страшно потерять, а что-то простое, вроде пояса или кошелька, жаль будет менять, когда придёт время. В конце концов он выбрал наручи, подаренные на пятнадцатилетие, почти новые — другие, любимые, тогда ещё были целы. И пару резных агатовых фигурок, чтобы носить на шее. Даже если одну потеряет, вторая останется.

В середине пятой стражи он наконец позволил себе встать с кровати, где лежал, разглядывая потолок. Слуги обычно просыпались позже, кроме кухонных, но те были далеко. Если его не заметят сразу, никто не сунется в спальню, чтобы проверить, проснулся он или нет. Разве что по приказу отца, но Чжан Юшэнь надеялся, что тот не прикажет. После возвращения из усадьбы Трёх источников они встречались только за ужином, завтракать отец теперь предпочитал в одиночестве.

Сяо Янцзы так быстро открыл дверь на стук, что Чжан Юшэнь заподозрил: он тоже не спал всю ночь. Не от волнения, а потому что обещал ждать с раннего утра.

— Готов?

— Да. — Сяо Янцзы подхватил с пола мешок с вещами, взял стоящий у стены посох. — Может, всё-таки скажешь, почему надо уходить так рано и тайно?

— Потом скажу. Идём. Ступай тихо. — Чжан Юшэнь развернулся, взяв Сяо Янцзы за руку, чтобы вести за собой по тёмным коридорам, и невольно дёрнулся, когда тот вдруг остановился.

— Это что? Твои вещи? — Сяо Янцзы удивлённо смотрел на его собственную дорожную сумку. — Ты… собираешься не просто проводить меня, а тоже уйти? Зачем?!

Неужели он думал, что Чжан Юшэнь просто хочет вытолкать его за ворота усадьбы с утра пораньше и вернуться домой? Дурак, что ли?

— Потом, я же сказал. Идём.

Чжан Юшэнь знал, что всё получится, не может не получиться, и всё же, спрыгнув со стены усадьбы, удивился тому, какое облегчение испытал. Сяо Янцзы сбросил перед собой посох и хотел было прыгнуть следом, но Чжан Юшэнь настоял на том, чтобы поймать его и помочь спуститься на землю. Было просто возмутительно, как упорно Сяо Янцзы пренебрегал наставлениями лекаря Гунъе. Жаль, что до настоятеля Сяо далеко, а то бы Чжан Юшэнь непременно ему нажаловался.

Им не пришлось долго ждать у ворот: вскоре после того, как они подошли к очереди из десятка телег и небольшой группы людей, тяжёлые створки распахнулись, и пешие путники торопливо устремились к ним, стараясь обогнать телеги, которые того и гляди перегородили бы дорогу. Снаружи ждала такая же толпа; стражники, тщательно проверявшие телеги, почти не обращали внимания на обычных людей, и высокий парень в доспехах мельком взглянул на Сяо Янцзы, прежде чем отвернуться. Хорошо путешествовать с монахом, в который раз подумал Чжан Юшэнь.

Стоило им выйти за ворота, как в лицо бросился влажный утренний ветер с полей, совсем не тот, что веял внутри городских стен. И дышать стало легче. Чжан Юшэнь невольно ускорил шаг, потом вспомнил, что Сяо Янцзы лучше не переутомляться, и пошёл медленнее. Даньцзинь за его спиной растворялся в пыли, поднятой первыми прорвавшимися через досмотр телегами. Яблоневая усадьба, отец, счётные книги и обоз с шёлком оставались всё дальше и дальше, из забот превращаясь в память. Как раньше. Словно и не было нескольких последних дней.

Они быстро свернули с проезжего тракта на узкую дорогу, ведущую через поля. Она была длиннее, но Чжан Юшэнь рассчитывал, что если отец и отправит кого-то за ними в погоню, то по главному тракту. А может, и не станет утруждаться. Решит, что сына уже не исправить, и забудет о нём навсегда. Дорога была нахоженной, со следами колёс, но даже в них пробивалась трава, а по бокам и вовсе густо цвело разнотравье, задевая идущих путников склонёнными цветами и длинными стрелками дикого лука.

Через час Сяо Янцзы начал отставать и тяжело опираться на посох, смаргивая и щурясь от солнца. Не жаловался, но Чжан Юшэнь внимательно следил за ним и быстро подметил признаки усталости. Как только дорога приблизилась к реке, он решительно свернул к берегу.

— Куда ты? — Сяо Янцзы остановился на дороге, делая вид, что не опирается на посох, а небрежно держит его. Так, что пальцы побелели.

— Отдыхать. Сейчас согреем воды, заварим чай, у меня с собой сладости — вчера утащил с кухни.

— Мы же почти ничего не прошли.

— А ты торопишься? — приподнял бровь Чжан Юшэнь. — Сам же говорил, что тебя никто не подгоняет, сколько надо времени — столько и возьмёшь. Иди сюда.

Хоть Сяо Янцзы и притворялся, что недоволен, на траву он опустился с видимым облегчением. Почти упал. Чжан Юшэнь спрятал ухмылку и пошёл за водой. Пологий, поросший травой и цветами берег у кромки воды сменялся гладким мелким песком; ступать на него было одно удовольствие. Можно было бы искупаться, подумал Чжан Юшэнь, зачерпывая воду. Можно… но лучше уйти подальше, на случай, если их всё-таки кто-то догоняет.

Хворост он тоже собрал сам, предоставив Сяо Янцзы разжигать его, чтобы тот не чувствовал себя совсем бесполезным. Пока Сяо Янцзы возился с котелком, Чжан Юшэнь растянулся на траве, закинув руки за голову. Всё снова было хорошо. Он, Сяо Янцзы и дорога, ведущая к очередному далёкому храму. Всё как раньше.

Вскоре Сяо Янцзы протянул ему чашку, и Чжан Юшэню пришлось сесть. Он достал из сумки свёрток с печеньем, развернул и положил на траву. Их кухарка, тётушка Яо, изумительно готовила. В первый год своих странствий Чжан Юшэнь часто вспоминал её стряпню.

— Вкусно. Жаль, что я уже не смогу спросить рецепт, — сказал Сяо Янцзы, слизывая с губ крошки. — Цю Хэюань, один из наших братьев, любит готовить. Он был бы счастлив, если бы научился делать такие печенья. Вернее, мы все были бы счастливы. Оно с орехами, да?

— Да. А ещё тётушка Яо печёт похожие с османтусом, тоже очень вкусно, — вздохнул Чжан Юшэнь. В детстве, когда его что-то расстраивало, печенье тётушки Яо творило чудеса.

Сяо Янцзы тоже лёг на траву, и по тому, как он опирался рукой о землю, было видно, что он ещё слаб. Чжан Юшэнь на миг устыдился, что так рано заставил его уйти, но… у него не было времени. Назавтра отец стал бы искать его с самого утра.

Он снял котелок с рогатины, поставил на землю, чтобы остывал. Потом, вместо того чтобы вернуться на своё место, сел рядом с Сяо Янцзы и коснулся его лба.

— Я просто устал, — пробормотал тот, приоткрыв глаза. — Чуточку полежу, и пойдём дальше.

— Хорошо. — Пока Сяо Янцзы не пытался встать, Чжан Юшэнь не видел смысла спорить. Только растревожит понапрасну. А сидеть рядом с ним в тишине было уютно.

— Юшэнь, — тихо позвал Сяо Янцзы, когда Чжан Юшэнь уже думал, что он заснул. — Знаю, не моё дело и ты не обязан отвечать… Но всё же, если можешь — почему? Ты вернулся домой, я знаю, ты этого хотел, иначе не пробирался бы тайком… И снова сбегаешь. Твой отец не стал выгонять тебя, значит, не так уж и разгневан из-за ссоры…

— Не домой, — перебил его Чжан Юшэнь. — Я вернулся к матери.

— Разве… — Сяо Янцзы замолчал. — Прости. Я сразу не понял.

Чжан Юшэнь не был обязан объяснять — он знал, Сяо Янцзы говорил это искренне и не собирался расспрашивать больше, хотя ему наверняка было интересно. Но ведь это и есть дружба, так? Когда ни к чему не принуждаешь, но всегда готов выслушать. Он вспомнил, как Сяо Янцзы рассказывал про свою мать. Это ведь тоже было не то, чем делишься с любым встречным.

— Мой отец… — начал он, глядя на затухающие угли. — Он когда-то очень дружил с мастером Мэн Даляо. В юности у них был один наставник. Потом их пути разошлись, отец унаследовал торговый дом, а мастер Мэн был из семьи, обучающей боевым искусствам. Но отец всё равно считал его своим лучшим другом и гордился этой дружбой. Мэн Даляо… не знаю. При мне он про отца не вспоминал, если к слову не приходилось.

Если подумать, то и письма из усадьбы Трёх источников приходили нечасто. По праздникам, с довольно скромными дарами. «Важен не подарок, а дружба», — говорил отец, но разве друзья не пишут чаще, просто чтобы узнать, как дела? Да и в гости можно было бы приехать.

— Когда мне было пятнадцать лет, отец отправил меня к Мэн Даляо, в усадьбу Трёх источников, на обучение. То есть я с детства занимался, конечно, отец нанимал учителей, но в Трёх источниках всё было гораздо серьёзнее. Не то чтобы я в этом сильно нуждался. Мы всё равно нанимаем охрану для сопровождения караванов. Но это было как жест уважения со стороны отца, наверное. Показать, что он так высоко ценит Мэн Даляо, что без его науки никуда. Я провёл там полтора года и действительно многому научился, а потом… — Он сглотнул. — Потом Мэн Даляо начал уделять мне больше внимания — не такого, как другим ученикам. Я не понял сперва. Думал, он по-особенному ко мне относится, потому что вспомнил про дружбу с отцом, ты же не будешь подозревать благородного человека, главу школы в чём-то дурном. А тем более — обвинять. Когда он стал настойчивее, я понял, что что-то не так, но думал: сделаю вид, что не замечаю, и ему придётся вести себя подобающе. Наверное… — Он умолк и усилием разжал пальцы, впившиеся в рукава куртки. — Наверное, я просто боялся пойти против него. Он учитель, друг моего отца, я не мог относиться к нему иначе, кроме как с уважением. Но перед новогодними праздниками, когда из усадьбы разъехались ученики, а я тоже собирался, но он попросил меня задержаться и помочь с выбором и покупкой новых стрел, он же знал, что я занимаюсь торговлей у отца… В общем, он дождался, когда мы будем одни, и принудил меня к… разным вещам. Непристойным. Силой.

Произнося это, он невольно напрягся, ожидая, что скажет Сяо Янцзы: не поверит, смутится… спросит, почему Чжан Юшэнь не постоял за себя. Но Сяо Янцзы лишь медленно кивнул, не сводя с него глаз. Только ладони сжал, загребая в горсти траву.

— Я всё равно не смог бы обвинить его. Среди его родни, его людей, учеников, которые его боготворили, — кто бы мне поверил? Поэтому я сбежал. Я думал: расскажу отцу, и он решит, что делать. Но Мэн Даляо, видимо, понял это и успел как-то связаться с отцом раньше, чем я добрался до дома. Не знаю, что он ему написал. Судя по всему — что я был плохим учеником, грубым и непочтительным, а когда учитель наказал меня за какую-то провинность, разозлился и пообещал оклеветать его. Это же странно, правда? Если бы я был плохим учеником, он мог меня просто выгнать. И зачем мне было лгать про такое, это же для самого себя позорно…

— Отец тебе не поверил, — тихо сказал Сяо Янцзы.

Чжан Юшэнь прикусил губу. Рассказ всколыхнул старую обиду, лишь слегка утихшую с годами. Хотя сейчас ему уже было жаль не столько себя нынешнего, сколько того, прежнего, бросившегося за помощью к самому надёжному в мире человеку и столкнувшемуся с обвинениями, на которые даже не смог ответить, так безумны они были.

— Я никогда не видел отца в таком гневе. Он кричал, что я опозорил его перед человеком, чья дружба была для него священна. Что я сошёл с ума, когда придумал такое. Всё, что я пытался сказать, он не слушал. Высек меня хлыстом для лошадей и сказал, что, когда я смогу встать, мы вместе поедем к Мэн Даляо и я буду просить прощения за свою ложь. — Чжан Юшэнь невольно поёжился, словно спина ещё саднила. — Я даже представлять не хотел, что буду извиняться перед… этим! И как только смог встать — сбежал.

Тогда ему казалось, что это ненадолго. Что нужно лишь потянуть время, а потом он найдёт нужные слова, отец прислушается, они помирятся, и всё станет как прежде. Но с каждым днём, проведённом в одной из деревень недалеко от Даньцзина, он всё больше и больше сомневался. Если отец не поверил тому, что он уже сказал, — что может его убедить? До сих пор Мэн Даляо ничем не запятнал свою репутацию, а ведь Чжан Юшэнь наверняка был не первым, с кем он это сделал. С чего бы ему теперь признавать свою вину? Чжан Юшэнь не знал, что делать, и не мог заставить себя вернуться домой: отец, если бы понадобилось, притащил бы его в усадьбу Трёх источников волоком. Деньги заканчивались; боясь, что отец начнёт его искать, Чжан Юшэнь бродил от деревни к деревне, придумав себе новое имя и историю о том, как оказался один вдали от родных краёв. Не задерживался надолго на одном месте, брался за любую работу, получая взамен еду и крышу над головой, в лучшем случае — несколько мелких монет. Туда, где могли заплатить больше, не совался, чтобы случайно не встретить знакомых или деловых партнёров отца. И мечтал, что однажды отец найдёт его и скажет: прости, я ошибся; я верю, что ты говорил правду. Но время шло, а никто за ним так и не явился.

— А потом оказалось, что, пока я жалел себя и ничего не делал, умерла мама. Я узнал случайно и не сразу, похороны уже прошли. Понимаешь, я ведь даже не подумал о ней. Когда это всё случилось, она была в Шанси — там хороший фэншуй и целебный воздух, а она часто простужалась и кашляла, в последние месяцы даже с кровью. Обычно она возвращалась в конце весны, но тогда почему-то вернулась раньше. А дома такое. Я… я думаю, она из-за этого умерла. Из-за меня. Узнала, что я опозорил отца и сбежал, и не вынесла и… — он затих, изо всех сил стараясь не думать о том, что чувствовала мать в свои последние дни. Как больно было ей умирать, разочаровавшись в сыне, который даже не вернулся попрощаться. Слишком яростно эти мысли терзали его тогда, в первые несколько месяцев после её смерти.

Он не сразу почувствовал, как Сяо Янцзы нащупал его ладонь и, сжав, притянул к своей груди.

— Она не могла в тебе разочароваться, — произнёс он с такой уверенностью, словно давно и близко знал госпожу Цзэн. — Мать знает своего ребёнка, правда? Если твой отец рассказал ей в точности всё, что произошло, она не могла подумать, что ты соврал. А если только то, что считал правдой он сам, разве она не усомнилась бы? Она бы наверняка захотела расспросить тебя. И потом, знаешь… Если она вернулась раньше обычного — ты не думал, что она могла почувствовать себя плохо и вернуться как раз затем, чтобы попрощаться с вами? Многолетний кашель, да ещё с кровью, — это не просто простуда.

Чжан Юшэнь опустил голову. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы слова утешения оказались правдой, но всё равно…

— Меня там не было. Даже если так, она хотела увидеть меня перед смертью, а я бродил неизвестно где. На похороны — и то не пришёл.

Единственное, что он смог тогда сделать, — выдержать траур. И то лишь благодаря сердобольной пожилой паре, у которой не было собственных детей, а дом обветшал. Они позволили Чжан Юшэню жить у них целый год за то, что он подновил крышу и помогал хозяину работать в саду.

— Я тогда понял: чего стоит моя гордость, если из-за неё я не смог попрощаться с матерью? Если бы я мог вернуться в то время, когда она была жива, я бы перед кем угодно на коленях ползал и сказал бы что угодно, лишь бы провести с ней ещё хоть несколько дней. Смог же сейчас, и ничего… небо не упало.

Сяо Янцзы сжал его ладонь почти до боли.

— Это… ты к нему ездил? — выдохнул он. — С отцом. К тому человеку?

Чжан Юшэнь кивнул и чуть дёрнул рукой. Вцепившаяся в неё ладонь тут же разжалась. Сяо Янцзы попытался было отпустить его совсем, но Чжан Юшэнь сам поймал его пальцы. Так было лучше. Легче говорить.

— Прости, — сокрушённо пробормотал Сяо Янцзы. — Это из-за меня? Отец заставил тебя в обмен на моё лечение?

— Нет, конечно. О чём ты? Он никогда бы так не сделал, это низко. И я… знаешь, я ведь мог просто встать и никуда не ехать. — Действительно мог? — Я просто… Все эти годы я мечтал, что отец одумается и хотя бы выслушает меня. Даже не мечтал — ждал этого. Всегда держал в голове, что другие города или какая-то работа — всё это временно и однажды я вернусь домой. И вот вернулся и понял, что отец не изменится, но я всё равно буду ждать и ничего не дождусь. Вот поэтому я… — Он вздохнул. — Думаю, поэтому я не стал противиться, когда он велел ехать. Теперь мне нельзя желать, чтобы он узнал правду. После того, как он просил прощения за меня, а Мэн Даляо врал ему в лицо… для него это будет невыносимо. Но и я не могу оставаться в его доме, пока он мне не верит. Не такой уж я хороший сын. Не могу просто смириться и простить его. Так что я больше не вернусь. И думать об этом не буду. Вот и всё.

Так странно было произносить это. Каждое слово было правдой — но, если бы тогда, несколько дней назад, на дороге в усадьбу Трёх источников его спросили, почему он едет вперёд, Чжан Юшэнь не смог бы ответить. И сейчас он признавался в причинах собственных поступков не только Сяо Янцзы, но и себе самому. Не пытаясь ни смягчить, ни приукрасить их, потому что какой смысл лгать себе, зная, что лжёшь?

— Видишь, я трус, — с горечью выдохнул он. — Я даже за себя постоять не могу. Только сбегаю… и буду так бегать вечно.

Сяо Янцзы снова прижал его ладонь к груди.

— Не говори так, — тихо, но убеждённо сказал он. — Трус — это тот, кто бросает других ради спасения себя самого. А ты только себя и не защищаешь.

— Ну и чем тут гордиться…

— Что лежит в основе порядка? — процитировал Сяо Янцзы. — Почтение учеников к учителям, детей к родителям, подданных к императору, императора к Небу. Ты сделал лучшее из того, что мог. Не вини себя.

— Почему ты каждый раз говоришь так убедительно, что мне очень хочется тебе верить? — пробормотал Чжан Юшэнь.

Сяо Янцзы прикрыл глаза и усмехнулся:

— Потому что я прав. Сейчас ещё чуточку, и пойдём. Не надо нам задерживаться.

И хотя Чжан Юшэнь был согласен, он даже не шевельнулся, чтобы случайно не поторопить его, лишив последних мгновений отдыха.

Chapter Text

Рынок в Даляне славился на всю провинцию, и не зря. Даже в обычные дни на нём было не протолкнуться между торговыми рядами, лотками с едой, бродягами, гадалками и попрошайками, добропорядочными хозяйками и бегающими детьми. Когда же близились праздники, количество людей возрастало многократно.

Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы задержались в Даляне, чтобы не встречать Чжунъюань Чжунъюань, он же Праздник голодных духов — праздник, посвящённый поминовению усопших. Считалось, что в этот день врата загробного мира открываются и духи могут вернуться в мир живых. в пути. До последнего храма, ждущего Сяо Янцзы, оставалось не так уж и далеко, они могли поторопиться и успеть, но когда Чжан Юшэнь поймал себя на этой мысли, то поспешно затолкал её поглубже. Им и так осталось немного путешествовать вместе, и он был бы последним дураком, если бы предложил сократить это недолгое время. Сяо Янцзы тоже согласился, что подождать будет мудрее, и они остались. Монахи из местного храма святой Юэ Лао были только рады, что Сяо Янцзы задержится у них; к тому же, Чжунъюань люди старались встретить у себя дома, и несколько комнат при храме, предназначенные для паломников, пустовали.

Бродить по рынку с Сяо Янцзы было забавно. Он разглядывал красивые безделушки на прилавках с восторгом, подобающим не монаху, а какой-нибудь деревенской девчонке, впервые приехавшей на ярмарку. Чжан Юшэнь посмеивался, но тихонько и про себя. Любовь Сяо Янцзы к красивой ерунде выглядела почти трогательно, а учитывая, что ему нельзя было купить себе даже заколку для волос, если старая не сломалась, беднягу оставалось только пожалеть.

Тут Чжан Юшэню пришла в голову потрясающая идея, и он, разглядев, чем Сяо Янцзы любуется особенно внимательно, оттёр того от прилавка.

— Сколько это стоит? — Он ткнул пальцем в простую деревянную фигурку ласточки, болтающуюся на кожаном шнурке.

— У молодого господина намётанный глаз, — расплылся в улыбке продавец. — Это дерево обладает особыми свойствами…

— Я знаю, сколько она стоит, — невежливо прервал его Чжан Юшэнь. — Мне интересно, сколько у тебя хватит наглости накинуть сверху.

С таким заходом его могли и в Диюй послать, конечно. Но торговец расхохотался, и они быстро сошлись в цене, весьма невысокой. Чжан Юшэнь отсчитал монеты и поймал брошенную торговцем фигурку за шнурок.

— Красивая, — одобрительно сказал Сяо Янцзы. — Хорошо выбрал.

— Ага. Нагнись-ка.

И прежде, чем Сяо Янцзы опомнился, накинул шнурок ему через голову.

— Что? Погоди, ты же не можешь… — растерялся Сяо Янцзы. — То есть я не могу, я же тебе говорил.

— А я её тебе и не дарю, — перебил его Чжан Юшэнь и, пока Сяо Янцзы не успел смутиться, продолжил: — Она будет моя, а ты её для меня сохранишь. На память. Хранить чужие вещи у вас ведь не запрещено, если хозяин попросит?

— Так всё равно нельзя, — пробормотал Сяо Янцзы, разглядывая ласточку у себя на груди.

— Кто сказал?

— Никто, но…

— Если твой настоятель велит её снять, скажи ему, что это самое дорогое, что у меня есть, и я попросил тебя не спускать с неё глаз. Я же бродяга, того и гляди украдут. И ты пообещал. Нарушить обещание — грех.

Неожиданно Сяо Янцзы рассмеялся:

— Он не скажет. Я думаю, настоятелю Сяо это понравится. Это очень в его духе.

— Да что у вас за настоятель такой, что свои же правила ломает? — не выдержал Чжан Юшэнь. — Он следит за порядком в монастыре или сам же его нарушает?

— О, ты не представляешь. Раньше у нас был целый список правил, вплоть до того, по каким дням можно есть мясо. — Сяо Янцзы потихоньку пошёл дальше вдоль прилавков, уже не так внимательно разглядывая их. — И когда настоятель был ещё совсем молодым, он взялся подвергать сомнению каждое из них. Оказалось, например, что мясо можно есть только на убывающей луне, потому что много лет назад в наших местах было суеверие, что забивать скотину и птицу лучше всего в полнолуние. Тогда, мол, взамен убитых вдвое больше народится. Добрые прихожане свежее мясо ели сами, а когда начинало портиться — несли жертвовать в монастырь. Или вот ещё: что за правило «Будьте добры друг к другу»? Мы сами должны друг друга любить, от сердца, а не соблюдая устав. Когда наставник Сяо стал настоятелем, он пересмотрел весь устав и оставил только три запрета. И братья, которые постарше, говорят, что хуже точно не стало.

Чжан Юшэнь подумал, что, если бы он встретил этого настоятеля, тот наверняка бы ему понравился. И ещё он был рад, что Сяо Янцзы не стал долго спорить. Хоть что-то останется напоминать ему о Чжан Юшэне. Конечно, вряд ли он сразу выбросит из головы их приключения; будет вспоминать, может быть, молиться иногда. Но так было лучше. Надёжнее. У Сяо Янцзы были братья, был любимый наставник, ну а теперь будет ещё и ласточка.

С другой стороны площади зазвучала музыка. Чжан Юшэнь вытянул голову, чтобы разглядеть через чужие головы: на грубо сколоченном деревянном помосте сидела девушка с пипой, а вторая танцевала рядом, грациозно взмахивая рукавами.

— Пошли, — толкнул он Сяо Янцзы, — там артисты выступают. Посмотрим?

— Да! — тут же согласился Сяо Янцзы, и они начали пробираться сквозь толпу, пока она не стала слишком плотной, чтобы хоть что-то разглядеть.

Им удалось пробраться почти к самому помосту. Танцовщица как раз прогнулась в спине, словно ива склонилась под ветром, и Чжан Юшэнь узнал её:

— Гляди, это же та самая, из Юньшаня! Помнишь, она там тоже выступала? Вот это повезло!

— Они что же, впереди нас шли? — удивился Сяо Янцзы.

— Да нет, скорее по прямой. Мы же с тобой круг дали. Надеюсь, они тут задержатся до праздника. Наверняка задержатся, центр провинции всё-таки.

— Ты хочешь с ней познакомиться?

— Ну… так. Может быть. — Чжан Юшэнь старался поймать взгляд красавицы, но тщетно. — Хотя бы посмотреть. А что?

— Ничего.

— Эй, я ни о чём неприличном не думал, честное слово!

— Да что ты сразу… о самом плохом. Не буду больше ни о чём спрашивать.

Чжан Юшэнь рассмеялся и обхватил его за плечи, не спуская глаз с танцовщицы. Но вскоре музыка закончилась, и она упорхнула с помоста в расставленный позади тряпичный шатёр, уступив место силачу, пальцами гнувшему подковы, — огромному, медлительному и, кажется, скорбному разумом детине. Сяо Янцзы с удовольствием глазел и на него, а Чжан Юшэнь надеялся, что танцовщица ещё вернётся или хотя бы выглянет из шатра. И потом, чем ещё им было заняться? Так что они остались до конца представления и кинули несколько монет карлику, обходившему зрителей уже не с шапкой, а с плетёной корзинкой.

— Завтра мы будет играть пьесу о МулянеОчень благочестивая пьеса о добродетельном сыне, спасшем душу своей матери из преисподней., — объявил напоследок высокий парень, чуть раньше лихо жонглировавший деревянными шарами. — Прошу уважаемую публику оказать честь и посетить представление. Мы будем счастливы поведать вам эту знаменитую историю о сыновней любви и истинном благочестии.

Говорил он это, глядя куда-то поверх толпы, и Чжан Юшэнь, проследив за взглядом, увидел изящный паланкин, стоящий у края площади. Занавески были приоткрыты, но лицо за ними он не рассмотрел. Судя по паланкину и одежде слуг, какая-то состоятельная, но не слишком богатая горожанка. А парень шустрый. Когда только успел.

Внезапно сзади раздался шум. Чжан Юшэнь оглянулся — люди расступались в стороны, недовольно гомоня. Когда волна толкотни приблизилась, Чжан Юшэнь увидел пятерых стражников, прокладывающих дорогу сквозь толпу. Он быстро дёрнул Сяо Янцзы за рукав, чтобы не попасть под раздачу. Такие могли и палкой приложить, если замешкаешься. Парень на помосте тоже замолчал; музыкантша за его спиной поднялась на ноги, прижимая к себе пипу. Стражники подошли к помосту и остановились, разойдясь полукругом.

— Девица Тао Цуйхуа! — громко объявил один из них, скорее всего командир. — Она здесь?

Музыкантша невольно обернулась, и стражник махнул рукой, посылая остальных к шатру за помостом.

— Стойте! — воскликнул жонглёр, тоже оглядываясь. — По какому праву? Что вам нужно?

— Девица Тао Цуйхуа обвиняется в причинении вреда чиновнику девятого ранга Бай Даси. Магистрат отдал приказ содержать девицу под стражей, пока её вина не будет доказана или опровергнута, — важно изрёк стражник. — Если кто из вас имеет сведения, относящиеся к этому делу, обязан немедленно доложить.

Раздался женский вскрик, и двое стражников подтащили к командиру упирающуюся девушку. Чжан Юшэнь замер: это была та самая танцовщица, за которой он наблюдал прежде.

— Она ни в чём не виновата! — воскликнул жонглёр. — Цуйхуа, не бойся. Кто её обвинил? Какие у вас доказательства?

— Это уже не ваше дело. Уведите, — кивнул командир своим подчинённым.

Толпа, жадно глазеющая на новое зрелище, расступалась неохотно, кого-то особенно нерасторопного даже огрели палкой, вызвав возмущённый крик. Чжан Юшэнь дёрнулся было следом, но Сяо Янцзы удержал его:

— Погоди, не надо. Если хочешь узнать, что случилось, расспроси лучше её друзей. Наверняка им что-то известно.

Остальные артисты теперь тоже выбрались из шатра и стояли, глядя вслед стражникам, уводившим их подругу. Девушка с пипой и ещё одна, которую Чжан Юшэнь раньше не видел, испуганно глядели на жонглёра — видимо, он был у них главным. Здоровяк неловко топтался на месте, карлик что-то быстро говорил, размахивая руками, парень, глотавший меч и ложащийся на утыканную наконечниками копий доску, — Чжан Юшэнь с трудом вспомнил его с прошлого раза, когда смотрел представление, — молча стоял рядом. Жонглёр сжимал кулаки, лицо у него было злое, но такое, какое бывает от отчаяния, а не от дурного нрава. Наконец он что-то сказал, и девушки отошли, а остальные начали складывать шатёр.

Подходить к ним здесь, посреди площади, на глазах у зевак, которые не упустят возможность подслушать разговор, было глупо. Так что Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы подождали, пока артисты соберут свои пожитки, и пошли следом. Оказалось, что те остановились на постоялом дворе у самой реки, не самом лучшем, но, видимо, выбирать им не приходилось. Девушки скрылись внутри, а мужчины остались во дворе. Жонглёр уселся на старое седло, оставленное кем-то у стены, остальные стояли рядом с напряжёнными, серьёзными лицами. Никто не разговаривал.

— Эй, — окликнул их Чжан Юшэнь, входя на двор; жонглёр поднял голову и подозрительно посмотрел на него. — Та девушка, которую арестовали. Она ведь ваша подруга? Ты знаешь, за что её?

Жонглёр окинул его неприязненным взглядом:

— Если молодой господин желает послушать сплетни, пусть идёт на площадь.

— Да при чём тут сплетни! Мы помочь хотим.

От этих слов неприязнь на лице жонглёра превратилась в откровенную насмешку:

— Правда? Молодой господин хочет поиграть в героя? Мы так благодарны. Кто же спасёт бедняжку А-Хуа, если не сей юноша, для которого её беда — отличный повод покрасоваться перед друзьями.

— Молодой господин, — вмешался Сяо Янцзы, одновременно положив ладонь на локоть Чжан Юшэня, который уже собирался огрызнуться на ёрничающего парня. — Вы, конечно, можете отвергать любую помощь. Но прежде подумайте — вы действительно считаете, что сможете спасти девушку своими силами?

И жонглёр как-то вдруг сдулся.

— Да ни в чём я не уверен! — выпалил он. — Я не знаю, почему её арестовали! Наверняка кто-то совершил преступление, а стражники, вместо того чтобы искать настоящую преступницу, схватили А-Хуа, потому что она простая девушка и её некому защитить. Но она никому не причиняла вреда, мы все можем в этом поклясться. Она добрая и честная, она даже гроша бы чужого не взяла.

Выбежавшие во двор девушки, уже без своих инструментов, замерли у порога, глядя то на друзей, то на Чжан Юшэня с Сяо Янцзы. Карлик махнул им рукой, подзывая.

— Меня зовут Люй Йонвэй, — представился жонглёр. — Это малыш Чу, братец Бали, Чэн Бэйбин и Жу Синци с Мэй Линъюэ. Девушки всегда держатся вместе, можете спросить их, если желаете.

Жу Синци с Мэй Линъюэ поклонились. Первая была той, что играла на пипе; вторую Чжан Юшэнь прежде не видел и не знал, чем она занимается.

— Мы тоже ничего не знаем, — сказала Мэй Линъюэ. — Они вошли так неожиданно! Спросили, кто из нас Тао Цуйхуа, она обернулась. Они схватили её и утащили. И всё. Даже не сказали, в чём она провинилась.

— Кто такой Бай Даси? — спросил Чжан Юшэнь. — Их командир говорил, что она как-то ему навредила.

Жу Синци нахмурилась:

— Бай Даси…

— Чиновник девятого ранга.

— Да откуда же нам знать, — развела она руками. — Мы с чиновниками не знаемся.

— Не тот ли это парень, что увивался за ней? — внезапно вспомнила Мэй Линъюэ. — Такой высокий, с пухлыми губами. Он всё пытался позвать Цуйхуа на ужин или покататься на лодке, а она отказывалась.

— Вот мерзавец! — с отвращением сплюнул Люй Йонвэй. — Видимо, решил, что она будет сговорчивее, если посидит в тюрьме. Как же, какая-то бродячая танцорка — и отказала господину чиновнику!

— Но он должен был указать, какой вред она ему причинила, — возразил Чжан Юшэнь. — Надо бы проверить.

— Господин, я ещё вспомнила, — тихо сказала Мэй Линъюэ. Почему-то она не поднимала глаз, когда разговаривала, словно он и впрямь был знатным господином, способным обидеть лишь за неосторожный взгляд. — Может быть, это ничего не значит… Те стражники, которые забрали Цуйхуа, они все были увешаны амулетами от нечисти. И сперва, когда увидели её, выглядели так, словно испугались. Только потом, когда её схватили и она стала просить отпустить её, тогда уже осмелели.

Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы переглянулись.

— Надо найти этого господина Бай Даси, — сказал Сяо Янцзы. — Если он подвергся нападению нечистой силы, мы хотя бы будем знать, в какую сторону смотреть. Когда найдём, я скажу, что умею исцелять. Может быть, получится, как тогда с твоей ногой. И что мы избавились от призрака в Юньшане. Если поверят, то хотя бы пустят меня к нему, ну а там посмотрим, пострадал он вообще или нет.

— От призрака? — округлила глаза Жу Синци.

— Это отдельная история, — вмешался Чжан Юшэнь. — Потом расскажем.

Хотя ему, конечно, польстило то, как заинтересованно она смотрела. Вот если бы Тао Цуйхуа глядела на него такими глазами, он бы ей рассказал и про призрака, и про Медовую пустошь… Может, и расскажет, когда её освободят.

— Мы завтра придём, — сказал он. — Посмотрим, что удастся сделать.

Для начала Сяо Янцзы расспросил братьев в храме, и те быстро вспомнили, кто такой Бай Даси и где он живёт. А также то, что недавно у него умерла жена. Видимо, горе не мешало господину Баю приставать к уличным танцовщицам.

Затем Чжан Юшэнь перехватил инициативу и повёл Сяо Янцзы по трактирам и закусочным.

— Мы что-то ищем? — не выдержал тот, когда они покинули уже третий трактир, не устроивший Чжан Юшэня. — Или кого-то?

— Разумеется. — Чжан Юшэнь толкнул дверь четвёртого трактира, «Пьяной обезьяны». — Час назад должна была смениться стража. А куда они пойдут первым делом? О! Пришли. — Он подтолкнул Сяо Янцзы вперёд. — Сядем вон там, у стены. Хорошо, что народа нет.

Они прошли мимо троих стражников, уплетающих лапшу с мясом, и расположились за небольшим столом, половина которого была залита чем-то липким. Юная служанка тотчас подбежала к ним, ловко уклонившись от руки стражника, потянувшегося к её бедру.

— Что угодно господам? — Она улыбнулась Сяо Янцзы, и тот ответил такой же улыбкой.

— Мне чая и каких-нибудь сладостей.

— А мне вина, — громко сказал Чжан Юшэнь. — И куриные потроха, только имбиря побольше пусть положат, а перца поменьше.

— Всё будет, господин.

— Не смотри так, брат Сяо. Если хочешь, пей свой чай, но, как по мне, мы точно заслужили вино.

— Я не спорю, — пожал плечами Сяо Янцзы.

Чжан Юшэнь рассмеялся и умолк, прислушиваясь. Стражники разговаривали не слишком громко, но отдельные слова можно было различить. Он ждал чего-нибудь, за что можно будет зацепиться, и дождался.

— Лисица! — воскликнул он. Стражники сразу замолчали и обернулись к нему. — Брат Сяо, ты слышал? Они говорят про лисицу-оборотня!

— А тебе-то что? — буркнул тот, который только что упомянул «клятую лисицу эту, как бы на нас беду не навела».

— Я же говорил, что меня прокляли, — сказал Чжан Юшэнь и поднялся, чтобы подойти к столу, за которым сидели стражники. — Вот поверите, мы с братом Сяо идём из Цзяньчжугоу, и ко мне всё время цепляется всякая дрянь. В Медовой пустоши тамошняя тень схватила за ногу, хорошо, что брат Сяо сумел вылечить. — Лица стражников из неприязненных быстро стали заинтересованными. — Потом в Юньшане призрак, мы от него избавились, конечно, но это, знаете, тоже не мышь сапогом прибить, он уже несколько человек успел прикончить. А теперь вы про лисицу говорите. Что, правда завелась? Брат Сяо, вот увидишь, она прямо к нам пожалует.

Стражники переглянулись.

— Да не пожалует уже, — нехотя сказал один. — Вообще, демоны её знают, лисица ли. А что, ты правда в Медовой пустоши был? Далеко?

— Из Аньгуя в Цзяньчжугоу, а потом в Чанмэнь, — небрежно ответил Чжан Юшэнь, будто каждый месяц так ходил. — Это как раз до Чанмэня мы с братом Сяо вместе шли, нанялись сопроводить одного купчишку — поверите, жену на сносях потащил через пустошь, не пожалел. Как будто она у него лишняя. А меня потом обдурил при расчёте, чтоб его демоны в аду раскалённой кочергой драли!

Стражники заулыбались, сдвигаясь, чтобы освободить ему место. Чжан Юшэнь уселся, помахал Сяо Янцзы — присоединяйся, мол, — и начал рассказывать о своём первом путешествии через Медовую пустошь, о парне, сожранном тенями, и о том, как во второй раз едва не попался сам. Красок не жалел, даже приврал немного. Сяо Янцзы молча кивал, когда Чжан Юшэнь упоминал его, и пил свой чай.

— И вот я уже думал, что наконец-то мы остановимся в спокойном городе. Вижу, что на улицах порядок, люди в темноте без страха ходят. А вы говорите, лисица завелась. И давно?

— Да не то чтобы давно. Мы, если честно, сами не знаем. — Стражник с узким лицом оглянулся, словно опасаясь, что где-то рядом притаился командир и за длинный язык его ждут неприятности. — Вчера десятник Юй раздал талисманы от нечисти и сказал, что на какого-то парня напала лиса-оборотень и выпила почти досуха. Только и сумел, что до ворот…

— Не на какого-то, а на Бай Даси, — перебил его другой, щербатый. — Это же моей жены двоюродный племянник. И я точно знаю, что лиса, потому что звали монахов из храма Восьми бессмертных, и они сказали, что у Бай Даси истощена жизненная сила, а за один вечер так выпить только лиса может.

— Да это же ты только сегодня нам сказал, а вчера-то не знали! Так вот, до ворот своего дома добрался, а там свалился и с тех пор больше не приходил в себя. А потом оказалось, что вечером он встречался с девицей из бродячих артистов. Они недавно в городе и каждый день на площади выступают. Ну, мы сразу на площадь, там и арестовали её. Хотя, если честно, ничего особенного я в ней не заметил. Была бы лисица — отвела бы нам глаза, разве нет? — Остальные закивали. — Ни шерсти, ни хвостов нет. Девица как девица.

— Ты ей под юбку, что ли, заглядывал, чтобы хвосты считать? — поддел Чжан Юшэнь, и стражники расхохотались. — Ну надо же. Этому Бай Даси повезло, что жив остался. Я слышал, что лиса и до смерти иссушить может. Брат Сяо, а в твоём монастыре про лис много знают?

— Да. Если лиса не смогла напустить чары и сбежать, то она юна. А также особенно опасна для молодых мужчин, полных янской силы. — Сяо Янцзы многозначительно покосился на стражников. — Я бы советовал вам не снимать амулеты. Господину Баю действительно повезло, молодые лисы не умеют сдерживаться и часто выпивают людей досуха. Жаль, конечно, что я не могу его осмотреть. Может быть, сумел бы хоть чем-то помочь.

— Так вы сходите к нему! — воскликнул стражник. — Скажете, что я нижайше просил о помощи. На улице Жэньхэ, второй дом с восточной стороны, с красными воротами. Я у вас в долгу буду, брат Сяо, если поможете. Бай Даси хоть и зазнался с тех пор, как экзамен на чиновника сдал, а всё же родня.

— Разумеется, схожу, — кивнул Сяо Янцзы. — Постараюсь помочь по мере сил. Если моих скромных знаний на что-то хватит.

Чжан Юшэнь от радости пихнул его под столом коленом, и Сяо Янцзы едва не расплескал чай.

К Бай Даси Сяо Янцзы отправился с утра пораньше. Чжан Юшэнь проводил его, но в компанию набиваться не стал — одному монаху будет легче добиться доверия семьи Бай. В храме делать тоже было нечего. Он побродил по городу, снова вышел на площадь, где вчера выступали артисты. Сейчас на пустом помосте дремала чья-то коза. Пьесу о Муляне собирались ставить после полудня. Народа было меньше, чем вечером, но всё равно много: торговали овощами и готовой едой, в корзинах кудахтали куры, продавцы плавучих фонарей выставляли вперёд самые красивые. Под раскидистым клёном обмахивался веером уличный гадатель — несмотря на раннее время, солнце уже начало припекать. Когда Чжан Юшэнь проходил мимо, гадатель оживился, и веер в его руке заметался, как лист на ветру.

— Молодой господин! — позвал он. Чжан Юшэнь, ожидая предложения погадать, даже не повернул голову, но следующие слова заставили его замедлить шаг: — Я вижу в вас смелость и решимость, но иногда следует проявить и осторожность. Если бы вы видели своё будущее, то не были бы так беспечны.

Чжан Юшэнь обернулся и встретил насмешливый взгляд поверх веера.

— И какое будущее ты у меня видишь?

Гадатель указал глазами на землю перед собой. Чжан Юшэнь подошёл, сел. Веер с треском схлопнулся — за ним скрывалось молодое, красивое и в то же время умное лицо. Или хитрое. К такому человеку хотелось прислушаться, одновременно спрятав подальше кошелёк.

— Руку, прошу вас, — торжественно произнёс гадатель.

Только протянув руку, Чжан Юшэнь понял, что его обдурили. Ушлый гадатель хитростью заманил его к себе, ну а теперь хочешь не хочешь, а придётся платить. И ведь изобретательный какой. Наверняка у каждого молодого мужчины найдётся что-то, с чем он свяжет упоминание о смелости и осторожности, будь то состязания с товарищами или сватовство к понравившейся девушке.

Гадатель меж тем рассматривал его ладонь, словно невзначай касаясь пальцем запястья. Этот приём Чжан Юшэнь тоже раскусил: следя за пульсом, несложно определить, какие слова или вопросы вызовут волнение, ну а потом останется лишь наплести с три короба, ничего точно не обещая. Однако молчание затягивалось. Чжан Юшэнь ждал. Вырывать руку было как-то неловко.

Наконец гадатель отпустил его ладонь и поднял голову.

— Не вижу смысла рассказывать, — спокойно произнёс он. — Будущее молодого господина интересно, но его волнует настоящее, не так ли? То, что молодой господин пытается сделать, смело, но бесполезно. И может очень плохо закончиться.

Чжан Юшэнь напрягся. Это он услышать не ожидал.

— Откуда тебе знать?

— Оттуда, что я не только знаю, но и могу помочь. Не сейчас. — Гадатель оглянулся. — Буду ждать вас в начале часа Свиньи в первом доме от реки на улице Жаньцзян, с цветком вишни на воротах. Туда придёт кое-кто, чьё вмешательство может оказаться вам полезно. Только не трепите языком. Знатному человеку слухи не нужны.

Чжан Юшэнь медленно кивнул, хотя вопросов у него стало ещё больше. Что за знатный человек? Зачем ему вступаться за Тао Цуйхуа? Неужели поклонник?

Да и пусть. Он же ни на что не рассчитывал, просто хотел помочь. Если этот поклонник спасёт Тао Цуйхуа в своих интересах — ради бога. Она потом сама разберётся.

Едва отойдя от гадателя, Чжан Юшэнь наткнулся на вчерашних стражников. Узнав, что Сяо Янцзы уже отправился к Бай Даси, те обрадовались и попросили ещё раз поблагодарить его.

— А эта лисица, которую вы арестовали, — рискнул спросить Чжан Юшэнь. — Молчит?

Стражники переглянулись.

— Плачет в основном. Как обычная девка. А допрашивать её пока не стали. Дочка нашего магистрата вступилась, ну а она отцом крутит как хочет — любимица, они с женой еле-еле одного ребёнка у Нюйвы вымолили. Очень уж ей эти артисты понравились. Каждый день, считай, на площади торчит, когда они выступают.

Так вот чей это был паланкин. Интересно, думал Чжан Юшэнь, знает ли магистрат, что его дочь не может отвести глаз не от труппы артистов, а от одного конкретного? Вряд ли. Иначе сразу посадил бы её под замок, любимица или нет, а артистов велел бы пинками гнать из города.

Распрощавшись со стражниками, он всё же вернулся в храм, чтобы не разминуться с Сяо Янцзы, когда тот вернётся. Ждать пришлось недолго. Сяо Янцзы вернулся с бамбуковой корзиной, в которой обнаружились традиционные зелёные пирожки, полоски жареного теста, рисовые шарики и даже два жареных перепела, завёрнутые в бамбуковые листья.

— Ты его исцелил, что ли? — спросил Чжан Юшэнь, разглядывая это богатство.

— Нет... Соседи насовали. Сегодня же принято кормить монахов. А я сам пришёл, не надо даже в храм ходить.

Чжан Юшэнь рассмеялся.

— Ну и что там?

— Всё так, как они сказали. — Сяо Янцзы покрутил рисовый колобок и осторожно отломил кусочек. — Он без сознания, а когда приходит в себя, то никого не узнаёт и... Зовёт ту девушку. Называет её А-Хуа. Его родители сказали, что он начал оказывать ей внимание сразу, как только она появилась в городе.

— Таскаться за ней.

— Видимо. Но она ему отказывала. А в тот вечер он был радостный и говорил, что, мол, теперь дело сладится. — Он помолчал, поднёс остатки колобка ко рту, потом опустил, передумав. — Знаешь, если честно... Действительно похоже на лисицу. Я не говорю, что это Тао Цуйхуа, — тут же поправился он, — но ведь к кому-то же он ушёл тогда. Может быть, лиса приняла её облик?

Но по тому, как он это произнес, было видно, что он сомневается. И правда, если так посмотреть — откуда им знать, что это не Тао Цуйхуа? Они и видели-то её всего дважды. Она могла оказаться кем угодно. Хоть лисой, хоть куртизанкой, хоть невинной девой. То, что она понравилось Чжан Юшэню, не означало... Впрочем, если до сих пор не было доказательств её невиновности, то и вины — тоже. И поскольку Чжан Юшэнь хотел, чтобы Тао Цуйхуа оказалось обычной девушкой, ложно обвинённой, а не лисой-оборотнем, ему и следовало приложить к этому усилия.

И всё же сам он не рассказал Сяо Янцзы о встрече с гадателем. Если в доме на улице Жаньцзян ждала опасность, Чжан Юшэнь не хотел втягивать в это Сяо Янцзы. Воспоминания о безжизненном теле на пороге храма и крови на пальцах всё ещё жили в нём. Здоровье Сяо Янцзы оставалось хрупким, если кто-то нападёт и ударит его по голове... Нет, Чжан Юшэнь сам разберётся с этим таинственным знатным поклонником.

— Она никуда не ходила в тот вечер, — сказала Жу Синци, когда Сяо Янцзы повторил свой рассказ чуть позже, благоразумно опустив ту часть, где сомневался в невиновности Тао Цуйхуа. Артисты готовились ставить пьесу о Муляне, гримируясь на том же дворе, где состоялся прошлый разговор. Мулянем, конечно же, был Люй Йонвэй, Жу Синци — его матерью, а Чэн Бэйбин и малыш Чу раскрашивали лица, чтобы изображать демонов. — Тем более к этому Бай Даси. Он ей сразу не понравился, а когда начал приставать, и вовсе.

— Кто-то может это засвидетельствовать? Что она никуда не ходила. Здешние хозяева или те, кто её видел.

— Вряд ли. Мы тогда поздно закончили выступление, пришли уставшие и сразу легли спать. Мы с Линъюэ всё время были рядом с Цуйхуа, да кто нам поверит?

— Значит, надо искать настоящего преступника, — решил Чжан Юшэнь. — Или тех, кто видел в тот вечер Бай Даси. Они могли увидеть и того, с кем он встречался.

— Думаешь, это кому-то надо? — фыркнул Люй Йонвэй. — У них уже есть преступница, дело раскрыто. Твоих свидетелей просто пошлют куда подальше.

— А сам что предлагаешь? Сидеть и ждать, пока её казнят?

Люй Йонвэй вскочил на ноги.

— Я собираюсь действовать, а не заниматься бесполезной суетой. Мы устроим Цуйхуа побег!

— Ну нет, — быстро сказал Чжан Юшэнь, — я в этом участвовать не собираюсь. Даже если вас не поймают сразу, любой догадается, кто это сделал. Вы за городские ворота выйти не успеете. Всё равно что самим сунуть голову в петлю.

Ему хватило той истории с беглыми рабынями, спасибо Сяо Янцзы. И ладно бы Тао Цуйхуа уже приговорили к казни, но её ведь даже ещё не судили. У них было время.

Люй Йонвэй презрительно рассмеялся:

— Так я и думал. Такие, как вы, готовы помогать, лишь пока самим ничего не угрожает. Как только оказывается, что придётся рискнуть собой, сразу в кусты.

— Это какие — такие, как мы? — возмутился Чжан Юшэнь. — Те, у кого есть хоть капля разума?

— Благополучные. У кого всегда есть и хлеба кусок, и подушка под головой. Страшно потерять, да? Что ты, что барышня Вэй. Поохать над судьбой бедной Цуйхуа или изобразить из себя спасителя — это вы можете, а представить, что ради чужого человека, может, придётся в бега удариться, рискуя свободой, — нет, на это вы не способны.

— Благодаря барышне Вэй, между прочим, Тао Цуйхуа сейчас не допрашивают под пыткой! Мог бы хоть каплю благодарности проявить. И да, я не собираюсь нарываться на казнь ради того, чтобы поиграть в героя! Мы вроде бы хотели спасти девушку, а не помереть вместе с ней. Или, может, у тебя достаточно людей, чтобы справиться с охраной в тюрьме, а потом на воротах, когда их закроют? Как ты вообще собираешься это провернуть?

— У меня, — гордо сказал Люй Йонвэй, — есть голова на плечах. И смекалка. Уж как-нибудь придумаю. Мы привыкли изворачиваться, чтобы не дать себя в обиду, знаешь ли. А ты не беспокойся, молодой господин, тебя просить о помощи больше не станем. Твоя жизнь, несомненно, дороже жизни малышки Цуйхуа.

— То есть идей у тебя нет.

— Юшэнь, — вмешался Сяо Янцзы, тронув его за локоть. — Оставь. Ссорясь, вы точно никому не поможете.

С точки зрения Чжан Юшэня, разницы не было никакой, потому что помогать Люй Йонвэю в его идиотской затее он не собирался, но и про гадателя, обещавшего помощь знатного незнакомца, рассказывать не хотел. Во всяком случае, не при Сяо Янцзы. Но пока он подбирал слова, Люй Йонвэй уже ушёл, позвав за собой малыша Чу и Чэн Бэйбина, ну а братец Бали и так таскался за ним по пятам, насколько Чжан Юшэнь успел заметить.

— Он у вас всегда такой? — неприязненно спросил Чжан Юшэнь, чтобы хоть как-то выпустить раздражение. — Удивительно, как жив до сих пор.

— Не сердитесь, господин Чжан, — негромко сказала Мэй Линъюэ. — Люй Йонвэй родился в очень бедной семье и много страдал. Он с детства видел, как родители выбиваются из сил ради куска хлеба, а те, кто этот хлеб собакам швырял, проходили мимо, словно так и надо. И никто не помог ему, когда он остался сиротой. Поэтому он не очень любит тех, кто думает только о себе. Простите, я не про вас, конечно…

— Ну и что, мы теперь все ему должны, раз он такой настрадавшийся? — буркнул Чжан Юшэнь, но уже не зло, потому что Мэй Линъюэ приняла бы эту злость на свой счёт, а она была очень милой и не заслужила нападок.

Мэй Линъюэ пожала плечами, то ли соглашаясь, то ли тоже не желая спорить.

Посмотреть пьесу о Муляне собралась такая толпа народа, что подойди Чжан Юшэнь чуть позже, не протолкнулся бы к первым рядам. Вернее, ко вторым — места впереди были традиционно оставлены пустыми для душ умерших, если те захотят посмотреть представление. Интерес зрителей подогревал и вчерашний арест Тао Цуйхуа. Она должна была изображать безликую грешную душу, страдающую в аду; сейчас душа осталась только одна — Мэй Линъюэ, и по её танцу было заметно, что чего-то не хватает.

Палантин барышни Вэй стоял чуть в стороне от помоста, за открытой занавеской можно было разглядеть юное личико, напудренное так, что казалось кукольным. Чжан Юшэнь старался не глядеть в её сторону слишком часто, тем более что представление захватило и его. Мулянь, которого изображал Люй Йонвэй, был прекрасен в своём ужасе и отчаянии во время путешествия в ад, а позже — в радости, оттого что душа его матери спасена. Братец Бали и Чэн Бэйбин изображали демонов: один вращал клинками, другой грозно рычал, и оба были так убедительны, что детишки, выбравшиеся сперва вперёд, бежали прятаться за материнские юбки. Мэй Линъюэ, изображающая страдающую в аду душу, была чудо как хороша, а в паре с Тао Цуйхуа, наверное, была бы ещё лучше. Когда на сцене появилась мать Муляня, она же Жу Синци, щедро расписавшая лицо морщинами, Чжан Юшэнь невольно отвел глаза. Да, он не Мулянь. Он плохой сын. Но его мать точно пребывает в раю, такая добрая, кроткая и любящая женщина не могла попасть в ад. И хвала богам хотя бы за то, что ей не надо уповать на помощь глупого сына.

Когда мать Муляня наконец прошла своё последнее перерождение и предстала в образе молодой женщины, зрители одобрительно зашумели. Актёры раскланялись, и малыш Чу побежал обходить зрителей с корзиной для денег. Кто-то кинул на сцену цветок, за ним полетели ещё. Девушки принялись подбирать их, смеясь и кокетливо прикрывая лица.

Чжан Юшэнь заметил, как к Люй Йонвэю подошёл мальчик лет десяти в нарядном синем халате и передал записку. Люй Йонвэй развернул её, улыбнулся и что-то сказал мальчишке. Тот развернулся и убежал, ловко просачиваясь между людьми.

— Мне надо уйти, — объявил Люй Йонвэй, подходя к девушкам. — Справитесь без меня?

Мэй Линъюэ кивнула и отвернулась, занявшись складыванием декорации, изображавшей адское пламя. Жу Синцы легонько хлопнула его по плечу веером:

— Ой, иди уже! Доходишься ведь, а я предупреждала.

Люй Йонвэй расхохотался, спрыгнул с помоста и начал пробираться через толпу следом за мальчишкой. Чжан Юшэнь взглянул в ту сторону — разукрашенного паланкина на площади уже не было. Однако. Магистрату и впрямь стоит получше следить за дочкой. Он запрыгнул на помост и подошёл к Мэй Линъюэ.

— Давай помогу. Куда складывать?

— Вот мешок, — отозвалась она, не глядя на него. И выглядела очень расстроенной. Ну ясно: бедняжка сама была влюблена в Люй Йонвэя, а он бегает на свидания к другой. Чжан Юшэнь хотел бы сказать ей, что это всё ерунда, скоро они уедут из города, а дочка магистрата останется, но не знал, как подобрать слова, чтобы не задеть её гордость. Поэтому помогал молча.

Артисты вернулись на постоялый двор отдыхать перед вечерним представлением. Сяо Янцзы ушёл в свой храм посоветоваться с братьями насчёт лечения Бай Даси. Чжан Юшэнь вернулся на площадь, но на месте гадателя сидела молодая женщина с привязанным к спине ребёнком, разложив перед собой на куске холста деревянные бусы. Чжан Юшэнь обошёл всю площадь и несколько улиц рядом, но гадатель словно сквозь землю провалился. Он побродил по городу ещё немного, зашёл в чайную — просто убить время. В голову всё лезли мысли о Тао Цуйхуа. Сегодня её не станут допрашивать, в праздник дознания не ведут. А завтра? Хватит ли дочке магистрата упорства защищать её ради Люй Йонвэя? Хоть бы тот важный господин, с которым пообещал свести гадатель, оказался действительно влиятельным. А не каким-то мелким богачом, невесть что о себе возомнившим.

Когда вернулся Сяо Янцзы, они отправились в храм сжечь немного денег. Чжан Юшэнь помолился за мать, Мин Ли и её ребёнка. Пусть он женился не по своей воле, но сейчас чувствовал ответственность за их посмертие. Вряд ли кто-то из родных, убивших Мин Ли, позаботился бы об этом. Сяо Янцзы сжёг немного денег для братьев, умерших, как он потом пояснил, от почтенной старости. Надо же, даже монахам в загробном мире нужны деньги. Чжан Юшэнь всегда считал, что они попадают сразу куда-то поближе к чертогам небожителей и ни в чём не нуждаются.

Он думал: сказать или нет? Если с ним что-то случится, пусть Сяо Янцзы хотя бы знает, где его искать. А если не случится? И в прошлый раз он так же сделал, а в итоге Сяо Янцзы увязался за ним и получил по голове. Может быть, оставить письмо? Или попросить кого-то из артистов сказать, если он не вернётся до утра, ту же Жу Синци.

Промучившись сомнениями, в итоге он так ничего и не стал делать. Не может же ему так не повезти дважды подряд.

Веселиться в праздник не следовало, но и деньги артистам были нужны. Поэтому вечером девушки исполнили на площади несколько песен вроде «Плача о любимой» и «Тоски по родному дому», а Люй Йонвэй за их спинами исполнял номера с горящими факелами. К вечеру начало темнеть, и факелы выглядели весьма впечатляюще. Сяо Янцзы с Чжан Юшэнем успели посмотреть только самое начало представления. Вскоре Сяо Янцзы снова отправился к Бай Даси, пробовать способы исцеления, о которых узнал в храмовых книгах, а Чжан Юшэнь, дождавшись, пока он уйдёт, тоже начал проталкиваться к краю площади. Час Свиньи был уже на подходе.

Дом на улице Жаньцзян он нашёл, изрядно поплутав: извилистые улочки то и дело расходились надвое, а то и натрое, выводя к запертым воротам или речному берегу. На последней развилке он, вопреки кажущемуся очевидным выбору, свернул в узкий проход, поросший травой, и внезапно оказался прямо перед каменной табличкой, изображавшей покраску тканей, — указатель на улицу Жаньцзян. После этого найти первый от реки дом было уже легко. Из-за окружавшей его стены была видна лишь крыша, на которой лежал толстый слой перепревшей листвы. Ворота с грубо нарисованными цветами вишни на левой створке были приоткрыты; Чжан Юшэнь толкнул их, приготовившись к скрипу, но створки качнулись легко и тихо, показывая, что дом не так заброшен, как кажется. И то верно: если какой-то знатный господин использовал его для тайных встреч, он наверняка позаботился и о том, чтобы соседи не слышали, как сюда кто-то ходит.

Через внутренний дворик вела выложенная камнями тропинка, почти скрывшаяся в густой траве. В саду вокруг угадывалась былая гармония, и цветы, выделяющиеся в зарослях, явно были кем-то посажены. Теперь же дикие травы почти совсем заглушили их, придав саду дикий и запустелый вид. Здесь никто не жил по меньшей мере лет пять, а то и десять. И дом, когда-то нарядный и украшенный росписью под крышей, постарел и утратил былые краски. Дверь была заперта. Чжан Юшэнь постучал: сперва тихо, потом, не дождавшись ответа, увереннее. Вскоре с другой стороны зашуршал засов.

— Молодой господин всё же решил прийти, — пропел гадатель, неизвестно чему радуясь. Ему-то в этом деле не было никакой выгоды. Или была — от того же знатного покровителя? Только за что?

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы Чжан Юшэнь мог протиснуться внутрь. В доме было темно, лишь несколько свечей освещали полупустую комнату с низким столом, вазу с поникшим цветком на нём, алтарь у стены и высокую ширму. Пахло тяжёлыми, приторными благовониями, сквозь сладкий запах пробивались терпкие сосновые ноты. На столе лежал тонкий слой пыли. Эту комнату нечасто использовали для встреч, и никто не заботился о том, чтобы поддерживать её в чистоте.

— Молодому господину, — сказал гадатель, всё так же насмешливо блестя глазами, казавшимися совсем чёрными в тусклом свете свечей, — необычайно повезло. То, о чём ты тревожился, уже разрешилось, хотя никто пока об этом не знает. Впрочем, у нас мало времени. Сядь, — он указал на подушку перед столом, и Чжан Юшэнь почему-то послушался. — И жди. Только не спрашивай ни о чём. И на всякий случай... — Гадатель улыбнулся, обнажив мелкие острые зубы. — Я не буду подслушивать. Уйду во двор, а вы уж тут общайтесь.

«С кем?» — хотел было спросить Чжан Юшэнь, но гадатель уже скрылся за неприметной дверью с противоположной стороны комнаты. В темноте Чжан Юшэнь и не заметил её сперва. Сразу стало слишком тихо. Чжан Юшэнь покрутил головой — ничего не разглядел. Что гадатель имел в виду, говоря, что его тревоги уже разрешились? И почему он так улыбался, обещая не слушать? Что этот знатный господин собирается такое сказать?

Дальняя дверь снова приоткрылась, и в неё проскользнула тонкая фигурка, закутанная в струящийся шёлк.

— Молодой господин? — шёпотом позвала она.

Тао Цуйхуа?!

Чжан Юшэнь вскочил, но она сама метнулась к нему через комнату; шёлк всплеснул сзади, как крылья.

— Молодой господин, вы пришли!

Она выглядела бледной, но, хвала богам, вроде бы невредимой. На узком лице темнели огромные, как озёра, глаза, а ресницы трепетали над ними подобно крыльям бабочки.

— Мне всё рассказали, — торопливо шептала она и тянулась к нему, словно желая обнять, но тут же стыдливо отдёргивала руки. — Как вы тревожились за меня, как пытались помочь. Ах, молодой господин, это ведь благодаря вам я теперь на свободе.

— Как... — начал было Чжан Юшэнь, но Тао Цуйхуа мгновенно коснулась пальцем его губ.

— Не надо. У нас мало времени, не могу говорить. Мне надо идти. Но прежде чем расстаться, позволь хоть немного побыть с тобой. Знаешь ли ты, как много я думала о тебе, как мечтала, что это ты, именно ты спасёшь меня...

Она была живой и тёплой в его руках, и тот же сосновый запах путался в её волосах — вот откуда те ноты, таящиеся за сладостью благовоний. Чжан Юшэнь уже не помнил, о чём хотел спросить. Тао Цуйхуа приникла к его губам, округлые груди прижимались к нему, распаляя желание даже сквозь одежду, запах сосны и благовоний дурманил голову. Чжан Юшэнь запутался пальцами в её поясе, хотел было шепнуть: «Подожди», — но она уже увлекала его на постель. Тонкие девичьи руки оказались удивительно сильными. Чжан Юшэнь упал на спину, Тао Цуйхуа тут же оседлала его бёдра, запустила ладони под отвороты куртки. Её волосы шёлковым водопадом обрушились с плеч, заколыхались под сквозняком, тянущим от дверей. Для Чжан Юшэня она сейчас была прекраснее всех женщин на свете. Она склонилась над ним, приоткрыв губы в ожидании поцелуев, жаркая и жаждущая. У Чжан Юшэня кровь шумела в ушах, заглушая треск горящих фитилей и отдалённый детский плач. Дыхание Тао Цуйхуа коснулось его щеки, как дуновение тёплого ветра холодным весенним вечером, разжигая под кожей сладкое пламя страсти.

Нет, что-то было не так. Чжан Юшэнь попытался ухватиться за эту мысль, когда очередной порыв сквозняка слегка остудил жар в голове. Детский плач. Откуда в этом доме ребёнок? Это Тао Цуйхуа его прятала? А почему никто из её подружек не сказал? И откуда такой сквозняк, ведь двери были закрыты? Тао Цуйхуа замёрзнет, когда скинет одежды, надо закрыть окно или что там... Ветер бился в стенах комнаты с такой силой, что Тао Цуйхуа пришлось оторваться от Чжан Юшэня и закрыться руками. Растрепавшиеся волосы хлестали её по лицу и груди. Чжан Юшэнь попытался приподняться на кровати, заслониться от ветра, но руки словно налились свинцовой тяжестью, и тело не слушалось.

А разве в этой комнате была кровать?

Чжан Юшэнь снова попытался подняться, но не смог. В свисте ветра ему чудился женский крик. Всё было не так, но он ничего не мог сделать, даже пошевелить рукой. Может быть, если немного отдохнуть... Да, сейчас он отдохнёт, полежит немного. Потом встанет.

— А-Жань!

Имя, которым его уже много лет никто не звал, подтолкнуло Чжан Юшэня, вырывая из спутавшей сознание усталости. И голос… как будто знакомый, но ведь этого не могло быть…

— А-Жань, милый, услышь меня!

Он открыл глаза и окунулся в парящее над ним лицо. Любимое, ласковое, навсегда теперь недосягаемое.

— Мама?..

От уголков её глаз разбегались лучики морщин — как всегда, когда она улыбалась. А брови сходились друг к другу — как изредка, когда плакала.

— А-Жань, милый мой, проснись! Я знаю, это тяжело, но ты должен проснуться. Постарайся для меня, прошу, для меня и А-Ли с малышом. Ты нам нужен! Пожалуйста, дорогой, открой глаза. Не спи. Проснись, А-Жань, тебе надо проснуться!

Чжан Юшэнь не понимал, о чём она — он же не спал. Но если мама просила, как он мог не послушаться? Он представил, что просыпается ото сна, напрягся изо всех сил, дёрнулся и открыл глаза.

И проснулся.

Он лежал на полу; никакой кровати, конечно, не было. Куртка и рубаха на нём были распахнуты, обнажив шею и грудь. В комнате бесновался ветер, визжа и завывая, таблички и благовония разлетелись с алтаря по всему полу. А на бёдрах Чжан Юшэня сидела вовсе не Тао Цуйхуа — гадатель, растрёпанный, с распущенными волосами, отбивался от порывов налетающего на него ветра. Ногти на его пальцах вытянулись, превратившись в острые когти, во рту блестели клыки и мелкие острые зубы. Лисьи.

Чжан Юшэнь попытался столкнуть его, но едва смог пошевелиться: тело стало тяжёлым, а движения замедленными, как под водой. Гадатель заметил, что Чжан Юшэнь пришёл в себя, оскалился — и тут же ветер завизжал так, что заложило уши, набросился на него с удвоенной силой. В мечущемся по комнате вихре Чжан Юшэню привиделись женские рукава. Лицо матери... Оно приснилось ему? Да, конечно, он же спал. Но там, во сне, ветер кричал женским голосом, и вот теперь...

Он собрался с силами и рывком согнул ноги в коленях. Гадатель, не ожидая удара в спину, покачнулся, и Чжан Юшэнь спихнул его с себя, завалив на бок. Попытался прижать к полу, но гадатель без труда отбросил его руку.

— Лежи. — Он не то скалился, не то улыбался, и выглядело это так жутко, что Чжан Юшэню хотелось кричать от ужаса ещё громче ветра. — Ну куда ты! Будь хорошим мальчиком. Такой сильный, вкусный... И глупый!

Чжан Юшэнь увернулся от неожиданного, почти змеиного броска, и зубы клацнули у него над ухом. Лис рассмеялся пронзительным тявкающим смехом:

— Играть с едой! Мне нравится!

От второго броска уклоняться было уже некуда. Чжан Юшэнь едва успел подставить руку, и лисьи зубы впились чуть выше запястья, туда, где рукав куртки уже не защищал кожу. Руку пронзила острая боль, а лис, вместо того чтобы отпустить и накинуться снова, стиснул зубы сильнее. Чжан Юшэню казалось, что кости под его челюстями вот-вот переломятся. Боль была невыносимой, но она помогла: мысль, что его сейчас сожрут заживо, просто разорвут на части, пока он будет орать в агонии, придала сил. Чжан Юшэнь дёрнул руку в сторону, почти теряя сознание от боли, и сам рванулся вперёд, чтобы вонзить зубы в горло оборотню. Тот завизжал, забился, пытаясь вырваться, но Чжан Юшэнь вцепился в него здоровой рукой и вгрызся в мышцы и сухожилия, изо всех сил сжимая зубы. Отвратительная горячая кровь хлынула ему в рот, он пытался выплюнуть её, но часть всё же залилась в горло, и он сглатывал, потому что главное было — не разжимать зубы. Не выпустить. Даже когда когти начали полосовать его руки и грудь, раздирая одежду вместе с кожей, он не разжал челюсти. Ветер метался прямо над ним, не давая лису поднять голову; Чжан Юшэню то и дело казалось, что на него навалилась двойная тяжесть, не одно, а два тела сразу. Впрочем, это было ему только на руку: лис отбивался уже вполсилы, рвался и не мог встать, и когти его полосовали Чжан Юшэня уже не так яростно, промахиваясь и соскальзывая. Чжан Юшэнь через боль поднял раненую руку и вонзил пальцы ему в глаза, стараясь вдавить их в череп. Лисий визг стал тонким и пронзительным, захлёбывающимся. Он вырывался всё слабее и слабее, и Чжан Юшэнь, поняв это, наконец разжал зубы и сумел-таки скинуть лиса с себя. Навалился на него всем телом, прижал к полу, обхватил за голову и рванул что было силы, скручивая шею. Человеческое тело под его руками задрожало и начало съёживаться, теряя очертания. Несколько мгновений — и вот на полу уже лежала мёртвая лисица с взъерошенным, заляпанным кровью мехом. Ветер наконец-то стих, и в доме воцарилась мёртвая тишина.

Чжан Юшэнь отвернулся, прополз несколько шагов на четвереньках, и его вырвало чёрной звериной кровью. Руки, на которые он опирался, дрожали. Он чувствовал себя слабым, как полудохлый котёнок, но знал, что, если позволит себе лечь, больше не встанет. Он поднялся на колени, затем, оттолкнувшись от края стола, на ноги. Нагнулся, чтобы поднять за шкирку труп лисы. Тот был лёгким и болтался в руке, как тряпка. Чжан Юшэнь доковылял до двери и вывалился на улицу.

Дорогу он находил больше по наитию, чем по памяти. Из переулка налево, потом мимо кирпичной стены, заросшей плющом, вдоль канала... Кто-то шарахнулся с его пути, завизжала женщина. Чжан Юшэнь не хотел отвлекаться. Он и шёл-то с трудом: перед глазами то и дело сужалась темнота, оставляя лишь кусок мощёной дороги под ногами. Вцепившиеся в тушку лисы пальцы сводило от напряжения. Площадь впереди — значит, ямэнь левее. Нет, сейчас же праздник, магистрат должен быть дома. Вокруг гомонила толпа, крики то становились громче, то отдалялись, но Чжан Юшэнь не мог разобрать ни слова. От площади до нужного дома оставалось целых два квартала... Так много! Чжан Юшэнь был уверен, что не дойдёт. Но он мог сделать шаг, а потом ещё один, и ещё... Когда ворота, за которыми скрывался дом магистрата, выросли перед ним, он даже не поверил сперва. Но теперь-то уже всё. Теперь осталась самая малость.

Он ударил по воротам кулаком. Вышло так слабо, что сам не услышал. Нашёл дверной молоток, ударил им по бронзовой пластине. Та отозвалась звонким гулом. Чжан Юшэнь бил и бил, пока рядом с воротами не открылась калитка и из неё не выглянул сухощавый старик в одеждах слуги.

— Господин магистрат не велел... — начал было он, но увидел Чжан Юшэня и поперхнулся. Толпа за спиной загомонила ещё громче.

— Дело. К магистрату. Срочно.

Старичок отступил, бледнея. Чжан Юшэнь протиснулся мимо него и, шатаясь, пошёл через двор. Магистрат вышел ему навстречу на крыльцо. Или не магистрат, а кто-то из его домашних, но Чжан Юшэню было уже неважно. Он остановился перед крыльцом и наконец-то разжал пальцы, бросая дохлую лису на землю перед собой.

— Вот ваша лисица.

Что-то ещё надо было сказать. Что-то важное.

— Девчонку отпустите.

Теперь всё. Теперь можно было хотя бы прикрыть глаза. А о том, как дойти до храма, он подумает чуть позже — когда немного передохнёт.

Проснулся он уже в храме, в их с Сяо Янцзы комнате.

Сяо Янцзы сидел на краю кровати и читал. Увидев, что Чжан Юшэнь очнулся, он отложил книгу и схватил его за запястье:

— Юшэнь. Ты как? Видишь меня? Говорить можешь?

— Ммм, — протянул Чжан Юшэнь, не желая тратить силы, которых и так не было. Потом догадался: Сяо Янцзы хотел понять, в своём ли он рассудке. Или, как тот бедняга, будет пускать слюни по воображаемой любовнице. — Лисица. Я прикончил... эту... Лису.

Сяо Янцзы облегчённо засмеялся, но Чжан Юшэню показалось, что на глазах у него выступили слёзы.

— Да, я уже знаю. Все знают. Ты же через весь город с ней прошёл.

Да? А, точно.

— Мне поверили?

— Ещё бы. Ты бы себя видел. Я был у Бай Даси, и вдруг вбегает слуга и орёт, что по городу идёт мертвец с мёртвой лисой. Я в жизни так быстро не бегал. Когда пробился через толпу, ты уже лежал без сознания. Всё лицо в крови, сам весь в крови, руки изодраны в мясо... Я думал, ты правда мёртв.

— Это не моя кровь.

— Ну кому ты врёшь? Я же сам тебя перевязывал, вместе с лекарем. Это когтями, да?

— Я ему горло перегрыз.

Сяо Янцзы замолчал.

— Я мог заразиться?

Чжан Юшэня вдруг посетила ужасная догадка: что, если, выпив кровь лиса-оборотня, он сам станет таким же?!

— Я выпил его кровь... Потом сблевал, но не всё, наверное...

— Говорят разное. — Сяо Янцзы снова взял его за руку, уже не щупая пульс, просто сжал его ладонь своей — Кто-то — что ты сможешь видеть духов или проживёшь дольше, чем обычные люди. Кто-то — что... Что ты испытаешь неземное блаженство, а потом станешь безумным и умрёшь. Но я думаю, это случилось бы сразу, а ты вроде не безумен, так что... Ты испытывал блаженство?

— Смеёшься? Я чуть не сдох.

— Ещё говорят, что если убить лису, то её чары распадутся, — быстро добавил Сяо Янцзы. — Может быть, с проклятием то же самое. Я поищу в храмовых книгах.

Упоминание о духах напомнило Чжан Юшэню ещё кое о чём.

— Я их видел, — пробормотал он и прикрыл глаза, пытаясь воссоздать в памяти тот полусон-полуявь. — Маму и... Я думал, это сон, но там точно кто-то был. Не мог же в доме подняться такой ветер. Я думаю... Это была Мин Ли. Она напала на лиса, когда мы дрались. И ребёнок плакал. И мама сказала, что мне надо проснуться ради А-Ли и её малыша. У неё же был ребёнок, помнишь? Я его признал. Мама знает, получается, что я женился. Если бы не она, этот ублюдок меня бы высосал, как Бай Даси.

Хорошо, что мама знает. Она умерла, не дождавшись внуков; может, хотя бы маленький А-Сюэ утешит её в посмертии, пока Чжан Юшэнь не женится снова.

Сяо Янцзы почему-то выглядел так, словно Чжан Юшэнь на его глазах снова начал истекать кровью.

— Давай... поговорим об этом позже.

Не поверил. Ладно. Чжан Юшэнь не спорил, он-то знал, что они на самом деле приходили спасти его. Потом повторит, когда станет мыслить яснее. И вот ещё...

— Ты скажешь, чтобы Тао Цуйхуа отпустили? Это же не она.

— Уже. — Сяо Янцзы рассеянно погладил его по руке. — Ты два дня здесь лежишь.

— Сколько?!

Ох ты ж. Сяо Янцзы, наверное, переволновался. А что Тао Цуйхуа на свободе, это хорошо. Значит, магистрат ему всё же поверил.

— Все очень хотят тебя расспросить, но я скажу, что ты ещё не пришёл в себя. Поспи, ладно? Когда будешь чувствовать себя лучше, я передам магистрату.

Закрывая глаза, Чжан Юшэнь надеялся, что мама снова придёт к нему. Пусть хотя бы во сне. Но она не пришла.

На следующий день он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы связно говорить, но недостаточно, чтобы дойти дальше, чем до отхожего места. Можно было попросить лошадь у кого-нибудь из верующих, которых в храме стало подозрительно много, но магистрат пришёл к нему сам, вместе с помощником, сутулым бледным юношей. Из уважения к нему Чжан Юшэнь оделся и доковылял до низкого столика, чтобы беседовать достойно, а не валяться на постели, словно он при смерти. Он во всех подробностях рассказал, как попался на уловку гадателя, заманившего его в заброшенный дом загадочными, но, как Чжан Юшэнь теперь со стыдом понимал, совершенно неправдоподобными намёками. Вероятно, когда арестовали Тао Цуйхуа, гадатель заметил заинтересованность Чжан Юшэня и что он пошёл за артистами, ну а дальше не стоило труда сочинить историю о якобы известной ему проблеме и некоем знатном господине, о котором никому нельзя было сообщать. Почему он поверил? Кроме как на лисьи чары, Чжан Юшэнь не знал, на что списать свою доверчивость (ну и на глупость, конечно, но очень не хотелось). Бледный юноша записывал каждое его слово, а магистрат с интересом разглядывал комнату. Это был тот самый мужчина, к ногам которого Чжан Юшэнь бросил тушку лиса, — значит, и правда сам тогда вышел встречать, и теперь вот явился, не посчитал ниже своего достоинства лично ехать к какому-то бродяге. Про свою драку с оборотнем Чжан Юшэнь тоже рассказал всё, включая увиденную во сне мать и странный ветер, в котором слышался женский визг. Чтобы долго не объяснять, сказал просто: подумал, что это покойная жена. Да, похоронил совсем недавно. В Чжунъюань как раз жёг для неё поминальные деньги.

— Воистину, души наших усопших родных помогают тем, кто должным образом вспоминает их, — благочестиво согласился магистрат. — Возможно, вам будет интересно узнать, что тело лисы было вскрыто и в желудке у неё ничего не найдено.

Чжан Юшэнь нахмурился, не понимая.

— Лисы едят, — подсказал Сяо Янцзы. — Если в город забрела молодая, сильная лиса и не поймала даже пару мышей за день, значит, она питается чем-то иным. Например, чужой жизненной силой.

— А. Поэтому вы поверили, что она, то есть он, оборотень.

— Нелишне было убедиться. — Магистрат встал. — Город выражает вам благодарность за избавление от опасного существа. Когда поправитесь, зайдите за вознаграждением. Мао Шуцзы выдаст.

Бледный юноша поклонился сидя, не отрываясь от своих бумаг.

— Нам опять заплатят, — сказал Чжан Юшэнь, когда магистрат ушёл. — Здорово. Давай охотиться на нечисть? Пока у нас неплохо получалось.

Сяо Янцзы запер дверь и вернулся к нему, сев напротив, на место магистрата.

— Почему ты не сказал мне, что идёшь туда? — спросил он с удручённым видом. — Потому что я опять бы всё испортил?

— Потому что тебя нельзя бить по голове.

— И что? Я бы мог подождать снаружи... — Тут Сяо Янцзы осёкся, видимо, вспомнил, чем это закончилось в прошлый раз. — А если бы он оказался сильнее? Я бы даже не знал, где тебя искать!

Чжан Юшэню немедленно стало стыдно.

— Прости. Я не подумал. Больше так не буду.

Сяо Янцзы опустил голову и вздохнул.

— Давай не будем охотиться на нечисть. Нам каждый раз просто везло, не может же так продолжаться вечно. Я тут подумал... Если ты вдруг захочешь остаться где-то надолго, осесть... Возле нашего монастыря есть город, я уже говорил. А ты умеешь вести торговлю, да и просто — красиво писать, считать, хорошо образован... Я спрошу у наставника, может быть, он знает, где там найти хорошее место. И дом. Я не решаю за тебя, — спохватился он, — не думай. Просто если вдруг захочешь...

Если бы Чжан Юшэнь стоял, то, наверное, обнял бы его. А так только за руку схватил. Может, и хорошо, что не стоял.

— Конечно, хочу! Если твой наставник поможет найти хорошее место, я ему в ноги поклонюсь.

Сяо Янцзы повеселел.

— Договорились. А теперь, может, ещё полежишь? Ты совсем бледный.

Чжан Юшэнь действительно устал, пока разговаривал с магистратом. Он даже не стал возражать, когда Сяо Янцзы поддержал его под руку, помогая перебраться на кровать.

— А этот магистрат интересный, — сказал он, вытянувшись на постели. — Сам пришёл, хотя мог прислать этого своего тощего. Или вообще велеть нам явиться в ямэнь, а как — не его забота.

— Он хороший человек, — отозвался Сяо Янцзы. — Когда ты потерял сознание, он сперва велел позвать лекаря, а потом только занялся лисой. Говорят, его совсем недавно сюда назначили и он многое делает по-новому. Например, когда лису вскрывали, он лично присутствовал и смотрел. И повозку дал, чтобы отвезти тебя в храм.

— Правда? Надо будет поблагодарить, когда пойдём за деньгами.

До магистрата они дошли только через добрый десяток дней. Чжан Юшэнь, испытывавший слабость лишь из-за болезней, с удивлением обнаружил, что она не проходит так быстро, как он привык. Да, счастьем было уже то, что он не бредит, как Бай Даси (тот, кстати, после гибели лисы уже не звал Тао Цуйхуа, но и родных узнавать не начал — смотрел бессмысленно в потолок и ни на что не реагировал). Сяо Янцзы помогал выходить в сад вокруг храма, чтобы подышать свежим воздухом, но только очень ранним утром или поздним вечером — в остальное время вокруг ошивались зеваки, чтобы поглазеть на убийцу лиса-оборотня, а то и приставали с вопросами. Раздражало.

Приходили Тао Цуйхуа и Мэй Линъюэ — вдвоём, чтобы никто не подумал дурного. Тао Цуйхуа благодарила его за спасение, Чжан Юшэнь уверял, что сделал бы это для кого угодно — но, разумеется, подбирал слова так, чтобы она поняла: не для кого угодно, а вот для неё — да. Чувствовал себя героем. Когда Тао Цуйхуа начала благодарить его снова, он вдруг понял, что она, скорее всего, думала, что он ждёт за свою помощь вполне определённую награду. Сразу стало как-то неловко.

Чтобы сменить тему, он спросил, куда артисты собираются ехать дальше. Тао Цуйхуа рассказала, что они задержатся в городе ещё на несколько дней, потому что зрители приходят посмотреть не столько на представление, сколько на неё саму — девушку, которую едва не осудили как лису-оборотня. А потом направятся на север, к Вэйшаню и дальше в сторону Юаньхуэ. Туда же, куда собирались и они с Сяо Янцзы! По крайней мере, до Вэйшаня точно. Чжан Юшэнь, конечно же, сказал об этом, и Тао Цуйхуа с Мэй Линъюэ, тоже удивившись такому совпадению, зашептались, поглядывая на них с Сяо Янцзы.

— Господин Чжан, а что, если вы с братом Сяо поедете с нами? У нас и место в повозке найдётся, чтобы... Если вы будете уставать. И в дороге безопаснее, когда много людей.

Чжан Юшэнь уже готов был согласиться за них обоих (а с чего бы Сяо Янцзы стал возражать?), но вспомнил последнюю встречу с другими артистами и засомневался:

— Не хотите сперва остальных спросить? Вдруг они не согласятся.

— Почему? — удивилась Тао Цуйхуа.

— Например, этот ваш Люй Йонвэй. По-моему, я ему не понравился.

— Он просто любит поспорить, — вмешалась Мэй Линъюэ. — Он хороший человек, почему он станет отказываться?

Но Чжан Юшэнь помнил, как каждое его слово Люй Йонвэй встречал то недоверием, то насмешкой, да ещё и привязался к тому, что Чжан Юшэнь, видите ли, не знает нищеты. Если так и дальше пойдёт, далеко они вместе не уедут. Поэтому они всё же условились, что девушки сперва спросят остальных, и если все согласятся, тогда они с Сяо Янцзы тоже. Честно сказать, Чжан Юшэнь на это особо не надеялся. Люй Йонвэй был у артистов главным; если он скажет, что спутники им не нужны, остальные его послушаются.

И всё же представлять путешествие в компании с Тао Цуйхуа ему понравилось. Когда девушки ушли, Чжан Юшэнь позволил себе мечтательно улыбнуться и тут же заметил, как посмеивается Сяо Янцзы.

— Они сами предложили!

— Ну конечно, сами. Наконец почувствовал себя героем, спасшим невинную оклеветанную деву от казни?

Чжан Юшэнь засмеялся. Было приятно думать, что в глазах Тао Цуйхуа он теперь герой. Лучше, чем вспоминать жадный взгляд лиса, его когти, рвущие тело, и вкус крови в горле. Руки и грудь у Чжан Юшэня до сих пор были перевязаны — заживали плохо и медленно, хотя Сяо Янцзы каждый день менял повязки и заново наносил лекарственную мазь.

А ещё страшнее было вспоминать, что сказал тогда Сяо Янцзы. «Станешь безумным и умрёшь». Правда, Сяо Янцзы говорил ещё, что если сразу ничего не случилось, то можно не бояться, но вдруг он просто не знает? И Чжан Юшэнь будет потихоньку превращаться в зверя, сам того не замечая, пока однажды не накинется на него. Как бы понять, что вот оно, началось? Как успеть? И найдутся ли силы покончить с собой, прежде чем он совершит что-то непоправимое? Сяо Янцзы просить бесполезно: даже если бы тот не был связан обетом не убивать, всё равно скорее погиб бы сам, пытаясь помочь. Так что нет. Только сам. И о сомнениях своих — ни слова.

Участь, постигшая несчастного Бай Даси, теперь казалось ему не самой худшей. По крайней мере, тот не навредил никому, кроме самого себя.

К его удивлению, Люй Йонвэй не стал возражать против совместного путешествия. Чжан Юшэнь и Сяо Янцзы ещё раз наведались на постоялый двор к артистам, чтобы договориться, когда выезжать. Разговаривали в основном с девушками. Да, Чэн Бэйбин поздоровался с ними более тепло, чем в прошлый раз, а малыш Чу даже поблагодарил за спасение Тао Цуйхуа, но в остальном на них просто не обращали внимания. А девушки с радостью остались поболтать, рассказывая истории про свои выступления в других городах. Угостили чаем; Чжан Юшэнь достал сладости, купленные по дороге. Он знал, что идёт в гости к девушкам — как же без сладостей? Если бы он шёл только к Тао Цуйхуа, купил бы ещё и подарок, пудру там или ленту. Но выделять её среди подруг было неуместно.

Люй Йонвэй, хоть и не возражал, по словам Тао Цуйхуа, против новых спутников, не мог не съязвить:

— Разве же мы можем отказать благородному спасителю нашей Тао Цуйхуа? Должны быть благодарны.

— А я не напрашивался, между прочим, — огрызнулся Чжан Юшэнь.

И даже готов был уйти, но внезапно вмешался Чэн Бэйбин.

— Люй Йонвэй, что ты такое говоришь? Тебя тоже не заставляли. Сказал да, так держи слово.

А Тао Цуйхуа коснулась кончиками пальцев руки Чжан Юшэня и серьёзно сказала:

— Пожалуйста, не принимайте на свой счёт. Я очень хочу, чтобы вы поехали с нами. Вы ведь не передумаете?

Как Чжан Юшэнь мог ей отказать?

Дни до отъезда пролетели как один. Красоты Даляня Чжан Юшэня уже не интересовали, мыслями он был то в пути, шагая по просёлочным дорогам рядом с Тао Цуйхуа, то в Наньляне, где его ждала новая жизнь. Кем он сможет устроиться? В торговую лавку было бы лучше всего. Можно и помощником к какому-нибудь чиновнику, вон как этот бледный при магистрате, только чтобы порекомендовали честного, а то впутаешься в какие-нибудь нечистые делишки, сам того не зная, и голову потеряешь. В охрану, в конце концов, хотя идея зарабатывать на жизнь мечом почему-то перестала казаться привлекательной. А ещё... ещё он мог учить детей, уж на это-то любой образованный человек способен, а раз Чжан Юшэнь умеет держать не только кисть, но и меч, то и обучать может тому и другому. Богатые люди, конечно, нанимают опытных учителей, а кто попроще, тому и Чжан Юшэнь сгодится. За еду и кров, ну и пару монет сверху. Много ли ему надо. Себе дорогие вещи не нужны, подарки дарить некому.

Сяо Янцзы посмеивался над его мечтательной рассеянностью, хотя переживаниями своими Чжан Юшэнь с ним не делился. Пускай — не рассказывать же, сколько надежд Чжан Юшэнь возлагал на помощь его настоятеля. Может, тому и не удастся найти хорошее место. Сяо Янцзы тогда будет неловко, что обещал и подвёл.

Выезжать договорились в час Змеи. До следующей деревни, где артисты собирались остановиться на ночь, было всего несколько часов неспешного хода. Можно выспаться после вечернего представления, собрать весь скарб и не торопясь отправиться в путь. И всё равно останется достаточно времени, чтобы разложиться на новом месте, оповестить жителей деревни о вечернем представлении, отыграть его, а утром двинуться дальше.

Если бы Сяо Янцзы с Чжан Юшэнем путешествовали вдвоём, они вышли бы пораньше и миновали эту деревню не останавливаясь. Но Сяо Янцзы не возражал против задержки, а Чжан Юшэнь тем более.

Они пришли на постоялый двор загодя, чтобы не оказалось, что все уже готовы и ждут только их. Сборы были в самом разгаре. Женщины носили свёртки и бамбуковые коробы, складывая их в крытую повозку так, чтобы занимали как можно меньше места. Рядом Чэн Бэйбин возился со своими мечами, ножами и доской с наконечниками копий, пытаясь засунуть всё в один короб. У него не получалось, и он раз за разом доставал всё, раскладывал на траве и пытался снова. Малыш Чу забегал то с одной, то с другой стороны, давая советы. Единственным, кто ничего не делал, был братец Бали — он сидел на бревне и щёлкал семечки, наблюдая за остальными. Чжан Юшэнь и Сяо Янцзы последовали его примеру. Семечек не было, но, по крайней мере, они не путались под ногами у занятых делом людей.

Тао Цуйхуа, улучив минуту, подскочила к ним, сияя улыбкой:

— Хорошо, что вы пришли раньше. Мы как-то вдруг так споро собрались, даже быстрее, чем думали. Почти всё уже сложили. Дождёмся Люй Йонвэя, и можно будет трогаться.

— А он где? — удивился Чжан Юшэнь. Разве тот не должен был руководить сборами? Он же тут главный.

— А у зазнобы своей, — хихикнула Жу Синци, тоже подошедшая поболтать. — Сегодня совсем задержался, как бы не пришлось от её папаши бегом удирать.

— Вы про барышню Вэй?

— Про кого же ещё.

— И вы... всё равно уезжаете?

Конечно, Чжан Юшэнь понимал, что всерьёз между Люй Йонвэем и барышней Вэй ничего быть не могло. Но если им было уготовано всего несколько тайных встреч — разве не желал бы Люй Йонвэй задержаться ещё хотя бы ненадолго? Чжан Юшэнь решил, что не будет на него огрызаться. Человек вот-вот расстанется с любимой девушкой, тут у кого угодно настроение испортится.

Впрочем, когда Люй Йонвэй наконец появился, расстроенным он не выглядел. Скорее довольным.

— Собрались? — спросил он, оглядывая двор. — Давайте скорее.

— Что, неужели гонится кто-то? — хохотнула Жу Синци, подмигивая Чжан Юшэню.

Люй Йонвэй широко улыбнулся:

— Пока нет.

Жу Синци не унималась:

— А подарочек-то хоть барышне оставил?

— Зачем ей мои подарки, — отмахнулся Люй Йонвэй. — У неё и так всё есть.

— На память, — не удержался Чжан Юшэнь, хоть и зарёкся влезать в разговор. — Чтобы смотрела и вспоминала о тебе.

— Подарил я ей гребешок, — нехотя признался Люй Йонвэй. — Простой. Да она его выкинет небось.

— Это ты зря. Она наверняка уже с ним не расстаётся.

— Ну пока ещё она думает, что мы увидимся вечером. Надеюсь.

— Ты с ней даже не попрощался?

— Зачем? Чтобы она нам тут проблемы устроила? Она богатая избалованная девица, скажет папеньке, что желает нас задержать, — и придётся сидеть в городе, пока ей не надоест.

— Да что ты, наверняка она не такая, — возразил Чжан Юшэнь, хотя барышню Вэй в глаза не видел. Но она вступилась за Тао Цуйхуа, и отец её показался Чжан Юшэню благородным человеком. Вряд ли он бы плохо воспитал дочь.

— Да неважно. Реветь бы начала, просить остаться, тоже радости мало. Было бы хоть ради чего. Вся красота нарисованная, если умыть, то даже наша Мэй Линъюэ покрасивее будет. И в постели холодная, как ледышка, ничего не умеет. Если бы знал — не тратил бы время. К ивовым девушкам и то приятнее сходить.

То, как спокойно и открыто он это говорил, показалось Чжан Юшэню отвратительнее, чем сам смысл его слов. Ладно бы они были наедине, хотя и то — не пристало мужчине грубо говорить о девушке, с которой встречается. Но так, откровенно, когда слышат все вокруг и знают, о ком это, и Жу Синцы, даже закатывая глаза, всё равно посмеивается над барышней Вэй, которая, наверное, всего лишь оказалось слишком неопытной.

— Так ты с ней не просто встречался? Вы прямо... Делили ложе?

Люй Йонвэй удивлённо взглянул на него и расхохотался. Жу Синци тоже прикрыла рот, притворяясь, что прячет смех, да и остальные заулыбались.

— Ну ты даёшь! Парень, ты что, до сих пор с девушками только за руки держишься? Не даёшь никому сорвать свой цветочек? Теперь понятно, почему тебя лиса выплюнула.

— Отравилась, — хихикнула Жу Синци.

Чжан Юшэнь не был девственником, на что они намекали, но объясняться с этим...

— А если будут последствия? Если она... понесёт? Ты просто сбежишь и не узнаешь?

— Ну и что? Разберётся как-нибудь. Женщины знают, как избавиться... — тут Люй Йонвэй прервался, видимо, вспомнив, что вслух о таких вещах говорить не следуетАборт считался преступлением, особенно если плод был мужского пола. — Найдёт способ, в общем, если захочет. Или повинится папеньке, мол, гуляла по саду, съела яблочко, а семечко возьми да и прорасти. — Он засмеялся собственной шутке. — Выдадут быстренько замуж, да и всё.

«Я ждала тебя, я так тебя ждала! — звенел в ушах Чжан Юшэня растерянный голос. — Тебе было всё равно, что со мной станет?»

Он сам не понял, как шагнул вперёд и со всей силы ударил кулаком в лицо Люй Йонвэя. Тот не удержался на ногах, упал навзничь. Рядом вскрикнула Мэй Линъюэ.

— Какого хрена?! — промычал Люй Йонвэй, прижимая ладонь к лицу. — Спятил?!

— Ну ты и тварь.

Больше Чжан Юшэнь ничего сказать не успел: сильные руки сжали его горло и рванули вверх, поднимая над землёй. Чжан Юшэнь захрипел, задёргался, вцепился в чьи-то пальцы, пытаясь разжать их, — братец Бали, неужели это братец Бали схватил его? — но они были словно железные и не поддавались. Жу Синци снова закричала, Чжан Юшэнь не разобрал, что именно. Он пытался опереться ногами хоть на что-то, но тщетно. Казалось, что шейные позвонки вот-вот разорвутся. Или ещё раньше чужие пальцы проломят ему гортань.

Люй Йонвэй, всё ещё держась за лицо, поднялся на ноги.

— Отпусти его! — разобрал Чжан Юшэнь крики Жу Синци. — Отпусти, дурак, ты же его убьёшь! Люй Йонвэй, скажи ему!

Сбоку мелькнула чёрная ряса — кажется, Сяо Янцзы тоже схватил братца Бали за руки, пытаясь разжать их. У Чжан Юшэня темнело в глазах. Он перестал царапать неумолимо сжимающиеся на горле руки и потянулся назад, чтобы схватить братца Бали за голову, а лучше — за глаза. Если бы удалось надавить на них, братец Бали мог бы отпустить его. Но тщетно. Пальцы лишь скользили по лысой голове.

— Отпусти! — закричала и Тао Цуйхуа. — Люй Йонвэй, что ты стоишь?! Скажи ему! Тебя он послушает!

Люй Йонвэй смотрел на Чжан Юшэня не отрываясь. Изучающе.

— Такой благородный господин, — протянул он. — Герой. Хорошо быть героем, когда ты самый сильный и с мечом, да?

Он говорил что-то ещё; Чжан Юшэнь не слышал. Звон в ушах заглушал все звуки, мир сузился до лица Люй Йонвэя с беззвучно шевелящимися губами. Руки больше не слушались, и он бессмысленно дёргал ими, уже не надеясь достать братца Бали. В груди невыносимо давило и болело. Вспомнилось, что рассказывали о повешенных, и на миг он малодушно понадеялся, что шея сломается раньше, чем наступит мучительная смерть от удушья. Как так получилось, неужели он умрёт сейчас, на глазах у всех? Почему никто ничего не делает, неужели они так и будут смотреть, как он умирает?!

Внезапно руки на его шее разжались. Чжан Юшэнь упал на колени, хрипя и втягивая воздух, закашлялся — горло резала острая боль. Когда в глазах слегка прояснилось, он поднял голову. Братец Бали растерянно топтался над ним; стоило ему снова потянуться к Чжан Юшэню, как посох в руках Сяо Янцзы с размаха ударил его по предплечью, а затем в живот. Братец Бали обиженно взвыл и попытался поймать посох. Сяо Янцзы отскочил, но недалеко.

— Отойди от него.

— Братец Бали, братец Бали, отойди! — наперебой кричали девушки. — Оставь их в покое, братец Бали!

Чжан Юшэнь попытался на четвереньках отползти прочь. Братец Бали возмущённо замычал и бросился следом. Что было дальше, Чжан Юшэнь не видел. Рука братца Бали скользнула по его спине, потом по щеке хлестнул подол рясы, раздался глухой удар, сдавленный вскрик и звук падения. Потом братец Бали взвизгнул и отрывисто закричал. Крик перешёл в кашель, затем в хрип, а потом вдруг смолк. И воцарилась тишина.

— Братец Бали? — дрожащим голосом позвала Жу Синци. Ответа не было. А потом раздался громкий, отчаянный визг.

Чжан Юшэнь, шатаясь, поднялся на ноги. Братец Бали лежал ничком, упав головой на ту самую доску с торчащими из неё наконечниками копий, которую Чэн Бэйбин только что отставил в сторону, отчаявшись уложить в короб. И по утоптанной земле под его шеей медленно расплывалось красное пятно.

Сяо Янцзы стоял перед ним, сжимая в руках посох. Чжан Юшэнь тронул его за плечо — тот не шелохнулся. Тогда Чжан Юшэнь обошёл его сам, заглянул в лицо и отшатнулся: бледный как смерть Сяо Янцзы смотрел прямо перед собой, на раскинувшегося на земле братца Бали. От вида его помертвевшего лица Чжан Юшэню стало страшно.

Жу Синци зажала себе рот рукой, затрясла головой, что-то бормоча. Тао Цуйхуа с Мэй Линъюэ вцепились в руки друг друга и застыли, как испуганные суслики.

— Замолчи! — крикнул наконец Люй Йонвэй, хотя Жу Синци уже не визжала. — Молчи! Бэйбин, что стоишь?! Помоги же!

Люй Йонвэй и Чэн Бэйбин перевернули братца Бали на спину. С первого взгляда было видно, что ему уже не помочь. Острые лезвия пронзили глаз и щёку, и кровь уже перестала течь из ран — сердце братца Бали больше не билось.

Сяо Янцзы попятился. Чжан Юшэнь схватил его за руку.

— Я убил, — прошептал Сяо Янцзы, не сводя глаз с тела братца Бали. — Я его убил.

Чжан Юшэнь вспомнил рассказ про три запрета монастыря святой Юэ Лао и хотел было сказать, что это не считается, потому что Сяо Янцзы спас ему жизнь, но из горла вырвалось только сипение.

— Сто раз тебе говорил, не разбрасывай свои ножи где попало! — закричал Люй Йонвэй на Чэн Бэйбина. Тот опустил голову, растерянно и беспомощно глядя на мертвеца. — А вы! Что вы наделали?! Вы его убили! Кто дал вам право?!

— Он меня убивал! — просипел Чжан Юшэнь через боль. — Он меня убивал, а ты смотрел!

— Он никогда никого не обижал! Ты сам виноват!

Тут на крыльцо выбежал хозяин постоялого двора, привлечённый криками, и Чжан Юшэнь понял, что этим утром они из города не уедут.

Удивительным стало то, что магистрат Вэй лично пришёл на постоялый двор, а не приказал доставить всех участников и свидетелей убийства в ямэнь. И даже тело сам осматривал: велел распахнуть на братце Бали халат, проверил тело и руки, на которых остались следы от ударов посохом, затем тщательно исследовал раны на голове и шее. Что он собирался там увидеть, подумал Чжан Юшэнь, он же не лекарь? Но осмотр магистрата удовлетворил, и он, выпрямившись, велел накрыть тело циновками. Служанка тут же принесла воды, омыть руки от скверны.

Опрос свидетелей проходил там же, во дворе. Стражники, пришедшие с магистратом, развели всех, кто присутствовал при убийстве, подальше друг от друга, чтобы не могли сговориться и соврать. Это было настоящим облегчением — Чжан Юшэнь уже успел подумать, что артисты могут выгораживать своего друга, солгав, что Чжан Юшэнь первым набросился на братца Бали. Тому было уже всё равно, но если они захотят, чтобы Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы заплатили за его смерть как за намеренное убийство… Но лгать никто не стал. Тао Цуйхуа с Мэй Линъюэ, всхлипывая и стараясь не смотреть на укрытое циновками тело, подтвердили, что братец Бали напал на Чжан Юшэня, когда тот ссорился с Люй Йонвэем. Что говорили остальные, Чжан Юшэнь не слышал, но Чэн Бэйбин выглядел таким виноватым, словно он специально подложил ту злосчастную доску на место, куда упал братец Бали. Чжан Юшэнь ему сочувствовал и надеялся, что парня никто не станет винить. Очевидно же, что это было случайностью.

Больше всего он беспокоился за Сяо Янцзы. Тот сидел между двумя стражниками, глядя в землю перед собой, и с тех, пор, как их развели на пару десятков шагов друг от друга, ни разу не взглянул на Чжан Юшэня. Ни слова не сказать, ни хотя бы взглядом поддержать. Чжан Юшэнь весь извёлся. Магистрат, которому вынесли удобный стул с подушками, начал опрос с тех, кто только видел драку, но не участвовал в ней, отпуская их одного за другим, а Чжан Юшэнь с Сяо Янцзы сидели и ждали. Может, в этом и была задумка. Чем дольше накручиваешь себя, страшась обвинения, тем быстрее во всём сознаешься. Но они и так не собирались ничего утаивать.

Когда магистрат наконец велел подвести к нему Чжан Юшэня, он старался держаться спокойно. Ему всего лишь надо было рассказать, что братец Бали действительно пытался убить его. Не просто напугать, а задушить или сломать шею. Сяо Янцзы спас ему жизнь. А падение было случайностью.

— Молодой господин Чжан. Жаль, что нам снова пришлось встретиться при таких неприятных обстоятельствах.

— И мне, — просипел Чжан Юшэнь.

Магистрат нахмурился, размышляя, а потом обернулся к помощнику. Как же его звали? В прошлый раз магистрат ведь называл имя.

— Дай молодому господину бумагу и тушечницу. Вы ведь можете писать?

Чжан Юшэнь кивнул. Бледный юноша передал ему лист бумаги и тушечницу с кистью. Писать на весу было невозможно, поэтому Чжан Юшэнь опустился на колени и пристроил тушечницу на земле рядом.

— Из-за чего вы подрались с Дай Шуяном, известным как братец Бали?

У братца Бали было настоящее имя? Как странно — узнать об этом только после его смерти.

«Мы не дрались, — написал Чжан Юшэнь. — Я ударил Люй Йонвэя. Братец Бали напал сзади и начал меня душить. Барышни просили его остановиться, но он не слушал. Брат Сяо ударил его, братец Бали отпустил меня, потом напал снова. Тогда брат Сяо оттолкнул его, и братец Бали упал на лезвия. Всё».

Писать старался убористо, чтобы не тратить бумагу. Магистрат прочитал его ответ с явным удивлением. Чжан Юшэнь забеспокоился: что там было не так? Кто-то всё же наврал, что они с братцем Бали подрались? Он жестом попросил вернуть бумагу и дописал: «Я уже начал терять сознание. Братец Бали не собирался меня отпускать».

— А из-за чего вы ударили Люй Йонвэя?

О нет, Чжан Юшэнь не собирался становиться тем, от кого господин магистрат узнает про увлечение дочери. Каким бы хорошим и справедливым человеком тот ни казался, тёплых чувств к свидетелю семейного позора у него не будет. Пусть узнает от кого-нибудь другого. А если повезёт и барышня Вэй отделается лишь разбитым сердцем, то лучше ему и вовсе не знать.

«Он недостойно поступил с женщиной».

Брови магистрата снова поднялись.

— С той, ради которой вы сразились с оборотнем?

Звучало-то как: «сразился»!

«Нет. С другой».

Магистрат помолчал, разглядывая бумагу.

— У вас красивый почерк, господин Чжан, — сказал он наконец. — Больше у меня вопросов нет.

Тут Чжан Юшэнь понял: до сих пор магистрат считал его если не бродягой, то в лучшем случае малообразованным наёмником. А почерк выдал и образованность, и привычку много писать. И, видимо, доверия к его словам это обстоятельство сильно прибавило.

Потом стражники отвели его обратно, а к магистрату подвели Сяо Янцзы. Магистрат спросил о чём-то. Сяо Янцзы замешкался с ответом, и один из стражников толкнул его в плечо. Магистрат жестом остановил его и спросил снова. Сяо Янцзы ответил — односложно, не поднимая взгляд. Чжан Юшэнь не слышал, о чём они говорили, и только по выражению лиц пытался догадаться: это расспрос или обвинение? Считает магистрат Сяо Янцзы убийцей или поверил, что это была случайность? Да какой из него убийца, он же монах, сам себя едва помнит от потрясения, за что его ещё наказывать-то…

Магистрат закончил расспрашивать Сяо Янцзы, подумал немного и встал.

— Я расследовал дело, — громко сообщил он. — Дай Шуян ввиду ущербности разума пытался убить господина Чжан Юшэня. Брат Сяо Янцзы предотвратил убийство. Смерть Дай Шуяна была случайной, не по злому умыслу. Брат Сяо Янцзы не понесёт наказание. Расходы на погребение Дай Шуяна будут возложены на его товарищей. После они вольны следовать куда хотят.

И всё, так просто? Чжан Юшэнь поглядел на магистрата с возросшим уважением. Вот может же человек делать своё дело как следует: не тянуть, не мариновать свидетелей, как редьку в уксусе, допрашивая и переспрашивая, а сразу во всём разобраться. И бумагу лишнюю не тратил. И даже штраф не взял… а, ну да, Сяо Янцзы — монах, откуда у него деньги.

Уходя, магистрат задержался возле Чжан Юшэня.

— Верно ли я понял, что вы собирались покинуть Далянь?

Чжан Юшэнь кивнул.

— Это хорошо. Постарайтесь не задерживаться.

Чжан Юшэнь напрягся. Что он имеет в виду?

— Вы же сказа…

— Вас здесь уже дважды чуть не убили, — усмехнулся магистрат. — Похоже, что наш город приносит вам несчастья. Не испытывайте судьбу.

Неужели он догадался, что речь шла о его дочери? Чжан Юшэнь уважительно поклонился, благодаря за совет. Ну и за снисходительность. Когда человек, обладающий властью, не портит тебе жизнь, это уже ценно.

Когда магистрат ушёл, Чжан Юшэнь наконец подошёл к Сяо Янцзы.

— Ну? Идём?

Тот поднял на него растерянный, непонимающий взгляд:

— Куда? Я же… убил.

Неужели он не слышал, как магистрат объявил своё решение? Всё так плохо?

— Можем… идти.

Сяо Янцзы заморгал, растерянно оглядел двор, словно только сейчас заметил, что магистрат и стражники ушли, а артисты сгрудились возле тела братца Бали и о чём-то переговариваются.

— Совсем? Или надо ещё что-то?

— Совсем.

— Что у тебя с голосом? Ох ты… — он потянулся пальцами к горлу Чжан Юшэня, и тот невольно отдёрнулся. — Прости. Тебе больно, да?

Чжан Юшэнь кивнул и потянул его за рукав к сумкам, которые они оставили возле бревна, когда ждали остальных. Сяо Янцзы поднял свою, закинул на плечо и снова остановился.

— А как же мы… надо же что-то сделать? С похоронами. Это же я виноват.

— Нет, — просипел Чжан Юшэнь, морщась от боли. — Не ты. С похоронами… решили.

И, поскольку Сяо Янцзы не двигался с места, так и повёл его за рукав со двора. Слава богам, тот не сопротивлялся.

Напоследок Чжан Юшэнь попытался поймать взгляд Тао Цуйхуа, но она стояла спиной. Что ж. Не судьба.

За городские ворота они вышли в молчании. Сяо Янцзы смотрел на дорогу перед собой, но выглядел при этом так, словно шёл вслепую. В другое время Чжан Юшэнь попытался бы разговорить его, но сейчас больше, чем на пару слов, был не способен, и он тоже шёл молча, проклиная Люй Йонвэя и своё больное горло.

Чтобы остановиться и перекусить, пришлось подёргать Сяо Янцзы за рукав и указать на поваленное дерево возле обочины, а потом похлопать себя по животу. Сяо Янцзы посмотрел на него так, словно не до конца понял, но послушно сошёл с дороги. Чжан Юшэнь достал из сумки мясо и лепёшку, прихваченные с постоялого двора, сунул ему в руки и нарочито внимательно смотрел, пока Сяо Янцзы наконец не начал есть. Только потом присоединился. Вернее, попытался присоединиться — от первого глотка горло сжало острой болью, и он закашлялся, выплёвывая недожёванный кусок лепёшки. Вот же незадача. Как ему теперь есть? Он откусил совсем маленький кусочек и начал тщательно жевать.

— Я больше не могу вернуться в монастырь, — произнёс Сяо Янцзы, доев свою долю. Чжан Юшэнь чуть было не выплюнул лепёшку снова. — Я ведь убийца.

— Ты не...

Сяо Янцзы вскинул руку, и Чжан Юшэнь умолк.

— Я знаю. Это было случайно. И я... Скажу правду: если бы ради того, чтобы защитить тебя, мне бы пришлось убить, даже зная, что человек умрёт, я бы это сделал. Но в нашем ордене запрещено убивать. Совсем, без исключений. Я не могу в нём остаться. Вот и всё.

— Твой наста... — Чжан Юшэнь закашлялся.

— Наставник Сяо скажет то же самое. Он... — голос Сяо Янцзы упал до шёпота. — Ему будет очень тяжело узнать об этом. Я его подвёл. Знаешь, это ведь он меня воспитывал. Ему было меньше, чем мне сейчас, когда он меня нашёл — это он меня нашёл, — и у него всегда было для меня время. Он учил меня, играл со мной. Я думал, что вырасту и стану таким же, как он. А теперь... Я не знаю, что делать.

Чжан Юшэнь остро жалел, что под рукой нет письменного прибора, и попытался как можно сильнее расслабить горло.

— Ешь, — едва слышно выдохнул он. — Не думай. Вернёшься. Узнаешь.

Сяо Янцзы кивнул, но вид у него по-прежнему был отсутствующий. Словно он слушал Чжан Юшэня, но не слышал его. Это пугало. И вызывало отчаяние. У Чжан Юшэня даже голоса не было, чтобы попытаться убедить Сяо Янцзы, что тот ни в чём не виноват. Что он такое говорит — уйти из монастыря? Это же его дом. Он с такой любовью рассказывал о нём, о братьях, о наставнике. Разве он сможет уйти? А если придётся, разве сможет примириться с этим? Он же не такой, как обычные люди, он вообще жизни вне монастыря не знает. Что такое это путешествие, когда ему всего лишь надо идти от храма к храму, не заботясь о том, где переночевать и как заработать денег на еду. Нет, ему никак нельзя уходить. Пусть они только вернутся в этот монастырь, а там Чжан Юшэнь уж всё объяснит настоятелю Сяо. Если тот хотя бы вполовину такой замечательный, каким Сяо Янцзы его описывал, он поймёт.

Следующие три дня были кошмаром. Чжан Юшэнь не мог говорить, Сяо Янцзы мог, но не хотел. Он всё так же смотрел лишь на дорогу, не обращая внимания ни на что больше — так непохоже это было на него прошлого, которого интересовало всё вокруг, от красивых ворот чьей-то усадьбы до уточек-мандаринок в пруду, мимо которого они шли. Теперь ему словно было всё равно. Чжан Юшэнь подозревал, что Сяо Янцзы почти не спит по ночам. Когда он засыпал, Сяо Янцзы лежал с закрытыми глазами, но не спал, и утром вставал первый. На прямой вопрос отвечал, что всё в порядке. Врал. Ничего у него не было в порядке.

Из-за больного горла Чжан Юшэнь не мог есть твёрдую пищу. Приходилось довольствоваться жидкой похлёбкой или кашей. Теперь с хозяевами постоялых дворов, где они останавливались, общался только Сяо Янцзы и, кажется, чуть оживал, когда нужно было позаботиться о Чжан Юшэне, объясняя, что ему нужна жидкая пища и что он не может разговаривать сам. Чувствовать себя бесполезным было неприятно, но в то же время Чжан Юшэнь радовался, что эта забота немного отвлекает Сяо Янцзы от переживаний. Он даже думал, не притвориться ли, что горло болит сильнее, чем на самом деле, чтобы Сяо Янцзы подольше заботился о нём. Но это было бы нечестно.

Когда они дошли до храма в Вэйшане, Чжан Юшэнь понадеялся было, что Сяо Янцзы помолится, поговорит с братьями, и ему станет легче. Но у самых ворот Сяо Янцзы вдруг замер, словно мертвец перед высоким порогом.

— Ты чего?

— Я не могу. — Сяо Янцзы смотрел на приоткрытые ворота с такой тоской, словно за ними навсегда скрылся его самый родной человек. — Я убийца. Мне нельзя.

— Даже войти... — Чжан Юшэнь закашлялся. Со вчерашнего дня такого не было, уже думал, что может говорить нормально, ну нет же. — Нельзя?!

— Можно. Но я... не имею права, — шёпотом закончил Сяо Янцзы. — Не могу.

Чжан Юшэню хотелось орать. Не на Сяо Янцзы — просто. Как мог Сяо Янцзы думать, что он недостоин войти в храм своего ордена? Он спас Чжан Юшэню жизнь! Он с такой любовью рассказывал про свой орден, про святую Юэ Лао, и из-за какой-то случайности — как он мог всего этого лишиться?! Что это за орден, где говорят о любви, о помощи, а потом отрекаются от своих братьев из-за того, в чём они не виноваты?

— Тогда жди. Я сам.

Во взгляде Сяо Янцзы мелькнуло удивление. Чжан Юшэнь не стал объяснять. Он решительно пересёк двор храма, поднялся по ступенькам и прошёл к алтарю. Зажёг благовония, опустился перед алтарём на колени. Он столько раз видел, как это делает Сяо Янцзы, что легко мог повторить.

Во славу святой Юэ Лао, покровительницы путников. Да благословит она всех, кто ищет её помощи. В память о Вань Шуяне, с благодарностью от братьев ордена, который он основал. Пусть знает, что монастырь, где он был настоятелем, даёт приют всем, кто в нём нуждается.

И за Сяо Янцзы, взмолился Чжан Юшэнь. Святая Юэ Лао, ты-то его знаешь. Вразуми его, сил нет смотреть, как он мучается. Если ты действительно такая добрая, как он рассказывал, разве ты не простишь его? Он же не виноват!

Святая Юэ Лао смотрела на Чжан Юшэня сверху вниз, как ласковая мать на несмышлёного ребёнка, и молчала.

На следующий день у Чжан Юшэня наконец-то перестало болеть горло, и он смог разговаривать, не срываясь на кашель. И он говорил — обо всём, что приходило в голову, лишь бы отвлечь Сяо Янцзы от дурных мыслей. Иногда тот не слушал, иногда отвечал невпопад, но чаще всё же откликался и хоть немного, но поддерживал разговор. Несколько раз даже улыбнулся — не так солнечно, как раньше, одними губами. Чжан Юшэнь не сдавался. Если ему всю дорогу придётся потратить на то, чтобы Сяо Янцзы повеселел, он будет только рад.

Но даже последняя, самая длинная часть их пути закончилась слишком быстро. В Наньлян, от которого до монастыря святой Юэ Лао было рукой подать, они могли бы прийти к вечеру и переночевать там, но Сяо Янцзы настоял на том, чтобы задержаться раньше, в небольшой деревеньке. Чжан Юшэнь сперва не понял, потом догадался: в городе Сяо Янцзы все знали. Начали бы приветствовать, спрашивать, где он был, хорошо ли прошло паломничество.

Так что в Наньлян они пришли рано утром, и Чжан Юшэнь сразу увидел холм, на вершине которого поблёскивали в лучах поднимающегося солнца крыши монастыря. Пока они шли через город, Чжан Юшэнь смотрел по сторонам, узнавая места, о которых слышал от Сяо Янцзы, и думал, что, если бы всё сложилось иначе, — тот сейчас рассказывал бы обо всём, на что падал взгляд. То и дело кто-то махал им или здоровался, Сяо Янцзы отвечал, но кем были эти люди, Чжан Юшэню оставалось лишь угадывать. Конечно, все здесь знали Сяо Янцзы. В небольшом городке иначе не могло быть.

Дорога к холму, на котором стоял монастырь, сперва вела по задворкам города, затем спускалась через луг к реке и, преодолев её по деревянному мосту, исчезала в лесу. Она была широкой и утоптанной, с колеями от тележных колёс. Чжан Юшэнь вспомнил, как Сяо Янцзы рассказывал про свою мать, взбирающуюся на холм лесной тропинкой с младенцем на руках. Похоже, с тех пор многое изменилось.

Чем ближе они подходили к монастырю, тем медленнее шёл Сяо Янцзы. У подножия холма и вовсе остановился, глядя на утоптанную землю так, словно она вот-вот провалится у него под ногами прямо в Диюй. Чжан Юшэнь тронул его за руку:

— Идём?

Сяо Янцзы кивнул, словно очнувшись, и медленно двинулся вверх.

Над широкими деревянными воротами вились, щебеча, ласточки; два гнезда лепились тут же, под верхней балкой. Сяо Янцзы поднял на них взгляд и улыбнулся.

— Они здесь каждый год выводят птенцов. С тех пор, как построили монастырь. Я тебе говорил…

Он не закончил и опустил голову, усмехнувшись, но Чжан Юшэнь догадался. Два десятка лет назад монахи не особо раздумывали над именем для подкидышаИмя Сяо Янцзы означает буквально «Маленькая Ласточка».

Чжан Юшэнь подошёл к приоткрытым воротам, ожидая, что Сяо Янцзы войдёт первым, но тот не трогался с места.

— Ну что ты?

— Я... — Сяо Янцзы дернулся было к воротам, но остался стоять на месте. — Я не знаю. Может быть, мне уже нельзя.

Чжан Юшэнь решил, что с него достаточно.

— Если ты не войдёшь туда сам, я внесу тебя на руках. Выбирай.

Сяо Янцзы изумлённо взглянул на него, но всё же сделал шаг вперёд. Чжан Юшэнь толкнул ворота — они легко поддались. Сяо Янцзы медленно подошёл и вновь остановился. Дальше дело было за малым: Чжан Юшэнь взял его за руку, распахнул ворота и попросту затащил Сяо Янцзы во двор монастыря.

Со стороны большого храма, высящегося перед ними, доносились голоса, но двор был почти пуст. Лишь монах в чёрной рясе подметал мощёную площадку перед лестницей. Услышав шаги, он обернулся, и удивление на его лице мгновенно сменилось радостью:

— Янцзы!

Ладонь Сяо Янцзы задрожала в руке Чжан Юшэня. Он издал странный сдавленный звук, и когда Чжан Юшэнь обернулся, то увидел, что лицо Сяо Янцзы исказилось, словно от мучительной боли, и весь он дрожит.

— Наставник, — всхлипнул Сяо Янцзы и, пошатнувшись, упал на колени.

Метла ещё катилась, гремя, по камням дворика, а настоятель Сяо уже стоял на коленях рядом с Сяо Янцзы, обнимая его. Сяо Янцзы рыдал, уткнувшись в его плечо и крепко сжимая рясу в трясущихся кулаках.

Прошло немало времени, прежде чем Сяо Янцзы сумел наконец успокоиться, поздороваться с наставником как положено и представить ему Чжан Юшэня. Настоятель Сяо оказался довольно молодым ещё мужчиной (Чжан Юшэнь так долго представлял его почтенным старцем, что пропустил мимо ушей упоминание, что, когда Сяо Янцзы подкинули к воротам монастыря, настоятель был совсем юным), ничем не выделявшимся среди остальных монахов, кроме того, что все его слушались. Один из них предложил Чжан Юшэню проводить его в кухню («Вы, наверное, хотели бы позавтракать, а наставник пока поговорит с Янцзы»), и Чжан Юшэнь, хотя не собирался оставлять Сяо Янцзы, всё же послушался. Там ему вручили миску каши и ещё горячую лепёшку. Проводивший его в кухню монах, представившийся братом У, возился с посудой, переставляя её с места на место, и поглядывал на Чжан Юшэня с явным любопытством.

— А вы давно знакомы с Янцзы? — не выдержал он наконец.

Чжан Юшэнь прикинул про себя.

— Почти два месяца.

Всего два месяца! А казалось, что не меньше года прошло с тех пор, как молодой монах во дворе трактира выпрямился, отряхивая руки от угля, и, улыбнувшись, сказал: «Я брат Сяо Янцзы из монастыря святой Юэ Лао. Можем ехать?» А Чжан Юшэнь не знал тогда, куда идти и что делать, и меньше всего ожидал, что пройдёт вместе с этим монахом такой долгий путь.

Брат У почти перестал делать вид, что его интересуют исключительно чашки и плошки.

— Мне показалось, Янцзы был чем-то расстроен.

— Я не буду сплетничать, — сразу сказал Чжан Юшэнь.

Брат У вздохнул.

— Не подумайте дурного. Я беспокоюсь.

Это Чжан Юшэнь мог понять.

— Надеюсь, разговор с наставником ему поможет.

— Тогда расскажите хоть что-нибудь. Всё лучше, чем молча ждать. Мы здесь все волновались за Янцзы, знаете ли. Надеюсь, его путешествие было успешным.

Чжан Юшэнь подумал и начал рассказывать о том, как Сяо Янцзы заставил его жениться на призраке Мин Ли. В изложении Сяо Янцзы эта история наверняка оказалась бы не такой красочной, какой она была для Чжан Юшэня.

Пока он рассказывал, на кухню заглянули ещё двое монахов, пришлось повторить для них с самого начала. Потом настала их очередь. Сяо Янцзы рассказывал про монастырь, но больше про настоятеля или про братьев; теперь Чжан Юшэнь слушал истории о том, каким Сяо Янцзы был в детстве и юности, и совсем не удивлялся. Именно таким он его и представлял. Любящим монастырь, как дом, и братьев, как семью, любимым и опекаемым. Все, кто был хоть на десяток лет старше, участвовали в его воспитании и обожали Сяо Янцзы, как младшего ребёнка в семье, — это звучало в каждом рассказе.

Сяо Янцзы не сможет от этого отказаться. И они не смогут отказаться от него. Всё это просто недоразумение, и оно решится, как только Сяо Янцзы поговорит с настоятелем. Надо просто подождать.

Ждать пришлось долго. Уже в горле стоял выпитый чай, уже Чжан Юшэнь успел поверить, что у Сяо Янцзы всё будет хорошо, разувериться и поверить снова. Один из братьев предложил показать ему монастырь; Чжан Юшэнь отказался, потому что если кто и должен был это сделать, то только Сяо Янцзы. Вместо этого отправился гулять сам, уточнив сперва, есть ли места, куда посторонним заходить не положено. Монастырь был большим, с несколькими храмами, домом для паломников и отдельным — для монахов. Низкие сосны, покрывающие холм, понизу заросли цветущими кустами рододендронов. В просветах между ветвями был виден лежащий в низине Наньлян — как на ладони, а с другой стороны холма — далёкие горы с примётанными снегом вершинами.

Он нашёл место, откуда особенно хорошо смотрелись горы, и устроился на корнях кряжистой сосны. Вид был красивый. Всё вокруг было красиво, хотя монастырь оказался довольно скромным и по убранству заметно уступал другим, какие Чжан Юшэнь видел в больших городах — все в золоте, цветной росписи и изысканной резьбе. Вот, значит, каким был мир Сяо Янцзы. Сосны, чистые дорожки, храмы и голоса братьев. Город внизу и горы вдали. Если бы они не согласились тогда присоединиться к артистам, если бы Чжан Юшэнь не поругался с Люй Йонвэем, если бы они что-то сделали иначе, — город и монастырь на горе стали бы частью и его, Чжан Юшэня, мира.

Под этой сосной его и нашёл Сяо Янцзы. Услышав, что кто-то идёт, Чжан Юшэнь обернулся и тут же вскочил на ноги. Глаза у Сяо Янцзы были красные и опухшие, нос тоже покраснел, но в остальном он выглядел гораздо лучше, чем в последние дни.

— Ну что?!

— Я… — Сяо Янцзы сглотнул, сжал губы; Чжан Юшэню показалось, что они дрожат. — Мне придётся уйти из монастыря.

— Что?! Подожди, ты же сказал наставнику…

— На пять лет, — прервал его Сяо Янцзы. — Через пять лет я смогу вернуться.

Мгновенное облегчение — не изгнали! — быстро уступило место праведному возмущению:

— Но ты же не виноват! Ты не хотел убивать! Почему тебя вообще наказали…

— Потому что я убил. — Сяо Янцзы уже говорил спокойно, хотя его пальцы крепко сжимали края рукавов. — Юшэнь, это недолго. Всего пять лет. Это… почти ничто.

«Не ничто, а целых пять лет», — не согласился про себя Чжан Юшэнь, но Сяо Янцзы говорить не стал. Конечно, это лучше, чем изгнание. Но пять лет! Это же почти четверть его жизни. Так много.

— Я пойду соберусь… попрощаюсь, — добавил Сяо Янцзы. — Наставник Сяо хочет поговорить с тобой. Если не возражаешь.

Чжан Юшэнь сразу почувствовал себя неуютно. О чём это им говорить? Но, разумеется, кивнул:

— Конечно. Где мне его найти?

— Я тебя провожу. Идём.

Сяо Янцзы провёл его в маленький внутренний дворик одного из храмовых помещений. Настоятель Сяо ждал их; он кивком поблагодарил Сяо Янцзы, и тот сразу ушёл. Чжан Юшэнь уважительно ждал, пока настоятель обратится к нему. Впрочем, образ доброго и любящего наставника, едва ли не живого святого, сложившийся у него в голове по рассказам Сяо Янцзы, уже начал рассыпаться. Такой не выгнал бы своего воспитанника из монастыря на пять лет.

— Молодой господин Чжан, — сказал настоятель Сяо. — Янцзы успел немного рассказать о вас. Жаль, что нам пришлось познакомиться… вот так.

Чжан Юшэнь тут же забыл о том, что с настоятелем целого монастыря следует разговаривать уважительно.

— Почему вы выгнали Сяо Янцзы? Он же не хотел убивать того парня. Он мне жизнь спас! Ему надо было стоять и смотреть, как меня убивают, да? Это было бы правильно?

— Конечно, нет.

— Тогда что же?!

Настоятель поднял глаза к небу.

— Первым правилом монастыря было запрещено убивать, — негромко сказал он. — Потом прибавлялись и убирались другие, но это всегда было неизменным. При любых обстоятельствах, даже защищаясь. Допустим, я решу, что Сяо Янцзы всё сделал правильно, и скажу ему: «Всё в порядке, ты убил. Но это ничего, возвращайся в монастырь и живи как прежде». Как вы думаете, молодой господин Чжан, он смог бы послушаться и продолжать жить здесь как ни в чём не бывало?

Чжан Юшэнь не нашёлся с ответом.

— Не смог бы, — кивнул настоятель, словно услышав его ответ. — Вот зачем нужны эти пять лет. Это не наказание. Это…

— Искупление, — закончил за него Чжан Юшэнь.

Настоятель улыбнулся, и в этот момент Чжан Юшэнь мог бы поклясться, что они с Сяо Янцзы действительно родственники.

— Да. И ещё, только не говорите ему… Янцзы будет полезно узнать мир за стенами монастыря. Не в паломничестве, а обычную жизнь обычного человека. Я никогда не стал бы навязывать ему это, но раз так получилось — пусть воспользуется шансом. Большинство из нас стали монахами осознанно; те, кого привели родители в юности, хотя бы помнят детство в родном доме. Но Янцзы никогда не знал иной жизни, кроме монастырской. Он ведь вам рассказывал?

— Да.

— Идти по пути просветления — благо, но приходится признать, что мы все люди. Говорят: если слишком быстро бежать по пути дао, проскочишь мимо цели. Бывает, что человек на склоне лет осознаёт, что заставлял себя идти неправильным путём, но молодость уже прошла и того, о чём он мечтал в глубине сердца, у него никогда не будет. Я не желаю такой участи Янцзы. Если он вернётся через пять лет и твёрдо решит остаться в монастыре — я буду счастлив. Если решит уйти… тоже счастлив. Я хотел попросить вас присмотреть за ним, но, вероятно, обижу этой просьбой?

Чжан Юшэнь невольно улыбнулся:

— Ещё как обидите.

— Тогда не стану, — улыбнулся и настоятель. — Я рад, что Янцзы встретил вас. Это явно было благословением святой Юэ Лао. И вот ещё… Насчёт того, что вас беспокоит. Кровь оборотня. Не переживайте. Всё будет хорошо. Янцзы правильно сказал: если бы она навлекла на вас проклятие, оно бы уже проявилось. Считайте, что боги охранили вас.

Когда только Сяо Янцзы успел рассказать? У него и без того было о чём говорить с наставником: его путешествие, убийство, пять лет впереди, неизвестно где, вдали от родных мест и всех, кого он знал… А он всё же нашёл время, чтобы побеспокоиться о Чжан Юшэне. Заметил, значит, что тот переживает, хотя и старается не показывать.

— Спасибо. Я действительно… боялся. Думал, он не знает.

Настоятель понимающе кивнул. Он, конечно, знал Сяо Янцзы гораздо лучше.

— Спасибо, — повторил Чжан Юшэнь. — Не бойтесь за него. Обещаю, я приведу его сюда через пять лет живым и здоровым.

— Если он захочет прийти, — поправил настоятель, и Чжан Юшэнь уловил в его словах едва заметный страх. Нельзя прогнать близкого человека, даже ради его блага, и быть уверенным, что он поймёт и захочет вернуться. Можно только надеяться.

— Приведу в любом случае, — сказал он. — Я же обещал. А дальше уж пусть решает.

Настоятель ушёл — видимо, тоже попрощаться с Сяо Янцзы, пока тот собирался. Чжан Юшэнь вышел во двор перед главным храмом и нашёл себе хорошую чистую ступеньку, чтобы посидеть и подождать. Появилась мысль всё-таки зайти в храм, но Чжан Юшэнь решил, что без Сяо Янцзы не стоит, а тому, наверное, будет уже не до прогулок по монастырю. Ладно. Значит, через пять лет.

Он был готов ждать сколько угодно долго, не жалуясь, потому что для него время было просто временем, ни на что более не нужным, а для Сяо Янцзы — прощанием с братьями и наставником перед долгой разлукой. Но Сяо Янцзы появился довольно скоро. На нём была простая одежда с чужого плеча, уже поношенная, а сумка на плече и посох остались теми же.

— А одежда откуда? — спросил Чжан Юшэнь первое, что пришло в голову.

Сяо Янцзы пожал плечами, неловко одёрнул рукава — новый наряд был ему непривычен.

— У нас есть небольшой запас. Люди жертвуют для паломников. В дороге всякое может случиться. Странно выглядит, да?

— Хорошо выглядит. Ты привыкнешь. Ну что, идём?

Сяо Янцзы кивнул и медленно зашагал к воротам. На храм и братьев, которые наверняка наблюдали за ним из какого-нибудь окна, не оборачивался. Чжан Юшэнь закинул на плечо свою сумку и пошёл следом.

Выйдя за ворота, Сяо Янцзы остановился. Чжан Юшэнь тоже, вопросительно поглядел на него:

— Ну что? Забыл что-то?

— Я не знаю, — прошептал Сяо Янцзы, глядя на дорогу перед собой. — Не знаю, куда идти.

От его растерянного, беспомощного вида у Чжан Юшэня защемило в груди. Он взял Сяо Янцзы за руку и сжал его ладонь в своей.

— Идём, — сказал он и шагнул вниз по склону, потянув Сяо Янцзы за собой. — Я поведу.