Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Ацуши медленно шел по осеннему парку. Его ноги сами привели его сюда — в место, где он когда-то находил умиротворение. Над головой шелестели золотые листья гинкго, время от времени срываясь с ветвей и опускаясь на землю, словно угасшие искры. Закат окрасил небо в приглушенные розовые и оранжевые тона. Но, несмотря на теплоту пейзажа, внутри него царила ледяная пустота.

Он остановился у скамейки под высоким деревом, листья которого уже осыпали землю тонким золотым ковром. Медленно сел, достал термос и фарфоровую чашку, серебристо серую, с блестящими серебряными звездами — одну из первых вещей, купленных им на первую зарплату в Агентстве. Эта мелочь должна была приносить радость, но сейчас в ней не было утешения.

Руки, чуть дрожащие от ветра и внутреннего напряжения, осторожно налили чай. Хризантемовый аромат заполнил воздух, мягкий и успокаивающий, как слабое эхо чего-то светлого, давно ушедшего. Обхватив чашку ладонями, он попытался впитать её тепло, но ощущал только холод — не снаружи, а внутри.

Его взгляд скользил по осеннему пейзажу, но он не замечал ни красоты падающих листьев, ни бликов заката на воде в пруду неподалеку. Мысли, подобно хищным теням, вновь и вновь возвращались к моменту, от которого он пытался сбежать.

К тому проклятому кораблю.

Акутагава. Этот образ горел в его памяти, не уступая реальности. Он казался настолько ярким, что затмевал все вокруг. Ацуши мог бы поклясться, что чувствует запах его крови и слышит холодное звяканье металлического лезвия.

Смерть брюнета, его обещание, эта короткая, невозможная встреча… Все это врезалось в сознание, как неотвратимый рок. Даже теперь, зная, что Акутагава жив, он не мог избавиться от гнетущего чувства вины.

Он вспомнил, как мафиози в последний раз встретил его взгляд. Тот момент был полон боли, отчуждения и решимости. Тогда, на корабле, Ацуши понял, что их враг, Фукучи, превосходил их обоих. Слишком опытный, слишком сильный. И он — слабый, дрожащий, беспомощный — не смог стать равным Акутагаве.

Брюнет принял смертельный удар на себя. Заставил его сбежать, насильно вытолкав в безопасное место. Даже сейчас Ацуши не мог забыть, как тот, покрытый ранами, потащил его прочь, не давая шанса остаться и сражаться рядом.

Он должен был быть сильнее. Тогда бы его напарнику не пришлось…

Память подбрасывала осколки той сцены. Алую кровь на белоснежной рубашке Акутагавы. Его холодный взгляд, в котором, несмотря ни на что, теплилась тень надежды.

И ту улыбку.

Прощальную.

Он никогда не думал, что сможет увидеть её, но тем более — в такой момент. Это была лёгкая, почти мимолётная улыбка, которую он однажды попросил у брюнета. Улыбка, что была подарком и прощанием одновременно.

“Почему?”

Мысль эта вновь пронзила его. Он не мог понять, что двигало Акутагавой. Почему тот выбрал смерть, а не возможность выжить ценой жизни Ацуши? Почему он настоял на этом, даже усмехаясь перед самой гранью?

“Беги скорее, дурак.”

Этот голос вновь раздался в голове, резкий, пропитанный привычной издёвкой. Но на этот раз в нем было что-то иное. Тёплое.

Ацуши сжал чашку сильнее. Его пальцы задрожали. Он закрыл глаза, стараясь удержать слёзы, которые подступили к горлу.

Он ненавидел это чувство беспомощности, отчаяния. А осень вокруг — такая красивая, такая совершенная — казалась ему лишь декорацией к неизбежной трагедии.

— Эй, малыш, ты вообще дышишь? — прозвучал низкий, слегка насмешливый голос рядом с ним.

Блондин вздрогнул и резко открыл глаза. Он поднял взгляд и увидел перед собой мужчину с рыжими волосами, одетого в длинное пальто. Незнакомец стоял всего в шаге от него, держал в руке чашку кофе, а лёгкий осенний ветер играл с его причёской.

— Ну? — продолжил мужчина, приподняв одну бровь. — Ты так застыл, что я уже подумал, не решил ли ты стать статуей в этом парке.

Рыжеволосый рассмеялся коротким, слегка хрипловатым смехом, а затем бесцеремонно сел рядом с ним на скамейку.

— Что это с тобой? — небрежно бросил он, ставя свою чашку рядом.

Ацуши, всё ещё ошарашенный, быстро отвёл взгляд, чувствуя, как его щеки начинают теплеть.

— Ничего… Всё в порядке, — пробормотал он, пытаясь улыбнуться. Но его голос прозвучал настолько неубедительно, что даже сам он не поверил в свои слова.

— «Всё в порядке», — передразнил рыжеволосый, запрокинув голову. — Так говорят только те, у кого, как раз, всё совсем не в порядке.

Ацуши промолчал, уткнувшись взглядом в свою чашку.

— Ну ладно, не хочешь говорить — твоё дело, — продолжил мужчина, чуть откинувшись назад и вытягивая ноги. Он смотрел на золотую листву, будто это была его главная цель. — Осень красивая, правда? Легче забыть про дерьмо, когда вокруг такие пейзажи.

Ацуши по-прежнему молчал, но его взгляд ненадолго дрогнул. Рыжеволосый заметил это и усмехнулся.

— Хм. А что за чай у тебя? — спросил он, кивнув в сторону чашки.

— Хризантемы, — тихо ответил Ацуши, машинально обхватив ладонями фарфор.

— Хризантемы, говоришь? — мужчина усмехнулся чуть шире. — Ну ты гурман, парень. Знаешь, этот чай — штука сезонная. Лёгкий, с медовым привкусом. Я, правда, больше по крепкому алкоголю, но пробовал его.

Он сделал паузу и взглянул на Ацуши.

— Благодаря одному знакомому, — добавил он, глядя на молодого человека так, будто намеренно выжидал реакции.

Ацуши приподнял голову, насторожившись.

— Знакомому?

— Да, Акутагаве, — спокойно произнёс мужчина.

Имя ударило Ацуши по нервам. Его пальцы крепче сжали чашку, дыхание стало чуть тяжелее. Он поднял на собеседника взгляд, в котором смешались напряжение и неуверенная надежда.

— Вы… вы знали его?

Рыжеволосый хмыкнул и чуть склонил голову вбок.

— Знал? Знаю. Мы с ним работали бок о бок довольно долго. Если уж на то пошло, он мой подопечный. Так что да, парень, я знаю Акутагаву.

— Подопечный? — переспросил Ацуши, чувствуя, как в его груди всё сильнее сжимается. — В Мафии?

— Угу, в Мафии, — невозмутимо подтвердил мужчина, глядя куда-то вдаль. — Накахара Чуя, если ты не в курсе.

Имя и титул быстро сложились в сознании Ацуши. Он слышал об этом человеке от Дазая. “Божественная кара Мафии.” Один из самых опасных, жестоких и сильных исполнителей.

Но взгляд Чуи был неожиданно мягким, и в его тоне не было угрозы.

— А ты, должно быть, и есть тот самый оборотень, за которого давали семь миллионов, — продолжил Чуя, чуть ухмыльнувшись. — Что ж, теперь понятно, почему ты так погрустнел.

Ацуши открыл было рот, но не нашёл слов. Чуя заметил это и слегка прищурился.

— Ты явно беспокоишься о нём, — заключил он, голос стал чуть тише, но не менее уверенным.

— Нет… То есть, да, — Ацуши нервно сглотнул и, после паузы, честно добавил: — Просто интересно, как он… себя чувствует.

Чуя молча смотрел на него несколько секунд, а затем медленно улыбнулся, но улыбка эта не была насмешливой. Скорее, усталой.

— Как себя чувствует? — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Жив, если ты об этом. Но, скажу честно, этот бедный ребенок не знает, как чувствовать.

Ацуши смотрел на него, не отрываясь.

— Но ты это и так знаешь, да?

Последняя фраза звучала так, будто Чуя говорил не только об Акутагаве, но и о себе. Мужчина  поставил чашку на скамейку и скрестил руки на груди, его взгляд всё ещё был направлен на золотую листву вокруг.

— Ты всегда так много думаешь? — спросил он, бросив короткий взгляд на Ацуши.

Тот снова вздрогнул от неожиданного вопроса, но в этот раз не стал отрицать очевидное.

— Наверное, — тихо ответил он, слабо улыбнувшись, но его голос звучал глухо.

Чуя усмехнулся и покачал головой.

— Знаешь, когда я впервые начал работать с Мафией, у меня тоже была дурная привычка всё обдумывать. Каждый шаг, каждое слово, каждый взгляд — будто от этого хоть что-то менялось.

— И вы… перестали? — Ацуши не смог скрыть удивления.

— Ха, да не то чтобы совсем, — хмыкнул Чуя. — Но я понял, что зацикливаться на мыслях — это всё равно что ходить по кругу. Чем больше копаешься, тем меньше шансов вылезти.

Ацуши промолчал, опустив взгляд на чашку.

Чуя, глядя на него, вздохнул, словно сдаваясь.

— Ладно, давай честно. Ты выглядишь так, будто тебя переехал грузовик. Угадай, кто или что стало причиной?

Ацуши замялся, не находя, что сказать. Он прекрасно знал, что разговор идёт в сторону, которую он хотел бы избежать, но Чуя, кажется, был настроен выяснить правду.

— Слушай, — продолжил Чуя, его голос стал чуть мягче. — Я знаю, что ты думаешь о нём. О нём и о том, что произошло.

Ацуши замер, его пальцы крепче сжали чашку.

— Акутагава… он ведь вернулся, — начал Чуя, бросив взгляд в сторону, будто обдумывая, что сказать дальше. — Живым. Чего никто не ожидал. Даже он сам.

Ацуши поднял взгляд, его глаза расширились.

— Он… вернулся? — переспросил он, хотя знал это лучше всех.

— Вернулся, — подтвердил Чуя. — Но… стал другим.

Он задумался на мгновение, затем добавил:

— Он всегда был непростым, это ты и сам знаешь. Одиночка. Но раньше он хотя бы пытался… держаться своей команды. Теперь же… он стал ещё более отстранённым.

Ацуши напрягся, чувствуя, как эти слова медленно, но уверенно оседают у него в груди.

— Что вы имеете в виду? — тихо спросил он.

Чуя взглянул на него краем глаза, его выражение стало серьёзным.

— Это сложно объяснить. Словно он существует где-то на границе. Стоит на берегу реки и смотрит на другой, но не собирается переправляться.

Эти слова ударили Ацуши сильнее, чем он ожидал.

— Он… не держится за свою команду? — его голос был едва слышен.

— Нет, не сказал бы, что совсем, — ответил Чуя. — Но раньше он хоть немного старался… А сейчас будто решил, что это больше не его дело.

Ацуши отвёл взгляд, его руки задрожали, когда он крепче сжал чашку.

— Почему? — выдохнул Ацуши, почти не осознавая, что сказал это вслух.

— Ты спрашиваешь это у меня? — Чуя наконец посмотрел на него. — Может, ты лучше меня знаешь, почему он стал таким.

Ацуши опустил взгляд, его руки задрожали. Алый поток крови, лёгкая улыбка Акутагавы, звук металла, разрезающего воздух… Всё это ожило перед глазами, вызывая болезненное жжение в груди.

— Потому что он умер из-за меня, — прошептал он.

Чуя не стал отвечать сразу. Он только посмотрел на Ацуши чуть дольше, чем обычно, будто пытаясь понять, насколько глубока эта вина, которую тот чувствует.

Ацуши, не замечая реакции рыжеволосого, продолжал крутить в голове всё услышанное. Теперь это был не просто груз вины, который он носил в себе. Это был вызов. Он вдруг осознал, что должен сделать.

“Если раньше он не позволял себе строить связи, потому что думал, что скоро умрёт, то теперь у него нет этой причины. Но вместо того чтобы жить, он отстраняется ещё больше.”

В его сердце разгоралось что-то новое — неистовое желание вырвать Акутагаву из этого мрака. Вернуть ему веру, дать понять, что жизнь не просто продолжается, но ещё может быть наполнена большим смыслом, чем отчаянное желание доказать свою ценность в глазах Дазая.

“Если я не помогу ему, то кто?”

Чуя, заметив, как Ацуши замыкается в себе, чуть наклонился вперёд, подаваясь ближе, но сохраняя непринуждённость.

— Знаешь, малыш, — начал он спокойно, с лёгкой, почти незаметной улыбкой, — если хочешь, давай завтра вечером прогуляемся. Осенью парк выглядит лучше всего, да и чай на свежем воздухе всегда вкуснее.

Ацуши поднял на него взгляд, немного удивлённый таким предложением.

— Прогуляться? — переспросил он, будто не до конца понял смысл сказанного.

— Ну да, — кивнул Чуя, облокотившись на спинку скамейки. — Выпьем чего-нибудь тёплого, поговорим. К тому же я всё ещё не поблагодарил тебя за то, что вернул мой кошелёк. Надо же отплатить за такую услугу.

Ацуши чуть улыбнулся, неловко глядя в сторону. Он вспомнил, как неделю назад случайно нашёл кошелёк Чуи в баре и вернул его хозяину. Тогда всё началось с короткого «Спасибо», а закончилось разговором, который внезапно перерос в знакомство. Но сейчас, встретив его в парке, Ацуши не сразу узнал этого человека.

Рыжеволосый, внимательно наблюдая за ним, добавил чуть мягче:

— Это… что-то вроде благодарности. Так что не думай, что я тебя просто так в свою компанию зову.

Ацуши чуть растерянно кивнул.

— Хорошо… — сказал он тихо, но в его голосе слышалось едва заметное облегчение.

Чуя усмехнулся и, на мгновение задумавшись, посмотрел куда-то вдаль.

— Кстати, если тебе интересно, могу подсказать пару чаёв, которые нравятся Рюноске, — заметил он как бы между делом.

Имя брюнета заставило Ацуши вновь поднять на него взгляд. В его глазах отразились и волнение, и интерес.

— Правда? — спросил он, почти шёпотом, будто боялся, что это предложение окажется шуткой.

— Конечно, — подтвердил Чуя, его усмешка стала чуть шире. — Этот парень знает о чаях больше, чем любой нормальный человек. Даже когда я был его наставником, он мог часами обсуждать их с такой серьёзностью, будто это самое важное в мире.

Ацуши неожиданно улыбнулся. Это была тихая, скромная улыбка, но в ней отражалось искреннее чувство благодарности.

— Спасибо, — тихо сказал он.

Чуя отмахнулся, как будто это было несущественно.

— Да ладно. Это всего лишь чай. Ну что, завтра здесь, в это же время?

Ацуши, немного поколебавшись, на этот раз кивнул увереннее.

— Да, договорились.

Чуя поднялся, поправляя ворот пальто, и бросил на него последний взгляд.

— Только не вздумай завтра снова сидеть тут с таким видом, будто тебе некуда идти, — сказал он, его тон был чуть строгим, но неожиданно тёплым. — Завтра увидимся, малыш.

Он ушёл, оставив за собой лёгкий запах кофе и тихий шорох листвы под ногами. Ацуши провожал его взглядом, чувствуя, как в груди становится чуть легче. Это предложение — столь простое, но наполненное заботой, — оставило у него тёплое чувство, будто он впервые за долгое время не один.

Отпив немного остывшего чая, Ацуши закрыл глаза и позволил себе ненадолго забыть о вине, которую он чувствовал. Завтрашняя встреча теперь казалась ему чем-то важным — шагом вперёд, которого он так отчаянно искал.

***

Тёплый свет от ламп в маленьком кафе отражался в чашке горячего чая, который Ацуши осторожно держал обеими руками. Перед ним стояла тарелка с каким-то десертом, к которому он ещё даже не притронулся. Чуя, напротив, откинулся на спинку стула, в одной руке держа чашку с кофе, а другой задумчиво крутя в пальцах новую заколку, украшенную резными кленовыми листьями.

— Вам идёт, — заметил Ацуши, слегка смущённо улыбаясь.

— Конечно, идёт. У меня хороший вкус, — самодовольно ответил Чуя, оглядев заколку, прежде чем бросить взгляд на белую деревянную канзаши, лежащую рядом с чашкой Ацуши. — А вот тебе, если хочешь носить этот подарок, придётся поработать над причёской.

Ацуши нахмурился, его пальцы слегка сжали чашку.

— Вы серьёзно? У меня нормальная стрижка.

Чуя хмыкнул и, отпив кофе, чуть склонил голову набок.

— Нормальная? Это больше похоже на напоминание о том, что тебе пришлось пережить. Ты не обязан тащить этот багаж с собой дальше. Отпусти волосы, Ацуши. Может, пора позволить себе что-то новое.

Эти слова застали блондина врасплох, но прежде чем он успел возразить, Чуя сменил тему:

— Кстати, я тут подумал. Ты ведь хочешь помочь Акутагаве, верно?

Ацуши напрягся, чувствуя, как его лицо слегка краснеет.

— Да… — ответил он после короткой паузы.

— Ну так вот. Проблема Акутагавы не только в том, что он отстраняется. Его команда — Чёрные Ящерицы — всегда была готова за него в огонь и воду, но он никогда не давал им возможности стать чем-то большим, чем просто инструментами.

Чуя поставил чашку на стол и скрестил руки на груди.

— Если хочешь помочь ему, тебе нужно начать с них. Заставь эту команду поработать с Агентством. Пусть увидят, как можно быть ближе друг к другу, оставаясь профессионалами. Это перемирие — идеальная возможность.

Ацуши удивлённо вскинул брови.

— Ты думаешь, они согласятся работать с нами?

— С тобой — возможно. Ты не похож на остальных. Они будут осторожны, но если ты проявишь себя, это может стать началом чего-то большего.

Ацуши замолчал, размышляя над словами Чуи. Впервые за долгое время он чувствовал, что перед ним открывается конкретный путь, который действительно может помочь Акутагаве.

Чуя тем временем усмехнулся и, поддразнивая, добавил:

— Но для начала реши, куда наденешь ту заколку. Или подстригись, чтобы мне не было стыдно за то, как ты выглядишь с моими подарками.

Ацуши только покачал головой, но в его глазах появился едва заметный проблеск надежды.

Chapter Text

На пристани было прохладно, ветер с моря пробирался сквозь лёгкую куртку Ацуши, заставляя его слегка поёжиться. Чуя, стоявший рядом, выглядел непринуждённо, как будто холод его совершенно не касался. В руках он вертел маленькую серебристую зажигалку, и взгляд его был направлен на небольшое здание Мафии неподалёку.

— Готов, котёнок? — спросил он, не глядя на Ацуши, но в голосе прозвучала лёгкая улыбка.

Ацуши сдержанно кивнул, хотя его руки слегка дрожали, и дело было явно не в погоде.

— Расслабься, — продолжил Чуя, переведя взгляд на него. — Всё под контролем. Я рядом, и никто даже не посмеет открыть рот.

Эти слова прозвучали неожиданно уверенно, словно их сказал не человек, а сама уверенность в воплощённой форме. И это подействовало: Ацуши выпрямился, глубоко вдохнув.

Двери офиса с глухим стуком закрылись за ними, оставляя уличный холод снаружи. Но внутри было не теплее — ледяные взгляды команды Акутагавы, устремленные на Ацуши, лишь усилили напряжение. Они словно сверлили его, оценивая каждое движение.

Это было почти как в приюте. Те же настороженные глаза, те же молчаливые осуждения. Казалось, он снова стал чужаком в месте, где ему не рады, где каждый шаг нужно оправдывать.

Чуя, заметив, как плечи Ацуши едва заметно напряглись, сделал шаг вперёд, его голос прозвучал уверенно и властно:

— Это Накаджима Ацуши. С сегодняшнего дня он будет работать с вашей командой. — Он обвёл взглядом всех присутствующих, задержавшись чуть дольше на Акутагаве.

— Его задачи ограничены: патрулирование, слежка за эсперами и нейтрализация угроз для города. Это часть нашего перемирия с Агентством. Он не вмешивается в ваши дела, а вы не втягиваете его в то, что выходит за рамки защиты города. Если у кого-то есть вопросы или претензии — подходите ко мне. Лично.

Тишина повисла в комнате. Под холодным, твердым взглядом Чуи протестовать никто не решался.

— Здравствуйте, — тихо, но твёрдо сказал Ацуши, пытаясь сохранить спокойствие, хотя чувствовал, как от напряжения внутри всё скручивается в тугой узел.

Акутагава не сводил с него глаз. В его взгляде смешались удивление и скрытая злость. Он сузил глаза, словно не мог поверить, что этот оборотень снова оказался у него на пути.

— И как же ты сюда попал, Джинко? — язвительно протянул он, едва заметно прищурившись. — Или Агентству настолько нечем заняться?

Чуя повернулся к Акутагаве, не повышая голоса, но каждый его слог звучал с чёткой, отточенной уверенностью:

— Если есть вопросы, Акутагава, подойди обсудим. Но учти, я лично одобрил его участие в этой миссии. Твоя работа — обеспечить, чтобы всё прошло гладко.

Акутагава стиснул зубы, но промолчал. Лишь его пристальный взгляд остался прикован к Ацуши, как будто он пытался понять, что тот здесь делает.

— Рад снова видеть тебя в команде, — раздался тихий голос, и Ацуши обернулся к Гин. Она подошла ближе и, чуть улыбнувшись, протянула руку.

— Спасибо, Гин, — ответил Ацуши, чувствуя, как напряжение в комнате начинает спадать.

Когда их руки коротко соприкоснулись, остальные мафиози начали переглядываться, а затем опустили взгляды. Если Гин принял его, значит, можно хотя бы попробовать.

Чуя бросил на младшую сестру Акутагавы едва заметный благодарный взгляд, затем вновь обратился к команде:

— Сегодня он осмотрит пристань, изучит всё, что нужно, а вечером Гин покажет ему несколько ключевых мест. Это его адаптационный день. Завтра начнёте работать.

Он обернулся к Ацуши, на мгновение позволив голосу смягчиться:

— Ты справишься, котёнок.

Ацуши кивнул, чувствуя, как слова Чуи помогают немного унять беспокойство. Рыжеволосый развернулся и уверенно направился к выходу, его шаги были быстрыми, но уверенными.

Когда он ушёл, напряжение стало немного легче переносить, но Ацуши всё ещё чувствовал, как отдельные взгляды следуют за ним. Акутагава же так и не отвёл глаз, как будто собирался следить за каждым его шагом.

***

Первый день работы с Черными Ящерицами прошёл на удивление спокойно. Несмотря на неприязненные взгляды в начале, команда постепенно приняла присутствие Ацуши. Гин сдержанно помогала ему ориентироваться, показывая ключевые точки пристани и убежища, а Хигучи, хотя и сохраняла холодную дистанцию, не выказывала явного недовольства. Остальные члены команды старались просто игнорировать его, выполняя свои обязанности.

Когда солнце опустилось за горизонт, усталые мафиози начали разъезжаться по домам. Ацуши, собирая вещи, заметил, как тишина заполнила пристань. И только один силуэт остался неподвижным у перил, освещённый тусклым светом фонарей.

Акутагава стоял, глядя на тёмную воду, казалось, полностью погружённый в свои мысли. Его фигура, словно вырезанная из камня, была напряжённой, но вместе с тем какой-то… потерянной.

Ацуши колебался. Он прекрасно знал, что разговор может закончиться плохо, но какая-то внутренняя сила подтолкнула его. Стиснув кулаки, чтобы справиться с волнением, он решительно направился к фигуре у перил.

— Акутагава, — негромко окликнул он.

Тот не сразу отреагировал. Его руки, сжатые на холодных металлических перилах, оставались неподвижными. Лишь спустя несколько секунд он произнёс, не поворачиваясь:

— Что?

— Как Вы? — Ацуши подошёл чуть ближе, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Акутагава наконец поднял взгляд от воды и повернул голову. Его холодные глаза встретились с глазами Ацуши, и в этом взгляде был вопрос: «Ты серьёзно?»

— Почему тебя это волнует, Джинко? — спросил он сухо, почти презрительно.

Ацуши напрягся, но не отступил.

— Потому что… — начал он, но замялся на долю секунды, подбирая слова. — Потому что я заметил, что Вы держитесь в стороне. Не только от меня, но и от команды.

Акутагава сузил глаза, словно эта тема показалась ему не только ненужной, но и раздражающей.

— Ты сюда зачем пришёл? Читать лекции?

— Нет, — твёрдо ответил Ацуши. — Просто хочу понять.

Акутагава отвернулся к воде.

— Тут нечего понимать. Я работаю. Всё остальное меня не касается.

— Но Ваша команда… — Ацуши сделал шаг ближе, чувствуя, как слова будто прорываются через непробиваемую стену. — Они стараются ради Вас. Особенно Хигучи-сан. Вы никогда не замечали, как много она делает, чтобы быть полезной?

Акутагава резко вскинул голову.

— Она мой подчинённый. Она делает то, что должна.

— Может, для неё это больше, чем просто работа, — осторожно заметил Ацуши, его голос был мягким, но уверенным.

— И что с того? — резко оборвал его Акутагава, снова глядя в воду. — Люди, которые становятся ближе, — это обуза. Они начинают мешать. Или предают.

— Не все такие, — не согласился Ацуши, подходя совсем близко.

— Все, — отрезал Акутагава, его голос звучал жёстко и безапелляционно.

Ацуши выдохнул, его плечи едва заметно опустились, но он не отступил.

— Акутагава, одиночество кажется приемлемым только тогда, когда у вас есть выбор, — сказал он, глядя на напряжённый профиль собеседника. — Но однажды Вы оглянетесь и поймёте, что рядом никого нет. И тогда это уже не будет Вашим выбором. Это будет исходом того, что Вы оттолкнули всех, кто хотели быть рядом.

Эти слова, сказанные мягко, но с внутренней твёрдостью, заставили Акутагаву замереть. Он слегка сжал руки на перилах, но всё ещё избегал смотреть на Ацуши.

— А что, если меня это устраивает? — наконец бросил он, его голос прозвучал резко, словно отсекая возможность продолжения разговора.

— Тогда я бы промолчал, — честно ответил Ацуши, не отворачиваясь. — Но… я не верю, что это правда.

Акутагава резко повернулся к нему. Его взгляд был мрачным, но напряжённость в плечах выдавала, что его слова задели глубже, чем он хотел показать.

— Что ты пытаешься доказать, Джинко? — спросил он холодно, но его голос прозвучал слишком мягко, чтобы полностью скрыть внутренний отклик.

— Ничего, — ответил Ацуши спокойно. — Я просто хочу, чтобы Вы попробовали. Всего несколько шагов.

— С кем? — язвительно спросил Акутагава, сужая глаза, будто проверяя его терпение.

— С Хигучи-сан, — уверенно сказал Ацуши. — Она уважает Вас, заботится о Вас.

Лицо Акутагавы дрогнуло, но выражение раздражения вскоре сменилось холодной маской.

— Ты предлагаешь мне тратить своё время на это? — его голос стал ниже, но в нём не было той категоричности, что раньше.

— Немного времени, — мягко ответил Ацуши, делая небольшой шаг ближе. — И если Вам это не понравится, Вы всегда сможете вернуться к тому, как есть сейчас.

Молчание повисло над ними, нарушаемое только тихим шумом волн. Ацуши чувствовал напряжённость в воздухе, но не двигался, ожидая ответа.

— Хорошо, — наконец произнёс Акутагава. Его голос звучал сдержанно, но в нём сквозила едва заметная усталость. — Но только потому, что мне интересно, насколько далеко ты готов зайти со своей наивностью.

Ацуши улыбнулся, почти облегчённо, но не стал торжествовать вслух.

— Ради того, чтобы помочь Вам поладить с кем-то хорошим, я готов задержаться сколько угодно, — ответил он с теплотой. — К тому же… Вам она небезразлична.

Эти слова заставили Акутагаву снова напрячься. Его глаза вспыхнули, но он быстро отвёл взгляд в сторону, вернувшись к созерцанию воды.

— Это не имеет значения, — сказал он с вызовом, хотя голос дрогнул едва заметно.

— Имеет, — тихо возразил Ацуши. — Я видел, как Вы спасли её… даже ценой моей жизни. Вы сделали выбор тогда, и это был правильный выбор.

Рюноске резко повернулся, его взгляд вцепился в лицо Ацуши с такой силой, что тот невольно затаил дыхание.

— Ты слишком много говоришь, Джинко, — произнёс он медленно, но вместо злобы в его голосе звучала странная смесь раздражения и чего-то более глубокого.

Он задержал взгляд на лице оборотня чуть дольше, чем следовало бы, прежде чем отвернуться, его пальцы ослабили хватку на перилах.

— Увидимся завтра. Не опаздывай, — тихо сказал он, после чего развернулся и неспешно направился к выходу с пристани.

Ацуши смотрел ему вслед, заметив, что шаги Акутагавы были чуть медленнее обычного, словно он ожидал, что его остановят. В груди Ацуши тёплой искрой вспыхнула мысль: даже за этой холодностью скрывалось нечто живое, нечто, что ещё могло отозваться на тепло.

***

Солнце продолжало стоять высоко, наполняя порт беспощадным жаром. Команда Акутагавы расположилась в тени массивных кораблей, где тёплый бриз немного спасал от духоты. Хигучи с ещё одним бойцом обсуждали что-то тихо у груды ящиков, остальные мафиози держались на расстоянии, предоставив Рюноске его привычное уединение. Ацуши, напротив, никак не мог найти себе места.

Ацуши стоял рядом с Рюноске, который облокотился на металлическую балку, повернувшись к шумному порту. Казалось, его взгляд был устремлён в пустоту, но Ацуши знал, что это не так. Он не раз замечал, как острые глаза Акутагавы фиксируют малейшие движения вокруг — этот человек не упускал ни одной детали, даже когда казалось, что полностью погружён в свои мысли.

И всё же сейчас Рюноске выглядел… иначе. Непроницаемая маска холодности осталась, но в ней появилась какая-то едва уловимая усталость.

– Акутагава, – наконец решился он, делая шаг ближе.

– Что ещё, Джинко? – холодно ответил тот, не отрывая взгляда от линии горизонта.

– Я хотел поговорить о внимательности, – начал Ацуши, стараясь не показать своей неуверенности. – О том, как важно замечать мелочи в людях.

Рюноске медленно повернул голову, окинув его взглядом, в котором смешались скука и лёгкая насмешка.

– И зачем мне это? – сухо бросил он.

– Потому что это способ показать, что вам не всё равно, – тихо, но твёрдо сказал Ацуши. – Иногда это самое важное, что человек может получить от другого.

– Ты всё ещё хочешь, чтобы я это применил на Хигучи? – в голосе Акутагавы послышалась неясная резкость, которая заставила Ацуши слегка замяться.

– Да, – кивнул он, хотя чувствовал это напряжение. – Она заслуживает того, чтобы её усилия были замечены.

Рюноске ничего не ответил, лишь посмотрел мимо него, в сторону приближающейся светловолосой девушки. В руках она держала чашку с парящим чаем.

– Семпай, – обратилась она сдержанным голосом, полностью игнорируя присутствие Ацуши. – Я подумала, что вы захотите чего-нибудь освежающего.

Она протянула чай, её взгляд коротко скользнул по Ацуши, но в нём читалась явная неприязнь.

– Четыре кубика? – уточнил Акутагава, принимая чашку.

– Конечно, – быстро ответила она, слегка улыбнувшись.

Рюноске коротко кивнул, отпивая горячий напиток, а Ацуши следил за этим молча, словно пытаясь уловить что-то в его реакции.

– Вот это и есть пример внимательности, – произнёс он, когда Хигучи отошла. – Она знает, что вы пьёте чай только с четырьмя кубиками сахара. Она запомнила это, потому что ей не всё равно.

– И что ты предлагаешь мне делать? – бросил Рюноске, но в его голосе прозвучала скрытая усталость.

– Попробуйте сделать то же самое, – предложил Ацуши. – Возможно, на первый раз вы не угадаете с напитком, но это не так важно. Людям приятно, когда к ним проявляют внимание.

– Ты слишком много говоришь, – отрезал Акутагава, делая ещё один глоток.

Молчание повисло между ними. Ацуши сжал кулаки, чувствуя, как внутри всё сжимается от напряжения.

– Я всего лишь хочу, чтобы вы не были одиноки, – наконец сказал он, его голос дрогнул.

Рюноске замер, его взгляд чуть смягчился, но раздражение всё ещё тлело в его тоне.

– Ты предлагаешь мне искать сближения с кем-то вроде неё, Джинко? – язвительно спросил он.

– С кем-то, кто заботится о вас, – спокойно ответил Ацуши.

На мгновение в глазах Акутагавы мелькнуло что-то странное — как будто эти слова задели его сильнее, чем он ожидал. Он отвернулся, молча закончив чай, и, наконец, тихо проговорил:

– Если это всё, то прекрати давить на меня.

И прежде чем Ацуши успел ответить, он скользнул за угол, оставив оборотня стоять в тени, с ощущением, будто он вновь подошёл к какой-то черте, но не смог её перейти.

Через несколько минут Акутагава вернулся. В его руках была чашка чёрного чая, и, что больше всего поразило Ацуши, она была не для него самого.

Рюноске шагнул ближе, остановившись перед оборотнем. Его движения были сдержанными, почти ленивыми, но взгляд оставался колючим, словно он бросал вызов.

– Это тебе, – сказал он, протягивая чашку.

– Мне? – растерянно переспросил Ацуши, принимая её.

Он удивлённо посмотрел на чай, а затем снова на Акутагаву. Всё было слишком странным, и Ацуши никак не мог понять, что происходит.

– Но… это же должно было быть для Хигучи-сан, – пробормотал он.

Рюноске посмотрел на него с лёгкой, почти ленивой усмешкой, в которой сквозило что-то неприятное.

– Ты пьёшь чай с тремя кубиками сахара, Джинко, – произнёс он. Его голос звучал ровно, почти отстранённо, как будто это был не жест, а просто случайное замечание. – Так что можешь считать, что я всё понял.

Ацуши застыл. Он никогда не говорил об этом. Никогда даже не думал, что Акутагава мог бы заметить такую деталь.

– Вы… замечали? – выдохнул он, глядя на Акутагаву с каким-то странным смешением удивления и растерянности.

– Это несложно, если не тратить время на бессмысленные разговоры, – ответил Рюноске, уже отворачиваясь. Его тон оставался холодным, но взгляд, который он бросил на Ацуши, горел тем странным раздражением, которое оборотень никак не мог расшифровать.

– Акутагава… – начал Ацуши, но тот резко перебил его, не оборачиваясь.

– Считай, что на сегодня урок окончен, – бросил он и, не дожидаясь ответа, зашагал прочь.

Ацуши остался стоять один. Его пальцы дрожали, обхватив тёплую чашку, и сердце болезненно сжималось. Всё пошло не так. Он хотел помочь Акутагаве, показать ему, как быть чутким к другим, а в итоге…

В итоге казалось, что это Акутагава позаботился о нём. Пусть этот жест и был таким резким, пропитанным насмешкой, от него веяло тем странным теплом, которого Ацуши никак не ожидал.

И именно это чувство больше всего сбивало с толку. Вместо гордости за маленький шаг, который Акутагава мог бы сделать навстречу другим, он чувствовал какую-то обиду. Как будто его собственная доброта была поставлена под сомнение. Как будто Рюноске, даже признавая его намерения, намеренно извратил их, чтобы показать, кто здесь главный.

Chapter Text

Тёмная ночь укрыла порт густым покрывалом, пробитым лишь редкими пятнами света от фонарей, которые ещё больше подчёркивали пустоту вокруг. Воздух был сырым и холодным, пронизывая до костей. Дневная жара уступила место колючему ветру, заставляя деревянные доски причала тихо поскрипывать в такт его порывам.

Ацуши сидел на краю причала, спиной прислонившись к холодной металлической балке. Его плечи были напряжены, а взгляд, усталый и задумчивый, упирался куда-то вдаль, в чёрное зеркало воды. Лёгкая куртка плохо защищала от ветра, и он то и дело потирал руки, пытаясь согреться. Но вместо тепла, кажется, оставалось только нарастающее чувство одиночества.

Недалеко от него стоял Акутагава. Его фигура, неподвижная и строгая, словно была выточена из мрамора. Он смотрел в сторону, руки спрятаны в карманы плаща. Усталость, если она и была, не находила отражения в его позе — только в тонкой линии сжатых губ.

– Ты ещё здесь? – раздался тихий голос Гин, которая вдруг появилась рядом с братом, её тёмные глаза вопросительно скользнули по Ацуши.

– Жду Накахару, – коротко ответил тот, чуть натянуто улыбнувшись.

Гин молча кивнула, но её взгляд оставался настороженным. Она постояла рядом с братом ещё немного, а затем ушла в сторону Хигучи, оставив их вдвоём.

– Акутагава, – после долгой паузы заговорил Ацуши, подняв взгляд на Рюноске.

– Что? – ответил тот, не оборачиваясь. Голос звучал отстранённо, почти равнодушно, но оборотень уловил в нём знакомую нотку раздражения.

– Хотел поговорить о благодарности, – осторожно начал Ацуши, стараясь звучать спокойно.

Акутагава медленно повернул голову, подняв на него холодный взгляд.

– О чём?

– О благодарности, – повторил Ацуши твёрже. – Это важно.

На лице Рюноске появилось что-то похожее на тонкую усмешку.

– Серьёзно?

– Серьёзно, – кивнул Ацуши, поднимаясь на ноги. Он едва сдерживал дрожь от холода, но его голос звучал уверенно. – Это способ показать, что вы цените усилия других. Или просто их присутствие.

Акутагава не ответил сразу. Он лишь скользнул взглядом по лицу Ацуши, словно оценивая, насколько тот сам верит в свои слова.

– Ты слишком наивен, – наконец бросил он, отвернувшись обратно к воде.

– Это не наивность, – с нажимом ответил Ацуши. – Это то, что делает отношения теплее. Люди заслуживают знать, что их ценят.

– Я не нуждаюсь в таких отношениях, – холодно сказал Рюноске.

– Я уверен, что нуждаетесь, – возразил Ацуши, его голос стал чуть мягче.

Рюноске лишь молча смотрел вдаль, не отвечая. Тонкая линия света от фонаря очерчивала его профиль, скрывая, какие эмоции могли отразиться на его лице. Ветер усилился, заставляя воду внизу играть рябью.

Ацуши коротко вздохнул, чувствуя, как от каждого слова их разговор будто цепляется за что-то глубже, чем просто учтивость.

Тёмная ночь, омытая звуками ветра и тихим скрипом досок причала, будто затихла на мгновение, когда к ним подошла Хигучи. В её руках был тёплый, пушистый плед, складки которого колыхались в такт движениям. Она остановилась, слегка нервно обняв плед и бросив осторожный взгляд на своего командира, а затем на Ацуши, который продолжал дрожать от холода, обхватив себя руками.

– Семпай, – начала она, её голос звучал с привычным почтительным волнением, – может, вы возьмёте это? Ночью здесь действительно холодно.

Брюнет медленно повернул голову в её сторону, слегка нахмурившись. Несколько секунд молчания растянулись, как тугая струна. Затем Рюноске опустил взгляд на плед в её руках, а после – на Ацуши. На его лице появилась лёгкая, лениво-злобная усмешка, от которой у Хигучи слегка дрогнули пальцы.

– Какой благородный жест, Хигучи, – произнёс он, и в его голосе заскользила опасная мягкость. – Вы так трепетно заботитесь о каждом, кто выглядит, как полуоколевший бродячий кот.

Ацуши поднял на него изумлённый взгляд, чувствуя, как слова цепляют его лично.

– Акутагава, – попытался он сказать, но мафиози уже протянул руку и забрал плед у Хигучи.

– Отличное проявление вашей преданности, – продолжил он, обернувшись к Хигучи и чуть склонив голову, будто издеваясь. Затем повернулся к Ацуши и, небрежно держа плед в одной руке, подошёл ближе.

Он опустился перед оборотнем на корточки, так близко, что их взгляды встретились. Слишком близко, чтобы Ацуши чувствовал себя комфортно.

Акутагава резко, но аккуратно накинул плед на плечи Ацуши. Его движения были точно рассчитанными: плед лёг ровно, как будто он действительно заботился о том, чтобы Ацуши согрелся. Но в том, как он медленно разглаживал складки на ткани, было что-то пугающе язвительное.

– Вот, – добавил он, вставая и глядя на Хигучи через плечо. – Надеюсь, он оценит вашу заботу.

Ацуши покраснел, чувствуя одновременно тепло пледа и холодную тяжесть насмешки в словах Рюноске.

– Акутагава, я… – начал он, запинаясь, но Рюноске уже развернулся.

Он бросил короткий взгляд на Хигучи, которая стояла неподвижно, сжав руки в кулаки.

– Вы слишком внимательны, Хигучи. Продолжайте в том же духе.

Его слова звучали формально, но под ними явно читалась издевка, которая заставила Хигучи отвести взгляд.

– Конечно, семпай, – тихо ответила она, но голос её был сдержанным и напряжённым.

Она развернулась, быстрыми шагами направляясь прочь, её спина выдавала скрытую обиду.

Гин, всё это время стоявшая в стороне, коротко фыркнула, но, как и раньше, ничего не сказала. Она просто исчезла в тени контейнеров, оставляя двух напарников в странной тишине.

Ацуши смотрел на плед, чувствуя, как жар разливается по его лицу. Почему он снова оказался объектом внимания Акутагавы? Почему забота Хигучи, которая была такой искренней, превратилась в это?

Ацуши почувствовал, как его горло сжимается. Он снова отвёл взгляд, прижимая плед к груди. В этих словах снова звучала насмешка, но одновременно с этим… в странном жесте Акутагавы было что-то, от чего становилось сложно дышать. Как будто он пытался одновременно задеть и показать, что замечает.

– Акутагава… – вновь попытался он, но Рюноске перебил его:

– Хватит, Джинко. – Он усмехнулся холодно, одним уголком губ. – Тебе стоит больше ценить мои усилия. Ведь я прошёл твой сомнительный урок, разве не так?

Ацуши промолчал. Его горло перехватило странное чувство. Как будто забота, которую он пытался привить Рюноске, была обёрнута в тонкую насмешку и брошена ему обратно.

Chapter Text

– И вот, я сказал этому идиоту, что если он ещё раз попробует обогнать меня на мотоцикле, я сверну его в узел прямо посреди трассы! – громко рассказывал Чуя, явно преувеличивая жестами для комического эффекта.

Ацуши тихо рассмеялся, подыгрывая его настроению.

– И что он сделал?

– Ничего! Конечно, ничего! У него хватило ума не проверять мои нервы.

Ранние лучи солнца окрашивали улицы в тёплый золотистый свет, предвещая ясный день. Ацуши и Чуя шли к офису, не торопясь, болтая о случайных вещах. Чуя нёс кофе, а Ацуши — пару пакетов с сендвичами, но разговор явно был в руках старшего.

В углу комнаты, у небольшого металлического стола, уже сидели Акутагава и Гин. Рюноске склонился над каким-то документом, на губах застыла привычная жёсткая линия, взгляд был сфокусирован и холоден. Гин молчала, как обычно, и казалась почти невидимой в полутьме угла.

Ацуши почувствовал, как лёгкость, с которой он разговаривал секунду назад, куда-то улетучилась. В груди начало сжиматься знакомое чувство неловкости, и он невольно потупился, словно пытался раствориться в воздухе.

Чуя быстро сориентировался, заметив, как блондин напрягся.

– Утречко, – бросил он с лёгкой небрежностью, кивая Рюноске и Гин. Его голос звучал нейтрально, но уверенно.

Акутагава медленно поднял взгляд на них. Его глаза слегка сузились, но он ничего не сказал. Гин тоже промолчала, лишь коротко взглянула на Ацуши и вернулась к своим бумагам.

Чуя, не дожидаясь ответа, крепче приобнял блондина за плечо и развернул его обратно к выходу.

– Эй, – с улыбкой сказал он, подтолкнув Ацуши вперёд. – Нет ничего лучше завтрака с видом на море, не так ли?

Ацуши кивнул, стараясь расслабиться, хотя чувствовал, как его спину словно прожигал взгляд Рюноске.

– Чуя-сан… – начал Ацуши, смущённо пытаясь найти слова, но его тон был благодарным.

– Никаких «Чуя-сан», малыш. Ты, кажется, забыл, что я здесь главный. А теперь пошли. У меня ещё не закончилась история, – Чуя усмехнулся и подтолкнул Ацуши вперёд.

Они исчезли за дверью, оставив после себя лишь отголоски шагов и слабо улавливаемый запах кофе.

Рюноске, молча наблюдавший за этой сценой, слегка поморщился. Его взгляд упал на то, как Чуя ненавязчиво, но совершенно естественно держал руку на плече блондина. Когда дверь за ними закрылась, он тихо выдохнул.

Гин, всё это время молчавшая, лишь тихо заметила:

– Они хорошо ладят.

– Слишком хорошо, – сухо отрезал Акутагава, не отводя взгляда от двери.

***

Закатные лучи окрашивали порт в насыщенные оттенки бордового и золотого, длинные тени ложились на деревянные доски пристани, где воздух был напоён запахом соли и угля. День тянулся долго и мучительно: миссия закончилась без сюрпризов, но усталость, накопившаяся за сутки, давила на всех.

Ацуши стоял у края причала, опустив голову и засунув руки в карманы. Его плечи были слегка сутулыми, дыхание тяжёлым, но ровным. С самого утра он был непривычно тих, лишь вяло кивнул, когда команда собралась на брифинг, и даже не удостоил Акутагаву отдельного приветствия, как делал обычно. Весь день он действовал молча, следуя указаниям с мрачной покорностью.

Когда солнце медленно коснулось горизонта, окрашивая воду в пурпур, к нему подошёл Акутагава. Его шаги были тихими, но достаточно уверенными, чтобы их слышал только Ацуши.

– Джинко, – холодно произнёс он, скрестив руки на груди.

Ацуши едва заметно вздрогнул и поднял голову.

– Акутагава?

– Ты собирался учить меня, – ровно сказал Акутагава, его голос звучал сдержанно, но в нём чувствовалось недовольство. – Так почему за весь день от тебя не было ни слова стоящего?

Ацуши задержал на нём взгляд, в золотисто-фиолетовых глазах промелькнула усталость, словно ему приходилось прилагать усилия, чтобы сосредоточиться.

– Извините, Акутагава, – мягко сказал он, стараясь улыбнуться, но улыбка вышла слабой и вымученной. – Конечно, я не отказываюсь от своих слов.

– И?

Ацуши закрыл глаза на миг, как будто собирался с силами, затем выдохнул и посмотрел в сторону, где стояла Хигучи.

– Сегодняшний урок можно посвятить внимательности, – сказал он, его голос был тихим, но уверенным.

– И что это значит? – спросил Акутагава, слегка приподняв бровь.

– Это не то же самое, что благодарность или умение замечать чужие привычки, – пояснил Ацуши, встретив его взгляд. – Это способность чувствовать настроение другого человека, проявлять эмпатию. Если кому-то весело, вы можете разделить это, если грустно – поддержать.

– Это может изменить многое, – продолжил Ацуши, его голос стал тише, но теплее. – Вы же понимаете, что людям, которые рядом с вами, важно знать, что вы их цените.

– Люди, которые рядом со мной, – повторил Рюноске с лёгкой усмешкой. – Ты действительно веришь, что я кого-то ценю?

Ацуши едва слышно вздохнул, его взгляд снова остановился на Хигучи, которая стояла чуть поодаль, отвернувшись к воде.

– Посмотрите на неё, – тихо сказал он. – Она расстроена больше, чем обычно. Думаю, она чувствует себя неловко из-за вчерашнего.

Акутагава молчал, его взгляд оставался сосредоточенным, но ледяным.

– Вы можете подойти к ней сейчас, – предложил Ацуши. – Мы не на виду. Это хороший момент, чтобы сгладить ситуацию.

На лице Акутагавы появилась едва заметная усмешка, больше похожая на тень презрения.

– Почему именно она? – тихо спросил он, глядя на Ацуши так, будто изучал его насквозь. – Хигучи вчера не обратила на тебя ни малейшего внимания, хотя ты здесь едва не замёрз. С чего ты решил, что ей нужно делать что-то хорошее?

Ацуши почувствовал, как эти слова задели его, но постарался не выдать своей реакции. Он глубоко вдохнул, чтобы собраться с мыслями.

– Потому что это правильно, – сказал он тихо. – Забота должна быть взаимной.

Акутагава лишь фыркнул, скрестив руки на груди, но что-то в его взгляде на мгновение смягчилось, прежде чем он снова отвёл глаза.

Ацуши выдохнул и направился к Хигучи. Она услышала его шаги и резко обернулась, её лицо исказилось раздражением.

– Что тебе нужно, оборотень? – её голос звучал резко, но дрожал, как будто за этим скрывалась напряжённость.

– Хигучи-сан, – начал Ацуши, стараясь говорить мягко. – Я хотел извиниться за вчерашнее.

– Извиниться? – она прищурилась, её голос стал жёстким. – Ты думаешь, это всё исправит?

– Пожалуйста, не переживайте из-за этого, – сказал он, встретив её взгляд. – Вы всё ещё часть команды. Акутагава-семпай доверяет вам.

Её глаза на мгновение расширились от удивления, но она быстро скрыла это за маской злости.

– Ты ничего не знаешь, – бросила она, её руки дрожали, сжимающие кулаки. – Перестань лезть в чужие дела. И держись подальше от семпая.

Она резко развернулась и ушла, её шаги гулко отдавались по деревянным доскам.

Ацуши остался стоять на месте, его плечи опустились, но он не показывал обиды.

Позади него раздались шаги. Рюноске подошёл ближе, останавливаясь настолько близко, что Ацуши почувствовал тонкий, изысканный аромат его духов — смесь прохладного утреннего леса и ягод можжевельника.

— И в чём был смысл этого? — холодно спросил Акутагава, его голос звучал сдержанно, но с ноткой раздражения. — Ты упорствуешь, Джинко, словно у тебя действительно есть шанс изменить что-то. Почему?

Ацуши на секунду замер, но ответил спокойно, пусть и с оттенком усталости:

— Потому что верю, что в каждом есть что-то хорошее. Даже если человек сам это не замечает.

— Твоя наивность омерзительна, — отрезал Акутагава. — Ты всё ещё не понял, что твоя вера ничего не стоит. Особенно для меня.

Ацуши опустил взгляд, его плечи чуть опустились. Ему казалось, что он слышал нечто подобное уже десятки раз, но каждый раз слова Акутагавы резали по-новому.

— Акутагава, — начал Ацуши, его голос звучал тихо, но в нем чувствовалась напряжённость. Он на мгновение опустил глаза, будто собираясь с духом. — Могу я задать вам вопрос?

Рюноске лениво скрестил руки на груди, его взгляд был внимательным, но холодным.

— Ты же всё равно его задашь, Джинко, — ответил он с едва заметной насмешкой. — Так чего тянуть?

Ацуши едва заметно вздохнул, словно перед прыжком в ледяную воду. Его пальцы непроизвольно сжались, а голос дрогнул.

— Что вы чувствуете, когда делаете больно другим? Когда разрушаете чужие отношения или раните кого-то словами или хуже?..

Акутагава приподнял бровь, его лицо на мгновение озарила тень удивления, но оно тут же сменилось бесстрастным выражением.

— Ты спрашиваешь так, будто у меня должна быть какая-то особенная реакция, — холодно произнёс он.

— А она есть? — Ацуши поднял глаза и уставился на него, стараясь встретить его взгляд, но в груди у него всё сжалось.

— Нет, — Рюноске отозвался коротко, его голос звучал почти лениво. — Они сами виноваты.

Ацуши нахмурился, и в его взгляде мелькнула смесь удивления и разочарования. Но он сдержался, проглотил ответ и спросил:

— Почему?

— Потому что они слабые, — Акутагава говорил с презрением, его слова были резкими, будто щелчок хлыста. — Люди вокруг — это щепки. Стоит чуть сильнее толкнуть, и они ломаются. Если кто-то не выдерживает моих слов или ударов, это их проблема, не моя.

Ацуши ощутил, как его ладони вспотели. Ему было трудно оставаться спокойным, но он заставил себя говорить ровным голосом.

— Но разве это вас совсем не трогает? Разве вы никогда не задумывались, каково им?

— Джинко, — усмешка Акутагавы была почти насмешливой, но в ней не хватало искренности. — Ты, кажется, до сих пор не понял. Мне всё равно.

Ацуши отвернулся, его взгляд упал на землю. На мгновение он замолчал, переваривая слова Акутагавы. Когда он снова заговорил, его голос звучал тише, но в нём чувствовалась боль:

— Я не могу поверить, что вам действительно всё равно.

— Почему ты так уверен? — Акутагава прищурился, его тон стал холоднее, но теперь в нём звучала лёгкая нотка раздражения.

— Потому что я вижу, как вы злитесь, — ответил Ацуши, его голос чуть дрогнул. — Я вижу, как вас задевает, когда кто-то не соответствует вашим ожиданиям.

— Это не злость, это раздражение, — перебил его Рюноске, резко обрывая слова, словно боялся услышать что-то большее.

— А разве раздражение — не чувство? — спокойно парировал Ацуши.

Ответ застал Акутагаву врасплох, хотя он попытался этого не показывать. Его губы дрогнули, словно он собирался ответить, но вместо этого он лишь сузил глаза.

— Почему ты так упорно пытаешься меня анализировать, Джинко?

— Потому что мне больно, — резко, но почти шёпотом выдохнул Ацуши, неожиданно для самого себя.

Рюноске напрягся, его глаза потемнели, а голос стал опасно тихим:

— Что?

— Мне больно, когда вы говорите такие вещи, — повторил Ацуши, его голос стал твёрже, но в нем всё ещё чувствовалась уязвимость. — Когда вы выставляете меня дураком перед всеми, когда смеётесь над тем, что я пытаюсь быть чутким. Это ранит.

Акутагава медленно повернул голову, его взгляд обжигал, но в нём мелькнуло что-то странное — едва заметная тень сомнения.

— Ты правда такой слабый, Джинко? — произнёс он, усмехнувшись, но усмешка получилась натянутой.

— Возможно, — согласился Ацуши, его голос звучал ровно. — Но это не значит, что я могу перестать чувствовать.

— Твои чувства — твоя проблема, — отрезал Акутагава, его голос стал жестче, но в нём чувствовалось напряжение.

Ацуши чуть улыбнулся, но в его улыбке было больше грусти, чем радости.

— Да, возможно, — сказал он. — Но когда вы снова сделаете что-то, что разрушит отношения или причинит боль кому-то, кто вам дорог, я хочу, чтобы вы вспомнили этот разговор.

Акутагава метнул в сторону Ацуши острый взгляд, будто раздумывая, стоит ли тратить силы на продолжение разговора. Наконец он склонил голову чуть набок, его голос прозвучал с той же холодной насмешкой, что всегда.

— Ты, Джинко, единственный человек, кто настолько глуп, чтобы пытаться увидеть во мне что-то, чего нет, — произнес он, словно бросая вызов.

Ацуши напрягся, но постарался не выдать своего волнения. Он медленно выдохнул, стараясь говорить ровно:

— Это не так, Акутагава. Просто вы не считаете за людей тех, кому вы небезразличны.

Рюноске хмыкнул, в его глазах вспыхнула насмешка.

— Смешно слышать это от тебя, — процедил он, скрещивая руки на груди. — Ты хочешь сказать, что таких людей много?

Ацуши выдержал его взгляд, его голос остался спокойным:

— Возможно, достаточно, чтобы это имело значение.

На этот раз в глазах Акутагавы мелькнуло что-то темное, почти хищное.

— Забавно, — сказал он, не поднимая голоса, но усмешка его стала жестче. — А ведь это ты недавно говорил мне, что если только один человек считает меня слабым, то это ничего не значит.

Он смотрел на Ацуши с вызовом, как будто надеялся поймать его на противоречии.

Ацуши замер, его глаза чуть расширились, как у человека, которого застали врасплох. На мгновение он выглядел так, будто услышанное больно ударило по каким-то его внутренним струнам.

— Вы помните это? — голос оборотня прозвучал тихо, почти осторожно. В нем слышалось искреннее удивление, смешанное с тонкой ноткой грусти.

Рюноске окинул его взглядом — жестким, непроницаемым, но не лишенным какой-то усталой злобы.

— Я многое помню, Джинко, — ядовито бросил он, чуть приподнимая подбородок. — И знаешь, что мне в тебе особенно не нравится? Ты цепляешься за что-то одно хорошее, будто это способно перекрасить мир вокруг тебя. Но стоит ткнуть тебя в одно плохое, и ты готов сломаться пополам.

Ацуши молчал. Он опустил взгляд, будто осмысливая услышанное, затем вновь поднял его на Акутагаву — в его глазах плескались сожаление и мягкое, почти нежное понимание.

— Вы правы, — наконец произнес он, голос его звучал тихо, но ровно. — Но, Акутагава, Вы ведь делаете то же самое. Только наоборот.

Рюноске прищурился.

— Что?

— У вас удивительная привычка, — продолжил Ацуши, его голос был мягче, но в словах ощущалась уверенная точность. — Вы обесцениваете всё хорошее, если его мало. Если есть что-то одно хорошее, вы находите тысячу причин втоптать это в грязь.

Глаза Акутагавы сузились, но он не перебил.

— А если есть что-то одно плохое, — продолжал Ацуши, выдерживая его взгляд, — вы делаете это своим знаменем. Вы позволяете этому определять всё вокруг — людей, мир, себя.

Рюноске не ответил сразу. Его лицо оставалось неподвижным, но в глазах появилось что-то невнятное, будто слова Ацуши задели ту часть его сознания, которой он старался избегать. Наконец, после паузы, его губы скривились в мрачной усмешке.

— Ты действительно думаешь, что я такой? — голос его прозвучал тихо, но сохранил режущую колкость.

Ацуши кивнул, его взгляд оставался серьезным.

— Думаю. Но я также думаю, что это не всё, чем Вы являетесь. Вы сильнее, чем Вам кажется, Акутагава.

Рюноске резко вскинул голову, и его глаза буквально впились в Ацуши. Сначала он ничего не сказал, лишь сжимал кулаки так сильно, что костяшки побелели.

— Ты… — заговорил он наконец, но голос сорвался, слишком низкий и хриплый, чтобы передать злость. — Ты действительно думаешь, что можешь так просто говорить подобное?

Ацуши чуть вздрогнул, но выдержал его взгляд.

— Я сказал то, что чувствую, — ответил он, мягко, но твёрдо.

— Чувствуешь? — повторил Акутагава, и уголки его губ дёрнулись в кривой, болезненной усмешке. — Чувствуешь, Джинко? Ты думаешь, что это что-то значит для меня? Что твоё жалкое сочувствие способно хоть как-то изменить меня?

Он сделал шаг вперёд, и между ними оставалось теперь едва ли несколько шагов. Взгляд Рюноске пылал, но в нём читалось что-то большее, чем злость.

— Я не прошу у тебя ничего. Не хочу ничего. А ты… — его голос задрожал, то ли от ярости, то ли от напряжения. — Ты просто лезешь в мои мысли, будто тебе есть до этого дело. Как будто тебе небезразлично.

Ацуши сглотнул, ощущая, как напряжение между ними растёт. Он понимал, что каждое слово, которое он сейчас скажет, может стать последним в этом разговоре.

— Потому что мне не всё равно, — тихо произнёс он, почти шёпотом. — Вы для меня… важны.

Эти слова окончательно сломали самоконтроль Рюноске.

— Замолчи! — взорвался он, почти крича. — Замолчи, пока я не разорвал тебя на части!

Его дыхание было неровным, руки дрожали, а взгляд блуждал между яростью и чем-то ещё, не поддающимся описанию. Несколько секунд он стоял так, будто борясь с самим собой, но затем резко развернулся.

— Ты ничего обо мне не знаешь, Джинко! — бросил он через плечо, почти вылетая за дверь.

Ацуши остался стоять один. На этот раз тяжесть разговора не отпускала его — наоборот, она давила ещё сильнее.

Он закрыл глаза и тихо выдохнул.

— И вы тоже ничего не знаете обо мне, Акутагава, — прошептал он в пустоту.

Chapter Text

Ацуши натянул пальто, накинул шарф поверх формы и вышел из дома, задержавшись на секунду у двери. Улица была тихой, только редкие машины проносились по шоссе вдали. Чуя ждал его у ворот, с чашкой кофе в руках, его фигура казалась спокойной и уверенной даже в утреннем холоде.

– Ты долго, – бросил он, поднимая взгляд. Но стоило ему внимательнее посмотреть на оборотня, как его спокойствие сменилось недовольной строгостью. – Ты болен?

– Доброе утро, Чуя-сан, – спокойно ответил Ацуши, игнорируя вопрос.

– Не уклоняйся, – резко перебил Чуя, подходя ближе. Он окинул Ацуши взглядом, который не оставлял места для споров. – Ты бледный, под глазами круги, а шаги такие, будто ты сейчас рухнешь.

– Всё в порядке, – коротко ответил Ацуши, не отводя взгляда.

– В порядке? – переспросил Чуя, нахмурившись. Он взял его за плечо и остановил. – Ты выглядишь так, будто ветер тебя сейчас унесёт. Куда ты собрался в таком виде?

Ацуши сделал небольшую паузу, с трудом сохраняя спокойствие.

– У меня есть обязанности, – мягко ответил он. – Я не могу просто остаться дома.

Чуя хмыкнул, убрал руку с его плеча и скрестил руки на груди.

– И правда, с чего бы это? Ты же такой ответственный, – бросил он, в голосе послышались насмешливые нотки. Но затем его взгляд стал жёстче. – А теперь серьёзно. Возвращайся домой. Сегодня ты на больничном.

Ацуши недоверчиво поднял брови.

– В Мафии не бывает больничных, – произнёс он, чуть наклонив голову.

Чуя приподнял один уголок рта, пожав плечами.

– Верно. Но ты не в Мафии, блондинка. Хотя, признаться, последнее время мы так часто вместе, что я почти забываю об этом.

Ацуши замялся, но, набравшись храбрости, пожал плечами:

– У меня есть работа. Я должен…

– Не надо мне этого «должен», – перебил Чуя, перехватив его за локоть и разворачивая обратно к дверям дома.

– Но… – начал было Ацуши, но встретился с жёстким взглядом Чуи и остановился.

– Слушай, ты и так работаешь, как загнанный зверь, – бросил Чуя, не отпуская его локтя. – Твой вид ясно говорит, что сегодня ты даже не способен нормально за себя постоять, не то что за других. Так что – назад домой.

Ацуши нахмурился, но не стал вырываться, лишь тихо возразил:

– Мне нужно увидеть…

– Акутагаву? – Чуя поднял бровь, и уголки его губ чуть дёрнулись, будто от насмешки. – Вот это что, по-твоему, за мотивация? Думаешь, он оценит, если ты на ногах еле стоишь?

– Это неважно, – буркнул Ацуши, отводя взгляд.

– Нет, важно. Потому что ты сам себя угробишь быстрее, чем тебе дадут шанс хоть на что-то повлиять.

Ацуши сжал кулаки, но спорить не стал. Чуя, видя, что тот готов сдаться, кивнул в сторону дома.

– Вот и отлично. Завари себе чай, прими что-нибудь от температуры и не вздумай выходить из дома. Понял?

– Понял, – тихо согласился Ацуши.

– Хорошо. Если что-то нужно, звони, – бросил Чуя, развернулся и направился к пристани, бросив через плечо: – Отдыхай, блондинка.

Чуя ушёл, а Ацуши остался дома, как и обещал. Полдня он провёл за чтением, коротким сном и попытками отвлечься от тяжёлых мыслей. Но тревога не уходила. К полудню он чувствовал себя немного лучше — во всяком случае, физически. Собравшись, он вышел на улицу с коробкой печенья, которую вчера купил в маленькой пекарне недалеко от дома.

Когда он появился в офисе Мафии в порту, присутствующие лишь бросили на него мимолётные взгляды, а потом снова вернулись к своим делам. Ацуши поставил коробку на общий стол, раскрыв её, чтобы каждый мог угоститься. Сладкое почти сразу привлекло внимание мафиози: кто-то молча взял печенье, кто-то буркнул что-то вроде «спасибо».

Ацуши, едва заметно улыбнувшись, осмотрел комнату. Но Акутагавы среди собравшихся не было. Сердце сжалось в груди. Он не решился сразу спросить о нём, а вместо этого подошёл к Гин, которая сидела у окна, перебирая бумаги.

– Гин-сан, извините… Вы не подскажете, где сейчас Акутагава-сан? – осторожно спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Гин подняла на него глаза, едва заметно нахмурившись, будто решая, стоит ли отвечать.

– На миссии, – коротко сказала она.

– Что за миссия? – не удержался Ацуши.

– Внеплановая зачистка, – равнодушно добавила она, возвращаясь к своим бумагам. – Ничего необычного. Просто избавляемся от конкурентов.

Её слова, сказанные так буднично, словно речь шла о чём-то обыденном, словно ножом резанули по душе Ацуши. Он замер, чувствуя, как сердце болезненно сжимается.

Картинки вспыхивали в голове: кровь, холодные глаза Акутагавы, его привычное безразличие к жизням тех, кого он забирал.

«Почему он не видит в этом ничего страшного?» — горько подумал Ацуши, сжав губы так, что они побелели.

Сказать что-то ещё он не осмелился. Только коротко кивнул Гин, поблагодарив за ответ, и быстро покинул офис.

Ацуши вернулся в общежитие, чувствуя себя как выжатый лимон. Заварив себе травяной чай, он выпил лекарства и сел на кровать, пытаясь сосредоточиться на чём-то простом. Рутинные вещи всегда помогали ему справляться с тревогой, но в этот раз ничего не работало. Мысли об Акутагаве возвращались снова и снова.

«Я ничего не могу сделать, чтобы изменить эту его сторону. И никакие мои слова и вынужденные обещания никогда не помогут», — думал он, опуская голову на ладони.

Позже вечером, когда он уже начал дремать, на столе завибрировал телефон. Ацуши открыл глаза, недоумённо посмотрев на экран. Имя Чуи заставило его на секунду задержать дыхание.

– Алло? – поднял он трубку, стараясь, чтобы голос звучал бодрее.

– Блондинка, ты как? – раздался голос Чуи.

– Нормально, Чуя-сан, – ответил Ацуши, хотя голос его всё же звучал немного устало.

– Слушай, ты слишком тихий. Мне это не нравится, – в голосе Чуи послышалась лёгкая насмешка. – Давай встретимся.

– Где? – удивился Ацуши.

– В баре на углу третьей и шестой улиц. Это недалеко от тебя.

– Эм… хорошо, – согласился Ацуши, немного растерянный.

– Отлично. Жду, – коротко сказал Чуя и положил трубку.

Ацуши посмотрел на телефон, пытаясь понять, почему Чуя внезапно решил встретиться с ним. Но долго раздумывать он не стал. Быстро переодевшись в нерабочую чёрную одежду, чтобы не привлекать лишнего внимания, он вышел из дома и направился в сторону бара.

Бар утопал в мягком полумраке, освещённый лишь тёплым светом старинных ламп. В воздухе витали запахи табака и алкоголя, перемешанные с тихим гулом разговоров. Чуя, расположившийся за одним из дальних столиков, уже приметил Ацуши, едва тот переступил порог. Он поднял руку, привлекая внимание, и с улыбкой окликнул:

— Ацуши, подходи! Чего стоишь, как потерянный?

Ацуши замер на месте, его взгляд быстро скользнул по сидящим за столом. Рядом с Чуей сидел Акутагава, который, казалось, не обратил никакого внимания на голос Чуи. Брюнет лениво водил пальцем по краю полупустого стакана, его лицо не выражало ничего, кроме хмурой отстранённости. По количеству пустых бокалов на столе было понятно, что вечер для него уже начался бурно.

— Чуя-сан… — Ацуши слегка растерялся, пытаясь понять, зачем его сюда позвали, но Чуя не дал ему долго думать.

— Ну же, не заставляй меня идти за тобой, — усмехнулся рыжеволосый, вставая. Его шаги были уверенными, но в них не было раздражения. Он подошёл к Ацуши, коротко коснулся его плеча, словно подталкивая вперёд. — Тут место найдется и для тебя.

Ацуши почувствовал себя неловко, но отступать уже было поздно. Акутагава мельком взглянул на него. 

— Я не хотел вас потревожить… — робко попытался возразить Ацуши, но Чуя лишь покачал головой, улыбаясь шире.

— Прекрати, — сказал он мягко, но с явной настойчивостью, легко взяв Ацуши за руку. Его прикосновение было уверенным, но ненавязчивым, как если бы он уже знал, что сопротивляться ему бесполезно.

Щёки Ацуши слегка порозовели, но он всё-таки позволил Чуе подвести себя к столу. Когда Чуя усадил его рядом, он не стал протестовать против лёгкого прикосновения к плечу. Рука Чуи лежала там легко, почти ободряюще, но это не спасало Ацуши от нарастающего смущения.

— Рад видеть, что ты, наконец, пришёл в себя, — заметил Чуя, снова усаживаясь за стол. — Или ты всё ещё готовишься свалиться в обморок?

— Со мной всё в порядке, спасибо, Чуя-сан, — тихо ответил Ацуши. Он почувствовал, как Чуя наклонился ближе, легко положив руку на его спинку стула.

— Ты уверен? — с игривым сомнением протянул рыжеволосый, касаясь плеча Ацуши так, будто проверял, не дрожит ли тот.

— Правда, — ответил Ацуши, отворачиваясь.

Акутагава резко поставил стакан на стол.

— Он сказал, что с ним всё в порядке. Тебе обязательно устраивать из этого спектакль?

Чуя приподнял бровь, но вместо ответа лишь чуть усмехнулся.

— Прости, не знал, что это задевает твою ранимую душу, Рюноске, — ответил он спокойно, хотя в его голосе скользнуло лёгкое поддразнивание.

— Вы оба тут не для того, чтобы обсуждать моё состояние, — вмешался Ацуши, пытаясь избежать возможного конфликта. — Я просто хотел узнать, как у вас прошёл день.

Акутагава откинулся назад, скрестив руки. Его холодный взгляд снова остановился на Ацуши.

— Ты здесь, чтобы развлечься, или снова будешь всем показывать, какой ты услужливый?

Ацуши сжал зубы, но быстро взял себя в руки. Он понял, что любое резкое слово сейчас только ухудшит ситуацию. Вместо этого он мягко ответил:

— Если это так раздражает вас, Акутагава-сан, я могу уйти.

— Не смей, — быстро отозвался Чуя, прежде чем Акутагава успел ответить. Рыжеволосый слегка повысил голос, возвращая внимание к себе. — Я не для того вытаскивал тебя из дома, чтобы ты сбежал.

Ацуши хотел возразить, но Чуя уже жестом подозвал официанта и заказал ещё один бокал для Ацуши.

— Расслабься. Если Цепной Пес не знает, как общаться, это его проблема, а не твоя.

— Чуя-сан… — начал Акутагава, но рыжеволосый бросил на него предостерегающий взгляд.

— Ты сегодня уже достаточно высказался, Рюноске. Если хочешь продолжить, то хотя бы сделай это так, чтобы мне не пришлось вмешиваться.

Акутагава прищурился, но промолчал, хотя его руки на столе напряглись. Ацуши опустил взгляд, чувствуя, что атмосфера всё больше накаляется.

Чуя снова обернулся к Ацуши, его голос стал мягче:

— Лучше скажи, котенок, ты вообще умеешь отдыхать? Или тебе нужно мастер-класс устроить?

Ацуши слегка улыбнулся, понимая, что Чуя намеренно пытается разрядить обстановку. Но это облегчение длилось недолго.

— Может, он как раз отдыхает, — тихо, почти шепотом произнёс Акутагава. В его голосе слышалась нарочитая задумчивость. — Везде, где найдётся кто-то, готовый его приласкать. Ты ведь именно так существуешь, верно? Тебе без разницы, кто это делает.

Ацуши замер, почувствовав, как всё внутри болезненно сжалось. Слова Акутагавы резанули глубже, чем он ожидал. Но вместо того чтобы ответить на оскорбление, он заставил себя глубоко вдохнуть.

— Акутагава, — начал он, спокойно поднимая на него взгляд. — Вы часто говорите так, словно заранее знаете обо мне всё. Но если хотите, я могу научить вас не делать поспешных выводов.

Чуя изумленно приподнял брови, но, заметив выражение лица Ацуши, его взгляд стал мягче.

— Не бери в голову, блондинка, — сказал он, чуть сильнее сжав его плечо.

— Нет, всё в порядке, Чуя-сан, — тихо ответил Ацуши, мягко убирая руку Чуи со своего плеча. Его движения были плавными, и он всё ещё сохранял лёгкий физический контакт, чтобы Чуя не почувствовал, что его объятия отвергли. — Просто не сейчас.

Чуя прищурился, но ничего не сказал. Он лишь легко постучал пальцами по столу, словно давая Ацуши пространство, чтобы тот справился сам. Рыжеволосый откинулся на спинку дивана и скрестил ноги, внимательно наблюдая за их взаимодействием.

— Вы подали хорошую идею для разговора, Акутагава. Сегодняшний урок… — выдохнул Ацуши, сцепив пальцы перед собой, чтобы не выдавать своего волнения, — можно посвятить прикосновениям.

Акутагава скрестил руки на груди, и лёгкая насмешка мелькнула в его взгляде.

— Прикосновениям? — переспросил он, словно это слово само по себе вызывало у него презрение.

— Это то, что помогает, когда слова бессильны, — мягко объяснил Ацуши, стараясь говорить спокойно, несмотря на напряжение в воздухе. — Прикосновение может дать человеку понять, что вы рядом, что с вами безопасно.

— Полный бред, — отрезал Рюноске, нахмурившись.

— Нет, — возразил Ацуши, его голос стал чуть твёрже. — Это важно. Это то, что делает нас людьми. Это обмен теплом, духовной энергией и… Акутагава, не закатывайте глаза, пожалуйста, я сейчас абсолютно серьёзен.

Ацуши на мгновение замолчал, выдыхая, чтобы не выдать раздражения. Он заметил, как Акутагава слегка прищурился, будто хотел оспорить каждое его слово, но остался молчалив.

— Позвольте мне показать, — предложил Ацуши, внимательно глядя на него.

— Ты хочешь тронуть меня? — хмыкнул Акутагава, его тон был полон насмешки, но в глазах мелькнуло что-то непонятное.

— Только если Вы позволите, — мягко ответил Ацуши. — Я не причиню Вам вреда.

— Можно подумать, ты вообще способен мне навредить, Джинко, — резко бросил Рюноске, нахмурившись.

Ацуши не ответил на оскорбление, только слегка улыбнулся. Его взгляд оставался спокойным и мягким, словно он заранее простил каждое слово, которое могло задеть его.

— Тогда тем более.

Он медленно протянул руку, и его движения были настолько плавными, что казались почти неосязаемыми. Его пальцы мягко накрыли ладонь Акутагавы. Это было лёгкое, почти невесомое прикосновение, но в нём не было ни страха, ни неловкости. Оно казалось настолько естественным, словно это был их обычный жест.

Ацуши слегка сжал холодные пальцы брюнета, давая почувствовать своё тепло. Он задержал прикосновение на несколько секунд, будто позволял Акутагаве привыкнуть к этому ощущению. Но затем он также плавно убрал руку, как делал это с Чуей ранее.

Рюноске сидел молча, его взгляд задержался на собственной ладони. Призрак прикосновения всё ещё оставался на коже, неуловимо напоминающий о своём тепле. Едва уловимое чувство пустоты вспыхнуло внутри, когда тепло исчезло. Это было больно — не физически, но глубоко внутри, так, как он давно не ощущал.

Он сжал руку в кулак, словно пытаясь стереть это ощущение, но только сильнее почувствовал обиду. Он поднял взгляд на Ацуши, который выглядел абсолютно спокойным.

— Ну? — спросил Ацуши с мягкой улыбкой, но в его глазах блеснула слабая надежда.

Рюноске прищурился, его голос стал ледяным.

— Это самый бессмысленный урок из всех, что ты мне когда-либо давал, — резко бросил он, вставая с места. 

Он небрежно швырнул на стол полупустой стакан и несколько купюр.

— Трогай кого-нибудь ещё, — бросил он через плечо, даже не глядя на Ацуши, — как будто это что-то значит.

И прежде чем кто-либо успел ответить, он быстро направился к выходу. За ним остались лишь тяжёлые шаги и лёгкое движение воздуха, который вдруг стал холодным.

Ацуши молча смотрел на закрывшуюся дверь, его лицо оставалось спокойным, но внутри всё сжалось. Он опустил взгляд на свои руки, будто проверяя, что они всё ещё тёплые.

— Дурак, — тихо бросил Чуя, следя за исчезающим силуэтом Акутагавы.

Ацуши не ответил. Ему казалось, что он упустил что-то важное, хотя всё сделал правильно.

— Блондинка, — Чуя коснулся его плеча. — Не принимай это близко к сердцу. Ты сделал, что мог.

— Возможно, Чуя-сан, — ответил Ацуши, но в его голосе не было уверенности. — Но я знаю, что он не вернётся.

Чуя лишь тяжело вздохнул, снова постучав пальцами по столу.

Рюноске шёл быстро, словно пытаясь сбежать не только от Ацуши, но и от себя самого. Его плечи были напряжены, а шаги – резкими и рваными. Он не хотел думать о том, что именно сейчас его гложет. Но каждый шаг отдавался странной тяжестью в груди. Он чувствовал, что тепло, так неожиданно поселившееся в нём от прикосновения, уже успело исчезнуть, оставив после себя пустоту.

Ацуши догнал его легко, но не решился сразу заговорить. Он шёл чуть сзади, стараясь не нарушить зыбкое напряжение, что повисло между ними. Его золотисто-фиолетовые глаза цеплялись за фигуру Акутагавы, будто он боялся, что тот растворится в ночи, как только он отвлечётся.

— Акутагава, — мягко окликнул он.

Рюноске не остановился, но замедлил шаг. Ему хотелось, чтобы голос Ацуши замолк, чтобы его присутствие исчезло, но вместо этого с каждым шагом он чувствовал, как это назойливое тепло возвращается.

— Акутагава, — произнёс он еще раз, пытаясь выбрать тон, который не показался бы ни слишком мягким, ни слишком назойливым.

— Что? — ответил тот резко, даже не глядя на него.

— Я… — Ацуши замялся, подбирая слова. — Я просто хотел сказать… Мне показалось, что я сказал или сделал что-то не так.

Рюноске остановился. Его фигура застыла в свете фонаря, а тень вытянулась на тротуаре. Он обернулся через плечо, и в его глазах мелькнула вспышка раздражения.

— Ты действительно считаешь, что это имеет значение? — бросил он холодно. — Ты настолько наивен?

Ацуши опустил взгляд, но через мгновение снова поднял его, и в его глазах читалась странная смесь вины и решимости.

— Да, — ответил он тихо. — Для меня это важно.

Рюноске несколько мгновений смотрел на него, не зная, что сказать. Внутри него всё кричало, чтобы он отверг эти слова, эту глупую заботу, которую Ацуши, кажется, испытывал к каждому встречному. Но почему-то на этот раз всё было иначе.

– Мы сегодня толком не поговорили, – снова обратился к нему Ацуши, его голос дрожал на грани между мягкостью и нерешительностью. – Как прошёл Ваш день? Как Вы себя чувствуете?

Рюноске фыркнул, ускоряя шаг.

– Это не твоё дело, Джинко, – его ответ прозвучал резче, чем он, вероятно, хотел, но Ацуши не отступил.

– Знаю, – тихо признал он. В его голосе не было обиды, только искреннее желание продолжить. – Но мои уроки всё ещё не закончены. Думаю, было бы полезно повторить пройденное, чтобы убедиться, что я всё объяснил понятно.

– Ты слишком педантичен, – отрезал Акутагава.

– Возможно, – легко согласился Ацуши, словно не замечая его тона. – Но раз уж я за это взялся, я чувствую ответственность.

Рюноске неожиданно замедлил шаг, и Ацуши поймал его взгляд — острый, словно бритва, но в нём мелькнуло что-то ещё. Скрытое. Неопределённое.

– Ответственность? – произнёс он с лёгким сарказмом, словно проверяя, насколько далеко тот готов зайти.

– Да, – Ацуши кивнул, улыбнувшись чуть теплее, чем обычно. – Если какой-то из уроков был недостаточно хорош, я готов оставаться рядом и объяснять столько, сколько потребуется.

На лице Акутагавы появилась тень выражения, которое сложно было расшифровать. Затем, прежде чем Ацуши успел осознать, что происходит, он почувствовал резкий рывок — Рюноске схватил его за запястье.

– Последний урок был просто ужасен, – тихо, почти шёпотом, произнёс он. Голос был низким, насыщенным странной смесью раздражения и… чего-то личного.

Ацуши замер, его дыхание сбилось, но он не убрал руку. Едва заметная дрожь передалась от его запястья к плечу, но в золотисто-фиолетовых глазах читалось больше любопытства, чем страха.

– О… вы считаете, что стоит повторить?

Рюноске чуть прищурился. Его пальцы, всё ещё удерживавшие запястье Ацуши, сжались крепче, оставляя лёгкую боль и, вероятно, синяки на руках, если бы не регенерация.

– Определённо, – коротко бросил Рюноске. Его пальцы ещё сильнее сжали запястье Ацуши, так, что тот еле сдержал тихий вдох от боли. – И желательно без Чуи.

Слова прозвучали с явным акцентом, словно это имя было чем-то ненавистным, и Ацуши на мгновение растерялся, ощутив злобу в голосе мафиози.

– Х-хорошо… – пробормотал он, стараясь справиться с неожиданным напором.

Рюноске резко дёрнул Ацуши на себя, заставляя того подойти ближе. Их плечи почти соприкоснулись, но прежде чем блондин успел что-либо сказать, мафиози развернулся и потащил его за собой в сторону дома. Шаги Ацуши звучали глухо рядом с более резкими и уверенными движениями Акутагавы.

По пути Ацуши пытался прочитать его настроение, но жёсткая линия плеч и сжатые кулаки не оставляли сомнений: Рюноске был напряжён.

Когда они дошли до подъезда, Акутагава остановился, его ладонь, всё ещё удерживавшая запястье Ацуши, немного ослабила хватку. Это молчаливое разрешение отпустить было таким же красноречивым, как и его жесты ранее.

Блондин мягко высвободился, но прежде чем отступить, чуть поколебался. Его пальцы нервно сжались, пока он набирался смелости, чтобы сделать шаг ближе и, наконец, осторожно обнять Рюноске.

– Спасибо за сегодняшний вечер, – тихо произнёс Ацуши, чувствуя, как сердце бешено колотится у него в груди.

Рюноске напрягся, его тело словно застыло на месте. Несколько секунд он стоял неподвижно, и Ацуши уже был готов отстраниться, но неожиданно мафиози поднял руки. Его ладони коснулись спины Ацуши неуверенно, словно это было для него чем-то чуждым, но он всё же ответил на объятие.

– Ты странный, – негромко сказал Рюноске, его голос прозвучал ровно, но в нём угадывались смятение и тихая растерянность.

– Возможно, – ответил Ацуши с лёгкой улыбкой, чувствуя, как его сердце гулко стучит в груди.

Рюноске чуть отстранился, но не сразу отпустил его. Его взгляд был тяжёлым, пристальным, будто он пытался прочесть что-то на лице Ацуши.

– Ты знаешь, что с тобой нелегко? – добавил он, его голос звучал ровно, но в нём слышалась странная усталость.

– Знаю, – мягко согласился Ацуши. – Но я готов исправляться.

Ацуши улыбнулся, отпустив его и сделав шаг назад.

– Спокойной ночи, Акутагава, – произнёс он, стараясь вложить в эти слова тёплую искренность.

Рюноске не ответил сразу. Он смотрел на Ацуши долгим, изучающим взглядом, в котором смешались упрямство и что-то близкое к неуверенности. Его пальцы чуть дёрнулись, будто он собирался снова схватить Ацуши за запястье, но вместо этого отвернулся и скрылся в дверях дома.

Ацуши проводил его взглядом, прикосновение рук Рюноске всё ещё оставалось на его коже. Он задумчиво коснулся запястья, ощущая, как странная, лёгкая улыбка тянет уголки губ.

Chapter Text

Туман укутывал порт, скрывая линии горизонта и превращая всё вокруг в размытую, зыбкую картину. Желтоватый свет фонарей едва пробивался сквозь дождевые капли, мягко падая на мокрые доски причала и рисуя размытые тени. Моросящий дождь с каждым мгновением становился всё плотнее, а сырой воздух проникал под одежду, пробирая до костей. Осень, близившаяся к зиме, оставляла свой холодный след в каждом вдохе.

Ацуши стоял под одним из фонарей, прижимая руки к груди, словно это могло защитить его от пронизывающего холода. Его взгляд был направлен на мутную, почти чёрную гладь воды, но мысли блуждали где-то далеко. Он медленно вдохнул, собираясь с мыслями, прежде чем решиться заговорить.

– Акутагава, – тихо позвал он, поворачиваясь к фигуре в нескольких шагах от себя.

Рюноске, стоявший чуть в стороне, обернулся. Свет фонаря падал на его лицо, высвечивая острые черты, но выражение оставалось скрытым – холодное и равнодушное, как будто погода проникла и в его душу.

– Чего тебе, Джинко? – коротко бросил он, в голосе слышалась привычная резкость.

Ацуши не отвёл взгляд, хотя эта привычная колкость всё ещё вызывала внутри лёгкое напряжение. Теперь он знал, что за ней чаще скрывается усталость или недоверие, чем злость.

– Сегодня я хотел поговорить о честности, – начал он, делая шаг ближе.

– Честности? – переспросил Рюноске, приподнимая бровь. Его голос пропитался сарказмом, как туман пропитал воздух сыростью. – Ты всё никак не угомонишься со своими уроками?

– Да, – кивнул Ацуши, его голос был тихим, но твёрдым. – О честности. О том, как важно выражать свои чувства словами.

– И что ты хочешь этим сказать? – лениво бросил Акутагава, скрестив руки на груди. Его поза выражала полное безразличие, но в глазах читалось что-то иное – напряжённое ожидание.

– Я думаю, это Ваша сильная сторона, – продолжил Ацуши, его голос стал мягче. – Вы умеете быть прямолинейным. Но иногда это звучит так, будто вы хотите ранить, а не быть понятым.

Рюноске хмыкнул, его губы чуть скривились, создавая образ человека, готового одним словом оборвать этот разговор.

– И?

– Искренность – это не всегда резкость, – сказал Ацуши, сделав ещё один шаг ближе. Он знал, что нарушает привычную дистанцию между ними, но это было важно. – Это ещё и способность показать, что вам не всё равно.

Рюноске слегка прищурился, его взгляд стал таким острым, что Ацуши показалось, будто он разрезает его на части.

– Честность – это правда, Джинко, – произнёс мафиози медленно, вкладывая в каждое слово ледяное спокойствие. – Если правда причиняет боль, это вина не того, кто её говорит.

Ацуши замолчал, глядя в сторону. Вдалеке, едва различимая в тумане, стояла Хигучи. Она обхватила себя руками, дрожа от холода или, может быть, от чего-то другого.

– Хорошо. Если Вы не в настроении для чего-то нового… как насчёт того, чтобы освежить в памяти пару предыдущих тем? Всего пару минут практики? – тихо предложил он, кивнув в сторону девушки.

Рюноске проследил за его взглядом, а затем с тихим раздражением прищурился.

– Ты хочешь, чтобы я… с ней? – его голос прозвучал низко, почти угрожающе.

Ацуши медленно кивнул:

– Она для вас – союзник. Это может быть не только урок, но и способ… построить что-то.

На мгновение между ними повисла тишина, нарушаемая лишь звуками дождя. Рюноске стоял, словно борясь с самим собой, прежде чем резко отвернулся, бросив через плечо:

– Как ты себе это представляешь?

– Она замёрзла, но старается держаться, чтобы вы не посчитали её слабой и бесполезной, – мягко сказал Ацуши, не отводя взгляда. – Подойдите к ней. Возьмите её за руку. Спросите, как прошел день. Это будет хорошим завершением вечера и… поможет вам обоим согреться, как минимум. Вам ведь тоже сейчас зябко, просто вы привыкли этого не показывать.

Рюноске медленно перевёл взгляд на Хигучи. Её фигура была едва различима в тумане – тонкая, напряжённая, словно она пыталась слиться с окружающей серостью. На мгновение его мысли остановились, словно цепь из логики и привычек разом оборвалась. Он почти шагнул вперёд, но что-то внутри него замерло.

В голове всплыло воспоминание. Тёплое, почти обжигающее, как капля раскалённого воска на холодной коже. Пальцы Ацуши коснулись его руки в баре. Лёгкое, почти мимолётное прикосновение, которое тогда он едва осознал. Но теперь… теперь он чувствовал его с новой силой.

Мягкие, уверенные пальцы. Золотистая кожа, которая так странно, почти идеально гармонировала с его собственной – холодно-белой, словно алебастр. Он заметил, как красиво смотрелось это сочетание, и неожиданное осознание обожгло его сознание.

То прикосновение было слишком личным. Слишком… правильным. Как сладкий кусочек сахара, растаявший на языке. Тепло, к которому хочется возвращаться, которое затягивает.

Рюноске снова посмотрел на Хигучи. Теперь её фигура в тумане казалась ему чужой, даже далёкой. Мысль о том, чтобы подойти и взять её за руку, вызвала в груди лёгкое раздражение. Нет, не раздражение. Отторжение.

– Нет, – коротко бросил он, отворачиваясь.

– Почему? – спросил Ацуши, в его голосе звучала нотка разочарования.

Рюноске резко обернулся, взгляд его стал колючим, почти угрожающим.

– Я не хочу, – сказал он, голос прозвучал жёстче, чем он хотел. – Это отвратительно.

Он видел, как удивление в глазах Ацуши сменилось смятением. Это не то, что он хотел увидеть. Не то, что хотел сказать. Но что-то внутри кипело – глухая злость на самого себя, на эту неясную слабость, на ощущение, что он снова позволил чужим словам затронуть что-то важное.

Почему он вообще думает об этом? Почему он так часто возвращается к прикосновению, которое тогда казалось случайным? К словам Ацуши, к его теплу, к этим раздражающе мягким взглядам?

Это бесило. Но Рюноске, как всегда, держал всё в себе, на поверхности оставаясь холодным, почти равнодушным. Он знал, что если сейчас сорвётся, если выдаст хоть частицу того, что чувствует, – разговор закончится. Ацуши уйдёт. И этот вечер станет ещё более пустым, ещё более холодным.

Он глубоко вдохнул и с трудом взял себя в руки.

– Займись этим сам, Джинко, – бросил он, не оборачиваясь.

Ацуши поднял голову, но прежде чем он успел ответить, их разговор прервала Хигучи. Её шаги были осторожными, а голос звучал неуверенно, как у ученицы, вызываемой отвечать. Она остановилась в нескольких шагах, заметно нервничая, но стараясь держаться.

– Акутагава-семпай, – начала она, едва встретившись с ним взглядом. – Служебная машина задерживается. Мы можем прождать её около часа…

Она отвела глаза, словно сама себя уговаривая продолжить:

– Сегодня на пирсе холодно. Может… мы могли бы сходить в кафе? Там тепло, и можно будет выпить что-нибудь горячее.

Рюноске долго молчал, его холодный взгляд неотрывно следил за ней. Он чуть склонил голову в сторону, как хищник, который только оценивает, стоит ли тратить силы.

– В кафе? – протянул он, медленно и лениво, будто пробуя её слова на вкус.

– Да, – Хигучи торопливо кивнула, изо всех сил стараясь не выдать растерянности.

На лице Рюноске мелькнула слабая, почти насмешливая усмешка.

– Кафе, – повторил он, будто смакуя. – А знаешь… здесь недалеко есть котокафе.

Хигучи замерла, её взгляд стал испуганным. Она не понимала, шутит он или издевается, но молчала.

– Если так холодно, – продолжил он с ленивой резкостью, его тон скользнул, как сталь по стеклу, – можешь пойти туда с Джинко. Там, может, даже согреют. Ну и пристроишь бездомного кошака в хорошие руки.

Секунда молчания. Словно все трое ощутили, как слова опустились в этот вечерний туман.

– Извините за беспокойство, Акутагава-семпай, – коротко бросила Хигучи. Её голос дрогнул, но она заставила себя выглядеть спокойной, прежде чем быстро развернуться и исчезнуть в тумане.

Рюноске молча смотрел ей вслед, пока её шаги не растворились в шуме порта.

Ацуши, сложивший руки на груди, лишь тихо вздохнул.

– Вы же понимаете, что это было слишком, – заметил он, избегая встречаться с ним взглядом.

– Я говорил честно, – спокойно парировал Рюноске, его голос был ровным, но не лишённым той ленивой резкости, что только что обратил против Хигучи.

– Иногда честность делает больно, – тихо добавил Ацуши. – Особенно если не думать о том, к чему это приведёт.

Ацуши внимательно посмотрел на Акутагаву, словно пытался разглядеть что-то за его раздражённым взглядом, что-то, о чём тот никогда не скажет вслух. Он не мог молчать, хотя понимал, что ответ Рюноске будет ядовитым.

– Акутагава, – тихо начал он, стараясь говорить ровно, но голос всё равно дрогнул под тяжестью дождя и их общего молчания.

Рюноске бросил на него холодный взгляд, полный раздражения и какой-то скрытой усталости.

– Что ещё, Джинко? – его тон был таким, словно он вот-вот сорвётся.

Ацуши сжал кулаки, чтобы справиться с волнением.

– Я понимаю, что уход Дазая оставил… рану, – начал он осторожно, но твёрдо.

Глаза Акутагавы вспыхнули. Он шагнул ближе, его фигура напряглась.

– Не смей говорить о нём, – резко оборвал он, и в его голосе зазвучала болезненная нота.

– Вы страдаете, – продолжил Ацуши, не отводя взгляда. – И мне… мне жаль.

– Тебе жаль? – Акутагава саркастически усмехнулся, но эта усмешка была больше похожа на защитную реакцию. – Оставь свои сожаления при себе.

Ацуши сделал шаг ближе, его голос стал тише, но в нём звучала настойчивость:

– Вы сосредоточены только на пустоте, которую он оставил, Акутагава. Но разве… разве Вы не видите, что у Вас есть другие люди? Те, кто здесь и сейчас?

На мгновение Рюноске замолчал, а затем рассмеялся — коротко, горько, словно хотел отбросить весь этот разговор как нечто жалкое.

– Какие люди? Ты? Эта никчёмная команда? – его голос резко повысился, он почти сорвался на крик. – Думаешь, кто-то из вас заменит его?

– Я не говорю о замене, – устало ответил Ацуши. – Я говорю о том, чтобы жить дальше.

Эти слова, тихо прозвучавшие в шуме дождя, застряли между ними, словно обоюдоострое лезвие. Акутагава отвернулся к воде, и его плечи, казалось, сгорбились под тяжестью эмоций.

– Вы заслуживаете большего, чем это бесконечное страдание, – тихо добавил Ацуши, голос которого снова дрогнул.

Рюноске резко обернулся, его взгляд был полон ярости и боли.

– Ты ничего не понимаешь, Джинко, – его голос звучал почти хрипло.

Ацуши не стал настаивать. Его слова, как казалось, просто растворились в воздухе. Тишина между ними становилась всё плотнее, как тяжелый осенний дождь, стекающий по мокрым доскам пирса. Акутагава, отвернувшись к воде, хранил молчание, но в этом молчании проскальзывало что-то настораживающее – словно он готовился к последующему удару.

– Сегодня уже поздно, – наконец проговорил Ацуши, пытаясь звучать уверенно, хотя голос выдавал усталость. – Думаю, нам стоит перенести этот урок.

Рюноске даже не повернулся.

– Как хочешь, – бросил он с ледяным равнодушием, в котором, однако, угадывалось что-то другое. Тонкая линия его плечей, напряжённая и неестественно застывшая, словно предвещала бурю, которую он не хотел показывать.

Ацуши чуть опустил голову, сложив руки перед собой, и всё же попытался:

– Простите… я, наверное, просто недостаточно хорош.

Рюноске резко развернулся, его взгляд впился в оборотня:

– Хватит. – Голос прозвучал твёрдо, но низко, без крика. – Если ты не можешь говорить честно, лучше молчи.

Ацуши ощутил укол в груди, но лишь медленно кивнул, признавая, что больше говорить бессмысленно.

Повисшую напряжённость внезапно нарушили звуки шагов. Тёмная фигура приближалась по пирсу с плавной уверенностью. Красный плащ на фоне дождя выглядел почти нереально, как всполох огня, пробивающегося сквозь пелену серого.

 Чуя остановился в нескольких шагах, бросив внимательный взгляд сначала на одного, затем на другого.

– Всё ещё здесь? – произнёс он, голосом ровным, но чуть усталым, словно дождь и поздний час не добавляли ему энтузиазма.

Рюноске резко повернул голову, его взгляд впился в Чую с почти вызовом, но он промолчал. Чуя прищурился, уловив что-то непривычное в обстановке. Ему не нужно было долго всматриваться, чтобы заметить, как тяжело опущены плечи Ацуши, как тот избегает поднять глаза, словно пытаясь спрятаться за стеной собственного молчания.

Ацуши поднял голову и посмотрел на Чую, вымученно выдыхая:

– Чуя-сан…

Чуя оглядел их с лёгкой насмешкой, затем коротко фыркнул:

– Давай-ка разрядим эту обстановку. Вы двое выглядите так, будто вот-вот начнёте делиться чувствами.

– Чего тебе нужно, Накахара? – резко бросил Акутагава, его голос всё ещё звучал напряжённо, а взгляд был колючим.

Чуя ухмыльнулся, глядя на него с прищуром:

– Просто проходил мимо. Ну и решил, что если вы уже почти устроили драматичную сцену под дождём, то без меня этот спектакль будет неполным.

В глазах Акутагавы вспыхнуло раздражение, но он ничего не ответил.

– Ацу, – вдруг обратился к оборотню Чуя, его тон стал мягче. – Иди сюда. Ты весь промок.

Чуя шагнул ближе, предлагая Ацуши свой плащ, но Ацуши замотал головой, пытаясь что-то возразить.

– Ну-ну, не выпендривайся, – добавил Чуя, легко положив руку ему на плечо. – Иначе заболеешь, а мне потом разгребать.

Ацуши позволил себе короткий кивок, чувствуя себя немного неловко.

Акутагава, молча наблюдая за ними, едва заметно сжал челюсти, его глаза потемнели.

– Машина не приедет, – продолжил Чуя, словно ничего не заметил. – Водитель застрял в пробке. Так что придётся вам как-нибудь сами.

– Бесполезный идиот, – пробормотал Акутагава, раздражённо отвернувшись.

Чуя позволил себе короткий взгляд в сторону Рюноске, с явным неодобрением. Затем его внимание полностью переключилось на Ацуши. Он подошёл ближе, склонив голову, чтобы поймать взгляд юноши.

– Эй, ты в порядке? – спросил он, голос стал мягче, но в нём чувствовалась привычная уверенность, которой Чуя мог бы вселить спокойствие даже в бушующий шторм.

Ацуши поднял на него взгляд, полный эмоций, которые он не мог спрятать. В его глазах был блеск — не от дождя, а от чего-то, что Чуя не сразу смог назвать. Он знал, что этот блеск не был отражением света фонарей.

– Я… да, – пробормотал Ацуши, но его голос дрогнул, выдавая всё.

Чуя приподнял бровь, выражая лёгкое сомнение. Но он не стал настаивать. Вместо этого он вдруг усмехнулся.

– Здесь недалеко есть котокафе, – сказал он, чуть склонив голову набок, добавляя ироничную нотку. – Тепло, уютно, и котики пушистые. Прямо как ты.

Ацуши застыл, мгновение не в силах понять, серьёзно ли это предложение. На фоне слов, холодных и грубых, которые ему только что говорил Акутагава, это прозвучало почти как подарок судьбы.

– Я… – он снова попытался что-то сказать, но голос его снова дрогнул. Вместо слов он просто кивнул, быстро, коротко, словно боялся, что Чуя передумает. – Спасибо.

Мужчина улыбнулся чуть шире, тепло, ободряюще.

– Вот и отлично, – сказал он, протянув руку. Легко коснулся пальцев Ацуши, проверяя, как тот отреагирует. Когда Ацуши не отстранился, Чуя уверенно сжал его руку.

– Пойдём, – тихо добавил он.

Сцена со стороны выглядела почти мирной. Почти. Акутагава наблюдал за этим, стоя неподвижно, его фигура словно замерла в обрамлении дождя. Глаза Рюноске — холодные, тёмные, как штормовое море, – следили за каждым движением. Губы дрогнули, словно он хотел что-то сказать, но вместо этого сжались в тонкую линию.

Чуя, казалось, не замечал его взгляд. Или делал вид, что не замечает. Он чуть наклонился к Ацуши, всё ещё держа его за руку.

– Здесь тебе и правда нечего больше делать, – сказал он тихо, но достаточно, чтобы это услышал и Акутагава.

Ацуши кивнул. Он позволил Чуе увести его с пристани, их фигуры постепенно исчезли в тумане, в потоке света от уличных фонарей.

Рюноске остался один. Его плечи напряглись до боли, пальцы сжались в кулак так сильно, что ногти почти впились в кожу. Он уставился на мокрые доски под ногами, затем перевёл взгляд туда, где исчезли Чуя и Ацуши.

Слова Чуи, простые и почти равнодушные на первый взгляд, всё ещё звучали в его голове. Они тянули за собой тягучую боль, разъедающую изнутри. Впервые за долгое время он почувствовал что-то, что заставило его дрожать не от холода, а от какой-то странной пустоты внутри.

Дождь не утихал, но казалось, что с каждой каплей тишина на пристани становилась ещё более давящей.

Chapter Text

На втором этаже котокафе царила особенная атмосфера, будто вырванная из другой реальности. Тёплый свет ламп под потолком мягкими пятнами ложился на деревянные столы и стулья. Запах свежеиспечённых круассанов, кофе и лёгкий аромат шерсти создавали ощущение, что здесь время замедлялось, позволяя хотя бы на миг забыть о внешнем мире.

Ацуши и Чуя устроились за небольшим столиком у окна. Сквозь запотевшее стекло едва угадывались огоньки вечернего города, словно те тоже не спешили пробиваться сквозь плотный январский туман.

Не успели они толком усесться, как к ним подбежали пятеро котов, словно чувствуя, что эти двое гостей не против компании. Чуя с лукавой улыбкой подхватил белоснежного котёнка, который сразу потянулся носом к его пальцам. Он осторожно потрепал его за ушко, прищурившись с довольным видом.

– Смотри, Ацуши, – сказал он, в голосе прозвучала лёгкая нотка веселья. – Какая кроха. Думаю, это мой фаворит на вечер.

Ацуши, следивший за этой сценой с мягкой улыбкой, тоже не остался без внимания. Крупная чёрная кошка с белой грудкой бесцеремонно запрыгнула к нему на колени. Он аккуратно взял её в руки, провёл пальцами по густой мягкой шерсти. Кошка немедленно замурлыкала, ткнувшись розовым носиком в его щёку.

– Она потрясающая, – почти шёпотом произнёс он, поглаживая её по спине с такой бережностью, словно боялся потревожить это мгновение.

Чуя молчал, наблюдая за переменами в лице Ацуши. У того впервые за весь вечер исчезло напряжение. Плечи, которые недавно казались скованными, теперь расслабились. Его взгляд, мягкий и сосредоточенный, будто сиял, отражая ту же простую радость, что мурчание кошки в его руках.

“Слишком чуткий,” пронеслось в мыслях Чуи, пока он гладил белоснежного котёнка. “Этот парень впитывает всё – раздражение, злость, чужие эмоции. Особенно от Рюноске. Ацу даже не замечает, насколько сильно это его истощает.”

Чуя перевёл взгляд на Ацуши. Юноша теперь сидел, полностью сосредоточенный на кошке. Он аккуратно касался её спины, как будто боялся причинить боль.

“Он не понимает, что его заботливость – это одновременно его сила и слабость,” подумал Чуя, чуть нахмурившись. “Рюноске принимает это за уязвимость. Постоянно проверяет его, нападает словами, словно ждёт, когда тот наконец-то сломается. А вместо того чтобы ответить, Ацуши будто бросается в эту тёмную пропасть с мыслью, что сможет помочь.”

Чуя вздохнул и опустил взгляд на котёнка, который уютно устроился у него на руках, тихо урча. Его пальцы чуть крепче сжались вокруг мягкого пушистого тела, будто этот жест мог помочь избавиться от мыслей.

“Но это весь он. Настолько светлый, что упрямо не замечает тени в людях, – даже в Рюноске, который каждый раз будто специально делает всё, чтобы оттолкнуть его. Ацу не отступает, даже когда его почти выталкивают взашей.”

Чуя отвёл взгляд от Ацуши и уставился в окно, но мыслей это не остановило. Взгляд его стал задумчивым, а лёгкая складка между бровями выдавала ту непрошеную тревогу, которую он теперь ощущал, глядя на светловолосого юношу.

Мягкий свет котокафе обволакивал всё вокруг, тёплый и приглушённый, но Чуя почти не замечал его. Перед глазами снова стояла совсем другая картина: резкий свет барных ламп, шум голосов и скрежет стульев, который он тогда почти не услышал из-за напряжения, внезапно окутавшего их стол.

Он тогда пришёл первым, как обычно, и, не дожидаясь компании, налил себе виски. Через пятнадцать минут появился Акутагава — мрачный, с напряжёнными плечами и слишком острым взглядом. Весь его вид говорил, что он здесь не по своей воле, но это было ожидаемо.

– Ну, ты хотя бы сделай вид, что собираешься провести вечер нормально, – бросил Чуя с усмешкой, облокотившись на стойку и крутя стакан в пальцах.

Рюноске даже не взглянул в его сторону. Он молчал, как всегда, будто слова были чем-то чужим, а сам вечер — наказанием. Чуя знал, что стоит попробовать разрядить напряжение, но сделал только один глоток. Это было бесполезно.

“Проклятый Дазай,” раздражённо подумал он, но вслух ничего не сказал. Он знал, что если начнёт разговор, Рюноске просто закроется ещё сильнее. Ему было бы проще общаться с кирпичной стеной.

– Выпей уже, – бросил он, толкая в его сторону бокал абсента. – Может, хоть это тебя разморозит.

Акутагава нехотя потянулся за бокалом, но, судя по выражению его лица, алкоголь был лишь антуражем для мыслей, которые не отпускали его ни на секунду. 

Спустя полчаса, когда оба мафиози всадили достаточно выпивки, чтобы немного расслабиться, дверь бара снова открылась.

Ацуши.

Он стоял в дверях, замерев на пороге, как будто случайно попал не туда, куда нужно. Тихая нерешительность в каждом его движении, взгляд, полный сомнений, — Ацуши никогда не мог просто войти в помещение, будто ему здесь всё принадлежало.

– Джинко? – тихо выдохнул Акутагава, и в его голосе Чуя уловил что-то, что заставило его поднять брови. Это было удивление, но не просто. Это был тот самый тон, который привлекал внимание, даже если не хотелось.

Чуя обернулся, и сразу стало ясно, как изменилась атмосфера. Лёгкое напряжение, исходящее от Акутагавы, будто материализовалось в воздухе. Его взгляд, прикованный к фигуре Ацуши, стал опасным, почти хищным, хотя сам он, казалось, даже не осознавал этого.

Чуя, не удержавшись, встал, чтобы подойти к Ацуши, обняв его за плечи, будто это было что-то обыденное.

– Чего стоишь, котёнок? – спросил он весело, нарочито расслабленно, чувствуя, как взгляд Акутагавы буквально прожигает ему спину.

В ответ Ацуши лишь робко улыбнулся, шагнув ближе, но явно ощущая напряжение, исходящее от Рюноске. Чуя мог бы остановиться на этом, но он знал, как играют такие ситуации, и решил проверить.

– Ну вот, видишь, никаких проблем, – произнёс он чуть громче, чем нужно, специально, чтобы зацепить брюнета.

Его предположение оказалось верным. Глаза Акутагавы вспыхнули, и в них было всё: раздражение, гнев и… ревность. Настолько явная, что её можно было резать ножом.

— Ты здесь, чтобы развлечься, или снова будешь всем показывать, какой ты услужливый? – резко бросил Акутагава, когда они подошли ближе.

Чуя почувствовал, как Ацуши напрягся, едва услышав этот голос. Но он, как всегда, не ответил. Терпеливый до невозможности, как будто это могло что-то изменить.

“Если я что-то скажу, Рюноске либо взорвётся, либо уйдёт,” подумал тогда Накахара. А вместо этого поднял бокал и сделал глоток, нарочито игнорируя то, как брюнет снова прожигает его взглядом.

Вспоминая об этом, Чуя тихо вздохнул, проведя пальцами по мягкой шерсти котёнка, который уютно растянулся у него на коленях. В этой спокойной обстановке его мысли были на удивление резкими, словно диссонанс с окружением.

“Беда в том, что этот бедный ребенок никогда не умел справляться с тем, что чувствует,” подумал он, горько усмехнувшись. “Он привык ломать всё, что вызывает у него слабость. И Ацуши… рано или поздно он станет очередной жертвой этой привычки, если так будет продолжаться.”

Чуя бросил взгляд на блондина, который сидел напротив. Тот выглядел спокойно, даже умиротворённо, гладя чёрную кошку с белой грудкой.

“Но и Ацуши,” продолжал думать Чуя, чувствуя, как внутренний протест против этой ситуации нарастает. “Он сам себя изматывает. Цепляется за Рюноске с такой отчаянной решимостью, будто это единственное, что его держит. Но если он так и продолжит, он просто сгорит. А Рюноске… он этого даже не заметит. Или заметит, когда уже будет поздно.”

Котёнок на его коленях тихо замурлыкал, словно чувствуя настроение Чуи. Он откинулся на спинку стула, его взгляд был сосредоточен на Ацуши, который, кажется, полностью ушёл в свои мысли. Казалось, его глаза смотрят не на кошку, которую он гладил, а куда-то далеко, в тот хаос, который за собой оставил Акутагава.

Чуя продолжал наблюдать за ним, подбирая слова. Он знал, что любое неосторожное замечание могло заставить Ацуши замкнуться. А этого сейчас нельзя было допустить.

– Знаешь, Ацуши, – мягко начал он, понизив голос так, чтобы звучать не напористо, а почти успокаивающе. – У тебя сейчас вид, будто ты держишься из последних сил.

Ацуши вздрогнул от этих слов и поднял на него взгляд.

– Что? Нет, я в порядке, – поспешно ответил он, но тон его голоса звучал неубедительно.

Чуя только приподнял бровь, его скептическое выражение лица говорило громче любых слов.

– Ага, конечно, – бросил он с лёгким фырканьем. – Давай, расскажи это ещё раз. Может, хоть кошка тебе поверит.

На этих словах чёрная кошка, которую Ацуши продолжал гладить, недовольно мяукнула, будто поддерживая Чую. Оборотень смутился, отвёл взгляд и, кажется, чуть покраснел.

Чуя усмехнулся, но внутри его это не забавляло. Всё было слишком очевидно: Джинко разрывался между своей идеей помочь Рюноске и собственной измотанностью, но упрямо этого не признавал.

Чуя посмотрел на Ацуши, который продолжал задумчиво поглаживать чёрную кошку, её мягкое урчание едва слышалось на фоне приглушённых разговоров и шороха посуды. Чёрная кошка недовольно мяукнула, когда оборотень на секунду остановился, чтобы отвлечённо поправить прядь волос, падающую на глаза. Чуя усмехнулся, но усмешка была тёплой лишь наполовину.

– Я просто устал. Немного. Это ничего, – пробормотал Ацуши, словно защищаясь, но взгляд его выдавал больше, чем слова.

Чуя вздохнул, чуть сильнее поглаживая своего белого котёнка. Тот пошевелил ушами, будто поддерживая настроение хозяина.

– Ацуши, ты знаешь, я редко даю советы, – начал Чуя, его голос звучал мягко, но уверенно. – Но давай взглянем на это иначе. Ты сейчас из последних сил пытаешься сделать то, с чем даже Дадзай не справился.

Блондин резко поднял голову, и его взгляд напрягся.

– Я не пытаюсь заменить Дадзая, – сказал он почти автоматически, но с заметным внутренним сопротивлением.

– Да это понятно, – хмыкнул Чуя, его глаза прищурились, а уголки губ изогнулись в лёгкой усмешке. – Ты вообще другой. Ты слишком хороший для таких, как мы. И вот именно это меня беспокоит.

Ацуши замер, пальцы на шее кошки на мгновение остановились, но он так и не поднял взгляд. Чуя, выдержав паузу, продолжил:

– Слушай, Акутагава – это отдельный вид катастрофы. Дадзай был его наставником, он знал его дольше всех нас, и даже он не смог достучаться до этой паршивой башки. А ты? Ты искренне хочешь что-то поменять. И это здорово. Правда. Но ты так стараешься, что, похоже, уже забываешь про себя.

– Это не так, – тихо возразил Ацуши, но его голос звучал слишком неуверенно, чтобы прозвучать убедительно.

Чуя чуть склонил голову набок, его взгляд стал мягче, но в нём всё равно читалась непоколебимая уверенность.

– Ты даже не заметил, что подсел на это, да? – сказал он, позволяя на лице мелькнуть лёгкой улыбке с оттенком грусти. – Ты бежишь за ним, Ацуши. Каждый раз, когда он отталкивает тебя. Это может продолжаться вечно.

Ацуши молчал, всё ещё поглаживая кошку, её тихое урчание казалось громче, чем любая музыка. Видно было, что он обдумывает слова Чуи, пытаясь найти оправдания или контраргументы. Но их не было.

Чуя, чувствуя это, продолжил, подбирая слова осторожно, чтобы не разрушить хрупкий баланс их разговора:

– Я не говорю, что ты должен его бросить, – мягко сказал он. – Просто… сделай шаг назад. Возьми передышку. Ты заслуживаешь этого. И он, на самом деле, тоже. Акутагава привык быть один. И давай будем честны: если ты продолжишь давить на него, ты просто перегоришь. А он замкнётся ещё больше.

– Но я не хочу, чтобы он был один, – прошептал Ацуши, его голос прозвучал почти не слышно, но в нём было столько искренности, что даже Чуя замолчал на мгновение.

– А ты не сможешь быть рядом, если сам разрушишь себя, – наконец ответил Чуя, его голос снова стал твёрже. – Перерыв не значит предательство, Ацуши. Это значит дать время. Тебе. Ему. Обоим.

Чуя усмехнулся, наблюдая, как плечи Ацуши понемногу расслабляются. Чуть заметный огонёк озорства мелькнул в его глазах, когда он аккуратно подцепил белого пушистого котёнка, уютно устроившегося у него на коленях. Почти торжественным жестом он поднял его на уровень лица блондина.

– Ну что, котик, – произнёс Чуя с таким видом, словно собирался объявить что-то невероятно важное. В его голосе явно чувствовалась едва сдерживаемая насмешка. – Давай создадим новый Шин Соукоку.

Ацуши замер. Его взгляд метнулся от Чуи к котёнку, а затем обратно. Он моргнул несколько раз, пытаясь осознать услышанное.

– Новый?.. – нерешительно повторил он, словно боялся, что пропустил какой-то важный контекст.

Чуя, подняв бровь с притворной серьёзностью, посмотрел на него так, будто сейчас озвучил гениальную идею, достойную оваций.

До Ацуши дошло. Смех вырвался из его груди неожиданно громко и заразительно, заливая всё вокруг искренностью и лёгкостью. Черная кошка у него на руках вскочила, обиженно мяукнула и отошла подальше, сверкая недовольным взглядом.

– Это гениально! – выдохнул Ацуши, пытаясь успокоиться и вытереть выступившие от смеха слёзы, но смех всё равно продолжал трясти его плечи.

– Конечно, гениально, – с полной уверенностью подтвердил Чуя, удобно откинувшись на спинку кресла, словно даже не сомневался в своей правоте.

Спустя полчаса коктейлей и шотов атмосфера в котокафе стала почти нереальной. Чуя с лёгкой насмешкой наблюдал, как Ацуши, изрядно пьяный, пытается удерживать равновесие, его щеки горят от выпитого, а глаза блестят. Телефон в руке блондина немного качался вместе с ним, когда он направил камеру на них обоих.

— Итак, дамы и господа, — начал Ацуши, но голос его дрогнул от смеха, — это официальное заявление…

— Шин Соукоку, — подхватил Чуя с театральной интонацией, аккуратно забирая белого котёнка и усаживая того себе на плечо. — С сегодняшнего вечера меняет состав!

Ацуши с трудом удерживал серьёзное лицо, но его снова пробрало на смех, и он буквально повис на плече Чуи, пытаясь не упасть.

— Я… я не могу! — выдохнул он, цепляясь за плечо мафиози, словно за спасательный круг. — Чуууууяяяя… О, Боже…

Чуя, глядя на его попытки прийти в себя, не удержался и чмокнул его в горячую от смеха щеку. Всё ещё держа бокал в руке, он изящным движением поднял его в сторону камеры, словно предлагая тост.

— Тише, малыш, — сказал он с преувеличенной заботой.

На этих словах Ацуши просто сдался и сполз на пол, хихикая до слёз. Телефон выскользнул из его рук и с тихим стуком упал на пол.

Чуя лениво махнул пальцами, используя свою Способность, чтобы поднять устройство в воздух. Камера плавно вернулась к ним, на этот раз снимая обоих, пока Ацуши, тяжело дыша, уже практически лежал на полу, продолжая смеяться.

— Итак, дорогие зрители, — вальяжно произнёс Чуя, обнимая блондина, который всё ещё пытался перевести дух. — После короткого перерыва на то, чтобы привести нашего миленького ведущего в чувство, мы продолжим.

Ацуши что-то промычал, явно собираясь возразить, но смех тут же заглушил его слова.

Чуя, подмигнув в камеру, завершил запись. Его лицо на секунду стало серьёзнее, когда он начал загружать видео в Инстаграм. В голосе Чуи, который вдруг стал тихим, прозвучала едва сдерживаемая злость, когда он добавил, словно самому себе:

— Дазай это точно оценит.

На его лице промелькнула злая усмешка, но она быстро исчезла, сменившись лёгкой улыбкой, когда он посмотрел на Ацуши, который уже почти успокоился, но всё ещё лежал на полу, обессиленно растянувшись рядом с чёрной кошкой, явно ошеломлённой происходящим.

***

На кухне царила тишина, нарушаемая только приглушенным звоном ложечки, которая монотонно ударялась о стенки крошечной чашки. Акутагава сидел за столом, бездумно помешивая чай. Его взгляд был устремлён куда-то вдаль, но он ничего не видел — привычное выражение спокойной, почти пугающей сосредоточенности сменилось на что-то неопределённое. Гин сидела напротив, внимательно наблюдая за братом, её собственная чашка осталась нетронутой.

Когда ложка в очередной раз нырнула в сахарницу, её движение застыло в воздухе, а затем снова повторилось — в шестой раз. Гин нахмурилась.

— Рюноске, ты уже пересластил, — осторожно заметила она.

Он словно очнулся, поднял на неё взгляд, не понимая, о чём она говорит. Только тогда Акутагава обратил внимание на чашку перед собой. Чай стал мутно-белым от избытка сахара, непригодным даже для такого сластёны, как он.

— Чёрт, — тихо пробормотал он и отодвинул чашку в сторону, словно её вид начал раздражать.

Девушка чуть нахмурилась, её взгляд оставался настойчиво-внимательным.

— Ты рассеянный сегодня, — сказала она, голосом, в котором звучали и беспокойство, и осторожная строгость. — Что-то случилось?

Акутагава отрицательно покачал головой. Он не сказал ничего — слова застряли где-то в горле, давя своей тяжестью. Его мысли были слишком далеко, в другом времени, другом месте. На причале, где Чуя уводил за собой Джинко, обронил всего одну фразу: «Здесь тебе и правда нечего больше делать».

Эти слова не покидали его. Они раз за разом звучали в голове, раздирая его изнутри. Не предположение, не мнение — заявление, произнесённое с абсолютной уверенностью, будто Чуя констатировал неоспоримый факт. И что самое невыносимое… может быть, он был прав.

Ацуши не был обязан оставаться. Его ничто не держало. Он мог уйти, просто развернуться и уйти, оставив Акутагаву одного. Эта мысль заставила Акутагаву стиснуть зубы.

«Нет. Этого не будет.»

Он заставил себя крепче сжать руки в кулаки, отгоняя предательский холод сомнений. Ацуши обещал. Он сам сказал, что не оставит его. И пока это обещание существует, оно остаётся его якорем.

На короткий миг в голове мелькнула чуждая, почти чужая мысль: «И я могу использовать это обещание. Надавить на него».

Акутагава резко отмахнулся от неё. Сердце неприятно сжалось от одной только идеи. Но он подавил это ощущение — точно так же, как подавлял всё, что могло сделать его слабым. Если Ацуши решил быть таким… благородным, то пусть сам несёт за это ответственность.

Он снова подумал о том, как легко Чуя увёл Ацуши с пирса. Эта картина застряла в его голове, вызывая странное, неестественное чувство тяжести. Разве Джинко действительно так просто увлечь за собой? Разве он бывает таким податливым?

Но почему именно с Чуей? Почему каждое слово, которое Накахара бросает в воздух, Ацуши улавливает так, будто между строк спрятан скрытый смысл? Почему он так спокойно следует его воле, без лишних вопросов, без попыток сопротивляться? Почему подставляет свои пушистые уши под ладонь Чуи, когда они встречаются у входа в офис, и не просто позволяет, а, кажется, ищет этого?

С ним всё совсем не так. Ацуши не смеётся с ним. Не улыбается так тепло. Почти всегда держится напряжённо, словно чего-то ждёт — то ли отступления, то ли удара.

И, конечно, он бы ни за что не пошёл с ним в какое-то дурацкое котокафе… Или пошёл бы?

Эта мысль осталась незаконченной, когда телефон на столе завибрировал. Акутагава бросил на него рассеянный взгляд, но сначала решил проигнорировать. Однако уведомление снова мигнуло яркими буквами на экране.

«Видео от @chuuya_nk.»

Чуя. Скорее всего, он всё ещё с Ацуши.

Мысль о том, что они всё ещё вместе, ударила по сознанию, как плеть. Невыносимое напряжение на мгновение сковало его, но он быстро подавил это ощущение. И всё же пальцы потянулись к телефону сами собой, как будто разум утратил контроль над телом.

Он замер на мгновение, глядя на экран, а затем всё-таки разблокировал его. Движения оказались чуть более резкими, чем обычно, — словно бы в этом решении заключалась доля злости, направленной на самого себя.

Видео.

Гулкое биение сердца в ушах напоминало о том, как близко это ожидание подводит его к краю. Вопросы один за другим вспыхивали в сознании: Что там? Как это нужно интерпретировать? Что будет, если…

Акутагава отогнал тень сомнений, заставляя себя смотреть прямо в экран. Что там такого? Что может быть хуже, чем это… ожидание?

Его взгляд сразу упал на видео: Чуя, как всегда уверенный и самодовольный, и… Ацуши. Оба изрядно выпившие, смеющиеся так искренне, что их непринужденное веселье чувствовалось даже через экран.

— Новый Черно-белый дуэт! — громогласно объявил Чуя, с таким видом, будто это было событие вселенского масштаба.

Ацуши, с порозовевшими щеками и блестящими золотыми глазами, попытался сделать серьёзное лицо, но тут же сорвался, тихо рассмеявшись, и смущённо спрятал лицо в плечо Чуи.

Акутагава почувствовал, как внутри него что-то сжалось и тут же разорвалось. Его рука судорожно сжала телефон, и, не отрываясь, он смотрел, как Чуя, без малейшего стыда, чмокнул Ацуши в щёку, притянув того к себе привычным, властным жестом, а затем поднял бокал с вином, громогласно добавив:

— Новый состав Шин Соукоку — официально в деле!

Эти слова эхом отдались в его голове, и все остальное будто провалилось в бездну.

Рука судорожно сжала телефон.

Новый Шин Соукоку. Чуя и Ацуши.

Эти слова эхом отдавались в голове Акутагавы, пробиваясь в каждый уголок сознания. Чуя и Ацуши. Новые напарники. Они решили это за его спиной — всего за пару часов. И этого им было недостаточно: они выложили видео, чтобы весь мир увидел. Чтобы всем стало ясно, насколько он, Акутагава, теперь не нужен. Насколько его, настоящего напарника Ацуши, можно было просто выбросить, как бесполезную вещь.

Резкий звон вернул его в реальность. Чашка, которую он держал в руках, громко брякнула о блюдце, когда он слишком резко поставил её на стол. Джин вздрогнула, её тревожный взгляд устремился на брата.

— Рюноске, что-то случилось?

Он не ответил. Её голос прозвучал так далеко, будто до него доносился шум из другого мира. Он медленно поднялся, резкими движениями схватил пальто и накинул его, чуть не порвав швы на плечах.

— Рюноске! — Гин вскочила, насторожённо следя за каждым его движением.

Он ничего не сказал. Шум в голове нарастал, подавляя и её голос, и звуки вокруг, оставляя только одно: ярость. Она заполняла каждую клетку его тела, пульсировала в висках, жгла внутри так, что ему казалось — ещё немного, и он задохнётся.

“Джинко.”

Его мысли хлестали, как удары кнута, каждое слово резче и больнее предыдущего. Он обещал. Обещал, что останется. Что будет рядом. Обещал… и теперь он…

Он променял его. Променял на Чую, как будто всё, что было между ними, не имело значения. Как будто каждое слово, каждое усилие — это просто пустой звук.

Акутагава вышел из комнаты. Он не обернулся. Шаги звучали тяжело и отчётливо, каждый удар каблуков по полу отдавался, как гром в ушах. Ярость кипела, сжигая остатки здравого смысла.

— Рюноске! — голос Гин стал громче, настойчивее, но он не замедлился.

Девушка растерянно остановилась в дверях кухни, наблюдая, как фигура брата исчезает в темноте. Она могла лишь беспомощно смотреть вслед, осознавая, что остановить его сейчас невозможно.

“Он не в себе,” — подумала она, сердце сжалось от тревоги.

Гулкие шаги брата растворились вдали, оставляя Гин наедине с её беспокойством и холодным эхом тишины, заполнившим опустевший дом.

Chapter Text

Общежитие «Армии добра», как он презрительно именовал его в мыслях, выглядело ещё отвратительнее под тусклым светом фонаря. Эти милые, «теплые» окна будто насмехались над ним. Там наверняка уютно, тихо, спокойно. Внутри наверняка царила атмосфера, где каждый находил себе место.

«Но не для меня.»

Этот едкий вывод бил прямо в грудь, вызывая ещё больший всплеск ярости. Акутагава шёл без остановки, не ощущая холода, который пробирался под его пальто. Его пульс гудел в ушах громче ночной тишины, мысли смешивались в огненный водоворот. Злость, обида, унижение, разочарование, обманутая надежда…

«Ты обещал, Джинко… ты обещал.»

Но в этом признаться себе он не мог. Эта мысль — что он нуждался в Ацуши, что его собственные чувства зависели от этого оборотня — была невыносимой. Гораздо проще держаться за злость, за ощущение несправедливости, которая вот-вот разорвет его на части.

Когда он оказался перед входом, то уже почти не думал. Просто протянул руку, готовый сорвать дверь с петель, вломиться и высказать всё, что бурлило внутри. Но дверь открылась сама, и перед ним предстал человек, который был последним, кого он хотел видеть.

– Ну-ну, кто это у нас тут? – лениво протянул Дазай, глядя на него сверху вниз с насмешливым выражением лица.

Акутагава резко остановился. Злость вспыхнула с новой силой, но она теперь будто столкнулась с холодным барьером, который всегда вызывал этот человек.

– Какого чёрта вы здесь делаете? – его голос прозвучал резко, отрывисто.

– Хм… – Дазай поджал губы, делая вид, что задумался. – Возможно, я здесь живу? А ты что забыл на территории Агентства? Решил вернуться к своему дорогому наставнику? Какая трогательная верность, Акутагава-кун.

Этот нарочито весёлый тон, это выражение лица — всё это сводило с ума.

– Не льстите себе, Дазай-сан, – его голос звучал холодно, но внутри всё клокотало.

– Ты прямо-таки разбиваешь мне сердце, – с театральным сожалением вздохнул Дазай, приложив руку к груди.

«Прекратите. Просто отойдите. Прекратите.»

– Я не за вами, – Акутагава с трудом удержался от того, чтобы не сорваться. – Уйдите с дороги.

– О? – Дазай прищурился, его улыбка стала острее. – Если не за мной, то за кем? Неужели за моим милым маленьким котиком?

Эта фраза ударила сильнее, чем все его насмешки за всё время. Акутагава почувствовал, как гнев вырвался наружу, заставляя его шагнуть вперёд, резко сокращая расстояние.

– Отвалите, – голос был натянут, почти срывался, но в нём звучала такая сила, что Дазай на миг замер.

– Ты заметно расширил свой словарный запас, – спокойно произнёс Дазай, поднимая бровь. – Чуя, похоже, стал неплохим учителем.

Чуя.

Имя снова взорвалось в голове, разжигая всё внутри. Акутагава почти кинулся вперёд, чтобы просто уйти от этого насмешливого лица, но Дазай плавно двинулся в сторону, не давая ему пройти.

– Ты в плохом настроении, Акутагава-кун. Может, я могу помочь? Или, может быть, лучше просто отправить тебя домой, пока ты не сделал что-то глупое?

Его слова звучали легко, но взгляд… Взгляд Дазая пронзал насквозь, читая его, как открытую книгу.

Акутагава остановился. Его дыхание было тяжёлым, руки дрожали. Он хотел оттолкнуть этого человека, но не мог. Всё, что он смог сделать, — это сверлить его взглядом, который был полон ненависти, боли и чего-то ещё, чего он даже не мог назвать.

Прежде чем Дазай успел задать ещё какой-нибудь провокационный вопрос, из тени подъезда появился ещё один человек.

Ацуши, прищурив глаза от усталости, с ключами, зажатыми в руке, остановился перед дверью. Его волосы были растрёпаны, от него пахло крепким кофе и сладостями. На его лице читалась измотанность, но, заметив Акутагаву и Дазая, он удивлённо замер.

— Акутагава? — голос Ацуши прозвучал сонно, но с ноткой искренней доброжелательности.

Дадзай обернулся, его усмешка стала ещё шире.

— О, и наш тигрёнок вернулся. Какая неожиданная встреча.

Рюноске резко повернул голову в сторону Ацуши, как хищник, заслышавший добычу.

Слова Дазая мгновенно превратились в раздражающий фоновый шум. Всё его внимание теперь было приковано к оборотню. Ацуши, всё ещё стоящий у двери, настороженно смотрел на него. В его взгляде промелькнула тень тревоги, когда он заметил напряжение в позе Акутагавы.

— Что-то случилось? — осторожно спросил Ацуши, делая крошечный шаг назад, словно стараясь сохранить безопасную дистанцию.

Но это не остановило Акутагаву. В следующую секунду он уже оказался рядом, схватив Ацуши за ворот рубашки и прижав к холодной кирпичной стене.

— Ты! — рявкнул он, голос срывался от ярости. Ткань рубашки натянулась, угрожая разорваться. — Какого чёрта, Джинко?! Ты теперь решил стать напарником Чуи за моей спиной?! Как это понимать?!

Ацуши замер. Его глаза широко распахнулись, и в них застыл испуг, смешанный с полным непониманием. Сердце билось так громко, что он слышал его даже в ушах.

— Я… Я не понимаю, о чём Вы говорите, — прошептал он, подняв руки в примиряющем жесте, словно пытаясь успокоить.

Эта покорность застала даже Дазая врасплох. Он поднял брови, лениво наблюдая за происходящим.

— Как интересно, — протянул он, слегка приподняв плечи в беззаботном жесте. — Ацуши-кун, ты уже не тот. Акутагава, тебе стоит быть осторожнее. Если ты сломаешь ему хребет, “Шин Соукоку” станет ещё более односторонним дуэтом.

— Заткнитесь, — огрызнулся Рюноске, не поворачивая головы в сторону Дазая. Его хватка на рубашке Ацуши лишь усилилась, как будто этого недостаточно, чтобы заглушить кипящую в нём злость.

Ацуши смотрел на него снизу вверх — в его глазах застыла растерянность, граничащая с паникой. Он не понимал, что сделал не так. Этот взгляд, слишком спокойный и одновременно слишком грустный, вывел Акутагаву из равновесия.

— Не притворяйся, будто не понимаешь! — Акутагава встряхнул его с такой силой, что ткань рубашки натянулась, угрожая порваться. Его голос срывался, разрываясь между криком и отчаянием. — “Чёрно-белый дуэт”? Ты это всерьёз? Решил за пару часов променять всё, что между нами было, на бутылку бухла и пару котов?!

Ацуши не отводил взгляда. Его лицо побледнело, но он всё равно не вырывался. Лишь чуть сжав плечи, будто ожидая удара, он тихо выдохнул:

— У нас… ничего не было.

Эти слова зазвенели в ушах Акутагавы, словно пощёчина. Он на миг замер, но внутри всё кипело так яростно, что он не мог этого остановить.

— Ты лжёшь! — его голос сорвался на хрип.

Дазай лишь наблюдал, скрестив руки на груди.

— Тигрёнок, тебе не стоило его злить. Ты же знаешь, какой он у нас чувствительный.

— Не лезьте! — снова рявкнул Акутагава, оглянувшись на Дазая так резко, что Ацуши почувствовал, как ослабла хватка на его рубашке.

На миг воцарилась тишина. Лишь шум их прерывистого дыхания наполнял ночь. Ацуши молчал, не решаясь что-то сказать. Его взгляд — спокойный, выжидающий — был невыносим для Акутагавы.

И это бесило его ещё больше.

Дазай, всё это время стоящий рядом с насмешливой, вечной улыбкой, сделал шаг ближе. Его рука небрежно легла на плечо Акутагавы.

Это прикосновение оказалось хуже удара. Лёгкое, невесомое, но пропитанное всем, что могло довести его до белого каления: болью, унижением, страхом. Его мышцы инстинктивно напряглись, будто готовились к удару. Это ощущение было до боли знакомым, слишком ярким, чтобы игнорировать. Каждый раз, когда Дазай касался его, за этим следовало что-то ужасное. И сейчас его тело кричало об одном: оттолкнуть, сбежать, что угодно, чтобы не дать этому человеку снова разрушить его.

Но он стоял. Стоял, как парализованный, и ненавидел себя за это.

Рука Ацуши тут же легла на другое плечо Акутагавы, и это прикосновение разом стерло ожог, оставленный Дазаем. Нежное, тёплое, почти успокаивающее, оно было совершенно чуждым. Его тело не знало, как реагировать на такие прикосновения. Безопасные. Добрые.

Почему он это делает?

— Дазай-сан, — голос Ацуши прозвучал спокойно, но в нём сквозило твёрдое предупреждение. — Пожалуйста, не сейчас.

Акутагава услышал это предупреждение. И оно было адресовано не ему.

Его грудь резко вздымалась, кулаки сжались настолько, что ногти впились в ладони, но он не оттолкнул ни Дазая, ни Ацуши. Этот момент завис в воздухе, как натянутая струна, которая вот-вот должна была лопнуть.

Дазай убрал руку, отступая на шаг, и с небрежной улыбкой повернулся к Ацуши.

— Как скажешь, Ацуши-кун, — усмехнулся он, словно эта сцена не имела для него значения. Но в глазах что-то мелькнуло — мимолётный отблеск интереса.

Ацуши повернулся к Акутагаве, его пальцы чуть сильнее сжались на его плечах.

— Акутагава, — тихо сказал он, его голос звучал мягко, но в нём чувствовалась внутренняя сила. — Пожалуйста, дайте мне шанс объяснить.

Он не оправдывался, не пытался навязать свою правоту. Его слова звучали почти умоляюще, как если бы он искал путь к Акутагаве не через силу, а через понимание.

Рюноске смотрел на него в упор, будто пытаясь просверлить этот мягкий взгляд своей ненавистью. Его грудь резко вздымалась от глубоких, рваных вдохов. На мгновение он казался готовым снова сорваться, но тёплые руки Ацуши на его плечах, их прикосновение — лёгкое, будто ничего не значащее, но всё же оберегающее, словно прикосновение к порезу, который нельзя тронуть грубо, — заставили его остановиться.

Почему это кажется таким… странным?..

Мягкость. Тепло. Безопасность. Эти чувства были для него чужды. Они раздражали, как нечто неестественное. Но в то же время в них было что-то… терпимое.

— Хорошо, — выдавил он, наконец, голосом, в котором всё ещё слышалась угроза, но он больше не кричал. Его взгляд остался острым, но уже не таким яростным.

Ацуши улыбнулся — чуть-чуть, почти незаметно.

— Спасибо, — прошептал он, его голос был полон искренней благодарности.

Дазай остался наблюдателем. Его усмешка чуть дрогнула, но он так и не проронил ни слова, позволяя моменту завершиться естественным образом.

— Идёмте наверх, — предложил Ацуши, ослабляя хватку, но всё ещё оставаясь рядом. — Мы сможем поговорить в моей комнате.

Акутагава задержался на мгновение, как будто боролся с собой, но затем всё-таки кивнул и медленно направился за ним.

Дазай, глядя им вслед, сложил руки на груди и тихо усмехнулся себе под нос:

— Любопытно.

Chapter Text

Они поднялись по лестнице вверх, на третий этаж старого, видавшего виды общежития.

К счастью для Ацуши, Кьека сегодня ночевала у Наоми, а остальные жильцы уже либо крепко спали, либо были поглощены своими делами. Их путь до комнаты остался незамеченным, что позволило избежать нежелательных встреч. Это было небольшим облегчением для Ацуши, учитывая настроение его спутника.

Мягкий свет тусклых ламп отбрасывал длинные тени на стены, создавая иллюзию тепла, которая не могла полностью сгладить напряжение, висевшее в воздухе. Шаги отдавались глухим эхом в пустом коридоре, и даже в этой тишине Ацуши чувствовал на себе взгляд Акутагавы. Тот, кажется, не сводил с него глаз даже на мгновение, словно ожидал чего-то — не то ответа, не то очередного удара.

— Вы уверены, что хотите поговорить об этом сегодня? — осторожно начал Ацуши, останавливаясь перед дверью своей комнаты. Его голос звучал тихо, почти приглушённо, чтобы не потревожить ночь. — День был тяжёлым. Вы, наверное, устали. Я могу постелить Вам в гостиной, и мы всё обсудим утром.

— Нет. Поговорим сейчас, — коротко отрезал Акутагава. Его голос был твёрдым, а взгляд острым, но не таким яростным, как обычно.

Ацуши молча кивнул и открыл дверь, впуская его внутрь.

Комната встретила их простотой и уютом: аккуратно заправленная кровать, скромный рабочий стол с разбросанными бумагами и светлый ковёр, который немного смягчал холодный пол. Ацуши обвёл комнату взглядом, заметно нервничая. Он кивнул на стул у стола, предлагая Акутагаве сесть, но тот отрицательно мотнул головой и остался стоять у стены, скрестив руки на груди.

В его фигуре по-прежнему читалось напряжение, но оно уже не казалось таким взрывоопасным. Ацуши вздохнул и, запирая дверь, коротко предупредил:

— Пожалуйста, постарайтесь не шуметь. Если остальные услышат, что Вы здесь, это привлечёт лишнее внимание. Тогда мы точно не сможем поговорить спокойно.

Акутагава никак не ответил. Он лишь мрачно посмотрел на Ацуши, но не стал перечить. Этот молчаливый знак согласия позволил Ацуши хоть немного расслабиться.

— Я заварю чай, — тихо добавил он, указывая на небольшую кухонную стойку в углу комнаты.

С этими словами он направился к чайнику, ощущая напряжение в воздухе даже спиной. Когда вода начала закипать, Ацуши украдкой бросил взгляд на Акутагаву.

Тот всё так же стоял у стены, будто вписанный в её тени, но его взгляд был отстранённым, почти пустым. Ацуши понял, что Акутагава сейчас не здесь, не в этой комнате. Его мысли были где-то глубоко внутри него самого, и этот внутренний шторм отражался в его напряжённой позе.

Ацуши вздохнул, стараясь не потревожить этот хрупкий момент тишины, и повернулся обратно к чайнику. Разговор обещал быть долгим.

Когда чай был готов, Ацуши поставил две чашки на стол и жестом пригласил Акутагаву присесть на мягкий уголок. Брюнет замешкался, бросил хмурый взгляд на чашки, но всё же подчинился. Его напряжение, словно тугая пружина, никуда не делось: он сел, скрестив руки, и посмотрел на Ацуши так, будто ждал подвоха.

Ацуши же, напротив, пытался сохранить спокойствие, хотя его нервозность выдавала едва заметная дрожь хвоста, который бился по полу с возрастающей частотой. Его ушки были плотно прижаты к голове, словно от каждого взгляда Акутагавы становилось всё труднее выдерживать давление.

— Давайте просто посмотрим это вместе, — предложил он, стараясь удерживать голос ровным, доставая телефон. Его пальцы слегка дрожали, пока он находил нужное видео. Он включил его, сразу промотав к середине. — Вот.

Видео началось со сцены, в которой Чуя и Ацуши сидели на полу, изнеможённо смеясь. Они едва держались друг за друга, не давая окончательно свалиться на пол. Это выглядело настолько абсурдно, что казалось, будто смех был единственным, что их удерживало на плаву.

Камера повернулась, и на экране появились два кота: чёрный с белой грудкой на руках у Ацуши и белоснежный малыш в объятиях Чуи. Оба кота таращились на экран, их огромные глаза выражали смесь удивления и лёгкой паники. Они беспокойно мявкали, мечтая только об одном — удрать подальше от поддатых эсперов.

— Это наш новый Чёрно-белый дуэт! — провозгласил Чуя, голос которого звучал на грани слишком громкого энтузиазма.

— Мы с ними просто идеально подходим друг другу, — засмеялся Ацуши, обращаясь к камере.

Чуя усмехнулся, поудобнее устроившись на плече Ацуши, и слегка заплетающимся языком добавил:

— Этого чёрного злюку будем звать Аку, а белого пушистика — Ацу. В следующем видео мы выдадим им официальные удостоверения Няшного отдела Портовой Мафии!

Ацуши почти не следил за видео — его внимание было сосредоточено на Акутагаве. Тот сначала выглядел отстранённо, почти равнодушно, но когда на экране прозвучали их “имена”, глаза брюнета резко сузились. Брови сошлись на переносице, губы скривились, будто он хотел что-то сказать, но передумал.

— Это… — начал он, но замолчал.

— Это просто шутка, — тихо, мягко пояснил Ацуши. Его хвост уже обвивался вокруг ноги, выдавая его нервозность. Он пытался быть спокойным, но отрывистый взгляд Акутагавы заставлял его чуть сжиматься в плечах.

На лице Акутагавы отразилась какая-то странная смесь облегчения, растерянности и всё ещё неутихшего гнева.

— Зачем… — он нахмурился, едва не прошептав это слово.

Досмотрев видео до конца, он резко убрал телефон, швырнув его на стол так, что чашка с чаем дрогнула. Ацуши инстинктивно втянул голову в плечи, а хвост хлестнул по полу. Акутагава откинулся назад, его руки дрожали, сжавшись в кулаки, а голос, когда он наконец заговорил, был срывающимся:

— Это было ни черта не смешно.

Ацуши поднял голову, встревоженно глядя на Акутагаву. Глаза брюнета потемнели от гнева, но этот гнев казался направленным внутрь. Как будто злость, кипевшая в нём, была вызвана чем-то глубже, чем просто роликом на экране.

— Мне очень жаль, — мягко сказал Ацуши, стараясь сгладить напряжение. Его голос звучал осторожно, почти умоляюще. — Мы с Чуей просто веселились. У него тоже был трудный день. Я не собирался…

Он осёкся, осознавая, что чуть не сказал лишнего.

Не собирался расстроить Вас. Не собирался показать, что мне комфортнее быть рядом с Чуей, чем с Вами.

Эти слова застряли где-то между мыслями и реальностью, и Ацуши быстро вздохнул, чтобы собраться. С трудом сглотнув, он добавил:

— Простите за недоразумение. Мне жаль, что я сейчас не могу найти подходящих слов.

Акутагава молчал, его взгляд словно прожигал Ацуши насквозь. Блондин чувствовал, как нервы натянуты до предела. Его звериные ушки невольно прижались к затылку, а хвост нервно дёрнулся, задевая ножку стула. Он быстро спрятал его, обвив вокруг ноги, как будто это могло скрыть его состояние.

— Подходящих слов, говоришь? — Акутагава наконец заговорил, его голос был низким и едва сдержанным. — Тогда лучше не говори ничего, если можешь только нести такую чушь.

Ацуши невольно вздрогнул, опустив взгляд к столу. Его плечи напряжённо поднялись, но он не ответил, лишь кивнул, как бы принимая это. Он понимал, что любое слово сейчас может снова взорвать бурю.

Акутагава хмурился, его пальцы, лежащие на краю стола, были сжаты в кулак. Он выглядел так, будто пытался что-то сказать, но не мог подобрать слов.

— Ты хоть понимаешь… — резко начал он, но тут же умолк. Его голос дрогнул, и он, сцепив зубы, отвернулся к окну.

Шум города за стеклом казался слишком громким, нарушая густую тишину в комнате. Ацуши осторожно поднял взгляд, пытаясь понять, что происходит в голове Акутагавы, но не осмелился спросить.

— Забудь, — бросил брюнет резко, не оборачиваясь. — Если хочешь извиняться, то учись это делать как следует. А твои «мне жаль» — это… бесполезно.

Его слова прозвучали грубо, но в них не было привычного яда. Скорее усталость, как будто он ругал не только Ацуши, но и себя.

Ацуши замер, и его взгляд мгновенно изменился. Его звериные уши резко прижались к голове, хвост нервно дрогнул и замер. В его глазах сначала мелькнуло недоверие, затем страх, который быстро сменился мрачным, почти безнадёжным смирением. Тишина между ними казалась осязаемой, словно воздух в комнате стал вязким.

Словно эхо, фраза Акутагавы продолжала звучать в его голове: «Извиняться как следует». 

В горле будто пересохло. Страх окутал Ацуши — липкий, парализующий. Сердце забилось чаще, но он чувствовал себя слишком вымотанным, чтобы сопротивляться. Тревожное тепло разлилось по телу, сменившись холодной, пронзающей тоской.

— Я всё понял, — выдохнул он наконец. Голос звучал тихо, как будто он говорил не с человеком, а с самим собой.

Он не стал объяснять. Не стал пытаться оправдываться. Всё было ясно — слишком ясно. Медленно, словно в тумане, он подошёл ближе, настолько, что почувствовал на лице тень, отбрасываемую фигурой Акутагавы. Блондин чуть подтолкнул брюнета, мягко, но настойчиво. Акутагава дёрнулся от неожиданности и отступил, упираясь спиной в угол мягкого дивана.

— Что ты делаешь? — Акутагава не сразу нашёл голос. Слова прозвучали с резкостью, но это была скорее растерянность, чем угроза. 

Но вместо этого Ацуши медленно опустился перед ним на колени. Это движение было слишком мягким, слишком послушным, чтобы быть оскорблением. Ацуши склонил голову, словно отдавал себя в полное распоряжение брюнета. Его руки мягко, невесомо очертили грудь и тонкую талию брюнета сквозь рубашку, затем потянулись к пряжке ремня.

— Джинко… — почти прошептал он, пытаясь найти хоть какие-то слова, но горло будто сжало. Он перехватил запястья оборотня, но вместо того чтобы оттолкнуть от себя, просто замер на месте.

Ацуши поднял на него непривычно темные, фиалковые глаза. Взгляд, которым он встретил брюнета, был полон смирения. Странного, неестественного смирения, в котором таилась затопленная боль и глухая тоска.

— Вы же сами сказали мне извиниться как следует, — голос оборотня звучал безжизненно, как будто он цитировал чьи-то слова, вытравленные из памяти временем. — Разве Вы не знаете, что это значит? В приюте это всегда значит одно и то же.

Руки брюнета дрогнули сильнее, и он разжал хватку.

— Нет, — прошептал он. Голос был хриплым, сдавленным. — Я… я не знал.

Слова Ацуши продолжали звучать в его голове. В этом простом предложении было что-то неправильное, что-то болезненное. И Акутагава вдруг понял, что он не знал. Не знал, о чём говорил Ацуши, и, кажется, не хотел знать.

Ацуши едва заметно расслабился, но всё ещё не двигался. Его плечи опустились, взгляд ушёл в сторону.

— Это всегда так работает, — сказал он, словно объясняя что-то простое и очевидное. — Лучше согласиться, пока просят по-хорошему. Ждать, пока заставят, хуже.

— Прекрати, — резко бросил Акутагава, но голос его дрогнул, лишённый прежней жёсткости.

Ацуши не отреагировал. Его голос стал чуть громче, но всё так же пусто звучал:

— Вы же могли бы заставить меня, верно?

Эти слова задели брюнета за живое. Он стиснул зубы, не в силах поверить в то, что только что услышал. Впервые за долгое время он ощутил себя бессильным. Злость на себя смешивалась с отвратительным чувством вины, которое поднималось из глубины.

— Думаешь, я настолько ничтожен, чтобы пытаться получить хоть что-то так ?

Слова прозвучали резко, будто сталь по стеклу, и на мгновение повисли в воздухе. Ацуши вздрогнул, но не отступил. Его глаза — полные тихого смирения — смотрели прямо на Акутагаву.

— Я… — он начал, но остановился, не найдя подходящих слов.

Губы Акутагавы дрогнули, словно он готовился что-то ещё добавить, но вместо этого он стиснул зубы. Его пальцы на мгновение судорожно сжались на запястьях оборотня, а затем ослабли.

— Я не нуждаюсь в твоих подачках, Джинко, — продолжил он с яростью, стараясь скрыть всё, что он действительно чувствовал в этот момент. — Ты серьёзно считаешь, что мне это нужно? Думаешь, я унижусь до того, чтобы принимать что-то подобное от тебя?

Он говорил, не выбирая слов, не обращая внимания на то, как лицо оборотня всё больше бледнело. Лишь когда он замолчал, в наступившей тишине стало слышно, как Ацуши глубоко вдохнул.

— Простите, — прошептал блондин, но в его голосе не было раскаяния, только болезненная, безнадёжная усталость.

Эта интонация, этот взгляд, который Ацуши всё ещё не отвёл, словно что-то сломали внутри Акутагавы. Его гнев вдруг сменился отвращением, но не к оборотню — к самому себе.

— Даже если бы… даже если бы этого не касалась ситуация, — проговорил он медленнее, почти выдавливая из себя слова. — Как ты можешь подумать, что я стал бы хотеть чего-то подобного от…

Он осёкся, как будто до конца произнести фразу было невозможно. Его взгляд остался на оборотне, и он добавил, почти с отвращением:

— От блохастого, несносного оборвыша вроде тебя.

Ацуши отступил на полшага назад, но его лицо не изменилось. Тот же смиренный взгляд, та же отстранённая тишина, которая сводила Акутагаву с ума.

— Простите за ещё одно недоразумение, — тихо произнёс оборотень, не пытаясь возразить или оправдаться.

На мгновение Акутагава чуть не протянул к нему руку, но вместо этого он отвернулся, стиснув кулаки так, что побелели костяшки.

— Ты должен научиться нести ответственность за свои слова, Джинко, — бросил он наконец, но теперь в его тоне не было ярости, только сухость. — И перестать думать, будто кто-то, вроде меня, заинтересован в чём-то настолько отвратительном.

Тишина в комнате была почти осязаемой, заполняя пространство между ними, как холодный туман. Акутагава сидел, не сводя глаз с блондина. Его взгляд был тяжёлым, сосредоточенным, но в нём сквозила странная смесь эмоций — непроницаемый холод и неуловимая борьба, словно он искал в действиях Ацуши ответы, которых не хотел получить.

— Я, наверное, пойду на кухню, — наконец сказал Ацуши, поднимаясь с места. Его голос был чуть тише обычного, но спокойный, как будто он специально удерживал в себе эмоции.

— Хм, — неопределённо отозвался Акутагава. Это звучало как согласие, но взгляд его остался таким же настороженным.

Ацуши, усмехнувшись, вышел из комнаты. Вскоре с кухни послышался шорох упаковок и мерный звук льющейся воды.

— Рамен будете с овощами? — позвал он оттуда, намеренно избегая более сложных тем.

Накинув лёгкий кухонный фартук, Ацуши привычным движением включил плиту, поставил кастрюлю с водой и, словно машинально, начал готовить. Его руки чуть дрогнули, когда он взял нож, чтобы нарезать морковь, но он быстро взял себя в руки, погружаясь в рутину, как в спасительную гавань.

В ответ на его вопрос послышалось тихое “хм”, чуть запоздалое, словно Акутагава на секунду задумался. Через несколько минут он всё-таки появился в дверях кухни, молча сел на мягкий уголок в углу и продолжил смотреть на Ацуши, как хищник, следящий за добычей, но не с целью напасть.

Ацуши чувствовал на себе этот взгляд. Его ладони чуть вспотели, но он старался не подавать вида. Сосредоточенно добавил зелень в закипающий бульон, краем глаза отслеживая каждое движение брюнета. Однако взгляд Акутагавы в этот раз был другим: не столько холодным, сколько осторожным, будто он сам не понимал, зачем продолжает смотреть.

Когда вода закипела, Ацуши добавил лапшу, закрыл крышку и, наконец, обернулся. Прислонившись бедром к столу, он посмотрел на Акутагаву, его лицо озарилось лёгкой, почти извиняющейся улыбкой.

— Скоро будет готово, — сказал он, стараясь придать голосу естественности.

Акутагава не ответил. Он лишь чуть заметно кивнул, но напряжение в его плечах, которое было едва ощутимо с самого начала, теперь стало постепенно сходить на нет.

Ацуши заметил это и почувствовал укол облегчения, но тут же отогнал это чувство. Он знал, что ничего по-настоящему не изменилось. Эта тишина могла быть спокойной, но всё ещё оставалась хрупкой.

Словно в подтверждение этой мысли, Акутагава вдруг заговорил:

— Ты всегда так делаешь?

Ацуши чуть растерялся, услышав голос брюнета.

— В смысле?

— Успокаиваешь себя… рутиной, — произнёс Акутагава, его взгляд оставался прикован к оборотню, но голос прозвучал мягче, чем обычно.

— Это помогает, — коротко ответил Ацуши, снова поворачиваясь к плите, чтобы снять крышку с кастрюли. Ему нужно было несколько секунд, чтобы скрыть смятение. — Всё будет готово через пару минут.

Он почувствовал, как взгляд брюнета продолжает прожигать ему спину. Тишина вернулась, но теперь она несла в себе что-то другое — напряжение, которое могло перерасти в нечто большее, если кто-то из них решится продолжить разговор.

Ацуши заметил, как тяжело веки Акутагавы начинают опускаться, и решил не дать тому заснуть прямо за столом. Он знал, что чем дольше они будут сидеть здесь в тишине, тем сложнее будет обоим. Усталость буквально давила на плечи — тягучая, как густой сироп, заполняя воздух между ними.

В тишине кухни его голос прозвучал мягко, почти ненавязчиво:

— Вы действительно не думаете о том, чтобы попробовать ещё раз поговорить с Хигучи?

Акутагава поднял на него тяжёлый, хмурый взгляд. Взгляд, в котором застыло нечто неопределённое — раздражение, удивление или, возможно, и то, и другое. Было ясно одно: такого вопроса он точно не ожидал.

Он молчал, будто обдумывая, стоит ли вообще удостаивать Ацуши ответом.

— Просто интересно, — тихо добавил Ацуши, чуть шире улыбнувшись, словно пытаясь сгладить напряжение. Его улыбка казалась неловкой, как будто он извинялся за свою дерзость.

Акутагава прищурился, и в его голосе мелькнули знакомые, но в этот раз не такие острые нотки:

— Джинко, если ты хочешь, чтобы я снова тебя оскорбил, просто скажи.

Однако в этих словах не было привычной злости. Это прозвучало скорее как усталая угроза, которой никто не верил — даже он сам.

Ацуши не стал спорить. Он выдержал паузу, стараясь выглядеть спокойным, хотя его звериные ушки невольно дёрнулись, выдавая лёгкое напряжение. Он надеялся, что брюнет всё же продолжит.

И, к его удивлению, спустя минуту напряжённой тишины, Акутагава действительно заговорил:

— Я замечал, как она ко мне относится, — начал Акутагава, устремив взгляд на кипящую воду в кастрюле, будто булькающий бульон мог отвлечь его от странного ощущения, что он говорит слишком много. — Но меня это не трогает.

Ацуши слегка наклонился вперёд, сохраняя молчание. Он знал, как важно дать Акутагаве возможность высказаться, не перебивая, и это было единственным способом сохранить хрупкую нить разговора.

— Она видит во мне только то, что хочет видеть. Красивое лицо. Эффектный образ, который мне нужен для работы, — его голос был низким, но в нём слышалось горькое презрение, будто он сам не был доволен тем, как это звучит. — И желание пожалеть, опекать на каждом шагу, как будто я слабый. Это… незрело. И бесполезно.

Он бросил короткий взгляд на Ацуши, на мгновение задержавшись на его лице, чтобы понять, слушает ли тот. Внимательный, мягкий взгляд оборотня заставил брюнета едва заметно напрячься, но он всё-таки продолжил:

— Но что ещё хуже — она не пытается понять меня. Вообще. Просто гнёт свою линию, как будто от этого что-то изменится. Раз за разом предлагает одно и то же, не слыша моего отказа. Когда я с ней разговариваю, это похоже на разговор со стеной. В лучшем случае.

Его голос стал резче, но в этой резкости ощущалась усталость — не раздражение, а скорее изнеможение от попыток объясниться с тем, кто никогда не слышит.

Ацуши слушал, подавляя желание задать вопрос. Слова Акутагавы ошеломляли его своей прямотой и глубиной. Он даже не представлял, что брюнет настолько внимательно анализировал отношения с Хигучи, скрывая свои мысли за холодной маской.

— Это очень отличается от того, как разговариваешь со мной ты, — неожиданно добавил Акутагава, всё так же глядя на кастрюлю. Его голос стал чуть тише, почти осторожным.

Ацуши почувствовал, как его сердце сжалось. Эти слова, произнесённые столь внезапно, тронули его до глубины души. Он опустил взгляд, будто полностью сосредоточился на плите, чтобы скрыть своё смущение.

— Спасибо, что поделились, — мягко сказал он, стараясь звучать спокойно и искренне, как будто всё происходящее было совершенно естественным.

Акутагава резко напрягся. Его плечи слегка дёрнулись, а губы сжались в тонкую линию. Он отвернулся, будто уже пожалел о сказанном, но не нашёл способа отыграть назад.

— Но… в чём-то я согласен с Хигучи, — осторожно продолжил Ацуши. Его голос был мягким, но он внимательно наблюдал за реакцией собеседника.

Акутагава метнул на него взгляд, полный напряжённого недоверия. В его глазах застыло что-то близкое к раздражению, но оно не перешло в агрессию.

— Например? — коротко спросил он, его голос звучал скорее настороженно, чем сердито.

Ацуши, на мгновение задумавшись, улыбнулся. Улыбка была лёгкой, почти извиняющейся.

— Например, Вы действительно красивый, — честно произнёс он, стараясь говорить спокойно, но избегая смотреть прямо в глаза Акутагаве.

Брюнет замер, его взгляд резко похолодел, но вместо вспышки раздражения в воздухе повисло что-то другое. Недоверие смешалось с лёгкой растерянностью. Он знал, что хорошо выглядит, знал это слишком хорошо, чтобы удивляться чужим комплиментам. Но услышать это от Ацуши…

Его пальцы невольно сжались в кулак, а на губах мелькнуло недовольное напряжение. Это было слишком личное. Слишком близкое.

— Рамен готов, — поспешно сменил тему Ацуши, с лёгкой улыбкой. — Лучше съесть его, пока он горячий. Приятного.

Акутагава молчал, упрямо глядя на кастрюлю. Ему не нужно было отвечать — он знал, что сейчас лучше оставить разговор в стороне.

Они ели молча. Лишь негромкий стук палочек по мискам нарушал спокойствие. Постепенно напряжение в воздухе начало ослабевать, словно каждый из них делал шаг назад, давая другому пространство для передышки.

Когда миски опустели, Ацуши поднялся и убрал их в мойку, прежде чем обернуться к брюнету.

— Уже очень поздно. Останетесь здесь до утра? — тихо спросил он, бросив осторожный взгляд через плечо.

Акутагава оторвал взгляд от столешницы, его глаза сузились, будто он пытался разгадать скрытый подтекст за словами оборотня. Но вместо ответа он позволил себе другой взгляд — скользящий, внимательный, задерживающийся на расстегнутой рубашке Ацуши, открывающей ключицы и тонкую линию шеи.

— Ты хорошо обдумал это предложение, Джинко? — его голос звучал мягко, но низкие, чуть ленивые интонации насмешки ясно давали понять, что вопрос не был простым.

Ацуши на мгновение напрягся от этого пристального внимания, но быстро вернул себе самообладание. Его взгляд стал спокойным и уверенным, когда он ответил:

— Да, я хорошо обдумал. Нам обоим нужно отдохнуть.

На слове «отдохнуть» уголок губ Акутагавы дрогнул, превращая его лицо в едва уловимую, хищную улыбку.

— Отдохнуть, значит, — протянул он, голос понизился, будто он говорил не столько для Ацуши, сколько для себя.

Блондин слабо выдохнул, стараясь не зацикливаться на тоне собеседника. Его руки, занятые чашками, двигались размеренно и спокойно.

— Именно. Вам нужно восстановить силы, а мне — хотя бы немного поспать, — добавил он, аккуратно убирая посуду со стола и направляясь к мойке. Голос его звучал ровно, без лишнего напряжения. — Завтра я всё ещё на больничном, но я бы с удовольствием проводил Вас до работы. В котором часу Вы обычно встаете?

Акутагава откинулся на спинку стула, с лёгким хмыком следя за движениями блондина. Его взгляд смягчился, но в нём всё ещё сквозила тень едва сдерживаемой насмешки.

— До моей работы осталось пару часов, Джинко, — произнёс он, в голосе появилась снисходительная, почти ленивая нотка. — Поэтому, так уж и быть, передохну немного в этой дыре.

Он выдержал паузу, прежде чем добавить, чуть более резко:

— И провожать меня не нужно. Не хватало ещё, чтобы кто-то увидел меня рядом с шавкой из Агентства в нерабочее время.

Ацуши, стоя спиной к брюнету, невольно закатил глаза, но не сказал ни слова. Он лишь слегка улыбнулся уголками губ, скрывая раздражение под маской спокойствия.

В гостиной Ацуши быстро расстелил на полу футон, бросив короткий взгляд на Акутагаву: тот спокойно стоял у окна, даже не удостоив матрас вниманием. Для него это было привычно — спать на твёрдом полу после того, как детство прошло под открытым небом.

— К сожалению, это единственный футон, — предупредил блондин, немного смущённо потирая шею. — Надеюсь, Вы не против.

— Неважно, — отозвался Акутагава, глядя на свет ночника, который бросал мягкое сияние на стены.

Ацуши коротко вздохнул и лёг первым, устроившись на краю постели. Голова едва коснулась подушки, как он прикрыл глаза, явно уставший от прошедшего дня.

— С меня на сегодня хватит, — пробормотал он, звуча так, будто слова приходилось выдавливать через усталость.

— Согласен, — бросил Акутагава, хмыкнув так тихо, что это могло показаться эхом его собственного дыхания.

Он медленно опустился на футон, отворачиваясь к стене, но сна не было. Матрас чуть прогнулся под его весом, но этого казалось недостаточно, чтобы тело полностью расслабилось.

Некоторое время он лежал неподвижно, стараясь не прислушиваться к звукам позади. Тихий ритм дыхания Ацуши постепенно становился ровнее. И вдруг — лёгкое движение. Матрас снова прогнулся, и тепло разлилось по одной из сторон тела Акутагавы.

Он замер. Мышцы напряглись, но не в боевой готовности, а скорее в растерянности.

Ацуши перевернулся, поджав ноги, будто инстинктивно искал тепла, и его хвост мягко скользнул по футону, задевая бедро брюнета. Этот жест был настолько непринуждённым, что казался почти намеренным.

— Джинко, не распускай… — начал Акутагава с тихим раздражением, но осёкся, когда заметил, что блондин уже спит.

Хвост остался лежать, словно плед, небрежно наброшенный на него. Акутагава несколько секунд молчал, чувствуя тёплое дыхание Ацуши где-то у своего затылка. Он напрягся, привычный к тому, что любое прикосновение означает угрозу.

“Это только сон,” повторил он себе, словно оправдывая чужую близость. “Он просто не контролирует себя.”

Но эти мысли не приносили облегчения. Тепло тела Ацуши, мягкое и ненавязчивое, словно само по себе заполняло пространство. Оно не давило, не вторгалось, но становилось всё ощутимее.

Акутагава давно забыл, каково это — засыпать в безопасности, не ощущая себя загнанным зверем. Здесь не нужно было следить за каждым шорохом или бояться, что поднимет шум кто-то извне. Даже чувство чужого присутствия, которое обычно вызывало раздражение, на этот раз убаюкивало.

“Если кто-то войдёт, Рашомон разорвёт их на куски.” Эта мысль, отточенная и привычная, как оружие, почти заставила его усмехнуться. Она всегда была с ним, как щит.

Но сейчас, в окружении тихих звуков ночи и редких вздохов, этот щит опустился. Ацуши что-то промурлыкал во сне, и его хвост слегка дёрнулся. Акутагава хотел было отодвинуть его, но вместо этого оставил руку на месте, глядя в темноту с лёгкой задумчивостью.

Сон пришёл медленно, почти неощутимо. Акутагава закрыл глаза, его мысли рассеялись, а вместе с ними исчезло и напряжение.

Когда он открыл глаза в следующий раз, лучи солнца пробивались сквозь щели в шторах, освещая комнату, и это заставило его нахмуриться. Он повернул голову к стене, где висели часы.

9:47.

Его взгляд застыл на циферблате, а сердце сжалось от раздражения.

“Я проспал.”

Он резко сел, но движение тут же замерло. Что-то мягкое и тёплое касалось его плеча, удерживая его на месте.

Джинко.

Оборотень, свернувшись калачиком рядом, крепко спал, обнимая украденное у него одеяло. Его хвост лениво лежал поперёк кровати, звериные уши чуть подрагивали, а дыхание оставалось ровным, почти умиротворяющим. Акутагава уставился на него с выражением, в котором смешались злость и растерянность.

Он чувствовал, как откуда-то из глубины поднимается волна раздражения. Раздражение не на Джинко — на самого себя.

“Почему я это допустил?”

Его пальцы сжались в одеяле, словно хватаясь за него, чтобы удержаться на плаву. Он не привык к такому — к теплу, к мягкости. Не привык к тому, что кто-то мог находиться так близко. А ещё меньше он был готов к тому, как его собственное тело реагировало — болезненно-томным напряжением, разливающимся внизу живота. Желание разрядки было настолько сильным, что почти срывало мучительный стон с его губ.

“Серьёзно?!” — мысленно рявкнул он на себя, стиснув кулаки.

Его дыхание на мгновение сбилось, и он стиснул зубы, глядя на спящего оборотня.

Он хотел оттолкнуть Джинко. Хотел встать и уйти. Но не мог. Его тело, будто загипнотизированное, оставалось на месте. У него не было слов, чтобы описать это чувство — ощущение чужого тепла, дыхания, едва ощутимого движения хвоста.

“Почему это кажется… нормальным?”

Его пальцы вцепились в край одеяла. Грудь сдавило неприятным жаром. Что-то в этом было неправильным. Он не привык к такому спокойствию. Не привык, что его тело расслабляется до такой степени. Не привык, что кто-то мог находиться настолько близко и не вызывать в нём паники или отвращения.

И всё же. Всё же он ощутил странное, отталкивающее тепло. Как будто это было… приятно.

Эта мысль вспыхнула в его сознании, и он тут же попытался её прогнать, будто обжёгшись. Его губы скривились в презрении.

— Хватит, — пробормотал он тихо, стиснув зубы.

“Хватит. Это просто тупой кошак. Это ничего не значит.”

Но он чувствовал, как жар и напряжение предательски поднимаются изнутри, заполняя каждую клетку его тела. Это было стыдно. Неправильно.

Акутагава резко встал, стараясь не разбудить блондина. Его движения были резкими, будто он пытался сбросить с себя цепи, которые душили его. Тепло, которое всё ещё ощущалось на его коже, жгло как напоминание о том, что его тело, его проклятое тело, предало его. Оно хотело этого тепла. 

Он прошёл к стулу, где висел его плащ, и схватил его.

Накинув ткань на плечи, Акутагава глубоко вдохнул. Едва ощутимая вибрация Рашемон отозвалась внутри него, и это помогло ему выровнять дыхание. Способность будто напоминала ему, кто он есть — что он не тот, кто может позволить себе слабость. Что он — оружие, острое и холодное.

Но даже это ощущение контроля не смогло полностью заглушить тепло, оставшееся на его коже.

Он бросил взгляд на кровать. Джинко, не замечая ничего, всё так же мирно спал, прижавшись к подушке. Акутагава почувствовал, как что-то внутри него сжалось. Это было не раздражение. Это была зависть.

“Как ты можешь быть таким спокойным? Как ты можешь так беззаботно…”

Он отвернулся, не позволив себе закончить мысль, и шагнул к двери.

Когда он вышел в коридор, воздух показался ему холодным, почти колючим. Он глубоко вдохнул, надеясь, что это поможет ему очистить разум. Но злость на самого себя, горячая и непреклонная, не отпускала.

“Почему я позволил этому случиться? Почему…”

Слова в его голове звучали как приговор, повторяясь снова и снова. Он злился на свою слабость. На то, что позволил себе расслабиться. На то, что его тело предало его, ответив на тепло Джинко.

Каждый шаг по коридору отдавался тяжестью. Плащ колыхался за ним, как тень, напоминая о его месте в этом мире. Его пальцы машинально провели по ткани, но даже это не помогло.

“Мне нужно сосредоточиться. Это ничего не значит.”

На полпути к точке сбора Акутагава услышал за спиной торопливые шаги. Они звучали слишком громко на пустынной алее. Он замедлил шаг, не оборачиваясь, но его плечи инстинктивно напряглись.

— Акутагава-сама!

Голос Хигучи, чуть дрожащий от волнения, прорезал воздух, и всё внутри него сжалось.

Она догнала его, запыхавшаяся, со слегка раскрасневшимися щеками. Взгляд её светлых глаз был настойчивым, почти пронзительным, и в нём читалась такая неподдельная тревога, что Акутагава тут же захотел оттолкнуть её.

— Вы опаздываете… — выдохнула она, остановившись рядом, будто пытаясь понять, что с ним не так. — Это… это так непривычно. Я начала волноваться, что с вами что-то случилось.

Он скользнул по ней взглядом, коротким, почти презрительным. Её озабоченное выражение и голос, полный преданности, вызвали у него непонятное раздражение. От этого взгляда ей хватило одного мгновения, чтобы понять, что он не собирается отвечать.

— Всё в порядке, — бросил он коротко, возвращая взгляд на дорогу перед собой.

Хигучи кивнула, но продолжила шагать рядом, как всегда. Каждый её неровный вдох, каждый взгляд, украдкой брошенный в его сторону, казались ему слишком громкими. Они тяготили его, хотя он не мог позволить себе просто остановиться и попросить её уйти.

Он злился.

Не на неё. На себя.

Он опаздывал. Был непростительно рассеянным. И всё из-за чертового кошака, который лишил его сна, спокойствия и ясности мыслей. Даже сейчас, когда он был в километрах от него, этот тёплый хаос всё ещё цеплялся за его сознание, не давая сосредоточиться.

— Простите… — голос Хигучи прозвучал тихо, почти робко. Она шагала рядом, будто искала его одобрения. — Вы всегда такой точный, собранный. Я подумала, что, может…

— Ты слишком много думаешь, — отрезал он, не оборачиваясь.

Она тут же замолчала, но её слова застряли в его голове, не желая уходить.

“Точный. Собранный.”

Да. Именно таким он всегда был. Он стремился к безупречности, был точным, как лезвие меча. Всегда. Это было его ролью, его сутью. Но сегодня? Сегодня он опаздывал. Сегодня его мысли блуждали где-то далеко, где-то рядом с теплом чужого дыхания и кошачьими ушами.

Он ненавидел себя за это.

Всё в груди снова заворачивалось в болезненный узел — раздражение, злость, стыд. Хигучи, шагавшая рядом, только усиливала это чувство.

“Собранный.”

Но он был не собран. Он был сломан. Её преданность, её забота — это было так просто и правильно, но он не мог видеть в этом ничего, кроме насмешки. Всё, что он сейчас ощущал, сводилось к одной мысли: он сам не соответствует собственным стандартам.

Хигучи молчала, но её молчание отдавало лёгкой горечью. Она была довольна уже тем, что просто шла рядом. Акутагава подумал о том, что когда-то он счёл бы это достойным уважения. Но не сегодня. Сегодня он просто чувствовал раздражение.

Джинко. Его улыбка, его тепло… этот наивный взгляд, который он так часто бросал на людей. Даже на него.

Как Ацуши мог быть таким бескорыстным? Как он мог отдавать себя так легко, не требуя ничего взамен? Как мог улыбаться так искренне, словно в этом мире не было места для сомнений и боли? А потом… как он мог оставить его? На пристани. Там, где Чуя протянул руку и позвал его за собой.

Если Ацуши было всё равно, с кем он смеётся, кто пойдёт с ним в это дурацкое котокафе, почему сейчас Акутагаве должно быть не всё равно?

Эти мысли сжимали его горло, разливались тяжёлым, отравляющим ядом по сознанию. Они бурлили внутри, пока он шагал рядом с Хигучи, стараясь погрузиться в холодную, ровную оболочку безразличия. Это было единственное, что он умел по-настоящему хорошо. Отстранённость. Отказ от чувств, которые не должен был испытывать.

Но что-то в нём надломилось.

— Ты занята сегодня вечером? — его голос прозвучал ровно, спокойно, как будто вопрос не значил ничего.

Он даже сам не сразу понял, почему спросил.

Хигучи замерла, остановившись на месте. Её глаза расширились от удивления, а в лице отразилась смесь растерянности и радости.

— Эм… нет, Акутагава-сама! Совсем не занята!

Он посмотрел на неё. Прямо в её преданные, сияющие глаза, в которых так явно читалось счастье.

— Тогда пойдём в котокафе, — сказал он, его тон был почти бесстрастным.

Пауза. Лишь звук дыхания Хигучи наполнял воздух. Она не могла сразу поверить в услышанное.

— Конечно! Да, конечно, Акутагава-сама! — её слова вырвались слишком резко, слишком громко.

Её радость была оглушительной. Она была настолько искренней, что, казалось, наполняла воздух вокруг. Но внутри него не было ничего. Только хаос.

Акутагава продолжал идти, чувствуя, как за его спиной плещется восторг Хигучи, словно маленькая, но настойчивая волна. Её радость, её счастливая, почти детская энергия наполняли пространство вокруг, но не касались его. Внутри него был только холод — ледяное, плотное равнодушие, которым он пытался задушить собственные мысли.

Он смотрел вперёд, не позволяя себе обернуться, не позволяя себе даже мельком взглянуть на её сияющее лицо. В голове звучала одна единственная мысль: “Это ничего не значит.”

Котокафе. Эта идея, это место — что оно могло значить для него? Это всего лишь помещение. Несколько столов, несколько кошек, чашка кофе, ничего больше. Разве важно, кто будет сидеть напротив него? Кто будет смотреть на него поверх парящего напитка?

“Это могла быть Хигучи. Или кто-то другой. Или никто.”

Он чувствовал, как внутри всё сжимается, когда мысли возвращались к тому, что он так старался выбросить из головы. Едва заметный вздох сорвался с его губ, но он стиснул зубы, заставляя себя успокоиться.

“Разве важно, кто спросит меня, как я себя чувствую? Кто прикоснётся к моему плечу, когда мне хочется разорвать этот мир на части?”

Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, спрятанные в карманах плаща.

“Это вообще не имеет значения.”

Разве важно, кто будет рядом ночью? Чьё дыхание станет слышно в темноте, чьи руки слегка коснутся его кожи? Кто останется до утра, кто посмотрит ему в глаза, будто они говорят на одном языке?

Он остановился, впуская в лёгкие резкий, холодный воздух. Его взгляд стал мрачным, почти бездонным.

“Это неважно. Это может быть кто угодно.”

И всё же, чем больше он повторял эти слова, тем громче, настойчивее, болезненнее звучал в голове другой голос. Мягкий, почти жалобный, от которого хотелось убежать.

“ Это не может быть кто угодно. ”

Акутагава двинулся дальше, его шаги стали резче, будто он пытался обогнать самого себя.

“Это нелепо. Привязанности — это слабость. Чувства — это просто трещина, в которую врывается хаос.”

Он помнил, как много лет назад, ещё в дни, когда он был моложе, он уже пытался позволить себе привязанности. Они были важны для него тогда — те, кого он считал друзьями. Но он потерял их. Потерял всех. В тот день, когда они погибли у него на глазах, когда он видел их тела, холодные и разбитые, его мир разрушился.

Акутагава помнил, как он потерял контроль. Как погнался за тем, кто забрал у него всё, охваченный жаждой мести, которая поглотила его разум. Рашемон разрывала всё на своём пути, но даже это не смогло вернуть то, что было утрачено. Рюноске тогда едва не убили, но ему было всё равно. Единственное, что удерживало его в живых, — это невыносимое осознание того, что он был слишком слаб, чтобы спасти их.

Брюнет стиснул зубы, чувствуя, как те воспоминания оживают в каждом порыве ветра, обжигающем лицо. “Привязанности — это слабость. Чувства — это цепи, которые ломают тебя.”

Но почему тогда он всё ещё помнил слова Джинко? Почему эти слова, как яркая, болезненная вспышка, не исчезали из его памяти?

“Разве можно вынести эту жизнь, если кто-то не скажет тебе, что всё в порядке? Что хорошо, что ты есть на этом свете.”

Эти слова звучали в его голове снова и снова. Почему Джинко видел его таким? Почему понимал то, что не видел никто? Он смотрел на него не с жалостью, не с презрением, а с чем-то… настоящим. Чистым.

“Это неважно. Это ничего не значит.”

Акутагава остановился, глубоко вдохнув ледяной воздух, пытаясь успокоить учащённый пульс. Но его пальцы сжались сильнее, ногти впились в ладони, оставляя болезненные отметины.

Ему нужно было убедить себя, что Джинко — это никто. Просто очередной человек, пытающийся быть героем. Но чем больше он это говорил себе, тем слабее звучали эти слова. Джинко был единственным, кто заглянул глубже, увидел то, чего Акутагава с трудом признавал в себе сам.

И это сводило его с ума.

Акутагава резко двинулся дальше, стараясь игнорировать хаос, бушующий в его голове. Каждый шаг, каждый вздох он посвящал только одному: убедить себя, что ему не нужен ни Джинко, ни его тепло. Ни его слова. Ни его взгляд.

“Мне это не нужно. Это ничего не значит.”

Он произносил это внутри себя снова и снова, как заклинание, как спасение. Но слова не помогали, не становились бронёй. Вместо этого каждое новое воспоминание, каждый образ Джинко, его мягкого взгляда, его тепла… подтачивали это заклинание, делая его бесполезным.

Будто сам воздух, пропитанный этими воспоминаниями, настаивал на своём. И чем сильнее Акутагава пытался отрицать, тем громче звучал этот жалобный, угасающий голос, повторяющий что это важно. Это нужно.

Chapter Text

Утро было слишком ранним для звонка, особенно от Чуи. Телефон, раздражённо завибрировавший на прикроватной тумбочке, будто специально хотел выбить Ацуши из его дремоты.

— Блондинка, собирайся. Через полчаса заеду, — уверенно и бодро раздался голос Накахары.

— Эм… Что-то случилось? — пробормотал Ацуши, зевая и пытаясь привести в порядок свои растрёпанные волосы одной рукой, пока другой держал телефон.

— Нет, ничего такого. Но если ты продолжишь сидеть дома, размышляя, как наладить отношения с мрачным псом, то рискуешь сам стать таким же унылым. Это скучно. Быстрее, у нас планы.

Чуя даже не дал ему времени что-то спросить — в трубке послышались гудки.

Ровно через полчаса у подъезда раздался звук мотоцикла. Ацуши поспешно натягивал галстуктна ходу, спускаясь вниз, где Чуя уже ждал. Он выглядел так, будто это не его утро началось слишком рано, а скорее, будто он был в своей стихии: байк сиял в свете утреннего солнца, а сам Чуя был в безупречном чёрном пальто, с привычной сигаретой в руке.

— Вы правда хотите ехать так? — спросил Ацуши, нервно поправляя воротник своей рубашки, которая казалась ему чересчур простой на фоне Чуи.

Тот смерил его оценивающим взглядом, уголки его губ приподнялись.

— Конечно. А ты выглядишь как выпускник, забежавший в магазин за кофе перед собеседованием. Но переживём, — усмехнулся Чуя, протягивая оборотню шлем.

Ацуши покраснел, но послушно надел шлем, чувствуя себя неуклюже.

— Куда мы едем? — спросил он осторожно, глядя на мотоцикл.

— Это сюрприз. Доверься мне, — отмахнулся Чуя, заводя байк.

Мотор загудел, и Ацуши, чуть не вздрогнув от неожиданного звука, осторожно сел за спиной у Чуи.

Через полчаса они подъехали к тихому парку на окраине города. Здесь не было привычной суеты центра, только пруд с гладкой, словно стекло, поверхностью и редкими прохожими, неспешно прогуливающимися по тропинкам.

Ацуши растерянно оглянулся, пока Чуя, не говоря ни слова, откинул сиденье и достал небольшой пакет.

— Что это? — спросил Ацуши, всё ещё не понимая, что происходит.

— Пикник, — Чуя развернулся к нему с выражением лёгкого превосходства. — И не просто пикник. Мы будем кормить уточек.

— Уточек? — переспросил Ацуши, удивлённо моргнув.

— Да, уточек, — с нажимом повторил Чуя, словно это должно было прояснить всё сразу. — Это расслабляет. А тебе, как я вижу, нужно расслабиться. Ты весь на нервах с тех пор, как мы объявили о нашем “новом дуэте”.

Он театрально достал из пакета свежий хлеб, отрывал кусочек и кивнул в сторону пруда.

— Давай, не стой столбом, начинай.

Ацуши нехотя подхватил пару ломтиков и последовал за Чуей к воде. Под раскидистым деревом тот расстелил одеяло и сел с видом человека, который явно контролирует ситуацию.

— Ну, и как тебе? — спросил он спустя минуту, наблюдая, как утки одна за другой ныряют за хлебными крошками.

— Неожиданно… но, кажется, мне нравится, — с лёгкой улыбкой ответил Ацуши, кидая ещё кусочек в пруд.

Чуя довольно кивнул, наблюдая за тем, как утки толкаются друг с другом.

— Вот, смотри. Ты заметил, как у уточек совсем нет личных границ? Кидаешь одну крошку, и они чуть не дерутся за неё. Как тебе такой намёк на некоторых знакомых?

Ацуши фыркнул, прикрывая рот рукой. Его взгляд выдавал, что он прекрасно понял намёк.

— Ну, раз уж Вы начали… Как вы думаете, Акутагава в порядке? — спросил он, пытаясь придать своему тону беззаботность, но не особо в этом преуспел.

Чуя напрягся. Его руки на мгновение замерли, прежде чем он с шумом выдохнул.

— Ты издеваешься? — бросил Чуя, резко глядя на Ацуши. В его голосе слышалось раздражение, как будто он боролся с желанием воскликнуть: “Ну сколько можно?” — Мы пришли сюда кормить уточек, а ты снова завёл шарманку про него?

Ацуши замер. Его глаза расширились, будто слова Чуи ударили сильнее, чем он ожидал. Затем он опустил взгляд, как будто прячась от этой внезапной агрессии.

Чуя, не заметив этого сразу, продолжил, уже не скрывая досады:

— Ты, Ацуши, правда удивительный. Тебя вытаскивают проветриться, дать мозгам отдохнуть, а ты вцепился в эту тему, как утка в хлеб.

Эти слова повисли в воздухе, как тяжёлый груз. Ацуши стиснул в руках кусочек хлеба, не бросая его в воду. Его плечи подрагивали, и он, кажется, пытался что-то сказать, но лишь крепче сжал побледневшие губы.

И тут Чуя заметил это. Заметил, как напряжённо вздымаются и опадают плечи Ацуши, как он почти физически сжимается в себя, будто ожидает ещё одного удара. Эта реакция заставила Чую замереть. Ему вдруг стало ясно, что он перегнул палку. Слишком резко. Слишком грубо.

“Чёрт, я сейчас выгляжу, как этот мрачный ублюдок,” — пронеслось у него в голове.

Он глубоко вздохнул, убрал хлеб в сторону и сел ближе к Ацуши, стараясь смягчить выражение лица.

— Эй, — его голос заучал уже тише, мягче. — Извини. Я не хотел, чтобы это прозвучало так резко.

Ацуши осторожно поднял взгляд, всё ещё явно настороженный.

— Просто… — продолжил Чуя, запуская руку в волосы и взъерошивая их, — я хотел, чтобы ты выдохнул. Отпустил всё это хоть на секунду. А я, похоже, наоборот всё испортил.

Ацуши смотрел на него, и его глаза всё ещё были полны той же уязвимости, что и раньше.

— Я… я просто думал, что могу спросить, — произнес он тихо, голос слегка дрожал. — Но если это вас раздражает, то…

— Эй-эй, стой. — Чуя потянулся к нему и чуть коснулся его плеча, останавливая поток слов. — Меня не раздражаешь ты. Это я идиот, потому что срываюсь на тебя, как на кого-то из моих людей. Прости, Ацуши. Это не твоё. И я понимаю, почему ты о нём думаешь.

Ацуши моргнул, словно не веря своим ушам. Он видел, что Чуя действительно сожалеет. Не из-за того, что чувствует себя виноватым, а потому что осознаёт, что ему важно, чтобы Ацуши чувствовал себя спокойно рядом с ним.

Чуя откинулся назад, опираясь на руки, и взглянул на уток, которые всё ещё кружили по воде.

— Ты знаешь, у меня не всегда получается быть… эм, деликатным, — сказал он, иронично усмехаясь. — Но я хотел, чтобы ты понял: тебе не нужно всё время думать о нём. Он справится, так или иначе. А ты заслуживаешь того, чтобы кто-то подумал и о тебе.

Эти слова звучали неожиданно честно, и Ацуши на миг показалось, что Чуя говорит не только о нём, но и о себе.

— Спасибо, — наконец ответил он, его голос стал чуть увереннее.

— Вот и хорошо, — отозвался Чуя, его тон вернулся к привычной лёгкой уверенности. — А теперь возвращайся к уточкам. Они явно обиделись, что ты прекратил их кормить.

Ацуши улыбнулся, на этот раз чуть теплее, и кинул очередной кусочек хлеба в пруд. Чуя скользнул по нему взглядом, довольный тем, что напряжение понемногу уходит.

“Может, я всё-таки не такой уж плохой,” подумал он, наблюдая, как улыбка Ацуши становится шире.

— Слушай, он в порядке. Просто у него своя скорость, свой ритм. Если честно, ты делаешь для него больше, чем он заслуживает. Но ты такой человек — всегда думаешь, что можешь всех спасти.

Ацуши нахмурился, его взгляд метнулся к пруду, где утки всё так же отчаянно боролись за хлеб. Чуя отметил это машинально, но ощущение, что его слова снова утонули где-то между размышлениями Ацуши об Акутагаве, всё-таки задело его.

Ацуши задумался бросая взгляд на уток, мирно плавающих по водной глади. Затем он поднял глаза и вдруг спросил:

— А Вы? — тихо, но с искренней заинтересованностью. — Вы ведь тоже часто берёте на себя больше, чем нужно.

Этот вопрос застал Чую врасплох. Он не привык, чтобы его спрашивали о том, как он себя чувствует. Особенно Джинко, который всегда так поглощён своими проблемами и чужой драмой, что вряд ли замечал что-то ещё. Но сейчас, в этом простом вопросе, звучала искренняя забота.

— Ладно, малыш, попал в точку. Но я хотя бы умею находить время для себя. Вот как сейчас, — он указал на уток, стараясь удержать в голосе лёгкость. — А ты только и делаешь, что отдаёшь себя другим.

Он сделал большой глоток шампанского и уставился на пруд. Утки громко перекликались, плавая туда-сюда в хаотичном танце за каждым брошенным куском хлеба.

“Эти утки лучше Акутагавы,” подумал Накахара с неожиданной мрачностью. “Они хотя бы берут то, что им дают, и довольствуются этим. А этот… Этот всё берёт, но ему никогда не бывает достаточно. Как бездонный колодец, который невозможно заполнить. Ацуши всё для него, всё ради него — и что он получает взамен? Только холод, злость и непрекращающиеся нападки.”

Эта мысль неприятно давила на Чую. Он снова отпил из стакана, пытаясь утопить в шампанском чувство зависти, которое медленно поднимается из глубин его сознания. Да, зависти. Она появилась внезапно, горячая и обжигающая, словно раскаленный метал.

“Почему я не могу получить и половину этого тепла?” — мелькнуло у него в голове. Он прекрасно понимал, что это глупо. Он никогда не был тем человеком, кому адресуют заботу, тем, о ком беспокоятся. 

“С каких пор мне вообще приятно, что кто-то обо мне думает?”

Чуя бросил взгляд на Ацуши. Тот смотрел на него с мягкой, почти детской улыбкой, явно радуясь тому, что обстановка немного разрядилась. И эта наивная искренность ещё сильнее задевала Чую.

“Он даже не понимает, насколько сильно я привык быть тем, кто заботится, а не наоборот,” подумал он. “А этот идиот каждый раз подставляет своё тепло под удар. Раздаёт его, как будто оно бесконечно. Даже мне.”

Ацуши засмеялся, и этот звук пробился через всю мрачность мыслей Чуи, как луч света сквозь густой туман.

“Может, всё же стоит наслаждаться моментом,” думает Чуя, наблюдая за тем, как одна из уток своровала багет прямо с одеяла.

— Вам больно, — вдруг тихо произнес Ацуши, его голос был мягкий, почти неслышимый.

Чуя резко повернулся к нему, в глазах мелькнуло удивление. Ацуши же протянул руку и осторожно коснулся его пальцев, словно боясь спугнуть.

— Я просто хотел, чтобы вы знали: вы мне не безразличны, — продолжил он, опуская взгляд. 

Чуя замолк. Эти слова задели его больше, чем он готов признать. Неожиданное тепло от пальцев Ацуши сбило его с толку. 

Не отпуская руки Чуи, Ацуши вдруг вытащил маленький цветок из зелени, что росла рядом, и, улыбнувшись, вставил его в волосы рыжеволосого мафиози.

— Что это? — удивился Чуя, глядя на Ацуши, словно тот был какой-то загадкой.

— Цветочек, — просто ответил Ацуши. — Вы сейчас так сидите… с распущенными волосами. Без шляпы вам идёт ещё больше, — прошептал он, глядя ему в глаза.

Чуя замер. Сначала он хотел отмахнуться, сказать что-то язвительное, но внезапно почувствовал, как в груди нарастает странная горечь. Эта простая забота — почти ничего. Но для него она казалась роскошью. Акутагава получал это всё сполна. И каждый раз отвергал. Каждый раз втаптывал в грязь. А Чуя… Чуя едва удерживал это крохотное тепло в руках.

«А ты всё равно возвращаешься к нему, снова и снова,» — подумал Чуя, и впервые в жизни ему захотелось закричать на Ацуши.

— Ты правда веришь, что тебя хватит на всех? — его голос прозвучал жёстче, чем он хотел.

Ацуши замер, всматриваясь в него, но не отвёл глаз.

— Я… не знаю, — тихо признался он. — Может, и не хватит. Но я всё равно хочу попробовать.

Эти слова задели Чую сильнее, чем он ожидал. Всё внутри него напряглось, и он почувствовал, как по сердцу словно прошёлся нож.

— Ты думаешь, это так просто, да? Отдавать всем всё подряд. Как будто твоя доброта неисчерпаема. Но это не так, Ацуши, — выдохнул Чуя, уводя взгляд куда-то в сторону пруда. — На всех не хватит. На всех уже не хватает.

Он услышал, как Ацуши вдохнул, собираясь что-то ответить, но Чуя резко поднял руку, останавливая его.

— Хватит. Ты же всё равно не послушаешь.

Наступила тишина, но не тёплая, а напряжённая, как перед грозой. Ацуши посмотрел на Чую — и понял, что тот вовсе не злится. Он был обижен. На Ацуши, на Акутагаву, на весь мир — и даже на самого себя.

Ацуши протянул руку и осторожно коснулся пальцев Чуи.

— Может, мне не хватит на всех, — сказал он мягко, словно гасил эту тлеющую обиду. — Но хватит на вас.

Чуя отхлебнул шампанского, но его взгляд всё ещё был направлен куда-то вдаль. Он старался сохранять привычную лёгкость, но в груди будто засело что-то тяжелое. Молчание затянулось, и Ацуши, наблюдая за ним, почувствовал эту едва уловимую перемену. Сначала он осторожно подался ближе, будто проверяя, заметит ли Чуя. Затем его хвост мягко скользнул к мужчине, чуть коснувшись его руки, словно ненавязчивое напоминание: «Я здесь».

— Эй, малыш, — пробормотал Чуя, чуть вздрогнув от неожиданности. — Что ты делаешь?

— Ничего, — ответил Ацуши так тихо, что его голос почти слился с шумом ветра. Его хвост слегка обвился вокруг запястья Чуи, как будто хотел согреть. — Просто Вы выглядите… задумчивым. А я подумал, что, может, так будет лучше.

— Ты слишком много думаешь, котёнок, — выдохнул Чуя, пытаясь вернуть себе привычную колкость. Но тепло от прикосновения будто растапливало что-то внутри него, и он позволил себе не отдернуть руку.

Тёплый жест Ацуши заставил его вдруг осознать, как сильно он привык быть ведущим в любых отношениях, тем, кто берёт на себя больше. И вот сейчас, когда кто-то просто заметил его — не босса Мафии, не сильнейшего, не того, кто решает проблемы, а просто Чую, который иногда устает, — он почувствовал странное, болезненное тепло.

«Этот мальчишка даже представить не может, как это приятно. И как это больно. Больно, потому что ты знаешь, что это не для тебя, а для другого. Ты получаешь крошки от стола, за которым сидит этот чертов Акутагава, чья благодарность — только пустое эхо,» — он сжал пальцы вокруг тонкого стебля ромашки.

— Ты так добр ко всем, — сказал Чуя вслух, внезапно хрипло. Он замолчал, будто подбирая слова. — Но ты ведь понимаешь, что нельзя тратить себя на тех, кто этого не ценит?

Ацуши тихо улыбнулся и ответил так, что Чуя на мгновение потерял дар  речи:

— То, что я получаю взамен, уже достаточно. Даже от вас.

Чуя долго смотрел на него, а потом кивнул. Едва заметно. Едва осознавая.

Chapter Text

Чуя снова позвонил Ацуши ближе к вечеру, прервав его последние рабочие часы привычно мелодичным, но в то же время непреклонным тоном.

— Собирайся, малыш, — сказал он, даже не поздоровавшись. — Сегодня мы будем гулять по облакам.

— По облакам? — переспросил Ацуши, с трудом сосредотачиваясь. Его голос звучал глухо после скучного и долгого рабочего дня.

— Увидишь. Собирайся, надевай что-нибудь удобное, но красивое, если успеешь сбегать домой. Тебе понравится.

Как и всегда, Ацуши не успел задать ни единого вопроса. Когда вышел из общежития и спустился к припаркованному алому мотоциклу, Чуя уже ждал его, одетый безупречно, с яркой уверенностью во взгляде, словно знал что-то, чего не знал никто другой.

Через несколько часов они оказались высоко в горах. Пейзаж был захватывающим: облака стелились между скал, лесные вершины простирались до самого горизонта, а воздух был свежим, холодным, пробирающим до костей.

Перед ними находился стеклянный мост, натянутый над головокружительной пропастью. Он казался чем-то нереальным, сливаясь с небом.

— Вау… — выдохнул Ацуши, остановившись у самого края. Его взгляд, наполненный восторгом и страхом, застыл на прозрачной поверхности.

— Неплохо, да? — хмыкнул Чуя, скрестив руки на груди. В его голосе слышалась легкая гордость. — Иногда полезно посмотреть на мир сверху. А заодно — испытать свои нервы.

Ацуши посмотрел на него с легким укором, стараясь не слишком часто опускать взгляд вниз.

— Я бы не назвал это… успокаивающим, — пробормотал он, чувствуя, как ноги инстинктивно напрягаются от страха упасть.

Чуя лишь рассмеялся, шагнув на мост с той уверенной лёгкостью, которая всегда его отличала.

Они медленно шли по мосту, наслаждаясь прохладным ветром, напоённым свежестью гор, и видом, который невозможно было назвать чем-то обыденным. Чистый, светлый день дополнялся белоснежными кучевыми облаками, которые лениво плыли в небе, а редкие порывы тёплого, моросящего дождя лишь добавляли волшебства моменту. Под ногами расстилались изумрудные леса, переходящие в горные хребты. Всё это выглядело словно иллюстрация из древних японских новелл — нетронутая, величественная природа, спокойствие и бесконечная гармония.

Чуя, остановившись ближе к краю, достал телефон и сделал пару снимков. Он взглянул на экран, удовлетворённо кивнул и жестом подозвал Ацуши.

— Иди сюда, малыш. Смотри, какой шикарный вид. — Он протянул руку, указывая куда-то вдаль. — Гораздо лучше, чем сидеть дома и переживать из-за всякой ерунды, правда?

Ацуши подошёл ближе, его взгляд скользнул по величественному пасмурному небу и бескрайним лесам. Улыбка тронула его губы, и он тихо выдохнул:

— Да… Вы правы. Это невероятно красиво.

Но мгновение спустя его взгляд зацепился за что-то впереди, на другом конце моста. Он замер, узнав эти фигуры сразу.

— Это… — начал он, но голос предательски сорвался, так и не закончив фразу.

Чуя удивлённо повернул голову в ту же сторону, чтобы понять, что так поразило его спутника.

На противоположной стороне моста стояли двое. Акутагава и Хигучи. Они выглядели удивительно непринуждённо: Акутагава был без своего строгого костюма — вместо этого на нём была простая чёрная рубашка и тёмные джинсы. Хигучи, в светлом летнем платье и кардигане, казалась удивительно хрупкой рядом с ним. Со стороны они выглядели, как пара.

— Хм… — протянул Чуя, прищурившись. Его голос звучал почти игриво. — Вот это интересно. Ты только посмотри на них. Похоже, твои уроки всё-таки дали плоды, малыш. Они явно нашли общий язык.

Ацуши не мог оторвать глаз от этой сцены. Хигучи слегка смущённо взяла Акутагаву под руку, и тот, казалось бы, привычно, но неожиданно мягко наклонился к ней, чтобы выслушать её слова. Это выглядело настолько естественно, настолько… близко.

Мост, небо, горы — всё вокруг становилось размытым. В груди сдавило так сильно, что казалось, будто воздуха не хватит, чтобы вдохнуть. Горло пересохло, тело словно потеряло ощущение веса, руки едва слушались. Ацуши поспешно отвернулся, скрывая побледневшее лицо от Чуи.

— Эй, ты чего? — голос Чуи прозвучал мягче, чем обычно, в нём слышалась нотка беспокойства.

— Всё в порядке, — ответил Ацуши, стараясь придать голосу уверенность. Уголки его губ попытались изобразить улыбку, но получилось что-то болезненно натянутое. — Это… Это то, к чему я стремился. Я же сам хотел, чтобы они сошлись.

Чуя нахмурился, не сводя с него взгляда.

— Ты уверен? Потому что выглядишь так, будто вот-вот упадёшь в обморок.

— Всё хорошо, правда, — слишком быстро сказал Ацуши, делая шаг в сторону от перил. Его глаза метались куда-то вдаль, избегая встречи с рыжеволосым.

Внутри всё сжималось в болезненный комок. “Так и должно быть, — уговаривал он себя. — Это правильно. Я хотел, чтобы он научился быть ближе к людям. Чтобы у него появилась хоть какая-то связь с кем-то. Я же знал, что они могут начать встречаться. Это… это нормально.”

Но чем больше он повторял это себе, тем сильнее хотелось исчезнуть.

Чуя на мгновение замолчал, пристально наблюдая за его состоянием. Затем, как бы невзначай, бросил:

— Ну что ж. По крайней мере, теперь точно можно сказать, что ты — чертовски хороший учитель. Посмотри на них. Даже Акутагава научился быть человеком. Это всё твоя заслуга.

Эти слова, задуманные как поддержка, только добавили тяжести на плечи Ацуши. Он кивнул, не повернув головы, и глубоко вдохнул, пытаясь унять дрожь в груди.

— Спасибо, Чуя-сан, — тихо ответил он, почти шёпотом. Затем, сделав ещё один шаг назад, добавил: — Я… я отойду ненадолго.

Чуя долго смотрел на него, прежде чем кивнуть, словно давая понять, что не собирается давить.

— Хорошо. Мы скоро поедем домой. Но только после того, как я сделаю ещё пару фото. А ты пока постой здесь и подыши.

Чуя отвернулся, доставая телефон, а Ацуши остался стоять, стараясь сосредоточиться на закате и дышать ровно. “Всё идёт как нужно,” повторял он про себя, но эти слова почему-то не приносили никакого облегчения.

Ацуши чувствал, как над ним нависает тяжесть пустоты. Горы и лес под ногами всё ещё сияли в золотистом свете заката, но это великолепие вдруг стало таким чужим, отдалённым, будто его отделило от реальности. Всё, что он видел перед собой, была одна сцена, не отпускающая его: Хигучи, берущая Акутагаву за руку, и тот, слегка наклоняющийся к ней, чтобы услышать её слова. Этот образ застрял в его голове, повторяясь вновь и вновь, как заевшая пластинка.

Но то, что он чувствовал, это не была ревность. 

Не обида и даже не злость. 

Это было отчаяние.

Всепоглощающее, тяжёлое, будто холод, пробирающийся изнутри и сковывающий всё его существо. Оно душило его, вытягивало воздух из лёгких, словно весь мир вокруг вдруг исчезал, оставляя его одного в бескрайней, тёмной пустоте. Внутри него всё рушилось, рассыпаясь в прах. Его мысли, чувства, сама его суть исчезали, ускользая, как песок сквозь пальцы.

Это было похоже на медленное, неизбежное погружение в небытие, как будто он только что узнал, что его жизнь закончится через час, и ничего, абсолютно ничего нельзя было сделать, чтобы это изменить.

Всё вокруг теряло смысл. Ветер больше не был свежим, а закат — красивым. Эти горы и лес больше не казались чем-то настоящим, их величие стало плоским, лишённым глубины. Сам Ацуши больше не чувствовал себя человеком — только оболочкой, пустой, выгоревшей.

“Так и должно быть. Всё идёт, как нужно,” — повторял он снова и снова, как заклинание, за которое отчаянно цеплялся. Но эти слова больше ничего не значили. Они звучали пусто, как эхо в огромной пустоте. Почему он не чувствовал, что всё в порядке? Почему казалось, что с ним что-то навсегда потеряно?

Ацуши судорожно сглотнул, понимая, что не сможет стоять здесь ни секунды дольше. Он знал, что если снова посмотрит в сторону Акутагавы и Хигучи, он просто не выдержит. Едва осознавая, что делает, он отворачивается, а ноги сами начинают двигаться, уводя его прочь.

Он почти побежал с моста, стараясь не смотреть на лица людей вокруг. Ему казалось, что их взгляды пронзают его, как острые стрелы, что каждый из них видит, что с ним что-то не так. Сердце сжалось так сильно, что он едва не задохнулся. Горло горело, а слёзы подступали к глазам, едва он сделал очередной шаг.

Он пересёк мост и оказался в тени у подножия горы. Вокруг раскинулись деревья, заслоняющие золотой свет уходящего солнца. Здесь его уже не могли видеть. Здесь он наконец остановился. Ноги вдруг стали как ватные, отказываясь двигаться дальше. Он пошатнулся, опираясь на стену, и почувствовал, как все силы уходят вместе с болью, рвущей его изнутри.

Слабость накатывала волнами, одна за другой. Он закрыл глаза, медленно вдыхая, но вместо облегчения воздух обжигал лёгкие. Всё тело дрожало, будто противилось даже самому существованию. 

Где-то глубоко внутри мелькнула отчаянная, слабая мысль: «Я не могу… я не могу быть один сейчас».

Эта мысль поразила его, словно молния. Она была неприятной, даже пугающей, но от неё было не убежать. Как бы сильно ему сейчас ни хотелось исчезнуть, спрятаться от всех, он понимал: если он останется один, то утонет в этом состоянии.

Руки дрожали, когда он достал телефон. Экран на мгновение размылся перед глазами, но он быстро нашёл нужное имя в списке контактов. Чуя. Единственный, к кому он мог сейчас обратиться. Нажав на значок вызова, он замер.

Первый гудок. Второй.

— Эй, малыш, ты где? Ты сказал, что тебе нужно время, — голос Чуи был ровным, но в нём слышалась лёгкая тревога.

Ацуши молчал, пытаясь найти в себе силы ответить. Он чувствовал, как голос дрожит ещё до того, как он начал говорить.

— Чуя-сан… Я… Вы можете сейчас… побыть рядом?

На несколько секунд всё замерло. Ацуши слышал только своё собственное дыхание, которое становилось всё тяжелее.

— Конечно, могу. Где ты? — голос Чуи стал мягче, спокойнее, будто он уже всё понял.

— Я… за мостом, — едва слышно выдохнул Ацуши, чувствуя, как слёзы подкатывают к глазам.

— Оставайся там. Я сейчас к тебе подойду, — коротко и уверенно ответил Чуя.

Ацуши кивнул, хотя и знал, что этого никто не увидит. Разговор оборвался, и он снова оказался в тишине.

Опираясь на холодную стену, он закрыл глаза. Дыхание было неровным, тело всё ещё трясло, но мысль о том, что Чуя идёт к нему, приносила хотя бы малейший намёк на облегчение. Мир всё так же рушился, но теперь он хотя бы не был в этом один.

Чуя нашёл Ацуши за мостом, у небольшой смотровой площадки. Вечернее солнце окрасило деревянную скамейку золотистым светом, но сам Ацуши выглядел так, будто весь свет мира уже давно потух для него. Он сидел, сгорбившись, взгляд был устремлён в землю, а плечи тряслись от подавленных рыданий. Его руки крепко сжимались в кулаки, побелевшие пальцы выдавали, как сильно он старался сдержать себя.

Чуя замедлил шаг, не подавая резких звуков, чтобы не спугнуть этот хрупкий момент. Он подошёл ближе, увидев покрасневшие глаза Ацуши, дрожащие губы, которые тот пытался упрямо сжать, будто это могло удержать всё внутри.

— Эй, малыш… — тихо произнёс Чуя, присаживаясь рядом.

Он осторожно положил руку на плечо Ацуши, но тот не ответил. Парень только крепче прижал ладони к лицу, будто пытаясь спрятаться за ними от всего мира. Рыдания, до этого едва слышные, вырвались наружу, пронзая воздух своей болью.

— Я… я не могу… — дрожащим голосом пробормотал Ацуши. Но дальше его слова обрывались, голос ломался, и всё, что он мог сделать, — это рыдать, сжимаясь в комок.

Чуя молчал. Он знал, что иногда любые слова могут только помешать. Он лишь оставался рядом, позволяя буре выплеснуться наружу. 

Чуя сел рядом с Ацуши на старую деревянную скамейку, слегка сутулясь и засунув руки в карманы пальто. Холодный вечерний ветер слегка трепал его волосы, но он не обращал на это внимания.

— Плачь, если нужно. Я остаюсь рядом, — спокойно сказал он, глядя на закат вдали, но всё его внимание было сосредоточено на парне рядом.

Эти простые слова, казалось, только усилили поток эмоций. Ацуши наклонился вперёд, как будто хотел исчезнуть, раствориться в собственной тени, но с каждым рыданием боль постепенно выходила наружу.

Минута, две… рыдания становились тише. Дыхание всё ещё оставалось рваным, губы дрожали, но слёзы наконец начали высыхать. Ацуши медленно опустил руки, больше не пытаясь спрятаться, но взгляд всё ещё был направлен вниз.

— Я… — начал он, его голос был хриплым, почти шёпотом. — Я, наверное, тот, кому нужно было… — Он замолчал, глотая остатки слёз, прежде чем продолжить: — Тот, кому нужно было понять свои чувства… Это не Акутагава… Это я.

Его слова повисли в воздухе, тяжёлые, как свинец. Чуя внимательно посмотрел на него, чуть склонив голову.

— Что ж, малыш, — наконец произнёс он, убрав руку с плеча и скрестив её с другой на груди, — осознание — это первый шаг. Не самый приятный, конечно, но самый важный.

Ацуши чуть заметно кивнул. Он не знал, что сказать, но в этот момент Чуя и не ждал ответа.

Чуя нахмурился, внимательно разглядывая сидящего рядом Ацуши. Рыжеволосый мафиози не задавал лишних вопросов, позволяя парню выговориться, но его настороженный взгляд выдавал обеспокоенность.

— Я думал, что… что я рад, — наконец, начал Ацуши, нервно переплетая пальцы. Голос его был тихим, почти шёпот, но напряжение в нём ощущалось отчётливо. — Что мне стало легче… понять себя. Что я счастлив за него…

Он запнулся, и голос начинал дрожать. В его словах не было ни уверенности, ни силы.

— Но это… это всё ложь! — неожиданно вырывался из него, резкий, полный отчаяния всхлип. — Я не рад! Всё ужасно, Чуя-сан, всё просто… ужасно!

Он захлебнулся своими словами, закрывая лицо руками, словно это могло укрыть его от всего, что душит изнутри. Дрожащие плечи, глухие всхлипы, которые он не в силах сдержать, выдавали больше, чем он сам мог бы сказать.

— Я… я не могу видеть их вместе, — прошептал он сквозь всхлипы. — Не могу. Я не могу видеть Акутагаву, не могу видеть Хигучи… Мне больно. Так больно, будто меня режут заживо.

Чуя молчал. Он не перебивал, не спешил что-то сказать. Его лицо оставалось спокойным, только с едва заметной тенью печали в глазах. Он выжидал, пока буря внутри Ацуши хоть немного утихнет, а затем произнес:

— Это нормально, малыш. — Его голос мягкий, но уверенный. — Когда ты столько времени был рядом, старался помочь, делал всё, что мог, а потом всё оборачивается… вот так. Конечно, это больно. И это нормально. Не вини себя за то, что чувствуешь.

Ацуши резко выдохнул, словно эти слова только усугубляли его внутреннюю борьбу. Он качнул головой, сжимая ладони в кулаки, будто пытался удержать себя на месте.

— Но что теперь? — его голос звучал сломлено, почти умоляюще. — Как я могу… как я буду снова работать с ним? Как я смогу ему помочь? Я ведь даже смотреть на него не смогу…

Чуя, на мгновение задумавшись, мрачно усмехнулся, как будто ему знакома эта боль.

— Ты напарник Акутагавы, Ацуши, — ответил он, его голос стал чуть жёстче. — Это не поменяется, как бы ты ни пытался его избежать. Рано или поздно вы пересечётесь один на один. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Но… — Ацуши заикнулся, его сердце сжалось от одного этого слова.

Чуя чуть прищурился, продолжая с нажимом:

— И не только с ним. Сегодня ты видел его с Хигучи. Но будь готов, малыш, — однажды ты увидишь его с другой девушкой. И, скорее всего, не раз.

Слова рыжеволосого обрушились на Ацуши, словно каменная плита. Он замер, не в силах поверить в то, что услышал.

— Почему?.. — еле слышно прошептал он, его голос был наполнен болью, будто каждое слово давалось с трудом.

Чуя пожал плечами, в его тоне прозвучало нечто вроде горькой насмешки:

— Потому что он тот тип парня, который нравится многим. Замкнутый, холодный, но с какой-то таинственной харизмой. Поверь мне, такие, как он, всегда привлекают внимание.

Ацуши опускает голову, его пальцы судорожно сжались на ткани брюк.

— Я не хочу этого видеть, — тихо произносит он. — Я просто… не смогу.

Чуя выдохнул, убирая с плеч напряжение, и положил ладонь на плечо парня. Его голос стал тише, мягче:

— Никто не хочет видеть то, что больно, малыш. Но иногда это неизбежно.

Ацуши всё ещё смотрел вниз, как будто пытался найти ответы где-то в земле. Его плечи иногда едва заметно подрагивали, но слёзы уже не текли.

Молчание между ними тянулось долго, и, казалось, каждый звук вокруг — шорох листьев, редкие шаги прохожих — только подчёркивал его тяжесть. Наконец, Ацуши чуть поднял голову. Его голос прозвучал тихо, словно он боялся нарушить эту хрупкую тишину:

— Чуя-сан… Вы… вы когда-нибудь чувствовали что-то подобное?

Чуя замер. В его лице промелькнуло что-то, чего Ацуши не смог понять: смесь удивления, воспоминаний и, возможно, чего-то ещё. Рыжеволосый ненадолго отвёл взгляд в сторону, затем выдохнул через нос и фыркнул с тихой, горькой усмешкой.

— Хочешь узнать, похож ли ты на меня? — спросил Чуя, опираясь локтями на колени. Его голос звучал напряжённо, будто каждое слово давалось с усилием. — Ладно. Да, чувствовал.

Ацуши поднял на него взгляд, полный усталости и боли, но теперь в нём появилась тень любопытства.

— Расскажите, — попросил он, почти шёпотом, будто боялся спугнуть этот редкий момент искренности.

Чуя долго молчал, его взгляд скользнул куда-то вдаль, за линию деревьев, окутанных вечерним полумраком. Казалось, он боролся с чем-то внутри себя, пока, наконец, не выдохнул и не заговорил:

— Ты знаешь Дазая. Все знают его. Он тот, кто может очаровать кого угодно и уйти, не оставив следа. — В уголке его губ дрогнула усмешка, но в ней не было ни тени тепла, только горечь. — А я был дураком, который думал, что могу стать исключением.

Ацуши нахмурился. Его пальцы нервно теребили край пальто, но он молчал, боясь перебить.

— Он… всегда был таким, — продолжил Чуя, его голос стал тише, почти интимным. — Иногда он делает что-то, говорит что-то такое, что заставляет тебя думать, будто ты важен для него. Что будто бы ты… что-то для него значишь. А потом… — Он резко оборвал фразу, его кулак сжал ткань брюк. — Потом он идёт дальше. К кому-то другому. С тем же самым тоном, теми же словами, тем же проклятым взглядом. И ты вдруг понимаешь, что это просто его способ быть.

Ацуши сглотнул, чувствуя, как этот рассказ пробирается куда-то глубже, прямо в его собственные чувства.

— И вы… — он запнулся, но всё же решился продолжить: — Вы… любили его?

Чуя хмыкнул, но в этом звуке не было раздражения, только усталость и лёгкая насмешка над самим собой.

— Любил? — Он отвёл взгляд, задумавшись. — Может быть. А может, я просто был привязан к тому, что он заставлял меня чувствовать. Он умел… давать ощущение, будто ты значишь что-то. Даже если это было ложью.

На мгновение наступила пауза, прежде чем он тихо добавил:

— Но каждый раз, когда я вижу его с кем-нибудь другим, с какой-нибудь женщиной… Чувствую, будто меня разрывают на части. Будто я теряю себя. До тех пор, пока не заставляю себя отвернуться.

Ацуши, неожиданно для самого себя, чуть подался вперёд. Его голос был слабым, но решительным:

— Это… это как сейчас. Я чувствую себя так, будто всё внутри просто рушится.

Чуя медленно повернул голову к нему, его проницательный взгляд задержался на Ацуши дольше, чем обычно.

— Да, малыш. Ты именно это и чувствуешь. Добро пожаловать в клуб.

Несколько долгих секунд они молчали, сидя рядом, разделяя боль, которую не нужно было объяснять. Только звуки ветра и редкие шаги прохожих нарушали тишину.

Затем Чуя слегка выпрямился и добавил, его голос стал чуть мягче, почти успокаивающим:

— Но знаешь что? Я справляюсь. И ты справишься.

Ацуши обернулся к нему, его взгляд потемнел от сомнений, но где-то в глубине мелькнуло что-то похожее на надежду.

— Как? — почти шёпотом спросил Ацуши, его голос был хрупким, словно он опасался услышать ответ.

Чуя глубоко вздохнул, словно собирался с мыслями, и опустил плечи. Он отвернулся, глядя на смутный горизонт за рекой.

— Знаешь, многие скажут, что лучший способ справиться — это встретиться со своей болью в лоб. Подойти к Акутагаве, поздравить его с Хигучи, улыбнуться, притвориться, что тебе всё равно.

Ацуши вздрогнул, его глаза расширились от одной только мысли об этом.

— Я не могу… — слабым, сломленным голосом выдавил он.

Чуя повернул голову и резко, но без грубости, сказал:

— И не должен. — Он наклонился ближе, его взгляд стал резким, как лезвие. — Ты не тот человек, который может это сделать. Это не твоя природа.

— Но… Разве это не слабость? — едва слышно спросил Ацуши. Его руки снова задрожали, он стиснул их так, что побелели костяшки.

— Нет, это просто ты, — ответил Чуя, его голос звучал твёрдо и уверенно. — Ты чувствуешь слишком сильно, Ацу. Ты всегда принимаешь всё близко к сердцу, даже если этого не заслуживают. Ты не сможешь взять и просто “пережить” это, столкнувшись с ними. Ты сломаешь себя ещё сильнее, если попробуешь.

Ацуши отвёл взгляд, будто эти слова ударили его сильнее, чем он ожидал. Его плечи снова дрогнули, он закрыл глаза.

— Тогда что мне делать? — наконец выдохнул он.

Чуя вздохнул, его голос стал мягче, но всё ещё сохранял твёрдость:

— Беги, Ацуши. Беги от этого чувства. От этого человека.

Ацуши резко поднял голову, не веря своим ушам.

— Бежать?

— Да, бежать, — повторил Чуя спокойно, но твёрдо. — Это не трусость. Это инстинкт выживания. Сейчас ты должен сохранить себя, свою душу. Если для этого нужно избегать Акутагаву, Хигучи, даже весь остальной мир — делай это. Отойди. Закрой дверь.

В воздухе повисло напряжённое молчание. Ацуши переваривал эти слова, будто впервые кто-то дал ему разрешение быть слабым.

— Это значит, что… я никогда больше не смогу смотреть ему в глаза? — прошептал он, его голос был наполнен болезненной неуверенностью.

Чуя внимательно посмотрел на него, задерживая взгляд дольше обычного, прежде чем ответить:

— Нет, малыш. Это значит, что ты не будешь смотреть ему в глаза, пока не почувствуешь, что эта боль больше не разрывает тебя изнутри. Пока она не станет частью тебя, настолько привычной, что ты сможешь притвориться, будто всё нормально.

— Спасибо, Чуя-сан…

Чуя похлопал Ацуши по плечу, его рука задержалась на мгновение дольше, чем нужно, словно пыталась передать то тепло, которого, казалось, совсем не осталось в измученном блондине.

— Я здесь, малыш. Как бы плохо ни было, я останусь. А теперь поднимайся. Ты ведь пробовал лучший горячий шоколад в городе? Думаю, тебе сейчас нужно что-то сладкое.

Тот только молча кивнул, поднимаясь на ноги. Чуя видел, как трудно ему это даётся — даже простые движения казались подвигом для человека, у которого мир только что рухнул.

Позже, в уютном кафе, наполненном запахами какао и свежей выпечки, Чуя наблюдал за тем, как Ацуши откусывает моти с виноградом, мимолетом показывая острые мелкие зубки с удлиненными клыками. Он старался держаться спокойно, даже улыбался, но эта улыбка была словно тонкий лёд, готовый в любой момент треснуть.

Чуя скользнул взглядом на свою тарелку. Банан и шоколад. Что за идиотский выбор? Он откусил кусок и тут же с раздражением отодвинул её.

— Дерьмо, — пробормотал он. — Кто вообще решил, что это нормальный вкус?

Ацуши тихо усмехнулся, протягивая свою тарелку.

— Попробуйте мой, Чуя-сан. Виноград Кьохо. Если вам нравится вино, вам точно понравится.

Чуя замер, глядя на протянутую тарелку. Такой простой, бесхитростный жест… но в нём было что-то болезненно тёплое. Он взял моти, откусил, и вкус оказался насыщенным, ярким, с лёгкой кислинкой.

— Неплохо, — коротко бросил он, возвращая тарелку.

Ацуши улыбнулся, на этот раз чуть теплее, чем нужно. И это тепло застряло у Чуи где-то под кожей, словно маленький огонь, который невозможно потушить.

“Ты — не кто угодно,” — подумал он, отворачиваясь к чашке с шоколадом.

Но вместе с этой мыслью пришли образы прошлого. Дазай. Его спокойный, насмешливый голос, холодный взгляд, будто он заранее знал, как всё закончится.

“Он разрушил меня. И разрушил того бедного ребенка.”

Чуя всегда видел Рюноске как нечто большее, чем просто чьего-то ученика. В этом молодом человеке было много силы, пусть и грубой, необузданной. И потенциала. Но теперь это всё, казалось, было покрыто толстым слоем дыма — иллюзией того, кем Акутагава хотел быть, чтобы заслужить признание. Признание от того, кто никогда этого не даст.

Дазай оставил Рюноске таким же, каким когда-то оставил Чую: пустым внутри. Он вселил надежду, а потом разбил её, как будто это не имело значения. И Акутагава, как и Чуя в своё время, остался в этой выжженной пустоте. Только Чуя смог выбраться. А Акутагава — нет.

“А что, если я сделаю то же самое?”

Чуя стиснул зубы. Он понимал, что сейчас перед ним выбор. Он мог протянуть руку, дать Ацуши тепло, которое ему так нужно. Но в этом была опасность.

“Что, если я стану таким, как Дазай? Что, если я тоже заберу его жизнь, не оставив ничего настоящего взамен?”

Но разве Дазай оставил им хоть один шанс? Он отравил их обоих, заставив сомневаться в собственных чувствах, в собственном праве быть людьми. Разве не из-за него сейчас Акутагава стал таким, каким он стал? Разве не из-за Дазая он оттолкнул Ацуши, делая выбор в пользу иллюзии, просто потому что он просто боится любого намека на надежду быть принятым?

Чуя стиснул зубы, глядя в чашку. 

Ацуши был слишком хорош для этого. Слишком светлый, даже со своей тревогой и комплексами. Он заслуживал чего-то настоящего, а не этой холодной, пугающей динамики, в которую его втянул Акутагава.

“Этот котенок не заслуживает того, чтобы его превратили в очередной обломок этой выжженной земли, которую оставил после себя Дазай.”

“Чёрт возьми, Рюноске,” подумал он. “Где гарантия, что ты осознаешь свои ошибки? Что ты не превратишь Ацуши в ещё одну жертву?”

Но затем его взгляд снова упал на Ацуши, который на мгновение поднял голову и снова улыбнулся ему. Это была лёгкая улыбка, но в ней была благодарность. Доверие.

“И где гарантия, что я смогу просто стоять в стороне, пока ты разбиваешь ему сердце?”

Где-то в глубине души эта мысль разгоралась, заполняя его страхом и желанием действовать.

Чуя хотел бы почувствовать только злость, только презрение. Но вместе с этим пришло странное, колючее чувство. Акутагава был дураком. Юным, вспыльчивым, взрывным. Он ошибался. Как ошибаются все люди, как когда-то ошибался сам Чуя.

“Но это был его выбор,” подумал Чуя, прищурившись, глядя на свою чашку.

Акутагава мог бы выбрать иначе. Мог бы удержать Ацуши, протянуть руку, принять его. Но вместо этого отвернулся.

И теперь, вместо него, здесь был Чуя. Человек, который уже стоял на краю, чувствуя, как всё внутри подталкивает его сделать следующий шаг.

“Разве я не имею права удержать Ацу? Защитить его от боли, которую он не заслуживает? Разве я не могу попытаться дать ему то, что ему нужно, пока ещё не поздно?”

Но другая мысль, холодная и тяжёлая, давила на него.

“Если я это сделаю, я не оставлю выбора. Ни ему, ни этому бедному ребенку.”

Чуя опустил взгляд, сжимая руку в кулак под столом.

— Чуя-сан, вы о чём-то думаете? — тихий голос Ацуши вырвал его из раздумий.

Чуя вздрогнул, но быстро вернул себе спокойное выражение лица, ухмыльнувшись.

— Думаю, твой Кьохо действительно лучше, чем эта дрянь, — буркнул он, кивая на свою тарелку.

Ацуши снова улыбнулся, и Чуя почувствовал, как этот свет обжигает его изнутри.

“Я не могу обещать, что сделаю правильно,” — подумал он, делая глоток шоколада. — “Но, может, на этот раз это всё равно будет лучше, чем ничего.”

Чуя закрыл глаза, чувствуя, как что-то тянет его в разные стороны. Он стоял на раздорожье, но ни один из путей не казался правильным.

Chapter Text

Ацуши понял это сразу, как только увидел их на мосту.

Ему не нужно было никаких объяснений. Не нужно было присматриваться к их жестам или взглядам. Всё было слишком очевидно: Акутагава и Хигучи были вместе.

Но признать это… Принять это — было невыносимо.

“Может, я всё неправильно понял,” — отчаянно твердил он себе позже. — “Может, это просто случайность. Они ведь коллеги, верно? Просто коллеги…”

Он повторял это снова и снова, но ложная надежда, за которую он пытался уцепиться, разрушалась от самого его взгляда. Ацуши сбежал тогда с моста, не дав этим мыслям окончательно укорениться в его голове.

Но они вернулись. И теперь, несколько дней спустя, они окончательно стерли все сомнения.

После миссии Ацуши, как обычно, оставался позади, дожидаясь, пока все разойдутся. Он едва заметил, как Акутагава остановился чуть дальше, на краю двора, и словно ждал кого-то. Едва заметил, как к нему подошла Хигучи.

Но не мог не заметить, как она нерешительно взяла его за руку. Это движение приковало его взгляд, как будто весь остальной мир замер.

Она что-то сказала, тихо, её голос был почти не слышен издалека. Акутагава посмотрел на неё, коротко кивнул и что-то ответил, его голос звучал привычно сдержанно, но в этом было что-то новое.

Они повернулись и пошли в сторону парка. Шли медленно, будто никого больше вокруг не существовало.

“Так вот, как это выглядит,” — горько подумал Ацуши, глядя им вслед.

Это была не иллюзия. Не ошибка. Всё, что он видел тогда на мосту, было правдой.

Он почти хотел отвернуться, убежать прочь, но ноги приросли к земле. Сколько бы он ни твердил себе, что он должен двигаться дальше, а внутри всё сжигала какая-то невыразимая боль.

“Я не могу смотреть на это,” — подумал он, чувствуя, как горло сдавило от эмоций.

С трудом заставив себя сделать шаг назад, он развернулся и, тяжело дыша, пошёл прочь. Его ноги сами понесли его в сторону пирса. Туда, где он мог просто быть один. Туда, где ему не нужно было притворяться, что он в порядке.

По дороге к пирсу Ацуши остановился у знакомого цветочного магазина.

Флорист, уже привыкший к его частым визитам, заметив его, дружелюбно помахал рукой.

— Ацуши-кун! У нас сегодня свежие поступления! Посмотрите, какие прекрасные чёрно-фиолетовые ирисы, — сказал он, жестом приглашая ближе. — Или, может быть, вас заинтересуют паучьи алые лилии? Ещё есть белые лилии в европейском стиле, такие изящные…

Ацуши ненадолго замер, опустив взгляд на яркие, алые лепестки.

— Думаю, паучьи лилии подойдут, — произнёс он тихо, почти безжизненным голосом.

Продавец кивнул, аккуратно упаковывая букет, но Ацуши уже не смотрел на него. Он задумчиво разглядывал цветы.

“Эти прогулки на пирс, эти букеты… Это всегда было похоже на похорон. Похорон того, что между нами было. Того, что я к нему чувствовал. А теперь… в этом ещё больше смысла.”

Цветы, ароматные и хрупкие, казались символом всего, что он потерял, не успев обрести.

Когда он наконец дошёл до пирса, небо уже окрасилось холодными оттенками серого. Сев на камни у самой воды, он обхватил колени руками. Рядом лежал букет и чашка зелёного чая, аромат которого смешивался с морской солью. Лёгкий ветер обдавал лицо, пробирая до самых костей, но внутри было ещё холоднее.

“Почему я всё ещё прихожу сюда?”

Он смотрел на волны, которые неспешно разбивались о камни. “Почему это место так тянет меня обратно?”

Он прикрыл глаза, и перед ним снова всплыли воспоминания. Лёд, боль в лёгких, жгучий мороз воды. Руки дрожали, ноги отказывались двигаться, а в голове билась одна мысль: “Он умер, чтобы я жил.”

С тех пор он возвращался сюда. Чай, цветы, и боль, которая никуда не уходила. Ему казалось, что это место соединяет его с Акутагавой. Здесь он чувствовал невидимую связь, тонкую нить, которая оборвалась там, на корабле.

И каждый раз он надеялся, что этот ритуал хоть как-то залатает ту пустоту внутри.

Но всё рухнуло в тот момент, когда он услышал шаги наверху. Чужие шаги.

Подняв голову, он замер. На пирсе стояли двое: Акутагава и Хигучи.

Они стояли у перил, и, хотя их разговор звучал приглушённо, до него доносились отдельные слова. Хигучи что-то говорила, её голос был мягким, почти ласковым. Акутагава отвечал коротко, его тон был спокойным, непривычно ровным.

“Да они издеваются…”

Ацуши опустил голову, стиснув кулаки. Боль накрыла его волной, почти оглушая. Всё, что он пытался сохранить здесь, в этом месте — воспоминания, чувства, надежду — вдруг показалось бессмысленным.

“Они забрали даже это.”

— Вы сможете на следующей неделе? — спросила Хигучи, её голос звучал мягко, почти робко.

— Если не будет внеплановых миссий, то смогу, — ровно ответил Акутагава.

Ацуши замер, как будто каждое слово, долетавшее до него, пригвождало его к месту.

— Тогда договорились, — Хигучи замялась, её голос на секунду стал почти неуверенным. — Рюноске-семпай, я вас люблю.

“Я вас люблю.”

Эти слова девушки — такие простые, нежные — сейчас прозвучали для Ацуши, как выстрел в упор.

— Это взаимно, — произнёс Акутагава с привычной невозмутимостью.

Эти два слова пронзили его, словно ледяной нож. “Он её любит. Всё правильно. Это правильно.”

Но что-то внутри сопротивлялось, кричало, будто его сердце истекало кровью. “Правильно?” Это слово звучало как издевка. Что было правильного в том, что он отдал всё, что мог, чтобы помочь Акутагаве? Что был готов утонуть, лишь бы вытащить его из этой тьмы? А теперь… Теперь он сидел здесь, в тени, наблюдая, как тот улыбается кому-то другому.

Он с трудом сглотнул, чувствуя, как эмоции накатывают одна за другой. Обида. Боль. Зависть. Злость. На кого? На Акутагаву? На Хигучи? На самого себя? Всё это смешивалось внутри, превращаясь в удушающий ком.

“Чуя был прав. Я должен привыкнуть к этому.”

Он глубоко вдохнул, как будто пытался взять себя в руки, но руки предательски дрожали.

“Привыкнуть видеть, как он с кем-то. С Хигучи. Или с другой. Это нормально. Это правильно.”

Но ничего не было нормальным. Это правильно только в теории, только в отстранённой логике. А внутри — пустота и тяжесть.

Его глаза наполнились слезами, горячими, жгучими. Он сжал зубы, отказываясь дать им пролиться.

“Я снова не нужен.”

Эта мысль, тихая, почти шёпот, разорвала его на части.

Он опустил голову, пряча лицо в ладонях. Рядом продолжал звучать их разговор, спокойный, почти мирный. И этот контраст лишь сильнее вгонял его в пропасть.

Ацуши осторожно тронул букет рядом с чашкой зелёного чая. Лепестки алых паучьих лилий тронули камень, на котором он сидел, словно тянулись к холодной земле, как и его мысли — вниз, в темноту. Руки предательски дрожали, и он сжал их в кулаки, надеясь унять эту слабость.

Мелькнула мысль: «Уйти. Просто уйти». Найти Чую, позвонить ему, рассказать обо всем, что душит изнутри. Рыжеволосый наверняка выслушал бы его, не перебивая, а потом выдал какую-нибудь едкую, но всегда честную фразу, которая помогла бы, как всегда, встать на ноги. Но стоило только представить, как он говорит эти слова вслух, как что-то внутри перевернулось, вывернулось наизнанку.

«Ты слабак», — прозвучало в голове, и голос, как ни странно, был не его, а… Акутагавы. Отрывистый, холодный, едкий. — «Бежишь к Чуе за утешением. Как будто он сам не страдает. Как будто у него остались силы вытаскивать тебя, жалкого, из этой ямы, когда сам он едва держится».

С губ Ацуши сорвался нервный смешок. Горечь этого голоса была до боли знакома. Лицо Чуи на секунду всплыло в его голове: усталое, с лёгкой, но неизменной усмешкой, будто говорящей, что ему плевать на весь мир, хотя это было неправдой. Это лицо слишком часто стало приходить к нему в мыслях за последние недели.

Он глубоко вдохнул, но воздух словно застыл, тяжёлый, не желающий заполнять лёгкие. Ладони сжались в костяшках, а взгляд скользнул к букету. На мгновение захотелось схватить его и бросить в воду. Всё это: чай, цветы, воспоминания — это были привязи, что цепляли его к прошлому, тянули вниз. «Если их не станет, то и меня можно будет отпустить».

Но он остался. Сидел. И смотрел, как лепестки слегка дрожат на ветру.

«Акутагава спас меня тогда, ценой своей жизни. Он вытащил меня. Зачем?» — мысль ударила внезапно, обжигая сильнее, чем январский холод. — «Чтобы я остался вот таким? Чтобы понять, что без него всё это — просто пустота? Чтобы он, спасая, сделал меня чужим в своём мире? Чтобы я никогда не смог туда вернуться?»

Сейчас, глядя в тёмную воду перед собой, Ацуши с ужасом осознавал, что впервые по-настоящему понимает Чую. Рыжеволосый знал эту пустоту — потерю любимого, утрату будущего, которое никогда не станет реальностью. Чуя говорил об этом редко, но каждый его взгляд, каждая пауза в разговоре, каждый вздох, когда они оставались вдвоём, кричали об этом больше слов.

Раньше разговоры с ним помогали отвлечься от Акутагавы, от его резкости, от вечной боли, что тот оставлял после себя. Но теперь эти разговоры стали чем-то большим. Это был не просто отдых от Акутагавы. Это был поиск смысла жить дальше, когда Ацуши с пугающей ясностью понял, что его чувства к брюнету обречены. Всегда были обречены.

Резкий звонок телефона выдернул его из этих мыслей. Ацуши поспешно достал его, надеясь, что звук не привлёк внимания.

— Алло? — голос его был тихим, неуверенным.

— Блондинка, где ты? — голос Чуи был спокойным, но в нём звучала лёгкая тревога.

— На пирсе, Чуя-сан, — ответил Ацуши, стараясь говорить ровно, хотя сердце билось слишком быстро.

— Джинко? — раздался холодный голос сверху, принадлежащий Акутагаве. — Какого чёрта ты здесь делаешь?

Ацуши вздрогнул, но не обернулся, крепче сжав телефон в руке.

— Один? — голос Чуи стал чуть мягче.

— Нет, — сказал Ацуши, его голос слегка дрожал. — Здесь Акутагава и Хигучи-сан.

На другом конце повисла пауза, и затем Чуя спросил, его голос был полон горьковато-понимающей заботы:

— Они вместе, а ты там один? Хочешь, чтобы я приехал?

— Нет, — выдохнул Ацуши. — Чуя-сан, как вы? Всё ли у вас в порядке?

— У меня нормально, — ответил Чуя с лёгкой ноткой удивления. — А у тебя?

Ацуши хотел что-то ответить, но снова услышал оклик сверху.

— Джинко, тупой кошак, я с тобой разговариваю! — Акутагава произнёс это громче, злее, но Ацуши снова проигнорировал его.

— Чуя-сан, могу я остаться у вас на ночь? — наконец спросил Ацуши, его голос дрожал сильнее, чем он хотел бы.

На другом конце провода повисла пауза, но затем рыжеволосый ответил мягко:

— Конечно, котёнок. Только захвати по дороге что-нибудь сладкое. Встретимся в баре — том, что с вывеской колибри. Ты помнишь.

— Хорошо, я возьму… — шёпотом сказал Ацуши, но тут же вздрогнул, почувствовав движение позади себя.

— Что Вы… — начал он, оборачиваясь, но замолчал, когда почувствовал резкий, болезненный захват за запястье. Акутагава держал его руку так крепко, что ногти почти впивались в кожу, а затем рывком выхватил телефон и швырнул его в воду с такой силой, что всплеск разрезал ночную тишину.

Ацуши замер, глядя на него в полном шоке. Телефон уже скрылся в тёмной воде, но прежде чем он успел что-то осознать, его тело действовало на автомате: он сделал шаг к краю, будто надеясь вернуть потерянное, но тут же почувствовал резкий толчок.

— Даже не думай, тупица, — зло бросил Акутагава, грубо отталкивая его обратно на камни. Толчок был таким сильным, что Ацуши едва удержался на ногах, пошатнувшись и чуть не упав.

Он поднял глаза на Акутагаву, всё ещё потрясённый. Тот смотрел на него холодно, с лёгкой тенью презрения. Где-то вдалеке доносился голос Хигучи, но он уже ничего не слышал.

Голос Ацуши дрожал от переполнявших эмоций. Он не выдержал:

— Почему?! — выкрикнул он, его голос сорвался, словно натянутая до предела струна. Глаза блестели, в груди пылала боль.

— Почему? — Акутагава резко шагнул вперёд, его взгляд полыхал яростью. — Потому что ты жалкий, Джинко!

— Что?! — только и выдохнул Ацуши, потрясённый силой этой злости.

— Каждый раз, как тебе становится трудно, ты ползёшь к моему ментору! — голос брюнета взвился, словно хлёсткий кнут. Ещё один шаг ближе. — Рыдать ему в плечо, жаловаться, ныть! Ты цепляешься за него, как трусливая, подлая тварь!

— Я не… — Ацуши попытался что-то сказать, но Акутагава не дал ему шанса:

— Ты используешь его! Нагло и без стыда! Ты слабак, который всегда ищет кого-то сильнее, чтобы прикрыться! Сначала Дазай, теперь Чуя! Ты ни черта не можешь сделать сам!

Эти слова ударили Ацуши в самое сердце. Его тело, словно подкошенное, ослабло, но он всё же собрал в себе силы, чтобы выпрямиться.

— Вы не знаете… — начал он, но замолчал, когда тени Рашомон внезапно метнулись к нему. Чёрные ленты обвили запястья, талию, сдавливая их крепко, почти болезненно.

— Жалкий трусливый кошак, — прошипел Акутагава, притягивая Ацуши ближе, словно хищник, готовящийся нанести последний удар. — Ты только и можешь таскать сюда цветы и чай для мёртвого меня, потому что у тебя нет смелости быть рядом со мной живым!

Ацуши замер, едва дыша. Рашомон держал его неподвижно, оставляя его беззащитным перед Акутагавой. В его глазах снова застыли слёзы, но он не мог отвести взгляда от того, кто стоял перед ним.

Брюнет смотрел на него сверху вниз, холодный, как лед. И в этот момент Ацуши вспомнил, почему когда-то его сердце так сильно стремилось к этому человеку. Потому что даже в своей ярости Акутагава видел его насквозь. Он понимал Ацуши так, как никто другой. И от этого осознания становилось только больнее.

Но было ли это правдой? Или это были просто слова человека, который ненавидел его так же сильно, как Ацуши сейчас ненавидел себя?

Он зажмурился, пытаясь взять себя в руки, но боль, вызванная словами Акутагавы, продолжала растекаться по его сознанию.

— Оставьте меня в покое, черт возьми! — выкрикнул он, его голос сорвался на полувсхлип.

Акутагава замер. Его лицо словно застыло, и только расширенные глаза выдавали мгновенное удивление. Однако пауза длилась всего мгновение — его взгляд потемнел, заполнившись раздражением, и он шагнул ближе.

— В покое? — его голос прозвучал резким шёпотом, но угроза в нём была куда сильнее крика. — Ты действительно думаешь, что я оставлю тебя в покое после того, что ты устроил?

— Что я устроил?! — Ацуши дёрнулся, но тут же почувствовал резкую боль, когда сильные пальцы схватили его за плечо, не давая сделать и шага назад.

— Я уже не представляю, сколько смелости нужно, чтобы оставаться рядом с Вами. Вы ведёте себя как… — продолжал Ацуши, его голос дрожал, но он старался говорить громче.

Брюнет остался стоять неподвижно, его тёмные глаза внимательно всматривались в лицо оборотня.

— Как кто? Чудовище?.. — сузил глаза Акутагава, его голос стал холодным, словно лёд.

— Нет. Как ПРИДУРОК!!! — выкрикнул Ацуши, каждый слог отрывался с силой, будто он давно хотел это сказать. — Займитесь уже своим настоящим, Акутагава, и не лезьте в чужое!

Шаги брюнета были медленными и напряжёнными, но неумолимыми. Он подходил всё ближе, словно хищник, намеренный раздавить свою добычу.

— Ты плачешь из-за меня. Ты сбегаешь от меня. Но продолжаешь приходить сюда, будто у тебя здесь есть какое-то место, — произнёс он тихо, но в голосе звучал странный надрыв.

— Вы сами не понимаете, что сейчас делаете, — тихо произнёс Ацуши, глядя прямо на брюнета.

Эти слова будто что-то сломали в Акутагаве. Он ещё крепче сжал плечо оборотня, но вместо того чтобы оттолкнуть его или развернуться и уйти, брюнет только сильнее сокращал расстояние. Его слова были грубыми, яростными, но действия говорили о другом.

Ацуши это видел. И это чувство, странное, противоречивое, будто парализовало его.

— Если ты сам не знаешь, где твоё место, я тебе покажу, — прошипел Акутагава, его голос звучал глухо и угрожающе.

Его голос был низким, почти срывающимся, а хватка рук напоминала железный капкан. Ацуши хотел что-то сказать, но воздух перехватило: ленты Рашомон вдруг скользнули вокруг его шеи, слегка сжались, оставляя лишь тонкий зазор для дыхания.

— Отпустите… — прохрипел он, цепляясь пальцами за острые края способности.

Но ответа не последовало. Глаза Акутагавы прожигали его, словно лучи направленного гнева. Брюнет выглядел почти отрешённым, хотя его руки с силой вжимались в ткань рубашки Ацуши, удерживая его на месте.

С каждым мгновением Рашомон становился всё плотнее, будто подчиняясь подавленному бешенству хозяина. Ацуши чувствовал, как дыхание с трудом проходит через горло, и ему вдруг стало страшно. Не столько за себя, сколько за того, кто стоял напротив.

Он почти слышал звук того самого “щелчка”, когда Акутагаву перемыкает в неудержимую ярость. И на этот раз он не мог понять, почему. 

— Оставь меня… в покое! — прошептал он, но звук почти утонул в напряжённой тишине.

Акутагава склонился ближе, его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах. Злость на лице была почти осязаемой, но что-то странное мелькнуло в его взгляде — настолько быстро, что Ацуши не успел распознать это.

— Ты даже не представляешь, насколько ты жалок, Джинко, — прошипел брюнет, но его голос звучал уже тише, словно слова исходили не из гнева, а из какой-то невыразимой внутренней боли.

И именно этот тон заставил Ацуши встретиться с его глазами. На мгновение, короткое, как удар молнии, их взгляды пересеклись.

Акутагава замер. Его пальцы всё ещё вжимались в ворот рубашки, а дыхание сбилось, будто его накрыло осознание. Гнев, ярость, раздражение — всё это разом отступило перед чем-то новым, пугающим. Он вдруг понял, что хочет… прикоснуться к нему. Но не для того, чтобы ударить, не для того, чтобы заставить страдать. 

Его взгляд на мгновение задержался на губах Ацуши. Внизу живота стало странно тяжело, тесно, жарко, и это ощущение сбивало с толку больше, чем любой бой.

«Что я делаю?»

Паника накатила волной. Акутагава резко отпустил его и отступил на шаг назад, будто касание обожгло. Рашомон тут же ослабил хватку, но всё ещё не отпускал Ацуши полностью, словно оставляя эту границу между ними.

Брюнет облокотился на стену рядом, дыша тяжело. Его лицо было всё таким же холодным, но в глазах читалась растерянность, которую он не мог скрыть.

Ацуши, кашляя, сполз по стене, хватаясь за горло. Он смотрел на Акутагаву снизу вверх, и в его взгляде читалась смесь обиды и непонимания. 

— Ты сам не знаешь, зачем приходишь сюда, — наконец нарушил тишину Акутагава, но в его голосе не было прежней резкости. Он всё ещё старался выглядеть холодным, но слова казались ему самому странно пустыми. — Ты сбегаешь, а потом возвращаешься… словно у тебя есть право.

— Я… — начал Ацуши, но не смог договорить.

Акутагава резко обернулся, и его взгляд снова был холодным, но уже без прежнего гнева. Скорее, это был взгляд человека, пытающегося справиться с тем, что его переполняет.

— Заткнись, Джинко, — бросил он, но голос звучал неубедительно.

Наступила тишина. Брюнет опустил голову, прикрывая губы ладонью, будто пытаясь скрыть собственные эмоции. Если бы Ацуши не знал его так хорошо, он мог бы подумать, что Акутагава сейчас выглядит смущённым.

Ленты Рашомон, всё ещё удерживающие его, слегка дрогнули. На какое-то мгновение они замерли, словно в нерешительности, а затем медленно скользнули прочь, освобождая Ацуши.

Брюнет так и не поднял глаз.

Ацуши с трудом перевёл дыхание, ощущая, как лёгкие будто горят от недостатка воздуха. Он медленно поднялся на ноги, избегая встречаться взглядом с Акутагавой, и отступил на несколько шагов назад.

— Мне жаль, что помешал вашему свиданию. Доброй ночи, — выдохнул он, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но в нём всё равно слышались нотки уязвимости и горечи.

Резко развернувшись, Ацуши зашагал прочь, стараясь держаться прямо, хотя ноги подкашивались.

Тишина, оставшаяся после его ухода, была почти осязаемой. Она окутала пирс тяжёлым покрывалом, будто само место пыталось поглотить остатки гнева и напряжения, только что рвавших воздух.

Акутагава остался стоять на месте. Его руки, всё ещё сжатые в кулаки, едва заметно дрожали. Он смотрел куда-то перед собой, но взгляд неизменно возвращался к букету и чашке чая, оставленным на деревянных досках пирса.

— Семпай… Мы пойдём? — осторожно нарушила тишину Хигучи.

Её голос прозвучал неуверенно, почти испуганно. Акутагава ответил не сразу. 

— Иди домой, — наконец бросил он, не оборачиваясь. Его голос был холодным и отстранённым, но в нём не чувствовалось привычной резкости.

Хигучи нахмурилась, пытаясь понять, что происходит. Она несколько секунд молча смотрела на него, надеясь поймать хоть какую-то подсказку в его поведении. Но его лицо оставалось неподвижным и застывшим, словно каменное.

— До завтра, семпай, — тихо проговорила она и, бросив последний взгляд на его спину, развернулась и ушла.

Хигучи ушла, её шаги стихли где-то вдалеке. Но Акутагава даже не взглянул ей вслед. Его взгляд был прикован к букету и чашке чая.

Присутствие Хигучи… или её отсутствие — он не чувствовал разницы. Её забота всегда была такой же громкой, как и её преданность, но она никогда не оставляла после себя ничего, что цепляло бы его. Не так, как это делал Джинко.

Он продолжал смотреть на алые цветы, лежащие рядом с чашкой. Эти цветы, такие яркие на фоне тёмного дерева, словно выжигали узор в его сознании. Яркий всполох чего-то необъяснимого скользнул в груди — не гнев, не раздражение. Что-то другое.

Его руки медленно разжались. Впервые за всё это время он позволил себе вдохнуть глубже, но вместо облегчения стало только тяжелее.

Акутагава прикрыл глаза, стараясь заглушить тот хаос, что поднимался в голове. Но этот хаос уже невозможно было игнорировать.

Всего несколько минут назад Ацуши стоял здесь. И теперь эта тишина, наступившая после ухода оборотня, давила куда сильнее, чем резкость его слов. Не Джинко ушёл сам — это он, Акутагава, своими угрозами и гневом заставил его уйти. А теперь ощущал только пустоту.

И она была болезненной.

Почти так же, как тогда на пирсе, когда Ацуши ушёл с Чуей, оставив Акутагаву одного. Тогда он винил их обоих. Но сейчас… сейчас всё было иначе. Сейчас он злился только на себя.

Он сделал шаг вперёд и медленно опустился на корточки перед букетом. Его пальцы зависли в воздухе на мгновение, будто он боялся прикоснуться к лепесткам, но затем осторожно провёл по их бархатистой поверхности.

— Всё это… для меня? — едва слышно прошептал он.

Его взгляд переместился на чашку чая. Простая, ничем не примечательная, но почему-то именно это делало её такой… личной. Не показной жест, а что-то искреннее, сделанное для него.

Он взял чашку в руки. Тепло ещё не угасло. Акутагава поднёс её к губам, сделал маленький глоток, и во рту разлился знакомый вкус.

“Сладкий.”

Ровно четыре кусочка сахара. Такой, какой он всегда пил. Джинко знал это.

Это простое понимание вонзилось в него, как лезвие. Почему тот, кого он презирает, всё ещё помнит, какой чай он любит? Почему Джинко заботится о нём, даже после того, что он сказал, что сделал? Почему… ему самому всё это так невыносимо важно?

Его взгляд вернулся к букету. Алые лепестки горели на фоне ночной темноты, ярче любого света. Он долго смотрел на них, сжимая их образ в голове до пронзительной боли. Всё это — напоминание о Джинко. О его жестах, которые всегда были такими противоречивыми. О его заботе, которую он скрывал за страхом.

Но разве не он, Акутагава, только что поступил так же? Кричал на Джинко, унижал его, злился на него за то, что он пришёл, что думал о нём, что принёс цветы — как будто на встречу. И при этом сам, вместо того чтобы догнать его и поговорить, остался стоять на том же месте, пытаясь разобраться в себе.

Его пальцы сжали стебли цветов, будто те могли дать ему ответы.

— Ты всё ещё думаешь обо мне, — прошептал он, и его голос дрогнул. На миг в нём прорезалась настоящая слабость. Он быстро проглотил её, выпрямился, прижимая букет к себе.

На миг он задумался — что делать дальше? Пойти домой? Оставить цветы здесь, где они ему не принадлежат? Или забрать их, будто это что-то изменит?

Но чем дольше он стоял, тем сильнее внутри него разгоралось что-то тёмное и липкое. Ему нужно было сбежать. Нужно было вырваться из этого замкнутого круга, где каждый шаг, каждая мысль снова возвращала его к Джинко.

Акутагава медленно развернулся и направился к ближайшему бару. Он знал, что это не решит его проблем, но сил держать себя в руках больше не было.

***

Акутагава сидел за барной стойкой, сжимая букет обеими руками. Алые лепестки цветов были слишком яркими, слишком живыми для этого тусклого, прокуренного помещения. Они казались случайной деталью, совершенно неуместной в его руках, но он не мог отпустить их. Перед ним стоял стакан абсента, в котором отблескивали мутные тени барного света. 

“Я сам прогнал его. Я сам выбрал это. Так почему…”

Пальцы медленно, будто неосознанно, гладили стебли цветов. Угрозы, оскорбления, горечь в голосе Ацуши, его взгляд, полный обиды… Всё это возвращалось эхом, будто он застрял в этом моменте. 

Каждый глоток абсента разливался по телу тяжёлой волной, но не приносил облегчения. Алкоголь не отнимал боль — он лишь делал её острее, словно подчеркивал, что от себя не сбежать.

— Никогда бы не подумал увидеть тебя здесь с цветами, — раздался знакомый голос, нарушая вязкую тишину вокруг. — Для Хигучи? Мрачноватый выбор. Такие скорее тебе бы подошли, чем милой девушке.

Акутагава медленно поднял взгляд. Чуя, в своём неизменном пальто и шляпе, уже подошёл ближе. Его взгляд скользнул по фигуре брюнета, задержался на зажатых в руках цветах, а затем поднялся к его лицу.

— Почему ты не с Джинко? — резко бросил Акутагава, даже не удостоив приветствием. Его голос звучал сухо и горько, а взгляд скользнул обратно к стакану, словно он боялся встретиться с чужими глазами.

Чуя слегка нахмурился, но не отвёл взгляда, внимательно наблюдая за состоянием брюнета.

— Нам не удалось договориться о встрече, — спокойно ответил он. — И связь с ним пропала. Думаю, ему нужно время, чтобы разобраться в себе.

“И ещё ты утопил его телефон, потому что он говорил со мной, а не с тобой,” — мысленно добавил Чуя, но промолчал. Акутагава не выглядел готовым услышать что-то подобное. “Бедный, влюбленный ребёнок.”

— Разобраться… — повторил Акутагава, и уголки его губ дрогнули в горькой, надломленной усмешке. Ему не хотелось смеяться, но смех сам сорвался с губ — хриплый и пустой.

Он опустил взгляд обратно на стакан, будто именно там скрывался ответ.

— Киддо, — мягко произнёс Чуя, делая шаг ближе и опираясь о стойку рядом с ним. Его голос стал тише, почти личным. — Что произошло?

— Ничего, — коротко бросил Акутагава, не отрывая взгляда от изумрудно-зеленого цвета абсента. Он отодвинул стакан подальше, будто алкоголь больше не был нужен.

Чуя не отступил. Он слегка наклонился ближе, присматриваясь к уставшему, но всё ещё напряжённому лицу брюнета.

— Ты выглядишь ужасно, — тихо сказал он, без намёка на насмешку. В его голосе слышались искренность и даже лёгкая тревога.

— Тогда не смотрите, — отрезал Акутагава. Его голос звучал отрешённо, но в этих словах была горечь, которая выжигала изнутри.

Чуя ещё несколько секунд смотрел на него, а потом выпрямился, позволяя Акутагаве снова погрузиться в тишину, с которой он явно не знал, как справиться.

— Ацуши сказал, что ему нужно побыть одному, — неожиданно сменил тему Накахара, устраиваясь на стуле рядом. — Знаешь, бывает такое.

— Конечно, — горько усмехнулся Акутагава, сжимая букет. — Ему всегда так легко. Просто взять и уйти.

Чуя приподнял бровь, наблюдая за ним.

— Легко? — переспросил он, будто сомневаясь, что правильно расслышал. — Ты это серьёзно сейчас?

Брюнет резко повернул голову, его взгляд вспыхнул раздражением.

— Тупой кошак не умеет ничего, кроме как сбегать, — пробормотал он, сжимая стакан, стоявший перед ним. — К тебе, в Агентство, на пристань, куда угодно, лишь бы не ко…

Его голос оборвался, словно он вдруг осознал, что слишком много сказал. Слова застряли где-то в горле, их тяжесть тянула вниз.

Чуя наблюдал за ним, делая вид, что не замечает этой заминки. Он спокойно поднял бокал, отпил немного вина и медленно произнёс:

— А ты?

Акутагава резко повернул голову, его глаза сузились.

— Что?

— А ты, Рюноске? — повторил Чуя, взгляд которого оставался слишком спокойным. Он поставил бокал обратно на стойку. — Постоянно орать на него, прикрывшись злостью и этими своими выпадами, — это тоже ведь своего рода побег, не так ли?

Брюнет резко выдохнул, словно его ударили по больному месту. Его пальцы ещё сильнее сжали стакан, как будто это могло помочь ему держать себя в руках.

— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, — процедил он сквозь зубы.

Чуя прищурился, но его голос остался низким и ровным, как будто он не пытался задеть, а наоборот, хотел помочь.

— Знаешь, — начал он, слегка наклоняясь вперёд, — я твой ментор. И это значит, что я здесь, чтобы поддерживать тебя, нравится тебе это или нет.

Акутагава скрипнул зубами, чувствуя, как его защита начинает рушиться под весом этих простых, почти равнодушных слов.

— Мне не нужна ничья поддержка, — бросил он резко. Но голос его дрогнул, хоть он и надеялся, что Чуя этого не заметит.

Чуя фыркнул, но в этом звуке не было насмешки — скорее мягкая, почти дружественная издёвка.

— Возможно, не нужна, — ответил он, внимательно глядя на него. — А возможно, нужна, но только от одного конкретного человека.

На мгновение повисла тишина, заполненная лишь приглушённым шумом бара. Чуя позволил себе небольшую паузу, будто давая Акутагаве возможность самому догадаться, о ком он говорит.

— И я сейчас не о Дазае, — добавил он с лёгкой усмешкой, прежде чем снова отпить из бокала.

Акутагава отвёл взгляд, молча уставившись на стакан. Он не знал, что сказать, и не был уверен, что вообще хочет что-то говорить. Каждое слово Чуи будто разрезало его мысли на части, заставляя заглянуть в те уголки души, куда он давно боялся смотреть.

Взгляд Чуи снова вернулся к букету. Бледные пальцы Акутагавы задумчиво перебирали алые лепестки. Медленно, почти нерешительно, словно эти цветы были чем-то бесценным, что можно ненароком сломать.

Чуя невольно задержал дыхание. Он знал Рюноске как человека, который держит руки в карманах или сжимает их в кулаках. Руки, которые привыкли разрывать, рвать в клочья, разрушать. Но не касаться так… мягко. Не защищать.

Брюнет, кажется, сам не замечал, что делает. Его пальцы замерли на одном из лепестков, едва касаясь бархатной поверхности. Этот жест был настолько хрупким, что сам Чуя почувствовал себя неуместным свидетелем чего-то слишком личного.

Он знал эту осторожность, это прикосновение - такое же, как собственное, всего пару дней назад.

Тёплый день, улыбка Ацуши, ромашка в его рыжих волосах. Чуя помнил, как коснулся её, собираясь вытащить, но в итоге оставил, не решаясь разрушить этот момент. 

Теперь перед ним был Рюноске. Упрямый, острый, как нож, человек, который только и делает, что отталкивает всех, кто мог бы стать ближе. И всё же — Ацуши каким-то образом достучался. 

Это не просто цветы в чьих-то руках. Это символ.

Холодное осознание ударило Чую в грудь.

“Что я вообще делаю? Я серьезно собирался вмешаться? Забрать у него единственного человека, на чье тепло он еще способен откликнуться? Поступить с ним еще хуже, чем ублюдочный Дазай?”

Рыжеволосый выдохнул, нервно повернув бокал с вином в руке.

— Слушай, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал легко, как будто это было всего лишь дружеское замечание. — Это ваше дело с Ацуши. Но знаешь, иногда лучше просто говорить.

Акутагава не поднял глаз. Его пальцы всё ещё лежали на лепестке, едва заметно дрожа.

— Он не станет меня слушать, — хрипло произнёс он.

— Ты уверен? — спросил Чуя, внимательно посмотрев на него.

Рюноске сделал движение, будто хотел что-то ответить, но замолчал. Вместо этого он сжал цветы сильнее, прижимая их к себе, как будто этот простой жест мог удержать что-то, что уже ускользало.

Чуя выдержал паузу, позволив тишине заполнить их пространство.

— Знаешь, я не собираюсь выбирать, — его голос звучал глухо, почти устало. — Ни тебя, ни его. Вы оба чертовски упрямы. И чертовски несчастны.

Акутагава резко дёрнул плечом, словно хотел сбросить с себя этот разговор, но не смог. Его взгляд метнулся к цветам, которые он сжимал в пальцах, как спасательный круг в шторме. Лепестки немного помялись, алый цвет казался почти кровавым при свете тусклых ламп бара.

— Думаешь, он захочет меня слушать? — голос брюнета сорвался, прозвучав слишком тихо, почти жалко. Он смотрел на букет, как будто искал в нём ответы. — А что если он вообще… забросит эти миссии? Уйдёт насовсем? В Агентство? Или… — его голос стал ещё слабее. — Уедет. В другой город. Подальше от всего. От меня.

Чуя смотрел на него молча. Слова тонули в этой вязкой, почти удушающей атмосфере. Он видел, как дрожат пальцы Акутагавы, как его плечи подрагивают от напряжения.

— Киддо, — наконец сказал он, медленно поднимая руки, будто пытаясь удержать брюнета от падения в ту яму, которую он сам себе вырыл. — Полегче. Ты слишком много надумываешь.

— А что если нет? — резко бросил Акутагава, его голос стал чуть громче, но в нём по-прежнему слышалась надломленность. Он сжал букет сильнее, так, что несколько лепестков сорвались и упали на стойку. — А если он правда уйдёт? Я… — он замолчал, опустив голову.

Цветы в его руках больше не казались красивыми. Они выглядели хрупкими, сломанными, словно повторяли его собственное состояние.

Чуя медленно выдохнул, не сводя глаз с брюнета.

— Ты знаешь, что я думаю? — сказал он тихо. — Что ты боишься не того, что он уйдёт. Ты боишься того, что он останется.

Акутагава резко поднял голову, его глаза были наполнены смесью гнева и боли.

— Что ты вообще знаешь? — его голос прозвучал грубо, но дрожал.

Чуя лишь фыркнул и опустил взгляд на бокал с вином.

— Больше, чем ты думаешь, Рюноске, — тихо произнёс он, крутя бокал в пальцах.

— Он… пугает меня, — голос Акутагавы прозвучал так тихо, что Чуя едва уловил его слова.

Рыжеволосый невольно моргнул, не скрывая лёгкого потрясения. На фоне всего, что он знал об этом парне, подобное признание звучало почти невероятно.

— Ацу? — переспросил он, пытаясь понять, правильно ли расслышал. — Этот милый малыш?

Акутагава чуть заметно дёрнул плечом, словно это прозвище резануло слух.

— Да, — коротко бросил он, опуская взгляд на алые лепестки букета. Его руки задрожали, когда он положил букет рядом со стаканом, словно боялся, что не сможет больше удерживать его.

— Потому что он… он делает что-то со мной, — продолжил Акутагава, и его голос едва не сорвался. — Я не могу сосредоточиться. Не могу быть… собой.

Чуя медленно выдохнул, не спуская с него внимательного взгляда. В его глазах скользнуло что-то похожее на понимание — почти болезненное, слишком личное, чтобы озвучить.

“Как же я тебя понимаю…”

Он слегка наклонился вперёд, крутя в пальцах бокал с вином. Лёгкий звон стекла разрезал напряжённую тишину.

— Рюноске, — мягко начал он, его голос был почти неуловимым шёпотом. — Ты когда-нибудь задумывался, что, может быть, это и есть ты? Настоящий ты?

Акутагава резко поднял голову. Его глаза, затуманенные гневом и растерянностью, метались по лицу Чуи, словно пытались найти хоть какое-то объяснение этим словам.

— Что ты хочешь этим сказать? — наконец выдохнул он, но в голосе больше не было привычной уверенности, только слабая попытка сохранить хотя бы остатки самообладания.

Чуя посмотрел на него поверх своего бокала, его взгляд был пронзительным, но на удивление мягким.

— Ничего, чего бы ты сам уже не знал, — сказал он, делая небольшой глоток.

Тишина снова повисла между ними, на этот раз ещё более густая, словно воздух вокруг сгустился, становясь невыносимо тяжёлым. Акутагава снова опустил взгляд на букет, его пальцы едва заметно подрагивали, как будто он боялся сломать эти хрупкие лепестки.

Чуя молча наблюдал за ним. Это было странное, противоречивое зрелище: человек, который с лёгкостью мог уничтожить всё вокруг, сейчас казался пугающе уязвимым, будто стоял на грани.

“Если Ацуши сумел дотронуться до чего-то настоящего в нём, то, может, не всё ещё потеряно,” — подумал Чуя, но вслух ничего не сказал. Он знал, что если озвучит это, Акутагава тут же отгородится от собственных чувств стеной гнева. Вместо этого он просто сделал вид, что этот момент не был таким важным, как казалось.

— Выпей ещё, Рюноске, — бросил он, снова опуская взгляд в бокал. — У тебя на лице слишком много эмоций для одного вечера.

Гул бара окутывал пространство — голоса, смех, приглушённая музыка. Но для Акутагавы всё это тонуло в тени его мыслей. Он сидел неподвижно, взгляд устремлён на букет, алые лепестки которого казались слишком яркими в этом полумраке.

Он сидел неподвижно, будто забыв о присутствии Чуи, чьи бледные пальцы уже привычно скользнули к бокалу. Рыжеволосый задумчиво смотрел на собеседника, прежде чем его взгляд скользнул в сторону, за спину Акутагавы. Что-то промелькнуло в его глазах — мгновение, и он снова был спокоен.

— Прости, киддо, мне пора. Увидимся завтра, — отрезал Чуя ровно, оставив на столе несколько купюр и поднявшись с места.

Акутагава даже не поднял головы, погружённый в свои мысли. Только когда звук шагов Чуи растворился в шуме, он медленно перевёл взгляд на букет, всё ещё лежащий рядом. Лепестки, алые, словно свежая кровь, выделялись на фоне тёмного дерева стойки.

Рука, почти механически, потянулась к цветам. Его пальцы коснулись одного из бутонов — на мгновение движение застыло, будто он не решался прикоснуться. Но затем он всё же взял цветок и покрутил его в руках. Это было почти нежно, почти бережно — настолько, что жест казался чуждым для Акутагавы. Он никогда не проявлял такой осторожности. Никогда.

Всё длилось лишь несколько секунд, прежде чем его пальцы резко сжались. Лилия, ещё недавно изящно тянувшаяся вверх, смялась в его руке. Её лепестки, словно разорванные крылья, осыпались в стакан. Акутагава смотрел, как цветок погружается в прозрачную жидкость, которая начинала окрашиваться алым.

Его отражение в стакане дрогнуло, искажённое рябью от лепестков. Черты лица расплывались, становясь неузнаваемыми.

— Почему ты всегда… так мучаешь меня? — выдохнул он почти неслышно, обращаясь то ли к отражению, то ли к тому, кто подарил ему цветы.

Музыка, смех, звон бокалов — всё это вдруг стало невыносимо громким, словно бар напоминал, что мир вокруг продолжал двигаться, даже если Акутагава замер в своей тьме. Он не отводил взгляда от стакана, из которого его отражение смотрело на него мёртвыми, пустыми глазами.

Рука невольно дёрнулась, но он не разбил стакан, как сделал бы раньше. Лишь стиснул его так сильно, что пальцы побелели. Ещё немного — и хрупкое стекло не выдержало бы. Но Акутагава отпустил, не позволив гневу захлестнуть окончательно. Вместо этого он вновь смотрел на измятые лепестки, почти заворожённо наблюдая, как они тонут.

“Ты ведь даже не заметишь, если я исчезну”, — думал он, но на самом деле знал, что это не так. И от этого становилось только хуже.

Chapter Text

Месяц, заполненный тихими мыслями, пролетел для Ацуши, как в тумане. Всё, что он делал, казалось лишь отчаянной попыткой заполнить пустоту внутри. Засиживаясь допоздна в офисе или погружаясь в рутину, он работал до изнеможения. Но, возвращаясь домой, неизбежная тишина окутывала его, и гнетущая боль накатывала волнами, сильнее, чем прежде.

С Акутагавой он больше не пересекался напрямую. Вместо этого, общение свелось к минимуму, и даже необходимость сотрудничать с Черными Ящерицами не нарушала хрупкую дистанцию, которую Ацуши выстроил между собой и всеми остальными. Он избегал не только Рюноске, но и любых моментов, которые могли напомнить о том, что он когда-то хотел быть его напарником.

Работа стала механической: наблюдение, короткие отчёты, ничего лишнего. Коллеги, казалось, приняли его холодность как данность. Хигучи иногда бросала язвительные замечания, но они лишь скользили мимо, не оставляя следа. Только Чуя, с его пристальным взглядом и врождённой способностью видеть больше, чем ему хотелось, время от времени нарушал эту хрупкую изоляцию.

Сегодня, как и в другие дни, Чуя появился на пирсе с видом человека, который держит мир под контролем, даже если на деле это была иллюзия. Короткий обмен репликами с Акутагавой, проверка отчётов — всё это заняло не больше минуты. Рюноске мрачно кивнул, явно раздражённый, но Чуя лишь махнул рукой, отворачиваясь.

— Продолжай работать, — бросил он, небрежно уходя в сторону.

Его шаги замедлились только тогда, когда он оказался рядом с Ацуши, который, словно статуя, стоял у самого края пирса, глядя вдаль. Вода отражала серое небо, и блондин казался таким же тусклым и выцветшим, как этот пейзаж.

— Привет, малыш, — Чуя остановился рядом, скрестив руки на груди. В его голосе звучала привычная усмешка, но глаза выдавали усталость. — Как жизнь?

Ацуши оторвался от размышлений и взглянул на него. Его слабая, почти вымученная улыбка больше напоминала тень эмоции.

— Живу, — тихо ответил он, возвращая взгляд к серым волнам. — А вы?

— Живу, как и ты, — усмехнулся Чуя, но без привычной резкости. — Если это вообще можно назвать жизнью.

Повисла тишина. Только шум воды и отдалённые голоса нарушали её, но для Ацуши это не имело значения. Чуя, чуть наклонив голову, внимательно рассматривал его профиль, и, кажется, что-то искал в этом молчаливом юноше.

Ацуши чуть заметно кивнул, но не ответил. Его руки крепко сжимали перила, будто это было единственное, что удерживало его в реальности.

Чуя бросил взгляд на воду, затем на лицо Ацуши. Выражение рыжеволосого стало жёстче, но он всё равно говорил ровно:

— Он так просто не даст тебе покоя, да?

Ацуши вздрогнул, но не повернулся. Только его плечи чуть опустились, а голос прозвучал едва слышно:

— Я пытаюсь… просто работать.

Чуя фыркнул.

— Хочешь сказать, что это помогает?

Блондин молчал, глядя куда-то вдаль, словно надеясь, что ответ лежит там, за горизонтом. Но ответа не было. Только холодный ветер и глухой плеск волн.

— Знаешь, малыш, — продолжил Чуя, поднимая взгляд к низкому небу. — Тот, кто делает вид, что ничего не чувствует, обычно сгорает первым.

Ацуши впервые за всё это время посмотрел на него. Его глаза были тусклыми, уставшими, но где-то в их глубине мелькнуло что-то — то ли страх, то ли отчаяние.

— Что мне делать? — его голос сорвался, и эти три слова прозвучали так, будто он едва осмеливался их произнести.

Чуя помолчал, не спеша отвечать. В его взгляде было что-то суровое, почти грубое, но, как ни странно, это не ощущалось тяжёлым. Скорее — твёрдым, как якорь.

— Живи, — сказал он наконец, чётко, как удар. — Живи, даже если это будет мучительно. Это больше, чем сделал он.

Эти слова, словно расколовшиеся о камни, остались висеть в воздухе. Ацуши снова отвёл взгляд, но его руки разжались, будто груз стал чуть легче.

Чуя посмотрел на него ещё раз, глубоко вздохнул и ушёл, оставив блондина одного.

Тишина пирса вновь наполнилась шумом волн и ветра, но в ней всё ещё звучало отголоском: “Живи…”

***

Сегодняшняя встреча с мафией проходила не на привычном причале, а в душной комнате небольшого офиса неподалёку от Порта. Пространство оказалось слишком тесным для всех собравшихся, но Ацуши держался на расстоянии, остановившись в самом углу. Его руки слабо обхватили себя, а взгляд намеренно избегал лиц, особенно одного — того, чьё присутствие почти физически давило на него.

Акутагава стоял перед командой, как всегда прямой и собранный, его голос звучал чётко и уверенно. Говоря о деталях задания, он время от времени останавливал взгляд на людях перед собой, его глаза быстро перескакивали с одного лица на другое. Когда взгляд зацепился за фигуру Ацуши в самом конце, он задержался на долю секунды, как будто сам этого не заметил.

Его голос звучал низко, ровно, с идеальной чёткостью, как холодный клинок, пронзающий напряжённый воздух. Каждое слово ударяло ритмично, без колебаний, подчёркивая его уверенность и контроль.

Ацуши слушал, но не слышал. В ушах звучал только голос Акутагавы, глубоко пробирающийся в сознание. Этот голос напоминал ему шёпот надвигающейся бури — властный, неизбежный, гипнотизирующий. Его слова терялись, заменяясь этим завораживающим ощущением. Он чувствовал, как этот голос тянет его куда-то, как заставляет ослабить хватку над собственным сознанием.

Ему вдруг стало трудно дышать. Воздух казался плотным, как вода, а расстояние до выхода — бесконечным. Он медленно отвёл взгляд от пола, посмотрел на дверь и, не выдержав, развернулся и вышел.

“Хватит. Я не могу это больше слушать…”

Не поднимая глаз, Ацуши тихо развернулся и вышел. Дверь за ним закрылась почти бесшумно. На выходе он поймал взгляд Хигучи: её осуждение было открытым, почти холодным.

Акутагава продолжал говорить. Ни голос, ни осанка не дрогнули, как будто ничего не произошло. Но когда дверь за Ацуши закрылась, в его глазах промелькнуло что-то большее, чем раздражение. На мгновение его взгляд бросился к двери — острый, колючий, но вместе с тем странно… опустошённый.

Впрочем, этого никто не заметил. Акутагава заставил себя вернуться к делу, скрыв тень эмоций за привычной маской.

Снаружи Ацуши глубоко вдохнул, надеясь, что свежий воздух поможет ему успокоиться. Но голос Акутагавы всё ещё звучал в его голове. Он откинул голову назад, глядя в небо, покрытое серыми облаками, и закрыл глаза, пытаясь избавиться от этого ощущения.

“Почему я вообще его слушал?” — в голове блеснула мысль, горькая, словно полынь.

Он чувствовал, что теряет контроль над собой, и это пугало его больше всего.

Ацуши стоял на краю пирса, окружённый тишиной, нарушаемой лишь плеском волн и порывами холодного ветра. Солнце давно село, оставив после себя только мрачное серое небо и слабый свет фонарей, освещавших пристань. Перед ним на перилах стояла чашка остывающего чая. Тонкие струйки пара едва поднимались в прохладный воздух, и слабый аромат цитрусовых смешивался с запахом соли.

Он подпер щёку рукой, его взгляд устремлён вдаль, но глаза были пустыми. Всё, что он видел перед собой, словно размывалось в одно сплошное пятно. Ветер раскачивал его волосы, шевелил длинный хвост, который обвился вокруг ноги, чуть подрагивая — единственное, что выдавало его напряжение.

Мысли, как волны, накатывали и отступали. Они тянули его назад, туда, куда он больше не хотел возвращаться. И, как всегда, все дороги вели к Акутагаве. Этот замкнутый круг из воспоминаний и вопросов разрывал его изнутри.

Он тяжело выдохнул, словно пытаясь вытолкнуть из себя это чувство, но гнетущая тяжесть оставалась. Ацуши медленно сунул руку в карман и достал телефон. Экран осветил его лицо мягким голубоватым светом, подчеркнув усталость, тени под глазами и мерцающий блеск золотых глаз.

Его пальцы замерли на экране, как будто боялись сделать следующий шаг. Несколько секунд он смотрел на телефон, не мигая, будто от этого зависел весь мир. Вдохнув глубже, чем обычно, он всё-таки открыл галерею.

Фотографии. Их было немного, но каждая, как крючок, вонзалась в сердце.

На первом снимке — закат на стеклянном мосту. Небо переливалось оттенками оранжевого, пурпурного и алого, словно нарочно старалось показать, как прекрасен этот момент. Но взгляд Ацуши притянули не краски неба, а фигуры на переднем плане — Акутагава и Хигучи.

Акутагава стоял спокойно, с лёгким наклоном головы. Его профиль казался выточенным, а глаза были сосредоточены на чём-то вдали. В его позе читалась необычная мягкость, непривычная для него. Рядом стояла Хигучи — сияющая, с искренней радостью в глазах и лёгким волнением в улыбке.

Ацуши почувствовал, как грудь сдавило. Он сжал телефон так сильно, что пальцы побелели. Неосознанно он начал прокручивать фотографии дальше.

Следующий кадр, и ещё один. Закат, уличные огни, Хигучи с чашкой кофе, а рядом — Акутагава. На одном из снимков он смотрел прямо в камеру, его взгляд был спокойным, почти… тёплым? Ацуши напрягся, словно этот взгляд был обращён к нему, и тут же поймал себя на этой мысли.

Под одной из фотографий Чуи он заметил комментарий: «Всё было идеально! Спасибо за лучший вечер в моей жизни!»

Эти слова врезались в сознание. Ацуши поспешно выключил экран, опустил телефон и сжал перила пирса, как будто это могло помочь справиться с тем, что поднялось внутри. Ветер обжигал лицо, но слёзы уже начали подступать, и никакой холодный воздух не мог их остановить.

Он закрыл глаза, но перед ним всё равно всплывали те самые снимки: Акутагава рядом с кем-то, кто выглядел таким счастливым, а он сам — таким, каким Ацуши никогда его не видел.

Телефон снова загорелся в его руке. Словно на автомате, он разблокировал экран и начал сохранять фотографии. Одну за другой. Снимки, комментарии, всё.

«Это поможет», — холодно сказал он себе, чувствуя, как сердце бьётся в горле. — «Каждый раз, когда мне захочется подойти к нему, заговорить, я буду смотреть на них. Они напомнят мне, где моё место».

Он медленно вдохнул, но это не помогло.

«Я ему не нужен. Всё, что я мог ему дать, я уже отдал. Теперь у него есть те, с кем он хочет быть рядом. Люди, которые делают его… счастливым».

Каждое слово отдавалось болезненной рваной раной внутри.

Ветер усилился, и волна накрыла деревянный настил пирса, брызги окатили его ноги. Ацуши даже не шелохнулся. Его взгляд был пустым, а хвост, обвившийся вокруг ноги, едва заметно дёрнулся.

«Привыкай», — повторил он про себя, чувствуя, как внутри что-то ломается. — «Привыкай к тому, что тебя больше нет в его жизни. Привыкай».

Его взгляд снова устремился на тёмную, неспокойную поверхность воды. Ветер развевал тонкие клубы пара, поднимающиеся из чашки. Аромат чая мягко обволакивал, но даже он не приносил утешения.

Ацуши прикрыл глаза, проговаривая то, что за последние дни стало его мантрой: это часть реальности, которую он должен принять. Должен привыкнуть. Потому что иначе он просто не выдержит, если всё это повторится.

Позади раздались шаги, негромкие, но слишком отчётливые в тишине пристани. Ацуши медленно обернулся, его взгляд с надеждой поднялся на того, кто подошёл.

— Чуя-сан, вы сегодня ран… — начал он, но голос тут же оборвался. Вместо ожидаемого рыжеволосого ментора перед ним стоял Акутагава.

Брюнет смотрел на него, его лицо сохраняло привычную холодную сдержанность, но при этом в глубине глаз вспыхнуло нечто резкое, как искра. Не раздражение — что-то сложнее.

Ацуши застыл, а затем резко отвёл взгляд. Лишь на миг его затуманенные, красные от слёз глаза встретились с пронзительным взглядом Акутагавы, и этого мгновения было достаточно, чтобы между ними повисло тяжёлое, мучительное молчание.

Акутагава шагнул ближе, не сводя взгляда с оборотня. Он заметил покрасневшие веки, дрожащие пальцы, которыми тот пытался спрятать телефон. Но больше всего его задело другое.

— Ты… действительно подумал, что это Чуя? — голос брюнета был тихим, почти ровным, но в нём проскользнуло что-то ледяное.

Ацуши дёрнулся, как будто его ударили. Он судорожно вдохнул, опустив голову ещё ниже.

— Извините… — выдавил он хрипло, спрятав лицо рукой. Его голос звучал надломленно, почти шёпотом.

— Ты сбежал с брифинга, — продолжал Акутагава, делая ещё один шаг вперёд. В его интонации не было привычной резкости. Он смотрел на Ацуши, и его собственные эмоции вдруг стали слишком сложными, чтобы их можно было выразить словами.

Ацуши чувствовал это давление. Его сердце колотилось как бешеное, а паника накатывала волнами.

— Извините, — повторил он, срываясь на шёпот, но даже не осмелился поднять голову. Его пальцы крепче сжали край перил, а хвост подрагивал, будто стремясь спрятаться от этого взгляда.

Акутагава молчал, будто ждал чего-то. Его взгляд скользнул по напряжённой фигуре оборотня, по дрожащим плечам, по отчаянной попытке скрыть следы слёз. Он не понимал, почему это задело его так сильно. Почему он не мог просто развернуться и уйти, как делал всегда.

— Джинко… — начал он, но не успел договорить.

Ацуши резко развернулся и сорвался с места, будто не выдержав тяжести этой ситуации. Его способность активировалась мгновенно, движения стали размытыми. Он мчался прочь, даже не оглянувшись.

— Джинко! — голос Акутагавы был резким, почти злым, но оборотень уже исчез вдали.

Брюнет остался стоять на месте, глядя туда, где ещё секунду назад был Ацуши. Ветер растрепал его волосы, но он не обращал на это внимания. Его взгляд был напряжённым, но внутри него разгоралось странное, едкое чувство. Чувство, которое он так и не смог выразить словами.

Остывшая чашка чая осталась сиротливо стоять на перилах, рядом с глубокими царапинами на асфальте, оставленными когтями.

Акутагава стоял на краю пирса, не двигаясь. Его пальцы медленно сжались в кулаки, ногти впились в ладони так, что стала чувствоваться острая боль, но она не могла заглушить другое чувство.

Он смотрел в темноту, туда, куда только что исчез Ацуши. Его сердце билось глухо и размеренно, но внутри разгоралась буря. Гнев, горечь, растерянность — всё смешалось воедино.

— Снова… — он выдохнул так тихо, что ветер сразу же унес это слово.

Он не знал, что именно ощущал сейчас сильнее — раздражение от того, что Ацуши снова убежал, или обиду из-за того, что тот даже не дал ему возможности сказать хоть что-то.

 Акутагава знал, что Ацуши будет избегать разговора. Оборотень всегда был тупым пугливым кошаком. Но почему-то на этот раз всё казалось другим.

Он вспомнил, как Ацуши обернулся, заплаканный, разбитый. Едва подняв глаза, он произнёс чужое имя. Чуя-сан… Это отдалось в груди чем-то резким, болезненным.

«Я пришёл сюда ради тебя. Ради того, чтобы хоть раз попытаться разобраться в этом хаосе, который ты оставляешь после себя.»

Ацуши даже не взглянул на него по-настоящему. Он отвернулся так быстро, будто не мог выдержать его присутствия. И вместо того, чтобы объясниться, он просто… сбежал.

Акутагава тяжело вздохнул, опустив взгляд, его кулаки разжались, но пальцы остались напряжёнными.

“Почему я вообще пришёл?”

Внутри разгоралось всё большее раздражение. И дело было не только в поступке Ацуши, а в самом себе. Он злился, что позволил этим эмоциям взять верх, что нарушил привычный порядок ради чего-то, что, как оказалось, было нужно только ему.

Гнев жёг его изнутри, смешиваясь с горечью.

Он наконец заставил себя сдвинуться с места и шагнул ближе к краю пирса. Его взгляд зацепился за перила, где всё ещё стояла чашка. Пар над ней почти исчез, но слабый аромат мяты и апельсина всё ещё витал в воздухе.

Акутагава молча смотрел на чашку, оставленную на перилах. Маленькая, с серебряными звёздами, такая же нелепая, как и её хозяин.

Джинко всегда таскал её с собой, словно это что-то значило. Сколько раз Акутагава видел, как он пьёт из неё свой чай — почти такой же сладкий, как сам оборотень. Три кубика сахара. Всегда три.

Брюнет провёл пальцем по кромке фарфора, неосознанно задерживая дыхание. Эта вещь была личной. Той, к которой Ацуши прикасался каждый день. Сейчас она лежала в его руках — последняя материальная связь с тем, кто только что сбежал.

Акутагава должен был разозлиться. На него. На себя. На этот дурацкий, уже холодный чай. Вместо этого он поднёс чашку к губам и сделал глоток.

Что-то в этом действии было неправильным. Почти пугающим.

Словно Ацуши всё ещё был рядом.

Раздражение вспыхнуло с новой силой. Глупый, никчёмный Джинко. Сперва уходит посреди брифинга, потом смотрит на него с этим несчастным, заплаканным лицом, а после и вовсе сбегает, даже не сказав ни слова.

“Когда всё стало так… ужасно, Джинко? Когда твоё присутствие перестало бесить, а отсутствие стало невыносимым?”

Мафиози вглядывался в узоры на чашке, но видел перед собой только пустоту. Тягостное, удушающее чувство, которое он старался игнорировать, становилось всё сильнее.

С каждым днём.

С каждым шагом, что Ацуши делал в сторону от него.

Глупый Джинко. Нужно будет вернуть ему эту убогую «котячью плошку».

Но не сегодня. Сегодня Акутагава заберёт её с собой.

Брюнет всё ещё сжимал чашку, когда позади него раздались осторожные шаги.

— Акутагава-сама, — голос Хигучи был мягким, почти неуверенным. — Уже поздно… Может, прогуляемся к озеру? Свежий воздух поможет вам отвлечься.

Он медленно поднял на неё взгляд, но в его серебряных глазах не отразилось ни одной эмоции. На какое-то мгновение он просто молчал, будто обдумывая, что именно она сказала, а затем, безразлично кивнув, сделал шаг вперёд.

Прогулка должна была помочь. Он должен был отвлечься.

Но стоило им углубиться в тихие улицы, как слова Хигучи начали звучать всё глуше, теряясь в вязкой пустоте его сознания. Она говорила о чём-то привычном, о заданиях, о делах, о том, как красиво озеро вечером, но всё это пролетало мимо.

Акутагава не слушал.

Каждый шаг эхом отдавался в его голове, словно гулкое напоминание о чём-то невыносимом. Ещё недавно он стоял на пирсе, ещё недавно смотрел в заплаканные глаза оборотня, ещё недавно… делал этот проклятый шаг навстречу.

И всё ради чего?

Чтобы услышать, как его путают с Чуей? Чтобы увидеть, как Ацуши шарахается от него, как от чего-то чужого и опасного? Чтобы снова наблюдать, как он сбегает, даже не пытаясь дать объяснение?

В груди нарастала тяжесть — вязкая, неумолимая, такая, от которой не избавиться.

Он шёл рядом с Хигучи, но был бесконечно далёк от неё. От всего.

Когда всё стало так ужасно?..

Chapter Text

Небо над портом густело, грозя пролиться дождём в любую минуту. В воздухе стояла тяжёлая, удушливая влажность, от которой одежда липла к коже, а вода внизу казалась вязкой, будто застывшей. День подходил к концу, но вместо облегчения в атмосфере витала лишь усталость.

Чёрные Ящерицы собрались на пирсе, молча переговариваясь между собой в ожидании, когда можно будет разойтись. Кто-то выглядел хмурым, кто-то лениво тёр виски, пытаясь отогнать головную боль после долгого дня. Напряжение медленно оседало на плечах каждого, пока его не разорвал резкий голос:

— Минутку тишины, пожалуйста!

Хигучи стояла чуть впереди, её осанка была выпрямленной, голос — звонким, почти радостным. Но за этой радостью угадывалось нечто другое — что-то нарочито самоуверенное, с оттенком превосходства.

— Завтра брифинга не будет, — объявила она, переводя взгляд с одного лица на другое. — Акутагава-семпай отправляется на другую миссию сегодня вечером. Несколько дней его не будет.

Глухая тишина на миг зависла в воздухе. Несколько человек переглянулись, кто-то кивнул, принимая информацию. Большинство восприняли это как нечто само собой разумеющееся, но в глазах некоторых промелькнул лёгкий интерес — когда речь заходила об Акутагаве, равнодушных почти не оставалось.

Хигучи, казалось, наслаждалась этой минутной паузой, будто намеренно подчёркивая, насколько высоко стоит её семпай.

— Сейчас я раздам вам папки с информацией на ближайшие пару дней, — продолжила она. — Тот, кто получит свою, может идти домой. Изучите всё внимательно, чтобы завтра не было глупых вопросов.

Она двинулась вдоль группы, плавно раздавая документы. Её движения были точными, уверенными, словно отрепетированными. Каждый раз, передавая папку, она задерживалась на мгновение — улыбалась своим, бросала короткий комментарий, насмешливо хмурила брови, если кто-то замешкался с ответом.

Чёрные Ящерицы принимали папки с разной реакцией: кто-то кивал сдержанно, кто-то мрачно бросал взгляд в сторону, но никто не осмеливался выказать недовольство.

Всё шло ровно, привычно, пока в поле зрения Хигучи не оказался последний человек, которому она ещё не вручила документ.

Ацуши.

Её улыбка стала чуть шире, взгляд — пристальнее.

Какой-то странный блеск мелькнул в её глазах, когда она сделала шаг ближе.

— Это для тебя, — сказала Хигучи, протягивая папку.

Но вместо того, чтобы передать её в руки, она сделала вид, будто случайно уронила её.

Глухой шлепок.

Папка упала прямо в лужу у ног Ацуши. Вода мгновенно впиталась в бумагу, грязь разлилась по страницам, которые начали расслаиваться. Он смотрел на неё, не сразу понимая, что только что произошло.

— Ой! — воскликнула Хигучи, притворно прикрыв рот рукой. Голос её звучал нарочито удивлённо, с оттенком фальшивого раскаяния. — Прости! Я думала, что у напарника Акутагавы-семпая должна быть достаточно хорошая реакция, чтобы подхватить папку.

На фоне раздался короткий смешок. Ацуши дёрнул ушами. Затем ещё один — кто-то из членов команды тихо хихикнул, будто ждал продолжения.

Хигучи не остановилась.

— Как жаль, что ты такой неуклюжий, — добавила она, делая шаг назад, чтобы лучше рассмотреть его реакцию.

Ацуши всё ещё молчал. Он смотрел вниз, на грязную мокрую папку. В груди что-то сжалось.

Она… сделала это нарочно.

Мысль пронзила сознание, и он вдруг почувствовал, как внутри поднимается что-то тяжёлое, глухое, напоминающее рык. Он мог бы поверить в случайность, но Хигучи смотрела на него слишком прямо, слишком выжидающе. Команда наблюдала, кто-то скрыто ухмылялся.

Они ждут, что я просто подниму её и уйду.

Ацуши медленно сжал руки в кулаки, когти впились в ладони. Он пытался дышать ровно, но воздух в лёгких стал тяжёлым. Ещё секунда — и его хвост дрогнул, выдавая напряжение.

Спокойно. Это просто бумага. Просто вода. Просто…

Но внутри всё кипело.

Ацуши никогда не был из тех, кто реагирует на провокации. Он знал, каково это — быть объектом насмешек. Он столько раз терпел. Но что-то внутри изменилось.

Он вспомнил, как Акутагава смотрел на него, когда он сбежал с пирса.

Вспомнил, как Чуя сказал ему жить дальше.

Как тот мир, который он едва начинал строить, снова начал рассыпаться.

Как будто каждый день, каждое слово и каждая эмоция, которые он пытался удержать в себе, превращались в оседающий на сердце пепел.

Нервы не выдержали.

Щелчок.

Белоснежная шерсть покрыла руки и ноги. Когти удлинились, впиваясь в мокрый асфальт. Мышцы напряглись, сдерживая импульс к движению. Уши нервно дёрнулись, улавливая каждый звук вокруг.

И когда он поднял взгляд на Хигучи, его глаза вспыхнули кровавым пурпуром.

Она не успела даже отшатнуться, как Ацуши шагнул вперёд и резко схватил её за горло.

— Что ты… — её голос захлебнулся, превращаясь в сдавленный хрип, когда его когтистые пальцы сомкнулись на её шее.

Он не дал ей времени осознать происходящее. Рывок — и её ноги соскользнули по мокрым доскам, оставляя на дереве хаотичные следы от каблуков. Её пальцы в панике схватили его запястье, царапая кожу, но он даже не вздрогнул.

Он тащил её к самому краю пирса, не обращая внимания на дрожащие удары по своей руке. Они не имели значения.

Первый, кто осознал, что происходит, громко выдохнул. Потом ещё кто-то затаил дыхание.

Но никто не вмешался.

Хигучи судорожно дёрнулась, её каблуки с глухим стуком скользнули по мокрому дереву, но сцепление было слишком слабым. Её руки отчаянно метались в воздухе, пытаясь за что-то ухватиться, но вокруг не было ничего, кроме его холодного, чужого прикосновения.

И тогда она поняла.

Он действительно бросит её вниз.

Ацуши не остановился. Не замедлился.

Просто швырнул её в воду.

Громкий всплеск прорезал застывшую тишину, а за ним послышались короткие судорожные вдохи тех, кто смотрел.

Она ушла под воду, и секундное молчание тянулось, как бесконечность.

Ацуши смотрел вниз, не моргая. Будто проверяя, осталось ли в ней ещё что-то живое.

Её голова вынырнула на поверхность. Она захлебнулась, жадно хватая воздух, дёрнулась в воде, пытаясь выбраться.

— Чёрт, помогите ей кто-нибудь! — кто-то первый сорвался с места, бросаясь к краю.

Но большинство стояли, не двигаясь.

Страх разлит в воздухе, в дрожащих взглядах, в сжатых пальцах.

Страх не за неё. Страх перед ним.

Перед этими звериными глазами, перед спокойной, безразличной яростью, с которой он только что отшвырнул её в воду.

Ацуши развернулся, будто ничего не случилось.

Он подошёл к луже, где валялась испорченная папка, поднял её одной когтистой рукой и лениво разжал пальцы.

Мокрая бумага сразу начала рваться. Грязь размывала текст, склеивала страницы.

Несколько секунд он просто смотрел.

А потом резко сжал папку, расплющивая её в руке.

Как будто именно это — не Хигучи, не испуганные взгляды, не страх, заполнивший пирс — действительно довело его до бешенства.

Как будто мир вокруг трескался, а он упрямо сосредотачивался на единственной вещи, которую мог контролировать.

— Когда всё стало так… ужасно?

Эта мысль пронеслась в его голове едва слышным эхом. Но он не пытался на неё ответить.

Гин стояла в стороне, наблюдая.

Она видела, как Ацуши с силой бросил Хигучи в воду, как те, кто ещё секунду назад смеялся над ним, замерли в напряжённом молчании. Видела его спину, напряжённые плечи, когтистые пальцы, сжимающие грязную, размывающуюся водой папку.

А главное — она видела выражение его лица.

Злоба ушла. Осталась только пустота.

Этот взгляд не напоминал ей того мальчишку, которого она видела, когда он впервые появился в Мафии. Тогда он выглядел растерянным, настороженным, но всё равно цеплялся за каждое проявление доброты, даже если получал его не от самых добрых людей.

Она видела, как он общался с её братом — как напряжённо следил за каждым его движением, как искал внимания в редких, холодных словах. Как хватался за малейшую возможность быть полезным.

Сейчас перед ней стоял тот же Ацуши — но что-то в нём было надломлено.

Гин подошла ближе, едва слышно ступая по мокрому дереву. В руках она держала свою папку.

— Я могу поделиться с тобой, Накаджима-кун, — спокойно сказала она.

Он обернулся. Его звериные глаза с узкими вертикальными зрачками остановились на её лице. Несколько секунд он молчал, затем медленно кивнул.

— Спасибо, — сказал он.

Голос мягкий, вежливый. Но в нём звучало что-то ещё. Не злоба, не ярость — призрачная, приглушённая грусть.

Этот тон был ей знаком.

Перед ней снова стоял тот самый Ацуши. Осторожный. Чуткий. Тот, кто болезненно реагирует на грубость, но обязательно отплатит за доброту, какой бы она ни была.

Гин наклонилась чуть вперёд.

— Если хочешь, — негромко предложила она, — можем сходить в кафе неподалёку. Выпьем чая, прочитаем брифинг вместе.

Ацуши замер.

Сейчас любое общение казалось ему непосильной задачей, желание остаться одному было почти инстинктивным. Но голос Гин звучал спокойно, ровно, без намёка на жалость.

Он кивнул.

— Хорошо, — ответил он тихо.

Они дошли до небольшого кафе на соседней улице. Внутри было тихо, пахло свежей выпечкой и тёплым чаем с пряностями. В это время суток здесь почти не было посетителей — лишь пара человек за дальними столиками. Гин выбрала место у окна, и они сели друг напротив друга.

— Здесь всегда спокойно, — сказала она, протягивая Ацуши чашку с чаем.

Он принял её, коротко кивнув, но даже не посмотрел на напиток. Вместо этого молча открыл папку и углубился в чтение. Гин не стала ему мешать. Она наблюдала за ним поверх своей чашки, позволяя тишине уютно заполнить пространство между ними. Её спокойствие было естественным, неторопливым — таким, какого не хватало ему самому.

Брифинг оказался простым. К тому моменту, как они дочитали его до конца, чай остыл, а напряжение, сковывавшее Ацуши после конфликта, незаметно ослабло.

— Ну что, теперь ты точно не пропустишь ничего важного, — прокомментировала Гин, закрывая папку.

— Спасибо, что помогла, — ответил Ацуши, впервые за вечер позволяя себе слабую улыбку.

Он ещё не знал, что именно изменилось, но чувствовал, что рядом с Гин ему проще дышать. Она не смотрела на него с опаской, не бросала на него взгляды, полные презрения или насмешки. Она просто была рядом, и это само по себе казалось странной передышкой.

— Как прошёл твой день? — спустя минуту спросил он, всё ещё немного рассеянно.

— Обычный, — пожала плечами Гин. — Ничего интересного. Но… не так уж плохо.

Разговор тёк ровно, плавно, без острых углов. Гин отвечала коротко, но с долей тепла, создавая у Ацуши ощущение, что никто не будет его поддевать, никто не ждёт от него оправданий или объяснений. Это было похоже на отдых.

Но отдых всегда заканчивается.

Когда чай был допит, а разговор естественным образом замедлился, Гин отставила чашку и вдруг чуть наклонилась вперёд.

Ацуши уловил перемену сразу.

Пространство между ними будто сжалось, воздух стал чуть тяжелее. Она взглянула прямо на него, и в этот момент ему показалось, что её серые глаза потемнели.

Эта холодная, бесстрастная сталь…Он знал этот взгляд. Знал его слишком хорошо.

Внутри что-то болезненно сжалось.

— Ты мне должен, — произнесла Гин ровно, без лишних эмоций.

Ацуши не сразу ответил.

Он открыл рот, хотел привычно сказать что-то вроде «Да не за что» — и осёкся.

Тишина между ними растянулась на несколько секунд, слишком долгих для обычного разговора. Его пальцы непроизвольно сжались на остывшей чашке, а взгляд замер на её лице, изучая детали.

Она ждала.

И он понял: всё это, её спокойствие, её поддержка, её безмятежный голос — всё это не было случайностью.

Её мягкость была всего лишь тактикой.

Она знала, что именно нужно сказать. Знала, что именно нужно сделать.

Чтобы он почувствовал себя обязанным. Чтобы он не мог просто уйти, оставив её помощь без ответа.

Ацуши выдохнул и, наконец, слабо улыбнулся — натянуто, едва заметно.

— Понимаю, — тихо сказал он. — И что именно ты хочешь?

Гин не отвела глаз. Её взгляд был прямым, почти пронизывающим — не угрожающим, не гневным, но таким, который невозможно игнорировать.

— Когда мой брат вернётся через два дня, — начала она ровно, её голос звучал спокойно, но в этой спокойности ощущалась твёрдая, неколебимая сила, — ты подойдёшь к нему и поговоришь с ним так же, как сейчас говорил со мной.

Ацуши непроизвольно напрягся.

— Спросишь, как прошёл его день. Как он себя чувствует. И когда он начнёт орать, как обычно, ты не сбежишь от него. Подождёшь, пока он не успокоится. Рядом.

Что-то в её словах заставило Ацуши задержать дыхание.

Голос Гин не имел ничего общего с голосом её брата. В нём не было той резкой, нетерпеливой злобы, не было накипающего раздражения, которым Акутагава срывался на него раз за разом. Но несмотря на это…

Это всё равно было похоже на него.

Та же безоговорочная уверенность. Та же требовательность, будто другого варианта просто не существовало.

Она не просила. Она утверждала.

— Ты же понимаешь, что… — начал он, но Гин не дала ему договорить.

— Ничего другого меня не устроит, — отрезала она. Её голос по-прежнему был ровным, но в нём появилось что-то такое, от чего внутри у Ацуши всё болезненно сжалось. — Это единственная просьба. 

— Зачем тебе это? — спросил он, но голос дрогнул. — У него уже есть с кем говорить о том, как прошёл его день. Есть с кем гулять. Есть кого целовать. Что ты вообще хочешь, чтобы я ему сказал?..

Гин смотрела так же спокойно, но в её глазах было что-то, от чего внутри всё сжималось.

— Мне без разницы, что ты скажешь, — ответила она. — Дай, наконец, сказать ему.

Он почувствовал, как в груди холодеет.

Она не дала ему ответить.

— Поговори с ним, пока он не натворил чего-то, что уже не сможет исправить. Пока он не убил тебя. Или себя.

Тишина повисла над столом, тяжёлая, давящая. Мир вокруг будто погрузился в глухую тишину.

Ацуши смотрел на неё, но видел совсем другое. Он видел лезвие меча, окрашенное алой кровью. Чувствовал, как черные ленты скручивают его, сжимают в отчаянной хватке и тащят прочь от боля боя, а затем отшвыривают вниз, в безопасность. Видел взгляд Рюноске в последний раз, веря, что больше не увидит его никогда.

Гин продолжала смотреть прямо на него, и в её взгляде не было ни капли сомнения.

— Хорошо, — наконец сказал он, опустив взгляд. — Я попробую.

— Не попробуешь, — спокойно поправила Гин. — Ты сделаешь это.

Ацуши напрягся ещё сильнее.

Она не давала ему шанса на отступление.

— Хорошо, — выдавил он, чувствуя, как слова будто разрывают его изнутри.

Гин больше ничего не сказала.

Но её взгляд, холодный и бесстрастный, словно ледяная вода, прожигал его насквозь.

И в этот момент он почувствовал то же самое, что чувствовал всякий раз, сталкиваясь с её братом.

Ту же власть. Ту же безжалостную целеустремлённость,  от которой всегда хотелось бежать.

Но теперь — некуда.

Chapter Text

Дверь в офис с грохотом распахнулась, ударившись о стену так, что с потолка осыпалась пыль. Разговоры мгновенно стихли. Все взгляды разом обратились к вошедшему, и в следующую секунду воздух в комнате сгустился, стал вязким, удушающим, давящим, как перед самым разрушительным ударом бури.

— У меня, блядь, мало времени, — голос Чуи был холодным и резким, словно лезвие, рассекшее натянутую тишину. — Так что все заткнулись и слушают.

В тот же миг гравитация обрушилась на комнату с сокрушительной силой. Металл столов застонал, пол треснул паутиной мелких расколов. Люди рухнули на колени, едва хватая воздуха. Даже те, кто несколько секунд назад сидел с самодовольными ухмылками, теперь прижимались к полу, пытаясь хоть как-то справиться с давлением.

Даже Акутагава.

Он на мгновение застыл, в шоке осознавая, что не может устоять. Что вынужден подчиниться.

Гнев обжёг его изнутри, но он заставил себя поднять голову. Встретиться взглядом с старшим мафиози.

Тот смотрел на него сверху вниз, и в глазах у него полыхало не просто раздражение — чистая, выжигающая изнутри ярость.

— Ты, мать твою, в своём уме, Акутагава? — его голос был опасно ровным.

Акутагава с трудом взял себя в руки, его мышцы были напряжены, руки упёрлись в пол, но он не позволил себе выглядеть сломленным.

— О чём ты?

Чуя сощурился, его губы искривились в презрительной усмешке.

— О том, что твоя тупая шлюха… — он резко развернулся к Хигучи, и та вздрогнула, но не посмела поднять голову, только сильнее стиснула пальцы на коленях. — Решила, что может прилюдно унижать того, кто находится под моим покровительством.

Он сделал медленный шаг вперёд, его сапоги глухо стукнули по полу. Воздух сгустился ещё сильнее, гравитация давила, будто в следующий момент она окончательно сломает всех, кто сейчас стоял перед ним на коленях.

— Я в курсе, — в его голосе звенела сталь, — того, как она бросила в грязь чёртову папку, сделав вид, что это случайность.

Чуя резко метнул взгляд к Акутагаве, и теперь в этих голубых глазах не было ничего, кроме ярости.

— Ты вообще помнишь, кто тут командует? Ты забыл, какое место я занимаю в Мафии, а какое занимаешь ты?!

Акутагава встретил его взгляд, и в его глазах зажглось что-то колючее, упрямое, но не вызывающее. Он был зол, но молчал. Держал себя в руках. Хотя его плечи были напряжены, а пальцы судорожно сжались в ткань одежды.

Но Чую это не волновало.

— Я дал этому оборотню свою защиту. С первого же дня. При всех вас. — Он чуть наклонился вперёд, его голос стал тише, но от этого ещё опаснее. — А значит, любое неуважение к нему — это неуважение ко мне.

Способность, давившая на всех, вдруг отступила. Воздух, будто прорвавшись через сдавленное горло, резко наполнил лёгкие тех, кто ещё секунду назад не мог нормально дышать.

Кроме Акутагавы.

На него гравитация всё ещё давила, словно невидимая рука сжимала его горло, заставляя ощутить, что всё это — не просто разговор.

Чуя смерил его ледяным взглядом. В комнате стояла удушающая, напряжённая тишина, сквозь которую, казалось, можно было услышать, как колотятся сердца тех, кто всё ещё стоял на коленях.

— Ты совершенно распустил свою команду, Акутагава. И, видимо, каждая блядина, которую ты трахаешь, — Чуя даже не изменил тон, произнося это так, будто говорил о погоде, — думает, что это даёт ей право игнорировать слова руководителя Исполнительного отдела.

Он говорил медленно, ровно, каждый звук падал в комнату с отточенной, убийственной ясностью.

— Как ты считаешь… чья это вина? Кому отвечать за такую блядскую самоуверенность? За такое неуважение, а, киддо?

В комнате воцарилась мёртвая тишина.

— У тебя есть два варианта, — продолжил он холодно. — Либо я доходчиво объясняю это твоей девке. Либо я объясняю это тебе. Потому что, кажется, ты не в состоянии держать своих шавок в узде.

В следующее мгновение гравитация ударила с новой силой. Воздух стал вязким, тяжёлым, гнул людей к полу, как если бы само пространство подчинилось ярости Чуи.

— Ну? Долго мне ждать, пока ты расчехлишься ответить? — усмехнулся он, смерив Акутагаву взглядом.

Акутагава не двинулся. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но внутри всё сжалось в ледяной ком.

“Какого черта?”

Два дня назад он уехал на задание. Два дня. И теперь, стоя перед Накахарой, он понятия не имел, о чём идёт речь.

Но Чуя смотрел на него. Не на Хигучи. На него.

Значит, он должен был принять это на себя.

— Я приму любое наказание, — ответил Акутагава. Спокойно. Ровно. Как лидер своей команды.

Чуя окинул его долгим взглядом, в котором не было ни тени удовлетворения.

— Поработаешь в Трущобах неделю. Низший ранг. Один. Я запрещаю использовать любые ресурсы Мафии, вкалывать будешь за двоих — за себя и свою шалаву. Детали обсудишь с Хироцу. Свободен, — сухо бросил он.

Развернулся и вышел, даже не посмотрев назад.

Дверь с грохотом захлопнулась.

И давление исчезло.

Будто кто-то вонзил нож в тугой узел напряжения и разрезал его — воздух в комнате стал вновь доступным, но от этого почему-то никому не стало легче.

Акутагава медленно встал с колен, удерживая спину идеально прямой, но внутри него бушевал ураган. Он чувствовал, как напряжение скручивается в плотный ком, давит под рёбрами, заполняет лёгкие чёрным, едким гневом.

Он перевёл взгляд на Хигучи. Она не смела поднять голову, но её плечи дрожали от остаточного страха.

— Объяснись, — тихо, почти лениво бросил он.

И эта леность была опаснее крика.

Хигучи вздрогнула.

— Я… Акутагава-сама… Это было недоразумение!

— По существу.

Он не повысил голос, но она тут же осеклась, лихорадочно сжав руки перед собой.

— Я… я бросила папку в грязь вместо того, чтобы передать её Джинко, — голос её был тонким, надломленным.

Акутагава закрыл глаза.

Вдох.

Выдох.

Он медленно пересчитал удары сердца. Если дать гневу волю, его придётся направить на кого-то, а Хигучи была не целью — она была лишь причиной.

Когда он снова посмотрел на неё, лицо его было пустым, как гладь застывшего озера.

— Ты ослушалась приказа Чуи, — произнёс он медленно.

Хигучи затряслась ещё сильнее.

— Я… я не хотела…

— Хватит, — оборвал её Акутагава. Глухо, ровно.

Он не мигая смотрел на неё. Не позволял ни единого движения. Воздух в комнате был тяжёлым, пропитанным удушающим напряжением.

— Если у тебя есть время на оправдания, потрать его на работу.

Хигучи дёрнулась, кивнула, вскочила на ноги и, не оглядываясь, почти выбежала из комнаты.

Как только дверь за ней закрылась, кто-то в комнате тихо выдохнул.

Но Акутагава остался стоять неподвижно. Ровно. Идеально.

Он не дал себе ни единого движения, хотя всё внутри него требовало сломать что-то. Доску, стул, собственные кости, лишь бы выплеснуть нарастающее, жгучее бешенство.

Чуя только что при всех напомнил ему, какое место он занимает в Мафии. И он сам только что дал себя унизить.

Глухая, чёрная ярость полыхала в нём с новой силой.

Тишину разорвал короткий, усмешливый звук.

— Накахара реально перегибает, — лениво бросил Тачихара, хрустнув шеей.

Акутагава медленно поднял на него взгляд.

Тачихара сидел, закинув ногу на ногу, руки скрестил на груди. На его лице застыла издёвка, но под ней угадывалось нечто большее — злость, недовольство, подспудное раздражение, которое, видимо, копилось давно.

— Что ты имеешь в виду? — голос Акутагавы был безупречно ровным.

Тачихара снова фыркнул.

— Твоя телка, — он кивнул в сторону двери, за которой скрылась Хигучи, — просто оступилась. Ошиблась. А её за это втоптали в грязь, как будто она какой-то враг организации, а не человек, который верно служит Мафии с первого дня.

Он чуть подался вперёд, губы изогнулись в презрительной усмешке.

— А этот чертов оборотень из Агентства с самого начала вёл себя так, будто ему всё можно. Будто он выше остальных. И за что? За какие заслуги?

В воздухе повисло тяжёлое, холодное напряжение.

Акутагава выдержал паузу, разглядывая Тачихару взглядом, от которого морозило даже в самом жарком аду. Затем отрывисто, с ледяной чёткостью бросил:

— Объяснись.

Тачихара усмехнулся, но в этой усмешке не было ничего весёлого.

— Да просто со стороны очень похоже, что это он тут самый самоуверенный, — резко бросил он. — Потому что, как ни крути, он явно спит с Чуей.

В комнате вновь воцарилась мёртвая тишина.

Но теперь по-настоящему опасная.

Акутагава не шелохнулся. Ни единого движения, ни единой эмоции.

Тачихара это заметил. Но не остановился.

— Ну а с чего бы ещё, да? — его голос был резким, колким. Почти обвиняющим. — С хера ли Накахара сразу взял его под своё крыло? Драный котяра порог переступить не успел, а уже получил и работу непыльную, и защиту, и хихоньки-хаханьки с Накахарой каждое утро. Стопудняк скачет на его члене за каждую чашку кофе. Няшечка, блядь, с ушками нахуй.

Он откинулся на спинку стула, смерив Акутагаву внимательным взглядом.

— Ты знаешь это. Мы все это знаем. — Теперь в его голосе сквозило нечто новое. Почти отвращение. — Просто никто не говорит Накахаре в лицо. Жизнь дорога.

Хмыкнул, словно сам над собой.

— А то ведь он за такое и убить может.

Акутагава не шелохнулся.

Его лицо оставалось безупречно ровным, взгляд — холодным и пустым, но внутри что-то рухнуло. Острые, обрывочные мысли врезались в сознание, путаясь, давя, отравляя его изнутри.

Мысль — цепкая, липкая, уродливая, — впилась в него когтями, не давая дышать. Чем дольше он молчал, тем глубже она разрасталась, превращаясь из насмешливой сплетни в навязчивое знание.

“Этот оборотень спит с Чуей.”

Слова, которые он должен был бы отвергнуть сразу же. Слова, которые не имели смысла. Но вместо того чтобы рассыпаться в прах, они прочно вгрызлись в его сознание, заставляя перебирать в памяти каждую сцену, каждую деталь, которая теперь выглядела иначе.

Каждое движение. Каждый жест.

Чуя, стоящий рядом с Ацуши слишком близко, слишком защищающе. Чуя, молча прикрывающий его, вступающийся за него, даже если никто не просил. Чуя, спокойно кладущий руку на плечо блондина, чуть дольше, чем было бы уместно.

Эти сцены всегда были на периферии сознания, разрозненными, бессвязными, не имеющими значения.

Но теперь они выстроились в цепочку.

Тот чертов вечер, когда он впервые увидел их вместе за пределами работы.

Он был на свидании с Хигучи. Пустом, бессмысленном. Она говорила, смеялась, что-то рассказывала, а он… он увидел их.

Чуя и Ацуши стояли на том же мосту.

Акутагава не слышал, что именно сказал Чуя. Но он видел реакцию.

Ацуши замер, его плечи дрогнули, а в глазах на миг отразилась такая боль, что даже Акутагава, привыкший к чужим страданиям, почувствовал что-то похожее на дискомфорт.

А потом Чуя отвернулся, занявшись фотографированием пейзажей, а Ацуши развернулся и метнулся прочь.

Блондин спешно пошел вниз, к реке, и его шаги были неровными, резкими, как у человека, который пытается сбежать не столько от кого-то, сколько от себя самого.

Акутагава не должен был тогда останавливаться, подходить к краю перил, оставив Хигучи одну посреди моста. Не должен был смотреть.

Но он смотрел.

Он видел, как Ацуши плачет.

Его плечи содрогались, он сжимал голову в ладонях, как будто пытался удержать самого себя от разрушения. Беззвучные рыдания рвали его изнутри, разрывали эту чертову блондинку на части прямо у него на глазах.

Акутагава мог бы просто отвернуться. Сделать вид, что его это не касается. Что он равнодушен. Что ему плевать.

Но он стоял и смотрел.

Смотрел, и внутри него росло какое-то тёмное, липкое, бесформенное чувство. Оно цеплялось за кости, разливалось по венам, давило на грудь так, что дышать становилось трудно.

Часть его хотела подойти.

Не для утешения — нет. Не для жалости.

Он хотел схватить этого глупого кошака за шкирку, встряхнуть, заставить говорить. Услышать, что случилось. Услышать его голос — этот дрожащий, сбивающийся голос, пропитанный эмоциями, которых у самого Акутагавы не было.

Но он не сделал этого.

Он заставил себя отвернуться. Ушел. А теперь его душила ярость.

Он ошибся. 

Чуя — нет. 

Он видел, как рыжеволосый не сразу пошёл за оборотнем. Стоял наверху, сложив руки на груди, пристально наблюдая за его хрупкой, дрожащей фигурой внизу. А потом всё-таки спустился.

Он видел, как Чуя сел рядом с оборотнем, не касаясь его, но слишком близко, неправильно близко. Он видел, как что-то сказал, и Ацуши содрогнулся ещё сильнее, вцепившись пальцами в свои волосы. Он видел, как Чуя, помедлив, всё-таки протянул руку, положил её ему на плече. И самое ужасное — он видел, что Ацуши не отстранился. Что он не вздрогнул, не отвернулся, не сказал ни слова. Что он прижался ближе.

Всё складывалось.

Каждая мелочь, каждый случайный взгляд, каждое прикосновение, даже то дурацкое видео с котами.

Это не забота. Не просто покровительство. Это больше. Это другое.

Ему казалось, что в голове звенит, что сердце колотится слишком сильно. Что всё это ложь, бред, но… это складывалось.

И это.

Это уничтожало его.

Злость, бешенство, ненависть ко всему миру вдруг начали угасать, сменяясь чем-то медленным, липким, обволакивающим, как яд.

“Тачихара был прав.”

От этой мысли внутри всё выворачивало наизнанку.

Ему хотелось разнести что-то к чертовой матери. Смести в пыль все вокруг.

Но хуже всего было понимание.

В отличие от Чуи, открыто защитившего оборотня даже от такой мелочи так жалкий поступок Хигучи, Акутагава был слаб. 

Слаб настолько, что не смог бы не то что защитить. Он не смог даже подойти. Подойти и спросить из-за чего Ацуши тогда плакал так, будто его мир рассыпался в пепел…

***

Гин сидела напротив брата, нервно сжимая в руках чашку чая. Пар поднимался тонкими завитками, но она даже не замечала этого.

— Это слишком жестоко, — наконец сказала она. — Отправлять тебя в Трущобы…

Акутагава не сразу ответил. Он сидел неподвижно, отстранённо, словно это не касалось его вовсе. Как будто это касалось кого-то другого.

Но Гин знала брата. Она видела, как чуть сильнее сжались его пальцы на чашке.

— Я видела, как это произошло, — продолжила она осторожно. — Тот случай с папкой…

Акутагава неподвижно смотрел в одну точку.

Он не видел. Он не был там.

Двое суток на другой миссии. Двое суток, пока происходило что-то важное. Двое суток — и, вернувшись, он не успел ни спросить, ни увидеть, ни вообще понять, что случилось.

И вот теперь — несколько часов на сборы, и он уже должен отправляться в Трущобы, наказанный за то, чего даже не видел.

Гин смотрела на него, ожидая ответа.

— Что ты думаешь? — тихо спросила она.

Акутагава спокойно поднял голову.

— Думаю, что Чуя был прав.

Гин нахмурилась.

— Но ты же даже…

— Он не оставил ситуацию просто так, — перебил её Акутагава. В его голосе не было ни капли сомнения. — Он защитил того, за кого взял ответственность. При всех.

Гин изумленно замерла, изучая его лицо.

Акутагава медленно выдохнул.

— Да, он использовал свой статус.

Казалось, он размышляет вслух. Голос ровный, но в нём скользит что-то почти невесомое — не насмешка, не злость, а… принятие?

Затем его губы изогнулись в едва заметной усмешке.

— Но статус — это всего лишь инструмент.

Он посмотрел на свои ладони.

— Как и Способность.

Гин наблюдала за братом, чувствуя, как внутри нарастает беспокойство.

Он сидел совершенно неподвижно, взгляд уставился в пустоту, словно его разум уже давно был где-то далеко. Обычно, когда его что-то раздражало, он хотя бы сжимал кулаки, двигал пальцами, прятал злобу в малейших движениях. Но сейчас… Сейчас не было даже этого.

— Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросила она.

Акутагава медленно перевёл на неё взгляд.

В его глазах не было ни гнева, ни раздражения, ни даже усталости. Только холодная, застывшая пустота.

— Это несправедливо, — тихо произнёс он.

Гин чуть нахмурилась, уже собираясь сказать что-то утешающее, что-то вроде «Чуя бывает несправедливым, но это ещё не худшее из возможных наказаний»…

Но Акутагава договорил:

— Это несправедливо, что я не увижу Джинко целую неделю.

Гин почувствовала, как внутри всё похолодело.

Ошиблась? Ослышалась?

Но Акутагава не выглядел так, будто оговорился. Его голос оставался таким же ровным, таким же холодным, словно он говорил не о собственном наказании, не о неделе, которую проведёт в месте, откуда они с сестрой выбрались едва живыми в свое время… а о чём-то действительно важном.

Не неделя в Трущобах, которые он ненавидел.

Не тяжёлая, грязная работа за двоих в том проклятом месте, где прошло их убогое нищее детство.

Не неделя в мире, где он ребенком видел смерть чаще, чем солнечный свет.

Нет.

Неделя. Без. Джинко.

Вот что его беспокоило.

Гин смотрела на брата, её пальцы медленно сжимали чашку. Она знала. Она замечала.

Как его взгляд задерживался на оборотне дольше, чем нужно. Как он следил за каждым его движением, каждым жестом. Как неосознанно делал шаг вперёд каждый раз, когда тот пытался спрятаться. Как не замечал, что сам уже зашёл в этом слишком далеко.

Но теперь…

Теперь это было уже не просто тревожным. Это становилось чем-то другим. Чем-то похожим на ситуацию с Дазаем, но с одной критической разницей.

В этот раз тот, кем он был увлечён, был слабее его самого.

Не спаситель, не наставник, не кто-то, кому он стремился соответствовать. А просто странный, немного запуганный юноша, который пытался выжить в этом мире. По сравнению с её братом, с его маниакальной, стальной волей, этот парень был хрупок, как тонкий весенний лёд.

И он не сможет сбегать вечно.

Рано или поздно её брат получит то, что хочет.

Гин сама об этом позаботилась. Совсем недавно.

Она отвела взгляд, сделала глоток остывающего чая, не меняясь в лице.

Это не имело значения.

Главное — Рюноске станет легче.

Chapter Text

Склад высился над пристанью, его мрачные очертания терялись в ночной тьме. Черные Ящеры заняли свои позиции вокруг здания, готовясь к операции. Их действия были бесшумными, уверенными — профессионализм сквозил в каждом шаге.

Акутагава всю неделю был где-то далеко, и Ацуши не знал, где именно. Не спрашивал. Не искал.

Он радовался этому.

После того вечера, после того, как понял, он избегал брюнета осознанно. Старался не попадаться ему на глаза, не оставаться с ним в одной комнате. Это было проще, чем раз за разом наталкиваться на напоминание, что теперь он с Хигучи.

Гин тоже почти не появлялась. Когда она всё же проходила мимо, то смотрела на него странно — слишком внимательно, слишком испытующе. Будто проверяла, не сбежал ли он, не забыл ли про данное ей обещание.

Он мог бы спросить у Чуи. Но не стал.

Чуя в последнее время был занят — целыми днями, целыми ночами. Их разговоры сводились к коротким перепискам и урывкам звонков, в которых Накахара всегда звучал хрипло от усталости.

Ацуши спрашивал только о том, как он себя чувствует. О том, куда бы ему хотелось сходить, когда он вернётся домой.

Только не о нём .

Он пытался жить дальше.

Сейчас он стоял в стороне, наблюдая за суетой команды, и чувствовал, что ему здесь не место.

Раньше он пытался наладить контакт. Думал, что должен. Что в этом его роль, его миссия — объединить команду, помочь Акутагаве наладить отношения с окружающими.

Но теперь Акутагава прекрасно ладил с окружающими и без него.

Теперь вся команда, включая самого брюнета, сплотилась в ненависти против оборотня.

И только Чуя… только он остался рядом.

А эта миссия…

Она была другой. Серьёзнее. Опаснее. Враг был эспером, и его способность, его катана — они были пугающе похожи на Фукучи.

Мысли Ацуши зациклились, сжались в ком тугого ужаса.

“Что если всё повторится? Что если Акутагава снова сделает это — пойдёт вперёд, бездумно, самоуверенно, как всегда? Что если снова решит, что может победить любой ценой? Что если снова станет доказывать, что он сильнее всех? Что если…Что если он снова умрёт?”

Мир вокруг стал чужим, плоским, далёким. В ушах звенело. В груди давило.  

Ацуши судорожно втянул воздух, но дышать всё равно было трудно. Собственные руки,которыми он по-привычке обхватывал плечи, ощущались холодными, будто мертвыми.

И именно в этот момент он почувствовал чужое присутствие. Резкий холодок по позвоночнику.

Он понял, что не один.

Акутагава был рядом. В шаге от него.

Где бы мафиози ни пропадал всю неделю, это место явно оставило на нем отпечаток измотанности и чего-то темного, давящего, словно тяжелый запах мертвечины в сыром склепе.

Брюнет двигался уверенно, его взгляд был холодным, жестким. Не гнев, не презрение — что-то иное. Более острое, более опасное. Как острие ножа, приставленное к горлу, но еще не вонзившееся в плоть.

Ацуши напрягся, когда тот подошел слишком близко. Молча отступил на шаг, сохраняя между ними безопасную дистанцию.

— Джинко, — голос Акутагавы нарушил тишину. Он был ровным, отстраненным, но в нем чувствовалось нетерпение. — Ты так и собираешься стоять здесь, дрожа от страха?

Ацуши глубоко вдохнул, стараясь не выдать своей нервозности.

Но воздух был густым, тяжелым, словно смоченным кровью.

Он видел перед собой не пристань, не мафиози в шаге от него.

Перед глазами стоял другой Акутагава. Тот, что истекал кровью в ясный солнечный день, захлебывался собственной жизнью, глядя прямо в его глаза. Тот, что умирал на борту лайнера, разорванный вспышкой способности человека с катаной.

Тот, чьё дыхание становилось всё более хриплым, надтреснутым, захлебывающимся.

Тот, в чьих глазах угасал свет, пока алая струя вытекала из-под его пальцев, стекая по шее, капля за каплей растворяясь в солёной воде.

Ацуши кричал, но крик тонули в реве волн и в глухом стуке сердца.

Он видел, как последние капли жизни утекают вместе с кровью, как тёмные глаза Акутагавы медленно затухают, становятся пустыми, мертвыми.

Он был в шаге.

Он был так близко.

И не успел.

“Что если он снова умрет…?”

Пальцы сжались в кулак. Тело было то ли слишком легким, то ли слишком тяжелым — невыносимо чужим, словно он вот-вот упадет, если сделает неверное движение.

— Я просто хочу убедиться, что Вы понимаете, насколько это серьёзно, — тихо сказал он, заставляя голос звучать ровно. — Один из эсперов очень хорош. И он успел забрать свое оружие до того, как мы сюда приехали.

Акутагава фыркнул.

— Ты всё ещё думаешь, что мне нужны твои советы?

— Я просто хочу, чтобы Вы были осторожны.

“Что если он умрет?”

Ацуши раздражённо выдохнул, скрестил руки на груди.

— Идти одному было бы не самым разумным решением со стороны мафиози, — бросил он.

А затем, почти не задумываясь, добавил:

— И Дазай-сан бы такой самодеятельности не одобрил.

Он знал, что эта фраза сработает.

Но Акутагава даже не вздрогнул.

Его глаза чуть сузились, но в них не мелькнуло ни привычного напряжения, ни привычной жажды признания. Только холод.

— Хватит приплетать Дазай-сана каждый раз, когда ты пытаешься придать своим словам веса, Джинко.

Что?

Ацуши резко поднял взгляд.

Что-то дрогнуло внутри — раздражение, разочарование, страх.

Он привык к тому, что стоило только произнести “Дазай-сан”, и Акутагава невольно реагировал, становился осторожнее, сдержаннее.

Но сейчас — нет.

Акутагава смотрел прямо на него, словно пытаясь прочитать в его лице что-то недосказанное.

— Если ты так беспокоишься, можешь пойти со мной, — холодно бросил он.

Он развернулся к складу, двинулся вперед.

И в этот момент что-то оборвалось.

“Он умрет.”

Мысль ворвалась в голову и больше не уходила.

Он умрет.

Как в тот раз.

Снова.

Ацуши не мог дышать.

Что, если кровь хлынет из разорванного горла, если серые глаза медленно потухнут, если последние капли жизни сольются с солёной водой под его ногами?

Что если он даже не успеет его поймать?

Что если снова не сможет ничего сделать?

“Нет.”

Он не может этого допустить.

Тело само двинулось вперед.

Он не думал.

Он просто оттолкнул Акутагаву в сторону и бросился первым. 

Свет луны, пробивающийся сквозь прорехи в облаках, отразился в его глазах — золотисто-пурпурных, горящих яростью.

Мгновенный рывок — и он исчез в темноте склада, растворившись в ночи.

Акутагава застыл, ошеломленный, глядя ему вслед. Белоснежный хвост мелькнул у входа — и исчез за дверью.

— Идиот, — прошипел мафиози, хмурясь.

Они должны были войти вместе. Они должны были работать вместе.

А этот тупой кошак…

Акутагава шагнул вперёд, не заботясь о том, что теперь он на виду у возможных противников внутри здания.

Сейчас важнее было другое.

Брюнет зашел в приоткрытую дверь склада, осматривая зал.

Склад встретил его кровью.

Акутагава знал, что найдёт здесь что-то подобное. Должен был знать. Но, когда он сделал шаг внутрь, когда глаза привыкли к полумраку, а воздух заполнил лёгкие тяжёлым, влажным запахом — всё это на миг сбило его с шага.

Кровь растекалась по полу, просачивалась в трещины бетона, оставляя застывшие в тишине следы когтей. Люди были мертвы. Но это не было просто убийством.

Они были разорваны. Некоторые — почти до неузнаваемости. Порванные мышцы, рассечённые жилы, изломанные суставы. На тех, кто ещё не остыл, в последних судорогах подрагивали пальцы.

Слишком быстро. Слишком много.

Кого-то словно схватили зубами и разорвали пополам. Кто-то умер, не успев понять, что уже мёртв.

Акутагава поднял взгляд.

На металлической балке, куда почти не доходил свет, стоял Ацуши. Свет луны отражался в его глазах мерцающим золотом, подсвечивал чуть прижатые уши, его белый хвост лениво ударил по металлу.

— Эспер… оказывал сопротивление.

Голос оборотня был тихим, почти отстранённым. Но что-то в этом тоне было неправильным.

Акутагава провёл взглядом по залу ещё раз.

Здесь не было следов серьёзной битвы. Здесь не было борьбы. Только бойня. Только растерзанные тела. И слишком спокойный голос Ацуши, который всё ещё смотрел на него сверху вниз, почти не моргая.

Что-то тёплое капнуло на его запястье.

Акутагава склонил голову. На его руке — густая, тёмная капля.

Он медленно поднял взгляд выше.

На балке, чуть выше того места, где стоял Ацуши, что-то висело.

Нет.

Кто-то.

Оторванная голова эспера — с пустыми, застывшими глазами, с искорёженной гримасой боли — всё это время смотрела прямо на него.

Акутагава почувствовал, как скулы чуть напряглись.

Он молча встретился взглядом с оборотнем.

— Сопротивление?

Его голос прозвучал спокойно, но в этой спокойствии чувствовался яд.

— И каким образом он успел оказать такое яростное сопротивление за те пару секунд, что ты здесь находишься, Джинко?

Звериные губы едва заметно изогнулись в болезненно-недовольной ухмылке. Ацуши спрыгнул вниз.

Приземлился так легко, что даже кровь на его когтях дрогнула едва заметной вибрацией. И всё же она капнула. Оставила алый след на бетоне.

Оборотень выпрямился, его хвост плавно качнулся за спиной, но взгляд — усталый, странно отрешённый — оставался прикован к Акутагаве.

— В любом случае, дело сделано, — его голос был глух, но в нём звучало раздражение. Он развернул ухо в сторону, чуть склонил голову, словно не хотел слушать возможные упрёки. — Если Вы хотели пожаловаться, что я испортил Вам настроение — записывайтесь в очередь.

Ацуши стоял неподвижно, но это не было спокойствием. Всё в нём было натянуто, как струна: напряжённые плечи, чуть подрагивающий хвост, когти, нервно сжимающиеся и разжимающиеся, будто готовые вцепиться в глотку при первом движении. Он следил за каждым шагом Акутагавы, но в его взгляде было что-то неестественное — не сосредоточенность, не злость.

Осторожность.

Нет, хуже.

Страх.

Акутагава замер, и что-то в этой позе, в этом взгляде оборотня всколыхнуло в нём смутное воспоминание.

Он уже видел Ацуши таким.

Не здесь. Не сейчас.

А в тот день, когда они оба потеряли свои способности.

Тогда Ацуши стоял перед ним с пистолетом в руках — и эти руки дрожали. Тогда он так же выпрямлял спину, так же поджимал губы, пряча дрожь, так же сжимал зубы, словно пытался убедить себя, что сможет нажать на курок. Тогда он смотрел так же, как сейчас — глазами, в которых смешались паника и отрешённость, как у загнанного зверя, который вынужден нападать, потому что отступать больше некуда.

Тогда он боялся.

Сейчас…

— Ты… боишься. Меня?.. — Акутагава не осознавал, что произнёс это вслух. Голос его был глухим, почти чужим.

Ацуши дёрнул ухом, коротко, будто отмахиваясь. Едва заметный нервный жест. Его губы дрогнули в тени чего-то похожего на усмешку, но когти остались наготове.

Акутагава медленно выдохнул.

Никаких слов не нужно.

Ацуши боялся его.

Так же, как тогда.

Боялся до такой степени, что предпочёл утопить этот страх в чужой крови, чем снова оказаться с ним рядом.

Напряжение между ними было почти осязаемым, словно туго натянутая нить, готовая лопнуть от малейшего движения.

Акутагава стоял, не делая больше ни шага. Его пальцы медленно сжимались в кулаки, дыхание стало рваным, а в груди расползалась какая-то глухая, разъедающая боль.

Почему?

Почему это осознание ранит его так сильно? Почему оно цепляется за его ребра, раздирая нутро ледяной, острой тоской?

Перед ним складывалась мрачная, пугающая своей ясностью картина. Последние недели выстраивались в единую цепь: отстранённость Ацуши, его попытки избегать разговоров, паническое бегство на пристани, когда Акутагава увидел его слёзы. Всё это наконец приобретало смысл.

Единственное, чего он не мог понять — почему.

Да, он был с ним резок. Но разве это что-то новое?

Раньше Ацуши терпел его раздражённость, иногда даже отвечал тем же. Они срывались друг на друга, кидались словами, как оружием, но всегда возвращались к равновесию. Почему теперь оборотень ведёт себя так, будто любая их встреча — пытка, от которой хочется сбежать?

Не было никаких веских причин.

Кроме…

Чуя.

Мысль ударила, как хлёсткий порыв ветра, и Акутагава резко сжал кулаки.

Чуя, который почти наверняка встречался с Ацуши. Который имел на него влияние.

С того момента, как Накахара стал таскать оборотня с собой на встречи, стал уделять ему слишком много внимания, что-то в их хрупком равновесии пошло под откос. Могло ли быть так, что Чуя настроил Ацуши против него? Что, глядя в глаза, говорил ему одно, а за спиной — совсем другое?

Не просто встречался.

А решил сделать так, чтобы Акутагава больше не мог даже находиться рядом.

Не мог увидеть Ацуши. Не мог с ним поговорить.

Чуя отослал его на целую неделю. Подальше от Ацуши. Могло ли это быть только началом? Мог ли Накахара собирался отнять у него этого глупого, упрямого кошака насовсем?

И что, Акутагава просто позволит? Просто смирится? Не сможет даже спросить? Узнать, действительно ли Ацуши собирается уйти?

Бросить его?

Озарение накатывает, как удар, и перед глазами вспыхивает воспоминание.

Сырой холодный переулок. Тусклый свет фонаря, который вот-вот перегорит. Ему четырнадцать, и он слишком слаб, чтобы тащить тело друга, но всё равно цепляется за его окровавленную руку, будто так сможет его спасти.

— Вставай. Ну же, давай.

Голос срывается, но он упрямо продолжает, словно может разбудить мёртвого.

Но тот ребенок не шевелится.

Чуть дальше — ещё одно тело. И ещё. Маленькие, худые, искалеченные, с неподвижными глазами, глядящими в темноту. Он был с ними всего пару часов назад. Он знал их всю жизнь. Он видел, как они смеялись. Как играли. Как делили украденную еду.

Теперь они не дышат.

Он остался один.

Холод сжимает грудь, и ему хочется кричать. Но кому он нужен, этот крик? Никто не придёт.

Он сжимает зубы и просто отпускает руку друга.

Отпускает, потому что бессилен.

Как сейчас.

Акутагава медленно выдохнул и, не отводя взгляда от оборотня, сделал шаг вперёд.

— Джинко… — тихо, но жёстко. В этом слове — требование.

Ацуши чуть заметно дёрнулся, но не ответил. Лёгкое движение плеч, едва уловимое напряжение мышц — и он готов был сорваться. Сбежать.

— Не смей, — голос выходит холодным, но за ним — не просто раздражение, за ним отчаяние, которого Акутагава даже не осознаёт.

Но Ацуши уже двигался. Практически бесшумно он метнулся в сторону, его движение было быстрым, словно порыв ветра, что едва заметно коснулся щеки брюнета.

Тонкая, ускользающая тень. Ацуши исчезает, и Акутагава остаётся стоять.

Как тогда. Как в тот день, когда понял, что остался один. Только тогда это был конец.

А сейчас… Он не знает. Это ещё не конец, или уже?

Chapter Text

В квартире было тихо. Тишина давила, тишина заполняла всё вокруг. Акутагава сидел на кухне, не двигаясь, пальцы обхватывали чашку с давно остывшим чаем. Он даже не помнил, когда заварил его — минуту назад? Час? Время словно расплывалось, теряло очертания.

Мысли крутились по замкнутому кругу, снова и снова возвращаясь к сегодняшнему вечеру. К этим глазам, настороженным, напряжённым, отстранённым. К движению плеч, к короткому вздрагиванию, к лёгкому шагу назад.

Ацуши отступал. Снова и снова.

Отступал, будто каждый раз видел перед собой что-то опасное. Что-то пугающее.

Что-то, чем был Акутагава.

Он медленно моргнул, но перед глазами всё ещё стояло это выражение лица оборотня — замкнутое, закрытое, полное напряжённой готовности сбежать.

Он видел его таким раньше. Видел этот страх в глазах Ацуши, когда тот стоял перед ним, дрожащий, сжимая пистолет так, что костяшки пальцев белели. Тогда это казалось закономерным — Акутагава действительно мог убить его. Но сейчас…

Сейчас всё было по-другому. Не так. Неправильно.

Что изменилось? Почему?

Тишина вокруг становилась тяжелее, опутывала его, врастала в кожу.

В какой-то момент он почувствовал, что не один.

Гин стояла в дверях кухни. Не двигалась, просто смотрела. Он знал этот взгляд — не осуждающий, не любопытный, но настороженный. Как у человека, который боится, что любое резкое движение спровоцирует трещину в хрупком стекле.

— Как прошёл день?

Её голос был тихим, осторожным, но в этой осторожности чувствовалась забота.

— Нормально, — выдохнул он.

Это слово упало в тишину и утонуло в ней, как камень в чёрной воде.

Гин не ответила, но не ушла. Он знал, что она чувствует. Видела. Она всегда видела.

— Через два часа ночная работа, — сказал он, почти машинально, пытаясь заполнить тишину, отгородиться от её взгляда.

— Где? — её голос был спокойным, но он чувствовал напряжение, скрытое под ним.

Он назвал адрес, не глядя на неё. Гин молчала ещё несколько секунд, а потом плавно вышла из кухни.

Спустя мгновение он услышал, как открылась балконная дверь, а потом — сдавленный, раздражённый голос. Он не мог разобрать слов, но знал: она звонила кому-то. Говорила короткими, резкими фразами. Гнев скрывался в её голосе, едва удерживаемый под контролем.

Акутагава закрыл глаза.

Он не хотел разбираться, кому она звонит. Не хотел думать.

Не хотел вновь видеть перед собой тот взгляд, наполненный страхом.

Но мысли возвращались. Тянули его вниз.

«Как, чёрт возьми, дожить этот день. Как дотянуть до следующего.»

В голове, несмотря на усталость, продолжали бешено крутиться мысли.

Чуя.

Он зациклился на этом имени, как на ядовитой занозе, которую невозможно вынуть. Это подозрение, брошенное Тачихарой перед тем, как он отправился отбывать наказание в Трущобах, теперь разрасталось внутри, отравляя всё остальное.

Неужели Накахара действительно смог настроить Ацуши против него?

Он сжал чашку крепче.

Неужели Ацуши и правда встречается с этим рыжеволосым ублюдком? Неужели он мог смотреть в лицо Акутагаве, говорить, что будет рядом, — а потом, стоило тому отвернуться, сразу же строить настоящие, глубокие отношения с Накахарой?

А что тогда было между ними? Жалость? Игры?

Дазай тоже играл с ним.

Эта мысль вонзилась в грудь, как ржавый нож.

Как вообще вышло, что оборотень оказался на этих «совместных» миссиях Агентства и Мафии? Почему именно с Чёрными Ящерами?

“В этом совершенно нет логики,” — думал Акутагава. “Если бы Чуя хотел привести оборотня ближе к Мафии только для себя, ему стоило бы перевести его не к Ящерам, а в Исполнительный отдел. Я как будто… нет. Не как будто. Я явно что-то упускаю. Что-то не так во всей этой ситуации.”

Что-то не складывалось. 

Когда всё это вообще началось?

Раньше Ацуши не вёл себя так. Даже когда Акутагава ворвался к нему домой среди ночи из-за этого идиотского видео, Ацуши не отступил, не сбежал, хотя и испугался. С дрожащим хвостом, с прижатыми к затылку ушками, но он все же спровадил Дазая подальше от брюнета, провёл его в свою комнату, накормил, предложил остаться. 

Говорил с ним мягко.

Лез под руку со своими глупыми предложениями об «уроках общения».

Не побоялся коснуться. Не побоялся… предложить свои жалкие… «извинения».

А теперь избегал взглядов, отступал, стоило Акутагаве приблизиться хотя бы на шаг.

Почему он не может просто поговорить, как раньше?

Гин вернулась на кухню, но Акутагава едва заметил её присутствие. Её взгляд скользнул по нему — по его напряжённым пальцам, застывшим над столешницей, по опущенным плечам, по едва заметной дрожи, выдававшей состояние сильнее, чем любые слова. Он всегда был сдержан, всегда держался ровно, но сейчас даже он не мог спрятать, насколько глубоко его разрушает то, что он сейчас чувствовал.

Она поставила перед ним новую чашку чая — свежезаваренного, горячего, с лёгким запахом мяты, будто что-то подобное могло хоть немного смягчить этот бесконечно серый вечер.

— Если хочешь, можешь пропустить ночную работу. Я схожу вместо тебя, — ровно сказала она, не давая голосу сорваться.

Акутагава медленно поднял глаза. В них была пустота. Не та, что бывает от усталости или недосыпа, а глубокая, неизбывная, словно трещина, изломавшая всё его существо.

— Я пойду, — упрямо ответил он, качая головой.

Гин не стала спорить. Просто посмотрела ещё мгновение — словно пыталась прочитать что-то в его лице — и молча вышла из комнаты.

На балконе снова зазвучал её голос. Теперь она не кричала, но от этого злость, сквозившая в её словах, казалась ещё страшнее. Она говорила тихо, уверенно, отрезая каждую фразу как ножом, и даже сквозь закрытые двери было понятно, что её ненависть направлена на того, кто находился по ту сторону провода.

Акутагава выдохнул и прикрыл лицо рукой. Чайная чашка обжигала ладонь, но он не убирал её, вцепившись, будто в последнюю точку опоры. Всё, что он хотел сейчас, — понять, как вернуть тупого кошака на его законное место.

***

Акутагава выдохнул сквозь стиснутые зубы, глядя вниз. Преступник на асфальте напоминал дохлую рыбу, выброшенную на берег, — жалко дёргался, хрипел сквозь кляп, но уже был никому не нужен. 

Бессмысленный, никчёмный. 

Такой же, как эта грёбаная ночная работа.

Он ожидал чего-то большего. Хотел хотя бы на час, хотя бы на минуту заглушить это тупое, глухое давление внутри, но всё закончилось, даже не успев начаться. Ни малейшего удовлетворения, ни капли облегчения. Только затяжная пустота, от которой уже тошнило.

Зачем он вообще вышел сегодня из дома?

Акутагава оттолкнулся от асфальта и медленно подошёл к краю пирса. Облокотился на металлические перила, опустил голову, закрыл глаза. Солёный воздух бил в лицо, но не приносил ничего, кроме раздражения. Он хотел избавиться от этой невыносимой тяжести в груди, а в итоге только сильнее погряз в ней.

Что теперь?

Часы показывали полночь. Вся ночь впереди.

Мысль мелькнула резко, будто заточка под рёбра. Позвонить Хигучи. Она согласится — разумеется, согласится. Она всегда соглашается. Ему даже не нужно будет думать — просто сказать первое, что в голову придёт. Сходить посмотреть на звёзды? Отлично. Загнать её в ближайший переулок и трахнуть, как последнюю шлюху? Тоже сойдёт.

Акутагава скривился, в раздражении сжав пальцы на перилах. Вот только звёзды ему были неинтересны. И шлюха из Хигучи — так себе.

Как же убого...

Он выдохнул. 

Вот уж действительно, выбор на грани гениальности. Звёзды или переулок. Романтика или грязь. 

Как будто это вообще сейчас имело для него значение…

Акутагава достал телефон и, не давая себе времени на раздумья, набрал номер.

Пара длинных гудков.

— Семпай? — голос Хигучи был бодрым, радостным, полным той привычной, почти приторной готовности подчиняться.

Он едва успел открыть рот, но тут же замер.

В нескольких метрах от него, в тусклом свете уличных фонарей, вырисовывался знакомый силуэт.

Джинко.

Оборотень стоял молча. Глаза — усталые, настороженные — встретились с его взглядом лишь на мгновение, прежде чем он быстро отвёл их в сторону, будто спешно разрывая эту едва возникшую связь. Всё произошло слишком быстро. Настолько, что Акутагава не сразу осознал, что видит его здесь, на причале, где не должно быть никого.

В трубке снова послышался голос Хигучи — теперь тише, словно она звала его.

Но он уже не слушал.

Его пальцы резко нажали на кнопку сброса, и с глухим щелчком телефон захлопнулся.

Ацуши всё ещё стоял на месте. Не приближался, не отходил. Будто и сам не знал, зачем оказался здесь.

Эта нерешительность только сильнее раздражала.

Акутагава чувствовал, как изнутри поднимается что-то горячее, острое, разрывающее. Весь этот день, вся эта ночь, вся эта пустота — и теперь вот это. Молчащий, уставший Ацуши, который смотрел на него так, словно они были случайными прохожими.

Как будто не он, не Акутагава, тратил последний месяц на то, чтобы пытаться его понять.

— Это невежливо, — тихо заметил Ацуши, не глядя на него. — Вот так бросать трубку.

Ровный голос, без эмоций. Словно это он сейчас имел право указывать, что невежливо.

Всё.

— Это всё, что ты можешь сказать?! — голос вырвался резко, громче, чем он сам ожидал. Гнев рвал горло, пульсировал в висках, перекрывая разум. — После того, как ты ведёшь себя, как последняя скотина, и игнорируешь меня при всех?!

Ацуши вздрогнул, но не ушёл, хотя казалось, что только это он и собирался сделать.

— Я… — он начал было говорить, но тут же запнулся, будто сам не понимал, что хочет сказать.

Акутагава шагнул вперёд.

Злость разъедала изнутри, обжигала, скручивала. Его пальцы сжались в кулаки, ногти больно впились в ладони, но удержаться, не сорваться, было невозможно.

— Почему ты избегаешь меня?! — голос срывался, переходил в яростное шипение. — Почему ты… почему тебя больше нет рядом?!

Ацуши поднял на него глаза. Всего на секунду. Но этого хватило.

В этом взгляде мелькнуло что-то слишком знакомое, слишком обжигающее — боль. Настоящая, тихая, такая, которую не спрячешь.

Но он всё-таки попытался. Опустил голову, отвёл взгляд, будто собирался просто переждать этот момент, чтобы не дать слабости выбраться наружу.

— Я… не хотел, — тихо сказал он. — Это… — он резко выдохнул, словно слова были чем-то тяжелым, что не получалось вынести. — Всё не так просто.

Акутагава усмехнулся — горько, зло, с раздражением.

— Ничего не так просто, — огрызнулся он. — Но ты даже не пытаешься объяснить, какого чёрта с тобой происходит!

Ацуши молчал.

Несколько метров между ними казались бесконечной пропастью.

Тишину нарушал только глухой, мерный шёпот воды под пирсом.

Когда Ацуши сделал слабый вдох и едва заметно пошевелился, внутри Акутагавы что-то взорвалось. Его взгляд упал на тонкие запястья оборотня, на руки, которые дрожали, как осиновый лист. Ленты Рашомона пришли в движение, почти инстинктивно, потянувшись к нему, будто сами знали, что делать.

Ацуши заметил. Вздрогнул. Но не отступил.

Всего один шаг — и Акутагава мог бы схватить его. Удержать. Заставить остаться. Но в последний момент что-то внутри оборвалось.

Он резко стиснул зубы, пальцы судорожно сжались, и ленты дрогнули в воздухе, словно не желая подчиняться. А затем неохотно сложились за его спиной, оставляя только пустоту.

Ацуши на секунду закрыл глаза, глубоко вдохнул, словно собираясь с силами. А потом — будто через силу — сделал несколько шагов вперёд. Осторожных. Напряжённых. По-кошачьи грациозных, но слишком выверенных, словно любое неверное движение могло нарушить хрупкий баланс.

Теперь он стоял на расстоянии вытянутой руки.

Акутагава видел его побледневшее лицо, чуть прикушенную нижнюю губу.

Руки дрожали. Ацуши попытался спрятать их за спиной, но Акутагава заметил. Это мелкое движение, эта попытка заставить себя оставаться на месте, несмотря на страх, была словно удар под рёбра. И почему-то именно это разозлило его сильнее всего.

Ацуши заговорил первым.

— Как… Вы себя чувствуете?

Голос был тихим. Почти нормальным. Почти как раньше.

Он поднял глаза, и в этом взгляде было что-то разбитое, что-то невыносимо усталое.

— Как прошёл день?

Акутагава застыл, едва слышно втягивая воздух. Он не ожидал этого вопроса. Секунда ушла на то, чтобы собрать мысли воедино, нащупать привычную броню.

— С каких пор это тебя заботит? — голос прозвучал отрывисто, резко, с той холодной отстранённостью, которая давно стала защитной маской. Он даже не повернулся к Ацуши.

Оборотень вздохнул, отвёл взгляд, но после короткой паузы всё-таки заговорил снова:

— Сегодняшняя миссия… Всё прошло так, как Вы планировали?

— Если бы ты не выделывался, всё прошло бы идеально, — раздражённо бросил Акутагава.

Ацуши молча облокотился спиной на перила, скрестил руки на груди.

— Как-то незаметно, чтобы наши «уроки общения» дали хоть какой-то результат, — вымученно усмехнулся он. — Это странно. Вы специально сейчас…

Он не договорил.

На какое-то мгновение между ними воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь шёпотом воды под пирсом.

Акутагава молчал. Но его взгляд выдавал раздражение, смешанное с чем-то ещё. С недоверием?

— Что ты хочешь этим сказать, Джинко? — наконец бросил он, сжав челюсти.

Ацуши отвёл взгляд, устремив его куда-то вдаль, на мерцающую линию горизонта.

Когда он заговорил, голос его был тихим, почти ровным, но в этой безэмоциональности скрывалось что-то слишком личное:

— Зачем Вы мне грубите? Ведь… судя по тому, как Вы выглядели на стеклянном мосту и даже на пирсе, Вы уже умеете нормально общаться. Умеете быть спокойным и внимательным. Не только с Гин, но и с другими людьми.

Слова, мягкие по тону, ударили резко и неожиданно.

— Я видел Вас в тот день. — Продолжил Ацуши. — И Ваши фото… у Хигучи. Когда заходил на аккаунт Чуи.

Акутагава моргнул, как будто на секунду теряя нить разговора, а потом резко отвернулся, будто пряча что-то в своём лице.

Когда он заговорил, голос звучал ровно, но было в нём что-то чужое, напряжённое:

— Ты ещё и фото мои разглядывал? — его голос прозвучал резко, почти обрывая тишину.

Ацуши вздрогнул, но не отвёл взгляда.

— Странно, что ты видел только эти фото. Мы с Хигучи встречаемся уже месяц и много где побывали после работы.

Ацуши напрягся.

Эти слова ударили так резко, что он на секунду застыл, будто не был к ним готов.

— Месяц?.. — глухо повторил он. В голосе не было ни злости, ни возмущения. Только растерянность.

Будто внутри что-то оборвалось.

Пальцы дрогнули, он непроизвольно сжал ткань на своём рукаве, словно пытаясь за что-то зацепиться.

Акутагава не смотрел на него. Он снова отвернулся, уперевшись взглядом в воду, но его пальцы, незаметно для него самого, сжались чуть сильнее.

Тишина между ними растянулась, вязкая, тяжёлая, наполненная только шумом воды, ударяющейся о причал.

Ацуши всё ещё не мог поднять взгляд, боясь, что Акутагава скажет что-то ещё. Что-то, что окончательно собьёт его с ног.

Наконец, Ацуши выдавил:

— Это прекрасно, что Вы больше не одиноки. Это… хорошее начало.

Его голос звучал ровно, даже слишком ровно, как будто он старался убедить себя в том, что говорит. Акутагава смотрел на водную гладь, не двигаясь, но пальцы его невольно сжались. Что за жалкое, фальшивое утешение.

Ацуши чуть сильнее сжал ткань своей куртки. Вся эта сцена была невыносимой, и он больше не хотел, не мог в ней участвовать.

— Мне… пора идти, — наконец тихо сказал он, пытаясь сохранить спокойствие в голосе.

— К Чуе, — резко бросил Акутагава. Это не был вопрос.

Ацуши замер. Его губы чуть дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но вместо этого просто кивнул, избегая взгляда Акутагавы.

— Да. К Чуе. А к кому ещё? — его голос был тихим, отстранённым. В нём звучала какая-то обречённость, будто он уже давно смирился с тем, что другого выхода у него нет. — Он единственный, кто рад меня видеть.

Эти слова ударили по Акутагаве сильнее, чем он ожидал. Боль пронзила его насквозь, будто кто-то сжал в руках его грудную клетку и начал медленно сдавливать. 

Единственный? Это была ложь. Это не могло быть правдой.

— Единственный? — переспросил он, в его голосе зазвучала грубая насмешка, но в глазах полыхнуло нечто опасное. — Накахара — это твоё “спасение”? Или ты просто трусливо прячешься за его спиной?

Ацуши вздрогнул, его плечи напряглись, но он быстро взял себя в руки.

— Что Вы хотите этим сказать? — спросил он, стараясь не выдать раздражение, но его голос был тихим, почти шёпотом.

Акутагава чуть качнул головой, его губы тронула усмешка — злая, холодная, но в ней не было ни капли удовлетворения.

— Хочешь, чтобы я сказал прямо? — бросил он, сужая глаза. — Тебе проще сбежать к нему, чем стоять здесь и смотреть мне в глаза.

Ацуши отступил на шаг. Его взгляд снова начал скользить в сторону, как будто он собирался уйти.

Акутагава почувствовал, как что-то внутри него рвётся. Он не думал. Просто сорвался.

— Не смей.

Это было сказано негромко, но в его голосе звучал такой холодный приказ, что Ацуши замер, ошеломлённый. Их взгляды встретились.

В глазах Акутагавы бушевал гнев, но за ним скрывалось нечто, что он яростно пытался подавить. Что-то уязвимое, почти невыносимое.

Ацуши не двигался, его дыхание было неровным. Всё, что происходило сейчас между ними, походило на что-то слишком опасное, слишком хрупкое.

— Отвечай, — резко бросил Акутагава. — Почему ты считаешь, что можешь просто оставить всё так, как есть?

Ацуши вздрогнул. Его звериные ушки чуть прижались к голове, хвост дёрнулся.

— Потому что… — начал он, но голос предательски дрожал. Он сглотнул, заставляя себя продолжить: — Потому что я не хочу больше мешать Вам. Мне стоит порадоваться за Вас и пожелать удачи с Хигучи-сан, а не навязывать свои попытки помочь, когда Вы того никогда и не просили. Когда это не было нужно никому, кроме меня.

Акутагава замер.

Слова Ацуши повисли в воздухе, будто удар, от которого на секунду перехватило дыхание. Что-то внутри сжалось так резко, что он едва не поморщился. Он не хотел слышать это. Не хотел осознавать, что Ацуши действительно в это верит.

Его губы дрогнули, но он быстро взял себя в руки. Холодный, напряжённый взгляд вновь упёрся в оборотня.

— И это всё? — его голос был странно тихим, но в нём чувствовалось что-то опасное, неустойчивое.

Ацуши промолчал. Его взгляд снова начал метаться в сторону, будто он искал путь к отступлению.

“Нет. Не смей.”

— Ты не спросишь меня, как проходили те свидания? — продолжил Акутагава уже жёстче, срываясь на злое шипение. — Что я чувствовал при этом? Ты просто увидел пару фото, пару встреч, дофантазировал хрен пойми чего и решил, что всё правильно понял?!

Ацуши стоял, сжав пальцы на холодном металлическом поручне причала. Он не хотел смотреть на него. Не мог. Взгляд упорно был направлен на воду, где тускло отражались огни дальнего города.

Если он посмотрит сейчас в глаза Акутагаве — всё рухнет.

Его дыхание сбилось, стало неровным. В груди что-то неприятно сжималось, но он заставил себя выпрямиться. Голос, когда он заговорил, был ровным.

— Как прошли те свидания, Акутагава? — тихо спросил он, стараясь звучать нейтрально. — Каково оно было?

Акутагава прищурился, словно удивившись, что Ацуши всё же задал этот вопрос. Хотя, скорее, его удивило то, как долго оборотень пытался этого избежать. Он сделал паузу, подбирая слово, но в этой паузе чувствовалось что-то неправильное, смазанное — будто он не хотел говорить, но уже не мог остановиться.

— Никак, — наконец произнёс он.

Ацуши слегка повернул голову, не скрывая лёгкого удивления.

— Это напоминало любую заурядную миссию, когда нужно работать под прикрытием и сливаться с толпой, — добавил Акутагава. Его голос звучал ровно, но в этой ровности было что-то пустое, механическое, будто он озвучивал заранее подготовленный отчёт. — Места были красивыми. В некоторые из них я бы сходил ещё раз.

Он чуть поморщился, словно что-то вспоминая.

— Хигучи выглядела счастливой. Она фотографировала каждую секунду. Это не оставляло никакой возможности… расслабиться, — последние слова прозвучали с холодной иронией.

Холодная насмешка проскользнула в его голосе, но Ацуши слышал другое.

Что-то сломанное, раздражённое.

Он молча кивнул. Пальцы сильнее сжались на металлическом поручне, так что костяшки побелели. Ему казалось, что он тонет в этом разговоре, что усталость вдавливает его в землю, лишая сил даже на бегство.

— Я тоже видел тебя. В тот день. На мосту.

Ацуши замер, как зверь, почуявший ловушку.

В глазах мелькнуло что-то испуганное, но не в привычном смысле — это был не страх перед опасностью, а отчаяние человека, которого заставляют выслушивать то, чего он не хочет знать.

Он медленно повернулся, глядя на Акутагаву так, словно надеялся, что ослышался.

— Видели… меня?

Акутагава склонил голову, изучая его реакцию.

— Да. Тебя с Накахарой, — его голос прозвучал коротко, резко, будто Акутагава не хотел произносить это вслух. — Вас сложно не заметить.

Ацуши смотрел на него вымученно, будто пытаясь удержать что-то внутри, но зная, что не сможет.

Акутагава заметил.

И добил.

— Судя по тому, что я видел, твоё свидание с Накахарой прошло не лучшим образом, — он выдержал паузу, прежде чем добавить: — Что он сказал тебе такого, что ты полчаса рыдал под мостом?

Его тон был колючим, резким, с язвительной насмешкой — но под этой насмешкой клокотало что-то совсем другое.

Обида.

Злость.

Тупая, жгучая боль, которую он не успел — или не смог — подавить.

Ацуши смотрел на Акутагаву почти пустым взглядом, в котором всё же читалось удивление, граничащее с непониманием — словно он не мог поверить, что этот разговор вообще происходит.

Он сделал глубокий вдох, выдохнул и тихо, медленно произнёс:

— Пфф… Так Вы… увидели вырванную из контекста сцену и решили, что всё правильно поняли?

В его голосе звучала усталость, но не та, что бывает после долгого дня, а та, что копилась неделями. Граница между безразличием и внутренней разбитостью стиралась, превращая его тон в нечто выцветшее, потухшее.

— Чуя не говорил мне ничего плохого. Наоборот, он поддержал меня… потому что мне тогда было так… так плохо. — Ацуши чуть закусил губу, будто слова давались ему тяжелее, чем он рассчитывал. — И мы с ним не любовники. Не пара. Хотя знаю, что слухи ходят разные. Мы скорее… друзья по несчастью.

Ацуши снова отвёл взгляд в сторону воды. Глаза его потемнели, а голос стал тише, будто он говорил больше сам с собой, чем с Акутагавой.

— Скорее всего, он меня просто жалеет, — продолжил он. — Потому что прошёл через похожее. Но это лучше, чем когда со мной общались только из-за моей способности или вынужденного сотрудничества. Это больше, чем у меня вообще когда-либо было. Больше, чем я заслуживаю.

Тонкий, почти неуловимый лед треснул где-то внутри.

Его плечи опустились, в глазах разлилась та же безысходность, что была в голосе.

Акутагава молчал, но молчание его было тяжёлым, давящим. Он внимательно смотрел на Ацуши, словно пытаясь уловить что-то между строк, что-то, что не было сказано вслух.

А затем его голос прозвучал так осторожно, будто он проверял границы собственной смелости.

— А как ты… чувствуешь себя на свиданиях с кем-то?

Ацуши удивлённо приподнял брови, будто не понимая, к чему этот вопрос. Он слегка пожал плечами, затем откинулся назад, прислонившись спиной к прохладным металлическим перилам.

— Без понятия. Я никогда ни с кем не ходил, — он усмехнулся. Глухо, коротко, почти безэмоционально. Эта усмешка звучала как признание собственной беспомощности.

Акутагава отвёл взгляд.

Это не было порывистым движением, но в нём ощущалось напряжение, будто ему было трудно продолжать этот разговор. Несколько мгновений он не произнёс ни слова, лишь ветер перебивал тишину.

А потом:

— Как насчёт того, чтобы пойти?

Ацуши замер.

Он медленно повернул голову, вглядываясь в лицо брюнета, будто ожидая, что тот скажет ещё что-то — объяснит, уточнит, хотя бы усмехнётся.

Но Акутагава не двигался. Он смотрел вперёд, и по лицу его нельзя было ничего прочесть.

Ацуши выдохнул, дрогнувшими пальцами сжимая край своей куртки.

— Вы, должно быть, шутите, — наконец пробормотал он.

Уголки его губ дрогнули, словно он пытался усмехнуться, но в голосе было слишком много отчаяния.

— Как будто кто-то вообще захочет со мной встречаться.

Голос Ацуши сорвался, и он быстро опустил взгляд, будто стараясь скрыть это. Руки его бессильно скользнули вниз, вцепившись в край куртки.

— Мой мир меньше, чем Вы думаете, — сказал он после короткой паузы.

В словах не было ни обвинения, ни гнева — только усталость, глухая и вязкая, будто он говорил о чём-то давно решённом.

— В нём всего пара человек.

Он сделал неглубокий вдох, будто проверяя, стоит ли продолжать.

— Если Вы решили, что я легко подпускаю людей ближе, просто потому что я обычно всем улыбаюсь…

Ацуши медленно поднял глаза.

Взгляд его был странным — в нём смешались горечь и разочарование, но не в Акутагаве, а в самом себе.

— Мне жаль, что у Вас сложилось обо мне неверное впечатление.

Он отвёл глаза прежде, чем успел заметить реакцию брюнета, уставившись на неспокойную воду за перилами.

Но тишина, повисшая между ними, была слишком напряжённой, слишком глухой, будто что-то вот-вот должно было случиться.

А затем пальцы сомкнулись на его запястье.

Сначала мягко, почти осторожно, но хватка резко стала сильнее.

Ацуши вздрогнул, но не успел вырваться — в следующий миг Акутагава рывком притянул его к себе, а затем с силой швырнул обратно — к холодным, промозглым перилам.

Металл больно врезался в спину, из груди сорвался короткий, резкий вдох.

— Эй! — выдохнул Ацуши, но слова застряли в горле, потому что Акутагава уже был рядом.

Слишком близко.

— Как такое возможно, чтобы ты был настолько безнадёжно тупым кошаком? — сдавленно произнёс он, голос его звучал низко, яростно, надрывно.

Прежде чем Ацуши успел ответить, Акутагава резко поднял руку, пальцы жёстко коснулись подбородка, подняли лицо вверх, вынуждая смотреть прямо в глаза.

Серебристо-серые, пронзающие, до боли внимательные.

— Ты хоть миску с кормом по утрам находишь, а, Джинко? — Его голос скользнул тише, но от этого стал только опаснее. — Или ждёшь, пока тебя Чуя с руки покормит?

Слова хлестнули, как пощечина.

Но это не была та ярость, что Ацуши знал раньше — не холодная ненависть, не слепая злость из-за зависти или раненого самолюбия.

В его голосе было что-то другое. Глубже, жестче, почти беспомощнее. Слова обжигали, но в них сквозило нечто иное.

 Отчаяние.

— Каждый раз, когда я был с Хигучи, это было нормально только со стороны. Понимаешь?

Голос Акутагавы дрожал от напряжения — не от слабости, а от чего-то, что выжигало его изнутри, от огня, который он слишком долго держал взаперти.

Он резко оттолкнул Ацуши от перил, но не отпустил — пальцы вгрызлись в его запястье, так, будто Акутагава не знал, хочет он удержать или причинить боль.

Слишком близко.

Так, что его дыхание срывалось горячим, сбивчивым эхом в холодном воздухе.

— Нормально, — повторил он глухо.

Как будто пробовал слово на вкус, но оно было гнилым, разлагающимся, чем-то, что хотелось выплюнуть с кровью.

Внезапный, жестокий рывок.

Ацуши ударился спиной о металл, а перила жалобно застонали под его весом.

— Но мне было отвратительно!

Голос хлестнул, как удар плети, резкий, сломленный, до дрожи искренний.

Акутагава смеялся — низко, глухо, безрадостно.

— Потому что это было не то. Потому что она была не тем человеком.

Ацуши затаил дыхание, его руки судорожно вцепились в металл, но он не мог отступить дальше, не мог сбежать.

— Я заставлял себя.

Акутагава почти выкрикнул это, будто каждое слово рвало его изнутри, полосовало на части.

Он рассыпался.

И больше не мог остановиться.

— Заставлял сидеть рядом, заставлял слушать её тупую болтовню, заставлял позволять ей тянуть меня за собой.

«Как марионетку. Как пустую оболочку. Как того, кем я никогда не был.»

— И всё это ради чего?!

Он резко разжал пальцы, словно сам не выносил того, что держит его, и Ацуши пошатнулся, едва устояв на ногах.

Акутагава откинул голову назад, выдохнул, будто не хватало воздуха, а потом захохотал.

Тихо. Сдавленно. Почти надрывно.

— Чтобы убедиться, что это не работает.

Он резко опустил голову, глаза пылали безумием, но улыбки не было.

Только разбитость. Запоздалое осознание, что он сам загнал себя в эту клетку, а теперь та захлопнулась за его спиной.

— Мне не нужен кто попало, Джинко.

Голос стал низким, хриплым, странно тихим, будто он говорил это не Ацуши, а самому себе.

— Не нужен тот, кого я не хочу по-настоящему.

Рука Акутагавы сомкнулась на его горле точно, профессионально, без тени сомнения. 

Ацуши почти инстинктивно напрягся, готовясь к новой вспышке ярости. Но её не последовало.

Голос Акутагавы прозвучал слишком ровно, слишком хладнокровно, слишком пусто.

— Для особо тупых кошаков повторяю, — он чуть склонил голову набок, заглядывая ему в глаза. — Как насчёт того, чтобы пойти со мной на свидание?

Ацуши моргнул, чувствуя, как мир вокруг внезапно исказился. Всего секунду назад он ожидал угроз, новых обвинений, гнева, но вместо этого услышал нечто абсурдное, невозможное, сказанное с убийственной серьёзностью.

Но гораздо страшнее было не это.

Он знал, что должен был испугаться, но вместо страха в груди росло мутное, глухое ощущение неправильности. Точно он смотрел на человека, который балансирует на краю пропасти, даже не замечая, что под ногами давно уже нет земли.

— И над ответом лучше подумай, Джинко, — добавил он, чуть склонившись ближе, его дыхание обжигало кожу, а пальцы едва ощутимо дрогнули на его шее. — Потому что за этот разговор я уже истратил весь свой недельный запас терпения.

Но ты не терпел.

Ты просто пытался убедить себя, что сможешь вытерпеть.

Но ошибся.

Ацуши чувствовал, как сердце стучит слишком быстро, слишком громко, но не от страха за самого себя. Он давно перестал бояться боли, но не мог вынести, когда боль причиняли себе другие. Особенно он.

Рю.

Тебе больно?

Ацуши слышал эту боль в каждом выдохе, замечал в резкости движений, в том, как напрягались плечи, как вздрагивали пальцы, будто Акутагава сам не знал, хочет ли он удержать его или оттолкнуть. Он понимал, что должен сопротивляться, что должен возмутиться, что должен попытаться вырваться…

Но он не мог.

Потому что этот голос был не голосом человека, который хочет причинить ему боль. Это был голос человека, который уже не чувствует своей собственной. Который потерял себя и теперь просто идёт вперёд, потому что если остановится, то рухнет.

— А как же Хигучи? — голос Ацуши звучал тихо, почти нежно.

Он не хотел ранить его. Не хотел давить. Он просто не мог смотреть, как тот продолжает себя убивать.

Акутагава застыл.

Тишина накрыла их, вязкая и тяжёлая, точно штиль перед бурей.

Его пальцы на мгновение ослабли, и Ацуши увидел, как дрогнули его плечи, как по лицу скользнула едва уловимая тень.

Ошибся.

Он сказал не то.

— Неправильный ответ, — тихо произнёс Акутагава, и в его голосе не было ни ярости, ни сарказма, только ледяное, бесчувственное равнодушие, от которого внутри всё похолодело.

Ацуши почувствовал, как от этого взгляда внутри что-то ломается.

Боже.

Но как тогда сказать правильно?

Chapter Text

Когда Акутагава поднял голову, его глаза были пустыми. Такой совершенный, безразличный холод, что ночь казалась живее.

Ленты Рашомон зашевелились.

Они не бросались — мягко, почти ласково обвились вокруг горла, скользнули по коже лёгким, сухим шелестом. Ацуши вздрогнул, запоздало осознавая  угрозу.

— А-Акутагава…

Голос сорвался, растворился.

Но Рюноске не слушал. Не смотрел.

А потом земля исчезла из-под ног, и Ацуши понял, что падает.

Холодная вода ударила в лицо, сомкнулась вокруг, и мир затих — резко, бесконечно глухо.

Первые секунды он ещё видел свет, ещё различал дрожащие отсветы фонарей, ещё искал взглядом — Акутагава должен был там быть, стоять на краю, смотреть вниз.

А потом лёгкий толчок в горло — едва уловимый, как последний вдох перед прыжком, и что-то решилось окончательно.

Рашомон потянул глубже.

Теперь это была не просто хватка, это был груз — сильный, неотвратимый, сжимающийся кольцами тёмных лент, уносящий туда, где ил скользил под пальцами, где вода становлась вязкой, тёмной, как нефть.

Отсюда свет почти не достаёт.

Ацуши поднял голову. Вверх, в чернильную глубину, туда, где далеко-далеко, едва различимо, словно через мутное стекло, застыла одинокая, блеклая тень.

Неподвижная. Словно статуя на чужой могиле.

Ужас сжимал грудь сильнее, чем хватка лент. Ощущение было слишком знакомым. Его тело постепенно сдавалось, легкие жгло, а в голове невольно вспыхнули сцены из прошлого.

Приют. 

Болотистая вода старого канала.

Ледяной взгляд директора, опускающего его вниз.

Та же боль, тот же страх. Те же пальцы, вцепившиеся в его шею, — только теперь это были не руки, а скользкие, хищные ленты, от которых невозможно избавиться. Ацуши дернулся, но запоздало, инстинктивно — не чтобы спастись, а потому что тело помнило, как когда-то уже пыталось вырваться.

И на короткий миг он забывает, где он на самом деле.

Пирс исчезает. Ему снова восемь. Никто не придёт. Никто не спасёт.

Темнота сомкнулась со всех сторон. Давление нарастало, тянуло вниз, в зыбкий песок. Там, где не было ни света, ни воздуха. Где он остался совсем один.

Но затем, резко, словно решение было принято в последнюю секунду, хватка ослабла. Ленты вырвали его наверх — в другой мир, холодный, полный воздуха, острого, как ножи. Он вдохнул резко, захлебнулся, закашлялся, ощущая, как горло раздирает огнем. А затем его грубо бросили на пирс.

Ацуши ударился о доски, мокрый, дрожащий. Он вцепился в них когтями, будто боялся, что его снова утянут вниз. 

В голове гремел шум воды, перемешанный с голосами прошлого.

Он всхлипнул, но не смог заплакать — страх сжимал его слишком крепко, оставляя внутри только ощущение беспросветного, немого ужаса.

Акутагава стоял над ним, и впервые за все время Ацуши не мог прочитать его выражение. Его силуэт, темный на фоне фонарей, казался почти нереальным, но стоило поднять взгляд выше — и серые глаза, обычно холодные, прожигали, обнажая не только ярость, но и что-то еще.

Что-то изломанное.

Ленты Рашомон, еще минуту назад готовые стать его удавкой, теперь замерли, словно не решаясь снова коснуться его.

А затем Акутагава опустился на колени, и его пальцы, все еще ледяные, сомкнулись на плечах Ацуши. Хватка была жесткой, но не с той слепой злостью, как раньше.

— Я все еще жду правильного ответа, Джинко, — его голос был низким, охрипшим, срывающимся на кончиках слов.

Ацуши попытался отвернуться, но пальцы резко вплелись в его волосы, заставляя смотреть прямо в серые, затуманенные глаза.

— Ты меня слышишь? — тихо, опасно. — Я больше не позволю тебе уйти. Ни к Чуе, ни к кому-то еще.

“Никогда”.

Слово прозвучало чуть тише, почти дрогнуло, и в тот же миг хватка на его волосах ослабла — совсем ненадолго, едва заметно, но Ацуши это почувствовал.

Грудная клетка горела, дыхание сбивалось, в висках пульсировала оглушающая боль. Голова кружилась, пространство вокруг расплывалось, и ему пришлось моргнуть несколько раз, чтобы снова сфокусироваться на лице Акутагавы.

Его глаза больше не казались пустыми.

Они пронзали его, тонули в нем, требовали чего-то, чего он не мог сказать вслух.

Ацуши вздрогнул, но не от страха. Теперь, когда он видел его так близко, он понял: это не ненависть. Не попытка убить.

Это крик о помощи, на единственном языке, который Акутагава пока что знал— на языке насилия.

“Если я не помогу ему… кто тогда?”

Ацуши почувствовал, как что-то дрожит в его груди. Почти неосознанно, вслушиваясь в собственные мысли, он кивнул.

— Хорошо… хорошо, я согласен…

Голос предательски дрожал. Но не только от страха.

Ацуши не успел осознать, что именно изменилось, но почувствовал, как ослабла хватка, как дрогнули пальцы, еще мгновение назад сжимавшие его запястья с силой капкана. И прежде чем он успел что-то сказать, Акутагава резко притянул его к себе.

Это движение было таким же внезапным, как и все, что происходило этой ночью. Но в нем не было ярости — только лихорадочная жадность, почти болезненное отчаяние. Ацуши замер, сбитый с толку, но не отстранился.

Руки Акутагавы сжимались на его спине — не больно, но настойчиво, будто он пытался убедиться, что Ацуши не исчезнет, не растает, не ускользнет сквозь пальцы, как иллюзия. Он не говорил ни слова, только дышал часто и неглубоко, а сердце его стучало в ребра быстрыми, резкими ударами, будто испуганная птичка, загнанная в ловушку.

И когда напряжение, наконец, чуть дрогнуло, Ацуши услышал это — тихий, едва уловимый вздох, который, быть может, и не должен был сорваться с губ брюнета. Глухой, надломленный звук, в котором эхом отдавались усталость, напряжение, слабость. Облегчение.

Акутагава медленно встал. Несколько секунд он просто смотрел сверху вниз на Ацуши, будто пытался что-то осознать, понять, как ему быть. Как будто сам не ожидал, что оборотень согласится.

— Вставай, — коротко бросил он, протягивая руку и, не дожидаясь ответа, потянул его вверх.

Ацуши дернулся, стараясь подчиниться, но тело, обессиленное, мокрое, гудящее от пережитого, ему не подчинялось. Мир перед глазами качнулся, и он едва не потерял равновесие, но Акутагава не дал ему упасть. Его пальцы крепко сжимали запястье, не позволяя Ацуши снова осесть на мокрые доски пирса.

— Я провожу тебя до дома, — голос брюнета прозвучал глухо, но безапелляционно, не оставляя ни малейшей возможности для споров.

— Не обязательно… — попытался возразить Ацуши, но осекся под взглядом свинцовых глаз.

— Ты выглядишь так, словно упадешь при первом же шаге, — сухо заметил Акутагава, голос его уже не был таким жестким, но в нем все еще читалось напряжение. — Ты пойдешь со мной.

Ацуши не стал спорить. Он молча кивнул, понимая, что у него попросту нет сил на возражения, а отказ лишь вызовет новый приступ злости у брюнета.

Они двинулись по пустынным улицам, освещенным редкими фонарями. Дома казались темными, безжизненными, и воздух после воды был сухим, неприятным. Ацуши чувствовал, что пальцы брюнета все еще обхватывают его запястье — не грубо, но слишком цепко, будто он боялся, что Ацуши вырвется, если Акутагава ослабит хватку.

Оба молчали. Ацуши не смотрел на Акутагаву, но краем глаза замечал: тот держится прямо, взгляд направлен вперед, лицо непроницаемо. Только иногда его пальцы чуть сильнее сжимались на запястье блондина, словно он проверял — здесь ли оборотень. И каждый раз, когда Ацуши чуть менял положение, Акутагава вздрагивал — едва заметно.

Ацуши заметил, что мафиози слишком ушел в себя, когда они пропустили первый поворот к Агентству.

Он хотел что-то сказать, но не сразу решился — надеялся, что тот сам спохватится. Но вот они миновали ещё один поворот, и дальше идти уже точно бессмысленно. Ацуши осторожно коснулся его плеча свободной рукой, слегка сжимая ткань пальто, и замедлил шаг.

— Акутагава, нам нужно чуть вернуться. Агентство в той стороне, — его голос звучал приглушенно, немного осипший после всего пережитого.

Брюнет на секунду замер, будто только сейчас осознал, где они находятся. Серые глаза недовольно сузились, когда он окинул взглядом улицу, отмечая свою ошибку.

— Вы совсем ушли в себя, — тихо заметил Ацуши, внимательно следя за его выражением. — Хотите спросить о чём-то?..

Акутагава бросил на него быстрый, оценивающий взгляд, в котором мелькнуло сомнение. Казалось, он действительно хотел что-то узнать, но сама легкость, с которой Ацуши это понял, его раздражала.

— Все в порядке. Спрашивайте, — оборотень выдохнул, едва заметно улыбаясь. Улыбка вышла вымученной, но не натянутой — скорее мягкой, усталой, искренней.

— Это… совершенно не имеет смысла, — наконец произнес Акутагава, в его голосе звучало недовольство, но не только. Он смотрел на Ацуши с легким прищуром, словно стараясь уловить подвох. — Ты все еще часть Агентства. Но ты пришел в Мафию вместе с Накахарой. Он переговорил за тебя с боссом, создал наилучшие условия — получше, чем у многих в Мафии. И после всего этого ты оказался… с Черными Ящерами. Не в Исполнительном отделе. Почему?

— Потому что с самого начала мы договорились именно об этом. О вашем отделе. Я никогда не собирался работать вместе с Чуей-саном.

— Почему?.. — повторил Акутагава, его голос звучал уже не так твердо, как обычно. В нем скользнула едва уловимая нотка напряжения.

Ацуши слегка вздохнул, будто возвращаясь к далекому моменту в своих воспоминаниях. Говоря дальше, он не сразу посмотрел на Акутагаву, взгляд его стал чуть расфокусированным.

— Потому что… после инцидента с Аменодозен я волновался за Вас, — он говорил тише, словно не был уверен, что стоит это озвучивать. — Я слышал, что Вы чувствуете себя плохо. Что Вам, возможно, одиноко. Больше, чем раньше.

— Слышал?.. — Акутагава прищурился.

— Да. От Чуи-сана, — Ацуши чуть наклонил голову, слабо улыбнувшись. — Мы встретились в парке случайно, он спросил, как я себя чувствую… спросил про чай из хризантем. Но разговор поначалу не клеился, потому что в тот момент я думал о Вас.

Он произнес это не сразу, словно на мгновение задумался, не стоит ли оставить часть слов при себе.

— Вот так… так всё и началось. С Вас, — его голос дрогнул на последнем слове, но не от страха или сомнения. Это было слишком искренне.

В глазах Акутагавы мелькнула тень недоверия. Он сжал губы, чуть приподнял подбородок, словно пытаясь сохранить дистанцию, но взгляд оставался напряженным.

— То есть, ты связался с ним из-за меня? — его голос был почти обычным, но в нем чувствовалась неуверенность, которой Акутагава, возможно, сам не осознавал.

— Да. Мы подружились на фоне того, что Вы важны. Для нас обоих.

Он это сказал, и тут же ощутил, как в воздухе что-то изменилось.

Акутагава смотрел на него так, будто не знал, верить или нет. Что-то в его взгляде дрогнуло, но он быстро отвел глаза, хмыкнув с совершенно нечитаемой интонацией. Его шаги стали чуть быстрее, словно он хотел поскорее оставить этот разговор позади.

Ацуши молча шел следом, стараясь не отставать. Время от времени он бросал на напарника осторожные взгляды, но тот не оборачивался, будто полностью погрузился в свои мысли.

“Это было… необычно.” — Ацуши невольно прикусил губу. До этого момента Акутагава лишь однажды спросил его о чем-то личном. Тогда он хотел знать, зачем Ацуши сражается — и даже этот вопрос был завязан на Дазае. А теперь… теперь оказалось, что он думал о другом. О том, почему Ацуши выбрал быть рядом с ним, а не с Чуей.

Позднее осознание сдавило грудь. Ацуши вдруг понял, что за своими собственными эмоциями он слишком долго не замечал перемен в Рюноске. Намеренно отгородился от него, перестал вслушиваться в его голос, следить за выражением лица, ощущать его настроение — так, как раньше. 

Потому что так было легче. 

Но теперь, когда они наконец снова шли рядом, когда они разговаривали — не считая того, что Акутагава чуть не убил его, — в голове Ацуши начало складываться то, что он упорно не хотел видеть.

Последний месяц брюнет действительно вел себя странно. Если бы это произошло раньше, Ацуши бы заметил. Тогда даже едва уловимые перемены в его поведении казались чем-то значимым.

Даже тогда, когда Акутагава и Хигучи застали его на пирсе. В тот момент что-то сразу показалось неправильным, но Ацуши не успел осознать, что именно. Все в поведении брюнета казалось нелогичным. Он сказал Хигучи, что ее чувства взаимны — и тут же оставил ее одну, ринувшись к Ацуши, едва заметив, что тот говорит с Чуей. 

После брифинга, с которого Ацуши сбежал. После побоища на складе, которое он устроил. Каждый раз Акутагава находил его. Подходил ближе. И каждый раз Ацуши был слишком поглощен страхом, чтобы задуматься, насколько это не похоже на прежнего Акутагаву.

С каких пор вообще?..

Но это началось не месяц назад. Ацуши просто никогда не понимал причин. Никогда не спрашивал.

Почему Акутагава подхватил его на Моби Дике, когда Ацуши уже падал с высоты в тысячи метров?

Почему тогда, когда их Способности сцепились друг с другом, он вместо того, чтобы воспользоваться этим и добить Ацуши, спокойно сказал: «Пойдем, Джинко» и повел к ближайшему укрытию?

Почему… почему он спас его на корабле?

Ацуши невольно вспомнил слова, которые его заставляли повторять снова и снова. Наставник любил это определение — определение безумия — словно в нем содержалась великая истина, способная объяснить весь мир. Он заставлял Ацуши твердить его всякий раз, когда приходило время выходить из подвала.

“Безумие — это повторение одного и того же, снова и снова, в надежде на другой результат.”

Разве не это делал Акутагава?

Он нападал, снова и снова. Давил, угрожал, принуждал, словно верил, что если сделать это достаточно раз, что-то изменится.

Но ведь ничего не менялось.

Сколько раз он пытался убить Ацуши? Сколько раз спасал? Сколько раз бросал слова, которые должны были оттолкнуть, и в следующую секунду сам подходил ближе?

Сколько раз Ацуши позволял этому происходить, думая, что в следующий раз всё будет иначе?

Если бы Гин не вмешалась… Если бы они не столкнулись лицом к лицу сейчас…

“Поговори с ним. Пока он не убил тебя. Или себя. Снова.”

Снова .

Гин понимала. Она видела, насколько плохо всё обстоит. 

И Ацуши знал, что она права.

Но разве не он сам позволил этому случиться?

Он знал, что с Акутагавой что-то не так. Знал, что тот зашёл слишком далеко. Видел, что Цепной Пес Мафии держится на одном упрямстве, на одной злости, и снова закрыл на это глаза.

Просто не хотел в это лезть. Просто устал. Просто…

Он не был рядом, когда тот в этом нуждался.

И теперь всё скатилось до того, что Акутагава выбил из него свидание, едва не утопив на дне бухты. Каким тогда будет следующее «снова» ?..

Ацуши чувствовал, как неприятное, вязкое чувство поднимается в груди, оставляя за собой тяжесть.

Он ведь тоже надеялся на другой результат…

Когда они подошли к дому, Ацуши осторожно попытался вытащить свою руку, но Акутагава все еще держал его. Лишь когда они остановились у входа, брюнет, кажется, осознал, что до сих пор не отпустил оборотня, и медленно разжал пальцы.

Ацуши не отстранился сразу. Так же, как тогда, в баре, он задержал касание, чтобы это ощущалось плавно, естественно.

— Прими горячую ванну, — бросил Акутагава, не глядя на него. — Выпей лекарства. Ты весь дрожишь. Завтра вечером у нас планы, и ты мне нужен в нормальном состоянии, а не больной и бесполезный.

Слишком грубо.

На какое-то мгновение у Ацуши в груди вскипело злое, горячее раздражение. Он едва не сжал зубы, глядя на Акутагаву. Грубый. Безразличный. Снова делает вид, что ничего не произошло, что его самого не колотит изнутри так же, как Ацуши от холода.

— Это… жестоко, Акутагава. — Его голос прозвучал тише, чем хотелось бы, но все же достаточно четко. — Вы только что чуть не утопили меня, а теперь говорите, чтобы я не простудился.

Акутагава не ответил. Его лицо оставалось таким же бесстрастным, но Ацуши видел, как его губы чуть приоткрылись, будто он сдерживался, чтобы что-то не сказать.

— Вы определенно нашли бы общий язык с моим Наставником, — сказал Ацуши, чувствуя, как в голос проскальзывает что-то, похожее на усталое принятие. Безнадежность. — Он тоже считал, что это хороший метод заставить меня быть послушным.

Акутагава вздрогнул.

Не резко — едва заметное движение плеч, как будто на него вдруг дохнуло холодом. Губы чуть дрогнули, дыхание сорвалось. Он не ожидал этих слов. Или не ожидал, что они заденут его так сильно.

На долю секунды на его лице мелькнуло что-то чужое. Почти паника.

В следующее мгновение он уже отвел взгляд, резко выдохнул, будто силой загоняя эмоции обратно вглубь себя. Лицо снова стало бесстрастным, но Ацуши видел: этот удар пришелся глубже, чем он сам того хотел.

Между ними снова повисла тишина. Ацуши посмотрел на Акутагаву — теперь уже с усталой горечью, но без обвинений. Затем отвернулся к двери.

— Спокойной ночи, Акутагава, — сказал он тише, мягче. — Увидимся завтра.

Брюнет несколько мгновений стоял молча. Затем развернулся, и, не прощаясь, направился прочь.

Его глаза оставались холодными, но теперь Ацуши не мог отделаться от ощущения, что в них больше пустоты, чем должно быть. 

***

Гин тяжело вздохнула, вспоминая, как несколько часов назад накричала на Ацуши. Она не хотела выдавать детективу адрес его ночной работы  — стиснула зубы, прежде чем назвать улицу, и тут же пожалела об этом. Но другого выхода не было. Это был единственный способ хоть как-то помочь Рюноске, который последний месяц выглядел всё хуже и хуже.

Но теперь, глядя на него, Гин впервые задумалась, правильно ли она поступила.

Брат сидел за столом с чашкой чая в руках, и на его лице застыла странная, откровенно мягкая улыбка. Такой она не видела у него никогда.

— Нечасто ты выглядишь таким довольным, — осторожно заметила она, нарушая тишину.

Акутагава вздрогнул и обернулся.

Гин стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди. Глаза чуть прищурены, взгляд внимательный, изучающий. Она смотрела на брата с интересом — и с лёгкой настороженностью.

— Ты сегодня в хорошем настроении, — продолжила она.

— Да, — ответил он тихо. Почти нежно. — Очень.

Гин нахмурилась.

Это очень прозвучало странно. Не просто как радость. Скорее, как наслаждение чем-то… запретным.

— Как миссия? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

Акутагава отвёл взгляд, поднёс чашку к губам, сделал неторопливый глоток. Гин видела, как он намеренно тянет момент, как обдумывает, что сказать.

— Прекрасно, — наконец, ответил он. Легко, непринуждённо. — Хотя… возможно, я её провалил.

Гин приподняла бровь.

— Я оставил связанного преступника на пирсе, — добавил он с едва заметной усмешкой. — Знаешь, совсем забыл о нём.

— Ты забыл… что? — Гин выпрямилась, не веря своим ушам.

— Это неважно, — отмахнулся он, и на губах мелькнула лёгкая улыбка.

А потом он рассмеялся.

Не зло. Не в истеричной безысходности. Просто так — звонко, легко. Как нормальный человек.

У Гин внутри что-то сжалось.

Она не помнила, когда в последний раз слышала от него такой смех. Ей даже хотелось порадоваться, но что-то в этом было неправильным. Как будто этот смех принадлежал не её брату.

— Завтра кто-нибудь найдёт его и притащит в наш офис. Или в полицию. Неважно, — добавил Рюноске спокойно.

И снова сделал глоток чая, будто говорил о чём-то совершенно обыденном.

Гин не смогла сдержаться:

— Рюноске… — она говорила осторожно, внимательно всматриваясь в его лицо. — Всё в порядке?

Акутагава посмотрел на неё, на мгновение задержал взгляд.

— Да, — ответил он. — Всё отлично.

И снова улыбнулся.

Гин не поверила. Она заметила, как пальцы брата чуть крепче сжались на чашке.

— Но знаешь, Гин… — его голос стал ниже, глубже, почти ласковым. — Я впервые в жизни уверен, что всё делаю правильно.

Гин нахмурилась ещё сильнее.

— Уверен?

Рюноске кивнул. В его взгляде мелькнул странный огонь, не то одержимость, не то удовлетворение.

— Да. Этот кошак больше никуда от меня не денется.

По спине Гин пробежал холодок.

Она хотела что-то сказать, но замерла, увидев, как брат задумчиво провёл пальцем по краю чашки, словно обводя границы того, что он считал своим.

Акутагава думал.

Он снова и снова прокручивал в голове воспоминания этого вечера. Как впервые за долгое время смог удержать Ацуши. Заставить его остаться.

Не добровольно — но ведь результат важнее, верно?

Ирония не ускользала от него. Он знал, что сделал то же самое, что когда-то делал с ним Дазай. Подавил чужую волю, используя страх, манипуляции и силу.

Именно так его пытались сломать в юности. Именно так пытались сломать Ацуши.

Он достаточно внимательно читал досье оборотня, прежде чем начать его выслеживать, загонять его до смерти на «Моби Дике».

Разве это не забавно?

Рюноске усмехнулся. Он прекрасно понимал: рано или поздно Ацуши возненавидит его за это. Ненависть — единственный возможный исход. Единственная эмоция, которая в итоге останется между ними.

Но это будет потом .

Сейчас это его не волновало.

«Это будет потом,» — подумал он, делая ещё один глоток чая.

А сейчас важно только одно. Ацуши не сбежал. Он остался.

А завтра… Завтра будет только то, чего хочет Рюноске.

Акутагава медленно водил пальцем по краю чашки, следя, как чай внутри едва заметно колышется от этого движения. Ему казалось, что мысли в голове тоже плещутся, сталкиваются друг с другом, но не успокаиваются. Напротив — с каждой секундой становились тяжелее.

Там, где он стоял перед Ацуши. Там, где впервые за долгое время знал — всё идёт так, как нужно. Но теперь, сидя в тихой кухне, он чувствовал… что-то другое.

Пустоту?

Нет.

Раздражение.

Как будто момент, ради которого он столько бился, ускользнул, оставив только его призрачный след.

Пусть сегодня всё прошло не идеально… Завтра он всё исправит. Завтра он сделает это правильно.

Взгляд Акутагавы скользнул по столу, затем замер на телефоне. Нужно поговорить с Хигучи. Положить конец её ненужным попыткам быть рядом. Не потому, что он чувствовал хоть что-то по этому поводу — просто ему это мешало. Отвлекало.

«У меня слишком большие планы на Джинко».

Чай был горьким. Он сделал глоток — и тут же замер.

В груди словно что-то сжалось.

Пирс.

Ацуши перед ним.

На коленях.

Дрожащий.

Беспомощный.

Напуганный до ужаса.

Неспособный ни вырваться, ни сопротивляться.

Картина, запечатлённая в его голове, вызвала странную смесь эмоций. Триумф. Глубинное, тёмное удовлетворение. И нечто ещё, лежащее на границе между воспоминанием и недосказанной возможностью.

“Если бы он плакал.”

Если бы его губы дрогнули, если бы дыхание сорвалось, если бы он закрыл лицо ладонями, не в силах больше сдерживать рыдания.

Если бы слёзы катились по его щекам, смешиваясь с каплями воды.

Если бы он смотрел снизу вверх — большими, испуганными глазами, — и, срывающимся голосом, в котором всё ещё теплилась надежда, умолял:

“Акутагава, пожалуйста.”

Акутагава медленно выдохнул.

От этих мыслей внутри что-то разгоралось — чувство, от которого становилось одновременно холодно и жарко. Он почти физически ощущал, как эта деталь завершала картину. Это было бы… правильно. Идеально.

Брюнет резко поставил чашку на стол, вдыхая глубже, чем нужно.

Почему? Почему сейчас он ощущал себя так, будто вот-вот разлетится на части?

Всё же идёт по плану. Его плану.

“Завтра.”

Завтра он начнёт по-настоящему. Сегодня — только прелюдия. Но всё же…

Рядом с Ацуши это было иначе. Там, в тишине ночного города, когда Ацуши шёл рядом с ним — всё ещё мокрый, холодный после воды, измотанный, но такой живой — что-то в Акутагаве ощущалось неправильно. Непривычно. Словно воздух вокруг стал мягче, словно его собственная злость не могла до конца заполнить грудь, как обычно. Ему не хватало злости, не хватало привычной жесткости, которая удерживала его в равновесии.

И это было пугающе.

Сейчас, сидя в одиночестве, он почти ненавидел себя за этот момент слабости.

Как будто не он держал, а его держали.

Как будто не он загонял в угол, а сам стоял на его грани.

Как будто рядом с Ацуши он был не сильнее, а…Хрупче.

Акутагава глубоко вдохнул, чувствуя, как пальцы слабо дрожат.

«Нет», — думал он, пытаясь вернуться в реальность. — «Не так».

Его мысли скакали, сменяя друг друга с пугающей скоростью. Он понимал, что что-то не так, что он не так должен себя чувствовать. Он должен был ощущать силу. Удовлетворение. Должен был знать, что добился своего.

Но внутри всё ещё тянуло холодом.

И пока он не избавится от этого, пока это не исчезнет, он не сможет по-настоящему наслаждаться победой.

Что-то нужно изменить.

Ацуши нужно сломать правильно. Как следует.

Завтра. Завтра он начнет. 

Сегодня это можно сделать иначе. 

Оставив остывающий чай на столе, Акутагава пошел в ванную. Привычным движением включил душ на полную, позволяя горячей воде приятно обволакивать его тело.

Эти ощущения, эти мысли — они не были новыми. Он уже ловил себя на подобном, после того случая на пирсе. После того, как наконец понял, чего он действительно хочет, чего хотел все это время от беспросветно глупого и пугливого кошака.

Когда позже, той же ночью, позвонил Хигучи. Когда трахал ее с неожиданной для него самого страстью, и, закрывая глаза, думал о совершенно другом человеке, а потом заталкивал эти мысли обратно на задворки сознания. Когда кончал в нее, едва сдерживаясь, чтобы не назвать другим, таким знакомым, таким приторно-сладким именем.

Внизу живота все будто пылало, обжигая жаждой прикосновений. Казалось, в таком состоянии хватило бы пару движений рукой, чтобы довести себя до разрядки. 

Какой он в постели, этот кошак? Мягкий? Теплый? С пушистыми ушками, которые можно погладить, приласкать. С длинным хвостом, за который можно потянуть, насаживая поглубже на себя. С мягкими волосами, в которые можно вплести пальцы, заставляя прижаться поближе, чтобы тот не смог отстраниться, когда брюнет протолкнет свой член вовнутрь, присовывая по самое основание, заставляя оборотня принять Рюноске в себе— полностью, без остатка.

Пальцы брюнета скользнули ниже, обхватывая возбужденный член и наяривая его — быстро, алчно. Без ненужных прелюдий.

Какой он внутри? Ацуши? Наверняка узкий, тугой. Податливый. Умеющий терпеть боль — но далеко не такую, какую причинит ему Акутагава, вколачиваясь в него грубо, в агрессивном темпе.

Он заставит его плакать, рыдать от боли и удовольствия. Извиваться под ним, беспомощно хватая воздух в редких мгновениях между жалкими, покорными всхлипами и стонами.

Глупый кошак. Он должен, наконец, почувствовать, кому он принадлежит. Почувствовать, как Рюноске доходит до последней грани, как его тежелый, разбухший от невыносимого напряжения член изливается внутри, заполняя Ацуши под завязку. Почувствовать, как его животик вспучивается, едва вмещая семя Акутагавы, когда тот кончает вовнутрь блондина, снова и снова.

Громкие, влажные шлепки. Сдавленные вскрики. Севший от изнеможения, слабый голос, зовущий Рюноске по имени, а затем срывающийся на жалобный, тонкий стон, когда брюнет ускоряется, опустошая себя в последний раз.

Разрядка накрыла Акутагаву, словно яркая, взрывная волна, сотканная из похоти и эмоций. Он едва сдержал вскрик, в изнеможении облокачиваясь на мокрую плитку позади.

— Ацу…

Собственный голос, приглушенный шумом воды, прозвучал почти так же нежно и жалобно, как голос оборотня в голове Рюноске.

Chapter Text

Ацуши вошел на кухню, оставляя за собой мокрые следы. Влажная одежда противно липла к телу, холод пробирал до костей, но его это мало волновало. Он чувствовал себя вымотанным, мысли путались, и он просто хотел немного тишины.

Дадзай, развалившийся в углу на диванчике, лениво поднял взгляд от телефона.

— Ты, наверное, поспорил с водой, Ацуши-кун, и проиграл? — протянул он с легкой усмешкой.

Оборотень даже не посмотрел в его сторону. Он молча поставил чайник и медленно потянулся за аптечкой.

— Дазай-сан… — голос его звучал тихо, почти надломленно.

— Хм?

Ацуши сжал пакетик с лекарством, словно решая, стоит ли продолжать.

— Что Вы думаете об Акутагаве?

Дадзай на секунду застыл, потом лениво потянулся и отложил телефон в сторону, точно понимая, что этот разговор так просто не закончится.

— Что думаю? — он взглянул на Ацуши внимательнее. — Тебе не кажется, что ты уделяешь ему слишком много внимания?

— Это не то… — Ацуши прикрыл глаза, явно пытаясь собраться с мыслями. — Просто…

Он остановился, будто не мог подобрать слов.

Дадзай молчал. В его взгляде читалась какая-то странная смесь усталости и привычной насмешки, но глубже таилось другое — неприятное предчувствие.

— Он… он как будто разрушает сам себя. Даже когда ему больно, он не останавливается. Как будто не может. Как будто не знает, что можно по-другому.

Он провел пальцем по краю чашки, будто хотел зацепиться за что-то, чего не мог выразить словами.

— И в итоге он страдает больше всех.

Дадзай смотрел на него с холодной полуулыбкой, но в его взгляде мелькнула едва уловимая тень раздражения.

— Ты говоришь это так, будто он этого не выбирал.

Ацуши поднял на него взгляд, не сразу понимая, к чему он клонит.

— Но…

— Он страдает, потому что сам снова и снова делает выбор, который приводит его к страданиям, — спокойно продолжил Дазай, чуть откинувшись назад. — Потому что он не хочет видеть, что можно иначе. Потому что проще винить всех вокруг, чем признать, что можно было поступить по-другому.

Ацуши открыл было рот, но осекся.

— Сочувствовать тем, кто действительно не может изменить свою судьбу, — это одно, — задумчиво продолжил Дазай. — А тратить свое время на тех, кто сам строит вокруг себя клетку, но упорно делает вид, что ключ утерян…

Он не договорил, но и так было понятно, что он имеет в виду.

Ацуши молчал, его взгляд скользнул к чашке с остывающим чаем.

— Я просто… я не знаю, как это остановить, — признался он.

Осаму отвел взгляд, накрутил на палец край перевязи и только через несколько секунд медленно сказал:

— Может, его не надо останавливать. Может, ему просто нравится так жить.

Ацуши опустил плечи, крепче обхватывая ладонями чашку.

— Но ведь это… ужасно, — сказал он.

На секунду в кухне повисло напряжённое молчание. Дазай, откинувшись на спинку диванчика, лениво покачал чашку в руках, наблюдая за паром, поднимающимся от чая. Потом, почти равнодушно, сказал:

— Ты так сочувствуешь ему, хотя он явно не из тех, кто заслуживает сочувствия.

Ацуши резко поднял на него взгляд, но почти сразу отвёл его в сторону.

— Я не… — он осёкся, стиснув пальцы на тёплой керамике. — Просто… я не могу просто смотреть как сам страдает от того, что делает.

Дазай усмехнулся, но улыбка не коснулась его глаз.

— Это делает его жертвой?

Ацуши не ответил сразу.

— Я имею в виду… — он говорил всё тише, словно боялся собственных слов. — Он ведь всегда идёт до конца. Делает что-то, а потом уже думает о последствиях. Или, что хуже, ошибочно полагает, что может справиться с этими последствиями. Иногда мне кажется, что он просто… нетрезво оценивает себя. Он слишком эмоциональный.

Дазай не перебивал, но в его взгляде читалось лёгкое раздражение. Он не любил, когда Ацуши зацикливался на том, что не заслуживало внимания.

— Вы ведь использовали это против него на Моби Дике, не так ли? — неожиданно спросил Ацуши.

Бровь Дазая чуть дёрнулась вверх, но он лишь склонил голову набок, будто задумавшись.

— Любые сильные эмоции, Ацуши-кун, это возможность. Возможность использовать эти эмоции в своих целях. — тихо заметил он.

Ацуши почувствовал, как внутри что-то неприятно сжалось.

Дазай говорил спокойно, почти отстранённо, но от этого его слова казались ещё более жёсткими. И хотя Ацуши понимал их смысл… понимал, что в этом есть доля правды… что-то внутри него упрямо отказывалось принять это так же легко, как принял Дазай.

— Я часто думаю об этом, — негромко начал Ацуши, но тут же осёкся, будто поймал себя на том, что не знает, как правильно выразить то, что хочет сказать. — Тогда мне казалось, что всё правильно. Что так и должно быть. Но сейчас…

Он нервно сжал чашку. Тёплая керамика обжигала пальцы, но он едва это замечал.

— Сейчас я понимаю, что это было жестоко. Я не знал его как человека. Просто видел врага. И потому не думал, каким он был на самом деле.

Он резко выдохнул, будто это признание далось ему тяжело.

— Но теперь… теперь я знаю, что он тот, кто слишком часто жертвует собой, потому что так привык.

Последние слова дались ему почти с трудом.

— Он даже не замечает, насколько это опасно. Для него это просто… естественно. Но я вижу, насколько он лёгкая мишень. Для тех, кто знает, как этим воспользоваться.

Ацуши коротко взглянул на Дазая, но тут же снова уставился в чашку, будто боялся увидеть в его глазах подтверждение собственных мыслей.

— Это как… клубок спутанных нитей, за который я даже не знаю, с какого конца подступиться. Но я подумал… может, стоит для начала извиниться. За всё, что было между нами. А потом… потом уже разбираться со всем остальным.

Дазай смотрел на него пристально, без тени утешения. Он медленно откинулся назад, положив руки на подлокотник дивана.

— Ацуши-кун, — задумчиво проговорил он, скрестив руки на груди, — тебе нужно понять одну вещь. Люди вроде Акутагавы не воспринимают извинения так, как ты думаешь.

Ацуши бросил на него быстрый взгляд, продолжая крепко сжимать чашку в руках.

— Почему?

Дазай слегка наклонил голову, будто размышляя, как лучше сформулировать.

— Потому что он уже давно перегнул тот болевой порог, до которого извинения, утешения или даже проявление участия вообще могут чего-то в нём коснуться.

Ацуши нахмурился.

— Вы хотите сказать… он не способен это почувствовать?

Его собеседник слегка улыбнулся, но в этой улыбке не было ни капли тепла.

— Способен, но только через что-то… более весомое. Более личное. Что-то сложнее и глубже, чем любые извинения.

Ацуши замер, опустив взгляд в свою чашку.

— Например… оставаться рядом, даже если он хочет вас убить?

— Именно, — продолжил Дазай, теперь звуча почти невозмутимо. — Такие как Акутагава, а, если уж на то пошло, такие как я, — он чуть ухмыльнулся, — живут за пределами того, что ты считаешь нормальными эмоциями.

Он сделал паузу, и взгляд его стал острым, как лезвие.

— Знаешь, что это значит, Ацуши-кун?

Ацуши почувствовал, как холодок пробежал по его позвоночнику.

— Что?

Дазай откинулся назад, по-прежнему не отрывая от него пристального взгляда.

— Что ты остаёшься рядом не потому, что ты сам так решил. Ты останешься, потому что так решил он.

Ацуши вздрогнул от резкости слов, но затем сжал чашку крепче и покачал головой.

— Я думаю… ему не хватает чего-то важного.

Дазай тихо рассмеялся, словно что-то понял, но в его взгляде не было ни капли веселья.

— Ты думаешь, что можешь дать ему это?

— Не знаю, — Ацуши поднял взгляд, — Может быть, он даже не захочет это принять. Но… кто-то ведь должен хотя бы попытаться.

Дазай молчал, взгляд его был сосредоточен на Ацуши, когда тот, после паузы, тихо сказал:

— Ты все еще можешь попытаться, — медленно, словно нехотя, добавил шатен, отводя взгляд. — Но что ты сделаешь, если он никогда не примет это?

Ацуши молчал, крепко сжимая чашку в руках. В его глазах было что-то упрямое, но и что-то другое — неуверенность, потеря надежды, и, может быть, нечто большее, что Дазай не мог понять.

— В таком случае… придётся искать. Искать то, что он примет. Слова, присутствие — это ещё не всё, что может быть между людьми, — произнес Ацуши с ноткой усталости в голосе.

Дазай слегка улыбнулся, но эта улыбка была больше для него, чем для Ацуши.

— Ты прав, — сказал он, голос становился более спокойным. — Но только пойми, Ацуши-кун. Когда человек не умеет контролировать свои эмоции, ими управляет кто-то другой. И если он до сих пор не научился этому, то вряд ли твое присутствие станет тем, что изменит его.

Ацуши встретился с его взглядом, и в этот момент в глазах Дазая мелькнуло нечто, что могло бы быть горечью, если бы сам шатен позволил себе это чувствовать. Слишком много прошло времени, и слишком много было сделано — и Акутагава, и сам Дазай уже давно отошли от того момента, когда еще можно было что-то изменить.

— Но ты все равно хочешь быть ближе к нему, — добавил Дазай, его голос снова стал тихим и почти невозмутимым.

Ацуши не ответил сразу. В кухне снова воцарилась тишина, тяжелая и немного гнетущая, как сама реальность.

В конце концов, Дазай откинулся назад, его взгляд оставался напряженным, но теперь в нем было что-то почти человеческое.

— Ты всё ещё уверен, что он заслуживает твоего времени, Ацуши-кун? — спросил он, чуть прищурив глаза.

Дазай задумчиво смотрел на Ацуши, но мысли его витали в другом месте, в другом времени. Он вспоминал ночь месяц назад — ту, в которую Акутагава ворвался в Агентство. Бесшумной тенью, с холодным гневом в глазах, с голосом, полным ярости, что застревала в горле, мешая говорить связно. Он не нападал, но казался готовым растерзать любого, кто встанет у него на пути.

Тогда Ацуши смог его остановить. 

И самое странное было даже не в том, что блондин его успокоил. Странным было то, что Акутагава вообще позволил себя успокоить.

Позволил кому-то другому, а не Дазаю. Это было непохоже на него. Это… выбивалось из привычного.

Дазай тогда задумался.

А теперь — вспомнил.

Что-то изменилось.

Акутагава был вне себя. Не просто зол, а разъярён до исступления. Он кричал, и среди его слов Дазай уловил нечто странное — обвинения, резкие, яростные, не вполне чёткие, но до боли знакомые. 

Дазай тогда молча наблюдал, как слова Акутагавы срываются с губ беспорядочно, как из этой бурной, неуправляемой речи можно уловить лишь отдельные фразы. “Решил променять всё, что между нами было…”. “Не притворяйся, будто не понимаешь! ”…стать напарником Чуи за моей спиной?!”.

И если бы Дазай не знал контекста — не знал о сотрудничестве Агентства и Мафии, о том, что Ацуши и Чуя просто работали вместе, — эта сцена больше всего напоминала бы истерику ревнивого парня, обвиняющего в измене.

Может быть, именно так Акутагава её и воспринимал.

Неважно, осознавал он это или нет.

Дазай умел читать людей, даже таких, как Акутагава. Ацуши не был для брюнета путеводной звездой, кем-то, на кого можно равняться. Значит, это что-то другое.

Но что?

Любовь?

Дазай усмехнулся про себя. Как будто. Он слишком хорошо знал, на что способен Акутагава. Испытал на себе всю его безумную, искажённую привязанность. 

Это было по-своему трогательно. Верность. Преданность. 

Это было по-своему…  жалко. Отвратительно. Извращенно.

Когда этот ребенок стал возводить его на пьедестал, превращая его в нечто большее, чем просто человека, это было не просто неприятно. Это было болезненно. Лишение человеческого лица. Когда Акутагава превратил Дазая в бога, это было по-своему отвратительно.

Осаму никогда не просил, чтобы его обожествляли, чтобы его видели в этом свете. Это не было просто слепой преданностью ребенка, спасенного с улицы — это было нечто иное. Он не был готов быть этим объектом поклонения. В его голове, в его душе, это вызывало лишь отторжение.

Это было жалко. Безумно жалко. Но не как трагедия. 

Это было отвратительно не потому, что Дазай не знал, как использовать такую преданность. Он использовал и продолжал использовать людей, как ему угодно. Но что-то в этой слепой привязанности Акутагавы вызывало у него содрогание. Это была не любовь, это была зависимость, превращенная в ненависть, как только Акутагава почувствовал, что его ожидания, его надежды были обмануты.

И всё же… что-то было не так.

Дазай умел манипулировать людьми — это правда. Но даже у него бывали моменты, когда что-то ускользало из понимания.

Он ожидал, что Акутагава вцепится в нового врага с такой же одержимостью, с какой гнался за старым. Что слепая ненависть, которую тот испытывал к Ацуши, постепенно перельётся в столь же слепое восхищение, если дать этому нужное направление.

Но в тот вечер он видел, как Ацуши говорил с ним.

Видел, как его руки касались Акутагавы.

И как Акутагава… позволял .

И Дазай понимал, что в этом было что-то не так.

Раньше брюнет искал только одного — признания, внимания, одобрения. Он добивался этого из последних сил, истекая собственной гордостью, собственной яростью, собственным кровавым упрямством. Он всегда смотрел вверх, туда, где стоял Дазай, потому что не мог видеть никого, кто был с ним на одном уровне.

Но теперь он смотрел прямо перед собой.

На Ацуши.

На реальную, достижимую цель.

Вот только для чего именно?

— Я не вижу в этом ничего страшного, — вдруг раздался тихий голос.

Дазай поднял взгляд. Ацуши смотрел в чашку, пальцы легко касались её края.

— В чем именно? — медленно спросил он.

— В близости с ним.

Сказано было просто, без сомнений. Как если бы он говорил об обычной вещи — о теплой погоде или о том, что скоро стемнеет.

Дазай не отрывал от него взгляда.

— Это то, чего он всегда хотел, — продолжил Ацуши, задумчиво поводя пальцем по краю чашки. — Но никогда не получил. Ни от кого.

Он сказал это с пониманием. Даже с лёгкой нежностью.

Дазай не любил этот тон.

— Ты оправдываешь его?

Ацуши покачал головой.

— Нет. Но если ты всю жизнь чего-то хочешь, а тебе всю жизнь говорят «нет», это ведь нормально — дойти до ручки, правда?

Он поднял на Дазая взгляд, и в его глазах было что-то странное.

— И если честно… я не вижу причин говорить ему «нет».

Тишина в комнате вдруг показалась тяжелее.

Дазай не двигался, но внутри него что-то тревожно зазвенело.

Акутагава был слишком голоден по близости, слишком изломан, чтобы просто взять и получить её так, как это делают все. Нет, он схватит. Он подомнёт под себя. Он сделает так, чтобы эта близость принадлежала только ему, и неважно, каким путём.

Дазай вдруг очень ясно понял, чем это может закончиться.

— Ты правда не видишь причин говорить ему «нет»?

Ацуши не отвёл взгляда.

— Правда.

Что-то в его тоне заставило Дазая напрячься. Это был не вызов. Не упорство. Скорее… понимание?

Как будто Ацуши знал что-то, чего не знал он.

Как будто он давно уже принял то, что Дазай только начинал осознавать.

— Знаешь, Ацуши-кун, — голос его прозвучал мягко, но взгляд оставался пристальным, — а что ты будешь делать, если однажды проснёшься и поймёшь, что выбора у тебя уже нет?

Ацуши спокойно посмотрел на него.

— Не вижу в этом проблемы, Дазай-сан.

Он сделал лёгкий вдох и выдох, словно обдумывая слова, а потом добавил, всё так же спокойно:

— Выбора не было почти всю жизнь — ни у меня, ни у него.

Дазай чуть прищурился.

— Это не значит, что его не должно быть

Ацуши улыбнулся — устало, без тени веселья.

— Это значит, что его можно не бояться.

Он на мгновение задумался, а затем тихо добавил:

— Я знаю, каково это — когда тебе говорят «нет» всю жизнь. Это… больно.

И в этом не было оправдания. Только констатация.

Дазай смотрел на него долго.

А потом понял, что делает именно то, чего не хотел.

Смотрит вверх.

Chapter Text

Наутро Гин без лишних слов покинула дом, собрав всё необходимое для предстоящей миссии. Вещи лежали в рюкзаке аккуратно, как всегда, но в голове оставался беспорядок. После вчерашнего разговора с Рюноске её не покидало ощущение, что что-то пошло не так. Она пыталась убедить себя, что поступила правильно, но стоило ей взглянуть на брата — и уверенность растворялась, оставляя после себя лишь смутное беспокойство.

Они шли к пирсу вместе, молча. Утренняя тишина висела между ними, тяжёлая и влажная, словно туман над водой. Гин шагала рядом, но время от времени бросала взгляды на брата.

Что-то изменилось.

Осанка у него была, как всегда, ровной, шаг — выверенным, но в этом движении появилось что-то неестественно плавное. Он выглядел… расслабленным.

Слишком расслабленным.

Слишком тихим.

И эта тень улыбки на его лице — лёгкая, почти неуловимая, но такая чужая, что Гин вдруг стало не по себе.

Возле мини-офиса уже собралась команда. На пирсе их ждали Тачихара и ещё несколько человек, утренний воздух был тяжёлым от влаги, с моря дул прохладный ветер. Гин машинально провела взглядом по людям, но тут же отвлеклась, заметив знакомую фигуру.

Ацуши.

Он выглядел неважно. Покрасневшие глаза, тёмные круги, лицо, на котором застыли усталость и подавленность. Он явно не спал этой ночью. Гин поняла это сразу. 

— Доброе утро, Ацуши, — произнёс Акутагава.

Гин почти почувствовала, как у неё внутри что-то сжалось. Тихий, спокойный голос, не просто безразличный, а мягкий. Ей казалось, что она слышит его так впервые.

Ацуши замер, стоя в нескольких шагах, будто обдумывая ответ. Его взгляд был всё ещё настороженным, но не испуганным. Он всё ещё держал дистанцию, но без той внутренней скованности, которая еще вчера мешала ему даже смотреть в сторону брюнета.

— Доброе утро, Акутагава, — наконец сказал он. Голос был ровным, но в нём ощущалась усталость, что-то меланхоличное, покорное.

Акутагава слегка склонил голову, почти лениво, и его губы изогнулись в лёгкой, неприятной усмешке.

— «Акутагава»? — с насмешливой небрежностью повторил он. — Неужели у бездомного кошака настолько плохая память, что он забыл имя своего владельца?

Гин невольно затаила дыхание. Она привыкла к жесткости брата, к его презрению и едким словам, но в этой фразе было нечто другое. Не просто насмешка, не просто издёвка — в голосе Акутагавы скользнуло что-то требовательное, что-то не терпящее возражений.

Ацуши чуть заметно поморщился, его взгляд метнулся в сторону, но он не сделал ни шага назад. Только медленно выдохнул, словно собираясь с силами.

— Если Вы разговариваете со мной как с питомцем, а не человеком, то, наверное, неважно, как я Вас называю, — тихо сказал он. В его голосе не было ни злости, ни вызова, только уставшая, едва уловимая грусть.

Гин напряглась. Она ожидала раздражения, новой вспышки гнева — но её брат вместо этого шагнул вперёд, сокращая расстояние.

Слишком близко.

Его руки медленно поднялись и легли на плечи Ацуши. Пальцы коснулись ткани белой рубашки легко, почти бережно, но Гин видела, как они чуть напряглись, как Акутагава готов был сжать их крепче, если Ацуши осмелится упрямиться.

— Посмотри на меня, — его голос звучал ровно, но в нём чувствовалось давление. 

Ацуши послушно поднял взгляд. Их глаза встретились, и на секунду Гин показалось, что что-то изменилось в выражении брата — в этих холодных, серебряных глазах вспыхнул странный, тревожащий огонь.

— Попробуй ещё раз, Ацуши, — мягко, но настойчиво произнёс Акутагава.

Ацуши задержал дыхание. Его плечи чуть опустились под пальцами Рюноске — не от страха, не от слабости, а словно признавая, что выхода у него нет.

— Доброе утро, Рю… Рюноске, — наконец произнёс он.

Имя черноволосого мафиози прозвучало мягко, непривычно мелодично, с растянутым акцентом на первых слогах. Даже Гин, которая слышала это имя сотни раз, на миг замерла, поражённая тем, как по-особенному оно прозвучало из уст Ацуши.

Акутагава мгновение молчал. Затем его пальцы медленно ослабили хватку, а во взгляде промелькнула тень удовлетворения.

— Молодец, — сказал он тихо. Спокойно. Будто ничего не случилось.

Она видела, как его пальцы сжимают плечи Ацуши — не грубо, но так, чтобы напомнить: не отпустит, пока не услышит то, что хочет. Видела, как в свинцовых глазах вспыхнуло нетерпение, мгновенное, почти незаметное раздражение, едва Ацуши замешкался. А потом — удовлетворение, когда блондин наконец произнёс его имя.

Гин невольно напряглась. В этой сцене было что-то слишком личное, слишком неправильное. Не та показная снисходительность, что обычно проскальзывала в голосе её брата, не то жестокое равнодушие, к которому она привыкла.

Акутагава никогда не позволял себе ничего подобного. Никогда не раскрывал себя так явно, никогда не показывал свою привязанность — если это вообще можно было назвать привязанностью. Даже когда он говорил о Дазае, даже когда его ненависть и поклонение были очевидны, он всё равно оставался замкнутым, сдержанным. Но сейчас…

То, как он стоял слишком близко к Ацуши. То, как его пальцы оставались на плечах оборотня чуть дольше, чем следовало. То, как его голос звучал мягко, но под этой мягкостью угадывалась угроза.

Гин видела, как Ацуши опустил плечи, как смиренно посмотрел на Акутагаву, словно понимал, что сопротивление бесполезно. Но в его взгляде не было страха — и это было самым странным во всём происходящем.

Рюноске тоже это видел. И то, как он чуть сильнее сжал плечи Ацуши, и то, как его взгляд на мгновение потемнел, выдавая неясное, но глубокое раздражение.

В этот момент Гин поняла: её брат больше не контролирует себя.

Он, возможно, и думал, что всё под контролем, но то, как он смотрел на Ацуши, говорило об обратном.

Это не было стратегией, не было холодным расчётом. Он не играл с ним, не пытался показать своё превосходство перед командой.

Это было личное.

Слишком личное.

«Может, я зря…» — мелькнула мысль у неё в голове, но она не успела её закончить.

Ацуши мягко улыбнулся, и этой улыбкой словно очертил границу — сделал шаг в сторону, но не назад, осторожно напомнил о работе.

— Ваша команда ждет распоряжений, Рюноске. — Голос оборотня прозвучал негромко, словно только для них двоих. — А я очень жду вечера, чтобы провести его с Вами. 

Гин уловила, как что-то дрогнуло во взгляде её брата. Раздражение? Недовольство? А затем — короткая вспышка чего-то совсем неуместного, почти печального. Словно он не хотел, чтобы этот момент заканчивался.

Она отвернулась, чтобы не встречаться взглядом ни с Ацуши, ни с братом.

Менять что-то уже поздно.

Она могла только надеяться, что Рюноске знает, что делает.

***

День, казалось, тянулся бесконечно.

Дневные обязанности были скучными, навевающими безнадёжную тоску, и Акутагаве отчаянно хотелось, чтобы этот бесполезный день поскорее закончился. Всё раздражало. Сортировка документов. Люди, чьи голоса казались слишком громкими. Пара идиотов, которые зачем-то решили пробраться в офис Портовой мафии средь бела дня.

Он намеревался прикончить их за пару секунд — и был готов поклясться, что сделал бы это даже не задумываясь, если бы не очередное вмешательство среброволосого детектива.

Чёрные лезвия Рашомон скользнули вперёд, но в последний момент столкнулись с бритвенно-острыми когтями Лунного зверя.

Тц.

— Тебе повезло, что я сегодня в настроении, Ацуши, — бросил он, плавно возвращая чёрные ленты обратно в ткань пальто.

Ложь. У него не было никакого настроения.

Опять сортировка документов — на этот раз более специфических.

Новая партия наркотиков — это отправляется в стол. Не хватало ещё, чтобы Джинко заметил имя заказчика.

Новая партия шлюх — это отправляется в руки Хироцу. Не хватало ещё, чтобы Джинко попытался «спасти» одну из них и получил нож под рёбра от первой же, кто решит, что он мешает бизнесу.

Ощущение, что день никогда не закончится, преследовало его, пока, наконец, вечер не наступил.

Акутагава не сразу понял, как оказался возле дальнего причала — там, где он обычно ждал свою девушку.

Бывшую девушку.

Он стоял на самом краю пирса, безмолвный и до странного спокойный. Ветер трепал его волосы, но он не обращал внимания. Не двигался, не делал ни единого лишнего жеста. Его взгляд был направлен вдаль, в пустоту — сосредоточенный, отстранённый, словно он был не здесь, а где-то в другом месте, далеко за пределами этого вечера, этого города, этого момента.

Сквозь этот холодный, ровный покой пробивалось что-то неестественное, неправильное.

Будто внутри него что-то затихло слишком резко, слишком мёртво.

Будто сам воздух вокруг застыл в ожидании, сжался, замер в напряжённом молчании.

Он был спокоен.

Слишком спокоен.

Акутагава прикрыл глаза, словно прислушиваясь.

Ему даже не нужно было оборачиваться, чтобы понять — она уже здесь.

Хигучи колебалась, прежде чем подойти. Он не выглядел раздражённым, но именно это её и настораживало. Весь день он был сдержан, даже непривычно тих. Она привыкла к его холодному гневу, к резким приказам, к презрительным взглядам — но этот молчаливый покой казался неправильным.

Она осторожно сделала шаг вперёд.

— Семпай, — негромко позвала она, несмело касаясь его руки.

Реакция была мгновенной и резкой.

Акутагава дёрнулся, выдернув руку, словно от ожога. Его спокойствие исчезло в один миг, а в глазах вспыхнуло холодное, почти яростное отвращение.

Он резко обернулся, впиваясь в неё взглядом.

— Не прикасайся ко мне, — процедил он сквозь зубы, голос был низким, напряжённым.

Хигучи вздрогнула от резкости его реакции. Её пальцы, ещё секунду назад осторожно сжимавшие его руку, дёрнулись, но она не сразу отдёрнула их, будто не веря, что он действительно так её оттолкнул.

— Семпай… — вырвалось у неё, тихо, растерянно.

Акутагава не отвёл взгляда. Его глаза, обычно холодные, теперь пылали раздражением — тяжёлым, давящим, таким, что у неё перехватило дыхание. Он не просто злился — он был недоволен тем, что она вообще посмела его тронуть, что выдернула его из каких-то глубинных, скрытых от неё мыслей.

Хигучи знала этот взгляд. Но никогда прежде он не был направлен на неё.

Она почувствовала, как внутри всё болезненно сжалось.

— Простите, — тихо сказала она, отступая назад. — Я не хотела вас беспокоить.

Её голос звучал ровно, но на какой-то миг Акутагава заметил, как дрогнули её пальцы, как на секунду она чуть прикусила губу — почти незаметное, но настоящее сомнение.

Хигучи слегка вздрогнула, но, собравшись с духом, продолжила:

— Я подумала… может, мы сходим в театр? Сегодня вечером показывают…

— Ты меня достала, — перебил её Акутагава, голос прозвучал резко, как удар плети. — У меня вообще другие планы. Мне не до того, чтобы шататься с тобой где попало.

Её лицо дрогнуло, но она не двинулась с места.

— Простите… — начала она тихо, опустив взгляд. — Я не хотела…

— Почему ты такая настойчивая? — вдруг сорвался он, злобно, с нажимом. Его грудь судорожно вздымалась, а в голосе звучало яростное раздражение, которому не хватало выхода. Голос разорвал тишину пирса, привлекая внимание нескольких членов команды, которые ещё не успели уйти.— Ты думаешь, что мне это приятно? Что я хочу тебя видеть?!

Акутагава смотрел на неё, тяжело дыша, и с каждым мгновением распалялся ещё больше.

Что она здесь делает?

Какого черта она от него хочет?

Как она вообще смеет к нему прикасаться?

Акутагава почувствовал, как внутри всё взрывается. Как же его раздражал этот вопрос. Как раздражал её голос. Её взгляд. Её присутствие рядом.

Он ненавидел это. Ненавидел её. Ненавидел за то, что она стояла здесь, когда должен был быть Ацуши. Ненавидел за то, что она смотрела на него с болью и пониманием, как будто могла бы его спасти.

Ненавидел за то, что рядом с ней он ощущал пустоту.

Хигучи на секунду замерла. Её ресницы дрогнули, и Акутагава вдруг понял, что снова видит этот взгляд. Смиренный, болезненный, полный той самой покорности, которая в другом сводила бы его с ума… но не в её глазах.

— Почему Вы так злитесь?.. — её голос был едва слышен, но этого хватило, чтобы внутри у него что-то оборвалось.

Он знал, что она сейчас чувствует.

Брюнет шагнул ближе, заставляя её податься назад. Ветер рванул полы его плаща, но он сам был неподвижен, как натянутая струна.

Он ударил её.

Рука взметнулась быстро, чётко, без малейшего колебания. Хлёсткий звук разорвал воздух, как выстрел. Хигучи слегка качнулась, но не подняла руки к лицу, не вскинулась в ответ. Только коротко моргнула, глядя куда-то в сторону.

Акутагава сжал зубы.

Чёрт.

Это было не то.

Не та боль, не та дрожь, не то подчинение.

Не тот человек.

Он резко отступил, отворачиваясь, будто её покорность жгла его сильнее, чем если бы она ударила его в ответ.

— Рюноске.

Акутагава обернулся резко, с раздражением, ещё не успев остыть после вспышки ярости. Но когда его взгляд наткнулся на Ацуши, в нём мелькнуло что-то ещё — нервное напряжение, глухая злость, которая никак не могла утихнуть.

— Ты-то чего приперся? — бросил он резко. — Я ещё не закончил.

Ацуши не вздрогнул, не сделал ни шага назад, но его тигриные ушки едва заметно дрогнули. Он коротко выдохнул, словно собираясь с мыслями, прежде чем ответить:

— Я слышу, как Вы „не закончили“, с другого края пирса.

Кончик его хвоста чуть дёрнулся, выдавая скрытое напряжение. Он не смотрел на Хигучи, но знал, что она всё слышит.

— Рюноске, — тихо продолжил он, его голос оставался ровным, почти осторожным. — Возьмите ответственность за Ваши предыдущие отношения, прежде чем начинать новые.

Акутагава резко повернулся к нему, его взгляд был почти обжигающим, но Ацуши выдержал его.

— Что ты?..

Ацуши чуть качнул головой, не отводя взгляда.

— Я понимаю, Вам трудно. — В голосе не было ни упрёка, ни осуждения. Только спокойная честность. — Но она не заслужила такого обращения. И Вы это знаете.

Напряжённая тишина сдавила воздух.

Акутагава молчал.

Всё его существо требовало оттолкнуть эти слова, разозлиться, уцепиться за раздражение, но… что-то остановило его.

“Прежде, чем начинать новые…”

Фраза прозвучала до странного спокойно. Нормально.

Только прошлой ночью Рюноске силой заставил его согласиться на свидание. Угрожал, добивался, вынуждал. А сейчас этот кошак говорит об отношениях так, словно они неизбежны.

Словно они будут.

Словно не придётся вырывать их угрозами и рукоприкладством. Не придётся постоянно проверять границы, сжимая пальцы на чужом запястье, чтобы в какой-то момент услышать — «Я ненавижу Вас».

Что-то дрогнуло внутри, но Акутагава не дал этому пробиться наружу.

Он продолжал смотреть на Ацуши, вслушиваясь в чужой голос, ловя оттенки интонации. Спокойный, честный, но без осуждения. Словно оборотень просто знал, что именно так всё должно быть.

Эта естественность резала по нервам. Воздух вокруг будто разрядился. Напряжение, которое Акутагава сам же нагнал, вдруг потеряло резкость. В этом было что-то болезненно неправильное, но почему-то, на какую-то долю секунды, ему как будто стало легче дышать. 

А сбоку, в нескольких шагах от них, Хигучи молча смотрела на Ацуши.

Её губы чуть дрогнули, но она не проронила ни слова.

“Возьмите ответственность за Ваши предыдущие отношения…”

Фраза застряла у неё в голове, как тревожный сигнал. Как точка невозврата.

Она знала, что этот момент однажды наступит. Всегда знала. Но почему-то в этот миг ей казалось, что холодный воздух пирса режет кожу сильнее обычного.

Как будто она впервые почувствовала, насколько одиноко может быть рядом с человеком, который уже не с тобой. Как будто раньше не замечала, что его взгляд скользит мимо. Как будто только сейчас поняла, что держалась не за человека — за иллюзию.

Иллюзию, которая рассыпалась прямо перед ней.

Слёзы подступили к глазам, но Хигучи сжала кулаки, не позволяя им пролиться.

Потому что он не посмотрит. Не спросит, что с ней. Не сейчас. И не потом.

Ацуши мельком взглянул на Хигучи, задержав взгляд ровно настолько, чтобы дать понять, что не собирается вмешиваться дальше.

— Я в офис, — негромко сказал он. — Если разговор затянется, буду ждать в кофейне с вывеской бабочки.

Его голос был мягким, но в нём больше не чувствовалось прежнего отстранённого безразличия. Скорее — усталое спокойствие, лёгкая меланхолия. Словно он просто принял неизбежное. Закончив, Ацуши развернулся и, едва заметно взмахнув пушистым хвостом, медленно направился к выходу с пирса.

Хигучи провела его взглядом, но почти сразу перевела глаза на Акутагаву.

Он молчал. Стоял напряжённый, но уже не злой. Ветер легко растрепал его волосы, сдвинул полу плаща, но в серых глазах не было больше той ярости, что вспыхивала мгновение назад.

— Прости, Ичие, — наконец сказал Акутагава.

Голос у него был тихий, без прежней жёсткости, но наполненный чем-то тяжёлым, тем, что он редко позволял себе показывать.

Хигучи затаила дыхание.

— Всё это было ошибкой.

Она не сразу осознала смысл сказанного.

— Не твоей ошибкой, а только моей, — продолжил он, опуская взгляд, словно эти слова давались ему тяжелее, чем любое сражение. — Я никогда не должен был начинать эти отношения. Не должен был давать заведомо ложную надежду.

Хигучи почувствовала, как её пальцы дрогнули. Хотела что-то сказать, но он поднял руку, без нажима, но уверенно останавливая её.

— Пожалуйста, больше не отвлекай меня. Это не каприз, — его голос стал ниже, спокойнее, но в нём было что-то пугающее. — Я больше не намерен допускать подобного.

Он делал паузы между словами, словно обдумывал каждое из них.

— Ты заслуживаешь большего, Ичие. Человека, который сделает тебя центром своего мира. Который увидит тебя.

Её сердце сжалось.

Он говорил ровно, даже осторожно, но в этой осторожности была совсем не та забота, о которой она когда-то мечтала. В его голосе звучало не сожаление, не раскаяние — а холодная, обдуманная искренность.

Воздух вокруг словно стал гуще, сдавливая грудь. Хигучи чувствовала, как её сердце сжалось. Он говорил спокойно, но в голосе звучало нечто, что выдавалось сквозь тщательно сдерживаемую бесстрастность. Нечто, что она вдруг поняла.

Он говорил о ком-то конкретном.

Акутагава поднял взгляд и, впервые за этот разговор, посмотрел ей прямо в глаза.

— Желаю тебе этого, — тихо сказал он. — Никогда не трать свою жизнь на человека, который не способен стать твоим миром.

Хигучи, всё ещё не до конца оправившись от его прощальных слов, которые, казалось, выбили у неё почву из-под ног, с горечью произнесла:

— Знаете, я, наверное, должна быть благодарна Ацуши. Без него… мы бы, наверное, никогда нормально не поговорили..

Акутагава медленно повернул голову к Хигучи. Его взгляд изменился мгновенно, будто кто-то сорвал с него маску. Исчезла сдержанность, исчезло даже обычное холодное равнодушие — на её месте возникла угрожающая, затаённая ярость.

— Что ты сказала? — тихо, почти беззвучно спросил он.

В этом голосе было что-то неправильное. Гулкая пустота, как в бездонной яме, в которую падаешь, даже не понимая, с чего началось падение.

Хигучи почувствовала, как похолодели пальцы.

— Я просто сказала… что благодарна Ацуши… — осторожно начала она, не понимая, что пошло не так.

Но не успела договорить.

Акутагава рванулся к ней так резко, что её тело даже не успело среагировать. Его пальцы вцепились в её запястье, сжались так сильно, что боль пронзила насквозь, заставляя сердце пропустить удар.

— Ты благодарна?! — голос сорвался, будто хищник оскалился перед тем, как вцепиться в глотку.

Акутагава не был просто зол. Он не был самим собой.

Что-то внутри него сломалось — или, возможно, всегда было сломанным, но скрывалось под хрупкой оболочкой дисциплины и мрачного спокойствия.

Его пальцы сжались ещё сильнее, а дыхание стало прерывистым. 

— Ты… благодарна ему? — он говорил тихо, но каждое слово врезалось в сознание, как ржавый нож. — Из-за него мы «нормально поговорили»?

Хигучи приоткрыла губы, но осеклась.

Она чувствовала, что любое неверное слово сейчас…

Она не знала, чем это закончится.

Пульс стучал в висках, тело било дрожью, а сердце будто сжалось в комок.

— Не говори так, — прошипел он, по-прежнему не отпуская её руку.

Она почувствовала, как его пальцы дрогнули — не ослабли, но напряглись ещё сильнее, словно он сдерживался, чтобы не разорвать ее на месте.

Но эта сдержанность была хрупкой, как лёд, под которым бурлит чёрная вода.

— Так что теперь, Ичие? — начал он, тихо, почти ласково, но от этой напускной мягкости веяло чем-то по-настоящему пугающим. — Теперь тебе нравится мой Ацуши?

— Что? — Хигучи застыла на месте, ошеломлённая этим внезапным, странным вопросом.

— Я спрашиваю, — повторил он, делая шаг ближе, его голос понизился до угрожающего шёпота, — нравится ли тебе этот тупой кошак? Может быть, ты решила, что он подходит тебе лучше меня?

— Семпай, это не… — начала она, но он резко усилил хватку — так, что она невольно вскрикнула.

— Не перебивай меня, — отрезал он.

В глазах Акутагавы больше не было осознанности — только чёрная, бездонная ярость. Она видела, как его грудь тяжело вздымается, как по его лицу пробегает мимолётное, болезненное выражение — будто он сам не в силах вынести собственные мысли. 

Он не слышал её слов. Её объяснения не имели никакого значения.

Он уже даже не злился.

Он что-то лихорадочно обдумывал.

— Всё это время, это был не Чуя, а ты, бесполезная шлюха? — прорычал он, а его губы скривились в болезненной гримасе, будто от одной этой мысли его мутило. — Решила, что можешь забрать его себе?! Ты специально доставала его, рассчитывая, что Чуя взбесится и отправит меня подальше, чтобы я ничего не узнал?!!

— Нет, семпай, нет! — воскликнула она, чувствуя, как его пальцы почти врезаются в её кости. — Ничего не было, сэмпай, пожалуйста, ты всё неправильно понял…

Но он не слушал. Он даже не слышал её.

— Неправильно?! — его голос сорвался на сдавленный смешок, но в этом звуке не было ничего человеческого. — Да ты с самого начала этим занималась. Ты знала. Ты хотела, чтобы я думал, что он мой. Чтобы я поверил. А потом бы ты просто…

Его глаза широко распахнулись, и он резко втянул воздух, будто внезапно осознал что-то ужасное.

— Ты хотела оставить меня одного.

Он думал, что говорит логично. Он думал, что нашёл ответ. Что это реальность.

Хигучи непонимающе заморгала.

— Семпай, я…

— Ты знала, — повторил он, уже не глядя на неё. Он говорил быстро, срываясь на резкие вдохи, словно в лихорадке. — Ты знала, что если Чуя его заберёт, то я не смогу… Я не смогу ничего сделать. Не смогу забрать его обратно. Я не смогу…

Он снова посмотрел на неё, и у неё перехватило дыхание.

— Не смогу без него, — договорил он едва слышно.

Мгновение — и его лицо исказилось в яростной гримасе, будто он сам себя возненавидел за эти слова.

— Не лги мне, — прошипел он. — Думаешь, я не узнаю, если ты мне соврёшь? Хочешь проверить, кто продержится дольше, если окуну в море обоих?!

Хигучи содрогнулась.

Он не просто угрожал.

Он действительно это обдумывал.

В его взгляде больше не было осознанной злобы — только бездна какого-то неконтролируемого, неестественного бешенства, граничащего с безумием.

Потом его взгляд метнулся в сторону — хаотично, будто он пытался ухватить за что-то невидимое.

— А может… может, это он сам? — пробормотал он, словно его что-то внезапно встревожило. — Может, он специально это подстроил? Может, он хочет, чтобы я подумал, что ты…

Он замолчал.

Зрачки у него расширились, дыхание сбилось. Ещё один резкий вдох — и он снова переключился на неё.

— Н-ничего не было, сэмпай, я клянусь… — прошептала она, отчаянно пытаясь успокоить его.

Но он не слушал.

Он не мог остановиться.

— Сука, так и знал… — прошипел он, не глядя на неё. Он больше не разговаривал с ней. Он разговаривал сам с собой.

— Нельзя, нельзя оставлять тупого кошака без присмотра… Чуя это знал, но я… Я допустил это… Я снова…

Он задыхался, его хватка на её запястье дрожала, но не слабела. Он был где-то глубоко в себе, в этой чёрной бездне, и чем дальше он уходил туда, тем страшнее становилось.

Он не мог выбраться. Он не мог остановиться.

Эти слова были произнесены скорее для него самого, но Хигучи не могла не услышать. Они впились в её сознание, как крючки, и начали вытаскивать наружу обрывки воспоминаний, разрозненные детали, которые до этого казались ей незначительными.

Слова Ацуши. Его странная близость с Акутагавой. Тот тон, каким Рюноске произнес его имя сегодня утром.

То, как он застыл тогда на мосту, случайно выцепив взглядом Чую и Ацуши, когда оборотень неожиданно отвернулся от рыжеволосого мафиози и рванул куда-то вниз, будто они с Накахарой поссорились.

Как накрыл дрожащего блондина пледом, который Хигучи принесла для него самого, зная, как он на самом деле мерзнет в сырую ночь.

То, как он взбесился, когда услышал, что оборотень, возможно, спит с Накахарой.

Всё сошлось.

Это всё из-за Ацуши.

Хигучи вдруг осознала, что всё это время обманывала саму себя. Рюноске никогда не был таким в их «отношениях». С ней он был… спокойным. Уравновешенным. Задумчивым. Иногда жёстким, иногда холодным, но это было другое — контролируемое. Она даже думала, что это прекрасно: он мог быть рядом с ней и делить тишину на двоих.

Но теперь она видела правду.

Ему было не спокойно.

Ему было всё равно.

Она смотрела в его глаза, искажённые безумием, в эти расширенные зрачки, в которых не было ни капли здравого смысла, и понимала — он не мог так потерять контроль рядом с ней. Никогда. Сколько бы она ни ждала, ни надеялась, он бы никогда не сорвался из-за неё.

Но одна случайная фраза об Ацуши — и он слетел с катушек.

Осознание этого пронзило её резким, холодным ужасом.

Она вдруг очень ясно поняла, что не смогла бы стать для него этим миром. Что не могла бы дотянуться до него, как бы ни пыталась. 

И дело было не в его жестокости. Не в том, что он убивал, что он мог без колебаний оставить за собой улицы, залитые кровью.

Они оба убивали. И оба спали по ночам, не вспоминая лиц.

Но Акутагава не жил в этом мире.

Он существовал в бездне. В чёрной, бесконечной, поглощающей бездне.

И теперь в ней был только один свет.

Только один человек, вокруг которого она сомкнётся.

— Ты… Ты не понимаешь, — прошептала она, её голос дрожал.

Акутагава медленно повернул голову.

— Что я не понимаю? — перебил он, сжимая её запястье до боли.

— Ты. Сходишь. С ума, — едва выдавила она, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Тишина накрыла пирс. Глухая, вязкая, давящая.

Затем он хмыкнул, коротко и резко, и оттолкнул её так сильно, что она едва удержалась на ногах.

— Не понимаю? — повторил он, голос дрожал, но уже не от ярости — от чего-то глубже, опаснее. — Может, так и есть. Может, я схожу с ума, когда рядом нет того, кого я хочу.

Последние слова сорвались с губ брюнета так, будто он и сам не узнавал в них себя.

Хигучи медленно сделала шаг назад, её лицо побелело.

— Простите, семпай, — прошептала она. — Я… Я не знала.

Акутагава вскинул на неё взгляд. Недоверчивый. Подозрительный. Опустошённый.

— Ты ничего не знала, — отрезал он. — И не смей даже думать об этом.

Хигучи кивнула, чувствуя, как страх сковывает сердце. Он не угрожал — но она знала, что если скажет хоть слово, хоть намёк на свою догадку… он убьёт её.

— Мне нужно идти, — тихо сказала она.

— Убирайся, — бросил он.

Не глядя на неё.

Не двигаясь.

Тишина вокруг него сгустилась, заглушая даже шум волн.

И в этой тишине, медленно разъедающей его изнутри, он вдруг понял, что Хигучи была права.

Он действительно сходил с ума.

Chapter Text

Акутагава остался стоять на пристани, глядя вслед уходящей Хигучи, пока её силуэт не растворился в полумраке улиц. Лёгкий ветер тянул с моря сырой прохладой, но не приносил облегчения. Он будто бы раздувал внутри него ещё больший пожар — едкий, душный, нестерпимый.

Ревность и злость не утихали. Наоборот. Они сжимались вокруг него ледяными когтями, проникая глубже, цепляясь за рёбра, за горло, за мысли.

Ацуши…

Он всегда слишком добр к другим. Слишком доступен. Слишком… неосторожен. 

Он ведь пошёл следом за Чуей, когда тот сказал ему пару хороших слов, позвал в кафе? Он ведь позволил этому рыжеволосому ублюдку поцеловать себя, обнять, задержать ладонь на своей талии?

Что если с Хигучи было так же?

Что если с кем-то другим было так же?

Или нет. Или было что-то большее.

С кем-то другим.

Не с ним.

Не с Рюноске.

Что, если прямо сейчас — в этот самый момент — его Ацуши был с кем-то другим?

Эти мысли, словно заколдованное колесо, крутились в его голове, отравляя каждую секунду. 

Он чувствовал, как тонет. Как вязкая, маслянисто-чёрная зависть заполняет лёгкие. Как тёмная вода отчаяния сжимает грудь, вытягивая из него воздух, мысли, само ощущение реальности. Как пустота вокруг вдруг становится нестерпимой. Словно весь мир исчез, оставив его одного в этой непроглядной тьме.

И самое страшное — Ацуши не было рядом. Он не был здесь. Не был с ним.

Если бы он узнал… Если бы хоть кто-то осмелился приблизиться к Ацуши, говорить с ним, смотреть на него так, как не должен, — это стало бы концом для того, кто осмелился позариться на этого чертова кошака.

— Твою мать, — прошептал он себе под нос. Его голос дрожал, а пальцы бессознательно сжимались на висках, будто пытались сдержать бурю, которая уже вырывалась наружу.

Резко разворачиваясь, Акутагава направился прочь от пристани. Его шаги были быстрыми, почти нервными, но спина оставалась прямой, как будто он пытался скрыть хаос, бушующий внутри. Он знал, что не может больше так жить – его сердце билось, как сумасшедшее, и он почти слышал, как оно кричало: «Я не могу так больше жить…», но эти слова растворялись в реве эмоций.

Его планы на вечер, всё, что он себе намечал, теперь разлетались на куски. Всё теряло смысл. Осталась лишь одна цель. Только одно желание, сжимающее его сердце до боли – его Ацуши.

Офис порта был недалеко, но дорога туда казалась вечностью. Он вошёл, не замечая, как двери хлопнули за его спиной, и направился в свой кабинет. В груди пылала злость – не на Хигучи, не на Джинко, даже не на себя. Это было нечто примитивное и невыносимое, чувство, которое требовало немедленного выхода, которое он не мог контролировать.

Закрыв дверь, он бессильно рухнул в кресло и сжал виски ладонями, пытаясь хоть немного привести себя в чувство. Но как он мог успокоиться, если его собственная жизнь больше не принадлежала ему? Если его душа и разум растворились в этом безумном хаосе, став пленниками мысли, что он потерял всё?

Ему нужно было увидеть его.

Сейчас.

Услышать его голос.

Почувствовать, что он здесь, рядом. Что он никуда не уходит, не обманывает, не собирается предать при первой же возможности.

Он должен был убедиться, что его Ацуши принадлежит только ему. Всегда будет принадлежать только ему. Остальное могло подождать.

Телефон дрожал в его руке. Пальцы соскользнули на третьей цифре. Он остановился, раздражённо стёр их и начал заново. Сердце гулко билось, отдаваясь болью в висках. Набрав номер, он прижал трубку к уху, вслушиваясь в монотонные гудки.

Один.

Второй.

— Рюноске? — голос Ацуши прорезал тишину. Тёплый, спокойный.

На мгновение всё внутри Акутагавы сжалось. Это спокойствие. Как он мог звучать так спокойно, когда сам Акутагава задыхался в этой тьме?

— Приди в офис. Сейчас же, — голос был сухим, хриплым, будто его горло сжимало что-то невидимое.

— Что-то случилось? — обеспокоенный вопрос.

Акутагава почувствовал, как в груди вспыхнуло раздражение. Это звучало так, будто Ацуши сомневался, будто не понимал.

— Просто приди! — он рявкнул так резко, что сам почувствовал, как в груди что-то рванулось, как будто порвалась нить, удерживающая его в этом мире. Бросил трубку, швырнув телефон на стол.

Глухой стук раздался слишком громко в тишине кабинета.

Акутагава застыл, сжав виски ладонями. Он пытался контролировать дыхание, но каждое движение казалось тяжёлым, словно воздух стал вязким. Белый свет ламп резал глаза, казался слишком ярким, как скальпель, рассекающий реальность. Сердце колотилось так сильно, что его удары ощущались всем телом, насквозь.

Он не знал, сколько прошло времени. Может, минута. Может, десять.

Когда дверь открылась, брюнет даже не сразу поднял взгляд.

Ацуши стоял в дверях, освещённый тусклым светом. Его глаза были усталыми, но живыми, тёплыми. Совсем не такими, как у Акутагавы.

Блондин молча подошёл, не раздумывая, не колеблясь, и мягко опустился на колени перед мафиози. Его взгляд был внимательным, чуть грустным, полным какого-то тихого понимания.

Тёплые пальцы осторожно коснулись рук брюнета, мягко скользнули по запястьям. Акутагава вздрогнул — едва заметно, но не отстранился.

— Рюноске… что случилось? Разговор с Хигучи прошёл плохо?

Голос Ацуши — спокойный, добрый, пропитанный беспокойством — пробил брешь в глухой, бешеной злости, заполнявшей старшего парня. Он поднял на него взгляд — безнадёжный, уставший.

— Да, — тихо произнёс он, с трудом сдерживая дрожь. — Она сказала кое-что ужасное.

Жалоба, обида. На мгновение его голос звучал почти по-человечески, почти уязвимо. Но в следующую секунду всё изменилось — в интонации скользнуло нечто тёмное, неотвратимое, как рваный разрез в гладкой ткани.

— Что было между тобой и Хигучи, пока меня не было?

Голос Акутагавы был низким, глухим. В нём не было обвинения. Только что-то напряжённое, тяжелое, как воздух перед грозой.

Ацуши опустил ушки, и в его фиалково-золотых глазах вспыхнуло горькое понимание. Голос его был тихим, словно шелест далёкого прибоя, когда он начал:

— Была одна неприятная ситуация.

Он сделал короткую паузу, словно пытаясь собрать воедино разбросанные воспоминания. — Она унизила меня, выставила на посмешище перед всеми. И это… это было для меня тогда последней каплей. Слишком… больно.

Акутагава задержал дыхание. Эти слова оказались совершенно не тем, что он ожидал услышать, и их звучание сбивало его с толку. Он отвёл взгляд, сделав глубокий, мучительный вдох.

— Я сорвался и сбросил её с пирса, — продолжил Ацуши. Голос его звучал искренне, но обречённо, как признание в неизбежности утраты. — Я, может быть, извинюсь перед ней позже.

После короткой паузы он снова поднял взгляд на Акутагаву, и в его интонации проступила странная, почти горькая решимость.

— Есть кое-что, за что я уже давно хочу извиниться перед Вами, Рюноске, — тихо произнёс он. В этих словах слышались не только вина и покорность, но и тихая, болезненная решимость, которая, как последний луч света, пыталась прорваться сквозь мрак прошлого.

В ярком, искусственном свете ламп, заполнявшем офис, Ацуши на мгновение закрыл глаза, словно собираясь с мыслями. Когда он заговорил, его голос звучал тихо, но пронзительно ясно, и в каждом слове чувствовался вес вины и сожаления.

— Вы помните тот день на «Моби Дике»? — начал он, не отводя взгляда от Рюноске. — Когда Вы пришли забрать мою жизнь.

Акутагава застыл. Его лицо стало неподвижным, словно застывшей маской.

— Тогда… — продолжил Ацуши, опустив глаза. — Когда Дазай-сан приказал мне выбросить коммуникатор за борт, я даже не думал о том, каково это для Вас.

Он тяжело вдохнул, и его плечи едва заметно дрогнули.

— Всё, что я видел перед собой в тот момент, — это человека, который пришёл убить меня. Холодного. Жестокого. Исполненного ненависти и желания стереть меня с лица земли просто потому, что… — он замялся, подбирая слова. — Просто потому, что Дазай-сан спровоцировал Вас. Задел Вашу гордость. Сыграл на том, как Вы к нему относитесь.

Рюноске молчал, но в его взгляде уже горело недовольство. Он не перебивал.

— И я не думал… — Ацуши слегка прикусил губу, напряжённо сжимая руки. — О том, что чувствовали Вы. О том, насколько больно Вам было понимать, что Вас снова обманули.

Грудь сжалась от воспоминаний. Картина стояла перед глазами так же ясно, как тогда: Акутагава, искажённый гневом, рвущийся к нему, его дыхание, прерываемое кашлем, кровь, расцветающая на белой ткани. И слова. Слова, которыми Дазай легко, почти небрежно ломал человека перед ним, даже будучи на расстоянии в десятки километров, на расстоянии в годы жизни.

— Мне… жаль, — голос Ацуши стал тише, едва слышным в гнетущей тишине кабинета. — Жаль, что я не понял этого раньше. Позволил втянуть себя в то, как пользуются Вашими слабостями, убивая веру в Вашу силу.

Рюноске продолжал молчать. Его выражение не менялось, но воздух в комнате вдруг стал густым, почти осязаемым. Тяжёлым. Ожидающим.

Ацуши глубоко вдохнул, словно собираясь с духом, и продолжил:

— Но теперь… теперь, зная Вас как человека, — он поднял взгляд, и в его глазах читалось искреннее сожаление, — я понимаю, что это был жестокий, низкий поступок.

Он слегка склонил голову, его волосы упали на лицо, но он не отвёл взгляда.

— Сейчас я понимаю: единственное правильное решение, которое я мог принять тогда, — это подойти к Вам. Просто подойти и… отдать этот чёртов коммуникатор Вам в руки.

Рюноске вздрогнул. В его глазах мелькнула целая буря эмоций — от шока и горечи до злости, но злость эта не была направлена на Ацуши.

— Отдать мне… в руки? — повторил он медленно, его голос сорвался на шёпот.

— Да, — твёрдо ответил Ацуши. — Потому что даже тогда Вы заслуживали большего, чем быть пешкой в игре Дазая.

Что-то в этих словах сломало тишину между ними.

Рюноске чуть приоткрыл губы, будто хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Его руки сжались в кулаки, но гнев, который обычно находил выход через злость, в этот раз растворился в неподвижном воздухе офиса. Вместо него на лице Акутагавы появилось нечто иное — смесь боли и ошеломления, словно он впервые услышал что-то, чего не ожидал никогда.

Несколько долгих секунд, наполненных напряжением, он лишь смотрел на склонённого перед ним Ацуши, разглядывая его, будто пытаясь понять, насколько искренни его слова.

Резкий свет ламп отбрасывал острые тени на его лицо, подчёркивая остроту скул, делая взгляд ещё более невыносимо тяжёлым.

— Это последнее, что я ожидал сегодня услышать от тебя, Джинко, — наконец произнёс он, голос его звучал низко, хрипло.

Он чуть подался вперёд, его пальцы коснулись рук Ацуши. Движение было медленным, осторожным — будто сам Акутагава не понимал, зачем делает это. Но после он, словно решившись, мягко коснулся подбородка Ацуши, заставляя его поднять голову.

Их взгляды встретились.

— Это…  откровение важно для меня.

В глазах Рюноске промелькнул странный блеск, и он наклонился чуть ближе.

Лишь считаные сантиметры отделяли их теперь.

— Но, — голос его опустился до шёпота, в котором сквозила опасная, холодная уверенность, — если ты заговорил об этом, чтобы переключить моё внимание…

Он едва заметно улыбнулся — без тени тепла, лишь с предвкушением чего-то неизбежного.

— Это не сработает, Ацуши.

Ацуши чувствовал, как взгляд Акутагавы теряется в темноте. Всё ещё такой близкий, но уже где-то далеко, за пределами этой комнаты. Серебристо-серые глаза брюнета блестели в резком свете ламп, но отражали в себе что-то холодное, недоступное.

Океан тьмы.

Слова искреннего сожаления, раскаяния, признания своей неправоты в попытке утешить — они упали туда, в этот океан. Утонули, почти не оставив следа. Дазай предупреждал его. Для таких, как Акутагава, нет надежды. Нет смысла в словах поддержки или понимания. Они не доходят, не остаются, не меняют ничего.

Дазай был почти прав.

Но не совсем.

Акутагава услышал. Пусть на миг, пусть всего на одно короткое признание — “Это откровение важно для меня.” — но он услышал. А потом тут же, слишком быстро, оттолкнул это, вытеснил чем-то другим. “Если ты заговорил об этом, чтобы переключить моё внимание… Это не сработает, Ацуши.”

Он смотрел сквозь него, думая о чём-то ещё. Он говорил, но смысл был не в словах, а в том, что оставалось за ними.

«Ты сказал важное, но мне сейчас нужно другое .»

Это было похоже на отчаяние.

Ацуши вдруг стало больно. Больно оттого, что он не понимал, что именно нужно Акутагаве. Потому что не мог просто взять и отдать это, не мог протянуть руку и сказать “Вот. Возьми.”

А ему хотелось.

Хотелось, чтобы его слова не просто звучали. Чтобы они оставались. Чтобы могли что-то исправить. Чтобы Акутагава смотрел не в темноту, а на него. Видел его.

Ацуши медленно поднял руку, почти неосознанно, и накрыл запястье Акутагавы, всё ещё лежащее на его подбородке. Эти тонкие, бледные пальцы были такими холодными. Ему хотелось согреть их.

Взгляд брюнета потемнел, и в уголках его губ мелькнула едва заметная усмешка — больше похожая на тень.

— Хотя… наверное, я должен быть благодарен Дазай-сану за тот случай с коммуникатором, — произнёс он негромко, словно размышляя вслух. — Ведь благодаря тому поступку ты выжил.

Его пальцы застыли на мгновение, затем мягко, почти осторожно, соскользнули к шее блондина. Движение не было угрожающим, но в нём чувствовалось напряжение — тёплое, будто наполненное искрящейся энергией.

— Сейчас ты здесь. Рядом со мной, наконец-то, — его голос стал ниже, чуть мягче, срываясь на бархатистый тембр. Акутагава слегка наклонил голову, разглядывая Ацуши с тёмным, пристальным вниманием, словно видел его впервые, словно пытался запомнить каждую деталь.

На его лице промелькнула тень иронии, но за ней скрывалось что-то глубже — что-то мрачное, почти болезненное.

— Разве мы могли представить полгода назад… что всё придет к этому?

Он говорил всё тише, голос постепенно срывался на шёпот.

— Ты сидишь передо мной на коленях, просишь прощения. А я…

Акутагава замолчал. Его взгляд скользнул вниз, и он вдруг осознал, что Ацуши покорно опирается ладонями на его колени. Тепло чужих рук прожигало его сквозь ткань, заставляя дышать чаще, заставляя тело откликаться прежде, чем он успевал осознать это.

Что-то внутри Акутагавы дрогнуло.

Он не думал о прощении.

Он не думал о словах.

Только о том, как легко Ацуши принял его прикосновение.

Губы брюнета тронула слабая, безжизненная улыбка — слишком поздно, слишком бессмысленно пытаться притворяться, что он этого не хочет.

Его рука сжалась на чужом горле, чуть сильнее, чем следовало бы, — не угрожая, но удерживая. Он чувствовал под пальцами тонкую, живую, горячую кожу. Он ощущал нестерпимое желание — жгучее, животное, такое же отвратительное, как и естественное. 

— А я думаю совсем не о твоих словах, Ацуши, — выдохнул он, и уголки его губ дрогнули в безжизненной, пугающе тихой улыбке.

Презрение к самому себе ударило, как плеть.

Этого не должно было быть.

Он не должен был этого чувствовать.

Но Ацуши был слишком близко, слишком доверчив, слишком послушен.

— Если Вы сейчас думаете не о моих словах… — голос Ацуши был тихим, но напряжённым, словно натянутая до предела струна. Он чувствовал, как внутри всё сжимается, сердце билось слишком быстро, но отступать уже было поздно. — Возможно, Вы хотите, чтобы я извинился перед Вами… как следует?

На его губах мелькнула едва заметная улыбка — не кокетливая, не смиренная, а растерянная, будто он сам не был уверен в том, правильно ли делает. Но слова уже были произнесены, зависли в воздухе между ними, и от их звучания что-то неуловимо изменилось.

Ацуши сам удивился, что позволил себе сказать это вслух, но уже не мог взять слова обратно. Он не пытался исправиться, не пытался отступить. Они оба прекрасно понимали, что он имел в виду.

Акутагава чуть прищурился. В его взгляде появилось что-то тёмное, опасное — но не только. В уголках губ промелькнула тень удовлетворения, как будто Ацуши только что сказал то, что он ждал, но никогда не позволил бы себе потребовать вслух.

— Может быть, — коротко ответил он, и голос его прозвучал на удивление мягко. Слишком мягко.

Ацуши знал, что за этой мягкостью скрывается что-то хищное, подавляющее, но именно это и было самым страшным — он знал, и всё равно продолжал смотреть в глаза Акутагаве, не отводя взгляда.

Ацуши двинулся вперёд медленно, словно сквозь вязкую, тягучую тьму. Его дыхание сбилось, плечи едва заметно дрожали, но он не остановился. Он видел, как замер Акутагава, как его свинцовые глаза расширились в непонимании, но не позволил себе ни секунды сомнения.

Губы коснулись губ — несмело, осторожно, будто Ацуши боялся разрушить хрупкое равновесие между ними. Тепло, нежное и пугающее в своей естественности, пронзило их обоих. Это не было поцелуем желания или похоти — лишь прикосновение, лёгкое, как сладкое облако, но невыносимо чувственное.

Акутагава замер. Он не мог… не должен был это ощущать. Невозможно. Невероятно. Неправильно.

Но вот он здесь — ощущает мягкость губ оборотня, слышит его тихий, сбивчивый вдох, ловит на себе взгляд, в котором нет страха. Ацуши… первый. Он сделал это сам. Добровольно. И это сбивало с толку сильнее, чем всё, что Акутагава мог бы ожидать.

В его голове шумело, но когда тёплые пальцы скользнули вдоль его плеч, что-то внутри откликнулось с неожиданной силой. Тихий, едва слышный стон сорвался с его уст. Он закрыл глаза и вцепился в Ацуши, запуская пальцы в мягкие волосы, не позволяя ему отстраниться.

Тепло пробралось внутрь, в самую глубину, туда, где раньше была только беспросветная тьма. Оно заполняло её, выжигая, отравляя чем-то, от чего хотелось содрогнуться. Это не должно было случиться. Он не должен был этого хотеть. Но стоило Ацуши только коснуться его, и вся логика, весь страх, всё отвращение к собственной слабости рухнули.

Ацуши оставался рядом, позволял ему диктовать ритм, не пытался отстраниться, не пытался бежать. Его прикосновение — мягкое, осторожное — было здесь, рядом, внутри. Он не отвергал. Не боролся. Просто принимал.

Когда они отстранились, тишина между ними была слишком осязаемой, почти давящей.

Акутагава смотрел на Ацуши так, словно не мог осознать, что только что произошло. Его дыхание сбилось, руки оставались на месте, как будто он не решался убрать их, будто боялся, что этот момент рассыплется в пыль, если он ослабит хватку.

Взгляд брюнета был тяжёлым, до боли личным, и, когда он заговорил, его голос прозвучал хрипло, срываясь на полушёпот:

— Ты…

Словно каждое слово было для него испытанием.

— Ты правда…

Он замолчал, не в силах договорить. В груди что-то сжалось, слишком острое, слишком живое. Его пальцы скользнули по щеке Ацуши, замирая. Этот жест не был преднамеренным — скорее, инстинктивным. Он смотрел на него так, будто пытался запомнить каждую черту, впитывая в себя эту близость с болезненной настойчивостью. Будто жадно тянулся к тому, чего никогда не должен был касаться.

— Почему… ты это сделал? — Его голос дрогнул, в этом вопросе не было ни гнева, ни осуждения, только просьба — объясни.

Ацуши чуть вздрогнул от этих слов, но не отстранился. Его взгляд опустился, фиолетово-лимонные глаза мерцали в холодном свете, отражая целую палитру эмоций.

— Потому что я хотел, — его голос был мягким, почти пронзительным в своей простоте. — Хотел быть ближе к Вам, Рюноске.

Грусть, нежность, что-то неуловимо хрупкое звучало в этих словах.

Акутагава вздрогнул, его пальцы сжались в ткани одежды Ацуши, как будто он пытался удержаться за реальность, за этот момент, за тепло, которое казалось чем-то невозможным. Он закрыл глаза, позволяя себе забыться хотя бы на миг — на один короткий, украденный миг.

В груди что-то сжалось слишком болезненно, и внутри него закрутилась воронка тревожных мыслей: А что, если это не навсегда? А что, если это слабость? А что, если он делает это из жалости?..

Эти сомнения вспыхнули резко, как пламя, но он подавил их с яростью, которую едва ли мог выразить словами. Он не хотел думать. Не хотел спрашивать. Не хотел ничего, кроме того, что происходило сейчас.

— Ацу… — его голос сорвался, хриплый, дрожащий, не похожий на его обычный ледяной тон.

Ацуши вздрогнул, не столько от неожиданности, сколько от той необъяснимой эмоции, что звучала в этом одном коротком слове. Он не отстранился, не оттолкнул его.

— Ближе, — едва слышно, почти сломлено, выдохнул Акутагава.

И Ацуши услышал.

Он подался вперёд, снова перехватывая его губы в поцелуе — теперь уже не осторожном, не мягком, а глубоком и требовательном.

Акутагава целовал так, будто пытался вырвать у него что-то жизненно важное, заполучить силой то, в чём ему всегда отказывали. В этом движении не было сдержанности, не было ничего аккуратного — только ярость, жажда, отчаяние.

Но за этой резкостью скрывалось нечто иное.

Ацуши чувствовал это.

Поэтому он не отстранился, не протестовал. Он просто позволял Акутагаве взять то, что ему было нужно.

А потом… потом что-то изменилось.

Слишком резко, слишком внезапно поцелуй потерял свою жёсткость, став мягче, почти просящим. Словно Акутагава сам не понял, когда именно его требовательность превратилась в нужду.

И тогда Ацуши позволил себе немного отступить, чтобы перевести дыхание.

Акутагава отстранился, будто воздух внезапно стал удушающе тяжёлым. В глазах всё ещё полыхало желание — тёмное, губительное, разрушающее его изнутри. Желание, которое он презирал. Гнев. Отчаяние. Болезненное, пронзительное счастье.

Он смотрел на Ацуши – и видел всё. Аметистово-золотые глаза, в которых отражался слабый свет ламп, рассыпаясь холодными бликами по яркой, нечеловечески бликующей радужке. Чуть приоткрытые губы, раскрасневшиеся от поцелуев. Чёрно-белые пряди, мягкие, гладкие, так удобно ложащиеся в его ладонь. 

“Это прекрасно.”

Именно эта мысль ударила по нему сильнее всего. Именно она заставила сердце сжаться в страхе.

Он чувствовал, как теряет себя. Как становится кем-то другим, чужим, жалким. Словно ещё одно прикосновение, ещё один поцелуй — и он окажется в ловушке, выбраться из которой уже не сможет. Потому что поверит. В этот бред, в эту сладкую иллюзию, в эту утопию, где его могут любить. Где его могут принять.

Как глупо. Как наивно. Как отвратительно.

Любовь?

Как будто.

Он слишком хорошо знал, что бывает с теми, кто позволяет себе поверить во что-то хорошее. Тот, кого подпускаешь слишком близко, может сделать только одно — воспользоваться этим. Иссушить тебя, вывернуть наизнанку, забрать всё, что у тебя есть, а потом отбросить, будто сломанную игрушку.

Он испытал это на себе однажды. Один-единственный раз.

И поклялся себе, что следующего раза не будет.

Ни за что.

Никогда.

Это было… по-своему достойно. Обещание придать смысл его никчёмному существованию. Позволить быть полезным.

Это было по-своему… мерзко. Жалко. Слишком сильные чувства, с которыми он не знал, как быть. Не знал, как выразить их так, чтобы не выглядеть чудовищем.

Это было болезненно. Лишение человеческого лица. Когда Дазай сделал его своим оружием, своей собственностью, это было по-своему отвратительно.

Акутагава знал, что так устроен мир. Ты либо приносишь пользу, либо тебя оставляют умирать. И он не возражал. Он не просил ничего другого. Он был готов быть чем угодно — ножом, клинком, послушным псом, лишь бы не оказаться на обочине. Но в глубине души его тошнило от этой реальности.

Это точно была не любовь.

Это была благодарность, восхищение. Желание стать достойным. И жажда… хоть раз почувствовать, что он не просто инструмент. Что он человек .

Но этого никогда не случилось.

И как легко всё это превратилось в ненависть, когда он понял, что его обманули. Когда он осознал, что Дазай видел его насквозь — с самого начала. Знал. Понимал.

Так же, как Ацуши.

Он сам это сказал, тогда, в катакомбах, бросил эту правду ему в лицо.

Что Рюноске - не человек.  Психопат и убийца, который думает лишь о том, как изрезать на куски любого, кто рядом.

Разве удивительно, что Дазай его бросил? Разве удивительно, что когда-нибудь Ацуши поступит так же?

Так зачем подпускать его ближе?

Так, как сейчас — это уже слишком близко.

Слишком жарко.

Слишком желанно.

Слишком…

Отвратительно .

На этот раз он сделает всё правильно.

Его пальцы, только что так бережно касавшиеся лица Ацуши, ослабли. Вся мягкость исчезла, оставив после себя пустоту.

Акутагава отстранился резко, будто поцелуй прожёг его насквозь.

Он видел, как Ацуши дрогнул, как его ушки слабо прижались к волосам – инстинктивно, от его внезапного движения. В этом движении не было страха. Не было понимания. Только растерянность.

Это злило.

Неужели он не понимает? Не понимает, насколько это глупо? Насколько… жестоко?

— Уходи, — бросил он, голос сорвался на хрип, но в нём звучала сталь.

Ацуши вздрогнул, как от пощёчины.

Рюноске не позволил себе посмотреть на него. Ещё один взгляд – и он сорвётся. 

Ацуши слегка нахмурился, отшатнувшись. В его глазах мелькнули растерянность и боль.

— Что…? — выдохнул он, но Акутагава не дал ему договорить.

— Тебе пора домой, — резко бросил мафиози. Голос ровный, отточенный, словно лезвие ножа, не оставляющее места сомнениям. Его взгляд был устремлён в окно, туда, где первые капли дождя уже начинали размывать очертания города.

— Домой?.. — эхом повторил Ацуши, и в его голосе прорезалась дрожь.

Акутагава не ответил сразу. Он стиснул пальцы, так сильно, что побелели костяшки.

— Завтра, — негромко выдохнул он, — у нас важная встреча.

— Встреча?.. — Ацуши нахмурился, его разум всё ещё пытался ухватиться за внезапный разрыв в реальности, за перемену, случившуюся за секунду. — Рюноске… Вы в порядке? Вам… плохо?..

Акутагава наконец посмотрел на него.

В его глазах больше не было ничего. Ни жара, ни смятения, ни жадного желания прижимать Ацуши ближе. Только бездонная, чужая пустота.

— Наша сделка, Джинко, — сухо произнёс он, расставляя между ними грань, мгновенно превращая всё произошедшее в ничто. В ошибку. — Ты помнишь её.

Chapter Text

Тишина в комнате стала почти осязаемой, тяжёлой, как влажный воздух перед грозой. За окном монотонно стучал дождь, его дробный ритм сливался с гулким эхом в груди — быстрым, болезненно сбивчивым.

— У нас была сделка, Джинко, — голос Акутагавы прозвучал ровно, но в этой ровности скользила пугающая отстранённость. Тот самый голос. Холодный, бесчувственный, давящий, — именно его Ацуши слышал в их первую встречу, когда страх сковывал дыхание, когда каждый звук отдавался в теле судорожной дрожью.

— Шесть месяцев, — продолжил Акутагава. — Я сдержал своё слово.

— Вы… Вы серьёзно? — Ацуши вздрогнул, его голос сорвался на шёпот. В растерянности, в непонимании, в наивном, болезненном неверии.

— Разве я выгляжу так, будто шучу? — в голосе Акутагавы не было ни тени сомнения. Только глухая отстранённость. Сухая, отрезающая попытки возразить. Он смотрел прямо на Ацуши, ровно, без колебаний, и в этом взгляде не было ни тепла, ни привычного раздражения, ни желания разорвать его на куски. Только пустота.

И именно эта пустота пугала больше всего.

Ацуши с трудом удерживал его взгляд, ощущая, как в груди разрастается глухая, удушающая боль. На мгновение ему показалось, что перед ним снова не тот человек, с которым он провёл этот вечер, не тот, с кем он говорил, спорил, чья близость только что была такой пугающе естественной. Перед ним стоял тот Акутагава, которого он встретил в их первую встречу. Чужой. Беспощадный. Убийца из Портовой Мафии, который сеял хаос и разрушение, не задумываясь о последствиях.

“Я был слеп,” — подумал Ацуши, ощущая, как его дыхание перехватывает. — “Если я всерьёз думал, что могу до него достучаться. Даже если он… даже если я думал, что он чувствует что-то ко мне.”

В его голове крутились мысли, которые он не хотел признавать.

Возможно, это и не была любовь. Возможно, эта одержимость, эти резкие перепады от интимного, нежного прикосновения до яростных угроз убить — это всё, на что способен этот безумный мафиози. Всё, что от него осталось.

— Зачем…? — его голос сорвался, и он отвёл взгляд. — Зачем Вам это, Рюноске?

— Уговор, — сухо отрезал он, избегая смотреть на него. Голос прозвучал слишком ровно, словно заученная мантра.

— Уговор… — повторил Ацуши с горькой усмешкой. — Вы действительно думаете, что это имеет значение? После всего… после вчерашнего? После того, как Вы позволили мне…

Его голос дрогнул, но он продолжил:

— Вы позволили мне коснуться Вас, поцеловать Вас. Вы действительно хотите стереть это? Превратить всё в пепел?

Акутагава резко вдохнул, будто его загнали в угол. Он поднял на него взгляд, в котором читалась боль, гнев и что-то невыразимо тяжёлое. Его пальцы, до этого расслабленные, незаметно сжались в ткань плаща.

— Это не важно, — резко бросил он.

Он сказал это так твёрдо, что почти поверил сам. Но руки, которые он так старательно держал на коленях, всё же предательски дрогнули.

“Всё, что я чувствовал, что я чувствую… это должно прекратиться.”

Ацуши замер. Дыхание сбилось, стало неровным, рваным. Он прикусил губу, пытаясь взять себя в руки, но голос всё равно сорвался:

— Моя смерть не утолит Вашу боль.

Слова прозвучали тихо, но в них не было ни страха, ни мольбы — только отчаянная искренность. Он поднял взгляд, и в аметистово-золотых глазах сверкнула решимость, способная прожечь лёд.

Акутагава уже отвернулся, но эти слова заставили его остановиться. Что-то дрогнуло в глубине его взгляда, тень сомнения промелькнула на холодном лице, едва заметно исказив его черты.

— Я говорю это сейчас не потому, что хочу жить, — продолжил Ацуши. Голос дрожал, но он не отступал. — Я хочу, чтобы, наконец-то, жили Вы.

Акутагава вздрогнул, как от удара. 

— Рюю, прошу… — голос Ацуши стал почти шёпотом, но в нём звучала вся тяжесть его чувств. — Давай просто пойдём домой. Вместе.

Акутагава смотрел на него, лицо оставалось отстранённым, но Ацуши видел, что это не равнодушие — это защита. Последняя попытка сохранить дистанцию.

— Я хочу поцеловать тебя ещё раз, — тихо сказал он, и в его голосе было что-то молитвенное, безусловное. — Обнять тебя. Угостить тебя медовыми конфетками, которые я принёс с фестиваля на прошлой неделе. Извиняться перед тобой… столько раз, сколько ты захочешь. Так, как ты захочешь.

Он сделал короткую паузу, ловя сбившееся дыхание. Слёзы подступали к глазам, и он не мог их сдерживать.

— Прошу… — его голос оборвался. Он опустил голову, словно сдаваясь перед этим моментом, перед собственными чувствами, перед правдой, от которой больше не мог убежать.

Первый солёный след оставил прозрачную дорожку на щеке, капля дрогнула на ресницах и беззвучно упала на сцепленные пальцы.

— Я люблю тебя.

«Я люблю тебя».

Впервые Ацуши отошёл от привычного, вежливого «Вы». Впервые позволил себе сказать это вслух — прямо, без колебаний, без попыток спрятаться за осторожными словами.

На мгновение в комнате воцарилась абсолютная тишина. Только шум дождя за окном, ритмичный и непрерывный, был единственным напоминанием о внешнем мире.

Акутагава закрыл глаза. Пальцы его едва заметно подрагивали, но он не позволил себе пошевелиться, не позволил отказаться от собственных слов.

— Завтра, Джинко, — наконец произнёс он. Голос его был резким, отрывистым, но в нём звучала слабая, едва уловимая дрожь. — Мы всё закончим завтра.

Он отвернулся, будто ставя точку, будто не оставляя больше пространства для возражений.

Ацуши смотрел на него, и внутри всё клокотало от боли, бессилия, ярости. Он медленно поднялся, его дыхание было тяжёлым, неравномерным.

И что теперь?

Как его переубедить?

Кричать? Злиться? Рыдать?

Напасть на него прямо сейчас, говорить с ним на одном языке — смерти, насилия, боли?

Оттащить этого несносного упрямца на пирс и топить до тех пор, пока не выбьет из него что-то более вменяемое, чем этот бред про поединок насмерть?

Или… наконец-то смириться.

С тем, что не всё в этом мире можно излечить любовью.

Что бывает и так, что ты ничего не можешь сделать, если человек просто не хочет тебя слушать. На каком бы языке ты с ним ни говорил.

— Завтра в полночь, — выдохнул Ацуши. Его голос был тихим, почти ровным, но в нём слышалось горькое принятие. — Я буду ждать тебя там, где мы встретились впервые.

Он не стал больше ничего говорить. Не стал оглядываться. Просто развернулся и направился к выходу, оставляя за собой звенящую тишину.

Акутагава не остановил его.

Сидя в кресле, он смотрел, как Ацуши идёт прочь — медленно, твёрдо, будто каждый его шаг был заранее решён. Он смотрел до тех пор, пока фигура не скрылась за дверью, пока даже звук его шагов не растворился в вечернем гуле города.

Рюноске медленно прикрыл глаза, запрокидывая голову на спинку кресла.

В груди что-то саднило. Больное, глубокое ощущение, словно внутри разрасталась кровоточащая рана.

Он медленно провёл пальцами по вискам, сжимая, пытаясь прогнать этот нарастающий гул в голове.

«Я не могу отказаться».

Эта мысль вспыхнула, пронзая его, будто раскалённое лезвие.

Он не может не прийти на нужное место завтра в полночь. Он должен убить его. Он должен.

Его пальцы сжались сильнее.

Перед глазами вставал Ацуши. Робкий взгляд, нежное тепло, слишком мягкий голос, а потом — эти влажные, чувственные губы на его губах.

Акутагава резко выдохнул, убирая руку, отталкивая это воспоминание прочь.

«Я убью его, и всё закончится. Эти чувства, эта боль, эта слабость… всё исчезнет».

Он должен это сделать. Но почему тогда эта мысль не приносила облегчения? Почему, наоборот, становилось только хуже?

Он разомкнул губы, пытаясь вдохнуть глубже.

— Это просто слабость… просто эмоции, — пробормотал он, заставляя себя заговорить вслух. Голос был тихим, но в нём скользнуло что-то похожее на отчаяние. —  Я убью его, как сотни других…

Но его голос дрогнул. Незаметно, почти неслышно, но он сам почувствовал это.

— …я докажу, что сильнее этого.

Сильнее этой боли.

Сильнее этого чувства.

Сильнее страха, что если он этого не сделает…

То однажды Ацуши отвернётся от него сам. Точно так же, как когда-то отвернулся Дазай.

Он провёл ладонью по лицу, тяжело дыша.

— Это просто эмоции, — прошептал он. — Просто слабость.

Это не должно его волновать. Он разберётся с этим, как со всем остальным. Как всегда. Как когда-то научился.

“Ты жалок, Рюноске.Ты действительно сходишь с ума“.

Акутагава поднялся с кресла медленно, словно его тело стало вдвое тяжелее. Воздух в комнате сгустился, давя на грудь, не давая дышать. Слова, которые только что были произнесены, не исчезли — они застряли в стенах, в потолке, в его собственных рёбрах.

Он подошёл к окну. За стеклом ночь раскололась на тысячи серебристых линий — ливень полосовал город, стирая его очертания, размывая всё вокруг.

И тут вдруг в голову врезалась мысль, простая и мучительная: Ацуши сейчас промокнет до нитки, пока доберётся до дома.

Акутагава замер.

Он представил, как тот идёт по улицам, без зонта, с опущенной головой. Как капли стекают по его щекам, запутываются в светлых прядях. Как он дрожит от холода. Как он, возможно, на мгновение останавливается, обхватывая себя руками, прежде чем идти дальше.

Это не должно было его волновать.

Но это волновало.

Он почти увидел себя, выходящим в этот дождь. Почти почувствовал, как догоняет Ацуши, хватает за запястье, тянет обратно. Почти услышал, как произносит:

“Забудь всё. Боя не будет.”

Но тут же—

Нет.

НЕТ.

НЕТ!!!

“Хватит!!!” — резануло в сознании, как приказ.

Он резко отвернулся от окна, стиснув зубы.

“С какой стати я вообще думаю об этом?! Завтра я убью его. Я хочу убить его.”

Но правда была в том, что он бы скорее убил себя.

Он знал это. Знал так же отчётливо, как знал, что сейчас дождь льёт стеной, а его отражение в стекле смотрит на него пустыми, потускневшими глазами.

Ненависть к себе кипела внутри, жгла каленым железом по живому.

”Я ненавижу себя.”

Он облокотился о стекло, лоб коснулся холодной поверхности.

“За свою жестокость.”

За то, что всё это время он видел в Ацуши только слабость.

“За неправильные желания.”

За то, что стоило ему однажды прикоснуться к нему, и эта слабость оказалась чем-то другим.

За то, что теперь он не мог перестать думать об этом.

“За свою слабость.”

За то, что в этой комнате он почувствовал нечто большее, чем просто одержимость. За то, что одного поцелуя оказалось достаточно, чтобы внутри него вспыхнуло желание, не похожее ни на одну из его прежних страстей. Жгучее. Неудержимое. Такое, от которого хотелось либо сгореть, либо сжечь всё вокруг.

За то, что хотел почувствовать своего Ацуши ещё.

Сильнее.

Глубже.

Больнее.

Хотел услышать его голос. Хотел слышать, как Ацуши умоляет его. Не о пощаде — нет. О другом.

Хотел завалить этого кошака на ближайший офисный стол, насадить его на свой, болезненно стоящий колом член и трахать, пока брюнет не кончит столько раз, сколько будет нужно, чтобы наполнить Ацуши полностью. Пока он не накачает его своим семенем под завязку, так обильно и плотно, что оборотень не сможет нормально встать на свои тонкие кошачьи лапки. Сможет только жалобно, тонко стонать под ним, пока Рюноске хоть чуточку не утолит этот неправильный, ненормальный голод по близости и продержаться, чтобы довести блондина до дома, не присунув ему в ближайшем переулке. А дома… можно будет уже не сдерживаться.

Но это ненормально.

Это грязно.

Это отвратительно.

Злость, стыд, отчаяние, страх, желание — все это смешалось в жгучий, смертельный яд, захлестнувший Рюноске с головой. Ненависть к себе была настолько сильной, настолько всепоглощающей, что она испепеляла даже этот жар, который кто-то другой назвал бы страстной любовью.

Где-то на самой грани сознания он знал.

Эта жажда была чем-то большим. Более страшным. Более разрушительным. Более настоящим.

Он не должен этого чувствовать. Он не должен был захотеть этого так сильно.

“Убить его. Убить меня. Какая, к чёрту, разница?”

Акутагава хрипло, сдавленно рассмеялся. В этом смехе не было ни радости, ни облегчения — только надломленная, истеричная пустота.

Он поднял взгляд и встретился с собственным отражением в стекле. Глаза. Пустые, как ночь за окном. Пустые, как он сам. Но в этой темноте теплилась едва уловимая искра — болезненная, обречённая.

Он смотрел на себя и не узнавал.

— Я не должен был позволять себе слабости, — сорвалось с губ.

Слабый, угасающий голос утонул в шуме дождя.

— Я не должен был позволять себе… Ацуши… И даже если он подошёл слишком близко, я просто… я убью его. Точно. Это правильно. На этот раз я сделаю всё правильно…

«Правильно?»

Этот голос, наполненный привычной, ленивой насмешкой. Он узнал бы его даже в аду.

— Дазай-сан?..

Он не видел его, но чувствовал — позади, рядом, прямо в его собственной голове. 

“Ты позволяешь этим эмоциям управлять тобой? Тебе было мало, что я оставил тебя? Хочешь, чтобы и он отвернулся?”

Акутагава невольно сжал пальцы, чувствуя, как внутри поднимается паника. Нет. Нет, он не мог сейчас думать о нём. Дазай ушёл. Дазай его оставил. Дазай не имеет к этому никакого отношения.

“Но ты же знаешь, что имеет.”

— Заткнись, — выдохнул он, вцепившись пальцами в подлокотник кресла.

Но голос не исчезал.

“Когда ты убьёшь его, всё закончится.”

Да. Конечно. Это ведь… это ведь логично, правда?

Он судорожно втянул воздух и закрыл глаза, пытаясь ухватиться за эту мысль.

— Я убью его, — прошептал он, и на этот раз в голосе не было ни сомнений, ни боли. Только тихая, болезненная уверенность. — Да. Это правильно.

Дазай рассмеялся, и в этом смехе звучала издевка.

«Ты правда так думаешь? Разве ты не понимаешь, что уже проиграл?»

Но проиграл не Ацуши. Проиграл он.

Акутагава резко выпрямился. Нет. Нет. Так думать нельзя. Завтра он убьёт его. Это не будет дуэлью, не будет боем. Ацуши просто… исчезнет. Как если бы его никогда не существовало. Как если бы его взгляд, его губы, его прикосновения никогда не прикасались к этой отвратительной, слабой части его самого, которую он должен уничтожить.

Он должен.

Но чем сильнее он пытался удержать эту мысль, тем громче в голове звучал голос Дазая, растягивая каждое слово:

«Ты жалок, Рюноске».

— Нет, — выдохнул он, но голос продолжал.

“Ты не нужен ему, как и мне.”

На этот раз голос звучал не насмешливо, а с отвращением. Как в тот день, когда Дазай ушёл. Как в тот момент, когда он лежал на палубе, истекая кровью в одиночестве, и понимал, что всё, ради чего он жил, рушится.

Как сейчас.

Его дыхание сбилось. Пальцы сжались так сильно, что побелели. Но он не мог позволить себе сорваться.

— Завтра, — прошептал он снова. — Завтра всё закончится.

“На этот раз я сделаю всё правильно.”

Даже в его голове эти слова больше не принадлежали ему.

Он закрыл глаза, и вдруг на него нахлынуло странное чувство… лёгкости. Как будто всё наконец встало на свои места. Как будто между ним и реальным миров вдруг появилось тонкое, хрупкое стекло, за которым все происходящее сливалось в какой-то неразборчивый, бесцветный гул - ненастоящий, эфемерный. Он стоял за этим стеклом. И чувствовал себя в безопасности.

Это ведь даже не будет боем. Нет, бой — это что-то другое. Он видел слишком много сражений, слишком много смертей, чтобы спутать их с этим.

Нет. Завтра он просто заберёт у Ацуши жизнь. Так, как забирал её у сотен других.

И тогда всё закончится.

Он открыл глаза и посмотрел в окно, но там уже не было ни города, ни дождя. Только темнота, в которой отражались его собственные, мёртвые глаза.

Chapter Text

Дождь стучал по асфальту, заглушая городские звуки, сбивая их в единое, непрерывное шипение. Вода стекала по крышам, журчала в ливнёвках, расплывалась в лужах мутными разводами света. Капли накатывали волнами, смывая всё: грязь улиц, гул машин, приглушённые голоса. Мысли.

Ацуши шёл медленно, почти бесшумно, не сбиваясь с шага. Его руки глубоко спрятаны в карманах, плечи чуть опущены. Взгляд устремлён вперёд, но не на что-то конкретное — он смотрел сквозь людей, вывески, огни, не различая их. Его ноги несли его сами, уверенно, словно знали путь лучше, чем он сам.

Когда он остановился, сознание наконец догнало тело. На какое-то мгновение взгляд Ацуши стал осмысленным.

Каменистый берег рядом с причалом.

То самое место.

Холодный ветер с залива бил в лицо, пропитывал воздух сыростью, но он почти не чувствовал этого. Вода тяжело ударялась о камни, а перед глазами вставало совсем другое: ледяная поверхность, пенистые брызги, дыхание, срывающееся в гортанный кашель. Мокрые пальцы, сжавшиеся на скользких камнях, дрожащие руки, которые не смогли удержать…

Не смог спасти. Не смог быть равным.

Как будто у него вообще когда-либо был шанс.

Ацуши сел на холодные, влажные камни. Острота граней врезалась в кожу сквозь тонкую ткань одежды, но он не обращал на это внимания — так же, как не замечал пронизывающего холода и тяжёлых капель дождя, беспощадно хлещущих по плечам. Здесь, в этом месте, он мог позволить мыслям унести себя куда-то далеко, туда, где реальность казалось эфемерной тенью.

Перед ним расстилалась тёмная, неспокойная вода. Волны вздымались и падали, разбиваясь о берег с глухим, мерным рокотом. Её движение было почти гипнотическим, но Ацуши смотрел в неё не так, как раньше. Теперь он видел в ней не только страх.

Странное, ироничное положение. Он стал для Акутагавы одновременно тем, ради кого тот готов пожертвовать собой, и тем, кого он стремится уничтожить любой ценой.

— Это прекрасно и ужасно одновременно, — выдохнул Ацуши, не замечая, что сказал это вслух.

Быть настолько важным. Быть настолько ненавистным.

Внутри него глухим эхом отдавалось осознание: всё действительно подходит к концу.

Губы дрогнули в слабой, горькой улыбке.

Дождь продолжал литься, холодными потоками стекая по камням, стекая по коже, смывая остатки тепла. Ацуши не двигался. Он сидел на краю берега, глядя в тёмную воду, отражавшую мертвенно-бледное небо.

Он снова вспоминал его голос. Пустой, ровный, холодный, как будто они говорили о чём-то незначительном.

Вспоминал, как гулко стучало сердце, когда их губы соприкоснулись. Как дыхание Акутагавы сбилось, как страсть в его взгляде за секунду сменилась ужасом — а затем, почти мгновенно, тем самым показным безразличием, за которым он привык прятать всё, что считал лишним.

Ацуши знал этот взгляд. Знал, что он означает, что именно почувствовал Акутагава в ту короткую секунду между хрупким счастьем и падением в бездну собственных страхов.

“Он думает, что моя смерть исправит всё.” Эта мысль вспыхнула в сознании болезненно-резко, слишком отчётливо. “Думает, что если не может выдержать — значит, нужно уничтожить. Изрезать на куски. Думает, что сможет вернуться к тому, кем был до того, как мы встретились.”

Ацуши тяжело выдохнул, прикрыв глаза.

Это было правдой. Горькой, неизбежной. Он видел, как Акутагава цепляется за эту иллюзию, будто это единственное, что может его спасти. Будто если сделать шаг назад, отбросить всё, стереть то, что пугает, — он снова станет тем, кем был раньше.

Только вот…

“Это так не работает.”

Ацуши опустил голову. Его руки бессильно лежали на мокрой поверхности камней, капли дождя стекали по пальцам, собирались в прозрачные дорожки.

“Это будет то же самое, что с Хигучи. Он будет заставлять себя нести тяжесть этого выбора до тех пор, пока не поймёт, что не выдерживает отвращения от собственных поступков. И не закатит из-за этого очередную истерику.”

Губы Ацуши дрогнули. На его лице мелькнула слабая, пустая улыбка.

«Значит, всё по кругу.»

Он пытался донести до Рюноске правду. Говорил, что его смерть не принесёт облегчения, что боль не исчезнет, а станет ещё сильнее, разъедающей, неизбежной. Он знал, что это так. Знал, потому что сам жил с этой болью — терял, ошибался, винил себя, пытался исправить то, что было уже не спасти.

Но Акутагава его не услышал. Или, что хуже, не захотел услышать.

Ацуши закрыл глаза, чувствуя, как ливень холодными струями стекает по лицу, как вода проникает сквозь ткань, пробирая до самых костей. Дрожь в теле давно уже не имела значения — слишком мелкое ощущение на фоне того, что творилось внутри.

Бесполезно.

Он видел, как в глазах Акутагавы что-то дрогнуло, но знал, что это ничего не значит. Тот слишком упрям, слишком раздавлен собственными чувствами, слишком поглощён тем, что с ним происходит, чтобы разглядеть хоть что-то ещё.

Как всегда. Как на корабле, когда он не слушал ни единого его слова. Как в любое другое столкновение, когда только загонял себя глубже в эту бездну, а потом злился, потому что не мог выбраться.

Ацуши улыбнулся. Слабая, тёплая усмешка, не имеющая ничего общего с весельем. Скорее… с осознанием.

“Я умру, а он останется один.”

Он медленно провёл рукой по мокрым штанам, смотря на собственные пальцы, но будто не видя их.

И это не имеет значения.

Не важно, будет ли бой честным. Не важно, насколько сильной окажется Рашомон на этот раз. Всё было предрешено в тот момент, когда Рюноске произнёс это спокойно, уверенно, как что-то неизбежное.

Ацуши сделал всё, что мог. Если даже в их поцелуе Акутагава не смог сдержать отвращения к самому себе, не выдержал этого мгновения близости, не выдержал того, что чувствовал рядом с ним — значит, всё кончено.

“Он просто не хочет себя слышать. А если не хочет себя слышать — то тем более не услышит меня.”

Ацуши смотрел на воду, позволяя этой мысли осесть в сознании, заполнить его полностью.

«Может быть, моя смерть даст ему паузу. Покой. Может быть, он дождётся кого-то, кто спасёт его. Кого-то сильнее. Лучше. Кого он сможет любить больше, чем захочет убить.”

Он моргнул, странно спокойно осознавая эту мысль.

Чуя. Дазай. Гин. Даже Хигучи. Она ведь любит его, верно? Ацуши вдруг коротко, беззвучно рассмеялся.

«Абсурдно. Подумать только… Я действительно желаю счастья тому, от чьей руки умру завтра.»

Он провёл рукой по лицу, стирая капли дождя, смешанные с солёными следами слёз, которых он не заметил.

“Наверное, я такой же псих, как он,” подумал он с грустью.

Его взгляд вновь поднялся к небу, затянутому вязкими, темными облаками. 

“Мы действительно друг друга стоили…”

***

Ацуши вошёл в свою комнату, закрыв за собой дверь, и на мгновение просто замер. Почти, как вчера ночью, верно? Вода стекала с его волос, пропитывала ткань рубашки, капала с кончиков пальцев на пол, оставляя едва слышные, одинокие звуки в вязкой, удушливой тишине. 

Он огляделся.

Комната встретила его безразличием. Все вещи были на своих местах — кровать аккуратно застелена, книги ровно выстроены на полке, на столе ни единой лишней детали. Ни следа присутствия, ни признаков жизни. Лишь влажный воздух, прелый запах дождя и слабый отблеск уличных фонарей на мутном стекле.

Ацуши медленно провёл ладонью по вороту рубашки, стягивая её с плеча. Ткань липла к коже, холодила.

Эта комната… она не была его домом. Дом — это тепло, ощущение, что тебя здесь ждут. Это свет в окне, знакомые шаги за стеной, голос, который зовёт по имени.

Здесь же была только пустота. Она всегда была здесь. Просто раньше он её не замечал.

Он тянул с себя насквозь мокрую одежду, выбрал чистые и сухие вещи на смену. Принял горячий душ, чтобы согреться и унять мелкую дрожь в теле. Затем медленно прошёл в кухню, включил чайник.

Занять руки. Дать себе привычное действие.

Он достал из шкафа мяту, бросил несколько листочков в чашку, добавил тонкий ломтик апельсина. Когда горячий чай согрел ладони, Ацуши сел за стол, опустил взгляд в его темноватую глубину и задумался.

Что он хотел бы сделать перед смертью? Времени оставалось мало.

Написать завещание? Разумно. Логично. Но что он мог завещать? Кому?

Копеечная зарплата, которую он столько времени откладывал «на всякий случай», теперь могла пойти на другое. На подарки. Он подождёт до утра, пока откроются магазины, и потратит день на то, чтобы их купить. Завернуть в красивые, праздничные упаковки, перевязать цветными шёлковистыми лентами. Подписать — аккуратно, от руки, — с любовью для…

Для Кьёки. Для Дазая. Для Фукудзавы. Для Танидзаки…

Для Чуи.

Для Гин.

Для…

Ацуши сжал пальцы на чашке. Что-то внутри болезненно дёрнулось, словно тонкая нить, натянутая до предела.

Для Рю.

Мысль настигла его резко, ударив в самое слабое место, разрезая грудь изнутри.

Он не должен был думать об этом. Всё бессмысленно. Всё закончится так, как Акутагава решил, и ничего не изменит этого. Но Ацуши не мог иначе. Он должен был сделать это. Этот жест. Это прощание.

Не для того чтобы Рюноске что-то понял. Не для того чтобы тот вспомнил его, когда его уже не будет. 

Для себя. Чтобы сказать последнее «люблю», даже если оно останется без ответа. Ему даже не нужно было, чтобы этот подарок сохранили. Не нужно было, чтобы его приняли. Возможно, брюнет порвёт его на клочки. Выбросит, не взглянув дважды. Но это уже был его выбор.

Ацуши свой сделал.

Магазины откроются утром. Осталась одна ночь. Последняя ночь. Но она не казалась ни долгой, ни короткой — просто ещё одной. Такой же, как тысячи других до неё. Просто ещё одной его ночью среди грядущих тысяч чужих…

Допив чай, Ацуши молча поднялся и начал прибирать комнату.

Двигался медленно, но не потому, что хотел растянуть процесс. Просто руки время от времени замирали на полпути, пальцы слабели, и приходилось заставлять себя продолжать. Он складывал вещи в коробки, подбирая их так, чтобы потом было проще выбросить. Перекладывал, переставлял, поправлял мелкие детали, будто имело значение, как именно они лежат.

На самом деле — не имело.

Он это понимал, но продолжал работать механически, с ненужной, навязчивой аккуратностью.

Когда всё было разложено, он без колебаний сгрёб всю одежду и выкинул в мусорный пакет. Оставил только то, что было на нём: чистое, чёрное. Когда он будет умирать, кровь будет менее заметна на тёмной ткани.

Ацуши остановился, разглядывая свои руки. Кожа на пальцах покраснела от напряжения, но он ничего не чувствовал. Интересно, ощутит ли он хоть что-то в тот момент?

Он опустил взгляд, выдохнул и заставил себя вернуться к делу.

Часть коробок он не запаковывал. Может, кто-то решит оставить себе что-то из его вещей. Заварник в виде оранжевой хурмы, из которого он пил чай. Блокнот, в котором рисовал — там было еще полно пустых страниц с гладкой, кремово-белой бумагой. Он любил рисовать после работы, особенно в последнее время. Это помогало держать себя в руках.

Может, кто-то заберёт его вазоны с цветами — фиалки, крокусы, папоротник, авокадо, комнатная роза. Будет ли кто-то их поливать?

Он ставил их на подоконники, расставлял по всей комнате, заполняя пустоту живыми, зелёными пятнами. Радовался каждому бутону, иногда целовал листочки — ведь боже мой, до чего они были хорошенькие. Поливал их каждое утро, даже если опаздывал.

Но теперь… Теперь они могли просто засохнуть. Как и всё остальное. Как и он сам.

Может, их просто выбросят на свалку.

Как выбросили когда-то его самого, едва обернув в пакет для мусора. Бросили, чтобы он медленно задыхался, бился под плотной плёнкой целлофана, пока кислород исчезал из лёгких, а холод вытягивал жизнь из тщедушного тельца.

Не было никого, кто бы остановил это. Не было никого, кто бы сказал, что так не должно быть. Что кто-то рад тому, что Ацуши просто есть на этом свете.

Его жизнь началась так. Так с чего бы она закончилась иначе?

От него отказываются.

Снова .

И ему действительно хотелось, чтобы этот раз стал, наконец, последним.

Ацуши поднялся из-за стола, неосознанно, словно тело двигалось само, а разум был где-то далеко. Он потянулся к полке, нащупал гладкую керамическую поверхность чайника. Тёплый, знакомый вес.

Тот самый заварник, в котором он заваривал чай, когда приходила Кьёка. Тот самый, из которого пил сам, в одинокие вечера, грея руки о чашку, будто тепло могло проникнуть глубже кожи. 

В другой руке он держал маленький пакетик медовых конфеток, которые он принес с фестиваля. Взял по привычке, не задумываясь, зачем — он даже не особо хотел сладкого сейчас. Просто руки сами знали, что делать, а он позволял им действовать, потому что так было проще.

Пальцы внезапно дрогнули, и чайник соскользнул вниз. На какой-то короткий миг Ацуши словно выпал из реальности, просто наблюдая, как керамика крутится в воздухе, как свет от лампы пробегает по её гладкой поверхности, как тонкая ручка сначала вздрагивает, а потом отлетает в сторону, ударившись о пол. 

Осколки разлетелись во все стороны.

Звук разбитой посуды был резким, неожиданным, он разорвал вязкую тишину, как лезвие, а затем последовал второй звук — тихий, но почему-то ещё более болезненный. Маленькие золотистые конфеты высыпались следом, застучали по полу, закатились под стол, под шкаф. Они напоминали осколки янтаря, выброшенные на берег морскими волнами.

Ацуши замер. Несколько секунд просто смотрел. 

На разбитую керамику. На рассыпанные леденцы. На хаос, который только что создал. А потом, бездумно, словно по инерции, опустился на колени.

Разбитые вещи можно собрать.

Но разве их можно вернуть?

Он поднял один из осколков. Тёплый с одной стороны. Острый с другой. Как бритва. Как коготь. Как ледяной осколок, который вонзается прямо в грудь, но ты не сразу понимаешь, что он уже проткнул тебя насквозь.

Пальцы скользнули по раздавленным конфетам. Липкая сладость прилипла к коже, словно свежая кровь.

Разбитые вещи нужно собрать.

А потом выбросить.

Как странно. Ещё вчера ночью, перед тем как заснуть, он думал… Что хотел бы заварить чай для Рюноске. Пригласить его в гости. Просто… посидеть рядом.

Как бы это было? Как бы Акутагава держал чашку, так же аккуратно, двумя пальцами, как всегда? Сказал бы что-то резкое, а потом, словно бы нехотя, сделал глоток? Какое бы выражение было у него на лице? Как бы звучал его голос?

Но этого не случится. Ни сейчас. Ни в другую ночь. Никогда больше.

Ацуши вдруг почувствовал, как внутри что-то надломилось.

Тихо. Почти беззвучно. Как разбитая керамика.

Он остался сидеть на полу, опустив взгляд на осколки. И не знал, зачем продолжает их собирать. Его дыхание сбивалось, мысли рвались в разные стороны, но в конечном итоге всё сводилось к одному. 

Это конец. 

Окончательный, безвозвратный.

Никогда больше.

Эта мысль била по нервам, оголяла их, как тонкую, дрожащую струну. Его пальцы дрогнули, и один из осколков, которые он всё ещё держал, соскользнул с ладони.

Глухой, почти беззвучный удар.

Ацуши вдруг понял, что не может дышать. Грудь стянуло судорогой, как будто вокруг неё затянулась невидимая петля, сжимаясь всё туже и туже.

Его фиалковые глаза наполнились слезами. Ацуши попытался моргнуть, загнать их обратно, но ничего не вышло. Они стекали по щекам, горячие, обжигающие, падая на его дрожащие руки, на липкие крошки конфет, на осколки чайника, который он больше никогда не возьмёт в руки. Он вытер их ладонью, потом снова, но поток не прекращался.

А затем что-то оборвалось внутри. Он дрогнул. И в следующий миг рухнул на пол, без сил, как сломанная кукла.

Рыдания вырывались из его груди судорожными, глубокими толчками, сбивая дыхание, сотрясая всё тело. Он плакал так, как не плакал никогда. До дрожи. До боли в висках. До того, что воздух заходил в лёгкие рваными, отчаянными всхлипами, а перед глазами плыло от накатывающего головокружения.

И где-то в этом безграничном отчаянии, в вязкой, чёрной бездне, разрывающей его изнутри, послышался тихий, сдавленный звук. Что-то между стоном и жалобным, дрожащим мявом.

Бьякко.

Она отзывалась на него, отражала его боль. Не кричала, не выла — только тонко, умоляюще всхлипывала внутри него, жалобно и пронзительно, будто тоже не могла больше выдержать. Она страдала, потому что страдал он. Боялась, потому что боялся он. Он чувствовал её не как силу, бурлящую в крови, а как дрожь, пробегающую по костям. Как боль, отдающуюся в каждом нерве. Как эхо своей собственной безысходности, загнанное глубоко внутрь, но теперь выплеснувшееся наружу.

Горло сдавило. Сердце колотилось с такой болью, что казалось, ещё немного — и разорвётся.

Ацуши задыхался. Бьякко — вместе с ним.

Он не знал, сколько так сидел. Сколько времени растворялся в этой боли, в их общей, слитой воедино агонии. Но когда слёзы, наконец, иссякли, когда дыхание стало чуть ровнее, когда дрожь утихла…

Бьякко тоже затихла. И он вдруг понял, что они остались совсем одни.

Он всё ещё тяжело дышал. Каждый вдох был поверхностным, сбивчивым, словно грудную клетку сдавливали невидимые пальцы.

“Мне нужно встать.”

Эта мысль прозвучала тускло, глухо, без реального желания выполнить её.

“Нужно…”

Он попробовал пошевелиться, но мышцы отозвались ломотой и слабостью, будто он провёл в этом положении несколько часов.

Его морозило. Тонкая, сдавленная дрожь пробегала по телу, цепляясь за плечи, за пальцы, за дыхание. Ацуши заставил себя подняться. С трудом, шатко, на ватных ногах, будто ходил по льду, который мог треснуть в любой момент.

В комнате было темно и тихо. Слишком тихо. Как в пустом доме. Как в покинутом мире.

“Мне просто нужно немного поспать.”

Он забрался в кресло возле окна, свернулся клубком, обняв себя, накрылся пушистым хвостом, словно мех мог защитить его от холода, от усталости, от этой пустоты, что грызла изнутри.

“Только немного. Только до утра.”

Было только вязкое забытьё, тяжёлое, липкое, будто густой туман. Оно поглотило его целиком, не позволив по-настоящему заснуть, не дав возможности по-настоящему проснуться.

Когда он снова открыл глаза, небо за окном начинало светлеть.

Серый, холодный свет утреннего неба пролился на улицы, пробежал по крышам домов, задел голые ветки деревьев. Где-то вдалеке взвыла сирена, на перекрёстке загудела машина. Послышались первые шаги, голоса, стук дверей. Люди выходили из своих квартир, спешили по делам, кто-то зевал, поправляя шарф, кто-то заглядывал в телефон, кто-то с кем-то разговаривал.

Жизнь продолжалась.

Ацуши смотрел на это, но всё ещё не чувствовал ничего. В стекле отражалось его лицо — бледное, уставшее, с тёмными тенями под глазами. Он смотрел на своё отражение и не узнавал себя. Как будто этот мир уже не имел к нему никакого отношения.

Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как проснулся. Минуты, часы? Это не имело значения.

“Мой последний рассвет.”

Мысль была спокойной, печальной, без гнева, без отчаяния. Просто фактом.

“Почему он кажется таким красивым сейчас?”

Он провёл языком по пересохшим губам, втянул прохладный воздух, насыщенный утренней свежестью.

“Не потому ли, что я больше его не увижу?”

Его пальцы сжались на краю кресла. Он пытался запомнить этот свет, этот оттенок неба, эту мягкость облаков. Будто мог унести это с собой.

Ацуши медленно поднялся. Тело всё ещё оставалось тяжёлым, напитанным усталостью и горечью прошедшей ночи, но движения его были ровными, отточенными, без дрожи в пальцах.

Он прошёл к зеркалу и механически, бездумно начал приводить себя в порядок. Смочил руки прохладной водой, умываясь так тщательно, будто пытался стереть не только следы сна, но и саму ночь, её тяжесть, её неподъёмную безысходность. Пригладил волосы, собрал их аккуратно, методично, сворачивая в тугой узел на затылке.

Он делал это медленно, не потому что хотел растянуть момент, а потому что ему вдруг показалось, что в этом есть смысл. Что раз это последний раз — каждое его движение теперь имеет вес.

Когда пряди легли ровно, он потянулся к тонкому кандзаси. Металл был прохладным, блестящим в утреннем свете, украшенный цветами белой акации.

Подарок Чуи.

Тот самый, первый. Тот, что был сделан в дни, когда ни один из них ещё не знал, чем всё закончится. Когда он просто сидел в кафешке, слушал весёлый, размеренный голос рыжеволосого мафиози, и пил кофе, раздумывая над тем, есть ли в нём достаточно смелости, чтобы сделать первый настоящий шаг. Чтобы приблизиться. Чтобы наконец дотянуться до своей черноволосой катастрофы.

Его пальцы задержались на гладкой поверхности металла. Он помнил тот день — как Чуя, полушутя, вручил ему заколку, как он тогда смутился, не зная, можно ли принять этот подарок, а Чуя только фыркнул: “Носи. Тебе пойдёт.”

Как всё было просто тогда.

Как он сам был простым тогда.

Он действительно думал, что способен растопить лёд. Что если будет достаточно терпелив, достаточно добр, то сможет протянуть руку тому, кто никогда не знал, как это — просто взять её. Не терзая до крови. Не угрожая расправой.

Он и правда верил в это.

Раз за разом Ацуши разговаривал с Акутагавой о важности тепла, о том, что люди не могут существовать без него. Раз за разом он позволял себе обнимать брюнета, держать его за руку, даже когда тот сжимал его запястья до кровоподтеков. Как снова и снова тянулся, говорил, пытался что-то объяснить, пока Акутагава сжимал пальцы, загоняя ногти в ладонь, пока Рашомон рвалась вперёд, не встречая преграды. 

Ацуши не отступал, даже когда его били. Даже когда его топили.

Он думал, что если просто не отпустит, если не даст себе озлобиться, если будет держаться за эту мысль — что он не такой, как Акутагава, что он не причинит вреда в ответ — то сможет дойти до конца.

Он пытался научить Акутагаву чему-то важному, показывал, что можно по-другому, но в итоге сам оказался в его руках не как тот, кто приносит тепло, а как тот, кого просто искромсают в очередном приступе ненависти к этому миру и к себе самому. Тогда, когда Акутагава держал его под водой, Ацуши мог увидеть в этом только жестокость, но вместо этого увидел что-то другое, увидел того, кто боялся собственной слабости, и остался. 

И вот он здесь…

Он бережно закрепил шпильку в волосах, провёл кончиками пальцев по гладкой поверхности металла, позволяя себе лишнюю секунду на то, чтобы запомнить это ощущение.

Потом, всё так же молча, подошёл к комоду и открыл верхний ящик.

Ацуши достал небольшое зеркало. Руки двигались автоматически, как будто тело уже не принадлежало ему. Провёл тушью по ресницам, провёл кисточкой по губам. Чуть больше цвета. Чуть больше жизни.

На несколько минут дольше можно притворяться, что он ещё жив.

Ему даже стало смешно. Тихо, горько. Лицо мёртвого, расписанное косметикой, чтобы казаться живым. Всё, что он сейчас делал, было таким же нелепым. Будет ли это иметь хоть какой-то смысл, когда кровь всё смоет? Когда останется только пустая оболочка, которую, возможно, даже не найдут вовремя?

Он посмотрел в зеркало.

Глаза были пустыми. Бездонными. Как чёрные дыры, в которых давно уже ничего не горело. Как будто в этом теле уже никого не осталось.

Он не знал, почему вообще этим занимается. Кого волнует, как он будет выглядеть? Кого волнует, останется ли от него хоть что-то?

Никого.

У него не было семьи, не было дома, не было даже собственного угла, куда можно было бы вернуться. Некому будет провести его в последний путь. Некому будет даже закрыть ему глаза.

Когда всё закончится, его просто выбросят. Так же, как когда-то выбросили из приюта. Так же, как бросали раз за разом.

Скорее всего, его просто сожгут, как мусор, свалив в кучу с остальными бездомными.

Он провёл пальцем по губам, смазывая цвет. Пальцы дрожали. Смех застрял где-то в горле. Но он продолжил. Закончил с волосами, с одеждой. Всё чётко, методично.

Не для себя.

Просто так должно быть. Просто так легче. Просто он не мог позволить себе уйти беспорядочно, бессмысленно, словно он даже не был человеком. Пусть даже он никогда им и не был.

Рассветное золото на горизонте сменялось ясным, морозным серебром.

Первый снег. Он опускался на улицы мягко, как будто и не падал, а просто возникал в воздухе. Тихий. Кристально-чистый. Идеальный. Чистый, слепяще белый, хрустящий, искрящийся в лучах утреннего солнца.

Ацуши в последний раз окинул взглядом комнату, вышел и, по привычке, повернул ключ в замке. И тут же застыл.

Зачем? Зачем запирать дверь, если он всё равно не вернётся?

Он не вернётся.

Мир перед глазами поплыл, как будто его затопило водой. Ноги резко ослабли. Он рухнул на колени, тяжело, безвольно, будто перед могилой. Ключи выскользнули из рук, с тихим звоном ударились о пол.

Он не хочет умирать.

Он не хочет уходить.

Он не хочет прощаться.

Он не хочет оставлять Акутагаву одного.

Он не хочет…

Ацуши рвано вдохнул, втягивая в лёгкие ледяной воздух. Ему нужно успокоиться. Просто встать и идти. Но он не мог заставить себя пошевелиться.

Он хотел бы это остановить. Хотел бы, чтобы всё сложилось иначе. Хотел бы, чтобы сегодня был просто ещё один день — обычный, ничем не примечательный.

Но это неважно. То, чего он хочет, никогда не имело значения. Не имеет и сейчас. Всегда было важно то, чего хочет он.

Рюноске.

Безнадёжно упрямый, сводящий с ума, непоколебимый в своих решениях.

Тот, кто не признавал чужой воли. Тот, кто решал за них обоих. С самого начала, с первого столкновения, с первого взгляда. Он всегда был тем, кто шёл впереди. Кто брал на себя любое значимое решение — даже если это значило убить. Даже если это значило отпустить. Даже если это значило разрушить.

Ацуши всегда чувствовал его силу. Даже когда падал. Даже когда был готов сдаться — перед врагом, перед ситуацией, перед самой жизнью.

Каждый раз Рюноске поднимал его с колен. Не словами. Не утешением. Просто тем, что он был. Тем, как смотрел, как ждал от него чего-то большего, как просто отказывался позволить ему исчезнуть.

“Ты остаёшься рядом не потому, что сам так решил. Ты останешься, потому что так решил он.” Голос Дазая всплыл в памяти — насмешливый, но слишком точно попадающий в суть. 

И ведь это правда. Он знал это всегда. Из них двоих — несмотря на всё, что разделяло их, несмотря на ненависть, что скрывала под собой нечто большее, несмотря на бесконечные битвы и кровь, оставленную друг на друге — тем, кто хотел жить, был Акутагава.

Не Ацуши. Никогда не Ацуши.

Он верил, что идёт за ним к жизни. Что Акутагава вытаскивает его из бездны, толкает вперёд, заставляет бороться. Но всё оказалось иначе. Всё это время он не шёл к жизни. Он шёл к смерти. К своей собственной смерти, которую ему уготовил тот, кто однажды отказался позволить ему исчезнуть.

Акутагава спасал его — только для того, чтобы однажды убить. Он поднимал его, давал ему силы, вытягивал из бездны — но не для того, чтобы он жил. А для того, чтобы он умер от его руки.

Ацуши сжал пальцы, чувствуя, как холод от пола проникает в ладони.

Теперь всё стало на свои места.

Он сам подошёл слишком близко. Повёлся, как бледный мотылёк на яркое, обжигающее пламя. Он ведь должен был знать, должен был понимать — это пламя убьёт его рано или поздно. Каким бы завораживающе прекрасным оно ни было.

От таких, как Ацуши, в конце остаётся лишь пепел. 

А такие, как Акутагава, просто продолжают гореть дальше. Сжигать дотла кого-то другого. Сжигать себя.

Ацуши медленно поднялся, пальцы дрогнули, но всё же подхватили ключи с пола. Он вставил их обратно в замочную скважину — не запер, но оставил там. Пусть так. Пусть остаются здесь. Ему они больше не понадобятся.

Он натянул капюшон, спрятал ладони в карманы. Пальцы привычно нащупали наушники, и музыка разлилась по сознанию — ритмично, ярко, заполняя собой всё, вытесняя лишние мысли.

Ему нельзя останавливаться.

Он не может позволить себе просто стоять здесь, среди безмолвного, хрустящего снега, в пустом дворе, утопая в собственной боли. Ему нужно добраться до торгового центра. Накупить подарков. Упаковать их. Сделать всё так, как запланировал.

Позвонить Чуе. Поговорить с ним в последний раз. Поблагодарить за всё. Сказать о том, что чувствовал, пока его сердце ещё билось. А потом… Потом сделать то, что должен.

Chapter Text

Мелодичный перезвон колокольчика тихо отозвался в воздухе, когда дверь закрылась за спиной. В магазине было тепло, свет мягко лился с потолка, отражаясь в лакированных витринах, в гладкой керамике, в тонких гранях стеклянных подвесок. Запах хвои, пряных специй, свежесваренного кофе смешивался с терпким ароматом бумаги и лака. Здесь всё было слишком уютным, слишком неторопливым, словно время замирало среди аккуратных стеллажей, уставленных крошечными омикудзи, деревянными коробочками с журавлями и карпами, ровными рядами чашек с тонкими узорами сакуры.

Ацуши скользнул пальцами по холодному стеклу витрины, но взгляд его не задерживался ни на одной из вещей. Они были красивыми, изящными, каждая с историей — но всё это не имело значения. Он мог бы выбрать любую. Любую — и всё равно ошибиться.

Он выдохнул, нащупал в кармане телефон, провёл пальцем по экрану, находя нужный контакт. Номер он знал наизусть, но всё равно секунду колебался, глядя на имя. Потом нажал вызов.

— Чуя-сан, — голос его был мягким, тёплым, вежливым, но в этой безупречной сдержанности угадывалась едва уловимая нотка чего-то более личного. — Простите за беспокойство. Я сейчас выбираю для Вас сувенир и хотел бы узнать… чего бы Вам хотелось на память? Здесь море всего красивого, например…

Он начал перечислять варианты: фурошики с узором хризантем, тантё-бассан — фигурку журавля с красной короной, символизирующего долголетие, фарфоровый набор для сакэ, чайную чашку с покрытием раку, тиснёную тетрадь с каллиграфической надписью. Что-то ещё. Затем спохватился и добавил, что может просто прислать фотографии, чтобы Чуя выбрал то, что ему больше понравится.

На том конце провода было шумно. Глухие удары, хлопки выстрелов, короткие выкрики, звон металла. Кто-то резко вскрикнул, послышался глухой звук — что-то тяжёлое упало на пол. В этом хаосе, словно совершенно не считая его чем-то значительным, раздался голос Чуи, нетерпеливый, но по-прежнему спокойный:

— Блондинка, давай обсудим позже.

Ацуши закрыл глаза, коротко выдохнул и, сдержанно, ровно, но с неизбежной горечью в голосе произнёс:

— Мне жаль… — и в этих словах не было жалобы, только принятая безысходность. — Но у меня есть только сегодня. Из всех людей, я не хочу сказать Вам, что мы поговорим позже… и больше никогда не заговорить.

Гул перестрелки, суета, напряжённые команды растворились, оставляя за собой звенящую паузу. Ацуши слышал только его дыхание — чуть сбившееся, будто тот на мгновение растерялся, не сразу осознав смысл сказанных слов.

— Подожди минуту, — голос Чуи прозвучал резко, почти зло.

Раздались быстрые шаги, скрип двери, гулкое эхо — он явно отошёл подальше от боя.

Когда он снова заговорил, его голос изменился. Без раздражения, без привычного нетерпения. Теперь в нём была сдержанная, тяжёлая осторожность.

— Что, чёрт возьми, происходит, Ацуши?

— Акутагава напомнил мне о нашей сделке, — Ацуши говорил спокойно, почти буднично, будто речь шла о чём-то малозначительном. — Бой насмерть в обмен на то, что он полгода не убивает людей. И срок… сегодня, в полночь.

На том конце провода Чуя молчал.

— Я надеялся, что он передумает, — продолжил Ацуши всё тем же ровным тоном, но в голосе его звучала смиренная горечь. — Но он упрямо стоит на своём. Так что… кому-то из нас двоих придётся умереть.

Выдох в трубке был отрывистым, напряжённым.

— И я не хочу, чтобы этим «кто-то» был он.

— Ты издеваешься… — голос Чуи сорвался. — Ты, блядь, издеваешься?!

Звук резкого выдоха, шагов, словно он метался из стороны в сторону, не зная, что сделать, куда себя деть.

— Твою мать, Ацуши, я сейчас на другом конце планеты! — Чуя буквально прошипел сквозь зубы, и в этом шипении было столько бессильной ярости, что казалось, он вот-вот швырнёт телефон об стену. — Я не могу…!

Ацуши мягко, примирительно выдохнул, будто успокаивал его, словно это Чуе, а не ему, требовалось сейчас взять себя в руки.

— Понимаю. Поэтому Вы сейчас выберете подарок на память, а я отправлю его по почте. Заберёте, как приедете домой, Чуя-сан.

На том конце смолкли даже дыхание, даже шаги.

Гнетущая тишина разлилась в телефоне, словно бы связь прервалась, но Ацуши знал, что Чуя просто молчит. Он улыбнулся, почти по-доброму, и, зная, что это будет последнее, что он скажет, добавил:

— Я буду скучать по Вам на той стороне, Чуя-сан. Когда-нибудь мы снова увидимся. А пока мне было бы приятно, если бы Вы иногда вспоминали о наших встречах.

Он сделал короткую паузу, вдохнул, будто собираясь с духом.

— Время, которое мы провели вместе, было для меня по-настоящему прекрасным. Спасибо Вам. За всё.

Тишина.

— Вы можете сейчас… попрощаться со мной?

Она длилась чуть меньше минуты.

Затем Чуя просто молча бросил трубку. Ацуши слышал, как телефон, с силой кинутый в стену, со скрежетом скользнул по полу, отлетев в угол.

И снова — тишина.

Ацуши медленно выдохнул, глядя на экран телефона. Вызов завершён. Чуя не перезванивал. Не писал. Он поймал себя на том, что ждет — ещё секунду, ещё две — но экран оставался тёмным. Абсолютно безразличным.

Чуя не сказал ему ничего. Не попрощался. Только швырнул телефон о стену, психуя.

Ацуши провёл языком по губам, чувствуя лёгкую сухость во рту. Он не злился. Не винил Чую. Всё это было понятно, даже логично.

Но… больно.

Наверное, это следовало считать признанием. Чуя не мог принять его выбор. Не мог вынести самого факта, что он прощается. Точно так же, как Акутагава не мог принять того, что чувствует. Только один заставил его драться, а второй просто… бросил трубку, когда они говорили в последний раз.

Ацуши склонил голову, чуть глубже вдыхая терпкий запах хвои и пряных специй, будто пытаясь вернуть себя в настоящий момент. Здесь было тепло, спокойно. Свет фонариков мягко мерцал на витринах. Люди неторопливо рассматривали сувениры, наполняя магазин тихим, приглушённым шумом.

Он провёл взглядом по полкам, словно впервые замечая их содержимое. Всё, что угодно. Фигурки древних божеств, драгоценные кристаллы, глянцевые открытки, старинные монеты с затёртыми узорами… Что бы он выбрал, если бы этот день был обычным?

Взгляд зацепился за пиалы из светлого, молочно-белого оникса. Маленькие, гладкие, аккуратно вырезанные из камня, они выглядели безупречно. Упакованные в деревянную шкатулку с мягким бархатным нутром, они казались чем-то действительно особенным. Долговечным. Тёплым, несмотря на свою холодную гладкость.

Ацуши едва заметно улыбнулся.

“Надеюсь, ему понравится.”

В конце концов, такие пиалы вполне подойдут не только для сакэ. Чуя найдёт им применение.

Хотя бы так. Хотя бы что-то останется.

Ацуши вышел из лавки, глубже вдыхая прохладный воздух. Холодный, влажный, он казался особенно свежим после тёплого, наполненного пряными ароматами магазина. Снег падал медленно, почти лениво, но, соприкоснувшись с землёй, тут же исчезал, оставляя после себя лишь едва заметную влагу на асфальте.

День перевалил за середину. Время летело слишком быстро.

У него оставался последний подарок.

Самый важный.

Он не торопился. Долго перебирал варианты, переходя из магазина в магазин, тщательно вглядываясь в витрины. Не хотелось брать что-то просто приличное, что-то, что годилось бы для кого угодно. Хотелось выбрать именно для него .

Пусть что-то небольшое, пусть простое — но с настоящим смыслом.

Хотелось подарить всё сразу. Кисти для каллиграфии с идеально сбалансированным весом. Чайную коробочку с золотым тиснением. Небольшую картину с натюрмортом, изображающим спелые персики и виноград — уютный, тёплый штрих, который мог бы просто быть на его кухне, создавая ощущение дома.

Только… какое оно, ощущение дома для Акутагавы?

Ацуши задумчиво смотрел на картину, но в голове пустовало.

Он ни разу не был в его квартире. Хотя десятки раз поднимался по той же лестнице. Проходил мимо его двери, когда шёл к Чуе.

Не знал, как там пахнет, какие там стены, какой там свет — тёплый, холодный? Что стоит на полках, чем заполнены шкафы, есть ли на столе что-то кроме оружия и документов?

Почему так легко найти просто хороший подарок… но так сложно — что-то настоящее? То, что тронет его. То, что он не выкинет, не забудет, не оставит пылиться в дальнем углу.

Поиск занял несколько часов.

Когда он вышел с почты, вечерний город уже утопал в огнях, а воздух был холодным, свежим, полным гулких звуков чужих голосов и далёкого шума машин. Всё это казалось неправильным. Неуместным. Как будто мир забыл замереть в этот день. Как будто всё вокруг продолжало двигаться вперёд, не замечая, что для него время остановилось.

Он дописал последние письма, украсил лентами последние посылки, и теперь оставалось только отправить.

Очередь на почте тянулась бесконечно, и с каждой минутой Ацуши чувствовал, как окружающий мир теряет резкость. Голоса людей превращались в приглушённый гул, свет казался слишком тусклым, а пространство будто размывалось на границах. Он заполнял документы медленно, сосредоточенно, проверяя каждую букву, каждую цифру. Ошибаться было нельзя. Исправлять будет уже некому.

Подарок для Акутагавы он упаковал с особенной бережностью. Долго подбирал упаковку. Ещё дольше — саму вещь. Он надеялся, что она передаст всё то, что он не мог сказать словами. Хотя… разве это имело смысл?

Интересно, ему понравится?

В другом времени, в другой жизни, он бы спросил это лично. В другой жизни у него был бы шанс увидеть реакцию. Узнать, сохранит ли Акутагава подарок или выбросит его, даже не открыв коробку.

Говорят, на том свете находишь ответы на все вопросы.

Если так, значит, скоро он узнает.

***

Ацуши пришёл вовремя.

Он замер перед переулком, едва дыша, не сразу решаясь сделать последний шаг. Казалось бы, ничем не примечательное место. Узкие стены, резкий запах асфальта и старой грязи, едва различимый свет от далёкого фонаря. В этом городе сотни таких переулков. Тысячи.

Но этот был единственным.

Сколько раз он вспоминал его. Видел во снах, чувствовал под пальцами шершавый бетон, снова ощущал на губах вкус собственной крови. Сколько раз возвращался сюда мысленно, зная: в реальности он ступит сюда лишь однажды — когда придёт день закончить начатое.

Ту самую первую битву.

Она должна была стать последней. Если бы не вмешался Дазай, всё закончилось бы ещё тогда, в тот день.

Но теперь он здесь. Наконец-то.

В глубине переулка, в тени, что прятала его фигуру, Акутагава уже ждал его. Чёрное пальто сливалось с ночной мглой, а лицо оставалось в полутени.

Ацуши сделал шаг вперёд. Снег хрустнул под его ногами.

Рюноске медленно повернул голову.

— Джинко.

Холодный, ровный голос.

Не Ацуши. И даже не кошак. Просто Джинко.

Как будто ничего не изменилось. Как будто всё ещё были врагами по разные стороны баррикад, готовыми разорвать друг друга на части при первой же возможности.

— Дазай-сана не будет? — Ацуши оглянулся, хотя и так знал ответ. В переулке, кроме них двоих, никого не было.

— Дазай-сан здесь ни при чём. Это между нами. — Голос Акутагавы был ровным, почти бесцветным.

— Это обязательно? Эта… дуэль?

— Да. Я не могу позволить себе слабости. Убью тебя — и докажу, что сильнее.

Ацуши кивнул. Он ожидал услышать это. Ожидал увидеть Акутагаву именно таким — холодным, решительным, полным привычной жестокости. Но что-то было не так.

Этот голос…

Не суровый, не злой, не горький. Просто пустой. Как будто говорил не он, а кто-то за него. Как будто он сам не понимал, почему его слова звучат так.

— Любовь — это не слабость, Рю.

Акутагава посмотрел на него — не резко, не с раздражением, а медленно, с запоздалой реакцией, словно не сразу понял, что Ацуши что-то сказал.

— Я не люблю тебя, Джинко.

Глухой, ровный, бесцветный тон. Так говорит человек, который просто хочет, чтобы разговор поскорее закончился.

— Я люблю тебя, Рюноске.

Ацуши не собирался этого говорить. Слова сорвались сами собой — просто потому, что в этом не было больше смысла, скажет ли он это вслух или просто подумает просебя.

Акутагава не сдвинулся с места. Его пальцы не дрогнули, дыхание не сбилось, но Ацуши всё равно увидел. Что-то в его взгляде — не ответ, нет. Лишь пауза. Лишь слишком долгое молчание перед следующим словом.

— Неважно. — Голос был почти шёпотом.

Не потому, что он хотел сказать это тише, а потому что иначе не получилось.

— Сражайся, как обещал.

Ацуши тихо выдохнул.

— Да… я знаю.

Ацуши скользнул взглядом по лицу Акутагавы, отмечая, насколько тот был красив. Идеальные, почти хрупкие черты. Алебастровая кожа, ещё тоньше под этим светом, будто подсвеченная изнутри. Яркий морозный румянец на скулах. Глаза, напоминающие расплавленное серебро, обрамлённые густыми, угольно-чёрными ресницами.

“Он выглядит так очаровательно. Не потому ли, что я вижу его в последний раз?..”

— Хватит пялиться, — голос Акутагавы был бесцветным, словно чужой.

И всё же в этой чуждости была странная мягкость.

Тонкие пальцы чуть шевельнулись — и ночь вокруг него расцвела алыми нитями Рашомон. Они, как живые, развернулись в воздухе, мягкими изгибами повторяя движения его дыхания, пульсируя в такт биению его сердца. Глубокий, низкий звук наполнил пространство — не резкий, не угрожающий, а скорее тихий, ровный, словно эхо далёкого колокола.

Красное сияние пробежало по узорам Демонической брони, легло на его кожу, проскользнуло по высоким скулам, залилось в глубокую тень ресниц. 

— Думаешь, сможешь победить, если вот так стоишь столбом? — его губы дрогнули в тени, словно в почти улыбке.

— Нет, — Ацуши слегка улыбнулся в ответ. Легко, почти ласково. — Думаю, что ты будешь смотреться в гробу лучше меня.

Рюноске нахмурился, но не успел ответить.

Ацуши уже сорвался с места.

Лёгкий вихрь снега поднялся под его мягкими звериными лапами, белым шлейфом струясь в ночном воздухе.

Первые несколько ударов были пробными. Когти Лунного Зверя скользнули по угольно-чёрной ткани, оставляя на ней рваные борозды — ощутимые, но недостаточно глубокие, чтобы задеть плоть под ней. На мгновение переулок осветился росчерком алых искр.

Рашомон ответила глухим стоном, мгновенно затянула раны . Обсидианово-черные ленты взметнулись вверх, рванулись вперёд — хлёсткие, беспощадные.

Акутагава атаковал сразу. Не играл, не проверял реакцию, не бросал удары наотмашь, словно пощёчины на эмоциях. Он был слишком сосредоточен, непривычно спокоен. Увернулся быстро, но без спешки, и, отскочив на безопасное расстояние, снова направил лезвия Способности в сторону оборотня.

Бил серьёзно. Точно. Насмерть.

Но оборотень был быстрее.

Он всегда был быстрее.

Его тело двигалось, будто инстинкты работали на грани возможного. Неестественная ловкость, звериная реакция, хищная сила, ярость, что пульсировала в жилах, — он и Бьякко сейчас слились в одно целое. В единую сущность, что делила одну жизнь, одну судьбу на двоих.

Одно сердце на двоих.

Ацуши убрал когти в последнюю долю секунды. Позволил себе оцарапать бледную щеку — так, чтобы задеть лишь слегка, не оставив шрама на этом прекрасном лице.

А затем почувствовал, как его рубашка становится мокрой, теплой, липкой от собственной крови, что хлынула из разорванного горла.

Лазурное свечение Способности на мгновение вспыхнуло ярче, пытаясь затянуть смертельную рану, но Ацуши подавил этот импульс. Ни единой черты не осталось от Зверя — только человек, слабый, смертельно раненый, не пытающийся больше сопротивляться. 

Потому что для него этот бой не был про соперничество. Не про убийство или то, чья Способность лучше. Не про то, что выживет сильнейший. 

— Почему ты не сражаешься?! — рявкнул Акутагава. Его низкий голос прорезал тишину, словно острое лезвие.  — Защищайся!

Но Ацуши продолжал стоять, опираясь руками о стену позади себя. Его плечи слабо поднимались и опускались от легкого, рваного дыхания. Он чувствовал, как начинает кружится голова. 

Вдохнуть глубже, ухватить хоть немного кислорода — невозможно. Кровь уже стекала по уголку его сереющих губ, но он смотрел на Акутагаву — не с презрением, не с ненавистью. Его взгляд был невыносимо мягким, хотя тело цепенело от боли и холода.

— Потому что… — голос блондина срывался, затихая. — Я не могу причинить тебе боль.

А затем теплее, мягче:

— Потому что люблю тебя, Рю. Даже сейчас.

Акутагава не ответил. Он застыл напротив блондина, окруженный черными шипящими лентами. Насыщенно-красное свечение энергии окутывало его, словно темное заклинание. Рашемон скалилась, скрипела бритвенно-острыми клыками, готовая вцепиться в живую плоть, если Ацуши попробует двинуться навстречу.

Но Ацуши не сделал ни шага.

Его тело дрогнуло — ослабевшее, беззащитное. Колени подкосились, руки соскользнули со стены, смяв в ладонях грязный, холодный снег. Под пальцами чувствовалась влага, но не ледяная, не свежая. Теплая, липкая. 

Он вдруг понял, что снег вокруг перестал быть белым.

Все заливала кровь.

Она вырывалась из-под кожи пульсирующими всплесками, срывалась с губ густыми каплями, впитывалась в замерзшую землю, вырисовывая на ней темные, причудливые узоры. 

Звуки гасли. Отдалялись. Голос брюнета, хищное дыхание Способности, далекий шум города — все уходило. Силуэт Акутагавы становились все бледнее, призрачнее. Это снег скрывал его или сам Ацуши уже уходил туда, где никого нет? 

Так холодно.

Одиноко.

Страшно.

Чуда не будет. Никто не придет. Не спасет.

Ты чувствовал себя также, Рю? 

Там, на корабле.

Когда ты умирал, думая, что я буду жить дальше. Без тебя.

Но мир справедлив. Пусть ты в это и не верил.

Видишь?

Я умираю, думая о том, что взамен ты будешь жить дальше.

Мы поменялись местами.

Как ты того всегда и хотел…

Когда блондин безвольно рухнул на алый снег, Акутагава еще некоторое время стоял напротив. Смотрел — молча, внимательно. Будто ждал, что это просто уловка. Что сейчас оборотень поднимется, зло зашипит что-то про доброту к миру и людям, бросится на него еще раз, отбивая очередной удар Рашемон. Назовет по имени — отчаянно, надрывно, в глупой попытке подойти ближе, спасти Рюноске от самого себя.

Густая темнота зимнего вечера сползала на улицы города, размывая очертания зданий, поглощая звуки. Казалось, сам мир замер в ожидании.

Слишком тихо.

Рюноске сделал едва заметный шаг вперед. Рефлекторно, бессознательно. Остановился, сжав пальцы. Ленты Рашемон медленно опустились вниз, теряя остроту, застывая на ветру.

Он смотрел на то, что осталось от противника— нет, от Ацуши, — и внутри что-то ломалось, медленно и мучительно, как трескается лед под весом человека, который слишком поздно понял, что шагнул не туда.

Его охватило странное, давящее чувство. Ожидание — застывшее в воздухе. Как будто он что-то упустил. Как будто что-то еще должно было случиться.

…Ничего.

Акутагава выдохнул, едва слышно, подняв облачко пара в морозном воздухе.

Он должен был убедиться. Просто подойти ближе, наклониться, положить пальцы на бледную кожу.

Должен был сказать себе, что сделал это, что довел начатое до конца.

Но вместо этого он медленно, словно против собственной воли, сделал еще один шаг вперед.

— Ацуши…

Голос сорвался, превратился в глухой, едва слышный выдох. Слишком тихо, чтобы мертвец мог его услышать. Слишком тихо, чтобы самому себе признаться, что он все еще ждет ответа.

А затем он резко моргнул, чуть прикусил губу, словно осознав, что делает, — и отпрянул назад.

«Проверить пульс, Рюноске. Разве не так делают нормальные люди?»

Ему почудился голос. Дазай? Нет, не могло быть.

«Что, боишься?»

Рука дернулась. Он все еще мог это сделать.

Но если он прикоснется к нему, если убедится — тогда это станет реальным. А он не хотел, чтобы это стало реальным.

Ткань плаща взметнулась, и он сделал первый шаг прочь.

А потом еще один.

И еще.

Сначала медленно, потом быстрее.

Он уходил.

Нет, бежал.

Но ведь он победил. Так что не так, черт возьми?

Победители не убегают, не бросаются за угол, чтобы, прижавшись спиной к стене, глотать воздух, словно тонущий, не в силах успокоить бешено колотящееся сердце.

«Какой же ты жалкий, Рюноске».

Дыхание сбилось. Он с силой ударил кулаком по стене.

— Заткнись!

Снег снова захрустел под ногами, растворяя следы крови, оставляя только темные пятна в белом мареве.

Рюноске вышел к более оживленной улице, и мир… не изменился. Фонари, людские голоса, теплый свет витрин. Чей-то смех. 

Мир продолжал идти вперед. Как будто ничего не произошло.

Он поймал на себе чей-то взгляд. Обычного прохожего. Тот секунду всматривался в его лицо, но потом отвел глаза.

Потому что это не имело значения. Никто не знал, что у него на руках кровь. Никому не было дела. Как и ему самому.

Правильно?

Акутагава засмеялся. Тихо, глухо, надрывно.

Болью отдалось в висках, в легких, в груди.

Он вцепился в воротник пальто, стиснув зубы, не в силах остановить дрожь.

“Ты даже не можешь смотреть.”

— Заткнись…

Шепот срывался, терялся в шуме улицы.

Дазай был прав.

Как всегда.

Он действительно не смог посмотреть.

И потому просто шел вперед.

Куда — неважно.

Только бы подальше.

Акутагава шел по улице, лавируя между спешащими домой людьми. Они проходили мимо него, почти не глядя, точно он был пустым местом. Кто-то, случайно задев его плечом, бросил короткое извинение и тут же растворился в толпе.

Холодный воздух обжигал легкие. Вдалеке мелькали огни рекламных щитов, слышался приглушенный гул голосов, звук шагов по мокрому асфальту. Город жил, двигался, дышал, как и прежде. Все было таким же.

Мир не изменился. Миру не было дела до того, что Рюноске оставил очередной труп за спиной. Что тело какого-то оборотня медленно коченеет под тонкой вуалью серебристого снега.

Но ведь… Должно же было что-то измениться? Верно? Иначе зачем это все — эта дуэль, эта ночь, все это…

Страх… волнение…  они постепенно растворялись в сознании Акутагавы, как чернила в воде. Еще мгновение назад его мысли были спутанными, рваными, но теперь все сглаживалось. Становилось проще. Спокойнее. Паника тоже ушла. Все, что осталось — это странная, давящая тишина внутри.

Словно он сделал шаг в сторону от реальности.

Звуки становились приглушенными, словно сквозь вату. Лица людей размытыми, проходящими мимо тенями. Мир был здесь, но уже не касался его.

Так, наверное, должно быть.

Ему просто нужно дойти до дома.

Просто нужно подождать.

Акутагава не знал, сколько именно. Может, несколько часов. Может, ночь. Может, дольше. Но рано или поздно должно стать легче.

Он не мог ошибиться.

Дверь квартиры открылась легко. Гул улицы остался по ту сторону, и тишина встретила его привычным спокойствием. Акутагава медленно снял пальто. Повесил его на крючок в прихожей, провел рукой по промокшим от снега лацканам. Капли воды скатывались вниз, оставляя на полу темные следы, но он не обращал на них внимания.

В груди было странно тихо.

Не пусто — пустота была чем-то резким, болезненным, ощутимым. А здесь… ничего.

Он прошел в комнату, опустился на край кровати и выдохнул. Медленно, осознанно. Он ждал, что вот-вот станет легче. Должно стать. Просто нужно немного подождать.

Сколько?

Он не знал.

Просто подождать.

Отпустить мысли, не цепляться за ощущения. Ведь все правильно. Так и должно было быть. Именно этого он хотел. Именно к этому шел. Ацуши больше нет. Он исчез, он замолчал, он перестал приближаться, перестал трогать чужие границы, перестал обнимать, пить свой чай, улыбаться, целовать.

Значит, теперь должно стать легче.

Он опустил взгляд на руки — чистые, аккуратные. Следов крови не осталось. Коснувшийся его кожи снег смыл эти следы еще по дороге сюда, стек холодной водой по пальцам. Ничего не напоминало о произошедшем.

Тогда почему в груди все еще что-то давило?

Нет. 

Это пройдет. 

Он просто устал. 

Просто нужно подождать еще немного.

Акутагава наклонился вперед, оперся локтями о колени и закрыл глаза. Вдох. Выдох. Медленно, ровно.

Легче.

Еще чуть-чуть, и станет легче.

Просто подождать.

Chapter Text

Йокогама встретила Чую холодом и серым небом. Он не помнил, как добрался до аэропорта, не помнил часов в воздухе. Просто шагнул в самолет в Париже, а теперь стоял здесь, под мелким дождем, в городе, который не изменился.

Ацуши был мертв.

Мысль не казалась реальной. Она просто была. Тихая, неоспоримая, вплетенная в привычное: небо серое, воздух пахнет солью, а Ацуши мертв.

Тело нашли с утра. День подходил к концу, а его тело все еще лежало в морге, не востребованное, непознанное. Без документов, страховки, семьи. Никого, кто пришел бы за ним. Его просто списали в общий список — еще одно безымянный труп на холодных стальных столах.

Чуя вошел внутрь, не замечая, как звучат его шаги. В помещении было стерильно и тихо, пахло железом и влажностью. Люди работали размеренно, спокойно. Для них это был обычный день.

Для Чуи тоже.

— Я забираю его.

Никто не задал вопросов. Не спросили, кем он приходится покойному. Просто протянули кипу бумаг. Знакомые графы, цифры, штампы. Он знал, что делать.

Руки оставались неподвижными. Чернила на бумаге расплывались перед глазами, словно там не было слов, только ровные ряды пустых символов. Чуя моргнул, пытаясь сфокусироваться, но в голове стояла тишина.

Он не торопился подписывать. Просто стоял, позволяя холодному оцепенению впиться в грудь. Это был всего лишь очередной документ. Очередная формальность. Он десятки раз подписывал такие бумаги, забирая тела своих ребят из Мафии.

Но это был не один из его людей. Не кто-то, кто знал, на что шел — за деньги, власть, престиж.

Это был ребенок.

Бедный, наивный ребенок, который не должен был оказаться здесь.

Чуя сидел в приемной, заполняя бумаги, время от времени делая глоток остывшего кофе. Жидкость была горькой, безвкусной, но он пил, не замечая. Ручка двигалась по страницам ровно, механически. Графы, подписи, даты. Еще одна строка. Еще одна подпись.

Когда дверь скрипнула, он не вздрогнул. Только на мгновение замер, а потом продолжил заполнять формы.

Дазай сел напротив.

Слишком тихо. Слишком спокойно.

Чуя не поднял глаз.

Но Дазай смотрел. Долго, внимательно, будто пытался что-то прочитать в зажатых пальцах, в том, как плотно тот сжимал губы, в размеренных движениях.

— Ты не против, если я помогу с бумагами?

Чуя на секунду посмотрел на него. В синих глазах вспыхнула злость — слабая, бессильная, как уголек в холодном пепле. И тут же погасла. Он отвел взгляд, чуть сильнее сжав ручку.

— Все оформляешь на меня. Реквизиты помнишь.

— Директор просил передать, что…

— Нет!

Грохот.

Чуя резко вскочил, ударил ладонью по столу. Пустая кофейная чашка соскользнула с края, разбилась с глухим звуком.

— Нет! Заткнись нахер! — Голос срывался, шелестел хрипом. — Мне плевать на твоего директора, на ваше, блядь, Агентство, на всю эту ёбаную показную заботу! Мне не нужна помощь! Я не отдам вам это!

Дазай не вздрогнул. Не отвел взгляд. Только тихо вздохнул, будто ожидал этой вспышки.

— Чуя.

Нейтрально. Слишком ровно, слишком спокойно.

— Иди нахер, — выдохнул Чуя.

Он тяжело дышал. Кровь стучала в висках, грудь сжимала тупая боль. Он смотрел на Дазая, но не видел его.

Только пустую комнату.

Только бумаги, которые он заполнял десятки раз.

Только место напротив, где должен был сидеть Ацуши.

Чуя провел ладонью по лицу, стирая слезы, но кожа осталась мокрой. Пальцы дрожали, сердце билось слишком быстро. Он стиснул зубы, загоняя эмоции обратно — в черную, бездонную дыру внутри, где им и место.

— Просто… просто заполни это, — голос сорвался, осел в глухом хрипе. — Я позвоню, когда определюсь с церковью. Он был католиком, верно?

— Да, — коротко ответил Дазай.

Он пододвинул бумаги ближе, выровнял стопку. Движения были привычными, ровными. Как будто он тоже делал это не впервые.

Чуя смотрел на строчки перед собой, но слова расплывались. Чернила дрожали, будто бумагу затопило водой. Он моргнул, раз, другой, сжал ручку, продолжил писать.

В комнате повисла тишина. Тяжелая, густая, будто воздух стал вязким, застыл в легких.

— Будешь еще кофе?

Голос Дазая прорезал тишину неожиданно мягко.

Чуя едва заметно вздрогнул. Поднял голову, встретился с его взглядом — внимательным, слишком темным.

— Да, — тихо ответил он.

Отвернулся первым.

Ночь обещала быть долгой.

***

Акутагава остановился у входа в церковь. Он стоял, чувствуя, как сжимается что-то внутри, как ледяная пустота поднимается к горлу.

Он не собирался заходить. На тяжелых дубовых дверях темнел узор потрескавшегося лака. Они были закрыты, но он знал, что за ними.

Гроб. Люди, пришедшие проститься. Тишина, в которой слова звучат, как шепот призраков.

Он не для этого здесь.

Он не сможет войти.

Дазай заметил его первым. Стоял рядом с Чуей, говорил что-то, но слова утопали в шуме крови в ушах. Чуя не отвечал. Он был неподвижен, как мрамор. Бледность подчеркивала темные круги под глазами, взгляд был выжжен до пустоты.

Когда Акутагава подошел ближе, Чуя поднял глаза.

Это был не просто взгляд.

Отвращение хлестнуло его, обдало, вогнало в землю.

Не ярость. Не ненависть. Холодное, выверенное до совершенства презрение. Как будто Акутагава был чем мерзким, разлагающимся, тем что хочется оттолкнуть не касаясь. Как будто его присутствие здесь было оскорблением.

Чуя стиснул зубы. Пальцы дернулись, сжались в кулаки, но он не сказал ни слова. Просто отвернулся.

— Поговорим позже, — бросил он Дазаю. Голос был сух, словно сгорел изнутри. И ушел, быстрым, резким шагом.

Акутагава остался. Стоял, не двигаясь, с жуткой, звенящей пустотой внутри.

— Я превзошел его, Дазай-сан.

Дазай не ответил.

 — Он был слабым, бесполезным. Вы должны признать, что я лучше, — настойчиво продолжил Акутагава.

Дазай все так же не смотрел на него. Он смотрел в сторону, куда ушел Чуя. Долгое, неподвижное молчание растянулось между ними, как черная пустота.

— Лучше? С чего бы? — наконец заговорил Дазай. Голос его был ровным, бесцветным, таким же выцветшим, как небо над Йокогамой.

Акутагава моргнул. Что-то внутри медленно сдвинулось, едва уловимо.

— Потому что я сильнее, — он рявкнул эти слова резко, с силой, как будто пытался разбудить Дазая, заставить его посмотреть на себя. — Мы сразились. И его больше нет. А я — победил.

Дазай наконец повернул голову. Медленно, как будто каждое движение давалось с трудом.

— Я не вижу здесь победы, — произнес он, и голос его был тихим, глухим, как будто звучал издалека, сквозь толщу воды. — Ты проиграл. Проиграл чудовищу внутри себя.

Он посмотрел прямо в глаза Акутагаве.

Без презрения. Без злобы. Без надежды. В его взгляде была только пустота — бездонная, тянущая.

— Для меня ты мертв с этого момента. Так же, как Ацуши.

Все внутри Акутагавы дернулось в агонии. Будто в груди что-то оборвалось — не резко, не с хрустом, а медленно, болезненно, как будто рвали гнилую ткань. На миг исчезли все звуки. Мир сузился, потускнел. Остались только эти слова.

— Вы… — губы пересохли. Слово вышло сухо, надтреснуто. Он моргнул, сглотнул с усилием. — Вы лжете.

Дазай не ответил. Только смотрел на него — по-прежнему неподвижно, по-прежнему мертво.

Что-то темное и вязкое поднялось в груди Акутагава. Оно жгло изнутри, как яд, как страх, который прятали слишком долго. Как ненависть, обращённая на самого себя.

— Вы лжёте! — выкрик сорвался, расколов воздух, как хлыст. Громкий, резкий, до боли в горле. — Вы лжете!

Но Дазай даже не вздрогнул.

Только ветер прошелестел сухими листьями у их ног.

Шатен медленно покачал головой — неторопливо, с почти ленивой мягкостью.

— Ты всё такой же, Акутагава-кун, — голос был легким, почти насмешливым, как лёгкий ветерок в предгрозовой тишине. Но ни следа тепла. Ни намёка на привычную, ленивую издёвку, за которой он обычно прятал своё настоящее лицо. — Сломанный. Бесполезный. Жалкий. Тупой, как кирпич, и при этом потрясающе упрямый, как будто это хоть на что-то влияет.

Он не ждал ответа. Не смотрел в ответ. Просто отвернулся — легко, обидно просто — и сделал шаг прочь, в сторону, куда ушёл Чуя. Словно разговор закончился. Словно Акутагава был пустым местом.

— А вы всё такой же лжец! — выкрик вырвался из горла яростью, оголённой до хрипоты. — Вы обещали мне, что дадите мне причину жить, если я пойду за Вами в Мафию! А потом просто исчезли! — он почти задыхался. — Как будто я ничего не значил!

Дазай замер. Спина его оставалась прямой, руки в карманах, но что-то в осанке изменилось. На секунду. На два удара сердца.

А потом он медленно обернулся. В его взгляде не было ни безразличия, ни пустоты. Только раздражение. Холодное, пронзительное.

— Я выполнил своё обещание, — сказал он тихо. Глухо. Будто проглатывал слова вместе с болью. — Ты сам это знаешь. Не так ли?

Акутагава застыл. Он не знал, как дышать. Не знал, как смотреть в эти глаза. Плечи дрожали от злости, но внутри всё уже рушилось.

— Я обещал, что ты получишь желаемое, когда будешь готов, — тихо продолжил Дазай. Его голос не дрогнул, был всё так же ровен, будто разговор шел не о чьей-то жизни, а о давно решённой сделке. — Но, судя по тому, какую дичь ты вытворяешь… ты не будешь готов. Никогда .

Он замолчал, выдохнул, как будто эти слова отняли у него все силы. На миг в глазах промелькнула усталость — глубокая, вязкая. Та, что прорастает только внутри тех, кто слишком долго надеялся.

— И я ничего не могу с этим поделать. Прости.

«Прости .»

Слово упало в пространство между ними, как глухой выстрел. Не громкий. Но тот, от которого умирают.

Акутагава замер. Мир на миг померк, расплылся за шумом крови в ушах. Он не сразу понял, почему это простое слово так больно вонзилось в грудь. Почему оно застряло в горле, не давая дышать.

Дазай-сан… извинился?

Это сон? Видение? Или всё действительно зашло так далеко, что даже он — человек, которого Акутагава считал непоколебимым — теперь сдаётся?

Но Дазай не исчез, не отвернулся. Он просто стоял напротив, смотрел на него. И в его взгляде не было ни тени насмешки. Ни раздражения. Ни надежды. Только бездонная, мёртвая тишина. Пустота, в которой уже не было места для Акутагавы.

Как будто он… действительно мёртв.

Нет.

Что-то внутри зашевелилось. Застучало, забилось, словно раненое животное. Паника, вырвавшаяся на свободу.

Нет.

Он не мог позволить этому быть правдой.

НЕТ.

Если Дазай-сан опустил руки… если он больше не видит в нём смысла, если он отказывается от него, как от сломанной вещи — то зачем тогда вообще жить?

Зачем существовать, если тот, ради кого он жил, теперь смотрит на него так, будто его никогда не было?

«Неужели ты не понимаешь? — прозвучало вдруг в его голове. — Разве может человек вынести эту жизнь, если кто-то не скажет ему, что всё в порядке, что это нормально — просто жить?»

Эти слова. Голос, слишком живой, слишком яркий — и потому такой невыносимый. Он вспыхнул в памяти, как зарево перед обвалом, и застрял в груди, будто чужое сердце начало биться в его теле.

Если кто-то не скажет, что принимает его таким, какой он есть.

Если не нужно будет вечно метаться, как загнанный зверь в клетке, пытаясь превратить свое никчемное существование в жизнь .

Он не хотел помнить. Но почему-то вспоминал именно это. Всегда — в такие моменты, когда всё рушилось. Когда земля под ногами проваливалась в бездну, а разум дрожал, не зная, за что зацепиться. Эти слова… спасали его. Заставляли подниматься с колен, снова и снова. 

Даже сейчас, когда тот, кто их произнес, замолчал навеки. И не скажет больше ничего.

Ни сейчас. 

И не потом.

Никогда больше.

Акутагава стиснул зубы, резко отвёл взгляд в сторону, будто хотел стряхнуть их с себя, вытолкнуть, стереть.

— Тц, — глухо сорвалось с резных губ. Он поднял голову, и голос зазвенел — уже твердо, жестко, отравленным острием. — Я заставлю Вас признать меня, Дазай-сан. Не сейчас, так позже.

Дазай выдохнул. Устало. Медленно. Словно смотрел на что-то давно и безнадежно сломанное.

— Что стоит за признанием ценности человеческой жизни, Акутагава-кун?

Слова упали между ними — ровные, будто безразличные. 

Акутагава молчал. Он не понял вопроса. Не понял, чего от него хотят.

Он знал, как выживать. Как убивать. Как демонстрировать силу. Но не знал, что сто́ит за этим признанием. И потому не мог ответить.

Молчание вытянулось, обволакивая, как затхлая тишина катакомб. 

И вдруг всё снова стало очень, очень тихо.

— Хорошо, — тихо сказал Дазай, едва заметно кивнув. — Сложновато для тебя. Попробуем иначе.

Он сделал шаг вперед, и голос его вдруг стал мягче, почти ласковым — как у врача, ставящего смертельный диагноз:

— Кто стоит за признанием человеческой жизни, Акутагава-кун? Кто говорит тебе, что ты ценен?

Словно нож тонко прошелся под кожей.

Кто?

Он не знал. Словно вопрос задел что-то слишком глубоко спрятанное, слишком хрупкое.

— …Вы, Дазай-сан, — ответ прозвучал глухо, неуверенно, почти вопросом. И сам звук этих слов — таких простых, но искренних — показался ему невыносимо стыдным.

Дазай усмехнулся. Легко, почти беззвучно — но в этом коротком звуке было что-то надломленное. Как будто он смеялся не над Акутагавой, а сквозь него — туда, в пустоту.

— Кто говорит человеку, что можно вынести эту жизнь? Что она чего-то стоит?

Новый удар. Еще глубже.

Акутагава напрягся, плечи дернулись. Он не понимал. Или не хотел понимать. Или боялся.

— Я… — голос дрогнул, как у потерявшего равновесие. Он сглотнул, сжал руки в кулаки, будто хватался за последнюю опору. — Я не…

«…что всё в порядке, что это нормально — просто жить?»

Эхо чужого голоса пронзило его изнутри.

Слова Ацуши.

Слова, которые он ненавидел. Слова, которые помнил.

Слова, от которых не мог избавиться.

— Говорит… другой… человек? — вырвалось само.

Он не был уверен. Не знал, правильно ли. Но сказал это. Потому что внутри стало слишком тихо.

Дазай посмотрел на него и нарочито медленно, лениво захлопал в ладоши. Затем устало выдохнул.

— Браво, Акутагава-кун.

В его голосе не было ни восхищения, ни одобрения. 

— Раз ты наконец это понял, переключись на такого человека в своей жизни. Потому что я им не был и не буду. 

Акутагава почувствовал, как что-то холодное сжало грудь.

— Те слова, которые ты хочешь услышать, в моей жизни уже принадлежат другому. Я не скажу их тебе искренне. Никогда. Не с тобой. Не с таким, как ты.

Не с таким, как ты.

Эти слова вошли в него, как иглы. Прямо под рёбра. Прямо в сердце.

— А с каким?! — вырвалось у брюнета.

Он сорвался — мгновенно, не думая, не чувствуя. Волна ярости захлестнула его, прорвавшись наружу обжигающим криком, полным боли, унижения и отчаянной злобы.

— С таким, как Ацуши?!

Он осёкся.

Пальцы чуть дрогнули, губы на миг остались приоткрытыми, будто дыхание сжалось где-то в горле.

Почему… именно это имя?

Почему именно оно всплыло — первое, инстинктивно, как выдох?

Дазай смотрел на него долго. Тихо. Слишком долго — так, как будто за этим молчанием было нечто большее, чем просто усталость. В этом взгляде не было осуждения, но была неизбежность. Как будто он уже знал, чем всё закончится. Как будто знал это с самого начала.

— С таким, кто заставляет чувствовать, — произнёс он наконец. Голос был ровным, тихим, почти отрешённым. Будто эти слова уже сто раз звучали в его голове, прежде чем он позволил им вырваться наружу.

— С таким, кому хочется сказать эти слова по-настоящему. Без фальши. Так же сильно, как услышать их в ответ.

Он слегка наклонил голову — будто не насмехаясь, не укоряя, а просто ставя последнюю фигуру на доску.

— Ты всё ещё не понимаешь?..

Акутагава не понимал. Не хотел понимать. Но внутри что-то дрогнуло — тонко, мерзко, как если бы в ране кто-то пошевелил осколок стекла.

Не ответил. Не мог.

Грудь сжалась — как перед криком, как перед тем, как что-то в тебе надломится.

Он резко развернулся и пошёл прочь. Не от боли — от глухого, вязкого ужаса. Потому что правда уже была где-то рядом. Уже почти выкрикнута. Уже однажды сорвалась с его губ.

Имя. Тень. Мертвец.

Тот, кто смотрел на него иначе. Тот, кто поступал иначе. Тот, кто показывал ему — что жить, может быть, и не так страшно.

Пустота внутри отзывалась эхом. И с каждым шагом казалось, будто она всё ближе.

***

Холод пришёл первым.

Не морозный — а глухой, вязкий, сырой. Он обволакивал кожу, вползал под одежду, будто пытался вцепиться в самое тело, в самое нутро. Ацуши дернулся, судорожно втянул в лёгкие воздух — и тут же закашлялся. Пахло плесенью. Гнилой водой. Ржавым железом. Где-то рядом темнела гладь воды — чёрной, мутной, застойной. Бассейн?

Он не сразу понял, где находится. Тело не слушалось. Всё казалось чужим: дыхание, движения, собственные руки, под которыми ощущалась влажная, ледяная земля. Пальцы дрожали, как у больного. Каждое движение отзывалось ломотой в костях. Будто он пролежал так вечность.

Он попытался подняться.

И замер — в глухом звоне железа, в знакомом щелчке паники. На запястьях — кандалы. Цепи натянулись резко, с болью, будто напоминая: ты никуда не уйдёшь. Не сейчас.

…Опять.

Перед глазами вспыхнуло — короткий, резкий, режущий образ: подвал. Каменный, сырый, тёмный. Звук воды, капающей с потолка. Голод. Страх. Одиночество. Ненависть.

Ацуши зажмурился.

Выдохнул — коротко, резко, как будто хотел вытолкнуть из себя наваждение. Оно не ушло. Но вместе с ним поднялось что-то другое — более горячее, более живое. Не страх.

Злость.

Когти — острые, звериные — пронзили воздух. Металл взвизгнул, разошёлся, как гнилая плоть. Цепи рухнули на пол с глухим, мертвенным лязгом. Ацуши не остановился — замок срезало с одного удара. Скрипнула дверь, медленно поддаваясь.

Он вышел, ступая босыми ногами по ледяному полу.

Воздух был тяжёлым, вязким, как трясина. Он тянулся в лёгкие с трудом, будто сам мир сопротивлялся каждому вдоху. Сырость здесь была не просто в воздухе — казалось, стены напитались ею до самого основания, пропитались веками запустения, и теперь медленно отдавали её обратно. Всё вокруг дышало забвением.

Блеклый свет, будто с трудом пробиваясь сквозь глухую темноту, выхватывал из неё только силуэты — смазанные, чужие. Мягкие тени колыхались, сливаясь с влажными пятнами на стенах. А рядом с ним, почти вплотную, лежал бассейн. Тот самый, в котором отражалось ничего. Он был наполнен мутной, маслянисто-чёрной водой. Поверхность слегка дрожала, изредка выдавая себя слабым, тягучим плеском.

Ацуши застыл.

Плеск казался слишком ровным. Слишком… живым. Неестественно мерным, как дыхание. Как чужое дыхание, идущее из глубины. Он не видел ничего под этой водой — и именно это пугало больше всего.

Тишина была нарушена — не звуком, но предчувствием.

Его ладони всё ещё дрожали от усилия, от страха, от холода. Даже тогда, когда оборотень резал свои оковы, когти вырывались из тела не от ярости — от паники. Он боялся. По-настоящему. Он боялся всего: темноты, одиночества, воды, которая глядела на него снизу, не мигая. Боялся, что это не просто место. Что за ним уже наблюдают.

«Ты просто напуган», — попытался он сказать себе. Мысль прозвучала тускло, безжизненно. И всё же он не отводил взгляда от воды. Не мог.

Возможно, это было иррационально. Возможно, это действительно просто вода.

Но плеск… плеск звучал, как волна, разбивающаяся о пристань. Та самая, на которой он однажды сидел, уставившись в глубину так долго, что казалось — вода вот-вот утянет его за собой. Где воспоминания тянулись к нему изнутри, словно руки. Где он был один.

Как и сейчас.

Один. Снова. В темноте. В месте, которое не знал. Где не было ни звука шагов, ни дыхания другого человека. Только это медленное, вязкое журчание под ногами.

Похищен?

Мысль вспыхнула, пронеслась — и оставила за собой острую, болезненную воронку.

Как он сюда попал?

Это должно было быть задание. Агентство? Совместная операция с Мафией?.. Он не мог вспомнить. Не мог даже точно сказать, какое было последнее утро. Последний разговор. Последний взгляд.

Пустота в памяти была слишком плотной. Слишком глухой.

Он стоял, прислушиваясь к воде. И чем тише становилось вокруг — тем громче плескалась она.

Было холодно.

Не тот холод, что цепляется за кожу в январе — а другой, ледяной изнутри, обволакивающий кости, заполняющий собой лёгкие. Он ощущал, как по венам течёт не кровь, а тишина. И чем дольше он лежал, тем больше в этой тишине растворялся.

Холодно. 

Ему так холодно… Как никогда до этого. Как будто кровь больше не существует в его теле. Больше не греет его ослабевшее тело.

Кровь?..

Ацуши вдруг становится тошно. Как будто его сейчас вывернет наизнанку своими же внутренностями.

Он вспомнил.

Мокрый, неестественно липкий снег под его промерзшими пальцами. Под его ногами, ладонями, перед его взором — все залито алым. 

Словно из него уже вытекло всё, что делало его живым. Осталась только оболочка, с каждой секундой тяжелевшая под липким, промёрзшим снегом. Было странно — не больно. Боль где-то осталась позади, рассыпалась вместе с чем-то, что он не успел удержать. Он моргнул, и мир дрогнул, покраснев. Мутная кровь впитывалась в землю, растекаясь под его телом, проступая между пальцев.

Он тогда не сразу понял, что умирал.

Но когда понял — не удивился.

Так должно было быть. Всё к этому шло. Всё в нём давно шло к концу.

Рядом кто-то стоял.

Он поднял взгляд. Медленно, с усилием, как будто шею тянуло вниз какой-то тяжестью, не телесной, — той самой, что давит, когда предчувствуешь конец. Перед ним — силуэт. Знакомый. Тот, кого он знал лучше, чем хотел бы.

Акутагава.

Брюнет не двигался. Только смотрел. И в этом взгляде не было гнева, не было даже сожаления. Лишь пустота. Застывшая. Непроницаемая. Ацуши не видел выражения его лица, но знал — тот молчал. И в этом молчании было всё.

Ацуши говорил что-то своему убийце. Кажется. Последнее, что успел выдохнуть сквозь кровь. Какую-то часть себя, от которой не осталось ничего. Просьбу? Вопрос? Может, просто имя.

Акутагава ничего не ответил.

Ни слова.

Он лишь стоял — до тех пор, пока дыхание Ацуши не стало едва уловимым, пока его глаза не начали медленно закрываться. Пока всё вокруг не замерло.

И тогда…

Шаг.

Один.

Второй.

Акутагава развернулся. Спокойно. Холодно. Как будто внутри него давно уже не осталось ничего, что требовало бы остановиться. Он не посмотрел назад. Не подошёл ближе. Не сказал «прости».

Просто ушёл.

Оставив за собой не звук, не силуэт, не тень. Только тишину. Давящую, как вода, когда уходишь слишком глубоко и уже не знаешь — поднимаешься ли к поверхности или тонешь окончательно.

Ацуши еще долго лежал, не двигаясь. Снег впитывал его кровь, пропитывался алыми разводами, мерзкими, тяжелыми. Холод пробирался глубже, прожигая кожу, добираясь до костей. Пальцы окоченели, ощущение собственного тела становилось расплывчатым, размытым, чужим.

А потом холод сменился жаром. Сначала едва ощутимым. Затем — пульсирующим, обжигающим, проникающим в самую суть его сознания.

Боль стала невыносимой.

Хотелось кричать. Содрать кожу с пальцев, вырвать ее с рук, с лица, с груди. Вырвать из себя этот огонь, эту нестерпимую пытку.

Но сил не осталось ни на что. Он почувствовал, как огонь пожирает его изнутри, как что-то ломается, крошится, сгорает в пепел. А потом — 

Все исчезло.

Ацуши опустил взгляд на руки.

И всё пошатнулось.

Пальцы — черные. Не от грязи, не от копоти. Почерневшие до мертвенного цвета, как будто в них больше не оставалось ни жизни, ни тепла. Ни его самого.

Он резко вдохнул. Воздух в груди оборвался, застрял. Холодный, едкий, как если бы он вдохнул лёд. Звон в ушах усилился, будто всё внутри кричало: нет, не так, не может быть.

Что с ним?

Почему?

Он не знал, не понимал — только отшатнулся, дрогнул, поднялся, зацепившись за стену. Мир вокруг расплывался, стены давили. Но он все же побрел — споткнувшись, почти на ощупь — к бассейну. Вода казалась маслянистой, густой, как нефть. 

Он не думал. Не мог.

Колени глухо ударились о камень. Пальцы вжались в ледяную гладь. Ацуши начал тереть, тереть, смывать с себя этот кошмар — как грязь, как чужую кожу, как сон, от которого нужно проснуться. 

Смойся. Исчезни. Верни мне мои руки.

Но чернота не исчезала.

Он тер сильнее. До боли. До онемения. До того, как кожа на ладонях почти перестала ощущаться — а чёрный цвет остался. Он всё ещё был здесь.

И пальцы были жесткими. Промерзшими. Он чувствовал холод воды — но не чувствовал себя. Ни веса тела. Ни привычного отклика. Ни жизни под кожей.

Он смотрел на собственные руки, как на что-то чужое. Пальцы больше не казались ему его. Это были чужие руки. Чужие мертвые руки, торчащие из его рукавов.

И впервые с того момента, как пришёл в себя, понял — что-то с ним было по-настоящему не так.

Воздух внезапно исчез. Грудную клетку сдавило, будто чьи-то руки сомкнулись на ней. Он попытался вдохнуть глубже — но тело не откликнулось. Колени подогнулись, и он рухнул на холодный камень.

Не мог даже сидеть.

Дыхание стало рваным, быстрым, испуганным. В голове крутилась одна мысль, упрямая, опустошающая: что происходит?

«Я умер… Я должен был умереть.»

Он помнил — алый снег, дрожащие пальцы, леденящий холод, выцветающее зрение. Помнил, как кровь уходила из тела, как замедлялось дыхание. Помнил, как конец подкрался — без шума, без боли, почти спокойно. Так должно было быть.

Но он был здесь.

В этой тьме, в сырости, с пальцами, будто обугленными изнутри. С телом, в котором не было ничего, кроме страха. В этом месте, где даже стены казались пропитанными тлением. Где воздух не давал дышать, а каждый вдох отзывался рвущейся паникой.

Что это?

Ад?

Его собственный личный ад — растянутый, вязкий, будто сон, из которого нельзя проснуться? Он не выбрался? Он всё ещё там?

Тело не слушалось. Он осел, съехал на пол, тяжело ударился плечом о камень, почти свернулся, жалко, как раненый зверь, прижатый к земле.

Кто его сюда притащил?

Неужели… Акутагава?

Но нет. Нет. Он помнил это слишком ясно.

Черноволосый мафиози ушёл. Он смотрел — и ушёл. Не сказал ни слова. Не дотронулся. Не попрощался. Просто развернулся и ушёл, будто всё, что было, больше ничего не значило.

Зачем бы ему… возвращаться?

Тогда, в снегу, под серым небом и затихающим миром, Ацуши думал, что это — конец.

А теперь… Теперь он не знал, что это. И не знал, будет ли у этого конец вообще.

Шум.

Едва уловимый, как дрожь в воздухе.

Звериные ушки дёрнулись. Навострились. Хвост напрягся, шертка встала дыбом.

Сквозь вязкую тишину пробился скрип — тихий, будто кто-то медленно открывал дверь где-то вдалеке. Эхо глухо прокатилось по каменным стенам. А потом — шаги.

Медленные. Неспешные. Приближались.

Ацуши вздрогнул. Сердце сорвалось с места.

Он не видел фигуру — свет, дрожащий в коридоре, почти гас в темноте, — но это было неважно. Он знал. Это был тот, кто притащил его сюда. Кто заковал. Кто… кто запер его здесь одного.

Тело среагировало первым. Инстинкт сильнее мысли.

Бежать.

Он пригнулся, втянул голову, прижал уши. Когти выскользнули, лапы напряглись. Он оттолкнулся, бросился вверх, вцепился в холодный, мокрый камень. Камень скользил, под пальцами ломались куски сырой штукатурки, но он удержался. Вжался в угол под потолком, дрожа всем телом.

Сердце стучало в ушах. Дышать было больно. Шерсть на хвосте оставалась вздыбленной, в ушах — гул напряжения.

Шаги подошли ближе. Замерли. Дверь отворилась. Кто-то вошёл.

Внизу — тень. Силуэт. Шевеление.

Нельзя ждать.

Он оттолкнулся — прыгнул вниз. Падение погасил мягкой звериной лапой. И сорвался с места.

Бежать.

Пока не стало поздно.

Снова.

Он мчался, едва касаясь лапами пола, — вперёд, вперёд, туда, где хоть немного светлее. Уши ловили каждый звук, разворачиваясь в сторону малейшего шороха, сердце билось в висках.

Он не знал, куда. Просто знал: не туда. Только бы не обратно.

Стены проносились мимо, слишком быстро. Влажные, облупленные, похожие на глотку чудовища. Всё вокруг пахло гнилью. Пахло страхом. Пахло — им.

Он свернул за угол — и замер, резко, до боли в лапах. Перед ним была дверь. Большая, ржавая, с тяжёлым замком. Но открытая. Чуть приоткрытая.

Он замедлил дыхание. Подкрался ближе, вытянул шею. За дверью — лестница вверх. Узкая, крутая. Заплесневелые ступени вели туда, откуда пробивался тусклый, но живой свет.

Он шагнул.

Потом ещё.

Лестница встретила его жёстко — ноги дрожали от напряжения, от страха, от того, что снова может быть ловушка, снова цепи, снова темнота.

Но пока он двигался — был жив.

Он выбрался.

Деревянная дверь наверху не заперта. Он толкнул её — и тут же зажмурился. Свет ударил в глаза, выжигая всё, что осталось после мрака. Он вывалился наружу, почти упал — и долго не мог встать.

Мир встретил его тишиной. Пустырь. Разбитый бетон. Редкие, жесткие кусты, колышущиеся под ветром. Вдалеке — покатый склон, за ним улицы, дальние огни. Йокогама. Спящая, как мёртвое животное с приоткрытым ртом фонарей.

Он застыл на месте.

Холод коснулся шеи, пролез под ворот рубашки. Было тихо. Неестественно. Воздух чужой, будто не его — и не для него.

Он сделал шаг. Потом ещё один. Камешек соскользнул под ногой, щёлкнул вниз. Где-то залаяла собака.

Город не спал. Йокогама продолжала жить. Как будто всё было по-прежнему. Как будто он не умирал. Как будто ничего не случилось.

Пальцы дрожали. Он сжал их, стараясь не смотреть вниз. Стараясь дышать. Но не получалось.

Тело было здесь. Но остальное…

Он умер тогда. Там, в январе. Это было всё. Конец.

А сейчас… Что это сейчас? Он не знал. И от этого хотелось кричать.

Он стоял на краю — и не чувствовал ни жизни, ни себя, ни желания сделать шаг вперёд. Ночь шевелилась вокруг. Ацуши просто замер. В пустоте.

Никому не нужный.

Никем не званный.

Живой. И совершенно лишний.

Chapter Text

Дверь особняка хлопнула так, что где-то в глубине дома дрогнула люстра.

Чуя не обернулся на недовольный оклик за своей спиной. Раздосадованный голос палача Портовой Мафии остался позади, затих за тяжелой дверью. Пусть. Вильгельм недоволен, но и Чуя сейчас не в духе. У него для этого есть одна важная, своевольная и не в меру резвая, блядь, причина.

Ночь встретила Накахару глухим ветром, промозглой сыростью и давящим, тяжёлым небом. Воздух был наэлектризован — будто город чувствовал: сегодня кто-то должен умереть.

И это злило его ещё сильнее.

Руководитель Исполнительного отдела стоял на верхней ступени, сжав в кармане зажигалку так, что ногти впились в ладонь, и смотрел на сползающий в темноту город. 

Мафиози не любил, когда его вынуждали бегать по улицам. И уж тем более — за теми, кто должны были сидеть смирно.

Затянулся крепкой сигаретой — резко, до боли в груди. Вдох, выдох.

Все бесило. Не то чтобы ему впервые приходилось кого-то искать. Напротив. Беглецы были делом знакомым. Он загонял их, как животных, вытаскивал из нор, в которых они пытались спрятаться. Закидывал обратно в клетки, лично к Мори или лично в руки того же Вильгельма — вместе с Дазаем, в те годы, когда всё ещё казалось… предсказуемым.

Беглецы редко убегают, куда глаза глядят. Почти всегда они идут туда, где чувствуют себя в безопасности. Там, где надеются переждать. Или — хотя бы умереть по-человечески.

Место жительства? Его уже проверили. Никого. Значит, не настолько глуп.

Связи? Пф. Смехотворно. У этого паршивца их не было.

Рыжеволосый мужчина выдохнул дым, на секунду прикрыв глаза.

Иногда проще всего найти человека, если начать думать, как он. Если отбросить личное. Если представить, что ты не убийца, не палач, не друг, не напарник — а просто… беглец.

Испуганный. Шокированный. Один. Без сил. 

Чуя щёлкнул зажигалкой ещё раз, выругался сквозь зубы.

Оставалось пара подходящих мест. Тихих. Безлюдных. Таких, где никто не будет мешать — ни спрятаться, ни умереть.

Пирс.

Он почти уверен. И если окажется прав — тогда всё, что нужно будет сделать, — это довести начатое до конца.

Чуя достал телефон, быстро скинул нескольким подчинённым интересующие его геолокации.

«Проверьте эти места. Всех, кто там ошивается — ко мне в офис. Без шума.»

Поднимать волну не хотелось. Не сейчас. Но промедление стоило бы слишком дорого. Он не собирался давать фору — ни полиции, ни конкурентам, ни сотрудникам Мафии из других отделов. Слишком много желающих поймать его на ошибке, присвоить то, что принадлежит Накахаре. Если кто-то найдёт эту бестолочь раньше — считай, всё было зря.

Телефон исчез обратно в карман.

Чуя спустился с верхней улицы, свернув в знакомый переулок.

Он шёл быстро. Зло. Раздражённо. Как будто каждый шаг напоминал — он мог бы закончить это ещё час назад. Но нет. Конечно же — тот человек не остался послушно сидеть на месте. Конечно же, ушёл, заставив Чую вычёркивать одно место за другим, как в игре, где ставки слишком высоки.

Пирс встретил его хриплым плеском воды и пустотой. Влажный, соленый воздух моментально пробрался под пальто, кольнул холодом. 

В такое позднее время на территории Портовой Мафии должны быть только ее сотрудники либо всякая шваль, посягнувшая на чужое — и вполне закономерно пущенная на дно того же пирса. Но сегодня здесь оказался кто-то еще.

Кто-то, кому бы лучше здесь не появляться так опрометчиво. 

В самом конце бетонной плиты, где гул воды сливался с дыханием города, а жёлтые фонари тонко дрожали в отражении залива, стояла фигура. Светлая, бледная, нереальная. Словно нарисованная в воздухе. Словно вот-вот исчезнет, стоит только моргнуть.

Нашёлся .

Чуя не подошёл сразу. Остановился в тени бетонного пролёта, выжидающе всматриваясь вперёд. Словно хотел быть уверен. Словно надеялся — вдруг ошибся.

Но фигура не исчезла. Не дрогнула. Не обернулась.

Мафиози перевёл дух. Вдохнул ночной воздух с привкусом соли и чужой усталости. Задышал глубже — и позволил себе не орать с ходу. Руки — в карманы. Шаг — нарочито неторопливый.

Будто вовсе не за ним пришёл. Будто просто оказался тут мимоходом. 

Чуя спустился к воде.

Фонари отбрасывали на бетон длинные, поломанные тени, и каждый шаг отдавался глухим звуком в груди. Он остановился рядом. Не слишком близко, но так, чтобы его было слышно.

— Тебе не страшно? — негромко бросил он, не глядя прямо. Голос ровный, хрипловатый. — Вот так просто. В пяти минутах ходьбы от нашего офиса.

— Страшно, — прозвучал ответ. Тихо, почти выдохом. — Но… это место, где я с Вами разговаривал. Куда часто приходил, пока был жив.

Блондин не спросил, почему Чуя появился на пирсе, словно из ниоткуда. Откуда тот знал, что Ацуши здесь — а не в сырой земле, где ему, судя по всему, положено быть.

— А здесь всё как будто не изменилось, — проговорил он почти шёпотом. — Сколько сюда ни прихожу… всегда думаю об одном и том же.

Чуя выдохнул медленно — слишком медленно. Как будто воздух приходилось выталкивать усилием, чтобы не сорваться.

Он помнил это место. Помнил, как тогда всё чуть не полетело к чертям, хотя казалось — куда уж хуже. Тогда Накахара ещё надеялся — глупо, упёрто — что всё можно удержать. Что пока голос Ацуши звучит по телефону, пока они разговаривают, видятся, делятся эмоциями — у них обоих ещё есть шанс выгрести из той пропасти, в которую их кинули те эгоистичные ублюдки.

Но затем он услышал его. Акутагаву. Голос — резкий, острый как битое стекло — прервал их разговор, звеня от ярости, после нескольких безуспешных попыток обратить на себя внимание. Растерянный выдох оборотня, всплеск воды. И всё. Тишина. Ни голоса, ни дыхания. Ни Ацуши, который тогда еще не умер, но уже начал исчезать.

— Ацуши, — тихо, нарочито спокойно позвал Накахара.

— Да, Чуя-сан?..

Голос мягкий. Беззащитный. Не так должен говорить человек, которого убили и оставили на растерзание бездомным псам, крысам и воронам.

Чуя отвёл взгляд.

Он не мог смотреть на него. Не сейчас. Иначе крикнул бы в лицо: ты снова думаешь о нём? Снова, на этом месте?

Да сколько, блядь, можно, а?!

Ты пришёл сюда вспоминать, как этот истеричный псих вырвал у тебя телефон, чтобы ты, наконец, говорил с ним, а не со мной? 

Чуя злился. Так, как может злиться только человек, который пережил и смерть, и одиночество, и бессилие — и теперь стоит на том самом месте, где всё пошло не туда.

Но сейчас — нельзя. 

Слишком много боли уже пройдено. Он не может добавить ещё. 

Пока что.

Оборотень повернул голову — взгляд мягкий, слишком понимающий для живого человека. Словно не вернулся из мёртвых — а просто пришел на пирс, мимоходом, как в один из их общих вечеров, а завтра они снова пойдут вместе на уже ставшую привычной работу в офисе, в двух шагах отсюда.

«Пойдём на мост в следующий раз? Или на озеро? На наше место. Со мной».

Накахара ощутил, как дрогнули губы — и тут же закусил нижнюю. До металлического привкуса. 

«Нет. Не сейчас. Слишком рано».

— Пойдём домой, киддо, — сказал он, глухо. И сам слышал в голосе усталость, не вязавшуюся с этой слабой попыткой сказать уверенно, властно.

Привычным жестом Чуя протянул блондину пальто — плотное, легкое — и шляпу.

— Накрой лицо. Не стоит шастать на виду в таком виде. Узнают — будут вопросы. И не только к тебе.

Ацуши молча кивнул. Он укутался в чужую одежду, не чувствуя тепла. Ему и правда не хотелось, чтобы на него смотрели. Не в таком виде. Не сейчас.

Он чуть улыбнулся. Никакой надежды. Только тусклый, выцветший отклик. Пальцы на мгновение вцепились в рукав, и Чуя почувствовал это: то ли как просьбу, то ли как извинение. Потом — шаг вперёд. Тихо. Послушно.

— Пойдёмте, Чуя-сан.

Идти рядом с оборотнем было почти так же больно, как было бы оставить.

***

Йокогама осталась позади. Город, когда-то знакомый до последнего угла, теперь казался чужим, вывернутым. Фонари, отбрасывающие тусклые блики на лужи. Пустые переулки, глухие стены, чьи-то забытые шаги — все это теперь больше походило на декорации. Ложные декорации для жизни, которые которую оборотень, видимо, больше не вел.

Чуя шел рядом, немного впереди. Не оборачиваясь.

Ацуши не знал, куда они направляются. И не спрашивал. Когда-то он бы сказал, что возвращается в Агентство. Что, раз не умер полностью, то попробует просто вернуться на привычное место и попробует жить дальше, выкинув Акутагаву и ту злосчастную сделку из памяти, как страшный сон. 

Возможно, он так бы и поступил. Когда-то. До того, как как позволил себе полюбить. Назвать по имени. Отказаться от всего, от жизни — и в итоге остаться ни с чем. Также, как Чуя, в своё время.

Теперь, в глазах Ацуши, путь был только один — вслед за тем, кто не оставил его в одиночестве. Кто пришел к нему, искал его — и, найдя, позвал за собой. 

Они вышли к окраине города, туда, где здания стояли реже, а ветер был злее. На месте были через час — Чуя устало толкнул ворота, жестом показал идти за ним дальше — к парадному входу.

Ацуши поднял глаза.

Особняк. Старый. Закрытый. Жилой, но будто никому ненужный, оставленный медленно доживать свой век. Оборотень узнал его сразу — по мертвым деревьям вокруг, по железной ограде, по черной тени, будто прилипшей к фасаду.

Это было то место.

То самое.

Тот дом, откуда он сбежал совсем недавно.

Сердце болезненно сжалось. Шаг замедлился. Почему Чуя ведет его именно сюда? Неужели…

Он вспомнил подвал. Цепи. Черную воду. Сырость. Собственные руки, мертвые на ощупь. Панику, когда он не мог понять — жив он или уже нет.

Так это был Чуя — тот, кто держал его взаперти? Это он? Заковал в цепи, ушел — а затем ждал, пока оборотень очнется?

Ацуши не знал. Не мог знать. Но он всё равно шел за рыжеволосым мафиози. 

Дом встретил их глухой тишиной и запахом, который тяжело описать — смесь старой древесины, прелых книг и чего-то, что лежало под этим всем, как плесень под обоями. Воздух был застоявшимся, пыльным, как в комнате, которую никто не открывал слишком долго.

Ацуши шагал чуть позади Чуи.

Он все ещё был укутан в его пальто, пахнущее табаком, дождём и чем-то остро-личным, почти телесным. Он чувствовал себя так, будто его спрятали. Спрятали от мира, от самой реальности, которая всё ещё не укладывалась в голове.

Гостиная особняка открылась перед ними тусклым, полупустым пространством. Высокие потолки, тени, просачивающиеся сквозь тяжёлые шторы. Камин в углу — почти мёртвый, только тлеющие угли в глубине, как доживающее тело.

— Садись, — коротко бросил Чуя, не оборачиваясь.

Он уже снимал перчатки, рукава пальто поднимались вверх вместе с его движением, открывая руки — от привычки к действию, чтобы чем-то занять руки.

Ацуши подошёл к камину. Медленно.

Пол под ногами скрипел. Свет углей не грел, только отбрасывал красные, хищные отблески на кирпичную кладку. Ему казалось, что он не вошёл в гостиную, а шагнул в чужую, затоптанную память, в чью-то выгоревшую жизнь.

Блондин опустился на пол рядом с полупогасшим камином, аккуратно, как будто боялся что-то сломать. Поднял руки к груди, словно пытаясь согреться. Пальцы почти не гнулись.

Он хотел сказать хоть что-то, сделать хоть что-то.

— Я могу помочь, — вырвалось у него. — Я не хочу просто сидеть.

Чуя даже не глянул в его сторону. А потом бросил:

— Не мешай.

Резко. Глухо. Словно удар ладонью по пустому столу.

— Делай то, что тебе, чёрт возьми, говорят. Не лезь под руку.

Голос Чуи был хриплым, усталым.

Ацуши замер. Тигриные ушки дрогнули, вжались. Он сделал шаг назад, сел на край дивана. Осторожно. Как будто боялся потревожить что-то, что и без него едва держалось.

В чужом пальто. В чужой тишине.

Шляпа лежала рядом, на подлокотнике. Изредка он бросал короткие, виноватые взгляды в сторону мафиози. Чуя стоял у камина, раскладывая поленья с неестественным спокойствием. Каждое его движение было точно выверено, будто механическое. И всё же — в этом ритуале чувствовалась скрытая, тяжелая усталость.

Он делал это медленно. Как человек, который слишком хорошо знает: как только огонь разгорится — придётся заговорить.

Ацуши не знал, чего ждал. Не знал даже, о чём они должны были говорить.

Об их дуэли? Об Акутагаве? О том, почему блондин очнулся в подвале, как животное, прикованное к стене? Или, может, о том, почему его тело не чувствует тепла, даже сейчас, когда огонь уже облизывает стены камина?

Ацуши поднял руки ближе к жаркому теплу. Пламя било вверх, освещая каменные стены тёплым, золотистым светом, а поленья потрескивали с сухим, почти уютным звуком.

Но он ничего не чувствовал.

Тепло — должно было быть. Он видел, как огонь движется. Слышал, как пламя дышит, как играет бликами на стенах, на полу, на пальто.

Но пальцы ощущались такими же холодными, как тогда, когда он очнулся — там, внизу. Он пошевелил ими — медленно, неуверенно. Пальцы сгибались. Реагировали. Но как-то глухо, как сквозь несколько слоёв ваты. Будто не до конца верили, что ещё принадлежат телу. Или будто были не его.

Чёрные. Мёртвые.

Он провёл рукой по щеке. Не почувствовал ничего. Как будто касался лица не своим телом, а чужим.

Чужое тело. Чужой мир.

Он знал, что что-то не так. Не в комнате — не в камине, не в шорохе огня, не в молчании Чуи.

В нём.

Внутри будто что-то перекосилось, отломилось и встало не на своё место. Пальцы всё ещё были до странного чёрные и продрогшие, будто хранили в себе январский холод, который даже смерть не смогла вытопить.

Ацуши пытался отвлечься. Думал о дороге сюда. О том, как в городе было свежо, живо. Как от земли поднимался аромат мокрых трав, как листья на деревьях уже были полностью распустившимися.

Он понял это ещё на улице — по листве, по траве, по густому запаху зелени. Была поздняя весна или даже лето. В воздухе стоял запах цветов, влажного асфальта и чего-то живого. Того самого, чего не могло быть в январе.

А именно январь был его последним воспоминанием.

Он помнил тот холод. Свежевыпавший, сверкающий снег, который прилипал к коже. Помнил, как дыхание становилось всё реже. Помнил, как он умирал.

А потом — тишина. Провал. И теперь — он здесь. В незнакомом доме, в чужом пальто, с руками, которые не греются даже у самого пламени.

С того момента должно было пройти… как долго? Полгода? Больше?

И мысль пришла мягко, почти бережно: Акутагава всё это время был один?

Он не знал, что вызвало больший спазм — сама идея, или то, что тут же поправил сам себя: 

«Нет. Не один. Просто — не с мной.»

Просто без него.

И разве это когда-то было иначе? Разве у него был шанс быть рядом с ним — не как враг, не как помеха, не как кто-то, кого терпят, потому что так приказал Дазай-сан?

Нет. Не было.

Он сжал губы, опустил глаза. Слёзы подступили не быстро, а медленно, как вода, просачивающаяся сквозь землю.

Боже.

А казалось, что смерть уж точно научит. Даст какую-то точку невозврата. Разделит жизнь на «до» и «больше неважно».

Но нет.

Ничему не научила. Ни жизнь. Ни смерть. 

Он всё так же боялся своей черноволосой катастрофы. До дрожи, до ступора. Он бы убежал, если бы увидел Акутагаву сейчас. Помчался бы прочь, не оглядываясь, не думая.

Но даже так — в этом проклятом полулете, в этом странном теле — он не мог перестать о нём думать.

Чуя подбросил еще пару поленьев и поднялся с колен. Движение было резким, выверенным, но в нём чувствовалась усталость — не физическая, глубже. Он небрежно отряхнул брюки, выдохнул сквозь зубы и, не глядя на Ацуши, опустился рядом на диван.

Некоторое время он просто сидел. Дышал. Молчал. Потом повернулся, бросив на него взгляд — усталый, потухший, с той особой жесткостью, которая появляется, когда человек уже не может больше притворяться, что ему нормально.

— Ну что, Ацуши? — голос был спокойный, но в нём чувствовалась опасная нота. — Хочешь что-то спросить? Например, как там поживает Акутагава, после того как прирезал тебя?

Ацуши вздрогнул.

— Хочешь узнать, скучает ли он по тебе? — продолжал Чуя. — Таскает ли цветы на могилку так же, как ты — для него, когда-то?

Он склонил голову набок. Взгляд был пронзающий.

— Спрашивай, киддо. Не стесняйся.

Ацуши застыл.

Воздух в груди застрял. Губы дрогнули, но голос не вышел. Он опустил взгляд, словно от этого могло стать легче. Стыд вдруг стал физическим, тягучим.

— Чуя-сан… — прошептал он.

— В чём дело, Ацу? — перебил его Чуя, уже холодно, жестко. — Тебе уже всё равно? Или ты просто не против сдохнуть ещё разок? Так для этого не нужно было шляться по территории Мафии, на виду у всех. Надо было просто прийти ко мне. Я бы помог. Пара минут — и всё. Без мучений. Без лишних слов.

Слова были острыми. Отточенными, как хорошее, профессиональное лезвие.

Сердце зашлось в ударах быстрее. Сначала глухо. Потом громче. Громче. Так, что оборотень перестал слышать огонь. Перестал слышать голос Чуи.

Только глухой, неотвязный гул в ушах.

На него кричали раньше. И громче. И жёстче. И злее.

Но не Чуя. И не таким тоном. В этой ярости было что-то от Рюноске — жгучее, точное. Разрушающее. Слишком болезненное — как в ту ночь, когда брюнет едва не утопил своего «кошака», обозлившись на то, что тот пытался вычеркнуть его из своей жизни.

— Ты понимаешь, почему ты здесь? — голос мужчины прозвучал негромко, но с той хриплой сухостью, в которой угадывалось: он держит себя в руках. Ещё держит.

Ацуши медленно повернул голову.

Фиалковые глаза, потемневшие от усталости, страха и недосказанного, встретились с пронзительно синими — ясными, холодными, как лёд на поверхности воды, под которым всё уже трескается.

Он долго молчал. В груди что-то ныло.

Но Чуя не торопился. Стоял, смотрел, будто хотел вырезать ответ прямо из взгляда.

— Потому что Вы не смогли попрощаться, Чуя-сан. — Голос Ацуши был низкий, тихий. Словно он извинялся, сам не понимая, за что.

Слова прозвучали просто. Почти мягко.

Но в следующую секунду взгляд Чуи изменился — стал жёстким. Стеклянным. В нём мелькнуло что-то знакомое — та самая тишайшая ярость, которую Ацуши уже видел однажды, когда Чуя говорил о Дазае. О том дне, когда он ушёл.

Молчание оборвалось резким движением, когда Чуя встал с дивана и шагнул ближе. Ацуши не двинулся. Он не пытался увернуться.

Когда удар пришёл — пощёчина быстрая, точная — он не вздрогнул. Только дыхание сбилось, и тихий, сдавленный звук вырвался из горла, как будто всё внутри провалилось ещё глубже.

Он не заплакал. Не отвернулся. Он просто… смолчал.

Чуя выдохнул, как человек, которому стало ещё хуже от того, что не встретил сопротивления. Он отступил на шаг, провёл рукой по лицу. Когда заговорил — голос уже был другим. Сухим. Нарочито спокойным.

— Ты не понимаешь, Ацуши, — проговорил он, глядя сверху вниз, — ты никогда не понимал. Ни тогда, ни сейчас.

В его голосе звучала усталость, сдерживаемая злоба.

Ацуши всё ещё молчал. Он смотрел в пол. Чувствовал, как щека горит, но внутри — ничего. Никакого гнева. Никакого желания спорить. Просто тишина.

Он знал: Чуя не злится по-настоящему. Он просто ломается прямо здесь. У него на глазах.

— Ты больше не будешь шататься без присмотра. Будешь работать со мной. Телохранитель. На выездах, на миссиях. Не задавай вопросов сейчас — просто слушай.

Накахара стоял, облокотившись о каминную полку. Перевел взгляд на огонь.

— Про Агентство забудь. Про тех, кого ты называл друзьями — тоже. Ты оставил их. Сам. Ради своей, блядь, романтичной идеи — умереть от рук Акутагавы.

Чуя бросил на него взгляд — короткий, острый, с прищуром.

— Ты добился, чего хотел. Поздравляю. Они были на твоих похоронах, если ты вдруг не знал. Кто-то плакал, — он скривил губы. — Кто-то молчал. А кто-то — ненавидел. За слабость. За предательство. За то, что ты нас всех оставил, хотя мог отказаться. Мог попросить помощи, блядь, у того же Дазая. 

Ацуши опустил голову. Горло сдавило так сильно, что он не смог бы вымолвить и слова, даже если бы хотел. Плечи его дрогнули.

Чуя оттолкнулся от камина и подошёл ближе. Медленно. 

— Они живут дальше. Без тебя. Тебя больше нет. И это было твоё решение.

Ацуши отвернулся. Глаза наполнились влагой, но он не позволил себе заплакать. Только прикусил губу, до боли.

— Так вот, — Чуя склонился чуть ближе, — теперь ты будешь мертвым до конца. Понял? Новое имя. Новый дом. Новый человек. Забудь, кем ты был. Ты мёртв. Для них. И, если хочешь знать, для себя тоже.

Он выпрямился. Голос снова стал тише. 

— Так лучше для тебя. Потому что, если ты опять решишь вернуться туда, где тебе не рады — я не стану тебя останавливать. Я просто закопаю глубже.

Ацуши кивнул. Медленно. Словно что-то умирало в нём снова.

— Понятно… — едва слышно.

И снова — тишина. Огонь в камине пылал, отражаясь в его пустых, потемневших глазах.

— Почему Вы хотите, чтобы я стал Вашим телохранителем? — голос Ацуши прозвучал глухо. Он едва повернул голову, не решаясь смотреть прямо на рыжеволосого мафиози. — У меня не так уж много опыта. Не в этом.

Чуя усмехнулся в ответ — невесело, горько.

— Очевидно, ты не боишься умереть снова. — Его тон был раздраженным, почти обвиняющим. — Так почему бы на этот раз не сделать это с пользой?

Он подошёл ближе, и свет от камина лёг на его лицо — обнажив жёсткие черты, в которых не было ни тени прежней теплоты.

— Умри за меня, Ацуши. На этот раз — за меня. Этим ты, может быть, спасёшь меня. Сделаешь то, что не удалось провернуть со своим Рюноске.

Ацуши замер.

Он слушал — без попыток перебить. Без слов. Только смотрел куда-то в сторону. Сердце сжалось, медленно, глухо. Не от обиды. От страха.

Это уже не просто злость. Слова Чуи были жестокими. Холодными. Почти чужими. Не теми, что он привык слышать от него. Не теми, в которых так часто звучало раздражение, но пряталась забота.

А что если… что если Накахара всегда был таким? Ацуши просто раньше не замечал?

Раньше между ними не было личных конфликтов, не было того, что Накахара считал предательством. Не было смерти. А теперь — всё есть. Почти так же, как с Дазаем.

Блондин сидел тихо, чувствуя, не смея перебить, возразить. И в этой тишине вдруг пришла мысль: может, он и правда виноват. Может, он столько раз хотел защитить Рюноске, уберечь его, спасти от очередной боли… что не заметил, как раз за разом разрывал того, кто стоял рядом.

Чую.

Того, кто не отказывался. Не отворачивался. Кто захотел оставить его в этом мире, когда все остальные только склонили головы у могилы и пошли дальше.

Ацуши не ответил. Он просто медленно опустил взгляд — и, в который раз, смолчал.

— У Цепного Пса ведь есть эта… подстилка, — проговорил Чуя, и голос его стал ниже, опаснее. В нём уже не было язвительности — только ледяная задумчивость. — Хигучи. Верная. Тихая. Готовая сдохнуть по щелчку.

Он повернул голову, посмотрел прямо на Ацуши.

— Так почему у меня не может быть… своей?.. Подчинённой?

Ацуши будто перестал дышать. Но он кивнул. Медленно. И склонил голову.

— Чуя-сан. Я обязан Вам тем, что я… снова здесь. — сказал он почти шёпотом. — Вы вправе приказывать мне. Что угодно.

И снова — тишина.

Чуя не сразу понял, почему в груди вдруг что-то сдавило. Почему стало трудно стоять на месте. Почему захотелось отвести взгляд, но он этого не сделал. Он просто смотрел на Ацуши. И в какой-то момент увидел не его.

Букет алых паучьих лилий — яркий, знакомый образ вспыхнул перед глазами. Рюноске тогда держал его в руках так же. Осторожно. Словно боялся поранить. И в то же время — будто не был уверен, что вообще имеет право касаться. 

И Чуя чувствовал ту же дрожь, что, возможно, чувствовал тогда Акутагава.

Эти тонкие стебли. Хрупкие лепестки. Цветы, которые не имеют воли. Они не сопротивляются, не убегают. Ты можешь сделать с ними всё, что хочешь. Сжать. Сломать. И они примут это — как единственно возможное. И теперь… Чуя чувствовал под своими пальцами тот же хрупкий вес. Ту же дрожь. Ту же немую покорность. 

Но не в цветах. В человеке. В Ацуши, который сидел напротив и говорил:

«Вы вправе приказывать. Что угодно.»

И всё, что оставалось — спросить себя: а чего он хочет на самом деле? Сломать? Спасти? 

Сжал бы он сейчас ладонь — лепестки осыпались бы сразу. Он это знал.

— Скажи, Ацуши, — голос Чуи прозвучал негромко, но слишком резко для случайного вопроса. — Что ты сейчас к нему чувствуешь?

Он стоял, опершись о подоконник, спина напряжена, взгляд не отрывался от лица блондина. Слишком пристальный, слишком сосредоточенный — как будто ждал не просто ответа, а приговора.

Ацуши замер.

Чуя продолжил — тихо, сдержанно, но в голосе прорезалась горечь:

— После всего, что он с тобой сделал, — продолжил Чуя, с той усталой злостью, которую невозможно подделать. — После того, как предпочёл собственную гордость… тебе. После того, как позволил тебе умереть из-за собственной слабости. Оставил… умирать на холоде. Оставил твое тело собакам и крысам. Он, сука, даже не… — Чуя на мгновение замолчал. Ацуши видел, как мужчину колотило от нервов, но он заставлял себя продолжать. — Ты хоть знаешь, на что было похоже твое лицо, когда тебя нашли с утра, случайные прохожие? Как мне пришлось опознавать тебя по одежде, по обрывкам полосатой шкуры?

Он выпрямился, сделал шаг ближе. Никакой угрозы, только усталость, натянутая до предела.

Ацуши сжал ладони, чуть опустил голову.

Он понимал, что Чуя не просто спрашивает. Он выносит, пусть и молча, ту часть сердца, которую, возможно, не хотел больше никому показывать. И если сейчас солгать — хоть немного, хоть из вежливости — это будет не защита, а предательство.

Ацуши выдохнул. Медленно. Глубоко.

— Я не буду говорить этого вновь. Вы и так знаете. Я говорил уже… и с тех пор ничего не изменилось. И не изменится.

Он чувствовал, как это звучит. Чувствовал, как это рвёт Чую изнутри, как те слова тонут в нём, как будто он сам становится тем, кто теперь должен это пережить.

— Даже если я больше не смогу назвать его по имени. Даже если мы больше не делим один мир. Даже если я больше никогда не… — он запнулся, — не дотронусь. Не услышу. 

Губы дрогнули. Он едва не задохнулся в этих словах, но сказал:

— Даже если он… отказался от меня. От нас. От всего, чем мы могли быть.

Он не знал, что хуже — сказать это, или осознать, что верит в это до конца.

— Я знаю, что Вы не хотели этого слышать. Что это звучит дико. Что, может быть, сейчас Вы… могли бы просто убить меня. И я бы понял.

Он поднял глаза. 

— Но я не могу лгать о таком. Не Вам. Никогда.

Плечи дрогнули, но он не сломался. Не сейчас.

— Присутствие, прикосновения, слова — это не всё, что может быть между людьми. Вы знаете, каково это. Знали задолго до того, как мы с Вами встретились. 

Ацуши не просил понимания. Не просил прощения. Он просто сказал.

А Чуя… молчал. Слишком долго, чтобы это была просто пауза. 

Он подошёл молча — как всегда, когда чувства в нём закипали не для того, чтобы их выговаривать, а чтобы сжечь до основания. В груди у него гудело, но он не дал себе ни секунды подумать, ни вздоха, чтобы смягчиться.

В следующую секунду Ацуши ударился спиной о стену — глухо, с коротким сдавленным выдохом. Чуя прижал его к камню, хватка была стальная, почти неосознанная — будто не он сам держал, а что-то в нём, что давно вышло из-под контроля.

— Неблагодарный… дохлый кошак, — выдохнул Чуя, сквозь зубы, не глядя. — Мне не стоило… чёрт побери, не стоило тратить на тебя ни секунды.

Голос у него был хриплый. Не от злости — от чего-то глубже. 

— Не стоило… позволять себе привязываться к такому… ничтожному, жалкому…

Он не договорил. Оборвался на полуслове, потому что в этот момент Ацуши медленно поднял глаза — и едва заметно улыбнулся. Улыбнулся так, будто уже знал, что услышит именно это.

— Забавно. Он бы сказал так же. — сказал он тихо, почти с извинением.

И Чуя понял. Сердце дёрнулось. Он не сказал имени, но в этом не было нужды.

Акутагава.

Он вспомнил, как тот сидел перед перед ним в баре, с этим букетом лилий. Как пальцы дрожали. Как тот говорил об Ацуши, будто о чем-то пугающем, от чего хочется сбежать — потому что страшно признать, что тебе не всё равно.

Он тогда злился на Рюноске. Презирал его за это. За слабость, за трусость, за жестокость, за неспособность выбрать жизнь, когда она смотрит на тебя вот так — честно, открыто, называя по имени. 

И вот теперь он сам. Здесь. С этими же словами сжимает ту же тонкую, бледную шею.

Он ударил. Резко, коротко. Не из ненависти — из ужаса. Потому что узнавал себя в том, кого презирал. Потому что не мог вынести то, что тоже хочет сломать, раз не получается заставить.

Ацуши не закричал. Только закрыл глаза и выдохнул, как человек, который уже был там, где всё кончается.

И это убило Чую окончательно. Он резко отпрянул, пальцы дрожали. Словно обжёгся. Словно сломал что-то вслепую — и вдруг понял, что это был живой человек.

— Пора обратно, — выдохнул он. Глухо. Без эмоций.

Ацуши не понял. Или понял слишком буквально. Обратно — Чуя ведь имеет в виду обратно туда, на тот свет? Это было хотя бы понятно. Логично.

— Хорошо, — выдохнул блондин. Тихо. Почти спокойно.

Но Чуя уже отвернулся. Развернулся резко, и бросил через плечо:

— Пошли.

Оборотень шёл за Чуей, не задавая вопросов, даже когда они начали спускаться, открывая двери одну за другой. Ноги ступали по холодному камню, лестница под ним тянулась всё ниже, с каждым пролётом становясь всё более крутой и узкой.

Когда Ацуши сбегал отсюда, всё слилось в бег, в страх, в животный инстинкт — вперёд, вверх, к свету. Он тогда не чувствовал расстояния. Только панику, рвущую дыхание. Только отчаяние — будто воздух сам толкал его вверх. А сейчас… Сейчас он чувствовал, как глубоко был заперт. Как далеко от всего живого.

Ни один звук не доберётся до верхних этажей. Даже если его будут разрывать на части, ломать кости, полосовать в кровавое месиво — никто не услышит. Все продумано до мелочей. Как будто Ацу — далеко не первый, кого здесь держали взаперти. И далеко не последний.

Чуя шёл впереди — жёстко, быстро, уверенно, будто знал каждый закоулок наизусть. Он ни разу не обернулся. Ни разу не проверил, идёт ли Ацуши за ним.

Будто знал, что тот всё равно не остановится.

Когда они дошли до нужной двери, мафиози замер на секунду, поднял засов, толкнул тяжёлую створку. 

— Заходи.

Ацуши переступил порог, зашел в клетку. Без сопротивления. Без слов — как человек, который уже понял, что снаружи ничем не лучше, чем внутри.

Рубиново-красное свечение Способности пробежало по пальцам Накахары. Яркие искры на мгновение осветили комнату, скользнули по мертвенно бледному лицу и серебристым волосам оборотня, подсвечивая их пурпурно-алым. 

Металлические прутья клетки согнулись с пронзительным, резким скрипом. Они опутали Ацуши, свернулись вокруг его тела, впиваясь в плоть острыми концами. Словно слишком крепкие объятия, в которых остается всего ничего до того момента, как ты начнешь задыхаться, не в силах сделать глоток воздуха.

Чуя отошёл на шаг назад, скрестив руки на груди. Его лицо было спокойным, но в глазах оставался отблеск той самой силы, которая могла бы при желании разорвать эту комнату пополам.

— Этого, конечно, недостаточно, — произнес он, словно между делом. — Если захочешь вырваться по-настоящему — не удержит.

Он выждал короткую паузу и добавил:

— Но ты и сам уже понял — после воскрешения твоя Способность работает иначе. Не так, как раньше. Не так, как ты привык.

Мужчина замолчал ненадолго, взгляд стал жёстче. Словно напоминал: это не угроза. Это — предупреждение. И забота, выверенная до грамма.

— Надеюсь, у тебя хватит ума не пытаться сбежать ещё раз.

Чуя смотрел на него ещё секунду, потом отвернулся.

— Побудешь здесь, — бросил через плечо. — Вернусь, когда будешь готов начать работу. Один из моих людей будет навещать тебя. Не болтай лишнего. И не сбегай. Второй раз я ловить тебя не стану. Пошлю за тобой Гримма — а он, поверь, притащит тебя обратно быстро. По кускам.

Он почти дошёл до двери. Почти выбрался из этой комнаты, из этой проклятой тишины, когда сзади, сдавленно, почти неслышно прозвучало:

— Чуя-сан… Вы… вернётесь?

Голос оборотня был хриплым. Без просьбы, без ожидания — как будто он просто хотел знать. Хоть что-то. Хоть один ориентир, в этом мире, который отняли у него дважды.

Чуя замер.

Стоял с пол-оборота, не оглядываясь. Будто хотел ответить. Будто в нём боролось слишком многое — злость, упрямство, усталость… Но он ничего не сказал. Просто шагнул в коридор и ушёл, не потрудившись даже закрыть дверь за собой.

И тогда тишина вернулась.

Не резкая, не оглушающая. Она просто… осела. Плотной, вязкой пеленой, словно пепел после сгоревшего города.

Одиночество спустилось на Ацуши как медленная, абсолютная смерть. Никакой боли. Только тяжесть. Только пустота, ползущая по полу, вползающая под кожу.

Словно ничто больше не имело смысла — ни он сам, ни шанс на новую жизнь, ни то что, возможно, Накахара просто оставит его здесь навсегда. Просто не вернется, не откроет больше эту дверь. Откажется от него так же, как Ацуши отказал ему — не напрямую, но достаточно ясно, когда они заговорили об Акутагаве. 

Это было бы… правильно.

Понятно.

Наказание, которого он, наверное, и заслуживал — за то, что отвернулся от единственного, кто остался с ним, даже после смерти.

Chapter Text

Ацуши не знал, сколько прошло времени. Минуты. Часы. Возможно, дни.

Он пытался считать удары сердца — сначала это хоть как-то помогало. Но ритм сбивался. Сердце то глуше, то громче, словно у чужого тела. Словно у кого-то другого.

Остался только звук воды. Монотонный. Неумолимый. 

Иногда казалось — он вот-вот двинется. Вот подастся вперёд, шагнёт, сорвётся с места. К выходу. К свету. К двери. К спасению. К смерти. Но тело не слушалось. Он был словно на полпути — между омертвевшей оболочкой и истончившейся душой. И не мог избавиться ни от одной из них.

Металл вгрызался в плечи, в спину, в руки. Клетка, обвившаяся вокруг его тела, не позволяла даже лечь. Не позволяла забыться. Каждый вдох отдавался в ребра болью. Мучительная, медленная пытка, выжигающая из него остатки сил и здравого смысла.

Сон не приходил. Мысли — тоже. Осталось только пустое, медленно истончающееся «я», которое больше не злилось, не надеялось, не ждалó.

Поэтому, когда что-то изменилось — он не сразу понял. Может, это было сном. Мучительным миражом.

Сначала — свет. Едва ощутимый, мягкий. Он лег на его ресницы легким, полупрозрачным лоскутком реальности. 

Потом — прикосновение.

Тёплые пальцы коснулись его щеки. Осторожно. Словно касались чего-то хрупкого, потерянного. Ничего общего с холодом воды. С металлом. С тишиной. Эти пальцы были… живые.

И голос.

— Ацуши…

Он вздрогнул. Не понял сразу, настоящее это или нет. Может, галлюцинация. Может, остаток сознания, цепляющийся за голос из прошлого. Может — кто-то действительно пришёл.

Голос был спокойный. До странного детский. Так не говорят те, кто приходит убивать. Так не говорят те, кто держит тебя в клетке.

«Кью…?» — пронеслось в голове.

Но прежде чем Ацуши успел хоть что-то спросить, рядом прозвучал другой голос. Глубже. Усталый до предела.

— …как видишь.

Чуя.

Он здесь. Не исчез. Не забыл.

— Мы на этом останавливаемся, Накахара-сан? — вновь раздался первый голос. Всё такой же детский, но вовсе не наивный. Чёткий, уверенный. — Можно попробовать дальше. Результат может быть ещё…

— Хватит, — отрезал Чуя. Жёстко. Без колебаний. — Оставь. Как есть. Этого хватит для работы. Этого более чем достаточно… для меня.

Следом — короткий, раздражённый вдох. 

— Как скажете.

Пальцы снова коснулись лица. Мягко. Осторожно. Почти… трепетно.

Ацуши вздрогнул. Не от боли — от неожиданности.

После часов в темноте, запертом теле и вязком одиночестве это прикосновение казалось нереальным. Слишком живым. Слишком настоящим.

Он ждал — удара. Резкой боли. Наказания. Как в приюте. Как тогда, когда он осмелился ответить не тем тоном, посмотреть не тем взглядом. После всего — этого прикосновения не могло быть. Оно было чем угодно: обманом, ловушкой, предвестием боли.

Всё его тело было готово сжаться от удара. Ожидало, что его разорвут. Швырнут о землю, вырывая стон. Скажут, что он ничтожество, не имеющее права на жизнь.

Секунды тянулись, но ничего такого не происходило. Тишина не нарушалась ни словом, ни жестом.

В чём подвох?

Он поднял взгляд. Осторожно, недоуменно.

Перед ним стоял мальчик — лет тринадцати, может, четырнадцати. Черты лица — изящные, утонченные — напоминали Рюноске своей мрачноватой, традиционной красотой. Белоснежная кожа, тонкие резные губы, безукоризненно правильный подбородок. Волосы — угольно-чёрные, гладкие, собранные в короткий, аккуратный хвост. Несколько длинных прядей падали на лицо, подчёркивая глаза…

Рубиновые. Глубокие, как колодец. Спокойные до такой степени, что это пугало.

— Ну что, Ацуши-кун, — произнёс мальчик спокойно, без улыбки, — приятно, наконец, познакомиться. Вильгельм Гримм, палач Портовой Мафии. Для тебя — Гримм-сан.

Ацуши не ответил. Перевёл взгляд в сторону — на Чую, стоящего у стены.

— Для чего Вы здесь, Чуя-сан?..

Гримм моргнул. На лице отразилось лёгкое, почти театральное удивление.

— Ты… серьёзно думаешь, что сейчас подходящее время, чтобы задавать вопросы? — он слегка склонил голову, как будто наблюдал за чем-то забавным. — В твоём положении?

— А что не так с моим вопросом? — тихо произнёс Ацуши. Голос был ровный.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Затем мальчик тихо рассмеялся. Смех был сдержанным, сухим, и звучал странно взросло — как у человека, который смеётся не от веселья, а от изумления.

— С ума сойти. И правда… почти живой. Неплохо получилось на этот раз.

Пальцы снова коснулись лица Ацуши. Мягко. Но теперь в этом не было нежности — просто дежурный жест. Как будто Гримм убеждался, что Ацуши действительно здесь.

— Ацуши. 

Чуя подошел к Накаджиме вплотную. Темный, выцветший почти до темноты аметист встретился с пронзительной, предгрозовой синевой.

— К своим новым обязанностям приступишь через неделю. Сегодня я здесь просто чтоб убедиться, что ты еще на этом свете.

Железные прутья сдвинулись, отступая. Клетка отпустила его тело. Ацуши рухнул на пол — обессиленный, не в силах подняться, не в силах сделать ни шага.

— И еще кое-что… Я хочу, чтобы у тебя было другое имя. Нам не нужны намеки на прошлую жизнь. Не нужно, чтобы у кого-то возникли глупые идеи вернуть тебя на старое место. Если кто-то все же тебя узнает — сразу возвращайся ко мне и докладывай. Дальше — не твоя забота.

Ацуши через силу поднял взгляд. 

— Теперь ты — Шигетсу. Мой подчиненный и моя личная собственность. 

«Мертвая луна»? Ацуши опустил взгляд. Это имя… само по себе звучит как клеймо, как приказ запомнить свое новое место. Место телохранителя рядом с тем, кому он служит. 

— Запомню, господин.

Услышав, как оборотень назвал его, Чуя на мгновение растерялся.

Из уст оборотня это сухое, официальное слово прозвучало… совсем не так, как Накахара ожидал. Не униженно. Не сломлено. С той ласковой, светлой грустью, которая всегда отличала его голос от всех остальных. Как будто оборотень уже принял и заранее прощал все грубые, колкие слова, которые Чуя бросал в него — злые, резкие, часто даже неосознанно. Словно уже знал, что они будут, и ничего другого не ждал.

Чуя с досадой поджал губы. Он злился. До сих пор злился. И всё ещё не мог отвыкнуть от той тихой нежности, с которой блондин всегда произносил даже самые страшные вещи.

За то, что Ацуши посмел говорить об Акутагаве, как о том, кто все еще заслуживает любви. За то, как смотрел тогда — честно, искренне. Так, как Накахару не смотрел, наверное, никто другой за всю его жизнь.

И ему совсем не хотелось, чтобы кто-то еще видел этот взгляд. 

Не хотелось, чтобы его забрали снова.

«Если он будет носить маску, — подумал старший мафиози, — как, например, Гин… если перестанет болтать — его природная мягкость не будет так бросаться в глаза. Её услышат только те, кто знал его по-настоящему.»

А таких — Чуя собирался держать как можно дальше.

— Быстро схватываешь, Ши-тян, — не удержавшись, бросил Накахара. И едва сдержал довольную усмешку, увидев, как в аметистовых глазах мелькнуло что-то болезненное. Обида. Лёгкое, незащищённое «почему?» — но без слов. Ушки дрогнули, чуть прижались назад, будто отражая ту самую горечь, которую оборотень не стал произносить вслух.

Чуя на миг отвёл взгляд.

Это прозвище — как издевка. Как напоминание им обоим, а особенно себе самому, в каком они теперь положении.

Но видеть, как этот мёртвый зверёныш всё ещё смотрит на него с той же открытостью, что и прежде — почти прося о том, чтобы с ним говорили по-человечески — было куда тяжелее, чем Накахара ожидал.

«Правильно, мой милый неживой котенок. Не забывай, кем ты был для меня. И кем выбрал остаться. Я не позволю тебе забыть.»

Чуя не стал задерживаться. Бросил ещё один взгляд — короткий, обжигающе внимательный — и вышел из камеры вместе с Гриммом. 

Шаги стихли. Дверь не хлопнула — просто закрылась. Плавно, тихо.

Ацуши остался один.

Но железных прутьев больше не было. Он мог встать, если захочет. Мог дотянуться до стены. Мог лечь. Свобода, спустя столько времени без движения, была странной. Почти пугающей.

Блондин провёл ладонью по каменному полу, по влажным камням, словно проверяя: не наваждение ли.

«Странно… я ведь должен был почувствовать облегчение. А ничего не изменилось.»

Он медленно опустил голову. Глухая боль, ломота в теле. Пустота — внутри.

«Шигетсу…»

Голос Чуи всё ещё звенел в ушах. Жесткий, но знакомый. Слишком знакомый. Тот, кто звал его Ши-тян, в каком-то изломанном, горьком ласковом жесте. Тот, кто не забыл. Кто не простил. Кто не смог отпустить, смириться с тем, что оборотень пошел на поводу у своего безумного любимого человека.

«Акутагава… ты ведь хотел, чтобы я умер, правда? Чтобы исчез. Чтобы стал чем-то, что не будет напоминать тебе о слабости. Я исполнил это желание. А теперь… должен молчать, пока другой человек говорит, что я его собственность. Боже… а смысл мне… вообще жить снова… если все вот так...»

Ацуши снова вспомнил тот раз — последний, когда они виделись. Для него это было буквально прошлой ночью. Тогда Рюноске смотрел на него так странно. Не с ненавистью, как в первые их встречи. Не с любовью, как во время того мимолетного, чарующего поцелуя. А безразлично, отрешенно — и этого пустого, потухшего взгляда у Ацуши опускались руки, даже когда этот момент стал просто воспоминанием. 

«Я всё ещё люблю тебя, но уже ненавижу за то, что ты убил меня. Даже если я сам это допустил. Даже если хотел умереть рядом с тобой, а не от твоих рук.»

Медленно, без сил, Ацуши опустился на колени. Склонился, будто собирался лечь — но не смог. Не имел права. Теперь уже нет.

«Я жив. Почти. Насколько это возможно. И я не знаю, что хуже — остаться на том свете или дожить до того, как снова тебя увижу.»

Он закрыл глаза. И остался. Один. С именем, которое теперь значило: больше никогда не быть собой.

***

— Шигетсу, на выход. «Черный код». 

Холодный, грубоватый голос разбил тишину. Ацуши поднял глаза. Вильгельм стоял в дверях, бросив нетерпеливый, почти раздраженный, взгляд на оборотня.  

Как странно. Блондин даже не заметил, что эспер уже возле его клетки. Не услышал шагов. Не заметил света, отраженного от каменных стен его темницы, пока Гримм шел по коридору в его сторону. Время как будто остановилось, зависло где-то в пустоте между “здесь” и “нигде”, и только сейчас, когда мальчик подошел ближе, раздраженно рявкнул на оборотня — мир снова пришел в движение.

— Разрезай клетку сейчас же, едешь со мной.

— Что случилось? — осторожно спросил блондин.

Слабое, призрачно-бледное свечение некогда лазурной Способности озарило комнату. Черные когти блеснули в полумраке темницы. Прутья клетки с громким звоном опали вниз, тяжело ударившись о мокрые, скользкие от влаги камни и рыхлую землю.

Ацуши вышел из заточения, неуверенно пошатываясь. Мышцы тянулись, словно чужие, тело с трудом вспоминало, как двигаться. Голова кружилось, слабый свет нещадно резал глаза, но взволнованный голос эспера заставлял Ацуши неосознанно рваться вперед. Появление Вильгельма здесь было слишком резким, слишком внезапным — и сам он выглядел не просто раздраженным, а выбитым из колеи.

— Было покушение на всю верхушку Мафии, авария на Северном мосту. Детали по дороге. 

Вильгельм бросил Ацуши черный кардиган из плотной ткани, развернулся, махнул рукой — мол, следуй за мной, — и быстрым шагом повел того к выходу.

— Надевай. Считай, мой тебе подарок. Одна из традиций в Мафии.

Оборотень поспешил следом, ускоряя шаг, и неосознанно сжал пальцы на черной ткани. Кардиган пах холодом, едва уловимым, сладковатым ароматом юзу и чистотой. Это было до странного… человеческое ощущение, цепляющие за живое. Даже в такой ситуации.

— Где Чуя-сан? Он тоже там?... и что мне делать?.. — запоздало, ошарашенно спросил оборотень, набрасывая одежду и пряча ушки под капюшон. 

— То же, что любой телохранитель в Портовой Мафии. — Отмахнулся Вильгельм.

— Но я…

—  Ши-тян, — перебил Гримм, раздраженно обернувшись —  твоя задача, единственная, первая и последняя — защищать своего господина. И вывести в безопасное место, как только его подлатают в больнице и минует прямая угроза для жизни. Дошло?

— Защищать… Чую-сана… 

— Он бы не доверил это тебе, если бы не был уверен, что ты справишься, — сухо ответил палач. — Я с тобой только потому, что тебя никто из наших не знает. Еще пристрелят ненароком… Накахара-сан мне этого с рук не спустит… — мрачновато прокомментировал эспер, начиная подниматься вверх по лестнице. 

Ацуши шагал за ним, уже полностью переключившись на происходящее. В голове больше не было ни мыслей о том, зачем он вернулся. Ни одиночества. Ни обиды, ни холода, ни бессчетных дней взаперти. 

Только он . Чуя.

“Наверняка будет злится. Снова кричать. Пусть. Пусть… лишь бы не лежал где-то под плитой, один, истекая кровью, как я лежал в январе”. 

— Мы очень спешим? — спросил Ацуши, стараясь не сбиться с шага.

— Вроде того, — фыркнул Вильгельм.

Он не успел осмыслить ответ — только ощутил, как чьи-то руки вдруг мягко, почти с нежностью, подхватили его. Резкий толчок, смена равновесия, и все внутри сжалось: тело инстинктивно напряглось, нож привычной тяжестью лег в ладонь. Гримм не думал — среагировал моментально, загоняя нож меж ребер оборотня. Прямо в сердце. 

Он был уверен, что тот попытался сбежать, убрав с дороги своего вынужденного надзирателя.

Но боли в ответ не последовало. Вместо судорожного удара когтями — тепло. Вместо рывка на свободу — движение вперед, всё ещё с ним на руках. И в следующее мгновение весь мир распался на смазанные пятна света и цвета.

Вильгельм замер, стиснув зубы, но спустя несколько секунд понял, что все в порядке. 

Ацуши нес его вперед — нереально быстро, ловко, не касаясь земли, как будто отталкиваясь от самого воздуха. Он держал Вильгельма крепко, но бережно, инстинктивно заслоняя его от ветра плечом и поворачивая лицом к себе. Лапы скользили по крыше домов, по стенам и бордюрам, будто город был водой, а он — частью её течения.

Холод подвальной сырости растворился в воздухе раннего утра. Лёгкий, тонкий аромат прибрежного бриза пробился сквозь пыль. Слева — слабый проблеск солнца сквозь пелену дыма. Впереди — сирены, гудки, командные выкрики. И жар.

Они были на месте.

Но найти в этом адском месиве одного человека — задача почти невыполнимая.

Резко остановившись, Ацуши опустил спутника на землю, легонько придерживая - мальчик не сразу смог стать ровно, после настолько быстрого движения. Как будто прокатился на центрифуге. 

Вильгельм бросил на блондина быстрый взгляд, задержался на едва кровоточащий ране от ножа. Оборотень не замечал, что что-то не так. Будто и не почувствовал смертельной раны вовсе.

Асфальт под ногами был потрескавшимся и горячим. Повсюду валялись обломки — острые, с зазубренными краями, оплавленные. Среди них — потёки крови, моторное масло и искорёженные останки автомобилей. Смятые капоты, разбитые лобовые стёкла, разорванные обшивки. Кто-то кричал. Кто-то уже не мог.

Воздух был плотным от дыма, пахло гарью, палёной резиной, сожжённым мясом и чем-то, что можно было спутать с волосами. Несколько тел — рядом с остатками ограждений. Раненые звали на помощь. Кто-то ползал, хватаясь за раскалённый асфальт. Водители, пассажиры — обычные люди. Не мафия. Не их бой.

Просто не в том месте, не в то время.

Ацуши застыл на месте, машинально расправляя плечи, будто пытаясь встать между этим адом и тем, кого должен защищать.

— Это… — начал он, но слов не нашлось.

Вильгельм уже шагал вперёд, не отвечая. Лицо его было отрешённым, почти равнодушным. В алых глазах — не холод, а расчёт. Как будто он уже знал, что делать. Как и то, что, кроме него самого и слегка потерянного новичка-оборотня, рассчитывать было не на кого. 

«Будни телохранителя в Мафии», — пронеслось в голове блондина. Он не знал, что именно это значит. Но теперь знал, как это чувствуется.

Учиться приходилось на ходу. И живыми оставались только те, кто успевал понимать сейчас.

— На самом мосту уже вовсю развернута спасательная операция, — Вильгельм чуть прищурился, всматриваясь сквозь дым и мигающие проблесковые маячки. — Туда не пойдем.

Ацуши поднял взгляд — и действительно: весь проезд перекрыт. Пожарные, медики, полиция. Несколько машин скорой стояли прямо на полотне, открытые двери хлопали на ветру, кто-то выкрикивал команды, перекрывая гул вертолета. Но все же кое-что оставалось вне поля их досягаемости.

— Вон там, — тихо сказал Гримм, указывая вниз. — Похоже, пара машин сорвалась под мост. Я вижу мотоцикл Накахары-сана. Вон там, левее. Видишь?..

Ацуши склонился над перилами. Сквозь перемежающийся свет сигнальных огней и пепельную завесу он различил тени искорёженного металла, что лежал ниже, на грязной насыпи у основания опоры. Слишком далеко, слишком нестабильно — ни пожарные, ни техника туда пока не добирались.

— К ним до сих пор никто не сунулся, — задумчиво проговорил блондин. — Но я бы смог. Безопасно спуститься и поднять кого-то… По одному. Без проблем. Я могу прыгать на такую высоту, с кем угодно на руках.

Он перевел взгляд на палача.

— Гримм-сан, мы можем сказать медикам?..

Мальчик отрицательно покачал головой, но все же подошёл к самому краю, вглядываясь вниз с напряжённым выражением.

— Не вариант, Ши-тян. Слишком много лишних глаз. И камеры. Но… думаю, среди врачей есть кто-то из наших. Я схожу, проверю, можно ли кого-то выцепить для Накахары-сана. Побудь здесь. И, наклонись-ка…

Палач вытащил из кармана черную тканевую маску и натянул её на лицо Ацуши быстрым, уверенным жестом.

— Лицом не свети. И так проблем хватает.

Ацуши молча кивнул. Маска пахла так же, как кардиган — легким, сладковатым ароматом обычной, по-человечески обыденной чистой вещи. Это успокаивало.

Гримм исчез в толпе, и Ацуши остался один. Ветер с моста тянул в лицо запах гари и крови. Мост под ногами слегка вибрировал — от грузовиков, от чужого отчаяния, от воя сирен.

Оборотень снова глянул вниз — вглубь завала под мостом — и в этот раз взгляд зацепился за деталь, от которой у него перехватило дыхание.

Развороченный красный мотоцикл. Рядом — две чёрные машины. И во второй — распахнутая боковая дверь, искорёженная крыша.

Он едва успел заметить, как изнутри выбралась Хигучи. Её движения были неровными, её шатало от шока и истощения. Но она, пошатываясь, не побрела прочь. Она обернулась — и попыталась вытащить кого-то из салона.

Ацуши замер.

Только один человек мог быть в этой машине.

Только один, кого Хигучи попытается спасти раньше всех.

Мир на секунду будто остановился.

Ацуши ощутил, как его ноги дрожат. Он вцепился в перила, почти пригибаясь к ним, чтобы удержать равновесие. Иначе бы его просто увело — вниз, туда, к дыму и огню, к той машине, откуда она пыталась вытянуть бесчувственное тело.

Почему сейчас? 

Он не был готов. Не к этому. Не к нему.

Он не должен туда идти. Не должен даже думать о том, чтобы рвануть к ним — помочь, вытащить, просто дотронуться. Он теперь телохранитель руководителя Исполнительного отдела. Он — Шигетсу, тень Накахары, его щит. Он здесь только ради него.

И всё же стоял. Смотрел. И не мог ничего сделать. Не как человек, который любил. Не как сотрудник Мафии. Даже не как просто живое существо, видящее умирающего.

Он — никто для Акутагавы сейчас. Не имеет права ставить его жизнь выше жизни своего господина. Он сам согласился на это. Принял. 

Но не здесь. Не в ту секунду, когда открыл глаза в подвале особняка.

Не тогда, когда он видит Хигучи, отчаянно оттаскивающую обмякшее тело, чья белая кожа в отблеске огня кажется уже пепельной.

Не сейчас, когда сердце выламывается из груди, как будто от этого что-то изменится.

А намного раньше. С первым снегом. С первым холодом. С тем безумным, смиренным доверием к словам Рюноске — “если тебя не станет, я выдержу”. Как будто это всё, чего брюнету не хватало. Как будто Ацуши — это единственное, что мешает, и если его не станет — Акутагава преодолеет свое “испытание”. 

Со всем справится. 

Все выдержит, всего достигнет. 

Сам. 

Как и планировал, впервые склонив голову перед Дазаем, все эти мучительно долгие годы, пропитанные ядом одиночества.

И вот они оба здесь…

Один — тот, кто жаждал жизни даже ценой чужой — стал закономерной жертвой борьбы за власть. Неизвестно, дышит ли ещё.

Второй — тот, кто сам выбрал смерть, чтобы жил другой — теперь жив, в безопасности. И больше не вправе выбирать. Ни себя. Ни его.

Только стоять. Слушать, как гудит ветер под мостом. И ждать Гримма.